Смотреть под ноги в Шартрском соборе — совершенно противоестественно. В этом здании все — головокружительной высоты своды, мерцание витражей — словно специально придумано для того, чтобы посетитель смотрел исключительно вверх.

А тем временем на полу, раскинувшись по всей ширине самого просторного во всей Франции готического нефа, лежит одно из величайших чудес средневековой архитектуры. И если архитектура представляется читателю слишком специальной темой, то шартрский лабиринт можно с таким же успехом назвать одним из определяющих образцов средневековой мысли.

В храме, где почти нет скульптур, лабиринт — крупнейшее произведение из камня. Шириной немного больше 42 футов, лабиринт приближается по размеру (но не повторяет его в точности, как многие ошибочно считают) к массивному окну-розе, мерцающему поблизости, над внушительной западной дверью — главным входом в этот собор начала XIII века. В наши дни туристы часто останавливаются, чтобы взглянуть в бинокль на потрясающие детали окна, одного из старейших и великолепнейших в этой церкви, и не замечают, что стоят на предмете, достойном не меньшего почитания, — старейшем и крупнейшем христианском лабиринте во всей Европе. Ведь и в самом деле лабиринт, законченный, вероятнее всего, году в 1202-м, старее большей части здания, которое над ним возвышается.

От современных туристов лабиринт укрывают тени, ряды стульев и желание всегда смотреть вверх, но средневековые паломники, которые приходили в Шартр, чтобы поклониться покрывалу Девы Марии, одной из самых ценных реликвий собора, не могли упустить его из виду.

На полу из бежевого известняка трудно не заметить круглый узор вулканического черного цвета, который занимает практически всю площадь нефа. Когда открывались огромные двери собора, послеполуденное солнце, вероятно, падало прямо на него. А стульев — этого отголоска Французской революции с ее духом эгалитаризма (возможность присесть для каждого, а не только для духовных лиц и аристократии) — тогда еще здесь не было. Неф во французских соборах был той частью, которая предназначалась для народа, он оставался открытым для всех и в любое время суток. Здесь заключались сделки, паломники часто здесь спали — порой даже вместе со своими животными. Со стен под окнами, может быть, и свисали поучительные гобелены, изображающие библейские сцены, но, в отличие от большинства европейских церквей, в Шартрском соборе в нефе никогда не было дополнительных алтарей или встроенных часовен. Здесь нет склепов и надгробных плит. Чтобы добраться до сияния свечей и золота главного алтаря, священным холмом взмывающего ввысь в дальнем конце восточной части здания, прихожане вынуждены были пройти по всей длине относительно аскетичного нефа. Прежде чем дойти до зоны священников и святынь — хоров и апсиды, — прихожане неизбежно встречали на своем пути лабиринт.

И тогда перед ними вставал выбор: обойти лабиринт по боковым нефам; перейти через него, что, возможно, само по себе несло какой-то священный смысл; или принять приглашение — войти в лабиринт (его путь начинался у западного входа в храм) и пройти по нему до самого центра со сценой языческой схватки — большого металлического диска, на котором изображен Тесей, побеждающий Минотавра, и наблюдающая за ними Ариадна. Центр, или цель шартрского лабиринта, очень просторный, почти в четверть диаметра всего круга, но диск давно исчез, он был переплавлен во времена французской революции. До наших дней дошли только шрамы — несколько разбитых болтовых отверстий. Но здесь, в нефе для прихожан, сцена на диске не имела отношения к языческой мифологии. Она представляла собой совсем другую поучительную аллегорию: герой Христос, ведомый девой, побеждает воплощение зла — рогатого дьявола. Вокруг того места, где раньше был прикреплен диск, изображены шесть больших округлых фигур, которые иногда принимают за лепестки цветов — лепестки розы, символического цветка Девы Марии. А иногда в них узнают привычный чертеж витражных окон — круглых, или так называемых роз. Ну а может быть, роза на полу — это роза ветров, диаграмма, которая встречается на картах (и морских компасах) и указывает восемь основных румбов? Или скопление шести лепестков символизирует шесть дней создания?

Роберт Ферре отмечал, что в пустующем нынче центре лабиринта остается как раз достаточно места для седьмого круга такого же размера, как внешние шесть. В средневековой нумерологии семь — священное число (многие люди, в особенности игроки, до сих пор считают его счастливым), в то время как одиннадцать — а именно столько кругов нужно пройти по шартрскому лабиринту, чтобы дойти до его середины, — считалось символом греховности, парадоксальным образом одновременно избыточности и неполноценности. Один французский архиепископ XIX века даже разделил мир на одиннадцать зон зла. Ведь одиннадцать — это и в самом деле на единицу больше, чем десять — знак законченности и число заповедей, которые Бог дал Моисею. И на единицу меньше, чем двенадцать — число, избранное самим Христом как количество его учеников.

Самый очевидный признак христианизации лабиринта — это то, что здесь он в буквальном смысле осенен крестом. Дорога лабиринта то и дело разворачивается на 180 градусов и в точках разворота сталкивается с соседней четвертью пути. Таких точек соприкосновения четыре над центром, четыре — под ним, по три слева и справа, и все вместе они образуют отчетливое изображение креста. Еще одна любопытная вещь, связанная с числами, — это 112 зубцов на внешнем кольце шартрского лабиринта, которых нет больше ни на одном другом лабиринте в мире. Если разделить число зубцов на четверти, обозначенные крестом, получится 28 — количество дней в лунном месяце, а лунный календарь — это тот, по которому определяется число Пасхи, первого воскресенья после первого полнолуния, наступающего за весенним равноденствием. Возможно, шартрский лабиринт использовался для расчета лунного календаря, пусть даже всего лишь символически?

Классический критский лабиринт тщательно перерисовали и обратили в христианство. Впервые в Шартре и в других новых соборах Северной Франции лабиринты были официально — и за большие деньги — установлены в качестве священной тропы, по которой следует пройти (а то, может, и протанцевать) прихожанину. Лабиринт перестал быть просто священным образом, искусной декорацией или хитрой задачкой. На долгие годы, а потом и столетья, последовавшие за падением Римской империи, идея лабиринта, как и многие другие достижения западноевропейской мысли, была обречена на томление в стенах монастырских библиотек. Или скорее на своего рода вавилонский плен. Так или иначе, на целых пять веков про лабиринты забыли.

