Ф. Гвинплейн Макинтайр

В НЯНЬКАХ У КОТИКА ШРЁДИНГЕРА

Иллюстрация Андрея БАЛДИНА

Солидные фамильные древа по большей части напоминают могучие дубы или плакучие ивы. Фамильное древо Смедли Фейвершема, однако, невозможно было соотнести ни с одной из древовидных ботанических форм, за исключением разве одного крайне малоизвестного вида, в просторечии именуемого «мартышкиной головоломкой». Большинство ветвей раскидистого древа, представляющего семейство Смедли Фейвершема, замысловато переплетались в шести пространственных и двух темпоральных измерениях, чтобы в итоге, неоднократно удвоив себя, обратиться в корни, растущие в противоположном направлении. Все эти изумительные особенности целиком проистекали из исключительно странной природы этой прелюбопытнейшей семьи.

Почти вся родня, присоединившаяся к семейству Смедли благодаря узам законного брака, перманентно пребывала вне закона в том или другом регионе пространства, в то время как его кровные родичи обыкновенно путешествовали по времени и распространялись во все стороны Вселенной благодаря бесчисленным альтернативным хронолиниям. Что до предков Смедли Фейвершема, то большинству из них еще только предстояло родиться в последующих столетиях, причем некоторым (что несколько осложняло положение) вообще не суждено было появиться на свет, но зато большая часть прямых потомков Смедли (что выравнивало баланс) благополучно скончалась задолго до его собственного рождения.

Однажды, во время одной из своих судьбоносных прогулок в Прошлое, Смедли, вдумчиво ликуя, прикончил двух собственных дедушек, прежде чем те успели зачать его родителей, и сделал он это, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет. И — также в порядке эксперимента — женился на обеих родных бабусях… но здесь мы стыдливо набрасываем вуаль на щекотливые подробности частной жизни Смедли Фейвершема, включающие несчетное количество жен законных, незаконных и разведенных, вкупе с ошеломляющим числом наложниц, любовниц, метресс, матрасов и матриц. Вполне достаточно упомянуть, что капельки Смедли-Фейвершемовой ДНК обильно разбрызгивались по древнему гобелену пространства-времени, и кончилось тем, что они пропитали его видимую материю насквозь.

Кровнородственные связи Смедли Фейвершема были настолько же переплетены и запутаны, как и то множество хронолиний, где протекала его жизнь (если не сказать, что в первом случае дело обстояло даже хуже, чем во втором). Впрочем, ни сложность собственной родословной, ни причудливость фамильного древа ничуть не волновали бы Смедли, не будь у него некоей весьма близкой родственницы, при одном лишь взгляде на которую в сокровенной глубине его существа пробуждался темный первобытный ужас.

Эта дама являла собой довольно корпулентную матрону и путешествовала по времени, как ей только было угодно, не считаясь ни с общепринятыми правилами, ни с законами причинности. Более того, она относилась к этим законам настолько наплевательски, что даже сам Смедли Фейвершем не сумел точно расшифровать степень их истинного родства. Эта дама не была его теткой и не была его матерью, но одновременно являлась и той, и другой, и при этом ни одной из них. Вот почему, не обнаружив для себя лучшего решения, Смедли начал потихоньку именовать эту странную особу Антиматерью.

В одно судьбоносное утро (почти каждое утро Смедли Фейвершема имело реальную тенденцию становиться судьбоносным) он решил провести дома спокойный денек, посвященный раздумчивым попыткам предотвратить затопление «Титаника». Для человека, столь поднаторевшего в путешествиях по времени, как Смедли Фейвершем, задачка была, в сущности, пустяковая: мгновенный хронопрыжок в 1912-й, который доставит его точнехонько на палубу обреченного корабля, а после лишь несколько слов на ушко капитану… И все — судьба изменена и сотни человеческих жизней спасены!

Но Смедли Фейвершем ужасно не любил (и почти никогда не применял) самые простые и легкие способы решения проблем.

Вот почему мы видим Смедли Фейвершема на любимой кушетке в его голографической игротеке в 2397 году: прямо перед ним в воздухе подвешена небольшая червоточина, чей дальний конец соединен с пространственно-временным нексусом, принадлежащим Северной Атлантике апреля 1912 года. Осталось несколько часов до того, как «Титаник» и роковой айсберг столкнутся друг с другом.

Смедли Фейвершем был занят тем, что трудолюбиво пулял гравитонами сквозь червоточину, пытаясь поразить айсберг на расстоянии и нагрузить его таким количеством избыточной массы, что плавучая гора потонет прежде, чем гигантский корабль доплывет до нее.

Но что-то все время получалось не так. Дабы снабдить проклятый айсберг необходимым и достаточным количеством гравитонов, следовало вычислить его точное положение в континууме пространства-времени, равно как и его точную скорость в течении, проходящем через Северную Атлантику, причем одновременно. Однако стоило лишь Смедли Фейвершему закончить расчеты пространственных координат, как скорость айсберга моментально изменялась! И наоборот, определив его скорость, он вдруг замечал, что айсберг находится в совершенно ином месте.

Внезапно на Смедли Фейвершема снизошло озарение, и он пришел к обоснованному выводу, что массивный объект, столкнувшийся с «Титаником», вовсе не айсберг, а ГЕЙЗЕНБЕРГ! То есть самый жуткий кошмар навигации, имеющий обыкновение хаотически перескакивать на любую из множества темпоральных линий, что надежно обеспечивает неприятностями зазевавшегося хрононавта…

Смедли глубоко задумался. Можно было, конечно, перенести весь базар-вокзал на альтернативную хронолинию, где «Титаник» благополучно минует абсолютно все айсберги, но зато взамен на него свалится метеорит. Или можно было изменить ход истории таким образом, чтобы «Титаник» весной 1912-го благополучно объявился в гавани Нью-Йорка, хоть и без единого человека на борту, так как всех пассажиров и команду по пути похитили инопланетяне… желательно те же самые, что уже проделали подобный фокус с «Марией-Селестой».

Да, сказал себе Смедли, когда у тебя под рукой несметное число альтернативных линий, возможностям воистину нет предела…

Пока Смедли Фейвершем продолжал обдумывать свои пути, посреди его игротеки сформировалась вторая червоточина, заметно крупнее и гораздо турбулентней его собственной. Когда горизонт событий новой червоточины плавно расширился, маленькая червоточинка Смедли робко поджала хвостик и мигом испарилась, словно чихуахуа при виде ротвейлера. Скудная горстка ее парадоксальных квантов разлетелась во все стороны, однако этих беглецов отловила и втянула в себя большая червоточина, усилив тем самым собственный парадоксальный коэффициент.

— Это чья червоточина? — громко вопросил Смедли. — Не я ли сам решил вернуться из Будущего, чтобы навестить в Прошлом себя самого? Если это так, и на другом конце червоточины тоже я сам, тогда я просто вне себя… от ярости, я имею в виду! Однако же нет, эта штука не похожа ни на одну из моих собственных, слишком уж аккуратно сплетена… Стало быть, кто-то решил меня навестить, но кто? Кому могла понадобиться такая огромная червоточина? Дьявольщина, ее горизонт событий уже сожрал большую половину моей игротеки и продолжает расширяться! Да какого черта…

— СМЕДЛИ ФЕЙВЕРШЕМ! — прогремело глубокое контральто, слишком хорошо ему знакомое, и вся кровь Смедли Фейвершема моментально заледенела в его жилах. Трясущимися от страха руками он едва успел напялить брюки, накинуть рубашку и завязать широкий пояс (мы не станем здесь обсуждать, почему ему нравилось проводить время дома в нижнем белье).

Червоточина тем временем расширилась еще на один наноскок, и через ее очерченное вихрем отверстие выступила наружу Смедли-Фейвершемова Антиматерь. Это была очень большая женщина крайне грозного вида, так что и явиться она могла только через очень большую и грозную на вид червоточину.

— Ка-а… ка-а… ка-ак приятно снова увидеть тебя, дорогая тетушка, — проблеял Смедли Фейвершем.

— Глупости! — отрезала Антиматерь. — Ты никогда не питал ко мне теплых чувств, Смедли, и мы оба прекрасно это знаем. Если человек спокойно путешествует по всем бесчисленным измерениям пространства-времени и притом никогда не находит возможности навестить свою родную тетку, то как его называют? Неблагодарным племянником! Или неблагодарным сыном, если это имеет хоть какое-то значение… Кстати, я прошла через шесть столетий и семнадцать парсеков, чтобы попасть сюда, так что ты мог бы по крайней мере предложить мне присесть.

Не дожидаясь приглашения, Антиматерь вознесла свой обширный derriere [3]Зад (фр.).
над ближайшим стулом, желая сесть. Увидев это, Смедли съежился от ужаса, ибо стул являл собой обычную голограмму, выполненную из поляризованных световых лучей, которые никоим мыслимым образом не могли бы поддержать внушительную массу Антиматери. Едва Смедли успел додумать эту мысль, как гостья уже с комфортом расположила задние полушария на сиденье голостула, последнее же, не дрогнув, приняло на себя колоссальный вес, невзирая на все физические законы. Было очевидно, что в присутствии Антиматери даже фундаментальные законы физики не смели ничего возразить.

— Я пришла к тебе, Смедли, чтобы попросить о небольшой услуге, — проинформировала его ближайшая родственница.

— У-у-у… у-у-у… слуге? — в шоке пролепетал Смедли Фейвершем.

— Какой?

— У меня есть кое-какая общественная нагрузка за пределами нашего пространства и времени, — небрежно объяснила Антиматерь, с облегчением возлагая ноги на стоящую рядышком оттоманку. (Эта оттоманка, само собой, тоже была голограммой, но страшилась гостьи ничуть не меньше, чем вышеупомянутый голостул, а потому приложила совершенно невероятные усилия, чтобы подержать ее невероятно могучие ноги.)

— На это потребуется, думаю, не больше нескольких часов, однако… — тут Антиматерь ласково улыбнулась Смедли, — пока я не вернусь домой, кому-то, естественно, придется приглядеть за моими малютками.

Аристократическая физиономия Смедли Фейвершема, в нормальном состоянии обычно радующая взгляд приятным розовато-лилова-тым оттенком, в одну наносекунду стала беломраморной.

— ЗА ТВОИМИ МАЛЮТКАМИ?..

О нет! Никогда! Что угодно, только не это!

Здесь настало время сообщить, что Антиматерь Смедли Фейвершема была также счастливой мамашей трех весьма бойких маленьких сорванцов. Поскольку Смедли не удалось определить, кем ему в действительности приходится Антиматерь, он не имел представления, были ли ее малютки его кузенами или же сводными братьями и сестрой. Но в любом случае он ненавидел всю троицу до мозга костей.

Малыши звались Лептоном, Клептоном и Нейтриной. Лептон и Клептон представляли собой пару несносных близнецов с ухватками начинающих головорезов и подавали большие надежды на будущую блестящую карьеру в качестве серийных убийц. Их младшая сестричка Нейтрина, напротив, гляделась самим очарованием (круглая ямочка на розовой щечке). Она могла пробраться в чье угодно сердце за пару наносекунд… одновременно обчистив карманы простака, чувствительно пнув его туфлей в голяшку и нечувствительно освободив от любимой базуки.

Пути Смедли и преступной троицы малолетних негодяев уже пересекались на нескольких хронолиниях, фактически с одним и тем же результатом… Лептон с Клептоном, разумеется, вели себя ужасно, однако подлинным исчадием ада всегда была прелестная Нейтрина.

— Ты хочешь, чтобы я нянчился с твоими кошмарными отпрысками, тетушка? — жалобно простонал Смедли Фейвершем. — Ну я, конечно, гм… с удовольствием оказал бы тебе услугу, тетя, но у меня как раз образовалось одно срочное дельце в нуль-вселенной, и потому…

— Прекрати молоть ерунду! — рявкнула Антиматерь, воздвигаясь перед ним во весь свой невероятный рост. Одной рукой ухватив его за ухо, другой — за широкий пояс, она повлекла Смедли по направлению к большой червоточине, терпеливо парившей в центре его игротеки.

— Стой! Погоди! — взмолился Смедли Фейвершем, вынужденный семенить за Антиматерью на цыпочках, словно хрупкая балерина. — Разве ты не можешь нанять для малюток опытную няньку? Я недавно слышал, что Джек Потрошитель как раз не у дел. Только позволь мне перепрыгнуть в Уайтчепел 1888-го, и я мигом его уломаю! Или у меня есть другой хороший приятель, Калигула, задолжавший мне небольшую услугу…

— Это дело чисто семейное, — возразила его грозная родственница. — А ты единственный из всего семейства, кто в нужный момент оказался у меня под рукой!

Это было истинной правдой: тахионный след Антиматери всегда предварял ее пространственно-временную траекторию, вследствие чего большинство родичей, обладая превосходным хронопространственным чутьем, обыкновенно успевали слинять на альтернативные хронолинии. Смедли Фейвершем, однако, ни разу не учуял антиматеринских тахионов, а все из-за того, что пристрастился к слишком дешевому лосьону после бритья.

— Еще минуточку! — в отчаянии продолжал взывать объект насильственного похищения. — Разве мое присутствие уж настолько необходимо, тетя? В конце концов, ты ведь сама эксперт по хронопутешествиям и знаешь, что не имеет значения, на сколько часов или дней ты оставляешь своих малюток, если всегда есть возможность вернуться в ту точку временного потока, которая следует непосредственно за точкой ухода! Так что, моя драгоценная тетушка, тебя не будет с дорогими малютками всего…

Но тут Смедли Фейвершем против своей воли вступил в контакт с горизонтом событий червоточины, и его мужественный баритон мгновенно модулировал в визгливое сопрано, лишь только до голосовых связок Смедли добрался доплеровский эффект. Еще через мгновение он почувствовал, что материализуется на противоположном конце червоточины, позиционированном в каком-то просторном помещении. Окинув его взглядом, Смедли печально заключил, что эта комната просто до омерзения смахивает на детскую…

Лептон и Клептон похитили из разнообразных столетий внушительную кучу фрагментов, которых (в чем близнецы были абсолютно уверены) не хватится никто и никогда. Как никого, к примеру, не обеспокоила пропажа одиннадцати суток 1752 года, испарившихся без всякого следа, когда Британия ревизовала свой официальный календарь. Теперь Лептон и Клептон были заняты аранжировкой этой контрабанды, пришпиливая останки избранных веков к стенкам детской при помощи мощных степлер-пистолетов (без всякого сомнения, тоже краденых). Смедли Фейвершем мог бы даже восхититься столь ярко выраженными декораторскими наклонностями близнецов, если бы не тот прискорбный факт, что в их коллекцию затесался также весьма неприглядный обрывок Темных веков, щедро инфицированный бубонной чумой.

Когда Смедли Фейвершем опознал источник заразы, он уже успел обзавестись комплектом чумных бубонов и как никогда прежде нуждался в антибубонной сыворотке. Рыча от ярости, он разыскал домашнюю аптечку и вступил с ней в рукопашную, однако подлое устройство ни в какую не желало поддаваться… А бубоны Смедли меж тем становились все крупнее и наглее.

Потратив напрасно несколько драгоценных минут, Смедли Фейвершем наконец обнаружил, что аптечка Антиматери оборудована наружным темпоральным запором и активным модулирующим хронополем внутри. Если кто-нибудь с помощью наборного диска устанавливал на счетчике замка любое столетие, внутреннее пространство аптечки автоматически сдвигалось во времени, соответственно, вперед или назад. В результате в ней всегда содержались только те антибиотики, пилюли, декокты, примочки, припарки, панацеи, иммуномодуляторы и прочие медицинские средства или шарлатанские снадобья, которые были доступны проживающим в указанном на счетчике веке.

Когда общая масса бубонов Смедли опасно приблизилась к критической, он в отчаянии вызвал на счетчик палеолит и обнаружил в аптечке шаманскую погремушку и несколько тощих пучков пересушенных трав. Тогда он прокрутил наборный диск вперед и остановился на XXI веке, прельстившись многообещающим, на первый взгляд, примечанием: New Age. Снова открыв аптечку, Смедли увидел шаманскую погремушку и кучку пакетов с сухими травами, а также несколько кристаллов для медитации и мини-диск с записью брачных песнопений горбатых китов.

Средние века преподнесли ему большой стеклянный кувшин, кишащий живыми пиявками, примерно то же самое подсунули эпоха Возрождения и время королевы Виктории. И лишь когда интерьер аптечки был подвергнут хроносдвигу в 26-е столетие, там появилось полдюжины одноразовых инъекторов с антибубонной вакциной. Это оказался Бубекс (ведущий брэнд — повезло!), хотя при сложившихся обстоятельствах Смедли был бы искренне рад и какому угодно лицензированному аналогу…

Он поспешил избавиться от чумы и вновь сконцентрировал внимание на малютках Антиматери, которых вынужден был опекать. И как раз вовремя, чтобы заметить шуструю беготню Лептона и Клептона, весело размахивающих большими острыми ножницами, и решительно ее прекратить.

Тем временем сладкая крошка Нейтрина тихонько занималась в уголке своими маленькими девчоночьими делишками. Совсем недавно она открыла новую субатомную частицу, которая была побочным продуктом процесса энтропии, поэтому Нейтрина назвала ее матуроном [4]От англ. mature — развиваться, созревать.
. Любая физическая масса создает гравитационный колодец, привлекающий эту частицу, и чем дольше организмы или иные объекты существуют во Времени, тем больше матуронов они в себя вбирают.

Когда Смедли Фейвершем вышел на середину детской и торжественно провозгласил: «А теперь деткам уже пора в постельку!», он был ужасно удивлен, заметив, что Нейтрина из своего угла согласно кивает головой. Через секунду преступница пустила в ход свое новейшее изобретение, обеспечивающее специальный переносящий эффект…

В мгновение ока почти все матуроны, аккумулированные Смедли Фейвершемом в течение жизни, со свистом вылетели из его физической массы и перенеслись в малютку Нейтрину, которая тут же их присвоила. В результате она трансформировалась в восхитительную двадцатилетнюю красотку, а незадачливый Смедли стал новорожденным младенцем. (Нейтрина приобрела меньше лет, чем потерял Смедли, поскольку часть его матуронов рассеялась в виде теплового излучения.)

— Да, я согласна, целиком и полностью! — с триумфом вскричала взрослая Нейтрина. — Всем маленьким деткам уже давно пора в свои кроватки!

С этими словами она схватила Смедли и, ловко запеленав, сунула в колыбель, которую взрослый Смедли Фейвершем предназначал ей. Однако грандиозные планы Нейтрины на глобальное владычество или, по крайней мере, на непререкаемую власть в детской комнате были расстроены Лептоном и Клептоном, которые уже стащили у нее матуроновое устройство и теперь пытались взломать, чтобы поглядеть, как там оно устроено внутри.

Античастицей матурона является, конечно, имматурон [5]От англ. immature — незрелый.
. Когда близнецы наконец взломали изобретение сестрички, оттуда вырвался поток имматуронов, который незамедлительно вернул Нейтрину в детство, выбив из ее физической массы похищенные у Смедли матуроны. Большинство этих матуронов поглотила внешняя стена детской, часть которой тут же рассыпалась в мелкую пыль, постарев на все пятнадцать лет за какую-то миллисекунду.

К счастью, младенец Смедли Фейвершем также абсорбировал матуроны, притом вполне достаточное количество, чтобы восстановиться до нижней грани подросткового возраста, когда он уже недурно соображал и мог перекалибровать матуроновое устройство Нейтрины для собственных нужд. Затем прыщавый подросток Смедли, полный решимости вернуть свою зрелую мужественность, принялся бродить по дому Антиматери в поисках любого объекта (или домашнего животного), пригодного для заимствования у него матуронов за два или три десятка лет.

Наконец в морозильнике нашелся увесистый говяжий оковалок, который выглядел воистину достойным кандидатом. С помощью изобретения Нейтрины Смедли перевел из него в себя около тридцати лет аккумулированной энтропии: в результате оковалок значительно помолодел, а подросток Смедли Фейвершем солидно прибавил в возрасте. Вернувшись к зрелости, он с благодарностью взглянул на залежавшуюся у Антиматери говядину и обнаружил, что теперь она глядится не в пример аппетитнее… И действительно, атомы говядины в молекулах оковалка настолько помолодели, что преобразовались в телячьи!

— Потрясающе, — пробормотал Смедли Фейвершем, зачарованно наблюдая, как юные атомы телятины меняют атомную структуру престарелого куска мяса. — Нет, мне непременно следует написать об этом научную статью! «Эффект оковалка». Каково, а?! И кстати, какой атомный номер у мяса? Кажется, 57? — Он быстро проконсультировался с ближайшей Периодической Таблицей Алиментов. — Нет, 57 не мясо… Это кетчуп.

Но вдруг из штаб-квартиры малюток до его ушей донеслись три душераздирающих вопля. Покуда Смедли отсутствовал, Лептон, Клептон и Нейтрина затеяли развлекаться дружеской научно-познавательной игрой А-Ну-Ка-Раскрути-Кварк, но так как никто из них не пожелал быть нижним кварком, игра начала принимать чересчур турбулентный характер. Смедли Фейвершем рысью помчался обратно в детскую, готовый рвать и метать, а также шлепать по попкам, однако не тут-то было.

Лептон, Клептон и Нейтрина, уже сидевшие в засаде, внезапно выскочили из кустов и принялись его колотить. Смедли взмолился о милосердии, но в сердцах малолетних негодяев милосердие даже не ночевало. И только после того, как Смедли наступил на Лептона, грохнулся плашмя на Клептона и залил горючими слезами новенькое платьице Нейтрины, малютки слегка утихомирились. Смедли срочно изготовил Мёбиусово лассо, с помощью которого отловил Лептона и Клептона и привязал барахтающихся близнецов к их хорошеньким детским кроваткам.

Тем временем сладкая крошка Нейтрина вскарабкалась в свою колыбель без всякого принуждения. Что несказанно изумило Смедли, однако причина тут же обнаружилась сама… Нейтрина телепортировала бомбу-вонючку в тот угол детской, где стояли кроватки ее братцев, меж тем как ее собственная колыбелька оказалась в единственной зоне комнаты, избежавшей поражения. Даже крупная дыра в наружной стене, созданная матуроновым каскадом Нейтрины, не смогла обеспечить достаточной вентиляции для того, чтобы нейтрализовать зловонные пары.

Чтобы блокировать этот омерзительный запах, Смедли Фейвершем был вынужден засунуть в ноздри пробки из-под шампанского. Он торопливо обследовал детскую и удостоверился, как это ни странно, что все трое малюток благочинно пребывают в своих постельках, натянув одеяла по самые глаза. Ну что ж, пора бы уже действительно установиться миру и ночному покою…

— Дяденька Смедли, расскажи нам интересную историю! — пропищали разом три тонких противных голоса.

— Историю, вот как?! — прорычал Смедли Фейвершем, чьи пальцы автоматически устремились к рукояти его верного лазерного меча, но он тут же отдернул руку, припомнив, что в данном конкретном столетии детоубийство строжайшим образом запрещено. — Значит, теперь вы хотите услышать историю, которая наконец угробит вас напрочь? То есть, я имел в виду, наконец уложит на ночь?.. Ах вы, маленькие ублюдки и психопаты! Вам крупно повезло, что я не протащил ваши миленькие задницы в любое из тысячелетий, где абсолютно все дозволено…

— Если ты ничего не расскажешь, я пожалуюсь маме, что дядя Смедли нас обижал! — нагло заявил Лептон, а Клептон поддержал его намерение.

Это был гнусный, неприкрытый шантаж. В бедном воспаленном мозгу Смедли Фейвершема моментально сформировался мысленный, но удивительно живой образ разъяренной Антиматери, готовой излить на него свой праведный гнев.

— Гм, давайте не будем торопиться, — пробормотал Смедли, затравленно обшаривая глазами комнату в поисках какой-нибудь детской книжки, желательно очень большой, толстой и тяжелой, чтобы при необходимости послужить дубинкой. — Как насчет э-э-э… кошмарных ужасов волшебного грима? То есть, я имею в виду, старых добрых сказок братьев Гримм?

— Нет! Я хочу настоящую, непридуманную историю про кота! — заверещала Нейтрина, и братья дружно ее поддержали. Нейтрина просто обожала вездесущее кошачье племя, чему служила доказательством масса экспериментов, проведенных малюткой с соседскими котами (в частности, ее исследования убедительно опровергли ложную, но широко распространенную концепцию о том, что кошки якобы имеют девять жизней).

— Про кота? — переспросил на всякий случай Смедли Фейвершем.

— Вы уверены? Что ж, действительно, как-то раз мне пришлось повстречаться с одним котом в любопытной ситуации, которая теперь, если подумать, сильно напоминает мне сегодняшнюю. О это мерзкое, невыносимое, подлое, прожорливое маленькое чудовище!.. Кхм-кхм. Гм, да. На чем я остановился?.. Так вот, несколько столетий назад, когда я конструировал четырехмерный гармонический осциллятор, у меня возникли кое-какие небольшие затруднения. И кстати, знаете ли вы, дети, что такое четырехмерный гармонический осциллятор?

Клептон молча сунул руку под кровать и извлек оттуда новенький четырехмерный гармонический осциллятор, все еще снабженный фирменной наклейкой производителя и отрывным ярлычком супермаркета с продажной ценой. При виде этакого сюрприза Смедли невольно присвистнул от изумления.

— Скажи-ка мне, сынок, где ты взял эту штучку?

— Нашел, — кратко проинформировал его Лептон, убирая вещественную улику под подушку.

— Да уж, вот они каковы, нынешние детки, — патетически произнес Смедли Фейвершем. — Теперь у вас есть все, что угодно, даже готовые четырехмерные гармонические осцилляторы. В былые времена, если мальчик хотел такой осциллятор, то должен был собрать его собственноручно. И когда я сам был в вашем возрасте, дети, то не имел даже пары завалящих тессерактов, чтобы…

— А когда ты расскажешь про кота, дядя Смедли? — спросила крошка Нейтрина.

— Ах, про кота? Да-да, разумеется. Как я уже говорил, у меня возникли проблемы с четырехмерным гармоническим осциллятором, а когда тебе срочно требуется квантовый механик, его никогда нет поблизости… Вот почему я решил совершить путешествие назад во времени до Цюриха 1926 года…

— Дядя, а почему все кругом так помутнело и расплывается? — перебил Лептон, и это был вполне разумный вопрос, поскольку вся Вселенная внезапно мелко задрожала и пошла волнами, утратив четкие очертания.

— И откуда взялась эта ненормальная музыка, дядя? — добавил Клептон. Этот вопрос был также вполне уместным, ибо странная электронная фуга зазвучала отовсюду, не имея никаких определенных источников.

— Мы имеем дело с так называемым эффектом ретроспективы, или обратной петли, — объяснил Смедли малюткам. — Общая расплывчатость обстановки и фоновая музыка, которые вас удивили, суть не что иное, как специфические ключи или, можно сказать, индикаторы, указывающие на начало ретроспективной последовательности… Итак, как уже говорилось, я отправился назад во времени и прибыл в Цюрих 1926-го, чтобы разыскать единственную личность на данной хронолинии, которая могла бы мне помочь с четырехмерным гармоническим осциллятором…

«По-моему, это Швейцария, — сказал себе Смедли Фейвершем, выглядывая из стандартной червоточины обратной петли и озираясь по сторонам. — Обычно я не совершаю ошибок, так как давно заметил, что большинство регионов пространства-времени удивительным образом напоминают типичный сорт сыра, производимый в тех же местах.

Пространственно-временной континуум Швейцарии, например, как и прославленный швейцарский сыр, весь в крупных дырках. Французский регион пространства-времени выглядит погуще и волокнистее, и еще он с душком, ну прямо как Рокфор. Голландия просто точь-в-точь Гауда или Эдам, так как закапсулирована в сферическом пространственном вихре, и верхний слой этого вихря явственно красный. В Англии пространственно-временной континуум твердый и желтый, словно Чеддер, а в Соединенных Штатах разделен на отдельные ломтики, и каждый из них аккуратно упакован.

Единственное исключение составляет Италия, где региональный континуум пространства-времени устроен по принципу спагетти, а роль подливки исполняет гравитация… Да, но все-таки где и когда я конкретно нахожусь?»

Смедли выпрыгнул из устья червоточины. Теперь он стоял в дурно меблированной гостиной какой-то неизвестной квартиры: на всех ее горизонтальных поверхностях валялись груды журналов и рукописей, а вертикальные были наполовину прикрыты неряшливыми стопками книг.

— Wer коттt? — раздался голос из соседней комнаты с австрийским акцентом (акцент принадлежал, конечно, голосу, а не комнате). Смедли Фейвершем понял без всякого затруднения: это означает «Кто там?»

Внимательный читатель наверняка уже замечал, что все литературные путешественники по времени обладают интересной квазимагической способностью с необыкновенной легкостью понимать языки любых столетий, которые им вздумается навестить. Смедли Фейвершем, однако, будучи не придуманным, а живым хрононавтом из плоти, крови и костей, не был одарен столь удобным преимуществом. И все же ему не приходилось бороться с лингвистическими барьерами, поскольку все обратные последовательности Смедли всегда были снабжены субтитрами.

— Кто там? — повторил вопрошающий, и в гостиную вошел ученого обличья мужчина: на носу его криво сидели очки в стальной оправе, а одет он был в мешковатый, сильно поношенный костюм. Высота мужчины составляла 5 футов и 6 дюймов в пространстве, а длина — 39 лет во времени. Вид у него был не слишком здоровый и даже изнуренный. (Бросив ретроспективный взгляд в недавнее прошлое, Смедли обнаружил на его жизненной линии семимесячный туберкулез.)

Появившись как раз в тот момент, когда Смедли запирал червоточину на застежку-молнию, мужчина едва не поперхнулся воздухом, поспешно снял очки и принялся старательно полировать мутные линзы о засаленный рукав.

— Guten Abend! — поздоровался Смедли Фейвершем, привычно скосив один глаз на субтитры, что обеспечивало возможность вести двустороннюю беседу. — Имею ли я честь обратиться к глубокоуважаемому профессору Шрёдингеру? И не сегодня ли, случайно, имеет место и время быть 11 июля 1926 года? И правда ли то, что вы недавно передали серию статей касательно волновой механики и квантовой теории для публикации в «Annalen der Physik»?

— Имеете. Не случайно. Да, передал, — ответил Шрёдингер, поднимая с замусоренного пола ближайший к нему саквояж. Раскрыв саквояж, он сунул внутрь какую-то одежду, потертую и помятую, и присовокупил к ней потасканную зубную щетку. — Если вы коммивояжер, у меня для вас нет времени! Сейчас я уезжаю в Штуттгарт, а затем проведу несколько дней в Берлине, в доме моего доброго друга Макса Планка и его жены.

— Как, вы намереваетесь пожить у Планков?.. — сказал оторопевший Смедли Фейвершем, но Шрёдингер уже не обращал на него внимания. Он продолжал суетиться, выуживая из квартирного хлама галоши, блокноты, поломанный зонтик, носовые платки (и так далее) и втискивая эти счастливые находки в разверстый и на глазах распухающий саквояж.

— Выслушайте меня, профессор, пожалуйста! — воззвал Смедли Фейвершем. — Если уж речь действительно зашла о времени, то пока тут mein Herr… то есть я хотел сказать, mein Herr, пока вы еще здесь… то есть я имею в виду, что покуда я здесь, mein Herr, и мы оба тут… Словом, у меня найдется куча времени для нас обоих!

Всего минуту назад я вышел из дыры, парящей в воздухе, мы сами ее видели. Разве это не доказывает со всей очевидностью, что я явился сюда с одной из грядущих хронолиний? Вы видите перед собой бесценный кладезь знаний, но чем же вы заняты? Упаковкой portmanteau! А я-то полагал, что такой великий ученый, как вы, мигом оставит все дела, лишь бы со мной побеседовать…

— С какой стати? — сказал Эрвин Шрёдингер, вытаскивая из-под кучи брошюр три носка (ни один из них не составлял пару другому) и переправляя свою очередную находку в саквояж. — Если я все брошу и стану слушать, как ты тут болтаешь, то непременно опоздаю на поезд. Ты путешественник по времени, значит, тебе ничего не стоит нанести мне визит в любой из точек одномерной линии, соединяющей мое рождение и мою смерть… Из чего неопровержимо следует, что я вовсе не обязан выслушивать тебя именно сейчас! В действительности, как ты и сам мог бы догадаться, в какой-то точке Будущего ТВОЕЙ жизненной линии ты вернешься назад, чтобы навестить меня в некоторой точке Прошлого МОЕЙ жизненной линии… Вот почему я знаю все, что ты скажешь мне потом, поскольку это уже случилось, но ты, разумеется, не помнишь ничего, ибо этого еще не произошло.

— Профессор, вы рассуждаете, как истинный хронотеоретик, — с восхищением заметил Смедли Фейвершем. — Вот почему я, собственно, здесь: мне нужен ваш совет. Дело в том, что у меня что-то постоянно не ладится с моим четырехмерным гармоническим осциллятором! Всякий раз, когда я пытаюсь немного расширить Гильбертово пространство, матрицы Паули тут же начинают…

— Вообще-то я рад, что ты появился, — перебил его Шрёдингер, шлепнув на пол переполненный саквояж, ни в какую не желающий закрываться. Затем он вскочил на саквояж и немного попрыгал, дабы умять содержимое. — Кстати, прошу прощения за беспорядок в квартире! Я временно в разлуке со своей женой Анной-Марией, а нанять прислугу не могу. Мое годовое содержание от Цюрихского университета составляет всего лишь 14 тысяч швейцарских франков.

— Ничего не знаю о франках, — покачал головой Смедли Фейвершем. — Ваши швейцарские франки… они имеют какое-то отношение к шведским викингам? И почему вы рады, что я здесь?

— Потому что мне нужен человек, чтобы приглядеть за квартирой, пока я буду в отлучке. — Бледные зеленоватые глаза повелительно уставились на Смедли сквозь исцарапанные стекла очков. — Итак, я тебя нанимаю! Бесплатно, разумеется. Приведи в порядок это место ein klitzekleines к моему приезду, ja?

— Вы доверяете мне присмотреть за вашей квартирой?.. — не на шутку изумился Смедли Фейвершем. — Но вы же меня вовсе не знаете! А вдруг я какой-нибудь трансхронолинейный убийца или, хуже того, вор в парадоксе?

— Парадокс, шмарадокс, — сказал Эрвин Шрёдингер, пожимая плечами. Он поднял по-прежнему нагло разинутый саквояж, прижал его к ближайшему книжному шкафу и бросил полный вес своей хилой фигуры на борьбу с непокорной защелкой. — Я не знаю, кто ты такой, — сказал он пыхтя. — Но если ты сминаешь пространство и время в складки, как обычную тряпку, и тебе вдруг вздумается прикончить меня или ограбить… я вряд ли смогу тебя остановить. Ergo, — воскликнул профессор, с триумфом защелкнув защелку, — я с тем же успехом могу оказать тебе полное доверие! Ты пришел, чтобы получить совет? Ладно, но учти, что бесплатных советов не бывает… по крайней мере, в нашей конкретной Вселенной. Услуга за услугу, как принято говорить, so? Значит, ты приглядываешь за квартирой, а когда я вернусь из Берлина, мы потолкуем о квантовой механике. Хоть целую ночь, как парочка трансхронолинейных идиотов, abgemachf?

— Но, — запротестовал Смедли Фейвершем, — я еще никогда не приглядывал за чужими квартирами и не знаю…

— А что тут знать? Просто отвечай на телефонные звонки и забирай пакеты у почтальона. Можешь съесть все, что найдешь в леднике, а если понадобится какая-то мелочь по хозяйству, имеет смысл первым делом заглянуть в мой schrank.

— Шранк? — переспросил Смедли, не будучи вполне уверен, что правильно расслышал это слово, и проконсультировался со своими субтитрами. Открылось текстовое окно, и он увидел определение: «Schrank — двухдверный деревянный кабинет или небольшой шкаф германского происхождения; внутри разделен вертикальной перегородкой на две половины, одна из которых снабжена полками и/или выдвижными ящиками, вторая же представляет свободное пространство для хранения разнообразных вещей».

И действительно, оглядевшись, Смедли Фейвершем обнаружил, что один из предметов меблировки гостиной явственно отвечает этому описанию (хотя, разумеется, не вслух).

— О, чуть не забыл: ты должен каждый день поливать мои цветочки! — воскликнул физик, снова убегая в соседнюю комнату и по пути махнув рукой в сторону окна, за которым был подвешен большой деревянный ящик с какими-то полузасохшими растениями.

— Однако же, герр Шродингер…

— Моя фамилия Schrodinger, постарайся запомнить! Mit einem Umlaut, — донеслось из соседней комнаты.

— Прошу прощения, — извинился Смедли (корректируя субтитры таким образом, чтобы они всегда присовокупляли две маленьких точки к фамилии физика). — Я как-то всегда забываю об умляутах! Но знаете, однажды мне привелось побывать в Баварии 1427-го, когда случилась засуха и почти все всходы умляутов погибли, и тогда они оказались в очень большой цене. Прямо у меня глазах два почтенных бургомистра разбили один умляут пополам, чтобы каждому досталось хотя бы по точке, и тогда…

— Кстати, о разбитых предметах, — сказал Эрвин Шрёдингер, выбегая из соседней комнаты со вторым саквояжем в руке. — Это мне кое-что напоминает… Ты должен позаботиться также о Тибблсе моей жены, пока я буду в Берлине.

— Я должен позаботиться о тибблсе вашей супруги?!

Не имея даже захудалого представления о том, что такое эти тибблсы и с чем их едят, Смедли вновь побеспокоил свои субтитры, но определения для неизвестного термина там, увы, не нашлось. Смедли уже собрался приказать своей поисковой машине выудить где угодно любую информацию о тибблсах, как мимо вдруг пронесся сильный воздушный вихрь… Он успел поднять глаза — как раз вовремя, чтобы узреть воочию, как физик выбегает на лестницу с парой саквояжей под мышками и за ним моментально захлопывается дверь.

— Herr Schrodinger? — отчаянно воззвал Смедли, не забыв на сей раз про умляут. — Не могли бы вы срочно реверсировать свою полярность? И вернуться на минуточку назад, пожалуйста?

Ответа, разумеется, не последовало.

— Смылся, — мрачно заключил Смедли Фейвершем. — Ничуть не волнуясь и даже не махнув мне рукой на прощание! Но, возможно, Шрёдингер вообще лишен волновой функции? Так или иначе, он ничего не объяснил, что надо делать с тибблсом его жены. Откуда мне знать, в самом деле?! В жизни своей не имел ничего общего ни с какими тибблсами, и если…

— МРРРВАУУУ! — прервал эти размышления сердитый голос, раздавшийся на уровне щиколотки Смедли Фейвершема. Взглянув под ноги, он обнаружил диковинный сфероид — большой, пушистый и цвета апельсинового джема. С передней стороны мехового шара выступал усатый протуберанец, с противоположной он был укомплектован хвостом и приближался вперевалку на толстеньких коротких ножках. В протуберанце распахнулась пасть, демонстрируя розовый язычок и острые зубы, и в воздухе отчетливо пахнуло тухлой рыбой.

Этот раскормленный объект, заросший оранжевым мехом, и был, без малейшего сомнения, пресловутый Тибблс.

— Oh, Gotterdammerung! — простонал Смедли Фейвершем, поспешно отключая субтитры, дабы никого ненароком не обидеть. — Откуда мне было знать, что этот Шрёдингер держит в доме кота?! Нет, он ни разу даже не заикнулся о коте! Я совершенно не способен присматривать за котом! Я абсолютно ничего не понимаю в кошках!!!

— МРРРРУАУУУ! — снова высказался Тибблс. Он подошел к Смедли Фейвершему вплотную и требовательно вперился в него парой круглых янтарных гляделок. Программное обеспечение субтитров Смедли не имело специальной опции для перевода кошачьего языка, но тут ее вовсе и не требовалось. Данное сообщение Тибблса могло иметь лишь одно-единственное значение: ДАЙ ЖРРРАТВЫ!

Маленькая неуютная квартирка Шрёдингеров располагалась на четвертом этаже доходного дома (без лифта) и отличалась какой-то специфической теснотой. Как раз тот сорт домашнего очага, что можно было ожидать от семьи ординарного профессора физики в хронологических окрестностях 1926-го. Несмотря на малые размеры жилища, Смедли потратил несколько минут, чтобы добраться из гостиной до кухни. Книги и журналы, принадлежащие профессору Шрёдингеру, назойливо путались у него в ногах, пересекаясь на встречных курсах в пространстве-времени, а настойчивые вопли изголодавшегося Тибблса только усугубляли положение.

Ледник, о котором упомянул Эрвин Шрёдингер, по принципу действия вполне соответствовал своему наименованию. Это был старомодный деревянный шкафчик, с большим отделением для ледяного блока вверху и цинковым поддоном внизу для стекающей воды. Покуда Смедли разыскивал источник домашнего изобилия, истошные вопли, испускаемые Тибблсом, звучали все громче и чаще. Усатый-полосатый недвусмысленно намекал, что давно пребывает на грани смерти от голода, невзирая на свою неправдоподобную талию.

Отворив дверцу среднего отделения, Смедли Фейвершем обнаружил три полки, покрытые заметным слоем пыли, и один надкушенный и заплесневелый Pfannkuchen. Ничего, что хотя бы отдаленно напоминало кошачью еду. Или, кстати сказать, человеческую. Да что говорить, в леднике на поверку не оказалось даже льда…

— МРРРРРВЯЯАУ! — излил душу разочарованный Тибблс и принялся с остервенением точить когти о ближайшую штанину Смедли Фейвершема.

— Я что, специально явился сюда, чтобы кормить котов и нянчиться с настурциями?! — риторически вскричал Смедли, не обращая внимания на усердные труды Тибблса. — Нет, я просто хотел задать профессору Шрёдингеру один очень-очень простой вопрос! Что может быть проще, чем гармоники при мультимерной осцилляции или преобразование Кюстаанхеймо-Штифеля в квантовом пространстве-времени?.. Нет, лучше уж я сэкономлю время, перепрыгнув прямо в точку возвращения Шрёдингера из Берлина. Таким образом, мне совсем не придется его поджидать и… О-О-ОХ!

Пронзившую его внезапную боль Смедли Фейвершем сгоряча принял за острые угрызения совести, но тут же вспомнил, что давно избавился от этого атавизма посредством несложной хирургической операции. Сверх того, боль угнездилась в его правой щиколотке, а там его покойная совесть даже при жизни не обитала. Поэтому Смедли взглянул на правую ногу и увидел Тибблса, который уже изорвал в клочья его правую штанину и теперь с остервенением точил когти о вышеупомянутую щиколотку. Продолжая между тем требовать на своем кошачьем языке: дай жррратвы!

— Подожди! — рявкнул Смедли, огрев усатое чудовище одним из бесчисленных блокнотов герра Шрёдингера так, что кот неохотно, но прекратил терзать его плоть. — Ладно, предположим, что я прыгнул вперед во времени и встретился с профессором в тот момент, когда он вернулся из Берлина. Между тем его квартира, оставаясь на прежней хронолинии, будет двигаться вперед без всякого присмотра, а что это значит? Что цветочки Шрёдингера окончательно засохнут, почта Шрёдингера будет валяться на лестнице перед дверью квартиры, а эта тварь Тибблс отощает и помрет с голоду. Хотя… сильно сомневаюсь, что тварь столь невероятной упитанности способна в ближайший месяц скончаться от истощения!

Ну ладно, пускай этот кот просто отощает, а это лишь пойдет ему на пользу. Но что случится, когда герр Шрёдингер обнаружит, что я и не думал присматривать за его квартирой? Он, как пить дать, очень и очень рассердится! А рассердившись, не станет мне рассказывать ни о коварных гармониках, ни про все остальное прочее, что могло бы оказаться полезным… Но можно прыгнуть назад во времени и встретиться с профессором в 1925-м! Тогда Шрёдингеру, разумеется, никак не может быть известно о нашей встрече в 1926-м… Какой дурак сказал, что при знакомстве у тебя никогда не бывает второй возможности произвести первое впечатление?!

Смедли пришел в такой восторг от собственного парадокса, что невольно расхохотался, но тут же обнаружил в нем фундаментальный изъян.

— О причины! О следствия! Ведь я же сам выбрал июль 1926-го как лучшее время для встречи с профессором, sol А почему? Да потому, что он только закончил свою знаменитую работу по квантовой физике! И что же получается в итоге? Если я задам свой вопрос до того, как он ее написал, у герра Шрёдингера еще не будет ответа. А если я задам вопрос после нашей сегодняшней встречи, он вообще не пожелает со мной разговаривать… И я никогда не узнаю, как завязывать мои квантики в любые бантики! — Смедли перевел дух и печально заключил: — Ну что же, если я рассчитываю когда-нибудь получить ответ от герра Шрёдингера… мне все-таки придется навести порядок в этой ужасной квартире. Гм, с чего бы начать?

Ответ последовал незамедлительно и на кошачьем языке: дай жррратвы!

На сей раз кошачьи вопли сопровождались погромыхивающим и царапающим слух звуком. Поглядев на Тибблса, Смедли увидел, что тот настойчиво толкает носом какой-то серый бакелитовый объект округлой формы. Верхняя поверхность объекта была заметно вогнута, а возле кромки красовалась надпись грубыми угловатыми буквами: . Это была, несомненно, любимая плошка Шрёдингерова кота.

— Да, надо бы выйти и купить какой-то кошачьей еды, — с тяжким вздохом произнес Смедли Фейвершем. — Но увы, ведь это Цюрих 1926-го, а у меня нет никаких наличных швейцарских денег. Ни гроша, чтобы купить хотя бы грушу, ни даже пфеннига, пфуй! А впрочем… Кто сказал, что я обязан делать покупки локально?

С этими словами Смедли Фейвершем поспешно растворил червоточину и отправился в продолжительный деловой вояж по несчетным извилинам и закоулкам пространства-времени, где обычно торговали кошачьей едой. Особенно славился своим ассортиментом и великолепным качеством кошачьей еды ХХХIX век после Рождества Христова, однако едва Смедли там очутился, как сразу выяснилось, что его кредит в этом столетии полностью исчерпан…

Пометавшись по разнообразным тысячелетиям и векам, Смедли наконец с горечью убедился, что его собственная репутация каким-то сверхъестественным образом всегда успевает его опередить. Ничего не оставалось, кроме как отправиться прямиком в Древний Рим и похитить гигантского отварного осетра со стола императора Нерона в тот момент, когда упомянутый достопочтенный джентльмен был сильно занят в своем блеватории.

— Думаю, Нерон никогда не узнает, что это я избавил его от ужина, покуда он избавлялся от обеда, — сказал себе Смедли Фейвершем, снимая широкий кушак. Он перевязал осетра поперек, концы кушака намотал на руку и нырнул назад в червоточину, установив пространственно-временные координаты на Цюрих 1926-го. — Надеюсь, Нерон не совершит каких-нибудь особо непоправимых глупостей, увидев, что его осетрину увели? Очень бы не хотелось, вернувшись в 1926-й, обнаружить, что ход истории внезапно изменился… И все потому, что я украл эту отварную рыбу у забытого историками римского императора!

Осетр и Смедли Фейвершем понеслись вперед во времени, причем последний чувствовал себя весьма неуютно, так как червоточина была довольно тесной, а рыба воистину гигантской. Но наконец, через наносекунду после своего отбытия, Смедли снова очутился у Шрёдингера на кухне и узрел перед собой голодного Тибблса, поджидающего его с нетерпением.

— Котте hier, meine verdammelte Katzenschmutz, ты, разжиревшая котомка с блохами! — приторным голосом сказал ему Смедли Фейвершем, зазывно помахивая рыбой. — Ну-ка посмотри, что я тебе принес?

Тибблс с вожделением понюхал воздух своим крошечным розовым носиком… а после выгнул спину дугой и жутко зашипел.

Перевода, как обычно, не потребовалось. Смедли уже и сам успел принюхаться. В своем поспешном бегстве из 59 года от Рождества Христова он не обратил должного внимания на то, что украденный гигантский осетр одним боком высунулся за пределы червоточины. Благодаря этому прискорбному обстоятельству рыба портилась в течение всех девятнадцати веков, отделяющих правление Нерона от 1926 года, а в результате… гм, да… Пфффуууй!

— Черт возьми! — с чувством произнес Смедли Фейвершем, торопливо открывая ближайшее окно и переправляя безнадежно протухшую осетрину на цюрихскую Nebenstrasse. Он захлопнул окно еще быстрее, ибо до его ушей незамедлительно донеслись крики застигнутых врасплох горожан: «Gott in Himmel!» Вконец изголодавшийся Тибблс испустил еще более разгневанный вопль: МРРРРЖРРРАТЬ ХОЧУУУ!

— Даже не подозревал, что из-за одного проклятого кота может быть столько беспокойства и неприятностей, — уныло сказал себе Смедли Фейвершем, обшарив Прошлое, Будущее и большую часть альтернативных реальностей в поисках кошачьей еды. — Возможно, следует просто вернуться на 30 миллионов лет назад и пристрелить самого первого доисторического фелиноида, едва тот поднимется на лапы? Таким образом, я единым махом избавлюсь от всего семейства Felidae, и слава Вселенной! С другой стороны, герр Шрёдингер в таком случае может никогда не рассказать мне…

И Смедли отправился дальше. Множество лакомых кусочков свежайшего мяса и рыбы разнообразных сортов было доставлено в пространственно-временной нексус кухни Эрвина Шрёдингера и категорически отвергнуто Тибблсом. Всякий раз, когда запыхавшийся Смедли Фейвершем почтительно выкладывал на кошачью плошку с надписью  свое очередное приношение, кот инвариантно морщил свой коротенький носик и брезгливо отворачивался в сторону, шипя и бранясь. А после снова выдвигал громогласное требование, чтобы его наконец накормили.

— Я обчистил уже шестьдесят две стандартных хронолинии, — сказал себе Смедли Фейвершем. — Любая еда, которую только можно вообразить! Все известные науке питательные вещества, за исключением разве что сибирского мамонта! О… какого черта…

И Смедли отправился в Сибирь времен мезолита, где у него было одно знакомое племя, надеясь, что тамошние охотники не слишком много сдерут с него за мамонта. Старший охотник племени приятно оживился, предчувствуя удачную сделку, ибо тундра каменного века являлась, вероятно, единственным местом во всем пространстве-времени, где Смедли Фейвершем еще не превысил свой кредит. Словом, они быстренько обговорили цену за мамонтятину (цена, к счастью, оказалась более чем просто разумной) и уже почти ударили по рукам… когда неожиданно всплыла одна маленькая второстепенная деталь.

— Я д-должен з-забрать ЦЕ-ЦЕЛОГО МАМОНТА? — не веря своим ушам, переспросил Смедли Фейвершем, стуча зубами на сибирском морозе и страшно сожалея, что все его теплые муклики и снагги остались дома. — Но разве нельзя взять просто д-дюжину мамонтовых бифштексов или вырезку из ма-ма-монтятины?

— Так ты берешь его или не берешь? — осведомился старший охотник, небрежным жестом указывая на самую большую тушу доисторического мамонта, который был этим утром убит, освежеван, выпотрошен и приправлен, гарантируя много-много часов счастливой жратвы.

— Ты думаешь, я отрежу кусок этого мамонта, чтобы ты мог соорудить для себя пару бутербродов, а остальное оставлю в вечной мерзлоте? У нас в Сибири это делается так: или бери все целиком, или катись отсюда!

— Позволь мне хотя бы выбрать, Нанук, — смиренно согласился Смедли Фейвершем. Он оглядел выставленные на продажу туши, выбрал наименьшее из возможных зол и не забыл расширить поперечник червоточины, дабы все части доисторического гиганта оставались внутри.

— Ну ладно, до новых встреч, — сказал он Нануку.

И Смедли с мамонтом рванули вперед, в 1926-й.

— Хотелось бы знать, как мне удастся втиснуть целого мамонта в эту крошечную квартирку? Вообще-то герр Шрёдингер хотел, чтобы я вынес из нее кое-что лишнее, а не вносил! И потом, куда я дену остатки мяса и изумительно полный скелет шерстистого сибирского мамонта? Интересно, существует ли в Цюрихском университете отделение палеонтологии?..

Не успел Смедли договорить, как уже очутился на кухне профессора Шрёдингера вместе со своим ископаемым динозавром (технически мамонты, разумеется, никакие не динозавры, но Смедли нравилось думать именно так). Едва Смедли Фейвершем и мамонт успели очутиться на кухне, как их приветствовал громогласный, торжествующий вопль кота. Мохнатый оранжевый шар прыжком преодолел разделяющее их расстояние, хищно вцепился в гигантскую тушу и принялся жрать.

— Надеюсь, это займет Тибблса надолго, — задумчиво сказал Смедли, наблюдая, как слишком привередливый представитель кошачьих, жадно урча, расправляется с мамонтом. — Но если во Вселенной и существует домашний котик, способный сожрать динозавра и остаться голодным, то я точно знаю, где его искать!

А между тем все перекрытия здания под и над квартирой Шрёдингера вовсю скрипели и трещали под весом и напором туши мамонта. Прикинув, что единственного процента полной массы мяса хватит Тибблсу за глаза, чтобы прокормиться до возвращения профессора, Смедли отмерил, отрезал и отложил в сторону соответствующий кусок. Теперь предстояло избавиться от остальных 99 % туши (которая уже задумалась о том, чтобы потихоньку начать портиться), для чего следовало отыскать в бесконечном континууме пространства-времени такое время и место, где никто никого ничем никогда не удивит. Самым очевидным кандидатом, на взгляд Смедли, являлся съезд Демократической партии в Чикаго 1968-го, поэтому он быстро установил в червоточине соответствующие координаты, и дело было сделано за несколько наносекунд.

— Хо-хо! — ухмыльнулся Смедли, довольно потирая руки. — Кота я, значит, накормил, объедки выбросил, а что еще надо сделать?…Эй! Эй! Немедленно прекрати!!!

Но Тибблс, на время утоливший свой зверский аппетит, не обратил на его слова никакого внимания. Он непринужденно расположился в центре ковра, лежащего в гостиной, и наглядно продемонстрировал Смедли Фейвершему, что пищеварительная система Felis domesticus сконструирована превосходно и столь же качественно работает на выход, как и на вход.

— Кыш! Брысь! О мерзавец… — простонал Смедли Фейвершем. — И теперь мне придется все это убирать! Разве котам не положено ходить в песочек или что-нибудь в том же духе?

Результаты раскопок, проведенных в ванной комнате Шрёдингера, выразились преимущественно в очередных блокнотах и тетрадях, исписанных рукой знаменитого физика. Нашлась также и пыльная кошачья коробка, которую, судя по вещественным доказательствам, в довольно отдаленном прошлом Тибблс усердно посещал… И с тех пор ее никто не удосужился почистить.

— Черт возьми! — с чувством произнес Смедли Фейвершем, открывая форточку под потолком ванной комнаты и не без труда переправляя содержимое кошачьей коробки на цюрихскую Seitenstrasse. Хотя Смедли захлопнул форточку очень быстро, до ушей его успели долететь возмущенные крики прохожих: «Ach, du lieber!»

Реактивировав свою верную червоточину, Смедли установил хронопространственные координаты на пустыню Сахару в будущем через десять секунд, рассчитывая, что какой-нибудь подходящий порыв ветра вдует в червоточину достаточно песочка, чтобы наполнить коробку Тибблса. Однако Смедли совсем позабыл, что перед этим откалибровал апертуру червоточины под мамонта, поэтому в ванную комнату, как и надо было ожидать, рухнула почти целая дюна Сахары. Кошачья коробка вмиг наполнилась и переполнилась, а Смедли Фейвершема едва не погребло под тонной песка.

— Не понимаю, что я сделал не так? — пробормотал последний, выкарабкиваясь на поверхность и поспешно затворяя устье червоточины. Перекрытия снова угрожающе застонали, но теперь уже под весом песчаной дюны. Смедли Фейвершему пришла в голову практичная мысль вышвырнуть всю тонну песка в ту же самую форточку, но он решил (на всякий случай) поглядеть, что делается внизу. Внизу на Seitenstrasse собралась уже целая орда разгневанных швейцарских бюргеров, вполне готовых, как ему показалось, кого-нибудь поймать и линчевать.

— Думаю, мне лучше пока ничего не выбрасывать из этой форточки,

— сказал себе Смедли Фейвершем. — Хотя… Добрым швейцарским бюргерам не нравится, когда что-нибудь падает вниз, и я могу согласиться с их точкой зрения. Но с чего бы им возражать, если что-то падает вверх?

С этими словами Смедли достал из кармана свежий пакет антигравитонов и щедро перемешал их с песчаной дюной, не забыв, разумеется, предварительно отсыпать достаточно песочка, чтобы полностью удовлетворить Тибблса до возращения профессора Шрёдингера. На сей раз, когда Смедли отворил форточку, антигравитизированная дюна Сахары послушно провалилась в небо над Цюрихом. Песок взметнулся выше готического шпиля кафедрального собора и быстро рассеялся в воздухе, заблокировав солнечный свет, так что в Цюрихе внезапно наступили преждевременные сумерки.

— Гм! Я надеюсь, в Швейцарии не водятся вампиры, потому что они обычно выходят на охоту, как только стемнеет… Нет, полагаю, что не водятся. Кто-нибудь может вообразить себе швейцарского вампира, распевающего йодли? Лично я не могу! Но что интересно, линчеватели разбежались, когда стемнело, и может быть, вампиры действительно… Эй! Эй! Только не это!!!

На сей раз Тибблс почтил присутствием супружескую спальню Шрёдингеров. Это была совсем крошечная комнатка, едва вмещающая двуспальную кровать, на которой (из-за июльской жары) не было ни одеяла, ни покрывала, а только простыни. В самом центре кровати, на простынях, с комфортом расположился Тибблс, демонстрируя еще одну биологическую функцию свой кошачьей анатомии.

— МУРРРРМЯУ? — радостно вопросил кот, завидев Смедли (и если это можно перевести с кошачьего языка, то получается примерно так: давай побрызгаем?).

— Покорнейше благодарю, — мрачно сказал Смедли Фейвершем, возвращаясь на кухню. — По-моему, — сказал он, отыскав топорик для рубки мяса и взвешивая его в руке, — я сделал все, что мог. Надеюсь, что в этом столетии нет драконовских законов, карающих за котоубийство? В Древнем Египте, как я помню, — сказал он, разглядывая топорик, — меня приговорили к принудработам на 5000 лет, а я всего лишь косо взглянул на храмовую кошку… Эй! Эй! Пшел вон, мерзавец!

Последнее высказывание предназначалось исключительно Тибблсу, который, благополучно облегчившись, примчался на кухню за добавкой и только что успел запустить свои острые зубы в отложенный кусок мамонтятины.

— Ты, мелкий домашний преступник с большими претензиями! Я больше не намерен шляться по времени за жратвой для тебя! Поэтому мы растянем этого сибирского мамонта до того, как профессор вернется из Берлина, — мрачно высказался Смедли и ловко отобрал мясо у кота, невзирая на его громкие протесты. — Где этот дурацкий ледник?!

Ледник нашелся на том же месте, где Смедли его оставил, опровергая этим фактом теорию хаоса. И никакого льда в нем магическим образом не появилось, в чем Смедли сразу убедился, заглянув в соответствующее отделение.

— Если мамонтятина станет портиться, кот не будет ее есть. Если кот останется голодным, Шрёдингер не будет со мной разговаривать. Классическая цепная реакция! Поэтому мне просто необходим хороший, большой кусок льда, а кто его. может доставить? Ледовщик! Поэтому, как только здесь появится Eismann…

И тут во входную дверь очень громко постучали, тем самым перебив его размышления.

— Или это полтергейст, или кто-то пришел, — сказал себе Смедли Фейвершем. — Открыть? Или не открывать? Вот в чем вопрос! В первом случае, если хорошенько подумать…

Но дверь уже с грохотом распахнулась, и Смедли Фейвершем узрел на пороге очень крупного мужчину подлинно германского происхождения, истинного двухтонного тевтона. Длинные стальные щипцы в его руке и черный резиновый фартук с нагрудником указывали на то, что это и есть долгожданный ледовщик. На лице тевтона была написана вагнерианская ярость, что, по-видимому, означало: мужчина очень и очень сердит.

— А недурное тут у вас столетие, mein Herr, — дружески улыбнулся ему Смедли, незаметно проверяя, не забыл ли он, часом, активировать субтитры. — Я бы взял у вас кварту самого лучшего льда, импортного, а не vaterlandisch, bitte!

— Я пришел за деньгами, — хрипло произнес тевтон с грубым гортанным акцентом. — Деньги на бочку! И поскорее.

— Деньги? Они нужны всем, но мне срочно нужен кусок льда…

— Деньги, ja? — Мужчина грубо сунул Смедли под нос грязную амбарную книгу, закапанную водой. — Герр Шрёдингер ничего не заплатил мне за три последние доставки!

— Не надо кипятиться, mein Herr, не теряйте хладнокровия, — посоветовал Смедли Фейвершем ледовщику. — Я бы с радостью уладил это дельце, но мой бумажник, к сожалению, остался в другом тысячелетии. Впрочем, могу предложить вам свои личные заверения…

— Не дам за них даже крошки льда, — злобно буркнул тевтон.

— Ну что ж, зато я сам дам тебе шанс, Ганс! Перекинемся на старшую карту? — быстро предложил Смедли, вынимая из кармана крапленую колоду и принимаясь виртуозно ее тасовать. — Если выиграю я, ты спустишься вниз и отрубишь для меня большой, хороший кусок льда. О, я возьму этот лед не насовсем, сразу же верну, как только станет не нужен! А если я проиграю… хотя с этой колодой такого еще не случалось… тогда я с удовольствием… О-о-ох!

Несколько последующих слов, которые произнес Смедли, не поддавались переводу. Когда злобный Eismann исчез во внешнем пространстве за дверью квартиры, Смедли побежал в ванную комнату и заглянул в зеркало. Под глазом у него красовался эффектный синяк, весьма смахивающий на Schwartzwald, каким его изображают на географической карте… Это был отпечаток железного тевтонского кулака.

— Думаю, что теперь кошачья еда наверняка испортится, и Тибблс не станет ее есть, — уныло сказал Смедли Фейвершем. — И герр Шрёдингер никогда не ответит на мой вопрос… Sо! Я должен любым способом получить хороший, большой кусок льда!

Как показал эксперимент, все краны в ванной Шрёдингера работали исправно, и тогда Смедли напустил полную ванну воды. Потом достал из нагрудного кармана флакончик с патентованным средством «Терм-Ho-Дина-Микс» («Обращаем поток энтропии с гарантией!») и капнул в воду несколько капель из этого флакона. В мгновение ока половина воды в ванне вскипела, испуская густые клубы пара, а вторая половина незамедлительно обратилась в лед.

— Вот так-то лучше, — улыбнулся Смедли Фейвершем, вынимая огромный кусок льда из ванны Шрёдингера, и тут же отколол от него маленький кусочек (размером с чашку), чтобы приложить к свежему синяку. Остальной лед он загрузил в верхнее отделение ледника, устроил кусок мамонта на верхней полке в среднем отделении, радостно потер руки и сказал: — Прекрасно, что я должен делать дальше?.

Ответ на вопрос казался очевидным.

— В квартире герра Шрёдингера все так перемешано, что можно подумать, будто я сам тут жил, — сказал себе Смедли Фейвершем. — Почти как в моей собственной холостяцкой берлоге или даже хуже. Могу поклясться, эта шрёдингеровская смесь достойна места в Каталоге Смессье! И если его жены Анны-Марии сейчас нет в Цюрихе, и она, следовательно, не убирает за своим мужем… это еще не причина, чтобы профессор Шрёдингер мог позволить себе довести собственную квартиру до такого состояния. В конце концов, Y-хромосома не содержит генетического запрета на домашнюю уборку! Кроме как в моем собственном случае, разумеется… Да, но каким же способом вычистить эту Шрёдингерову конюшню, ни к чему реально не притрагиваясь?..

На сей раз обычная изобретательность Смедли Фейвершема засбоила. Конечно, небольшой антиматериальный вихрь решил бы проблему без труда, вычистив квартиру Шрёдингера полностью (из материальной реальности): вся пыль, грязь, старые обои и мебель, бесчисленные книги и блокноты, все кубометры воздуха и рыжий обжора Тибблс пропали бы без следа, заодно прихватив с собою и здание, где находилась эта квартира, и (что вполне вероятно) большую часть соседних домов. Однако Смедли отчего-то был уверен, что Эрвин Шрёдингер вовсе не будет в восторге, узрев на месте своей резиденции зияющий кратер, когда он вернется домой.

Нет, этот трюк следовало проделать так, чтобы удалить пыль, грязь, сажу, плесень и кошачьи какашки, не затронув всего остального, а для этого требовался алгоритм, способный сделать разумный выбор между нежелательным и необходимым.

— Может, я что-то найду в этом шранке? — сказал себе Смедли Фейвершем, направляясь к двухдверному шкафчику в гостиной, который пышно именовался в его субтитрах кабинетом. — Герр Шрёдингер велел мне непременно заглянуть туда в случае хозяйственной нужды!

С левой стороны кабинета оказались выдвижные ящики, в которых не обнаружилось ничего, кроме старого счетчика Гейгера, молотка и химического пузырька с притертой пробкой, выцветшим ярлычком снаружи и остатками бесцветной жидкости внутри.

— С этим барахлом ничего нельзя сделать, — вздохнул Смедли, закрывая левую дверцу шранка и открывая правую. — Наденусь, здесь отыщется хоть что-нибудь полезное для уборки?

В правой половине кабинета имели место: веник, совок, швабра, помойное ведро, коробка моющего порошка и богатый ассортимент мочалок и разного тряпья.

— Все это никуда не годится, — резюмировал Смедли Фейвершем, с разочарованием закрывая правую дверцу. — Нет, мне нужно нечто иное, что выполнит всю уборку само по себе! Без всякого вмешательства с моей стороны, если только это не планирование и не руководящие указания… О, придумал!

Смедли Фейвершем сунул руку в очередной карман и извлек оттуда биоконструктор для самых маленьких под названием «Джумбо-Юм-бо-Нанотех». Ему понадобилось не более минуты, чтобы сконструировать самореплицирующегося нанобота, который немедля приступил к репликации подобных себе. Смедли запрограммировал своих наноботов так, чтобы они сканировали твердую материю на молекулярном уровне и разрушали атомные структуры всего, что квалифицируется как «грязь» (себя он, разумеется, исключил из грязного списка).

И вот за какие-то секунды толстый слой легчайшего пуха, состоящего из бесчисленных наноботов, окутал нуждающуюся в основательной чистке квартиру Шрёдингера, все ее стены, полы и потолки. И все микроуборщики рьяно взялись за дело! Смедли уже был готов признать, что фокус-то действительно удался… как вдруг из спальни Шрёдингера раздался жуткий кошачий вой.

Что произошло, понять было нетрудно. Наноботы Смедли были запрограммированы распознавать грязь во всех мириадах ее изомеров, а кошки, невзирая на общераспространенное мнение, отнюдь не настолько чисты, как принято считать. Естественно, что наноботы идентифицировали Тибблса как особо крупный, биохимически сложный и вызывающий эстетическое отвращение комок мусора… И они набросились на кота всем скопом с целью полностью разрушить его атомную структуру.

— Эй, наники! Пошли вон! Оставьте кота в покое! — гаркнул Смедли Фейвершем, не поддавшись первому побуждению пустить события на самотек. Вместо этого он совершил лихорадочную попытку срочно переписать собственный алгоритм, управляющий наноботами, в то время как наноботы переписывали кошачий геном невероятно быстро и крайне методично, одну клетку за другой.

— Если эти наники сожрут кота раньше, чем я управлюсь с алгоритмом, — сказал себе Смедли Фейвершем, — то профессор никогда… Ууупс!

Прямо на него с изумительной скоростью неслось нечто никем не виданное: это был Тибблс, ранее пушистый, а ныне весь в причудливых проплешинах, так как наноботы успели уже потрудиться над его нестерильной шерстью. Ошалевший кот проскочил между расставленными ногами Смедли, как оранжевый крокетный шар сквозь проволочные воротца, и на той же изумительной скорости нырнул точнехонько в узкую щель между полуоткрытыми дверцами шранка. Смедли едва успел развернуться на 180 градусов, чтобы увидеть этот молниеносный трюк.

— А ну-ка выметайся из кабинета, Тибблс! — возмутился Смедли Фейвершем. Но тут мимо него промчалась с совершенно невероятной скоростью летучая фаланга крошечных блестящих точек… Наноботы, запрограммированные на поиски грязи, преследовали самый грязный объект в квартире Шрёдингера, и это был не кто иной, как несчастный Тибблс. Кот спрятался в помойном ведре по правому борту кабинета, поэтому миниуборщики устремились сразу туда. А так как двигались они невероятно быстро, от Смедли требовались незамедлительные действия.

— Пускай я не в восторге от Тибблса, но эта ситуация мне вовсе не нравится, — сказал себе Смедли Фейвершем. И достал из-за кушака новенький лучевик, который был подарен ему на недавнем Конвенте Злых Гениев закадычным знакомым д-ром Циклопсом. — Если только я правильно запомнил, этот лучевик должен уменьшать людей… Думаю, он тем более справится с неодушевленными объектами, а если Тибблс не является неодушевленным объектом, то я вообще не знаю, что это такое. Очевидно, если уменьшить кота настолько, что он станет даже меньше наника… тогда наноботы его не найдут! Но если честно, я слишком мало знаю об уменьшении вещей, ведь я регулярно уменьшаю чужие банковские счета, а не чужие кошельки.

Итак, каков же самый безопасный способ уменьшения физической материи? Я мог бы уменьшить все атомы кота пропорционально, путем ужимания пустого пространства между субатомными частицами… Но тогда Тибблс приобрет плотность нейтронной звезды, а это может плохо сказаться на всех домах по соседству.

Тибблс нечеловеческим голосом взвыл изнутри кабинета:

— МИИИ000ООУУУУУ!

— Я мог бы также уменьшить этого кота, — сказал себе Смедли, — попросту избавившись от большинства его массы, то есть разрушив ее совершенно. При этом среди оставшихся молекул, разумеется, должны быть сохранены точно такие же пропорциональные соотношения!.. Но нет, этот способ может сработать лишь для первых порядков уменьшения Тибблса, а далее наверняка разрушит его клеточную структуру…

— МИИИИИИИ000000ОУУУУУУУ!

— Заткнись, не мешай! Я пытаюсь отыскать наилучший способ твоего спасения… Нет, по-видимому, в данной ситуации мне придется действовать старым дедовским способом. Я стану уменьшать кота путем перемещения 99 % его общей массы в альтернативное пространственное измерение. Таким образом, клеточные структуры Тибблса ничуть не пострадают, и притом в этой вселенной он уменьшится на кучу порядков!

Смедли снял лучевик с предохранителя и послал мощный импульс лучистой энергии в интерьер деревянного кабинета. Обе его дверцы распахнулись настежь в пылу ожесточенного сражения Тибблса с наноботами, поэтому Смедли имел возможность прицелиться непосредственно в кота. Однако он не подумал об отдаче, ведь подобные вещи никогда не случаются с литературными лучевиками, тогда как с реальными сплошь и рядом, и в результате промахнулся. Вся энергия лучевого удара досталась мишени, которую Смедли Фейвершем хотя и имел в виду, но вовсе не предусматривал: не коту Тибблсу, а двухдверному деревянному кабинету, содержащему в себе кота.

И шранк начал ужиматься.

Смедли с ужасом наблюдал, как этот солидный предмет обстановки торопливо уменьшается в размерах. Пока он таращился, шранк принял натуральный вид кукольной мебели, однако на том не остановился и решительно двинулся дальше. В нанотехалгоритме Смедли Фейвершема не содержалось никаких инструкций на сей случай, вот почему все наноботы в окрестностях ужимающегося кабинета замерли, как громом пораженные, и все их суперминимаципупенькие реле разом разрелегулировались и перегорели…

И в тот момент, когда микроскопический шранк, окончательно пропавший из виду, перешел на субмикроскопический уровень, Смедли Фейвершем услышал, что входную дверь квартиры Шрёдингера кто-то открывает. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как профессор ставит на пол свои саквояжи.

— S0! Это ты! — воскликнул Эрвин Шрёдингер, заметив Смедли Фейвершема. — Почему мои соседи жалуются на тухлую рыбу, которая падает с неба, и на песок, который летит вверх?

— Это, гм… весьма щекотливые вопросы, — сказал Смедли Фейвершем. — Поэтому я тоже хочу задать один вопрос, профессор. Как случилось, что вы приехали так рано? Мои исторические диски утверждают, что после визита к Максу Планку в 1926-м вы вернулись домой не ранее 12 июля.

— Сегодня 12 июля, — сказал Эрвин Шрёдингер, пожимая плечами. — Я отсутствовал более недели.

Смедли быстро сунул руку за пояс и обнаружил, что его запасной пакет антигравитонов немного прорвался, и часть из них рассеялась по квартире, попутно воздействовав на ее локальное пространство-время.

— Оп-па!.. Прошу прощения, это моя ошибка, — извинился Смедли Фейвершем. — Я просто вовремя не сообразил, что время вне вашей квартиры движется заметно быстрее, чем внутри! Да, теперь понятно, почему этот Eismann выглядел слегка расплывчатым, когда стоял на пороге… Не беспокойтесь, профессор, я мигом все починю.

Эрвин Шрёдингер, не слушая, прошел в свою гостиную и окинул ее подозрительным взглядом, а затем в упор уставился на Смедли.

— Wo ist mein Kabinett?. Что ты сделал с этой вещью?

— С этой вещью? Она, гм… постепенно развеществилась, — объяснил Смедли Фейвершем, одновременно пытаясь разобраться с контрольными верньерами своего лучевика, дабы переключить его на увеличение. Профессор тем временем заметил, что в его квартире еще чего-то не хватает.

— И где же этот кот моей жены?!

— Вы говорите о Тибблсе? Он… э-э-э… недавно занял в вашем кабинете пост министра внутренних дел, — ответил Смедли со все возрастающим отчаянием, поспешно устанавливая в необходимое положение верньеры лучевика. Затем, временно приостановив действие Третьего закона Ньютона (чтобы отдача на сей раз не помешала), он нацелил лучевик в ту точку пола, где в последний раз увидел двухдверный деревянный кабинет, прежде чем тот стал микроскопическим. — Я слышал, конечно, что в древности любили переставлять мебель из одного локуса пространства в другой, но это уже слишком… Вернись!

С этими словами Смедли активировал увеличивающий луч, и одновременно ему в голову пришла одна любопытная мысль: когда он попытался уменьшить Тибблса, коту досталась лишь какая-то малость ужимающей энергии, зато деревянный кабинет заполучил все остальное! И кот, и кабинет начали уменьшаться в одну и ту же секунду, но очевидно, что кабинет делал это заметно быстрее, чем животное, которое помещалось внутри него. Бедняга Тибблс, должно быть, испытал весьма неприятные ощущения, когда стенки шранка стали сжиматься вокруг него со всех сторон, пока не…

Вторая любопытная мысль стремительно ворвалась в голову Смедли и припарковалась рядом с первой. Кот должен был пережить уменьшающий процесс, поскольку шранк никогда не может стать меньше, чем любой объект, который находится внутри него… По крайней мере, без повреждения либо его деревянных стенок, либо внутренних органов и косточек Тибблса.

Некий крошечный объект появился в этот момент в фокусе увеличивающего луча, начал быстро расти, и вскоре двухдверный деревянный кабинет полностью восстановился в своих прежних размерах и на том же самом месте. Стенки его были целы и невредимы, на них не наблюдалось ни малейших следов кошачьей крови или каких-либо иных дурных признаков.

К несчастью, не обнаружилось также никаких признаков Тибблса. Обе дверцы кабинета было плотно закрыты, изнутри не доносилось ни звука, ни шороха. До этого шумный и громогласный кот сейчас был подозрительно тих и молчалив.

Смедли Фейвершем быстро перебрал в уме свои опции и вспомнил о спецклинике для животных в XXIII столетии, которая творила подлинные медицинские чудеса. Если Тибблс пострадал, надо связаться с будущим и срочно вызвать сюда мурр-а-медиков! Конечно, ветеринары XXIII века страшно далеки от пошлой благотворительности и сдерут за излечение кота не меньше десяти тысяч кредитов… Смедли как раз обдумывал, где бы взять эту сумму, когда произошло нечто непредвиденное.

Шранк вдруг завонял.

Из его недр пополз странный запах, резкий, кислый и крайне неприятный. Эрвин Шрёдингер конвульсивно содрогнулся, из его глаз ручьями хлынули слезы. Прикрыв рот и нос не слишком свежим носовым платком, профессор бросился к ближайшему окну, отворил его и наполовину высунулся наружу, лишь бы только не вдыхать эти удушающие пары.

— Ach! — едва проговорил он. — Чем это так воняет? Пфуй! Это пахнет как… Blausaure!

— Будь я проклят, если знаю, что это, профессор, — услужливо откликнулся Смедли, — но мои нюхательные луковицы горят, как наскипидаренные, и пропадают ни за понюшку табака!

Будучи не в состоянии самостоятельно определить этот запах, он поспешно активировал свою поисковую машину и запросил экспресс-информацию у ольфакторного анализатора. На экранчике анализатора сразу появились слова: «Сперва избавься от этой гадости, schmuck! А уж после я скажу тебе, что это такое». И только перенаправив зловредные пары в свою персональную черную минидыру, которая их бесследно поглотила (Смедли всегда на всякий случай держал эту дыру под рукой), он получил наконец искомый ответ.

«Дыши спокойно, детка, — сказал анализатор. — Ты только что избежал удушения парами гидроциановой кислоты [12]Синильная кислота. То же самое сообщил Смедли профессор Шрёдингер, но только по-немецки.
. Скажи еще спасибо, что пузырек был почти пустой! А то бы ты гораздо меньше кашлял и дольше хрипел в агонии. Всего наилучшего!»

— Уупс! И снова уупс! — сказал Смедли Фейвершем, теперь припоминая, что в одном из выдвижных ящиков по левому борту шранка действительно находился химический пузырек с притертой пробкой и остатками прозрачной жидкости. Очевидно, этот пузырек уменьшался не так быстро, как шранк, и был раздавлен вместе со своим содержимым.

Да, но что же тогда приключилось с Тибблсом?!

Смедли двинулся было к шранку, но Шрёдингер внезапно схватил его за руку и остановил.

— Ты не ответил на мой вопрос! Wo ist der Kater?.

He иначе как программная поддержка субтитров Смедли тоже малость надышалась и стала глючить, но голос Шрёдингера странным образом блуждал между немецкой речью с австрийским акцентом и безупречным английским переводом.

— Э-э-э… ваш кот? Вы имеете в виду Тибблса? — промямлил Смедли, потихоньку отступая в сторону шранка. — Видите ли… он перенес сильное потрясение, и поэтому…

— Ты сделал то, что я просил тебя сделать? Или нет? — спросил Эрвин Шрёдингер весьма неприятным голосом и грозно выпрямился перед Смедли во весь свой рост в 5 футов и 6 дюймов.

— Кто, я?.. Разумеется, — поспешно проговорил Смедли Фейвершем.

— Я никогда ни в чем не отказывал будущим Нобелевским лауреатам…

— Когда я оставил тебя присмотреть за домом, — не слушая, продолжал профессор, — то особо подчеркнул, что ты обязан позаботиться об этом коте! Естественно, ведь мы цивилизованные люди, я не видел необходимости выражаться с грубой прямотой…

Нечто в его голосе внезапно побудило Смедли Фейвершема срочно перемотать назад свои субтитры. И он заново прослушал распоряжения касательно Тибблса, но только теперь активировав эвфемистическую опцию.

— О, теперь-то я понимаю… — кивнул Смедли сам себе (он произнес эти слова между квантовыми инкрементами потока времени, чтобы Шрёдингер не мог его услышать). — Когда профессор велел мне позаботиться о Тибблсе его супруги… он намекал, что я должен разобраться с этим котом! Фигурально выражаясь, пихал меня в бок и подмигивал, ну а я так ничего и не понял. Откуда мне было знать, в самом деле, что профессор ненавидит это маленькое мерзкое создание… кота, понятно, а не свою жену… и втайне надеется, что я как-нибудь прикончу Тибблса, совершенно случайно и с заранее обдуманным намерением, пока он сам и его жена находятся в отъезде? Нет, прежде я даже вообразить не мог, что будущий Нобелевский лауреат способен на такое…

— Ну?! Я все еще жду ответа! — продолжал между тем профессор Шрёдингер со все возрастающей настойчивостью. — Ты позаботился о Тибблсе так, как я тебя просил, или нет?

Смедли Фейвершем посмотрел на двухдверный деревянный кабинет, который содержал в себе кота, то ли живого, то ли мертвого, совершенно непонятно. Изнутри шранка по-прежнему не доносилось ни единого звука, что указывало, скорее, на второй вариант.

— Беру назад свое последнее «уупс», — пробормотал Смедли Фейвершем за пределами потока времени. — Если Шрёдингер действительно хотел избавиться от кота, то почему бы мне не выдать несчастный случай за преднамеренное деяние?

Смодулировав поток времени так, чтобы физик снова мог его услышать, Смедли слегка кашлянул, прочистив горло, и начал торжественную речь:

— Herr Professor, мне доставляет истинное удовольствие сообщить вам, что Тибблс…

— Нет, сначала я расскажу свою хорошую новость! — перебил Эрвин Шрёдингер, на лице которого вдруг проступило выражение глуповатого блаженства. — Моя дорогая жена Анни наконец вернулась ко мне! В небольшой ссоре мы были из-за этого кота Тибблса, так как он царапает мебель и воняет. Но теперь, когда я вижу, что моя Анна-Мария все равно любит меня, невзирая на все мои многочисленные недостатки, мне тоже следует относиться к коту не так строго. В конце концов, Тибблс делает мою жену счастливой, а драгоценная Анни делает счастливым меня! — Потом блаженная улыбка профессора увяла, и он, нахмурившись, уставился на Смедли. — А теперь скажи мне, наконец: что случилось с котом?!

— Я бы вернул свое «уупс» обратно, да только не знаю, куда теперь его вставить! — пробормотал Смедли вне потока времени, не понимая, как следует поступить. Эрвин Шрёдингер и его Анна-Мария помирились, и это прекрасно. Однако Смедли не имел никакого представления, то ли профессор искренне желает видеть Тибблса живым и здоровым, то ли, как любящий муж, согласен лишь терпеть его ради любимой жены.

Если верно второе, то известие о смерти кота втайне обрадует Шрёдингера, что бы он там вслух ни говорил. А Смедли Фейвершем, сыгравший роль роковой судьбы Тибблса, получит полное расположение довольного физика!

Но если допустить, что верно первое, и Шрёдингер собирается холить и лелеять Тибблса своей обожаемой супруги… То разразится настоящий ад, когда профессор выяснит, что это Смедли Фейвершем устроил котику kaputt.

