Иди услышала довольно неприятный скрежет, которым сопровождалось подергивание на распущенных волосах. В глубине души она не боялась стрижки. На самом деле ей очень хотелось постричься, ведь она знала, как это модно, но ее беспокоило, как на эту перемену отреагирует Том. Она видела, что короткие стрижки изменили внешность американских женщин, но знала, что помимо этого навсегда изменится и одежда, которую они носят.

Короткие волосы были окном в будущее и означали куда больше, чем просто новый стиль. Это был предвестник новообретенной свободы для женщин, он означал не только освобождение от длинных юбок и узких корсажей, но и возможность сделать себе смелую стрижку, избавиться от шпилек и заколок, пучков и хвостиков, повязок и лент. Теперь женщины могли выглядеть по-мальчишески, если хотели, а по вечерам делать себе элегантные прически, украсив волосы сияющими диадемами или жемчужными украшениями. Они могли выпрямлять волосы, завивать или постричься совсем коротко.

– Ты уверена, правда, Иди? – спросила Делия, которую неожиданно охватило сомнение.

– Слишком поздно, дорогуша, – усмехнулась Мадлен, и Иди почувствовала, как был обрезан первый локон. Она покосилась на остриженные прядки на полу и увидела в них смерть Иди Валентайн. В ее душе начала просыпаться ее скрытая сущность – более смелая, уверенная в себе и экзотичная Иден Валентайн.

Мадлен остригла остальные локоны и сжала плечи Иди.

– Вот и все, – пробормотала она ей на ухо, но по-доброму. – Нужно еще немного подровнять, – предупредила она, выпрямляясь и глядя на ровную линию на затылке Иди. – Ну вот. Взгляни на себя с короткими волосами, – и протянула Иди ручное зеркало.

Когда Иди увидела незнакомку, появившуюся в зеркале, сердце у нее замерло. На миг стало трудно дышать. Так будет чувствовать себя Том, когда найдет в себе мужество сбрить бороду. Именно этого он и боится – увидеть нового человека… или, что более вероятно, вспомнить старого.

В этот момент ее пронзила странная боль.

– Скажи что-нибудь, – попросила Делия, на лице которой было написано беспокойство.

– Что-то случилось, – прошептала Иди потрясенно, кладя руки на живот. Она не могла этого объяснить. Но чувствовала, как будто в мире в этот момент, в это отчаянно болезненное мгновение произошло что-то ужасное. Она знала, что ее подруги смотрят на нее, нахмурившись, но не могла найти нужных слов. Немного выждав, они обе начали говорить одновременно, в то время как она боялась вздохнуть.

– О чем ты говоришь?

– Это ребенок?

Иди покачала головой.

– Я… Я не знаю. Я чувствую себя странно. – Она прижала руку к груди.

– Тебе плохо, Иден? – спросила Мадлен, присев перед ней. Внезапно холодный взгляд голубых глаз Мадлен показался успокаивающим, он уже был не слегка насмешливым, а твердым и надежным.

Делия поспешила налить Иди стакан воды.

– Выпей, Иди. Ты выглядишь так, словно увидела пришельца с того света.

– Думаю, так оно и есть, – призналась Иди, глотая воду, чтобы смочить горло, которое вдруг стало сухим. Ей не хватало воздуха.

– Волосы снова отрастут, – сказала Мадлен, обеспокоенное выражение ее лица смягчилось.

Она покачала головой.

– Дело не в волосах. Я не могу этого объяснить. Я просто почувствовала, что сердце екнуло и словно остановилось… было больно.

Женщины обменялись взглядами.

– Сердце? Ты болела в последнее время? – спросила Делия.

Она возвращалась в нормальное состояние и могла мыслить более ясно.

– Нет. Что-то случилось…

– Твой ребенок… – начала Мадлен, в голосе которой послышался страх за нее. – Может, у тебя начинаются роды? Как называются эти предупреждающие судороги?

Иди вдруг в страхе замерла.

– Он…

Подруги снова обменялись встревоженными взглядами. Мадлен положила ножницы на пол, обе ждали.

– Иден? – прошептала она, выражение ее лица было напряженным.

– С ним все в порядке, – вдруг выдохнула она дрожащим голосом. – Он толкается. Это не роды. У меня не отошли воды. И схваток нет.

Делия прижала руку к груди, потому что у нее самой чуть не остановилось сердце от беспокойства.

