В двух городах от церкви, в месте под названием Линтон, мы нашли библиотеку из белого кирпича, на пороге которой спал золотистый ретривер. Я рассказала библиотекарю о могильной плите (избегая личных местоимений на случай, если Иэну вздумается устроить скандал) и спросила, не знает ли она о каких-нибудь местных сражениях, происходивших в самом начале XIX века. У библиотекаря было ничего не выражающее лицо и невзрачные волосы. Разговаривая, она сонно смотрела куда-то мне в плечо.

— Я только знаю, что тут местные всю дорогу сражались с канадцами — решали, где будет проходить граница, — рассказала она. — Некоторые стычки были совсем несерьезными, так, семья на семью. Об этом мало написано, но попробуйте, может, найдете что-нибудь.

— А вы никогда не слышали о городе под названием Гавр? — спросила я. — Или, может быть, Говр? Он, вероятно, был где-то здесь, в Вермонте.

Она вздохнула и перевела взгляд на плечо Иэна.

— Ну, все эти названия сто раз менялись. Иногда, если наши прогоняли французов, они давали городу английское название. Так что теперь он может называться как угодно, а может, его и вовсе уже не существует. Сюда все время приходили разные поселенцы, пытались обрабатывать землю, но потом понимали, как тяжело здесь зимой, и уходили. Могли вот так запросто оставить целый город.

— Мы об этом читали, — деловито заметил Иэн.

— Но это я не к тому, что и искать не надо, — пожалела нас библиотекарь. — Просто, если вы не найдете город на карте, скорее всего, его больше нет.

С этими словами она оставила нас наедине со стопкой книг.

Мы рылись в них полдня, но так ничего и не нашли, если не считать того, что и книги и интернет, похоже, подтверждали слова библиотекаря о стычках на границе. Мы искали не только Говр и Гавр, но и вообще любой город с названием примерно той же длины, начинающимся на букву Г. Мы попробовали отыскать город Грот — я была почти уверена, что именно так переводится с французского слово «гавр». И еще поискали Гавань, потому что «гавр», по-моему, могло переводиться и так. Встать и сходить за французским словарем мне было лень. Самое близкое, что нам попалось, — это крошечный городок с громким названием Нью-Гавана. Правда, до Нью-Гаваны было отсюда миль сорок ходу, но ничего более похожего не обнаружилось.

— Давай все-таки остановимся на этом, — сказала я, показывая Иэну карту. — Вполне логично предположить, что, победив, они дали ему красивое экзотическое название. Ну и еще добавили слово «Новый», чтобы отпраздновать победу.

Я понимала, что все это как-то притянуто за уши, но мне было куда важнее, чтобы Иэн получил ответ, который его удовлетворит, чем непременно докопаться от истины. Но он только помотал головой и, не отрывая глаз от страницы, поднял палец, будто собираясь что-то сказать, но так ничего и не сказал.

— У меня есть гипотеза, — произнес он часа в четыре дня, снимая очки и протирая их подолом рубашки. — Я думаю, что Мэнксон и Гавр были одним и тем же городом. Это было бы очень логично. Ведь, когда они победили, они наверняка захотели дать городу новое название — ну, типа, отпраздновать. Как вы и говорили. Но ваш город никогда не стоял рядом с границей, поэтому непонятно, зачем им было за него сражаться. А еще я думаю, что, если моя бабушка погибла, защищая город, вряд ли они стали бы нести ее так далеко. Скорее всего, ее похоронили рядом с тем местом, где она умерла. Наверняка она истекала кровью, и, возможно, у нее даже была ампутирована рука или нога.

Я закрыла книгу. У меня больше не было идей — настолько, что я даже полезла в алфавитный указатель и стала искать там Дрейк, Элеонор.

— Возможно, — только и смогла ответить я.

— Так или иначе, она была героем войны, — заключил Иэн. — А все остальное не важно. Она погибла, защищая родной город.

