Когда мы закончили пожимать друг другу руки, Мейдин сказала:

— Ну хорошо, а теперь берите свою фотокамеру. Я хочу предоставить Дуайту фотографии, ну, просто отчет.

Последние слова она произнесла как-то невнятно, и мне послышалось «ну, простачок». К тому же, это было недалеко от истины.

Мейдин одним движением ловко подхватила сумочку, прижала к груди Пупсика и двинулась к выходу.

— Я буду ждать вас на улице, ладно? — И, не дав мне возможности ответить, добавила: — Переоденусь-ка я, пожалуй, когда заеду домой. Красный костюм будет смотреться намного лучше на фото, как по-вашему?

Я старался сохранить каменное выражения лица, ибо боялся одним неверным движением мускулов выдать то, что думаю на самом деле. А именно: Черт подери, это же не пробные съемки на обложку женского журнал!

— Неплохо придумало, — сказал я вместо этого.

Мейдин страстно чмокнула Пупсика в золотистую макушку, как будто снова не я, а он верно ответил на поставленный вопрос, и засим удалилась.

Я же долго ещё стоял, как столб, посреди кабинета, вопрошая в потолок: во что же я позволил себя втянуть. И понял, что узнай об этой работе кто-нибудь из моих закадычных друзей-полицейских из Луисвиля, — засмеяли бы насмерть. Лелея эту радостную мысль, я откопал среди хлама футляр от фотоаппарата, телеобъектив и блокнот 3х5, которым всегда пользуюсь, отправляясь на дело.

Потом убедился, что моя фотокамера «Минолта» заряжена свежей пленкой.

Честно говоря, не совсем свежей. Пару дней назад я успел пощелкать немного свою собаку, Рипа. Это было мне просто необходимо в качестве самозащиты. Поскольку на дворе стоял ноябрь, я вспомнил, что на носу Рождество. И, разумеется, не мог забыть, сколько радости принесло мне прошлое Рождество, когда я несколько дней подряд выуживал из почтового ящика одну за другой поздравительные открытки с прилагающимся моментальным снимком всей семьи отправителя.

Я просто не мог поверить собственным глазам. То ли каждый фотограф Америки в честь праздничка снизил цену за услуги, то ли все мои друзья и родные решили, что поскольку я не обзавелся собственной семьей, мне нужно периодически напоминать, как выглядят дети. И к той минуте, когда Санта Клаус добрался до наших краев, я уже оплакивал все рождественские ночи, проведенные без моих нерожденных детей.

Вот почему два дня назад я принял решение: на огонь ответить огнем. К каждому поздравлению я присовокуплю фото моей собственной семьи в лице Рипа. Сначала я хотел сфотографировать его с веселеньким красным бантом на шее, но глупый пес почему-то отнесся к этой идее без восторга. Стоило мне приблизиться к нему на метр с этим бантом, он начинал тихо рычать себе под нос. Рип — наполовину немецкая овчарка, наполовину просто большая черная псина, поэтому, когда он рычит, поневоле начинаешь относиться к нему со всей серьезностью. Слышали бы вы. Брр!

Так что пришлось смириться и поймать в кадр выражение его лица, которое я имею честь лицезреть наиболее часто, — улыбку с вываленным до пола языком. Мне-то, конечно, доподлинно известно истинное значение этой улыбки. «Уже обед?» — вот что она говорит. Но, надеюсь, все мои женатые друзья и родные примут её за пожелание «Веселого Рождества!»

Но, даже учитывая фотографии Рипа, в пленке ещё оставалось около тридцати кадров. Этого должно с лихвой хватить на один день. Если, конечно, Мейдин не сочтет себя неотразимой в своем красном костюме и не попросит меня нащелкать побольше снимков, чтобы она могла приложить их к своим рождественским поздравлениям.

Перед уходом я заскочил в аптеку сообщить Мельбе, что меня наняли для слежки, и попросить принимать для меня сообщения. Не успел я все это выложить, как Мельба прервала меня:

— И за кем следим?

Взгляд её тем временем был обращен не на меня, а на улицу перед аптекой, где красовался «корвет» Мейдин.