– С ребенком все хорошо, – спокойно сказала Мадлен. – Твоя прическа отлично выглядит. У тебя готов прекрасный пирог, – продолжала она, и Иди рассмеялась и разрыдалась одновременно. – Все хорошо, – подытожила Мадлен. – Ты просто запаниковала, возможно, от потрясения, что мы отстригли твои локоны, но тебе так идет эта прическа, ты просто представить себе не можешь. – Она улыбнулась.

– Это правда, – подтвердила Делия.

– Только посмотри, как красиво! – сказала Мадлен, снова поднося Иди зеркало. – Смотри!

Иди обеспокоенно моргнула. Она не хотела верить своим предчувствиям, которые уверенно вели ее к Тому, а тот был в Лондоне… один.

– Мне очень нравится, Мадлен, – честно призналась она. – А всем остальным придется к этому привыкнуть.

– Ну, теперь у них нет выбора, не так ли? – заметила Делия, подметая волосы Иди с пола.

Иди неуверенно, но искренне рассмеялась.

– Поставь чайник, Делия. Я сделаю нам чаю.

Мадлен цыкнула на нее.

– Чай может сделать Делия. Я с тобой еще не закончила. Я хочу, чтобы сегодня вечером ты выглядела восхитительно для своего симпатичного мужа.

* * *

Люди поспешили к упавшему.

– Он выскочил прямо под колеса, – оправдывался таксист, его лицо было серым, а голос дрожал.

– Я все видел, – успокоил его кто-то. – Это не ваша вина.

В толпе было всего две женщины, и они обе казались безутешными, а одна вытирала глаза кружевными платком.

– О, Джеффри, он мертв.

– Ну, ну, дорогая. Мы не можем быть уверены, что…

– Пропустите, пожалуйста. Я врач, – раздался голос из-за спин собравшихся. Ярко-белая копна ровно подстриженных волос отличала его от остальной толпы зевак, собравшихся, чтобы взглянуть на покойника.

– О, сэр, да вы наполовину раздеты, – сказал Джеффри.

– Уж простите, я был у своего портного на примерке в «Пул и Ко», – возмутился он. – Я доктор Джон Кавендиш с Харли-стрит. А теперь, пожалуйста, дайте мне и этому человеку немного воздуха.

– Он мертв? – спросил кто-то.

– Именно это я и пытаюсь определить, – отрезал Кавендиш.

Портные начали выходить из салонов с сантиметрами на шее. Один появился с длинной линейкой, другой – с булавками во рту. Все они были в темно-серых или черных костюмах превосходного качества, что было очевидно даже несмотря на то, что они вышли в рубашках.

– Доктор Кавендиш, сэр? – сказал один из них. Его усики, которые, казалось, были нарисованы над верхней губой одним росчерком угля, дернулись от беспокойства, когда он увидел, что его клиент стоит на коленях на асфальте в своем еще не готовом выходном костюме.

Кавендиш приложил пальцы к шее жертвы, напряженно сосредоточившись. Наконец он кивнул.

– Он не умер. Он просто потерял сознание.

Вокруг послышались вздохи облегчения.

– Кто-нибудь видел, что случилось?

Несколько человек начали объяснять одновременно, и Кавендиш с огромным трудом пытался разобраться в этом потоке информации.

– В фонарный столб, говорите? – повторил он.

Мужчина кивнул.

– Чарльз Рейнсфорд, – добавил он. – Я работаю в городе. Я уже выходил из «Дживз и Хоукс», когда этот человек, очевидно, пьяный, шатаясь, появился из-за угла и налетел на меня. Я окликнул его, чтобы выразить свое возмущение. Таксист свернул, чтобы пропустить пьяного, но, к сожалению, задел его плечо, и тот развернулся, как уже было сказано, и ударился головой о столб. Я не заметил, подбородком или лбом он ударился, честно признаться.

– Спасибо, – сказал Кавендиш. – Но этот человек не пьян. От него не пахнет алкоголем.

По толпе пронесся ропот.

– Почему, черт возьми, он тогда бросался из стороны в сторону, как сумасшедший? – спросил Рейнсфорд.

– Ну, сейчас мы это узнаем, – сказал Кавендиш категоричным тоном. – Джордж, у вас в магазине есть нюхательная соль? Пожалуйста, принесите.

Моложавый мужчина в рубашке и жилете кивнул.

– Да, конечно, доктор. Одну минутку. – Он поспешил подняться по небольшой лестнице к двери одного из салонов.

Мужчина аристократической внешности с модными тонкими усиками протиснулся сквозь небольшую толпу. У него была военная выправка и коротко подстриженные темные волосы с проблесками серебра. Он открыл рот, чтобы заговорить, когда Джордж вернулся с маленькой темно-коричневой бутылочкой соли «Макензи».

