Апрель 1921 года

Алекс не мог поверить, что время пролетело так быстро. Он изо всех сил старался быть постоянно чем-то занятым. Нужно было восполнить так много пробелов в управлении семейным бизнесом, что было легче не обращать внимания на горькую правду: он вернулся с одной войны, чтобы ежедневно сражаться на другой. Жизнь в Ларксфелле, хотя привилегированная и упорядоченная, оказалась такой же безнадежной, как и в окопах. Он понимал, что не имеет права так себя чувствовать, и каждую ночь, мучаясь бессонницей, уговаривал себя, что, если потерпеть еще немного, станет легче и он снова почувствует связь с этой жизнью.

Но подозрение, что он, возможно, принадлежит еще кому-то, постоянно грызло его. Спрятавшись в тени его разума, как молчаливое обвинение, которое обрело форму… и все же было бесформенным. У нее не было ни лица, ни имени, ни голоса, только звук. Стук каблуков по камню, всегда удалявшийся от него. Возможно, она сама оставила его? У него была возлюбленная, в этом он был уверен. Об этом свидетельствовал красный платок, и он всюду носил его с собой как талисман, надеясь, что, возможно, в один прекрасный день эта тайна раскроется и вместе с ней он узнает правду о последних годах своей жизни.

В то же время он дал себе слово, что не будет мучить остальных членов семьи своей тоской. Почему бы им не считать, что он безумно счастлив, что вернулся в лоно семьи, с гордостью принял на себя бразды правления империей отца и наслаждается жизнью в Ларксфелле теперь, когда наконец-то наступил мир?

И вот Алекс Уинтер взял дело в свои руки там, где остановил его отец, и начал знакомиться со всем многообразием деятельности промышленной и корпоративной империи Уинтеров. Он проводил бесконечные встречи с бухгалтерами, юристами и банкирами компании, а также путешествовал по всей стране, в основном на севере, чтобы посетить всех производителей. Он много раз инвестировал в Манчестере и с удовольствием побывал на нескольких футбольных матчах, чтобы поболеть за любимую команду семьи. Большую часть времени он посвятил знакомству с управляющими, которые контролировали различные направления работы сложной организации, в которую превратилась «Уинтер и Ко», чтобы заверить их, что они могут не сомневаться, что сын будет поддерживать их так же, как и отец.

Накануне вечером он признался матери, что чувствует, что готов начать принимать стратегические решения.

– Интересно, когда ты почувствуешь, что готов вернуться в нашу жизнь? – сказала она, как бы размышляя вслух.

– Что ты хочешь сказать?

Она посмотрела на него своими спокойными светлыми глазами.

– Твое тело здесь, но душа – нет, Лекс. Разговоры с тобой всегда имеют оттенок грусти от того, что ты вернулся ко мне, но не полностью.

Он покачал головой, сбитый с толку.

– Что я упускаю, мама?

– Прошло восемь месяцев с тех пор, как ты вернулся, но мне кажется, что ты словно скользишь по замерзшему озеру, стараясь найти самый короткий путь на другую сторону, не решаясь взглянуть по сторонам.

Он подыграл ей.

– Что же на другой стороне?

– Старость, мой дорогой. Ты прожил осень и зиму, едва замечая их, и вот уже весна, и бьюсь об заклад, ты не сможешь даже сказать, когда в последний раз брал выходной, чтобы насладиться ею.

– Скажи яснее, мама.

– Мне кажется, яснее некуда. Хватит так много работать, начни наслаждаться жизнью. Это важно, Алекс. У тебя были ужасные несколько лет, и я не хочу, чтобы ты очнулся и понял, что еще один год прошел! – Мать покачала головой, словно могла с легкостью читать его мысли. – Расскажи мне, что происходит в твоей беспокойной голове.

Алекс не мог дать ей ответ, поскольку не хотел признаваться, что чувствует отчуждение. Он покачал головой и пожал плечами.

Она встала и сжала его руку.

– Я иду спать, дорогой. Обещай, что завтра же начнешь жить. Если представится такая возможность, дать ей шанс.

Он нахмурился, но был рад, что допрос закончился.

Восемь месяцев! Алекс потянулся, услышал тихий хруст в позвоночнике и понял, что просидел за столом все утро, не вставая. Он выглянул во французское окно и увидел ранние луковичные цветы – нарциссы и подснежники, за которыми должны были последовать веселые крокусы Клэрри. Скоро сады Уинтеров превратятся в великолепное воплощение весенней радости.

Справедливости ради, молча рассуждал он, это время дало возможность его семье привыкнуть к переменам, а Дуги – к своей старой роли среднего сына, хотя Алекс сознательно перекладывал все больше ответственности на брата. Теперь братья регулярно встречались, чтобы поделиться своими идеями на будущее, а Дуги отчитывался перед Алексом о различных проектах, которые он теперь возглавлял.

Алекс вернулся к папке документов, которые нужно было подписать, но никак не мог сосредоточиться. Завтра он хотел отвезти их обратно в Лондон. Он поднес перьевую ручку к пресс-папье, но с раздражением заметил, что в ней закончились чернила. Когда он начал заправлять ее, раздался стук в дверь, заставший его врасплох. Рука дрогнула, и чернила плотно забрызгали драгоценный красный платок, который лежал рядом. Он посмотрел на него с ужасом.

– Черт!

– Простите за беспокойство, господин Лекс, – сказал Брэмсон, просунув голову в дверь. Он увидел, что произошло, и подождал, пока Алекс закроет бутылку с чернилами.

– Что-то случилось, Брэмсон?

– Вовсе нет, сэр. К вам посетитель. Мисс Обри-Финч хотела поговорить с вами.

Он нахмурился.

– Со мной? Моя мать дома?

– Нет, Клэрри сегодня отвез ее в Хоув, чтобы повидаться с друзьями. Она не вернется до вечера.

– Ах да, она что-то говорила об этом.

– Мисс Обри-Финч, похоже, тоже знала об этом, сэр, – сказал Брэмсон.

Алекс выглядел озадаченным.

– Она, конечно же, не может приехать сюда только ради того, чтобы встретиться со мной. Это, должно быть, какая-то ошибка.

– Никакой ошибки, сэр, – сухо ответил он. – Я проводил ее в оранжерею.

Он вздохнул, взглянул на платок и почувствовал странное отвращение от того, что на нем были пятна. Он видел крошечные темные пятнышки рядом с тонкой строчкой вокруг сердца. Его удивило, что ему больно было смотреть на это.

– Ну, полагаю, сейчас самое время для кофе, – рассеянно предложил он.

– Уже заказано, мистер Лекс.

– Тогда я сейчас спущусь, – сказал он и подмигнул дворецкому, надеясь, что ему удалось достаточно хорошо скрыть свое состояние.

Выражение лица Брэмсона не изменилось.

– Я передам вашей гостье.

Алекс вышел из кабинета отца – теперь это был его кабинет – и направился в более теплую часть дома, которую освещало утреннее солнце. Гордость его матери, оранжерея, сверкала под яркими весенними лучами, проникавшими через стеклянные панели, из которых состоял потолок, аркой поднимавшийся к безоблачному голубому куполу неба. Колонны с коринфским ордером высились, точно алебастровые часовые, вокруг раскинулись темные, блестящие листья инжира и пальм. Ниже папоротники добавляли более мягкий фон для захватывающих орхидей Сесили с их сложными хрупкими цветами.

Алекс увидел, что Пенни любуется изысканным цветком в форме трубочки, который не был ни розовым, ни белым, а как бы слегка розоватого оттенка. Алекс не мог не заметить аккуратную фигуру и изгиб груди кузины, склонившейся над цветком.

– Красиво, правда? – Он застал свою гостью врасплох и улыбнулся. – Мама очень гордится своей ванильной орхидеей. Мало кому удается вырастить ее за пределами субтропиков.