Я сделал вид, что не услышал вопроса. Видите ли, Мельба неофициальный лидер Пиджин-Форкского Центра Сплетен, и я прямо воочию увидел, с какой нескрываемой гордостью она делится последними новостями с членами этой уважаемой организации. По-моему, совсем ни к чему объекту слежки из чужих уст узнавать, что за ним хвост.

— Я с вами свяжусь, — поспешно проговорил я. Прозвучало это как одно длинное слово. И пока секретарша открывала рот, чтобы задать очередной вопрос, я уже был на улице.

Однако успел заметить, как сузились глаза Мельбы, и с каким любопытством она вытягивала шею, провожая меня взглядом. Из дверей я выскочил, как пробка из бутылки.

Машину я всегда оставляю в проходе между аптекой и соседней с ней галантереей, так что до неё было каких-то два шага. В мгновение ока я пристроился позади «корвета».

Мейдин помахала мне пальцами в зеркальце. Я посмотрел-посмотрел, и ничего другого не придумал, как помахать в ответ. Чувствовал я себя именно так, как пять минут назад назвала меня Мейдин, — даже если мне просто послышалось. Простачком. А ещё вернее — полным идиотом.

Я не мог не заметить, когда мы пышной кавалькадой двинулись вдоль по улице — впереди Мейдин на «корвете», следом я на пикапе, — что Мельба снова прилипла к окну, в крайнем возбуждении взбивая пучок. Мельбе я ручкой не помахал. Зато помахала Мейдин. Я прямо передернулся от отвращения.

Сворачивая следом за Мейдин на Главную Улицу, которая потом переходит в автомагистраль между штатами, я не мог избавиться от неприятного ощущения, что совершаю самую большую в жизни глупость. Хотя, нет, постойте. А мой брак с Клодзиллой? По глупости он, пожалуй, намного превосходит эту невероятную сделку. Правда, в денежном выражении Миссия Мейдин — полная противоположность моему краткому супружеству.

Как это ни удивительно, но Мейдин оказалась права. Следить за человеком, который об этом знает, гораздо проще. Я часто терял Мейдин из виду, учитывая, какую скорость может развивать «корвет». Но всякий раз она предусмотрительно притормаживала и на обочине дожидалась, пока моя машина покажется на вершине холма.

Когда я нагонял, она снова и снова махала мне в зеркальце заднего вида, но я говорил себе: «Ну и что же, подумаешь! Если Мейдин вздумалось завести себе „хвост“ за полторы тысячи долларов, то кто я такой, чтобы отговаривать ее? К тому же, я честно пытался. Она не послушала».

Я думал, что Пакетты живут в местечке вроде Двенадцати Дубов: это престижный район, я уже о нем упоминал. Туда, как по закону гравитации, слетаются все «денежные мешки» Пиджин-Форка. Как будто деньги — это некая разновидность магнита, притягивающая их обладателей к себе подобным. Я, например, никогда не испытывал на себе этого притяжения.

Однако мы с Мейдин пропустили левый поворот на шоссе № 46, ведущее к Двенадцати Дубам. Может быть, Пакетты подыскали себе какой-нибудь славный домик на очень дорогом, закрытом для посторонних участке земли, — я бы на их месте так и сделал.

Я почему-то был уверен, что догадка моя верна, поэтому удивился, заметив, как Мейдин сворачивает на извилистую дорожку, покрытую гравием, ведущую к старой ферме Изома Пакетта. Эта та самая ферма, мимо которой я езжу каждый божий день.

Видимо, сказав, что они с Дуайтом унаследовали ферму, Мейдин выражалась вовсе не фигурально, а буквально. Они действительно жили в старом семейном гнезде Изома.

С дороги любой мог созерцать дом, стоящий на холме в отдалении. Белый, в Викторианском стиле начала двадцатого века, с позолотой на каждом щипце, каждом карнизе, каждом уголке полусферического крыльца, дом напоминал иллюстрацию к историческому роману. Там было две пары качелей на террасе, пять печных труб и мощеная дорожка к парадному крыльцу. Сверху на нем громоздилось нечто вроде купола. Покрытая коричневой кровельной дранкой, эта коническая штука была похожа на гигантский сливочный рожок крем-брюле, упавший на крышу их дома.