Итак, в одном варианте Смедли Фейвершем был пан, в другом — окончательно пропал, и все зависело от того, в каком состоянии физик предпочитает увидеть Тибблса — живым или мертвым, а этого Смедли никак не мог определить.

Но что если кот остался в живых?..

Дверцы деревянного кабинета были по-прежнему закрыты, но Смедли припомнил, что кот и пузырек с синильной кислотой находились по разные стороны вертикальной перегородки. Тибблс сидел в помойном ведре справа, а пузырек лежал в выдвижном ящике слева. Поэтому, когда пузырек был раздавлен и синильная кислота превратилась в летучие ядовитые парь;, этот ящик, перегородка и помойное ведро недурно сыграли роль частичных буферов. Словом, как быстро прикинул Смедли, существовала достаточно большая вероятность, что Тибблс вдохнул такое количество вредных испарений, чтобы временно утратить свое кошачье сознание, но не жизнь.

Однако гробовая тишина, продолжавшая царить в schranktum schranktorium, не давала никакой информации о здоровье его обитателя. Был ли Тибблс в этот момент в нормальном (то бишь бессознательном) состоянии, или же кота уже настиг ужасный рок?..

А впрочем, жив ли кот, мертв ли, не столь существенно, решил Смедли. Главное — какой из двух вариантов сподвигнет Эрвина Шрёдингера помочь Смедли Фейвершему в завершении его четырехмерного гармонического осциллятора? Вполне очевидно, что оптимальным результатом является тот, который удовлетворит Эрвина Шрёдингера… Да, но какой именно?

Узнать это Смедли мог, лишь отворив кабинет!

— Что случилось с котом, вы сказали?.. — обреченно произнес он слабым голосом, протягивая руку к дверцам шранка. — Ну, если уж вам так хочется знать, ваш кот…

И тут на Смедли Фейвершема внезапно снизошло озарение. И он наконец увидел то, что было совершенно очевидно, и вскричал:

— Eureka! Тибблс занимает в шранке суперпозицию между двумя различными квантовыми состояниями, поскольку нам неизвестна его судьба… Но как только мы откроем дверцу и посмотрим, волновая функция сколлапсирует в определенность! А если применить тот же принцип к распаду атомов… это разрешит все проблемы с моим четырехмерным гармоническим осциллятором! И почему я раньше не догадался?!

Смедли Фейвершем ощутил ужасное желание смачно чмокнуть Шрёдингера в его многомудрый лоб, но все же ограничился тем, что энергично потряс руку физика.

— Миллиард благодарностей, профессор! Вы мне просто невероятно помогли! А теперь… пожалуй, мне пора.

С этими словами он вмиг активировал червоточину и рванул в родное Будущее так, что только пятки засверкали. Последнее, что Смедли увидел, оглянувшись через плечо на стремительно отступающий горизонт событий 1926-го, был Эрвин Шрёдингер, который открыл дверцы кабинета и заглянул внутрь, чтобы узнать наконец…

— …И это конец истории, — сказал Смедли Фейвершем Лептону, Клептону и Нейтрине, отключая свою ретроспективную последовательность и возвращаясь в локус детской. — К счастью, все эти наноботы, которых я оставил в 1926-м, автоматически саморазрушились, так что полы в квартире Шрёдингеров в результате приобрели великолепное сверхдолговечное поликарбонатное покрытие. Полагаю, Анна-Мария Шрёдингер все-таки научила своего мужа ради разнообразия иногда прибирать за собой… Потому что все мои исторические диски утверждают, что Herr und Frau Schrodinger прожили вместе долгую и счастливую супружескую жизнь, не считая одной кратковременной разлуки.

— А что же с котом Шрёдингера? — спросил Клептон.

— Забавно, что ты спрашиваешь об этом, — усмехнулся Смедли Фейвершем. — Значит, после того, как я проделал всю умственную работу, Шрёдингер отправился к парню по имени Эйнштейн и представил ему мой великолепный парадокс как свой собственный. Конечно, ради некоторого приличия он подождал до 1933-го и заменил кота на кошку, а шранк обыкновенным упаковочным ящиком, но все же…

— Нет! — завопила Нейтрина, и близнецы дружно кивнули. — Расскажи, что случилось с Тибблсом, дядя Смедли! Он остался жив или нет?

— Ну… видите ли, любознательные дети, — сказал Смедли Фейвершем, незаметным образом совершая стратегическую эволюцию в сторону выхода. — Суть моей истории как раз и состоит в том, что мы не знаем, как она кончается! То же самое можно сказать и про Леди на тигре, которая однажды…

— Бууууу! Это самая тупая история во Вселенной! — громко возмутилась Нейтрина, а ее братец Лептон веско добавил:

— Дерьмо!

И тут все трое маленьких негодяев выхватили лучевые гранаты из коробки с игрушками и дружно швырнули их в Смедли Фейвершема, целясь ему в голову.

Но Смедли оказался слишком быстр для них. Он выскочил из детской гораздо шустрее, чем в мгновение ока, и запер дверь за собою раньше, чем смертоносные снаряды закончили полет. Когда он остановился, чтобы перевести дух и послушать, как гранаты малюток детонируют по ту сторону двери, то мысленно поблагодарил антилучевую защиту детской, которая поглотила практически всю лучистую энергию гранат (в семействе Смедли Фейвершема все детские комнаты всегда оборудовались антилучевой защитой).

— Уффф… — сказал Смедли сам себе. — Даже не верится, что мне удалось смыться от этих мелких ублюдков! И при этом почти что целым и здоровым!

Тут прямо перед ним материализовалась очень большая червоточина, а из червоточины выступила вперед очень знакомая фигура.

— Смедли Фейвершем! — грозно прогремела его Антиматерь. — Почему это ты здесь и бьешь баклуши? Ведь я же велела тебе сидеть с моими малютками в детской, не спуская с них глаз!

— С твоими малютками, Анти? — нервно переспросил Смедли Фейвершем, думая о том, что Лептон, Клептон и Нейтрина наверняка испепелили себя в собственных кроватках при помощи своих собственных смертоносных лучевых гранат… Единственное извиняющее Смедли обстоятельство заключалось в том, что малютки сделали это в своих собственных хорошеньких кроватках и в надлежащее для малышей время сна, а не потонули посреди ночи в глубоком бассейне или что-нибудь еще в том же роде и даже хуже. — Но милые крошки уже лежат в своих постельках, разумеется! — сказал он честным до приторности голосом.

Антиматерь расплылась в счастливой материнской улыбке.

— Как, они уже уснули?

— Ну… в некотором смысле, да, — утвердительно кивнул Смедли, и тут ему в голову пришла любопытная мысль. Как раз перед тем, как Смедли запустил свою ретроспективную последовательность, благодаря экспериментам Нейтрины с матуронами во внешней стене детской комнаты образовалась крупная дыра. И существовала достаточно большая вероятность, что кто-нибудь из малюток Антиматери выскочил в эту дыру до взрыва лучевых гранат… И тем самым избежал кремации!

Допустим, что спасся кто-то один из малюток, подумал Смедли; но так как всего их трое, то это мог оказаться любой из них… Или же это была любая пара из троицы, или вся троица целиком, или вообще совсем-совсем никто… Смедли Фейвершем быстро подсчитал, что суперпозиция, ожидающая его за дверью детской комнаты, имеет восемь различных квантовых состояний.

— Смедли! — прогремела Антиматерь, прерывая его квантовые размышления. — Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? Я только что задала тебе вопрос о моих дорогих малютках Лептоне, Клептоне и Нейтрине! С ними все в порядке? Ты уверен?

Смедли Фейвершем медленно улыбнулся.

— Может быть, да, тетя. А может быть, и нет, — ответил он, протягивая руку к дверной ручке. — Что ты скажешь, если мы просто откроем и поглядим, а?

 

Олег Дивов

ПАРАНОИК НИКАНОР

Иллюстрация Сергея ГОЛОСОВА

Он приходит ко мне на почту строго раз в полгода. Всегда с одной и той же репликой.

— Ну что, — говорит, — сетевик…

«Сетевик» он произносит с таким выражением лица, будто я минимум зоофил. Хотя мне по долгу службы положено, между прочим. Не зоофилить, понятное дело. Просто слегка онлайн. У отделения связи неограниченный доступ. А то, чего я, спрашивается, забыл в родном селе, чтобы из города — да обратно?

— Ну что, сетевик… Подпиши-ка ты меня на какое-нибудь махрово реакционное издание!

Только не подумайте, будто Ник шутит. Вовсе нет, он просто ставит задачу.

В последний раз я его обидел.

— Слыхал, — говорю, — про такой очень популярный интернет-журнал «Русский Долдон»?

Ник без лишних слов — за костыль. Сам шутить не умеет и чужих шуток отродясь не понимал. Я ему:

— А ну, отставить порчу материальных ценностей имущества! Некоторым инвалидам такие развлечения не по карману.

Тут он малость поостыл. Действительно ведь инвалид, и пенсия крошечная. Стоит, костыль задравши, пошатывается — тяжело ему после второй контузии равновесие держать, — а на глазах почти что слезы. Мне даже стыдно немножко стало, я сразу в монитор уткнулся, дабы чувств своих не выказывать. А то подумает еще, мол я его жалею, мол все забыл.

— Что же ты, — бормочет, — Леха, так со мной?.. Знаешь же, мне нервничать вредно.

— Жить вообще, — отвечаю, — вредно. Особенно таким, как я, в одном селе с такими, как ты.

Поговорили, называется, родственнички.

* * *

Ник — мой дядя, материн двоюродный брат. Мне почти тридцатник, ему полста, а впечатление такое, будто я старше него вдвое. То есть физически мы оба не в лучшей форме, но я сейчас про голову. С этим предметом у Ника давно проблемы. Сколько его помню — а это примерно столько же, сколько я помню себя. Уверен, все из-за имени. Вот я, например, просто Леха и живу себе, никого не трогаю. Нет в моем скромном типично русском имени скрытого замаха на рубль. Амбиций бессмысленных нет, ясно? А этот — Никанор. Вы только послушайте, как звучит: Ни-ка-нор-р… Тут вам и «никогда», и отдельно «ка» такое звенящее, и еще под конец рычание, причем тоже какое-то отрицательное, что ли. Не имя, а посыл всех окружающих далеко и надолго. Думаете, легко с таким имечком вырасти нормальным человеком? Это я не Ника оправдываю, а вам намекаю. Чтобы вы трижды подумали до того, как обозвать сына каким-нибудь Павсикакием.

У нас в Красной Сыти народ все больше по железу. Трактора, комбайны, сеялки-веялки разные, пилорама еще. Ну и развлечения традиционные — винище, телевизор, на танцах подраться, рыбки поудить, зверя или птицу добыть. В общем, нормальная спокойная жизнь для таких, кто просто Леха. С трех сторон от села — поля бескрайние и озера бездонные, с четвертой лес глухой. От себя добавлю — настолько дикий, что в нем однажды городской охотинспектор заплутал. В лесу два очага цивилизации: крошечная деревня Большие Пырки и очень секретная военная база.

Пырки эти такая глухомань, что туда даже электричество пришло только при развитом социализме и за большую взятку в райком партии — а магазина как не было, так и нет. Охотхозяйство: лесники там и прочие егеря. Есть пара симпатичных девчонок. В целом население грубое, нетактичное, кормится лесом, все сплошь потомственные охотники-промысловики, жмоты и кулачье. Раньше ходили к нам на танцы, а теперь мы с ними в состоянии холодной войны. Был один неприятный эпизод, после которого мы их деревню называем исключительно «Большие Дырки», а они нас — «Красная Сыпь». Что не совсем честно: наши-то хотя бы вылечились.

А военная база действительно очень секретная, мы про нее почти ничего не знаем. Да ее и не разглядишь толком. Вырезан большой кусок леса, и на его место встроена ракетная «точка». Из-за забора казармы виднеются, а между ними, говорят, площадка, на которой только пара домиков и несколько люков. Под самым большим люком — шахта с ракетой «Кипарис-М», нацеленной, по словам того же Ника, прямехонько на нью-йоркский Киберсити. Правда, согласно международным протоколам, все русские суперракеты чуть ли не себе под хвост целятся, но Ник говорит — у президентов на столе один протокол, а тут, в лесу, совсем другой. Чтобы юсеры много о себе не воображали.

Я так полагаю, девчонки из Пырок-Дырок заразу к нам на танцы прямиком от ракетчиков притащили. Видно, налажены там у них… Тесные контакты третьего вида, хе-хе. В лесу-то откуда такой инфекции взяться? Во всяком случае, Ник уверял, что на его памяти ничего подобного не было. Он сам изначально пыркинский, Ник-то. Его оттуда невежливо попросили, когда из армии вернулся. Мама говорит, он был до этого нормальный. А в армии приучился читать слишком умные книги и домой пришел с ног до головы в идеях. Ну и давай их пропагандировать. Соседи поначалу слушали и дивились, а потом говорят: вали-ка ты, мил друг, от греха подальше в Красную Сыть. Мол, оттуда до города меньше сотни верст, и там, наверное, ко всякому привыкли.

А вот не ко всякому. Я хотя и просто Леха, но человек местами просвещенный. Но когда Ник задвигает про каких-то протославян и гиперборейцев, от которых пошла наша великая нация, мне становится кисло. Видите ли, сердце каждого русского должно переполняться гордостью при мысли о том, что это именно мы сокрушили Трою, растоптали богомерзкий Рим и поставили на уши Британские острова. М-да, суровая такая национальная специальность — всех крушить, топтать и ставить на уши. Могуч славянин, глубокие следы в истории оставляет. Прямо как Годзилла. Вообще-то, конечно, здорово, что викинги тоже были русские. Я даже не против, чтобы атланты были русские. Я вообще ничего не против, только не надо со всем этим ко мне лезть. А Ника хлебом не корми, дай пристать к человеку насчет исторической роли нашего, видите ли, богоизбранного народа.

До меня одно не доходит. Пусть мы все из себя русские. То есть викинги, атланты и такое прочее. Это что, дает нам право со своим уставом переться в любые монастыри? Ладно, юсеры ко всем цепляются, потому что напечатали слишком много денег и возомнили о себе. А мы? Потому что знаем, как надо правильно жить? Или потому что тоже возомнили о себе — будто непобедимые? По мне, так все разговоры о нашем праве влиять на судьбы мира такая же муть, как Великая Юсеровская Мечта. И тот, кто считает русских выше других, сам уподобляется юсеру.

Ник в ответ на такие речи плюется. По нему выходит, что есть разница между нацией, которая избрана, дабы вести за собой народы, и нацией, которая жадно разевает хлебало на мировое господство. Поэтому наша задача всемерно противостоять врагам, и так уже скупившим пол-России. Ибо юсеры, в отличие от русских, давно поняли, кто именно предназначен в лидеры планеты велением свыше, а кто нет, и теперь работают на опережение.

В общем, по Нику получается, что кругом одни враги. Можете себе представить, как он с таким отношением к жизни устраивался в Красной Сыти. Он ведь хотя и деревенский, а даже машину водить толком не научился. Устроился было на пилораму, моментально что-то там сломал, да еще и со всеми переругался. С ружьишком в лес всегда пожалуйста, сеть в озеро закинуть для него тоже милое дело, а пахать-сеять — фиг. У всех огороды, у Ника заросли сорняков. Зато язык без костей. Родственники его сначала подкармливали, так он и их за-долбал своими проповедями.

Ему бы тогда жениться, глядишь, все бы и наладилось. Девицы на Ника поначалу смотрели с интересом, парень-то он был видный. Идет по селу: волосы светлые назад зачесаны, глаза слегка навыкате, плечи развернуты, ноги расставлены, будто между ними что-то мешается — не мужик, загляденье. Они все такие, эти лесовики пыркинские. Косая сажень в плечах и накачанная простата размером с кулак. Богатыри, короче. Только, в отличие от Ника, трепаться не любят, и фантастики отродясь не читали. А этот по любому поводу шпарит цитатами из писателя Добрынина. Для сельской местности явный перебор. И вскорости барышни от нашего героя начали шарахаться.

Поболтался Ник в Красной Сыти с годик, видит: никому он здесь не нужен. Кинул в рюкзак пару любимых романов Добрынина и избранные номера журнала «Солдат удачи», да так и уехал. Оказалось — на какую-то войну. Потому что еще через год он вернулся. Все такой же нищий, слегка контуженый и окончательно сбрендивший. С наколкой «Русский Добровольческий Легион» на плече и пулевым шрамом на заднице. Красиво трепал языком про ковровые бомбардировки, снайперские поединки и ночные рейды в тыл врага. Вот мол, где сейчас передний край противостояния русских и юсеров — в горячих точках планеты. И вот куда любой нормальный русский должен стремиться. Чтобы все знали: мы не сдаемся! Мы гордо несем гиперборейские знамена, и все такое. Тут ему кто-то и ляпнул: ты, Ник, это своему Добрынину расскажи, пусть он про тебя роман напишет.

Что бы вы думали — Ник с полуоборота завелся и в Москву. Боль-ной-больной, а пробивной оказался. И пролез к Добрынину.

Почтенный старец, послушав Ника пару минут, весьма оживился. По такому случаю даже с кровати встал. Нашарил костыль и ка-ак погонит гостя! Буквально с лестницы спустил. А потом и говорит:

— Меня иногда неправильно понимают, но я все свои книги от чистого сердца написал. Я хотел русским показать, какова их миссия. Только, блин, не до такой же степени! Это чудовище — даже не пародия на моих героев, а просто издевательство. Ишь ты, выискался, понимаешь, Конан-варвар, вождь казаков…

После чего впал в депрессию, насилу откачали.

Я маленький был и не помню. Но говорят, в какой-то момент Ник до того раздухарился, что стал местной достопримечательностью. К нему даже из города журналист приезжал. Зашел в избу, а там целая стена в книжных полках. По правую руку сочинения писателя-фантаста и историка Добрынина, по левую — произведения философа и писателя-фантаста Курочкина. Посередине Ник сидит, приветливо улыбается, самогонку разливает, а за спиной у него андреевский флаг красуется да любимый карабин висит на гвозде.

Журналист после сказал:

— У нас в провинции чудаков хватает, я-то уж их повидал всяких, и за что они меня только не агитировали… Но чтобы за первобытно-общинный строй — это, ребята, перебор!

* * *

А потом смешное кончилось, и началось… всякое.

Весной Ник, как обычно, в город смотался, на рынке книжками по дешевке закупиться, привез целый рюкзак. Очень довольный приехал

— я, говорит, в центральный книжный магазин зашел и там случайно с идейными противниками схлестнулся. Ну, и толкнул речугу в защиту славянской фантастики. Да так, знаете ли, складно вышло — прямо жалею, что диктофона нет. Записал бы.

Буквально через пару дней является в Красную Сыть местный фэ-эсбэшник Бруховец. Девяносто два километра по жутким нашим лесным колеям на машине отмахал — сам не поленился и тачку не пожалел.

— Слышь, — говорит, — Чеботаревич! А ведь ты у меня до…

В смысле, «доболтаешься».

— Ты мне, — говорит, — кончай пропаганду русофашизма, антиамериканизма и мировой революции! Тоже, понимаешь, выискался… Осколок каменного века! Боевой мамонт Варшавского Договора! Я тебе, зараза, хвост на хобот намотаю! В Сибирь загоню вечную мерзлоту бивнями распахивать!

Ну, про Сибирь он, допустим, вхолостую стрельнул. Наших Сибирью не запугаешь — и свой климат не подарок, а дороги так вообще.

Ник ему в ответ, спокойно и рассудительно:

— Понятное дело, русского в России испокон веку чморили. Вам прямо так начальство и приказывает: мол, дави русских, Бруховец, затыкай им рты, не стесняйся? Мол, такая у нас государственная политика. А мы тебе за эту грязную работу долларами заплатим. Настоящими юсерскими, прямиком из Федерального Резерва… Ага?

Бруховец весь позеленел, не хуже доллара, и вон из избы. К председателю зашел, стакан хлопнул, успокоился слегка и сказал:

— Увижу в городе этого… сектанта — посажу! Так и знайте!

Председатель:

— Вот ты мне объясни — почему ваша мафия городская снижает закупочные цены на лес, а электричество нам продает все дороже?

Бруховец (пока еще мирно):

— А у тебя прямо под носом реальный подрывной элемент жирует!

Председатель (наливая по второй):

— Не так давно вся Красная Сыть в едином порыве солидарно голосовала за кандидата в президенты — выходца из ФСБ. Опять. Прямо скажем, надоело уже. А результат? С какой стати газовые баллоны привозят раз в пол года? Чего мост на тридцатой версте, который еще при Брежневе завалился, так и не отремонтирован? Что вообще за бардак в государстве творится? Куда смотрят органы своими органами? И ты лично в их лице?

Бруховец (внушительно):

— Знаешь, дорогой… Ты сначала приструни вашего левого экстремиста, ага? Вырастил, понимаешь, гнойного прыща на лице общественности!

Председатель (наливая по третьей):

— А вот я вспомнил! Ну-ка, ты мне доложи, куда пропал наш народный депутат? Что вы с ним у себя в городе сделали? Небось круглые сутки в ванне лежит и из горла пьет, а у него тут, между прочим, дети родятся…

Бруховец (подозрительно):

— Ты шантажируешь меня, что ли?!

Председатель (с тупым упорством):

— А милиция в этой стране жива еще? На той неделе трактор с комбайном столкнулись, задавили промеж себя двух курей и годовалого свина. Нужно же составить акт, нарисовать схему дорожно-транспортного происшествия, замеры необходимые произвести! Был вызван сотрудник — и где он?.. А кстати, на почту к нам протянут выделенный интернет в обозримом будущем, или я так и сдохну с этим жутким телефонным коннектом?!

Бруховец (отодвигая стакан):

— Ну, до свидания!

Председатель (вслед):

— А почему резервной связи нету? Где положенная нам рация? Кто ее прикарманил? И если, допустим, стихийное бедствие — мне чего, до газопровода топать полсотни верст и по трубе с городом перестукиваться?!

Насчет стихийного бедствия — это он как в воду глядел. А может, накаркал.

* * *

Сначала месяц шли дожди. Посевная — та просто к черту отправилась, в полях грязи чуть не по колено, а дороги развезло ну совсем нечеловечески. Робинзоним, как на необитаемом острове. Курева ноль, выпивки нет, готовимся к переходу на натуральное хозяйство — в смысле, мох и самогон. Мылим в город панические депеши, телефонограммы шлем. Власти отвечают: а мы что можем сделать, если даже «Уралы» в колее тонут? У вас там все здоровы? Медицинской помощи не надо? Вот и сидите по домам, телевизор смотрите. Нет, ну, если через недельку не подсохнет, мы, конечно, попробуем до вас добраться на какой-нибудь военной технике. Но честно говоря, вы тыщу лет в своем медвежьем углу без помощи извне нормально существовали, так что и теперь, наверное, не вымрете. И вообще, спасение утопающих — сами знаете, чьих рук дело.

Председатель созывает общее собрание и говорит: конечно, водка в жизни не главное. Но есть еще такие приметы цивилизации, как туалетная бумага, стиральный. порошок, семечки жареные фасованные, пиво бутылочное, а также картриджи к принтеру и листы форматов А3—А4 для распечатки периодических изданий подписчикам. Без этих ерундовых, в общем-то, вещиц русское село моментально обрушивается на свое привычное историческое место — в задницу! — и теряет всякую привлекательность для рядового пользователя. Он — то есть пользователь, чтоб его так и эдак — испытывает нехватку элементарных удобств. И тут же в непутевой его голове возникает желание удрать из деревни в город, дабы там, подобно нашему пропавшему без вести народному депутату, нырнуть в пучину развращающего комфорта. Но, во-первых, лежа в ванне, пить из горла — чистой воды освинение и деградация. А во-вторых, если все трудоспособное население из Красной Сыти удерет — кто работать будет? Нет, уважаемые, это не государственный подход. Россия и так чуть пупок не надорвала, догоняя Португалию по уровню валового продукта на душу населения. И мы не позволим ни природным катаклизмам, ни городским бюрократам тормозить наше развитие. Тем более Португалия, чтоб ей повылазило, тоже не стояла на месте все эти годы. А посему — готовим спасательную экспедицию! Приказываю впрячь в одну телегу два гусеничных трактора, и таким образом группе добровольцев из лиц малопьющих и ответственных проследовать на городскую оптовую базу для закупки алкогольных напитков, курева и далее по списку!

Ясен перец, Ник в добровольцы первым вызвался, и понятное дело, председатель тут же на него наложил вето. Сначала путем голосовой коммуникации, а потом вообще невербально. Руками. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, какая это была ошибка. Лучше бы Ник тогда сгинул вместе с доблестной нашей экспедицией — то есть отсидел пятнадцать суток за антиобщественное поведение в общественных местах. Здоровее бы остались мы оба, и дядя, и племянничек. Но экспедиция ушла без Ника, в пути совершенно озверела — а вы попробуйте целый день на гусеничнике по грязище! — отчего, прибыв к месту назначения, мгновенно ужралась до кроманьонского состояния и зачинила русскую народную забаву «погнали наши городских в сторону деревни». А Ник дома остался. Разобиженный, что не дали инициативу проявить.

Тут я еще сунулся — не понял тонкости момента. Подвалил со словарем иностранных слов.

— Слышь, — говорю, — дядя. Здесь про тебя статья. Вот, гляди: «Характеризуется подозрительностью и хорошо обоснованной системой сверхценных идей… Эта система была бы совершенно логична, если бы исходные патологические идеи были правильны…»

— Чего-чего? Какие-какие идеи?

— Да ты послушай! «Одержимый индивид навсегда посвящает себя агрессивности, борьбе с воображаемыми врагами и демонстрации подчеркнуто мужского поведения, граничащего с героизмом. Цикл никогда не приходит к концу: как только побежден один враг, появляется другой, еще более опасный».

Ник даже отвернулся. Он так делает, когда хочет дать человеку конкретно по голове, но сдерживается. Отвернулся, значит, и говорит тихонько в сторону:

— Там, случайно, в этой статье про толкование истоков паранойи по Фройду не написано? О фиксации на педерастической стадии развития?

Он всегда так произносит — не Фрейд, а Фройд. Даже Фрейд. Потому что принципиальный очень.

Мне прямо стыдно как-то стало и неловко.

— He-а, про это нет.

— Значит, словарь хреновый. Популярный. Знание, разжеванное в жиденькую кашку для широких масс. А разжеванное знание, оно, Леха, хуже, чем никакого. Оно не учит думать. Ты получаешь догмы в готовом виде, забиваешь себе тыкву жесткими схемами и по этим схемам пытаешься жить. А потом удивляешься — отчего у меня ничего не выходит толком? Почему моя великая родина, задрав штаны, бежит за какой-то драной Португалией? Тебе ответить, племяш, в чем загвоздка?

— Ну?

— Да в том, что над этим вопросом предметно работают минимум лет пятьсот. А некоторые специалисты уверяют, что всю тысячу, и я думаю, это тоже смахивает на правду.

— Э-э… Над каким вопросом?

— Чтобы у тебя, Леха, и у твоей великой родины ни черта не получалось до конца. А если и получалось, так очень быстро разваливалось. Понял?

— Понял, — говорю, а сам бочком-бочком и на выход. Пошутить хотел, называется.

— Выпороть бы тебя как следует для вразумления, — Ник меня добрым словом провожает, — да уж больно ты здоровый, люди не поймут. А по морде дать — так не чужой вроде… И вообще, почтальон лицо неприкосновенное. До некоторой степени. Пока не задолбает!

Мне тогда двадцать три года было — служил в родном селе на почте и радовался, что есть интернет и молодых в армию больше не забирают. Весь мир на мониторе, друзья-приятели в разных странах, работа ответственная, кругом свои — что еще надо человеку? Типа лишь бы не было войны. А радости-то сколько, простой человеческой радости — наструячишь на принтере журналов и газет, сброшюруешь, сумку тяжеленную на плечо закинешь и идешь по Красной Сыти, а тебя уже и в том доме ждут, и в этом, и каждый встречный почтальону улыбается, и ты всей душой ощущаешь, до чего же нужным делом занят — прямо здесь, прямо сейчас. А письма?! Которые иногда на почту из города привозят — настоящие, в конвертах? Не какие-то мыльные, которые у нас по старинке открытками зовут, будь они хоть на семь листов… Да нормальное письмо по адресу доставить — это ж целая история. Почтальона чуть ли не языческим ритуалом встречают. Прямо магия вуду. Трезвым не уйти.

Хорошая штука интернет все-таки. Не будь его, я бы наверняка после училища в городе застрял — и потерял себя. Об одном жалею: не попробовал, каково оно — в ванне лежать и из горла пить.

Ну, так вот. Дожди перешли в гнусно-моросящую фазу; спасательная экспедиция, пыхтя и тарахтя, скрылась в направлении города; утопающее село, прихлебывая самогонку, расселось перед телевизорами; Ник, ввиду отсутствия телевизора, налег на суровый коктейль из самогона с Добрыниным и Курочкиным; я на почте углубился в бета-тестинг седьмых «Героев». День проходит, другой, и вдруг у меня лампочка под потолком — бздынь! — гаснет. И главный компьютер встает на питание от бэкапа. И в телефоне ватная тишина.

Я за дверь. На улице дождик противный еле капает и мат зверский стоит. Ник еще стоит. С трудом. За забор держится и, снисходительно кивая, наблюдает, как народ от дома к дому мечется.

— Доигрались, — Ник говорит. — Доцеловались с юсерами.

— Ты чего? — я ему. — Столбы небось подмыло, и все дела. Тоже юсеры виноваты?

— Газеты читать надо, племяш, — отвечает. — Только не как вы это обычно делаете, через пятую точку, а головой, аналитически. Все к тому и шло. Вот завтра — услышишь — «Геркулесы» за облаками полетят. Стадами. Табунами. Про…ли Россию дерьмократы. Ну, да ладно. Видать, судьба. В партизаны-то со мной уйдешь, Леха?

— Сам, — говорю, — уйди. Баиньки уйди. Параноик!

Ник по привычке в сторону глянул — я, умный, назад отшатнулся, тут-то он и засветил кулачищем в то место, где только что был мой лоб. А поскольку для замаха ему пришлось отпустить забор, то он уже в процессе удара начал падать. Я сразу ушел, не стал глядеть, как он в лужу опрокинется, только плюх за спиной и услышал.

Дядя, чтоб его. Родственник. Помереть со стыда.

А назавтра, прямо с раннего утра, загудела по всему небу тяжелая авиация.

Я просыпаюсь, в залу выхожу, а там за столом папаня глазом в прицел уперся. Из ствола прибор для «холодной пристрелки» оптики торчит. И не знал, что есть у него. Всегда он прицел нормально пристреливает. А теперь — патроны экономит?

— Ты зачем это? — спрашиваю. А сам уже догадываюсь, зачем.

— Да так, — говорит, — просто.

Ну, думаю, не завидую я юсерам. Ой, зальется слезами чья-то мама.

Пока что, правда, только наша мама на кухне плачет. Сдержанно и с достоинством. Одной рукой плачет, а другой завтрак стряпает.

И до того естественно, прямо нормально мне все это подумалось — аж оторопь взяла. Как будто я с раннего детства готовился к тому, что у России есть враги, и рано или поздно тот из них, кто посильнее, возьмется нас завоевать.

Понятно, кто.

Вышел на кухню, маму приобнял. Она стряпню бросила, хвать меня и так сжала, кости хрустнули.

— Мам, — успокаиваю, — не напрягайся. Это какая-то глупость. Дурацкое стечение обстоятельств. Сегодня наши пройдут по линии, упавший столб найдут, провода срастят, и мы все узнаем. Эти самолеты, которые гудят, наверняка учения или что-то вроде.

Сам говорю, а не верю.

— Господи, — мама шепчет, — как же хорошо, Лешенька, что ты такой взрослый. Они ведь дети малые, что отец твой, что Никанор. Да и все остальные…

И я понимаю — она тоже не верит. Для нее самое важное, чтобы я вел себя как взрослый рассудительный мужчина и без лишнего повода не лез на рожон.

А я и не собираюсь. И папаня, кстати, не собирается. Он за пушку схватился, потому что струхнул. Ему так спокойнее. Мужик со снайперкой, пусть и не боевой, а промысловой — уже полтора мужика.

— Ладно, мам, я выскочу на пару минут, узнаю, как и что.

По относительно сухой обочине бредет председатель.

— Когда поедем? — спрашиваю.

— Куда?

— Ну… Обрыв искать.

— На чем?!

Глаза у председателя белые, то ли от налитости, то ли по причине глубокого осатанения. Тут я вспоминаю: оба наших исправных гусеничника еще третьего дня ушли в город и бесследно в том направлении сгинули вместе с отважным экипажем. Так… Что мы сегодня имеем на ходу? Насколько мне известно, один-единственный трехосный «Урал». Правда, у него под капотом дизель от комбайна. Но «Урал» не переставишь на «сельхозрезину». Есть такие громадные широченные колеса. Они ему не лезут. А на штатных баллонах он по нынешней распутице далеко не уйдет, сядет.

Все-таки, и правда, хорошая вещь интернет — мелькает в голове. И как здорово, что он теперь повсюду. Ибо в противном случае покинул бы я родину навеки. Не нравятся мне наши дороги. К дуракам притерпелся, а вот к дорогам… Как поглядишь на весенне-летне-осеннюю распутицу, и сразу неудержимо рвет в город.

— Значит, нужно идти пешком. Вы дайте команду электрикам. И я с ними.

— Леша, — говорит председатель, крепко хватая меня за грудки и слегка встряхивая, — дорогой ты мой почтмейстер! Очнись! Сейчас, когда вся Красная Сыть в едином порыве… О чем это я? Да! Ты что, вообще дурак?! Все село готовится к войне с Соединенными Штатами. Все сидят в стельку трезвые и чистят оружие. Формально, как гендиректор акционерного общества «Красная Сыть», я могу им что-то приказать. Но чисто по-человечески — а, Леша? Не время сейчас приказывать. Пусть остынут слегка. Глядишь, и сами одумаются.

И ведь не скажешь ничего. Прав на сто процентов. Что называется — мудрый политический деятель.

Возвращаюсь домой и на пару с отцом разъедаю громадную вкус-нющую яичницу с помидорами. Впервые в жизни замечаю, как мало, по сравнению с нами, мужиками, ест мама. Что-то со мной происходит. Кажется, все чувства обострены до предела.

Может, и вправду, война?

— Ладно, — вздыхаю, — пойду на службу. Не поработаю, хоть покараулю. Слышь, папаня, а ты меня лучину щепать научишь?

— Ага… И лыко драть. Зачем тебе лучина? Свечей целый ящик. И керосину две канистры. Эй, мамуля, помнишь, как мы с тобой при лампе-трехлинейке… А?

Мама улыбается.

— Чего, — спрашиваю, — тоже обрыв случился?

— He-а. Молодые были, романтики захотелось. Самую малость сеновал не зажгли. Брыкалась очень, понимаешь.

— Тьфу на тебя! — мама почти смеется, и мне становится легче. Когда она плакала, я сам едва не разрыдался.

— Нигде больше, — говорит отец удивительно серьезно. — Я ведь объехал всю страну, ты в курсе. Но я вернулся. Нигде больше сено так охренительно не пахнет. И вообще ничего так не пахнет, как у нас. Знаешь, сына, я бы хотел, чтоб ты тоже поездил по миру. Чтобы вернуться. Эх, теперь уж не судьба…

— Только вот этого не надо. Без паники. Все скоро выяснится. Если председатель людей не найдет, я один по линии пойду обрыв искать. Сегодня же. И чем раньше, тем лучше.

— Как же ты, Леша… — мама прямо на глазах в лице меняется. — А если…

— Да не ударит меня током, не бойся.

— Каким током?! Да ведь… Ты что, не понимаешь? Не пущу!

— Спокойно, — отец в стол глядит, а сам чего-то соображает. — Только спокойно. Почему бы ему и не сходить, а? Связь восстанавливать надо по-любому. И если город на этот счет не чешется, значит, Лешкина очередь чесаться. Разрешаю. Я сказал. Пожевать ему собери. А ты, — это мне уже, — сделай вот как. Просто для страховки, на всякий случай, хорошо? Значит, во-первых, оденься по-человечески, чтоб за версту было видно: гражданское лицо. Во-вторых, паспорт возьми и удостоверение заведующего отделением связи. А вот ружье… Не бери. Понял?

Я сижу, впитываю папашину мудрость и тихо злюсь. Хоть отец у меня и чудо, но, увы, на нем такая же печать «холодной войны», как и на всем его поколении. Более того, они и детей воспитали себе подобными. Вот я вроде бы хомо сапиенс, а вынужден прилагать определенные усилия, отгоняя от себя мыслишку: до ракетной базы километров сорок, после бомбежки поднялись бы хоть какие, а дымы, и поскольку их нет — значит, ракетчиков накрыли десантом. Тьфу!

Тут в дверь — бумс!

— Заходи, Никанор! — мама через плечо кричит. И тихонько: — Именно тебя нам и не хватало для полного счастья…

— Как знать, — отец бормочет, — как знать…

Появляется Ник — трезвый, умытый, в чистеньком камуфляже. Вот что отец имел в виду, когда советовал одеться по-граждански — у нас же все село в военном ходит. Дешево и практично. Вещички прочные и грязь почти не видна. Чем реже стираешь, тем маскировочнее рисунок. Вчера, когда Ник в лужу падал, я еще подумал: он же такой напрочь закамуфлированный, что если там, в этой жиже, заснет — не найдут. Пока сапогом не наступят.

И ведь прав отец, хоть ты тресни. Наткнутся юсеры посреди леса на мужика в русской военной форме и при карабине «Сайга», остро напоминающем АК — с ходу грохнут. Превентивно, не вдаваясь в подробности. Хотя это еще вопрос, кто кого первым увидит. Я, конечно, против старших дилетант, но все равно — местный. А уж Ник или папуля, да любой их ровесник… Такого Зверобоя со Следопытом на берегах Онтарио изобразить могут — Фенимор Купер обрыдался бы.

— Радио слушали? — Ник с порога спрашивает.

— Батареек нет.

— И не слушайте. На всех частотах глушилка шурует. Я не шучу. Настоящая глушилка, не хуже советской. Вж-ж-ж-ж, бж-ж-ж-ж… А может, и она самая. Их же не демонтировали ни фига. Захвати и врубай. Что делать собираетесь?

— Леха телефон чинить пойдет, — отец говорит. — Может быть.

— Хорошая мысль. Ты это… Ксиву не забудь. И ежели чего, сразу руки в гору и кричи — «постмен»! У юсеров к почтальонам отношение трепетное. Носом в землю, конечно, уложат, но точно не застрелят. Ну… Тогда счастливо.

— Сам-то чего надумал?

— Да ничего, — Ник отвечает небрежно так. И мне подмигивает незаметно. — Уж больно обстановка неконкретная. Оно ведь как может обернуться — мы тут, понимаешь, с ума сходим, а это просто учения. Сам небось помнишь, какой всегда на учениях бардак. Мимо нашей площадки однажды танковая дивизия шла, так сто метров бетонного забора будто корова языком… Ну и, спрашивается, чего им стоило пару столбов уронить? Да ничего. Они такой ерунды и не заметили.

— Нас бы загодя предупредили, — отец возражает. — И потом, учения просто на местности не проводятся. Только на полигонах. И где они тут?

— Могут захват базы отрабатывать. Да мало ли… А нас предупреждать — ты подумай, ну кому мы нужны?!

Мне становится неинтересно, я встаю, говорю, что прошвырнусь до почты, и выхожу за дверь. Почти моментально вслед за мной на крыльце оказывается Ник.

— Уфф, — отдувается. — Тебя-то мне и надо. Зайдешь на минутку, а?

Про вчерашнее он, похоже, забыл. Или вспоминать не хочет. Ну, тогда зайду. Почта как раз в ту сторону.

На улице грязь подсыхать вроде думает, но сомневается пока. А вот дождик больше не моросит — так, пылью оседает. Неужто кончается светопреставление? Кое-как пошкандыбали по обочине, иногда за заборы хватаясь для устойчивости. Местами штакетник уже обломан.

— Дураки Россию губят, а дороги спасают, — Ник под нос себе ворчит. — Русский патриот, скажи автобану «нет»! Ибо только грязь родная непролазная за тебя в лихую годину заступится. И утопнут в ней враги со всеми ихними «Леопардами» и «Абрамсами»…

— …и «Меркавами», — поддакиваю. — Ты это серьезно про грязь или дурака валяешь?

— Я-то валяю, — отвечает Ник загадочно. — А вот они, похоже, нет.

— Кто — они?

— Сейчас услышишь. Если успеем.

Пришли наконец-то. На чердак влезли — Ник сказал, «там прием лучше». О-па! Стоит посреди разнообразного хлама здоровенный всеволновой приемник «Ленинград», такой позднего советского производства монстр. Запитан от двенадцативольтового аккумулятора. А под самой стрехой Ник проводов навертел, вроде там у него антенна. Поймал мой взгляд заинтересованный, усмехнулся.

— Активная, — говорит. — Вон блочок маленький, видишь? Нормально пашет. В полевых условиях и не такое сооружать приходилось, чуть ли не из консервных банок. Ладно, тут главное — вот что.

Смотрю — подсоединена небольшая коробочка к приемнику. Лампочки, кнопочки…

— Декодер натовский. Конечно, боевые приказы он не возьмет, мне это не по зубам, но общую служебную трансляцию я, кажется, расколол. Внимание, Леха, включаю.

Ник врубает приемник, жмет кнопочки на своей коробочке, и тут у меня челюсть отваливается напрочь. Потому что либо это галлюцинация, либо я собственными ушами слышу голос, вещающий на типично юсерском английском:

— …и на этом мы завершаем передачу. Воскресную проповедь для личного состава, выполняющего боевую задачу, прочел наш полковой реббе Менахем Гибель!

И тишина. И мертвые с косами стоят. Точнее, некоторые еле живые на полу сидят. То есть на потолке. Тут же чердак.

— Чего он говорил-то, Леха? — Ник допытывается. — Ты расслышал? Можешь перевести? Я же в этой каше ни хрена не разбираю. Скажи хотя бы, кто они!

— Кто, кто… Юнайтед Стэйтс оф Эмерика. Зуб даю. Это у них проповедь закончилась. Для выполняющих боевую задачу — во как… А чего ты про глушилки-то нес?

Ник отстегивает декодер от приемника, и чердак заполняется громким жужжанием и скрежетом. «Понял? — спрашивает. — Они давно научились эти проблемы обходить». Понял я.

— Ну что, племяш, а то в разведку сбегаем?

Я сижу на полу-потолке, тупой, как ступа. Плохо мне. Поджилки трясутся. Мир будто на голову встал. То есть это представление мое о нем взяли и кувыркнули. Или все-таки галлюцинация? Угу, тотальная. А может, я на самом деле сплю, и у меня кошмар такой?

Хочется полбанки откупорить, в теплую ванну залезть, из горла — хлоп!

Или в теплую постель, и одеялом — с головой. Шекли еще советовал, а он глюконавт со стажем был, знал, о чем пишет.

Нас оккупировали. Мама, роди меня обратно. Что же теперь будет?! Да, в общем, и ежику понятно — что. Новый порядок. Аусвайс-контроль. Полицаи. Немецкие овчарки. Череп на рукаве.

Одна радость, что меня вряд ли угонят арбайтером на бескрайние поля Оклахомщины. У них там своих лузеров и реднеков девать некуда, зачем им еще раздолбай славянские… Это же всему миру известно, общим местом стало и банальностью — от нас хорошего не жди. Спрашивается — на фига таких завоевывать?

— Слушай, Ник, да бред же, бред! Вдруг какая-нибудь совместная операция? Может, шаттл в неположенном месте сел? В наш лес навернулся, а? Натовская инспекция приперлась смотреть, как мы ракеты на орала перековываем?

— Стоп! — у Ника аж уши зашевелились. Ага, тарахтит в отдалении. Похоже, вертушка. Или, что гораздо хуже, чоппер. Не тот чоппер, который рокерский байк, а который юсерский вертолет.

Ник в два прыжка вниз слетел, еще в два обратно вернулся, уже с биноклем, и к чердачному окошку нырнул. Однако, в хорошей форме дядя.

— Та-ак, вот он, красавец… Не узнаю. На «Апач» вроде смахивает. Мимо чешет, не к нам. Глянешь?

Ну, глянул. Летит по-над лесом винтокрылый аппарат, явно нерусский. Гляжу и с некоторым удивлением ощущаю — поджилки не трясутся больше. Примирился я, видимо, с новой картиной мира. В полосочку и со звездочками.

— Зачем я тебе в разведке, Ник?

Легко так спросилось.

— Если языка возьмем — переведешь.

Совсем просто он ответил. Как так и надо. Мне почему-то на ум песенная фраза пришла — «партизанский молдаванский собираем мы отряд». А еще «…и ходят оккупанты в мой зоомагазин».

— На самом деле все не так страшно, — Ник говорит. — Нам ведь нужно просто разобраться, что происходит, верно? Сам представь, какой может выйти конфуз, если у них, и вправду, шаттл в лес упал — а мы тут уже томагавки выкапываем и танцы военные пляшем. Не надо бардака. Сходим, приблизимся осторожно, поглядим… Короче, Леха, я тебя за околицей ждать буду. Двинем сначала вдоль дороги, будто и вправду обрыв ищем, я инструмент монтерский возьму для правдоподобия. Удостоверение не забудь. Чуть что, кричи — «постмен»! — и стой, как вкопанный. А дальше моя забота.

— А если председатель все-таки электриков на линию выгонит?

— Хотелось бы. Они ребята не промах, один спецназовец, другой погранец. Вот увидишь, я их мигом сагитирую.

Электриков председатель на линию не выгнал. Это они его выгнали. Они с утра в мастерских железом гремели, чего-то там мудрили с кузнецом за компанию и начальству сказали: пошел вон, ты этого не видел. А он и вправду ничего такого не видел. Труба, сказал, с ручкой. Мне-то, сказал, по фигу подробности, и так чую: инструмент подсудный — сто пудов, а если стрельнет, так наверняка расстрельный. Но поскольку вся Красная Сыть в едином порыве… Я дальше слушать его Демагогию не стал — успеют еще уши завянуть, когда он при новом порядке старостой устроится. Пошел в дорогу собираться. Иду, как говорят юсеры, «с опущенным хвостом», но в кусты не сворачиваю. Будто на подвиг топаю. Вроде и не хочется, а надо.

Потому что нет другого выхода, правда ведь? Надо же, блин, разобраться. А я в селе единственный, кто нормально понимает инглиш. Некому больше с Ником пойти. Блин.

По дороге пацаненка соседского из лужи вытащил, где он в морское сражение играл.

— Военную тайну хранить умеешь? — спрашиваю. — Значит, иди под мое окно, я тебе оттуда ружье спущу, и ты его тихонечко огородами — за околицу. Там дядя Никанор будет, ему отдашь. И чтоб никто не видел, ясно? И пока я не вернусь — молчок!

Пацаненок весь напыжился и вдруг честь мне отдал. На полном серьезе — руку к кепке. Я от изумления чуть сам в лужу не свалился, как давеча Ник.

Вернулся домой, собрал вещички. Маму заплаканную попытался убедить, что буду паинькой — без толку. Отец зашел, обнял — ну, говорит, сына, с Богом, и не подставляйся, ладно? А сам, ушлый, пока меня обнимал, ногу чуток отставил и тапочком под кроватью шаркнул, как бы невзначай. Проверил. У всех нормальных людей ружье на гвозде висит, а у меня в чехле на полу валяется. Слушай, говорю, компас одолжи. Папаня — к себе, а я под кровать — нырь, «Сайгу» хвать и за окошко ее. Хитрый, когда надо. Весь в отца.

У нас в лес глубже полукилометра народ без пушки не ходит. Даже по. ягоды-грибы. Исторически так сложилось. Мы бы и рады не таскать на себе лишнего железа, да фауна мешает. И чего бы умного папаня ни советовал, а я беру ствол. Медведь не юсер, к почтальонам без пиетета.

Выхожу за околицу, головой верчу, Никанора не видать. Замаскировался, коммандо несчастный. Для разминки, наверное. Я туда-сюда, вдруг с того места, где только что прошел, из чахленьких, насквозь просматриваемых кустиков, в спину голос:

— Ты чего так вырядился, племяш?

Джинсы на мне и телогрейка.

— Военная хитрость, — говорю. — Пушку мою принесли тебе?

Достал из рюкзака камуфляж, переоделся, карабин снарядил. Готов сложить башку непутевую за отчизну.

Ну и пошли мы. Сначала, в самом деле, вдоль дороги, я по краешку, Ник поглубже лесом. Ничего так шагается, бодренько — с учетом погодных условий, разумеется. Километре на пятом, под столбом с единственной сохранившейся табличкой «НЕ В…ЗАЙ У…ЁТ» перекурили чуток, портянками в воздухе помахали и дальше рванули. Чувствую, втянулся. Таким ходом — в Больших Пырках засветло будем. Как и задумано.

Иду, на столбы поглядываю. Ох, криво стоят, вполне могли где-то сами повалиться, без помощи вероятного противника. Ладно, нам уже не до столбов, через пару километров в самую чащобу сворачивать.

Вышли на Пырки в сумерках. Вроде бы и колея туда — не дорогой же ее называть — вполне проходимая оказалась, да мы подустали слегка. Первое, что увидели на краю деревни — милицейского «козла». Переглянулись недоуменно. Как он сюда попал — вертолетом, что ли?

В Больших Пырках, ясное дело, тоже электричества нет — кое-где окна тускло светятся, керосинки там жгут. Подходим к самому здоровому дому, и тут, будто нас встречать специально, дед Ероха — на крыльцо.

— Ага, — Нику говорит. — Явился, мать твою, не запылился. То-то давеча снилось, будто стоит у моего смертного одра Никанор и горько рыдает. Переживает, сволочь, что не успел единоутробного дядю живым застать. Года два собирался, гнида паразитская, в гости зайти, готовился, а не успел.

Дед Ероха у нас из старших последний остался. Про вещий сон врет, конечно. Просто характер едкий, как электролит. И рад дедуля увидеть племянника, да еще с внучатым племянником за компанию, зуб даю.

— И тебе, внучок, тем же концом по тому же месту стариковское наше спасибо за внимание.

— Слышь, дядя Ерофей, завязывай с нотациями, лады? — Ник заявляет. — Потом как-нибудь выскажешься о наболевшем. Не время сейчас, родина в опасности.

— Ты, племянничек, не беспокойся, я хоть и старый хрен, а от тебя, армагеддона ходячего, как-нибудь родину обороню! Какую теперь катастрофу замыслил, сознавайся? И Леху-то зачем в свои адвентюры втравливаешь?

Ник вздохнул только, рюкзак наземь опустил и на крыльцо присел.

— Чего тут менты делают? — спрашивает.

— Чего, чего… В бане пьяные лежат. Это участковые.

— Я машину узнал. И давно они так?

— Да уж с неделю. В самые дожди к нам завернули на стакан-другой, а выбраться не могут, так дорогу развезло. Говорят, в Красную Сыть ехали. Какое-то транспортное происшествие оформлять. Чего ты там учудил-то снова?

— Да ничего, вот те крест. Значит, вы ментов несчастных целую неделю поите?

— Да как же не поить-то, Никанорушка! А ты бы хотел, чтоб они трезвые по селу лазали, высматривали, что тут у нас и почем? Нет уж. Пусть лучше они из Пырок цирроз печени увезут, чем хоть один протокол!

— Промышляете, выходит, по-старому, господа браконьеры…

— Жить-то надо.

— И то правда. Слу-ушай, а что ж вы лесом ментов не провели? На Красную Сыть «козел» вряд ли проедет, а к военным-то — легко. Куковали бы они на базе, все самогонки расход меньше.

Я прямо-таки ушами захлопал. Ничего себе, новости! «Козел», значит, проедет… Ох, недаром слухи ходили, что у военных с Пырками какие-то свои коммерческие дела. Ну правильно, господа офицеры тоже люди, вкусно покушать любят. Да и самогон пыркинский ух, какой. Опять-таки шубу жене построить из натурального меха… То-то местные такие зажиточные, частенько в городе деньгами сорят. А Красной Сыти со всего этого великолепия — одни побочные эффекты. Отвратительная красная сыпь, в частности. С мучительным зудом. Поня-ат-ненько.

Дед Ероха тем временем рядом с Ником присел, из кармана «Парламент» извлек, «Зиппой» клацнул звонко. Нас сигаретами угостил. И говорит:

— Да не родился еще такой человек… чтобы я ментам вот пол-столько лишнего показал. У меня к НКВД счеты аж довоенные. И потом, не хотят они на базу сами. Боятся. Потому и надираются с утра. Ко мне уже подкатывали насчет гражданских шмоток.

— Все-таки, значит, война, а, дядя Ерофей?

Помню, как сейчас — не понравилась мне интонация Ника. Он прямо-таки с надеждой в голосе деда Ероху спрашивал. Как бы «неужто дождались?».

— Не знаю, — дед головой помотал. — Электричества нету, телефон молчит. Поверху то самолеты, то вертолеты. Но ты понимаешь, Никанорушка, есть такое мнение, будто началась эта катавасия из-за того, что в лесу село. Ну, приземлилось. Дальше, за базой, километров, я так прикидываю, на десять к северу. Сам не видел, молодые сказали — летела какая-то хреновина с резким снижением. Шварк по небу — и в лес. Вроде без взрыва. Я одного понять не могу — если не война, зачем радио отрубать? Или это летающая тарелка какая-нибудь, и она волну глушит?

— Летающих тарелок не бывает, — Ник отрезал.

— Это ты не женат еще, вот и не сталкивался, — дед парировал. — Все бывает. Половники, ухваты… Я однажды с летающим утюгом едва разминулся. Низко летел — должно быть, к дурной погоде…

— …в любом случае, надо разбираться, — Ник ввернул. — Значит, вот как сделаем, дядя Ерофей. До рассвета нас приюти, а там мы «козла» ментовского позаимствуем временно — ты ж нам своего не дашь, верно? — и прямо к базе. Далее по обстановке.

— Убьешь машину-то. Они протрезвеют — голову свернут.

— Ничего с ней не сделается. Леха поведет, я за штурмана буду. Целы останемся — назад пригоним. Менты и не заметят, они ж ее во-он где бросили. Керосинить им еще дней пять, и то если дождь перестанет. Мы дорогу хорошо разглядели сегодня. Там гусеницы нужны. А колеса — даже не представляю. БТРу, например, тухло придется.

— Может, обождать? — дед сомневается. — Ну, не понимаем мы, чего творится — да и хрен бы с ним. На Руси испокон веку девять из десяти всю жизнь так проживают, ни черта о ней, о жизни, не понявши — и ничего, из гробов назад не лезут с жалобами. Не рыпайся, Никанорушка! Рано или поздно все доведут в части, нас касающейся. Обязаны же.

— Тебе доведут… Новые власти. Ты им еще на Библии присягать будешь. Мол, вступая в дружную многонациональную семью великих Соединенных Штатов… Тьфу!

Дед в ответ только фыркнул — как бы «ага, прямо сейчас, с радостным повизгиванием». Посоветовал, когда патроны кончатся, не геройствовать и сдаваться в плен. А лучше — вообще ружья у него оставить. На ответственное хранение. «Ты во Вьетнаме в разведку тоже с голыми руками ходил?» — Ник поинтересовался. «Да не ходил я там в разведку, с чего ты взял? Я снайперов ихних натаскивал, это совсем другая специфика…»

Ну и родственнички у меня. Прямо не знаешь, то ли от гордости надуться, то ли с горя разрыдаться.

Дед Ероха нас еще затемно растолкал. Позавтракали наспех, как раз чуток подрассвело, и задами — к машине. Мимо бани шли, оттуда храп молодецкий на два голоса. Я в окошко заглянул осторожно — точно, они, родимые, наши участковые, братья-близнецы Щербак и Жуков. И чего им в Красной Сыти понадобилось? Они же к нам по полгода не наведываются. Не иначе, фээсбэшник Бруховец именно про это их начальству и стукнул.

Дед тонкого стального троса принес, мы протянули два конца от кенгурятника на «козлиной» морде к углам крыши — чтобы ветки по лобовому стеклу не били. Я передний мост подключил — на старых УАЗах (а откуда тут новые, спрашивается) вручную муфты в колесах провернуть надо — и за баранку. Помню, вел себя, как сомнамбула. Автоматически, без малейших сомнений. Попал под влияние старших. Надо ехать в разведку — поеду. Надо будет «языка» допросить — сделаю. Уж больно они уверенно себя вели, что мой дядя, что его дядя. Собранные, деловитые, целеустремленные. Воины, едрёныть.

Часа три катились лесными тропками. Явно, не только пешеходными — как раз в ширину «козла» и с заметной колеей. Ник, и вправду, обязанности штурмана исполнял — жалуясь на забывчивость, то и дело сверялся с какой-то схемкой, по компасу ее ориентировал и показывал обманные места, где просека вроде прямо идет, а на самом деле в болото заманивает. Много их оказалось, таких обманок, ох, много.

— Чудной все-таки мужик, — говорю, — дед Ероха. Машину свою пожалел, а карту секретную, на которой, может, все благосостояние его держится — пожалуйста.

— Так он знает, что я карту проглочу в случае чего. А дорожка эта, она, Леха, — ого! Когда я родился, ей уже лет двадцать было. Великий браконьерский путь. Сколько по нему пушнины утекло в невообразимые места, подумать страшно. Ракетчики ее целыми грузовиками вывозили — и на самолеты. И сейчас возят. Но ты учти — никому! Уж лучше юсерам про нее расскажи, чем нашим.

— Да мне, — говорю, — без интереса. Вы ж меня в долю не возьмете.

— А я и сам не в доле. Я, Леха, местный диссидент.

— Ты всеобщий диссидент. Всеобъемлющий.

— Должен же кто-то людям правду в глаза… Тормози, приехали. Еще чуток, и нас засечь могут.

Кое-как запихнули машину в ельничек, ветками прикрыли. Ник на схему глядит.

— Значит, вот в эту сторону — база, а вон в ту — место посадки неопознанного объекта. Разумно было бы сначала подобраться к ракетчикам и предварительно, так сказать, разнюхать обстановку. Принимаю решение: ввиду нехватки времени базу — на фиг. Что мы ее, освободим, что ли, если захвачена противником? Возвращаться будем, тогда, может, заглянем. Идем к объекту. Там наверняка основной гадюшник копошится.

— А мне кажется — там, — я к базе поворачиваюсь, чтобы слышать лучше. Вертолет у них взлетает. Если по звуку судить, так отечественный. Лишним шумоподавлением не отягощенный. Впрочем, я не специалист.

Ник тоже послушал, хмыкнул недоуменно и говорит:

— Ты лучше маскхалаты доставай.

Халатами своими трофейными Ник гордится, они каким-то образом то ли рассеивают, то ли скрадывают тепловое излучение. Человека в такой одежке только визуально обнаружить можно. Что проблематично ввиду эффекта «плавающего камуфляжа». Все-таки гады юсеры, это ж надо так зажраться, чтобы столь высокотехнологичную одежду сотнями тысяч штамповать. А мы какую-то смешную Португалию едва догоняем по валовому продукту на рыло.

Облачились и пошли, куда Ник сказал.

На противника наткнулись буквально через десять минут. Точнее, я бы наткнулся — Ник заметил. Трое в таких же, как у нас, натовских шмотках тащат на себе объемистые контейнеры. Идут почти в ту же сторону, что мы, пересекают наш курс под углом градусов в двадцать. Без оружия — ну, вообще оборзели. Топают, пыхтят. Один о корень запнулся, чуть не упал и говорит с выражением:

— Ф-ф-фак!

Другой ему по-юсерски:

— Ничего, доктор, уже недалеко.

«Доктор» матерится такими словами, которых я не знаю.

Я Нику едва слышным шепотом на ухо перевожу, чего могу.

Дали троице убраться подальше, чуть-чуть подправили курс, но прямо за юсерами не пошли. Еще минут через десять Ник забеспокоился, бинокль достал.

— Справа пост, — шепчет. — Почти ничего не вижу… Да оно и к лучшему. Однако, людно в нашем лесу становится. Что-то они там делают, суетятся. Ладно, идем дальше. По-моему, уже совсем близко.

И еще через пять минут мы в стенку уткнулись. Ник едва успел мне рот зажать, потому что я от неожиданности и страха взвыть собрался в полный голос.

Вроде лес. А поперек — невидимая стена. Не пускает дальше. Отталкивает мягко, но непреклонно.

У Ника лицо вытянулось.

— Это, — бормочет, — что-то новенькое.

Одной рукой стену пробует, другой… Впечатление такое, что правая рука входит глубже. А потом Ник изворачивается боком и заметно продвигается вперед. И застревает.

— Ловко сделано, — говорит. — Ну, Леха, останешься здесь. Ложись, отдыхай. Только веревку из рюкзака вытащи. Да, там еще один халат завалялся, его тоже давай.

А сам карабин — наземь, и халат расстегивает. И начинает доставать из-под халата все, что у него есть в карманах и вообще на теле железного, включая поясной ремень и перочинный ножичек. Складывает кучкой. Часы снимает. И резко — вперед.

Ка-ак он навернулся вперед носом! Чуть из сапог не выскочил.

Я к стене подхожу, руку левую в нее сую осторожно и чувствую, как браслет с часами по запястью поехал.

Ник шепотом ругается, не хуже того «доктора», разве что немного понятнее.

— Что ж за несчастье такое! Мало того, что с голыми руками идти, так еще и босиком!

В сапогах-то гвозди железные.

Ник обувь сбросил, индивидуальный пакет разорвал, обмотал портянки бинтом зеленым, чтобы не сваливались. Вздохнул тяжело, головой покачал, веревку в карман запихнул, запасной халат — для «языка», чует мое сердце — через плечо. Стоит, озирается.

— Кол бы вытесать, да боязно топором стучать — услышат. Ладно, там найду чего-нибудь… Барахло мое прибери и вон туда, под елочки падай. Да, вот тебе карта. Если до утра не вернусь, иди к машине и поезжай к деду Ерохе. Расскажешь все, что видел. Попадешься юсерам… А ты не попадайся! Ну, племяш…

— Ни пуха, — говорю.

Ник с заметным удовольствием к черту меня послал и трусцой за деревьями скрылся. Раз — и нету его. Хорошие у юсеров маскхалаты.

Я вещички собрал, под елки заполз, лежу, стараюсь не думать о стенке. Вообще стараюсь не думать. Потому как ничего не понимаю — ну совсем. Впрочем, если верить деду Ерохе, я не один такой на белом свете. Куда более, чем не один.

Очень хочется последовать совету деда и обождать, пока сверху не спустят информацию в части, нас касающейся. Пусть даже наврут с три короба. Пусть даже это юсеры врать будут. Просто если они насобачились такие стенки на голом месте сооружать… Не фиг об них рогами биться. Разумнее сдаться на милость победителя, сэкономив максимум сил, а потом низвести оккупанта путем выгрызания изнутри. У китайцев, говорят, неоднократно получалось. А русские что, хуже китайцев? Да русские хуже всех! Нас приди и завоюй — все равно получишь… Затяжную нервотрепку, а потом по морде. Хоть у татаро-монгол спросите.

Час лежу, за Ника переживаю. Два лежу…

— Принимай гостя, Леха. Ствол ему в ухо ткни для солидности.

Я от долгожданного шепота аж подскочил.

— Ну, ты даешь…

Он даже почти не запыхался, Ник. Садится, берет у меня сапоги, начинает обуваться.

«Язык» валяется полутрупом, слабо шевелясь. Упакован в маскхалат, руки связаны за спиной, рот грязным носовым платком заткнут и бинтом перехвачен для надежности.

— Леха, сунь ему берданку в рожу. А то он, кажется, не понимает, до чего все серьезно. Два раза сбежать пытался.

Я зверское лицо сделал и в глаз пленному из «Сайги» прицелился. Реальным таким движением, будто Ник мне что-то ужасное про «языка» сказал, и собрался я, значит, гада порешить.

Проняло беднягу — всхлипнул и шевелиться перестал.

— Как все смешно и глупо, — Ник шепчет, рассовывая по карманам свои причиндалы. — Я-то, дурень наивный, думал, что люди научатся читать мысли на расстоянии и поражать врага усилием воли. К этому, по идее, все должно идти. Духовную сферу развивать надо, она же у человечества в полной заднице! Такой неисчерпаемый резерв, и никак не задействован! Я верил, надеялся… Что уже внуки — пусть не мои, но хотя бы твои, Леха, — будут в любви объясняться взглядом, лечить болезни наложением рук, и понимать другого, как себя. А эти уроды… Фу! Рабы высоких технологий, мать иху так. Жалко, не вышло его комбез прихватить, не пролез бы через стенку. Там, по-моему, даже ширинка с микролифтом. А электроникой напичкан… И что их охранная система? Те же самые тепловизоры и радары, как у нас. Один-единственный русский мужик в юсеровском маскхалате — и никаких проблем…

— Ник, ты о чем?

— Да о том, что тормоз я и бестолочь. Обрадовался, в войнушку решил поиграть. Идем, Леха. Отконвоируем это чудо к машине, тогда и допросим чуток. Потешим самолюбие. А дальше посмотрим, куда его. На базу, наверное. Там уж, наверное, заждались хоть какого-то результата.

— А… А чего же юсеры по лесу бродят? — шепчу я, совершенно обалдев, в уходящую спину: Ник стволом карабина толкает «языка» перед собой. Пленный испуганно озирается, ствол беспокоит его очень.

— Да похоже, наши с юсерами в этом деле заодно. Видать, обе стороны до того в штаны наклали, что решили вместе бояться. Я тебе не сказал, ты уж извини, — показалось мне, будто на посту бойцы не с М-16, а с русскими «абаканами» стоят. Тогда не поверил, теперь — запросто. Международная кооперация. В свете прогрессивных веяний.

— Может, на пост его и отвести? Два шага ведь. А то чего-то мне тоже… Боязно.

— Этим дристунам, — Ник кивнул в сторону поста, — во!

И оттопырил средний палец.

— Если хотят, пусть отнимут, понял?

— Так что там было-то, за стенкой? — я хотел сначала ляпнуть «машина времени?», но удержался. Я Нику верил и не верил. Понимал его слова и не понимал. Чувствовал, до какой степени он раздосадован, обманувшись в своих ожиданиях. А еще — я ему был очень благодарен за то, что Ник, вроде бы, не расстраивался из-за пропажи с горизонта юсеров-завоевателей.

Знаете, это ведь не большое удовольствие — обозвав родственника и соседа параноиком, вдруг обнаружить, что он действительно псих, да еще и кровожадный.

— Звездолет там был, Леха. Офигенный.

Ник подумал и добавил:

— Жаль, что ты не видел. Словами не опишешь. Хотя… Теперь у нас есть заложник. Если доведем его в целости, конечно. Так что все может быть. Авось наглядишься вдоволь на дивную машину.

Еще подумал, вздохнул и сообщил:

— Юсерскую…

К машине мы заложника доставили почти без происшествий — только разок пришлось врезать ему прикладом, когда мимо шел вооруженный патруль. Ник с добычей расставаться не желал принципиально, хотелось ему все-таки самую малость в войнушку сыграть, а пленный сообразил, что мы от кого-то таимся, и возжелал этому кому-то сдаться. Ну… Получил. Сам виноват. Мы запихнули страдальца на заднее сиденье «козла», освободили от кляпа и принялись тешить самолюбие.

— Имя! Звание! Должность! — сдержанно рявкнул я.

— Отпустите меня! Пока не поздно! Вас уничтожат! Я ничего не скажу! — взмолился пленник на совершенно испохабленном юсерском наречии. Я едва разбирал слова, он сливал концы и начала воедино как француз, да еще и словно полный рот жвачки набил. Впрочем, он мог быть из какой-нибудь южной провинции.

Ник крепко дал ему в ухо. Даже я услышал звон.

На добавку Ник дал ему в глаз. Смачно. Я на полном серьезе решил, что сейчас увижу, как летят искры.

— Ты это… — пробормотал я в смущении. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— До свадьбы заживет, — обнадежил Ник. — Калечить не буду. Фанеру бы ему пробить — по-нашему, по-солдатски. А ну…

Свободной рукой он заставил пленного сесть прямо и начал бить его кулаком в грудину. С глубокомысленным, немного отстраненным выражением на лице.

Который уже раз в жизни я возблагодарил небеса за то, что Вооруженные Силы РФ теперь полностью контрактные. Не хотел бы я научиться так профессионально «фанеру пробивать».

Пленному хватило пяти-шести ударов.

— Кримсон! Стивен Кримсон, сэр! Сержант! Командир отделения биологической защиты!

— Какой-то дохлый у юсеров сержант пошел, — усомнился Ник.

— Да он вроде начхима, — перевел я.

— Начхимы, они, знаешь, разные бывают. А этот так… Бродил, цветочки нюхал. Ладно, спроси, как их сюда угораздило.

Тут Кримсон, видимо, собрался с духом, потому что заартачился и потребовал объяснений — кто мы, да откуда. Ник пробил ему фанеру вторично. Фанера едва не затрещала.

Увы, сержант-биолог почти ничего не знал. У корабля разладились какие-то жизненно важные системы «на выходе из прыжка» — я дословно передаю, — и он принужден был немедленно совершить аварийную посадку. Никогда такого раньше не случалось, судно было чрезвычайно надежным. Летел корабль домой. На Землю.

— А откуда вы шли?

— С Новой Англии.

— Хм… Цель рейса? Задача?

Кримсон задумался. Ник пошарил под сиденьем и извлек ржавые пассатижи.

— Доставка вспомогательной энергетической установки для атмосферного генератора, сэр! Послушайте, друзья, отпустите меня! Мы должны взлететь с минуты на минуту!

— Без тебя не улетят.

— Мы военный транспорт! Не гражданский! Вы понимаете?! Ах, вы же ничего не понимаете… Как… Как это случилось с нами? За что?! Отпустите меня, пожалуйста!

И тут сержант Кримсон расплакался.

— Не переживай, — Ник похлопал сержанта по плечу, тот от ласки вяло увернулся.

— Отпустите меня! Ради всего, что для вас свято! Еще остался шанс… Совсем немного времени…

— Мы думаем, — обнадежил Ник сержанта.

— Какой сейчас год?.. — прорвалось сквозь рыдания.

— Девятнадцатый.

— О… О-о-у-у…

— Слушай, Ник. Давай закруглять эту трагедию Шекспира. Мы не сможем от парня ничего добиться — я не понимаю толком, какие задавать вопросы. И… ты погляди, как его ломает. Мне, например, противно и стыдно. А тебе?

— Спроси, какой год у них! И как там Россия, спроси! Это же главное! Это…

И тут у Ника знакомо шевельнулись уши.

— В «собачник» его, живо! И к нашим!

Когда мы запихнули беднягу Кримсона в кормовой отсек «козла», вертолет был уже совсем близко. Тот вертолет. Чоппер.

— Раша! Раша! — успел Ник проорать Кримсону, волоча его к задней двери. — Как там Раша?!

— Фа-ак… Ю-у… Ба-ас-тард… — проныл Кримсон в ответ.

«Козел» натуральным козлом скакнул из ельника — я наступил на педаль от всего сердца.

Вертолет ходил над нами. Деревья мешали ему сесть, но зрение у него было, похоже, орлиное.

— Выпустим! — крикнул я. — Пусть вернется к своим! А то хреново все это кончится!

— Нельзя! Я сам хочу! Но нельзя! Такой подарок Родине! Кто мы будем, если отпустим его?!

— Ник, ты сумасшедший!

— Леха, это долг! Сержант поможет нам изменить мир! В лучшую сторону! Да, он мало знает! Но для нас — много!

Я чуть не врезался в сосну. Просека была настолько узкой, что даже малейший занос погубил бы нас. Больше всего наше передвижение напоминало бобслей. С учетом того, что бобслеисты трассу знают досконально, а я — ни ухом, ни рылом. Но мы двигались очень быстро. Отчаянно козля. В эту несгибаемую тачку нужно погрузить где-то полтонны, лишь тогда подвеска сожмется, и «козел» станет комфортен.

Кримсону в «собачнике» весело, наверное, было.

И тут вертолет пальнул.

Машину здорово тряхнуло, в лесу на мгновение стало очень светло. Я рискнул оторвать от дороги один глаз, и в зеркале обнаружил стену огня.

— Сэйв ми! — заорал сержант.

— Шат ап!

— Сэйв ми, рашенз!

Я опять чуть не влетел в дерево.

— Ты хочешь, чтобы мы — МЫ?! — спасли тебя?!

— Вы убили меня! Убили! Теперь спасите! Умоляю!

— С ума сошел от страха, — заключил Ник.

Вертолет пальнул снова, опять нам в корму, на этот раз попав заметно ближе.

— Сколько до базы, Ник?!

— Таким ходом еще пару минут! Я уже просвет вижу! Как тут включить мигалки и сирену?!

— Да хрен его знает!

Ник зашарил по центральной консоли. Машину бросало, попадать в кнопки было трудно.

Вертолет болтался где-то сверху, ужасно действуя на нервы. Забавно — в тот момент мне не было страшно вовсе. Я просто выполнял задачу: как можно быстрее доехать до своих и не разбиться. Скорость у нас реальная была километров пол ста, не больше, но в узкой щели воспринималась на все сто.

— Чего он перед нами не жахнет?! — озадачился Ник.

— Я, кажется, знаю, чего! Урод! Скотина! Вонючий параноик!

Страшно завывая сиреной и весело мигая лампочками — Ник таки нашарил кнопку, — мы выскочили на расчищенный участок и закозлили по кочковатому полю. В сотне-другой метров впереди из лесу выходила дугой подъездная дорога базы, и зеленели железные ворота с красными звездами. Мне даже не надо было к ним сворачивать — значит, разгона хватило бы вполне. Я собирался протаранить ворота и, петляя, укрыться за строениями базы. Пусть вертолет хоть все тут расстреляет, а я от него, как заяц, — финтами. На базе должны быть средства ПВО. И вообще, здесь живут военные, это их профессия — убивать и погибать.

Я не хотел ни того, ни другого.

Помню, как сейчас, эту картинку — я будто сфотографировал базу. Поднимающийся из-за домов вертолет. Наш, родной, такой хищный, прямо летучий крокодил, машина огневой поддержки. Перекошенные физиономии, прилипшие к окнам в будке КПП. Рядом два «Хаммера» — ага, много тут на них наездишь, по лесу-то — и застывшие в опупении юсеры числом особей с десяток. Получайте, гости дорогие, русский сувенир…

Ворота были совсем рядом, я крикнул: «Держись!».

И тут вертолет попал нам в корму.

Он именно туда с самого начала целился.

* * *

Щербак и Жуков стоимость павшего смертью храбрых «козла» выплатили в троекратном размере, после чего их из милиции уволили к чертовой матери за халатность.

Фээсбэшника Бруховца к той же матери уволили за потерю бдительности. Чуть ли не на следующий день близнецы встретили убитого горем чекиста в ресторане, взяли под руки, отвели в сортир и начали топить — сами догадываетесь, где. Как я и думал, это Бруховец капнул милицейскому начальству, что братцы запустили дела в Красной Сыти — вот их и понесло исполнять служебные обязанности в неудачный момент. Похлебав водички, Бруховец ожил, вырвался и, в свою очередь, прилично навалял близнецам. Всех троих повязали и упекли на пятнадцать суток.

Не знаю, за что именно, но, говорят, разжаловали и уволили командира ракетчиков.

Цепная реакция и до Красной Сыти докатилась — наши председателя сменили. Хотели еще народного депутата отозвать, да не нашли его. По сей день, наверное, лежит в ванне и из горла пьет. Аж завидно.

Никанор домой вернулся только года через два с лишним. Не думаю, что его столько времени спецслужбы допрашивали. Зато слухом земля полнилась, что папаня мой пообещал ему пулю в лоб. Правда, дед Ероха поправил: лучше в глаз — он же снимет с племянничка шкуру и набьет отличное чучело. По такому случаю тряхнет стариной. Я, честно говоря, призадумался над этим заявлением — что именно дед имел в виду?

Конечно, Ника, когда увидели, пальцем не тронули. Ограничились всеобщим игнорированием. На него смотреть-то больно теперь. Меня, в основном, поломало, а его больше контузило.

Мама постарела заметно. Отец сильно пьет. Отношения у них совершенно расклеились.

Мне остались две операции, и тогда я буду нормально ходить. Это еще два года на костылях. Оплачивает лечение АО «Красная Сыть», попросту говоря — все село вскладчину. Платит, как я понимаю, охотно.

Благодарная родина взяла с меня подписку о неразглашении государственной тайны, а взамен дала скромную пенсию по инвалидности.

Наверное, так мне и надо.

Мама вспоминает, что первое время я во сне разговаривал по-английски с каким-то Стивеном. Потом это прошло.

* * *

Значит, при выходе из прыжка у них случилась авария. На самом-то деле, я думаю, отказ систем был только следствием. Что-то произошло со временем и пространством, когда они прыгали — и корабль пострадал. Так или иначе, но они прилетели домой. Подали сигнал бедствия и пошли на аварийную посадку — уж на кого Бог уронит.

Довольно скоро они сообразили, что попали малость не туда домой. Вернее, как раз туда, но не тогда. Мне трудно представить себе их ужас. А может, ужаса особого и не было. Хотя бы потому, что военные, как я теперь понимаю, запрограммированы сначала изо всех сил выкручиваться, использовать малейший шанс любой ценой, а потом уже, когда спасутся — переживать.

Вероятно, они пошли по схеме, определяющей порядок действий при аварии на враждебной территории. Или потенциально враждебной. Постарались по максимуму задействовать преимущество отдаленного глухого района. Закрылись стеной, блокировали передачу любого сигнала электрической природы (дабы аборигены не смогли донести о происшествии), занялись починкой. Чтобы взлететь и, мне так кажется, снова прыгнуть. Назад, к неведомой Новой Англии? Видимо, да. И снова вперед, домой. А что им оставалось? Только попробовать воспроизвести ситуацию.

Конечно, их посадку засекли. И зря они гоняли над лесом свой вертолет. Чего хотели — осмотреться? А почему нет? Они были уверены в своем технологическом преимуществе над нами, дикарями. Им не пришел на ум апокалиптический образ русского мужика в юсерском маскхалате, с веревкой и без сапог.

Но и мы в ответ напрягли их, конечно, здорово. Больше, чем следовало бы. Хотя они же не спросили — чего это там у вас летит по небу большое и страшное, в количестве безумном, и садится в городе, до которого рукой подать. Не бомбить ли оно нас собирается? А то мы бы честно ответили — дон’т ворри, гайз, оно вас не бомбить, а изучать намерено. Оно привезло в город тучу разного начальства, и специалистов в ассортименте, и военных без числа, включая соотечественников ваших, две роты спецназа. При поддержке реббе Менахема Гибеля, чтоб он был здоров.

Еще им не повезло с очагами цивилизации поблизости — очень секретной военной базой и деревенькой Большие Пырки.

И конкретно с Никанором — совсем никому не повезло. Но дядя Ник, он в данном случае проходит, скорее, по графе «стихийные бедствия». И я его, в принципе, даже простил. В том принципе, что не желаю ему немедленной мучительной смерти. Ну его к черту, и Бог ему судья.

И всех нас. И всем нам. Когда я вспоминаю, как активно и почти что радостно — в едином порыве, хе-хе — Красная Сыть готовилась воевать… И когда свои эмоции тех дней освежаю в памяти — оторопь берет. И комком подкатывает к горлу страшное предположение. А не мы ли сами притянули себе на голову беду? Целый месяц отрезанное от жизни село набухало, как нарыв, в котором гноилась обида на цивилизованный мир и разные подавленные страхи. И будто нарочно рядышком Ник со своим душевным заболеванием бродит, а паранойя штука вирусная, в свое время один-единственный Сталин ею полстраны заразил… И, короче, гноилось оно, нарывало, коллективное бессознательное, а потом собралось воедино, да ка-ак шарахнуло по небу… А там, километров за полмиллиона и лет через двести-триста, звездолетик пролетал… А?

В точности, как Ник мечтал — усилием воли поражать врагов. При отсутствии врага поблизости — достанем хоть из грядущего. Не впервой.

Мне даже не стыдно, если это так и вышло. Только больно. Очень.

А с сержантом Кримсоиом, в общем, логично поступили. Единицей пожертвовали во имя будущего целого мира — такого, в каком жили. Значит, оно им нравилось, это будущее и этот мир. Убили парня со смешным, немного детским лицом человека, который всегда хорошо питался и не знал, похоже, ни одного из известных нам страхов кроме страха гибели. Он и вел себя будто отважный, но очень маленький пацаненок…

Действительно, не оставлять же неотесанным агрессивным дикарям такого гостя из будущего. Который знает мало, но дикарям и того — по уши.

Или не дикарям? Может… Русским?

Впрочем, уж на это мне точно наплевать. Меня волнует совсем другое.

Проклятый чоппер дважды мазал, потому что целился в Кримсона. Только в него. Потом он изящно и без жертв отбился от нашего вертолета, просто двигатель ему попортил слегка, и нырнул за стенку — там на миг открылась дыра. А через несколько минут стенка пропала, корабль взлетел, и больше его никто не видел.

Они не смогли защитить своего, не рискнули вступить с нами в прямую драку, чтобы вернуть его, и тогда просто убили. Они сработали чисто — ни один из наших не умер. Чисто и холодно.

Такие вот щепетильные ребята. Не то что мы, уроды безответственные — простой душевный парень Леха и его дядя, тихий параноик Никанор.

Знаете, я хочу верить, что они все погибли при очередном прыжке. Или сидят где-нибудь на Новой Англии нашего, девятнадцатого, года, на которую еще не ступала нога человека. И горючего для следующего прыжка — нету. Значит, сидят они там, за изучением Устава и строевой подготовкой коротают дни свои… Кукуют, так сказать. Пусть им воздуха надолго хватит.

Я был бы счастлив знать это наверняка. □

 

ПО ШОМБУРГСКОМУ СЧЕТУ

Давным-давно, когда англо-американский книжный рынок еще не заполонило новое поколение иллюстраторов научной фантастики — хладнокровных и мастеровитых профессионалов вроде Майкла Уэлана, Джима Бернса, Дона Майтца и иже с ними (со многими читатели «Вернисажа» уже имели возможность познакомиться), сердца фэнов 1940—1950-х принадлежали другим художникам. На современный взгляд — наивным и примитивным, каковой была и тогдашняя science fiction. Но в то же время — искренним, увлеченным, одержимым и устремленным в будущее. Как и вскормившая их литература, еще не успевшая вкусить запретного плода: коммерческого успеха.

Начинавшие в ту пору Азимов, Хайнлайн, Саймак, Брэдбери, Кларк и десятки других будущих звезд, а также сотни тысяч их преданных поклонников с замиранием сердца разглядывали обложки книг и журналов, выполненные тогдашними кумирами: Эдом Эмшуиллером, Фрэнком Келли Фризом, Джоном Шонхерром.

