«Будь как лиса…»

Даже у самых новых лабиринтов есть прошлое. Их рисовали на стенах пещер, высекали на каменных пластах эпохи неолита. В древние времена легенды о лабиринтах слагали и на греческих островах, и на юго-западе Американского континента, и первые мифы о них куда старее тех, что дошли до наших дней. Лабиринты могли символизировать как рождение ребенка, так и ежегодное возрождение времени года, а то и самой земли. В разные времена лабиринты олицетворяли спуск в пылающее подземелье ада, восхождение в небесный Град Божий и вполне земную дорогу в Иерусалим. Они облегчали работу архитекторам и, возможно, использовались как математический прием для создания пригодного к применению лунного календаря.

В соборах лабиринты становились символом божественного таинства, а в более светском воплощении — в виде окруженной высокой стеной головоломки переходов — в большом количестве встречались в садах, где становились идеальным местом для любовных свиданий. В английском языке смысловое различие слов labyrinth («лабиринт») и maze («путаница») возникло относительно недавно. С тех пор как в языке появилось понятие лабиринта, очень долго два слова были взаимозаменяемы. Но в последнее время разница между их значениями, которой еще предстоит найти отражение в словарях, становится все очевиднее, и это новое разделение очень удобно. На сегодняшний день labyrinth — это одна-единственная кружащая тропа, которая, не прерываясь, ведет к центру, тогда как maze — это загадка со многими разветвлениями дороги, предполагающая необходимость выбора. Более тонкие различия будут описаны ниже, а для начала достаточно просто разделять однонаправленный, не требующий принятия решений лабиринт и мудреную путаницу переходов, в которой может даже таиться ловушка. Лабиринт изображен на одной из древнейших чеканных монет, и, возможно, лабиринт и путаницу стоит рассматривать как орел и решку: лабиринт с его мрачной строгостью — это, конечно, орел, а бездумная, бесшабашная путаница — решка. Рассматривать их один без другого было бы ошибкой. Придерживаться мнения о том, что путаница — это всего лишь легкомысленное отвлечение от более серьезного предмета исследований, значит не осознавать всей сложности и неоднозначности лабиринта. Также бессмысленны и дебаты на тему того, является ли путаница в ее сегодняшнем определении разновидностью лабиринта или же это лабиринт — всего-навсего чрезвычайно опрятная путаница.

Оба слова сами по себе, вне связи с определенным визуальным образом, активно используются нами в повседневном обиходе как синонимы хаоса, беспорядка и неразберихи. Компьютер Публичной библиотеки Нью-Йорка выдает 344 книжных названия, в которых содержится слово labyrinth, и 204 — со словом maze. (Осмотрительный библиотекарь, который любезно предоставил эти цифры, настоял, однако, на том, чтобы я непременно предупредил читателя: некоторые названия могут представлять собой разные издания одних и тех же книг.) Из всех этих работ почти ни одна не имеет дела с предметом нашего исследования; их тематика варьируется от современной политологии («Турецкий лабиринт») до медицинского исследования внутреннего уха. Альпинисты называют лабиринтами горные ледники с большим количеством трещин. Таксист, пробирающийся к затерянной на окраине железнодорожной станции, жалуется на путаницу улиц с односторонним движением. Заголовок в «Нью-Йорк тайме» гласит: «ШПИОНСКИЕ ЛАБИРИНТЫ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ». Ни одному журналисту, пишущему о городах или городском управлении, не обойтись без этих слов в сочетании с прилагательным «бюрократический». Значение слов «лабиринт» и «путаница» понятно всем — даже в тех случаях, когда они употреблены не верно.

И все же лабиринт — одно из древнейших художественных творений человечества — изображение, которое нарисовано, высечено или нацарапано рукой человека и не скопировано с чего-то, существующего в природе. Это один из первых образов — а может быть, и самый первый, — рожденных человеческим воображением. И уже в самом начале своей истории лабиринт как образ и как слово имел тесную связь с самым человеческим из всего, что когда-либо было создано на земле, — с городом. На протяжении всей своей долгой истории лабиринт (а впоследствии — путаница) ассоциировался символически или фактически со многими самыми разными идеями и концепциями, но с понятием города его связывали практически всегда.

За долгие века соблазнительный образ лабиринта превратился в настоящий лакомый кусок — всякий норовит его присвоить, или взять на время, или приспособить для собственной, пусть даже самой неожиданной цели. И какими только способностями лабиринт ни наделяли: он способствует зачатию, он возвращает мужскую силу, облегчает роды, восстанавливает зрение, лечит от хромоты, облегчает душевные страдания. Пробежишь по путаной дороге быстрее всех юношей в городе — получишь в награду руку и сердце красивой девушки. Разгадаешь лабиринт — тебе откроется мудрость царя Соломона.