– Вот, доктор Кавендиш, – нетерпеливо сказал он.

Кавендиш отвинтил крышку, сделал сосредоточенное лицо и понюхал открытую бутылку.

– Да. – Он закашлялся. – Свежая. – Он поднес открытый флакон прямо к носу лежащего человека.

– Давай, приятель. Вдыхай.

Все ждали.

– Извините, доктор, – напряженную тишину нарушил новый голос.

Кавендиш посмотрел на человека с посеребренными волосами и тонкими усиками.

– Я просто проходил мимо, сэр, я Персиваль Фитч. – Врач моргнул, а человек продолжал: – Э… из «Андерсон и Шеппард», – сказал он, указывая неопределенно себе через плечо. – Я знаю этого господина. – Он кивнул на лежащего, который в этот момент застонал, кашлянул и повернул голову в сторону от вонючего пузырька.

Собравшиеся облегченно вздохнули.

– Не торопитесь, – успокоил Кавендиш. – Вас сбила машина. Мы пытаемся вам помочь.

Глаза человека широко раскрылись, и на его лице сначала появилось потрясение, которое затем сменилось испугом. Потом лицо его выразило беспокойство, когда он огляделся вокруг.

– Что произошло, черт возьми? – прохрипел он.

Врач кратко повторил то, что ему было известно.

– Как вы себя чувствуете?

– Неловко, – сказал он, глядя вокруг, приподнимаясь на локтях. – Привет, Фитч. Помоги мне встать. Спасибо, дружище.

– Я думаю, вам лучше… – начал Кавендиш.

– Ерунда. Я достаточно пережил в окопах, чтобы переживать из-за легкого недоразумения на Севил-роу. Как глупо я, должно быть, сейчас выгляжу. Извините за беспокойство, дамы и господа. Все в порядке, я просто немного ударился, – заверил он, потирая плечо, а затем трогая себя за подбородок. – Пожалуйста, не стоит больше заострять на мне внимание.

– Как хотите. Я доктор Джон Кавендиш, – сказал он, приподнимаясь, чтобы встать, морщась от хруста колен и глядя, как мужчина начал отряхиваться, а зрители – приподнимать свои шляпы в знак прощания и расходиться, поскольку смотреть больше было не на что. – Сколько пальцев я показываю? – спросил Кавендиш.

– Четыре, – ответил мужчина скучающим голосом.

– На обеих руках, пожалуйста, – попросил Кавендиш.

– Семь, – последовал несколько более раздраженный ответ.

– Вы можете вспомнить свое имя? – спросил Кавендиш так, словно у него было еще двадцать вопросов в запасе.

Человек посмотрел на него, поправляя галстук.

– Да. Не думаю, что это слишком сложно, доктор Кавендиш. Я Александр Уинтер. – Он кивнул Фитчу. – Что это за одежда на мне, Фитч? Я никогда не ношу темно-синий.

– Нет, сэр. Но я не шил для вас этот костюм, мистер Уинтер.

– В самом деле?

Фитч слегка пожал плечами, словно извиняясь.

– Да, господин Уинтер, хотя издалека кажется, что он прекрасного качества, возможно, немного узковат, если позволите заметить.

Уинтер кивнул.

– Но вы же шьете все мои костюмы, Фитч. – Он нахмурился.

Фитч вежливо пожал плечами.

– Мы не видели вас несколько лет, сэр.

Мужчина уставился на него в недоумении, словно Фитч только что сказал, что в Англии больше не идет дождь.

– Война повлияла на наш бизнес, господин Уинтер, – вздохнул Фитч. – Многие из наших клиентов не вернулись. Я думал, что вы, возможно, стали одним из них. – Он моргнул и прочистил горло. – Простите меня.

– Нет-нет, не стоит. Э… какой сегодня день?

– 30 сентября, сэр.

– А, хорошо. Э… а год?

Оба посмотрели на него с удивлением.

Кавендиш заговорил первым.

– 1920-й. Разве вы этого не знаете?

Уинтер улыбнулся, но врач успел заметить изумление у него на лице.

– Чувствую себя немного не в себе, полагаю, что от удара, – признался Уинтер. – Возможно, будет лучше, если меня осмотрят.

– Пойдемте со мной, мистер Уинтер. Я собираюсь на Харли-стрит. Я хотел взять такси.

– У меня есть свой врач, сэр. Ллойд Рэтбоун обычно лечит нашу семью.

