Дуглас Уинтер подошел к богато украшенной креденце и посмотрел, что было на завтрак, который подавался под наблюдением дворецкого, стоявшего рядом и приветствовавшего каждого члена семьи Уинтер, спускавшегося вниз. Он не удивился, увидев, что Дуглас появился первым со своей женой, светской львицей, которая вошла в их семью четыре года назад и, похоже, наслаждалась каждым визитом в Лаксфелл больше, чем предыдущим. Возможно, потому, что с каждым своим приездом Ферн Уинтер, урожденная Даффилд, чувствовала себя на дюйм ближе к тому, чтобы стать хозяйкой поместья Лаксфелл. «Какой неприятный сюрприз ждет ее сегодня утром», – злорадно подумал дворецкий.

На глазах у Брэмсона Дуглас и Ферн Уинтер рассматривали еду, как обычно, жадными глазами. Его поражало, что, если поставить Алекса и Дуги Уинтеров рядом, мало кто поверит, что они родственники, не говоря уже о том, что братья. Они были настолько непохожи, что казалось, происходили из разных семей. У Дугласа были редеющие мышино-каштанового цвета волосы и высокий блестящий лоб, яркие, но маленькие голубые глаза, необычно широкий нос, а над тонкими губами – тонкие усики неопределенного цвета, которые не помогали скрыть впалый подбородок. Кроме того, было очевидно, что Дуги Уинтер раньше времени начал полнеть и выглядел сейчас как дородный джентльмен средних лет. Он непонятно зачем понюхал сваренное вкрутую яйцо и уронил его в яичную рюмку, стоящую у него на тарелке.

Брэмсон улыбнулся, думая о сегодняшнем завтраке, который был намеренно простым по меркам Уинтеров: ни яичницы с маслом и луком, ни яиц бенедикт с копченым лососем. Сегодня повариха миссис Дир приготовила овсянку со сливками, вареные яйца или яйца пашот с тостами и тушеным шпинатом. Бекон, лук, грибы и помидоры отсутствовали, и Дуглас поднимал разные крышки, явно в надежде найти что-то получше.

– Сегодня выбор небогат, дорогой, – сказала его жена, скривив губы, накрашенные кроваво-красной помадой, и насмешливо посмотрела на него тусклыми карими глазами, такого же оттенка, как ее волосы, аккуратно убранные в свободный пучок. Одежда Ферн была ничем не примечательных цветов, но ее оливково-бежевый наряд был прекрасно сшит из дорогих легких тканей. На ней были удобные шоколадно-коричневые броги из мягкой замши. От нее пахло деньгами, но выглядела она уныло. Она напоминала Брэмсону самку дрозда, которая делает все, чтобы угодить семье, но которую так легко не заметить среди ярких павлинов, с которыми ей теперь приходилось жить.

– Хм. Отсутствие сосисок не вернет моего отца и не заставит нас чувствовать себя лучше, – пробормотал он.

– Только хуже, если уж на то пошло, дорогой, верно? – добавила леди-дрозд. Ее муж взял несколько тостов и две ложки сливочного масла и пошел к главному столу. Ферн послушно последовала за ним.

– Доброе утро, Брэмсон, – раздался новый голос. Это была Шарлотта, лицо которой покраснело. – Спасибо за прекрасную постель, которую ты для меня приготовил. Я не осознаю, как сильно скучаю по этому огромному дому, пока не вернусь и не посплю в своей постели. Ой, вкуснятина, яйца пашот. Как здорово.

– Кофе, мисс Шарлотта?

– Да, пожалуйста, – сказала она. – А где Руперт?

– Он здесь, – сказал Руперт, подошедший с сияющей улыбкой. – Я знаю, что сегодня мы все должны быть мрачными, но я уверен, что наш отец огорчится, увидев свою семью в таком плохом настроении. Давайте не будем сентиментальными, а?

– Всем доброе утро.