– Я не слышала, как ты подошел. Война, видимо, научила тебя ходить бесшумно.

Он кивнул.

– В этом ты права, Пенни… Извини. Теперь тебя нужно называть Пенелопа, не так ли? – Он прошелся по черно-белым плиткам и аккуратно чмокнул ее в обе щеки.

– Пен подойдет, – охотно предложила она, а затем, к его удивлению, покраснела. – Надеюсь, ты не против, что я зашла?

– Ну что ты, – легко солгал он, не желая ее обидеть. – Ты оживила в остальном скучный день. Я имею в виду, скучный день в офисе. Здесь довольно неплохо.

– Ну почему бы тебе не насладиться им?

– Что ты имеешь в виду?

– Давай устроим пикник.

Алекс пришел в замешательство.

– Э… Мне надо подписать…

– Ой да ладно, Алекс. Мне давно хочется нормально пообщаться с тобой, – сказала она, стоя совсем близко к нему. – Я все откладывала это в течение нескольких месяцев, потому что ты все время, похоже, был занят.

Он посмотрел на нее в недоумении.

– Пен, у меня очень много работы…

– Знаю, знаю. Твоя мать, Брэмсон… Все говорят, что ты по уши увяз в работе, но тебе же надо подышать свежим воздухом, иначе совсем пропустишь весну.

– Ты говоришь совсем как моя мать, – сказал он и подумал, а не имела ли та какое-то отношение к приходу Пенни.

– Ты должен жить, Алекс, иначе какой был смысл возвращаться?

Он беспомощно усмехнулся.

– Ты уверена?

– В чем? Ты пикник имеешь в виду?

– Нет, в том, что пришла именно ко мне? Я думал, что ты просто сделала вежливый жест, потому что моей матери не оказалось дома.

Он заметил тень смущения на ее лице.

– Я приехала именно к тебе. Я только что сказала, что пыталась поймать тебя неделями, но все никак не удавалось. Я знала, что Сесили сегодня нет: она навещает Смит-Картеров, – добавила она, потому что он молчал.

– Судя по всему. Хм…

– Ну что, пойдем? – спросила она, указывая на корзину. – Я пришла подготовленной.

– Я вижу.

– Давай. – Она вывела его из теплицы. – Сними свой неудобный галстук и пиджак, надень свитер, и пойдем. И не говори, что тебе нужно работать, потому что никто не должен работать в такой день, как сегодня.

Она была права. И в знак согласия с тем, что говорила ему мать, он решил, что может позволить себе выходной. Документы подождут. Никто не умрет. Страна не развалится.

– Дай мне пару минут.

* * *

Мадлен вытянула свои длинные ноги, и Иди с удивлением заметила, что тело ее подруги занимает все длину французской кровати, а ноги свисают с краю. Лежащий у нее на руках Томми причмокнул, и Иди видела, что ее подруга тоже влюблена в этого ребенка.

– Ни Англия, ни Франция мне не подходят, – протянула Мадлен.

– Мадлен, мы точно как супружеская пара, не так ли? Живем вместе, путешествуем вместе, вместе растим Томми.

– Осторожно. – Француженка зевнула. – Люди начнут болтать.

– Меня это не волнует. – Иди откинулась назад, положив голову на подушку соседней кровати. – Я чувствую себя совсем другой.

– Ты о чем?

– Эти последние несколько месяцев показали мне, что я должна прекратить тосковать по Тому и ждать, что он вернется в мою жизнь…

Мадлен ждала.

– И спасти себя.

– От чего?

– О, сама не знаю. Всю жизнь надо мной доминировали мужчины. Мой отец, мой брат, старейшины, Бен… даже Том, хотя Том по крайней мере относился ко мне как к своему партнеру во всем. Теперь пришла моя очередь позаботиться о себе. Мне не нужен мужчина, чтобы чего-то добиться. – Иди потянулась через пространство между их кроватями, вложила палец в ручку Томми и улыбнулась, когда он схватил его маленьким кулачком и сразу же потащил ее палец к губам. – Вот маленький мужчина в моей жизни, и он полностью зависит от меня. Он – моя жизнь. Он и мой салон.

– А Том?

– Я не теряю надежды. Но последний раз я видела его жарким августовским днем. И вот мы здесь… новой весной… в Париже. – Она пожала плечами. – Я должна прекратить искать его на каждой улице. Я высматриваю его в автобусах, заглядываю в такси. Любой высокий темноволосый человек напоминает мне о нем. Я больше не могу так жить. Том не оставил бы меня сознательно, и поскольку нет никакой информации о нем, никаких записей ни о ком похожем на него в больницах или в морге, значит, единственный логический вывод – сбылся мой самый большой страх.

– Его память вернулась, – закончила Мадлен за нее. – Странно, если это правда, что он совсем не помнит тебя.

– Врачи сказали Тому, что сознание может странно реагировать на черепно-мозговые травмы после контузии на войне. Все, что мы знаем, это то, что его память о том, кем он был, вернулась, но он потерял память о том, кем он стал.

– У меня из-за тебя голова идет кругом, – призналась Мадлен.

– Все это кружится у меня в голове, как ужасная карусель, и на этот раз я решила сойти.

Мадлен села лицом с подруге, прижимая к себе ворочающегося Томми, который потягивался и зевал.

– Это большая перемена, Иден.

– Вы с Томми теперь моя семья. – Она взяла ребенка, который заулыбался ей. – Посмотри на эти две маленькие жемчужины, – с гордостью сказала она, показывая на крошечные прорезывавшиеся зубки. – Он никогда не жалуется.

– Томми спокойный и неприхотливый, это точно, – согласилась подруга.

– Так же, как и его отец, который, я считаю, сейчас со мной через нашего сына. Этого должно быть достаточно. Если Том вернется, это будет счастье, но мое сердце не может больше выносить эту боль. Я собираюсь отдать все силы салону и воспитанию Томми. Вот так.

– Браво, Иден, – сказала Мадлен, потянувшись, чтобы обнять ее.

Иди грустно улыбнулась.

– Ты спасла мне жизнь, и приезд сюда уже помог мне взглянуть на все по-другому.

– Иден, моя дорогая, ты сама спасла себя, найдя в себе мужество взглянуть правде в глаза.

– И вот мы здесь, – сказала Иди, вставая. Она нежно поцеловала темную головку сына. – Париж, – мечтательно сказала она. – Ты везучий малыш, Томми. Уже путешествуешь так далеко. Боже, какая была спешка. Не могу поверить, что мы чуть не опоздали на поезд. Никогда в жизни я так не бегала на каблуках. Думала, что потеряю шляпу.

Мадлен захихикала, вспоминая.

– Мы, должно быть, выглядели очень забавно – как две кинозвезды, несущиеся по платформе, требующие, чтобы проводник остановил поезд… и наш ребенок! Во всяком случае, в следующий раз мы будем достаточно богаты, чтобы путешествовать стильно – на скором поезде «Бритиш Пульман», – и они дождутся нашего прибытия.

– В следующий раз, Мадлен, мы с Томми отправимся в Стамбул на Восточном экспрессе, – заверила Иди.

– Вот как ты заговорила. А сейчас нам приходится довольствоваться обычным поездом и квартирой моего стареющего друга.

– Да, а кто такой господин Фабо? Только не говори, что бывший любовник.

Мадлен подняла бровь.

– Он был любовником, однажды.

– Я знаю, что ты говоришь такие вещи, чтобы шокировать меня. Это больше не работает.

– Ты теперь другой человек.

– Это правда, – вздохнула она, присоединяясь к Мадлен у окна, прикрыв глаза Томми от пронзительно яркого солнечного света. – Я чувствую себя так, как будто прожила несколько жизней: жизнь дочери моего отца и сестры брата, затем жизнь партнера моего отца, его помощницы и его друга. – Она помолчала. – А потом жизнь влюбленной женщины… жены, теперь – матери. – Ее голос слегка дрогнул. – Не волнуйся. Я отказываюсь быть сентиментальной в Париже!