– Я знаю Ллойда, – кивнул Кавендиш. – Он сейчас путешествует по Европе, насколько мне известно. Позвольте мне успокоить себя, осмотрев вас лично у себя в приемной, иначе я не смогу отпустить вас с чистой совестью.

Уинтер глубоко вздохнул.

– Ладно, если это поможет вам спокойно спать по ночам.

– Поможет.

– Фитч, этот костюм теперь выглядит неопрятно, а еще я только что заметил небольшую дырку на колене.

– Я тоже заметил, – осторожно сказал Фитч.

– Не думаю, что у вас есть…

– Ну, сэр, по странному совпадению, у меня есть для вас костюм. Вы заказали его в 1915 году, когда были здесь в последний раз, и попросили, чтобы он был готов к вашему возвращению. Оно будет скорым, сказали вы тогда, – печально процитировал Фитч.

– Пять лет, – пробормотал Уинтер.

– Он подойдет вам, господин Уинтер, в этом нет ни малейших сомнений. Мне кажется, вы не набрали ни унции за время вашего отсутствия, разве что, наоборот, немного сбросили вес.

– Вам виднее, Фитч. Так у вас есть костюм? Как чудесно. – Уинтер явно был доволен.

– На вашем счету и до сих пор висит в своем портпледе. Я всегда надеялся, что вы заберете его, сэр, – сказал Фитч, а затем откашлялся, чтобы его голос не казался таким взволнованным. – Э, простите меня. Слишком многие не вернулись.

Александр Уинтер широко улыбнулся Фитчу, ничуть не кичась своим общественным положением, а затем повернулся к Кавендишу.

– Сделайте мне одолжение, Кавендиш. Позвольте мне сменить этот грязный и рваный костюм.

– Разумеется. Я поймаю такси, и мы с вами доедем на Олдберлингтон-стрит.

Уинтер кивнул в знак благодарности и последовал за Фитчем в святилище одежды под названием «Андерсон и Шеппард», которое в прошлом веке несомненно служило жилищем каким-нибудь аристократам, затем там, скорее всего, была приемная врача, пока на улицу не проникло портновское сообщество. Хирурги были вытеснены портными на Харли-стрит, и теперь вся улица принадлежала элитным портным, которые одевали джентльменов и аристократов.

Пока они шли к салону, Уинтер оценил огромное число ателье и салонов, скопившихся на этом лондонском пятачке, и каждое со своей специализацией. Некоторые начинали со шляп и головных уборов, как Томас Хоукс, который затем объединился с Дживзом в доме номер один по Севил-роу. Другие начинали как поставщики одежды для охоты или церемониальных костюмов для королевской семьи и других высокопоставленных лиц.

По большей части они располагались в трехэтажных домах с мансардой и подвалом. Салон мистера Финча занимал все три этажа. Уинтер знал, что швеи работают в мансарде, где при дневном свете удобно пришивать пуговицы и делать другую работу, для которой требуются проворные женские ручки. А в подвале, как правило, размещается команда закройщиков и лекальщиков, поскольку солнечный свет, проникающий в крошечный дворик на нижнем уровне, через высокие окна падает прямо на стол для раскройки тканей.

Уинтер узнал знакомый кирпич сливового цвета и, придерживаясь за металлические перила, чтобы не упасть, поднялся по лестнице в салон. На самом деле ему не хотелось признаваться, что в голове все еще стоял туман, описать свое состояние по-другому не получалось.

Стены с деревянной обшивкой и мраморный камин встретили его внутри.

– Ну, наконец-то, – сказал Фитч. – Элтон?

Появился молодой человек.

– Господин Уинтер, сэр! – Его глаза округлились от удивления. – Какая радость снова видеть вас в нашем салоне!

Посетитель стоял спиной к потухшему камину.

– Чертовски приятно снова заглянуть сюда, Элтон. Ты тоже вернулся домой. Как дела?

– О, как видите, цел и невредим, сэр, благодарю вас.

– Куда тебя отправили?

– В Италию, сэр. Но как же хорошо снова оказаться дома. Я женился на своей возлюбленной, Салли. У нас вот-вот родится первенец. Вы тоже, должно быть, рады попасть домой.

– Молодец, – сказал Уинтер, стараясь не показать, что он понятия не имеет, каково это – быть дома.

– Господин Элтон, принесите, пожалуйста, костюм господина Уинтера и попросите Ярдли, чтобы налил нам попить чего-нибудь теплого. Чаю, сэр?

Он немного поразмыслил.