– Привет, Пенни. Ах, почему у меня так не получается? – протянула Шарли.

– Что? – спросила Пенни, смущенно оглядывая свою одежду.

– Ну, еще полдевятого нет, а ты выглядишь так естественно, великолепно и свежо с прекрасными волосами и идеальным нарядом для этого случая.

– Идеальная Пенни, вот как мы теперь тебя будем называть, – сказал Руперт, отпуская кузине воздушный поцелуй.

Брэмсон улыбнулся Пенни. Как и его хозяева, он любил кузину Уинтеров, которая была их дальней родственницей, и все звали ее кузиной, потому что никто не мог по-настоящему высчитать родство.

– Кофе, мисс Обри-Финч?

– Спасибо, но я в последнее время не завтракаю, – сказала она, улыбнувшись ему.

– Следишь за своим весом, Пенни? – пошутил Руперт, усаживаясь.

– Ты шутишь, Руперт? У нее прекрасная фигура. Я ей завидую, – вздохнула Шарлотта, глядя на свою полную еды тарелку. – Посмотри на меня. Ем за двоих.

Дуглас в ужасе поднял глаза от своей тарелки.

– Я шучу, Дуги.

– А где же твой прекрасный молодой человек, Шарлотта? – поинтересовалась Ферн.

Пока Шарлотта объясняла, где Джулиан и почему у нее еще нет кольца на пальце, Брэмсон глянул на свои карманные часы. Господин Алекс должен спуститься с минуты на минуту. Он поговорил с будущим главой семьи рано утром, и они решили, что лучше будет дождаться матери, которая любит завтракать ровно в 8.45. Оставалась еще минута.

Он улыбнулся про себя, услышав приближающиеся шаги. Но не смог сдержаться и повернулся, чтобы увидеть господина Лекса под руку с сияющей Сесили Уинтер на верхнем пролете лестницы, готовых спуститься.

Брэмсон почувствовал, что его сердце поет от счастья. Скоро все опять будет как раньше, когда господин Лекс возьмет бразды правления в свои руки. Он еще раз бросил взгляд на Дугласа, смакуя эффект неожиданности, который вот-вот произойдет. Он хорошо относился к господину Дугласу, но вся прислуга обожала Алекса Уинтера… так было всегда. «Бедный Дуги», – подумал Брэмсон.

Ферн снова вернула утреннюю беседу к своей любимой теме – самой себе.

– Ну, мы с Дугласом ждем не дождемся, когда у нас появятся дети. Я хочу много детей. Конечно, мы будем всегда рады вам в Ларксфелле, и неважно, сколько у нас будет детей. Вашей матери мы тоже всегда…

– Всегда что, Ферн, дорогая? – перебила ее Сесили, подходя к столу. – Посмотрите, что принес почтальон, – просияла она, даже не дожидаясь ответа Ферн.

Брэмсон затаил дыхание, глядя на пять пар глаз, округлившихся от изумления. Казалось, что даже воздух вокруг стола затвердел. Ферн попалась в ловушку, которую случайно подставила ей свекровь.

– Доброе утро, Сесили. Новый гость?

Сесили усмехнулась.

– Закройте рты, мои милые, и поздоровайтесь со своим старшим братом.

Хотя Алекс всегда был самым высоким из братьев, Брэмсону казалось, что он выглядит еще внушительнее, чем ему помнилось. Его улыбка принесла в комнату яркость, которой так не хватало в последние годы.

– Всем привет. Извините за театральность. Я прибыл только вчера, очень поздно вечером, – сказал Алекс обезоруживающим тоном.

Все стулья разом отодвинулись, и Уинтеры повскакали из-за стола. Ферн казалась самой обескураженной, а лицо Пенелопы, обычно смуглое, побледнело.

Шарлотта бросилась в объятия Алекса. Она уже плакала от счастья.

– О, ну что ты, Шарли. Успокойся, я жив и здоров, все хорошо, – проговорил Алекс, глядя на нее. – Ах, какая же ты стала! Да ты просто красавица.