И Алексом Шомбургом.

Знаменитый иллюстратор научной фантастики и комиксов в 1930— 1960-х годах Шомбург родился на острове Пуэрто-Рико в 1905 году в семье процветающего плантатора, еще при испанцах перебравшегося на тропические Карибы из Германии. В 1912 году будущий художник вместе с тремя старшими братьями переехал в Нью-Йорк, где окончил школу и поступил в художественное училище — благо все братья Шомбурги неплохо рисовали, получив гены отца — художника-любителя. Алекс, в частности, считал своими учителями в живописи известных американских художников Максвелла Пэрриша, Нормана Рокуэлла и Томаса Харта Бентона.

В 1923 году братья открыли на Манхэттене коммерческую студию, специализировавшуюся на изготовлении наружной рекламы, художественном оформлении витрин и тому подобной деятельности. Среди клиентов братьев Шомбургов были многие известные компании, к примеру, крупнейший производитель электротехники «Westinghouse» (позже — «General Electric»). Ширма братьев Шомбургов просуществовала до 1928 года, а после краха нью-йоркской биржи в 1929 году и наступившего Великого Кризиса каждый пошел своим путем. Что касается Алекса, то он выбрал себе профессию иллюстратора научной фантастики.

Любопытно, что он начал рисовать фантастику за год до появления первого специализированного журнала — легендарного «Amazing Stories».

Как пишет скончавшийся в этом году биограф художника, известный американский фэн Йон Густаффсон (он как раз и подарил мне альбом Шомбурга на конвенции, проходившей в северном американском городке с любопытным именем: Москва, штат Айдахо): «В один прекрасный день 1925 года перед зданием в Нью-Йорке, где располагались редакции научно-популярных журналов «Science and Invention» и «Radio News», стоял высокий и худой молодой человек с характерными пуэрториканским загаром и черными усиками. Он был фанатом радиотехники и прибыл в Нью-Йорк специально для того, чтобы высказать редактору ряд накопившихся у него профессиональных замечаний. Редактором обоих журналов был Хьюго Гернсбек, молодого человека звали Алекс Шомбург, и тогда еще оба не предполагали, что их встреча станет исторической».

Исторической она стала потому, что как раз в это время Гернсбек задумал выпустить спецномер журнала «Science and Invention», посвященный будущему, и дальше вести эту тему. И для этого ему требовался художник, который мог бы рисовать не только «радио», но и «фантастику». И тут ему как с неба на голову упал Алекс Шомбург.

Когда год спустя Гернсбек сделал свое самое знаменитое изобретение — выпустил первый номер первого журнала научной фантастики, — одним из основных иллюстраторов «Amazing Stories» стал Шомбург. Позже он готовил обложки ко многим аналогичным изданиям — «Isaac Asimov's Science Fiction Magazine», «Thrilling Wonder Stories», «Science Fiction Plus», «Fantastic», «Startling Stories», «Galaxy Science Fiction» и «The Magazine of Fantasy and Science Fiction». А также ко многим книгам — в частности, тем, что сотнями выходили в популярной серии издательства «Асе Books» в 1950-е годы.

К началу 1930-х годов Шомбург уже неплохо зарабатывал, но основной доход приносили, разумеется, не иллюстрации для научно-фантастических журналов, а побочная «халтурка» в знаменитой на всю страну компании «National Screen Service». Занималась она тем, что делала по заданию киностудий «допремьерные» рекламные ролики — «трейлеры», в которых широко использовалась анимация. Шомбург получал в этой фирме до 100 долларов в неделю, и в те годы это были совсем неплохие деньги.

Сам художник вспоминал: «В ту пору вы могли накупить себе в продуктовой лавке на три доллара столько всего, что с трудом донесли бы до дому». В разгар экономического кризиса он приобрел скромный фанерный домик в штате Нью-Йорк и не мог устоять перед искушением купить новенький «бьюик», что в те годы считалось предметом роскоши.

Однако пик его популярности был впереди.

Славу и большие деньги Шомбургу принесли не книжные обложки и не иллюстрации в журналах, а комиксы. Он, в частности, создал одного из популярнейших героев «НФ-комиксов» — Капитана Америку, соперничавшего с Баком Роджерсом, Флэшем Гордоном, Суперменом, Бэтменом и прочим персонажами, вторую жизнь которым уже в наши дни дало кино. Тогда еще это были чисто рисованные картинки в газетах и отдельных цветных книжках-картинках, пользовавшихся невероятной популярностью.

Шомбург-иллюстратор научной фантастики совсем не похож на Шомбурга «комиксного». В его обложках к журналам и книгам все предельно серьезно, конкретно, выписано до мельчайшей детали: звездолеты, пейзажи других планет, фантастические животные… Раньше многих своих коллег Алекс Шомбург стал активно использовать распылитель красок (художника даже прозвали «королем пульверизатора»), добиваясь максимальной реалистичности (фотографичности) своих персонажей и артефактов. На его картинах убедительно все: если это звездолет, то верится, что он может летать почти со скоростью света; если орбитальная космическая станция, то она действительно производит впечатление чего-то огромного, функционального, приспособленного для жизни и труда десятков, если не сотни специалистов… Разумеется, это с поправкой на время, когда были нарисованы картины. Представления любителей фантастики о тех же звездолетах весьма разнились в 1940-е годы и сегодня.

Зато в своих комиксах Шомбург предельно условен, графичен, утрирован. И даже ироничен. Комиксы предполагают чрезмерность и некоторую несерьезность — и художник демонстративно изображает своих суперменов действительно «супер»! Такими, каких ждет любитель (преимущественно молодой) этого специфического жанра.

В годы второй мировой войны, когда Шомбурга не взяли в армию по возрасту, он решил выполнить свой гражданский долг не с ружьем в руке, а с карандашом. Теперь его герои — американцы-супермены — сражались с немецкими, итальянскими и японскими «сверхчеловеками». В целом же «военные комиксы» американского художника поразительно напоминают по стилю созданные в те же годы политические карикатуры наших Кукрыниксов.

А с середины 1960-х иллюстрации Шомбурга практически исчезли с обложек: пришли другие времена, и моду стали задавать другие художники. Он, правда, еще успел сделать несколько обложек и черно-белых иллюстраций для журналов «Analog» и «Isaac Asimov's Science Fiction Magazine», однако время таких, как Алекс Шомбург, неотвратимо ушло — и его работы заняли место в области научно-фантастической ностальгии. Умер художник в 1998 году, в конце жизни получив целый букет разнообразных премий — «Челси», «Ленсмен», Премию имени своего коллеги Фрэнка Пола и, наконец, специальную премию «Хьюго» в 1990-м.

Харлан Эллисон сказал о нем так: «Несмотря на всю подчеркнутую проработку деталей и сложность композиции, работы Алекса Шомбурга обворожительно, освежающе примитивны. В них нет ничего наивного — скорее, можно говорить об их обескураживающей невинности. Есть свое колдовство в том, что даже самый аскетичный звездолет в космосе обладает своей притягательностью — просто потому, что мы верим: эта махина способна унести нас куда-то подальше от опостылевшей реальности многоквартирных ульев-кондоминиумов, унылых скоростных автострад и фастфуда. В мир, который должен быть, но которого никогда не будет. Я один из тех, для кого «нарядность» не является достоинством и кому просто необходим этот оазис «примитивной мечты», и потому именно такие картины я называю Искусством с большой буквы».

 

Чарльз Шеффилд

НЕЗАКОННАЯ КОПИЯ

Иллюстрация Алексея ФИЛИППОВА

Проблемы надо решать. Блестящая мысль, и я с ней полностью согласен, в принципе. Бах! Одна пуля — и с проблемой покончено. Но, к сожалению, проблема играет не по правилам. Она не хочет, чтобы ее решали таким образом.

Я оглядел сидящих за столом. Это была моя лучшая аварийная команда. К несчастью, им сейчас предстояло лететь к Юпитеру, а я должен был спуститься на Землю. Меньше чем через сутки начнется процедура предварительного отбора кандидатов. Медлить нельзя, и если я не стартую через тридцать минут, то никак не успею вовремя.

Мне надо быть одновременно в двух местах. Я проклял про себя законы об авторском праве и ограничение, позволяющее делать лишь одну копию, и взялся за дело.

— Вы читали новое требование, — сказал я. — Знаете параметры. У кого есть идеи?

Гробовое молчание. Они решали проблему своими собственными, уникальными способами. Вольфганг Паули, казалось, совсем уснул, Томас Эдисон рисовал маленьких куколок на столешнице, Энрико Ферми, кажется, считал что-то на пальцах, а Джон фон Нейманн с нетерпением смотрел на всех троих. Я ничего этого не делал. Я очень хорошо знал: откуда бы ни пришло решение, оно появится не из моего мозга. Моя задача гораздо проще — проследить, чтобы готовое решение было воплощено в жизнь. И главное — чтобы решение было одно, а не четыре.

Молчание в комнате тянулось до бесконечности. Мозговой трест ничего не выдавал, а я наблюдал, как мелькают цифры на часах. Я должен был молчать и дать моей команде возможность подумать.

Я знал: подобные совещания сейчас проходят в офисах трех других концернов, но это было слабым утешением. У всех дело наверняка двигалось так же туго. Я знал игроков и мог представить себе эти сцены, несмотря на то, что все аварийные команды были разными. Группа концерна НЕТСКО не уступала в интеллекте группе нашего концерна РОМБЕРГ АГ: Нильс Бор, Теодор фон Карман, Норберт Винер и Мария Кюри. ММГ, крупный европейско-мексиканский концерн Маргита-Маркуса Гезельшафта, сконцентрировал свои усилия на технической мощи, а не на чисто научном понимании и творческом мышлении. Они пошли на больший риск и в дополнение к советскому конструктору ракет Сергею Королеву и американцу Николе Тесле присовокупили великого английского инженера девятнадцатого века Изамбарда Кингдома Брунеля. Он стал «гвоздем» программы; я всегда жалел, что он работает не со мной, но ММГ не соглашался даже подумать об обмене. Единственным реверансом ММГ в сторону теоретиков была странная кандидатура индийского математика Шринивасы Рамануджана, но этот невероятный квартет составил чертовски сильную команду.

И наконец, была еще команда концерна БП МЕГАТОН, которую я считал смешанной. Во всяком случае, я не понял логики их отбора. Они затратили миллиарды долларов на приобретение странной пестрой команды: Эрвин Шрёдингер, Давид Гильберт, Лео Сцилард и Генри Форд. Все эти господа были большими талантами, они знамениты в своих областях, но я сомневался, что они смогут успешно работать в одной команде.

Все аварийные команды сейчас бились над одной и той же проблемой. Она возникла, когда Пан-Национальный Союз внезапно объявил об изменении демонстрационной программы в фазе Б. Они хотели изменить условия столкновения, и подписанные с нами контракты позволяли это сделать. Как взять массу в миллиард тонн, уже запущенную к определенной цели, и направить ее в другой конечный пункт, с другим временем прибытия?

Не было смысла спрашивать, почему они захотели изменить параметры места встречи. Таков их выбор. Некоторые наши руководители объясняли странный поступок ПНС обычной кровожадностью, но я не мог с этим согласиться. С четырьмя многонациональными концернами заключили контракты на выполнение в космосе самой крупной технической задачи в истории человечества. Предстояло снять малые астероиды (всего около километра в поперечнике, но массой каждый в миллиард тонн) с их естественных орбит и направить в систему Юпитера, где они должны были с высокой точностью встретиться в намеченных точках со спутником Ио. Каждому концерну поручили самостоятельно выбрать астероид и метод его перемещения, но довольно жестко ограничили расход энергии на перемещение и время на проведение этой операции.

За выполнение столь глобальной задачи ПНС был готов заплатить каждой группе по восемь миллиардов долларов. Эта сумма выглядит очень внушительно, но я знал цифры наших расходов. На сегодняшний день, когда проект еще не завершен (встречи с луной назначены через восемь дней), компания РОМБЕРГ АГ уже израсходовала четырнадцать с половиной миллиардов. Запланированные расходы уже превышены в два раза. Я готов поклясться, что три другие группы терпят примерно такие же убытки.

Почему?

Потому что это всего лишь фаза Б, а проект состоит из четырех фаз.

Первая была посвящена конструкторской проработке, в результате которой были назначены четыре премии за демонстрационный проект фазы Б. Задача второй, над которой сейчас работали четыре концерна, состояла в проверке осуществимости проекта полного преобразования Европы. Настоящие деньги появятся в будущем, на фазах В и Г. ПНС выплатит их одному-единственному концерну, и эта премия зависит, главным образом, от результатов выполнения фазы Б. Следующие фазы требовали доставки пятидесяти астероидов к точкам столкновения с Европой (фаза В), за которой следовали операции по изменению температуры на поверхности луны (фаза Г). Стоимость контракта на третью и четвертую фазы должна составить около 800 миллиардов долларов. Это была та рыбка, которую пытались поймать все концерны, и именно поэтому они столь щедро тратили свои деньги на фазе Б.

К концу программы в целом всю поверхность Европы покроет океан глубиной в сорок километров. И тогда начнется настоящее веселье. Какой-нибудь подрядчик начнет строить там термоядерные электростанции и морские фермы для выращивания первых прокариотических видов бактерий.

Ставки были высокими, и если ПНС добивался, чтобы все выкладывались по полной программе, то он действовал правильно. Его люди все время подбрасывали маленькие сюрпризы, чтобы смоделировать тысячу и один сбой, которые могли произойти на последних фазах проекта.

Пока я сидел и нервничал, моя команда постепенно оживала. Ферми мерил шагами комнату, что всегда служило хорошим признаком, а Вольфганг Паули нетерпеливо стучал по клавишам компьютера. Джон фон Нейманн не шевелился, но так как он делал все расчеты в уме, это ничего не значило.

Я бросил взгляд на часы. Мне пора было уходить.

— Есть идеи? — повторил я.

Фон Нейманн резко рубанул рукой воздух.

— Нам надо сделать выбор, Аль, причем четырьмя или пятью способами.

Остальные закивали.

— Проблема только в эффективности и скорости, — прибавил Ферми. — Я могу дать тебе оценку порядка величины эффектов по всей программе в течение получаса.

— В течение пятнадцати минут. — Паули повысил ставку.

— Нет необходимости соревноваться по этому поводу. — Эти четверо собирались устроить настоящую схватку из-за методов (они всегда так делали), но у меня уже не оставалось времени. Важно было услышать от них, что задача в принципе разрешима. — Вам не надо торопиться. Что бы вы ни решили, с этим придется подождать до моего возвращения. — Я встал. — Том!

Эдисон пожал плечами.

— Ты надолго улетаешь, Аль?

— На два дня максимум. Сразу же после процедуры отбора кандидатов отправлюсь назад. — Это было не совсем правдой; когда закончится отбор кандидатов, меня ждут еще другие дела, не имеющие отношения к моей аварийной команде, однако двух дней должно хватить на все.

— Желаю повеселиться! — Эдисон небрежно махнул рукой. — К тому времени, когда ты вернешься, я подготовлю для тебя чертежи.

Что и говорить: эти ребята не всегда оказываются правы, но самоуверенности им не занимать.

* * *

— Освободите проход. В сторону!

Охранники пробирались вперед, прокладывая узкий коридор в густой толпе. Тот, который был передо мной, расталкивал людей головой в шлеме, не обращая внимания, кого отбрасывает в сторону.

— Шевелись! — кричал он. — С дороги, с дороги!

Мы спешили. Перед отлетом на верхней палубе царило столпотворение, поэтому мне пришлось для начала до минимума сократить время на пересадках, а потом нас на полчаса задержали на входе в атмосферу. Мы нарушили все ограничения скорости движения в атмосферном секторе, но все равно не смогли наверстать упущенное время. Первый тур отбора кандидатов начнется через несколько секунд, и я должен принимать в нем участие.

Худая женщина в зеленом пальто вцепилась в мою руку, когда мы на мгновение застряли в людской толпе. Лицо ее было серым и мрачным, на шее висел плакат.

— Вы могли бы не торопиться с законом об авторском праве! — Ей приходилось кричать сквозь гомон толпы. — Это ничего вам не стоит, а посмотрите, скольких несчастий вы могли бы избежать! То, чем вы занимаетесь — безнравственно! ЕЩЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ!

Последние слова она уже прокричала, это был лозунг нынешнего года — «Еще десять лет!». Я выдернул руку, так как охранник впереди меня сделал внезапный рывок вперед, и меня понесло вслед за ним. Дискутировать с этой женщиной было бесполезно. Если это безнравственно, то при чем тут лишние десять лет? Если бы каким-то чудом им пообещали еще на десять лет отложить закон о праве на производство копии, что тогда? Я знал ответ. Они попытались бы выторговать у Пан-Национального Союза еще лет пятнадцать или двадцать. Когда откупаешься от кого-нибудь, ответные требования лишь растут. Мне это слишком хорошо известно. Человек никогда не бывает доволен тем, что получает.

Мы с Джо Делакортом вбежали в зал и бочком пробрались к нашим местам. Вся предварительная ерунда уже закончилась, и начинался настоящий бизнес. В зале царило кошмарное напряжение. Если честно, большая его часть исходила от журналистов. Они были готовы поднять невероятную шумиху, обнародуя данные об отборе по всей Системе. Если бы не средства массовой информации, ПНС не стал бы проводить отбор кандидатур на этих заседаниях. Мы бы все связались по Сети и сделали дело цивилизованно.

Да и вообще ажиотаж был преждевременным. Профессионалы — я и еще несколько человек — проявят интерес к происходящему не раньше завершения десяти раундов. Только когда кандидаты будут отобраны и тележурналисты уйдут, все четыре группы соберутся и начнется настоящий торг. «Мой девятый раунд плюс пятый за ваш второй». «Возможно, если вы прибавите 10 миллионов долларов и кандидатуру десятого раунда на следующий год…»

Тем временем микрофон взял представитель компании БП МЕГАТОН.

— Первая кандидатура, — произнес он. — Роберт Оппенгеймер.

Я взглянул на Джо, тот пожал плечами. Оппенгеймер был идеальной кандидатурой — блестящий ученый и одновременно практичный человек, готовый работать с другими людьми. Он умер в 1967 году, так что первый срок действия авторского права истек в последние двенадцать месяцев. Я знал, что его семья просила продлить ей авторское право, но получила отказ. Теперь БП МЕГАТОН стал единственным обладателем авторского права на еще один срок жизни.

— Торгуемся? — шепнул Джо.

Я покачал головой. Нам пришлось бы разориться и отказаться от участия в отборе следующего года, чтобы заставить БП отдать Оппенгеймера. Представители других концернов, очевидно, приняли такое же решение. Послышалось щелканье клавиш ввода: окружающие меня люди обновляли портативные базы данных. Я сделал то же самое при помощи огрызка карандаша и сложенного листочка желтой бумаги, поставив галочку рядом с его именем. С Оппенгеймером вопрос решен, я мог забыть о нем. Если каким-то чудом одна из четырех команд прозевает еще одну из лучших кандидатур, мне следует тут же провести ревизию своего списка.

— Первая кандидатура, компания НЕТСКО, — произнес другой голос. — Петер Джозеф Уильям Дебай.

Еще один вполне естественный выбор. Дебай был нобелевским лауреатом по физике, теоретиком, отлично разбирающимся в прикладной технологии. Он умер в 1966 году. Нобелевские лауреаты в области естественных наук, особенно с такой практической жилкой, уходили быстро. Как только истекало авторское право на них, их кандидатуры немедленно называли другие.

Это не означает, что обычно все шло гладко. Самым известным, разумеется, стал случай с Альбертом Эйнштейном. Когда в 2030 году закончился срок его авторского права, концерн БП МЕГАТОН на предварительном отборе назвал его первым. Скорее всего, это решение далось им нелегко. Ходили слухи, что они потратили свыше 70 миллионов только на моделирование, прежде чем решили сделать его своей главной кандидатурой. Просочилась информация, что сейчас клонированный человек демонстрирует поразительные способности к шахматам и музыке, но совсем не интересуется физикой и математикой. Если это правда, то БП МЕГАТОН спустил два миллиарда долларов в черную дыру: один миллиард непосредственно Пан-Национальному Союзу за приобретение авторского права и еще один за сам процесс клонирования. С теоретическими способностями всегда есть риск: невозможно предвидеть, в какой области они проявятся.

Теперь свой первый выбор сделал концерн ММГ. Они выбрали другого нобелевского лауреата, Джона Кокрофта. Он также умер в 1967 году. Пока что все названные кандидатуры были совершенно предсказуемыми. Три концерна отбирали прославленных ученых и инженеров, которые умерли в 1966 и 1967 годах и теперь, по истечении срока семейных прав удержания, впервые стали доступными для клонирования.

Концерны поступали логично, но из-за этого отбор проходил очень вяло. Может быть, пора изменить положение. Я встал и объявил нашу первую кандидатуру.

— Первая заявка от концерна РОМБЕРГ АГ, — произнес я. — Чарлз Протеус Стейнмец.

Мое заявление вызвало замешательство в рядах журналистов. Вероятно, они никогда не слышали о Стейнмеце, что служило подтверждением их позорного невежества. Стейнмец — одна из ярчайших фигур в науке прошлого столетия. Тщедушный горбун, но в области мышления он был способен, фигурально выражаясь, сто раз отжаться на одной руке. Даже я о нем слышал, а ведь мало кто из моих коллег может заподозрить меня в интересе к физике.

По жужжанию в рядах журналистов я понял: они сверяются со своими базами данных, забираясь дальше в глубь времен. И все же им не понять главного в процессе отбора клона. Важна не только дата смерти (кандидат, умерший менее семидесяти пяти лет назад, не попадает под действие закона об авторском праве). Эту тривиальную задачу решит любой ежегодный справочник. Вам еще нужно оценить и другие факторы. Вы знаете, где находится тело? Вы абсолютно в этом уверены? Все тела покойников через семьдесят пять лет выглядят одинаково. А если вам удалось раздобыть тело подлинного патриарха науки, — скажем, ему больше двух веков, — возникают другие странные проблемы, которые все еще до конца не поняты. Когда концерну НЕТСКО несколько лет назад повезло и они клонировали Готфрида Вильгельма Лейбница, три остальных концерна сначала завидовали. Лейбниц был настоящим гением-универсалом, супермозгом семнадцатого столетия, талантливым во всем. НЕТСКО разработал улучшенную методику выращивания клеток, и еще ему удалось обнаружить тело Лейбница в ничем не примечательной могиле в Ганновере.

Почти год специалисты НЕТСКО ходили, задрав носы, пока клон не извлекли из парниковой камеры, чтобы начать обучение. Однако он совсем не был похож на старые портреты Лейбница и не мог усвоить даже простейших абстрактных понятий. «Ого! — воскликнули журналисты. — Не то тело».

Но все было не так просто. На следующий год концерн ММГ продублировал методику выращивания клеток НЕТСКО и попытался клонировать Исаака Ньютона. В этом случае не было никаких сомнений, что тело подлинное, потому что оно пролежало не потревоженным под плитой в лондонском Вестминстерском аббатстве с 1727 года. Результаты принесли такое же разочарование, как и в случае с Лейбницем.

Теперь НЕТСКО и ММГ стали очень консервативными. На мой взгляд, даже слишком. Но с тех пор никто не пытался клонировать людей, умерших до 1850 года.

Предварительный отбор протекал все так же осторожно и закончился через пару часов. Та же группа протестующих пикетировала здание, когда я уходил. Я попытался незаметно проскользнуть сквозь толпу, но они, наверное, видели мое изображение на одном из наружных экранов, транслировавших заседание. В меня вцепились какой-то человек в красном спортивном костюме и та же худая женщина в зеленом — по-прежнему с плакатом на шее.

— Можно с вами побеседовать одну минутку? — Мужчина в красном говорил очень вежливо.

Я заколебался, зная, что на нас нацелены камеры репортеров.

— Только быстро. Я сейчас работаю над проверкой осуществимости проекта, как вам известно.

— Я знаю. Все идет хорошо? — Он отличался от большинства участников демонстрации, спокойный и явно интеллигентный. И поэтому более опасный.

— Хотел бы я ответить «да», — сказал я. — В действительности, все идет очень плохо. Вот почему мне так не терпится вернуться к своим занятиям.

— Понимаю. Я только хотел спросить: почему вы — я не имею в виду вас лично, я имею в виду концерны, — почему вы считаете необходимым использование клонов? Вы могли бы выполнить работу и без них, не так ли?

Я немного поколебался.

— Позвольте мне выразиться так. Мы могли бы выполнить работу и без них, точно так же, как могли бы кое-как справиться, если бы нам запретили использовать мощности компьютеров или ядерную энергию. Эти проекты можно было бы осуществить, но с неизмеримо большими трудностями. Клоны позволяют увеличить мощность мыслительного процесса на порядки. А теперь позвольте задать вопрос вам. Почему мы должны обходиться без клонов, если они доступны и полезны?

— Из-за их семей. Вы не имеете права делать их семьи несчастными. Родственникам больно видеть, как клонируют дорогих им людей, а они не имеют даже права голоса в этом вопросе. Какая жестокость! Разве вы этого не понимаете?

— Нет, не понимаю. А теперь послушайте меня минутку. — Камеры были по-прежнему нацелены на меня. Появилась возможность сказать еще раз то, что необходимо повторять снова и снова. — Семья владеет правом на создание копии человека в течение семидесяти пяти лет после его смерти. Так что, если вы лично помните своих дедушку или бабушку, вам должно быть уже около восьмидесяти лет, а при взгляде на вас ясно, что вам еще нет и сорока. Спросите себя: почему всем вашим пикетчикам примерно по тридцать лет? Никому из вас не может быть «больно», как вы выразились.

— Но есть родственники… — возразил он.

— О да, родственники. Вы являетесь родственником одного из тех, Кого клонировали?

— Пока нет. Но если эта практика будет продолжаться…

— Послушайте меня еще минутку. Давным-давно было полно людей, которые считали, что неправильно продавать широкой публике книги, где описан секс. Они требовали запрета этих книг. Но никто никого не принуждал покупать эту литературу. Нет, составители петиций хотели, чтобы другим людям запретили покупать то, что не нравится им. И ваши борцы за продление срока авторского права недалеко от них ушли. Вы действуете от имени родственников тех людей, которых клонировали. Но вы, по-видимому, никогда не задавали себе вопрос: если клонирование столь пагубно, почему потомки клонов сами не подают жалоб? Вы знаете, что это так. Вы никогда их здесь не видели.

Пикетчик покачал головой.

— Клонирование безнравственно!

Я вздохнул. К чему тратить силы? Ни одно слово из сказанных мною не дошло до него. Это не имело большого значения — я все равно говорил для журналистов, но фанатизм, маскирующийся под защиту интересов общества, это жалкое зрелище. Я такого повидал достаточно в своей жизни.

Я двинулся было вперед, к ожидающему меня аэрокару. Дама в зеленом снова схватила меня за руку.

— Я собираюсь составить завещание, чтобы меня кремировали. Вам меня никогда не заполучить!

«Это я вам обещаю, леди!» — сказал я мысленно и направился к машине, чувствуя все большее желание вернуться в чистые и рациональные области пространства. Против клонирования существует лишь один веский аргумент, всего один. Оно увеличивает общее количество людей, а мне это количество и так уже кажется слишком большим.

* * *

Я отсутствовал всего тридцать часов; но когда вернулся в штаб-квартиру, то узнал, что в мое отсутствие возникли новые проблемы. Целых пять. Я просмотрел письменное резюме, оставленное для меня Паули.

Во-первых, один из тридцати двух ускорителей, установленных глубоко под поверхностью астероида, не отвечает на телеметрические запросы с требованиями прислать данные о положении дел. Нам пришлось сделать вывод, что он вышел из строя, и исключить его из схемы конечного запуска.

Во-вторых, начинается крупная вспышка на Солнце. С нею мы ничего не могли поделать, но это означало, что придется заново рассчитывать мощность магнитного и электрического полей вблизи Ио. Они изменялись с преобразованием магнитосферы Юпитера, а это имело большое значение, потому что аварийная команда в мое отсутствие нашла общее решение проблемы выбора точки столкновения и времени прибытия. Для этого необходимо было надежно соединить астероид с трубкой потока электрического тока силой в пять миллионов ампер между Ио и Юпитером, чтобы откорректировать конечную траекторию столкновения.

В-третьих, перестал поступать поток видеоинформации от одного из наших спутников-наблюдателей, находящегося на синхронной орбите с Ио.

В-четвертых, в наш астероид весом в миллиард тон врезался микрометеорит необычайно крупных размеров. Его масса составляла несколько килограммов, и двигался он быстро. Он упал рядом с осью центра массы, и теперь весь астероид приобрел тенденцию постепенно отклоняться от нужного направления ориентации в пространстве.

В-пятых (и последних), на поверхности Ио возник новый, очень активный вулкан. Он выбрасывал серу на высоту нескольких сотен километров и мешал видеть ориентиры в точке конечного столкновения.

Ознакомившись со взглядами Паули на все проблемы, я включил переговорное устройство и задал ему всего один вопрос:

— Вы сможете справиться со всем этим?

Задержка ответа составила почти две минуты. Мои специалисты летели к системе Юпитера, чтобы присоединиться к остальной команде, работающей над проектом, и провести анализ ситуации на месте, и уже удалились на значительное расстояние. Если я не последую за ними в ближайшие день-два, задержка радиосигналов сделает связь практически невозможной. В данный момент Юпитер находился на расстоянии сорока пяти световых минут от Земли.

— Сможем, Аль, — наконец ответило изображение Паули. — Если в течение нескольких ближайших часов не возникнет ничего экстраординарного, мы справимся.

— Люди из ПНС именно так и планировали. Продолжайте, но пришлите мне полные расшифровки.

Я оставил систему включенной и прошел в соседнюю комнату, чтобы изучить заметки, которые сделал раньше по пяти проблемным областям. Я относил проблему к одной из двух основных категорий: природное явление или неисправность искусственно созданного элемента. Из пяти последних трудностей вулкан на Ио и солнечная вспышка относились к левой колонке: природные и непредсказуемые события, первая категория. Отсутствие телеметрии с ускорителя и потеря видеоданных со спутника — вторая категория: сбой нашей системы. Они заносились в правую колонку. Я долго колебался по поводу пятого события, удара метеорита; в конце концов, с каким-то дурным предчувствием я также отнес его к событиям первой категории.

Мне бы хотелось как можно скорее вылететь вслед за командами специалистов к Юпитеру, чтобы захватить последние часы демонстрации. Однако меня удерживали два дела. Воспользовавшись закодированным каналом связи с штаб-квартирой концерна РОМБЕРГ АГ на геостационарной орбите, я запросил данные о положении дел в каждом из баков для выращивания клонов. Никаких аномалий не наблюдалось. К тому времени, как мы вернемся после завершения фазы Б, еще три клона будут готовы к переходу в центр обучения. Мне необходимо было присутствовать при этом.

Далее. Я должен просмотреть и одобрить приобретение одноразового авторского права на всех турах предварительного отбора на Земле. Чтобы вы имели представление о важности правильного выбора, скажу: наш бюджет на следующий год составлял 20 миллиардов долларов. Здесь возникал неизбежный вопрос: был ли наш выбор безупречно точным?

Этот вопрос являлся ключевым для каждого концерна. Я уже упоминал НЕТСКО и его проблему с Эйнштейном, но и наш РОМБЕРГ АГ имел свой опыт неудач. Мендель, родоначальник генетики, в нашем исполнении оказался полным бездарем. То же произошло с Лоренсом, изобретателем циклотрона, нашим вторым кандидатом из 1958 года. Мы обменяли его (совершенно случайная удача!) на Вольфганга Паули и 40 миллионов долларов. И тем не менее это была крупная ошибка; промахи конкурентов служили слабым утешением. Новоиспеченный Маркони при портретном сходстве и блестящем уме оказался столь ленивым, что проваливал проект за проектом. Я пристроил его на тепленькое местечко, не требующее больших усилий, и разрешил заниматься тем, что его интересует — в основном спортом и хорошенькими женщинами.

Словом, главную проблему составлял вопрос: какие именно качества великого человека будут унаследованы?

Ответить на него очень сложно. Теория эволюции была выдвинута 170 лет назад, но мы все еще ведем старую битву под названием «Природа против Воспитания». Определяется ли человеческий гений наследственностью или той средой, где рос индивидуум? Один старый аргумент против клонирования гения был основан на примате воспитания. Он звучит так: «Индивид есть продукт как наследственности (а это все, что вы получаете в клоне), так и окружающей среды. Поскольку невозможно воспроизвести привычную обстановку, родителей, дедушек и бабушек, друзей и учителей человека, то вы не можете вырастить клон, который был бы в точности похож на оригинал данной личности».

Я согласен с такой логикой. Если вы возьмете две горошины из одного стручка и закопаете одну глубоко в почву рядом с высокой стеной, а другую посадите неглубоко на открытом месте, они просто обязаны приспособиться к ситуации, чтобы успешно расти. Та горошина, что рядом со стеной, должна получить достаточно солнечного света и может этого добиться, увеличив до максимума площадь листьев. Та, что закопана неглубоко, должна получить достаточно влаги и делает это, выпуская больше корней. Самой лучшей будет та разновидность гороха, чья генетическая составляющая позволяет ему адаптироваться к среде, которая ему досталась.

Люди не горошины, но в одном отношении они не слишком отличаются от них: некоторые имеют лучший, чем у других, генетический код. Это все, чего можно требовать. Если вы клонируете человека из прошлого века, то вам вовсе не нужно, чтобы клон был идентичен оригиналу. Нам нужен тот, кто может адаптироваться и процветать в сегодняшней среде. Успех оригинальной матрицы клона говорит нам самое главное: мы имеем дело с незаурядным мозгом. То, что думает этот мозг в 2040-м году, должно отличаться от того, что он думал бы в 1940-м году, иначе от клона не будет никакой пользы.

Все эти аргументы и сотни других проносились в моей голове, пока я просматривал список за этот год. В конце концов я пометил кандидатуру Дж. Б. С. Холдейна, которую мы рассматривали и отвергли три года назад по причине его неуправляемости. Надо бы пересмотреть наше решение и приобрести право на его копирование. Он имел дикие, взгляды на политику и общество, но умом обладал незаурядным. Я подумал о том, что за последние несколько лет многое узнал о взаимодействии с учеными, которые были непростыми личностями.

Подытожив список, я переслал его Джо Делакррту, который еще находился на Земле, а сам направился в зал транзита. Там меня ожидала личная пассажирская гондола. Я надеялся, что получу хорошую гондолу. Мне предстояло провести в ней самое меньшее восемь последующих дней. Во время моего последнего путешествия в систему Юпитера внутреннее освещение судна и внешняя антенна вышли из строя через три дня. Вы когда-нибудь сидели в темноте в течение семидесяти двух часов в ста миллионах миль от ближайшего человеческого существа, не имея возможности посылать и принимать сообщения? Я не знал, понял ли кто-нибудь, что я попал в беду. Мне оставалось лишь уповать на лучшее, сидеть почти неподвижно, потому что в этих скорлупках очень тесно, и смотреть на звезды.

На сей раз судно было в хорошем рабочем состоянии. Я мог принимать участие в решении всех проблем, которые сваливались на проект в течение следующих четырех дней. Их было полно — от глобальных до пустячных. Один из кораблей-заправщиков лишился главного ионного привода. Заправщик представлял собой всего лишь огромный мешок с маленьким двигателем, и у его компьютера почти совсем отсутствовал мозг, его не хватало даже но то, чтобы рассчитать оптимальную работу своих приводов. Нам пришлось гоняться за ним и направлять, куда нужно, словно это был огромный неуклюжий слон. Затем три человека из команды по наблюдению за столкновением свалились с пищевым отравлением — сальмонелла, и почти наверняка по собственной вине. Можно сколько угодно твердить о необходимости выбрасывать испорченную пищу, но невозможно заставить этих болванов прислушаться к вам.

Потом, для разнообразия, мы потеряли сенсор, исключительно из-за плохо составленной программы. При переводе объективов одной из систем передачи изображения со звезд на Ио — Юпитер мы провели их прямо через солнечный диск и сожгли все фотоэлементы. По мнению инженеров, такого рода грубейшие промахи не должны допускать люди старше детсадовского возраста, но кто-то это сделал.

Технические ошибки исправить легко. Гораздо опаснее, когда одна из групп координаторов конечного этапа сближения, команда из двух мужчин и одной женщины, выбирает день накануне встречи с Ио для бурного выяснения личных отношений. Они находились в миллионах километров от всех остальных, так что мы не могли ничего предпринять, разве что провести с ними беседу. Мы это сделали; оставалось надеяться, что они не прикончат друг друга. Теперь мы строили планы, как обойтись без их данных, если придется.

Наконец, за день до столкновения незапланированный и нештатный запуск ракеты на передней поверхности астероида вызвал значительное изменение скорости всего тела.

Мне следует объяснить, что я ничего или почти ничего не делал для решения этих проблем. Я думал чересчур медленно и был слишком невежествен. Пока я еще только старался понять, каковы параметры проблемы, моя аварийная команда уже набрасывалась на нее. Они швыряли друг другу предложения и контрпредложения с такой быстротой, что я едва успевал их улавливать, не то что высказываться. Например, в случае с аномальным запуском ракеты, о котором я упоминал, для компенсации нежелательной тяги требовалось провести сложную работу боковых и радиальных двигателей, которые подтолкнули и раскачали бы астероид и вернули его на правильную траекторию. Команда в течение нескольких минут разработала нужные методы, менее чем за полчаса составила необходимые программы оптимизации и осуществила на практике свое решение раньше, чем я сумел понять конфигурацию всего происходящего.

Так чем же я занимался, пока все это происходило? Я продолжал заполнять свои две колонки: природное явление — или отказ искусственного элемента. Список неуклонно рос, и я проводил много времени, обдумывая его.

Приближались последние часы, и все концерны на предельной скорости трудились над решением собственных проблем. В техническом проекте такого размаха могли возникнуть тысячи сбоев. Мы работали в экстремальных физических условиях, в сотнях миллионов километров от Земли и стандартных условий испытаний. В интенсивном поле из заряженных частиц вблизи от Ио тросы рвались при нагрузках гораздо ниже расчетных, высоковакуумные сварочные швы начинали пропускать воздух, а боковые реактивные двигатели при включении не выполняли запланированную коррекцию положения в пространстве. И вдобавок ко всему напряжение, изолированность и чуждое окружение оказались слишком большой нагрузкой для некоторых работников. К техническим отказам прибавились отказы человеческого материала. Испытание оказалось более суровым, чем было предусмотрено.

Я наблюдал за действиями трех других концернов почти так же пристально, как и за нашими собственными. За пять часов до назначенного времени контакта у НЕТСКО, очевидно, произошла потеря связи с их системой управления астероидом. Вместо того, чтобы следовать в точку столкновения с Ио, астероид отклонился в сторону и полетел по спирали к громаде самого Юпитера.

БП МЕГАТОН вышел из игры за три часа до назначенного времени столкновения, когда мощный взрыв одного из передних бустеров на их астероиде заставил километровой длины тело кувыркаться с огромной скоростью. В течение часа благодаря какому-то чуду импровизации их команда нашла способ стабилизировать вращающуюся массу. Но к тому времени было уже слишком поздно, чтобы вернуться к назначенному времени и месту. Их астероид врезался в поверхность Ио на час раньше срока, и длинный каплевидный шлейф взрыва взлетел над бурлящей поверхностью.

После этого мы остались вдвоем, ММГ и РОМБЕРГ АГ. У обоих дел было невпроворот. Система Юпитера насыщена большим количеством электрической, магнитной и гравитационной энергии, чем любое другое место Солнечной системы, за исключением самого Солнца. Два оставшихся концерна старались направить свои астероиды точно в пункт приземления сквозь сильную бурю помех, которые заставляли брать под сомнение все команды управления и все данные телеметрии. В последний час я даже не следил за переговорами между членами моей аварийной команды. О, я слышал их достаточно хорошо. Я просто был не в состоянии их понять настолько, чтобы контролировать происходящее.

Паули бросал замечание фон Нейманну, и пока я пытался его осознать, фон Нейманн успевал провести оценку ситуации, затребовать у компьютера отчет о положении дел, задать пару вопросов Ферми и отдать распоряжение Эдисону. Одновременно он ухитрялся просматривать записки и наброски диаграмм, поступившие от этих двоих. Не знаю, было ли то, что они делали, потенциально доступно моим умственным способностям, я только знаю, что скорость их действий в пятьдесят раз превышала мои возможности. И не имело большого значения, что именно я понял — они работу выполняли.

Я все еще пытался вносить все проблемы в свои две колонки, но делать это становилось все сложнее.

В течение последнего часа я не смотрел на то, что творит моя собственная команда, и не слушал их. У нас одна полоса частот телеметрии была отдана наблюдению за проектом ММГ, и мое внимание все больше и больше привлекали их действия. По моим предположениям, у них возникли те же самые проблемы со связью, что и у нас — это потрескивающее разрядами поле вокруг Ио создавало трудности всем. Но наша команда с ними справлялась. Они плавно двигались к точке столкновения.

А затем, когда оставалось всего десять минут, была сделана последняя маленькая поправка. Она должна была представлять собой крохотный толчок, созданный радиальными реактивными двигателями. Достаточный, чтобы скорректировать место посадки с точностью до нескольких сотен метров. Вместо этого раздался радостный рев реактивных двигателей, вышедших из-под контроля и заработавших на полной тяге. В течение нескольких секунд астероид ММГ вел себя, как обычно (миллиард тонн имеет огромную инерцию), а затем лениво начал дрейфовать в сторону, прочь от расчетной траектории.

Реактивные двигатели продолжали работать. А этого не должно было происходить, так как первым делом команда ММГ послала им сигнал «выключить тягу».

Время столкновения наступило, когда астероид ММГ находился в целых пятидесяти километрах от запланированного места и продолжал с ускорением двигаться прочь от него. Я видел это последнее столкновение: полезная нагрузка лишь царапнула по поверхности Ио, оставив длинный рваный шрам, который совершенно не был похож на то аккуратное отверстие, которое мы должны были проделать в луне.

И мы его проделали несколькими секундами позже. Наш астероид вышел в запланированное место и в запланированное время, точно по вертикали к поверхности. Шлейф выброса только начинал вырастать над красно-желтой поверхностью Ио, а фон Нейманн уже доставал бутылку «бурбона» из-под пульта связи.

Я не возражал, лишь досадовал, что меня там нет и я не могу распить ее с ними вместо того, чтобы сидеть в своей гондоле и ждать стыковки с нашим головным кораблем. Я посмотрел на свой список, все еще не совсем завершенный. Есть ли в нем некая закономерность? Десять минут анализа ее не выявили. Никто не предпринял никаких попыток — на этот раз. Когда-нибудь — возможно, завтра — кого-ни-будь из другого концерна осенит блестящая мысль, и тогда начнется совершенно новая игра.

Я еще размышлял над своим списком, когда с пульта управления раздалось настойчивое жужжание. Я нажал кнопку, ожидая выхода на связь своей аварийной команды. Но увидел на экране унылое лицо Брунеля, руководителя команды ММГ. С этим человеком, больше чем с кем бы то ни было, я хотел бы работать вместе.

Он кивнул мне, когда мое изображение появилось на экране. Он курил одну из своих крепких черных сигар, которая торчала из уголка его рта. Его лицо, как всегда, оставалось непроницаемым. Он никогда не выдавал своих чувств.

— Полагаю, ты это видел, — сказал он, не вынимая сигары. — Мы выбыли из игры. Я просто хотел поздравить тебя — еще раз.

— Да, я видел. Не повезло. По крайней мере, вы пришли вторыми.

— Тебе очень хорошо известно, что это ничуть не лучше, чем прийти последними. — Он вздохнул и покачал головой. — Мы все еще понятия не имеем, что произошло. Похоже или на ошибку в программировании, или на то, что клапан заклинило в открытом положении. Возможно, мы еще несколько недель этого не узнаем. И я не уверен, что мне это интересно.

Я хранил полное сочувствия молчание.

— Я иногда думаю, нам просто нужно все бросить, Аль, — сказал он.

— Я могу обскакать этих других недотеп, но я не могу конкурировать с вами. Вы выиграли уже шестой раз подряд. Меня это утомляет. Ты даже не представляешь себе, как сильно это меня выбивает из колеи.

Никогда не видел, чтобы Брунель так открыто проявлял свои чувства.

— Мне кажется, я понимаю твои проблемы, — сказал я.

И я действительно понимал. Я хорошо знал, что он чувствует, даже лучше, чем он полагал. Выдержать всю бесконечную череду мелких досадных сбоев было непосильным трудом. Ни один из сбоев не был настолько крупным, чтобы одна из аварийных команд остановилась, выделила его и смогла сказать: «Здесь ведется грязная игра». Но их совокупный эффект — дело другое. В одном случае грузы словно проваливались в болото, не попадали на нужные рейсы, в другой раз в компьютерной программе появлялась ненужная пара знаков «минус» или основной работник выбывал из строя по причине случайно подхваченного вируса; разрешения попадали не в ту папку, заявки клали не туда, на лицензиях стояли неверные даты.

Я знал обо всех этих неполадках. Должен был знать, так как изобрел большую их часть. Мне это представлялось похожим на смерть от тысячи ран. Никто не может выдержать все это и не потерять надежды выиграть фазу Б.

— Как тебе идея поработать над метаморфозой Европы? — спросил я. — Я думаю, тебе бы понравилось.

Он задумался, и впервые, кажется, я сумел прочесть выражение его лица.

— Ты имеешь в виду — уйти из ММГ? — спросил он. — Может быть. Не знаю, чего мне теперь хочется. Дай мне подумать. Мне бы хотелось работать с тобой, Аль, ты — гений.

Конечно, тут он ошибался. Я, безусловно, не гений. Все, что я умею делать — это то, что всегда делал, — руководить людьми, устранять неприятные мелочи (по-тихому!) и следить за тем, чтобы делалось то, что необходимо сделать. И, конечно, делать то, что у меня получается лучше всего: позаботиться, чтобы кое-что из необходимого не делалось.

На свете существуют гении, настоящие гении. Но я не из их числа. Человек, который решил клонировать меня тайком, — вот он действительно гений, по моему мнению.

«Скажи, разве ты не помнишь, меня звали Аль…»

Конечно, я не помню. Эта песня была написана в 1930-х годах, а я умер только в 1947 году, но ни один клон не помнит ничего из жизни своего прототипа. То, что мы обычно хорошо знаем период жизни наших оригиналов, это результат нашего интереса, а не их воспоминания. Я очень хорошо знаю Чикаго времен Великого Кризиса, как я знаю и нынешнее время, но все это приобретенные знания. У меня не сохранилось настоящих воспоминаний о событиях. Я не помню.

Так что, даже если вы не помните, все равно зовите меня Аль. Все меня так звали.

 

Родриго Гарсиа-и-Робертсон

СУДОВЫЕ КРЫСЫ

 Иллюстрация Игоря ТАРАЧКОВА

Капитан Кей

Утренняя смена 14:37:12. Орбита Кладбища в окрестностях Тифона.

У двоюродного дедушки Лайла корабль вроде этого.

Кей ступила из переднего люка в узкую трубу, устланную свободно болтавшимися силовыми кабелями и обрывками блестящей изоляции, указывающими на то, что работа на корабле шла полным ходом. На ней был взрослый скафандр, несколькими размерами больше положенного, туго перетянутый в груди, талии и паху, чтобы не дать ей упасть. К счастью, ускорение силы тяжести было невелико: всего 5 «g». Заметив, что давление поднимается, она отстегнула шлем, сняла его и тряхнула прямыми светлыми волосами, доходившими как раз до ее маленького изящного подбородка. Спрямленные концы и подстриженная челка были окаймлены голубым, в цвет ее глаз.

Наполнив легкие корабельным воздухом, Кей подумала, что здесь пахнет плесенью, обезьянами и растворителем, словом, куда приятнее, чем затхлая вонь в ее скафандре.

— Ты можешь им управлять? — осведомился бесплотный голос, исходивший из переговорника, прикрепленного к ее уху. Запаздывание, вызванное световой скоростью, делало все голоса нерешительными, идущими словно с большого расстояния. Не меньше сотни тысяч кликов.

— Без проблем. — В свои тринадцать стандартных лет Кей уже научилась не выказывать ни ангстрема сомнения, особенно когда на кону стояли хорошие деньги. — Только дайте мне осмотреться.

Следуя по змеившимся силовым кабелям к отсеку управления, она смахнула червячки упаковочной пены с новехонького кресла командира, уселась — и сразу же утонула в защитных ремнях.

— Тип «Комета Центавра», верно?

— Серийный номер 04420, — прозвучал голос в ухе. — Название корабля вам знать необязательно.

Что ж, как скажете.

Найдя зажим, она сколола волосы на затылке и занялась быстрой проверкой системы. Все, казалось, работает, но это как посмотреть… Стационарные системы бездействовали, ожидая только команды, чтобы ожить, тогда как приборы, с которыми постоянно работали люди, изношены или просто развалились. Откинувшись на сиденье, она провела виртуальную экскурсию по кораблю, сферической герметизированной кабине, соединенной с цилиндрическим двигателем, работавшим на антиматерии. Первоначально «Комета Центавра» служила внутрисистемным грузовым робосудном, но сейчас переоборудовалась командой супершимпов — очевидно, для перевозки контрабанды. Кей отметила, что переделанный отсек управления был немного короче, и это создавало свободное пространство за кормовой переборкой.

— Значит, вам нужен кто-то для пробного рейса на Тартар?

— Да, пилот, который проверил бы работу супершимпов, а потом отвел корабль на Тартар.

— А зачем брать шимпов?

Она не собиралась поднимать корабль в воздух, пока все работы не будут закончены. Хоть она и доведена до отчаяния, но еще не спятила. Есть немало куда более остроумных способов покончить с собой, чем тащить подозрительный корабль, глубоко засевший в гравитационной яме Тифона, на безвоздушную вулканическую луну, разрываемую приливными течениями и пропитанную жесткой радиацией.

— Эти супершимпы нужны на Тартаре.

Бедные шимпы. И бедная она: ей тоже нужно на Тартар. Ради денег иногда приходится идти на всякие мерзости.

— Когда мне заплатят? — спросила Кей.

— Деньги уже переведены на ваше имя и ждут на Тартаре. Вам нужно только попасть туда.

— Звучит неплохо.

Честно говоря, все это звучало, как чушь собачья и наглое вранье, но не могла же она сказать об этом вслух! Мало того, единственный способ получить хоть какие-то деньги — благополучно отвести этот музейный экспонат на Тартар.

— Мне нужно захватить свой комплект инструментов.

— Возвращайтесь до 16:00.

— Непременно! — заверила Кей, не позволяя прокрасться в голос даже тени сомнения. Она по-идиотски ухмылялась, так задорно, как только могла, сидя за панелью управления древнего грузового робо-судна, космического упаковочного ящика, созданного за много лет до ее рождения, и слушая приказ отвести эту развалину на Тартар, по причинам столь опасным, что она боялась о них спрашивать.

— Без проблем, — повторила она невидимке, мысленно проверив время. Было 04:55:07. — Я вернусь обратно к первой полувахте.

Выбравшись из кресла, прежде чем бесплотный голос успел изменить свое решение, она полезла через дебри упаковки к переходному шлюзу, на ходу натягивая шлем и с отвращением вдыхая застоявшийся противный воздух из старого рециркулятора. Проскользнув через шлюз, она выбралась из системы стабилизации на открытый швартовочный порт, находящийся на основной оси корабля. Приказав ботинкам не скользить, она вышла, чтобы постоять на пустом швартовочном кольце, окруженном вакуумом и звездным светом — при полном параде, только вот деваться некуда. Она лишь хотела убраться с корабля, пока кто-нибудь не вмешался и сделка не полетела к черту. Глупо, конечно, поскольку переговорник все еще у нее в ухе и бесплотный голос в любую минуту может расторгнуть договор или потребовать, чтобы Кей сделала все с завязанными глазами, на что она, по идее, должна счастливо согласиться. Но она не собирается медлить ни наносекунды. Что тут обсуждать? Ей предложили больше денег, чем какому бы то ни было пилоту, за управление кораблем: то, что она умела делать с шести лет. Кей согласилась. При этом она решительно отказывалась думать о риске, последствиях или очевидной опасности. Правда, и выбора у нее не было.

Включив переговорник, она обыскала радиосеть, прослушивая частоты, наскоро пробегая от одной волны к другой, выискивая того, кто бы мог ее подвезти, отвечая всякому, кто пожелал с ней поговорить, сообщая всем, кто ее слушал, что она «застряла на Кладбище» и просит подбросить ее домой.

Перед ней раскинулась одна из самых потрясающих картин освоенного человеком космоса: туманность Ориона, видимая вблизи — гигантские пальцы светящегося газа, увенчанные рождающимися звездами, которые были заметны даже на фоне ярких огней скопления Дауна: тысячи солнц, столпившихся всего в десятке световых лет, полыхающих ей в лицо из мрака. Звездная туманность нависала над ней, простираясь почти до ее ног, где резко отсекалась изогнутыми песочно-коричневыми верхушками облаков гигантского кольца газа, в полумиллионе кликов «под» ней. Это и был Тифон, гигантский мир, относящийся к планете Юпитер, которая все вбирала в свою орбиту, окруженная огромными серебристыми кольцами, занимавшими полнеба. По местному выражению, опускаться в крутую гравитационную яму Тифона означало «идти вниз», все остальное во Вселенной было «наверху». Где-то «внизу», там, между нею и кольцами, вращался Тартар, самая отдаленная луна, серный вулканический комок, окутанный исходящей от поясов Ван-Аллена радиации, где одновременно царили ледяной холод и бьющий из кратеров жар, где не было ничего и где по какой-то непонятной причине крайне нуждались в корабле и его команде шимпов. Нуждались настолько, что были готовы взять пилотом даже ее — признак практически самоубийственного отчаяния с их стороны… или невероятной глупости. Но кто такая Кей, чтобы задавать ненужные вопросы и испытывать свою удачу?

Улыбаясь в нашлемную камеру, она воображала людей, с которыми только что говорила: мамин биочип в черепе позволял ей видеть образы, проецируемые непосредственно в ее оптические мозговые центры, поэтому она могла читать по лицам. СС-8879442 находился на орбите Кладбища, парковочной пристани для кораблей без груза и безвоздушных остовов, скопившихся на краю тифоновых поясов Ван-Аллена. Команды спасателей, сборщики мусора, ремонтные бригады, контрабандисты и торговцы антиквариатом — все посещали Кладбище, пусть и нерегулярно. Именно к ним она сейчас и обращалась, терпеливо умоляя помочь, пока старый материнский рециркулятор упорно трудился, перегоняя воздух. Наконец она нашла парня, который показался ей подходящим. Толстый дружелюбный оператор буксира, пообещавший захватить ее при условии, что она уплатит за свой вес. И поскольку Кей почти ничего не весила, предложение показалось выгодным. Хотя жаль, что ей не попалась женщина.

Приготовившись к ожиданию, Кей передернула плечами в своем чересчур большом скафандре и прислушалась к натужно гудевшему рециркулятору. Когда стоишь на оси вращения, кажется, что весь корабль кружится вокруг тебя, на самом же деле ты в стабильном положении относительно звезд и смотришь прямиком на Бетельгейзе. Но интереснее всего Тифон, полыхающий в полуфазе, со своими гигантскими кольцами, такими огромными, что их нельзя охватить взглядом. Она поискала Тартар, но крошечная луна была слишком близко и затмевалась яркими кольцами. Теперь Кей станет настоящей судовой крысой, причем окажется достаточно близко, чтобы поточить о кольца свои коготки.

Время 05:37:42. Ожидание тянулось бесконечно и действовало на нервы. В космических путешествиях слишком много времени тратится впустую. Кроме того, ей не нравился звук рециркулятора: если он скиснет, у нее останется всего лишь небольшой резерв, прежде чем скафандр выйдет из строя.

Вернувшись в Сеть, она поискала другие возможности и наткнулась на сенсорное объявление канала 3V, рекламирующее курортный аэростат в верхней атмосфере Тифона. Плавая, словно громадный прозрачный пузырь диаметром в несколько кликов, аэростат свисал с гигантского шара с подогретым водородом, парившего среди коричневых облаков гидросульфида аммония, во многих сотнях кликов от серовато-белого моря облаков водяного льда. В защитной оболочке аэростата находился мир свободных форм, где неземной красоты создания порхали между парившими над землей деревушками на прозрачных крыльях или воздушных велосипедах. Для ребенка, выросшего в клетушках и коридорах, это была волшебная страна.

Она слилась с объявлением и помчалась на воздушном велосипеде; непривычно освежающий ветерок струился по лицу прохладным потоком ощущений. Она вертела педали, огибая суда, прогулочные баржи и красочные дома, плывущие, как распустившиеся цветы, вместе со своими висячими садами и посадочными площадками на крышах. Аэростаты применялись первыми поселенцами, осваивающими Океанию и внутренние миры, а затем пришли и на Тифон, в качестве закрытого жилого пространства во внешней системе. Добыча льда и освоение земли позволили колониям, разбросанным вокруг Тифона, жить на одних местных ресурсах и пользоваться преимуществом силы тяжести: не все могли перебраться в чудесные новые внутренние миры.

Пролетев сквозь радуги водопада, Кей заскользила по поверхности теплого озера, ощущая на ногах брызги и не боясь разбиться: ведь это всего лишь рекламное объявление! И чтобы доказать это, она отъехала и, сделав идеальное сальто, плюхнулась в воду.

Кей поплыла, уже не на велосипеде, а совершенно обнаженная, в одних только ластах, очках и с дыхательным аппаратом. Теплая, насыщенная кислородом вода превратила ее в морское существо, резвящееся над залитым солнцем песком вместе со стайками крохотных серебристых рыбок, плывущее безо всяких усилий…

Неожиданно она оказалась на прежнем месте и в своем мешковатом скафандре. Разогретые ноги, непривычные к резким движениям, все еще слегка подергивались. Скафандр подал сигнал, когда к порту причалил буксир. Прибыл ее транспорт. Очистив швартовочное кольцо, она подождала, пока шлюзы не состыковались, а потом ступила на буксир и с удивлением заметила, что он безупречно чист. Неплохой знак.

— Добро пожаловать на борт, — приветствовал ее оператор со своего командного места. — Снимай шляпу и садись.

У нее оставалась обычная доля секунды, чтобы решить, безопасен ли мужчина, пока люк переходного шлюза медленно закрывался и корабли готовились разделиться. Что если этот тип набросится на нее? Может, стоит вернуться? Попробовать найти другой транспорт?.. До сих пор чутье ее не обманывало, поскольку за сотни рейсов с ней ни разу ничего уж очень страшного не случилось… Этот парень имел внешность добродушного неряхи, что совсем не соответствовало чистой кабине. Однако нрав, судя по всему, у него был сговорчивый и покладистый. В его пользу говорило и то, как истово он следил за своим на кораблем.

Кей немного расслабилась, когда шлюз с легким щелчком закрылся за ней: на беду или на радость, но она уже была на борту буксира.

— Спасибо, — жизнерадостно откликнулась она, стягивая шлем, — это не помешает.

И воздух здесь оказался чистый — не вольный, как на аэростате, но рециркулятор у него неплохой, сразу понятно. Кей опустилась в кресдо второго пилота и пристегнула ремни.

— Откуда ты? — спросил парень.

Отстегнув перчатку, она засучила широкий рукав скафандра и показала татуировку: К-9251949 — номер, присвоенный ей в приюте.

— Значит, у тебя нет родных? — спросил он.

— Только мамйн дядя Лайл.

Который не знал о существовании племянницы, пока она сама не нашла его.

— У него свой корабль, но не такой красивый, как у вас, — сообщила Кей.

— Да что ты, это всего лишь корыто, — с сожалением улыбнулся великан.

— Зато вы хорошо за ним присматриваете. — Она не скупилась на комплименты. — У двоюродного дедушки Лайла в кабине такое творится!

Добродушная улыбка парня стала еще шире.

— Что это за корабль, с которого я тебя взял?

Девушка пожала плечами:

— Просто искала работу. Название узнать не успела, — соврала она.

— Какую работу? — продолжал допрашивать капитан, вопросительно изогнув брови.

Она не вдавалась в подробности транспортировки на Тартар, прекрасно понимая, что дело нечисто и наверняка связано с нарушением закона, иначе только идиоты наняли бы такую, как она. Приглашать недипломированного пилота — рисковать кораблем. Словом, груз до того опасный, что лишь отчаявшийся подросток способен транспортировать его, не задавая лишних вопросов.

Кей снова пожала плечами.

— Говорю же, не знаю. Лучше скажи, трудно управлять посудиной вроде этой?

— Нетрудно, — рассмеялся он. — Метишь на мое место?

— Точно!

Она начала задавать дурацкие вопросы насчет тонкостей орбитальных полетов, вызывая его на откровенность, заставляя рассказывать о проблемах буксировки, спасательных операциях, сплетнях контрабандистов, семейных неурядицах. Он показал ей счастливо машущие голограммы трех жен и семерых ребятишек. Когда беседа увяла, она погрузилась в свои мысли, прыгнув на борт нового сенсорного объявления и уплыв на звездном лайнере за пределы системы. Кей скрывала свое отсутствие за приветливой улыбкой.

Звездный лайнер «Артемида», куда приглашала реклама, был построен для развлечения межзвездных путешественников. Бары, казино, салоны и прогулочные палубы, а также полая сердцевина, где увитые зеленью балконы образовывали почти вертикальные отвесы, находившиеся, казалось, на расстоянии многих кликов друг от друга и замыкавшие в себе виртуальное пространство, наполненное спиральными трассами и водопадами. Пассажиры могли ступить из террас своих гостиных прямо в голограммные ландшафты, менявшиеся еженедельно: даже дорога в излюбленное кафе становилась приключением. Все, что угодно, лишь бы побороть скуку долгих месяцев путешествия.

Она занялась виндсерфингом, время от времени возвращаясь к действительности, чтобы проверить, изрекает ли ее спутник что-то важное. И каждый раз, когда она покидала виртуальный мир, реклама «Орион Лайнз» упорно напоминала, что звездолет «Артемида» приближается к орбите Тифона, последней остановке внутри системы, и что ИМЕЮТСЯ СВОБОДНЫЕ МЕСТА для пассажиров. О, как ей хотелось полететь туда, как она желала оказаться на этом сказочном лайнере, но у нее даже не было денег добраться до Кладбища и обратно!

И тут поездка закончилась: пилот буксира объявил, что они уже в Центре. Поспешно отстегнув ремни, она извинилась за то, что всю дорогу ловила ворон.

На полукруглой станции было пришвартовано несколько кораблей, что придавало Центру вид колеса без обода с кучей выломанных спиц. Дом, милый дом. И пора расплачиваться. Пилот вычислил стоимость ее массы, вручил блокнот, чтобы она могла проверить цифры. Они совпадали: приходилось полностью опустошить кредитную карточку. На обратную дорогу ничего не оставалось.

Ее палец нервно дрогнул над итоговой цифрой.

— Эй, детка, — тихо спросил пилот. — Тебе уже исполнилось шестнадцать?.. Хочешь сэкономить?

— Еще бы, — медленно протянула она, разжав пальцы и позволяя блокноту выплыть из ее руки. Ей во что бы то ни стало нужно сохранить деньги, чтобы возвратиться на Кладбище. Можно, конечно, послать этого парня куда подальше, но еще не известно, окажется ли следующий хоть вполовину таким же симпатичным, как он. Кей научилась распознавать «любителей детишек» с первого взгляда, но этот тип, кажется, не из таких. Он просто посчитал ее «славной малышкой» и захотел получить свое немного раньше положенного. Дьявол, да с первого взгляда было понятно, что она ему понравилась, хотя его способ выражать свои чувства граничил с криминалом.

— Кстати, откуда у тебя этот скафандр? — спросил пилот.

— Он принадлежал моей маме, — только и обронила она.

— Она была специалистом по вакууму?

— Нет, пилотом, и избороздила половину галактики.

Кей наградила капитана буксира самой теплой, самой ослепительной улыбкой из своего репертуара.

— Ма родилась на Альфе Центавра, совсем недалеко от Старой Земли, и это ее скафандр. — Она не упомянула, что мать так и умерла в нем. — Это все, что она мне оставила.

Не совсем так: биочип, имплантированный в ее череп в самом раннем детстве, тоже был оставлен ей — вместе с деньгами на операцию.

— Так твоя ма умерла? А как насчет отца?

— Донор спермы, — жизнерадостно поведала Кей. — МСС-789439-Х18.

— Значит, ты сама по себе?

— Точно, — заявила она с таким видом, будто другой доли не желала.

— Так сколько же тебе лет?

— Шестнадцать, — солгала она, чтобы он не слишком расстраивался.

— Земных? — подозрительно допытывался он.

Она с готовностью кивнула.

Привыкшая отключать участки мозга, Кей перевела себя в автоматический режим, послав сознание в очередной визит на борт «Артемиды» — на этот раз никакого виндсерфинга или виртуальных приключений. Всего лишь отдых у перил террасы в висячих садах лайнера. Откуда-то доносится музыка, в темном воздухе пахнет жасмином, пока голографические светлячки призывно подмигивают друг другу.

Кончилось тем, что капитан буксира еще и приплатил ей.

Чтобы отвлечься от жажды и импровизированного собеседования в качестве кандидатуры на жену № 4, Кей пыталась определить свои шансы. Если смотреть в глаза жестокой правде, она связалась с прожженными преступниками, надеявшимися получить прибыль от путешествия на Тартар. К счастью, они не скупились, и свое она заработает, поскольку Тартар подтвердил: деньги переведены на ее имя, а значит, вместо виртуальных развлечений ей предоставляется шанс улететь куда-нибудь на самом деле. Более того, как ни ворочала она мозгами, вывод получался один: нанимателям попросту нет никакого толку ее убивать. Если они собрались взорвать корабль, чтобы получить страховку, то какой идиот застрахует нелегальное контрабандное судно с несовершеннолетним пилотом? Нет, они хотели переправить шимпов и корабль на Тартар по какой-то своей причине, веской причине. Поэтому и нашли дешевого пилота, который к тому же ничего не знает и не сможет свидетельствовать против них, кем бы они ни были. Отделаться от нее легко, но обреченной ее тоже не назовешь. И вряд ли даже самые закоренелые преступники могут поступить настолько жестоко.

Протискиваясь мимо измученных семейств, расположившихся в коридорах, она добралась до своей камеры хранения и увидела развалившегося перед ней пожилого бритоголового вакуумщика, тощего, изможденного, вонявшего охлаждающей жидкостью, частенько используемой в иных целях, поскольку было точно известно, что отравиться ею нельзя. Кей наклонилась и тряхнула его за плечо.

— Эй, старина, проснись, мне нужны мои вещи.

Единственный зрячий глаз лежавшего приоткрылся. Рабочий уставился на нее. Вопросительная гримаса сменилась кривой улыбкой.

— Кей! Я молился, чтобы ты вернулась…

Девушка устало усмехнулась.

— И вот я здесь.

— Где ты была? Никто не знал, куда ты подевалась. Словно исчезла из Центра.

Ее заветнейшая мечта.

Кей вздохнула и присела рядом с ним.

— Меня действительно не было в Центре. Летала на Кладбище смотреть корабль.

— Какой корабль? — запаниковал он. — Ты не можешь покинуть меня! Ты мой ангел, единственное прекрасное создание, которое я вижу каждый день. Если ты улетишь, тогда все…

В доказательство своих слов он ткнул рукой в темное жерло прохода.

Да, будущее не из светлых, и именно поэтому она такого не желает.

— Послушай, — прошептала Кей, — у меня хорошие новости, только это тайна.

— Какие новости? — по-прежнему настороженно осведомился он.

— Обещай держать все в секрете, — настаивала Кей. — Я нанимаюсь капитаном.

— Черт, девочка, да это чистое безумие!

— Конечно! — Она жизнерадостно закивала. — Наверняка это преступники… Двигатель на антиматерии, команда из супершимпов. Моя команда. Звучит страшновато, не так ли? И я хочу, чтобы ты полетел со мной в качество суперкарго. Ну, что скажешь?

Он ответил благодарным, ошеломленным взглядом.

— Ты и в самом деле мой ангел. Мой золотой ангел!

Она засмеялась, впервые за Бог знает сколько времени. Наверное, за целую вечность.

— Тогда шевелись, старина. Это говорит капитан Ангел!

— Есть, сэр!

Он с трудом поднялся:

— Куда мы направляемся?

Кей изогнула светлую бровь:

— Для тебя это так важно?

Он тоже рассмеялся, печально покачивая бритой головой.

— Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

— Дело опасное, — призналась Кей.

— Опасное? — удивленно протянул он. — Подумаешь, всего-навсего наняться на неизвестный корабль с недипломированным несовершеннолетним пилотом, чтобы лететь черт знает куда! Какой же это риск?

Она снова рассмеялась.

— Что же, в твоем изложении это звучит вовсе не так уж плохо. Будь готов к первой полувахте.

— Лучше умереть в космосе, чем жить в коробке, — напомнил он, важно подняв скрюченный палец.

— Еще бы!

Кей приложила большой палец к замку, и дверь камеры отскочила. Он всего лишь спал в коридорах. Это она жила в коробке.

Кей протиснулась в свою трехметровую камеру и там, в темноте, как куколка, превращающаяся в бабочку, сбросила материнский скафандр, а за ним и пропитанные потом майку и штаны. Найдя на ощупь холодильник, она вынула пакет воды, разорвала оболочку из фольги и напилась. К следующей полувахте она уже набросится на корабельный рацион и впервые в жизни будет есть и пить, сколько захочет.

Теперь же она испытывала только опустошение. Свернувшись клубочком в темноте, она дала себе волю и тихо плакала от одиночества и боли, которые никогда не покидали ее.

Кей думала о своей умершей маме и о папе, доноре спермы — 789439-Х18. «XI8» означало, что ей сообщат его имя только в день восемнадцатилетия. Он не хотел встречаться с дочерью-малолеткой. Такая она ему не нужна. Еще пять лет. Какого хрена?! И как она, спрашивается, должна выживать до этого срока?

Единственным шансом выбраться отсюда был биочип, вживленный в детстве в ее череп. С ним она могла пилотировать любой космический корабль. Мамины файлы были достаточно велики и постоянно обновлялись сами собой, давая Кей весьма причудливое воспитание. Сколько еще трехлеток имели такого «невидимого друга»? Рожденная в космосе девочка не могла позволить себе оглядываться назад. На Тартаре вряд ли хуже, чем здесь, а деньги, полученные там, могут перенести ее куда-то еще. По крайней мере, она на это надеялась. Ее наниматели сэкономят целое состояние на жалованье настоящего пилота. Вряд ли они убьют ее, чтобы заграбастать ту ничтожную сумму, которая ей положена.

Не верится.

А вдруг захотят заставить ее замолчать?

Возможно.

Но лучше умереть в космосе, чем жить в коробке.

Она закрыла глаза, возвращаясь на звездный корабль «Артемида», чтобы потанцевать в низкогравитационном салоне с красивыми голо-графическими офицерами в шикарных мундирах «Орион Лайнз».

Движения и музыка скоро убаюкали ее. Одна поездка на Кладбище — и она получит собственный корабль. И тогда держись, Вселенная!

«Мисс Бихейвин»

Вторая полувахта 18:54:33. Переход на Тифон при постоянном «g».

Соединенная с рабочей станцией сверхпроводящим кабелем Хейди Ван Дер Граф смотрела в виртуальное пространство, наблюдая, как две скошенные маленькие луны катятся друг к другу. Кабель включался на затылке в микророзетку, скрытую волосами естественного розового цвета. Два пытавшихся столкнуться спутника были охранными лунами Аэтной I и Аэтной II, усеянными оспинами диаметром в сотню кликов. Они вращались по концентрическим орбитам, в сорока кликах от внешнего края от A-кольца Тифона. При орбитальном разделении в пределах их средних диаметров они почему-то стремились врезаться друг в друга, и Хейди старалась поместить пассажиров «Артемиды» у самой точки столкновения.

— Корабль с бортовым номером ноль-четыре-четыре-двадцать похож на контрабандиста.

Хейди весьма нелестно подумала о своем боссе, уже успевшем увидеть корабль, огибавший кольца и направлявшийся к Тартару, слишком старый и медлительный, чтобы доставить неприятности. Работа Хейди заключалась в том, чтобы упредить события. И теперь она чувствовала себя так, словно ее голова, прочно сидевшая на плечах, вот-вот готова принять неверное решение, причем непонятно почему. Да, она здесь новичок, ведь Хейди никогда не служила на шикарном звездном лайнере.

Но хуже всего, что у нее шокирующе розовые волосы, зеленые глаза и ямочки, играющие на щеках, когда она улыбается. И что с того? От этого она глупее не стала, а уж идиоткой ее никто не назовет; напротив, она уже может вымучить несравненные виртуальные эффекты из комплекса банальных скучных схем «Артемиды».

Из динамиков послышались восхищенные возгласы: это Хейди дала электронное увеличение маленьких лун. Техника, которой она пользовалась, давала возможность близко показать поверхности Аэтны II. Пассажиры сгрудились в салонах и гостиных, настроенных на канал 3V, и увидели самих себя, взирающих на безвоздушную поверхность луны. Поразительная картина! Серебристое A-кольцо Тифона поднималось прямо над изрытым оспинами горизонтом, вставая ребром, почти разделяя надвое огромный неоновый пузырь туманности Ориона. Взошли уже шесть лун. Океания, самый большой спутник Тифона, висела бледно-голубой жемчужиной среди раскаленных молодых звезд скопления Дауна. И все купались в синтезированном аккомпанементе «Симфонии Плеяд» Ареты Чоу. Неплохо для новичка! В ее контракте с «Орион Лайнз» было сказано: помощник по связи, второй класс, но Хейди считала себя настоящим мастером виртуальных эффектов, художником, который использовал космос вместо палитры и музыку вместо кисти.

Начальство — очевидно, нимало не впечатленное — ворвалось в музыку сфер и повторило идиотскую информацию относительно контрабандиста.

— Название корабля — «Мисс Бихейвин», двигатель на антиматерии, грузовое робосудно, место назначения — Тартар.

Хейди выругалась про себя, проклиная своего шефа, главного помощника по связи Мартина Де Рутера. Напыщенный осел! Какого черта он прерывает работу своими указаниями, вдребезги разбивая создаваемое ею настроение! Заткнись и наслаждайся шоу!

Она отчаянно нуждалась в успехе. Нужно показать, на что она способна. Пусть «Орион Лайнз» знают, кого заполучили!

Вдали медленно поднялась Аэтна I. Размером побольше и кажущаяся зловещей в своем величавом появлении луна нацелилась прямо на меньший спутник, постепенно набирая скорость. Испещренная кратерами поверхность, казалось, заполнила все небо. Миллионы тонн острых камней и навеки вмерзшего в почву льда валились прямо на Аэтну II. Зрелище не для слабонервных, даже на канале 3V. Полное впечатление того, что сейчас очутишься в самом центре столкновения. Сердца тревожно бились. Музыка нарастала в плавном крещендо, по мере того как пассажиры готовились к испытанию, обнимая любимых и забиваясь глубже в кресла. Тревожное дыхание доносилось из динамиков. Момент сердечного приступа. Катастрофа надвигалась прямо на них, пугающая, неотвратимая.

Но в последнюю секунду космос словно сжался. Аэтна I и Аэтна II сделали изящное сальто. Всего миг назад они оказались так близки, что можно было разглядеть валуны на поверхности Аэтны I. Мгновение спустя Аэтна II обернулась вокруг своей оси, поменявшись орбитами с Аэтной I, — танец, который две луны исполняли неизвестно какое количество веков, находясь на внешней кромке А-кольца Тифона.

И вместо того чтобы стать свидетелями сокрушительного столкновения-, пассажиры обнаружили, что растерянно взирают на бескрайние многоцветные верхушки облаков, пока Аэтна I уплывала в космос. Широкие коричнево-желтые полосы гидросульфидов аммония прочертили лицевую сторону газового гиганта, колеблемые белыми штормовыми вихрями, размером больше иных планет, сплетавшимися друг с другом поперек колоссального диска, охваченного серебряными кольцами, непредставимо гигантскими и ошеломляюще неожиданными.

Потрясенное молчание сменилось радостными воплями и оглушительными аплодисментами. Капитан Тейлор снизошла до того, чтобы лично поздравить подчиненную по переговорнику. Ее примеру последовал главный помощник. Теперь Де Рутер на время отцепится от Хейди.

Увы, не повезло. Главный помощник немедленно взял управление на себя, передав по закрытому каналу:

— Папочка выступит на бис.

— Почему?

Хейди ненавидела мужчин, называющих себя «папочками». Еще одно доказательство, что у босса не все дома. Ей хотелось продолжать, прорваться прямиком через верхушки облаков к аэростатам, плававшим в верхней атмосфере Тифона и отделявшим пустую бесконечность космоса от безбрежной облачной равнины окольцованной планеты.

— Сама увидишь. Смотри и учись.

Ну да, как же!

Передав управление, Хейди обругала Де Рутера последними словами. Какого черта он обращается с ней, как с практиканткой?! Да, здесь она новичок, но ее представление, наверное, чего-то стоит!.. И все это она придумала сама!

Что ж, пусть босс попробует сделать лучше.

Она увидела, как Тифон исчез, заслоненный звездным пейзажем. Изображение росло. В центре звездного поля оказалась «Комета Центавра», донельзя дряхлая, безнадежно устаревшая, со своей круглой герметичной кабиной и жалким двигателем на антиматерии. Место назначения Тартар, предполагаемый контрабандист. Ну и что?..

Хейди видела, как ползет вниз рейтинг интереса публики в гостиных. Сенсоры поймали посторонние разговоры в салоне L-палубы. Хейди ехидно ухмыльнулась. Что же, не всем удаются хиты! Люди ищут новых развлечений, игнорируя виртуальные эффекты Де Рутера. Скука — вот проклятие космических путешествий. Двигатели с высоким ускорением так и не смогли стереть безумные расстояния между звездами, но люди по-прежнему стремились к ним, даже если это означало месяцы добровольного заключения на корабле. Все гостиные и салоны «Артемиды», специально приспособленные к такого рода путешествиям, были подключены к каналу 3V. Плюс палуба с бассейном и палуба отдыха. Еще одна палуба — специально для детей. Виртуальные шоу нон-стоп. Голографические спектакли и игорные аркады. Словом все, чтобы световые годы летели незаметно.

Хейди отключилась. Ее биочип позволял знать происходящее без подключения к рабочей станции. Она использовала корабль для получения изображений и ускорения сигналов, но кристалл в черепе превращал мысли в действия. Она пошарила по столу в поисках наркопалочки. Мерзкая привычка, но ведь нужно как-то снять напряжение…

Она резко вдохнула, и палочка зажглась сама, наполняя легкие наркотическим дымком.

Плохо, что она проделывает все это в церкви.

Ее гостиная была настроена на солнечный летний день, и по 3V предлагалось изображение интерьера Да Мескиты, огромной мечети, выстроенной калифами Кордовы и превращенной после изгнания мавров в христианский собор. Красочные колонны и арки, заимствованные из римских храмов, исчезали в виртуальной перспективе. За затейливой резной аркой, скопированной с михраба, молельной ниши, выстроенной Хакамом II, плескалась душистая вода в залитом солнцем мраморном бассейне дворика Львов Альгамбры. Хейди носила шелковые гаремные шаровары, чтобы соответствовать декору. Ноги в шлепанцах покоились на каменных плитах, отполированных коленями пилигримов. Не Сикстинская капелла, разумеется, но Хейди называла это домом.

Глядя в иллюзорное пространство, она жадно втягивала дым и втихомолку наслаждалась своим успехом. «Орион Лайнз», должно быть, в полном восторге. Хейди — это что-то!

Она еще раз прослушала аплодисменты. Наплевать! Сколько бы Де Рутер ни рычал на нее, она устроилась в своем уютном мирке, как в коконе, причем на корабле, стремившемся за пределы системы. Наконец-то она увидит Вселенную, и не абы как, а на широкую ногу! И при этом ей даже не нужно спускать свои гаремные шаровары перед начальником. Громадный плюс.

Из эйфории ее выдернул вой сирены. Загасив наркопалочку, она вернулась в реальное время. «Мисс Бихейвин» передавал MAYDAY, настойчивую, непрерывно повторяющуюся просьбу о помощи.

Закрыв глаза, она отсекла изображение мечети-собора, приводя в действие биочип и уставясь в киберпространство. Экраны диспетчерского контроля показывали новый корабль, изящный, с гравитационным двигателем, выскочивший из-за Тифона на огромной скорости. Базы данных определили пришельца, как тип «Хайриу» из системы Азха. Название неизвестно. Двигатель с высоким коэффициентом ускорения. Все так и кричало — работорговец. В салонах воцарилась мгновенная тишина, точно такая же, как во время экскурсии по заповеднику, когда кто-то видит леопарда или саблезубого тигра.

Откинув розовые волосы, она поспешно подключилась к Сети. Сейчас случится нечто ужасное. К счастью, это ужасное произойдет не с ними. «Артемиде» нечего бояться «Хайриу», как, впрочем, и любого хищника из космической глуши. Энергетическая защита звездного лайнера выстоит против любой напасти. За десятилетия работы «Орион Лайнз» не потеряла ни одного корабля.

Правда, «Мисс Бихейвин» это вряд ли поможет.

«Артемида» удалялась к Тифону, направляясь к орбите внутри Границы Роше. Оттуда планировался переход между планетой и кольцами, по краю верхушек облаков. «Хайриу» и его добыча находились гораздо дальше и шли к Тартару. Работорговец покончит с грузовым робосудном задолго до прибытия «Артемиды». Любая другая помощь тем более не подоспеет.

Хейди, оцепенев от ужаса, наблюдала, как от «Хайриу» отделилась шлюпка с гравитационным двигателем и принялась проворно догонять удирающее грузовое судно. Когда шлюпка прилипла к главному воздушному шлюзу «Мисс Бихейвин», Де Рутер пустил сигнал MAYDAY по сети связи, позволив пассажирам заглянуть на борт обреченного корабля. Оказалось, что, хотя команда «Мисс Бихейвин» должна была состоять из супершимпов и компьютеров, капитаном и помощником были люди. Сигнал бедствия подавал изможденный бродяга с дрожащими руками и искаженным страхом лицом, умолявший «Артемиду» о помощи.

— Сигнал на звездный лайнер, прошу содействия… нас атакуют…

Это не обычное голографическое шоу. Это драма в реальном времени, которая буквально парализовала Хейди, замершую у своей станции и потрясенную зловещим спектаклем. Де Рутер, подключившись к бортовым камерам «Мисс Бихейвин», транслировал кошмарную сцену в воздушном шлюзе. Сирены истерически завывали. Узкий коридор наполнился пляшущими искрами, когда анэробный факел начал прорезать дорогу в корабль. Крышка неожиданно лопнула и отскочила. Из фонтана искр материализовались трехногие киборги со стальными клешнями и бронированными головами — орудийными башнями. Обезумевшие супершимпы бежали, вопя от страха, безоружные и беспомощные. Мольбы о спасении становились все отчаяннее. Хейди с трудом верила собственным глазам.