А потом что-то шевельнулось, и лабиринты — новые, отличающиеся от критской и романской модели — стали появляться на средневековых рукописях, порой всего-навсего набросанными от руки загогулинами на полях. Часто это были рукописи, имеющие отношение к астрономическим и математическим вычислениям. Герман Керн, создавший, возможно, самый пространный перечень лабиринтов из старых рукописей, считает, что древнейший из сохранившихся одиннадцатикруговых лабиринтов в шартрском стиле был обнаружен в библиотеке аббатства Сен-Жермен-де-Пре в Париже. Он был набросан в х веке на форзаце, добавленном к сочинению IX века о том, как высчитать ежегодную и вечно меняющуюся дату Пасхи. В центре лабиринта нарисован дьявол Минотавр, обозначенный как «князь мира сего», он с торжествующим видом восседает на троне, поставив ноги на скамеечку. Определенно это было изображение самодовольного властителя греховного мира. Среди прочих ранних образцов — дополнение к рукописи IX века из Осера, чей кафедральный собор позже обзаведется собственным лабиринтом в нефе, предостерегающее от искажения Слова Божьего, добавления labyrinthus texatur eemoris, лабиринта текстовой ошибки, к Священному Писанию. Около ста лет спустя эта фраза попалась на глаза, вероятно, скучающему без дела монаху, которому хотелось испытать свой новый циркуль. Так ли было дело или нет, но на пергаментной странице появился нарисованный другой рукой геометрически точный лабиринт. И уж совсем удивителен плохо сохранившийся исландский набросок xv века, определенно скопированный с более старого рисунка и изображающий трех Волхвов — тех, что шли за звездой в Вифлеем, — на коленях не перед младенцем Христом, а перед лабиринтом. Все эти рисунки размером были не больше ладони.

Не все лабиринты в древних рукописях — явно христианские. План Константинополя, созданный в XIII веке арабским географом аль-Казвини, очень напоминает лабиринт, чья любопытная структура, не критская и не шартрская, наводит многих на мысль о том, что это не просто план города, а схема следования верховых игроков в Троянской игре, которую устроили во время праздничных церемоний императора Константина в честь крещения города в мае 330 года. Несколько других рисунков, среди которых — усовершенствованная шартрская схема, добавленная в XIV веке к греческой рукописи ix века, призваны свидетельствовать, что изобретателем лабиринта был вовсе не язычник Дедал, а царь Соломон, известный в иудейско-христианской традиции не только своей мудростью, но и архитектурным талантом. По его проекту был создан первый храм в Иерусалиме, и считалось, что строители этого храма положили символическое начало распространившемуся в Средние века движению вольных каменщиков. И в самом деле по сей день находятся люди, готовые доказывать с почти фанатичной настойчивостью, что особенности готической архитектуры и узор шартрского лабиринта входили в число «секретов» храма Соломона, принесенных во Францию, известна даже точная дата, когда это произошло, в 1128 году, — крошечным отрядом крестоносцев, которые называли себя тамплиерами. Некоторые даже полагают, что потерянный Ковчег Завета, содержащий каменные плиты с десятью заповедями Моисея, спрятан под нефом Шартрского собора.

Целый подкласс лабиринтов в древних рукописях (Керн обнаружил четырнадцать примеров) описывает древний город Иерихон как лабиринт — самый старый образец такого представления о городе был создан в период между 806 и 822 годами в итальянском монастыре в Абруццо. Иерихон, как и Троя, славился своими неприступными стенами. В обоих городах укрепление было сломлено не силой, а хитростью и — почему бы и нет? — вмешательством кого-то из богов. У греков был их предательский конь, а у израильтян — иерихонские трубы. В лабиринте Дедала была Ариадна с ее красной нитью, а в Иерихоне — Раав с червленой веревкой. Обе женщины помогли чужеземным захватчикам выбраться из лабиринта. Раав, правда, не была девственницей.

Как рассказывается в библейской Книге Иисуса Навина, Иисус — главный сторонник и политический последователь Моисея — объединял Ханаан, создавая новую родину для израильтян. Окруженный стеной город Иерихон, в чьем распоряжении находилась река Иордан, был стратегически важным объектом, несмотря на то что «заперся и был заперт от страха сынов Израилевых». Для начала Навин отправил вперед двоих соглядатаев, и те быстро вступили в сговор с Раав — блудницей, которая жила в доме, удачно встроенном прямо в городскую стену. Когда по Иерихону прошел слух о том, будто в городе притаились соглядатаи-израильтяне, Раав спрятала своих гостей и не выдала их местонахождения властям города. А затем она помогла им бежать — дала им веревку, с помощью которой они выбрались из заднего окна ее дома и из города. Соглядатаи пообещали, что, если она вывесит из окна своего дома червленую веревку, то, когда падет ее город, захватчики пощадят и ее саму, и всю ее семью. Возможно, от червленой веревки пошла традиция помечать особого рода районы красными фонарями.

Исполняя веление Господа, Навин приказал своим людям обходить стены Иерихона по одному разу в день в течение шести дней, безмолвно следуя за ковчегом Завета Господня, важнейшей святыней израильтян. И семеро священников шли перед ковчегом и трубили в трубы. На седьмой день вся эта компания обошла город не один, а семь раз, и по сигналу труб весь израильский народ должен был выкрикнуть «громким и сильным голосом». Все повеления были исполнены, после сильного выкрика стены города пали, и захватчики ворвались в город и истребили всех, кто попался им на глаза, за исключением тех, кто прятался в доме блудницы Раав.

В каталоге иерихонских лабиринтов Германа Керна одни лабиринты — еврейские, другие — христианские (Восточной и Западной церквей). И почти все они используют классический критский узор из семи колец. Трудно не усмотреть связи между этими семью кругами с теми, которые израильтяне проделали в молчании вокруг стен древнего города. Стены на большинстве этих изображений лабиринта подчеркнуто толстые, и некоторые даже снабжены зубцами бойниц. И не заслуживает ли внимания тот факт, что все иерихонские лабиринты в древнееврейских книгах и рукописях — круглой формы, в то время как многие христианские — квадратные или прямоугольные?

Вероятно, все эти совпадения в историях Трои, Крита и Иерихона не случайны. Но возможно, важнее всего здесь — непрерывающаяся связь между лабиринтом и городом. Большие города встречаются почти во всех лабиринтах в рукописях — древние города с легендарными стенами: Константинополь, Иерусалим, Иерихон. Когда в XIII веке строились первые средневековые лабиринты, не случайно все они оказывались в зданиях соборов. В традиционной церковной классификации поселений деревня была слишком мала, чтобы возводить там церковь. В селе была одна церковь. В маленьком городке — больше чем одна. Ну а крупным городом может считаться лишь тот, в котором есть собственный кафедральный собор, название которого с латинского переводится буквально как «место епископской кафедры». Город — родной дом лабиринта.

Когда в монастырских библиотеках в конце XII века возникали новые лабиринты, их расположение, за редким исключением, ограничивалось двумя четко очерченными областями: Северная Италия от реки По и Равенны на востоке до Средиземноморья на западе и местность вокруг Парижа (странным образом — не включая саму столицу).

Все уцелевшие в Италии ранние церковные лабиринты (таких осталось штук шесть) — круглые. Большинство из них, как и римские, довольно невелики по сравнению с теми, которые были обнаружены во Франции. Многие их узоры напрямую заимствованы у римских мозаичных полов. Лабиринт в Пьяченце — провинции, раскинувшейся вдоль берегов реки По, — был украшен знаками зодиака. До наших дней этот лабиринт не дошел, в последний раз он был описан в XVII веке. Легенда о Минотавре изображена во многих лабиринтах, но теперь — в Павии и в Кремоне — изображение чудовища напоминает, скорее, кентавра, лошадь или быка с торсом, руками и головой человека.