– Не могу поверить, что ты здесь, ты жив!

– Лекс… – с радостным недоверием сказал Руперт голосом, лишенным обычного веселья. – Где ты, черт возьми, был?

– Долгая история, старина, – сказал Алекс, притянув младшего брата к груди. – Но я скучал по тебе. Нам нужно о многом поговорить. – Он повернулся к Дугласу. – Дуги, как дела? – спросил Алекс, подходя к Дугласу, и, взяв его за руку, притянул к себе, чтобы обнять. – Как здорово тебя видеть. – Он отступил на шаг и протянул руку растерянной женщине, стоящей рядом с братом. – А вы, должно быть, Ферн. Мои поздравления. Вы очень красивая пара.

Дуглас побледнел.

– Откуда ты, черт возьми, взялся, Лекс?

Все тихо зашептали что-то умиротворяющее, а Брэмсон заметил, как Сесили Уинтер подмигнула ему.

– У меня хороший аппетит сегодня утром, Брэмсон, – прошептала она.

– Рад это слышать, леди Уинтер.

– Алекс, – позвала его мать. – Кузина Пенни тоже здесь.

Алекс обернулся, и хотя Брэмсон всегда знал, что барышня неравнодушна к старшему сыну Уинтеров, ему и в голову не приходило, что по мере того, как она росла, росли и ее чувства. И вот теперь он увидел, как жадно она смотрит на Александра Уинтера, словно человек, который долгое время провел под жарким летним солнцем, залпом пьет прохладную воду.

– Пенни! – воскликнул он, казалось, не обращая внимания на ее муки, и схватил ее и радостно закружил. – Боже мой, кузина Пенни. Ты уже совсем взрослая и выглядишь потрясающе!

Он поставил ее на пол, и она застенчиво одернула одежду.

– Сейчас я предпочитаю, чтобы меня называли Пенелопой.

– В самом деле?

Она пожала плечами.

– По правде говоря, Пен тоже годится.

– Ну, ладно… Ты безусловно радуешь глаз, кузина. – Он снова посмотрел на остальных, все еще потрясенных членов семьи. – Еще раз простите, что вернулся вот так, без предупреждения, но я все объясню за завтраком. Я умираю от голода, Брэмсон. Положи мне чего-нибудь, будь другом.

Дворецкий улыбнулся.

– С радостью, лорд Уинтер, – сказал он, не удержавшись и бросив взгляд на Дугласа, который достаточно хорошо скрывал свое разочарование при сложившихся обстоятельствах.

– Ну-ну. Не надо этого, Брэмсон. Для тебя я господин Алекс, и так оно и останется.

– Так… – растерянно проговорила Ферн, с тревогой глядя на мужа. – Так… Вы вернулись, и это означает, что вы теперь…

– Да, Ферн, дорогая, – подтвердила Сесили. – Наш дорогой Алекс вернулся, линия наследования восстановлена, но самое главное, все мои дети теперь дома. Томас может покоиться с миром, его семья теперь снова в полном сборе.

Когда Брэмсон поставил перед Сесили тарелку с едой, она широко улыбнулась ему в знак благодарности.

– Теперь, когда вы можете уделить мне минутку внимания, хочу вам сообщить, что я уже поговорила с Джеральдом и предупредила его об очевидных изменениях, связанных с возвращением Лекса. – Рот Ферн все еще был приоткрыт, ее еда остывала на тарелке. – Ваш отец проявил разумную предосторожность, включив в свое завещание оговорку благодаря нашей кузине Пенни, которая убедила Томаса не терять надежду, что его старший наследник может в один прекрасный день вернуться домой, что и случилось вчера вечером, – сказала она, ласково кладя руку на плечо Алекса. – В любом случае, Дуглас, мой дорогой, давай спокойно поговорим после завтрака. Нам с тобой нужно обсудить некоторые вопросы. Этого хотел твой отец. – Она коротко и печально улыбнулась среднему сыну. – А сейчас пусть Лекс расскажет свою историю.