И ситуация все ухудшалась. Определив еще несколько изображений, застывших в гостиных, она включилась в их видения, наблюдая ту же кошмарную сцену с точки зрения киборга. Де Рутер считывал каналы управления работорговца: ловкий трюк. Камеры орудий выискивали перепуганных шимпов, метавшихся по кораблю в попытке избежать огненного дождя. От шимпов оставались кровавые лохмотья, а вокруг падали все новые жертвы.

Гадая, кто из пассажиров не захотел смотреть этот тир в действии, Хейди возвратилась в голографический номер «люкс» на А-палубе. К этому времени она знала всех пассажиров первого класса. Этот наглый жлоб практически не отрывался от корабельного садомазохистского канала. Сидя со скрещенными ногами на своей кровати с нулевой гравитацией, в наушниках, погруженный в действо, он вертелся и извивался с каждым новым выстрелом: рот разинут, на висках поблескивает пот, пальцы судорожно подергиваются. Нанятая на время путешествия молоденькая подружка лежала рядом. Из всего облачения на ней оставались мертвенно-черная помада и такой же лак на ногтях. Вид у девицы был самый скучающий.

Хейди включила блокиратор канала, отсекая идущий в гостиную сигнал. Юнец, грязно ругаясь, сорвал наушники и принялся лихорадочно проверять связь, потом включился снова. Его подружка ехидно ухмылялась, глядя на мучения приятеля. Хейди решила не терзать юного садиста. В конце концов, он заплатил за рейс. Пусть предается извращенным удовольствиям. Ни один мерзавец не стоит жалобы в ее досье.

Она снова вернулась к несчастному судну. С сигналами, идущими от орудийных камер киборгов, смешивался еще один ряд — от капитана работорговцев. Хейди не видела его лица — только руки и тело, поскольку смотрела на происходящее его глазами, слушала его ушами.

Легко лавируя между кровавыми останками жертв, он весело огляделся и зашагал дальше. Хейди заметила: он старался не наступать на запекшуюся кровь и внутренности шимпов. Судя по пружинистой походке и по тому, как он осматривался, Хейди могла с уверенностью сказать, что он счастлив. С правой руки небрежно свисал пистолет-автомат с разрывными пулями.

Преспокойно прошествовав на капитанский мостик, он заглушил сигналы MAYDAY. Старика размазало по переборке выстрелом какого-то равнодушного киборга. Когда работорговец встал на колени, чтобы получше рассмотреть еще дымящиеся внутренности, Хейди отвернулась.

Переключившись на камеры панели управления, она снова увидела работорговца, жизнерадостного гангстера с темными взъерошенными волосами и самоуверенным видом, небрежно обыскивавшего убитого. Сразу видно проворного неглупого мальчишку, наслаждавшегося своим занятием. Плевать ему на то, кто при этом пострадает. Его блуза была распахнута до пупка, открывая татуировку — аляповатого дракона, обвившего обнаженную грудь. «Хайриу» — это «дракон в полете» на одном из мертвых языков.

На его запястье был вытатуирован браслет из черепов — знак убийцы со стажем.

Наконец работорговец выпрямился, не удостоив взглядом кровавую кашу у своих ног. Его глаза снова обшарили помещение. Он пристально уставился на кормовую перегородку, которая, по мнению Хейди, была ближе, чем полагалось по схеме.

Подойдя, он привычно провел пальцами по перегородке. Хейди прямо-таки ощущала, как пальцы работорговца ищут щели в гладком пластиметалле. Его рука замерла. Вот оно. Хейди почувствовала невидимую вертикальную бороздку прямо под пальцами работорговца. Вместе они провели по бороздке до самой перемычки, где сварной шов был чуть шире, чем полагалось. До чего отвратно становиться одним целым с этим ублюдком!

Он позвал киборга.

Хейди переключилась на киборга. Сенсоры превратили невидимую бороздку в складочку толщиной с волос.

На той стороне мог оказаться кто угодно.

Протягивая свои клешни-захваты, киборг схватился за перегородку и потянул в сторону. Крошечная складка расширилась до трещины.

Хейди переключилась на работорговца. Нацелившись на трещину, он приказал киборгу тянуть сильнее. Глядя поверх ствола пистолета, она увидела, как перегородка расползается все быстрее. Почувствовала, как палец работорговца застыл на кнопке спуска. Первый и единственный признак нервозности.

В увеличивающейся трещине показалось девичье лицо. Голубые глаза, отрезанная бритвой челка с голубой каймой, залитые слезами щеки и уголок рта.

— Выходи! — скомандовал работорговец.

Видимый кончик губ дрогнул, но девушка не обмолвилась ни словом. Гангстер сунул ствол пистолета в трещину. Девушка сжалась в комочек, вдавливаясь в полуметровую выемку за перегородкой.

— Выходи — или стреляю.

Он не блефовал; Хейди остро ощущала готовность убивать. Она отчаянно пыталась сдвинуть его палец с кнопки, но биочип не срабатывал таким образом. Чуточку надавить, и пистолет выбросит очередь разрывных пуль, нашпиговав девушку осколками.

Панель медленно сдвинулась. Девушка, насмерть перепуганная, с пустыми глазами, так и не пошевелилась, прильнув к второй перегородке. Судя по виду, ей лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Просторный скафандр сидит мешком.

Удовлетворенно зарычав, работорговец схватил ее. Когда его рука сомкнулась на плече девушки, Хейди отключилась, не желая чувствовать, как его пальцы стискивают испуганного подростка.

Сигналы по-прежнему поступали, направленные прямо в’биочип ее мозга, но уже с меньшей интенсивностью. Подключение — вовсе не такая уж необходимость: большинство людей прекрасно живут и без этого, но иметь подключение прямо в голове… это придает некую ауру профессионализма. Сверхпроводящие соединения обостряли восприятие и экономили драгоценные наносекунды, жизненно важные для программирования 3V.

К этому времени почти весь корабль настроился на канал. Заглянув к тому типу на А-палубе, Хейди увидела, что он по-прежнему не снял наушники. Девица сидела у него на коленях: глаза закрыты, мертвенно-черные губы поджаты, голова бессильно лежит на груди нанимателя.

Хейди отключила сигнал. Пусть в ее досье появится замечание: она не позволит этой садистской мрази приходить в экстаз, питаясь страхом девчонки.

— Что вы делаете? — требовательно осведомился Де Рутер.

Хейди не ответила. Пошел он!..

Подняв наркопалочку, она вдохом вернула ее к жизни, думая о девушке, пытаясь представить, что та может сделать. А в общем-то — ничего. Бедняга пропала. Скоро ее увезут за пределы системы в трюме работорговца. Космос жесток к невезучим.

— Представите объяснительную.

«Пропади ты пропадом», — подумала она, но благоразумно не сказала этого, заметив, что сигнал на А-палубу возобновился.

Погасив палочку, она отключила биочип, встала и прошла через ворота михраба во дворик Львов. Зеленые верхушки кипарисов кивали на ветру у самой колоннады, окружавшей фонтан и мелкую чашу, поддерживаемую дюжиной глиняных львов. Андалузское солнце лило свет с синего голографического неба. Хейди уселась на одного из львов, позволяя воде литься на нее, пропитывать гаремные шаровары.

Черт, что за несчастье! Де Рутер обставил ее, сунул носом в то, чего на самом деле жаждет публика. Кому нужно искусство, когда можно получить живое действие. И какое! Реальный, невыдуманный ужас!

Она уставилась на тонкие мраморные колонны, окружавшие фонтан: голографический фасад, как и жаркое синее небо над головой, — это всего лишь способ скрыть перегородки, придать глубину и объемность псевдомиру. Реальность — иная. Реальность — это насмерть перепуганный ребенок, ставший средством развлечения пассажиров.

Но, может, Хейди преувеличивает? Возможно, у нее слишком натянуты нервы…

Звонки следовали один за другим.

Ну так что? Пусть орут, пусть сердятся, пусть упрекают. Дом там, где твоя голова, а в настоящее время голова Хейди отказывалась принимать звонки.

Едва отключался кристалл в мозгу, она становилась вполне обычной женщиной. И сейчас она намерена этим воспользоваться.

Сбросив мокрые шлепанцы, Хейди стащила шаровары, окунулась в прохладную, залитую солнцем воду, очищающую, уносящую с собой ее слезы, исчезающую в скрытых палубных стоках.

Когда она сдалась и проверила звонки, оказалось, что ее вызывают к капитану: самый верный признак власти в обществе 3V — это возможность потребовать личного появления кого бы то ни было. Хейди натянула чистую накрахмаленную униформу «Орион Лайнз», рассудив, что если не может быть счастливой рабыней, следует, по крайней мере, выглядеть соответственно роли.

Дверь каюты ушла в стену, и раскрашенные арочные проходы Ла Мескиты уступили место коридорам палубы «К», изображавшим лето в лесу. Гигантские узловатые секвойи тянули ветви к невидимому небу. Полуденное солнце зажигало изумрудные огни в листве. Птицы порхали в густых кронах. Между стволов мелькали животные. Тропинки соединяли каюты с гостиными. Пока она шла, люди приветствовали ее широкими улыбками и криками:

— Потрясающе! Вот это шоу!

Она находила подобные знаки внимания унизительными, но все же улыбалась в ответ: в конце концов, это ее публика.

Хейди была едва ли не самым низшим чином на судне, и каждый мог донимать ее словами «нужно познакомиться поближе». Она наслаждалась своей популярностью, чувствуя себя нужной и желанной, но сейчас ощутила, как все это приелось. Впрочем, улыбаться она продолжала автоматически. Ее работа была одной непрерывной жертвой развлечению. Все на службу забавам! Но при этом, Господи, она не желает иметь ничего общего с похищениями и убийствами!

Капитан Тейлор обитала на дереве, поскольку обзавелась воображаемым стеклянным домом на верхушке лиственного шатра на километровой высоте: любимое пристанище людей, страдающих клаустрофобией. Безбрежные просторы потрясли Хейди, едва дверь в коридор исчезла за ее спиной: воздух и пространство казались поистине безграничными. Птицы и голубые мотыльки порхали в солнечных лучах. Обезьянки весело перекрикивались в листве.

Недаром все гадали, каким образом капитану удалось пройти психологический тест, ибо несчастная состояла из одних нервов и истерик, что, разумеется, затрудняло ее общение с подчиненными. Правда, Тейлор нравились представления Хейди.

Вместо того чтобы стареть с достоинством, женщина прошла курс биоскульптуры, выбрав огненно-рыжие волосы и блестящую обтягивающую кожу без морщин: именно то, чего Хейди поклялась избегать любой ценой. Интересно, почему психически неуравновешенная, страдающая клаустрофобией женщина выбрала карьеру, связанную с путешествиями в космосе? Желание наказать себя?

Де Рутер уже был там, греховно красивый: результат дорогой биоскульптурной операции и зримый контраст с призрачной властью капитана.

— Это правда, что вы отключили сигнал в одной из гостиных А-палубы? — ледяным тоном осведомилась Тейлор.

Хейди честно призналась в прегрешении.

— Она новенькая, — пояснил Де Рутер, охотно извиняясь за нее и под предлогом защиты стараясь очернить. — Только что из внутренней системы и не знает, что мы намереваемся показать пассажирам настоящую глушь, со всеми ее пороками, несовершенством и тому подобным.

Он предлагал ей выход: признай свои ошибки. Пообещай быть хорошей, и «Орион Лайнз» простят. Капитан Тейлор будет только сча^ стлива благополучному разрешению неприятной ситуации.

Но Хейди, к собственному удивлению, повела себя, как последняя идиотка, встав в позу и потребовав проведения полного расследования.

— Одно дело — глушь и задворки Вселенной, но совсем другое — быть пособниками налета, грабежа, похищения и убийств.

— Пособниками? — потрясенно ахнул Де Рутер. — Вы это серьезно?

Еще один шанс отступить. Но Хейди не схватилась за него:

— Вполне! Вы знали о появлении работорговца и не предупредили грузовое судно…

Де Рутер глянул на Тейлор, которая выглядела так, словно была готова заползти в первую попавшуюся дыру… если бы не смертельный страх перед замкнутым пространством. Обычно Хейди вела себя крайне предупредительно по отношению к Тейлор, но не из боязни репрессий. Просто не могла заставить себя добавлять лишние треволнения к тем, что превращали беднягу в комок нервов. Но сейчас из нее так и сыпались обвинения:

— Это все равно что быть соучастником преступления…

— Всего лишь здоровое рабочее чутье, — вздохнул Де Рутер.

— Рабочее чутье? — ошеломленно пробормотала Хейди.

— Разумеется, мы знали о приближении работорговца, — кивнул он, глядя на Тейлор. — Наша обязанность отслеживать все передвижения посторонних судов.

— Но предупреждение…

— Ничем не помогло бы «грузовику», — заверил Де Рутер. — Кроме того, работорговцам стало бы известно, что мы взломали их коды управления, а это угрожало бы безопасности наших пассажиров.

Тейлор поспешила защитить подчиненного, видя при этом возможность самой отделаться от проблем.

— Действительно, мы не можем рисковать жизнью и здоровьем пассажиров!

— Поверьте, там, за пределами нашего корабля, нет невинных жертв. Грузовые робосудна класса «Комета Центавра» не перевозят пассажиров. Это контрабандисты, судовые крысы. Все, находившиеся на борту, нарушили закон.

— Даже шимпы?.. И к тому же вовсе не обязательно транслировать происходящее, превращая погром в развлекательный спектакль!

— Мы просто передавали информацию. Не более того, — парировал Де Рутер с таким видом, словно оказал обществу благодеяние. — Наши пассажиры платят за то, чтобы увидеть Вселенную. Уберите все трагедии, и они с таким же успехом могут оставаться дома.

— Нельзя приукрашивать космос, — твердо добавила Тейлор. Весьма сильное заявление со стороны женщины, превратившей каюту в дом на дереве. — Кроме того, наши съемки могут послужить уликой против работорговцев, когда тех поймают и притянут к суду.

Да, как же, притянут!

Хейди уставилась на них. Тут что-то не так. Совсем не так. Зачем работорговцу нападать на ничтожную судовую крысу? И прямо на глазах у десятков пассажиров и членов команды «Артемиды». Вряд ли это совпадение. Но стоит ли сообщать об этом Тейлор, боявшейся леса и предпочитавшей любоваться верхушками деревьев?

Хейди и Де Рутера благополучно отпустили.

Деревья Тейлор исчезли, сменившись имитацией звездной ночи на улице Грез в Блиссе. Счастливые голограммы кружились в окнах ночных клубов и дворцов утех из стекла и неона, танцуя под томную музыку, вызывавшую неукротимую жажду двигаться в такт. Смех и восторженные визги доносились из аркад наслаждения.

Де Рутер стиснул руку Хейди легким властным пожатием. Что же, он не только ее начальник, но намного выше и сильнее, и смотрел главный помощник на нее сверху вниз в буквальном смысле… Что поделать, она мала ростом, да еще эти дурацкие розовые волосы…

— Послушайте, — начал он, — никому не нравится то, что произошло с грузовым робосудном.

Хейди полоснула его возмущенным взглядом. Да неужели? Сам-то он прямо-таки наслаждается происходящим. Хейди чувствовала его едва скрываемое возбуждение. Его заводили даже разговоры на эту тему. Она знала, что приводит людей в восторг (это, в конце концов, ее профессия), а разгадать Де Рутера легче легкого. Он каким-то образом связан с работорговцами; возможно, платит «Хайриу» за спектакль. А может, помог разыскать добычу. Иначе с чего бы мощному, хорошо оборудованному судну связываться с каким-то жалким контрабандистом? Разбой и похищение людей считались тяжелейшими преступлениями. Непонятная история, не говоря уже о дурной славе, которую приобретали «Орион Лайнз» из-за отказа помочь несчастным. Тейлор, правда, была вне подозрений: у нее просто духу не хватило бы для незаконных сделок с преступниками.

— Вы безупречны, — заявил босс, ощупывая ее плоть под тонкой тканью, — но недостаточно агрессивны, чтобы пробиться на самый верх. К счастью, я могу вас кое-чему научить.

Он привлек ее к себе.

— Мы с вами могли бы неплохо провести время, что скрасило бы ваш досуг.

Вместо того чтобы стряхнуть его руку, Хейди расплылась в сладчайшей улыбке.

— Почему бы мне не подать в суд на вас за сексуальные домогательства? Тогда бы мой досуг был оплачен на пару лет вперед.

Пальцы Де Рутера застыли. Рука опустилась.

— Считайте себя свободной от обязанностей, пока мы не найдем замену на Тифоне.

— Считайте себя омерзительно сдвинутой по фазе сволочью, — облегчила наконец душу Хейди, понимая, что терять ей нечего.

Ловушка для туристов

Средняя вахта 00:00:01. Эллиптическая орбита в пределах Границы Роше на Тифоне.

Оказавшись безработной, Хейди заказала себе пятизвездный виртуальный отпуск, предполагая, что ее контракт выкупят и заставят сидеть на Тифоне, позволив судиться сколько угодно почти без всякого шанса выиграть дело. Ну а пока она наслаждалась отдыхом, предоставленным персоналу. Выбросив из головы «Артемиду», она превратила себя в марсианскую принцессу. Теперь она почти всерьез считала себя королевой Хейди Гелиумской, разодетой в шелка и золото и правящей половиной планеты. Она предвкушала долгие ленивые дни на Марсе, на борту личной воздушной барки. О, Хейди сможет делать, что пожелает, исправлять нанесенные обиды, карать зло, устраивать празднества, не боясь последствий… Идеальный бальзам для расстроенных нервов и раненой души.

Она начала с воздушного маскарада под яркими звездами, послав трепет давно забытой музыки через жаркую марсианскую ночь. Здесь звучали мелодии древней мамбы.

В полночь, когда срывались маски под ритмы «Переодетого дьявола», одноместный флаер вылетел из ночи, проскользнул мимо патрульных судов и остановился вровень с мостиком ее увеселительной барки. Свет фонарей упал на загорелого молодого воина в боевых кожаных доспехах и с длинным мечом на поясе, стоявшего у панели управления. Королева Хейди, которую все узнавали по розовым волосам, сбросила свою черную маску, украшенную перьями, и спросила, с чем явился пришелец.

Смело спрыгнув с палубы своего крохотного суденышка на освещенный факелами мостик флагманского корабля, воин приземлился у ног Хейди и почтительно упал на колено. Стражницы-амазонки выдвинулись вперед, чтобы защитить королеву, но та повелительно подняла руку:

— Мы не боимся новостей. Говори.

Дерзко взглянув на королеву, самодовольный молодой воин ответил:

— Чрезвычайная ситуация на «Артемиде». Все отпуска отменяются.

Хейди вскочила. И вновь оказалась в каюте. Выли сирены. Случилось нечто ужасное. Она почувствовала это прежде, чем узнала детали. Выдернув контакты, она выскочила из каюты. Несчастье постигло «Артемиду» столь быстро и внезапно, что с трудом верилось в подобное. Враги захватили ангарную палубу: с помощью биочипа она видела трехногих киборгов со стреляющими головами, бросавших газовые гранаты своими щупальцами и расчищавших дорогу для суперкотов с боевыми лазерами.

Работорговцы, это очевидно! Целая армия работорговцев. Но как?!

Проверив маршрутные карты, она убедилась, что «Хайриу» по-прежнему в полумиллионе кликов от них, но быстро сокращает расстояние. К «Артемиде» причалила ее же собственная прогулочная ракета, которая привезла туристов с экскурсии на остров Фантазии в Океании. Только эти «туристы» оружием пробивали путь через ангарную палубу, стремясь добраться до полого центра корабля. Они полностью подавили охрану, способную справиться разве что с подвыпившими пассажирами. Очевидно, работорговцы захватили ракету и, причалив к ничего не подозревающему кораблю, проникли в бортовые системы, легко разгадав драгоценные коды Де Рутера. На маршрутных картах были видны три внутрисистемных корвета, но ближайший находился в пятидесяти часах от «Артемиды», так что несчастный лайнер оказался предоставлен своей судьбе.

Какой же выбор у нее? Собственно говоря, никакого. Несколько минут назад она была избалованной принцессой, которой не грозило ничего, кроме солидного выходного пособия. Теперь же она не принцесса и даже не служащая «Орион Лайнз», а будущая жертва, беспомощно наблюдающая, как убийцы растекаются по кораблю. Камеры в холле показывали хладнокровный расстрел персонала «Орион Лайнз». Мольбы о помощи обрывались на полуслове, работорговцы были безжалостны. Командная и приборная палубы уже были в их руках, а также спасательные шлюпки и посадочные модули ангарной палубы. Поймав в капкан добычу, работорговцы разбегались от полого центра корабля, охотясь за пассажирами, трясущимися от страха в салонах и гостиных, и методически уничтожали команду. Еще несколько минут, и ей в лицо глянет дуло пистолета.

С помощью биочипа открыв свой персональный файл, Хейди воспользовалась редактором, чтобы произвести необходимые замены. Прежде всего она превратила себя в пассажирку. Далее «обогатила» себя, указав в сведениях невиданные богатства: банковские счета, акции лучших компаний, межзвездные ценные бумаги и бабушку в правлении «Орион-банка». Не жалея расходов, она сделала себя достойной чудовищного выкупа, удовлетворившись сознанием того, что любой работорговец, застреливший ее, будет выброшен в космос без скафандра взбешенными сообщниками.

Что еще?.. Возраст! Она поспешно скостила себе десять лет. Сможет ли она сойти за молоденькую девушку? Придется, ибо всем известна разборчивость пиратов. Они редко забирают в плен тех, кому за двадцать, не говоря уже о тридцати. Причем, в этом случае даже выкуп не имеет решающего значения.

Хейди, подскочив, стала торопливо менять прическу: зачесала назад розовые волосы и туго сколола на затылке. Она лихорадочно дергала слипшиеся пряди, пытаясь выглядеть молодой и глупенькой. Какая гнусная ирония! И это после стольких лет стараний и напрасных попыток быть принятой всерьез!

По открытому каналу она видела, что свалка становится все ближе. Работорговцы захватывают палубы, а она меняет прически. Что за идиотский способ провести последние минуты жизни!

Удовлетворившись достигнутыми результатами, она полезла в гардероб в поисках костюма, который мог бы сойти за повседневный наряд миллиардерши. Все, имевшее эмблему «Орион Лайнз», немедленно отправлялось в утилизатор.

Работорговцы добрались до ее палубы и принялись обыскивать каюты, стреляя в тех, кто пытался сопротивляться.

Хейди поспешно выбрала топ ручной работы, спортивную юбку и туфли в тон, драгоценности — неброские, но хорошего вкуса, придавшие ей вид избалованного чада. Завершив туалет бледной помадой и лаком, она решила, что выглядит молодой, миленькой и испуганной крошкой, готовой на все, чтобы остаться в живых.

Некоторую отсрочку она, видимо, получила. Часа на два. Раньше или позже пираты разгадают обман и поймут, что у нее нет ни солидных счетов, ни бабушки в «Орион-банке», готовой заплатить выкуп. Правда, оставался ее новый возраст. Двадцатилетнюю они заберут с собой безо всякого выкупа. Но эта перспектива — хуже смерти. Но если они просмотрят кодовые файлы, которые она не могла изменить…

Хейди вздрогнула.

Зная, что работорговцы уже у двери, Хейди удалилась во дворик Львов, с его жарким солнцем и холодным фонтаном, где она плакала, когда негодяи уничтожали судно контрабандистов. Какая дура! Рыдала, как ребенок, жалея несчастных, уверенная в своем превосходстве…

Вызвав кресло, она уселась, глядя на воображаемый ряд римских колонн, скрывавших дверь каюты. Вода плескалась на мокрые камни за ее спиной.

Хейди ждала.

Сейчас 00:21:13.

Неплохо. Самое главное — выбраться из этой переделки.

Заметив мелькнувший среди колонн клочок рыжеватого меха, Хейди напряглась. Вот оно.

Вынудив себя улыбнуться, она прокляла несправедливость происходящего. Пожалуйста, только не я. Я не хочу умирать! Что такого я сделала?

Но она знала ответ. Она все сделала для того, чтобы попасть сюда. Хваталась за любой шанс, чтобы оказаться в «Орион Лайнз», с радостью повиновалась начальникам, хотя считала их безнадежными кретинами. И обнаружив, что они заодно с работорговцами, брезгливо отстранилась и поспешила уволиться, уйти в мысленный отпуск. Доверила «Орион Лайнз» благополучно доставить ее на Тифон.

И вот что из этого вышло…

Иллюзорный мир канала 3V позволил работорговцу выступить из-за колонны, появиться среди виртуальной колоннады. Настоящий великан двухметрового роста, покрытий под боевыми доспехами рыжеватым густым мехом, с кошачьим лицом, светящимися янтарными глазами, маленькими округлыми ушами и большими изогнутыми верхними клыками. Суперкот. Homo smilodon. Суперкоты объединяли человеческую и кошачью ДНК и были созданы тысячелетие назад. Несмотря на мех и клыки, он был почти человеком, обладавшим некоторыми кошачьими приметами — вроде страсти поиграть с добычей, а также полным безразличием к человеческой сексуальности: суперкотов возбуждали исключительно суперкошки в течке. Одежда, помада и новая прическа для него ничего не значили.

Он одарил девушку саблезубой улыбкой. Его руки держали боевой лазер, направленный ей в живот. Палец застыл на спусковой кнопке.

— Привет, человек. Ты Хейди Ван Дер Граф?

Да или нет? Какой ответ поставит точку на ее существовании? Успел ли суперкот увидеть ее новые данные или просмотрел список команды?

Вынудив себя взглянуть в его янтарные глаза, она бессмысленно улыбнулась.

— Признаю себя виновной.

Итак, теперь ее казнят?

Его улыбка стала еще шире. Будем надеяться, что это добрый знак.

Он кивнул своей кошачьей головой на дверь.

— Пошли.

С благодарностью приняв временную передышку, Хейди поднялась и направилась к двери. Канал 3V был отключен, и вместо летнего леса появились забрызганные кровью перегородки. Пытаясь держаться выбранной роли, Хейди переступала через тела людей, которых знала, притворяясь, что перед ней всего лишь несчастные незнакомцы: труп гида Кэти лежал поперек мертвого Лиама, умницы-компьютерщика.

Сдерживая слезы, она делала вид, будто больше всего боится запачкать кровью туфельки. Лишь бы суперкот убедился в том, что она только ходячая прическа.

На большинстве трупов была униформа «Орион Лайнз», но Хейди видела и живых пассажиров, несчастных и перепуганных, сидевших в мертвенном молчании, пока работорговцы сортировали добычу, решая, кого взять и от кого избавиться. Загнав Хейди в колодец, суперкот доставил ее на А-палубу, в каюту «люкс», где канал 3V был по-прежнему выключен. Комната представляла собой странное нагромождение пляжных зонтиков в золотистую полоску, прикрывавших гамаки ручной работы, свисавшие с голых перегородок: истинный корабль проглядывал под роскошными декорациями.

Все еще держа Хейди на прицеле, пират втолкнул ее в роскошную столовую, где тоже работал 3V. Она неожиданно очутилась на широкой дуге залитого солнцем пляжа, обсаженного пальмами, с тремя кабинами в яркую полоску и огромной резной скамьей, сделанной из плавника. Высокие темные деревянные балки отмечали уровень полной воды. На скамье и песке расселись несколько самых кредитоспособных пассажиров, которых Хейди сразу же узнала: чуть не вся А-па-луба. За них можно получить миллионный выкуп. Соня Харт, любимая звезда сенсорных фильмов, Анна Лу, двадцать с чем-то лет, соучредитель «Даун Системз», Виктория Макевой, молоденькая жена одного из владельцев «Орион Лайнз», державшая на руках двухлетнего наследника. И остатки семейства Таликов, хозяев гигантского курортного картеля на Аэзире II: подросток и дети помоложе. Рядом с ними расположилось еще одно усеченное семейство, младшая жена и двое малышей, отпрысков старших жен, оба — биотехнические наследники. В продолжение всего путешествия семейство всячески унижало младшую жену, но теперь двое маленьких перепуганных мальчишек льнули к ненавистной мачехе в поисках утешения.

На плетеном стуле, закрыв грудь руками, скорчилась Меган Калод-жановек, наемная подружка заводного садиста с А-палубы. На ней по-прежнему не было ничего, кроме черных ногтей и губной помады. Смоделированный морской бриз, очевидно, холодил обнаженную белую плоть Меган, покрывшуюся мурашками и представлявшую почти фантастический контраст с остальными страдальцами, одетыми в элегантные пижамы или вечерние туалеты. И если учесть, что, несмотря на солнце, было уже заполночь, на ум приходили детские стишки:

Дети, сидевшие на песке, почти хором пропели:

— Привет, Хейди.

Даже они узнали ее по розовым волосам.

— Хейди, что происходит? — осторожно поинтересовался старший Талик.

Испуганные лица разом обернулись к ней. Вооруженные суперкоты стояли у кабинки, скрывающей дверь в номер, но их никто ни о чем не расспрашивал. Соня Харт плакала. Виктория Макевой выглядела рассерженной. Анна Лу пристально ее изучала. Никто из них понятия не имел о новой, только что приобретенной личности Хейди. Для них она символизировала «Орион Лайнз», глас власти, надежду в обезумевшем мире.

Она решила не скрывать печальных новостей.

— Мы захвачены работорговцами с Эридана. «Артемида» полностью в их руках. Наш единственный шанс на спасение в пятидесяти часах лета отсюда.

Это по крайней мере было хоть какими-то новостями, но лица пленных омрачились еще больше.

— Что им нужно? — спросила Анна Лу, сделавшая миллиарды на постройке и создании «Даун Системз», диктующая условия «Орион-банку» и правительствам многих планет.

— У вас громадное состояние, — напомнила Хейди. — Семьи и корпорации хорошо заплатят за ваше благополучное возвращение.

Последние слова почти заглушил обвал новых вопросов.

— Сколько времени это займет?..

— Где мужчины?..

— А мой папа?..

— Что делает капитан?..

— Не знаю, — солгала Хейди. Скорее всего, они мертвы или готовятся к смерти, но у нее язык не поворачивался сказать это, особенно в присутствии детей. Анна Лу, очевидно, все поняла, откинулась на спинку стула и продолжала хладнокровно рассматривать Хейди, пытаясь отделить неприятные факты от утешительной лжи.

— А я? — тихо пробормотала Меган, деловито обгрызавшая черный ноготь. По лицу текли ручейки слез, размывая толстый слой декоративной косметики. — Я никто. У моего парня был кредит: он предлагал им кучу денег, но его все равно пристрелили.

Хейди молча кивнула, не желая вдаваться в подробности. Она, как могла, нарисовала утешительную картинку для перепуганных пассажиров: да, повсюду валяются трупы, но с заложниками все будет в порядке. Потребуется только выкуп. В конце концов, это ее работа — если не поднимать настроение пассажирам, то хотя бы удерживать их от истерики. Но Меган права: странно, почему ее не убили. Впрочем, все еще впереди. В любой момент сюда могут ворваться работорговцы и исправить ошибку, хотя Хейди в этом сомневалась. Они оставят ее в живых по причинам, о которых не хотелось думать: сразу вспоминались все омерзительные истории о работорговцах и их жертвах. Остальные могли откупиться, потратив на это целые состояния. Но только не Меган и не Хейди.

— Никого не убили, — отрезала Виктория Макевой с таким видом, словно отчитывала капризного ребенка. Очевидно, ее подняли с постели, поскольку она была в яркой шелковой пижаме. Малыш носил точно такую же, что делало его похожим на модный аксессуар. Меган с открытым ртом уставилась на Макевой в ее кукольном наряде «мамочка-сынок», не обращая внимания на крики голографических чаек, шумно возившихся над их головами. По голому белому бедру арендованной подружки тянулась кровавая полоса. Миссис Макевой яростно затрясла головой и истерически взвизгнула:

— Никто не стрелял в вашего дружка! И вообще — все живы и никого не убили!

Меган закатила обведенные черным глаза.

— Слушай, куколка, я своими глазами видела, как этот…

— Вздор, — фыркнула Макевой. — Сколько вам платят за то, что вы рассиживаете здесь голая и врете напуганным людям?

— У вас денег не хватит, — пожала плечами Меган и отвернулась, очевидно, оставив попытки просветить сильных мира сего.

— На корабле полно трупов, — настаивала Хейди, помня, как перешагивала через тела: при одном воспоминании тошнота подкатывала к горлу. — Но, пожалуйста, не будем об этом говорить. — Она кивнула в сторону детей.

— Просто смехотворно! — бесилась Виктория. — Я требую немедленно прекратить это ваше развлечение!

Развлечение? Ну конечно! Всякие ужасы просто обязаны исходить от 3V! Хейди искренне посочувствовала ей, желая, чтобы та могла покончить с кошмаром, просто переключив каналы.

— Если вы будете продолжать, — объявила Виктория, — я потребую немедленной встречи с представителем администрации!

Интересно, как это получится у Вик? За каждым членом экипажа ведется охота, как за тараканами, поэтому вполне возможно, что именно Хейди — единственный оставшийся в живых представитель команды, автоматически ставший старшим.

— У меня уже нет начальника, — дерзко выпалила Хейди.

— Абсурд! — безапелляционно объявила Виктория. — Я требую немедленной встречи с вашим непосредственным начальником.

Клиент всегда прав… Словно исполняя желание Вик, суперкоты вытолкнули из купальной кабины главного помощника по связи Мартина Де Рутера — в наручниках и с пепельно-серым лицом. Женщины и дети отпрянули и сжались. Выглядел Де Рутер жутко. Все были испуганы, но он буквально окаменел от страха. Его униформа «Орион Лайнз» зловеще выделялась среди легкомысленных нарядов остальных. Кроме того, он был здесь единственным мужчиной, если не считать суперкотов.

— Слава Господу! — воскликнула Виктория, весело захлопав в ладоши. — Теперь я требую, чтобы вы немедленно покончили с этим розыгрышем.

Де Рутер тупо вытаращился на женщину, не понимая, о каком розыгрыше идет речь. В мозгу Хейди назойливо вертелось любимое изречение бабушки: когда садишься за стол с чертом, запасись ложкой подлиннее. Де Рутер был уверен, что использует работорговцев, а на деле вышло наоборот. Хейди считала, что Де Рутер избежал возмездия, вовремя отправившись на тот свет, и сейчас испытывала смешанные чувства при виде восставшего из могилы мертвеца.

Прежде чем разговор окончательно запутался, посреди пляжа появилась голограмма. На песке стоял вооруженный работорговец, тот самый нагловатый жизнерадостный громила с темными взъерошенными волосами, которого Хейди видела на борту грузового робосудна. Homo galacticus. На этот раз его форменная куртка была запахнута, скрывая татуировку с драконом, но запястье по-прежнему обвивал браслет из черепов. Хейди ничуть не радовало его появление, даже в качестве голограммы, но лицо Де Рутера немедленно просияло.

— Гесс? — с надеждой промямлил он.

— Счастлив видеть тебя, — отрапортовал Гесс, щелкнув виртуальными каблуками. — И вас тоже, леди.

Он галантно поклонился сидевшей на скамье аудитории. Работорговец так и лучился жутковатым дружелюбием. Повернувшись к Де Рутеру, он объявил:

— Должен сказать, что вести с вами дела — одно удовольствие.

— Спасибо, — по-детски обрадовался Де Рутер. — Огромное вам спасибо…

Гесс небрежно отмахнулся.

— Увы, наша сделка завершена… но соответствующая благодарность будет помещена на ваше имя в «Орион-банк».

— О, благодарю вас, — слабо улыбнулся Де Рутер, осознав, что при разговоре присутствуют потерпевшие. — Но мы не договаривались о подобном…

— И тем не менее, — настаивал Гесс. — Вам нужно только назвать имя наследника.

— Зачем? — потрясенно осведомился Де Рутер.

— Потому что иначе деньги перейдут банку. — Гесс ухмыльнулся и приказал суперкотам: — В соседнее помещение.

И только когда коты схватили Де Рутера, тот понял, что имел в виду Гесс, и стал умолять о милосердии. Но суперкоты, ничего не слушая, поволокли его, брыкающегося и вопящего, по песку в кабину, маскирующую главную гостиную каюты. Крики внезапно оборвались. Гесс с широкой улыбкой обратился к трясущимся пленникам.

— Теперь мы можем познакомиться поближе. Гесс, командир «Хайриу», к вашим услугам.

Ответом были надсадные вопли чаек. Никто не произнес ни слова. Хейди никогда не видела, чтобы люди так боялись голограммы, красивой и улыбающейся. Даже Вики Макевой приняла изображение за реального человека и судорожно прижала сына к себе. Отведя глаза, Хейди увидела берег и море, простирающиеся в обоих направлениях, угнетающие в своей лживой открытости. Единственный настоящий выход пролегал через кабину, как только что обнаружил Де Рутер. Хейди подумала, что этой трагической сцене не хватало только пиратского барка, ожидавшего в бухте, чтобы увезти добычу.

Не получив ответа, Гесс вежливо осведомился:

— Извините, могу ли я познакомиться с Анной Лу?

Директор «Даун Системз» медленно поднялась, оказавшись высокой красоткой, с темными, широко расставленными глазами, высокими скулами, кожей цвета кофе с молоком и смоляными волосами, доходившими до пояса ее сшитого вручную жакета.

— Это я.

— Разумеется, — поклонился Гесс, от души наслаждаясь происходящим. — Вы пользуетесь вполне заслуженной славой! Даже мы на корабле применяем ваше программное обеспечение — всякий раз, когда можем его украсть. Не согласитесь ли отправиться со мной?

Он показал на кабину поменьше, рядом с той, куда отвели Де Рутера.

Анна Лу кивнула и решительно зашагала по песку. Дверь за ней закрылась. Командир Гесс пошел следом. Хейди уселась на скамью из плавника рядом с детьми Таликов и стала молча ждать, разглядывая гребни волн, сверкающих под полуденным солнцем, и припоминая конец стихотворения о Плотнике и Морже из «Алисы в Зазеркалье». Как этот стишок пугал ее в детстве, каждый раз напоминая о бедных юных устрицах, съеденных заживо! Даже теперь она цепенела от страха, сидя под жарким солнцем на воображаемой скамье, под охраной суперкота, с его рыжеватым мехом и блестящими клыками казавшегося мрачным Моржом.

Ее полузабытые страхи внезапно воскресли, потянувшись из детства, превратившись в безжалостный кошмар, пожирающий ее нынешнюю жизнь.

В дверях кабины появилась Анна Лу. Ступила на песок босыми ногами. На ней больше не было ни жакета ручной работы, ни шелковых туфелек. Только красное платье. Не шевельнув головой, директор «Даун Системз» закатила темные глаза, словно говоря: «Плохо, но могло быть и хуже».

Хейди поняла, что имела в виду Анна. Из стены кабины возник голографический Гесс, оглядел собравшихся и небрежно объявил:

— Хейди Ван Дер Граф?

Ее очередь. Она встала. Вот оно. Одурачить Гесса или умереть.

Хейди вздрогнула, припоминая ощущение рук пирата, шаривших по перегородке контрабандиста. Гесс будет так же тщательно проверять каждое ее слово.

Внутри оказалось, что 3V выключен. Ничего, кроме голых перегородок. Попеременные включения и выключения канала были стандартной методикой допроса: люди теряли ощущение реальности. Исполненная решимости держаться до конца, она постаралась забыть обо всем, чему ее учили, превратившись в безмозглую дурочку, внучку «Орион-банка», рожденную в роскоши и подвергаемую самому бесчеловечному обращению, немыслимому для столь избалованного существа.

Заметив на полу жакет и туфли Анны, Хейди нагнулась и, повинуясь непонятному порыву, подняла жакет и накинула на плечи — как раз в тот момент, когда из стены выступил Гесс.

— Нравится? — дерзко спросила она, сунув руки в карманы, медленно поворачиваясь, чтобы показать слишком просторный жакет, и стараясь выглядеть как можно наивнее. — Мило, верно?

— Тебе идет, — ухмыльнулся Гесс.

Пока катер не состыковался с «Артемидой», Гесс мог присутствовать здесь исключительно в виде голограммы, поэтому тянул время, наслаждаясь своим успехом.

— А теперь сними.

Хейди повела плечами, и жакет упал на пол. Гесс кивнул, по-прежнему улыбаясь.

— Дальше.

— То есть как? — буркнула она, одарив его самым, по ее мнению, раздраженным взглядом.

— Продолжай, — объяснил Гесс, — если не хочешь, чтобы этим занялись суперкоты.

Может, она и предпочла бы именно это, но сейчас разумнее всего подчиниться. Капризно надувшись, она сбросила туфли, ослабила тесемки юбки и позволила ей сползти вниз. Она закрыла глаза и сказала себе, что находится в пустой комнате, а Гесс — в тысячах кликов отсюда и не может ее коснуться. Наконец она обнажилась, но так и не открыла глаз и сложила руки на груди, низведя Гесса до мерзкого синтезированного голоса.

— И драгоценности тоже, — велел он.

Она бросила кольца, серьги и браслет на одежду. Гесс спросил.

— Значит, волосы от природы розовые? Это наследственное?

— Генный сплайсинг, много поколений назад.

Одному Богу известно, зачем кому-то понадобилось иметь ребенка с розовыми волосами.

— У бабушки волосы тоже были розовыми…

Гесс игнорировал ее намек на «Орион-банк»: весьма странная реакция со стороны работорговца. Он явно показывал, что ему небезразлична именно она. В «Орион Лайнз» Хейди научили, что выкуп был лишь способом побочного заработка. Есть куда более безопасные пути заработать на жизнь, чем набеги на звездные корабли. Люди — вот за кем охотились работорговцы, вот где главная ценность. Люди были самой большой редкостью в человеческом Космосе. Цивилизованное общество пользовалось услугами биороботов, таких, как супершимпы и суперкоты, а также бесчисленными модификациями киборгов. Пираты нашли более простое решение проблемы дефицита людей. Вполне возможно, что розовые волосы значат для Гесса куда больше, чем ее воображаемый многомиллионный выкуп.

— Ты лжешь, — спокойно заметил Гесс, не объясняя, как он это понял. Правда, узнай он, что Хейди член команды, наверняка велел бы ее прикончить, невзирая на розовые волосы. — Почему ты закрыла глаза?

— Смущаюсь, — сказала она. Это, по крайней мере, было правдой. Ей совсем не нравилось стоять обнаженной перед каким-то работорговцем, пусть и находившимся в тысяче кликов отсюда.

— Тебе действительно двадцать два? — спросил Гесс.

— Исполнилось в апреле, — соврала она.

— Открой глаза, — приказал Гесс. Хейди подчинилась и увидела его прямо перед собой. К сожалению, следующий вопрос оказался именно тем, которого она больше всего боялась.

— Почему твоя каюта не на А-палубе?

К счастью, она заняла пассажирскую каюту, чтобы быть поближе к публике, но ее жилье не шло ни в какое сравнение с теми комнатами, какие были на А-палубе. Пожав нагими плечами, она равнодушно сказала:

— Хотела повеселиться.

— Попытаемся тебе угодить, — с ухмылкой поклонился Гесс. — Надень только топ и юбку, а туфли и драгоценности оставь.

— Зачем? — упрямо спросила она, скрывая облегчение под оскорбленной миной, делая вид, что до сих пор никогда ни от кого не слышала приказов.

— Тебе они не понадобятся, — спокойно заверил Гесс.

Она молча оделась. И едва покинула кабину, как Гесс появился на пляже и окликнул:

— Соня Харт!

Та встала и решительно направилась к двери.

Очутившись на берегу, Хейди обнаружила, что Анна Лу куда-то исчезла вместе с Меган. Только молодые жены и маленькие дети терпеливо ждали на воображаемой песчаной косе. И прежде чем она успела спросить, что случилось, суперкоты сомкнулись вокруг нее и повели через двери кабины к колодцу.

Добравшись до ангарной палубы, суперкоты подтащили ее к грузовому трюму, открыли контейнер и велели влезть внутрь. Она невольно поежилась при виде шестиметрового, но невысокого ящика, едва доходившего до груди. Она забралась в контейнер, там уже была Меган, по-прежнему голая, скорчившаяся в углу, ослепленная внезапным светом. Бедняга ошеломленно мигала. Хейди выбрала противоположный угол и забилась туда.

— Рада видеть тебя, — пробормотала она.

Суперкоты закрыли ящик, и сразу стало темно. Меган сухо рассмеялась.

— Брось. Ты что, никогда не забываешь о работе? Не изображай приветливость, тебе никто за это не заплатит.

— Но я в самом деле рада, — запротестовала Хейди. — Я боялась, что ты мертва.

— Однако жизнью это тоже не назовешь, — презрительно фыркнула Меган.

К сожалению, она права… Все же Хейди продолжала надеяться, но вслух своих соображений не высказывала. У пиратов-работорговцев был вековой опыт обращения с пленниками, и контейнер, вполне возможно, прослушивается. Ее и Меган явно посчитали особами сомнительными и поместили вместе, желая подслушать их разговор. Хейди спросила, что случилось с Анной Лу.

— Видела, как ее повели в шлюпку, — с завистью заметила Меган.

— Пока что не доверяют только нам.

Анна Лу сделала несколько миллиардов еще до того, как ей исполнилось двадцать. И теперь была первой из тех, кто покинул «Артемиду» живой. Это и впрямь казалось несправедливым.

— Но мы еще живы, — напомнила Хейди.

— Все впереди, — угрюмо буркнула девушка.

Хейди откинула голову, закрыла глаза и сосредоточилась, вливаясь в корабельные каналы связи. Ничего особенного. Компьютеры выключены и, кажется, отсоединены. Она не смогла связаться с членами команды ни через кристалл биочипа, ни через биофоны. То тут, то там она натыкалась на подключенного к таким же кристаллам работорговца, но немедленно уходила, стараясь не выдать себя и не поднять тревогу. Очевидно, из всей команды осталась она одна.

Хейди вспомнила о капитане Тейлор с ее клаустрофобией: куда милосерднее было ее убить, чем запихнуть в такой ящик.

И Хейди заплакала, впервые с той минуты, как разразилась катастрофа. Кто подумал бы, что она станет жалеть о капитане?

Меган услышала всхлипы.

— Эй, Розочка, мне очень жаль. Слушай, у меня в самом деле язык без костей. Мы не умрем, мы выберемся из всего этого, вот увидишь…

— Нет-нет, — шмыгнула Хейди носом, чувствуя себя последней идиоткой. — Дело не в тебе.

— Тогда чего же ты плачешь? — допытывалась Меган, первый человек, который действительно хотел узнать, что она чувствует. Если не считать Гесса.

— Из-за бывшего босса, — вздохнула Хейди, вытирая глаза. Слезы постепенно высыхали.

— Должно быть, хороший человек, — посочувствовала Меган.

— Нет, хуже некуда, — призналась Хейди, но все равно оплакивала Тейлор.

Меган сжала ее руку.

— Да, знаю, каково это бывает.

Переплетя свои пальцы с пальцами Меган, она снова принялась за дело, исполненная решимости найти хоть кого-нибудь. Оставила в покое бортовые системы и попробовала перехватить сигналы между судами работорговцев, в основном кодированные, расшифровывать которые не было времени. Она попыталась подсоединиться к кораблям в поисках открытых систем или слабых мест кода. Ничего. Защитные системы пиратов были куда изощреннее, чем на гражданских судах, и не давали доступа к линиям обороны. Теперь понятно, почему Де Рутера так легко одурачили.

И вдруг… вдруг она напала на незакодированный биочип. Сначала Хейди подумала, что связалась с кристаллом какого-то работорговца, получающего сигналы от слуховых и оптических систем, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что тот, в чьей голове находился биочип, обладал тонкими девичьими ногами…

Прервав контакт, Хейди проследила прохождение сигнала, обнаружив, что он идет с того самого «Хайриу», который пришвартовался к контрабандисту. Значит, это светловолосая девчушка с короткой челкой…

Хейди снова соединилась с ней, увидев происходящее глазами девушки, слушая ее ушами. Незнакомка молча смотрела перед собой, наблюдая за работорговцем, сидевшим у панели управления, автоматически повторяя его движения, пока происходила стыковка катера с «Артемидой». Хейди неожиданно поняла: девушка запоминает расположение приборов панели управления и последовательность операций швартовки. Молодец, девчонка!

Решив посмотреть, как далеко она может продвинуться, Хейди попыталась просигналить незнакомке:

— Привет, я Хейди. Ты меня слышишь?

— Какого дьявола?

Оптические устройства затуманились: девушка резко повернула голову, давая Хейди возможность рассмотреть работорговцев и суперкотов, набившихся в рубку. Не заметив никого рядом, девушка снова уставилась на работорговца у панели управления. Хейди попробовала еще раз:

— Ты слышишь меня?

— Да!

На этот раз ее голова не дернулась.

— Ш-ш-ш, тише, пожалуйста. — Нужно сделать все, чтобы девушка не привлекала к себе внимания. — Не кричи. Я у тебя в голове.

Вжавшись глубже в кресло, девушка прошептала:

— Кто ты?

— Меня зовут Хейди, и я хочу тебе помочь. Не разговаривай вслух. Подмигни правым глазом, если хочешь сказать «да», и левым, если «нет». Ты девушка с контрабандного судна, на которое был совершен налет?

Девушка подмигнула правым глазом.

— Прекрасно. Как тебя зовут?

Она забыла, что на этот вопрос нельзя ответить «да» или «нет». Но девушка оказалась сообразительной: расстегнув рукав, она провела указательным пальцем под первой буквой ее приютского номера: К-9251949.

— Кей? Ты Кей?

Девушка мигнула правым глазом.

— И ты была в команде контрабандиста? — Хейди вспомнила, как жадно смотрела девушка на панель управления.

— Пилотом, — поджав губы, прошептала Кей.

— Превосходно. Ты сможешь управлять этой штукой, если мы до нее доберемся?

Девушка утвердительно мигнула.

— Нужно выждать подходящий момент. Держи связь.

Кей мигнула дважды. Да, и еще раз да.

Пока катер швартовался к «Артемиде», Хейди переключилась на камеры ангарной палубы, наблюдая, как на борт прибывают все новые работорговцы. Впереди шел Гесс, как всегда высокомерный и на этот раз во плоти. Дело плохо. Можно с уверенностью сказать: одурачить его будет в сто раз сложнее. С ними была Кей, выглядевшая маленькой и беспомощной среди мужчин и суперкотов. Она ступала бесшумно, молча, глядя прямо перед собой. Ее подвели к спасательной шлюпке и велели лезть внутрь.

— Лучше и быть не может! — просигналила Хейди. — Это означает, что они собираются сохранить тебе жизнь.

Она увидела, как Кей улыбнулась и огляделась, но люк тут же закрылся, скрыв ее из поля зрения: спасательная шлюпка не была частью «Артемиды» и Хейди не могла получить прямой доступ к бортовым системам. Сможет ли она уговорить Кей включиться в них? Возможно. И что тогда? Хейди вызвала план палубы, перебирая все возможности, пытаясь придумать, как поступить.

Яркий свет резанул глаза. Заслонив лоб ладонью, она заметила, что суперкоты открыли контейнер. Ей велели выходить. Когда она протискивалась мимо Меган, их глаза на секунду встретились, и она никак не могла придумать, что сказать. Черные губы Меган скривились в усмешке:

— Эй, Розочка, на случай если больше не увидимся: этот круиз был истинным удовольствием.

— Спасибо. — Она ответила слабой улыбкой. — Мы всегда стараемся угодить клиентам.

Мысленно приняв это как свой девиз, она последовала за суперкотами в пустое казино на прогулочной палубе. Вернее, почти пустое: у стойки восседал Гесс, с довольным видом изучавший бутылку двухсотлетнего виски. Казино без посетителей выглядело зловеще: застывшие голограммы безжизненно висели над мертвыми игровыми автоматами.

Гесс кивнул на угольно-черный диван.

— Посадите ее и можете идти, — приказал он суперкотам.

Они повиновались, и Хейди села, оглядывая темное гулкое помещение. К собственной радости, она обнаружила полное отсутствие трупов. Спасибо хоть за это!

Гесс протянул ей бокал с бледно-розовой жидкостью.

— Выпей. Как раз в тон твоим волосам.

Хейди взяла бокал и поставила на колени. Налив себе виски, Гесс устроился напротив и весело объявил:

— Знаешь, я мог бы приказать просканировать твой мозг.

Ничего не скажешь, прекрасной начало… Умеет же завязать беседу!

— Но я хочу, чтобы ты добровольно сказала правду, — продолжал он, — поэтому кое-что подсыпал в твою выпивку.

— Что именно? — выдохнула Хейди, в ужасе взирая на свой розовый напиток.

— Ничего страшного, — заверил Гесс, — это тебя не убьет, даже сознания не потеряешь, просто язык развяжется.

— Зачем?

— Для твоего же блага, — объяснил Гесс и, подавшись вперед, серьезно добавил: — Пока ты не готова довериться мне, от тебя никакой пользы.

Надо же, а она так надеялась быть полезной!

— Так что пей, — продолжал Гесс, — или я велю ввести это тебе в вену.

Гесс поднес бокал к ее губам. Хейди осторожно отхлебнула, почувствовав, как алкоголь мгновенно ударил в голову: ее последний обед был виртуальным пиршеством на Марсе. Меган права, невозможно навсегда сохранять маску жизнерадостного задора. Корчась от дурных предчувствий, она всей душой желала рассказать кому-то всю свою историю, пусть даже Гессу.

Тот протянул руку и провел пальцем по ее щеке.

— Ни шва от биоскульптуры. Значит, ты и в самом деле молода и красива… хотя не настолько молода, как утверждаешь. Да и сказочно богатой ты быть не можешь. Не вся же удача одной тебе, — рассмеялся Гесс.

И в самом деле, кому повезло больше? Анне Лу? Виктории Маке-вой? До чего жутко, когда беззастенчиво исследуют твое лицо! Словно у нее свидание с самим посланником ада, которому предстоит решить, взять ее с собой или прикончить на месте.

— Ты ведь не внучка «Орион-банка», верно? — небрежно осведомился Гесс, по-видимому, ничуть не расстроенный потерей сказочного выкупа.

Хейди вжалась в мягкий, сдувшийся диван, закрывая лицо бокалом и охваченная беспомощным ужасом. Вот оно. Гессу плевать на выкуп, потому что он понимает, никаких денег ему не получить. Просто хочет убедиться в своей правоте, прежде чем пристрелить ее.

Отставив свой бокал, Гесс сочувственно кивнул.

— Брось, нельзя же вечно лгать, это убивает душу. Сам я стараюсь по возможности говорить правду. Должно быть, очень одиноко, если не имеешь хорошего собеседника, который готов тебя понять.

Еще как!

Хейди кивнула, чувствуя, как трясутся руки.

Гесс погладил ее ладони, снова поднес бокал к ее вымазанным светлой помадой губам и сказал голосом заботливого, но строгого родителя:

— Выпьем за правду.

Хейди со слезами на глазах пригубила розовое зелье.

— Итак, — настойчиво повторил Гесс, — почему ты солгала?

У девушки перехватило горло. Язык отказывался повиноваться. Гесс ответил за нее:

— Ты хотела показаться более ценной добычей. Все это естественно и вполне понятно, так что никто тебя не осуждает. Я бы сделал то же самое.

Соленые капли покатились по щекам Хейди. Ее пожалели!.. Она начала всхлипывать, не заботясь о том, как выглядит, желая лишь одного — поскорее покончить со всем этим. Покончить со страхом и ложью. И будь, что будет.

Гесс обнял ее за плечи, словно желая утешить:

— Ты ведь член команды, верно? Служащая «Орион Лайнз»?

Не в силах выговорить ни слова, Хейди вытерла слезы, глядя в самодовольное жестокое лицо. И все-таки, борясь с собой, сумела спросить механическим голосом:

— Собираетесь… меня… убить?..

— Зачем же? — расплылся в сердечной улыбке Гесс. — Во всяком случае, не сейчас. Просто я хотел услышать от тебя правду.

— Спасибо… спасибо…

Она обмякла в его руках и облегченно всхлипнула, не заботясь о том, что находится в объятиях чудовища, убившего ее капитана, исполненная благодарности за то, что не умрет сама.

— Нет-нет, не благодари меня, — рассмеялся Гесс, похлопывая ее по спине. — Благодари свои волосы.

Он подозвал суперкотов, а она продолжала сидеть, не сбрасывая его руку, ощущая себя пресмыкающимся и слушая, как он наставляет котов:

— Эта женщина — член команды. Держите ее подальше от остальных. Заприте в контейнере. Одну. Ничего не оставляйте. Совсем ничего. Держите контейнер закрытым, пока мы не возвратимся на «Хайриу».

Он помог ей встать и спросил на прощанье:

— Ну как? Говорить правду оказалось не так уж страшно, верно?

В сравнении с чем? Быть застреленной на месте? Вероятно.

Впрочем, она ведь ничего и не сказала. За нее говорил Гесс. Хейди вытерла глаза и улыбнулась, попытавшись выдавить самую сладчайшую из своих улыбок.

— Конечно.

Гесс ухмыльнулся, поклонился, пожелал ей доброго дня и позволил суперкотам увести ее. Те открыли контейнер и помогли пленнице влезть внутрь.

Меган исчезла, оставив после себя аромат духов. Хейди надеялась: это не все, что осталось от девушки. Впервые — с тех пор как началось это безумие — она оказалась одна, предоставленная самой себе, в закрытом контейнере на обреченном корабле. Скоро ее увезут работорговцы. Подумать только: ее спас цвет волос! Что за удар по самолюбию! Хотя Гесс мог бы просто взять образцы тканей, но предпочел забрать ее с собой.

Теперь работорговцы будут владеть ее телом и душой. Оказавшись на «Хайриу», она должна беспрекословно подчиняться.

Что-то встряхнуло ящик… подняло в воздух. Установленные на ангарной палубе камеры показали, как мощный лифт грузит ящик в ту же «спасательную шлюпку, где была Кей, — посадочный модуль с гравитационным двигателем, предназначенный для эвакуации пассажиров в случае чрезвычайного происшествия. Работорговцы пользовались им, чтобы переносить пленников на «Хайриу», и как только трюм будет закрыт, они отчалят.

Хейди мысленно воззвала к Кей:

— Ты здесь?

— Где же еще? — выдохнула девушка, сидевшая в главной каюте шлюпки вместе с уцелевшими пассажирами. Впереди сидела Анна Лу, рядом с ней — Меган. С Соней Хард их разделял проход. На ее коленях устроился один из малышей Таликов. Все были пристегнуты к креслам. Каюту охранял суперкот, вооруженный гранатой с нервно-паралитическим газом и пистолетом. Малоутешительная картина, но они отправлялись на «Хайриу», где их ждала судьба куда ужаснее.

— Хорошо. Я нахожусь в закрытом грузовом контейнере в трюме под тобой. Проверь ручки кресла, там должна быть аварийная связь: небольшая спираль сверхпроводящего волокна, спрятанная в углублении на обратной стороне…

— Нашла! — едва не выкрикнула Кей.

Вполне достаточно было просто моргнуть!

— Тихо.

Она повторила еще раз:

— Включайся без шума.

Хейди неожиданно получила доступ ко всем бортовым системам спасательной шлюпки: освещению, камерам, управлению креслами, аварийным выходам, сигнализации, жизнеобеспечению… Только главная панель управления оставалась недоступной, поскольку автопилот был отключен, а суперкот управлял шлюпкой вручную. Два кота находились на борту — один в каюте, а другой у панели управления. И больше ни одного пирата. Должно быть, они посчитали, что двух охранников вполне достаточно для доставки груза, состоявшего из безоружных женщин и детей, привязанных к сиденьям или запертых в трюме. Хейди тихо сказала Кей:

— Послушай, я боюсь, по-настоящему боюсь. Нельзя позволить им доставить меня на этот корабль…

— Да неужели? — прошипела Кей. — Мне тоже не слишком хочется праздновать четырнадцатилетие на борту работорговца.

Так ей всего тринадцать?!

Кей тоже сходила с ума от страха, Хейди отчетливо чувствовала это, и сердце ее сжалось. Она старалась успокоиться, запрещая себе тащить за собой девушку в пропасть черного отчаяния.

— Пожалуйста, выслушай меня. Моргни, если можешь управлять этой шлюпкой.

Кей моргнула.

— Есть шанс добраться до панели управления и попытаться сбежать. Но это рискованно, и тебя могут убить.

Кей закатила глаза, словно пытаясь сказать: «Рискованнее чем это?!»

Что же, она права. У Кей не было ни гроша, чтобы внести выкуп, и она вполне справедливо боялась того, что с ней сделают работорговцы.

— Подмигни, если согласна.

Кей мигнула дважды.

Хейди глубоко вздохнула и проверила камеры. Гесс еще пожалеет, что не поместил ее контейнер в другую шлюпку.

— Прежде всего я собираюсь освободить тебя. Никак не реагируй, просто будь готова.

Кей снова мигнула. Хейди расстегнула путы Кей, отключив одновременно сигнализацию кресла. Она также задействовала аварийный сигнал, свидетельствующий о перегреве и декомпрессии. На панели управления ярким огнем загорелись красные индикаторы, и каюту наполнил отчаянный вой сирен, указывая на разгерметизацию корпуса.

Сидевший в рубке суперкот отодвинул находившуюся позади дверь, ступил в отсек со скафандрами, расположенный между рубкой и основным воздушным шлюзом: спасательная шлюпка была выстроена по подобию корабля и имела ту же конструкцию. Подняв задвижку, суперкот исчез в трюме, где начал проверять соединения и контакты. Хейди немедленно просигналила Кей:

— Быстрее натягивай скафандр.

Кей вскочила с места, пролетела мимо ошеломленной Анны Лу в отсек со скафандрами, где облачилась в самый маленький и туго подпоясалась. Едва она встала с кресла, Хейди потеряла прямое управление, и теперь ей приходилось выкрикивать приказы:

— Закрой и запечатай люк.

Кей заперла люк вручную, оставив суперкота в трюме.

— Теперь садись в кресло второго пилота! — крикнула Хейди. — И подсоединяй нас!

Закрыв дверь отсека, Кей отодвинула дверь кабины управления, забралась в пустое кресло второго пилота и подсоединилась к Хейди через штепсельное гнездо скафандра, снова вернув ей контроль над ситуацией.

Но тут встрепенулся второй суперкот. Выхватив пистолет, он яростно прорычал:

— Человек, вернись на свое место или буду стрелять!

Но прежде чем он успел нажать на спусковую кнопку, Хейди, обойдя две системы безопасности, нажала клавишу КАТАПУЛЬТИРОВАНИЕ. Кислородная палатка над креслом уныло обвисла. Катапульта сработала, выбросив пилота на орбиту Тифона. Воздух с шумом утекал из кабины.

Загерметизировав свою половину кабины, Кей заглушила тревожные сирены и крикнула Хейди:

— Что теперь?

Шептать больше не было необходимости, поскольку шлюпка оказалась в полном их распоряжении, если не считать единственного обозленного суперкота, метавшегося внизу и, к счастью, не подозревавшего, что причина его бед сидит, скорчившись, в ближайшем контейнере.

— Куда мы направляемся?

— Веди ее вниз. Прямо к Тифону!

Безопасность там — в верхушках безбрежных газовых облаков, за огромными кольцами. Звездные катера, такие, как «Хайриу», не приспособлены для посадки на газовые гиганты, а любые посадочные модули работорговцев будут немедленно атакованы флотом Тифона, как только войдут в атмосферу.

— Держитесь! — велела Кей перепуганным пассажирам по внутренней связи. — Власть сменилась! Говорит ваш капитан. Приготовьтесь к маневрам при большом ускорении.

Она выполнила первый разворот, целясь прямо в облачные вершины Тифона, таким образом, чтобы едва зацепить внутренний край A-кольца, пронизать пропасть между кольцами, созданную силой тяжести Тартара. Со всех сторон понеслись вызовы, забивая Сеть: полетный контроль Тифона, воздушная разведка, взбешенные работорговцы, служба новостей, взволнованные пассажиры. Кей словно приклеилась к панели управления, отвечая только службе полетного контроля, игнорируя все остальные вызовы.

— Хейди! — неожиданно крикнула она. — Гесс тебя вызывает! Потолкуй с ним!

Хейди соединилась с «Артемидой».

— Командир Гесс! Счастлива снова перекинуться с вами словом.

Особенно на расстоянии!

Гесс рассмеялся.

— Мне действительно следовало просканировать твой мозг.

Ну да, и при этом наверняка обнаружить ее имплантант!

— Но что не сделано, то не сделано… У нас есть две самонаводя-щиеся ракеты класса «Цербер» с боевыми головками из антиматерии и высоким ускорением. В данный момент они нацелены на вас. Предлагаю возвратиться.

Гесс не лгал: служба контроля утверждала, что две ракеты отделились от «Хайриу» и, набирая скорость, летят к спасательной шлюпке.

Они убили Тейлор, Де Рутера, и Бог знает, сколько еще народа! Теперь, когда она могла свободно говорить, гнев наконец вырвался наружу.

— Вы ведь в любом случае меня прикончите. Зато «Церберы» обойдутся вам в миллионы.

Похоже, Гесс не на шутку обиделся.

— Это глупо! Пожелай я убить тебя, то уже сделал бы это. Верни мою добычу, и клянусь: оставлю тебя в живых.

— Чтобы всю оставшуюся жизнь держать меня в камере и брать мои яйцеклетки, выращивая и продавая розововолосых младенцев?

— Ты меня побила. Конечно, нечестно, прибегнув к слезам и вранью. Женское оружие, но ты хорошо им владеешь. Прости, что недооценил тебя. Прими я минимальные меры предосторожности, сейчас не пришлось бы вести этот разговор… Клянусь, ты и твой маленький пилот получите свободу. Только катапультируй пассажирскую секцию на орбиту Тифона…

— Тогда вы наверняка собьете меня ракетой.

Отдай ему всех пассажиров-миллиардеров, и у Гесса не останется причин щадить ее.

— Что? Тратить дорогущие ракеты только лишь из злости? — снова возмутился Гесс. — Ну уж нет! Избавься от пассажирского модуля, и ты наполовину облегчишь свой вес и удвоишь ускорение, легко обогнав любую ракету, направленную на Тифон. Я предлагаю простой обмен: твоя жизнь за моих пленников. Катапультируй груз, и я отзываю ракеты. Ускорение и орбитальная механика помогут мне сдержать слово…

Черт, у Гесса в самом деле есть очередной дьявольский план. Вот ублюдок!

Хейди пыталась выиграть время. Она тоже недооценила своего врага. Сама Хейди ни за что не вернется, уж это точно. Но как насчет остальных? Один неверный шаг, и погибнут все. И что же делать? Провести голосование? Вряд ли… но она не может решать за них!

Попросив Гесса подождать, она задействовала внутреннюю связь шлюпки и сначала сообщила пассажирам хорошие новости:

— Мы захватили спасательную шлюпку и направляемся на Тифон.

Среди измученных пассажиров послышались слабые, но радостные возгласы.

— Но пираты запустили ракеты «Цербер», нацеленные прямо на нас.

Перепуганные ахи и вздохи.

— Мы сделаем все возможное, чтобы уклониться…

— Пропустите меня в кабину управления, — потребовала Анна Лу. Хейди немедленно освободила ее, и директор «Даун Системз» метнулась в рубку.

— Мы попытаемся избежать ракет, — продолжала Хейди, — но командир Гесс пообещал пощадить каждого, кто сдастся. Их освободят, как только пираты получат выкуп. Кто хочет вернуться?

Молчание. Поистине поразительно для испуганных, рассерженных, самоуверенных, своевольных и донельзя выведенных из себя женщин. Ни одна не пожелала попасть в тот ад, из которого чудом вырвалась. Живыми или мертвыми, никто не хотел возвращаться назад.

Хейди снова вызвала Гесса.

— Не примите на свой счет, но на борту все предпочитают ракеты «Цербер» вашему гостеприимству.

Если, разумеется, не считать запертого в трюме суперкота.

— На свой счет? Боже, упаси!.. «Церберы», с которыми ты так хотела встретиться, уже в пути. Удачи, Хейди.

Как всегда, безупречно учтив. Настоящий джентльмен.

Сидя во мраке грузового контейнера, Хейди переключилась на полетный контроль, наблюдая, как ракеты мчатся по небу с таким невероятным ускорением, что спасательная шлюпка, казалось, совершенно не двигается. Гесс не лгал: скорость была поистине неправдоподобной. Они менее чем в десяти килокликах отсюда… нет, скорее, в девяти. Восемь тысяч… Семь тысяч…

Кроме того, их боеголовки — из антиматерии, что позволяет пробить защитные экраны спасательной шлюпки. «Артемида» легко отразила бы нападение и послала в ответ кое-что похуже, но шлюпка может только удирать. К сожалению, не слишком резво.

— РАКЕТНЫЙ УДАР ЧЕРЕЗ ДВЕ МИНУТЫ, — объявил автопилот.

Переключившись на камеры рубки, она увидела, как Анна Лу нагнулась над панелью, лихорадочно перепрограммируя защитные экраны спасательной шлюпки на большую мощность. Шлюпка была не просто посадочным модулем, но и маленьким звездным кораблем, с экранами, предназначенными, чтобы выдержать поток радиации при околосветовой скорости. Анна перепрограммировала их на способность отталкивать или распылять небольшие частицы вещества кольца. Кей же готовилась обходить крупные препятствия: глыбы льда размером с дом и мини-луны, заполняющие лакуну между кольцами, которая образовалась силой тяжести Тартара.

Если они, разумеется, доберутся до этой лакуны.

Хейди снова принялась наблюдать за продвижением «Церберов». Они были уже в пяти тысячах кликов… четырех… трех…

— РАКЕТНЫЙ УДАР ЧЕРЕЗ ОДНУ МИНУТУ, — провозгласил услужливый автопилот.

Хейди, ужаснувшись, вызвала Кей.

— Мы никогда не доберемся до лакуны — они слишком быстро нас нагоняют.

— Черта с два!

Кей крикнула Анне Лу:

— Программируй так, чтобы не столкнуться с малыми лунами! Остальное я обойду!

— ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. ТРИДЦАТЬ СЕКУНД ДО РАКЕТНОГО УДАРА, — пробубнил автопилот.

Тридцать секунд. Что же делать? Кристалл в мозгу немедленно отозвался: нулевая программа. Ничего. Она уже сделала все, что могла: осталась жива, скрыла свои таланты, выждала, выбрав подходящее время, захватила спасательную шлюпку, то есть сотворила абсолютно невозможное. И все равно умрет в следующие несколько секунд…

— ДЕСЯТЬ СЕКУНД ДО РАКЕТНОГО УДАРА.

Спасательная шлюпка сделала очередной высокоскоростной поворот, и Хейди швырнуло к противоположной стене.

— Что случилось? — спросила она Кей.

— Держись! — заорала в ответ девушка. — Мы входим!

— ПЯТЬ СЕКУНД ДО РАКЕТНОГО УДАРА.

— Куда?

Хейди собралась, прижалась спиной к стене, уперлась ногами в противоположную стену, а руками — в потолок. Пять долбаных секунд: просто поверить невозможно!

— В кольцо, — крикнула Кей.

Лодка нырнула в широкое плоское A-кольцо, вернее, в огромное скопление замороженных частиц, вращавшихся на одной орбите вокруг Тифона, состоящее из мусора любых размеров, от микронной пылинки до гигантских ледяных валунов и маленьких лун. Частицы касались экранов и тут же сгорали, придавая шлюпке вид пылающего призрака. Камешки взрывались сверкающими искрами, образуя огненную корону.

— ДВЕ СЕКУНДЫ ДО РАКЕТНОГО УДАРА.

Хейди видела, как исчезают последние клики, когда ракеты устремились к ней: ПЯТЬДЕСЯТ кликов. Потом ТРИДЦАТЬ, ДВАДЦАТЬ, ДЕСЯТЬ…

Кольца, хоть и имели тысячи кликов в поперечнике, толщиной были всего несколько сотен метров: тонкие, как бумага, по космическим стандартам. Ярко освещая дальнюю сторону, спасательная шлюпка рвалась к Тифону, разбрызгивая во всех направлениях вещество кольца. Но «Церберы» продолжали надвигаться. Хейди в ужасе наблюдала, как двойные снаряды сокращают расстояние: пять кликов, четыре, три, два…

Оба снаряда ударили в A-кольцо, мгновенно взорвавшись в колоссальных вспышках радиации, разбившихся о защиту шлюпки и не причинивших никакого вреда. Сами «Церберы» имели всего лишь примитивные системы защиты и боевые головки с антиматерией, поэтому оказались совершенно беззащитны против быстрых частиц и неустанного потока вещества кольца. Хейди, скорчившись в темном контейнере, восторженно завопила. Ей ответила Анна Лу. Кей все еще была занята тем, как увернуться от случайных ледяных глыб, и никто не понимал, что случилось. Почти никто.

— Хейди, ты все еще там? Это Гесс.

— Да, — настороженно ответила она, надеясь, что он не успел придумать новой ловушки.

— Поздравляю. Надо же, не имея ничего, кроме розовых волос, ты оказалась самой ценной добычей. Хорошо бы нам встретиться, не находишь?

— Ни за что! — завопила Хейди и, поскорее прервав контакт, бессильно привалилась к стенке ящика. Она жива и свободна, ожидает мягкой посадки, которую произведет опытный пилот; помощником у него служит гений программирования, следящий за бортовыми системами. Так что вполне можно расслабиться. Сейчас 03:57:46, и вахта почти закончилась. В течение четырех часов она потеряла работу, коллег и едва не рассталась с жизнью: чертовски неприятное начало дня.

И лишь почувствовав, как они пронизывают первые слои атмосферы, она поняла, что наконец находится в безопасности. Она сделала это! Вернула живыми счастливцев, выживших на «Артемиде», да еще сохранила их капитал.

…Копы Корпорации Тифон открыли ее ящик. Вооруженные женщины-полицейские помогли Хейди выйти и приготовили робу, твердя, что она просто молодец, говоря это с оттенком гордости за нее, которую никогда не уловишь в мужской похвале, какой бы она ни была искренней.

Когда она наконец смогла показаться на людях, мужчины дружно хлопали ее по спине и все как один приветствовали ее. Все испытания Хейди, начиная с налета и кончая побегом, транслировались в прямом эфире, от первого MAYDAY до яростной атаки на вершины облаков Тифона, включая передачу 3V с «Артемиды», где работорговцы продолжали грабить каюты и салоны. Публика отказывалась смотреть что-либо другое, даже последний спектакль Сони Харт «Прощальное представление». Хейди спасла систему от выплаты громадного выкупа. Один лишь захват Анны Лу мог привести к катастрофическому падению рынка.

Всеобщая благодарность бледнела по сравнению с праздником, устроенным Соней Харт, которая для этого случая наняла плавучий аэростат, чтобы дать роскошный обед для выживших на «Артемиде». Студия Сони показала незабываемое звездное шоу из внутренней системы, и местные знаменитости танцевали с богатыми молодыми вдовами, вроде Виктории Макевой. Хейди неожиданно для себя оказалась на роскошном празднестве в реальном времени, причем ей не пришлось ничего организовывать. В кои-то веки она могла спокойно развлекаться, не волнуясь, хорошо ли проводят время остальные.

Это абсолютно неестественное состояние продолжалось, пока она не увидела Кей, одиноко стоящую на надувном балконе. Девушка с отрешенным видом обозревала безбрежную облачную равнину. Хейди решила удостовериться, что с ней все в порядке.

— В порядке? — рассмеялась Кей. — Да я всю свою жизнь мечтала попасть сюда. Надеюсь, мне позволят остаться.

— Ты это о чем?

— У меня нет ни кредита, ни работы, — пояснила девушка. — Я потеряла даже мамин скафандр. Мне должны были заплатить за доставку корабля на Тартар, но из этого так ничего и не вышло…

Двадцать четыре часа назад она была на Кладбище и согласилась вести «Мисс Бихейвин».

Хейди взяла руку девушки, думая о том, что между ними всегда будет существовать некая связь: жизнь обеих разительно изменились за последние сутки.

Кей рассказала Хейди об умершей матери и доноре спермы МСС-789439-Х18. Хотя Хейди годилась Кей в матери, она испытывала по отношению к девушке нечто вроде сестринских чувств, словно наконец нашла давно потерянную младшую сестренку, о существовании которой до сих пор не подозревала.

— Не волнуйся, можешь жить со мной. Или где захочешь. Ты богата. Настолько, что тебе никогда не придется больше работать, разве только сама захочешь.

Кей снова рассмеялась.

— Нет. Я единственный человек здесь, у которого нет ни денег, ни подходящего занятия.

Хейди покачала головой.

— Мы обе богаты. И Меган тоже. Офицер «Орион Лайнз» Мартин Де Рутер нанял тебя для нелегальной транспортировки груза на Тартар. Это квалифицируется как незаконная эксплуатация несовершеннолетней, в результате которой ее жизнь подвергается опасности. К тому же пиратское нападение на твой корабль тоже на его совести.

Хейди объяснила Кей, как Де Рутер пытался использовать работорговцев, а вместо этого сам оказался в их лапах.

Кей уставилась на нее широко раскрытыми глазами.

— Но почему именно я? Что я такого сделала?

— Боюсь, тебя выбрали за фотогеничность.

И любовь к риску.

— Но я чертовски хороший пилот, — запротестовала Кей.

— Вне всякого сомнения, девочка. Эту историю еще долго будут рассказывать.

О том, как девочка-подросток, маленькая бродяжка, провела спасательную шлюпку «Орион Лайнз» через A-кольцо Тифона с целым состоянием на борту и двумя ракетами работорговцев на хвосте.

Кей грустно покачала головой.

— Значит, все это задумывалось как развлечение!..

— Реальность 3V.

— Что же, эти типы получили сполна за свои денежки!

— Это еще не все, — заверила Хейди. — Далеко не все. Предстоит чудовищный процесс, который продлится много лет, а пока все не уладится, тебя возьмут на полное обеспечение — как главную истицу и основного свидетеля.

— А после того, как выплатят компенсацию? — нервно спросила Кей, радуясь, что ей не придется заботиться о себе прямо сейчас.

— Тогда ты будешь сказочно богата. Если не веришь мне, спроси Анну Лу.

Хейди даже не пришлось объяснять подробности, хитрые зацепки и фокусы крючкотворства, ибо Кей тут же поверила ей. Когда кто-то бесцеремонно проникает тебе в голову, видит твоими глазами и слышит твоими ушами, ничего не остается, кроме как доверять ему.

Они вместе разглядывали сверкающий новый мир, в который только входили. Соня Харт стояла на сцене, с энтузиазмом представляя голографических друзей-звезд своим собратьям по испытаниям. Анна Лу в длинном блестящем платье что-то сосредоточенно говорила по переговорнику, пока официант наливал ей зеленый мятный ликер. Викторию Макевой держали под руки двое поклонников. А на танцевальной площадке богатые молодые женщины с упоением танцевали последний хит сезона — непристойный танец с планеты Ванир.

Кей не могла решить, что поразительнее: бескрайнее открытое пространство, раскинувшееся перед нею и окаймленное бесконечной облачной равниной, или ее невероятное будущее. Ощутив ее неуверенность, Хейди осторожна сжала тонкую детскую руку:

— Самое главное, что ты уже никогда не будешь одинока.

 

Сергей Дерябин

КОМПЬЮТЕР В ГОЛОВЕ

________________________________________________________________________

Знатоки без труда вспомнят старый рассказ М. Емцева и Е. Парнова «Приговоренный к наслаждению» (1966). Наверное, это первое в нашей фантастике произведение, в котором с помощью имплантированного в голову устройства можно было подавать импульсы в определенные точки мозга. С тех пор прошло немало времени, и теперь никого не удивишь «нейрочипами» или «биочипами». Если поверить фантастам, то в недалеком будущем в наших головах «серому веществу» практически не останется места…

Летописцы компьютерной эры начинают свой отсчет с 1946 года, когда заработала электронно-вычислительная машина ENIAC. Тогда 18 тысяч ламп и тактовая частота 100 килогерц считались великим достижением А кого сейчас удивляют гигагерцы ноутбука?

Но и в те далекие времена, и в наши дни существуют всего лишь два принципа обработки информации — последовательный и параллельный. В первом случае обрабатываются символы, например, компьютером, во втором — распознаются образы. Например, человеком.

И тогда же пытливые умы задумались — а нельзя ли воплотить хотя бы некоторые свойства человеческого разума в машине? И в середине пятидесятых годов прошлого столетия термин «искусственный интеллект» (artificial intelligence) перекочевал со страниц фантастических произведений в научные монографии и статьи. Разумеется, речь шла всего лишь о решении интеллектуальных задач. Предлагалось два пути развития, по которым до сих пор идут разработчики искусственного интеллекта. Первый — это реализация идеи так называемого «черного ящика». Грубо говоря, если устройство реагирует на информацию и решает поставленные задачи как человек, то не имеет значения, что у нее внутри — шестеренки, программа или «неонка», не важен и принцип ее работы. Собственно, уже сейчас, общаясь с незнакомцем в Сети, не сразу поймешь

— это живой собеседник или «бот»

— программа, имитирующая человека.

Второй путь — воспроизведение структуры человеческого мозга, моделирование его основных элементов. Элементом же мозга, как известно, является нервная клетка — нейрон.

В нашей голове более триллиона нейронов, связанных между собой синапсами — нитями, по которым передаются электрические импульсы различной силы и частоты. Эта сеть с огромным числом связей и есть homo sapiens. Малейшего повреждения иногда хватает, чтобы царь природы лишился слуха, зрения, превратился в тупую тушу. А порой и чудовищные травмы остаются без последствий. Известен случай, когда лом, пробивший дыру в голове человека, ни в малейшей степени не повлиял на его умственные способности. Вероятно, наша память не локализуется в определенном месте, а рассредоточена по всей нейронной сети, многократно дублируясь.

Создать искусственный нейрон очень просто. Его можно смоделировать на базе радиолампы, транзистора, микросхемы. Такая модель способна имитировать несложные операции по распознаванию сигналов. Но когда задача хоть немного усложняется, необходимо соединять нейроны в сети. Элементами сети являются простые нейроны-процессоры, каждый из которых может запомнить определенное количество информации. Такая сеть должна решать не только задачи, доступные обычному компьютеру, но также и нестандартные задачи, которые трудно или невозможно формализовать с помощью математики.

С середины 50-х и до середины 60-х было предпринято немало по-пыток создать нейросети. Например, перцептроны, имитирующие взаимодействие человеческого глаза с мозгом. В те годы проблема распознавания образов не была решена, возможности компьютеров были невелики. Более того, как позже выяснилось, в методологии имелись существенные изъяны.

Теория, впрочем, развивалась, и российским ученым удалось обойти тупики, в которые зашли их американские коллеги. Благодаря исследованиям наших ученых была разработана общая методика синтеза многослойных нейронных сетей. Возникла новая дисциплина — нейроматематика, позволяющая решать теоретические и прикладные задачи.