– Пожалуй, не стоит, – сказал наконец Уинтер, потянувшись к кармашку для часов, которого у него не было. – Странно, – пробормотал он. – Хм, меня ждет доктор Кавендиш.

– О да, конечно, – ответил Фитч. – Господин Уинтер, пройдемте со мной, вы можете переодеться в задней комнате.

Через несколько минут Фитч переодел его в темно-серый костюм безупречного покроя. Уинтер знал, что у него длинный торс, но Фитч тоже об этом знал, и это было видно по идеальному отражению, которое он увидел в зеркале, пока Фитч проходился щеткой по плечам своего клиента.

– Отлично, сэр. Я просто в восторге. Вы оказались провидцем, еще в 1915 году знали, что этот стиль, хотя и смелый, войдет в моду. Ваш уважаемый отец пришел с вами в тот день. Помните, сэр?

– Отец? Ах да, конечно, – сказал Уинтер, и довоенные воспоминания начали снова наполнять его разум. Он глубоко вздохнул, чтобы немного сконцентрироваться. Ему вдруг отчаянно захотелось увидеть отца, Томаса Финеаса Уинтера.

– Ваш отец пришел заказать новый костюм для утренних приемов, и не знаю, помните ли вы, в какой ужас он пришел от вашего выбора.

Фитч усмехнулся, и Уинтер тоже.

– Во всяком случае, сэр, ваш следующий костюм мы сделаем с отворотами на брюках, широкими лацканами, и полагаю, что пиджак будет двубортным.

– Серьезно?

– Вы всегда старались держаться на гребне моды.

– Как скажете. Фитч. Спасибо за рубашку и галстук.

– Не стоит благодарности, господин Уинтер. Мы с вами выбрали все, еще до того, как вы… перестали к нам заходить. И вы выглядите просто великолепно, если позволите заметить. Плюс цвет вам очень к лицу, сэр.

Уинтер улыбнулся.

– Ну, мне пора бежать, старина. Еще раз спасибо. Э, оплата?

– Все уже оплачено, сэр.

– Отлично. Доктор Кавендиш вряд ли привык ждать.

– Хм, а что делать со старым костюмом, сэр?

– Он мне не нужен.

– Я починю его и отдам в работный дом, если не возражаете. Сейчас много нуждающихся.

– Разумеется, – сказал Уинтер, стараясь скрыть смущение, что сам об этом не подумал. Знай Фитч правду, он понимал бы, что его клиент был вообще едва способен думать. Мир казался ему ужасно странным местом, и его хватало только на то, чтобы следить за разговором. Уже 1920 год! Что же произошло после 1917-го, когда он стоял в окопе, пытаясь укрепить дух деморализованных людей?

– Я вас провожу, господин Уинтер. Прошу, возвращайтесь в самое ближайшее время. Уверен, вам понадобится новая осенняя одежда, возможно, даже новое зимнее пальто.

– О, несомненно. – Уинтер махнул Кавендишу, который ждал его в такси.

– Надеюсь, что это не тот таксист, который сбил вас, сэр, – заметил Фитч, сделав попытку пошутить на прощание.

– Да уж. – Он пожал руку портного. – До скорой встречи, Фитч.

– Надеюсь на это, сэр. Спасибо.

Он забрался в машину.

– Спасибо, Кавендиш.

– Не за что. В противном случае меня измучила бы совесть. Харли-стрит, пожалуйста, – сказал он и постучал тростью по окну между ними и водителем. – Надеюсь, это не тот же парень, который вас сбил, – пробормотал он.

* * *

Позже, у себя в кабинете, доктор нахмурился.

– Итак, вердикт? – спросил Уинтер.

– Пока все выглядит нормально. Вы в неплохой физической форме, хотя я заметил, что вы прихрамываете?

– Осколочное ранение, – устало предположил Уинтер.

– Где вы были?

– Ипр. – Он невесело усмехнулся. – Генералы любят делить войну на битвы. А для нас в окопах это была одна бесконечная война. Но если быть бюрократически точным, я получил эту рану в так называемой третьей битве. – Последнее было догадкой, причем достаточно очевидной, хотя ему хотелось бы вспомнить больше, чем то, что это было в конце 1917 года, когда они находились под постоянным обстрелом, целью которого было захватить город Пашендаль, и окопы были вырыты в глинистой почве, которая превратила их жизнь в бесконечный оползень.

Врач потянулся за стетоскопом и быстрым движением накинул его на шею.

– Продолжайте, – попросил он, начав доставать какое-то оборудование из продолговатой блестящей жестяной коробки.

