Глава 1

Первым его впечатлением после пробуждения был зелено-золотистый свет: солнце, просвечивавшее сквозь густую листву. Он подумал про лес своей юности, царство Виктора и его новой семьи. Но это было так давно, и Михаил Галатинов лежал не на подстилке из сена, а на постели с белоснежным бельем. Потолок над ним был белый, стены светло-зеленые. Он услышал пение малиновки и повернул голову направо, к окну. Через окно было видно переплетение ветвей дерева, а между ними — куски голубого неба.

Но посреди всей этой красоты в сознании его стоял образ истощенных трупов в огромной могиле. Это была такая картина, которая, если ее увидеть хотя бы однажды, остается в сознании навсегда. Ему хотелось зарыдать, избавиться от подобного зрелища, но слез не было. Зачем рыдать, если муки уже приняты? Нет, время слез прошло. Теперь наступило время хладнокровных рассуждений и накопления сил.

Все тело у него страшно болело. Даже мозг его был словно бы побитым. Он приподнял простыню и увидел, что он все еще голый. Его кожа напоминала одеяло из разноцветных лоскутиков, в основном черного и синего цветов. Раненное бедро было зашито и закрашено йодом. Другие различные порезы и проколы на его теле, в том числе колотые раны, нанесенные вилкой Блока, были обработаны обеззараживающим составом. С него счистили грязь из конуры, и Майкл подумал, что кто бы ни выполнил эту работу, он заслужил медаль.

Он коснулся своих волос и обнаружил, что их тоже вымыли; кожа на голове саднила, вероятно, от едкого шампуня против вшей. Борода была сбрита, но на лице оказалась короткая щетина, что заставило его задуматься, сколько же он пролежал в дремоте изнурения?

Одно он знал наверняка: он оголодал. Он видел свои ребра, его руки и ноги стали костлявыми, мышцы исчезли. На маленьком столике рядом с кроватью лежал серебряный колокольчик. Майкл взял его и позвонил, чтобы посмотреть, что произойдет.

Менее чем через десять секунд дверь отворилась. Вошла Чесна ван Дорн, лицо ее сияло и на нем не было маскировочной раскраски диверсанта, ее золотисто-карие глаза блестели, а волосы золотистыми локонами падали на плечи. Она красиво выглядит, подумал Майкл. Ей совсем не мешал бесформенный черный парашютистский костюм и пистолет «Вальтер» на поясе. За ней следовал седоволосый мужчина в роговых очках, одетый в темно-синие брюки и белую рубашку с закатанными рукавами. Он нес черный медицинский чемоданчик, который поставил на столик у кровати и открыл.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Чесна, стоя в дверях. Выражение лица у нее отражало деловую заботливость.

— Живой. Хотя и не совсем. — Голос у него был хриплым шепотом. Говорить было тяжело. Он попытался принять сидячее положение, но мужчина, явно доктор, надавил ему на грудь рукой и заставил лечь, что было не труднее, чем удержать больного ребенка.

— Это доктор Стронберг, — объяснила Чесна. — Он лечит вас.

— И проверяет при этом пределы возможностей медицинской науки, говоря откровенно. — Голос у Стронберга был похож на шум камней в бетономешалке. Он сел на край постели, извлек из чемоданчика стетоскоп и прослушал пульс пациента. — Вдохните глубоко. — Майкл вздохнул. — Еще раз. Еще. Теперь задержите дыхание. Медленно выдохните. — Он проворчал и вынул из ушей наконечники прибора. — У вас слабые хрипы в легких. Слабая инфекция, я думаю. — Под язык Майкла лег термометр. — Ваше счастье, что вы были в хорошем физическом состоянии. Иначе двенадцать дней в Фалькенхаузене на хлебе и воде могли бы привести к гораздо худшим последствиям, чем истощение и легочное кровотечение.

— Двенадцать дней? — сказал Майкл и взялся за термометр.

Стронберг взял его за запястье и отвел его руку в сторону.