Я была рада, что Иэн счастлив, а он и в самом деле так и сиял от гордости за своего вымышленного предка. Он откинул со лба волосы и сидел с такой довольной улыбкой, какая бывает у Тима, когда ему удается довести до абсурдного конца какой-нибудь нелепый сценарий, напрочь забыв, что все это не более чем выдумка.

Мы вернули книги на пыльные полки справочного отдела и взяли несколько на руки — так, просто для удовольствия.

(КАК ВЗЯТЬ В БИБЛИОТЕКЕ КНИГУ, НЕ ИМЕЯ ЧИТАТЕЛЬСКОГО БИЛЕТА

1. Скажите девушке-практикантке в отделе выдачи книг: «Простите, мы, похоже, забыли дома билеты. Моя фамилия — Андерсон».

2. Практикантка сосредоточится на том, чтобы не промахнуться мимо нужных клавиш, и спросит: «Джоан или Дженнифер Андерсон?»

3. Безмятежно тряхнув волосами, скажите: «Дженнифер».

4. «Назовите, пожалуйста, домашний адрес», — попросит практикантка.

5. «Ах, знаете, мы ведь переехали! Давайте я продиктую вам новый!»

6. Дженнифер Андерсон потом как-нибудь с этим разберется.)

В машине Иэн со счастливым видом откинул голову на подголовник и, блаженно улыбаясь, стал смотреть в окно. Я бесцельно ехала куда-то на юго-восток и думала о надписи на могильной плите. Теперь, когда Иэн построил собственную теорию, мне нужно было придумать свою. Прочтений здесь могло быть несколько. Я должна пасть в бою. Должна до последнего вздоха сражаться за то, во что верю. Защищать свою страну от пасторов Бобов всего мира. Ну почему же я все время это делала? Почему искала личное послание даже в полустершейся надписи на могиле какого-то подростка, погибшего почти двести лет назад?

Возможно, проблема была в том, что до сих пор мне никто не подавал знаков. Во всяком случае, таких, которые я могла уловить и понять. Мой семейный герб с его противоречивыми символами был уж слишком неоднозначным. Может быть, его следовало толковать так: даешь голову, насаженную на копье! А может, по-другому: сиди дома и читай книгу! Палец в церкви указывал на запад и на восток, на север и на юг: домой, прочь, в Канаду, к черту! И вот теперь — такое ясное наставление, даже если не очень понятно, к кому именно оно обращено. Пади в бою. Не возвращайся домой. Не сдавайся. Не оставляй этого ребенка на лестнице публичной библиотеки Линтона. Бежать нельзя, надо сражаться.

Мы остановились в обветшалом мотеле в двадцати милях к югу от Мэнкстона — ничего дешевле нам найти не удалось. Денег практически не осталось, я даже не была уверена, что нам хватит на бензин, чтобы вернуться обратно, или хотя бы на билеты на автобус. Пока я платила за номер, Иэн вертелся вокруг столика с разложенными товарами — конфетами, картами, французско-английскими словарями, газированной водой и жевательной резинкой. Он поковырял пальцем в щели для монет телефона-автомата. Я обернулась и посмотрела на него, пока менеджер возился с компьютером, и меня потрясло, насколько естественно мы выглядим вместе и насколько у нас все уже отработано: Иэн прижимается носом к стеклу прилавка, под которым разложены батончики «Сникерс», мой локоть лежит на деревянной стойке регистрации, шнурок на левом ботинке у Иэна с одного конца совсем растрепался, так что теперь его уже не затолкать обратно в дырочку. Да, вот так мы и живем. Это происходит с нами каждый вечер. Я с невозмутимым видом снимаю номер. Он смотрит на сладости. Его ботинок еле держится на ноге.