Уинтер нахмурился, пытаясь вспомнить.

– Мы бежали строем по нейтральной территории, рядом разорвался снаряд, и меня отбросило в канаву. – Он прищурился, словно пытаясь получше разглядеть это в своем сознании. – Она была очень глубокой, усеянной трупами и умирающими. Ужасные крики боли, большинство звало своих матерей, они были так молоды.

Врач кивнул, настраивая свой хитрый прибор для измерения артериального давления.

– Осколки и пули свистели над головой, и земля сотрясалась от постоянного артобстрела. Я не думал, что вообще проживу больше, чем несколько минут, и решил по крайней мере попытаться выбраться из канавы и сделать еще несколько выстрелов вместе с храбрецами наверху.

Доктор приложил палец к губам, вставляя стетоскоп в уши. Уинтер слушал, как манжета посвистывает, надуваясь, а затем почувствовал, что его рука немного онемела. Кавендиш продолжал слушать и, казалось, был доволен тем, что услышал, начав снимать манжету.

– Пожалуйста, продолжайте.

Уинтер пожал плечами.

– Больше рассказывать нечего. Я… Ну, мне кажется, был еще один жуткий взрыв, еще один прямой удар по окопу. Честно признаться, я и сам не знаю, как выбрался оттуда, и не могу рассказать об этом, но предполагаю, что некоторое время был без сознания, так как не могу вспомнить ничего больше о том дне.

– Действительно, вам повезло, друг мой, – согласился доктор, вздыхая. – Повышенное давление, но этого и следовало ожидать. В общем, вы, кажется, в приличной форме. Завтра у вас будет синяк, – сказал он, указывая под подбородок своего пациента, – и подозреваю, что он будет болеть некоторое время.

– Ай! – пожаловался Уинтер.

– Хм-и, прошу прощения. – Он нахмурился. – И ваше плечо явно пострадало, хотя ни перелома, ни вывиха нет. Время само залечит. – Кавендиш вздохнул. – Итак, Уинтер, я в курсе всего, из-за чего вы потеряли сознание на Севил-роу, но я и понятия не имею, что произошло непосредственно до этого. Не хотите меня просветить?

Уинтер уставился на него не мигая.

– Боюсь, не могу.

На лице врача появилось недоумение.

– Почему, не можете вспомнить?

Он пожал плечами.

– И сам не понимаю.

Кавендиш прищурился.

– Что происходит, Уинтер? Скажите мне. Я помогу.

– В том-то все и дело. Я не могу вспомнить ничего, чтобы рассказать.

– Не понимаю.

– Я больше ничего не помню… кроме могилы. После этого… ничего до этого момента.

Врач посмотрел на него поверх очков.

– Вы хотите сказать, что не можете вспомнить, как вернулись домой?

Уинтер кивнул.

– Последнее, что я помню, это как старину Четырехпалого Джонни разорвало в клочья, а всего за несколько минут до этого он сделал мне кружку чая…

– Боже мой! Полная потеря памяти?

Он кивнул.

– Возможно. Амнезия часто встречается?

– Нет ничего постыдного в том, чтобы называть вещи своими именами, Уинтер. С нашими мужественными воинами контузия случается гораздо чаще, чем всем кажется.

Уинтер пожал плечами.

– Честно говоря, я удивлен, что оказался здесь. Это как если бы я потерял часть своей жизни. Мое последнее ясное воспоминание – окоп во время боя. После этого – ничего.

– Как интригующе, – сказал Кавендиш, несмотря на всю свою озабоченность. – Таким образом, вы понятия не имеете, как оказались в Лондоне или на Севил-роу?

Он кивнул.

– Представления не имею, как я снова оказался в Англии, Кавендиш! Почему я в Лондоне? Почему бродил тут, шатаясь, если вы говорите, что я не был пьян? Моя семья дома в Сассексе, но я не помню, что был там.

– Вы не можете вспомнить свою семью… Я имею в виду, вы их видели?

– Нет. И, честно признаться, только когда портной упомянул моего отца, я понял, что последний раз мы виделись, когда прощались, обнявшись, на лестнице в Ларксфелле.

– О, конечно, усадьба Ларксфелл, – заметил Кавендиш, нахмурившись. – Полагаю, мой кузен должен знать вашу семью. Ричард Босуорт.

Уинтер улыбнулся.

– Дики Босуорт? Они с моим отцом старые друзья.

– Итак, какова дата вашего последнего воспоминания?