Когда господин Алекс начал рассказывать то, что помнил, о событиях, которые произошли после того, как он покинул Ларксфелл, Брэмсон заметил, что двое из сидевших за столом были не в состоянии слушать его историю. Господин Дуглас казался таким же контуженым, как солдаты в окопах на Ипре, которых описывал его брат, а мисс Обри-Финч как зачарованная смотрела на кузена, словно он был видением, посланным небесами.

* * *

Иди резко проснулась, открыла глаза и не поняла, где находится. Она слышала резкие звуки: звяканье металла о металл, стук каблуков по холодному полу и отдаленные голоса. Она лежала на жесткой кровати, чувствуя скрип резины где-то под собой, и, сосредоточившись, вспомнила, что потеряла сознание дома.

Она попыталась восстановить события, но смогла вспомнить только размытые контуры медсестер, везущих ее и слишком громко разговаривающих, как ей казалось, из вакуума, в который она провалилась. Она просыпалась и снова погружалась в глубокий сон, иногда наполненный болью, иногда – онемением. Она не могла вспомнить больше ничего, и в первую очередь даже почему упала в обморок.

Иди моргнула, повернула голову и увидела Мадлен.

– Привет, дорогая, – прошептала она.

Иди слабо улыбнулась.

– Я в больнице?

Подруга кивнула.

– Как ты себя чувствуешь?

– Слабой, – призналась она.

Вошла медсестра, чопорная, но дружелюбная.

– Здравствуй, милая. Что-нибудь болит?

– Вроде нет, – призналась она. – Как ребенок?

Женщины у ее постели переглянулись.

– Я вас оставлю, – сказала медсестра. – Позовите, если что-нибудь понадобится. Она, вероятно, захочет пить.

– Где мой ребенок? – требовательно повторила Иди, в ее голосе послышалось беспокойство.

– Твой сын слаб, но держится мужественно. Он пережил сегодняшнюю ночь. Это хороший знак. Медсестры говорят, что у него хорошие шансы. Не волнуйся. Вот, выпей это, – сказала Мадлен и помогла Иди приподняться на кровати, чтобы выпить воды, затем ее подруга опустилась на подушку, испытывая облегчение от этой новости.

– Мне больно, но я хочу его видеть. – Подруга кивнула, а потом глубоко вздохнула, как будто тоже испытывала боль. – Мадлен?

– Иден… послушай.

И тут Иди вспомнила.

– Том!

Подруга покачала головой.

– О нем пока никаких новостей.

Иди почувствовала, что боль усиливается.

– Иден… – Мадлен колебалась и выглядела такой бледной и растерянной, что Иди нахмурилась и поняла, что исчезновение Тома было явно не единственной плохой новостью.

– Просто скажи, – потребовала она. У Иден было такое чувство, будто она сторонний наблюдатель, а не участник событий, когда Мадлен взяла ее за руку.

– Выслушай меня. Я должна сказать тебе одну вещь, которая причинит тебе боль. Но я рядом и не оставлю тебя.

Иди с трудом сглотнула.

* * *

Завещание Томаса Уинтера было зачитано собравшимся, и с учетом примечания оно оказалось именно таким, как и ожидалось, так как четверо его детей были достаточно взрослыми, чтобы разбираться в вопросах наследства. Все они были хорошо обеспечены на будущее. Однако для Дугласа и особенно для его жены все обернулось не так, как они ожидали.

Это было очевидно для всех, и Алекс особенно сочувствовал ему. Пока Ферн рыдала в своей комнате и пыталась поспешно упаковать вещи, Алекс обнаружил своего брата в сливовом саду – выглядел тот чрезвычайно мрачно.

Дуглас ощетинился, когда Алекс тихо подошел к нему.

– Пришел позлорадствовать?