В Павии, городке, который тоже находится недалеко от реки По, до сих пор сохранился фрагмент мозаичного лабиринта XII века, который долгое время считался утерянным. Расположенный в алтарной части базилики Сан-Микеле, этот лабиринт одно время был известен только благодаря рисункам xvii века, на которых был изображен фрагмент пола. Затем, в 1972 году, алтарь сдвинули, и под ним обнаружился сохранившийся пол и та часть лабиринта, которой недоставало на старинных рисунках. Сам лабиринт исполнен в шартрском стиле, но в остальном, когда были объединены ранее известные и обнаруженные фрагменты лабиринта, полученная мозаика оказалась очень похожей на те, что использовались для украшения римских вилл. Вокруг центральных фигур Тесея и кентавра-Минотавра разбросаны недоеденные части тел, которые могли представлять собой жутковатый вариант «неподметенной комнаты». А по углам от круглого лабиринта расположены четыре изображения других неравных битв. Обнаженный человек с копьем сражается с драконом, козел борется с волком, мужчина — с гусем, а если юноша, противостоящий гиганту, — это Давид, значит, автор мозаики был знаком с Ветхим Заветом.

Ключевое различие (кроме узора тропы лабиринта) между римскими и средневековыми итальянскими лабиринтами — их местоположение: римские лабиринты никогда не изображались в храмах или других священных местах. А средневековые лабиринты обязательно находятся в местах поклонения.

Два маленьких, почти одинаковых лабиринта, расположенные недалеко друг от друга на западе Тосканы, показывают, как легко могут сосуществовать языческие и христианские элементы. Один из них расположен в Лукке, другой — в Понтремоли. Оба представляют собой вырезанные в камне лабиринты в шартрском стиле диаметром около восьми с половиной или девяти дюймов, и вход в оба — справа. Однако тропа на камне в Лукке, представляет собой борозду, тогда как дорожка лабиринта в Понтремоли, напротив, проходит гребнем поверх камня. В сущности, два этих лабиринта — позитив и негатив одного и того же изображения.

Лукка — это обнесенный стеной город, причем укрепленный вал по-прежнему цел и по нему даже можно ходить.

Где-то в конце XII или начале XIII столетия на одной из колонн в притворе собора Сан-Мартино был вырезан лабиринт — его можно отыскать у стены северной стороны колокольни, на уровне плеча, прямо рядом с главным входом в собор. В центре лабиринта раньше была изображена знаменитая сцена битвы между Тесеем и Минотавром, но ее давным-давно стерли пальцы, которые прослеживали ход лабиринта, и от частого использования она до сих пор сияет как начищенная. Справа от входа в лабиринт выгравирован текст на латинском языке: «Вот лабиринт, построенный Дедалом Критским, и, войдя в него, никто не в силах выбраться наружу. Это удалось лишь Тесею — благодаря нити Ариадны». Никакого явного религиозного послания здесь нет, но и без проповеди можно легко разобраться в том, что Тесей — это на самом-то деле Иисус. А гладкие переходы лабиринта свидетельствуют о том, что на протяжении столетий прихожане (и, возможно, просто прохожие) пробегались по ним пальцами — приблизительно с той же целью, с которой окунали их в купель со святой водой при входе в храм.

История камня из Понтремоли настолько богата событиями, что не сохранилось никаких упоминаний о том, где именно он был установлен изначально, но весьма вероятно, что его использовали точь-в-точь как его соседа в Лукке. Начать с того, что это была часть церкви XII века, присоединенная к монастырю Сан-Пьетро-де-Конфлент в Понтремоли, — популярное место остановки итальянских паломников на пути к святыне Сантьяго-де-Компостела в Северной Испании. В 1567 году церковь постигла судьба многих средневековых зданий — она попросту развалилась. В 1750-м Сан-Пьетро выстроили заново, и камень с лабиринтом использовали для новой постройки — возможно, тогда он разместился на передней стороне здания, рядом со входом. Тот факт, что камень тщательно сохранялся в течение 183 лет, свидетельствует о том, что, вероятно, ему придавали особое значение. Все шло хорошо до самого 1945 года, когда в ходе военной кампании союзников в церковь попала бомба — и она вновь была разрушена. Но лабиринт снова уцелел и теперь хранится в одном из местных учреждений.

На первый взгляд, у камня из Понтремоли как будто бы намного больше христианского, чем у его аналога из Лукки. Здесь в центре нет никакой языческой сцены, а вместо нее — традиционное сокращение имени Христа Спасителя на греческом — буквы IHS. А под изображением — цитата на латыни из послания святого Павла к христианам в Коринфе. Но все же, приглядевшись повнимательнее, и здесь можно разглядеть признаки язычества. Эта цитата довольно любопытна: «Так бегите, чтобы получить». Целиком этот стих (Первое послание к коринфянам, 9: 24) звучит так: «Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить». Это, вкупе с выгравированным над лабиринтом изображением двух всадников, которые приветствуют друг друга вытянутой вверх правой рукой, неминуемо наводит (уже в который раз!) на мысль о древних Троянских играх и яростной гонке по петляющей тропе лабиринта.

Изображения лабиринта на стене у церковных дверей в Лукке и Понтремоли создают образец или трафарет, с помощью которого рука могла бы произвести «знак» лабиринта. Прихожане у купели со святой водой осеняют себя знаком куда менее сложным — крестом. Доказательств того, что камни с изображением лабиринта у дверей были предназначены именно для того, не сохранилось, и, похоже, нет никаких свидетельств, что знак лабиринта когда-либо рисовали пальцами в воздухе в качестве жеста благословения. Но такое предположение допустимо — пусть даже и для того, чтобы сразу его отвергнуть.