– Иден, я бы больше беспокоилась, если бы ты держала все это в себе. Я предпочитаю, чтобы ты выражала свои чувства. Кроме того, это очень по-французски.

– Ну, могу понять, почему ты выбрала Париж. Здесь все шикарно. Даже эта квартира. Не могу даже представить, сколько она стоит.

Мадлен огляделась вокруг.

– Целое состояние, как говорят у вас в Англии. Ничто в этом районе не стоит дешево.

– Этот паркет такой красивый, – сказала Иден, скидывая сандалии, чтобы почувствовать мягкую древесину под ногами. – На самом деле все в этой квартире, от позолоты до великолепных романтичных ставень, идеально соответствует моему стилю.

– Отлично, тогда используй его!

– Когда мы встречаемся с мадемуазель Вероникой?

– Завтра в десять. А сегодня весь день в нашем распоряжении. Вы оба готовы?

– Я не хочу тратить ни секунды на сон. Кроме того, я не хочу видеть сны. Там меня ждет Том.

– Значит, выспимся, когда умрем, – объявила Мадлен, и обе рассмеялись.

– Мадлен, ты так добра ко мне. И спасибо за коляску.

– Не стоит благодарности. Все мои старые друзья в любом случае мне задолжали. Давай наденем наши лучшие платья и прогуляемся по Люксембургскому саду. Томми любит свежий воздух, а тебе покажется, что ты умерла и попала в рай. На самом деле нет, так ты будешь чувствовать себя, когда увидишь Версаль. Поторопись! Сегодня, возможно, мы услышим Кики.

– Кики?

– Модель, певица, эстрадная артистка. Красавица Монпарнаса.

– Ты знаешь Кики?

– Знаю ли я ее? Мы какое-то время росли вместе. И кажется, мы вместе работали моделями в стиле ню! – Она сделала драматическую паузу, и Иди ахнула, чем страшно ее порадовала.

– Только сначала позвоню Бену. Я обещала.

– Я рада, что ты восстановила эту дружбу. Он, кажется, любит Томми.

Она кивнула.

– Даже слишком, по правде говоря.

* * *

Когда Иди и Мадлен обсуждали его, Бенджамин Леви сидел в своем кабинете недалеко от Стрэнда и, не отрываясь, смотрел на фотографию в утренней газете, от которой у него перехватило дыхание. Горячая чашка чая, которую поставила на стол его секретарша, остыла, так и оставшись нетронутой.

Не слыша шума машин, медленного тиканья часов на каминной полке и далекого стука пишущих машинок за стенами своего кабинета, он смотрел на лицо человека, который мог разрушить его жизнь… еще раз. Это он или просто жестокая шутка его воображения?

Бен тяжело вздохнул и облизал сухие губы, понимая, что волосы встали дыбом, и тепло кабинета не помогало справиться с холодом, который пробирал его до костей. Имя звучало в его сознании как клаксон, когда он раз за разом перечитывал заметку…

«Александр Уинтер, новый глава «Уинтер и Ко», встал у руля после кончины отца, промышленника Томаса Уинтера, в августе 1920 года. На этой фотографии господин Уинтер произносит речь на открытии нового завода безалкогольных напитков в городе Уиган».

Бен перевел взгляд на фотографию и вгляделся в лицо, которое, как он боялся, было когда-то скрыто бородой. Уже несколько долгих минут он колебался, то склоняясь к уверенности в своей правоте, то подозревая, что это проделки его фантазии. Он не мог знать наверняка, и все же интуиция подсказывала, что никаких сомнений в том, чьи это глаза и чье это лицо, быть не может. Неужели это тот самый бедный контуженый Том? Том, герой войны. Том-узурпатор. Том-похититель, который отнял у него Иди. Том, который мало что мог предложить его невесте, кроме ветхого коттеджа в деревне и скромного дохода бухгалтера?

Он не был уверен до конца. Но и не мог оторвать глаз от статной фигуры с уверенной улыбкой.

Адвокат нервно усмехнулся. Что, если нищий Том со смелыми идеями и изысканными манерами оказался одним из богатейших сыновей нации из семьи с завидной родословной? Это привело его в ужас. Алекс Уинтер мог дать Иди Валентайн все. Ревность к этому незнакомцу обожгла его, и вместе с ней рос его гнев. Вполне возможно, он не был незнакомцем.

Что, если Иди видела утреннюю газету по дороге в Париж? Если так, то его план по возвращению возлюбленной, вероятно, уже провалился. Для него никогда не существовало других девушек, и он был готов простить ее предательство, только если она примет его предложение руки и сердца, когда он сделает его еще раз. Его мать призналась, что ей хочется плюнуть на могилу Нины Валентайн за то, что та родила дочь, которая принесла такой позор семье Леви, но навязчивая идея Бена вернуть Иди была сильна, как никогда. Он вежливо избегал других незамужних девушек до тех пор, пока даже Дена не смирилась с тем, что ее сын не женится на другой.

Исчезновение Тома принесло Бену такое удовлетворение, что он не решился рисковать и избегал встречи с Иди целых две недели, пока не взял себя в руки. А потом началась его новая кампания. Медленная, аккуратная, тщательно продуманная – он показал себя прекрасным человеком, готовым позабыть прошлое и никогда о нем не вспоминать. Бен два раза в неделю ездил больницу Эппинга и привозил журналы мод, цветы и одежду для малыша. И если его чувства к Иди можно было назвать помешательством, то его увлечение ребенком поглотило его целиком. Сын. Все, о чем он мечтал, все, чего хотели от жизни его родители. Он хотел, чтобы этот ребенок стал его. Он даст ему дом, фамилию и никогда не позволит ему узнать, кто произвел его на свет. Он будет искать в нем только качества Иди, не замечая того, что могло бы напомнить о его настоящем отце.

Его раздражало, что она назвала его Томми, но, если он убедит Иди вернуться, он найдет способ убедить ее называть его вторым именем. Дэниел был евреем. Дэниел Леви, по его мнению, звучало красиво. Но пока Бен ничего не требовал. Он знал, что сначала необходимо восстановить доверие Иди, затем их дружбу, чтобы она начала полагаться на него, смеяться вместе с ним. Затем он должен будет поддержать ее начинания, показать ей, что он стал другим человеком, хотя он ненавидел ее современные идеи и желание обеспечивать себя самостоятельно, да еще и ухаживая за ребенком.

Он упорно трудился, чтобы пройти все испытания, которые ее французская подруга устраивала для него. Мадлен теперь относилась к нему благосклоннее, смирившись с тем, что он снова вошел в жизнь Иди. Мадлен не ревновала ее к нему, но она защищала Иди. Главное, что Мадлен никогда не встречалась с Томом, никогда не подпадала под его обаяние, не знала о его привлекательности, которые отняли Иди у него.

Он откинулся на спинку стула, глядя на улыбающееся лицо Уинтера.

– Это ты, Том? – пробормотал он незнакомцу. Радость на лице Уинтера выглядела достаточно искренней, но Бену казалось, что за ней прячется призрак. Если Алекс Уинтер был Томом Валентайном, то он, очевидно, не думал об Иди, иначе был бы сейчас рядом с ней. Так что же случилось? Ни один человек в здравом уме не бросил бы Иден Валентайн. Если Уинтер был Томом, то он ее просто забыл.

Бен негромко усмехнулся. О, он был уже совсем близко. Иди снова стала больше чем просто другом. Она принимала его знаки внимания, позволяла ему брать себя за руку, обнимать себя так, как обычно друзья не обнимаются. Вскоре он наберется храбрости, поцелует Иди и объявит о своей любви. Но все это пойдет прахом, если она хотя бы заподозрит, что Том нашелся.