– Я помню 12 октября 1917 года. Мы были зажаты между анзаками – новозеландцы были слева от нас, австралийцы – справа, перед нами стояла задача атаковать Пашендальский хребет и захватить саму деревню. Вокруг нас со всех сторон стояли растяжки колючей проволоки тридцать футов высотой. За ними были немецкие пулеметы, а глубже в долине были сосредоточены основные силы немцев на ужасных болотах, за которые обе стороны готовы были пожертвовать не одним поколением молодых ребят. На самом деле анзаки уже освободили большинство наших солдат на линии фронта. Нам отчаянно нужна была передышка. Мои ребята едва стояли на ногах, боевой дух совсем упал, потери были огромны, еда была просто ужасной, а погода такой адской, что дома мы такого не видели даже в самых страшных кошмарах.

Кавендиш видел, что взгляд Уинтера затуманился, словно он откуда-то издалека наблюдает события, о которых рассказывает, где-то вдалеке, и его голос стал задумчивым.

– Накануне вечером ветер усилился. Бури бушевали по всей Фландрии, казалось, ураганы решили нас добить. Войска были истощены, и это новое испытание погодой было последней каплей. Наши ребята еле плелись по дощатым настилам, которые мы построили, чтобы передвигаться по болотистой почве быстрее. Без них можно было утонуть по колено. – Он покачал головой. – Я уверял своих ребят, что приказ атаковать придет, только когда улучшится погода. Опыт должен был научить нас раз и навсегда, что бесполезно бросать людей в атаку при неблагоприятных условиях. Люди теряются, тонут, устают вдвое быстрее, теряют ориентацию из-за плохой видимости… застревают на неудачных позициях без какой бы то ни было пользы… гибнут целыми отрядами, – взволнованно вспоминал Уинтер.

Затем его голос стал глухим.

– Конечно, это была теория, а на практике наши генералы двинули войска вперед, несмотря на весь опыт, полученный ценой множества смертей… бессмысленных смертей талантливых, смелых молодых ребят. После долгих лет безуспешных попыток было решено взять деревню. – Он издал сдавленный смешок. – Думаю, они, скорее всего, надеялись, что в бурю враг потеряет бдительность, и по какой-то своей, не имеющей никакого отношения к реальности логике действительно считали, что немцев можно застать врасплох.

Уинтер моргнул, выныривая из своих воспоминаний. Он помотал головой, словно не хотел рассказывать дальше. Кавендиш смотрел на него молча, завороженный его рассказом.

– Мы рыли окопы, но рыть воду – абсурдное занятие. Люди продрогли до костей, и у них уже просто не было никаких шансов. Командование хотело, чтобы пошли в атаку в кромешной тьме, еще до рассвета, пока они там, вероятно, пили коньяк и корпели над картами, точно школьники, зажав в руках своих оловянных солдатиков! – В его голосе послышалось отвращение. – Немцы занимали высоту. Все это было настолько бессмысленно! Мы даже не знали, что к ним подошли подкрепления. Я и мои люди выполнили свой долг, и большинство из них отдали за это жизнь. Мне снова повезло. Я был одним из первых, слышал стрекот пулеметного огня, бежал гораздо дольше, чем надеялся продержаться, а затем раздался ужасный взрыв. – Он потер лицо, словно пытаясь стереть эти воспоминания. – И дальше я уже рассказывал вам, как был похоронен заживо. Не спрашивайте, как меня нашли. Я снова потерял сознание, так что не был в состоянии как-то привлечь к себе внимание. Понятия не имею, сколько я пролежал в грязи, медленно задыхаясь. Я правда не помню временных отрезков – мне кажется, все произошло за несколько мгновений. После взрыва я не помню ничего. Нет, на самом деле это не так. У меня осталось какое-то смутное воспоминание о хирурге, лекарствах и лихорадке. И мне кажется, что я помню, как, лежа где-то в беспамятстве, услышал о резне.

Кавендиш кивнул.

– Один из самых мрачных дней для нас. Я внимательно следил за новостями с фронта. Два моих близких друга участвовали в битве при Пашендале.

– Они выжили?

Кавендиш убрал свои приборы.

– Можете опустить рукав и одеться, – сказал он. – Вернулся только Клифтон. Я работал в одном из полевых госпиталей Западного фронта. Я видел много страданий и в полной мере могу понять, что вы описываете, но эта битва, по словам Дональда, была одной из самых ужасных. Почти полмиллиона погибших. Австралийцы и новозеландцы пострадали больше всех. Австралийцы потеряли почти двадцать шесть тысяч молодых ребят всего за один месяц, хотя Дон говорил, что анзаки были невероятно мужественны, как и канадцы.