Мы рухнули на кровати с книгами, которые взяли в библиотеке, и я почувствовала одновременно прилив энергии и страшную опустошенность. Я думала о том, что Тим и все его друзья в эти выходные отправятся на пикет, и интересно, что бы они сказали обо мне, если бы узнали. Если бы они увидели только мои поступки, без сомнений и чувства ненависти к самой себе, которые их сопровождали, они бы, наверное, сочли меня героем. А еще я думала о побеге отца — о том, первом побеге, когда он считал себя правым, когда заталкивал картошку в выхлопные трубы, когда писал манифест, когда Юрий был еще жив и когда революция еще не переросла в отчаяние. Потребность в борьбе была у меня в крови, текла по толстым венам рода Гулькиновых. Когда меня посадят за решетку, я сделаю у себя на спине татуировку со словами: «Защищать до последнего вздоха».

Я посмотрела на Иэна, который лежал на спине и держал над головой на вытянутых руках книгу «Двадцать один воздушный шар». Я увидела на его руках разводы грязи, а ступни у него выглядели так, будто их не мыли несколько недель.

— Иэн, ты не обидишься, если я спрошу, когда ты в последний раз принимал душ? — поинтересовалась я.

В ответ он состроил страшную гримасу.

— Я не люблю душевые в гостиницах, — объяснил он. — Там может быть скользко, а это очень опасно — упасть в душевой кабине. Но я принимал душ в доме у тех людей, с хорьками, помните?

— Давай мы с тобой договоримся. Сейчас ты пойдешь в душ, и если через полчаса не вернешься, я вызову «скорую».

— Я только дочитаю главу.

Против этого я возражать не могла. Когда он наконец ушел в ванную, я позвонила отцу с гостиничного телефона, заказав разговор за его счет.

— У тебя кончились деньги? — с ходу спросил отец. — Послушай, я сейчас велю Офелии, моей чернокожей секретарше, положить тысячу долларов тебе на счет, годится?

— Мне не нужны деньги.

Я совсем не была в этом уверена, но в любой момент можно было передумать, и отец пришел бы на помощь, стоило мне только заикнуться.

— Ха! — рассмеялся он. — Да ты ведь уже просишь денег, раз звонишь мне за мой счет! Кто будет платить за этот разговор?

Я спросила, как у него дела, и извинилась, что вчера расстроила его.

— Никогда не звони людям, которые напились! — посоветовал отец.

— Я считаю, что ты поступил очень смело, и мне хотелось убедиться, что я не забыла тебе об этом сказать. Ведь ты мог воспользоваться своим прошлым, чтобы наладить отношения с партией, но ты не стал этого делать. Вчера как-то не успела про это с тобой поговорить.

Отец вдруг понизил голос — во всяком случае, для него это было по-настоящему тихо, — и я поняла, что в соседней комнате находится мама.

— Люси, ты думаешь, что все это героические поступки? Сумасшедшая беготня с картошкой и нелепыми книжками? Твоя проблема в том, что ты все время только читаешь и читаешь и никогда не слушаешь, что тебе говорят живые люди! И не понимаешь, что говорю тебе я: вся эта наша борьба была идиотизмом. Чего мы добились? Юрий убит, а я лишился килограмма картошки. И что — я положил конец коммунизму? Или, может быть, заставил Хрущева официально извиниться перед моей бедной матерью? Зато моя мать лишилась обоих сыновей! Потому что после того, что произошло, я не мог вернуться туда, а она не могла выехать оттуда.

Бабушка умерла, когда мне было два года, мы с ней так и не увиделись. Я никогда не придавала большого значения этой части нашей семейной истории — о женщине, которая потеряла мужа, а потом — сына, а за ним — второго сына. Наверное, я была слишком занята, чтобы об этом подумать. А может, успешно законопатила ту часть мозга, которая имеет дело с родителями, лишившимися детей.