Настенные лабиринты, в отличие от напольных, в послеримском мире встречались не так уж часто. Два этих редких тосканских образца показывают, что новый, христианизованный лабиринт по-прежнему несет в себе воспоминания о собственном прошлом. Признаки современности — имеется в виду современность конца Средних веков и раннего Возрождения — начали проявляться в узорах итальянских мозаичных полов XII века в виде многоцветных, напоминающих чуть ли не лоскутное одеяло комбинаций из осколков мрамора, фрагментов мозаики и порфира. Такие полы можно встретить во множестве старейших римских церквей, в числе которых — базилика Сан-Клементе и Санта-Мария в Трастевере, где находится то, что, возможно, является лабиринтом. Десятикруговой узор в Трастевере (уже одно только количество его колец совсем необыкновенно) определенно начинается, как лабиринт, но внутренние круги — это всего лишь концентрические, непрерывные круги. Кто-то полагает, что это настоящий лабиринт, просто за долгие годы его несколько раз неумело отремонтировали. Другие считают, что, какой бы красивой ни казалась эта версия, лабиринтом здешний узор никогда не был. Еще один прелюбопытнейший шартрский лабиринт, ныне разрушенный, был шириной в пять футов и состоял из полос желтого, зеленого и красного цветов. Он находился в церкви Санта-Мария-Аквино XII века. Это был ослепительный, но очень странный напольный лабиринт, уже упоминавшийся в третьей главе, который украшал восьмиугольный алтарь в храме Сан-Витале, в Равенне — городе, ставшем последней столицей Западной Римской империи и местом захоронения Теодориха, одного из первых послеримских, так называемых варварских королей. Здешний лабиринт (возможно, созданный уже только в XVI веке) великолепен: парад напоминающих стрелки треугольников (некоторые из которых украшены цветочными узорами), ведущих из центра, чего не встретишь ни в одном другом старинном церковном лабиринте. Неудивительно, что всякое обсуждение ранних итальянских лабиринтов неминуемо заканчивается такими словами, как «цвет», «рисунок» и «оригинальность». Несмотря на то что эти изображения имели теологическую и метафизическую значимость, едва ли средневековые итальянцы воспринимали символ лабиринта так же серьезно, как французы с их кругом церквей в окрестностях Парижа. Итальянцы видели в лабиринте религиозное подспорье. Прохождение лабиринта (даже если вы просто двигали пальцем по его переходам) помогало спасению души, но в то же время лабиринты были и прекрасным украшением и доставляли удовольствие своей совершенной красотой. Они оставались небольшими и, подобно тропам на мозаичных римских полах, были недостаточно широки для того, чтобы по ним ходить. Даже лабиринт церкви Сан-Витале, самый большой из них, в ширину не больше одиннадцати с половиной футов. Некоторые из них расположены вертикально — как картины или римские настенные мозаики. В Италии лабиринт оставался предметом, которым любовались, ну и, возможно, иногда — бегло касались рукой. В первую очередь это был визуальный опыт. А вот во Франции лабиринт стал тропой, которую нужно пройти, священной тропой.

Названия французских кафедральных городов — городов, имеющих свой лабиринт, — звучны, как большой церковный колокол: Амьен, Аррас, Осер, Байё, Шартр, Реймс, Сент-Омер, Санс и еще (хотя это коллегиальная церковь, а не кафедральная) Сен-Кантен. Все лабиринты XIII и XIV веков, за исключением одного, имели круглую или восьмигранную форму и чаще всего одиннадцатикруговую схему, которая и стала в XX веке известен как шартрская — в честь крупнейших и наиболее известна старых образцов, чудесным образом уцелевших.

План дома капитула собора в Байё

Уцелевших? Из всех церковных лабиринтов только лабиринты в Амьене, Байё, Шартре и Сен-Кантене сохранились в первоначальном виде, и к тому же амьенский лабиринт — это тщательным образом воссозданная в конце xix века копия лабиринта, который убрали из нефа собора чуть раньше в том же веке.

Собор в Байё когда-то мог похвастать вышитым ковром конца XI века, на котором в бесшабашной, чуть ли не мультяшной манере рассказывалась пронзительная история нормандского завоевания Британии. А кроме того, здесь находится самый итальянизированный французский лабиринт. Он не в нефе. Запертый на замок последние семьсот лет, в центре пола высокого готического дома капитула собора помещается маленький плиточный лабиринт. Теперь он изношен настолько, что узор каждого отдельного изразца можно представить себе (и возможно, неверно) только благодаря старинной цветной иллюстрации, но и сейчас понятно, что этот церковный лабиринт не похож ни на один другой в стране. Во всей Франции нет другого такого лабиринта, который был бы слишком мал (шириной всего 12 футов), чтобы по нему можно было пройти. И нет другого лабиринта, который был бы расположен в такой части церкви, доступ в которую открыт только духовенству. И хотя на первый взгляд он точь-в-точь повторяет стандартную шартрскую схему, на самом деле это не так. Здесь только десять кругов.

Пол помещения, чьи размеры можно грубо обозначить как 24 на 45 футов и над которым с одного края нависает огромная картина Поклонения Деве Марии, словно начисто оттерли от всякого рода украшений. Но, когда глаза приспосабливаются к здешнему освещению, начинает проступать, как засыпанные листьями грибы в лесу, узор изразцов: множество вариантов изображения королевской лилии, сказочные замки, головы львов, треугольник, образованный тремя левыми руками, дубовые листья, грифон, дикий кабан, человек, дующий в рог. Уцелевшая, и даже неплохо сохранившаяся охотничья сцена раскинулась всего в одной ступеньке от «Поклонения» — единственного религиозного предмета в помещении. Даже рыба, самое символическое из созданий, изображенная на одном из изразцов и оберегаемая своим укромным положением в самом углу лабиринта, определенно не имеет никакого отношения ни к астрологическим Рыбам, ни к ранней христианской иконографии. Это всего лишь то, что следует почистить, поджарить и съесть.

Яркие цветные картинки, которые теперь украшают стену возле дверей капитула — формального места встреч кафедрального духовенства, дают представление о том, какими виделись старинные изразцы художнику XIX века, и некоторые из них выглядят так, будто иллюстратор находился под сильным влиянием обоев Уильяма Морриса или произведений «Кельтского возрождения». Преобладающие цвета уцелевших изразцов (размером примерно три квадратных дюйма) — коричневый, красный, зеленый и желтый. Вероятнее всего, их изготавливали здесь же, в деревне, которая теперь носит название Ле-Моле-Литтри, и образцы производившейся в этой деревне плитки обнаруживаются в том числе и на средневековых полах в соседнем городе Кан. Так и хочется представить себе, что их блестящая соляная глазурь стиралась под ногами танцующих каноников: отодвинув стулья к стенам капитула, они танцевали вдали от взоров простого люда, чей собственный лабиринт находился где-то еще — повсюду.

В отличие от лабиринта в Байё, который, в конце концов, имеет мало отношения к Западной Нормандии и находится уже чуть ли не в Бретани, остальные раннефранцузские лабиринты отличаются простотой, сравнимой с той, что проповедует секта шейкеров. Они изготавливались из простого, некрашеного камня, и дорожка их была белой, светло-серой или бежевой, как в Шартре, а иногда — черной или темно-синей, как в Амьене или Сен-Кантене.

Так или иначе, все эти лабиринты выглядели скорее черно-белыми, нежели цветными. Единственное украшение, помимо радующей глаз геометрической симметрии самой дорожки, находилось в центре. (Правда, в восьмиугольном центре лабиринта конца xv века в Сен-Кантене никакого изображения нет, но зато между лабиринтом и западным входом в базилику изображена семиконечная звезда. Такая звезда является символом не только Девы Марии, но еще и египетской богини счета и архитектуры Сешат, которую часто изображают с семиконечной звездой на голове на надгробиях и в сценах, показывающих строительство храмов.) Традиционно встречаются здесь и ссылки на историю Тесея и Минотавра, и многие историки, изучая иллюстрации XVII века, выдвинули предположение, что на отсутствующем металлическом диске в Шартрском соборе была изображена как раз одна из таких сцен. Некоторые, в их числе и Герман Керн, с ними не согласны.

Они указывают на то, что ни на одном из французских кафедральных лабиринтов нет изображения легендарного трио из Кносса — а вместо этого лабиринты и в Амьене, и в Реймсе чествуют Дедала и его наследников — архитекторов и строителей, создавших великие соборы, в чьих стенах находятся лабиринты. И эти ученые полагают, что на отсутствующем диске в Шартре могло быть просто-напросто имя неизвестного нам дизайнера собора.