Оба замолчали, погрузившись в мрачные мысли.

– Ничего не приходит на ум?

Уинтер честно покачал головой.

– Ну, думаю, нужно воссоединить вас с семьей. Я не вижу никаких непосредственных медицинских осложнений после сегодняшних событий, но вам нужно спокойствие и отдых. Сотрясение мозга – странная вещь: вы можете чувствовать себя хорошо, но потом может стать плохо на несколько дней, также возможна слабость.

Раздался тихий стук в дверь, и вошла помощница Кавендиша.

– Да, мисс Эплярд?

– Прошу прощения, доктор Кавендиш, но мистер Персиваль Фитч из «Андерсон и Шеппард» прислал записку и этот маленький конверт. Один из его помощников только что принес.

Уинтер насторожился.

– Это для меня?

– Возможно, – сказала женщина. И протянула небольшой пакет Кавендишу.

Он надел очки и прочитал записку вслух.

– «Я полагал, что мистер Уинтер забрал свой бумажник и другие личные вещи, но взял на себя смелость проверить карманы костюма, который он у нас оставил. Во внутреннем кармане я обнаружил это и возвращаю находку вам. Я надеюсь, мы успели его застать. С уважением, Персиваль Фитч». – Кавендиш снова снял очки и вручил Уинтеру маленький конверт.

С обескураженным видом Уинтер сломал печать и посмотрел внутрь. Нахмурившись, вытащил маленький красный платок. Моргнул и развернул его – в середине было отверстие в форме сердца.

Мисс Эплярд подавила улыбку.

– Прошу прощения, – сказала она и тихо вышла.

– Боже мой. Вам это ни о чем не говорит?

Уинтер пожал плечами.

– Нет. Зачем бы мне носить это с собой?

– Ну, в таком случае у вас явно была конкретная причина.

– У меня никогда в жизни не было красных платков.

– Ну, вы явно имели его при себе, и тут вырезано сердце.

Уинтер мрачно посмотрел на него.

– Слишком сентиментально для вас? – пошутил Кавендиш. Доктор взял платок и стал рассматривать. – Сделано аккуратно. Край обработан, чтобы ткань не осыпалась. Довольно изящная работа.

Уинтер кивнул и надел пиджак.

– Все равно не вижу никакого смысла. – Он пошарил у себя в карманах. – Господи! У меня нет денег… У меня и правда нет ни гроша, чтобы расплатиться с вами. – Вид у него был подавленный. – Блуждать без денег, без документов и с красным платком с дыркой в форме сердца? Я, должно быть, сошел с ума. – Он издал звук, в котором слышалось отвращение, смешанное с отчаянием. – С каждой минутой эта история становится все более странной.

Кавендиш махнул рукой.

– Я обо всем позабочусь. Вы можете расплатиться в любое время. – Он нажал кнопку на столе. – Мисс Эплярд?

Та появилась снова.

– Да, доктор?

– Вызовите, пожалуйста, такси за мой счет, чтобы доставить господина Уинтера по его адресу в Сассексе.

– Сейчас, доктор.

– Готовы вернуться домой, господин Уинтер? – спросил Кавендиш, понимая, что пациенту, возможно, нужно время, чтобы все обдумать.

– Мне больше некуда податься, – признался Уинтер. – Очень признателен за вашу щедрость, доктор.

Кавендиш кивнул помощнице, и она закрыла дверь.

– Приходите ко мне при надобности. Пока ваш врач в отъезде, буду рад помочь в любое время, особенно если вспомните, что произошло. Я думаю, вам пошло бы на пользу докопаться до сути того, что произошло до вашего приезда на Севил-роу. Хотя бы затем, чтобы получить некоторое представление о том, где вы провели последние пару лет… откуда у вас этот платок и почему на вас был хорошо сшитый костюм, который вы не узнали, и так далее.

Уинтер провел рукой по темным волосам, приглаживая выбившуюся прядь.

– Было бы очень интересно узнать, где я находился последние несколько лет, Кавендиш. Но не сейчас. Мне нужно разобраться с тем, где я сейчас и что меня ждет дальше.

– Всему свое время. Полностью согласен с вами. Вы должны дать себе время, Уинтер.

Он пожал доктору руку.

– Вы были очень добры.

Доктор отмахнулся от него.

– Ерунда. Это моя работа. И вы – интересный случай. Я… э, я надеюсь, что воссоединение пройдет как можно более гладко. Вот, Уинтер, возьмите мою визитную карточку. Свяжитесь со мной.