– Уверен, на самом деле ты так не думаешь. Ты слишком хорошо меня знаешь, Дуги.

Дуги вздохнул.

– Это и есть самое невыносимое, старик. Все, включая меня, считают, что тебя невозможно не любить. Вы с Рупертом всегда были такими и всегда будете. – Он отбросил незрелую сливу, которую теребил в руке. – Еще месяц… конец августа… и это место будет ломиться от фруктов, готовых стать вареньем или компотом, – сказал он задумчиво, глядя на густой фруктовый сад, нагруженный богатствами для кухни Уинтеров.

– Тебе всегда нравилось здесь.

Брат кивнул.

– У меня болел живот, оттого что я постоянно ел сливы. – Его голос звучал меланхолично, и Алекс понял, что, хотя средний брат был против него во многих отношениях, он никогда не забывал, как близки они были в детстве. Еще подростком Дуги обнаружил, что завидует удаче Алекса, и часто говорил, что предпочел бы родиться последним, чем средним. Алекс услышал в грустном голосе брата тоску по простоте детства.

– Знаешь, Дуги, я этого не планировал. Мне бы никогда не пришло в голову причинить тебе боль.

Он кивнул.

– Я знаю. Я просто не могу прийти в себя, вот и все. Мы все смирились с тем, что ты умер, и я горевал о тебе, можешь не сомневаться. Но я уже свыкся с мыслью, что стану главой империи Уинтер и… – Он грустно усмехнулся. – Ферн разработала подробные планы по ремонту Ларксфелла.

Алекс озадаченно посмотрел на него.

– Не вини меня, – продолжал Дуги. – Я бы хотел оставить все как есть. Я так же сентиментален, как и любой из вас троих, но Ферн всегда чувствовала, что на самом деле никто в семье ее не любит.

– То есть она надеялась вымести всех своей новой метлой?

Дуги пожал плечами.

– Что-то вроде того. Я люблю свою жену, Лекс, несмотря на ее резкость. Знаешь, после того, как ты уехал, отец настоял, чтобы я остался дома. – Он покачал головой. – Тебе довелось побыть героем. Отец позволил Руперту тоже пойти в армию, сказал, что это, безусловно, его роль и твоя. Моя роль была остаться здесь и помогать ему с делами, особенно на фермах. «Мальчикам в форме нужна еда». Я купился на это, Лекс. Я и правда считал, что у меня наконец-то появилось важное предназначение.

Алекс вздохнул, только сейчас до конца осознав, какой болью должна быть наполнена жизнь брата.

– Как бы там ни было, в один прекрасный день мне пришлось поехать в Истборн, чтобы выполнить несколько поручений отца, и там был парад. Еще один веселый отряд уходил на войну под восхищенные возгласы жен и подруг. Я остановился, чтобы похлопать им – я почувствовал гордость за них и в тот момент всем своим сердцем желал быть одним из них. Я так увлекся, что не заметил, как какая-то женщина подошла и сунула мне белое перо в нагрудный карман. Я понял, что произошло, только после того, как она уже отошла от меня с презрительной усмешкой. Позже я узнал, это была часть женского бунта ордена Белого Пера. Его единственная цель состояла в том, чтобы призвать мужчин, даже пристыдить их, чтобы они записывались в армию добровольцами. Как бы публично называя их трусами.

Алекс услышал, как голос брата сорвался, его сердце сжалось.

– Я понятия не имел, Дуги.

– Это был не последний раз. Я сохранил все три пера, которые получил за свою трусость, и только после страшной ссоры с родителями я наконец добился от них разрешения пойти в армию. – Он печально вздохнул. – Я даже не уверен, что кто-то подделал результаты осмотра – знаешь, воспользовался своими связями, чтобы мне так и не разрешили отправиться на фронт.

Лекс кивнул.

– Ты говорил о Ферн, – мягко напомнил он, чтобы отвлечь брата от мыслей о войне.