Будущее Иди выглядело болезненно ярким, если она полностью отпустит Тома, и именно здесь Бен в нерешительности запнулся. Он хотел, чтобы свадебный салон помог Иди забыть о боли, но не до такой степени, чтобы она почувствовала чрезмерную уверенность в себе и отклонила предложение Бена. Он понял, что загнал себя в ловушку, потому что в душе презирал ее растущую независимость, но вынужден был поощрять ее, если хотел вернуть Иди. Более того, ему придется умолчать о том, что он знает, что Том жив, иначе он нарушит закон, женившись на Иди… если та ответит согласием.

Он зарычал, разрывая страницу газеты, которую, сам того не заметив, сжал так сильно, что костяшки пальцев побелели. Зазвонил телефон.

– Да! – рявкнул он.

– Простите, господин Леви, но я подумала, что вы захотите принять звонок от мисс Валентайн. Она звонит из Парижа.

– Да… Да, конечно, – сказал он, моргая от смущения. – Спасибо. – Он ждал, прислушиваясь к недолгой тишине, а затем серии щелчков.

– Соединяю, – сказала помощница, и он услышал последний щелчок.

– Привет, Иди. – Он чувствовал себя разбитым. Она как будто чувствовала, что он плетет интригу. Он отбросил газету, словно боясь, что она может увидеть ее и разгадать его планы.

– О, Бен, привет! – послышался ее низкий голос с новой бодрой ноткой. – Извини. Надеюсь, не отрываю тебя от дел.

Он сглотнул.

– Нет-нет… правда, нет. Э, ты звучишь так, словно звонишь со дна океана.

– Я знаю… еще и ужасное эхо. Я ненадолго, просто хотела сообщить, что мы благополучно добрались.

И все?

– О… хорошо. Отлично. Я беспокоился. Ты знаешь, что я никогда не перестаю думать о вас с Томми, Иди.

– Знаю, Бен. Это очень мило с твоей стороны.

– Как там мой малыш? – Он затаил дыхание. Не перебарщивает ли он?

– Прекрасно. За всю дорогу ни разу не закапризничал. Здесь прохладно, но просто великолепно. Дождя нет. Но мы почти опоздали на поезд. Пришлось бежать со всех ног, чтобы успеть.

– В самом деле? Не успели прихватить каких-нибудь газет или журналов в дорогу? – От вздрогнул от того, как очевидно это прозвучало.

– Не успели прихватить ничего, кроме наших шляп, чтобы не улетели на бегу. Надеюсь, нет новостей, о которых стоит беспокоиться?

– Нет, Иди. – Он облегченно вдохнул. – Все очень скучно, и ничего похожего на то веселье, которое ждет тебя в Париже. Надеюсь, вы отлично проведете время.

– Спасибо, Бен. Ну, мне пора. Мадлен ждет – мы в квартире на Левом берегу и идем вечером на Монпарнас. Ее знакомая посидит с Томми. Прекрасная пожилая женщина, которая живет по соседству.

– Может быть, в один прекрасный день ты покажешь мне свой Париж. – «В наш медовый месяц», – добавил он про себя.

– Au revoir, Бен. – Он представил, как она улыбается, произнося его имя.

– Не шали, – пошутил он.

– Никогда. Увидимся через несколько дней.

– Приглашаю тебя на ужин, когда вы вернетесь. Убедись, что Мадлен присмотрит за Томми.

– Ловлю тебя на слове. Пора идти.

Он услышал щелчок, и связь оборвалась. Бен нашел оправдание в своем сердце, что то, чего Иди не знает, она не обязана узнать именно от него. Восстановив уверенность в себе, он рискнул сделать еще один звонок.

С колотящимся сердцем Бен снова взял трубку и попросил помощницу соединить его с новым номером. Он нервно ждал, пока телефон не зазвенел, напугав его.

– Да?

– Офис мистера Уинтера на линии.

– Спасибо. – Он ждал, во рту пересохло.

– Здравствуйте, господин Леви, это секретарь Алекса Уинтера.

Он знал, что его секретарша упомянула название его адвокатской конторы. Секретаршу Уинтера не должно быть слишком трудно обойти.

Бен откашлялся.

– Могу я поговорить с мистером Уинтером? Это… по личному делу.

– Подождите минутку, пожалуйста.

– Конечно.

«Дыши», – сказал он себе, пока ждал и слушал странные щелчки, гудки и далекие отзвуки голосов с параллельных телефонных линий.

– Сейчас соединю вас, господин Леви, – сказала она неожиданно громко.

– Здравствуйте, это Алекс Уинтер, – раздался знакомый голос. Бен почувствовал, что у него ком встал в горле. Никаких сомнений не оставалось. Это Том.

– Господин Уинтер. Это, кхм… Бенджамин Леви, – разборчиво произнес он свое имя и прислушался к реакции. Он сообщил название своей конторы. Уинтер слушал, не перебивая. – Мне кажется, мой отец был знаком с вашим отцом, и так как мой старик не в самом лучшем здравии, – солгал он, – я подумал, что мне следует от его имени передать соболезнования нашей семьи в связи с вашей потерей.

– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал Уинтер, хотя Бен услышал нотку раздражения в его голосе. – Вы опоздали на целый год, господин Леви. – Это прозвучало как предостережение.

Нужно было быстро что-то придумать.

– Да, простите, что напомнил об этом. Дело в том, что его имя всплыло в разговоре, и мой отец выразил сожаление, что в свое время не передал соболезнования. Я… почувствовал, что должен сделать это за него. Простите меня за звонок, мистер Уинтер, возможно, мне следовало лучше написать вам. – Уинтер на другом конце провода ничего не ответил, и Бен облизал губы. Напряженная тишина нарушалась только щелчками и помехами на линии. – Я не хотел бередить вашу рану, но другая причина моего звонка заключается в том, чтобы выразить желание моей фирмы предложить свою юридическую помощь, если она вам когда-либо понадобится, – сказал он, ступив на знакомую территорию продажи услуг своей конторы. – Наши отцы были знакомы задолго до войны, и я подумал, что было бы правильно постараться сохранить эту связь в следующем поколении. Никакого давления, разумеется. Полагаю, что у вас есть консультанты, господин Уинтер, но если вам когда-нибудь понадобится беспристрастная юридическая консультация, милости прошу, обращайтесь. – Он тихо выдохнул, радуясь, что довольно хорошо сманеврировал на этой опасной территории.

– Благодарю, – ответил Уинтер, его голос зазвучал более доброжелательно. – Сожалею, что я не узнаю вашу фамилию. Я… ну, дело в том, что я уезжал на войну, а затем довольно поздно вернулся к семье.

– Конечно, – сказал Бен. – Желаю вам всяческих успехов в руководстве «Уинтер и Ко».

– Еще раз благодарю. До свидания, господин Леви.

– До свидания, господин Уинтер. – «Скатертью дорога, Том». Бен позволил себе самодовольную улыбку и отхлебнул чая, не обращая внимания на то, что он был таким же холодным, как сейчас его сердце.

* * *

Их первый день в Париже пролетел так быстро, что его можно было описать только как вихрь цветов, звуков, видов и вкусов. Томми по понятным причинам был измучен и теперь спал под бдительным присмотром старой подруги Мадлен мадам Шарлотты.

Мадам Шарлотта была похожа на толстую наседку, но при этом отлично чувствовала стиль и без тени смущения носила красное в шестьдесят. К ней на несколько недель приехала внучка, Джульетта, двенадцатилетняя девочка была очарована Томми, ей понравилось играть с ним и терпеливо кормить его ужином.

Иди наблюдала, как ее новые знакомые возятся с малышом, пока наконец в восемь он благополучно не уснул, и она почувствовала, что готова уйти.

– Alors, кыш! – фыркнула Шарлотта, махнув Иди и Мадлен рукой, унизанной кольцами с драгоценными камнями.