— Оставьте его в покое. Да, двенадцать дней. К тому же у вас есть и другие болезни, такие как сотрясение мозга средней степени, сломанный нос, серьезное повреждение плеча, кровоподтек на спине от удара, который чуть не разорвал почку, а рана на вашем бедре чуть не перешла в уплотняющуюся гангрену. К счастью для вас, это было вовремя остановлено. Однако мне для этого пришлось пережать некоторые мышечные ткани, так что какое-то время нога у вас действовать не будет.

«Боже мой!» — подумал Майкл и вздрогнул от мысли о потере ноги под ножом и хирургической пилой.

— В вашей моче была кровь, — продолжал Стронберг, — но я не думаю, что почки у вас повреждены окончательно. Мне нужно ввести катетер, чтобы вышло немного жидкости. — Он вытащил термометр и посмотрел его показания. — У вас небольшой жар, — сказал он. — Но по сравнению со вчерашним днем он стал слабее.

— Сколько я тут уже лежу?

— Три дня, — сказала Чесна. — Доктор Стронберг считает, что вам нужно еще долго отдыхать.

Майкл ощутил во рту горький привкус. Лекарства, решил он. Скорее всего, антибиотики и успокоительные. Доктор уже готовил еще один шприц.

— Этого больше не надо, — сказал Майкл.

— Не будьте идиотом, — Стронберг ухватил его за руку. — Ваш организм подвергался воздействию такой грязи и бактерий, что вам просто повезло, что у вас нет тифа, дифтерита и бубонной чумы. — Он воткнул иглу.

Сопротивляться этому было бессмысленно.

— А кто меня мыл?

— Я поливала вас из шланга, если вы это имеете в виду, — сказала ему Чесна.

— Спасибо.

Она пожала плечами.

— Я не хотела, чтобы вы заразили кого-нибудь из моих людей.

— Они проделали хорошую работу, я у них в долгу. — Он вспомнил запах крови на лесной тропе. — Скольких ранило?

— Только Эйснера. Пуля пробила ему руку. — Она нахмурила брови. — Минутку. Откуда вы знаете, что кто-то ранен?

Майкл замялся. И в самом деле — откуда? — подумал он.

— Я… я, в общем-то, и не знал, — сказал он. — Просто много стреляли.

— Ага, — Чесна внимательно наблюдала за ним. — Нам просто повезло, что мы никого не потеряли. Может, теперь вы объясните, почему вы отказались ехать с Бауманом, а потом добрались до нашего привала за восемь миль от Фалькенхаузена? С какой целью вы преодалели такое расстояние бегом? И как вы нашли нас?

— Лазарев, — сказал Майкл, уклоняясь на время, чтобы придумать хороший ответ. — Мой друг. С ним все в порядке?

Чесна кивнула.

— С собой он привел целое стадо вшей. Нам пришлось обрить его наголо, но он сказал, что убьет того, кто коснется его бороды. Он даже в худшем состоянии, чем вы, но все же живой. — Она подняла свои светлые брови. — Вы уже решили, как объясните то, что вы нас нашли?

Майкл вспомнил, что слышал той ночью спор Чесны и Баумана, когда они вышли из палатки.

— Мне кажется, что я тогда немного тронулся, — объяснил он. — Я кинулся за майором Кроллем. Я не очень помню, что произошло.

— Вы его убили?

— О нем… о нем позаботились, — сказал Майкл.

— Продолжайте.

— Я взял мотоцикл Кролля. На нем выехал из ворот. Но, наверно, пуля пробила бензобак, потому что проехал я только несколько миль, а затем мотор заглох. Тогда я пошел через лес. Я увидел ваши фонари и пришел к вам. — Слишком явно притянуто за уши, подумал он, но это было все, что он мог придумать.

Чесна мгновение молчала, уставившись на него. Потом сказала:

— У нас был человек, следивший за дорогой. Он не видел мотоцикла.

— Я ехал не по дороге. Я поехал через лес.

— И вы просто случайно нашли наш привал? В целом лесу? Вы наткнулись на привал, в то время как никто из нацистов не смог найти нас по следу?

— Ну… да. Я же ведь попал сюда, разве не так? — Он устало улыбнулся. — Можете назвать это судьбой.