Когда была жива старая миссис Пакетт, вдоль мощеной дорожки с обеих сторон были высажены цветы. По крайней мере, я так слышал. Теперь же, созерцая поросшую травой и сорняками землю, я вдруг осознал, как давно это было. Помнится мне, мать Дуайта скончалась от рака незадолго после того, как он окончил колледж. Не уверен в точной дате этого печального события, но причину я хорошо запомнил. По этой же самой причине умерла и моя мама. Теперь о прежних днях напоминали всего несколько чахлых оранжевых цветков, одиноко растущих около парадного входа. Даже издалека было видно, как не хватает стенам хорошего слоя краски.

Я вздохнул, внезапно меня охватила необъяснимая грусть. Бедный старик Изом. Наверное, он здорово сдал в последние годы, раз довел дом до такого жалкого состояния. Напрашивался вопрос: куда же смотрели двое его сыновей? Хотя, если бы Имоджин пыталась продать сейчас этот дом, она даже в таком состоянии назвала бы его величественным и очаровательным. И я бы с ней согласился.

Но у Мейдин имелось для этого местечка совсем другое описание. Она затормозила там, где гравийная дорога встречается с мощеной дорожкой, ведущей к крыльцу, вышла из «корвета», и с Пупсиком в руке подошла к моей машине.

— Ну вот, здесь мы и живем, — она кинула уничижительный взгляд на дом, — наша семейная тюрьма.

Я вылупился на нее, открыв рот. И что же, скажите на милость, эта леди имела в виду? И почему семейная тюрьма? Я лихорадочно думал, что же ответить, но в голову ничего не шло.

Я нервно поглядывал на дом, ожидая, что Дуайт Пакетт в любую минуту может сам показаться на пороге. И как мне в таком случае объяснять, что я здесь делаю? В конторе эта ситуация показалась мне не настолько смехотворной, как сейчас, когда предстояла встреча с третьим участником событий, который, между прочим, и финансирует все это предприятие.

Заметив мой взгляд, Мейдин беспечно махнула рукой.

— Ой, не волнуйтесь, Хаскелл. Никого сейчас дома нет, — она чесала Пупсика за ухом. — Дело в том, что Дуайт уехал по магазинам и вернется, наверное, только часа в два.

Я смотрел на неё в недоумении. Наверное? Она не уверена? Сколько же времени требуется Дуайту на хождение по магазинам?

Конечно, если бы разговор шел о Клодзилле, у меня бы это не вызвало ни малейшего беспокойства. Я бы знал, что она будет мотаться за покупками до закрытия последней лавочки в городе.

Но речь-то идет о Дуайте. Он все-таки мужчина. Пардон, конечно, не сочтите меня женоненавистником, но большинство знакомых мне мужчин не могут похвастаться большим «магазинным опытом». Хотя, для Клодзиллы это был не просто жизненный опыт, а самая что ни на есть настоящая жизнь.

Мейдин подмигнула мне над золотистой головой Пупсика.

— Вам не о чем беспокоиться. У нас с вами полным-полно времени.

Для женщины, поставившей себе цель убедить мужа в верности, у неё был довольно непристойный образ мыслей. Как, впрочем, и поведения. Говоря со мной, она как бы неумышленно облокотилась на капот моей машины, открывая мне практически неограниченный обзор всего того, что находилось ниже её глубокого декольте. Я нервно заерзал на сиденье, надеясь, что она не имеет в виду ничего кроме запланированных фотосъемок.

Я открыл было рот, чтобы сообщить Мейдин, что у меня уже есть девушка, но к счастью не успел, иначе место для портрета в Галерее Прославленных Идиотов мне было бы гарантировано. Мейдин поспешно добавила:

— Ой, да, у нас с вами будет уйма времени. Более того, я уже подыскала местечко, откуда вам удобно будет наблюдать за мной.

Я покивал в знак того, что ценю её усилия, а сам подумал: Слава Богу! Слава Богу, что Мейдин не имеет на меня никаких видов. И главное, слава Богу, что ничего я не успел брякнуть.