Я не могла придумать ответа, который не прозвучал бы невежественно и не ухудшил бы ситуацию. Поэтому я сказала:

— У меня к тебе одна просьба. Если меня будут искать, забудь, пожалуйста, что я проезжала через Чикаго, хорошо? Мне очень нужно побыть одной, чтобы никто меня не беспокоил, и я не хочу, чтобы меня смогли отыскать. Ну, кто-нибудь с работы или еще откуда.

— Я уже это сделал! — похвастался отец. — Какой-то твой дружок уже сюда звонил и спрашивал, где ты! Мне не понравился его тон.

— Рокки Уолтерс?

— Да-да, какое-то дурацкое имя вроде этого.

— Большое спасибо.

Иэн вышел из ванной с мокрым ирокезом на голове. Он надел красную футболку — ту самую, которая упоминалась в сообщении полиции о его пропаже. Я не могла попросить его переодеться, по-тому что пришлось бы объяснять почему. К тому же я еще не остыла после разговора с отцом, так безжалостно проткнувшим мой крошечный воздушный шарик. Но он наверняка ошибается. А может, просто забыл, каково это. Ведь не зря же революционерами становятся в молодости. Три молодых русских — революция. Три старых русских — всего лишь кучка людей, которые сидят на кухне и спорят, сколько капусты положить в щи.

Иэн снова устроился на кровати и взялся за книгу, но через несколько минут положил ее на живот и уставился в потолок с разводами от протечек.

— Мисс Гулл, вы не могли бы дать мне немного монет?

— Для конфет уже поздновато.

— Нет, мне не для конфет. Для кое-чего другого. Я не могу вам сказать. Это секрет.

— Сколько тебе нужно?

— Наверное, пару долларов.

Я вспомнила о телефоне-автомате в фойе мотеля, и сердце у меня провалилось сквозь кровать прямо на пол. Несмотря на это я бросила Иэну кошелек с мелочью, а потом откинулась на спину и закрыла глаза. Я услышала, как он отсчитал себе столбик монет и вышел из номера.

Итак, все кончено.

Он пошел звонить не в полицию: для этого ему не понадобились бы монеты. Хотя, возможно, он просто не знает, что это бесплатно. Скорее всего, он позвонит учительнице, или родителям, или какой-нибудь тетушке или дяде. Или, кто знает, может, даже в библиотеку. Пастору Бобу. Мне оставалось только глубоко дышать, и следующие пять минут я не занималась ничем другим. Все кончено. Если сейчас он вернется и скажет, что все кончено, что кто-то уже едет, чтобы забрать его отсюда, значит, так тому и быть. Не стану же я похищать его в буквальном смысле слова.

Когда он вернулся, держа в руках какую-то книжечку, я подумала, что это небольшой телефонный справочник. Даже когда он развернул большой лист бумаги у себя на кровати, я долго не могла понять, что это за линии, крошечные озера и слова. Это была повестка в суд, изображение тюрьмы, рисунок розово-зеленого ада. А на самом деле это была карта Квебека.

— Нет, — сказала я, усаживаясь на кровати. — В Канаду мы не поедем. Эта тема уже закрыта.

Иэн возмущенно закатил глаза:

— Вы что думаете, я идиот? Нас арестовали бы прямо на границе. Мне просто кажется, я кое-что понял.

— Что?

— Нет-нет, вы пока читайте. Я еще чуть-чуть посмотрю и скажу.

Я легла на кровать и подняла книгу над головой, свободной рукой играя похожей на губку полиэстеровой тканью покрывала. Мне нужно было время, чтобы свыкнуться с этой мыслью: пока ничего не кончено. Книгой, которую я держала в руке, была «Анна Каренина», из библиотеки Линтона. Наверное, мне хотелось почитать что-нибудь такое, где с первой страницы ясно, что финал может быть только ужасным; что-нибудь такое, где я не стану тешить себя надеждой на счастливую развязку, которой в итоге так и не случится.

— Есть! — воскликнул Иэн и принялся хихикать, весь красный от удовольствия.