Имена, равно как и портреты, действительно присутствуют в лабиринтах Амьена и Реймса. Реймсский лабиринт конца XIII века был разрушен в 1779 году, но искусные наброски и тщательные описания, сделанные в XVI веке, помогают создать о нем достаточно полное представление.

Рисунок XVI века, на котором изображен не доживший до наших дней лабиринт в Реймсском соборе

Это был восьмигранный лабиринт с распространенной одиннадцатикруговой структурой, но с четырех сторон (чередуя через грань) добавлено было по восьмигранной фигуре — так называемой «башне». Все изображение целиком имело площадь приблизительно 34 квадратных фута и благодаря этим своим дозорным башням напоминало напольный план средневековой крепости или обнесенного стеной города.

Одна мужская фигура изображена была в центре и еще по одной — в каждой из четырех башен. За исключением центральной, чуть ли не фантасмагорической фигуры, чье лицо к 1587 году, когда местный архитектор Жак Селье делал свои наброски, почти полностью стерлось, все фигуры удалось опознать. На полях своих зарисовок Селье называл этот лабиринт un dedale (что в переводе с французского означает вовсе не имя Дедал, а «лабиринт»), а людей, изображенных на нем, считал просто архитекторами, которые «руководили постройкой» собора. Пятьдесят лет спустя каноник Пьер Коко записал почти совсем стершиеся напольные надписи и опознал изображенных на лабиринте людей более конкретно. Фигура с плотничьим угольником в руке — Жан ле Лу, который был начальником стройки в течение шестнадцати лет и начал возведение главных ворот собора. Жан д’Орбе (фигура с циркулем) создавал верхние этажи восточной части собора. Бернар де Суассон (фигура, рисующая с помощью циркуля круг) был мастером уже тридцать пять лет и спроектировал для собора своды и большое окно-розу. Ну а Гоше Реймсский (указывающий рукой) был мастером восемь лет и работал над арками и входами. Ну а что же это за таинственная фигура без лица в центре лабиринта, которую часто называли к ciel — небеса? Что это за укутанная в покрывало фигура, которая ни на что не указывает и ничего не держит в руках? Возможно, это архиепископ, заказавший строительство собора. Или самый главный архитектор, самый главный мастер, создавший общий чертеж собора. Возможно, не случайно его лицо и голова — самая истоптанная часть лабиринта. Их могли стереть верующие, полагавшие, что единственный главный архитектор — это Господь Бог на небесах. Который, как писал Августин Блаженный, «все расположил мерою, числом и весом». А может быть, прихожане прикасались к его лицу в знак почитания или даже благоговения, сродни непреодолимому желанию провести рукой по тропе лабиринта в Лукке?

Но средневековые архитекторы и их главные строители и в самом деле были богами на земле, создающими свои пусть небольшие, но сложные миры. Никакой единой, общепринятой единицы измерений принято еще не было. Хотя римляне и установили стандарт фута (295 миллиметров, или 11,614 современного дюйма), про него все чаще забывали и почти совсем им не пользовались. Ярд мог означать разную длину не только в Сиене и, скажем, во Флоренции, до которой от Сиены было несколько миль, — иногда значение ярда могло разниться даже в пределах одного-единственного собора — все зависело от мнения начальника строительной бригады, занимающейся данной частью строительства. Джон Джеймс, изучивший Шартрский собор в буквальном смысле камень за камнем, утверждает, что может отличить разные строительные команды не только по качеству работы и неповторимому виду мелких деталей, но еще и по разным мерам длины. У каждой строительной бригады был свой фут, не совпадающий по длине с футами других бригад, и каждый начальник, пишет Джеймс, носил с собой металлическую линейку, указывающую его длину, — своего рода фирменный знак главного мастера. Некоторые полагают, что это был тогдашний эквивалент жезла, который носил с собой Аарон, брат Моисея.

Лабиринт в базилике г. Сен-Кантена, Франция

Три архитектора, изображенные в ciel Амьенского собора, также имеют при себе инструменты своего ремесла — линейку, угольник и циркуль. В Амьене — один из самых высоких готических нефов во Франции и второй по величине (всего на два фута меньше шартрского) лабиринт, который местные жители называют Домом Дедала. Это еще и самый информативный лабиринт — по сравнению с другими лабиринтами можно даже сказать, болтливый. Его строительство началось предположительно в 1220 году — так говорится в del лабиринта, или, по крайней мере, говорилось до тех пор, пока все здесь не было разрушено во время Французской революции. Полностью здесь написано было (на латыни) следующее: «В 1220 году, когда началась работа над этим собором, преподобный Эврар был епископом, а Людовик, сын Филиппа-Августа, королем Франции. Тот, кто управлял работой, звался Робер, по фамилии Лазурш. Мастер Томас де Кормон пришел на его место, а после него — его сын мастер Рено, который и повелел разместить здесь эту надпись в лето Господне 1288». Подобное богатство информации исследователи надеялись отыскать и в Шартре, когда, в XIX веке, они сделали подкоп под лабиринт, тщетно ожидая наткнуться на могилу его по-прежнему безымянного архитектора, которая, по слухам, находилась именно там.

Лабиринт в здании городского совета в Генте (Бельгия)

Оригинальный, хотя и поврежденный, ciel Амьена теперь демонстрируется в Музее Пикардии, и на нем изображено четыре человеческие фигуры: трое строителей и епископ Эврар, который тоже держит в руке инструмент своего ремесла — епископский посох. Фигуры расположены между равными ветвями греческого креста. Все они — одного роста, в отличие от реймсского лабиринта, где фигуры в башнях меньше размером, чем центральная. Прислуживающие им ангелы куда меньше ростом, чем люди. Ангелов тоже четверо — по одному у верхушки каждой ветви креста. Крест удивительным образом не согласовывается с верхом и низом лабиринта и напоминает скорее покосившуюся букву «х». Возможно, он и в самом деле расположен, как некоторые полагают, на линии взгляда ангелов, устремленного в то место, где встает солнце 15 августа, в праздник Успения — главный праздник собора.

Хотя тропа амьенского лабиринта точь-в-точь совпадает с классической шартрской, здешний лабиринт представляет собой простой восьмиугольник без добавления дозорных башен, как в Реймсе. Большинство лабиринтов в Северной Франции — восьмиугольные, включая самый маленький и самый простой из всех уцелевших, лабиринт рядом с Сен-Кантеном. Во всем христианском мире восьмигранник и цифра 8 ассоциируются с крещением и возрождением. Баптистерии почти всегда имеют восемь сторон. Крестильные купели в большинстве христианских церквей, католических и протестантских, — тоже восьмигранны. Можно настаивать (и с немалыми основаниями) на том, что прохождение лабиринта считалось актом духовного возрождения, что человек, достигший середины, больше не является тем же, кто вошел сюда через западные ворота. Но в данной части Франции у символа возрождения мог быть еще и политический подтекст.