– Да… Говорил. Это была единственная женщина, которая, познакомившись со мной, не подняла брови, узнав, что я не участвовал в боевых действиях. Она понимала, что некоторые люди должны были остаться, чтобы управлять страной, заниматься фабриками, фермами…

– Меня не нужно в этом убеждать.

Брат опустил следующую одну тираду.

– Во всяком случае, я не дурак, старина. Ферн, возможно, корыстна, но у ее родителей никогда не было много денег, и им приходилось постоянно выкручиваться, чтобы создать иллюзию богатства в семье. У них нет никаких активов. Ей должно было быть непросто расти с этим. Я неожиданно дал ей возможность позволить себе все, что ей хочется. Надеюсь, в какой-то момент ей надоест тратить деньги. Все ее сестры были вынуждены выйти замуж по расчету. Но нам с ней повезло, потому что, когда мы наедине, я знаю, что Ферн любит не только мои деньги, но и меня самого.

– Я нисколько не осуждаю тебя, Дуги. И все понимаю. Если бы я вернулся домой вовремя или даже действительно погиб на войне… – Он вздохнул. – Поговорив с мамой, я потом всю ночь думал о том, чтобы просто уйти и забыть о Ларксфелле и о наследстве…

– Не говори ерунды. Это всегда было твоим законным местом. Я знал это. Просто ощущение, что все это уже почти было моим…

Алекс с болью посмотрел на него.

– Я так много забыл. Все, что у меня есть сейчас, – это семья, это мой спасательный плот. Жутко не знать, где я был с конца 1917 года.

– Насколько ужасно это было?

– У меня нет слов, чтобы достоверно описать жизнь в окопах. Слова… ну, ими всего не передашь. Боль от ран – это самое легкое. – Алекс похлопал себя по голове. – Кошмар – здесь. Эмоциональная агония – вот что самое худшее. Страх перед будущим. Страх за свою семью – так много храбрых солдат под моим руководством каждый день мучились от мысли, что никогда больше не обнимут своих детей, не уснут рядом со своими женами, не скажут родителям, как они их любят. И все это было так бессмысленно, Дуги! Наши генералы за многое в ответе. Бесчисленные жертвы с обеих сторон – сотни тысяч, – и ради чего, скажи мне? Ради безвестной деревушки во Фландрии неподалеку от Ипра! Какой-то бессердечный человек принял это решение за своим столом, думая, что эта пара миль имеет какую-то ценность. – Он не договорил и зарычал от отвращения.

Дуги внимательно смотрел на него.

– Я не видел никаких военных действий, мама тебе не сказала?

Алекс солгал, покачав головой.

– Я только рад. Тебе ни к чему кошмары, с которыми теперь приходится жить мне.

– Нет, Лекс. Мне искренне жаль, что у меня не было такой возможности. Когда я узнал, что у меня недостаточно крепкое здоровье для этого, я почувствовал себя публично униженным. Все мои сокурсники из Королевского колледжа были на войне. Гораздо труднее признать, что ты бумагомарака, чем быть одним из тех розовощеких, исполненных энтузиазма солдат, идущих на войну, чтобы там погибнуть.

– Но в этом-то все и дело. Это было похоже на какую-то кровавую игру. Мои ребята бросали печенье и фруктовые пирожные в немецкие окопы. Оттуда тоже бросали нам свои лакомства. И тогда кто-то додумался бросить туда теннисный мяч, так был изобретен новый вид спорта под названием «удар по бошу», и во время редких спокойных моментов мы перебрасывались мячом через нейтральную территорию. Были болельщики, даже счет велся, черт возьми! Я даже слышал, что где-то один капитан решил, что выведет своих людей вперед, ударив как можно сильнее мяч для регби ногой. Удар, по-видимому, был хорошим, и его изрешетили пулями, пока его люди кричали «гол!». – От волнения он подался вперед. – Разве ты не видишь, Дуги? Никто из нас не имел ни малейшего понятия, во что мы ввязываемся. Это просто наш долг – защищать короля и страну, думали мы. Никого из нас не обучали. Мой сослуживец однажды пошутил, что единственными навыками для офицерского звания были умение спрягать латинские глаголы и опыт игры в боулинг.