Он подхватил подушку и, водрузив ее себе на голову, обхватил обеими руками. Хихиканье переросло в радостный хохот, и очки свалились у него снос.

Я подошла, чтобы посмотреть, что он там такое нашел, и он указал мизинцем на маленькую точку у большого зеленого массива, в нескольких милях к северу от границы Вермонта. Рядом с точкой стояло название города — «Гавр».

Я на секунду задумалась.

— Значит, ты считаешь, что все это произошло… То есть ты думаешь, что твоя бабушка была канадкой?

— Да нет же!

Он хохотал так, как будто выиграл что-то невероятное — королевский титул или приз в лотерее. А еще люди хохочут так, когда узнают, что у них сгорел дом.

— Ну какая же вы недогадливая! — воскликнул он между приступами хохота. — Они проиграли!

Когда он ушел в ванную чистить зубы, я почувствовала, что вот-вот расплачусь. Тут было всего понемногу: голод, усталость, стресс, но самое главное — полученное мною предзнаменование. Я все ждала какого-нибудь знака, надеялась, что мертвая бабушка-солдат подаст нам сигнал, и вот пожалуйста, сигнал получен. Она не сказала нам: «Бегите, ребятки!», не сказала: «Не сомневайся, с ним все будет в порядке» или «Сражайся до конца!». Вместо этого она сказала: «Ты проиграешь». И это была правда, даже мой отец был с ней согласен, и теперь мне было очевидно, что по-другому и быть не могло. Рисунок на обоях расплылся, цифры на электронных часах превратились в одну красную полосу, зеркало замерцало желтым пятном, но от этого было никуда не деться: идти вперед нельзя, возвращаться назад нельзя, оставаться здесь тоже нельзя. А о чем ты думала, взваливая на плечи мешок, полный картошки? Какой финал себе представляла?

Иэн вышел из ванной с зубной щеткой в руке.

— И что самое смешное, никто не угадал! — сказал он. — Правда странно? Я подумал, что это город, которым раньше был Мэнксон, вы решили, что это Нью-Гавана, а библиотекарь сказала, что городок, наверное, просто перестал существовать. А ответ-то был совсем другой! Я-то, типа, подумал, что вы, наверное, правы, ведь вы такая умная, и про библиотекаря я тоже подумал, что она, наверное, права, ведь она здесь живет и все такое. Но на самом деле никто не был прав!

— Кроме тебя, — подытожила я.

Он немного подумал, а потом победоносно поднял над головой щетку и поклонился.

Когда Иэн снова лег на кровать, он даже не потянулся за «Двадцатью одним воздушным шаром», и это меня немного удивило. Судя по тому, в каком месте он заложил книгу гостиничной телепрограммой, он, вероятнее всего, дошел до самого драматического места, где чайка проделывает в воздушном шаре дыру и профессор приземляется на таинственный остров. Однако Иэн не продолжил читать, а вместо этого лежал и смотрел по сторонам, как будто надеялся разгадать еще несколько тайн и развернуть еще парочку карт, в которых найдется ответ на новые загадки.

Я почувствовала себя опустошенной — не могла подобрать нужных слов, не была в состоянии двинуться с места, не представляла, как дальше принимать решения. Я лежала вся разбитая, грохнувшись с высоты революционного запала, а Иэн сидел на соседней кровати и сиял от радости из-за своего открытия. Я решила переложить ответственность на его плечи — уже не в первый раз. Позволяя ему принимать решения, я снимала с себя хотя бы часть вины — и перед лицом правосудия, и перед собственной совестью. Ну а в этот раз мне было это необходимо просто для того, чтобы выйти из состояния паралича.

— Раз ты у нас человек, у которого есть ответы на все вопросы, придется тебе решить: что мы делаем дальше? Денег у нас почти не осталось. Я могу добыть еще, если они будут нам совершенно необходимы, но сегодня мы на мели. Нам едва хватит на обратную дорогу. А попрошайничать мы больше не станем.