– Скажи ей, что мы вернемся не позднее десяти тридцати.

Мадлен недовольно толкнула ее в бок, но все же перевела.

– Oui, je comprends, – сказала женщина, кивнув.

Иди обняла мадам Шарлотту, послала воздушный поцелуй Джульетте и позволила Мадлен вывести себя из квартиры на верхнем этаже с видом на Ру-де-Рен в прохладную парижскую ночь. Иди посмотрела на высокое песочного цвета Тонкое здание Османа на левом берегу, где расположен Монпарнас и богема круглые сутки шляется там по барам и кафе. Ее восхищали его элегантные тонкие металлические балконы, обрамляющие снизу высокие декоративные окна и украшающие бледно-желтые стены. На улицах было много людей, и все, казалось, наслаждались прогулкой. Хотя в Лондоне движение на улицах тоже было оживленным, люди просто перемещались из пункта А в пункт В. Париж же двигался в своем неспешном темпе, словно жители понимали, что красоту этого города нельзя портить спешкой. Она довольно вздохнула, глядя на сверкающие фонари, отбрасывающие свет на окна первых этажей и широкий бульвар, на который вышли они с Мадлен. Иди заметила, что американцы, которых легко было выделить, чувствовали себя среди французов на удивление непринужденно, и поймала себя на том, что улыбается, услышав разные акценты английского так далеко от дома.

– Американцы, особенно нищие поэты и писатели, любят Париж, – заметила Мадлен, почувствовав ее интерес. – Я хочу отвести тебя сегодня в «Бобино». – Она подняла бровь. – Очень в тему, как говорите вы, англичане. – Иди рассмеялась, чувствуя, как у нее поднимается настроение. Париж – это была гениальная идея. – Но сначала, – продолжала Мадлен, – я знаю отличный бар, – и заговорщицки улыбнулась.

– В Париже все так и дышит стилем, – восхищалась Иди в «Ла Клозери Де Лила», после того как Кики закончила петь, размахивая измазанной в шоколаде вилкой перед подругой. Было почти десять вечера и холодно, но весна и то, что они были за границей, придавали им сил. Девушки сидели снаружи, не обращая внимания на холод, спиной к окнам кафе, глядя на проходящих мимо парижан, потягивая черный кофе и наслаждаясь пирожными, с которыми, по мнению Иди, все остальные пирожные и рядом не стояли. – Ну вот хоть посмотри на это. Всего-навсего шоколадный торт, но парижане вознесли его до какого-то космического уровня. Я едва решаюсь есть этот изысканный водоворот хрупкого шоколада. Представь, какое требуется мастерство, чтобы вылепить из него скрипичный ключ? Даже крем другой на вкус.

– Взбитые сливки, – ответила подруга, улыбаясь и зажигая тонкую длинную сигарету.

– Золотые и серебряные листья на одном торте! – воскликнула Иди, снова взмахнув рукой. – Как ты могла отсюда уехать?

– Возможно, если бы ты столкнулась с тем, с чем столкнулась я, то поняла бы, как легко мне было все это бросить. Хотя я скучаю по Парижу… теперь, вернувшись сюда и глядя на него твоими глазами. – Она увидела, что выражение лица ее спутницы изменилось. – Нет, Иден, не волнуйся, тебе не придется возвращаться в Лондон одной. Мой дом теперь там, и у нас с тобой большие совместные планы.

– Мы действительно собираемся сделать это, да? – спросила Иди, отправляя в рот последний кусочек вкуснейшего шоколадного торта.

– Мы собираемся открыть «Валентайн», и ты удовлетворишь все запросы сливок лондонского общества… балы, помолвки, свадьбы и все остальное. Ты придумаешь и сошьешь все, что только нужно современной женщине.

– А если мою одежду будешь демонстрировать ты, никто не сможет пройти мимо моего салона.

– Давай-ка выпьем за это. Я хотела бы поднять с тобой по бокалу La Fee Verte, но он был запрещен почти десять лет назад, потому что оказался слишком опасен. Я пробовала его, это любопытный напиток.

– Что это значит?

– Зеленая фея. Абсент. Опасно высокое содержание спирта: говорили, что он может вызывать галлюцинации и влиять на поведение.

– Боже мой. Из чего его делают?

– Из полыни и чего-то там еще. Давай вместо этого выпьем шампанского.

– Хорошо. – Иди заколебалась. – Только совсем чуть-чуть. Я не привыкла к такой жизни.

– Тогда привыкай. Ты будешь пользоваться огромным успехом, Иден. Разве ты не заметила, что каждая женщина в этом кафе разглядывала твою одежду, когда мы вошли?

Иди покачала головой.

– О, пожалуйста, хватит скромничать. Им всем захотелось такую же.

Она усмехнулась.

– Но все они хотели бы быть тобой.

Иди смотрела, как Мадлен заказывает шампанское, параллельно флиртуя с официантом. Он принес два бокала и несколько птифур за счет заведения и подмигнул им.

– За что мы будем пить?

– За новые начинания, Иден. Для нас обеих.

– Безусловно, – сказала она со вздохом, в котором сквозила печаль, которая никогда не исчезнет, но присутствовало и воодушевление. – За новые начинания, – повторила она, и на этот раз ее голос звучал уверенно.

* * *

Они на север ехали в машине Пен, хотя вел Алекс, по проселочным дорогам с высокими живыми изгородями между Уилд-Кент и Саут-Даунс. Он чувствовал запах соленого болота, доносящийся с Певенси-Левелз, и хотя он смутно напоминал о фламандских болотах, где ему часто приходилось стоять по колено в грязи, это был скорее знакомой запах детства.

Алекс вдохнул.

– Я люблю Сассекс, – сказал он и улыбнулся своей пассажирке. – Отличная машина, кстати. Твоего отца?

– Как ты смеешь! – возмутилась она, изображая ужас. – Сейчас 1921 год, Лекс Уинтер, а не темные века. Это подарок на мой последний день рождения. Папа наконец сдался, – засмеялась она. – Я хотела другую, «АС» – с открытым верхом, двухместную. А получила эту. Мама считает, что она больше подходит для молодой леди. Она скорчила презрительную гримаску. – Когда-нибудь я куплю свой собственный родстер и смогу ездить с такой скоростью, что волосы будут развеваться у меня за спиной.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Мне обидно, что ты не помнишь.

– Я помню, как бегом нес тебя на руках, когда тебя обожгла крапива. Помню, как раскачивал тебя на качелях внизу у реки. Помню, как нырял за монетами, которые ты бросила в бассейн, и как ты визжала, когда я тебя обрызгал. Ты всегда была крошечным золотисто-рыжим ангелочком, всегда смеялась, ничего не боялась и пыталась не отставать от нас.

Она кивнула.

– А ты всегда был моим отважным темноволосым героем, – проговорила она хрипло, театрально прижав руку к сердцу. – Мне двадцать два, Лекс. Более чем достаточно.

Пришла его очередь посмотреть на нее с притворным ужасом.

– Для чего?

Она взглянула на него с плохо скрытым возмущением.

– Абсолютно для всего, что мне вздумается делать. Я не желаю идти по маминым стопам и сначала делать то, что говорили ей родители, а потом, когда она вышла замуж и дедушка передал ее отцу, все, что говорит папа. Боже мой… такая смиренная жизнь не для меня. Я хочу сломать эту клетку.

Он усмехнулся.

– Современная женщина, а, Пен?

– Надеюсь, что ты мне веришь, – решительно сказала она, когда они подъехали к Т-образному перекрестку.

– Верю. Любая девушка в нашем медвежьем углу, которая называет отца «папа», может считаться современной женщиной. Направо, кажется, – пробормотал он.

– Папа говорит, что так говорят только представители среднего класса, но мне кажется, что в душе ему это нравится. Он считает большинство моих друзей невыносимыми… Да и меня, пожалуй, тоже. Все – папенькины дочки. Куда мы едем?