— Мне кажется, — сказала Чесна, — что при этом вы еще всю дорогу дышали через камышину. — Она подошла к постели немного ближе, в то время как Стронберг готовил вторую инъекцию. — Если бы я не знала, что вы на нашей стороне, барон, у меня были бы серьезные подозрения на ваш счет. Победить Гарри Сэндлера в его собственной игре — это одно дело, преодолеть, в вашем состоянии, больше восьми миль ночью по лесу и найти наш привал, который был очень хорошо запрятан, могла бы я добавить, — нечто совершенно другое.

— Я очень ловок в своих делах. Именно потому я и здесь. — Он поморщился, когда кожу проткнула вторая игла.

Она покачала головой.

— Никто не может быть настолько ловок, барон. Что-то в вас есть такое… что-то очень странное.

— Ну, это мы можем обсуждать не один день, если хотите. — Он подпустил в голос чуток неподдельной усталости. Глаза Чесны были остры, они видели его увертку. — Вы подготовили самолет?

— Он будет готов в нужный мне момент. — Она решила пока больше не трогать этот вопрос. Но этот человек что-то скрывал, и она хотела узнать, что.

— Хорошо. Так когда же мы полетим?

— Для вас никакого полета не будет, — твердо сказал Стронберг. Он со щелчком закрыл свой чемоданчик. — По крайней мере, недели две. Ваш организм истощен и доведен до жуткого состояния. Обычный человек, такой, у которого нет вашей диверсионной подготовки, к этому времени был бы уже совершенно безнадежен.

— Доктор, — сказал Майкл, — благодарю вас за внимание и заботу. Но сейчас будьте любезны оставить нас наедине.

— Доктор прав, — сказала Чесна. — Вы слишком слабы, чтобы куда-нибудь ехать. Так что ваша миссия теперь окончена.

— И для этого вы меня оттуда вытащили? Только для того, чтобы сказать мне, что я — инвалид?

— Нет. Для того, чтобы не позволить вам сломаться. С тех пор, как вас схватили, полковник Блок закрыл «Рейхкронен». Из того, что я слышала, он допрашивает всех служащих и изучает их послужные документы. Он обыскивает номер за номером. Мы вытащили вас из Фалькенхаузена, потому что Бауман оповестил нас о том, что Блок планировал со следующего утра снова пытать вас — уже более серьезно. Еще бы часа четыре — и катетер был бы бесполезен.

— Ага, понимаю. — В свете этого временное бездействие ноги было незначительной неприятностью.

Доктор Стронберг стал было уходить, но остановился в дверях и сказал:

— Интересное у вас, однако, родимое пятно. Я никогда ничего подобного не видел.

— Родимое пятно? — спросил Майкл. — Какое родимое пятно?

Стронберг казался озадаченным.

— Ну, которое под левой рукой.

Майкл поднял левую руку и от изумления замер. От подмышки до бедра шла полоска гладкой черной шерсти. Волчья шерсть, догадался он. При таком напряжении организма и мозга он не полностью выполнил обратное превращение с тех пор, как выбрался из Фалькенхаузена.

— Невероятно, — сказал Стронберг. Он наклонился, чтобы разглядеть волоски поближе. — Это загадка для дерматологов.

— Наверное, — Майкл опустил руку и прижал ее к боку.

Стронберг мимо Чесны прошел к двери.

— С завтрашнего дня мы будем давать твердую пищу. Немного мяса в бульоне.

— Не хочу я никакого проклятого бульона. Я хочу ростбиф. Страшно соскучился.

— Ваш желудок к этому еще не готов, — сказал Стронберг и вышел из комнаты.

— Какой сегодня день? — спросил Майкл у Чесны, когда доктор ушел. — Дата?

— Седьмое мая. — Чесна подошла к окну и загляделась на лес, лицо ее омывал полуденный свет. — В ответ на ваш следующий вопрос скажу, что мы в доме нашего друга в сорока милях к северо-западу от Берлина. Ближайшее селение — маленькая деревушка с названием Россов — в одиннадцати милях к западу. Так что здесь мы в безопасности, можете отдыхать спокойно.