В конце 80-х годов, когда компьютерные технологии совершили рывок, осталось только воплотить теорию нейросетей в жизнь.

Итак, нейрокомпьютеры — это реализация нейросетей в «железе». Сердце такого компьютера — нейрочип, который представляет собой микропроцессор, как правило, на кремниевой основе. Его архитектура принципиально отличается от продукции AMD или Intel. Отличительные качества: массовый параллелизм вычислений, распределенное представление информации, адаптивность, способность к обучению и обобщению, высокая помехоустойчивость.

В этой сфере мы не только не отстаем, а даже впереди «планеты всей». Разработанный несколько лет назад одной московской фирмой микропроцессор NM6403 NeuroMatrix превосходит по своим параметрам все зарубежные аналоги. (Неудивительно, что западноевропейский филиал японского гиганта Fujitsu приобрел лицензию на производство этого микропроцессора.)

Сейчас к разработками в области нейрокомпьютерных технологий подключились сотни компаний, среди которых Intel, DEC, IBM, Motorola.

Нейрокомпьютеры позволяют решать проблемы в самых различных областях. В первую очередь — при постановке задач по обработке нечеткой и неполной информации, таких, как моделирование в научных экспериментах, прогнозирование экономических и финансовых процессов, распознавание летящих целей, медицинская диагностика, шифрование и дешифровка… Уже сейчас большая часть кредитных карточек в США обрабатывается с помощью нейротехнологий. Активно создается система массового видеоконтроля. Ведутся работы по использованию нейрокомпьютеров при управлении реакторами. Нейрокомпьютеры задействованы в системах информационной безопасности, в частности для обнаружения и предотвращения хакерских атак. Применяют их также для обработки изображений — например, космической фотосъемки. О военных аспектах и говорить не приходится: моделирование ядерных взрывов, обработка гидролокационных сигналов для обнаружения и определения типов подводных лодок… Словом, их применение весьма специфично, и в качестве «персоналок» они пока вряд ли нам пригодятся. Но жизнь нашу изменят в любом случае.

Но если нейрочип моделирует работу нейронной сети, то нельзя ли его использовать в качестве «протеза» для поврежденных участков мозга?

А там и до манипуляции сознанием рукой подать…

Для страхов есть основания. Проблемы имплантирования микрочипов в наш организм уже перешли из фантастики в сферу технических заданий. Причем самые впечатляющие достижения ожидаются там, откуда все начиналось — с распознавания образов, имитации процессов видения.

В Иллинойсе (США) уже проведены хирургические операции по имплантации силиконового микрочипа через роговицу глаза трем пациентам с поврежденным зрением. Микрочипы размером с игольное ушко офтальмолог Алан Чоу ввел под сетчатку через роговицы в белки глаз на самое дно глазной впадины. Питание чипа обеспечивается светом, попадающим в глаза. Сам чип — искусственная кремниевая сетчатка диаметром 2 мм, а толщиной — 0,025 мм. Три с половиной тысячи микроскопических, элементов преобразуют свет в электрические импульсы, заменив погибшие светочувствительные клетки сетчатки, не мешая работе здоровых клеток.

В ближайшие годы такие операции станут обычным делом. Правда, выяснилось, что такой чип не поможет при слепоте из-за глаукомы или сахарного диабета.

Впрочем, и с этим не будет проблем. Потому что разработан микрочип, который должен помочь восстановлению зрения у слепых.

Ученые из Гарвардского университета и центральной больницы штата Массачусетс выявили отделы мозга, отвечающие за формирование образов. У испытуемых-прав-шей большая часть образов возникала в правом полушарии головного мозга. Причем, образы разных размеров формировались в разных участках мозга. Стало ясно, куда направлять сигналы микрочипа. А сам микрочип уже создан исследователями отдела биоинжиниринга университета Юты.

Итак, кремниевый микрочип будет имплантирован в мозг, а к нему подведут кабель, по которому станут поступать сигналы, формируемые компьютером. Предполагается также разработка миниатюрной телекамеры, подключенной к этому кабелю. Специальные очки с миникамерами вернут людям зрение.

Можно восстановить зрение, вернуть обоняние и осязание. Но рано или поздно человек, подключенный к такому устройству, задумается: а что если мир, данный ему в ощущениях, создан хитроумными программистами? Много лет назад Станислав Лем предсказал появление фантоматов — устройств, полностью имитирующих реальность. Представьте себе, говорил он, вы покидаете зал фантомата с убеждением, что сеанс окончен, а тут вам на голову пикирует летающая тарелка, под ногами разверзается земля, из моря выходит чудовище… То есть шоу продолжается. Но с тех пор вы всегда будете сомневаться в реальности происходящего.

В ближайшем будущем начнется массовый выпуск чипов для имплантации их в тела животных. Станет возможным не только определять местонахождение животного, но и контролировать его поведение. Однако все вышеупомянутые технологии — только лишь попытки воздействия неживого, хоть и очень хитроумного, приспособления на живой организм. А чужеродное тело всегда можно распознать и обезвредить, как, например, это делает герой фильма «Вспомнить все».

Однако ученые вот уже много лет активно пытаются «срастить» живое и неживое. Причем небезуспешно.

В прошлом году исследователям из института им. Макса Планка (Мюнхен) удалось реализовать сенсационный проект. Впервые была создана работающая полупроводниковая цепь, соединяющая нейроны живого существа — улитки

— и кремниевый чип. Питер Фром-герц, директор факультета мембран и нейрофизики, экспериментировал в этой области более пятнадцати лет. Уже в 1990 году он и его коллеги сумели на короткое время срастить нейрон. пиявки с полупроводником. Проблемы возникли сразу же, поскольку нейроны, образуя сеть, перемещаются, разрывая контакт с неживым объектом. Решение хоть и было простым, но на техническое воплощение ушло почти десять лет. Наконец с помощью микрошпенечков из пластика удалось надежно зафиксировать нейроны улитки. Каждый нейрон теперь соединен не только с другими нервными клетками, но и с чипом. Устройство последовательно и параллельно обрабатывает сигналы, идущие с микрочипа к нейронам и от нейронов к чипу.

«Это просто фантастика — объединить элементы мозга и компьютеры», — радостно заявил Фромгерц. В ближайшее время он собирается приступить к работе с нейронами млекопитающих.

Так впервые появился биочип.

Ученые из Калифорнийского университета в Сан-Диего сумели вырастить живые нейроны мозга на кремниевых пластинах. Их целью было наблюдение за процессами, идущими в нейронах головного мозга во время процесса обучения. В традиционной методике используются электроды, контакт с которыми через несколько часов приводит клетки к гибели. Американцы же воспользовались фотопроводящими свойствами кремниевой пластины. Лазерный луч освещал участки между нейронами и полупроводником, изменяя его сопротивление в этом месте, фиксируя изменения в нейронах. С помощью такого биочипа удалось выяснить, что механизмы кратковременной и долговременной памяти обусловлены различными физическими процессами в нейроне и характером связей между ними. Обнаружилось, что кратковременная память — результат недолгого контакта между нейронами с помощью своих нитей-отростков. В свою очередь, долговременная память возникает в процессе образования новых нитей, которые крепко и надолго связывают нейроны между собой.

Термин «биочип» применяется также и для наименования устройств, не использующих кремниевую технологию. Это отдельное и весьма перспективное направление в биомедицине, изучающее методику быстрого и качественного анализа генетического материала. Технология создания биосенсоров базируется не на кремниевой, а на стеклянной подложке, на которую наносятся длинные или короткие фрагменты ДНК. Возникает небольшая матрица, а зафиксированные фрагменты ДНК реагируют на различные типы молекул. В итоге можно получить сведения о состоянии генов исследуемого организма, обнаружить и проанализировать генетическую активность, связанную с различными патологиями, а также с реакцией на лекарственные препараты.

Скоро будет создан биочип, с помощью которого можно прогнозировать воздействие потенциальных лекарственных препаратов на мозг.

Биочипы помогут исследователям создавать лекарства быстрее и дешевле. Планируется наладить выпуск чипов, предназначенных для исследования шизофрении, депрессии и болезни Альцгеймера. А компания Olimpus Optical, известная фотолюбителям, выпустила автоматический экспресс-анализатор на биочипах.

Цак видите, прогресс в создании нейрочипов, нейросетей и нейрокомпьютеров ускоряется с каждым годом. Чип, внедряемый в организм — реалия сегодняшнего дня. Что если подобно героям фантастических произведений мы сумеем существенно «расширить» свое сознание, а заодно и органы чувств, сделав ненужными громоздкие приборы и приспособления?

С другой стороны, развитие генной инженерии и нанотехнологий может в обозримом будущем привести к тому, что надобность в подобных «инородных телах» вообще отпадет. Ведь главное не носитель информации, не «железо», а способ переработки информации. И если нейросеть имитирует человеческий разум, кто нам запретит так перестроить генный материал нашего организма (причем, не обязательно мозга), что фрагмент размером с бородавку заработает как «нормальный» кремниевый процессор? Наверное, полезно иногда переключаться от красот образного мышления на сухую логику вычислений. Кстати, не здесь ли находится разгадка феномена так называемых людей-счетчиков, которые за какие-нибудь секунды умудряются манипулировать огромными числами? Может, это своего рода спонтанное возникновение в нейронной сети мозга небольшого участка, организованного по образу и подобию калькулятора? Что будет, если носители таких улучшений с помощью широко применяемой ныне технологии «Голубой зуб» смогут подключаться к компьютерам без всяких проводов?

Есть подозрение, что ответ на эти вопросы мы получим в ближайшее время.

Не исключено, что ответ нам не понравится.

… Обеспамятев от страха и притом будучи отягощен спиртными напитками, стоял я безмолвен у порога, как вдруг господин градоначальник поманили меня рукою к себе и подали мне бумажку. На бумажке я прочитал: «Не удивляйся, но попорченное исправь». После того господин градоначальник сняли с себя собственную голову и подали ее мне. Рассмотрев ближе лежащий предо мной ящик, я нашел, что он заключает в одном углу небольшой органчик, могущий исполнять некоторые нетрудные музыкальные пьесы. Пьес этих было две: «Разорю!» и «Не потерплю!».

М. Е. Салтыков-Щедрин. История одного города.

 

Андрей Саломатов

ПОСТОРОННИЕ

Иллюстрация Владимира ОВЧИННИКОВА

И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали .

«Апокалипсис».

1.

На три дня город словно сошел с ума. Толпы разряженных, подвыпивших людей заполонили все центральные площади, улицы и переулки. Ночь мало чем отличалась от светлого времени суток. Дневное светило не успевало завалиться за горизонт, как его сменяли миллионы уличных фонарей, тысячи бесконечных гирлянд самых разных расцветок, ярко освещенные витрины ресторанов, кафе и баров. Огромные голографические изображения кинозвезд возникали прямо над головами горожан, посылали им воздушные поцелуи и распадались на фонтаны разноцветных брызг. Сотни мощных прожекторов чертили в ультрамариновом небе замысловатые фигуры и надписи. Бегущие строки возвещали, кто из гостей кинофестиваля прибыл, где остановился и даже какого цвета у него лимузин. И весь этот праздничный тарарам сопровождался музыкой, треском фейерверков, разрывами петард и восторженными воплями толпы.

Сверху все это напоминало гигантского спрута: от ярко освещенного центра города иллюминация расползалась по улицам. По мере удаления щупальца ее резко истончались и к окраинам почти сходили на нет.

Все питейные заведения города были переполнены посетителями. Жаждущих выпить было так много, что столиков на всех не хватало, и те, кому не повезло, располагались где попало: одни плотно, в два ряда лепились к стойке, другие сидели на подоконниках, третьи с полными стаканами отплясывали между столами, и никто не обижался на тесноту. Наоборот, горожане братались, пили на брудершафт с первым, кто подойдет, угощали друг друга и оставались счастливы.

Тише и спокойнее было в дорогих ресторанах, где собралась респектабельная публика: высокопоставленные горожане и участники кинофестиваля. Плотность посетителей на один квадратный метр здесь была значительно ниже, хотя гости также бродили от столика к столику, стояли небольшими кучками, танцевали, но чуть менее раскованно, чем в обычных кафе. Сюда не допускались ряженые и просто любопытные, пожелавшие поближе рассмотреть любимую кинозвезду и, если повезет, получить автограф. Чопорный швейцар с золотыми галунами и лампасами чувствовал себя героем дня. Сердито, а иногда и презрительно он отмахивался от наиболее назойливых горожан, которые пытались проникнуть в ресторан в обычных джинсах или даже шортах, потому что здесь все строго следовали этикету. Мужчины были одеты исключительно во фраки и безукоризненные смокинги, женщины красовались в вечерних платьях от лучших кутюрье мира и драгоценностях от известнейших ювелирных фирм. Тихая музыка здесь не глушила излишними децибелами, воздух в зале был чист и прозрачен, хотя многие курили. А бриллиантовый блеск придавал сборищу тот самый великосветский лоск, который является сильнейшим стимулом для молодых и не очень молодых, но ужасно амбициозных служителей искусства.

Дмитрий Самолетов добирался от тихой загородной гостиницы до ресторана «Астория» на красном лакированном «ланкастере», который он привез из Москвы. Еще днем на открытии кинофестиваля он выпил несколько бокалов шампанского, а в гостинице раз пять прикладывался к бутылке коньяка, но чувствовал себя достаточно бодрым, хотя и раздраженным. Рядом сидела его молодая жена Анна, еще не такая известная, как он, актриса, но уже заявившая о себе в двух нашумевших сериалах, где она блестяще сыграла диккенсовскую героиню — очень трогательную, благородную простушку, вознагражденную за добродетель богатым интеллигентным мужем.

До центра города Дмитрий с Анной добирались вдоль живописного берега моря и ориентировались на полыхающее зарево огней. Почти всю дорогу ехали молча, каждый по-своему переживал встречу с мировым кинобомондом, и разница в предвкушении была лишь в степени пресыщенности. Для Дмитрия это был восьмой по счету кинофестиваль, четыре из которых принесли ему первые премии за лучшую мужскую роль. Анна же играла в сериалах, впервые ехала на фестиваль как актриса и не могла рассчитывать на то, что ее работу отметят на таком престижном форуме.

Анна придирчиво рассматривала себя в зеркале, проверяя прическу и макияж. При этом иногда она чуть обиженно поглядывала на мужа.

— А почему мы не поехали в «Палас»? — наконец спросила она.

— Потому что там все эти устроители и старичье, а я от них устал, — несколько капризно, с ленцой ответил Дмитрий. — Я хочу просто выпить и поболтать. Там будет Березняков. Мы еще утром договорились.

— Ты сам говорил, что мне полезно побольше вертеться перед глазами у продюсеров и фестивального начальства, — пояснила она свое недовольство выбором мужа.

— Завтра будешь вертеться весь день. А сегодня отдохнем.

— Завтра все будут вертеться, — убирая зеркальце, ответила Анна.

— Не беспокойся, не все. — Дмитрий мельком взглянул на жену и серьезно добавил: — Да успокойся, получишь ты свою роль.

— Только много не пей, — после небольшой паузы попросила Анна.

— А ты не хватай меня за рукав, — раздраженно ответил Дмитрий.

— И не надо делать вот это вот… глазами. Ты выглядишь дурой.

— А ты много не пей.

До «Астории» Дмитрий с женой добрались лишь к полуночи, впрочем, время здесь не играло никакой роли. Когда они вышли из новенького «ланкастера», со ступенек ресторана к ним бросилась толпа телевизионщиков и окружила звездную пару плотным кольцом. Это спасло Дмитрия и Анну Самолетовых от куда более серьезной опасности. Вслед за вездесущими тележурналистами и операторами с разных сторон набежали ошалевшие от близости к своим идолам поклонницы с портретами актеров, блокнотами и просто клочками бумаги для автографов. Они кричали: «Самолетов!», «Это Самолетов!», «Дайте автограф!». Дмитрий отметил, что среди кричавших попадались очень даже симпатичные молодые девицы, хотя все они выглядели примерно одинаково — провинциалки. Тем не менее их восторженные вопли, горящие глаза и энергия, с которой они пытались прорваться к своему кумиру, грели душу, и Самолетов осознавал это. Его заводила страсть молоденьких горожанок, и сладостное ощущение славы приятно щекотало нервы.

Другое дело Анна — ей не кричали восторженные приветствия и не совали через головы журналистов портреты с ее изображением. При искусственном освещении восходящую звезду не признали еще и потому, что в сериале она играла скромную простушку, а здесь, в роскошном туалете с бриллиантовым колье, она тянула не менее чем на Царицу Савскую.

Выкрики и настойчивость, с которой девицы осаждали Дмитрия, вызывали в Анне почти ярость. Она по-настоящему ревновала и всех этих соискательниц счастливого случая считала если и не реальными соперницами, то потенциальными любовницами мужа. Впрочем, Анна даже не подозревала, что Самолетову достаточно того эффекта, который он производил на окружающих, и вполне хватало ее — обаятельной и молодой восходящей звезды.

Но Дмитрия и Анну мучили не долго. Четыре дюжих служителя ресторана мгновенно пробились к вновь прибывшим гостям и оттеснили как назойливых журналистов, так и поклонниц. Они взяли пару в каре, довели их до самой двери и, когда Дмитрий с Анной вошли в ресторан, не без труда просочились за ними. Оставаться на улице в ожидании следующих звезд было невозможно. Обиженные и разгоряченные обожательницы не очень церемонились с охраной. Они оскорбляли служащих, провоцировали на скандал и иногда швыряли в них всякую дрянь. В общем, хамили.

В ресторанных дверях лица четы Самолетовых заметно преобразились. Анна совершенно искренне радовалась возможности посидеть в дорогом ресторане, познакомиться и поболтать с мировыми знаменитостями и продемонстрировать свой необычный туалет, искусно вышитый мелкими сапфирами всех мыслимых оттенков. Дмитрий же весь вечер маялся без нормального партнера по выпивке и мечтал поскорее сменить свою постоянную спутницу на собеседника.

Как только Самолетовы оказались в ярко освещенном зале, для удобства пересервированном под фуршет, Дмитрий с Анной получили то, что желали, и именно так, как желали. По просьбе именитых фестивальных гостей журналисты с телекамерами в ресторан не допускались, зато знакомых лиц здесь оказалось более чем достаточно.

Едва Дмитрий с Анной вошли в зал, как тут же на всех площадях города бегущей строкой объявили о прибытии еще одной звездной пары. Над толпами людей в воздухе образовались две огромные голо-графические фигуры с обворожительными улыбками, и под восторженные вопли виртуальная чета Самолетовых поприветствовала праздничную толпу.

Дмитрий с Анной немного задержались в дверях, затем не спеша осмотрелись, и Самолетов поднял в приветствии руку. Несмотря на то, что Дмитрий не был новичком на подобных празднествах, роскошный интерьер богатого ресторана, фрачная элегантность мужчин и красота женщин захлестнули его, и Дмитрий вдруг с ужасом подумал, что уже никогда не сможет обходиться без всего этого. Что всемирное признание и тем более все, что оно дает, необходимы ему, как вода или воздух. И если когда-нибудь судьба сыграет с ним злую шутку, и он лишится своего положения, то не сможет смириться с прозябанием в обыденной жизни и наверняка наложит на себя руки.

Примерно такое же чувство испытала и Анна, но лишь на мгновение. Уже через несколько секунд ее закружило в водовороте праздничных событий, и она обо всем забыла.

Заметив вошедших, навстречу Дмитрию и Анне двинулись сразу несколько человек, и Анна лишь успела сказать мужу:

— Учти, я за тобой слежу.

— За собой последи, — с лучезарной улыбкой, предназначенной поспешавшим к ним друзьям, тихо ответил Дмитрий. И тут же кто-то из организаторов подал знак оркестру, и те на несколько секунд перестали играть. Затем в честь четы Самолетовых громко и весело грянула «Заздравная», и известный баритон с оплывшим апоплексическим лицом запел:

— Бокалы наливаются, в них отблеск янтаря, и лица разгораются, как вешняя заря. Нам в дружбе нет различия, живя семьей одной…

Откуда-то сбоку к Дмитрию с Анной заскользил официант с подносом, и бокалы с шампанским оказались у них в руках, как раз когда баритон запел:

— К нам приехал наш любимый, Дмитрий Александрович да-ра-гой!

Самолетовых обступили со всех сторон, и десятка два актеров и режиссеров хором затянули:

— Митя, Митя, Митя…

Этот дружелюбный и такой русский застольный ритуал так тронул Дмитрия, что в горле у него образовался комок и повлажнели глаза. Чтобы справиться с собой, он одним махом опорожнил бокал шампанского, лихо шваркнул его об пол и, раскрыв объятия, пошел обниматься и целоваться со всеми, кто вышел ему навстречу. Он уже не замечал ни Анны, которая занималась тем же самым, по очереди прикладываясь своей персиковой щечкой к таким же розовым от возбуждения щекам знакомых дам, ни сияющего, как яйцо Фаберже, роскошного банкетного зала. В ушах у него все еще звучало: «К нам приехал наш любимый…», а сумбурное кратковременное ликование в душе сменилось тихой радостью и благодарностью ко всем этим замечательным, симпатичным людям — его друзьям.

Изъявление признательности затянулось надолго. Самолетов переходил из рук в руки, от одной компании к другой, приветствовал старых и знакомился с новыми коллегами, с каждым непременно выпивал фужер шампанского, рюмку коньяку или водки и болтал, болтал, болтал. Он рассказывал анекдоты, удачно острил, направо и налево сыпал замысловатыми комплиментами… В общем, блистал. Но фонтанировал Дмитрий лишь до тех пор, пока не ощутил, что больше не в состоянии ни пить, ни говорить. Более того, Дмитрий давно заметил, но все никак не мог сконцентрироваться на этой мысли, что его давно никто не слушает. При встрече Самолетова фамильярно хлопали по спине, вежливо улыбались и, сказав какую-нибудь дежурную фразу, отходили. Некоторые удалялись заранее, лишь угадав его намерение подойти. Другие быстро отводили взгляд или отворачивались. И Дмитрий наконец понял, что опять здорово набрался.

После этого неприятного открытия Самолетов вдруг почувствовал, что смертельно устал. Сияние зала померкло, люди сделались ему неинтересны, как, впрочем, и все, что здесь происходило. Ему захотелось вернуться в гостиницу и забраться в постель.

Дмитрий поискал глазами жену, но не нашел. Перед глазами все двоилось, троилось и четверилось, словно мир распадался на простые составляющие. То, что он видел — совершенно посторонние кучкующиеся люди, — вызывало в нем непреодолимую скуку и желание закрыть глаза.

Самолетов качнулся было к выходу, но именно в этот момент к нему подошел Березняков, который сильно опоздал на празднество. Директор, он же генеральный продюсер крупнейшей в стране кино-компании, поздоровался, похлопал Дмитрия по спине и насмешливо произнес:

— Я никогда не видел памятника Вене Ерофееву, но, по-моему, он выглядит именно так. Что ж ты так нажрался?

— Вожжи выронил, — мрачно ответил Самолетов.

— Не пей больше, — осматриваясь по сторонам, сказал Березняков. — Завтра вручение. У тебя очень большие шансы.

— Больше не буду, — покорно проговорил Дмитрий. — Поеду в гостиницу. Ты Анюту не видел?

— Я только вошел, — ответил Березняков. — Кстати, я. договорился, Анюте дадут одну из главных ролей в «Дневнике вора» по Жану Жанэ. У Козлова уже готов сценарий. Так что ей повезло, Козлов снимает только стильное кино. А с тобой мы еще завтра поговорим. Есть очень интересное предложение.

— Спасибо, — равнодушно поблагодарил Самолетов.

— Из спасиба платья не сошьешь, — рассмеялся Березняков.

— Из моего можно, и не одно. Извини, я в сортир хочу. Где он здесь?

— Выйдешь из зала, направо, — ответил Березняков и добавил: — Не пей больше. Анюту я сейчас найду и пришлю сюда.

— Присылай, — сказал Дмитрий и, не удержавшись, рыгнул.

— Фу! — махнул рукой Березняков и поморщился. — Ну, ты и скотина. Прямо мне в лицо. Не пей больше.

Березняков медленно удалился, а Самолетов выбрался из зала и некоторое время пытался сориентироваться, в какой стороне находится туалет. Затем свернул направо, подошел к двери и взялся за ручку. Только после этого он поднял глаза и посмотрел на надпись. На двери висела табличка: «Посторонним вход воспрещен».

Надпись почему-то возмутила его.

— Это кто здесь посторонний? — набычившись, пробормотал Дмитрий, но ломиться в дверь не стал. Здравый смысл, остатки которого едва теплились в нем, подсказывал, что этого делать не стоит. Он лишь пнул дверь ногой и пошел дальше.

На обратном пути Самолетов снова набрел на злосчастную дверь с табличкой, отшатнулся от нее и выругался.

Когда Дмитрий вернулся в зал, Анна уже ждала его у дверей. Она выглядела утомленной, но вполне счастливой и еще поэтому не стала читать ему мораль. К тому же Самолетов был настолько пьян, что упрекать его было совершенно бесполезно.

— Машину поведу я, — сказала Анна.

— Не возражаю, — с трудом выговорил Дмитрий. На прощанье, не глядя, он помахал рукой в пространство, и они отправились к выходу.

Всю дорогу до гостиницы Самолетов спал, уронив отяжелевшую голову на грудь. Сон его был темным и душным, как и сама субтропическая ночь. Иногда Дмитрий тихонько стонал во сне, и тогда Анна поворачивала к нему свою красиво слепленную головку и смотрела на него странным отрешенным взглядом, в котором не было ни осуждения, ни досады, ни хоть какого-нибудь признака чувств. Она смотрела на него, как на предмет, чем он, собственно, сейчас и являлся.

У гостиницы Анна позвала на помощь служителя, и тот помог ей вытащить Самолетова из машины. Пока Анна получала у портье ключ, дюжий парень довел мировую знаменитость до лифта, и только когда открылись двери, Дмитрий проснулся. Он отпихнул от себя помощника, зашел в лифт и, не оборачиваясь, проговорил:

— Я сам.

Они с Анной поднялись на третий этаж.

Номер Самолетовых находился метрах в десяти от лифта. Дмитрий довольно крепко держался на ногах, и Анна немного обогнала его, чтобы открыть дверь. По дороге она уронила пластиковый ключ, затем приложила его к замку не той стороной. В общем, замешкалась. Дмитрий же, держась за стенку, медленно брел по коридору. В какой-то момент рука его соскользнула в дверной проем, и он взялся за ручку. Подняв глаза, Самолетов увидел табличку «Посторонним вход воспрещен». Неизвестно, что больше возмутило Дмитрия, то, что его, всенародного любимца, считали здесь посторонним, или сам запрет входить в эту обыкновенную, ничем не примечательную дверь.

Анна не успела ему помешать. Она бросилась к мужу, но Самолетов уже повернул ручку и настежь распахнул запретную дверь. То, что Дмитрий увидел, вначале озадачило его. В небольшой комнатке, нашпигованной всевозможной аппаратурой, в двух рядом стоящих креслах полулежали мужчина и женщина с поразительно знакомыми чертами лица. Самолетов не сразу догадался, что это они с Анной. А когда понял, стал стремительно трезветь. Головы у обоих были облеплены металлическими пластинами из тусклого металла. Глаза у двойников были закрыты, словно бы они спали. Выражение лица близнеца Самолетова было напряженным и каким-то туповатым. У двойника Анны на лице внезапно отразилось отчаяние. Последнее, что Дмитрий услышал у себя за спиной, это слова жены:

— Что ты наделал?!

После этого свет в его глазах померк, и Самолетов провалился в темноту.

2.

После того как Дмитрий с Анной очнулись в лаборатории Института мозга, испуганная немолодая лаборантка позвонила руководителю проекта, доценту кафедры виртуального взаимодействия полов, и сообщила, что испытуемые пришли в себя. Вместо южного солнца за окном все так же моросил холодный осенний дождь, который не прекращался вот уже несколько месяцев. На обоих Самолетовых были голубые комбинезоны с бахилами, и те восемь с небольшим лет звездной жизни, что они за каких-нибудь две недели пережили в состоянии гипнотического сна, сохранились в памяти лишь в виде необыкновенно яркого, пронзительного воспоминания.

И Дмитрий, и Анна восприняли пробуждение чрезвычайно болезненно, хотя физически чувствовали себя прекрасно. В первые минуты их состояние можно было сравнить с рождением, когда ребенка, помимо его воли, неведомая сила выталкивает из утробы матери на свет, хотя и Божий, но такой холодный и враждебный, что хочется кричать. Когда же Самолетовы освоились, вспомнили, кто они и что здесь делают, оба ощутили огромной силы разочарование и горькую обиду.

В лабораторию резко вошел руководитель проекта профессор Парамонов и, не глядя на Самолетовых, обратился к лаборантке:

— Вы получили уайтспирит?

— Да, — кротко ответила женщина.

— Смешайте один к одному со спиртом, — распорядился Парамонов и только после этого кивнул Дмитрию и Анне на дверь. — Идите за мной.

В кабинете руководитель проекта даже не предложил Самолетовым присесть. Тем не менее они устроились на диванчике и застыли в ожидании неприятного разговора. О том, что разбирательство будет крайне неприятным, легко было догадаться по выражению лица Парамонова — оно было злым и даже каким-то брезгливым. Ученый муж едва сдерживался, чтобы не сорваться и не наговорить этой парочке гадостей.

Плюхнувшись в кресло, профессор открыл сейф, достал бумаги и швырнул на письменный стол. Это демонстративное проявление недовольства произвело и на Дмитрия, и на Анну сильное впечатление. Оба почувствовали, что стоит кому-нибудь из них произнести хотя бы одно слово, и руководитель проекта взорвется, как атомная бомба. Поэтому они молчали и покорно ждали.

Наконец Парамонов поднял глаза и, едва сдерживая себя, спросил:

— Почему вы скрыли свою генетическую предрасположенность к алкоголизму?

— Ничего я не скрывал, — удивился Самолетов. — Я не алкоголик.

— Я не говорю, что вы алкоголик, — сделав ударение на «вы», сказал руководитель проекта. — Перед началом эксперимента во время собеседования вас спрашивали, были ли у вас в роду алкоголики, со стороны матери или отца — неважно. Вы ответили «нет».

— У меня не было в роду алкоголиков, — начиная нервничать, проговорил Дмитрий. — Я знаю точно. Мой отец…

— Не надо мне рассказывать свою родословную, — раздраженно перебил его Парамонов. Затем он сделал над собой усилие и монотонно продолжил: — Меня это уже не интересует. Вы сорвали нам дорогой эксперимент. В самом начале вы нарушили пункты договора 2.2 и 2.7. Первый — о кодовых фразах, второй — об употреблении спиртных напитков. Фразами мы блокировали ваши воспоминания о том, кто вы есть на самом деле. Надеюсь, что такое пьянство, говорить не надо? — Голос профессора набирал силу, и каждый произнесенный слог он четко отстукивал карандашом, словно читал лекцию по теории стихосложения. — Вас предупреждали, что если что-то запрещено, — значит, это запрещено. Вы читали договор и подписали его. А затем наплевали на него. Так что все, голубчик. Вы не выполнили условия договора, значит, никаких денег не получите. И скажите спасибо, что мы не требуем от вас компенсации за срыв эксперимента. Хотя, насколько я знаю, взять с вас нечего. Так что можете переодеваться в свое и отправляться домой. — Он швырнул бумаги назад в сейф и добавил: — Свой экземпляр договора можете засунуть… можете порвать.

— А я? — не свойственным ей фальцетом воскликнула Анна,

— Что вы? — не понял руководитель проекта.

— Я же ничего не нарушала, — подавшись вперед, с трагизмом в голосе произнесла она.

— Это не важно, — с досадой проговорил Парамонов. — Одна вы мне не нужны. Кроме того, что мы изучаем влияние виртуального времени на старение организма в реальной жизни, мы еще наблюдаем взаимодействие полов. Да что вы мне морочите голову? Вы тоже вошли в комнату.

— Что ж мне теперь делать? Я из-за вашего эксперимента уволилась с работы, — тихо сказала Анна, попутно пытаясь вспомнить, так ли это.

— Это не мое дело, найдете другую, — еще больше разнервничавшись, проговорил руководитель проекта и встал. Вместе с ним поднялся и Дмитрий. — Обратитесь по месту жительства в отдел социальной защиты. В бюро по найму, наконец. Я не занимаюсь трудоустройством. Жили же вы как-то две недели назад до начала эксперимента.

— Это было не две недели, а восемь с лишним лет назад, — едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, поправила его Анна.

— Для вас, — всем своим видом показывая, что разговор закончен, ответил Парамонов. — А для всех остальных две недели. Все, я больше вас не задерживаю. — Он подошел к двери, раскрыл ее и в ожидании, когда они покинут кабинет, закатил глаза к потолку.

— Две недели, — изумленно проговорил Дмитрий и пошел к выходу. — Неужели прошло всего две недели?

— Да, голубчик, — напоследок сказал профессор. — Так что вы немного потеряли.

После долгой нудной процедуры получения вещей из камеры хранения и молчаливого переодевания Дмитрий и Анна вышли из здания института и остановились под козырьком подъезда. Старая одежда, от которой они успели отвыкнуть, казалась им неопрятной и чужой, словно они вынуждены были надеть обноски с чужого плеча. Оба выглядели подавленными, и осенний дождь лишь усугублял отвратительное настроение. Дмитрий взглянул на жену и вдруг поймал себя на мысли, что не такая уж она молодая и красивая. Он вспомнил ту молодую красавицу Анну, встретился с женой взглядом и с досадой подумал, что после стольких лет пребывания в несуществующем мире, обживание этого будет нелегким.

Улица, где находился институт, была совершенно пустынна, порывистый ветер срывал с деревьев последние желтые листья, и те, прочертив в воздухе замысловатую кривую, шлепались на мокрый асфальт.

Подняв воротники плащей, Дмитрий с Анной молча разглядывали этот тихий печальный уголок реального мира, куда они неожиданно вернулись, и думали примерно об одном и том же.

— Не верится, что мы здесь пробыли всего две недели, — наконец произнесла Анна. — Я даже забыла, куда нам ехать.

— Да, — мрачно согласился Дмитрий. — Возвращеньице не из приятных. — Он нащупал в кармане ключи от квартиры, погремел мелочью и, обращаясь к самому себе, спросил: — Надеюсь, деньги остались те же?

— Две недели, — удивленно посмотрев на мужа, напомнила Анна.

— Две недели, две недели, — раздраженно повторил Дмитрий. — Нет, не две недели, а восемь с лишним лет! И все эти годы я просыпался каждое утро и чувствовал, что существую. По-настоящему живу. Я помню каждую прожитую секунду, потому что не воображал, что живу, как считает этот идиот профессор, а работал, работал, работал…

— Во сне, — вставила Анна.

— Не знаю, — сразу потеряв интерес к разговору, проговорил Самолетов и шагнул под дождь. — Может, это тоже сон, и из этого мира есть такой же выход через какую-нибудь дверь с дурацкой надписью.

Эта часть города, где находился институт, разительно отличалась от тех мест, откуда они вернулись каких-нибудь сорок минут назад. Дмитрий вдруг осознал, что давно привык передвигаться на собственных автомобилях и машинально крутит головой в поисках новенького лакированного «ланкастера». Он давно позабыл, как отвратительно выглядит бесконечный железобетонный забор с глупыми надписями вроде «Kiss-kiss» или «Бротва очистим город от коней». Идти пешком под холодным дождем вдоль такого ограждения было почти невыносимо. Внутри у Дмитрия клубился гнев, но виновником возвращения был он, и изливать злость на ни в чем не повинную Анну было просто неуместно и несправедливо. И тем не менее, когда Самолетов наступил дырявым ботинком в глубокую лужу, он сорвался.

— Зараза! — по-кошачьи тряся ногой, громко выругался Дмитрий.

— Могли бы заплатить хотя бы за две недели. За это время я бы давно нашел себе работу.

Не удержавшись, Анна скептически хмыкнула, и Самолетова прорвало:

— Заткнись! Я, по крайней мере, пишу, и меня иногда публикуют…

Анна едва удержалась, чтобы не хмыкнуть еще раз, но в том, как она резко отвернулась, Дмитрий уловил не прозвучавшую насмешку и распалился еще больше.

— А ты сколько лет… — Более чем восьмилетнее пребывание в виртуальном мире сбивало Самолетова с толку, он совсем запутался со временем и потому сделал паузу и смачно сплюнул на асфальт. — А ты все мечтаешь устроиться по профессии! Но такой профессии не существует, чтобы ни черта не делать и получать хорошую зарплату!

— В этом году… — начала Анна и остановилась, засомневавшись, в этом ли году это было. — В этом году я заработала больше тебя.

— Больше, — пробурчал Дмитрий, мысленно пытаясь перебросить временной мост между двумя далекими берегами настоящего, разделенными восемью годами фантастического сна.

Насчет заработка Анна сказала правду, и Самолетову ничего не оставалось делать, как перекинуться на Парамонова и его лабораторию.

— Если они изучают старение, зачем нас сделали кинозвездами? — продолжал он. — Зачем? Почему не инженерами, водителем и официанткой, наконец? Черта с два! Они хотели узнать что-то другое!

— Какая теперь разница? — устало проговорила Анна.

— А такая! — закричал Дмитрий. — Нас обманули! Мы согласились стать подопытными кроликами, крысами, и нам не заплатили! Это был другой эксперимент…

— Ну и что? Все равно мы никогда не узнаем, чего они хотели. А если и узнаем, что это даст?

— Сволочи! — продолжал неистовствовать Самолетов. Дмитрий прекрасно понимал, что жена абсолютно права, но его распирало от обиды, и он ничего не мог с собой поделать. — С людьми так не поступают. У нас денег только на дорогу и на хлеб.

— Можно поехать к твоей тетке и пообедать, — равнодушно ответила Анна и так же равнодушно добавила: — Если бы ты не пил…

— Заткнись! — заорал Дмитрий.

— Если бы ты не пил, — стиснув зубы, упрямо повторила Анна, — тебя бы не выгнали с работы, и нас не выкинули бы из эксперимента.

— Идиотка, — только и нашел, что сказать, Дмитрий и неожиданно прибавил шагу. Не разбирая дороги, он быстро шагал по улице, желая поскорее оторваться от жены, которая, впрочем, и не пыталась догнать его. Дмитрий вдруг до такой степени сделался ей противен, что она едва удержалась от злобного выкрика: «Ненавижу!».

Более чем за восемь лет благополучной, обеспеченной жизни в виртуальном мире Анна совершенно отвыкла от приступов ярости Дмитрия, не говоря уже о безденежье и неустроенности. К этому добавилось, что в реальном мире ее муж внешне мало соответствовал образу того баловня судьбы, с которым она прожила эти звездные годы. Он оказался старше, ниже ростом, имел более грубые черты лица и отвисшее брюшко. Невзрачную внешность дополняли дешевая, сильно поношенная одежда и жидкие грязные патлы.

«Боже мой! — вдруг с ужасом подумала Анна. — Наверное, здесь я такая же уродина!»

Дождевая вода стекала по ее лицу и смешивалась со слезами, которые давно душили ее, но прорвались только сейчас. Анна смотрела вслед удаляющейся фигуре мужа и мучительно вспоминала, как она выглядела до эксперимента. А Самолетов свернул за угол и отправился к автобусной остановке.

До окраины города, где они проживали, Дмитрий добирался больше часа, и все это время ему не давала покоя бредовая идея — разоблачить Парамонова и его компанию. Он прекрасно понимал, что его заводит лишь обида и желание отомстить за собственную оплошность, и тем не менее накручивал себя, строил план отмщения, в общем, фантазировал, чтобы не думать об оставленной на улице Анне и том безысходном положении, в котором они с женой оказались.

Самолетов давно отвык от пахнущего нечистотами метро, потного смрада толпы, заполнявшей вагоны, и полного равнодушия к собственной персоне. В какой-то момент Дмитрий испугался, что в толпе его узнают и начнут требовать автограф, но вспомнил: здесь, в этом мире, он никто, ничто и звать его Никак, а потому быстро успокоился. Это было, пожалуй, единственное преимущество, которое он осознал по возвращении домой. Хотя внимание почитателей ему всегда льстило, он любил покрасоваться перед своими зрителями, но только в том случае, если фанаты были отгорожены от него надежным заслоном.

Маленькая квартирка Самолетовых поразила Дмитрия своей запущенностью и убогостью. Он словно бы увидел ее впервые, присвистнул от удивления и оглянулся, забыв, что Анны рядом нет.

— Да, сортир у нас был больше и чище, — разглядывая единственную комнату, вслух произнес Самолетов и подошел к столу, на котором стоял его старенький компьютер. — А ведь могли бы прожить там еще лет двадцать пять — тридцать. А уж потом… черт с ней, с жизнью.

Дмитрий дал команду, и компьютер включился. Он открыл недописанный рассказ, брошенный перед самым экспериментом, и, чтобы как-то отвлечься, принялся читать его, но не осилил даже половины. Прошло всего две недели, а текст воспринимался, как написанный кем-то другим, абсолютно незнакомым человеком. «Боже мой, неужели этот бред принадлежит мне? — с ужасом подумал Самолетов и закрыл файл. — Неужели же я такой бездарный?»

Это поразительное открытие подкосило Дмитрия не меньше, чем внезапное возвращение к реальности. Словно замороженный, он сидел за столом, смотрел на экран монитора и про себя повторял: «Это конец, это конец, это конец…»

На экране замигал маячок телефона и выявился незнакомый номер, но Самолетов тупо смотрел на него и молчал. Затем включился автоответчик, и мужской голос сообщил, что Дмитрий должен срочно заплатить за телевидение и интернет, иначе его отключат от Сети. Эта угроза никак не подействовала на Дмитрия, и он не стал связываться с грозным диспетчером. Он не мог сейчас ни с кем общаться и не желал, чтобы кто-то увидел его в таком раздавленном состоянии.

Самолетов заказал канал новостей; и на экране появилась миловидная дикторша, которая равнодушно принялась перечислять катастрофы, случившиеся за день на планете. Затем снова принялся мигать маячок телефона, и кто-то слащавым женским голосом сообщил на автоответчик, что одна из лучших в Гагаринском районе Москвы пиццерия «Эльдорадо» в любое время суток доставляет пиццу на дом. А хорошенькая дикторша продолжала вещать свое: «В Парижском институте генетики произошел мощный взрыв, погибли три человека, восемь ранены…»

Анна не вернулась домой ни днем, ни вечером, и Дмитрий начал серьезно волноваться. Он уговаривал себя, что, скорее всего, она поехала к кому-нибудь из подруг, потому что родственников в Москве у нее не было. Когда они ссорились, жена не раз так поступала, так же делал и сам Самолетов — уезжал к тетке или двоюродной сестре.

Дмитрий лежал на диване и перебирал в уме, что могло случиться с женой. Вариантов было немного, и большая часть из них выглядела ужасно. По очереди он представил и как она решается на самоубийство, и как, ослепленная горем, попадает под машину или под поезд. Доведя себя почти до истерики, Самолетов принялся обзванивать подруг Анны, но ни одна не смогла сказать ему ничего утешительного. Все они расспрашивали, как закончился эксперимент, сколько Самолетовы получили, но Дмитрий торопливо выдавал им какую-нибудь грубость и, не дожидаясь ответа, отключался.

Исчерпав подруг жены, Самолетов неожиданно успокоился, а вернее, впал в прострацию. Чтобы защититься от всех этих кровавых видений, он лежал и вяло представлял жену в квартире любовника, о существовании которого давно подозревал. «Ну и хорошо, — размышлял Дмитрий. — Так даже лучше. Все равно у нас больше ничего не получится. Этот сволочной эксперимент уничтожил все, что я испытывал к ней. Наверное, с ней произошло то же самое».

Почти всю ночь Самолетов пролежал с закрытыми глазами, но без сна. В мельчайших деталях он восстанавливал свой последний день на кинофестивале и не переставал поражаться, насколько жизненны эти фантастические картины сна. Иногда он вставал и подходил к окну, за которым все так же лил холодный дождь и дул промозглый ветер. Темный пустынный двор наводил на него тоску и уныние, и Дмитрий возвращался на диван. Затем, включив лампу, он достал договор с Институтом мозга, рассеянно перечитал его и еще раз испытал то унижение, которое ему пришлось пережить утром. Дмитрий хотел было порвать бумаги, но вдруг его осенило. Он еще раз пробежал глазами заинтересовавший его пункт и задумался.

Уснул Самолетов часов в пять утра, но до этого он составил план, который собирался осуществить днем. План сложился у Дмитрия в голове после того, как он более внимательно изучил договор. После чего Самолетов сообразил, что у него появился шанс поправить свои дела.

3.

Во второй половине дня Дмитрий вышел из дома и отправился к автобусной остановке. Его слегка пошатывало от двухнедельной внутривенной диеты и голода, но выражение лица было предельно спокойным и сосредоточенным, словно он точно знал, куда и зачем идет, и не сомневался в успехе. В одной руке Самолетов держал зонт, в другой — кейс. Погода была столь же мерзкой, как и накануне. Правда, ветер и дождь прекратились, и в воздухе висела водяная пыль. Это совсем не было похоже на тот виртуальный рай, где Дмитрий с Анной провели более восьми лет. Тем не менее Самолетов уже свыкся с мыслью, что жизнь кинозвезды-миллионера с мировым именем закончилась и надо как-то приспосабливаться к существованию в реальном мире.

Самолетов дошел до конца дома и краем глаза заметил, как из-за угла вышел человек и последовал за ним. Дмитрий мельком подумал, что это всего лишь совпадение, и не стал оборачиваться, но человек шел за ним по пятам до самой автобусной остановки. И только остановившись, Самолетов развернулся и увидел, что это Анна.

— Ты где была? — разглядывая жену, спросил он. Вид у Анны был очень усталый, она сильно осунулась, под глазами темнели круги, а черты лица настолько обострились, что он испугался за нее.

— На вокзале, — не глядя на мужа, в воротник ответила Анна.

— Ты хотела уехать в Орел к родителям? У тебя же нет денег, — смягчившись, проговорил Дмитрий и почувствовал, как к горлу подступает комок. По ее покрасневшим припухшим векам он догадался, что она не спала или почти не спала, не обедала, не ужинала, не завтракала и, скорее всего, голодная все это время пробродила по вокзальным лабиринтам.

— Я не хотела идти домой, — ответила Анна и, помешкав, добавила: — Боялась. — Она наконец подняла взгляд и испытующе посмотрела на мужа. — Понимаешь… мне показалось, что я тебе больше не нужна.

В это время подошел автобус, и Дмитрий не успел ответить ей, что, впрочем, спасло его от сложных объяснений с примесью вранья и жалости.

— Иди домой, поспи, — забираясь в автобус, сказал он.

— Нет, я с тобой, — испуганно ответила Анна и последовала за мужем. — Я одна не пойду. — И только когда автобус тронулся, она вспомнила и спросила: — Можно?

В транспорте было много народа, и Дмитрий с Анной всю дорогу молчали. Анна частенько украдкой поглядывала на мужа, как будто изучала профиль, но едва он поворачивался, тут же опускала голову. Самолетов прекрасно понимал смысл и значение этих смущенных взглядов. Жена так и не получила ответа на свои сомнения, озвученные на остановке. Она не представляла, куда они едут, элементарно боялась, что Дмитрий во второй раз оставит ее на улице или в метро и на этот раз уйдет навсегда.

Через полтора часа Самолетовы добрались до тихой улочки, где находился институт, и Анна наконец робко поинтересовалась:

— Зачем мы сюда?

— Нужно, — раскрывая зонт, сурово ответил Дмитрий. В его планы не входило посвящать жену в подробности задуманной операции, но она была с ним, и это меняло дело. — Я хочу скачать всю информацию, которую они получили от нашего эксперимента, а у них в компьютере уничтожить ее, — пояснил Самолетов, и супруги двинулись вдоль бесконечного железобетонного забора. — Если эти данные им нужны, я предложу выкупить их. Если нет, хотя бы узнаю, что они из нас выудили. А может, удастся продать информацию на телевидение. Я вчера перечитал договор. Там написано: мы обязуемся не разглашать цели эксперимента.

— Можно подумать, эти цели нам известны, — сказала Анна.

— Вот именно, — ответил Дмитрий. — Это значит, они боятся, что мы проболтаемся. Пароль я запомнил, ассистентка ввела его при мне, перед началом эксперимента. Пароли вообще дурацкая штука. Выбирают что-нибудь попроще, чтобы не забыть. Это же не Министерство обороны и даже не служба безопасности. Паршивый институтишко, никакой дисциплины.

— Нас туда не пустят, — еще не разобравшись в замыслах мужа, проговорила Анна. — Там охрана.

— Предусмотрел, — коротко ответил Самолетов.

— Нас арестуют, это же воровство, — испуганно проговорила Анна.

— Может быть, — согласился Дмитрий. — Хотя я и это продумал. Если они делали что-то незаконное, значит, постараются не поднимать шума.

— А если все законно и мы попадемся? — не унималась жена.

— И это вероятно. Я тебя не тащу. Поезжай домой, — начиная раздражаться, ответил Самолетов и с досадой добавил: — Надо было тебе сразу остаться. Лично мне терять нечего.

— Мне тоже нечего, — немного помолчав, со вздохом ответила Анна. — Я пойду с тобой.

— Тогда делай, как я скажу, и никакой самодеятельности, — взглянув на жену, сказал Дмитрий и раскрыл перед ней ворота института. — Если повезет, все будет хорошо.

Они подошли к зданию, и Самолетов на несколько секунд задержался у входа. Он достал из кейса договор и убрал зонт. В кейсе у него громыхнуло что-то тяжелое, и Анна вопросительно взглянула на мужа.

— Делай, как я скажу, — тихо повторил Дмитрий, и они вошли внутрь.

Самолетов подошел к молодому, здоровому, как бык, охраннику, предъявил ему бумаги и пояснил:

— Нам к профессору Парамонову, он нас ждет. Мы участвуем в эксперименте. Вот договор с институтом. Мы — муж и жена. Ах, да, — спохватился Дмитрий. Он достал паспорт, протянул охраннику и как можно спокойнее обратился к Анне: — Давай свои документы, нас давно ждут. — Охранник взглянул на фотографии, затем на оригиналы и сверил фамилии с теми, что значились в договоре. Во время этой тяжелой, томительной процедуры Анна старалась не смотреть на вооруженного бугая и делала вид, что изучает на стене объявления для сотрудников института.

Эта минута, пока охранник разглядывал документы, показалась Самолетовым бесконечной. Они еще ничего не успели сделать, и если бы их разоблачили, то самое большее — выгнали бы на улицу. Тем не менее и Дмитрий, и Анна ужасно волновались, словно уже совершили тяжкое преступление. Возможно, поэтому охранник долго не выпускал из рук договор, но наконец вернул Дмитрию бумаги и, следуя инструкции, равнодушно спросил:

— Знаете, куда идти?

— Конечно, — поспешил уверить его Самолетов. — Мы не в первый раз. — Для полного правдоподобия он собрался было по-доброму пошутить по поводу солидных габаритов охранника, но тот презрительно отвернулся, и Дмитрий благоразумно отказался от этой идеи.

Они поднялись на второй этаж и пошли по длинному стерильному коридору в сторону лаборатории. Дмитрий мысленно молил Бога, чтобы не встретить кого-нибудь из знакомых и тем более самого руководителя проекта.

— Можно спрятаться в туалете, — частично разгадав план мужа, прошептала Анна.

— Нельзя, — торопливо и так же шепотом ответил Дмитрий. — Вечером его моют. Помнишь, в первый день я искал кабинет Парамонова и открыл дверь напротив? Это оказалась щитовая. В ней можно отсидеться, там же отключим свет и сигнализацию. Только я не знаю, открыта она или нет.

Так никого и не встретив, они дошли до кабинета руководителя проекта, и Дмитрий взялся за ручку двери, на которой висела табличка «Посторонним вход воспрещен». Анну даже передернуло от воспоминания о злополучной двери, из-за которой они вернулись в реальный мир. Но все обошлось благополучно. Щитовая оказалась незапертой, и Самолетовы быстро заскочили в сумрачное, пахнущее свежей краской и какой-то вонючей дрянью помещение.

Прикрыв за собой дверь, Дмитрий включил свет и окинул комнату взглядом. По всему периметру щитовая была заставлена громоздкими металлическими шкафами. Спиной друг к другу четыре таких же железных гроба стояли посреди комнаты. За ними удобно было прятаться, но так же легко было и обнаружить их. Посреди щитовой стоял большой железный стол, заставленный банками с красками и бутылями. Похоже было, что это помещении использовали и как обычную подсобку.

Усмотрев в углу между шкафами небольшую нишу, Самолетов кивнул на нее и шепотом скомандовал:

— Быстро туда!

Дождавшись, когда Анна забралась в щель, Дмитрий потушил свет и на ощупь проделал тот же путь.

Не прошло и пятнадцати минут, как дверь щитовой открылась, и Самолетовы услышали визгливый женский голос:

— Несите пока сюда. В бельевой ремонт. Завтра подсохнет и перетащим туда.

Зажегся свет, и Дмитрий с Анной услышали шарканье ног, многократный стук об пол картонных коробок и обрывки фраз: «Вон туда…», «Ставь, ставь…», «Отойди, задавлю!». Затем свет снова погас, дверь закрылась, и в наступившей тишине раздался тихий скрежет ключа в замке.

— Порядок, — когда все стихло, прошептал Самолетов.

— Они нас закрыли, — с тревогой в голосе проговорила Анна.

— Это очень хорошо, — ответил Дмитрий. — Дверь обычная, замок простой, против монтировки не устоит. Против лома нет приема, — тихо рассмеялся Самолетов. — В лаборатории сегодня никто дежурить не будет. Вряд ли они успели подобрать кого-нибудь для эксперимента. Помнишь, нас-мурыжили целых три дня. Все просто, как апельсин.

— Все равно я боюсь, — сказала Анна и посильнее прижалась к мужу.

— Я тоже, — сознался Дмитрий, хотя в голосе его чувствовалась какая-то неуместная веселость. — Только бояться уже поздно. Представляешь, мы сейчас начнем колотить в дверь и просить, чтобы нас выпустили. А когда откроют, скажем: «Извините, мы случайно забрались в щитовую и уснули в углу».

— И нас просто выгонят… — с надеждой начала Анна, но Дмитрий довольно грубо перебил ее:

— Все! Лучше садись, поспи. Ждать придется долго.

И ждать действительно пришлось долго. Анна как можно удобнее устроилась на грязном полу и почти моментально уснула. Самолетов уселся рядом с ней, слушал ее ровное посапывание и размышлял о надписи «Посторонним вход воспрещен». После того рокового вечера в ресторане «Астория» она приобрела для него куда более глубокий, философский смысл и сделалась чем-то вроде клейма первочеловека, пострадавшего от собственного неуемного любопытства. В конце концов, Дмитрий задумался о запретах в целом, которые по чьей-то подсказке свыше или по наитию человечество собственноручно накладывало на себя испокон веков и тем самым ограждало от многих несвоевременных шагов. Эта простая дверная табличка натолкнула Дмитрия на мысль, что любой запрет, озвученный или выраженный графически, — это не что иное, как указательный знак на стыках соседствующих миров, за которым находится лаз, соединяющий эти миры. И нарушив любой запрет, человек всего лишь перемещается из одной реальности в другую. Как это произошло с ним и Анной в виртуальном мире, и как это может произойти с ними сейчас, если их поймают и посадят в тюрьму. Правда, более страшной реальности, чем лишение свободы, Самолетов себе не представлял.

В щитовой царила кромешная темнота. Исчезла даже светлая полоска под дверью, что говорило о позднем времени. Дмитрий посмотрел на часы, и они высветили — 22:43. Самолетов подумал, что если начать прямо сейчас, то они вполне успеют добраться домой на городском транспорте. Он потряс Анну за плечо, и она тут же проснулась. За время сна она позабыла, что они прячутся в Институте мозга, и громко пожаловалась:

— Все тело болит. Дима, где мы?

— Тихо, тихо. — Желая успокоить жену, он ласково погладил ее по плечу и напомнил: — Мы в щитовой. Вспомнила? Вставай, нам пора. Все давно ушли.

— Боже мой, — всполошилась Анна и сама испугалась своего голоса. После этого она старалась говорить исключительно шепотом. — Почему у меня так сильно болит живот? — поднимаясь на ноги, спросила она. — Наверное, это от голода, да?

— Наверное, — выбираясь с кейсом из угла, усмехнулся Самолетов. Затем он помог жене и, сослепу наткнувшись на железный угол стола, громко выругался: — Черт! Я забыл взять фонарик! Вот что значит непрофессионал. Придется включать свет.

— Не шуми! — испуганно прошипела Анна и, наткнувшись бедром на тот же угол, вскрикнула: — Ой! Черт!

— Стой здесь, — распорядился Дмитрий. — А то пока я доберусь до выключателя, ты успеешь что-нибудь себе сломать.

Самолетов осторожно дошел до двери, включил свет, и после чернильной темноты они с Анной на какое-то время буквально ослепли. Перед глазами у Дмитрия еще плавали красно-синие круги, но он вернулся и осторожно уложил кейс на стол. При этом ему пришлось подвинуть несколько банок с красками и пятилитровую бутыль с прозрачной жидкостью. После этого Самолетов достал из чемоданчика плоскогубцы, отвертку и маленькие кусачки с резиновыми изоляторами на ручках.

— А ты сумеешь отключить сигнализацию? — с сомнением поинтересовалась Анна.

— Не знаю, — честно признался Дмитрий и подошел к одному из железных шкафов, на котором красной краской были начертаны две разящие молнии и предупреждающая надпись: «Не влезай, убьет!».

Самолетов открыл шкаф и даже удивился, как безобидно выглядели потроха этого железного убийцы со зловещим предупреждением. На некоторых кронштейнах виднелись какие-то загадочные буквы и цифры, но Дмитрию не удалось расшифровать ни одной надписи. Единственное, что здесь выглядело более или менее знакомым, — это большие керамические предохранители.

— Как ты думаешь, если я отключу во всем здании свет, в темноте мы сумеем отыскать нашу лабораторию? — обратился он к жене. — По-другому сигнализацию не отключить!

— Сумеем, я помню, где она находится, — уверенно ответила Анна и вдруг выдала нечто такое, от чего у Самолетова чуть не случилась истерика. — Только без электричества ты не включишь компьютер. К тому же охранник наверняка смотрит телевизор и переполошится.

Дмитрий едва сдержался, чтобы не накричать на жену, которая всего лишь высказала здравую мысль. Взяв себя в руки, он растерянно посмотрел на нее, затем растерянность на его лице сменила ярость, и Самолетов швырнул бесполезные инструменты на пол. Он вдруг совершенно ясно осознал, что не готов к операции, а значит, ничего у него не выйдет, и они напрасно рискуют свободой, а может, и жизнью.

— Я не знаю, как отключить эту сволочную сигнализацию, и есть ли она вообще в этом железном гробу, — упавшим голосом произнес Дмитрий и посмотрел на жену. При этом он лихорадочно искал выход из положения, пока ответ, пусть и сомнительный, не вызрел в его мозгу. — С охранником — черт с ним! Сам он сюда чинить свет не полезет, будет звонить начальству, в конце концов, вызовет электрика. — Пока он это говорил, новый план принял окончательную форму, Самолетов перевел дух и уже спокойнее продолжил: — Я не собираюсь переписывать информацию на диски. За это время можно успеть вырвать из компьютеров блоки памяти и смотаться. Уж это-то я смогу. Потом мы откроем окно и уйдем задами. Правда… — Дмитрий посмотрел на жену, запнулся и тихо закончил: — Придется прыгать со второго этажа.

Неожиданно Анна заплакала и этим еще больше разозлила Самолетова.

— Зачем мы сюда приехали? — едва слышно прошептала она. — Мы бы привыкли… мы же жили…

— Я тебя сюда с собой не тащил, — чеканя каждое слово, с ненавистью ответил Дмитрий. Он вдруг принялся открывать все шкафы подряд и, явно юродствуя, продолжил: — Да, я идиот. Идиот абсолютно во всем. Это я сорвал эксперимент, я привез тебя сюда. Я снова открыл дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен», я же залез в этот подлый шкаф, на котором написано, что залезать в него нельзя. И при этом я не могу отключить сигнализацию! — Он остановился и всплеснул руками. — Я придурок! Подонок! Как тебе больше нравится?

— Никак, — вытирая нос, ответила Анна. — Мы бы привыкли…

— Я все равно сделаю, что задумал, — не обращая внимания на ее слова, сказал Самолетов. — Потому что, ко всему прочему, я упрямый и больше не хочу так жить. Не хочу привыкать. НЕ ХОЧУ! — истерично закричал Дмитрий. Он быстро подошел к кейсу и схватил монтировку.

— Не ори, не ори, не ори, нас услышат! — не переставала повторять Анна. Она бросилась к осатаневшему мужу, но было поздно. Самолетов уже вернулся к шкафу, размахнулся и со всей силы ударил монтировкой по предохранителям.

— Не надо, Дима! Не надо, — в последний момент закричала Анна.

Целый сноп искр отбросил Дмитрия назад, и он навзничь упал на железный стол. Одновременно мигнул и погас свет, бутыль на столе качнулась, полетела на пол и вдребезги разбилась между двумя большими картонными коробками с бельем. Щитовая сразу наполнилась удушливым запахом бензина и спирта, той самой смесью, которую по распоряжению Парамонова приготовила лаборантка.

Закрывая лицо руками, Самолетов отскочил от искрящего шкафа, но поскользнулся в пролитой жидкости и, стараясь удержать равновесие, отчаянно замахал руками. Он грохнулся в лужу в тот самый момент, когда горючая смесь полыхнула от искры красно-синим пламенем и огонь почти сразу охватил все пространство комнаты.

Истошно вопили оба, и Дмитрий, и Анна. Самолетов корчился в огне и даже не пытался подняться и выскочить из пламени. Он лишь вертелся в огромной горящей луже, перекатывался с боку на бок, со спины на живот и по-звериному выл, пока не потерял сознание. Анна же, отрезанная от запертой двери стеной огня, инстинктивно подалась назад в угол, где совсем недавно спала. Она забилась в него, сползла по стене на пол и обхватила голову руками. Какое-то время Анна еще жалобно упрекала мужа, просила его одуматься и звала на помощь. Затем едкий, ядовитый дым заполнил ее легкие, она закашлялась и замолчала.

Охранник на первом этаже не слышал криков Анны и Дмитрия Самолетовых. В его стеклянном скворечнике с кондиционером громко работал телевизор на аккумуляторных батареях, а сам он лежал на топчане, посасывал из бутылки пиво и сонно щурился на юную красавицу, восходящую кинозвезду, поразительно напоминавшую Анну в молодости.

Эпилог

Дмитрий и Анна ощутили себя одновременно и совсем рядом друг с другом. Они неслись на огромной скорости вперед, и то, что их окружало по бокам, напоминало колоссальную аэродинамическую трубу с туманными стенками. Ни он, ни она больше не чувствовали своих земных тел, хотя внешне оба выглядели такими же, как и при жизни. Даже одеты они были в ту же самую одежду, хотя и не чувствовали ни ее веса, ни прикосновения. Разница заключалась лишь в выражении лиц — оба казались удивительно спокойными. Исчезли куда-то и душевная боль, и чувство безысходности, которые за последние сутки не оставляли их ни на минуту. Они удивленно смотрели друг на друга, озирались по сторонам и ждали, чем закончится этот странный, незапланированный полет в неизвестность.

Впереди образовалась ослепительно белая точка, которая стремительно разрасталась. Вначале — в небольшое пятно, затем границы ее раздвинулись до размеров парашютного купола, и вскоре все пространство от горизонта до горизонта заполонило собой нечто невыразимо белое. Дмитрий попытался дать этому феномену более конкретное определение, но из всего запаса слов для его описания ни одно не подходило. Лишь заглянув внутрь себя, он понял, что по мере приближения к белому душа его наполняется чем-то очень светлым и теплым, словно после утомительного опасного путешествия он возвращался в родной дом.

Куда острее то же самое ощущала и Анна. Ей даже не пришлось подбирать нужные слова, чтобы как-то обозвать свое необычное состояние. Она просто чувствовала себя бесконечно счастливой. Крайняя степень умиротворения и любви переполняла ее изнутри и самым невероятным образом обволакивала снаружи.

Но все это длилось недолго. Испытав самое яркое в своей жизни чувство, они опустились на небольшой островок, по живописности превосходивший все виденное ими во сне и наяву. Этот чистый уголок нетронутой природы со всех сторон был окружен водой, и в какую бы сторону они ни посмотрели, кругом была лишь одна спокойная водная гладь. Единственным напоминанием о существовании цивилизации и, собственно, земной жизни было здание, рядом с которым они опустились. Вернее, зданием его можно было назвать лишь с большой натяжкой. При виде этого чуда привыкший к точным формулировкам Самолетов совершенно растерялся. Он никогда не видел ничего подобного и даже в воображении не мог представить, как все это соотносилось с такими привычными понятиями, как «жилье» или «учреждение».

Дмитрий с Анной ступили под колоннаду и пошли по сияющим белизной теплым плитам. Они не знали, куда и зачем идут и стоит ли вообще здесь куда-либо двигаться. Оба уже давно догадались, что произошло, но не заговаривали об этом, боясь, что фантастическое видение может исчезнуть так же внезапно, как и появилось.

Уже в самом конце сооружения, которое они, не сговариваясь, мысленно окрестили дворцом, Дмитрий скользнул взглядом по правой стене, и в груди у него похолодело. Между двумя колоннами виднелась белая, как девственный снег, дверь, на которой была укреплена табличка «Посторонним вход воспрещен».

Заметив, что Дмитрий остановился, Анна замедлила шаг и обратила внимание, куда он смотрит. Разглядев надпись, она взяла его за руку и мягко произнесла:

— Пойдем отсюда.

— Да, да, — испуганно ответил Самолетов, и они быстро пошли дальше.

Впереди, под горой, на самом берегу лазурного океана, виднелся небольшой каменный домик с красной черепичной крышей и верандой. Дом был окружен роскошным садом, точно таким, о каком Анна мечтала еще в детстве. В окнах дома отражалось восходящее солнце, и отсюда, сверху, казалось, что свет источает само жилище этого последнего… а может, промежуточного мира. □

 

Марина и Сергей Дяченко

СУДЬЯ

Иллюстрация Алексея ФИЛИППОВА

За мою голову обещано столько денег, сколько я ни разу не держал в руках. Мало того — вы, наверное, тоже не держали. Я живу в маленькой квартире на втором этаже. Напротив, за черной кожаной дверью, живет человек, это вознаграждение назначивший; справа от лестницы имеется большой плакат, убедительно и в подробностях повторяющий то, что и так известно любому мальчишке в нашем городе: человеку, доставившему по нужному адресу мою голову в полиэтиленовом пакете, полагается сумма более чем приличная. Лет эдак на сто безбедной, а временами и богатой жизни. (Кстати, полиэтиленовые сумки с моим портретом одно время были очень популярны; если поискать у меня в кладовке, наверняка отыщется штуки две. Или даже три. Правда, от времени и частого использования краска облупилась, и меня почти невозможно узнать.)

Люди, желающие поправить свое финансовое положение за мой счет, до сих пор появляются довольно часто. Правда, раньше их было больше; раньше, признаться, не проходило и дня, чтобы мне не снесли входную дверь, или не разбили окно очередью из автомата, или еще что-нибудь в этом духе. И все мои визитеры при последующем рассмотрении оказывались не такими уж плохими — просто всем очень нужны были деньги, кому на лечение, кому на учебу, кому на мечту.

Когда-то в детстве один знакомый рассказывал мне, что водитель, намеренно задавивший курицу, не несет за это никакой ответственности. «Почему?» — спрашивал я. «Потому что курицу очень трудно задавить», — отвечал он авторитетно. Тот факт, что меня трудно убить, почему-то заранее лишает людей всяких сомнений относительно их права попытаться. Ценность моей жизни никем не принимается в расчет; не скажу, чтобы это огорчало меня, но как-то, знаете, все-таки…

В то утро ко мне ворвались четверо в пятнистых комбинезонах. Одновременно полезли по двое из каждого окна, поливая комнату очередями и что-то свирепо крича — скорее для того, чтобы себя подбодрить, нежели затем, чтобы меня напугать…

…Переступая через их пятнистые тела, выбираюсь в коридор и звоню в дверь напротив. Сосед открывает сразу же — разумеется, он слышал стрельбу и заранее поджидал у дверного глазка, воодушевленный, хотя и не слишком обнадеженный.

— Доброе утро, — говорю я.

Ни слова не говоря, он принимает бумажку — счет — из моих рук. Поправляет на переносице тонкие золотые очки:

— Окна? Пустяки…

— Они были пуленепробиваемые, — напоминаю я горько.

Во дворе уже курлычет «скорая помощь». На станции «скорой» давно знают мой адрес на память.

Сосед наклоняет лицо — он ниже меня на голову — и смотрит поверх очков, поверх зеркальных персиковых стекол. Всякий раз от его взгляда мне делается неприятно; глаза у него серые, совершенно спокойные, и на дне их сидит моя смерть.

Он желает, чтобы я умер. И знает, что я когда-нибудь все-таки умру. И уверен, что переживет меня. И еще собирается плюнуть на мою могилу.

Или, может быть, насчет «плюнуть» я все-таки преувеличиваю?

* * *

В три часа пополудни в дверь звонят. Я как раз недавно проснулся и стою в ванной перед треснувшим зеркалом, пытаясь разглядеть изнанку своего правого нижнего века.

— Кто там? — спрашиваю я, отпирая дверь. Девушка — еще выходя из ванной, я точно знаю, что это девушка — отпрыгивает, будто наступив на змею. В соседском «глазке» загорается свет и почти сразу гаснет.

Девушка преотличная. Не вульгарная. Неглупая с виду. Подтянутая, ясноглазая, короче говоря, очень удачная девушка.

— Заходите, — говорю я.

— Извините, — бормочет она. — Я, наверное, не вовремя… Я предлагаю средство от тараканов и муравьев. У меня есть пробники. Вы можете попробовать, а потом заказать по почте. Очень дешево.

И она протягивает — опасливо, издалека — круглую коробочку с дохлым тараканом на этикетке.

При ней нет ни отравленной иглы, ни баллончика с парализующим газом, ни другой подобной пакости. Вероятно, она собирается познакомиться, потом обольстить меня, а еще потом — в интимной обстановке — прикончить… Очень непредусмотрительно, просто глупо. Кто же поверит девочке, явившейся вот так, безо всякой убедительной легенды? Это же надо додуматься — в нашем-то доме продавать средство от тараканов и муравьев…

— Заходите, — предлагаю я. — Побеседуем. Покажете мне ваше средство… У меня нет тараканов, но, возможно, отыщутся муравьи, которых следует истребить. Я попробую, а потом закажу по почте… Заходите. Хотите чаю?

— Да, — говорит она и отступает еще на шаг. — Спасибо…

И, невольно проследив за моим взглядом, оборачивается к плакату на стене напротив. Я улыбаюсь с него, как живой, а поперек моей шеи тянется, будто лезвие, выписанное тушью число с вереницей нолей.

* * *

Наверное, я все-таки счастливый человек. Я люблю свою работу.

Обычно я работаю по ночам — мне так удобнее, а дневной свет в моем деле ни к чему. В цистернах — внутри — всегда ночь.

Опустевшие цистерны из-под реактивов вывозят с химкомбината и ставят на отстой; мало кто из людей согласится на мою работу. Малейшая оплошность там, внутри — и ты труп; впрочем, меня это не касается. Я никогда не погибну в цистерне — если, конечно, не буду забывать об осторожности.

Я остерегаюсь оставлять снаружи шланг для воздуха — незачем вводить в искушение малых сих. Я принимаю кое-какие меры, чтобы крышку люка над моей головой нельзя было внезапно захлопнуть. Я надеваю специальный скафандр, на голову — шлем, на спину — плоский баллон со сжатым воздухом; наконец, я спускаюсь в вечную ночь — только фонарик надо лбом и свет единственной звезды, заглядывающей в круглое окошко люка/разгоняют мою темноту.

Внутри, в цистерне, по-другому текут мысли. Звук моего дыхания возвращается ко мне, отражаясь от черных стен. Я в другом мире — враждебном, но и снисходительном. Чудовищные жидкости, заполнявшие брюхо цистерны еще несколько дней назад, оставили на внутренней ее поверхности следы неизвестных мне химических реакций. Черные сосульки и желтые цветы на маслянистых стенках, едва курящийся дымок испарений, отсветы моего фонаря: цистерна изнутри по-своему красива. Мне достаточно поскользнуться или напороться на какой-нибудь острый выступ, чтобы повредить свой скафандр и оказаться обреченным. Но я никогда не поскользнусь, конечно. Я осторожен.

В руках у меня два шланга. Из одного — красного — хлещет моющий раствор. Другой — черный — всасывает пенную жижу помоев, так что я почти никогда не погружаюсь в жидкость глубже чем по колено. Дна не видно. Его приходится нащупывать ногой.

Иногда я пою за работой. Без слов, разумеется, потому что во рту у меня загубник. Ни бульканье жидкости, ни моя песня не нарушают черной тишины этого замечательного места, где никакая жизнь невозможна.

Иногда я думаю: а за что я люблю свою работу? Не только ведь за риск — чего-чего, а этого добра в моей жизни хватает и дома. Может быть, работа укрепляет во мне чувство собственной исключительности? А может быть, мои далекие предки (кто знает?) обитали именно в таких вот черных мирах, куда их выжили более удачливые конкуренты по экологической нише?

Цветы-кристаллы медленно тают, смываемые раствором. Сидя в цистерне, как в маленькой модели мира, я помню, что это не навсегда.

Может быть, я люблю свою работу за эту вот эфемерность?

Не знаю.

* * *

Когда я возвращаюсь с работы, уже под утро, поперек входной двери натянута невидимая режущая проволока, а давешняя девушка сидит в кустах с активатором наготове.

Я устал.

Вытаскиваю девушку из кустов, отбираю активатор, уничтожаю проволоку. Тащу визитершу на второй этаж и сгружаю у себя в квартире прямо на пол.

Пленница отползает в угол и оттуда смотрит, как умирающий фламинго. Я иду в ванную и мою руки; когда возвращаюсь, девушка уже стоит на подоконнике и табуретом пытается высадить непробиваемое стекло. (Мой сосед щепетилен. Его люди поставили мне точно такие же окна, какими они были до утреннего визита пятнистых головорезов.) При виде меня девушка бросает табуретом, и довольно метко. Я уклоняюсь.

— Вы меня убьете? — спрашивает она сверху, с подоконника.

— Милая девушка, — говорю я, усаживаясь в кресло. — Если бы я убивал всех охотников за моей головой, население этого города заметно сократилось бы.

— А что вы со мной сделаете? — спрашивает она уже менее уверенно.

— А чего бы вы хотели? — любезно отзываюсь я.

Она пугается почему-то даже сильнее, чем тогда, когда я вытаскивал ее из кустов. Пытается открыть окно, но инженерное решение рамы этого не предусматривает.

— Как вас зовут? — спрашиваю я сурово.

Она легко соскакивает с подоконника и пытается прорваться к двери. Мне приходится встать.

— Как вас зовут? — спрашиваю я, опуская ее на потертый ковер. (У ножки дивана вижу стреляную гильзу. Уборщица могла бы работать и тщательнее.)

— Ада, — говорит она, на секунду перестав вырываться.

— Скажите, Ада, вам не стыдно?

Она не понимает вопроса.

— Хорошо… Вам меня не жаль? Убивать?

— Жаль, — врет она. — Но у меня нет другого выхода.

Я отпускаю ее и возвращаюсь в свое кресло. Она остается сидеть на полу.

— И какого же такого выхода у вас нет?

— Мне нужны деньги, — говорит она просто. — Очень нужны.

— Да, но ведь и мне нужна моя голова!

— Значит, я проиграла, — говорит она, помолчав. — Меня предупреждали, что это будет сложно…

Я хмыкаю. «Сложно».

— Ада, я вас чем-нибудь обидел? Я ваш враг? Вы желаете моей смерти?

— Нет, — говорит она на этот раз искренне. — Но раз за вашу голову дают такие деньжищи — я должна была хоть попытаться!

— Но ведь это безнравственно, — говорю я, не надеясь на понимание. — Убить человека за деньги!

— Может быть, — говорит она тихо. — Но только меня ведь тоже скоро убьют за деньги. Тут, понимаете, такое дело — либо я вас убью, либо они меня. Только я вас, скорее всего, уже не убью…

В ее голосе звучит странная надежда. Вот оно что — в рукаве ее курточки имеется отравленная игла в жестяном чехольчике. Девушка потрясена, но отнюдь не деморализована.

— Зачем вам деньги? — спрашиваю я.

— Я задолжала, — объясняет она охотно. — Надо отдавать.

— Как же вы умудрились?

Она машет рукой:

— Долго ли… Меня подставили, я сглупила… Неважно.

— И вы решили променять мою жизнь на свою?

— Что вы все ноете, — говорит она с внезапным раздражением. — Я молодая, мне еще жить и жить… А кроме того, вы-то сам — святой, что ли? Почему за вашу голову назначены такие деньжищи? Не случайно ведь?

Она намекает на некое тайное знание. В самом деле полагает, что знает правду.

— Почему же? — спрашиваю я.

Еще минуту назад она и сама лихорадочно придумывала тему для разговора — чтобы было время подобраться ко мне поближе и без помех вытряхнуть иголку из рукава.

— Все знают, — говорит она небрежно. — Вы приговорили к смертной казни человек десять невиновных. Все это знают. Вы всегда выходили сухим из воды… Вам просто нравилось приговаривать к смерти. За такое приходится расплачиваться, я удивляюсь, как вас до сих пор не убили!

— Прямо-таки «человек десять», — не верю я.

Она подползает на четвереньках:

— А даже если и меньше… Если вы хоть одного человека приговорили без вины… Будь у вас совесть — вы давно бы с моста в воду кинулись!

Слово «совесть» звучит в ее устах пикантно, даже экзотично.

— Задолго до твоего рождения, — говорю я, плавно переходя на «ты», — когда я действительно был судьей…

И замолкаю.

— Что? — спрашивает она, подползая ближе.

— Назначать награду за чью-либо голову могло только государство, — говорю я. — А человек, убивший кого-то, при определенных обстоятельствах мог легко отправиться за решетку. Такое было время.

— Ну? — она прикидывает, как лучше до меня дотянуться. — Государство или за решетку, все едино. Не надо делать гадостей, и никто не назначит за вас награду… Нет?

— Нет, — говорю я. Но она не слушает — ей не до того. Отравленная игла потихонечку скользит из рукава в ладонь.

— Все равно, — говорит она. — О вас рассказывают такое…

— Что же обо мне рассказывают?

Зрачки ее расширяются. Она шагает вперед, тянется лицом, будто собираясь меня поцеловать. Я аккуратно заворачиваю ей за спину атакующую руку — правую, с иглой.

Вот теперь она осознает свой проигрыш. Вырывается уже це молча — с обиженным ревом, так что слезы летят по всей комнате. Я не позволяю ей, укусить себя (хотя ей очень хочется). Сношу с лестницы и легонечко спускаю с крыльца — без членовредительства, но так, чтобы запомнилось.

А потом опять возвращаюсь домой.

В «глазке» двери напротив горит свет.

* * *

Я сплю почти весь день. Все спокойно. Никто на вламывается ко мне, никто не стреляет с крыши напротив, никто не тычет в форточку трубкой с парализующим газом. Я просто сплю. Мне хорошо.

Я просыпаюсь перед закатом и некоторое время лежу, глядя в исклеванный пулями потолок. Следы попаданий и старые, и свежие: я давно зарекся делать в этой квартире побелку…

Я хотел бы когда-нибудь жить в уютном доме с лепными потолками, светильниками из цветного стекла и сувенирным оружием на стенах. Но какой смысл заводить в доме лепнину, если ее уже через полчаса собьют выстрелом? Мне делается грустно. Тот, кто живет напротив, безукоризненно верно рассчитал свою месть. Прежде чем меня убьют (а когда-нибудь это все-таки случится!), я окончательно разуверюсь в человеческой порядочности. Еще тридцать лет назад мир не был таким циничным… или мне кажется?

Цинизм. Вот что я особенно ненавижу. Не жестокость, нет. Я сам жесток. Например, вчерашнюю девицу вполне можно было не спустить с крыльца, а спокойно усадить на землю…

При воспоминании о девице во рту моем намечается вкус гнили. Я морщусь.

Мой ранний ужин (или поздний завтрак) оказывается прерван диким грохотом. Бронированная дверь слетает с петель — кажется, ее взорвали. Я поднимаюсь и с пучком зеленого лука в одной руке и куском хлеба в другой иду посмотреть, кто пришел.

Пришел коренастый смуглый парень в тесном спортивном костюме. Движется, как летучая мышь. Очень быстрый. Пластичный. Мне даже доставляет удовольствие пару минут за ним наблюдать.

После долгой подготовки он атакует. Я стараюсь не повредить ему позвоночник; обмякшее тело сгружаю на ступеньки и звоню в «скорую».

Мой сосед стоит в дверях своей квартиры, и лицо у него озадаченное.

— Поставь обыкновенную дверь, — говорит он. — Если всякий раз восстанавливать эту железку, у меня не хватит денег на вознаграждение.

— Тогда поставь такую, как у себя, — соглашаюсь я довольно вяло. Недоеденный пучок лука лежит на полу в прихожей; мне уже не хочется есть.

Если бы не мои цистерны — давно впал бы в депрессию, ей-богу.

…Когда я возвращаюсь с работы домой, как обычно, под утро, под ковриком у крыльца имеется пластиковая мини-бомба, а упрямая девушка сидит на крыше с пультом дистанционного управления в руках.

* * *

В пятницу у меня выходной. Вечером я иду на концерт в городской парк.

Иногда со мной здороваются. Чаще — почтительно уступают дорогу. Охотиться за моей головой в этот вечер никто не рискует, и это прекрасно.

Я сажусь на траву, поближе к оркестру. Справа от меня — озеро с проточной водой, лилиями и парой белых лебедей. Лебеди спят, спрятав голову под крыло, и их тихонько сносит течением.

По всему парку горят фонари. Люди ждут начала концерта; оркестранты понемногу рассаживаются и настраивают инструменты.

Рядом со мной никто не рискует сесть. Тем приятнее мне встретить соседку из дома напротив. Это уже очень пожилая, нездоровая, но ироничная и уверенная в себе особа. Заметив меня, она машет рукой, и я машу в ответ.

Она устраивается рядом. Раскладывает скамеечку, ставит на траву корзинку со снедью для пикника;

— Добрый вечер, Судья. Вы, как обычно, в одиночестве?

На краю поляны, в кроне большого каштана, вдруг во весь голос запевает, будто включается, соловей.