В 496 году Хлодвиг, король франков и победитель римлян, был крещен епископом города Реймса и стал христианином. Фактически, вместе с ним приняла христианство и вся территория, которая на тот момент считалась Францией. Согласно легенде, новую веру приняло даже его четырехтысячное войско. Как писал историк vi века Григорий Турский, весь город превратился в баптистерий: «На улицах развешивают разноцветные полотнища, церковь украшают белыми занавесами, баптистерий приводят в порядок, разливают бальзам, ярко блестят и пылают благовонные свечи, весь храм баптистерия наполняется божественным ароматом. И такую благодать даровал там Бог, что люди думали, будто они находятся среди благоуханий рая». Григорий сравнивал Хлодвига с Константином, чье обращение в христианство в 313 году полностью изменило лик Римской империи. Можно ли придумать лучший способ отпраздновать возрождение нации, чем придать лабиринту форму восьмигранника — главного символа крещения? Это было проявление одновременно набожности и патриотического национализма. В последующие века французские короли, направляясь на церемонию коронации к высокому алтарю Реймсского собора, проходили по восьмигранному лабиринту, который находился в западном портале. Осознавая это или нет, они пересекали памятник крещению, установленный здесь их самым давним предшественником.

Путь одиннадцатикругового восьмигранного лабиринта идентичен круглому шартрскому оригиналу, но из-за прямых сторон повороты узора из плавных превращаются в резкие, в связи с чем прохождение лабиринта получается более дробным и угловатым. Самым угловатым — и самым оригинальным — из всех французских церковных лабиринтов был квадрат конца xv века, сначала находившийся в южном трансепте (а не нефе) бенедиктинского аббатства Сен-Бертен в Сен-Омере, недалеко от Ла-Манша. Он весь состоял из прямых линий и прямых углов и имел большее сходство с четвертями римских мозаичных полов, чем с критским или шартрским прототипом. Эффект, производимый этим лабиринтом на зрителя, схож с тем, который производит тревожная картина золотого века джаза Пита Мондриана «Буги-вуги на Бродвее», — за исключением того, что в лабиринте доминирующее положение занимает изображение креста, возвышающееся над напоминающим Голгофу центром. Он был разрушен много столетий назад, и очень хотелось бы сказать, что это был совершенно особенный лабиринт, не похожий ни на один другой, — если бы точно такой же не изобразили на полу в городской ратуше Гента в Бельгии в 1533 году и чуть позже — в соборе Сен-Омера. Свидетельств о том, что первые французские короли следовали тропе лабиринта, когда шли через неф Реймсского собора, нет. Возможно, они действительно этого не делали. Да и в самом деле, в старинных исторических документах, описывающих церковные лабиринты, ничего не говорится об их прохождении. А вот что там упоминается, так это танцы, песни и даже литургическая игра в мяч.

Связь между танцем и религиозными обрядами, равно как между танцем и лабиринтом, так же стара, как и сама религия. Ариадна танцевала. Тесей и спасенные им заложники танцевали. В Библии говорится о том, как убивший Голиафа царь Давид, которого, как свидетельствует частично разрушенный лабиринт в Павии, в Средние века отождествляли с Тесеем танцевал пред Богом и ковчегом Завета. Отцы раннего христианства уже в v веке принялись запрещать танцы в церквах, а значит, им было что запрещать. Старинные письменные свидетельства содержат беглые упоминания церемониальных танцев на лабиринтах в Сансе, Амьене, Реймсе и Шартре, но подробностей почти не сохранилось. Самый полный отчет о танцах на церковном лабиринте был составлен в Осере в 1396 году.

Считается, что утраченный лабиринт в Осере, городе к югу от Парижа, был круглый и точь-в-точь такой же, как шартрский, только меньше. Теперь уже никто не скажет наверняка, как он выглядел. Его разрушили еще до 1690 года, и никаких зарисовок, насколько известно, не сохранилось. Однако описание пасхальных танцев в записях тамошнего капитула навсегда застолбило Осеру место в ряду самых известных церковных лабиринтов.

Танцы начинаются на Пасху в первой половине дня, и в них используется кожаный мяч, pilota, предоставляемый последним из посвященных в сан священников, который был, вероятно, самым молодым из всего духовенства церкви. Размер «пилоты» неясен: она достаточно велика, чтобы держать двумя руками, но достаточно мала, чтобы кидать одной. Судя по жалобам, предъявляемым из года в год новыми священниками, «пилота» была еще и недешевым удовольствием. Молодой каноник передает «пилоту» старшему священнику — вероятно, старейшему из всего собора, и тот занимает свое место в лабиринте — возможно, в начале пути, напротив большой западной двери. Остальные священники берутся за руки и танцуют вокруг лабиринта, пока старший, проделав особое движение из трех шагов (возможно, оно включало в себя даже топанье ногой), одной только левой рукой кидает мяч по очереди каждому священнику, и они, один за другим, кидают его обратно. Играет орган, который, как и в Шартре, находился здесь рядом с лабиринтом, и все поют, предположительно повторяя по нескольку раз, короткий гимн на латыни, который начинается со слов: «Христианин, воспой Пасхальную жертву, Агнец искупает овцу».

Возникает несколько естественных вопросов. Во-первых, смущает группа держащихся за руки танцоров. Согласно приводимым записям, они танцуют «вокруг», citra. Означает ли это, что они танцуют именно «вокруг», или же имеется в виду кружение по тропе самого лабиринта? Многие современные комментаторы, которые рассматривают лабиринты в первую очередь с точки зрения их прохождения, полагают, что священники, поторапливая друг друга, мчатся под музыку по путаным ходам лабиринта. Но тогда откуда же старший священник кидает «пилоту»? Он что же, все это время танцует на месте в центре лабиринта? На лабиринте получилось бы настоящее столпотворение, начни все священники, включая старшего в середине, маневрировать по одной и той же узкой тропе. Куда естественнее было бы предположить, что один только старший священник танцует по дороге лабиринта, продвигаясь к его центру, а остальные тем временем водят хороводы по периметру.

И если они держатся за руки, то каким образом ловят мяч? Возможно, это было что-то вроде игры в вышибалы, но едва ли. Вероятнее всего, тот, к кому летел мяч, отпускал руки, ловил мяч и бросал его обратно. Крейг Райт, историк музыки из Йельского университета, продемонстрировал, что строение некоторых средневековых музыкальных произведений — с их повторами и инверсиями — повторяет форму и структуру лабиринта. Он предположил, что танцующие могли отбрасывать мяч обратно ногой или головой. Ученый не говорит об этом прямо, но это подозрительно напоминает намек на божественное происхождение футбола. Ключевые элементы здесь мяч и трехшаговый танец старшего священника. Мяч, возможно, отсылает нас к легенде о клубке Ариадны, но в то же время он символизирует одновременно пасхальное солнце — новое, живое солнце, восходящее в лучах славы после тьмы и смерти Страстной пятницы, и мир, рожденный заново после Воскресения Христова. Три шага в танце превозносят Отца, Сына и Святой Дух Троицы.