— Вон там, на другой стороне шоссе, где особенно густой кустарник, Мейдин похлопала Пупсика, страшно довольная своей находчивостью. — А что, вы там можете часами высиживать, и никто вас не заметит.

Я кивал, но мне становилось как-то не по себе. Может, это от видов, открывшихся мне под глубоким вырезом блузки Мейдин. Не знаю, не знаю, но я вдруг вспомнил историю Подглядывающего Тома, жертва которого не только знала, что он подглядывает, но и одобряла это.

Но Мейдин оказалась права. Место, на которое она указала, действительно идеально подходило для заданной цели. Вечнозеленый кустарник, который, видимо, так и не оправился от прошлогоднего снега, позволял вести наблюдение за всем домом. И даже с расстояния трех шагов никто не поймет, что в этих кустах прячется человек вместе с машиной.

Место было идеальным, но мне крайне не хотелось загонять туда пикап. Не столько потому, что мне была неприятна мысль о Подглядывающем Хаскелле, сколько потому, что машина была почти новой.

В ходе расследования моего последнего дела я тоже ездил на почти новом пикапе, и разбил его вдребезги. Не по своей вине, впрочем: кто-то оказал мне колоссальную услугу, посчитав, что тормоза мне ни к чему и избавив меня от этой лишней детали в машине. В результате страховая компания оплатила мне услуги по замене одного почти нового пикапа на другой почти новый пикап. Без единой царапинки и вмятины, прошу заметить, и с безупречной краской — бордовой, с металлическим отливом.

Я даже поморщился от перспективы заталкивать мой бордовый пикап в это месиво из колючек, иголок и сучков, но пересилил себя. Я ведь профессионал, как никак. И въехал в кусты, не кинув на Мейдин ни единого укоризненного взгляда, вот так-то.

А Мейдин была сама услужливость.

— Ну ладно, — сказала она. — Я побегу в дом и постараюсь не отходить от окон, чтобы у вас получились хорошие снимки.

— Отлично, — сказал я без энтузиазма.

Зато энтузиазма Мейдин хватало на двоих.

— Славно-то как! — воскликнула она, тыкая в меня Пупсиком. — Дуайт будет доволен вашим отчетом. И не просто доволен — он будет в полном восторге!

Как будто речь шла о подарке на день рождения, который она собиралась ему преподнести. Мне опять стало не по себе. Как воспримет все это Дуайт? Тогда, в офисе, деньги говорили со мной настолько громко, что заглушили все разумные доводы. А ведь старина Дуайт может вовсе не обрадоваться, обнаружив, на что женушка решила потратить пятнадцать сотен из его драгоценного состояния. Есть вероятность, что Дуайт придет в ярость. А если я не ошибаюсь, он здоровенный парень, намного выше меня.

Я набрал воздуха в легкие.

— Вы знаете, Мейдин, — начал я, — не уверен, что это хорошая…

Вероятно, она смекнула, к чему я клоню, и поспешила прервать меня.

— Ох, помилуйте, — тон у неё был раздраженный. — Вы чек получили? Ну и нечего теперь пятиться, как рак. Мы же обо всем договорились, — она развернулась на своих каблучках на 180 градусов и направилась к дому, но я схватил её за руку.

Это было не слишком умно. Пупсик кинулся к моей руке, как будто это был кусок свежей телятины. Я отдернул пальцы.

Мейдин, я заметил, не очень расстроилась из-за того, что меня чуть не сжевали.

— Ну что теперь? — спросила она.

Как бы получше выразиться?

— Послушайте, мы действительно обо всем договорились, вы правы. Но если выяснится, что вашему мужу не понравится то, что мы ему собираемся показать, то вы в любое время можете отказаться от моих услуг. В этом случае я возьму с вас только почасовую оплату.

Моя речь произвела на Мейдин неизгладимое впечатление.

— Да, да, да, — пропела она, махая рукой, как будто отгоняя невидимый дым, и ушла по дорожке, ни разу не оглянувшись.

Скорость у неё была что надо, но вставив ключ в дверь, она вдруг замерла как по команде, на минуту или около того. Как будто тренировалась изображать манекен. Я долго соображал, пока до меня не дошло. Мейдин позировала! Она стояла перед фасадом своего дома, не шевельнув ни единым мускулом, и ждала, пока я её сфотографирую. Я тупо мигнул, но ничего другого мне не оставалось, и я щелкнул камерой.