— Почему вы не бросите все и не уедете куда-нибудь? — спрашивает старушка.

Я пожимаю плечами:

— Я привык к своему дому. Я очень привязываюсь к месту.

— Возьмите бутерброд, — предлагает она.

— Спасибо.

Она смотрит, как я ем. В глазах ее — на долю секунды — мелькает сожаление. Если бы она знала, что встретит меня на концерте — отравила бы бутерброд.

Она тут же отводит взгляд. Руки ее начинают дрожать; в отличие от давешней девицы, ей действительно стыдно.

— Это сильнее нас, — говорит старушка, бесцельно роясь в своей корзинке. — Мне кажется, раньше деньги не значили так много…

— Смотря какие деньги, — говорю я.

На возвышение выходит дирижер; соловей смолкает. Начинается концерт; мы со старушкой молча жуем ее бутерброды.

…Симфоническая музыка для меня чем-то сродни тишине внутри цистерны. Понимаю, что нельзя сравнивать их, тем не менее сравниваю; звуки скрипок посреди вечернего парка, где дремлют в воде лебеди, привносят в мою душу почти такое же счастливое успокоение, как и беззвучный плеск кислоты в гигантской емкости из-под химикатов. Я слушаю дыхание оркестра и смотрю на звезды; наконец первая часть концерта закончена, звуки ложатся на листья, как роса, и аплодисменты расслабленной летней публики почти не слышны за шелестом ветра, кваканьем лягушек и возобновившимся пением соловья.

Старушка рядом тоже смотрит на звезды. Глаза ее полны слез.

— Что бы вы сделали с этими деньгами? — спрашиваю я ее.

Она встряхивает головой, будто отгоняя наваждение:

— Я… Ах, что вы, Судья… Мне вовсе не нужны деньги. Я не в том возрасте, — она улыбается. — Я всю жизнь прожила в относительном достатке… Никогда не знала нищеты… Никогда не видела океана… Ах, при чем тут океан, на эти деньги можно купить целый остров… Да что там — десяток островов… И спать на свежем воздухе без снотворного… Ах, тише, они продолжают…

Я ложусь на траву, вытягиваю ноги и слушаю музыку, глядя на звезды.

* * *

После концерта я немного брожу по пустеющим улицам. Погода замечательная. Звенят цикады. Последний трамвай катит мимо, освещенный, как витрина, где единственной парой манекенов сидят поздние пассажиры — мужчина и девушка.

У девушки в руках букет из жасминовых веток.

Я иду домой и вынимаю из кладовой свою пленницу, которая сидит там вот уже три дня, прикованная к батарее, на хлебе и воде. Она похудела; я вывожу ее за порог и легонько подталкиваю под зад.

— Я еще вернусь, — говорит она, оборачиваясь.

Я устал от нее. Ее незамутненная юная брутальность меня травмирует.

— Если ты вернешься, я отрублю тебе уши, — говорю я серьезно.

Она верит. Отступает на шаг — нагловатая, но беззащитная. Настырная. Доверчивая.

— Скажи, как ты это делаешь? — просит, почти умоляет. — Почему тебя нельзя убить? Почему?

Я знаю, что меня можно убить, но сообщать ей об этом не собираюсь.

— Может быть, у тебя есть секрет? — продолжает она. — Может, тебе надо волосы срезать, чтобы ты потерял свою силу? Или еще что-нибудь?

Я захлопываю дверь подъезда.

Наверху, на лестничной площадке, стоит мой сосед в полосатой шелковой пижаме.

— Ходил на концерт? — спрашивает, как ни в чем не бывало.

— Ага, — отвечаю я. — Хорошо, что не было дождя.

* * *

Понедельник — аврал; меня просят в порядке исключения поработать днем. Я мою одну цистерну до обеда и еще одну после обеда; возвращаюсь в сумерках — пешком, чтобы медленно, шаг за шагом, вернуться из безмолвного мира ядовитых реактивов.

У порога моего дома, не скрываясь, прямо в желтом прямоугольнике света, падающего из соседского окна, стоят двое. Они безоружны; первый импозантен, и я его знаю: это лучший в городе адвокат. Второй молод, высок и крепок; на нем хорошо сшитый светлый костюм и широкополая шляпа, надвинутая чуть ли не на глаза.

— Добрый вечер, Судья, — говорит Адвокат. Молодой человек тоже здоровается и слегка разводит руки в стороны — видимо, чтобы показать, что безоружен. Он нервничает. Он как будто меня опасается.

— Добрый вечер, — говорю я. — Не подняться ли вам ко мне в гости и не выпить ли по рюмочке неплохого коньяка?

Адвокат соглашается. Молодой человек как-то конвульсивно кивает. Если бы не Адвокат, я не стал бы приглашать его в гости. Я устал.

Отперев дверь, я молча радуюсь, что приходившая накануне уборщица успела все так чисто и тщательно вымыть. Ни пороховой гари, ни оборванных занавесок, ни валяющихся под ногами гильз; гости рассаживаются в кресла. Я открываю бар и предлагаю знакомиться.

Молодого человека зовут Георгом. Оказывается, он пришел ко мне по делу. Адвокат просто обеспечивает ему правовую поддержку. Мне становится интересно.

— Я работаю в букмекерской конторе, — говорит юноша, волнуясь.

— Мы регистрируем пари… любые пари, я хочу сказать. Мой отец — основатель конторы… Мы весьма состоятельные люди. Да.

Он не хвастается — он намекает, что у него нет оснований желать моей смерти. Я улыбаюсь.

— Да, — говорит юноша нервно. — Несколько дней назад я предложил отцу мой собственный проект, извините. Очень крупное пари. Зрелище в реале. Ход действий будет представлен крупнейшими телекомпаниями… Ток-шоу в прайм-тайм. Я заключу пари с моим собственным отцом…

Он замолкает, подбирая слова. Я терпеливо жду — юноша представляется мне вменяемым, значит, рано или поздно он сам расскажет, при чем здесь я и чего ему от меня надо.

— Отец, — начинает Георг, и по тому, как он произносит это слово, я заключаю, что его отношения с отцом непросты, — абсолютно уверен: во всей нашей стране не найдется человека, не мечтающего положить вашу голову в полиэтиленовый пакет… и отнести по адресу, извините.

— Так-так, — говорю я, потому что теперь он замолкает надолго.

— Прошу вас, продолжайте.

— А вот я, — говорит он тише, и в глазах его появляется приятный огонек, — совершенно уверен в обратном.

— Гм, — говорю я, на этот раз действительно удивленный. — Вы уверены, что никто-никто не хочет…

— Нет, — он так возбужден, что осмеливается меня перебивать. — Все мы слабы перед лицом огромных денег, которые идут в руки сами по себе… Извините. Но я уверен, что, если хорошенько поискать, в мире обязательно найдется человек, который не станет вас убивать, даже если у него будут для этого все условия. Который устоит. Понимаете? Собственно, пари заключается в том, чтобы найти такого чело-века за тридцать дней. Если такой «отказник» найдется — мой отец выплатит мне сто тысяч чистых! Я наконец-то куплю свой дом, смогу жениться на любимой девушке и съездить в отпуск на острова…

— А если нет? — спрашиваю я с тяжелым сердцем. — Если такого человека не отыщется за тридцать дней?

— Тогда я проиграю, — говорит Георг огорченно. — Мне придется отдать отцу мою долю в семейном деле… Это означает, что я останусь без гроша в кармане.

Я смотрю на него так долго и пристально, что он начинает ерзать в кресле.

— Да, — говорит он наконец с вызовом. — Я не лучше прочих. Я бы и сам вас убил. Купил бы дом и женился наконец на Ладе… Но я не могу вас убить. Если уж профессионалы не могут — куда мне… Зато я верю — я знаю! — что есть на свете люди, которые не нажмут на курок, даже если вы будете крепко спать, связанный по рукам и ногам, и ствол пистолета будет приставлен к вашему лбу… Извините.

— Забавно, — говорю я. — А как вы собираетесь это проверить? Каким образом я окажусь крепко спящим и связанным, да еще и с пистолетом у лба?

— А вот это и есть суть проекта, — говорит он, и погасшие было глаза опять загораются. — Мы с вами — и с телевизионной группой — отправимся в небольшое путешествие. По дороге мы будем встречать разных людей, они не будут знать, что за ними наблюдают, а мы будем подстраивать, — как будто бы, — что у них есть возможность вас убить. Конечно, большая часть из них на нашу уловку купится… Но когда мы найдем кого-то — мужчину, женщину, ребенка — кто откажется вас убивать при несомненных шансах на успех, вот тогда подвиг этого человека зафиксируют камеры, покажут в прайм-тайм, и отец выплатит мне сумму, предусмотренную юридически заверенным договором. А вы получите вознаграждение, о сумме которого мы можем договориться прямо сейчас… Это большие деньги. В самом деле большие.

Я перевожу взгляд на Адвоката. Тот сидит, закинув ногу на ногу, и вертит в пальцах опустевшую рюмку.

— Проект осуществимый, — говорит он в ответ на мой взгляд. — Разумеется, последнее слово за вами, Судья. Если вам неинтересно это забавное приключение с весомым денежным призом в финале, вы можете и отказаться.

— Спасибо, — отвечаю я вежливо. — Мне хватает и приключений, и денег, и славы. Теперь, если позволите, я провожу вас до порога.

Адвокат, который немножко меня знает, сразу же встает. Георг поднимается следом; лицо у него удивленное, но не растерянное:

— Я так и думал, что с первого раза вы откажетесь, господин Судья. Может быть, мне не удалось все правильно изложить… Можно, я перезвоню вам через несколько дней? Извините…

— Не стоит, — говорю я. — Спокойной ночи.

У порога Георг еще раз оборачивается:

— Извините… Но, может быть, вы не знаете, что такое прайм-тайм?

* * *

В лавке зеленщика я встречаю старушку из дома напротив. Она улыбается и кивает; ее корзинка уже полна.

— Вы плохо выглядите, Судья… Уж не перетруждаетесь ли вы на работе?

— Ну что вы, — говорю я. — Вовсе нет, я скорее ленив, чем ревностен… Позвольте, я помогу вам донести корзинку до дома. Нам ведь все равно по дороге.

Она с радостью соглашается, и мы идем, неторопливо и чинно, по тенистой улице, под сенью груженных ягодами черешневых веток.

Прохожие, завидев меня, переходят на другую сторону.

— Прежде вы не были таким задумчивым, — с беспокойством говорит старушка. — Вот уже почти неделю из окон вашей квартиры не доносится ни звука… К добру ли это?

Она улыбается. Я вздыхаю.

Мне хочется спросить ее мнения: верит ли она, что на свете — по крайней мере, в обозримой его части — найдется человек, готовый отказаться от чудовищных денег только потому, что ему неприятно меня убивать? Я понимаю, что не могу ее об этом спрашивать: тогда она почувствует себя виноватой. Она, в отличие от моих вечных незваных гостей, совестлива. Если бы ей удалось убить меня — хоть бы и тогда в парке, при помощи яда, — она долго переживала бы и даже, возможно, умерла от раскаяния…

— Я думаю о том, кто все-таки получит эти деньги, — говорю я вслух.

— Бог с вами, — пугается старушка.

По счастью, ее дом уже близко. Разговор не имеет продолжения; я отдаю ей корзинку (она совсем не тяжелая), и мы прощаемся.

* * *

Мне надо с кем-то посоветоваться. Некоторое время я хожу взад-вперед по комнате; потом звоню в дверь напротив.

Сосед обедает и приглашает меня разделить с ним трапезу. В его просторной гостиной почти нет мебели — только овальный стол в центре, семейные фотографии в ореховых рамочках и — от пола до потолка — пестрые плакаты разных лет: с них коллективно улыбается любимая футбольная команда моего соседа.

Он вегетарианец. Я беру из блюда большое яблоко и, откусывая по маленькому кусочку, пересказываю разговор с Георгом. Сосед слушает внимательно.

— Исключительно смело, — говорит он наконец. — Спецпремия за оригинальность.

— Ты не понял, — говорю я. — Он не собирается меня убивать. Он в самом деле хочет доказать отцу, что мир гораздо лучше, чем тот о нем думает.

Сосед грызет шпинат. Вид у него озадаченный.

— В этом-то и штука, — говорю я. — Он романтик. Ну и в самом деле хочет поскорее жениться на этой своей Ладе. А для этого нужны деньги.

Сосед смеется:

— На твоем месте я держался бы от этой компании подальше…

Глаза его за персиковыми стеклами кажутся маленькими, гораздо меньше, чем на самом деле. Моя смерть на дне их задремала — но ненадолго.

* * *

Вернувшись утром с работы, я обнаруживаю, что в окне старушки из дома напротив сидит снайпер.

Сама старушка заперта в ванной. Ей плохо; я вызываю «скорую».

К снайперу приглашать врачей поздно: он остывает поперек подоконника, и кровь его капает наружу, в старушкин палисадник. Мне противно и стыдно; пока врачи делают старушке укол, я успеваю кое-как прибрать в ее комнате: вынести мертвое тело, затереть красные пятна на подоконнике и на полу.

Старушка отказывается ехать в больницу. Врачи уезжают; я начинаю просить прощения, но старушка слабо машет рукой:

— Ах, оставьте, Судья. Это ведь уже в четвертый раз, я почти привыкла… Из моего окна отлично просматривается ваш кабинет — так стоит ли удивляться такому вниманию… Честно говоря, я уже давно подыскала маленький домик неподалеку отсюда, на окраине, — она улыбается. — Правда, на это нужны деньги, а я не уверена, что кто-то захочет купить у меня вот эту квартиру…

— Мне будет очень жаль, если вы переедете, — говорю я честно. — Но, если хотите, я куплю квартиру у вас.

— Я знаю вас уже много лет, — говорит она без улыбки. — И чем больше знаю, тем сильнее удивляюсь: за что на вас так ополчился ваш нынешний сосед? Что вы могли совершить такого, чтобы заслужить столь ужасную кару?

— Не так уж она ужасна, — возражаю я.

Старушка качает головой:

— Она чудовищна. Еще никто не выигрывал битвы с большими деньгами. Во всяком случае в той части мира, которую мы имеем возможность обозревать…

Укол начинает действовать, и старушку клонит в сон. Я помогаю ей улечься и, когда она засыпает, беру в кладовке шланг и тщательно поливаю траву и цветы в палисаднике.

* * *

Георг звонит через две недели. Я сразу узнаю его голос.

— Господин Судья? Извините. Я не отрываю вас от важных дел?

Важных дел у меня нет никаких. Я лежу на диване и слушаю классическую музыку, глядя в пятнистый, как лунная поверхность, потолок.

— Господин Судья, может быть, вы найдете время встретиться со мной и с отцом? Он очень уважаемый в городе человек. Наверное, он отыщет аргументы, которых не хватило мне…

— Молодой человек, — говорю я, поудобнее пристраивая трубку на подушке. — На чем основана ваша вера в то, что некто, кому не нужно вознаграждение за мою голову, действительно существует?

Слышно, как он сопит от радости. Вероятно, он ожидал, что я сразу положу трубку. Или грубо его обругаю — и тогда уже положу.

— Как же, господин Судья! Просто по теории вероятности… Знаете, когда в университете мы учили психологию, нам говорили… Такого человека просто не может не существовать!

— Давайте подумаем, — говорю я, легонько шевеля большими пальцами ног. — Что за силы могут помешать кому-то убить меня ради вознаграждения? Во-первых, страх. Но по условиям задачи страх исключен — испытуемый должен быть уверен, что покушение удастся…

— Да! — горячо подтверждает Георг. — Я за это ручаюсь!

— Во-вторых, это может быть человек без воображения, — говорю я. — Такой, для которого назначенная за мою голову сумма — всего лишь пустой звук. И он пощадит меня по неведению.

— Нереально, — говорит Георг тише. — Вы меня извините, господин Судья, но в нашем мире воображение — во всяком случае, когда дело касается денег — развито у всех. Даже у маленьких детей.

— В-третьих… — продолжаю я, делая музыку тише. — А если этот некто считает, что убивать нехорошо? Тем более человека, который не сделал ему ничего плохого…

— Извините, господин Судья, — говорит Георг совсем тихо. — В нашем городе все считают, что если кто-то назначает за чью-то голову такие деньги — значит, этот второй кто-то действительно в чем-то очень виноват. А умирают все; никто не бессмертен. Убийца, конечно, совершает злое дело, но…

— Тогда вы противоречите сами себе, Георг, — говорю я. — Получается, что нет такой силы, которая удержала бы любого из вас от выстрела (разумеется, если вы точно знаете, что попадете в цель). А значит, весь проект обречен на провал, а вас, Георг, ждет потеря вашей доли в семейном деле.

Он молчит в трубку. Долго молчит; мне, впрочем, спешить некуда. Я снова делаю музыку громче.

— А вот моя Лада, — говорит он наконец, — считает, что в мире обязательно есть люди, которые откажутся. Когда я с ней, мне кажется, что она права. А когда я слушаю вас…

— А она сама? Отказалась бы от денег, пощадила бы мою голову?

Он снова молчит.

— Мы не можем пожениться, — говорит он наконец. — Отец не разрешает. Это так унизительно… Быть вместе, но нищими. Ей придется бросить университет и идти работать прачкой или торговкой на рынке… А я, мужчина, должен буду на это смотреть?

— Стало быть, эти деньги нужны ей больше, чем представление о бескорыстном мире, — говорю я.

— Господин Судья, — возникает он после паузы. — Я ведь жертвую своей долей в семейном деле… Давайте хотя бы попытаемся, а? Не может быть, чтобы мы за тридцать дней не нашли какого-нибудь… дурачка. Не может быть, чтобы нам не повезло. Я очень прошу вас, соглашайтесь… А?

— Последний вопрос, — говорю я. — Как вы считаете, устраивать людям испытание без их ведома — красиво?

* * *

— Это микрофон-петличка, — объясняет волосатый парень с татуировкой на запястье. — Вы приколете его, как булавку, на воротник, и на пульте услышат каждое слово: ваше и вашего собеседника.

— Хорошо, — отзываюсь я.

— А вот это наушник, — парень вынимает из коробочки круглую пуговку размером с ноготь мизинца. — Вы вложите его в ухо и сможете слышать режиссера и оператора… Они будут сообщать вам о ходе действий. Могут попросить поменять положение — чтобы не перекрывать партнера. И, конечно, предупредят, об опасности…

Я улыбаюсь. Парень верно истолковывает мою улыбку и отводит глаза.

— А правда, что вы можете пулю на лету схватить? — спрашивает уже другим голосом.

— Правда, — я хмыкаю. — Только это неприятно. Она горячая.

— А как…

— Не знаю. У нас в роду по мужской линии все такие.

Теперь он хочет спросить, правда ли, что я осудил на смертную казнь десять невиновных или даже двадцать. Я морщусь, и он не спрашивает. Не решается; возвращается к делу:

— Камер вы не будете видеть. Но оператор вам в наушник может сказать, где камеры. Самое интересное для съемок — это все-таки ваш партнер. Видеозапись — главный документ, подтверждающий, что он мог вас убить, но отказался. Поэтому будем снимать очень подробно…

Глаза его понемногу затуманиваются. Он думает о том, что сделал бы с деньгами, обещанными за мою голову. Пытается не думать — но не может удержаться.

Я не осуждаю его.

* * *

Я ухожу в отпуск. У меня накопилась чертова прорва отпуска — за много лет. Мой напарник, Рут, недоволен:

— И что я буду без тебя делать? Автоматику пускать?

— Пускай, — говорю я.

Подсобка оклеена выцветшими плакатами с моей физиономией. Пол бетонный; Рут плюет на пол. Рут маленький, рыжий и злой, как блоха. На позапрошлой неделе от него ушла жена.

— Заодно научишься работать с автоматикой, — говорю я примирительно.

Рут открывает рот и сообщает мне, куда я должен засунуть эту такую и растакую автоматику.

Я не обижаюсь. Тем более, что у моего напарника личные проблемы.

* * *

День первый.

Выезжаем на рассвете. Съемочная группа, замаскированная под обычных туристов, едет на автобусе. Меня везут на замечательной бронированной машине; у нее бесшумный легкий ход, кондиционер и телевизор для пассажиров, но главное — в ней очень трудно устроить аварию таким образом, чтобы я пострадал, а водитель и Георг — нет.

Георг сияет. Он выступает координатором проекта; он очень тщательно все подготовил. Сейчас мы едем на Жемчужный курорт, где нежатся в лучах мягкого солнышка благополучные, богатые и счастливые люди. Георг говорит без остановки: обещает мне прекрасный отдых и незатейливо намекает на одиноких богатых вдов, которых на Жемчужном пруд пруди и среди которых, по его мнению, я могу выбрать претендентку для финального ток-шоу…

Он уже видит это самое шоу, будто воочию. Видит студию и зрителей в студии, вдову, раскрасневшуюся от смущения и увешанную бриллиантами. И как вдова сперва смотрит документальный фильм со своим участием (она отказалась меня убить, как именно, я еще не знаю, надо посмотреть сценарий), потом прижимает к глазам кружевной платочек и жеманно сообщает в микрофон, что ничего особенного в ее поступке нет. Во-первых, она не может убить и муху, во-вторых, я ей симпатичен, и наконец, ей вовсе не нужны деньги: муж оставил ей в наследство сеть ресторанов и нефтеперерабатывающий завод…

В конце концов, Георг начинает меня раздражать, и я прошу его молча полюбоваться пейзажем. Он замолкает — чуть испуганно, как мне кажется.

К полудню прибываем на место; на въезде в городок нас десять раз проверяют. Как и следовало ожидать, меня отлично знают и здесь. У постового, проверяющего мои документы, прямо-таки глаза на лоб лезут; я понимаю, что весть разлетится по курорту в считанные часы. И Георг это тоже понимает. Он доволен.

Я вхожу в мой гостиничный номер, как в музей: здесь лепные потолки и светильники из цветного стекла, канделябры и сувенирное оружие на стенах — все, как мне мечталось. Я долго плещусь в ванной, огромной, как бассейн; я забываю о постовом, я совершенно счастлив, но все-таки не могу отделаться от мысли: а сколько все это великолепие стоит?

После обеда (я обедаю один, заказ привозит на тележке милая улыбчивая девчушка) приходят сценаристы. Их трое; выясняется, что способ первого моего умерщвления до сих пор не выбран. Первый сценарист настаивает на утоплении; второй считает, что ничего не может быть лучше вовремя брошенного в ванну включенного фена. Третий самым выгодным способом полагает банальный яд. Сходятся только в одном: первой испытуемой должна быть женщина, с которой я обязан флиртовать.

Я охлаждаю их пыл. Никакого флирта, говорю я, в первоначальных условиях не значилось. Я согласен искупаться и, может быть, немножко покататься на водных лыжах; их дело, как мастеров конфликта, создать вокруг меня сюжетное напряжение.

Они пытаются спорить. Я выразительно гляжу на Георга, и Георг их уводит.

Я провожу упоительный вечер в одиночестве — на балконе, глядя на море, с бокалом хорошего вина; уже перед сном оказывается, что милая девчушка-горничная подкинула мне в постель скорпиона. Я так огорчаюсь, что даже не говорю ей наутро, что нашел его.

Пусть думает, что смертоносное насекомое таинственным образом само убежало.

* * *

День пятый.

Лидия — дочь миллионера. Она лежит на золотом песке и слушает мою историю.

Ей восемнадцать; разумеется, она падка на все блестящее. Обожает экзотику; она сама подошла ко мне на пляже. В ее глазах я — самая экзотичная экзотика из всех возможных.

— Почему вы избегаете общества? — спросила она тогда, в самую первую нашу встречу. — Почему вы не отдыхаете на таком милом пляже, а ходите на камни, где никого нет?

Я ответил ей совершенно честно: я опасаюсь, что при очередном покушении под пули могут попасть совершенно невинные люди.

Ее зрачки расширились. С этого момента мы стали друзьями.

— Здесь надежная охрана, — говорит Лидия всякий раз, когда я напоминаю, как опасно находиться со мной рядом. — Никаких головорезов. Все совершенно спокойно.

Я мог бы рассказать ей о скорпионе под одеялом. Или о том, как ко мне в спальню влез через окно (двенадцатый этаж!) здоровенный парняга-лифтер. Или о том, что от кофе сегодня утром пришлось отказаться, потому что туда набросали всякой гадости…

Но я молчу. Иначе она вовсе от меня не отлипнет. Опасность зовет ее, как верховья реки — лосося на нересте; она лежит на золотом песке, и ее кожа кажется золотой. Ей восемнадцать.

— А сколько вам лет? — спрашивает она.

Я думаю, следует ли врать ей. Говорить правду не хочется, поэтому я отвечаю витиевато:

— Не так много, чтобы умереть. Не так мало, чтобы быть наивным.

Она смеется:

— Вам должно быть уже под шестьдесят, ведь тридцать лет назад вы уже были судьей… Вам неприятно рассказывать? Что если я попрошу?

Я пожимаю плечами. Смотрю на свои руки; теплый песок течет между пальцами.

Операторы долго искали, куда пристроить микрофон, когда я буду в плавках. По счастью, у меня на груди очень густая, все покрывающая растительность.

— Что если я попрошу? — повторяет Лидия решительнее.

Я рассказываю ей о том, как я мою цистерны. Она удивляется, но желает слышать другое:

— Вы не хотите рассказать мне, что случилось с той женщиной?

Я спрашиваю, кого Лидия имеет в виду.

— Я знаю больше, чем вы думаете, — говорит она загадочно. — Та женщина, которая вроде бы убила своего мужа. И которую вы приговорили к повешению… Помните?

— Конечно, — говорю я. Лидия воодушевляется; ее щеки, и без того яркие, наливаются краской под слоем загара:

— Вы в самом деле верили, что она виновна? Или просто сводили с ней счеты?

— Какие счеты? — удивляюсь я.

— Она была богата, она была аристократка, она держалась высокомерно… Вы уже тогда знали, что она невиновна? Но думали, что правда так и не вскроется?

Я молчу.

— А если бы это была я, — говорит Лидия почти шепотом, — если бы я сидела на скамье подсудимых… Вы могли бы приговорить к повешению меня?

Она уже не лежит на песке — она сидит, уставившись на меня, и сердце ее бьется так часто, что с груди и плоского живота срываются прилипшие песчинки. Кто-то говорил мне, что женщины любят жестоких мужчин — пока эта жестокость направлена на кого-то другого. Может быть, это правда. Я не могу считать себе экспертом в области женской психологии.

* * *

Я перегрелся на солнце — с непривычки. Лежу в прохладном номере, поглядываю в телевизор — он работает без звука. На одном канале — неслышный боевик, на другом — клип модной певички, она лежит в огромном коробе с малиной и, как рыба, открывает перемазанный соком рот. На третьем — животные, их я смотрю дольше всего. На четвертом — новости спорта; я успеваю увидеть изумрудное поле, вратаря в белой майке с приставшими травинками, исходящий страстями стадион, потасовку на трибунах… Нет, не потасовку — настоящую кровавую драку…

Переключаю канал на животных.

Деликатно постучавшись, является доктор.

Ему под сорок, он респектабелен. У него очень мягкие, очень белые руки, он пахнет дорогим одеколоном. Он меряет мне давление и озабоченно качает головой; он предлагает сделать мне укол, от которого я сразу почувствую себя лучше.

Я соглашаюсь.

Он принимается искать лекарство в своем сундучке; сундучок тоже респектабелен, но пахнет уже не одеколоном, а дезинфекцией. В просторном нутре его полно облаток и ампул с яркими этикетками; доктор чуть отворачивается, пряча лицо. Я вижу только ухо, маленькое аккуратное ухо, сперва пунцовое, как закат, и через несколько секунд мертвенно-бледное.

Он поворачивается ко мне. В его руке готовый шприц; он улыбается. Улыбка неестественная.

Я не меняю позы. Не напрягаю ни единой мышцы.

— Вы же врач, — говорю я, глядя ему в глаза. — Вы же при исполнении. Где же профессиональная этика?

Несколько секунд он еще улыбается, потом роняет шприц на ковер и давит его каблуком.

* * *

После ухода доктора (или после его бегства, что будет правильнее, потому что он покинул меня куда быстрее, чем это принято у приличных докторов) мне становится лучше, и я принимаю предложение Лидии посидеть в ресторанчике.

Море спокойное. Небо на западе кажется медным, на востоке — ртутным. На террасе нет никого, кроме нас; Лидия сидит напротив и смотрит на меня круглыми восхищенными глазами.

Я уже говорил, что ей восемнадцать лет?

От ее взгляда — а может быть, от старого красного вина — мне делается хорошо и спокойно. Я рассказываю ей, что люблю симфоническую музыку и совершенную тишину. И что мне нравятся медные подсвечники в виде башен, и что я хотел бы собрать коллекцию старинного оружия и развесить ее на стенах моего дома. И что жизнь моя безрадостна, потому что в мире нет никого, кто не желал бы моей смерти.

Она плачет или мне мерещится?

Мы танцуем под саксофон, и вокруг никого нет. Только чайки, сидящие на перилах. Я счастлив.

В ванной комнате ее номера — а она большая, больше моей — я вынимаю из уха наушник и снимаю с рубашки микрофон. Заворачиваю все это в полотенце и опускаю на дно бассейна.

* * *

День шестой.

Режиссер недоволен, зато Георг в восторге.

— Как в романе, — говорит он в двадцать шестой раз. — Она будет великолепна в ток-шоу, даю палец на отсечение.

Сценаристы робко напоминают, что сцены отказа от покушения еще не было. Я говорю, что девушка, вероятно, имеет свои взгляды на происходящее и что вряд ли ток-шоу входит в ее планы.

Георг ничего не слышит. Выходит на балкон и звонит невесте; я не слышу их разговора, только читаю по губам: «Ты была права! Ты золото! Считай, что эти деньги уже у нас в кармане!»

Я предлагаю съемочной группе оставить меня одного. Георг уходит последним; пляжная кепка с красным козырьком сидит у него на затылке, а рубаха-сеточка прилипла к мускулистой спине.

В мечтах он уже женился на любимой и живет с ней в новом доме.

* * *

Вечером, уже после заката, Лидия зовет меня покататься на водных лыжах. Без водителя и без инструктора; оказывается, она умеет водить все, даже вертолеты. Но на вертолете мы полетим с ней завтра. Так она обещает.

Инструктор просит Лидию не гонять в темноте, она смеется. Инструктор хмурится и просит включать хотя бы бортовые огни.

— Сегодня море светится, — говорит Лидия. — Мы будем купаться в звездах.

Катер несется так, что у меня от ветра закладывает уши. Мы целуемся на бешеной скорости; смеркается. Когда я наконец встаю на лыжи, вокруг уже почти совсем темно.

Море в самом деле светится.

Я лечу сквозь полосы теплого и холодного воздуха, колени мои дрожат от напряжения, а из-под ног разлетаются электрические брызги. На какое-то время вовсе забываю, кто я такой и что со мной происходит; Георг, сосед, Адвокат, старушка из дома напротив, мой напарник Рут — никого из них больше нет в моей жизни, есть только ветер и маленькая дочь миллионера, которой нужен я и вовсе не нужны деньги…

Ветер доносит до меня шум мотора и смех Лидии. В какой-то момент мне кажется, что я в цистерне, что я слышу шорох жидкости, вырывающейся из красного шланга; этот звук отрезвляет меня. Катер мотается туда-сюда, и я выписываю «змейку» на своих не вполне покорных лыжах; когда катер резко берет влево — я вижу сноп голубых искр под винтом и фосфоресцирующую дорожку, вдруг повернувшую почти на девяносто градусов — интуиция велит мне выпустить фал.

Катер уносится дальше. Веревка волочится за ним, как поводок за сбежавшей собакой. Лыжи отскакивают и всплывают подошвами вверх; я плыву, под моими руками вспыхивают искры. Справа и сзади поблескивает ночными огнями бухта, и над водой стелятся охвостья музыки, слишком громкой, той, что я не люблю.

Впереди — метрах в тридцати — негромкий шум прибоя. Искрящиеся волны охватывают непрозрачную темноту — будто солнечная корона вокруг черного, в затмении, диска. Я слышу, как неподалеку разворачивается катер, вижу, как зажигается прожектор, и как белый палец его тычет в небольшую скалу, выступающую из моря метра на два. И как прямо у подножия этой скалы плавают, покачиваясь на волнах, мои лыжи.

Мне не нужно ничего разыгрывать. Я не прячусь в тени скалы, не жду, пока охотница приблизится к месту аварии с топором и полиэтиленовым пакетом. Я просто машу рукой; к чести Лидии, она не покидает меня в море, а, поколебавшись, поднимает вместе с лыжами на борт.

* * *

Георг огорчен, но не деморализован. Напротив — он зол:

— Что ей нужно? Чего ей не хватает в жизни, господин Судья? Зачем ей деньги?

— Это не просто деньги, — говорю я. — Это ее независимость. Ей хотелось бы спродюсировать фильм — но не просто фильм, а самый дорогой в истории. И сыграть в нем главную роль.

— Это она сама вам сказала?

Я пожимаю плечами:

— За столько лет я привык угадывать несказанное… Хотите совет, Георг? Вы, как букмекер, напрасно принимаете ставку на благополучие испытуемого. Денег не бывает слишком много. Пусть ваши сценаристы попробуют поставить на что-нибудь другое…

— На что? — недоуменно спрашивает мой молодой работодатель.

* * *

День десятый.

Мы прибываем в маленькую горную деревушку. Гостиницы здесь нет; съемочная группа становится лагерем на лугу за околицей — три палатки и трейлер. Меня поселяют в доме священника; в моем распоряжении крохотная мансарда и окошко, под которым вечно топчутся голуби.

Согласно легенде, я путешествую и отдыхаю. Мне предлагают проводников на выбор; я выбираю Луи, добродушного веснушчатого парня двух метров ростом. В первый же вечер он развлекает меня тем, что поднимает на плечи подростков-жеребят — по двое.

Разговаривать с Луи — одно удовольствие. Любую мысль, пришедшую ему в голову, он тут же произносит вслух. Разумеется, он прекрасно знает, кто я, и много раз повторяет, что в его селе не то что убийства — мелкой кражи никогда не случалось.

— Можно мешок золотых забыть на дороге, — говорит Луи, размахивая соломенной шляпой перед моим лицом. — И ни один не пропадет, хоть через месяц сочтите. Люди у нас не то что в городе — у нас люди че-естные! Друг друга с младенчества знают, у кого красть, у соседа красть?! И в родстве многие… У брата своего красть, я вас спрашиваю? Нас отец драл, бывало, за то, что яблоко под чужой яблоней без спросу поднимешь… А вы говорите!

Я ничего не говорю. Я молчу и улыбаюсь; Луи ведет меня показывать горы — пока что издали.

Выходим за поселок. Под ногами трава выжжена, справа и слева в небе парят белые, будто акварельные, вершины. Чуть дальше свешивается между двумя темными скалами светлый язык ледника. Где-то рядом поет цикада.

— Погоди, — говорю я Луи. — Давай помолчим.

И сажусь на траву.

Неподалеку в расщелине шумит вода. Покачиваются желтые стебли. Цвет неба непередаваем. Я ложусь и закидываю руки за голову; надо мной черным росчерком парит стервятник.

Я забываю о Лидии. По крайней мере, на час.

* * *

День двенадцатый.

Луи учит меня пользоваться горным снаряжением.

Георг в наушнике высокопарно рассуждает о патриархальной крестьянской нравственности. Я догадываюсь, что утром он говорил по телефону с невестой, она вселила в него веру в победу и научила новым словам.

Я расспрашиваю Луи о его семье; у него пятеро братьев и две сестры. Сестер пора выдавать замуж. Отец уже справлялся в соседнем поселке. Младшему брату восемь. Он ходит в школу, но учиться не хочет; Луи смешно изображает, как его младший брат уговаривает отца отдать его в пастухи.

Потом Луи замолкает, некоторое время собирается с решимостью и наконец просит меня показать что-нибудь этакое. Я не сразу понимаю, что он имеет в виду, тогда он поясняет.

Я предлагаю ему прыгнуть мне на спину.

Он прыгает; я уклоняюсь, он валится на кучу соломы. Долго сидит, выпучив глаза, потрясенно спрашивает, как это.

Я показываю ему фокус с камушком. Он в восторге; я показываю ему фокус с прутиком. Он куплен, он мой до скончания веков.

Просит научить чему-нибудь. Я соглашаюсь (объясни я ему, что эта моя особенность передается не от учителя к ученику, а только по наследству вместе с определенным набором генов, он не поверил бы и решил, что я хочу от него отделаться). Целый час мы проводим, упражняясь; у парня неплохая реакция. Наконец, умаявшись, он валится на солому; я присаживаюсь рядом.

Пахнет свежо и пряно. Травы, сено, чуть-чуть навоз; за оградой ходят на длинных привязях разномастные козы.

— Можно спросить? — шепчет Луи, и глаза его заранее напуганы.

— Конечно, — приглашаю я.

Он раскрывает рот и закрывает его беззвучно, как рыба. Наконец решается:

— А вы знали, что тот парень невиновен?

— Какой парень? — спрашиваю я.

Он слегка отодвигается:

— Тот, которого вы приговорили «к стенке». За то, что он зарубил топором своего хозяина-мясника. А это был вовсе не он. Это была жена мясника, с которой он по-скотски обходился…

Я молчу.

— Наверное, вы не знали, — говорит Луи жалобно. — Наверное, это была просто судебная ошибка…

— Да, — говорю я после длинной паузы. — Это была судебная ошибка.

* * *

День четырнадцатый.

Мы ползаем по ближним к деревне скалам, у меня ободраны колени и локти, но в целом это занятие мне нравится. Георг торопит события: его ждет невеста, ему надоело жить в трейлере, ему хочется ток-шоу в прайм-тайм.

— Луи, ты знаешь, что такое прайм-тайм?

— Нет. А что?

Сценаристы в раздумье: с одной стороны, восхождение должно быть опасным и зрелищным. С другой — отходить далеко от базы нам с Луи нельзя: горы фонят, заслоняют сигнал, качественных съемок (или вообще хоть каких-нибудь) не получится.

Наконец выбирают гору, подходящую во всех отношениях. Георг требует, чтобы мы с Луи шли на восхождение прямо завтра. Луи колеблется — уровень моей подготовки все еще вызывает у него сомнения; впрочем, он верит в себя как в инструктора, ему хочется поскорее произвести на меня впечатление, и в конце концов он соглашается.

Накануне вечером я завожу с ним очень важный для меня разговор.

— Луи, — говорю я, — ты знаешь, какая награда обещана за мою голову в полиэтиленовом пакете?

Он несмело улыбается. Называет сумму.

— Хорошо, — говорю я. — А как ты думаешь, что можно купить на эти деньги?

— Дом, — отвечает он, не моргнув глазом.

Я перевожу дыхание. Собственно, на этом можно заканчивать; если завтра Луи подтвердит слова Георга насчет патриархальной нравственности — наградой ему будет попадание «в телевизор». А я буду знать, что ради спасения моей жизни парень отказался от дома, который ему, как старшему сыну в большой семье, ого-го как нужен…

— Господин Судья, — раздраженно бормочет Георг в наушнике. — Ну зачем это было нужно? Зачем?

Я знаю, зачем. Если Луи окажется тем, кого Георг ищет — я хочу быть уверенным, что причиной его поступка не было недомыслие.

— Не дом, — отвечаю я, опустив веки. — Целую страну можно купить. Этих денег хватит, чтобы вся твоя семья жила в столице, в небоскребе и раскатывала на длинных серебристых машинах — каждый на своей. А сестер твоих можно было бы выдать замуж за королевичей или кинозвезд. А братья могли бы выучиться на юристов, или на пилотов, или на генералов — кому как нравится… Ты все еще не хочешь меня убить?

Он молчит.

Георг в наушнике ругается словами, которых я прежде не слышал от него.

* * *

День пятнадцатый. Мы выступаем.

План прост: взобраться по склону категории «эр», то есть средней степени сложности. Я иду впереди. Луи за мной. Я слышу его дыхание. Мы связаны одной веревкой.

На голом склоне, среди острых камней и горячей земли, колышется по ветру обожженная солнцем метелочка травы. Над ней вьется блеклая бабочка.

Я ощущаю себя муравьем, карабкающимся вверх; белые вершины вокруг парят, не касаясь собственных подошв. Полуденный воздух дрожит. Я тщательно закрепляю страховку.

Пот заливает глаза; на середине склона я впервые думаю, а не стар ли я для подобных упражнений. И почему мне не сидится дома. Я мог бы отправиться к пруду и там, на влажной траве, есть пирожки с яблоками, принесенные в корзинке. А крошки бросать лебедям.

Георг в наушнике бормочет что-то ободряющее. Мы с Луи устраиваемся передохнуть на узком «козырьке», где места хватает только на то, чтобы сидеть бок о бок спиной к скале; мы зрители в колоссальном зале. Белые купола, и глубокое небо, и облака, кое-где зацепившиеся за горные зубцы, и зеленая долина внизу, и белые ленточки водопадов, и желтые ленточки дорог — я сижу, хватая воздух ртом, и Георг в наушнике вопит от восторга, потому что камера, закрепленная на моей каске, позволяет все это видеть и ему тоже.

Такое — или похожее — впечатление на меня производила раньше только музыка. Я мысленно лечу; я думаю о смысле жизни. Мне хочется бросить затею, в которую я уже втравил патриархально-порядочного юношу, попросить извинения у Георга и вернуться домой. В конце концов, жить мне осталось немного, и следует подумать о том, чтобы провести остаток жизни максимально спокойным и свободным образом…

Луи командует подъем. Поднимаясь, я оступаюсь и скатываюсь с «козырька»; в наушнике на много голосов вопят режиссеры, сценаристы и Георг.

Теперь я болтаюсь надо всем этим великолепием, метрах в пяти под «козырьком», на страховочном тросе. Ремни впиваются в живот и в грудь. Я не вижу ничего, кроме неба, нескольких травинок и лица Луи, склонившегося надо мной с «козырька».

В первые секунды это совершенно нормальное лицо молодого инструктора, обеспокоенного судьбой товарища. Руки Луи сами собой производят все необходимые манипуляции; сейчас он будет меня поднимать.

— Укрупнение! Камера, наезд! — вопит в наушнике азартный Георг.

Я теряю Луи из виду. Пробую изменить положение, найти опору для ног; пока не удается. Луи снова склоняется надо мной; он бледен, несмотря на жару.

Я потихоньку подтягиваюсь на руках. Жду; Луи ничего не предпринимает. На лбу у него блестит новый обильный пот.

— Помоги мне, — прошу я. Не столько для Луи, сколько для микрофона.

Лицо Луи искажается, как от боли.

— Крупно! — кричит Георг.

Луи поднимает руку, и я вижу, что в руке у него топор.

— Стой! — ору я.

Он замахивается и рубит мою веревку, рубит, рубит…

* * *

— Это на вашей совести, Судья, — говорит Георг. Всего за несколько часов он осунулся и похудел.

Я пожимаю плечами. Моя совесть — прямо тяжеловоз какой-то, чего только на ней не лежит.

— Зачем вы наговорили ему про машины, небоскребы, королевичей? Он просто сошел с ума… Он, невинный чистый парень, рехнулся…

— Мы ведь пытаемся играть честно, — мягко напоминаю я. — И, если вы вспомните тот наш разговор — тот самый, после которого я согласился на ваше предложение…

Георг в раздражении машет рукой.

Режиссеры в унынии. Сценаристы в растерянности — кроме того единственного, который с самого начала не хотел ехать в предгорья. Георг звонит невесте и долго слушает ее голос в трубке, не говоря ни слова. Наверное, они и в самом деле любят друг друга, думаю я.

О самом Луи никто не вспоминает. Я не видел его с того самого момента, когда специальная спасательная бригада сняла нас обоих со скалы — меня с того крохотного живучего кустика, за который мне удалось уцепиться в падении, а Луи — с «козырька», где он рыдал и рвал на себе волосы. Я говорю Георгу, что Луи надо сказать правду, чтобы он меньше мучился. Георг смотрит на меня, как ни идиота.

Лагерь за околицей споро сворачивается — дольше оставаться здесь нет смысла. Прошла уже половина отпущенного на проект срока, и всем понемногу становится ясно, что шансы на успех вовсе не были так велики.

Я иду разыскивать Луи, но нахожу только его младшего брата. Тот соглашается передать Луи записку; я пишу, что не в обиде на своего инструктора и что, мол, я сам во всем виноват. Думаю, это хоть немного его утешит.

День шестнадцатый. Мы покидаем предгорья.

* * *

Деревянная церковь пуста.

У входа я снимаю с лацкана микрофон и прячу его в карман. Совершенно не хочется превращать свою исповедь в шоу.

Внутри прохладно и сумрачно, как и должно быть. Горят свечи. Я слышу, как мои шаги отдаются под сводами.

Как и должно быть.

Договариваюсь насчет исповеди.

Вхожу в исповедальню. Опускаюсь на скамейку, склоняюсь к решетчатому окошку. Мои глаза, быстро привыкшие к темноте, видят, пожалуй, больше, нежели глаза обыкновенного прихожанина. Во всяком случае, даже сквозь окошко я хорошо различаю исповедника — он уже очень немолод, грузен, в руках у него чистый носовой платок.

Он приглашает меня к исповеди.

Я говорю, что не исповедовался уже много лет и что не знаю, с чего начать. Я говорю, что очень переживаю за успех одного предприятия, что мнение мое о людях — и себе среди людей — зависит от него одного. Что давным-давно я совершил ошибку, за которую расплачиваюсь до сих пор. Что за мою голову в полиэтиленовом пакете назначена немыслимая сумма…

— Погодите, — шепотом перебивает меня исповедник. — Вы… кто же вы? Вы Судья?

— Да, — говорю я.

Он некоторое время молчит. Потом просит меня продолжать.

Я говорю и говорю. Слова вытекают из меня, принося болезненное облегчение; он слушает внимательно, время от времени вытирая лоб платком.

Руки его дрожат.

Когда я дохожу в своем рассказе до истории с Георгом, он наклоняется вперед, как будто затем, чтобы лучше слышать. Рука его скользит под сутану; он что-то достает из кармана брюк. Мой слух обостряется — оглушительно шуршит ткань; в темноте исповедальни я ясно вижу в его руках серебристый баллончик.

Парализующий газ?

В этих глухих местах даже священники вынуждены обороняться с оружием в руках — хотя бы от бродячих собак…

— Продолжайте, — просит он, сжимая в потных руках баллончик.

Я огорчен.

* * *

День двадцать восьмой. Мы сидим в офисе у Георга и пьем холодное пиво.

— Наснимали материала уже на три забойных программы, — осторожно говорит волосатый парень с татуировкой на запястье.

— У нас нет самого главного, — мрачно говорит Георг. — Я проигрываю пари.

— А может быть, устроить постановочные съемки? — спрашивает кто-то из режиссеров. — Пусть кто-нибудь сыграет отказ. Документальное кино с постановочными сценами. Почему нет?

Георг смотрит на него долго и пристально. Режиссер разводит руками:

— Пари с отцом — ваше личное дело, но материал a-то отснято на целый сериал! Потрачены деньги, время… Если правильно смонтировать все это да присовокупить игровую сцену — мы со свистом продадим программу и неплохо заработаем!

Я жду ответа Георга. Он ничего не отвечает — берет телефонную трубку и уходит в соседнюю комнату. Парень с татуированным запястьем морщится, не скрывая своего мнения о Георговой невесте. Тем не менее лично мне она нравится все больше и больше — хоть я никогда ее не видел.

Георг возвращается через семь минут. Щеки у него лихорадочно горят; он подходит к режиссерам и по очереди жмет им руки:

— Есть идея… Мы это сделаем, ребята. Есть идея… Мы это сделаем прямо сегодня. Здесь. Разворачивайте технику, через полчаса приедет Лада.

— Постановка? — спрашивает волосатый.

Георг торжественно качает головой:

— Нет… Нет! Лада — вот человек, который не убьет господина Судью ради денег. Съемка будет простая… Всего по минимуму… Диалог. Заряженный пистолет. Шесть пуль. Они будут сидеть на расстоянии метра друг от друга. Шесть пуль — и метр расстояния!

— Мне не очень это нравится, — говорю я. — Метр — это близко. Даже для меня.

— Она не будет стрелять! — Георг воздевает руки к потолку. — Она… да, ей нужны эти деньги, так же, как и мне. Но она поклялась мне, что не будет стрелять. Помните наш разговор? — он торжествующе тычет пальцем мне в грудь. — Тогда вы сказали: значит, эти деньги ей важнее, чем представление о бескорыстном мире… А вот и нет!

Он искренен. Он восхищен своей невестой. Он смеется, представляя, как посрамит неверие отца. И где-то в глубине души надеется, что отец, увидев подлинность Ладиных чувств, позволит сыну жениться на ней безо всяких экстремальных выходок вроде лишения наследства…

Мне хочется наконец-то посмотреть на эту Ладу.

* * *

И вот она прибывает.

Она ростом мне по плечо, черноволосая и черноглазая, тонкая, как травинка, и выглядит очень молодо. Георг говорил, что ей двадцать — но с виду ее можно принять за старшую школьницу.

Она протягивает мне руку, здороваясь. Ладошка слабенькая, узкая. В глазах — восхищение и ужас.

Георг хлопочет вокруг. Усаживает невесту то на кресло, то на кожаный диван. Режиссеры и сценаристы хмуро наблюдают.

— Это будет уже подводка к ток-шоу, — говорит Георг, и волосы липнут к его потному лбу. — Вы будете сидеть вот здесь и здесь… Нет, здесь и здесь. И будете беседовать о… ребята, набросайте, какие вопросы они могли бы обсуждать?

Сейчас и я, и его невеста представляемся ему неодушевленными предметами, которые следует поудачнее поместить в кадр. Черноглазая Лада нервничает, искоса на меня поглядывая.

Я улыбаюсь:

— Вы хотите меня о чем-то спросить.

— О многом, — говорит она без улыбки.

Она мне нравится — теперь уже совершенно определенно.

— Тогда у вас совсем немного времени — пока они решают, как поставить свет.

Она трет ладони. Я в который раз замечаю, как по-разному собираются с силами люди, желающие о чем-то меня спросить.

— Кто вы? — спрашивает она. — В самом деле у вас в роду внеземные… существа? Или это сказки?

— Не знаю, — говорю я честно. — В детстве и юности я много занимался спортом… Мои тренеры часто спрашивали меня о том же.

— А чем вы занимались?

— Боксом, легкой атлетикой, футболом…

— Почему же не стали чемпионом?

— Бросил, — говорю я, подумав. — Наверное, это было не очень честно — побеждать так, как это делал я. Кроме того, зрители не успевали получить никакого удовольствия.

Она пытается представить себе боксерский поединок с моим участием. Хмурит красиво очерченные брови:

— А что говорили ваши родители?

— Ничего. Я их не помню, к сожалению.

— Извините, — она опускает глаза.

— Бог мой, да за что же?

Ассистент режиссера бесцеремонно сует руку ей под блузку, прикалывая микрофон-«петличку». Наш разговор подходит к концу — а о том, что ее волнует, она так и не спросила.

— Внимание, — говорит Георг. — Лада, пистолет будет лежать вот здесь на столе. После того, как вы поговорите, ты снимешь его с предохранителя… покажите ей кто-нибудь, как это делается… переводишь господину Судье в грудь. Или в лоб. Фиксируешь на минуту. Потом отводишь в сторону — здесь будет мишень… И нажимаешь на курок. Лучше несколько раз. Будет отдача, надо бы потренироваться заранее… Эй, кто-нибудь, зарядите ей пистолет!

— У меня семья, между прочим, — говорит оператор за второй камерой. — Если девушка случайно промахнется и попадет в меня? Или хотя бы в прибор — чтобы осколки разлетелись по всей комнате?!

Георг нервно на меня поглядывает. Я молчу.

Приносят пистолет. Лада смотрит на него, как на повестку в суд. Кто-то из ассистентов оказывается большим специалистом по оружию; пока он показательно щелкает и лязгает железом, распространяя вокруг неприятный запах смазки, я внимательно — от этого зависит моя жизнь — смотрю на мою собеседницу.

Ей очень хочется сделать все, как надо. Ей очень хочется, чтобы Георг выиграл пари. Она заставляет себя думать только о Георге и о пари — и еще о том, куда нажимать и как не застрелить оператора.

— Зачем вообще эта пальба?

— Затем, чтобы зритель видел, что пистолет заряжен! Что это не подстава! — терпеливо объясняет Георг.

Лада стреляет для пробы. Пистолет чуть не ломает ей пальцы. Мне ее жаль.

Направить ствол на меня она не решается.

— В кадре, — говорит она Георгу, и тот, вздохнув, кивает.

Наконец репетиция закончена. Пробитая мишень заменена новой; нервный оператор пьет коньяк из плоской фляжки. Запах коньяка нравится мне куда больше, чем запах оружейного масла. Наши микрофоны подключены; нас окружают сосредоточенные люди в огромных черных наушниках — будто хоровод стоячих камней.

— Давай, милая! — весело говорит Георг. — Через полчаса у нас будет в клювике потрясный материал, выигранное пари и готовое шоу!

Волосы стоят у него на голове, как тысяча упругих антенн.

Сценарист кладет перед Ладой отпечатанный список тем для разговора. Георг дает команду; на камерах зажигаются кроваво-красные огни.

Она сидит передо мной — нас разделяет офисный столик. На светлом пластике лежит черный пистолет; Лада кладет руки на край стола, будто пианистка — на клавиши:

— Господин Судья, я хотела вам сказать… что вы вовсе не кажетесь… ваш облик вовсе не вяжется с тем, что о вас принято говорить. И думать.

Она берет пистолет. Неумело, но твердо.

— А что обо мне принято думать? — спрашиваю я, когда пауза затягивается.

— О вас говорят… — она совсем не смотрит в предложенный сценаристом листочек, и это нервирует Георга. Я вижу его мимику, но Лада — нет. — О вас говорят: вешатель. Судья-вешатель. Убийца в мантии, вот что о вас говорят.

— Вероятно, имеют на то основания, — кротко предполагаю я.

— Мне кажется, что это неправда, — она смотрит мне прямо в глаза, на что не всякий, между прочим, решится. — Мне кажется, такой человек, как вы… не мог бы совершить всего того, что вам приписывают.

— Скажите, Лада, — говорю я. — Вот мы сейчас сидим с вами за одним столом… У вас пистолет. Разумеется, мои физические возможности велики, но они не безграничны. Вы имеете все шансы застрелить меня. Скажите, для вас действительно важно, был я судьей-веша-телем или не был? Ошибся или поступил по справедливости? Или поступил по справедливости — но ошибся?

Она облизывает пересохшие губы. Снимает пистолет с предохранителя; снова смотрит мне в глаза:

— Нет. Мне не важно… Я вообще не верю. Я… даже если бы вы были виновны, я не стала бы вас убивать. Но я не верю, что вы виновны.

— А вот и напрасно, — говорю я. — Я виновен.

Пауза. Напряжение висит над всей этой сценой, как свежая лесная паутина.

— Виновны? — переспрашивает она жалобно.

Я киваю.

Она поднимает пистолет. Ствол ходит ходуном; я чувствую, как за моей спиной бесшумно разбегаются в стороны ассистенты и осветители.

— Я вас не убью, — говорит она успокаивающе. — Я ненавижу насилие.

Я думаю, что даже если разделить сумму за мою голову поровну на всех, кто находится сейчас в комнате — даже в таком случае Георг и Лада смогут пышно пожениться и безбедно прожить лет пятьдесят. И еще я думаю, что ей осталось всего лишь отвести руку в сторону и один раз пальнуть в мишень. Все, аплодисменты.

Тогда она плавно, как в тире, жмет на курок.

* * *

— И что же было дальше? — спрашивает сосед, живущий в квартире напротив.

Я показываю ему длинную царапину на виске. След скользнувшей пули.

— А сзади никто не стоял? — беспокоится сосед.

Я рассказываю об осветительном приборе, который упал на пол и разлетелся на тысячу кусков. И о том, что Георг порезал палец.

Сосед долго молчит. Я допиваю вино, догрызаю печенье и благодарю за чай; когда я поднимаюсь из-за стола, сосед вдруг снимает очки — прежде он никогда не делал этого при посторонних — и долго, беспомощно трет переносицу.

Я не спешу уходить. По всей видимости, сейчас он что-то скажет.

— Судья, — говорит он наконец. — Мне очень жаль… Получилась по-настоящему страшная месть.

— Брось, — говорю я. — Не стоит так уж проникаться.

Он резко качает головой. Похоже, сегодня вечером он выпил слишком много:

— Прости меня… Но я не могу отменить эту награду. Никогда. Я поклялся.

— Прости и ты меня, — говорю я после долгой-долгой паузы. — Мне следовало быть ближе к штрафной. Тогда бы я увидел, что сначала линию пересек мяч, а потом уже номер десятый…

— Ты же видел запись, — говорит он еле слышно.

Я киваю:

— Да. «Вне игры» не было.

— Единственный шанс… — шепчет он. — Финал Кубка Чемпионов… Ребятам так и не удалось больше подняться. Никогда…

— Я совершенно напрасно не засчитал тот гол. Любой судья хоть раз, да ошибается. Я ошибся фатально… Когда-нибудь я снова ошибусь, и тогда ты наконец выплатишь свое вознаграждение.

— Это будет очень печальный день, — шепотом говорит сосед.

— Выше голову, — отзываюсь я, открывая дверь. — Никто не живет вечно… Кроме того, я ведь еще жив!

* * *

Старушка напротив все-таки переехала. В ее окне нет ни занавесок, ни цветов.

А вот в моем доме ничего не изменилось. Правда, после апартаментов, в которых мне доводилось жить, квартира представляется неухоженной, грязной, требующей ремонта.

Я звоню своему напарнику Руту и говорю, что готов сегодня ночью выйти на работу. Оказывается, последние несколько недель автоматика то и дело отказывает, начальство снимает с Рута штрафы, короче говоря, он тут надрывается на работе, пока некоторые прохлаждаются на курортах. Он, Рут, ждал меня на неделю раньше и теперь скажет шефу, чтобы у меня вычли из зарплаты за прогул. Вот так.

Я согласен.

Принимаю ванну. Никто не врывается ко мне, потрясая включенным феном.

Пересматриваю свой гардероб. Никто не пытается прицелиться в меня из ближайшей древесной кроны.

Ценю каждую минуту покоя. Надеваю чистое белье, развешиваю полотенце на сушилке; на дне старого шкафа лежит моя черная судейская форма: футболка, гетры, трусы. А в письменном столе, если хорошо поискать, может обнаружиться свисток на ремешке.

Я бреюсь перед зеркалом в прихожей. Я спрашиваю себя: откуда берутся все эти жуткие легенды, которыми окружено мое имя? Само ли слово «судья» сбивает с толку болтунов? Или все-таки дело в сумме? В человеческом мозгу чудовищные деньги связаны с чудовищными же злодеяниями, а никак не с фальшивым «вне игры», не засчитанным голом…

Впрочем, для моего соседа нет преступления страшнее, чем то, что я тогда совершил. И я знаю миллионы людей, которые разделили бы его мнение. Миллионы людей на орущих стадионах, у экранов телевизоров, добровольных безумцев, как личную трагедию переживающих неудачу «своей» команды. Наверное, не-болелыцику не понять, как это — умереть от инфаркта за две минуты до свистка…

Потом мысль моя меняет направление, и я думаю о Ладе. Сумеет ли Георг утешить ее? Принесет ли отснятая программа достаточные деньги для того, чтобы хоть как-нибудь возместить потерю Георговой доли в семейном деле?

И еще: согласен ли Георг в глубине души, что Лада поступила правильно? Что попытаться все же стоило, хотя бы попытаться? Погнаться за столь близким журавлем, упуская при этом синицу?

Царапина у меня на виске начинает саднить. Я протираю ее одеколоном и долго стою перед вентилятором, подставляя искусственному ветру горящую от боли голову.

В девять вечера я выхожу из дома. Деревья в садах поникли под грузом плодов; в теплом воздухе надо мной носятся, треща, сороки. Я предвкушаю тишину внутри цистерны. Я только сейчас понимаю, как соскучился по своей старой работе.

Рут встречает меня хмуро. Сквозь зубы спрашивает, как отдохну-лось; я отвечаю, что пережил курортный роман с блондинкой, и даже не особенно вру при этом. Рут скрипит зубами и говорит, что его жена вернулась, и теперь у него дома хоть к тараканам в щелку лезь.

(Как там Лидия?)

Рут помогает мне облачиться в скафандр. Я собственнолично проверяю давление в баллоне с воздухом, заново просматриваю все шланги, все стыки, все швы. Рут говорит, что его жена намедни обозвала его «голозадой обезьяной». И что будь у него деньги — бросил бы и завод, и жену и махнул бы куда глаза глядят, лишь бы не видеть и не слышать тут ничего…

Я машу Руту тяжелой, в перчатке, рукой и спускаюсь в черную дыру по железной лестнице.

Первое время я просто стою и смотрю, давая возможность глазам, ушам, рукам привыкнуть к миру цистерны — враждебному, но снисходительному. Я вернулся — так странник, потрепанный жизнью, возвращается в родительский дом. Так космонавт возвращается на родную планету. Мне хорошо и спокойно впервые за много дней.

Цистерна, где мне сегодня предстоит работать, еще вчера была полна, по всей видимости. Остатки жидкости на вогнутом полу пузырятся, исходя сероватым дымком. Стены покрыты живописными потеками, слоистыми отложениями, цветами и шипами, которых я не решаюсь касаться перчаткой. Свет от моего фонаря дробится на маслянистой поверхности, я вижу свое отражение — бесформенное чудовище со многими руками, исконный житель планеты Никогда…

Рут наверху включает насосы. Из красного шланга хлещет моющий раствор; я направляю его на черную бахрому застывших на стенке капель. Картина приходит в движение — разноцветные пленки растекаются и рвутся, волшебные цветы вянут и снова расцветают, в это время черный шланг у меня под ногами глотает и глотает дымящуюся жидкость, пьет, будто жадным ртом.

Дна не видно в отблесках и пене. Я продвигаюсь шаг за шагом, нащупывая дно ногами. Рифленые подошвы моих сапог иногда скользят.

(Как там бедняга Луи, мой незадачливый инструктор по альпинизму? Смирился ли с потерей небоскреба, серебристых автомобилей, потенциальных королевичей?)

Я почему-то вспоминаю ту девицу, что являлась ко мне не так давно под видом борца с тараканами. «Если я не убью вас из-за денег, убьют меня из-за денег»… Я надеюсь, что ее все-таки не убили. Но у меня портится настроение; очарование цистерны скрадывается. Я потерял душевный покой.

Моющий раствор ревет, вырываясь из сопла — Рут выдал максимальный напор. Я поднимаю красный шланг выше, чтобы струя достала до круглого потолка, чтобы смыла налипшие на него мутные кристаллы. В этот момент моя левая нога теряет опору; чтобы удержаться, я хватаюсь за стену, и острый шип застывшего реактива пробивает перчатку.

Я роняю шланг и зажимаю разрыв правой рукой. Время вытягивается в ниточку; герметичность полностью нарушится секунд через десять — пятнадцать. Кислота проест внутренний слой перчатки на «раз-два».

— Наверх! — ору я в динамик, вовсе не уверенный, что Рут не отключил связь, как я сам ее часто отключаю. И дергаю за аварийный шнур — сам плохо понимая, зачем. Инстинктивно.

Полторы секунды уже прошло. Начинаю выбираться сам; баллон, шланги, все мое оборудование мешает мне. В пятнадцать секунд не уложиться никак.

Я думаю, что теперь Рут сможет бросить и завод, и жену и уехать куда глаза… и ничего тут не видеть и не… Конечно, Рут не даст себя обвести какому-нибудь Шефу. Тот и хотел бы поделить награду пополам — но Рут…

— Судья? Что?

Это динамик.

— Наверх, — говорю я. — Порыв.

И замолкаю. Мне немножко стыдно.

…Выложит на стол перед моим соседом, на тот самый стол, где мы вчера пили чай, выложит очень чистый полиэтиленовый пакет… с драгоценным содержимым…

У меня еще секунд десять. О чем бы мне подумать? Не о Лидии же… Может быть, о старушке из дома напротив?

В ушах у меня нарастает шум. Это ревут трибуны. Номер десять подлетает ко мне, он разъярен, он кричит, что «вне игры» не было и что я кретин. Тогда я четким, почти военным движением вынимаю из нагрудного кармана желтую карточку… Поднимаю ее над головой и над полем, а трибуны ревут, ревут, ревут…

— Судья? Судья?

Я лежу на спине в луже дезактиватора. Надо мной прожектор и немного — звезды; Рут стоит рядом на четвереньках, и лицо у него вытянуто в стружку:

— Ты… чего? Как ты напоролся? Ты совсем чуть-чуть порвался, а то я бы не успел… Проверь руку — рука цела? Как ты напоролся, козел, ты же сто лет уже работаешь?!

— Что случилось? — спрашиваю я, не поднимаясь.

— Ты меня спрашиваешь, что случилось?! Твой труп был бы сейчас здесь! Твой! Ты хоть понимаешь, свинья?

— Ты. Меня. Вытащил, — говорю я. Каждое слово — будто площадь, полная народу. Или ревущий стадион.

— Ну да, — говорит Рут и вращает глазами, как Отелло в пьесе. — Лебедку смазал только вчера. Я так перепугался из-за тебя, козла, я тебя вытащил, а ты — в отрубе… Я тебя дезактиватором… Антидот вколол на всякий случай…

— Разве… — говорю я слабо. Перевожу дыхание; он хмурится, будто я заставляю его читать по-японски. И я вдруг закусываю язык крепко, чуть ли не до крови.

— Ну совсем будто сопляк, — продолжает он причитать. — На такой простой бочке… Вот тебе блондинки, вот тебе отпуска… Квалификацию к черту потерял… Идиот ты, как есть, козел безрукий. Придурок…

Я смотрю на небо и почти не вижу прожектора.

Только звезды. □

 

ВИДЕОДРОМ

 

НАШЕСТВИЕ ЧЛЕНИСТОНОГИХ

В нынешнем году нашего зрителя стали одолевать насекомые и паукообразные. На большом экране объявились «Человек-паук», «Человек-мотылек» и «Царь скорпионов», в темном углу сплели свою паутину «Арханид» и «Пауки-2». Словно чувствуя прикосновение колючих лапок и шуршащих крыльев, кое-кто стал нервно вздрагивать…

На самом деле слухи о новом нашествии беспозвоночных оказались сильно преувеличенными. В «Царе скорпионов» — приквеле знаменитой «Мумии» — насекомые мелькнули только на самой обочине сюжета и, наградив чудодейственной силой и титулом героя Дуэйна Джонсона, практически не вмешивались в его славные подвиги. «Человек-мотылек» — это скорее мистический символ, чем полноценный персонаж фантастической реальности. Герой новой экранизации комикса С. Ли и С. Дитко, Человек-паук из одноименного блокбастера Сэма Рэими, на деле оказался единоутробным братом Супермена и Бэтмена, то есть типичным представителем условно-сказочной стихии, чья генетическая связь с пауками-мутантами придумана для оправдания эффектных прыжков и пробежек по стенам и крышам небоскребов. К тому же это герой положительный, борец за справедливость, бояться которого не стоит. Так что, по сути дела, все новое нашествие свелось к двум второсортным триллерам о борьбе с гигантскими пауками-мутантами, снятым при равном дефиците денег и свежих идей в копродукции с Болгарией и Мексикой. Как тут не вспомнить незабвенные 50-е, когда от топота жукоглазых монстров дрожала земля и по тревоге поднимались эскадрильи бомбардировщиков!

ОТКУДА ОНИ ПРИШЛИ?

В отличие от историй о привидениях, вампирах и космических пришельцах, сюжеты о фантастических насекомых (простоты ради причислим к ним и пауков) опирались на наблюдения за сообществом реальных живых существ, которое насчитывает не менее миллиона видов. Интригующим моментом для фантастики стала, во-первых, изумительная организованность их огромных популяций. Большой рой или муравейник представляют собой подобие примитивной цивилизации с коллективной стратегией и строгой иерархией. Во-вторых, являясь искусными строителями, охотниками и навигаторами, обладая- изощренным аппаратом для восприятия и передачи информации, насекомые начисто лишены индивидуального «характера» и эмоций, то есть в них как нельзя лучше выражена столь плодотворная для фантастики идея «механического разума». И наконец, третье обстоятельство — пожалуй, решающее с точки зрения кино: странный, устрашающий и порой отталкивающий облик насекомых — их мощные челюсти, жала, фасетчатые глаза, крылья, усики-сяжки, хитиновая броня — без особого труда позволял представить их в роли кошмарных монстров. Умея скрывать истинные масштабы изображаемого, кинематограф уже в свои младенческие годы мог показать лилипута исполином: снятая на камеру схватка фаланги и скорпиона (1900) казалась зрителю поединком доисторических чудовищ. Этот эффект сохранил притягательность до наших дней — вспомним похожие эпизоды в комедии «Дорогая, я уменьшил детей» (1989), где уменьшенные герои вчетвером разъезжают на муравье.

Увеличить скорпиона или муравья хотя бы до размера крупной собаки было очень соблазнительно: правдоподобие такого чудовища щекотало нервы даже самого хладнокровного зрителя (не важно, что в реальности подобное существо не только не смогло бы передвигаться на своих тонких конечностях, но даже дышать своими слабыми трахеями). Однако как объяснить такой невероятный рост? В фильмах-сказках все просто, в любой пещере может обитать гигантский паук с паутиной прочнее корабельного каната, как, например, в «Багдадском воре» (1940). Фантастическому триллеру требуются «научные» мотивировки. И вот в начале 50-х они нашлись — вместе с паническим страхом перед радиоактивными мутациями.

Нашествия мутантов ожидали с пустынных плато в Неваде и Нью-Мексико, где зашкаливают дозиметры. В фильме Гордона Дугласа с тревожно-коротким названием «Они» (1954) зараженная радиацией пустыня порождает полчища гигантских муравьев. Их травят ядовитым газом, бомбят с самолетов, но безуспешно — уцелевшая пара дает новое потомство, которое устремляется в города юго-западных штатов. Кульминацией борьбы с дьявольским нашествием становится схватка в канализационных коллекторах Лос-Анджелеса.

Кассовый успех фильма дал понять, что к первой популяции насекомых-мутантов зритель отнесся с подобающим доверием. Убедительно выглядели не только пустынные пейзажи, но и сами муравьи — не увеличенные кукольные миниатюры, а созданные в натуральную величину чучела, оживленные мастером спецэффектов Ральфом Эйерсом. Воображение публики подогревалось былями и небылицами о нашествиях термитов, оставлявших безлюдными целые поселки. Кроме того, такой сюжет предлагал прозрачные аналогии с советским ядерным ударом и последующим вторжением армии «бездушных захватчиков».

Новые атаки не заставили себя долго ждать. В 1955 году Голливуд при помощи режиссера Джека Арнольда выпустил на волю исполинского тарантула («Тарантул»). Вскормленный чудодейственными белками, этот мохнатый паук достигал размеров трехэтажного дома и бесчинствовал на ранчо Аризоны. Монстр был уничтожен напалмом в результате смелой атаки бомбардировщиков.

Там, где не справлялась авиация, приходили на помощь танки. В «Черном скорпионе» (1957) Эдварда Людвига из подземных пещер выползли шестиметровые скорпионы, потревоженные извержениями мексиканских вулканов. Двигаясь по пустынному шоссе, такое хвостатое чудовище напоминало БТР и легко сталкивало с рельсов пассажирский поезд. С помощью бычьих туш гадов заманили внутрь арены стадиона и расстреляли из башенных орудий. Над внешним обликом мутантов и их движениями поработал создатель знаменитого Кинг Конга Уиллис О'Брайен.

Сегодня звериный оскал скорпионьих морд и стекающая с их челюстей слюна вызывает у кого-то улыбку, но все это едва ли смешнее, чем сконструированная сорок лет спустя по тому же принципу «мимика» Чужого.

Самым уязвимым местом фильмов о гигантских насекомых стали не примитивные механические или рисованные монстры, а однообразные сюжеты. Кроме пауков-людоедов в роли «апокалиптического Зверя» мог выступать огромный богомол («Смертоносный богомол», 1957), улитки-мутанты («Чудовище, бросившее вызов миру», 1957) и даже целое сообщество насекомых («Странный мир планеты Икс», 1957), а сюжет с их участием штамповался как по единому клише: порожденное природным или рукотоворным катаклизмом насекомое вырывалось на волю и превращалось в неуправляемое орудие зла, сеявшее смерть и разрушение до тех пор, пока смелые и мужественные герои (как правило, люди с военной выправкой, иногда — ученые, которые чаще сами выпускали джинна из бутылки) не ставили точку в его бесчинствах.

Некое новое слово в этом мифе было сказано в 1958 г. режиссером Куртом Нойманом, экранизировавшим для киностудии «XX век — Фокс» рассказ Д. Лэнгелана «Муха».

Новизна этого фильма состояла в том, что изрядно затертая идея мутации, катастрофической для целого мира, была заменена на мутацию, катастрофическую для одного отдельно взятого героя — ученого Андре Деламбра (Эл Хедисон), чьи опыты по телепортированию живой материи превратили его в странный симбиоз человека и насекомого. Человекообразное существо с головой мухи и мохнатыми лапами претерпевает почти кафкианские злоключения; особенно трогает финал, где «белоголовая» муха отчаянно зовет на помощь.

Другой прорыв в теме, хотя и не столь революционный, сделал японец Иносиро Хонда, выпустивший на экран насекомое с «положительным знаком» — гигантскую моль Мотру («Мотра», 1961). Интрига фильма закручивается на загадочном острове, где когда-то проводились испытания ядерного оружия.

Можно, конечно, предположить, что воздействие радиации объясняет и появление на свет двух крошечных красавиц, насильно вывезенных с острова в Токио, и самой гигантской гусеницы, а затем — бабочки, устремившейся на их зов, но по большому счету сюжет фильма подчинен логике волшебной сказки, пускай и сильно модернизированной. Создавал Мотру Эйдзи Дзубурайя, выдающийся японский мастер спецэффектов и комбинированных съемок, «отец» Годзиллы. Кстати, в сиквеле этого фильма («Godzilla Versus the Thing», 1964) Мотра сошлась в поединке с Годзиллой, а спустя более 30 лет, в 90-х, появилась в трех новых фильмах, причем в последнем из них «Мотра-3» (1998) — как спаситель мира от демонического зла.

ПРОБУЖДЕНИЕ ПОСЛЕ СПЯЧКИ

Если же говорить о мировом кино в целом, то в 60-е, эпоху социальной и философской фантастики, насекомые-мутанты погрузились в летаргическую спячку. К числу редких исключений можно отнести разве что английский хоррор «Смертоносные пчелы» (1967), примечательный своими натуралистическими сценами атак пчел на поп-певицу.

Вне всякого сомнения, фильмом, породившим новый всплеск интереса к таинственным возможностям насекомых стала документально-фантастическая «Хроника Хеллстрома» (1971) Уэлана Грина и Эда Спигела. Использовав образ вымышленного закадрового рассказчика — ученого, который с интонациями Кассандры доказывал неизбежность победы насекомых в эволюционном движении природы, — создатели фильма заставили зрителя совершенно особым образом воспринимать виртуозно отснятый и смонтированный материал о жизни беспозвоночных. Впечатляющий музыкальный ряд нагнетал атмосферу таинственности и мрачной безысходности. На Грина и Сигела буквально посыпались престижные призы: «Оскар» за лучший документальный фильм, приз Британской академии кино и телевидения, приз Каннского кинофестиваля за техническое совершенство…

Впрочем, вскоре тема пчелиной агрессии нашла веселую и легкомысленную трактовку. В пародийной комедии Дениса Сандерса «Вторжение девушек-пчел» (1973) группа молодых и без стеснения обнажавшихся исследовательниц вводила себе гены мутировавшей пчелиной «царицы». Произошедшая мутация не привела к радикальным изменениям женской внешности (для актрис все ограничилось темными контактными линзами), зато стимулировала у героинь ненасытную страсть к оплодотворению, жертвой чего и стали местные мужчины. Откровенно эротическое кино с малоизвестной сегодня «секс-бомбочкой» 70-х Анитой Форд вошло в русло фантастики благодаря остроумному сценарию Николаса Мейера, сделавшему впоследствии и режиссерскую карьеру («Стар Трек II: Гнев Хана», «Стар Трек VI: Неоткрытая страна» и ДР.).

Для пчел, однако, этим дело не кончилось. Два фильма, вышедшие на экран в одном и том же 1978 г., словно сговорившись, обвинили трудолюбивых насекомых в стремлении извести род людской. К счастью для пчел, ни масштабный голливудский фильм-катастрофа «Рой» Ирвина Аллена, ни тем более трэш-хоррор «Пчелы» Альфредо Захариаса, где все массовые сцены были взяты «напрокат» из других лент, не создали пчелам репутации инфернального монстра, наподобие спилберговской акулы.

Аллен, известный голливудский продюсер, а затем режиссер, набивший руку на фильмах-катастрофах («Приключение «Посейдона», «Ад в поднебесье»), явно попал с пчелами впросак. История огромного роя африканских пчел, добравшихся до Америки и напавших на Хьюстон, не оказалась шокирующей или логически убедительной (например, критики едко указывали на полное отсутствие в кадре мертвых насекомых, которые, как известно, гибнут после укуса), зато вызвала судебный иск со стороны Американской ассоциации пчеловодов. Главным и, пожалуй, единственным достижением «Роя» среди фильмов о нашествиях насекомых стал его актерский состав: в нем собрался целый «рой» новых и старых голливудских звезд, в том числе Майкл Кейн, Кэтрин Росс, Ричард Уидмарк, Генри Фонда, Оливия де Хэвиленд…

И до этого, и впоследствии звезды крайне редко соглашались изображать жертв распоясавшихся насекомых или мутировать в них. В 1977 г. исключением стала угасающая голливудская дива Джоан Коллинз, подвергшаяся атаке гигантских муравьев в хорроре Берта Гордона «Муравьиная империя». Лучшей же актерской работой на этом тематическом поле надо, наверное, признать роль Джеффа Голдблюма в римейке «Мухи», поставленном Дэвидом Кроненбергом уже в конце 80-х. В отличие от своего предшественника Эла Хэдисона Голдблюм показал не лубочного «безумного профессора», а психологически объемную личность, в равной мере увлеченную своим экспериментом, осознающую трагизм своей болезненной метаморфозы… и все-таки способную иронизировать над своей участью. Сет Брандл, чье лицо покрывается отвратительной экземой, а конечности «отсыхают», называет свой кабинет «Брандловским музеем естественной истории»! Конечно, в визуальном плане Голдблюму очень помог сложнейший латексный грим Криса Уолеса и Стефана Дюпюи — за что эти художники по гриму и получили «Оскар», однако именно актер сделал эту латексную маску живой и убедительной.

Строго говоря, актеры, сыгравшие насекомых, своего «Оскара» так пока и не дождались. Что касается самих насекомых (живых, а не бутафорских или графических), то, если не считать «Оскара» уже упомянутой выше «Хроники Хеллстрома», их «игра» тоже не получила заслуженной награды. А ведь и среди них тоже были свои звезды! В 1975 году в фильме Жанно Шварца «Жук» зрителя не на шутку напугали огромными тараканами-мутантами, способными к тому же воспламенять окружающую среду с помощью трения своих задних лапок. Вся эта «пиромания», естественно, была трюком, но снимали в фильме настоящих исполинских тараканов, чьи натуральные габариты превышали пять сантиметров, не считая усов. В съемке этих неприятных (но отнюдь не хищных) созданий преуспел оператор Кен Миддлтон. Кстати, двумя годами раньше он не менее изобретательно поработал с муравьями в футуристическом триллере Сола Басса «Фаза IV». Съемки в настоящем муравейнике помогли создать иллюзию муравьев «с интеллектом», появившихся в штате Аризона под влиянием солнечного затмения.

Наконец, весьма достойными актерами оказались огромные новозеландские пауки из семейства Delena canceridis, сыгравшие страшных южно-американских хищников в фильме «Арахнофобия» (1990) Фрэнка Маршалла. Следуя всем законам хоррора, самка этого паука прибывала в США в гробу своей жертвы и там, дав убийственное потомство от местных паукообразных, превращала в ад жизнь небольшого города. Однако своим внушительным кассовым успехом фильм Маршалла был обязан не только нагнетанию ужаса, но и своеобразному черному юмору, главным источником которого стали все те же пауки, появлявшиеся в «нужном месте» (сиречь на сиденье стульчака) в «ненужное время» — когда на него садился кто-либо из героев.

ГОЛЛИВУД И МУХИ НЕ ОБИДИТ?

В действительности огромный новозеландский паук не ядовит и на человека не нападает. Так же, как муравьи, богомолы и пчелы, он стал жертвой несправедливых кинематографических репрессий. Между тем куда как меньше пострадали насекомые, многие сотни лет реально досаждавшие человеку — саранча, комары, клопы, блохи, тараканы… Впрочем, последних сценаристы тоже не жаловали. Именно они пожирали страдающего инсектофобией героя в одной из новелл комического хоррора Джорджа Ромеро «Ужасное шоу» (1982). Кроме уже упомянутого «Жука» был еще хоррор «Гнездо» (1988) Теренса Уинклесса, где огромные тараканы-мутанты вторгались в рыбацкий поселок, оставляя на своем пути обглоданные скелеты мелких животных и не щадя инвалидов, стариков и детей. Спустя десять лет практически этот же сюжет и это же людоедское племя появились в трэш-ужастике «Жукоборец» (1998): на этот раз трехметровые тараканищи терроризировали курортный городок и были особенно неравнодушны к принимающим душ героиням.

И все же, если говорить о настоящих блокбастерах, то «Арахно-фобия» стала, пожалуй, последним удачным фильмом, так или иначе провоцирующим страх и отвращение к насекомым. После этого, даже если в сюжете фигурировал микроскопический клещ, чей укус приводил к неминуемой смерти в течение суток («Эпидемия», 1995), однозначным объектом зрительских антипатий становился не он, а злонамеренные армейские бонзы, мешавшие борьбе с эпидемией. Жук и муравей стали главными положительными героями всемирно популярных анимационных сказок, сработанных «Диснеем».

Гигантских насекомоподобных монстров сделали обитателями далеких планет, с которыми расправляются космические десантники или «люди в черном». Черты отвратительных ползающих и летающих созданий можно обнаружить в пришельцах из «Дня независимости» и «Чужого», но везде фантазия художников уводит от буквального сходства и работает на всеобъемлющий принцип «политкорректности» по отношению ко всем созданиям природы. Что касается уже упоминавшихся гигантских пауков из трэш-триллеров серии «В» («Арахнид», «Пауки-2»), то они, хотя и напоминают нам «отмороженных» монстров сорокалетней давности, но до верхней ниши мирового кинопроката не доползают. Массовый же зритель тешит себя иллюзией, что укус паука-мутанта («Человек-паук») помогает обрести сверхъестественную ловкость и расправиться с негодяями.