Я не собиралась подсказывать ему ответ на мой вопрос, но мне хотелось предоставить ему оправдание на случай, если он готов вернуться домой. Весь этот день, если не считать моего кратковременного энтузиазма, вызванного могильной плитой, меня не оставляло ощущение, что все заканчивается. Заканчивались деньги, заканчивалась страна. И разве же Иэн сам не намекнул мне, что все заканчивается, раз мы наконец-то отыскали его бабушку? Он мог бы заставить нас кружить по Вермонту еще несколько дней, если бы только захотел. А мог бы сказать: «Ой, я что, сказал «Вермонт»? Я имел в виду «Виргиния»!»

Иэн посмотрел на потолок, словно решал, чего бы ему хотелось съесть на завтрак.

— Проблема в том, что на следующей неделе будут отбирать ребят для весеннего спектакля, а мне бы очень хотелось участвовать.

— Так.

— Главные роли дают только восьмиклассникам, но мне все равно хочется сыграть, даже если меня просто поставят в хор. Так что, наверное, надо ехать обратно.

Он продолжал смотреть на потолок, и я подумала, что он не хочет встречаться со мной глазами.

— Мисс Гулл, простите, что немного меняю тему, но почему волынки всегда играют одну и ту же песню? Ну, знаете, ту, которую исполняют на парадах?

Он принялся очень неплохо изображать звуки волынки, по-прежнему не глядя на меня.

— Понятия не имею, — ответила я. — Мало кто из композиторов пишет мелодии для волынки.

— В моей симфонии волынки обязательно будут, — решил Иэн. — Я, пожалуй, выделю для них в оркестре целую группу. А может, волынщики затеряются среди зрителей и спрячут волынки под креслами, а потом вдруг неожиданно вытащат их и заиграют и все вокруг ужасно удивятся! Правда, им придется обойтись без килтов, потому что клетчатая юбка — это слишком заметно, их сразу раскусят!

— Да, клетчатые юбки будут выглядеть подозрительно.

Я пошла в ванную и приложила к лицу мокрое полотенце.

То, что произошло, оказалось для меня сюрпризом, хотя я сама не понимала почему и спрашивала себя, чего же еще я ждала. Я что, в самом деле собиралась воспитать его сама и записать где-нибудь в школу? Или, может, хотела перевести его на домашнее обучение? Поступить вместе с ним в бродячий цирк? Где-то в глубине души все это время я вынашивала некое фантастическое и противоречащее логике окончание этой истории, не менее безумное, чем выдумка Иэна про бабушку, и если бы я потрудилась с самого начала как следует обдумать этот безумный финал, нас бы сейчас здесь не было. Я напрочь забыла, что все истории о побегах заканчиваются именно так. Все возвращаются домой. Дороти трижды стучит каблуком и возвращается в Канзас, Одиссей плывет назад к жене, Холден Колфилд тайком пробирается в собственную квартиру. Ну да, Гек домой не вернулся, это правда, но что случилось с Джимом из «Острова сокровищ»? Наверняка что-нибудь ужасное. Я даже не могла вспомнить, что именно.

Что это за счастливый финал, который я воображала все это время? Он, будто сон, терялся в дымке, я уже почти забыла, каким его себе рисовала. У меня в голове осталась картинка какого-то места, куда я хотела отвезти Иэна, — возможно, это было место из какой-нибудь книги: залитый солнечным светом дом с белыми стенами, где люди заботятся о детях и все им объясняют и где ему разрешат остаться навсегда — или до тех пор, пока он не наберется сил, чтобы снова встретиться с родителями. А может быть, мы все вместе погрузимся на маленький счастливый кораблик и отправимся к далеким берегам, где из океанской пены возникнет новое государство — идеальная Америка, наконец-то. Или уже в который раз.