Но все эти разговоры о смерти и воскрешении не должны укрыть от нашего внимания тот факт, что танцы и игра в мяч были развлечением. Группа людей, преимущественно молодых, пели, танцевали и бросали друг другу мяч. Наверняка ни о какой степенности тут речи не шло. Гимн о Пасхальной жертве наверняка то и дело прерывался хохотом. Лишения поста были позади. Христос не только воскрес из мертвых, но еще и вернулся победителем из путешествия в ад. Было самое время как следует это отпраздновать и даже немного пошалить. В Шартре каждому канонику на Пасху выдавали по пять су — на азартные игры. В отчете из Осера сказано, что после танцев священники шли в капитул и, усевшись там в круг на лавки, принимали угощение из «сладкого мяса, фруктовых пирогов и самой разной дичи — кабана, оленины и крольчатины, белое и красное вино подавались в умеренных количествах, каждая чаша наполнялась заново не более одного-двух раз». Все это было до того весело, что каноники из Санса, в сорока милях от Шартра, в 1413 году подали прощение, чтобы на будущую Пасху им, «согласно традиции», тоже было дозволено «в свое удовольствие играть на лабиринте» — у них ведь тоже он был.

Уже в 1280-х годах епископы начали осуждать пасхальные танцы как пережиток язычества, и в Осере их формально запретили в 1531-м, хотя младшие чины духовенства протестовали — и не по религиозным причинам, а потому, что местных жителей лишили развлечения — очевидно, народ приходил посмотреть на пасхальные танцы священников. И хотя предпринимались попытки «переустройства» игры (обычно это означало убрать из нее мяч), она была официально упразднена в 1538 году решением заседания парламента в Париже.

Несмотря на всю мистику и загадочность, в лабиринте есть что-то очень несерьезное. Ведь лабиринт — это игра. Дети чувствуют это сразу же. Элемент игры, присущий дорожке лабиринта, был одной из главных причин, по которой со временем его убрали из большинства французских соборов. Дети, прямо как священники, освободившиеся от бремени поста, находили большущие лабиринты, заполняющие пространство нефов в темных, возможно даже пугающих соборах, замечательной площадкой для игр, устоять перед которой было просто невозможно. По лабиринтам можно было бегать и придумывать свои собственные игры и танцы. Некоторые считают, что именно здесь родилась игра в классики. Детский смех мешал вести службу и отвлекал молящихся — ну, по крайней мере, так говорят. Известен случай, который считается весьма типичным. В 1778 году один священник, Жан Жакмар, предложил тысячу франков (предположительно, своих собственных) за то, чтобы пол собора был разобран и старинный восьмигранный лабиринт — уничтожен. На будущий год лабиринта не стало.

Литургические танцы, исполняемые только на Пасху, широко представлены в сборниках сохранившейся до наших дней средневековой музыки. Крейг Райт обнаружил более тридцати пяти различных мелодий. Но шумные каноники танцевали на лабиринте всего один день в году, и, кроме упоминания непослушных детей, нам почти ничего не известно о том, как же использовался лабиринт в оставшиеся дни года. Должно быть, повседневные занятия были настолько обычными и обыденными, что особого упоминания они и не заслуживали. А тем временем отсутствие веской фактической информации повлекло за собой целую вереницу догадок и домыслов.

Современный британский дизайнер Эдриан Фишер, который создал и построил такое количество лабиринтов, что, пожалуй, поставил мировой рекорд, предложил чрезвычайно подробный анализ значения шартрской схемы. Среди его гипотез есть и такая: три сдавленные дуги, по которым нужно идти против часовой стрелки где-то в начале лабиринта, представляют собой время между распятием и воскрешением Христа, а более поздние и более крупные, размашистые дуги, идти по которым гораздо проще, символизируют надежду на вечную жизнь. Такие рассуждения — это скорее проявление самонадеянности и, возможно, личного опыта в прохождении лабиринта, чем имеющая твердое обоснование информация.

Излюбленный маневр авторов работ по истории лабиринтов (и, пожалуй, мы его тоже повторим) — соломенное чучело отпущения грехов. В xix веке, когда авторы путеводителей вновь открыли для себя церковные лабиринты, считалось, что средневековые паломники ходили по ним — или, как вариант, на коленях, молясь, проползали вокруг них, — чтобы снискать себе отпущение грехов, даруемое тем, кто посетил святые места в Иерусалиме, — а попасть туда после Крестовых походов стало труднее, чем когда-либо. Многие лабиринты даже назывались (согласно путеводителям) «chemin de Jerusalem» — дорога в Иерусалим. Но такое название появилось позже, ближе к середине XVIII века, и, хотя некоторые верующие, возможно, считали лабиринт дорогой к прощению грехов и вратами в рай, нет никаких доказательств того, что и христиане XIII века — будь то церковники, паломники или архитекторы — относились к лабиринту так же.

Еще посещение Иерусалима можно было заменить прохождением так называемого крестного пути, или, по-другому, свершением крестного хода, — этот обряд начал приобретать большую популярность в конце XII века, особенно среди францисканцев. Прихожане следовали по «стояниям», представляющим собой различные моменты Страстей Христовых, от осуждения до погребения на Голгофе, — точь-в-точь как паломники в Иерусалиме проходили по тому, что считается настоящей дорогой Христа — Виа Долороза. Этот род богослужения сохранился и до сих пор в большинстве католических церквей, четырнадцать стояний располагаются вокруг нефа и отражают такие моменты, как «Иисус падает в первый раз», «Симон Кириниянин помогает Христу нести крест» и «святая Вероника отирает лицо Господу Иисусу».

Изображение креста появилось на узоре шартрского лабиринта благодаря особому расположению тропинки с ее 180-градусными поворотами. Столкновения резких поворотов друг с другом напоминают некоторым наблюдателям XX века о двусторонних топорах, которые сэр Артур Эванс якобы отыскал в Кноссе, и эти места лабиринта иногда называют — в честь двуглавых топоров — labryses. Четыре лабриса расположены над центром лабиринта, и еще по три — справа и слева. Четыре поворота ниже центра не образуют идеальных лабрисов, но все развороты вместе образуют изображение креста.