Взглянув на часы, я также отметил в блокноте: 3:45. Объект вошел в дом. Дописав, я уставился на листок. Вот тогда-то я и начал повторять три слова, которые послужат мне вместо заклинания на ближайшие двадцать четыре часа. «Это её деньги. Это её деньги. Это её деньги». Конечно, деньги эти были ещё и Дуайта, но об этом лучше не думать.

Предоставив мне возможность беспрепятственно сделать один снимок, Мейдин приняла другую позу. Открыла дверь и снова замерла, даря мне скромную улыбку через левое плечо. Я сфотографировал. В течении следующих десяти минут я сделал ещё несколько снимков, Мейдин с воодушевлением принимала идиотские позы, копируя всех этих кинозвезд, позирующих для журнала «Кавер Герл ТВ».

Потом Мейдин исчезла на несколько минут, и когда появилась снова, на ней был тот самый ярко-красный костюм. Я глядел во все глаза. Вы знаете, она снова оказалась права. В этом наряде она выглядела гораздо лучше. Я подавил вздох и затем, — а, ладно, чего уж там, — принялся снова щелкать камерой. Ну что я могу сказать… Мейдин все так же двигалась по дому с остановками для удобного кадра. Мейдин с Пупсиком в руках читает почту. Мейдин с Пупсиком в руках смотрит телевизор. Мейдин с Пупсиком в руках выглядывает в окно.

Как ни странно, каждый кадр ловил Мейдин с Пупсиком в руках. Мне, честно говоря, уже осточертело делать одинаковые записи в блокноте. В конце концов, я просто отмечал время и писал: То же, в кухне. То же, в гостиной. То же, в столовой.

Я бы, наверное, наделал ещё больше снимков с надписями типа То же там-то или там-то, но в течении следующего часа мне пришлось отрываться от этого захватывающего занятия три раза. В первый раз — чтобы попросить Мейдин перестать смотреть на меня. Некоторое время я держался, но потом терпение мое кончилось. Я выскочил из машины, продрался через густые заросли, одолел дорожку и постучал в дверь парадного входа.

Поверите ли, Мейдин спросила сладким голоском:

— Кто там?

Я едва не ответил «Леди Годива», но сдержался и вслух сказал:

— Мейдин, откройте, пожалуйста.

Когда Мейдин предстала передо мной, я даже выдавил из себя улыбку.

— Понимаете, — сказал я, — всякое убежище бесполезно, если кто-то постоянно смотрит на то самое место в зарослях, где я прячусь, — я старался, чтобы тон мой не показался враждебным, как будто я просто указываю на незначительную, крошечную деталь, которая от неё ускользнула.

— А-а, — понятливо протянула хозяйка. — Вы это к тому, что мне вообще не следует на вас смотреть?

— Думаю, да, — кивнул я.

На обратном пути к машине я услышал, как Мейдин говорит Пупсику:

— Злюка, злюка, привереда.

Но мне было плевать, лишь бы она прекратила зыркать в мою сторону.

Мое второе путешествие к дому прошло не так гладко. На этот раз пришлось сказать Мейдин, чтобы она перестала улыбаться. Сначала я не замечал этого, но потом обнаружил, что на всех фотографиях у неё одно и тоже выражение лица. Эта скромная улыбка как будто прилипла к её губам. Она вовсе не Пупсику улыбалось, как могло показаться. Она просто улыбалась. Я, конечно, не стал интересоваться у Мейдин, почему, черт бы её побрал, она вдруг впала в состояние такого непроходимого счастья. Я и сам догадался. Она улыбалась, потому что знала, что её снимают.

Глядя, как она улыбается в пространство, дефилируя из комнаты в комнату, я почувствовал себя крайне неуютно. Честно говоря, на кадре с улыбкой № 15 Мейдин стала как две капли воды похожа на главного героя фильма «Пролетая над гнездом кукушки». Поправьте меня, если я не прав, но разве этого эффекта мы добиваемся?

Когда я снова прошел через все препятствия к дому только для того, чтобы предложить ей избавиться от улыбки, Мейдин выкатила на меня глаза.