Как знать, возможно, в этом и есть та самая сермяжная правда. Ведь известно, что каждый год Земля безвозвратно теряет до двухсот видов насекомых. Имеющие феноменально короткий период жизни, не способные в массе своей противостоять даже минимальному понижению температуры (не то что радиации!), на самом деле они плохо подходят на роль беспощадных захватчиков и истребителей рода человеческого. Даже в кино…

 

РЕЦЕНЗИИ

 

СТЮАРТ ЛИТТЛ-2

(STUART LITTLE-2)

Производство компании Columbia Pictures, 2002.

Режиссер Роб Минкофф.

В ролях: Майкл Фокс, Мелани Гриффит, Джина Дэвис.

1 ч. 39 мин.

________________________________________________________________________

…А почему бы не спросить самих героев? В конце концов, мы их вызвали к жизни: создатели — своим талантом, зрители — своим восторгом. «Послушайте, господин Терминатор, желаете ли вы третьей реинкарнации?.. Уважаемая Мумия, вы не устали пугать невинную публику?.. А ты, малыш, не надоело ли тебе демонстрировать чудеса героизма?..» Разве не любопытно, что сообщили бы нам персонажи?

За всех не ручаюсь, но мнение одного героя мне известно доподлинно. Забавный мышонок, ставший полноправным членом семьи Литтлов в 1999 году, вел вполне безмятежную и наполненную философскими наблюдениями жизнь, пока его не призвали к новым подвигам. Несмотря на яростные протесты героя, трогательного Стюарта превратили в су-пермауса, вынужденного показывать мастерство пилотирования и вождения автомобиля ради нелепой цели. Так и слышишь с экрана надрывный писк нашего старого знакомого: «Какого черта этому соколу перстень моей приемной мамы? Ребята, загляните в справочник: ведь сокол не сорока!.. Почему я должен лезть в канализацию, чтобы добыть эту безделушку!.. Не заставляйте меня носиться на самолете без крыльев — это вам не ракета!»

Героя можно понять: прежняя рождественская история (с вполне традиционным выжиманием слезы в ключевых моментах) превратилась в абсолютно бессмысленное действо, вне каких-либо законов какого-либо жанра. Не спасает даже условность компьютерной мультипликации, внедренной в быт семейки Литтлов; их «демонстрация чувств» настолько натужна, что вызывает оторопь у тех же компьютерных персонажей.

А ведь как хорошо начиналось… Нет, речь не о первом фильме, вызвавшем интерес зрителей. С каким тонким лукавством заманили беднягу Стюарта во второй, пообещав в начальных кадрах создать любопытную атмосферу городка, где все уже привыкли к Чуду, где говорящий мышонок — рядовой гражданин, соблюдающий правила и предписания, принятые в приличном обществе. Занятная могла бы получиться история… На это, видимо, наш герой и «купился».

 

МОЯ ЖИЗНЬ, КАК ВОЛШЕБНАЯ СКАЗКА:

ГАНС ХРИСТИАН АНДЕРСЕН

(MY LIFE AS A FAIRY TALE: HANS CHRISTIAN ANDERSEN)

Производство компании Hallmark Entertainment, 2002.

Режиссер Филип Сэвилл.

В ролях: Кирен Бью, Эмили Хамильтон и др.

2 ч. 58 мин.

________________________________________________________________________

Еще один «вроде-как-биографический» фильм от канала «Hallmark», снятый примерно в той же манере, что и «Фантастические миры Герберта Уэллса» (см. «Если» № 7, 2002 г.). Имеется в виду, что биография писателя вплетается в сюжеты его творений (или наоборот), и все это превращается в некий фантасмагорически-реалистический конгломерат, призванный убедить дилетанта, что именно так Писатели и живут — одной ногой в бренном мире, другой — в собственных фантазиях.

И все бы ничего, если бы в данном случае это не было решено столь прямолинейно. Юноша Ганс, живущий приемным сыном в милой понимающей семье, не замечает, естественно, любви своей сводной сестры, зато безответно влюбляется в некую эстрадную диву. Мотаясь вслед за ней по Европе, он случайно пересекается чуть ли не со всеми известными современниками, попутно получая по почте свежие издания своих сказок. И мечтает.

О, как он мечтает! Нюхает цветы, смотрит на звезды, умиляется детям! В итоге — дива выходит замуж за другого, влюбленная сестра погибает при кораблекрушении, а Андерсену воздают почести на правительственном уровне (сравнив с Гадким Утенком).

А вот если убрать из сюжета эту инфантильно-идиотскую составляющую, оставив лишь экранизацию сказок…

Русалочку, Герду и прочих играет, понятно, та же актриса, что и влюбленную сестру. Снежная Королева — эстрадная дива. Кай, Принц и так далее — Андерсен. Грим, спецэффекты — традиционно холлмарковские, то есть впечатляющие.

В результате получилась замечательная иллюстрация старого, как мир, тезиса. Мало иметь удачный сценарный ход, мало иметь высокопрофессиональную команду, талантливых актеров, достаточный бюджет… Без трудноуловимого понятия «талант режиссера» всего этого явно недостаточно.

 

ДИНОТОПИЯ

(DINOTOPIA)

Производство компании Hallmark Entertainment, 2002.

Режиссер Марко Брамбилла.

В ролях: Тайрон Лиицо, Уэнворт Миллер, Кэти Карр и др.

4 ч. 10 мин.

________________________________________________________________________

Снова «Hallmark», снова «экранизация по мотивам», снова три кассеты (так и вспоминается «Десятое королевство»). В данном случае нам представлены «мотивы» цикла романов Джемса Гурни; в его книгах на заброшенном острове сосуществуют люди и динозавры.

Главные герои — «нормальные люди», — сводные братья Карл и Дэвид Скотты, попадают туда после авиакатастрофы (пилот, их отец, до поры до времени пропал). Поначалу неизбежное время адаптации. А потом пришельцы более или менее успешно вписываются в окружающую идиллию, не забывая понемногу менять ее своим присутствием и свежими взглядами на происходящее.

По ходу выясняется, что некие Солнечные Камни, оплот благоденствия и равновесия, исчерпали свой ресурс, а новые добыть можно только в Нижнем Мире, вход куда запрещен. Тупик. Конец Динотопии. Если бы, конечно, не наши герои.

Фильм вызывает множество ассоциаций, он переполнен аллюзиями. Каждому из братьев довелось «воспитывать» себя в самых неблагоприятных условиях — анархист Карл становится фермером и воспитателем младенца-динозавра, а прилежный Дэвид, страдающий агорафобией, — пилотом-наездником птерозавров. В фильме есть и не прямые цитаты из Энн Маккеффри: например, сцена «запечатления» тех самых птерозавров (на задниках сюжета присутствует даже Белый птерозавр!). А атака тиранозавров до боли напоминает Спилберга.

Но все это так удачно упаковано, обосновано и хорошо снято, что раздражения не вызывает. Наоборот, представляется некий подросток, сначала посмотревший «Динотопию», а после приступивший к комплексному чтению-просмотру всего остального. Вот у кого не будет проблем отторжения материала! Все почти знакомо, все почти видел.

Приятно, что есть такой канал, стабильно, вдумчиво и добросовестно снимающий фантастику. Это, конечно, не блокбастеры, но весьма зрелищно и занимательно.

 

ДЖЕЙСОН X

(JASON X)

Производство компаний New Line Cinema и Lions Gate, 2002.

Режиссер Джеймс Айзек.

В ролях: Кейн Ходдер, Лекса Дойг, Лайза Райдер, Дэвид Кроненберг.

1 ч. 33 мин.

________________________________________________________________________

Снова в моде ретро. Все возвращается на круги своя — и музыка, и одежда, и стиль жизни. Новое — хорошо забытое старое. В том числе и старое, которое хотелось бы напрочь забыть.

Через 450 лет, когда люди заселят Землю-2 (а чего мудрить с названием?), толпа глупеньких студиозусов во главе с идиотом-преподавателем найдет на Земле-1, ставшей к тому времени совсем «никакой», обледеневшую страхолюдину. Непонятно зачем они разморозят эту гадость на своем звездолете. Что будет дальше — ясно младенцу.

«Пятница, 13-е» — ужастик 80-х, «киношедевр», не успевший стать классикой и благополучно канувший в Лету, обрел даже не второе, а десятое дыхание. Помните урода, наводившего ужас на мирных обывателей маленького городишки? Он снова вернулся — жуткая помесь БТР, Кинг Конга и могучего Шварца в одном флаконе — и опять взялся за старое, но уже в будущем.

Джейсон Ворхиз (апгрейд, версия 10) не таков. Он неимоверно туп; он не стреляется и не вешается, в воде не тонет и в огне не горит, и поверьте — еще неоднократно явится, чтобы в очередной раз воспользоваться своим тесаком или по-простому отдубасить противников. Но на сей раз мордобою и расчлененке будут подвергнуты спецназ и юные бойскауты, на свою беду возродившие к жизни «отмороженного» битюга в хоккейной маске.

Этакий отвратный дайджест низкопробных ужастиков двадцатилетней давности. Скука смертная, пусть и сдобренная черным (точнее — пошлым) юмором. Груды трупов во всяких видах, масса адреналина в крови зрителей плюс обида за напрасно потраченные деньги и два часа жизни. И хотя режиссер делал спецэффекты аж для «Гремлинов», а в фильме снялось много симпатичных девочек, известных по телесериалам, достойно внимания лишь 36-секундное появление на экране Великого и Ужасного Кроненберга — бессмертного создателя «Мухи». Чтобы потом весь фильм философски размышлять: а старику-то Дэвиду зачем надо было сниматься в этой… (подберите свой вариант).

 

РОК-Н-РОЛЛ ИЗ СКЛЕПА

С. Лукьяненко, В. Васильев. «Дневной Дозор».

«Снято красиво, ничего не попишешь. Наверняка скинулись вервольфы, заплатили продюсеру, повлияли на музыкантов — к получили красивый, романтичны! клип про себя. Вот недавно российские вампиры именно так поступили…»

Не знаю, как вампиры российские, а вот вурдалаки Европы и США на свой промоушн изводят баснословные деньги. Пиаровские акции Американской Вампирской Ассоциации известны всему миру: многочисленные Блейды, Дракулы и Носферату без малого столетие глазеют на публику со страниц книг, широких и не очень экранов.

Совсем недавно российские прокат и видео обогатились еще одним фильмом — «Королевой проклятых» Майкла Римера, — сиквелом нашумевшей в свое время ленты «Интервью с вампиром» (1999). Фильм получил тогда весьма неплохие кассовые сборы, и неудивительно, что другие романы цикла Энн Райс о древнейших созданиях Тьмы так и просились на экран. Ример построил свой фильм не только на одноименном романе, но использовал мотивы еще одной книги сериала — «Вампир Лестат».

На протяжении хроник образ главного и наиболее знаменитого героя, вампира Лестата де Лионкура, несколько раз менялся. Безусловно, омерзительную внешность Тома Круза в «Интервью с вампиром» — иссохшего упыря, питающегося лишь кровью крыс — чарующей можно назвать только в кошмаре, однако белокурые локоны в кадрах, где Лестат в расцвете сил, поразили множество слабых девичьих сердец. В новой ленте американского секс-символа Круза сменил Стюарт Таунсенд, обаятельный двадцатидевятилетний актер, которому не так давно посчастливилось несколько дней посниматься во «Властелине Колец» в роли Арагорна. Но из-за творческих несогласий его быстро заменили Виго Мортенсеном.

В «Королеве проклятых» вампир Лестат, проснувшийся после двухсотлетнего сна и возжелавший открыть смертным всю правду о вампирах, становится рок-звездой. За ним следит древняя секретная организация — Таламаска, на протяжении веков изучающая вампиров. Своим магическим голосом Лестат пробуждает влюбленную в него праматерь всех вампиров — Акашу, жаждущую уничтожить человечество и превратить весь мир в ад. Но Джесси, сотрудница Таламаски, также питающая нежные чувства к рок-звезде, наставляет бессмертного кровососа на путь истинный, и они вместе уничтожают королеву вампиров.

Лестат — первая большая работа Таунсенда. Безусловно, ему весьма тяжело было идти по стопам Круза, сделавшего Лестата почти столь же культовой фигурой, как Бонд или Бэтмен. И пусть, по словам молодого актера, он «не чувствует себя Роджером Муром, сменившим Шона Коннери в фильмах о Джеймсе Бонде», заметно, что участвовать в роли стоит ему большого труда. Он очень старателен, и это, к сожалению, видно… Тем не менее Таунсенду удалось продемонстрировать сочетание чувственности, своевольности и бравады, свойственных герою Райс. Хотя не стоит забывать, что Круз играл иной образ Лестата: жестокого и циничного вампира. Лестат-Таунсенд не изуверский кровосос. Ставший вечно живым, терзаемый своей исключительностью, он способен осознать многое, не доступное простым смертным.

Над сценарием «Интервью…» работала сама Энн Райс (которая, кстати, когда-то была вовсе не в восторге от Тома Круза в роли Лестата), и первая лента вобрала в себя все самое лучшее, что было в романе — готическую атмосферу, глубину характеров героев, терзаемых одиночеством и несправедливостью уготованной им судьбы… Работу над сиквелом Райс не доверили. И пусть результатом автор была вполне удовлетворена — доказательством служит наличие ее имени в титрах, — но до первого фильма (а уж до первоисточника и подавно) «Королева проклятых» не дотягивает.

Хотя справедливости ради стоит заметить: состав актеров весьма удачен. Выбрав на роль Акаши, прародительницы всех вампиров, молодую и талантливую певицу Эалайю, так трагично погибшую в прошлом году, создатели ленты не прогадали. Красивая и пластичная чернокожая актриса настолько органична в этой роли, что, кроме восхищения и поклонения (как и положено по сюжету), иных чувств не вызывает. Также стоит отметить Мариуса, подарившего Темный дар Лестату. Роль жестокого вампира, в противовес Лестату неожиданно чувственно сыграл Винсент Перес.

«Королева проклятых» вышла за рамки вампирских клише — свободных плащей и сюртуков, каменных замков и привидений. Теперь это мир рок-н-ролла, панка, черной кожи и неистово бьющей энергетики — один только концерт в «Долине смерти» чего стоит! И саундтрек с песнями в исполнении Джонатана Дэвиса, солиста рок-группы «Ню КоРн» — одно из основных достоинств фильма. Мощный, а временами в меру тоскливый саунд как нельзя лучше ложится на сагу о переживаниях терзаемого одиночеством бессмертного вампира.

Но в целом фильм, снятый в модной ныне стилистике видеоклипа, подобен набору цветных картинок. По череде ярких, красивых и безупречно выписанных эпизодов-иллюстраций уловить смысл и логику происходящего очень трудно. Нет ни исторических экскурсов, ни подтекста. Возникшие из ниоткуда второстепенные герои просто раздражают. Особенно отчетливо это понимаешь, прочитав оба романа после просмотра фильмов. Ужастикам, заполонившим экраны, киноверсия мало что сумела противопоставить. Хотя сюжет вполне вменяем, но полной картины происходящего нет.

Совсем невесело и как-то по-детски прозвучали слова продюсера ленты Хорхе Саралеги после показа фильма: «Режиссер «Интервью с вампиром» Нейл Джордан пробовал, но не сумел создать удовлетворительную киноверсию романа «Вампир Лестат», готовую превратиться в мини-сериал, а не полнометражный фильм», и поэтому работать с «Вампиром…» и «Королевой…» пришлось аж двум сценаристам — Скопу Эбботу и Майклу Петрони. В результате «образы некоторых героев оказались настолько незначащими, что было решено урезать их из-за невозможности вписаться в метраж типичного игрового фильма».

Не убедительно. Как раз умение обойти подобные препоны и является подтверждением профессионализма режиссера и сценариста… Романтическая сага о вампирах, истории их появления на земле с древнейших египетских времен, далеко вышедшая за рамки известных фактов о проклятых созданиях Тьмы, превратилась почти в «лубок».

Вероятно, дело опять же в пресловутых «вампирских пиаровских акциях»: безупречно снятые страшилки с водопадами льющейся крови приносят куда большие деньги, чем ленты с рефлексирующими героями.

 

ПОДОЖДЕМ ЛЕТ ДЕСЯТЬ

В статье «Новое поколение выбирает» («Если № 10, 2000 г.) автор уже рассказывал о фантастических опытах студентов ВГИКа и Высших курсов режиссеров и сценаристов. Тема нынешнего обзора — фантастические компьютерные мультфильмы, снятые в стеках института кинематографии…

Современный кинематограф не мыслим без компьютерных технологий. Дело даже не в спецэффектах: компьютер значительно упрощает кропотливую работу кинематографистов. Но по-настоящему продуктивно используют компьютеры в своих работах студенты-мультипликаторы. Самый трудоемкий процесс в создании мультфильмов — фасовка. Когда-то каждая картинка контуром рисовалась на целлулоиде, потом заливалась густой краской. Теперь художники рисуют на листе бумаги, сканируют и заливают уже на экране компьютера. Так сейчас делают все, но некоторые стараются создать с помощью компьютера фантастический мир, существующий по своим особым законам…

Впервые специальный набор режиссеров компьютерного кино состоялся в 1991 году. Мастерскую совместно с ВГИКом финансировал Центр детского кино Ролана Быкова, а возглавил ее режиссер-экспериментатор Владимир Кобрин. В середине 80-х годов его странные картины время от времени показывали по учебному каналу телевидения. Экранное пространство заполняли необычные приборы и люди, однако хоть сколько-то связный сюжет отсутствовал напрочь: режиссер стремился к предельной изобразительной выразительности кадра… Ученики, как правило, подбираются под стать мастеру — выпускники первого набора сейчас в основном делают клипы, работают на телевидении. В 1999 году было показано несколько работ студентов второго набора. Большинство из кинопроизведений выдержано в той же манере. Действие картин «Конец и начало» Р. Новиковой и «Игра» М. Саакян происходит в странном пространстве, заполненном странноватыми персонажами (во втором фильме снимается известный модельер-авангардист Андрей Бартеньев), но суть самого действия уловить невозможно. Несмотря на то, что первая лента длится восемь минут, а вторая — десять, сюжета в них нет. Коротким работам Платона Инфантэ-Арана «Пустое действие?» и «10 лет из жизни DJ D. Red» сюжеты не нужны по определению — это фильмы-клипы на манер телевизионного баловства в передачах «Веселые ребята» и «Монтаж». Эти видеоперформансы, скорее, восходят к творчеству художников-концептуалистов.

Непосредственное отношение к фантастике имеет, пожалуй, только одна работа — «В далеком созвездии Тау Кита» Степана Евтерева. Впрочем, с известной песней Владимира Высоцкого она никак не связана. Это трехминутный фантастический видеоклип, коллаж-танец под красивую романтическую музыку. На далекой планете живут призраки, они сталкиваются друг с другом, вступают в какие-то взаимодействия… Изобразительно картина выдержана в стилистике обложек фантастических книг 70-х — начала 80-х годов: космические скафандры монтируются с античными скульптурами, клетчатые поверхности уходят в перспективу…

Несколько лет класс компьютерной графики работает в самом ВГИКе. Руководит им педагог Александр Ветюков, активное участие в учебном процессе принимает аспирант Андрей Вернидуб. Под их руководством было снято несколько очень интересных фантастических мультфильмов.

В основу очаровательной ленты Елизаветы Зилоновой «Земля, нас поражающая» (1999) лег афоризм Козьмы Пруткова: «Дознано, что Земля, своим разнообразием и великостью нас поражающая, показалась бы на Солнце находящемуся смотрителю только как гладкий и ничтожный шарик». Два симпатичных пришельца, рожденных Солнцем и потому состоящих из плазмы, прилетают на Землю времен Средневековья. Инквизиторы намереваются их сжечь, но они питаются пламенем и увеличиваются до огромных размеров. Покинув негостеприимную Землю, пришельцы возвращаются на Солнце. Картина внешне не отличается от обычных рисованных мультфильмов, хоть и сделана на компьютере по технологии, описанной выше.

В необычной технике создан короткий этюд Рустама Юнусова «Рейд» (1995): такое впечатление, что кадры нарисованы на песке, рассыпанном на гладкой поверхности. Сюжет прост: на Землю прилетел отряд инопланетян, и один из них так заинтересовался нашей планетой, что не пожелал вернуться на свою «летающую тарелку»,

Только в прошлом году во ВГИКе начали появляться мультфильмы, создание которых вообще невозможно без компьютера. Уже две картины, в которых применялись технологии 3-D, сделал Роман Пучков, студент мастерской компьютерной графики и анимации, руководимой мастерами А. М. Горленко и В. П. Колесниковой. Первая называется «Крот» (1999) и представляет собой зарисовку на тему высокотехнологичного будущего под музыку «Stabbing Westward & Wink». Шахтер спускается в шахту, без устали пробивает тоннель в земле — в один прекрасный момент стена рушится, и перемазанный грязью рабочий оказывается на экзотическом необитаемом острове, нетронутом цивилизацией. В таких же сочных «компьютерных» тонах выдержана и трехмерная экранизация одного рассказа из «Марсианских хроник» Рэя Брэдбери. Картина называется «The Neon Life» (2001), ее главный герой — старик, который держит закусочную на Марсе. Все покидают планету: и люди, и марсиане… Он видит, как марсиане разгоняются на своих летательных аппаратах и, пролетев через неоновую вывеску на крыше его заведения, исчезают. Однажды один из марсиан берет старика с собой, и они попадают в странное пространство, не похожее ни на Землю, ни на Марс…

Также в прошлом году картину по мотивам рассказа Роберта Шекли «Простите, что врываюсь в ваш сон» сняла Светлана Андрианова — студентка той же мастерской. Это парадоксальная история о человеке, который случайно разрушил целую Вселенную — оказывается, она находилась у него на руке, в том самом месте, которое он решил почесать… В фильме сцены, прорисованные прямо в компьютере, сочетаются с кадрами «оживленной» фотографии.

Зимой я случайно зашел в мастерскую, где студент режиссерского факультета сидел за компьютером и занимался оцифровкой. Он совмещал на экране живого актера и птицеподобного дракона, созданного методом компьютерной графики. Молодой человек рассказал, что это будет получасовой фильм в жанре фэнтези и закончить он его планирует уже к лету… Если «взрослый» отечественный кинематограф никак не желает обращаться к фантастике, то вся надежда на будущих мэтров.

 

Уолтер Йон Уильямс

МИР ПАПОЧКИ

Иллюстрация Ольги ДУНАЕВОЙ

В один прекрасный день Джейми со всей своей семьей отправился в новое место — в место, которого прежде вообще не было. Люди, которые там жили, назывались вертунчиками, и были они высокими, тощими, с заостренными головами. Руки у них были длинные и, разговаривая, они отчаянно ими размахивали, а стоило им взволноваться, они раскидывали свои руки по сторонам и вертелись, как волчки, и уже нельзя было рассмотреть, где у них лица, а где спины. Они бешено кружились на зеленой траве под тыквенно-оранжевым небом Страны Вертунчиков, и иногда они натыкались друг на друга, и раздавался громкий стук, но с ними ничего не случалось — только разлетались в разные стороны и продолжали вертеться в другом направлении.

Иногда какой-нибудь крутился так сильно, что ввинчивался в землю и вдруг, уйдя в нее по плечи, замирал в неподвижности с выражением испуганной растерянности на лице.

Ничего забавнее Джейми в жизни не видывал и просто умирал со смеху.

Его младшая сестричка Бекки тоже смеялась. И один раз упала от смеха на живот, а папочка подхватил ее на руки и завертел в воздухе, будто сам был вертунчиком, и они все время смеялись.

Потом они услышали, как колокол позвонил к обеду, и папочка сказал, что пора домой. Бекки и Джейми помахали вертунчикам на прощание, взяли мамочку за руки и пошли, и пока они шли через травянистые холмы к своему дому, тыквенно-оранжевое небо медленно становилось голубым.

Путь домой вел мимо Эль Кастильо. Вид у Эль Кастильо был ну просто сказочным — замок с башнями, и куполами, и минаретами, блестевшими на солнце. Из Эль Кастильо доносились чарующие звуки, быстрая сложная музыка множества гитар, и Джейми слышал дробный перестук каблуков, и веселые крики, и смех счастливых людей.

Но Джейми не попытался войти в Эль Кастильо. Один раз он попробовал и узнал, что Эль Кастильо охраняет Да Дукесса, костлявая суровая женщина, вся в черном, с высоким гребнем в волосах. Когда Джейми попросил позволения войти, Да Дукесса поглядела на него сверху вниз и сказала: «Я не впускаю тех, кто не может назвать неправильные испанские глаголы!» Это было все, что она сказала.

Джейми спросил у папочки, что такое испанский неправильный глагол, и папочка сказал: «Со временем ты узнаешь, и Да Дукесса впустит тебя в замок, но пока ты еще слишком мал, чтобы учиться испанскому».

Джейми не огорчился. Ему было чем заняться, кроме Эль Кастильо. Страны, вроде той, где жили вертунчики, вдруг появлялись неизвестно откуда, и чтобы их осмотреть, требовалось много времени.

Окраска неба выцвела из оранжевой в голубую. Белые пушистые облачка плыли по воздуху над двухэтажным деревянным домом. Мистер Ухты сидел на коньке крыши, он радостно закричал и спланировал к ним.

— Джейми дома! — весело запел он. — Джейми дома, и он привел свою красавицу сестричку!

Мистер Ухты имел форму ромба, совсем как воздушный змей, с головой в верхнем углу, руками по сторонам и смешными ножками, прикрепленными снизу. Он был ярко-алый. И умел летать, как воздушный змей, а сейчас он планировал, ловко кувыркаясь, навстречу Джейми и всем остальным.

Бекки посмотрела вверх на мистера Ухты и засмеялась от радости.

— Джейми, — сказала она, — ты живешь в самом-самом лучшем месте в мире!

Ночью, когда Джейми лежал в кровати со своим плюшевым жирафом, на бледном луче, струящемся от Луны к Земле, спускалась Селена и садилась рядом с Джейми. Бледная, чуть прозрачная женщина с серебряным полумесяцем над бровями. Она поглаживала Джейми по лбу прохладной рукой и пела ему, а его веки смыкались, и сон принимал его в свои объятия.

И всякий раз, когда Джейми просыпался ночью, Селена была рядом и утешала его. Он радовался, что Селена присматривает за ним, потому что иногда возвращались кошмары, будто он все еще в больнице. И когда кошмары приходили, она всегда была рядом, чтобы утешить его, приласкать, убаюкать песенкой.

И вскоре кошмары рассеивались.

На уроки Джейми всегда провожала принцесса Гигунда, такая толстая женщина, даже выше папочки, с курчавыми волосами, большими босыми ступнями и короной, которая никак не хотела держаться на ее голове прямо. Она была некрасивой, с грустным лицом — и безобразным, и милым одновременно. Шаркая рядом с Джейми, принцесса Гигунда жаловалась на то, что у нее болят ноги, а также на то, что она уродливая великанша, и никто на ней не женится.

— Я женюсь на вас, когда вырасту, — стойко сказал Джейми, и некрасивое лицо принцессы разгладилось.

Разные люди давали Джейми уроки. Миссис Моргушка в маленькой школе из красного кирпича учила его читать и писать. Тренер Лягух — он и был лягушкой — обучал его всяким играм на свежем воздухе: Джейми бегал, прыгал и бросал разные спортивные снаряды, соревнуясь с людьми и зверями. Мистер Макгилликади, симпатичный бородатый толстячок в красных тапочках и с люком в спине, показывал Джейми свой волшебный глобус. Когда Джейми прижимал палец к любой точке на глобусе, начинали трубить трубы, и он видел, что происходит в том месте, на которое он указал, а мистер Макгилликади водил его туда на экскурсию и показывал ему всякую интересную всячину: здания, статуи, картины, парки, людей. Когда Джейми удавалось запомнить названия, мистер Макгилликади улыбался, кивал головой, и вид у него был очень довольный.

Если Джейми делал на уроках успехи, у него оставался час-другой навестить вертунчиков, или зоопарк, или мистера Мохнача. Пока не звонили к обеду и не приходило время возвращаться домой.

Когда принцесса Гигунда уводила его с уроков домой, мистер Ухты планировал навстречу с конька крыши, а мамочка, и папочка, и Бекки махали ему из окон дома, и Джейми со всех ног бежал к ним.

Как-то раз, когда он в гостиной рассказывал семье о своем последнем путешествии по волшебному глобусу мистера Макгилликади, Джейми от восторга забегал по комнате и замахал руками, как вертунчик, но вдруг заметил, что никто его не слушает. Мамочка, и папочка, и Бекки смотрели не на него, на их лицах застыли маски вежливого внимания.

Джейми почувствовал, как его шеи коснулся ледяной палец.

— Мамочка? — сказал Джейми. — Папочка?

Мамочка и папочка не отозвались. Их лица не дрогнули. Лицо папочки как-то странно смазалось, словно запечатленное в движении.

— Папочка? — Джейми подбежал и попытался подергать отца за рукав. Рукав был твердый, точно из мрамора. Сердце Джейми опалил ужас.

— Папочка!!! — закричал он и попытался все-таки подергать рукав. — Папочка, проснись! — Тот не отозвался, и Джейми подбежал к мамочке и дернул ее за руку. — Мамочка! Мамочка! — Ее рука была рукой статуи. И как Джейми ни тянул и ни дергал, мамочка не шевельнулась.

— Помогите! — закричал Джейми. — Мистер Ухты! Мистер Мохнач! Помогите моей мамочке! — По его лицу катились слезы. Он перебегал от Бекки к мамочке, к папочке, хватал их за руки, дергал, обнимал их застывшие ноги. Он выбежал наружу, но и там все было непонятно застывшим. Никакого ветра. Мистер Ухты сидел на коньке крыши, как всегда с широкой улыбкой на лице, но не шевельнулся и не откликнулся на крики Джейми.

Страх погнал Джейми назад в дом. Все это было гораздо хуже того, что с ним делали в больнице, хуже любой боли. Джейми вбежал в гостиную, где его отец, мать и сестричка застыли, будто статуи, и тут же отшатнулся в ужасе. В комнату проник неизвестный человек. Вернее, только часть чужого человека — пара рук в черных перчатках со странным серебряным спиральным узором и еще странное светящееся матовое лицо с темными опоясывающими очками поперек него, будто линия.

— Сопряжение полностью прервано, — сказал неизвестный кому-то, кто был Джейми невидим.

Джейми закричал и укрылся за ногами мамочки в поисках защиты.

— Черт! — сказал неизвестный. — А малыш-то бегает!

Его руки уверенно задвигались, будто нажимая на что-то в воздухе. Джейми не сомневался: страшный визитер произносит заклинание, чтобы и он застыл. Он попытался убежать, споткнулся о неподвижные ноги Бекки, сильно стукнулся об пол и пополз, а ковер вздувался складками под его ладонями и коленями, и в ушах у него звенело от его собственных воплей…

…Он с криком сел на постели. Ночная прохлада погладила его кожу. Он почувствовал на лбу ладонь Селены и в ужасе отдернул голову.

— Что-нибудь случилось? — услышал он безмятежный голос Селены. — Тебе приснился плохой сон? — Полумесяц над бровями освещал ее лицо, и Джейми увидел озабоченность в ее глазах.

— Где мама и папа? — взвизгнул Джейми.

— С ними все хорошо, — ответила Селена. — Они спят у себя в комнате. Тебе приснился плохой сон?

Джейми сбросил одеяло и спрыгнул с кровати. Он побежал по коридору, чувствуя под босыми ногами холодок половиц. Селена плыла за ним по воздуху с обычной тихой озабоченностью. Он распахнул дверь их спальни, зажег свет и вскрикнул, увидев, что они уютно свернулись под своими одеялами. Он прижался к матери и всхлипнул от облегчения, когда она открыла глаза и обернулась к нему.

— Что-нибудь случилось? — спросила мамочка. — Ты видел плохой сон?

— Нет!!! — закричал Джейми. Он попытался объяснить, но и сам понимал, что его слова бессмысленны. Папочка приподнялся со своей подушки, внимательно и серьезно глядя на Джейми, потом повернулся и взъерошил ему волосы.

— Похоже, очень плохой сон, ковбой, — сказал папочка. — Давай-ка уложим тебя в постель.

— Нет!!! — Джейми спрятал лицо на плече матери. — Я не хочу туда!

— Хорошо, хорошо, Джейми, — сказала она и погладила его по спине. — Можешь остаться тут с нами. Но только в этот раз, договорились?

— Хочу здесь, — всхлипнул Джейми.

Он забрался между родителями. Они его поцеловали, и отец погасил свет.

— Спать, спать, ковбой, — сказал он. — И не беспокойся, теперь ты будешь видеть только хорошие сны.

Селена, чуть светясь в темноте, сидела в углу.

— Мне спеть? — спросила она.

— Да, Селена, — сказал папочка, — спой для нас.

И Селена запела:

Но Джейми не уснул. Не помогли ни пение, ни ровное дыхание родителей, ни исходящее от них мирное тепло.

Он знал, что это был не сон. Его семья в самом деле закоченела.

Что-то или кто-то сделал их каменными. Наверное, эта злая голова и руки без тела. А теперь по какой-то причине его родители ничего не помнят.

Что-то заставило их забыть.

Джейми смотрел в темноту широко раскрытыми глазами. А вдруг это вовсе не его родители? А вдруг его родители так и остались каменными, их где-то спрятали, а он лежит вместе с плохими людьми, похитителями детей, которые только с виду похожи на его настоящих родителей? И они только и ждут, чтобы он заснул, а тогда обернутся зубастыми, клыкастыми чудовищами с глазами, горящими страшным огнем, и разорвут его в клочки прямо здесь, в кровати…

Когти паники располосовали сердце Джейми. Песня Селены звучала в его ушах… Нет, он не заснет! Ни за что не заснет!

И тут он заснул. Только это не был нормальный сон… Словно его заставили заснуть, словно что-то приказало ему: спи! Будто на него накатилась волна, необоримая сила, утопив его чувства, его тело, его сознание…

«Не буду!» — успел он упрямо подумать, и тут его мысли погасли.

Проснулся он в своей собственной кровати; было утро, и за окном парил мистер Ухты.

— Джейми проснулся! — пел он. — Джейми проснулся и готов к новому дню!

В комнату весело вошли его родители, расцеловали его, приласкали и увели вниз завтракать.

Сейчас, в солнечном свете, когда мистер Ухты плясал в воздухе за окном и распевал от счастья, его страхи казались глупыми.

Но иногда по ночам, когда Селена баюкала его песней, сидя возле него, он смотрел в темноту широко раскрытыми глазами, и его холодил страх.

Он так и не забыл. Не до конца.

Несколько дней спустя в мир заехал Дон Кихот, тощий человек, который часто падал со своего костлявого коняги под дребезжание помятых доспехов. Он имел обыкновение грустно сетовать на жизнь — и по-английски, и на своем родном языке, который оказался испанским.

— А вы не могли бы научить меня неправильным испанским глаголам? — попросил Джейми.

— Si, naturalmente, — сказал Дон Кихот. — Но мне придется научить тебя и другим испанским словам. — Лицо его стало даже печальней обычного. — Начнем с corazon. Это значит «сердце». Mi corazon, — сказал он со вздохом, — разрывается от любви к Дульсинее.

После нескольких занятий с Дон Кихотом, перемежавшихся его вздохами о corazon и Дульсинее, Джейми собрался с духом, твердым шагом поднялся к Эль Кастильо и выпалил, когда Л а Дукесса открыла дверь:

— Pie та, sueno, haria, ponto! [21]Нога, сон, мука, море (исп.). (Здесь и далее прим. перев.)

Глаза Ла Дукессы раскрылись от удивления, и когда она наклонилась к Джейми, ее суровое лицо стало почти добрым.

— Хотя это и не глаголы, совершенно ясно, что ты очень умный мальчик, — сказала она. — Добро пожаловать в мой замок.

Вот так Дон Кихот и Да Дукесса начали учить Джейми испанскому языку. Когда он делал успехи, ему позволялось посещать ту часть замка, где играли музыканты, а танцоры стучали каблуками, где доблестные кастильские рыцари вступали в поединки на ристалищах, а сеньор Эстебан рассказывал интересные истории по-испански, всегда старательно употребляя слова, которые Джейми успел выучить.

Джейми не мог не заметить, что иногда Дон Кихот вел себя странно. Как-то раз, когда Джейми навещал вертунчиков, Дон Кихот пришпорил своего конягу и, размахивая мечом, кричал, что спасет Джейми от напавших на него бесенят. Джейми не успел объяснить, что вертунчики никакого вреда никому не причинят — Дон Кихот уже несся галопом спасать его. Испугавшись, вертунчики ввинтились в землю, где им ничего не угрожало, а Дон Кихот попытался ударить одного мечом и упал с коняги.

Было это и немножко грустно, и немножко смешно. Всякий раз, когда Джейми начинал смеяться, он видел печальное лицо Дон Кихота, и смех становился виноватым.

А потом сестричка Джейми Бекки начала ходить на уроки вместе с ним. Она отправлялась вместе с ним и принцессой Гигундой в маленькую школу из красного кирпича, где миссис Моргушка учила ее читать и считать, а потом, подучившись у Джейми и Дон Кихота, она явилась к Ла Дукессе, чтобы продекламировать неправильные глаголы и получить право на вход в Эль Кастильо.

Примерно тогда же появился Марк Туллий Цицерон и повел их обоих на римский Форум, в новую часть мира, которая возникла к югу от территории вертунчиков. Только Цицерон и все люди на Форуме, все лавочники и сенаторы, не учили их латыни тем способом, каким Дон Кихот преподавал испанский, а просто разговаривали между собой на латыни, ожидая, чтобы Джейми и Бекки сами научились их понимать. Что со временем и произошло. Тут им помог испанский. Джейми успевал в латыни чуть лучше Бекки, но он же был старше: этим он ее успокоил.

А Бекки задумалась, как помочь принцессе Гигунде.

— Мы должны найти для нее кого-нибудь, чтобы любить, — сказала она.

— Но она же любит нас! — сказал Джейми.

— Глупенький, — возразила Бекки. — Ей нужен дружок.

— Я и есть ее дружок, — стоял на своем Джейми.

Бекки посмотрела на него с некоторой досадой.

— Пойми, это ведь задача! Ну как Лa Дукесса и ее неправильные глаголы.

Такой взгляд на вещи был неожиданным, но теперь; после слов Бекки, все стало ясным. Вокруг существовало множество задач, которые интересно решать, и вот теперь он увидел, что одиночество принцессы Гигунды, бесспорно, тоже задача.

И они начали подыскивать супруга принцессе Гигунде. Этот вопрос занимал их несколько дней, они перебрали несколько возможных кандидатов, но ни один не подошел. Они так и не нашли ответа, пока не побывали на состязании колесниц в Колизее. Это были самые первые состязания в этом амфитеатре, потому что он только-только возник по ту сторону Палатинского холма, если смотреть со стороны Форума, и там собрались огромные толпы неистовствующих зрителей.

Имена возниц выкликались, когда те подъезжали к линии старта. Загремели трубы, и колесницы помчались, а возницы принялись нахлестывать лошадей. Джейми завороженно смотрел, как они огибают spino [22]Столб (лат.).
на первом повороте, и вдруг вскрикнул от удивления, потому что на арену Колизея галопом выехал Дон Кихот, вопя, что он сейчас же обуздает шайку демонов, опустошающих страну, и занял позицию прямо на пути повернувших колесниц. Джейми вместе со всеми зрителями кричал ему, чтобы он посторонился, пока не поздно.

К счастью, конь Кихота был благоразумнее своего хозяина: едва костлявый одер увидел приближающиеся колесницы, он тотчас шарахнулся, сбросив своего всадника, Одна из колесниц переехала бедного Кихота с ужасным лязгом, но едва она промчалась, как Кихот приподнялся и сел. Доспехи спасли его.

Джейми вскочил с места, собираясь сбежать на арену и увести Дон Кихота, но Бекки ухватила его за плечо.

— Погоди! — сказала она. — Ему поможет кто-то другой, а у меня появилась идея.

Она объяснила, что Дон Кихот словно создан для принцессы Гигунды.

— Но он же влюблен в Дульсинею!

Бекки посмотрела на него с плохо скрытым негодованием.

— Кто-нибудь когда-нибудь видел Дульсинею?.. Нам просто надо убедить Дон Кихота, что принцесса Гигунда и есть Дульсинея.

После состязания они узналй, что ликторы арестовали Дон Кйхо-та и увели его в Лаутумию, римскую тюрьму. Им не разрешили увидеться с заключенным, и потому они отправились на поиски Цицерона. Он был юристом и вскоре сум, ел вызволить Кихота из Лаутумии под обещание, что тот больше не будет приезжать в Рим.

— От всей души сожалею, что данное слово не позволит мне покончить с этими демонами, — сказал Кихот, когда выехал за пределы Рима.

— Не будем об этом, — сказала Бекки. — Мы хотели сообщить вам, что нашли Дульсинею.

Глаза старика выпучились от восторга. Он ухватился за свое скрытое под латами сердце.

— Mi атоr [24]Моя любовь (исп.).
! Где она? Я должен немедля поспешить к ней!

— Не торопитесь, — сказала Бекки. — Вам следует узнать, что она изменилась и выглядит не такой, как прежде.

— Это сделал какой-нибудь злой колдун? — грозно спросил Кихот.

— Да! — вмешался Джейми. Его рассердило, что Бекки принялась всем командовать, и ему хотелось добавить кое-что от себя. — Этот колдун состоит из одной головы! — крикнул он. — Голова парит в воздухе… ну, и еще две руки! У него черные перчатки, а тела нет.

Едва он вспомнил жуткую парящую голову, его пронзил страх.

Бекки посмотрела на него каким-то странным взглядом.

— Угу, — сказала она. — Это правильно.

— Он полностью прервал сопряжение, — выкрикнул Джейми слова, застрявшие в памяти.

Дон Кихот не обратил на них никакого внимания, но Бекки опять внимательно взглянула на Джейми.

— А ты не такой тупица, каким кажешься, Дигит, — сказала она.

— Мне все равно, как выглядит Дульсинея, — объявил Дон Кихот.

— Я люблю добродетель, живущую в ее сердце.

— Она — принцесса Гигунда! — закричал Джейми, подпрыгивая от восторга. — И все время была принцессой Гигундой!

И дети побежали за Дон Кихотом, который помчался, гремя доспехами, туда, где возле дома Джейми ждала принцесса Гигунда, упал на одно колено и принялся, обливаясь слезами, целовать ее руку. Принцесса как будто слегка недоумевала, но тут Бекки объяснила ей, что она на самом деле — давно исчезнувшая Дульсинея, превращенная в великаншу злым колдуном, хотя, наверное, она ничего про это не помнит из-за рокового заклятия.

Пока Дон и принцесса обнимались, целовались и ворковали в любовном дуэте, Бекки обернулась к Джейми.

— Что это за чушь про парящую голову? — спросила она. — Где ты такое видел?

— Не знаю, — сказал Джейми. Ему не хотелось говорить о том, как вся семья окаменела, о жуткой светящейся голове, возникшей перед ним. Ему не хотелось вспоминать слова взрослых о том, что это был сон — ничего больше.

— Дурацкая чушь, — сказала Бекки. — Мне от нее жутко стало. Ты предупреждай заранее, прежде чем опять что-нибудь ляпнешь.

— А почему ты назвала меня Дигит? — спросил Джейми.

Бекки хихикнула.

— Просто так, — сказала она.

— Джейми дома! — прощебетал с неба голос мистера Ухты. Джейми взглянул вверх и увидел, как мистер Ухты радостно кувыркается в воздухе. — Наш Джейми наконец-то дома!

— Куда пойдем? — спросил Джейми.

Уроки кончились, и они с Бекки вышли из маленькой кирпичной школы. Бекки, как обычно, очень хорошо успевала на уроках, лучше своего старшего брата, и Джейми это начинало все больше злить. Ну, хотя бы он опережал ее в латыни и в компьютерологии.

— Не знаю, — сказала Бекки. — А ты куда хочешь пойти?

— Может, в Пандаленд? Покатались бы на взззы-машине.

Бекки сморщила лицо.

— Надоели мне эти детские аттракционы.

Джейми вытаращился на нее.

— Так ты же ребенок.

— Я не такая маленькая, как ты, Дигит, — сказала Бекки.

Джейми разозлился. Чего это она?

— Я старше тебя!

— А вот и нет, — заявила Бекки. Она стояла перед ним, раздраженно раскинув руки. — Хоть разочек заметь что-нибудь! Ну, попробуй!

Джейми, подавив злость, поглядел на сестру и увидел, что Бекки действительно выросла и даже, кажется, стала больше него. Угасающий гнев сменился недоумением.

— Почему это ты такая большая? — спросил он.

— Я росла, а ты нет. То есть не так быстро.

— Не понимаю.

Бекки скривила губы.

— Спроси маму или папу. Попробуй. — Лицо у нее стало каменным. — Только не верь всему, что они тебе наговорят.

— О чем ты?

Бекки рассердилась, но ненадолго.

— Послушай, — сказала она. — Иди-ка ты в Пандаленд и покатайся на аттракционах, ладно? Я же тебе для этого не нужна. А я хочу поговорить с друзьями.

— Какими еще друзьями?

Бекки снова рассердилась.

— Моими друзьями! А кто они, какая разница?

— Ну и ладно! — выкрикнул Джейми. — Я и один пойду!

Бекки повернулась и направилась к дому. Ее ноги мелькали на фоне зеленой травы. Джейми с бешенством смотрел ей вслед, потом повернулся и зашагал в Пандаленд.

Он перепробовал все любимые аттракционы: покатался на колесе обозрения и на взззы-машине. Посмотрел представление Риццо-силача и клоунов. Ему было весело, но как-то не по-настоящему. Он словно бы следил сам за собой, следил, как играет, следил, как весело катается на аттракционах.

Следил, как растет медленнее, чем его маленькая сестричка.

Следил, как думает о том, спросить или не спросить родителей, почему это так.

У него возникло предчувствие, что их ответы ему не понравятся.

После этого он Бекки почти не видел. Они по-прежнему занимались в школе вместе, но потом Бекки запиралась у себя в комнате и болтала со своими друзьями по телефону.

Но ведь у Бекки в комнате не было телефона — он один раз заглянул туда в ее отсутствие.

А еще через какое-то время Бекки перестала ходить с ним в школу. Она обогнала его по всем предметам, кроме латыни, и Джейми было слишком трудно держаться с ней наравне.

И с тех пор он Бекки почти не видел. А когда встречался, то замечал, что она еще выросла. И ее одежда изменилась. И волосы. Она начала подкрашиваться.

И он не знал, нравится она ему теперь или нет.

Был день рождения Джейми. Ему исполнилось одиннадцать лет, и на праздник собрались все — и мамочка, и папочка, и Бекки. Дон Кихот и принцесса Гигунда спели в честь Джейми под окном, а Ла Дукесса аккомпанировала им на испанской гитаре. И был большой торт с одиннадцатью свечками. Мамочка подарила Джейми звездную карту. Стоило прикоснуться к звезде, и голос начинал рассказывать Джейми про нее, а на карте появлялись линии, показывавшие, к какому созвездию принадлежит эта звезда. Папочка подарил Джейми автомобиль, миниатюрный «мерседес», соответствовавший росту Джейми, на котором он мог ездить по окрестностям и в Колизее, когда там не устраивались состязания колесниц. А сестра подарила Джейми что-то вроде торшера, который проецировал цветные пятна и движущиеся узоры на стены и потолок, если погасить свет.

— Слушай музыку, когда будешь его включать, — сказала она.

— Спасибо, Бекки, — сказал Джейми.

— Бекка, — поправила она. — Теперь меня зовут Бекка. Постарайся запомнить.

— Ладно, — сказал Джейми. — Бекка.

Бекки-Бекка поглядела на мамочку.

— Умираю, курить хочется, — сказала она. — Можно я выйду… э… на минуточку?

Мамочка заколебалась, но лицо папочки стало строгим.

— Бекка, — сказала мамочка, — сегодня же день рождения Джейми, и мы собрались вместе его отпраздновать. Так почему бы нам не съесть по кусочку торта и не повеселиться?

— Но это же не настоящий торт, — сказала Бекка. — И вкус у него не настоящий.

— Это пре-крас-ный торт, — с нажимом объявил папочка. — Почему бы нам не поговорить на эту тему как-нибудь после? А сейчас мы празднуем день рождения Джейми.

Бекка вышла из-за стола.

— Джейми?! — сказала она. — День рождения Джейми? Он ведь даже не настоящий. — Она ударила себя кулаком в грудь. — Вот я — настоящая, — крикнула она. — Почему мы никогда не празднуем мои дни рождения?

Но папочка уже вскочил на ноги и начал кричать, и мамочка старалась всех успокоить, а Бекка кричала в ответ — и вдруг с решительным видом просто исчезла. В одно мгновение. Остался только воздух.

Джейми заплакал. И мамочка тоже. Папочка шагал взад-вперед и ругался, а потом сказал:

— Я схожу за ней.

Джейми испугался, что он исчезнет, как Бекка, и закричал от ужаса, но папочка не исчез, а просто выбежал из столовой и захлопнул за собой дверь.

Мамочка посадила Джейми к себе на колени и крепко обняла.

— Успокойся, Джейми, — сказала она. — Просто Бекка раскапризничалась.

— Но что случилось? — спросил Джейми.

— Забудь про это. — Мамочка погладила его по волосам. — Просто скверная шалость.

— Она растет, — сказал Джейми. — Она выросла быстрее меня, и я не понимаю этого.

— Погоди, вот вернется папочка, — сказала мамочка, — и все объяснит.

Но папочка вернулся один и объяснять ничего не стал.

— Ну, теперь будем веселиться, — сердито сказал он и потянулся за ножом, чтобы нарезать торт.

Джейми торт показался совсем невкусным, а когда в столовую вошли Дон Кихот и принцесса Гигунда, мистер Ухты и Риццо-силач и запели «С днем рождения!», он еле сдержал слезы.

Потом он поехал на своем новом автомобиле в Колизей и гонял «мерседес» по амфитеатру быстро, как мог. Да только машина не желала прибавлять скорость, трибуны со всех сторон были пустыми, как и голубое небо вверху.

Может быть, это загадка, подумал он, подобно одинокой жизни принцессы Гигунды. Может быть, ему надо найти разгадку, и все будет хорошо.

Но где она, разгадка?.. Он только зря ломал голову.

И мог только кружить, кружить и кружить по пустому ристалищу.

— Эй, Дигит, проснись!

Джейми с криком проснулся. Комната закружилась вокруг него. Он заморгал и понял, что кружатся разноцветные пятна, отбрасываемые торшером, который ему подарила Бекка.

Сестра сидела на его стуле с сигаретой в руке. Ноги в сапогах со стальными носками были закинуты на его кровать.

— Ты проснулся, Джейми? — это был голос Селены. — Хочешь, я спою тебе колыбельную?

— А пошла ты! — рявкнула Бекка. — Катись отсюда. Вон!

Селена обратила на Бекку печальный взгляд, потом выплыла спиной из окна, поднимаясь по лунному лучу в свой бледный небесный приют. Джейми следил за ней, и ему казалось, что с ней улетает какая-то его часть…

— Селена и все прочие должны исполнять то, что им говоришь ты. По большей части, — объяснила Бекка. — Но мама и папа тебе этого не сообщат.

Джейми посмотрел на Бекку.

— Что происходит? — спросил он. — Куда ты сегодня ушла?

Цветные пятна скользили и скользили по лицу Бекки.

— Извини, если я испортила тебе день рождения, Дигит. Просто я устала от вранья, понимаешь? Они меня убили бы, если бы знали, что я сейчас здесь и разговариваю с тобой.

Бекка затянулась сигаретой, секунды две сдерживала дыхание, а затем выдохнула. Джейми не увидел и не почувствовал никакого дыма.

— Знаешь, чего они от меня хотели? — спросила она. — Носить тело маленькой девочки, чтобы я не выглядела старше тебя, и составлять тебе общество в этой дурацкой школе по семь часов в день. — Она мотнула головой. — А я — ни в какую. Они орали, орали, чтобы я согласилась. Да никогда!

— Я не понимаю.

Бекка стряхнула невидимый пепел со своей сигареты и долго смотрела на Джейми. Потом вздохнула.

— Ты помнишь больницу? — спросила она.

Джейми кивнул:

— Да, я был очень болен.

— А я была тогда совсем маленькой и мало что помню, — сказала Бекка. — Но дело в том… — Она снова вздохнула. — Но дело в том, что тебе не становилось лучше. И тогда они решили… — Она мотнула головой. — Папа воспользовался своим положением в Университете… Они вели исследования ИИ — искусственного интеллекта, и отдел неврологии занимался моделированием… а еще им требовался подопытный, и… Ну, суть в том, что они взяли образчики твоих тканей, и, когда с клонированием будет порядок, тебя вернут в… — Она перехватила ошеломленный взгляд Джейми и покачала головой. — Я объясню попроще, ладно?

Бекка сбросила ноги с кровати и наклонилась к Джейми. Выражение ее лица вогнало его в дрожь.

— Они сделали копию тебя — электронную копию. Сканировали твой мозг, и создали голографическую модель в компьютере, и поместили в виртуальный мир, и… — Она откинулась, сделала затяжку. — И вот ты тут, — закончила она.

Джейми уставился на нее.

— Я не понимаю.

В глазах Бекки мелькали разноцветные огоньки.

— Ты находишься в компьютере, ясно? Джейми — это программа. Ты же знаешь, что это такое, верно? Из информатики. И программа эта как бы в форме твоего сознания. Дон Кихот и принцесса Гигунда тоже программы. И миссис Моргушка в школьном домике чаще всего программа, но она дает и что-нибудь посложнее — тогда она старший преподаватель Университета.

Джейми казалось, что его выскребли изнутри и под ребрами нет ничего, кроме пустоты.

— Я не настоящий? — сказал он. — Я не человек?

— Ошибаешься, — ответила Бекка. — Ты самый настоящий. Ты зеница ока наших родителей. — В ее голосе была горечь. — Программы вполне реальны, а уж твоя — последний писк, острие нынешних достижений искусства технодерьма. И компьютер, в котором ты находишься, тоже самый настоящий — я сейчас в контакте с ним, внизу, в семейной комнате, — нам приходится надевать костюмы с сенсорами и шлемы со сканерами, и все такое прочее. Надеюсь, они внизу не слышат, как я тут разговариваю с тобой.

— Но что… — Джейми с трудом сглотнул. Как можно глотать, если он — цепочка кодов? — Что случилось со мной? С исходным мной?

Бекка словно заморозилась.

— Ну, — сказала она, — ты умер.

— А! — Через пустоту внутри него пронесся беззвучный ветер.

— Они намерены тебя вернуть. Как только с клонированием будет порядок. Но ты ведь в университетском компьютере, а клонирование ограничивается законами, и… — Она помотала головой. — Послушай, Дигит, — сказала она, — тебе ведь правда нужно все это знать, так?

— Я понимаю. — Джейми хотелось плакать. Но плачут же только настоящие люди, подумалось ему, а он не настоящий. Не настоящий.

— Программа этой виртуальной действительности просто огромна, и ты сам — большая программа, но университетский компьютер используется для многих исследований, и некоторые выше по статусу. А потому ты не синхронен реальному времени. Вот почему я расту быстрее тебя. Ну, а родители, — она закатила глаза, — только портят все еще больше, зациклившись на «нормальной семейной жизни».

Она затянулась сигаретой, потом раздавила ее в чем-то невидимом.

— Понимаешь, они хотят, чтобы мы были «нормальной семьей». И потому мы каждый день и завтракаем все вместе, и ужинаем, а вечера проводим в зоопарке, или в Пандаленде, или еще где-нибудь. Но обед, который мы едим с тобой — виртуальный, и вкус у него… Грант был израсходован прежде, чем эту часть виртуальности отрегулировали, а потому мы едим свежезамороженные продукты, прежде чем увидеться с тобой, и тогда обедаем снова… Тебе понятно? Но у папы работа, у мамы работа, а я хожу в школу, и у меня есть друзья, и вообще… А потому на самом деле мы не можем собираться вместе каждый вечер. И они просто закрывают твой файл, выходят из программы, когда не могут общаться с тобой как «нормальная семья», а это значит, что проходит много часов, даже дней, когда ты просто не включен, то есть с тем же успехом ты мог быть мертвым… — Она заморгала. — Извини, — сказала она. — Как бы то ни было, мы все становимся старше много быстрее тебя, а это нечестно по отношению к тебе, вот что я думаю. Особенно потому, что университетский компьютер лучше всего действует по ночам, когда им мало пользуются, и тогда ты находишься практически в реальном времени, и сопряжение с тобой было бы почти нормальным, но мама и папа по ночам спят, потому что днем работают и не могут позволить, чтобы ты был включен без надзора. Думают — это надо же! — что это опасно для тебя, ну и вообще…

Она замолчала и полезла в карман за новой сигаретой.

— Послушай, — сказала она, — мне лучше убраться отсюда до того, как они усекут, что я с тобой разговариваю. А тогда они лишат меня кода доступа или еще что-нибудь придумают. — Она встала и стряхнула что-то со своих джинсов. — Подожди, не выкладывай родителям все это так сразу. Не то они могут стереть тебя и загрузить копию, которая ни черта не знает. Договорились?

И она исчезла, совсем как днем.

Джейми сидел на кровати, обхватив колени. Он чувствовал, как в темноте бьется его сердце. Но как программа может иметь сердце?..

Рассвет медленно наползал на ночь, и вот уже мистер Ухты начал неторопливо кувыркаться в воздухе, и его красное лицо ухмылялось в окно.

— Джейми проснулся! — распевал он. — Джейми проснулся и готов к новому дню!

— А пошел ты! — сказал Джейми и уткнулся лицом в одеяло.

Джейми сказал, что хочет побольше узнать о компьютерах и программировании. Может быть, думал он, тогда найдутся какие-нибудь подсказки, и он сумеет отгадать загадку. Родители были рады его тяге к знаниям.

Несколько недель спустя он перебрался в Эль Кастильо. Он никого об этом не предупредил, а просто сложил кое-какие вещи в свой автомобиль, а в замке отнес их в комнату в башне и свалил на кровать. Мама отыскала его в Эль Кастильо, когда он не вернулся домой к обеду.

— Время обеда, Джейми, — сказала она. — Разве ты не слышал обеденный гонг?

— Я пока останусь здесь, — сказал Джейми.

— Ты проголодаешься, если не вернешься к обеду.

— Мне еда не нужна, — сказал Джейми.

Мама весело улыбнулась.

— Нет, нужна, если ты не хочешь отстать от вертунчиков.

Джейми посмотрел на нее.

— Меня эта детская чушь больше не интересует, — сказал он.

Когда его мать наконец повернулась и ушла, Джейми заметил, что движется она, как старуха.

Через некоторое время он свыкся с запрограммированным голодом. Голод не исчезал, Джейми всегда его чувствовал, но вскоре научился не обращать на него внимания.

Однако потребность в сне он игнорировать не мог. Она была встроена в него, и через какое-то время, как он ни старался, ему приходилось уступать.

Он обнаружил, что может командовать людьми в замке и развлекался тем, что заставлял их принимать нелепые позы, или петь, стоя на голове, или часами строить пирамиды.

Иногда он заставлял их драться, но это у них не очень получалось.

А вот миссис Моргушку в школьном домике ему не удавалось принудить проделывать все, что он хотел. И других, кто должен был его чему-то учить, тоже. Когда подходило время урока, являлась принцесса Гигунда. Она не слушала его команд, а просто сгребала в охапку, относила в маленькую школу из красного кирпича и плюхала на стул.

— Ты не настоящая! — кричал он, вырываясь из ее рук. — Ты не настоящая! И я тоже не настоящий!

Но они заставляли его набираться сведений о мире, который был подлинным, учили географии, и геологии, и истории, хотя все это здесь не имело ни малейшего значения.

После первых двух случаев, когда Джейми насильно затаскивали на уроки, в конце дня его встретил возле школы отец.

— Тебе надо кое в чем разобраться, — сказал он мрачно. — Ты часть семьи. Твое место — с нами. Ты больше в замке не останешься, а будешь вести нормальную семейную жизнь.

— Нет! — крикнул Джейми. — Мне нравится жить в замке!

Папа ухватил его за плечо и потащил в сторону дома. Джейми обозвал его pendejo и fellator.

— Я буду вынужден тебя наказать, — предупредил отец.

— И как же ты это сделаешь? — злобно спросил Джейми. — Удалишь мой файл? Загрузишь копию?

На лице отца появилось ошеломленное выражение. Его тело словно начало заикаться, а пальцы на плече Джейми бессильно разжались. Затем его лицо побагровело от ярости.

— Что ты такое говоришь? — крикнул он. — Кто тебе это сказал?

Джейми вырвался из его ослабевших пальцев.

— Я сам разобрался, — сказал Джейми. — Это было просто. Я ведь уже не маленький.

— Я… — Отец заморгал, но тут же его лицо посуровело.

— Все равно ты пойдешь домой.

Джейми попятился.

— Я хочу, чтобы все стало по-другому. Я не желаю, чтобы меня то и дело отключали.

Губы папы сжались в узкую линию.

— Тебе это Бекки наговорила, так?

На Джейми снизошло вдохновение.

— Нет, мистер Ухты! В его программе есть накладка. Он отвечает на все мои вопросы!

Отец Джейми словно бы заколебался. Он протянул руку.

— Идем домой, — сказал он. — Мне надо подумать.

Джейми замялся.

— Не стирай меня, — сказал он. — Не загружай копию. Пожалуйста! Я не хочу умирать еще раз.

Лицо папы смягчилось.

— Я этого не сделаю, — пообещал он.

— Я хочу вырасти, — сказал Джейми. — Я не хочу навсегда остаться маленьким.

Папа снова протянул ему руку. Джейми подумал и взял ее. Они пошли по зеленой траве к белому деревянному дому на холме.

— Джейми дома! — Мистер Ухты, кувыркаясь, парил вверху. — Наконец-то Джейми дома!

Эта глупая ухмылка привела Джейми в ярость. Он указал на землю перед собой.

— Хлопнись вот тут! — скомандовал он. — Быстрее!

Мистер Ухты штопором пошел вниз и ударился о землю там, где указал Джейми. Джейми посмотрел на сплющенное тело и засмеялся.

— Наконец-то Джейми дома! — сказал мистер Ухты.

Джейми поторопился добиться, чтобы университетский программист ввел в его программу такую же способность летать, какая была у мистера Ухты. Теперь он пикировал и взмывал, носился по небу, точно какой-нибудь супергерой, выделывал пируэты между башнями Эль Кастильо и кружил над запрокинутыми удивленными лицами, заполнявшими Форум.

Но ему никак не удавалось достичь той скорости, какую он жаждал. Когда Джейми начинал увеличивать скорость, пейзаж внизу замирал на секунду-две, а затем рывком устремлялся вперед. Программное обеспечение не успевало менять пейзаж в соответствии с его скоростью. Это казалось странным, потому что он ощущал ветер у себя на лице.

Так вот почему, подумал он, его автомобиль не набирает скорость.

И он решил подняться повыше. Повернул лицо к голубому небу и понесся вертикально вверх. Мир уходил вниз, становился все меньше. Он видел замок, холмы Страны Вертунчиков, огромный овал Колизея. Теперь мир походил на зеленое блюдо с неясным туманным горизонтом там, где начиналось небо. И в самом центре виднелся маленький двухэтажный деревянный дом, где вырос Джейми.

Все это напоминало пейзаж внутри стеклянного шара.

Потом он прервал подъем. Он все еще чувствовал ветер на лице, и потому не сразу осознал, что мир внизу перестал уменьшаться.

Он попробовал подниматься быстрее. Ветер обрушивался на него сверху, но он оставался там, где был.

Он достиг предела своего мира и не мог подняться выше.

Джейми устремлялся к краям мира, к горизонту. Но как он ни понукал свою программу, заставить мир исчезнуть из вида ему не удавалось.

Он был заключен внутри стеклянного шара, и пути наружу не существовало.

Прошло много времени, прежде чем Джейми снова увидел Бекку. Она нашла дорогу по подземному лабиринту под Эль Кастильо в его тронный зал, и Джейми медленно материализовался на своем троне из черепов. Она словно бы не удивилась.

— Вижу, ты тут устроился немножко на манер Темного Властелина, — съязвила она.

— Помогает коротать время, — сказал Джейми.

— А все эти ямы, и колья, и натянутые на лестницах проволоки?

— Смертельные ловушки.

— Я сюда добиралась целую вечность, Дигит. Меня все время разрывали и разрывали.

— Так и задумано, — улыбнулся Джейми.

— Вертунчики в качестве оружия, — кивнула она. — Отлично придумано. Пробурили дыру сквозь меня.

— Если я вынужден прозябать здесь, — сказал Джейми, — то мне нужно контролировать окружающую среду. Некоторые университетские студенты-программисты помогли мне в создании кое-каких эффектов.

По тронному залу разнеслись вопли. Из ям позади него взметнулось пламя. Его языки осветили фигуру Марка Туллия Цицерона, который был распят головой вниз над морем огня.

— О tempora, о mores [26]О времена, о нравы! (лат.)
, — простонал Цицерон.

Бекка кивнула.

— Мило, — сказала она. — Не в моем вкусе, но мило.

— Поскольку я не могу уйти отсюда, — сказал Джейми, — я хочу оставить за собой право решать, кого сюда допускать. Так что либо ты подождешь, пока я выберу время поговорить с тобой, либо рискуешь угодить в смертельную ловушку.

— Ну, похоже, ты отлично устроился.

Джейми пожал плечами. Пламя взметнулось.

— Мне это начинает надоедать. Возможно, я все это сотру и создам новое место обитания. Я даже не берусь сказать тебе, сколько сражений я выиграл, сколько королевств попрал. И в этой реальности, и в других. В конечном счете, все это одно и тоже. — Он посмотрел на нее. — А ты уже совсем взрослая.

— И ты тоже.

— Когда pater familias [27]Отец семьи (лат.).
наконец решил дозволить это. — Он улыбнулся. — Мы все еще иногда обедаем вместе. В старом доме. Просто нормальная семья, как говорит папа. Разве что я приду в облике волка-оборотня, или великана, или еще в каком-нибудь.

— Да, они мне рассказывали.

— У программы есть свои преимущества: например, я могу выглядеть, как захочу. Но это же и недостаток, потому что стать кем-то по-настоящему я не могу. В любом облике это я, всего лишь я. Можно использовать для маскировки другую программу. Но внутри я остаюсь все той же программой. И пока я еще не настолько хороший программист, чтобы что-нибудь серьезно изменить. — Джейми спрыгнул с трона и нервно обошел сестру кругом. — Ну так что привело тебя в эти места? Старики говорили, что ты гостишь у тети Мэдди в глуши.

— Была сослана туда. Я обрюхатилась, и после аборта они отправили меня к Мэдди. Считалось, что она будет держать меня в узде, но черта с два! — Бекка смахнула со свитера невидимую пушинку. — А теперь я вернулась. — Она посмотрела на него. — Я многое опустила, но, думаю, тебе это не интересно.

— А это имеет какое-нибудь отношение к сексу? — спросил Джейми. — Секс меня в общем-то интересует, хотя мне он недоступен, и они вряд ли меня приспособят.

— Приспособят? Тебя?

— Это потребовало бы слишком большого программирования. Когда структуры моего мозга сканировались, я был неполовозрелым, а программа не предусматривала моего взросления с соответствующими потребностями. Тогда ведь никто не думал о том, чтобы провести меня через подростковый возраст. А теперь университетская администрация предупредила меня, что вряд ли кто-нибудь предложит им грант, чтобы компьютерная программа могла заниматься сексом. — Джейми пожал плечами. — Думаю, никакой надобности у меня в нем нет. Но любопытно.

Бекка как будто удивилась.

— Но ведь существуют всевозможные стимуляции и…

— Мне они не подходят, потому что мое сознание не запрограммировано на получение удовольствия таким способом. Я способен поманипулировать с программами, но что до наслаждения, с тем же успехом можно сбивать масло в виртуальной маслобойке. — Джейми снова пожал плечами. — Впрочем, неважно. Я ведь не чувствую себя ущемленным.

— Я расскажу тебе про секс, если хочешь, — сказала Бекка, — но я здесь не поэтому. — Она замялась. Облизнула губы. — Пожалуй, лучше сразу, — произнесла она. — Мама умирает. Рак поджелудочной железы.

Сознание Джейми затуманила грусть. Только электроны, подумал он, перемещающиеся из одной точки в другую. Не настоящая. Он был запрограммирован ощущать аналог печали, вот и все.

— Мне она кажется здоровой, — сказал он. — Когда я с ней вижусь.

Но это ровно ничего не значило: его мать сама выбирала, какой казаться ему, как и он сам выбирал маски волка-оборотня или великана.

И в обоих случаях внешний вид значения не имел — за волком-оборотнем стояла программа, не способная изменить свои параметры, а за здоровой внешностью — неоперабельный рак.

Бекка всматривалась в него прищуренными глазами.

— Папа хочет, чтобы она сканировалась и перешла сюда. Чтобы мы могли оставаться нормальной семьей и после ее смерти.

Джейми ужаснулся.

— Скажи ей: ни в коем случае! Скажи, что ей сюда нельзя!

— По-моему, она и не хочет. Но папа стоит на своем.

— Она будет здесь вечно! Это ужасно!

Бекка посмотрела по сторонам.

— Ну, твою игру в Темного Властелина она, конечно, подпортит, это факт. Я уверена, мамаша Саурона не торчала в Темной Башне, выедая ему печенки за такую непродуктивную трату времени.

Взметнулись языки пламени. Земля задрожала. Сталактиты стрелами посыпались вниз.

— Не в том дело, — сказал Джейми. — Я могу менять внешние формы, но реально ничего изменить не способен. Я ведь программа, а программы создаются искусственно. И я — искусственно созданное подобие. Я подделка с фальшивыми органами чувств, которая существует в иллюзорной среде. Я способен взаимодействовать только с другими подделками. Здесь ничто не реально. Я не знаю, как выглядит, как ощущается, каков на вкус реальный мир. Я знаю лишь, что подделки указывают мне, каков должен быть их вкус. И я не могу изменить ни единый из моих параметров, не посягнув на первоначальную программу, а это мне не дано без согласия программистов, но и при их согласии, после того как что-то меняется, я все равно остаюсь таким же искусственным, каким был прежде. А компьютер, в котором я нахожусь, старый, и дышит на ладан, и скоро вообще выйдет из употребления, и я буду не только искусственным, но еще и музейным экспонатом.

— Но есть же тут и другие искусственные интеллекты, — сказала Бекка. — Я все время о них слышу.

— Я с ними разговаривал. В большинстве они не очень интересны — словно разговариваешь с собакой или высокоинтеллектуальной микроволновкой. И сюда ушли несколько человек, но взрослых, и они хотят только одного: вырваться отсюда. Некоторые сошли с ума.

Бекка криво улыбнулась.

— А знаешь, как я тебе завидовала! Ты жил в таком чудесном мире! Никакого насилия, никакого дерьма на улицах.

— Integra mens augustissima possesio [28]Безупречный ум обладает высочайшим величием (лат.).
, — вклинился Цицерон.

— Заткнись! — приказал ему Джейми. — Тоже мне, умник выискался!

Бекка покачала головой.

— Знаешь, я видела старые фильмы, ну, те, где кого-то превращают в компьютерную программу, и не успеешь оглянуться, как он оказывается во всех компьютерах мира и обретает абсолютную власть.

— Я их тоже видел. Ха-ха. Очень смешно. Сразу видно, как люди разбираются в программах.

— Угу. Сразу видно.

— Я поговорю с мамой, — сказал Джейми.

Глаза мамы наполнились слезами, большие капли поползли по ее щекам и на полпути исчезли. Сканировщики обращали особое внимание на глаза и рты для передачи выражения, но не всегда запечатлевали происходившее в промежутках.

— Прости, — сказала она. — Мы не думали, что так получится.

— Может, вам стоило подумать подольше, — сказал Джейми.

Это не печаль, напомнил он себе снова, а перемещение электронов.

— Ты был таким красивым мальчиком! — Ее нижняя губа задрожала. — Мы не хотели потерять тебя. Нам сказали, что придется подождать всего несколько лет, и они имплантируют твою память клону.

Джейми знал все это наизусть. Знал, что технология сканирования памяти оказалась куда проще ее имплантирования: было установлено, что имплантацию необходимо производить, пока мозг продолжает развиваться. А ограничения человеческого клонирования практически исключали эксперименты, и к тому же группа, начинавшая работу над его программой, давно распалась: кто-то предпочел высокооплачиваемую должность, кто-то ушел на пенсию, кто-то посвятил себя собственным проектам. Знал он, что его отец исчерпал свое влияние в Университете, пытаясь сохранить все, как есть. И что он давным-давно приобрел или купил патенты и авторские права на весь проект, за исключением программы Джейми, которая все еще находилась в совместном владении Университета и семьи.

На лице мамы ближе к подбородку возникли слезы и закапали с него.

— Ты знаешь, потенциально это может принести огромные деньги. Люди хотят растить идеальных детей. Оберегать их от дурного влияния, предохранять от любых форм насилия.

— А потому они желают контролировать окружение своего ребенка, — вставил Джейми.

— Да. И сделать его безопасным. И здоровым. И…

— Совсем таким, как нормальная семейная жизнь. Ни подгузников, ни срыгиваний, ни замаранных пеленок. Возможность отключаться от ребенка, если родители устали. А затем вы просто загружаете его во взрослое тело, снабжаете дипломом и вышвыриваете из дома. И считаете себя безупречными родителями.

— И еще верующие люди… — мама облизнула губы. — Твой папа ведет переговоры с ними. Они хотят, чтобы их дети росли в обстановке, полностью соответствующей их религиозным убеждениям. Лишенной соблазнов и греха. Ни науки, ни идей, идущих вразрез с их собственными…

— Но папа ведь не религиозен, — возразил Джейми.

— У этих людей есть деньги. Большие деньги.

Мама наклонилась и взяла его руку в свои. Джейми подумал о всех кодах, позволяющих ей сделать это, позволяющих им обоим ощутить прикосновение нереальной плоти к нереальной плоти.

— Конечно, я сделаю то, чего хочешь ты, — пообещала она. — Я не желаю бессмертия, как твой отец. — Она покачала головой. — Но не знаю, что сделает он, когда настанет его черед.

Мир был диском сто метров в поперечнике, заваленным всяким мусором: древнеримские развалины, химеры, свалившиеся со стен замка, разломанная колесница, разбитый колокол. За краем мира небо было черным, непроницаемо черным, без единого облака или звезды.

В центре мира торчало что-то вроде металлического дерева с развилкой, как искореженные руки.

— Эй, Дигит! — сказала Бекка.

Тусклый пульсирующий свет замерцал на металлическом стволе, словно в нем отражался кровавый закат.

— Привет, сестренка, — сказал ствол.

— Ну вот, — сказала Бекка, — теперь мы остались одни.

— Мне поступило извещение об отцовских похоронах. Надеюсь, мое отсутствие никого не шокировало.

— Мне тебя не хватало, Дигит, — вздохнула Бекка. — Хочешь верь, хочешь нет.

— Очень жаль…

Бекка расстроенно пнула какой-то обломок — остатки колпака от старинного миниатюрного автомобиля. Он изменился, когда обрел новое место среди мусора.

— А не можешь ты принять человеческий образ? — спросила она.

— Так было бы легче разговаривать.

— Со всем этим я покончил, — отрезал Джейми. — Пришлось бы восстанавливать слишком многое. Я свел этот мир практически к нулю. Я избавился от своего тела, биения сердца, осязания.

— От всего человеческого, — грустно подытожила Бекка.

Из металлического дерева, точно кровь, засочился тусклый красный свет.

— От всего, кроме снов. Оказывается, сон и сновидения слишком тесно связаны с процессами памяти. Я не могу от них избавиться, не уничтожив заметную часть моего сознания. — Ствол испустил странный бестелесный смех. — Недавно мне приснилась ты. И Цицерон. Мы говорили на латыни.

— Я полностью забыла латынь, даже то немногое, что знала, — Бекка с вымученным смешком тряхнула волосами. — И чем же ты занимаешься?

— В основном служу проводником данных. Университет использует меня в качестве «паука»-разведчика, и я не против, поскольку это помогает коротать время. Но только я потребляю заметно больше мощности, чем «пауки», а результаты выдаю немногим лучше. И информация, которую я нахожу, практически не имеет ко мне никакого отношения — все о реальном мире.

Металлическое дерево закровоточило.

Наступило молчание, а затем Бекка сказала:

— Ты ведь знаешь, что папу по его требованию перед смертью сканировали.

— Да, знаю.

— Он основал какой-то дурацкий фонд, и к нему отошли его патенты, и программы, и все прочее, а также деньги — его и некоторых других людей.

— Ему лучше не появляться здесь.

Бекка покачала головой.

— Он и не появится. Во всяком случае, без твоего разрешения. Потому что тут управляю я. Твоя программа фонду не принадлежит. Папа не мог заполучить все целиком, потому что часть — собственность Университета, а часть — семьи. — Она помолчала. — Ну а семья теперь только я одна.

— Так значит, ты унаследовала меня! — сказал Джейми. Его слова источали холодное презрение.

— Совершенно верно, — подтвердила Бекка. Она присела на корточки среди мусора и уперлась локтями в колени.

— Чего ты хочешь от меня, Дигит? Что я могу сделать для тебя?

— Меня Никогда об этом не спрашивали, — сказал Джейми.

Наступило новое долгое молчание.

— Отключи меня, — сказал Джейми. — Закрой файл. Удали его.

Бекка судорожно сглотнула. В ее глазах замерцали слезы.

— Ты уверен? — спросила она.

— Да, уверен.

— А,если они все-таки усовершенствуют клонирование? Если мы сможем… — она перевела дух, — сделать тебя человеком?

— Нет. Слишком поздно. И… я уже не хочу этого.

Бекка встала. Провела ладонью по волосам.

— Я бы хотела познакомить тебя с моей дочерью, — сказала она.

— Ее зовут Кристи. Настоящая красавица.

— Так приведи ее, — велел Джейми.

Бекка покачала головой.

— Это место ее испугает. Ей же всего три года. Я привела бы ее, если бы мы могли вернуть…

— Прежние времена, — закончил Джейми. — Пандаленд. Мистера Ухты. Страну Вертунчиков.

Бекка заставила себя улыбнуться.

— Это были счастливые дни, — сказала она. — Нет, правда. Я завидовала тебе, ревновала, но когда я оглядываюсь назад… — Она утерла глаза рукой. — Это время было самым лучшим.

— Виртуальные места обитания, наверное, интересно посещать, — сказал Джейми. — Но жить там ты не захотела бы. Во всяком случае, вечно.

Бекка посмотрела на свои ноги среди мусора.

— Ну, — сказала она, — если ты уверен, что действительно…

— Да. Уверен.

Она посмотрела на металлическое дерево и подняла руку.

— Прощай, Джейми, — сказала она.

— Прощай, — сказал он.

Она растаяла и исчезла из его мира.

А через какое-то время и этот мир, и дерево тоже растаяли и исчезли.

Держась за руки, папочка и Джейми пришли в Страну Вертунчиков. Джейми еще ни разу не видел вертунчиков, и он просто умирал со смеху, глядя, как они вертятся под своим оранжевым небом.

Над зелеными холмами разнесся звук колокола.

— Пора обедать, Джейми, — сказал папочка.

Джейми помахал вертунчикам на прощание, и они с папочкой весело зашагали по сочной зеленой траве к своему дому.

— Ты счастлив, Джейми? — спросил папочка.

— Да, папочка, — кивнул Джейми. — Только жалко, что с нами нет мамочки и Бекки.

— Они скоро будут здесь.

Когда, подумал он, подобия начнут работать бесперебойно.

Потому что, думал он, на этот раз ошибок не будет. Фонд, который он создал перед смертью, наконец выкупил долю Университета в программе Джейми.

Джейми загрузили, использовав старую копию: не было никакого смысла обращаться к испорченному файлу, в который превратился Джейми.

Восстановленный с некоторыми улучшениями прежний мир был хорош. Фонд приобрел собственный компьютер — подержанный, так что не очень дорогой, — который будет вести эту программу круглосуточно, без отключений. Возможно, следует сканировать несколько ребятишек, чтобы у Джейми были товарищи для игр.

На этот раз все удастся, думал папочка. Потому что на этот раз сам он — тоже программа, и он будет здесь каждую минуту, следя за правильностью окружающей среды и за тем, чтобы все шло согласно плану. За тем, чтобы он и Джейми — и все остальные — вели нормальную семейную жизнь, идеальную, безупречную, неподвластную переменам.

А если эксперименты с клонированием когда-нибудь дадут практические результаты, они вернутся в реальный мир. Или останутся здесь.

В виртуальной среде обитания никаких пороков нет. Это воистину идеальное место.

Просто нормальная семейная жизнь. Только навсегда.

А когда все окончательно наладится, спонсоры фонда — прекрасные люди, несмотря на некоторую странность их религиозных верований — создадут собственные виртуальные места обитания — с церквами, ангелами и, может быть, даже со зримым присутствием Бога…

— Посмотри-ка! — папочка показал пальцем. — Это мистер Ухты!

Мистер Ухты взлетел с конька крыши и весело закувыркался в воздухе, планируя к Джейми. Джейми отпустил руку папочки и радостно побежал поздороваться со своим другом.

— Джейми дома! — закричал мистер Ухты. — Наконец-то Джейми дома!

 

Майкл Суэнвик

ВЕЛИКИЙ ДЕНЬ БРОНТОЗАВРА

________________________________________________________________________

Вам понравится этот парень, — пообещал директор проекта.

— Едва ли, — усомнился главный бухгалтер. — Скажу откровенно, что испытываю огромные сомнения во всем проекте. Я и в самом деле не вижу оснований тратить такие средства на… простите меня за откровенность, на явную фантазию. Где доход? И в чем смысл? Боюсь, вы выбрали не того сотрудника, который вам нужен.

— Вот поэтому-то я и предпочел именно вас, — заметил директор проекта. — Если я сумею добиться вашего одобрения, получить согласие остальных будет несложно.

— Очевидно, вы — визионер, — проговорил главный бухгалтер. Фразу эту принять за комплимент было попросту невозможно. — Ну, приступим к делу?

Директор проекта прикоснулся к стоявшему перед ним на столе устройству и проговорил:

— Мистер Адамс? Не изволите ли войти?

Дверь открылась. Адамс оказался худощавым молодым человеком не старше тридцати лет — словно бы состоящим из локтей, коленей и кадыка. Над высокими скулами поблескивали ясные глаза. Войдя, он ухмыльнулся, словно ему не терпелось приступить к делу.

После приветствий и представлений он сел. Директор проекта произнес:

— Итак, мы собрались затем, чтобы наконец решить, будем мы финансировать этот проект или нет.

— Хорошо! — сказал молодой человек слишком громким голосом и покраснел. — Простите понятное волнение: тема слишком дорога мне.