– Мне помнится, здесь был очень красивый лес.

– Я очень плохо ориентируюсь на местности, так что на меня не рассчитывай, – призналась она, и, когда Алекс плавно повернул, они увидели темные заросли деревьев. – Ты прав. Какой же ты умный! Кто сказал, что у тебя были проблемы с памятью?

Алекс остановился у края леса, открыл Пен дверь, и она достала свою корзину для пикника из багажника.

– О, как красиво! – сказала она, потягиваясь.

Алекс не знал, преднамеренный ли это жест или естественный, но он получил возможность долго любоваться удивительно пышной, идеальной формы грудью Пенни и ее стройной фигурой. И вынужден был признать, что та Пенни, которую он когда-то носил на плечах, сегодня превратилась в великолепный женский экземпляр в бледно-желтом, с формами, которые требовали его внимания.

– Ну, веди меня, – сказала она, без стеснения взяв его за руку. – Покажи свое секретное место.

Алекс не был уверен, что не покраснел: неужели кузина с ним флиртует?

– Тогда сюда. Придется перебраться через одно упавшее дерево, если не ошибаюсь.

– О, я уверена, что у тебя хватит сил перенести меня через него, – сказала она.

Нет, ему не показалось. Пенни Обри-Финч флиртовала с ним! Когда они дошли до препятствия, она даже подождала, пока Алекс заберет у нее корзину и переставит на другую сторону. И не сделала никакой попытки перелезть самой. Алекс покорно легко поднял ее, и, когда он взял ее за талию, у него в памяти вдруг мелькнуло, что уже делал то же самое где-то за городом… но не с Пенни. Даже не с блондинкой.

– Что случилось, Лекс? – Улыбка сошла с ее лица.

– Ничего… просто… Нет, ничего.

– Воспоминание?

– М-м-м, возможно.

– Что ты увидел? – спросила Пенни, расправляя свое узкое платье с заниженной талией.

– Это был скорее не зрительный образ, – признался он, поднимая корзину, – а ощущение.

– Дежавю?

Он пожал плечами.

– Оно исчезло, Пенни.

– Думаю, такое будет происходить часто. Ты привыкнешь, и, возможно, какие-то ощущения запомнятся и превратятся в настоящие воспоминания.

– Надеюсь, что это так.

Она снова взяла его за руку, как будто не было ничего естественнее, и в тот момент он почувствовал себя лучше от прикосновения ее ладони в мягкой перчатке.

– Да? Почему бы не оставить прошлое в покое?

– Я бы не против. – Он кивком указал направление. – Вот сюда, на поляну.

Она бодро последовала за ним.

– Это возможно. Просто отпусти его. Все, что произошло, – это часть войны, ее одиночества, ее травм. Оставить ее в прошлом вместе со всеми воспоминаниями, в том числе и утраченными, которые не стоит пытаться оживить, – это способ исцелиться.

Он остановился и посмотрел на нее.

– Тебе правда всего двадцать два?

Она усмехнулась.

– Я всегда считала, что возраст не имеет значения.

– Теперь, если мы пройдем мимо этих деревьев… – пробормотал он. – О да, вот мы и пришли.

– О, Лекс, я помню это место! – воскликнула она с удивлением, и он усмехнулся, радуясь ее восторгу. – Мы были здесь как-то весной, не так ли… Я имею в виду всех нас – вместе с нашими родителями?

– Действительно, было такое.

– Ковер из колокольчиков! – воскликнула она.

«Хорошо сказано», – подумал он, радуясь, что вспомнил про это место для пикника, которое в детстве всегда казалось ему волшебным. Потрясающий контраст между лимонно-зелеными листьями буков и россыпью фиолетовых цветов, которые тянулись куда хватало глаз. Компанию им составляли только птицы.

– Это самое романтичное место в мире. Спасибо, Алекс.

Романтика не входила в его намерения.

– Я всегда говорил, что, глядя на колокольчики в этом лесу, хочется писать стихи, – а я не поэт.

– О, не знаю. А мне почему-то помнится, что ты всегда был сентиментальным.

Он задумался над этим, тем временем подбирая подходящее место, чтобы расстелить покрывало.

– Как бы не раздавить их, – подумал он вслух.

– Уверена, цветы тянутся на сотни миль, – сказала она, и он удивленно кивнул, разворачивая ковер. – Я, кажется, вспоминаю, что ты говорил мне, будто в колокольчиках живут феи, и я тебе верила.

Он подал ей руку и помог сесть. Пен сбросила туфли на низком каблуке, сняла соломенную шляпку с гармонирующей светло-желтой атласной лентой и легко опустилась на колени, не обращая внимания на свое узкое платье. Она подняла голову к солнечному свету, купаясь в светлом сиянии золота. Ее волосы блестели на солнце, и крошечные мотыльки замелькали в этом свете, словно отдавая дань ангелу, спустившемуся к ним. Было тепло, и единственными звуками, нарушавшими тишину, были песни дроздов. Эти простые звуки, которые, вероятно, можно услышать в большинстве английских садов, успокаивали его. Война была позади. Начиналась новая жизнь.

– У тебя даже веснушки исчезли, – сказал он.

Она бросила в него свои водительские перчатки, которые ей так и не пригодились.

– Слава богу. Я ненавидела свои веснушки. Ты всегда дразнил меня из-за них. Ты говорил, что они будут расти вместе со мной.

Алекс рассмеялся.

– Ты многое помнишь обо мне, не так ли?

Ее взгляд внезапно стал напряженным, словно превратившись в стрелу, нацеленную на него.

– Я не забываю ничего, что связано с тобой, Лекс.

Он услышал страсть в ее голосе, но решил не обращать на это внимания и просто сменил тему.

– Так, что у нас здесь? – спросил он, притянув ее корзинку поближе.

– Сэндвичи с курицей и орехами, лимонный кекс. Еще вишня, которую я нарвала у нас в саду… и это! – сказала Пен, вытаскивая бутылку шампанского.

– Боже мой! В честь чего это?

Она пожала плечами.

– В честь тебя! Я хотела отпраздновать твое возвращение с того самого утра, когда ты спустился на завтрак.

– В самом деле? Но это было сто лет назад, и ты почти не разговаривала со мной.

– Я была в шоке, – призналась она. – К тому же… ты был в кругу семьи. Я подумала, что лучше дать твоим близким возможность расспросить тебя обо всем.

Он нахмурился.

– Ты ведь не осталась на чтение завещания, да?

Она покачала головой.

– Почему? Отец включил тебя в завещание. Я рад, что тебе досталась та картина. Он называл тебя Пенни Фартинг. Ты и правда была такой маленькой.

– Вот и нет, просто вы все были ужасно большими. Даже Шарлотта ходит на ходулях. Я очень любила твоего отца, Лекс. Я люблю эту картину и всегда думаю о дяде Томасе, когда смотрю на нее.

– Забавно, этот портрет всегда меня беспокоил.

– Почему?

– Потому что она выглядела такой грустной.

– Не грустной. Задумчивой, – сказала Пен и смущенно улыбнулась. – Я всегда чувствовала связь с девушкой, изображенной на этой картине, кто бы это ни был.

– Почему?

Она вздохнула.

– Я не могу сказать тебе всю правду, по крайней мере пока. Как бы то ни было, на это есть две причины, и вторая заключается в том, что я единственный ребенок в семье. Это имеет свои преимущества, я с готовностью это признаю. Но ты и представить себе не можешь, каково это, когда все родительское внимание сосредоточено только на тебе.

Он начал засучивать рукава. Был восхитительно теплый день, даже в тени было тепло.

– Наверно, и правда не могу.

– Пожалуйста, – сказала она, предлагая еду. – Я все приготовила сама.

Он взглянул на нее, и было видно, что он впечатлен.