— Да Господи ты Боже мой, на кого я буду похоже без улыбки! — капризно возмутилась она. — Я же буду выглядеть простушкой!

Сто раз говорила мне Клодзилла, что я ни черта не смыслю в женщинах. Что ж, может, так оно и есть. Однако у меня хватило соображения не произнести вслух, что лучше казаться простушкой, чем человеком, способным вынести несколько сеансов электрошоковой терапии.

Вместо всего этого я спокойно сказал:

— Мейдин, вы никогда не будете выглядеть простушкой.

О Боже, до чего я молодец!

Мейдин улыбнулась так широко, что я разглядел её зубы мудрости. Воспользовавшись её благосклонностью, я поспешил добавить:

— Но вы знаете, Мейдин, по-моему, у нас уже достаточно ваших фото с улыбкой. Пора бы продемонстрировать, что вы умеете быть серьезной.

Мейдин склонила голову набок, обдумывая мои слова. Пупсик, сидящий у неё на руках, сделал то же самое. Я старался не подать виду, что заметил это невероятное единодушие. Наконец Мейдин вздохнула.

— Знаете, а вы, наверное, правы.

К сожалению, Мейдин слишком серьезно восприняла мое предложение быть посерьезнее. Она стояла у окна с таким лицом, будто узнала, что солнце через пять минут врежется в землю. Я наблюдал за ней в телеобъектив и раздумывал, не пора ли снова вылезать из машины и тащиться к дому. Но потом решил, что не стоит. Пусть как хочет, так и выглядит. К тому же, если выбирать между горестным или безумным выражением лица, горестное, по-моему, все же предпочтительнее.

Но мне пришлось-таки ещё раз возвращаться. Чтобы попросить Мейдин перестать позировать. Тот поход оказался самым трудным.

Как ни устал я мотаться туда-сюда, но без этого было не обойтись по двум простым причинам. Во-первых, вид у хозяйки дома был дико неестественный, когда она двигалась, как при раскадровке фильма, вдруг застывая то у камина в гостиной, то у кухонного стола, то у перил на лестнице в холле. А во-вторых, было очень трудно решить, когда делать чертов снимок. Только я подумаю: ага, она не собирается шевелиться, только поймаю в фокус, как вдруг она меняет позу. Наконец я понял, что или я поговорю с ней ещё раз, или большинство снимков будет загублено.

Она не только выкатила на меня глаза, но и раскричалась.

— Да Господи ты Боже мой! Я же просто пыталась помочь. Но нет, вы не в состоянии этого оценить, куда уж вам! Нет, нисколечко не цените…

Мне все это до чертиков надоело.

— Мейдин, — прервал я её. — Если фотографии получатся расплывчатыми, Дуайт вас просто-напросто не узнает.

Она, ясное дело, желала поспорить, но даже ей пришлось признать, что замечание верное. Она принялась кивать, но тут я услышал шорох шин по гравию. В нашу сторону ехала машина.

Глаза Мейдин встретились с моими…

— Вы думаете, это…

Я схватил ноги в руки и рванул к двери черного хода. Оказавшись на улице, я обогнул дом и спрятался за кустами в боковом дворике. Тут я понял, что не смогу перебраться через дорогу к своей машине, человек за рулем непременно заметит мои маневры. Поэтому, когда машина остановилась позади «корвета», я зарылся в глубь зарослей и ждал, что будет дальше. Все больше напоминая себе Подглядывающего Хаскелла.

Что это была за машина, спросите вы? Холеный черный БМВ.

Кто сидел за рулем? Дуайт Пакетт, разумеется.

Наверное, в душе я надеялся, что у парня, которого может в чем-то убедить отчет о слежке детектива, нанятого объектом слежки, должен быть вид человека, слишком часто принимавшего на голову баскетбольный мяч. Может, я ждал, что Дуайт, чтобы не запамятовать, с какой ноги ходить, будет бормотать себе под нос: «Левой, правой, левой, правой…»?