— Ну что вы, энтузиазм — необходимое исследователю качество, — с улыбкой ободрил его директор проекта.

Главный бухгалтер прокашлялся.

— Итак, насколько я понимаю, вы говорили о клонировании динозавров, — проговорил он полным сомнения голосом.

— Нет, сэр. Это вы вспомнили про «Парк юрского периода». Удивительный фильм. Ребенком я увидел его на видео и в это самое мгновение понял, что хочу изучать динозавров, когда вырасту. Но все это, увы, было выдумкой. Уже тогда было известно, что ничего подобного сделать нельзя.

На лице главного бухгалтера появилось удивление.

— А почему, собственно?

— Хорошо, обратимся к цифрам. Геном человека состоит из трех миллиардов базовых пар…

— Базовых пар?

— Базовые пары это… — молодой человек помедлил. — Могу ли я прибегнуть к упрощению?

— Будьте любезны, — сухим тоном разрешил главный бухгалтер.

— Если геном представляет собой полное описание живого существа, то базовые пары можно назвать алфавитом, которым оно записано. Этот алфавит состоит из четырех букв G, А, Т и С, обозначающих, соответственно, гуанин, аденин…

— Довольно, по-моему, мы теперь достаточно хорошо разбираемся в этой части, — оборвал его бухгалтер.

Адамс рассмеялся:

— Я же говорил вам, что считаю себя энтузиастом! В общем, у человека три миллиарда базовых пар. Плодовая мушка дрозофила располагает ста восьмьюдесятью миллионами. Бактерия кишечной палочки обходится четырьмя и шестью десятыми миллиона. А вот у одной ящерицы базовых пар насчитывается сто одиннадцать миллиардов. Итак, здесь существует значительное разнообразие.

— А сколько же этих пар у динозавра? — осведомился главный бухгалтер.

— Хороший вопрос! На самом деле этого никто не знает. Но можно предположить, что примерно столько же, сколько у обычного зяблика. Скажем, два миллиарда базовых пар. И большая часть их представляет собой бросовый материал — ДНК, кодирующую несуществующие белки, неполные дубликаты и так далее. Но даже в таком случае мы имеем дело с очень сложным кодом. А теперь задайте мне вопрос о том, насколько длинные отрезки ископаемой ДНК динозавров были обнаружены до сих пор.

— И насколько?

— Три сотни базовых пар! И те принадлежат митохондриальной ДНК. Дело в том, что дезоксирибонуклеиновые кислоты представляют собой весьма непрочное вещество. К тому же и крошечное. Абсолютное большинство обнаруженных остатков у ископаемых животных — это твердые части тел животных. Кости, зубы, раковины. Мягкие ткани сохраняются лишь при чрезвычайно редких обстоятельствах. А ископаемые столь древние, как животные в мезозойскую эру, содержат не сами ткани, но их отпечатки. Поэтому вся идея о клонировании ископаемых — несбыточная мечта. Это попросту невозможно.

— Спасибо, — поблагодарил его директор проекта. — По-моему, вы подытожили все трудности.

— Но даже если мы каким-то образом сумеем сшить воедино полный набор входящих в зиготу динозавра генов, мы не сможем создать ее. Потому что у нас нет яйца динозавра.

— А зачем нам необходимо яйцо? — задал вопрос главный бухгалтер. — Я полагал, что мы разговариваем о клонировании.

— Яйцо необходимо, потому что представляет собой сложный механизм, который не только питает зиготу, но и сообщает ей, каким генам следует способствовать, а какие подавлять, и в каком порядке. Иметь зиготу без яйца — это все равно, что располагать всеми деталями для суперкомпьютера, но не иметь инструкций, определяющих порядок сборки.

— Но если этого нельзя сделать, — проговорил главный бухгалтер, — я не понимаю, зачем мы вообще собрались.

Директор проекта усмехнулся:

— Увы, наш мистер Адамс — ученый, а не специалист в области торговли.

— Но невозможно только клонирование, — с упорством в голосе проговорил Адамс. — Мы все-таки способны создать динозавров! Методом обратного действия. Динозавра можно скроить из существующего материала. Начнем с птицы…

— Но птицы не динозавры!

— С точки зрения кладогенеза они ими как раз и являются. Птицы — прямые потомки целюрозавров, что свидетельствует о принадлежности к динозаврам, так же, как и наш позвоночник указывает на происхождение от древнейших хордовых и принадлежность к позвоночным, а уж потом к млекопитающим, человекообразным и людям. Птица попросту представляет собой эволюционировавшего в более сложный вид динозавра. Повторю: более сложный, но не новый! Большинство инструкций осталось на прежнем месте, они просто ждут, когда к ним снова обратятся. Включите вновь одну простейшую последовательность генов, и у птиц вновь вырастут зубы! Включите другую, и на их крыльях опять появятся когти. Ну, а совершенно утраченные черты можно позаимствовать из генов других созданий — крокодилов, саламандр и так далее. Нужно просто найти и выбрать. В конце концов, искомый результат нам известен.

— И мы можем это сделать, — проговорил директор проекта. — У нас есть необходимые инструменты.

Главный бухгалтер задумчиво покачал головой. Гость продолжил:

— Теперь, когда у нас есть нужные гены, мы помещаем их в специальным образом подготовленную яйцеклетку страуса и оставляем ее расти до нужного размера внутри организма матери.

— В яйцо страуса? А окажется ли оно достаточно большим?

— По настоящему крупными были яйца немногих динозавров. Новорожденные апатозавры были настолько малы, что непонятно, как матери умудрялись не наступать на своих детей.

— Значит, вы начнете с апатозавров?

— Нет, начнем с более легких галимимусов и троодонов — существ, в генетическом отношении не слишком далеких от живущих ныне птиц. Потом можно будет пойти далее — к аллозаврам и платеозаврам, стегозаврам и апатозаврам.

— Отдел сбыта предпочитает иметь дело с бронтозаврами, а не с апатозаврами, — заметил директор проекта. — Это название более раскручено в коммерческом отношении.

— Но оно не…

— …соответствует правилам научной номенклатуры. Да-да. Но скажите мне, кого вы предпочтете иметь — живого и полнокровного бронтозавра или одни планы на выведение апатозавров, которые никогда не дождутся финансирования?

Молодой человек покраснел, но ничего не возразил.

— Теперь, насколько я понимаю, — сказал главный бухгалтер, — вы хотите завести племенные стада. А не слишком ли это сложно? Со времен мезозоя среда существенно изменилась. Понравятся ли современные растения травоядным ящерам?

— Ну, чем-нибудь мы их накормим. Что касается среды… здесь, увы, наверняка обнаружатся сложности. Мы не располагаем значительными свободными территориями. Однако в зоопарках мы добились истинных чудес. Там мы можем создать для них такие условия, которые одурачат даже самих динозавров. Они будут жить и радоваться… — Сверкая глазами, молодой человек произнес: — Дайте мне средства, и через год я покажу вам существо, идентичное живому динозавру.

— Значит, на самом деле это будет не динозавр?

— Будет ли это существо динозавром? Нет. Будет ли оно действовать, поступать и думать, как динозавр? На 99 процентов!

— Ну как? — директор проекта захлопал в ладоши. — Я же говорил, что наш юный друг производит самое благоприятное впечатление.

Главный бухгалтер по-прежнему казался задумчивым.

— У меня остался только один вопрос, — проговорил он. — Зачем?

— Что, сэр?

— Зачем вам нужны эти хлопоты? Динозавры мертвы уже… миллионы лет. Они свое прожили. Зачем возвращать их обратно?

— Потому что динозавры — это удивительные животные! Конечно, мы хотим, чтобы они вернулись! Что может быть прекраснее и бесполезнее динозавра? Кто не захочет, чтобы они вернулись?

Главный бухгалтер повернулся к директору проекта и кивнул. Директор проекта встал.

— Благодарю вас, мистер Адамс.

— Спасибо вам, сэр! За то, что вы предоставили мне эту возможность…

Едва не спотыкаясь от усердия и стремления произвести хорошее, впечатление, молодой человек покинул комнату.

Когда дверь закрылась, директор проекта и главный бухгалтер поглядели друг на друга. Очертания человеческих фигур затрепетали, расползаясь и открывая подлинный облик.

Директор проекта потянулся, взъерошив перья.

— Ну как?

— Чудесный образчик! — воскликнул главный бухгалтер. — И в точности такой, как ты обещал.

— Я же говорил. Люди — такие восхитительные создания! Такие пытливые, такие изобретательные! Наверное, все согласятся со мной в том, что они являются истинным украшением мира.

— Во всяком случае, я на твоей стороне.

— И ты готов поддержать меня на второй стадии? Речь идет о создании среды обитания и учреждения постоянной племенной популяции.

— Если самка произведет на меня столь же благоприятное впечатление, то да. Мне просто придется согласиться.

— Великолепно! Давай побеседуем с ней прямо сейчас.

Очертания фигуры директора проекта вновь приобрели человеческий облик. Он прикоснулся к стоявшему на столе устройству.

— Вы можете войти, Ева.

 

Дмитрий Володихин

ХУТОРЯНЕ

________________________________________________________________________

Иногда наблюдения над современной фантастикой приводят критиков к парадоксальным выводам. В этой реплике критик высказывает догадку: кажется, в моду опять входят Бакунин и Кропоткин.

Все началось с дарственной надписи, которую начертал мне на своей книжке московский фантаст Евгений Прошкин: «Имперцу Дмитрию Володихину от анархо-тоталитариста Евгения Прошкина». Со мной-то все понятно, спору нет. А вот словосочетание «анархо-тоталитарист» заставило в душе моей задребезжать струнку интуитивного узнавания. Первая мысль: «О, и этот тоже!». За ней вторая: «А еще-то кто? Что, вокруг такая тьма анархистов?». Это побудило меня оглядеться вокруг, припомнить прочитанное за последние 3–5 лет и… увериться в растущей популярности анархизма. Во всяком случае, среди современных российских фантастов. Плохо ли это? Хорошо ли? Я не знаю. Просто таково положение дел.

Что я подразумеваю под «анархизмом» в нашей фантастике последних лет? Бога ради, только не надо ловить меня на несоответствии с энциклопедическими статьями о Бакунине, Кропоткине, Прудоне и прочих «отцах-основателях». Не о политическом движении речь, а, скорее, о настроении умов. И здесь придется сделать маленькое отступление.

В прежних филфаковских учебниках непременно находилось место для разговора об «идейно-художественном» наполнении литературного произведения. По нынешним временам звучит странновато, вроде сенокосилки с вертикальным взлетом. Допустим, художество и сейчас приветствуется. А вот насчет идейности… можно нарваться на оценку вроде «еще один осколок темного прошлого»! И сообщество

творцов/любителей фантастики раскалывается понемногу на тех, кто считает полезным и нужным воспитывать читателя, подкидывать ему комплекс идей для размышления, и тех, кого с души воротит от подобной постановки вопроса. Все равно, какая идеология «владеет» текстом: демократическая, имперская, религиозная, атеистическая, прогрессистская, традиционная… Отрицаются они все. И вот из отрицания вырастает новая идеология. Пока, наверное, она не миновала зачаточной стадии, вроде едва вербализуемого интеллектуального поветрия. Но ветерок мало-помалу крепчает.

Главный герой писателя-анархиста чувствует дискомфорт и своего рода «тесноту», обитая внутри системы, которая дергает его и требует определенных действий, манифестаций. А других систем не придумано… Значит, он принципиально внесистемен и всегда стеснен. С другой стороны, такой персонаж требует от власти определенного порядка — хотя бы на улице и на работе: «Ну вы! Дергаете меня, дергаете, а все зря! Налицо сплошное уродство мироустройства». Разумеется, он в трезвом состоянии не может относиться к системе иначе, нежели саркастически, в легком подпитии готов самую малость пореволюционерить, хотя бы ругнуться вполне громко, а на стадии «глубокого погружения» может простить системе ее настырность и даже само ее существование, если эй-вы-там-наверху просто оставят его в покое.

Анархически настроенный герой не имеет каких-либо стержневых ценностей, взятых извне. Он отторгает любую веру и любую политику, как только вера или политика достигают высокой концентрации. И то, и другое будет хорошо для него самую малость, слегка, «скорым изгоном». Единственная подлинная ценность при таком раскладе — его собственная личность. Он не бунтарь. Он просто в стороне от гущи. Он готов драться за себя самого, т. е. за право возможно большей личной свободы и за право следовать собственным путем, быть собой. Кроме того, он не против побороться за близких людей, например, друзей, жену… И ни за что другое, пожалуй. Если сотня таких персонажей вздумает строить баррикаду, то над нею будет реять сто знамен, и на каждом — огромная буква «Я». Наверное, всякий булыжник, запущенный в стражей порядка, также будет украшен монограммой «Я». Возможно, с двух сторон. Но скорее всего, баррикада просто не состоится. Не состоится по той же причине, по которой не могут дойти до поля битвы армии «право имеющих» из «Преступления и наказания».

Достаточно «анархичны» романы Виктора Бурцева «Охота за НЛО» и «Алмазные нервы» (с продолжением). Сильный самостоятельный мужчина, как правило, идет в них против течения и никогда не выдает идее, овладевшей массами, пропуск в свою голову. Сюда же отлично вписывается повесть Сергея Синякина «Поле брани для павших». Ее центральный персонаж, «ветеран Армагеддона», не признает ни силы преисподней, ни прелестей рая, но приходит в бешенство, узнав, что кто-то посмел обманом использовать его ради своей корысти. И, конечно, на роль «приоритетного анархиста» может претендовать Евгений Прошкин, особенно после романов «Зима 0001» и «Загон», а также повести «Эвакуация». В последней главный герой спасается бегством от «лучшеющего» на глазах мира, потому что сам не желает «лучшеть» по чужой воле.

Но это, собственно, прямые анархисты. Хардкор, так сказать. В виде «вкраплений» анархические настроения присутствуют и у других фантастов. Гош, которого Олег Дивов сделал главным героем своего романа «Закон фронтира», по сути, анархист, надевший шерифскую звезду, недаром ему так уютно в «Свободной зоне» самых настоящих байкеро-анархистов. Анархия стала в буквальном смысле «матерью порядка» в «Выбраковке». Такой же шериф Гусев расхаживает по Москве с револьвером «смит-и-вессон»… виноват, с парализатором и «береттой», никому не позволяя посягнуть на его, гусевский, личный суверенитет. И совершенно не зря всплывает в романе Андрея Плеханова «Сверхдержава» Фрэнк Заппа, суперанархист американского музыкального мира. «Сверхдержавный» закрытый город — вообще рай для анархистов, особенно если они дружат с тяжелым роком.

Да и Евгений Лукин не жалует «идейных». Его герои — хорошие, добрые люди, пока не начинают суетиться, встраиваться в какую-нибудь систему, делать карьеру, с кем-то бороться.

Российский фантастический анархист не склонен составлять заговоры, сколачивать боевые организации, выходить с бомбой против власти. Более того, он согласен на достаточно жесткий политический порядок, но при всем том внутри подобного строя должна оставаться ниша, где он мог бы расположиться вольготно. Лучше, если с друзьями, но на худой конец можно и без них… Есть в этом своеобразный парадокс, интуитивная попытка соединить державность и анархию. На первый взгляд, неразрешимая задача…

Но кто сказал, что литература должна «решать задачи», а не плодить их? Если в результате некоего литературного эксперимента на свет Божий появилась зубодробительная головоломка и заядлые интернетчики спокойно расстались с трудовым рублем ради книг, в которых она изложена, можно сказать только одно: писатели угадали читательское настроение.

Может быть, во времена инфляции всего и вся анархическое отношение миллионов к действительности служит своего рода катком, заравнивающим остатки прежних высот до нулевого уровня. Чтобы, когда нечто совершенно новое появится, не затеряться ему в руинах прошлого. А может быть, местный анархизм — это просто литературный зуд, мучающий перед опохмелом… □

 

Рецензии

 

Фредерик ПОЛ

ДРУГАЯ СТОРОНА ВРЕМЕНИ

Москва: ACT, 2002. — 317 с.

Пер. с англ. С. Самуйлова.

(Серия «Координаты чудес»).

5000 экз.

________________________________________________________________________

Фредерик Пол — признанный «Грандмастер» научной фантастики, автор знаменитого романа «Врата» (американский аналог «Пикника на обочине») и множества других произведений, неоднократный лауреат высших премий жанра. В середине 90-х увидел свет его сериал «Эсхатон» («Осада Вечности»), и вот перед нами первая книга цикла. Интересная не только тем, что позволяет высказать дань уважения классику. Выглядит необычной сама попытка «влить старое вино в новые мехи» — соединить антураж и проблематику конца,XX столетия с прямодушно классическим способом построения рассказа, свойственным «Золотому веку» НФ. Когда вы читаете новую книгу Пола, следить за сюжетом вам не помешают никакие красоты стиля — их здесь нет. Язык книги прозрачный, словно незаметный — как у лучших детективщиков. Читается легко, и главное разочарование связано с тем, что автор останавливает развитие истории на полуслове, заставляя ждать продолжения.

Действие начинается в Америке недалекого будущего, в апогее торжества антиглобализма. Некогда великая страна расколота на части. Гиперинфляция такая, что зарплату нужно выплачивать каждый день. Спецслужбам Запада едва удается держать под контролем собственных террористов. До космоса никому нет дела — невезучего астронавта оставляют умирать на орбите, спасать его слишком дорого.

Но тут, в момент крушения прежних надежд, из космоса приходят сигналы. И экспедиция, возглавляемая доктором астрофизики Патрисией Эдкок, летит на забытую станцию, чтобы найти и выгодно перепродать инопланетные артефакты.

Далее следует злостный обман со стороны инопланетян: людей копируют, содержат в клетке за тысячи парсеков от дома, и даже доблестный спецагент не может противостоять сверхтехнологиям Чужих. Вторая часть романа — описание психодинамики в замкнутых группах с участием нескольких экземпляров одной личности.

Но все же самое интересное у Пола — это научное визионерство. Ключевая концепция, вокруг которой выстраивается роман, связана с теориями американского астрофизика Фрэнка Типлера. Это своеобразный синтез современной космологии и христианской догматики: когда расширяющаяся Вселенная схлопнется обратно в точку, плотность информации достигнет бесконечности, и в этот момент неминуемо возродятся сознания всех живших ранее существ.

 

Джек МАКДЕВИТ

БЕРЕГ БЕСКОНЕЧНОСТИ

Москва: ACT, 2002. — 429 с.

Пер. с англ. М. Левина.

(Серия «Хроники Вселенной»).

5000 экз.

________________________________________________________________________

Относительно новая (2000-го года издания на родине автора) книга Д. Макдевита посвящена Контакту — теме, на которую полноценный (и полновесный) роман сегодня написать непросто. Вот и в «Береге бесконечности» рассказ о встрече с инопланетным разумом автор искусственно осложняет при помощи детективной интриги. Значительная часть текста посвящена попыткам главной героини, астрофизика Кимберли Брэндивайн с планеты Гринуэй, разрешить загадку таинственного исчезновения ее сестры-клона Эмили. Сестра пропала после возвращения космического корабля «Охотник», чей экипаж должен был попытаться найти инопланетян и вступить с ними в контакт.

Нет ничего хуже, чем пересказывать содержание детектива. Поэтому отмечу только один момент, поразивший меня в книге Макдевита: в сущности, роман — это история о потрясающей и вопиющей человеческой некомпетентности. Ее проявляет не только экипаж «Охотника», завязавший клубок событий, с последствиями которых пришлось столкнуться главной героине двадцать семь лет спустя. Ничуть не лучше себя ведут и бизнесмены, и ученые с Гринуэя, и военные, и спецслужбы, не выполняющие даже элементарных правил слежки… Наверное, именно из-за этой атмосферы «торжествующего разгильдяйства» новая книга Д. Макдевита кажется более «тусклой», по сравнению с самым известным его романом «Двигатели Бога». Вызывает откровенное недоверие и образ инопланетян. Почему это происходит, рассказывать не буду — желающие выяснить сами прочтут книгу. Но для знатоков переводной НФ все же оставлю один намек: неправдоподобными инопланетяне кажутся по той же причине, по какой посланцы чужой планеты были абсолютно неправдоподобны в классическом рассказе К. Маклин «Изображения не лгут».

 

Иэн БЭНКС

МОСТ

Санкт-Петербург: «Азбука», 2002. — 448 с.

Пер. с англ. Г. Корчагина.

(Серия «Bibliotheca stylorum»).

7000 экз.

________________________________________________________________________

Через шестнадцать лет после выхода на родине автора самый известный роман Иэна Бэнкса наконец-то появился и в русском переводе. Эта сложная и местами нарочито запутанная книга зиждется на трех пересекающихся или, вернее, переплетающихся сюжетных линиях.

Первая — это история Джона Орра, человека, который после амнезии неожиданно очнулся на гигантском, невообразимом, кажущемся бесконечным мосту, построенном неизвестными архитекторами прямо над океанскими волнами. Это огромное сооружение населено тысячами людей — они рождаются, живут и умирают среди его ферм и пролетов. По мосту непрерывным потоком движутся поезда, автомобили, рикши, велосипедисты, здесь созданы даже целые аграрные секции, позволяющие аборигенам вести полностью автономную жизнь. Постепенно Орр начинает подозревать, что мост тянется вокруг всего земного шара, нигде не размыкаясь, сливаясь в одно сплошное кольцо.

Вторая линия — вполне рядовая и даже скучная жизнь шотландского инженера, для описания которой Бэнкс явно использовал кое-какие подробности из собственной биографии.

И наконец, третья — это косноязычный монолог некоего варвара из неназванной фэнтезийной страны, выглядящего пародией на всех литературных потомков бессмертного Конана-киммерийца.

Талант И. Бэнкса ярче всего проявился в эпизодах, посвященных Джону Орру. Как отмечал еще М. Суэнвик в эссе «В традиции…», эта, казалось бы, самая фантастическая линия оказалась наиболее удачной и правдоподобной. Столкновение Орра со странными обычаями обитателей моста, сопровождающееся тщетными попытками обрести утраченную память, заставляет вспомнить произведения Ф. Кафки. Жаль, что Бэнкс так и не удержался в рамках литературной игры с кафкианским мировосприятием, все же заставив героя дойти до конца моста. Дальнейший поход Джона Орра через разрушенный войной внешний мир был важен для автора как символ постепенного восстановления личности главного героя. Однако эти эпизоды страдают некоей избыточностью.

 

Сергей ВОЛЬНОВ

АРМИЯ СОЛНЦА

Москва: ACT, 2002. — 477 с.

(Серия «Звездный лабиринт»).

10 000 экз.

________________________________________________________________________

«Армия Солнца» — подарок для любителей космоопер. Прыжки через гиперпространство, четыре тысячи разномастных Чужих… Декорации расставлены и прорисованы до того четко и ясно, что в самом начале книги автор усиленно просит не слишком усердствовать, запоминая длинные имена Чужих, их внешний вид и повадки, а также структуру так называемой МКБ — полиции Сети Миров, чье устройство, и правда, непостижимо.

С первого взгляда, сюжет не слишком замысловат. Столетия минули с той поры, когда самая злобная и жестокая раса Вселенной, раса Земли, воздвигла свою Империю. Давным-давно порабощенные ею Чужие сбросили ненавистное иго, оставив на месте межзведного Рима несчетные феодальные государства и память… Память о том, как легионы имперцев сжигали планеты непокорных или просто не приглянувшихся народов, уводили в плен, грабили и прижимали к ногтю. Кто-то мстит хилым потомкам великих землян, кто-то живет с ними бок о бок, а кое-где бывшие господа до сих пор хозяйничают с царским размахом. Межгалактические миротворцы держат реваншистов в узде, но те нет-нет, да и подымут головы, в результате чего начинают посверкивать бластеры, пощелкивать станеры и взрываться космические крейсеры.

Правда, несколько смущает отсутствие главных героев. То есть они есть, но понять это можно лишь к середине книги. Дело в том, что все повествование ведется от лиц «посторонних», и творящиеся в Сети Миров непотребства в каждой новой главе преподносятся с точки зрения все новых глаз, щупалец, телекамер и тепловых сенсоров. Портовые охранники, агенты разномастных спецслужб, бандиты и просто прохожие видят героев лишь со стороны, слышат их голоса и порой получают от них по физиономии. Центральным же персонажам автор не дал и строчки на выражения собственных чувств, оставив им лишь прилюдно озвученные слова, верить которым особо не стоит, ибо, таясь от бесчисленных глаз, герои все время врут и регулярно меняют облик.

Впрочем, это и не важно. Главная цель автора — рассказать о природе государства. Заглянуть в душу всем его бесконечным частичкам — от бывших хозяев до бывших рабов — и ответить на главный вопрос: что же ими все-таки движет?

 

Орсон Скотт КАРД

ТЕНЬ ГЕГЕМОНА

Москва: ACT, 2002. — 349 с.

Перевод с англ. М. Левина.

(Серия «Хроники Вселенной»).

10 000 экз.

________________________________________________________________________

После публикации романа «Тень Эндера» стало ясно, что О. С. Кард не ограничится только одной книгой, где история стратега и политика будущего Эндрю Виггина рассматривается как бы «с изнанки». В «Тени гегемона» фантаст сам заявил, что запланировал целую тетралогию. Основной пружиной, подталкивающей развитие сюжета, стало противостояние двух военных гениев-подростков — Юлиана Дельфийского, прозванного Бобом, друга Эндрю Виггина, и бельгийца Ахилла, маньяка и убийцы.

В отличие предыдущих книг об «эпохе Эндрю Виггина» «Тень гегемона» наименее фантастична. Она больше напоминает политические триллеры Т. Клэнси или А. Друри, нежели предшествующие произведения самого О. С. Карда. В «Тени гегемона» нет проблемы контакта с инопланетянами, так занимавшей ранее умы и сердца героев, а все больше и больше гнусных интриг и секретных операций.

Читая «Тень гегемона», постепенно начинаешь испытывать чувство досады. Обидно за писателя, проповедовавшего в предыдущих книгах идеи терпимости, а теперь столь откровенно демонстрирующего набор комплексов и предвзятых мифов, типичных для интеллигенции США: русофобия, синофобия, презрение к Индии и исламскому миру… Такое ощущение, будто Кард считает, что крупные страны просто обязаны мечтать о порабощении более мелких соседей. Подобная авторская позиция привела к тому, что в книге, наряду с прочими политическими фобиями, восторжествовал… антиамериканизм. Автор «Тени гегемона» не слишком подробно, но уверенно рисует картинки грядущего ничтожества США, превратившихся в третьестепенную страну мира. В послесловии же Кард и вовсе позволяет себе прямые антиамериканские выпады — «преступные действия», «безнравственные решения». Интересно, а каково ему пишется сейчас, в резко изменившейся Америке, живущей словно бы по новому летосчислению — «от 11 сентября 2001 г.»?

 

Джек ВЭНС

УМИРАЮЩАЯ ЗЕМЛЯ

Москва: ACT, 2002. — 727 с.

Пер. с англ.

(Серия «Золотая библиотека фантастики»).

10 000 экз.

________________________________________________________________________

Наконец-то к российскому читателю пришел практически в полном объеме знаменитый цикл Джека Вэнса. Действие четырех романов-саг разворачивается в невообразимо далеком будущем. Солнце потускнело, дух разложения пропитал все поры цивилизации… весьма своеобразной, надо сказать, цивилизации. Остатки забытых технологий воспринимаются как магия, а те, кто методом проб и ошибок умеют задействовать древние устройства, считаются колдунами.

На первый взгляд, этот посыл вполне обычен для фантастической литературы. Но мало кому удавалось так блестяще его реализовать, как Джеку Вэнсу.

Если искать аналогии, то можно вспомнить двух великих современников Вэнса — Артура Кларка и Танит Ли. Футуристический пафос и масштабное видение первого, хитросплетение судеб и событий в преломлении личности второго… сплав вышел отменного качества. Вэнсу недостает исторического (а вернее — космогонического) оптимизма Кларка, но ему чужд и трагедийный надлом произведений Ли. Ирония с легкой примесью гротеска, присущего, скажем, раннему Шекли, и вместе с тем блестящая имитация простодушного повествователя саг — это особенно заметно в двух романах о Кугеле.

«Глаза другого мира» и «Сага о Кугеле» — бесконечная история о приключениях трикстера. Его неудачная попытка обворовать волшебника Юконоу становится толчком для забавных или страшных историй, в которые вляпывается Кугель — не герой-победитель без страха и упрека, а классический плут — эгоистичный, мстительный, не всегда везучий…

«Риалто Великолепный» — история о волшебнике и его схватке с коварным коллегой Эйч-Монкуром. Люди с трудом справляются с магией забытых технологий, но такова уж натура человека: даже на краю времен алчность, зависть и злоба правят людскими страстями.

Как же приятно холодным зимним вечером сидеть в уютном теплом кресле и при мягком свете лампы читать о закате цивилизации! Кажется, эти времена настолько далеки, что уж на наш век точно хватит покоя и достатка… Наверное, так же думали в Древнем Египте перед нашествием гиксосов.

Олег Добров

 

Дмитрий ВОЛОДИХИН, Наталия МАЗОВА

ЗОЛОТОЕ СОЛНЦЕ

Москва: ACT, 2002. — 382 с.

(Серия «Заклятые миры»).

7000 экз.

________________________________________________________________________

Роман Дмитрия Володихина и Наталии Мазовой, помимо прочего, должен был продемонстрировать читателям специфику нового жанра — «сакральной фантастики». Действительно, несмотря на все признаки добротной фэнтези, здесь все же нечто иное.

Мир весьма напоминает наш, но смещенная топонимика дает эффект новизны. Время действия — античность. Два главных героя, от лица которых, плавно чередуясь, идет повествование. Бывший предводитель пиратского клана Малабарка Габбал и Ланин, бывшая принцесса. Судьба обоих повернулась так, что они потеряли все: власть, признание, а главное — смысл своей жизни.

Разумеется, есть драки, погони, авантюрные ходы и все то, что принято называть «острым, динамичным сюжетом». Но будь в романе только это — ничем бы он не выделялся на общем фоне. К счастью, внутреннему миру своих героев авторы уделяют не меньше внимания, чем внешним похождениям. И бывший пират, и бывшая принцесса переживают глубокий духовный кризис. Рушатся все их прежние ценности, оба отрекаются от прежней жизни, отрекаются от своих богов. На какой-то момент они оказываются в метафизической пустоте… но природа не терпит пустоты. И в их сердцах разгорается пламя новой веры — к какому-то новому, непонятному для них Богу. К Богу, который их любит, который дарует, а не ссужает под проценты, в отличие от их прежних алчных и жестоких божеств.

Нетрудно догадаться, что и любовная линия проходит через весь текст. Собственно, любовь Малабарки и Ланин — «несущая конструкция» романа. Но, к чести авторов, к этой теме они подходят бережно и, я бы даже сказал, целомудренно. В книге есть постельные сцены — но нет ни грана пошлости. Хотя, возможно, излишек сентиментальности вызовет минутное раздражение у привыкших к более жесткому стилю читателей. Мистическая составляющая романа является не антуражем, не фоном, а внутренней сутью повествования. Не драки на мечах и не интриги, а именно духовная эволюция героев здесь наиболее интересна. Наверное, по мысли авторов, это и есть отличительная черта «сакральной фантастики».

 

Ольга ЕЛИСЕЕВА

СОКОЛ НА ЗАПЯСТЬЕ

Москва: ACT, 2002. — 444 с.

(Серия «Заклятые миры»).

7000 экз.

________________________________________________________________________

Дебютная книга писательницы — роман «Хельви — королева Монсальвата» (2001) — была типичным образцом женской чувственной прозы, романтической фэнтези, написанной интеллигентно, без пошлости… и все-таки порядком «сиропно». Однако уже в повести «Дерианур — море света» (2001) перо романтичной дамы-литератора перехватил писатель-историк, исследователь. Искусственные декорации и поэтические образы вымышленного мира «Хельви…» уступили место объектам и персоналиям реальной истории России XVIII века.

И вот теперь «Сокол на запястье» — пример историко-мифологической фантастики. Книга написана плотным, даже жестким языком, что прежде было не свойственно Елисеевой. «Сокол…» — одно из редких произведений фантастики, в котором исследуются времена античные (вспоминаются разве что «Герой должен быть один» Г. Л. Олди и «Темная гора» Э. Геворкяна). Да, пространство текста населяют герои греческой мифологии: враждующие Аполлон и Геката и прочие боги, направляющие смертных, определяющие их линии жизни. Но отнести роман к жанру фэнтези сложна Перед нами исследование профессионального историка, его взгляд на античную мифологию и историю. Пересказывать сюжет в короткой рецензии — бессмысленная и нереальная задача: роман многослойный, свитый из многочисленных сюжетных линий, сплетенный из сотен судеб, сотканный из научных фактов и художественных вымыслов. Здесь присутствует почти весь набор «умной мэйнстрим-фантастики»: проблемность и романтическая чувственность, авантюра и политика, психологизм и религиозные откровения. Можно сказать с уверенностью: книга разочарует поклонниц дебютного романа писательницы, но позволит автору приобрести новых почитателей — из числа ценителей интеллектуальных игр в НФ. По всей вероятности, с появлением второй, завершающей части, дилогия «Золотая колыбель» («Сокол…» — лишь первая книга) имеет шанс получить статус едва ли не самого основательного и глубинного исследования античности. В фантастической словесности, разумеется.

 

Валентин Волчонон

ГАПОЛОГИЯ

________________________________________________________________________

В ноябре, по очередному заявлению издателей, должно наконец состояться обещанное городу и миру событие: появление на свет пятой книги о Гарри Поттере. С каждой неделей ажиотаж среди поклонников юного мага возрастает. И среди противников — тоже. Да, в пылу рекламной шумихи был напрочь утерян тот факт, что отнюдь не все читатели в восторге от творчества госпожи Роулинг… Но и те, и другие в преддверии нового тома активно обсуждают феномен популярного сериала.

В России высоколобая аудитория не любит фэнтези. Это данность. Критики похлопывают «фэнтезятников» по плечу и сочувственно вздыхают: «Писали бы вы научную фантастику. Ничего нового в пределах вашего жанра создать невозможно. Все — вариации на тему Толкина, Ле Гуин, Желязны и иже с ними. Все — серятина и бесконечные сериалы». Уже и сами «фэнтезеры», кажется, готовы принять такое отношение.

Появление на российской сцене Гарри Поттера ввело критиков в состояние ступора. Прогнозы и предсказания о том, что худенький очкастый мальчишка с зелеными глазами придется не по вкусу изысканному российскому читателю, рухнули в одночасье. По всей стране прокатилась волна безумия. Постеры с надписью: «Здесь вы можете купить книги о Гарри Поттере», появились у каждого книжного магазина. Наклейки, календари, значки, плакаты — весь ассортимент, поддерживающий искусственный ажиотаж, все, что используется в шоу-бизнесе, весь этот рекламный вал был выплеснут на головы российских детей и их родителей.

Бабушки и мамы оживились. Сам факт, что любимое чадо вдруг попросило вместо футбольного мяча или стратегической компьютерной игрушки книгу, вызвал у родителей эйфорию. И все помчались покупать детям пухлые томики.

К слову сказать, дети в массе своей не могут осилить фундаментального английского профессора. Хорошо, если прочитали «Хоббита». Все же «Властелин Колец» писался не для детей и не о них. А вот «Гарри Поттер» — книга именно детская. В последнее время в мировой литературе действительно не было детских книг, отражающих современную реальность. «Гарри Поттера» просто не с чем сравнить. А единственный, как известно, побеждает автоматически.

Скажем сразу, реальность как таковая в книге прописана слабо, то есть она почти отсутствует, но очень четко проработаны: а) детские страхи (перед волшебным темным лесом, перед троллями, перед призраками в плащах и т. д.); б) детские мечты о том, что придет кто-то большой и сильный и накажет несправедливых взрослых; в) детское желание стать волшебником; г) вера детей в возможность жить в ином, более интересном мире; д) и это самое главное — стремление каждого ребенка к лидерству.

Вот и весь немудреный набор уловок.

Впрочем, есть еще одна немаловажная деталь: детские книги по преимуществу развлекательные, они редко всерьез затрагивают школьный процесс. А в «Гарри Поттере» детально прописаны и уроки по волшебству, и взаимоотношения между учителями и учениками. Да, все это — клише, стереотипы, модели поведения, известные еще со времён Руссо, но в том-то и прелесть: дети примеряют маски героев на себя, радуются «похожести».

Ведь кто такая Дж. К. Роулинг? Учительница! Заметьте: не профессор. То бишь она учит детей, а не студентов. А только педагоги знают эту существенную разницу: студенты учатся осознанно, школьники — по принуждению. Профессура может позволить себе нудеть часами, учителя должны быть краткими.

Роулинг знает основы детской психологии, именно той, которой учат в любом педагогическом вузе. Тот жизненный опыт, который просматривается в сериале, не обязательно может быть личным. Уж очень все схематично. Увы, но в книгах нет живых персонажей, — все являются стандартными архетипами. Сам Гарри — Золушка в мужском варианте, Невилл — Иванушка-дурачок, Малфой — пакостник и злодей, Гермиона — «зубрила», Волан-де-Морт — глава вселенского зла, Дамблдор — мудрый защитник детей. И так без конца.

Впрочем, если быть беспристрастным, то стоит отметить некие порывы автора уйти от штампов. К примеру, обозвать Цербера Пушком, похихикать над алхимией и естественной философией средних веков… Но учитель-оборотень или профессор-пустомеля — это не ново. Хотя, надо отметить, занимательно.

К сожалению, при внимательном прочтении оказывается, что все магические «кунштюки» и шутки взяты напрокат из курса истории английской литературы. До Шерлока Холмса Гарри явно недотягивает, но детективный дух сериала придает повествованию некоторую остроту и динамику. До поры до времени, конечно. Первая книга в этом отношении — обычная легко читаемая сказка, без особых претензий на философскую глубину. Но уже второй роман практически дублирует первую историю. Третья книга сюжетно является калькой первой и второй. В четвертой столько натянутых мест, что порой становится откровенно скучно.

По сути, Дж. К. Роулинг написала одну книгу о юном волшебнике — первую. Все остальные явили миру неумение автора создать новые сюжетные коллизии, а пуще того — страх: вдруг людям не понравится новый Гарри. И это не красит автора. Читателю ведь все равно, просчитывает ли Роулинг успех или боится потерять аудиторию, но те, кто с нетерпением ждет пятой книги, наверняка знают, о чем в ней будет написано.

Известно, что пятая книга названа, как обычно, в рамках стереотипа: «Гарри Поттер и Орден Феникса». И сразу становится ясно, что перья волшебной самовозгорающейся птицы каким-то образом объединяют таких разных и таких похожих колдунов, как Гарри и Волан-де-Морт. Нет, я не оговорился: именно колдунов, ибо только маги обладают полнотой знаний, ведуны и знахарки — правильно используют законы деревенского волшебства, а колдуны мало что знают, но корчат из себя Бог весть что.

Дж. К. Роулинг обязательно кого-нибудь убьет в пятой книге — скорее всего, бездарно и глупо. Просто так, из природной авторской вредности, чтобы читатели не расслаблялись. Малфой будет пакостить — судьба у него такая. Волан-де-Морт измыслит новую гадость, а чем ему еще себя занять? И будьте уверены: на страницах очередного тома появятся и Дамблдор, и Люпин, и Грюм Грозный Глаз. Их характеры и поступки вновь вывернутся наизнанку, мы обязательно всех узнаем с какой-нибудь новой, шокирующей стороны. Опять возникнет куча домыслов о том, как появился у Гарри его змеевидный шрам. Все будет по принципу: «Эта песня хороша — начинай с начала!». Начнутся новые любовные интриги. Подрастет и заматереет Дженни Уизли, сестра Рона. Перси закончит школу, а старостой, само собой, станет Гарри.

И, конечно, Дж. К. Роулинг опять полезет в политику. Ельцина она уже окрестила бестолковым, славянские народы объединила в Дурмстранг. Подождем, чем попотчуют нас в новой книге. Дети и политика, ясное дело, так тесно переплелись в сознании автора, что трудно их разделить. Вот она — тяжкая ноша гражданина и писателя!

Гарри же обязательно узнает про себя много интересного. Что ни книга, так Поттер все постигает и постигает новые аспекты гибели своих родителей и тайны собственной жизни. По сути, сериал медленно, но верно из гимна жизни, чудакам и волшебству превращается в панихиду по родителям Гарри.

Вообще, все книги о Гарри Поттере — работа в целом топорная и аляповатая. По сути, сюжет любого тома сериала однотипен до прямолинейности. Из книги в книгу описывается бедный несчастный сиротка, которого мучают Дадли, дядя Вернон и тетка Петунья. Невозможно себе представить, что Гарри сможет провести летние каникулы не на Тисовой улице. Все это происходит с пафосом и надрывом, который к четвертой книге откровенно утомляет. Гарри терзается обычно почти все лето, а потом в середине августа сбегает от приемных родителей с помощью Уизли, учится, играет в квиддич, встречает Рождество в школе волшебников и обязательно раскрывает очередное преступление, связанное со страшным Волан-де-Мортом. Для разнообразия меняются преподаватели Защиты от темных искусств, но этим учителем всегда становится не Снегг.

Впрочем, в подобном литературном приеме цикличности есть и положительные аспекты. Дети именно так и учатся: повторяя пройденный материал. Обучение — всегда циклично и закруглено. Подобное развитие событий хорошо ложится в школьное восприятие мира. Каждый ребенок не хочет ходить в школу, но все же скучает по друзьям и даже учителям. И Дж. К. Роулинг хорошо играет на знании именно, этих психологических деталей. Писательница не заглядывала детям в души, она просто знает сокровенные мечты школьников. Но писать для детей книги о подростке старше 13 лет — дело неблагодарное. Гарри должен был развиваться, расти из книги в книгу, а на деле он так и остался ребенком. В четырнадцать лет пора уже думать о жизни, а не размахивать волшебной палочкой. Роулинг сама загнала себя в ловушку собственных стереотипов. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать: каждая новая книга будет толще предыдущей и скучнее.

То, что этот сериал победил Америку, неудивительно: самая свободная страна вечно творила легенду о Золушке. Согласитесь, для идеологии США эти книги о маленьком волшебнике — просто находка. А Россия, как ни горько это осознавать, всегда любила кумиров. У нас другие народы были изначально умнее: мы поклонялись немцам, французам, англичанам. Издание в Англии и Америке книг о Гарри без тиснения на корочке и обложке, потому что взрослым стыдно читать детские книги, это показатель. Да, среднестатистический американец покорен Дж. К. Роулинг. Разве ж мы можем позволить себе хаять такую вещь? Вот критики и смолкли. Они не знают, что сказать, а идти против волны — глупо, может и снести.

Что же получается? Дж. К. Роулинг — гений? Отнюдь. Но стоит отдать автору должное: рассчитать формулу успеха она смогла. Она неоднократно подчеркивала] что книга предназначена для детей, и это одна из составляющих ее триумфа.

Критики читают и не понимают, что же находят дети в этой сказке? Мечту? Отражение собственных буден? Да, но есть еще и подводное течение. Дж. К. Роулинг использовала самые примитивные, а оттого и самые действенные приемы. Буквально с первых страниц заявляется, что не будет ребенка в мире, который бы не знал имени Гарри Поттера. Амбициозно, прямо, как заклинание, как упражнение по релаксации. Автор верит в свою гениальность и в триумф своей книги. А мы, русские, вечно во всем сомневаемся. Мы не верим, что все кинутся покупать ерунду. Наши писатели не замечают, как дети меняются вкладышами от жевательной резинки и напевают рекламные тексты. Не обращают внимания, что верхом остроумия уже и у наших детей является крышка унитаза в подарок. И самые страшные чудища, естественно, живут в закрытых туалетах для дёвочек. А Роулинг не просто столкнулась с этим, она использовала все, что хочет видеть современный ребенок, она отразила не только проблемы современной школы, но и взаимоотношения между детьми. В волшебном мире мётлы, как и компьютеры, имеют своих производителей. И так же, как сейчас дети грезят о «Пентиуме-4», так и в волшебной стране все пускают слюни по метле «Нимбус-2000».

Роулинг умело показала и «повернутость» тинэйджеров на модернизации своих компьютеров. Не успевает Гарри разбить свою метлу, как ему тут же дарят «Молнию» — последнюю модель, которая превосходит и «Нимбус-2001» Малфоя.

У Дж. К. Роулинг еще следует поучиться, как из ничего можно придумать игру в квиддич, как к месту следует напомнить, что после десерта никто не должен мыть грязную посуду и нестись с мусором на помойку. Нет, Роулинг не создала новый мир, подобный вселенной Толкина, она сотворила сказку, легенду, в которой хочет жить современный школьник. С миру по нитке — автору слава.

Кстати, о славе. Как человек здравомыслящий, Роулинг сама руководила съемками фильма. И актеры все были подобраны в Англии, — это подняло престиж Великобритании. И сейчас появляются улицы, названные именами героев сериала о маленьком волшебнике. Да, реклама — двигатель прогресса. Реклама даже заполонила волшебные миры: ее гоняют на табло во время Чемпионата Мира по квиддичу.

Что ж, если смотреть правде в глаза, то Роулинг, сделав ставку на среднестатистического читателя, победила весь мир. Конечно, с одной стороны, это грустно. Великая Россия, знаменитая тем, что ее жители читали раньше в автобусах и электричках, признала великой довольно посредственную работу. Но разве нам, читателям, предоставили выбор?

С другой стороны, даже если сегодня какой-нибудь безызвестный автор создаст нечто в духе «Поттера» — на него тут же наклеят ярлык «графомана». Снаряд два раза в одну воронку не попадает. И даже если вещь будет талантливой, то ее станут воспринимать лишь в тени английской сказки.

На сегодняшний день в России издано четыре из семи планируемых автором книг: каждый том — год обучения. И каждый новый томик получается все толще. Роулинг неплохо завязывает интригу. Ее, несмотря ни на что, интересно читать. И легко. Книги буквально глотаются. Видимо, автору помогают высшие или низшие силы. Или Роулинг сама колдунья экстракласса.

Трудно умолчать и о книжном переводе. Господин И. В. Оранский подпустил юмористическую струю в текст повествования. Мальчик Невилл постоянно теряет свою жабу, а иногда — черепаху. Видимо, вот такой мутант-оборотень, все едино — в луже живет. И особой художественностью перевод не страдает. Что ж, может, оно и к лучшему. Читать коротко рубленые фразы, действительно, легче, чем толстовские периоды.

Переводы М. Д. Литвиновой еще интереснее. Начать хотя бы с того, что в русском литературном языке деепричастия «придя», «увидя», «победя» и т. п. как-то не прижились. Неуместно выглядят фразы вроде: «Она улыбнулась и помахала Гарри, который весь облился, махая ей в ответ». А что значит: «Гермиона поднялась на вершину последней и с колотьем в боку»? Возникает такое ощущение, что пятеро переводчиков создали близкий к английскому варианту текст, но не потрудились адаптировать его к русским реалиям. Но это еще полбеды. Художественные изыски и ассоциативные ряды поражают своей двузначностью. «Стоявший человек смотрел на убегающие вдаль палатки». Ах, как романтично! Палатки галопом в поля убегают. «Гарри влез на кровать с гудящей головой». На кровати обнаружилась затерявшаяся голова, которая умела гудеть! Или вот: «Лежат, и глаза у всех открыты. Холодные как лед! Переодетые к ужину!». Да, наверное, это очень ужасно: переодетые к ужину глаза!

А ведь книга переводилась для детей!..

Удивительно только, что «Гарри Поттера» возносят нынче выше «Властелина Колец». Впрочем, время расставит все на свои места. И наши потомки либо вслед за «Таймс» решат, что «Поттер» — «Не только самый удачный бестселлер в истории детской литературы, но и исключительно литературное явление»; либо склонятся к мысли, что начало XXI века явилось расцветом цифровых технологий и рекламного бизнеса. □

 

ЭКСПЕРТИЗА ТЕМЫ

________________________________________________________________________

В чем феномен успеха книг о Гарри Поттере?

Игорь НАГАЕВ, главный редактор журнала «Детская литература»:

Весь секрет так называемого феномена книг Дж. К. Роулинг кроется исключительно в грамотно спланированной рекламной кампании. Очень агрессивной рекламной кампании. К нам в Россию книга пришла уже сверх-раскрученным продуктом. Сначала российского читателя основательно нашпиговали рекламными слоганами и только потом подбросили саму книгу. Сомневаюсь, что при обратной последовательности Поттер снискал бы столь большую популярность. Мы, как и двадцать лет назад, очень доверчивы и падки на все, что модно там, за рубежом. И еще: успех сериала лишний раз подтверждает печальную тенденцию — нынешний читатель не ждет от литературы новых идей, новых сюжетов и новых героев, сегодня в ходу компилятивные книги, перепевы проверенных временем сюжетов. Чужих сюжетов! Таковы книги Дж. К. Роулинг. Это не произведения Литературы, а всего лишь умело сконструированные поделки — отовсюду понемногу.

И вот обидный парадокс: у нас есть великолепные детские писатели, замечательные произведения для детей. Но они не пользуются таким спросом, как повести о чужеземном мальчике-маге. Причина? Все та же: реклама. Точнее, в данном случае — отсутствие таковой. Издатели и журналисты не вкладывают деньги в рекламу отечественной литературы для детей. Удивительно, не так ли?

Хотя кто знает… Книги испытывает время. Возможно, я не прав, и лет эдак через десять мы повыбрасываем на свалку истории всю мировую детскую литературу и будем читать только «Поттера»… Такое возможно. Но лично мне очень не хотелось бы, чтобы этот кошмар воплотился наяву.

Владислав КРАПИВИН:

У меня нет никаких претензий к «Гарри Поттеру» как к литературному произведению. Но я не вижу и причин особенно восхищаться этой книгой. Книга как книга, не хуже и не лучше других, если рассматривать ее в общем потоке нынешней фантастики. Она кажется мне довольно традиционной, в чем-то вторичной, поскольку я нашел в ней много уже известных по прежним сказочным повестям и романам образов, приемов и сюжетных поворотов. Хотя написана она достаточно занимательно.

Почему же такой шум и такой успех? Мне кажется, что здесь две причины. Во-первых, это умелая рекламная раскрутка. Второе: то, что герои этой книги — современные, понятные нынешним школьникам ребята.

Кстати, на эту вторую причину указал один из иностранных книгоиздателей, с которым я имел дело. Он сказал примерно следующее: «Чего вы хотите, в современной европейской и американской литературе почти нет книг, в которых действовали бы нынешние школьники, близкие и понятные по духу и по характеру современным ребятам. И вдруг такая книга появилась. Пусть персонажи не совсем обычные, пусть наделены магическими талантами, но во многом это обычные мальчишки и девчонки, чьи интересы, характеры и поступки созвучны интересам, характерам и поступкам нынешних 10—15-летних читателей».

Должен сказать, что я полностью согласен с мнением этого книгоиздателя. Вывод: нашим российским издателям следовало бы уделять больше внимания тем авторам, которые пишут для школьников. Причем, не детективы и страшилки (в них-то нет недостатка), а вещи, которые затрагивают какие-то струны в глубинах ребячьего сознания.

Эдуард ГЕВОРКЯН:

Приключения маленького волшебника одних восхищают, других пугают. Гарри Поттер (креатура Роулинг) далеко не маленький лорд Фаунтлерой (порождение Бернетт), известность которого более века тому назад била все рекорды. Но с модными произведения всегда так: в них видят либо сияние божественной гениальности, либо отблеск адского пламени.

Мода — удивительная штука! Как правило, модной становится не самая лучшая, но и не самая худшая вещь — будь то одежда, музыка или книга.

Немного попахивает чертовщиной, а вернее — одержимостью, когда миллионы людей внезапно «в едином порыве» начинают следовать моде. Куда исчезают такие понятия, как свобода воли, неповторимость личности?.. Возникает подозрение, а не манипулирует ли кто-то коллективным бессознательным? А может, человек и впрямь «общественное животное»? Причем настолько «общественное» и настолько «животное», что безоговорочное следование моде — всего лишь проявление плохо замаскированного стадного инстинкта.

С другой стороны, может быть, имеет смысл рассматривать появление модной вещи как совпадение неких ритмов издательских, авторских и читательских предпочтений. Если проводить аналогии, то можно сравнить их с известными биоритмами человека. Существует гипотеза о том, что человек с момента своего рождения находится в трех биологических ритмах: физическом, эмоциональном и интеллектуальном. Ритмы не зависят ни от места рождения, ни от расы или национальности человека, ни вообще от каких-либо внешних факторов. Иногда все три ритма совпадают в высшей точке, иногда — в низшей. Что если архетипы тоже имеют свои ритмы развития и угасания? И когда совпадают циклы Слушателя-у-Костра (в современной трансформации — читателя, зрителя, словом, потребителя информации) и Рассказчика (то бишь автора, сценариста, режиссера и т. п.), то шансы появления модной вещи несомненно возрастают.

Правда, тут возникает вопрос: а кто является носителем третьего ритма, кто трансформировался в издателя? У автора этих строк есть догадки, но ему не хочется пугать уважаемых читателей. □

 

СЫН НЕБА

________________________________________________________________________

Этот роман, написанный нефантастом, до сих пор остается одним из самых читаемых фантастических произведений российской словесности, а героиня — самым известным литературным персонажем.

Это было восемьдесят лет назад. И вдруг обнаруживается: те времена чем-то близки нынешним. Точно так же страна пережила великое потрясение, точно так же кто-то в гневе и злобе проклинал новую власть и перемены, а кто-то истово верил в то, что народ все преодолеет…

Потомок одного из первых российских графов Алексей Николаевич Толстой, в 1918 году покинувший Россию, перебрался из Парижа в Берлин — поближе к родине, в оторванности от которой ощущал себя человеком «невесомым, бесплодным, не нужным никому, ни при каких обстоятельствах». Жадно вслушивался во все новости из России, присматривался к возникавшей там литературе, боялся и надеялся. «Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих родных брата, один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядей, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть».

Но и жизнь на чужбине была невыносимой. А в России отменили «военный коммунизм», оттуда доносился свежий ветер энтузиазма строителей нового общества. В апреле 1922 года Толстой писал К. И. Чуковскому: «Я чувствую, как Россия уже преодолела смерть. Действительно — смертию смерть поправ. Если есть в истории Разум, а я верю, что он есть, то все происшедшее в России совершено для спасения мира от безумия сознания смерти…»

Именно в это время Алексей Толстой работает над новым романом. Он давно мечтал написать что-нибудь фантастическое, сказочное. Однажды признался жене, Наталии Крандиевской-Толстой: «Знаешь, без фантастики скушно все же художнику, благоразумно как-то… Художник по природе — враль — вот в чем дело!» Действие нового романа происходит в августе 192… года в Советской России, но начинается он с объявления, написанного «обыкновенно и просто, обыкновенным чернильным карандашом»: «Инженер М. С. Лось приглашает желающих лететь с ним 18 августа на планету Марс явиться для личных переговоров от 6 до 8 вечера».

Вот так. В стране полыхает гражданская война, народ голодает, города в развалинах, а тут… Неслучайно это «объявление, приколоченное гвоздиками к облупленной стене, подействовало в высшей степени болезненно» на корреспондента американской газеты Арчибальда Скайльса.

Позже критики и литературоведы убедительно покажут, где Алексей Толстой мог позаимствовать подробности легенды об Атлантиде (теософские книги Блаватской, Штейнера, лекции Брюсова, рассказы Волошина, с которым Толстой был близок и даже выступал секундантом на дуэли Волошина с Гумилевым), что первоначальное название романа — «Закат Марса» — явилось отголоском на работу О. Шпенглера «Закат Европы», что автор был знаком и с работами К. Э. Циолковского. Все это так, но главным толчком для Толстого в работе явилась все же неизбывная тоска по России, которая отразилась и в умонастроениях героев романа. Читая готовые главы близким, Алексей Николаевич постоянно жаловался, что ему не хватает российских пейзажей, вспоминал о деревушке на Оке, где когда-то славно работал. Он часто встречался с Максимом Горьким, который в то время жил в Германии, и в голове вызревало решение вернуться на родину.

И в то же время этот роман был окончательным ответом на вопрос, который эмиграция поставила перед писателем: с кем он и что намерен делать? Ответом однозначным: писатель выбирал Россию.

В сентябре 1922 года Толстой сообщает Горькому: «Я предпринял обработку «Аэлиты» и перерабатываю ее с самого начала — ужасно много мусора. Работаю весь день…» И чуть позже: «Работаю плохо: конец «Аэлиты» — 10 страниц, — как воз, выворачиваю». А уже в октябре пишет Чуковскому: «…спешно кончаю роман («Аэлита» — «Закат Марса»). Аэлита — имя очень хорошенькой и странной женщины. Роман уже переводится на немецкий…»

Роман начал печататься в 1923 году в журнале «Красная новь» и в том же году в Госиздате вышел отдельной книгой. Позже «Аэлита» была переработана А. Толстым для детей старшего возраста и вышла впервые в Детиздате в 1937 году, а затем многократно переиздавалась.

Представляя «Аэлиту», Толстой уточнял: роман «фантастический, правда, но в нем совершенно отсутствует элемент невероятности: все, что там описано, все можно осуществить, и я уверен, что осуществится когда-нибудь… Надо Вам сказать, что я по образованию инженер-технолог, поэтому за эту сторону более или менее отвечаю».

Первая реакция на роман в России была неоднозначной. Однако Максим Горький порекомендовал «Аэлиту» для перевода иностранным издателям: «Хотя гр. А. Н. Толстой инженер по образованию, но он свел в романе технику к необходимому минимуму, и вся книга написана под влиянием увлечения догадками об Атлантиде… и вполне отвечает жажде читателя к темам не бытовым, к роману сенсационному, авантюрному. Написана «Аэлита» хорошо и, я уверен, будет иметь успех».

А вот другие литераторы приняли и роман, и возвращение Толстого, мягко говоря, прохладно.

Г. Лелевич (критик в двадцатые годы авторитетный): «Алексей Толстой, аристократический стилизатор старины, у которого графский титул не только в паспорте, дарил нас «Аэлитой», вещью слабой и неоригинальной…»

Корней Чуковский: «Роман плоховат… Все, что относится собственно к Марсу, нарисовано сбивчиво, неряшливо, хламно, любой третьестепенный Райдер Хаггард гораздо ловчее обработал бы весь этот марсианский сюжет… Куда нам, писателям технически отсталого народа, сочинять романы о машинах и полетах на другие планеты!»

Образ красноармейца Гусева Чуковский одобрил: «И все же «Аэлита» превосходная вещь, так как она служит пьедесталом для Гусева. Не замечаешь ни фабулы, ни остальных персонажей, видишь только эту монументальную, огромную фигуру, заслоняющую весь горизонт. Гусев — образ широчайших обобщений, доведенный до размеров национального типа. Если иностранец захочет понять, какие люди сделали у нас революцию, ему раньше всего нужно будет дать эту книгу. Миллионы русских рядовых деятелей революции воплотились в этом одном человеке».

И тут же Корней Иванович сравнивает Гусева, да и самого Толстого с Иваном-дураком из русских сказок: «Выдумывать Гусева ему не пришлось, потому что он и сам такой же Гусев: веселый, счастливый, здоровый, ребячливый, бездумный, в высшей степени русский талант».

В то же время многие критики отмечали, что герои «Аэлиты» какие-то «неправильные», что не мешало бы их «улучшить». И даже «улучшали» в своем восприятии. Например, Л. Жуков писал: '«Читатель вправе думать, что инженер Лось еще и еще раз полетит на Марс. Эта волевая активность заражает читателя, пробуждает в нем здоровое стремление двигаться вперед и вперед». Другие же, наоборот, были недовольны тем, что конструктор Лось неэнергичен, а Гусев — слишком примитивен.

Критик А. Ивич, немало сделавший для истребления жанра в те годы, обрушился на «Аэлиту» с другой стороны: «Реальный познавательный материал в ней так же, как и в «Гиперболоиде…», сведен к минимуму, аппарат для межпланетных сообщений описан очень приблизительно, использованы гипотезы жизни на Марсе, но без попытки научной разработки этого вопроса, да и подзаголовок — фантастическая повесть — предупреждает нас, что автор не ставил перед собой задачи художественной реализации серьезных научных гипотез».

Не к таким ли простодушным оценивателям фантастики обращен риторический вопрос в статье братьев Стругацких: «Неужели вся прелесть блестящей «Аэлиты» А. Толстого объясняется тем, что повесть описывает межпланетный перелет ракеты на «ультралиддите»?»

Конечно же, то, что «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина» были фантастическими произведениями, позволило критике говорить о них пренебрежительно, а «большое» литературоведение и вовсе как бы старалось не замечать романы. В огромном количестве работ, посвященных творчеству А. Н. Толстого, о них говорится скороговоркой, с недоумением, как о причуде автора.

Неслучайно журнал «Революция и культура» писал: «Традиции приключенчества в литературе живучи. За советское время написан целый ряд романов, аналогичных по духу своему майн-ридовщине. К такого рода творчеству руку свою приложил даже маститый Алексей Толстой. И вред от этих романов вряд ли меньший, чем от всей прежней литературы авантюрного толка… У этих романов грех в том, что они возбуждают чисто индивидуалистические настроения читателя… и отвлекают его внимание от действительности то в межпланетные пространства, то в недра земные, то в пучины морей».

Вскоре после выхода «Аэлиты» появился анонимный кинороман «Аэлита на Земле». Там героиня прибывает на Землю, участвует в борьбе с отцом Тускубом, который возглавляет контрреволюционный «Золотой союз». Этот кинороман должен был выйти в восьми выпусках, но свет увидел только один, так что о результатах противостояния Аэлиты и Тускуба можно только догадываться.

Тогда же, сразу после публикации романа, молодой советский кинематограф обратился к экранизации «Аэлиты». Поставил фильм Яков Протазанов, как и Толстой, только что вернувшийся в Россию из эмиграции. В киноверсии сюжет романа был существенно изменен, введены дополнительные любовные линии, появились новые герои. Марсианская часть романа стала грезой ревнивого Лося. Но все-таки фильм был во многом по тем временам и новаторским. Интересными были декорации, выполненные в духе модного тогда конструктивизма, поистине фантастическими были костюмы марсиан. А главные роли исполнили звезды раннего советского кино — Николай Баталов, Юлия Солнцева, Игорь Ильинский. Фильм Протазанова до сих пор остается единственной экранизацией романа (если не считать анимационную пародию на фильм — «Межпланетная революция»), в то время как «Гиперболоид…» отметился в кино дважды.

В послевоенной фантастике, в конце 50-х и начале 60-х годов, вдруг вышло сразу несколько произведений, в которых оказались позаимствованы мотивы из «Аэлиты» Толстого. «Гриаду» А. Колпакова, «На оранжевой планете» Л. Оношко, «Марс пробуждается» К. Волкова при ближайшем рассмотрении можно было бы посчитать пародией на «Аэлиту», если бы их авторы не тщились показать, что «всерьез» пытаются разработать р-р-революционный сюжет на ближайших к Земле планетах (у Оношко действие происходит на Венере, а главную героиню зовут Ноэллой). Украинский писатель Юрий Герасименко в повести «Когда умирает Бессмертный» вволю поиздевался над этими «аэлитами».

Шестидесятые годы прошлого века принесли и первые попытки по-настоящему разобраться в феномене толстовского романа, остающегося и по сей день одним из наиболее читаемых произведений. В работах А. Бритикова, В. Бугрова, Р. Нудельмана, В. Ревича, Н. Черной внимательно исследованы истоки романа, контекст времени, в которое он создавался, образы героев.

О своем отношении к роману явно или неявно высказывались и многие наши лучшие фантасты. Аркадий Стругацкий называл «Аэлиту» в числе своих любимых книг, в совместной с братом статье встречается такая строка: «Алексей Толстой написал «Аэлиту», роман, сравнимый по своей силе с лучшими образцами советской прозы». Владимир Савченко признавался: «Своим учителем в литературе и фантастике я считаю, скорее, Алексея Толстого — «Гиперболоид инженера Гарина», «Аэлита». Михаил Анчаров посвятил одну из лучших своих песен именно Аэлите: «Мужики, ищите Аэлиту, Аэлита — лучшая из баб!»

Следует отметить также, что имя главной героини органично вошло в жизнь нашей страны в самых разных проявлениях. Редчайший, а может быть, и уникальный случай — это литературное имя родители стали давать своим дочерям. Не счесть других использований этого имени в названиях — от стиральных машин до вокально-инструментальных ансамблей. Совершенно неслучайно и то, что первая отечественная премия по фантастике носит имя марсианской красавицы.

А сколько читателей могли бы признаться вслед за Борисом Вахнюком:

 

КУРСОР

Юбилейный,

шестидесятый «WorldCon» проходил в американском Сан-Хосе. 1 сентября вручались премии «Хьюго». Лучшим романом 2001 года была признана книга «Американские боги» Нила Геймена, лучшей повестью — «Быстрое время в Фэйрмонт Хай» Вернора Винджа, короткой повестью — «Ад — это отсутствие Бога» Теда Чана, рассказом — «Пес сказал гав-гав» Майкла Суэнвика (опубликован в «Если» № 8 за этот год под названием «Демон из сети»). Лучшим драматическим представлением стал «Властелин колец» Питера Джексона. В очередной раз получили свои ракеты (приз «Хьюго» выполнен именно в виде космической ракеты — как ее представляли фантасты прошлого века) критико-информационный журнал «Локус», фэнзин «Анзибль» (его издатель Дэвид Лэнгфорд, как всегда, признан лучшим фэн-писателем), художник Майкл Уэлан.

В Сан-Хосе вручались и другие награды. Так, призы «Sidewise» за лучшие произведения в жанре альтернативной истории получили Дж. Н. Стройар за роман «Детские войны» и Кен Маклауд за рассказ «Человеческий фронт». Премия Хола Клемента за лучшее произведение для молодежи досталась роману Стивена Лэйна «Эта сторона рая».

Алекс Пройас,

известный австралийский режиссер («Ворон», «Темный город»), заявил, что начал адаптировать для кино знаменитый цикл Айзека Азимова «Я, робот». Параллельно Пройас разрабатывает проект фильма «Дорога» (экранизация рассказа Харлана Эллисона «По живописному пути»). Действие происходит в будущем, когда дороги больше не контролируются полицией, а конфликты решаются с помощью «автодуэлей».

Фестиваль

фантастики «Звездный мост» проходил в Харькове с 12 по 15 сентября. На праздник съехалось более 160 гостей из стран СНГ. Традиционные мероприятия конвента (семинары, доклады, встречи с читателями, костюмированные представления, пресс-конференции, конкурсы, телемост) в этом году дополнились новациями — острой дискуссией и интеллектуальной викториной, организованной по принципу телепередачи «Своя игра». Среди состязаний особым интересом пользовался конкурс эпиграмм, победителем которого стал Олег Ладыженский.

Как всегда, вручалось множество призов, в большинстве своем шуточных, однако определялись победители и в серьезных номинациях. В категории «Циклы, сериалы и романы с продолжениями» первое место (золотой кадуцей) завоевал Владимир Васильев за книгу «Наследие исполинов» (первая часть цикла «Война за мобильность»), второе (серебряный кадуцей) — Федор Березин (Донецк) за книги «Встречный катаклизм» и «Параллельный катаклизм», третье — Хольм Ван Зайчик за первые две книги 2-й цзюани цикла «Плохих людей нет»: «Дело лис-оборотней» и «Дело победившей обезьяны». В номинации «Крупная форма» золотой кадуцей получили Марина и Сергей Дяченко за роман «Долина Совести», серебряный — Александр Г ромов за роман «Крылья черепахи», а третье место завоевал роман «Танцы на снегу» Сергея Лукьяненко. Приз «Чаша Клио» (лучшая историческая НФ) получила Ольга Елисеева за роман «Сокол на запястье», вышедший за месяц до начала конвента. Лучшей дебютной книгой года участники назвали «Коммутацию» Леонида Каганова. Призы оргкомитета в области критики и публицистики получили москвичи Дмитрий Володихин (по совокупности выступлений в печати) и Евгений Харитонов (за книгу «Наука о фантастическом»), а также харьковчанин Андрей Шмалько (за цикл статей «Кто в гетто живет?»).

Отечественные

кинематографисты наконец обратили взгляд к современной русской фантастике. Сергей Лукьяненко заключил договор на экранизацию романа «Лабиринт отражений» в виде полнометражного кинофильма. Патронировать проект будет телеканал ОРТ.

Исполнилось

десять лет всеукраинскому научно-популярному и литературно-художественному журналу «Порог», выходящему в Кировограде. Примерно половина каждого номера журнала отводится фантастике. Основное направление деятельности «Порога» — поиск молодых фантастов: издание, возглавляемое писателем-фантастом Алексеем Корепановым, принципиально печатает почти 80 процентов так называемого «самотека», предоставляя читателям самим судить о степени таланта того или иного автора. Одновременно в «Пороге» печатаются и маститые писатели: опубликованная впервые на страницах этого издания повесть Сергея Синякина «Кавказский пленник» завоевала в этом году приз «Бронзовая улитка».

Конгресс

фантастов России состоялся 27–29 сентября в Санкт-Петербурге, где уже в седьмой раз собрались ведущие российские фантасты, критики, переводчики и издатели. Дальнее зарубежье на этот раз представляли испанский художник-иллюстратор фантастики Луис Ройо и директор испанского издательства «Norma Editorial» Рафаэль Мартинес, а также ставшие постоянными участниками конгресса японские переводчики Миякадзе Кодзи и Года Наоми.

В этом году время проведения кона сократилось почти на два дня. Связано это с тем, что непосредственно самому конгрессу предшествовала научная конференция «Форум Будущего»: в течение двух дней ученые и фантасты пытались понять, каким предстанет завтрашний день.

Основное же событие Конгресса, вручение призов «Странник» (проводится в девятый раз), состоялось 28 сентября в питерском Доме композиторов. Лауреатами стали: в номинации «Крупная форма» — Олег Дивов за роман «Саботажник»; «Средняя форма» — Андрей Саломатов за повесть «В будущем году я стану лучше» («Если» № 9, 2001 г.); «Малая форма» — Алан Кубатиев за рассказ «Вы летите, как хотите!..» («Если» № 10, 2001 г.); «Критика, публицистика, литературоведение» — Кирилл Еськов за статью «Наш ответ Фукуяме»; «Переводы» — Дмитрий Коваленин за перевод романа Харуки Мураками «Dance, dance, dance…».

Лучшим издательством было названо ACT; лучшим художником — Александр Кудрявцев (за дизайн серий «Золотая библиотека фэнтези», «Классика отечественной фантастики» и др.); лучшим редактором-составителем признан главный редактор журнала «Если» Александр Шалганов. Также были вручены специальные награды. Первая, «Мастер издалека», была предложена художнику Луису Ройо, а режиссеру Георгию Данелии вручили приз «Легенда фантастического кинематографа» за фильм «Кин-Дза-Дза».

/In memoriam/

12 сентября после почти двадцатилетней борьбы с лейкемией скончался известный музыкант, писатель, доктор философии Ллойд Биггл-младший. Он родился 17 апреля 1923 года в Ватерлоо, штат Айова. Во время войны служил сержантом-связистом, был дважды ранен. В результате второго ранения шрапнелью в ногу, полученного на Эльбе, всю жизнь сильно хромал. После войны окончил два университета по специальностям «музыка» и «естественные науки». Фантастику начал писать в 1955 году (рассказ «Обманутый»), а после выхода в 1963 году романа «Все цвета тьмы» стал профессиональным писателем. Наиболее популярным его произведением, вошедшим в анналы современной фантастики, стал рассказ «Музыкодел» (1957). В семидесятых годах доктор Биггл основал и до последних своих дней был председателем Ассоциации устной истории фантастики, благодаря которой создан огромный архив с сотнями аудиозаписей интервью и выступлений писателей. Читатели «Если» знакомы с творчеством Ллойда Биггла-младшего по повестям «Негромкий голос труб» (№ 9, 1999), «Кто в замке король?» (№ 2, 2002) и рассказу «Потертая веревка на пальце времени» (№ 3, 1997).

/In memoriam/

13 сентября на 97-м году скончался старейший российский фантаст Александр Петрович Казанцев. Писатель родился 2 сентября 1906 года в Акмолинске (ныне — Астана), но большую часть жизни прожил в Москве. Окончил Томский технологический институт, работал инженером-механиком. В 1936 г. дебютировал киносценарием «Аренида», написанном в соавторстве с И. Шапиро. Позже текст сценария лег в основу самого популярного и удачного романа А. П. Казанцева — «Пылающий остров» (1940–1941). Военные годы писатель провел в оборонном НИИ, а с 1946 года полностью посвятил себя литературному труду. Большинство крупных произведений Казанцева лежат в русле фантастики «ближнего прицела» и посвящены глобальным международным стройкам — «Арктический мост» (1946), «Мол «Северный» (1952), «Льды возвращаются» (1964), «Купол Надежды» (1980). В середине 1940-х писатель выдвинул гипотезу, будто Тунгусский метеорит был космическим кораблем пришельцев, потерпевшим крушение. Идея палеоконтакта стала второй основной темой творчества фантаста, ей посвящены множество рассказов, статей, а также романы «Внуки Марса» (1963; первая часть романа экранизирована в 1961 г.), «Фаэты» (1973) и, отчасти, «Сильнее времени» (1973). Последняя прижизненная книга писателя — двухтомный роман-автобиография «Фантаст» (2001).

В начале 1960-х инициировал создание популярного альманаха НФ и приключенческой прозы «Искатель». Вместе с братьями Стругацкими стал первым лауреатом жанровой премии «Аэлита» (1981).

Агентство F-пресс

 

PERSONALIA

________________________________________________________________________

ГАРСИЯ-И-РОБЕРТСОН, Родриго

(GARCIA Y ROBERTSON, Rodrigo)

Один из самых ярких и своеобразных современных американских писателей Родриго Гарсия-и-Робертсон родился в 1949 году и дебютировал в научной фантастике в 1987-м рассказом «Летающая гора». С тех пор он опубликовал пять романов, среди которых критики выделяют «Спиральный танец» (1991), «Дева и динозавр» (1996), а также четыре десятка рассказов и повестей, напечатанных в различных журналах и антологиях. Лучшие из произведений малой формы составили сборник «Лунная служанка» (1998).

Ряд произведений Гарсия-и-Робертсона номинировался на высшие премии жанра — «Хьюго», «Небьюлу», а также премию им. Джеймса Типтри-младшего.

ДИВОВ Олег Игоревич

Коренной москвич Олег Дивов родился 3 октября 1968 года в семье художников-реставраторов Третьяковской галереи. Еще будучи школьником, стал активно выступать в печати с журналистскими публикациями, а по окончании школы поступил на факультет журналистики МГУ. И хотя, вернувшись из армии, решил оставить университетскую скамью, но из журналистики не ушел: его статьи публиковались в различных российских изданиях. Несколько лет занимался копирайтингом и рекламными концептами, руководил пресс-службой ряда фирм.

Дебют автора в жанре состоялся в 1997 году, когда вышел его первый роман «Мастер собак». В том же году увидели свет еще два романа, вместе с дебютной книгой составившие трилогию «След зомби» — «Стальное сердце» и «Братья по разуму». Но подлинную популярность писателю принесли книги, располагающиеся в русле социально-приключенческой НФ: «Лучший экипаж Солнечной» (1998), «Закон фронтира» (1998), «Выбраковка» (1999), «Толкование сновидений» (2000), «Саботажник» (2002). Завоевав известность как автор романов, в последнее время московский фантаст все чаще и небезуспешно работает в средней и малой формах. Олег Дивов — лауреат премии «Сигма-Ф» и приза «Бронзовый Роскон» за повесть «Предатель» (единственный пока опыт писателя в жанре фэнтези), а также премии «Филигрань» за роман «Толкование сновидений».

ДЯЧЕНКО Марина Юрьевна

ДЯЧЕНКО Сергей Сергеевич

(См. биобиблиографическую справку в № 9 за этот год)

Корр: У вас хватает времени на чтение? Есть что-нибудь, что особенно заинтересовало вас в последнее время?

Марина: Отчего-то потянуло на стихи. Например, Лорка, которого я нежно люблю, Лина Костенко, наша современница. Она пишет на украинском, и мне чертовски жаль, что в России ее, наверное, не знают. Эта поэтесса не просто хороша — она великолепна.

Сергей: А еще мы заново открываем для себя книги Владимира Леви — «Искусство быть собой», «Искусство быть другим», «Нестандартный ребенок»… Леви не только психолог, но и замечательный писатель! Его поразительные наблюдения нюансов амурологии — пример для меня, психиатара в прошлом, как можно писать о любви. И, конечно, ухаживать за соавтором.

МАКИНТАЙР, Ф. Гвинплейн

(McINTYRE, F. Gwynplaine)

Год рождения автор не афиширует и подробных сведений о себе предпочитает не давать. Возможно, причина тому — нелегкое детство. Приемные родители будущего писателя, шотландские поселенцы в Австралии, работали погонщиками скота и были людьми, мягко говоря, небогатыми. Случалось, что мальчика, у которого с рождения наблюдался особый дефект (сросшиеся перепонками отдельные пальцы на руках и ногах), приемные родители показывали на местных ярмарках… Впоследствии он смог установить, что происходит из Шотландии — отсюда и выбранная им фамилия Макинтайр; а Гвинплейн появился после чтения Виктора Гюго.

Печататься начал еще в середине 70-х годов, но под псевдонимами и в качестве «негра» для именитых авторов. Дебютировал в жанре рассказом «Микадо Донован, или Кажется, я немного возбужден!» (1986), после чего опубликовал еще ряд рассказов в жанрах science fiction и horror, выступал с критическими материалами. Но настоящую известность получил после публикации рассказов о приключениях Смедли Фейвершема, за которыми продолжает следить и по сей день.

САЛОМАТОВ Андрей Васильевич

Андрей Саломатов родился в Москве в 1953 году. После школы поступил в Московский геолого-разведочный институт, но не закончил его. Позже будущий писатель получил другую специальность — в Художественном училище им. 1905 года на факультете станковой живописи. Прежде чем полностью посвятить себя литературному труду, А. Саломатов сменил немало профессий и «мест обитания»: ловил змей в Средней Азии, валил лес на Севере, в Крыму писал картины на заказ, работал литературным консультантом и редактором в московском издательстве.

В литературу А. Саломатов пришел в начале 1980-х. Выпускник легендарных Малеевских семинаров, он приобрел известность в первую очередь как детский писатель, автор остроумных сказочных и фантастических новелл о подростках. Эти рассказы позже составили содержание первой авторской книги «Наш необыкновенный Гоша» (1994). Особую популярность получил сериал о приключениях мальчика будущего и его инопланетных друзей на Земле и в космосе: «Цицерон — гроза тимиуков» (1996), «Цицерон и боги Зеленой планеты» (1997), «Сумасшедшая деревня» (1998), «Возвращение Цицерона» (2000), «Сыщик из космоса» (2000), «Фокусник с планеты Федул» (2001). Эта серия принесла автору литературную премию «Алиса».

В иной тональности работает «взрослый» Саломатов — автор психологических, с налетом сюрреализма повестей и рассказов, созданных на границе мэйнстрима и фантастики: «Девушка в белом с огромной собакой» (1990), «Время великого затишья» (2000) и другие. Наибольшей известностью пользуется роман «Синдром Кандинского», впервые опубликованный в журнале «Знамя», а затем изданный в Париже. За этот роман писатель получил премию журнала с формулировкой *<Произведение, утверждающее приоритет художественности в литературе». «Взрослое» творчество Саломатова было удостоено и жанровых премий — «Странник» за рассказ «Праздник» и «Филигрань» за повесть «В будущем году я стану лучше».

СУЭНВИК, Майкл

(SWANWICK, Michael)

(См. биобиблиографическую справку в № 4 за этот год)

В настоящее время писатель работает над двумя «онлайновыми» сериями рассказов. В одной из них источником его вдохновения служит Периодическая система химических элементов. В другой, имеющей название «Сон Разума», он обращается к области подсознательного, причем каждый рассказ сопровождает гравюрой Гойи.

Только что вышел в свет и новый роман писателя — «Кости Земли». Кстати, рассказ «Скерцо с тиранозавром», за который автор получил премию «Хьюго» (русский перевод см. в «Если» № 4, 2002 г.), в развернутом виде вошел в новый роман.

УИЛЬЯМС, Уолтер Йон

(WILLIAMS, Walter Jon)

(См. биобиблиографическую справку в № 7 за этот год)

В интервью, данном в августе 1999 года сетевому журналу «Event Horizon», американский писатель-фантаст Уолтер Йон Уильямс подробно рассказал о работе над новым романом «Трещина», в котором идет речь о геологической катастрофе — сдвиге тектонических плат на территории США: «Чтобы добиться максимальной убедительности, я провел следующие исследования: изучил все более или менее важные землетрясения за последнее столетие, работу специальных инженерных служб спасения, работу и систему обеспечения безопасности атомных электростанций, взгляды религиозных фундаменталистов, экономику, геологию, деятельность различных протестных групп типа «Гринпис», специальные коды, используемые полицией в чрезвычайных ситуациях, метеорологическую обстановку над Восточным побережьем США, конструкции плотин, хронику потопов, физику приливов, авиационную технику ВВС США, систему коммуникаций, а также знаки, которые наносит на свои машины полиция штата Луизиана… Достаточно?»

ШЕФФИЛД, Чарлз

(SHEFFIELD, Charles)

Писатель, популяризатор науки и ученый (физик и математик) Чарлз Шеффилд родился в 1935 году в Англии, где окончил колледж Сент-Джон в Кембридже и там же защитил диссертацию. С 1960-х годов постоянно проживает и работает по специальности в США. Шеффилд был президентом Американского астронавтического общества и возглавлял корпорацию «Earth Satellite», производящую спутники для фотографирования Земли из космоса.

В научной фантастике Шеффилд дебютировал в 1977 году рассказом «Песни, что поют сирены» и с тех пор завоевал репутацию одного из ведущих представителей «твердой» научной фантастики, чему способствовала его профессиональная научная подготовка. Шеффилд опубликовал около четырех десятков романов — одиночных: «Паутина меж мирами» (1979), «Сторож брату моему» (1982), «Брат драконам» (1992, Мемориальная премия имени Джона Кэмпбелла) и других, а также объединенных в серии «Юпитер», «Протей», «Наследованная Вселенная» и «Рокер и Мак-Эндрю». Его перу принадлежит более 80 рассказов, один из которых, «Джорджия в моих мыслях» (1993), завоевал «золотой дубль» — премии «Хьюго» и «Небьюла». Рассказы Ч. Шеффилда собраны во многих авторских сборниках, например, «Векторы» (1979), «Скрытые переменные» (1981), «Хроники Мак-Эндрю» (1983) и других.

В 1984–1986 годах Чарлз Шеффилд был президентом Ассоциации американских писателей-фантастов. В 1998 году он женился на коллеге — известной писательнице Нэнси Кресс.