– Хотя нет, можешь, ведь ты же тоже рос… в центре внимания.

– Действительно, – согласился он, принимая у нее треугольный сэндвич, корки у которого были аккуратно срезаны.

Она замерла, снова пристально глядя на него.

– Знаешь, он был просто убит горем… Я имею в виду, когда много месяцев не было никаких известий от тебя.

Он сглотнул, вспомнив серьезное, но всегда доброе лицо отца – морщины и складки свидетельствовали о долгих годах, когда он предпочитал слушать, а не говорить, получать информацию, а не давать советы, долго думать, прежде чем ответить. Те, кто его не знал, порой думали, что Томас Уинтер глуховат, а то просто и невежлив, потому что он редко сразу же отвечал на вопрос. Те, кто хорошо его знал, понимали, что он серьезно обдумывает каждый ответ.

– Подозреваю, отец потерял надежду последним.

– На самом деле нет. Насколько я понимаю, мы с твоей матерью обе думаем, что твой дорогой отец заболел и умер, окончательно потеряв надежду когда-нибудь найти тебя – живым или… – Она улыбнулась вместо того, чтобы произнести слово, которое не хотела произносить. – Но был еще один человек, который так и не сдался, Лекс.

Он догадался, что сейчас произойдет. Пен выросла, но одно качество осталось в ней с детства – она совсем не умела притворяться. Он вспомнил, как легко было прочесть все по ее лицу.

– Я никогда не теряла надежду, что ты вернешься.

Он тихо откашлялся.

– Я очень благодарен тебе за это.

– Да? – Он почувствовал прикосновение прохладной ладони, которую она положила ему на руку. Он посмотрел туда, где ее безупречная рука со светлой кожей, аккуратными пальцами и ухоженными ногтями лежала на его от природы более смуглой руке. Было в этом жесте что-то невероятно интимное. Он хотел избежать этого и все же ничего не мог поделать с тем, что ему приятно. Она тоже это знала, и он увидел, как осознание этой близости блеснуло в ее глазах, в которых отражался цвет колокольчиков. Она передавала ему сообщение и хотела, чтобы он правильно его прочел.

И теперь эти глаза слегка затуманились.

– Я начала с Шотландии, – сказала она.

– Начала что?

– Поиски.

Алекс считал, что его мало что может изумить в последнее время, но тут раскрыл рот от удивления.

Она кивнула, слегка улыбнувшись.

– Все говорили, что я сошла с ума, в том числе оба наших отца, но мне кажется, дядя Томас восхищался мной из-за этого. Перед смертью он признался, что был постоянно занят тем, чтобы успокаивать твою мать, и все, что он делал, – это произносил пустые утешения. Он добавил, что рассчитывает на меня, как на единственного, кроме него, человека, который верит, что ты каким-то образом выжил и вернешься. Вот почему он внес поправку в завещание. – Она промокнула слезу кружевным платочком, но не смутилась от того, что плачет в его присутствии. – Мои родители постоянно пытались отговорить меня от поисков, но им не под силу было меня переубедить, Лекс. Я должна была найти тебя, если это только было возможно. Я объездила все военные госпитали и больницы, принимавшие возвращающихся солдат. Переговорила со столькими медсестрами, что сбилась со счета. – Он с тревогой посмотрел на нее. – И я потеряла счет неделям, которые провела, посещая больницы. На самом деле в тот день, когда я нашла госпиталь, в котором ты был, ты уже…

Его изумление было так велико, что он не удержался:

– Черт возьми, Пен! Что тебя на это толкало? – Алекс провел рукой по своим аккуратно зачесанным волосам, и из них выбилась прядь.

Он знал, что она это заметила.

– Любовь, наверно, – ответила она, глядя на него блестящими от слез глазами.

Хотя он сам помог ей признаться в любви, они его поразили. Он смущенно посмотрел на нее.

– Ну. – Она первой нарушила молчание и безрадостно улыбнулась. – Рада, что удалось тебя удивить.

– О, Пен.

Она старательно отводила глаза, начав копаться в корзине для пикника.

– Разве это так невозможно, что я могу быть влюблена в тебя? Что всегда была? И всегда буду?

Он не знал, что сказать, и заметил, что слегка покачивает головой.

Она помогла ему, снова посмотрев ему в глаза.

– Неужели ты не догадывался?

– Нет.

Она грустно рассмеялась.

– Лекс, ты слепой. Я сходила по тебе с ума лет с семи.

– Что?

– Кажется, я была в этом возрасте, когда наши семьи стали регулярно встречаться. Тебе, должно быть, было тогда сколько – четырнадцать? И ты становился все более неотразим с каждым годом. Разве тебя не удивляло, почему я постоянно находила способы приехать сюда на праздники?

– Я думал, дело было в дружбе с Шарли. Я имею в виду, ты же наша кузина, в конце концов.

– Ерунда! Это просто казалось удобным взрослым. Да, мы родственники, но такие дальние, что я, вероятно, более близко связана с вашим привратником!

– Извини, Пен.

– За что?

– За то, что не замечал.

– Я хорошо это скрывала. По правде говоря, я ужасно боялась, что ты догадаешься.

Он покачал головой.

– Мне казалось, ты считала меня невыносимым.

– Наоборот! – Она рассмеялась, и он вынужден был признать, что ее смех кажется ему очень привлекательным. – Я так нервничала, что это слишком очевидно и ты заметишь, что мое сердце начинает биться сильнее, когда я оказываюсь рядом с тобой, или что упаду в обморок, если ты меня случайно коснешься. Я стала избегать тебя, когда мы стали старше. Какой же глупой девочкой я была.

– Но ты уже давно не глупая девочка.

Она покачала головой.

– Это точно. И прости меня за прямоту, но тебе лучше знать, что моя детская влюбленность ни капли не уменьшилась. Наоборот, усилилась. Ты все такой же, если не еще более красивый, обаятельный, смешной Алекс Уинтер, которого я помню.

– Я в шоке.

– Я вижу. Но когда ты уехал, мне было пятнадцать лет…

– Пышка.

Она игриво шлепнула его.

– Разве мы не называли тебя Пышкой?

– И это было довольно жестоко с вашей стороны.

– Ну, хорошо. Ты определенно сильно изменилась. Сейчас ты настоящая сердцеедка, Пен.

– Я не хочу быть сердцеедкой, Лекс. Я хочу быть с тобой.

Ему стало трудно дышать, потому что каждый раз, когда он пытался увести разговор в сторону, она затягивала его все глубже. Она обезоруживающе улыбнулась.

– Тебе кажется, что я гоню коней?

Он поскреб в затылке, слегка успокоившись.

– Да, пожалуй. Когда я выскакивал из окопа под пулеметный огонь, а вокруг рвались бомбы, было легче ориентироваться, чем на этом минном поле.

Она придвинулась и взяла его за руку.

– Я не буду торопиться, но я дала себе слово, что, если мои молитвы будут услышаны и ты вернешься, я не стану тратить ни одной лишней минуты и сразу же скажу тебе о своих чувствах. Прости, что заманила тебя в ловушку, но я должна сказать это прямо сейчас, иначе никогда не найду в себе мужества и, вероятно, не получу возможности оказаться с тобой наедине на ужасно романтичной поляне с колокольчиками еще раз. – Алекс понимал, что она хочет казаться остроумной, но ситуация стала настолько напряженной, что он мечтал, чтобы она замолчала, но ее было не остановить. – Так что скажу. Я полюбила тебя, как только смогла понять разницу между любовью к своим домашним кроликам и любовью к родителям. Ты стал пылающим метеоритом для неба моей жизни – в романтическом смысле – с моего одиннадцатого дня рождения, и в моем сердце ты так и не потерял своего огня. Я сказала, что искала тебя по всей Англии, и это правда. Даже твоя мать просила меня прекратить поиски, боясь, что я сойду с ума. – Она пожала плечами. – Она была права. Я определенно слегка помешалась. Я была убеждена, что ты выжил, но был ранен и не знаешь, как добраться домой.