Дуги посмотрел на него в недоумении.

Алекс продолжал:

– Это не имело никакого отношения к способностям или вообще пригодности к службе. Армия предпочитает «господ» рабочим: в каком клубе ты состоишь, сколько у тебя денег на банковском счете, можешь ли ты цитировать этого треклятого Китса. Лидерские качества – не приобретенный навык. Такие люди, как мы, по-видимому, рождаются с этим, – сказал Алекс, презрительно хмыкнув. – Так же, как мы с пеленок знаем, каким ножом пользоваться!

– В тебе-то лидерских качеств хоть отбавляй, Лекс.

– Не в этом дело! Я был бы капитаном и без этого или мог бы получить непыльное назначение подальше от фронта. Мы были совсем зелеными юнцами, только что из университета, мы вели мясников и пекарей, шахтеров и почтальонов на верную смерть, не имея ни малейшего понятия, что происходит на самом деле. Никто не проверял наши навыки в области военного дела, лидерские качества или хотя бы оценивал наши решения и профессионализм. Мы были джентльменами, поэтому, несомненно, вели себя соответственно. Только война не ведется справедливо или по-джентльменски, Дуги. В ней вообще нет правил.

Алекс замолчал и горько усмехнулся.

– Было чертовски неспортивно со стороны немцев оставить наш теннисный мяч у себя на ночь, а затем перебросить его обратно с небольшим камешком внутри, который убил одного из наших ребят. – Он встал и прошелся. – Что касается рядовых, то они были обычными людьми, которые сотнями ежедневно гибли у меня на глазах. Я не хотел сближаться ни с кем, потому что был уверен, что большинство из нас не проживет и нескольких дней.

– Но ты сделал это. Ты вернулся домой.

– Да, но я и сам не знаю, как мне это удалось. Меня терзает чувство вины. Я чертовски сильно пытался умереть, или так мне тогда казалось. Не злись на меня за это, Дуги. Мне некуда идти. И после того, что я увидел и пережил, я не хочу ничего, кроме как быть дома, иначе, поверь мне, я бы оставил вас и Ферн за главных вместе с вашим огромным счетом в банке и снова исчез. У меня никогда не было на все это времени, ты это знаешь. Я хотел бы отдать бразды правления вам, но мама будет против, и мы оба знаем, что отец хотел, что его преемником был я.

Дуги кивнул и посмотрел на брата с болью.

– В этом-то все и дело. Меня бесит, что тебе это не нужно, но ты все равно получил все.

– Не все, Дуги. Меня готовили к тому, чтобы взять на себя заботу об интересах семьи, когда отца не станет. Семья может быть уверена, что у меня есть навыки, которые позволят расширить нашу огромную империю. Вам с Ферн нужно подумать о детях, которых, как я слышал, она так хочет. Вы не будете ни в чем нуждаться.

– Ни в чем, кроме того, что будет у тебя. Но с другой стороны, ничего нового, да? – возразил он. Дуги покачал головой. – Я не желаю тебе зла. Но я не хотел, чтобы ты вернулся домой. Впервые в жизни я чувствовал, что я сам хозяин своей судьбы.

– Прости, старина.

Дуги кивнул, казалось, смирившись с обстоятельствами. Он встал и пожал руку брата.

– Пока, Лекс. Полагаю, увидимся на Рождество.

– Непременно. – Алекс вздохнул и стал смотреть, как уходит Дуги, сжимая в руке сливу, которая еще не успела созреть. И, сожалея о боли, которую его возвращение принесло брату, он вдыхал сладковатый аромат раздавленных фруктов, знакомый со времен счастливого детства, и всем сердцем желал вернуться в те дни.