Лабиринт — это стадион, танцпол, площадка для молотьбы, место жертвоприношений. Диаметр лабиринта в Шартрском соборе составляет ровно одну миллионную (или миллиардную?) от диаметра земли, и его очертания таят в себе секрет мироздания. Лабиринт и его загадки заслуживают нашего внимания уже хотя бы потому, что люди так давно и искренне в это верят. Можно только задаться вопросом: что же есть в этом образе такого, что внушает нам подобную веру?

В конце XX века интерес к лабиринтам и путаницам переживал очередной расцвет. (Джефф Соуард, британский специалист по лабиринтам, отмечает, что то же самое наблюдалось и в конце XIX столетия.) В практическом отношении лабиринтный бум — строительство сложных лабиринтов-аттракционов и прорубание запутанных переходов в зарослях кукурузы — спас множество старинных помещичьих домов в Англии и семейных ферм в Северной Америке от разорения. Что же касается духовной составляющей, то здесь очень важную роль сыграло открытие (а точнее, повторное открытие) того, что лабиринт является отличным подспорьем для медитации. Религиозные организации, от принадлежащих к так называемому движению нью-эйдж и до самых что ни на есть консервативных, стали возводить временные или постоянные лабиринты для своих поклонников. И подобно старинным поместьям, которые привлекали гостей лабиринтами-аттракционами и зарабатывали на этом деньги, церкви тоже обнаруживают, как все новые и новые посетители являются к ним побродить по путаным ходам на церковном полу — и некоторые из них даже примыкают к пастве. Новая сфера активного применения — медицинские учреждения: в больницах и клиниках появляются лабиринты для пациентов, для их родственников и даже для медперсонала. Небольшие лабиринты из дерева или пластика, а иногда и просто бумажные или тряпичные часто можно увидеть на стене у больничной койки: пациенты водят по древнему лабиринту пальцем в поисках утешения и покоя, который обретают порою те, кто проходит такой же путь ногами. А самые модные оздоровительные курорты теперь нередко устраивают лабиринты на своей идеально ухоженной территории.

Мне следует изложить и свое собственное отношение к лабиринтам. Я прошел сотни лабиринтов во Франции, Британии и Соединенных Штатах — в церквах и в полях, в садах и лесах, в парках аттракционов и на костюмированных ярмарках в духе эпохи Возрождения, на задних дворах — словом, везде, где только можно. Лабиринты из камня и дерна, кирпичные и холщовые, путь в которых размечался изгородью, мелом, флажками, морскими ракушками, пеньками, изолентой и — в одном случае — новогодней гирляндой. Прозрения, о котором рассказывают некоторые после прохождения лабиринта, я ни разу не испытал, и откровения из серии «Савл-на-пути-в-Дамаск» на меня так и не снизошло. Ни от каких болезней лабиринты меня не излечили. И все же я считаю, что прохождение средневекового, или шартрского, лабиринта в натуральную величину способно произвести неизгладимое впечатление, оказать по-настоящему успокаивающее действие, да и просто — доставить радость! Счастливым мгновеньям совсем не обязательно вызывать сильные эмоции. Однажды я почувствовал себя счастливым просто оттого, что вспомнил названия не только пересадок, но и всех остальных станций на пригородной железнодорожной ветке. В ходе исследований я обнаружил, что дорога к центру лабиринта порой наводит на размышления о себе, а дорога к выходу может быть такой же веселой, как возвращение с кладбища на новоорлеанских похоронах под звуки джаза, каким я его себе представляю. Но не всегда, нет — лишь время от времени. Для меня же главная цель блужданий по этим петляющим искривленным дорожкам — воспоминания. Хорошие воспоминания и плохие, а среди них нет-нет да и возникнет ощущение, что двигаешься по схеме, которая стара как человеческое воображение и благословенно свободна от рассудительности и твердых убеждений.

В заключительной строфе поэмы «Литтл Гиддинг», последней в цикле «Четыре квартета», Т.С. Элиот пишет:

Эта цитата пользуется популярностью у поклонников лабиринтов, поскольку передает хорошо знакомое им ощущение. И все же, несмотря на удивительную точность Элиота, я предпочитаю завершающие строки из произведения Уэнделла Берри «Манифест национально-освободительного фронта сумасшедшего фермера»:

Но, возможно, лучше бы нам прислушаться к словам настоящего строителя лабиринтов. Эриейн Бёрджесс — шотландка, давно перебравшаяся в Нью-Йорк. Время от времени она собирает детей из района Мотт Хэвен (в Южном Бронксе), чтобы те помогали ей устраивать лабиринты в тени соседских «высоко идущих» строительных проектов. Эриейн говорит: «Когда добровольцы смотрят на лабиринт и говорят: «Но ведь там внутри ничего нет», я им отвечаю: «Там — вы сами».