То, что сумма таких поворотов в шартрском лабиринте — 14, позволяет некоторым полагать, что они выполняли роль «стояний» в крестном пути. И в самом деле, путеводитель xix века, рассказывая о разрушенном лабиринте в Реймсе, утверждал, что паломники часто читали по отпечатанному в местной типографии молитвеннику под названием «Стояния на пути в Иерусалим, обнаруженные в соборе Божьей Матери в Реймсе», продвигаясь по лабиринту к центру. Дата выхода книги (которая наверняка была очень похожа на раздел «Крестный путь» любого молитвенника) не указана, но наверняка она появилась на свет только спустя несколько веков после того, как был построен лабиринт. И каким бы популярным ни стал впоследствии крестный ход, едва ли лабиринты были построены специально ради этой цели. Что касается «стояний», то их количество в разных местах и в разное время менялось, и число 14 было официально зафиксировано только в 1731 году. Верующие почти наверняка всегда ходили по лабиринту. Но вот к чему именно они шли, остается загадкой. Святой Иероним, мистик и ученый, которого хорошо помнят сегодня из-за того, многие художники раннего Ренессанса изображали его дружбу со львом, любовно писал о «лабиринте Божественных таинств». Другие же определенно видели в лабиринте нечто мрачное. Одиннадцать кругов провозглашают его символическую греховность. Боэций, самый читаемый философ Средних веков, противопоставлял «непроходимый лабиринт» «удивительному кругу божественной простоты». Эразм Роттердамский, самый просвещенный человек своей эпохи, писал о «подобных лабиринту ошибках нашего мира», а Чосер, обычно такой жизнерадостный и веселый автор, в «Рассказе Рыцаря» в «Кентерберийских рассказах» описал мир мрачными словами, которые определенно были терминами, относящимися к лабиринту: «Что этот мир, как не долина тьмы, где, словно странники, блуждаем мы?» Кое-кто из людей, проходивших шартрский лабиринт, сосчитал повороты по дороге к центру и обратно и получил число 70 (большинство людей насчитывают только 68) — библейские «Дней лет наших — семьдесят лет». Церковный лабиринт может исполнять множество ролей одновременно. В день Пасхи здесь отмечали триумфальное возвращение Христа из преисподней, где он одержал победу над дьяволом — точь-в-точь как Тесей, победивший Минотавра. В другое время, когда священнослужители собора проходили процессией через лабиринт и пели: «Когда вышел Израиль из Египта», они изображали скитания Моисея по пустыне. Лабиринт мог воздавать хвалу труду архитектора, который, используя, по словам Августина и «Премудрости Соломона», «меру, число и вес», повторил на Земле несовершенную версию того, что Великий Архитектор создал столь безупречным, пока человек не начал грешить. Лабиринт мог представлять собой летопись жизни каждого человека — от начала и до самой смерти, давая надежду и даже обещая вечную жизнь после нее. Закрученный и петляющий рисунок лабиринта в Божьем доме — в соборе, построенном в честь Божьей Матери, Девы Марии, представлялся еще и символом змия из Эдема, лукавого создания, познакомившего рай с грехом. Предсказывалось, что змей-лабиринт будет растоптан ногою самой Девы Марии. Ну и наконец, в дождливый день лабиринт могли использовать в качестве площадки для игр заскучавшие дети.

Но все же больше всего это было похоже на дорогу в Иерусалим — и не в тот укрепленный город на холме в Иудейской пустыне, а в Новый Иерусалим, Град Божий, описанный в предпоследней главе последней книги Библии как город, спустившийся с небес, «приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего». Место, которое святой Павел описал словами, впоследствии позаимствованными Гертрудой Стайн: «матерь всем нам». А в глубине фантасмагорических и едва ли не галлюциногенных строф эпической поэмы Уильяма Блейка «Иерусалим» (1804) укрыты четыре простые строчки, связывающие лабиринт и Новый Иерусалим нитью Ариадны. Они адресованы «К христианам»:

Давайте взглянем еще раз на Марра Mundi, гигантскую карту мира XIII века, хранящуюся в соборе Херефорда. Как уже говорилось в первой главе, карта — круглая и, как на большинстве средневековых карт, восток у нее наверху, запад — внизу, север — слева, а юг — справа. Если бы вы держали карту перед собой, проникая через западные ворота в Шартрский, Амьенский или любой другой лабиринтный собор, ее расклад был бы правильным: противоположная от входа стена собора выходит на восток, и точно так же напротив вас оказался бы восток на карте. И вход в лабиринт тоже был бы прямо перед вами. Если бы лабиринт сам был круглой картой, вы бы стояли у западного края мира, позади Геркулесовых столпов — Гибралтарского пролива. Посередине лабиринта — его центр, ciel, точь-в-точь как Иерусалим — центр карты. Прямо по курсу, в восточной глубине собора расположен высокий алтарь, в то время как на восточной верхней части карты — на краю мира — значится Эдем.

В средневековой географии запад — место мертвых. Выражение «двигаться на запад» и в самом деле использовалось в значении «умирать» довольно долго — вплоть до двадцатого столетия. На внутренних западных стенах церквей и соборов традиционно изображают сцены Страшного суда: Иисус, в роли судьи, посылает спасенных направо, а проклятых — налево. Жестокость наказания варьируется от собора к собору. Мозаики XII и XIII веков на задней стене базилики на острове Торчелло в венецианской лагуне изображают головы, части тела, зверски оторванные и горящие в вечном огне, и змей, проползающих сквозь пустые глазницы. А не так далеко, в Падуе, более гуманистическая фреска Джотто на задней стене Капеллы дель Арена изображает робкого грешника, прячущегося за деревом. Ну а шартрский Страшный суд — это и не гротеск, и не мягкое предупреждение: здесь он проступает на темных витражах большого окна-розы.

Человек, входящий в шартрский лабиринт, сначала двигается по направлению к ciel, затем вынужден повернуть налево (в направлении проклятых), потом — направо (к спасенным), затем снова налево, откуда уже рукой подать до больших круглых лепестков, окаймляющих центральный круг. Потом — опять с такой же быстротой — человека отбрасывает от цели, и, в силу особой структуры лабиринта, он словно движется все дальше и дальше от центра. Высоко над западной стороной (в области мертвых) человек видит, что в центре окна-розы находится фигура Иисуса: и Он здесь не на кресте (хотя в Шартре есть несколько изображений распятия), но показывает раны, нанесенные Ему во время Его пребывания на земле, — кровавые раны от гвоздей на ступнях и ладонях, рваный разрез на боку — от острия копья. Время от времени, по мере продвижения на восток, идущему на глаза попадается алтарь — место священников и Святых Даров, но все же большая часть пути лабиринта движется в направлении запада, через грешный мир простых людей. Слева и справа, на витражах, подаренных средневековыми гильдиями, изображены сцены повседневной жизни — люди торгуют обувью, подковывают лошадей. А с высокого круглого окна за судом наблюдают ангелы и апостолы — в то время как архангел Михаил (который, как считалось, еще и спускался к душам в ад) помогает судье Иисусу. Демоны гонят проклятых прочь с помощью орудий, которые американские фермеры назвали бы сенными вилами. Ад и сам зияет — как настоящий, широко раскрытый зубастый рот. Если лабиринт и в самом деле представлял собой средневековую карту мира, человек, идущий по нему, имел возможность посетить или пройти мимо любой страны, континента или острова. Ну и наконец, от самого удаленного от центра кольца тропа совершает резкий поворот (под прямым углом) в сторону востока, и после еще нескольких быстрых поворотов идущий по ней человек, отвернувшись от смерти и суда и обратясь к алтарю и вечной жизни, входит в круг (ведь и Иерусалим на Марра Mundi— тоже круг) Священного города, del, Нового Иерусалима — «матери всем нам», по словам святого Павла.

На протяжении долгого времени понятия «лабиринт» и «город» были тесно связаны между собой. А потом в нефах главных соборов Франции родилось такое понятие, как Град Божий.