– Примерно так оно, видимо, и было.

– Я отказывалась верить, что человек, которого я столько лет тайно любила, – человек, которому я так и не осмелилась посмотреть в глаза и сказать, что чувствую, – погиб. Я должна была найти тебя, Лекс.

Не думая о возможных последствиях, Алекс поднес ее руку к своим губам. Он не попытался поцеловать ее, но знал, что даже такой небольшой знак внимания значит для молодой, страстной Пенелопы Обри-Финч гораздо больше, чем слова благодарности.

– Спасибо, что не сдавалась.

– О, Лекс. – Она обвила руки вокруг его шеи. Он чувствовал, что она вся дрожит, и, хотя не посмел прижать ее к себе, погладил ее по-братски по спине.

– Ну-ну. Я уже дома.

Она отстранилась и смотрела на него полными слез глазами. Он знал, что ей отчаянно хочется, чтобы он ее поцеловал, но он чувствовал себя как-то странно, хотя и не мог этого объяснить. Он не понимал, что не так с развитием этих отношений, но ему явно что-то мешало их развивать.

– Давай откроем шампанское, Пен. Мы же должны отпраздновать, да?

Она придвинулась ближе, чтобы нежно поцеловать его в щеку.

– Я так благодарна ангелам, которые охраняли тебя и помогли вернуться. Я потерплю, но не очень долго, – прошептала она, а потом взяла бутылку шампанского. – Сойдет?

Он посмотрел на этикетку: «Вдова Клико Понсарден».

– Сухое, – удовлетворенно проговорил он, стараясь выбросить из головы поцелуй и ее предупреждение.

– Украла из папиного подвала. Он и не заметит, – сказала она заговорщическим тоном.

Алекс специально открыл бутылку так, чтобы шампанское вспенилось каскадом пузырей. И разлил бледно-золотистую пенистую жидкость в два бокала.

– За твое возвращение, – сказала Пен, поднимая бокал. – За твое возвращение в мою жизнь, – сказала она более откровенно. – Я скажу это, Лекс, независимо от того, что тебя это шокирует. Я знаю, что должна проявить терпение и дождаться, пока ты тоже захочешь, чтобы я стала миссис Алекс Уинтер.

Рука Алекса, поднимавшая бокал, замерла в воздухе.

– Ну вот, я это сказала, – проговорила она еще более нервно, чем все, что говорила до этого. – Никто не сможет обвинить меня в том, что я не решилась и попала в эту ужасную британскую ловушку – не говорить то, что думаешь. Я предпочитаю быть искренней.

– Это заметно, – выдохнул он.

– Надеюсь, тебя это не пугает? – нахмурилась она.

Он покачал головой, наполовину удивленный, наполовину обескураженный.

– Ты очень необычная девушка.

– Хорошо! – довольно сказала она. – Думаю, этим я отпугнула большинство других ухажеров.

– Правда?

– Ну, этим и еще тем, что единственный человек, для кого билось мое сердце, не знал о моих чувствах. Но теперь знает, – сказала она, уверенно кивнув. – Давай выпьем за честность?

Алекс поднял шампанское.

– За честность.

– Ты всегда будешь честным со мной, Лекс?

– Обещаю.

Они чокнулись и попробовали шампанское.

– Ммм, вкусно. А теперь поедим?

Он рассмеялся.

– Ты удивительная девушка, Пенелопа.

– Да. И надеюсь, что и дальше буду продолжать производить на тебя впечатление, чтобы ты действительно в это поверил. У моей семьи денег более чем достаточно, чтобы мне никогда не пришлось о них беспокоиться, ты это знаешь. – Она моргнула. – Так что я не Ферн. Кроме того, мне совсем ни к чему фамилия Уинтер, чтобы обрести социальный статус или связи.

– Вот уж правда, – согласился он, жуя еще один сэндвич, хотя еда вдруг комом встала у него в горле.

– Мне ничего не нужно от семьи Уинтер… кроме тебя. Если бы ты предложил сбежать в Южную Америку и бросить все, я бы сказала «да», не думая ни секунды. Я знаю, что молода, и вижу, что тебе все еще сложно увидеть во мне кого-то, кроме твоей «маленькой кузины». Но я хочу, чтобы ты сходил со мной на балет на следующей неделе и просто дал мне шанс. Я не прошу ни о чем, только о твоем обществе, и давай посмотрим, что из этого выйдет.

Он моргнул, внимательно наблюдая за ней.

Она вдруг нахмурилась.

– О, Лекс, я совсем не подумала об этом… у тебя есть кто-то еще? Девушка во Франции или Бельгии, за которой тебе нужно вернуться? Может быть, медсестра, которую ты встретил в госпитале?

Он вздохнул.

– Я сам не знаю, Пен. Жил ли я как монах последние несколько лет… или в моей жизни был кто-то? – Он подумал о сердце, вырезанном из платка. – Не знаю. Боюсь, что, наверно, был.

Она посмотрела на него, сразу же помрачнев.

– И что?

– Я просто не могу вспомнить. Сейчас у меня не самый простой период.

– Ты любишь кого-то еще?

Алекс пожал плечами. Он решил быть честным.

– Я ничего не чувствую. Пустота.

Она поглядела на него с искренним сочувствием.

– После публикации фотографии в газете несколько дней назад никто не звонил?

– Никто. Ну, если не считать адвоката, который предложил свои услуги, пользуясь смертью моего отца как поводом возобновить якобы старые связи. Он не упомянул про статью, но это было в тот же день, это слишком очевидно. – Он презрительно хмыкнул. – И еще звонили из полиции и сказали, что один парикмахер в Лондоне, кажется, меня узнал и позвонил в местный участок, но, когда его стали расспрашивать, выяснилось, что ничего полезного он не знает. Он не знал ни имени клиента, ни откуда он, ни куда собирался – только вспомнил, что стриг и брил кого-то, похожего на человека в газетной статье, которую он увидел через плечо клиента. Все, что он смог сообщить полиции, это что человек пришел в свой день рождения и что он собирался его отпраздновать. Это все, что он знал. Они вели настолько незначащий разговор, что он не мог сообщить ничего существенного.

– Ну вот. Это, безусловно, был не ты. У тебя день рождения в феврале, если не ошибаюсь.

– Именно.

– Более того, ты не любишь праздновать дни рождения.

– Ты слишком хорошо меня знаешь. Просто совпадение. – Он вздохнул. – Мама потребовала, чтобы я перестал копаться в прошлом.

– Я могу понять ее, Лекс. Ты снова вернулся к ней. Разве что-то еще имеет значение для нее? А если у тебя была какая-то любовь, та женщина, несомненно, узнала бы тебя и связалась с тобой. Может, тебе стоит признать, что в твоем прошлом нет никакой особой тайны? Ты провел много времени в больницах, ты был болен, какое-то время, возможно, находился на попечении какой-нибудь семьи, но это не обязательно означает, что тебе есть из-за чего переживать.

Он поник.

– Ты говоришь так, словно это легко… словно я могу просто продолжать жить своей жизнью.

– А почему нет? Никто не заявил, что узнал тебя. Просто будь Алексом Уинтером, вернувшимся солдатом.

Он подумал, что она права. Действительно, для молоденькой девушки Пенелопа Обри-Финч была очень зрелой. И он бы соврал, если бы не признал, что она красива и с ней весело.

– Мне хорошо с тобой, – сказал он со вздохом.

– Значит… ты даешь нам шанс?

Алекс мягко улыбнулся.

– Я точно схожу с тобой на балет.

Ее озабоченное лицо просияло и озарилось счастливой улыбкой.

– Для начала.

– Давай выпьем за новое начало, – сказал он и сам в это поверил.