Однако, рот у него не шевелился, пока он шагал к крыльцу. Признаюсь, сердце у меня оборвалось. Я даже попробовал себя убедить, что это вовсе не Дуайт. Он ужасно изменился. Он, конечно, остался высоким, под два метра ростом, но куда делась его подтянутая, сухопарая грация? Он был похож теперь на человека, случайно проглотившего один или даже два баскетбольных мяча, которыми играл когда-то, и они выперли из него в районе живота. Шевелюра его так поредела, что добрых три четверти головы несли теперь функцию лба. Также на теле у него имелись такие штуки, как будто их надували с помощью велосипедного насоса. И двойной подбородок.

О да, этот парень давненько не играл в баскетбол. Впрочем, для меня это не новость. В колледже он играл в течении всех четырех лет обучения, но в профессиональный баскетбол он так и не попал. Теперь я припоминаю, что видел его однажды по телевизору на финале Национальной Студенческой Спортивной Ассоциации. Его команду побили во втором раунде. Хотя, конечно, он шагнул гораздо дальше меня в спорте. Ведь добрался же он до Национальной Студенческой Ассоциации. Когда его спортивная карьера подошла к концу, я слышал, он устроился работать торговцем автомобилей где-то в Теннеси.

Хоть он и изменился почти до неузнаваемости, но все же у меня не осталось сомнений, что передо мной Дуайт собственной персоной. Он все так же слегка косолапил и слишком размахивал руками при ходьбе. В школе, видя, как Большой Дуайт шагает по коридору, народ сторонился, освобождая проход.

Глядя на знакомую походку, я понял, что первый раз в жизни смотрю на него без зависти. В клетчатом шерстяном пиджаке и голубых джинсах, наверное, абсолютно новых, с иголочки, с сумкой, наполненной покупками, которую он нес за две ручки, Дуайт впервые показался мне обычным, заурядным гражданином. Таким же, как я сам, только намного выше.

Не дойдя полпути по мощеной дорожке он вдруг резко остановился и поглядел вокруг долгим, внимательным взглядом. На какую-то долю секунды я испугался, что выдал себя неосторожным движением, но взгляд Дуайта миновал меня. Вернее, кусты, за которыми я притаился. Этот медленный взгляд отправился путешествовать по крутым холмам в осенней дали, по деревьям, роняющим последние листья — один за другим, один за другим, по небу, пронизанному золотыми прядями лучей заходящего солнца. Дуайт посмотрел вокруг и тихо улыбнулся.

Я обнаружил, что по моему лицу тоже расползается улыбка. Потому что вспомнил, как сам вернулся в родной город и первые недели после Луисвиля часами мог просто стоять и смотреть. Я был безмерно счастлив, что наконец очутился дома. Да, я отлично знал, что чувствует сейчас Дуайт.

Когда он повернулся и направился к дому, улыбка его сразу погасла. Интересно, уж не потому ли, что там, внутри, его ждет Мейдин, женщина, которую он подозревает в неверности? Господи, я и теперь прекрасно понимал его чувства. Клодзилла, уходя от меня, вместо прощальных слов сообщила, что, подозревая её в неверности, я был прав. Ну и девица.

Мейдин, видимо, тоже наблюдала за мужем, как и я. Потому что в ту секунду, как он поставил ногу на ступеньку крыльца, дверь распахнулась.

— Дуайт, дорогой! — голос Мейдин дрожал от радости. — Наконец-то ты дома, я та-а-ак рада! — и не дав ему возможности ответить, бросилась к нему в объятия и впилась губами в его губы.

Хотелось бы мне думать, что таким образом Мейдин встречает своего мужа каждый божий день, но почему-то я в этом сильно сомневался. По одной простой причине. Дело в том, что прежде, чем губы Мейдин достигли своей цели, у меня была доля секунды, чтобы увидеть лицо Дуайта. У него был такой вид, будто его ударили алебардой. У него, кажется, даже промелькнуло естественное желание защититься, но тут жена обвила его шею крепкими руками.

Я пригляделся. В первый раз за весь вечер Мейдин выпустила из рук Пупсика. И правильно, иначе он был бы неминуемо раздавлен в объятиях. Поцелуй длился и длился. Он длился как раз достаточно для того, чтобы меня посетила ещё одна неприятная мысль. Может быть, Мейдин снова позирует?