— Я не хочу отдыхать. У меня есть задание, которое нужно выполнить. — Но как только он сказал это, он почувствовал, как то, что ввел ему Стронберг, стало действовать. Язык у него онемел, он опять почувствовал сонливость.

— Четыре дня назад мы получили шифровку из Лондона. — Чесна отвернулась от окна, чтобы видеть его. — День вторжения назначен на пятое июня. Я радировала в ответ, что наше задание не завершено и что успех вторжения может быть под угрозой. Я пока еще жду ответа.

— Мне кажется, что я знаю, что такое Стальной Кулак, — сказал Майкл и стал излагать ей свою гипотезу о «летающей крепости».

Она внимательно слушала, с бесстрастным лицом, не выражая ни согласия, ни несогласия.

— Я не думаю, что самолет спрятан в ангаре в Норвегии, — сказал он ей, — потому что это слишком далеко от побережья вторжения. Но Гильдебранд знает, где самолет. Нам нужно попасть на Скарпу… — в глазах у него стало туманиться, во рту чувствовался сильный привкус лекарств, — …и выяснить, что же изобрел Гильдебранд.

— Вы никуда не можете ехать. Не в таком состоянии, в каком вы находитесь. Будет лучше, если я сама подберу людей и доставлю их туда самолетом.

— Нет! Послушайте… ваши друзья могут быть хороши, чтобы ворваться в лагерь для пленных… но Скарпа будет много крепче. Вам для такой работы нужен профессионал.

— Вроде вас?

— Именно. Я смогу быть готовым к поездке через шесть дней.

— Доктор Стронберг сказал — две недели.

— Его слова ни черта не стоят! — Он почувствовал прилив злости. — Стронберг меня не знает. Я буду готов через шесть дней… при условии, что у меня будет мясо.

Чесна чуть улыбнулась.

— Верю, что вы говорите серьезно.

— Да, серьезно. И больше не надо мне никаких успокоительных или что там мне упорно колет Стронберг. Понимаете?

Она помолчала немного, обдумывая. Потом:

— Я скажу ему.

— И еще одно. Вы… учитывали возможность… что между этим местом и Скарпой мы можем нарваться на истребители?

— Да. Я иду на такой риск, вполне сознавая его.

— Если нас собьют, то нам все равно тогда придется падать подожженными. Но вам нужен второй пилот. У вас такой есть?

Чесна покачала головой.

— Поговорите с Лазаревым, — сказал Майкл. — Вам он может показаться… интересным.

— Это животное? Он — летчик?

— Хотя бы просто поговорите с ним. — Веки Майкла тяжелели. Трудно было сопротивляться помрачению зрения. Лучше не сопротивляться, а отдыхать, подумал он. Отдыхать, а завтра тогда уже сопротивляться.

Чесна оставалась у его кровати, пока он не уснул. Лицо ее смягчилось, она потянулась, чтобы потрогать его волосы, но в этот момент он повернулся на другой бок, и она убрала руку назад. Когда она узнала, что его и Мышонка схватили, то чуть с ума не сошла от волнений, и вовсе не потому, что боялась, что он выдаст секреты. Увидев его появившимся из леса — грязного и всего в синяках, с лицом, запавшим от голода и испытаний в заключении, — она чуть не упала в обморок. Но как же он нашел их по следам в лесу? Как?

Кто вы? — мысленно спросила она спящего. Лазарев спрашивал, как дела у его друга «Галатинова». Русский он или британец? Или какой-то другой, более редкой национальности? Даже в изнуренном состоянии он был красивым мужчиной — но было в нем что-то от одиночества. Что-то потерянное. Всю свою жизнь она воспитывалась со вкусом серебряной ложечки во рту; это был человек, познавший вкус земли. В разведслужбе было железное правило: не поддаваться чувствам. Невыполнение этого правила могло привести к неописуемым страданиям и смерти. Но она устала, так устала быть актрисой. А вести жизнь без чувств было тем же, что играть роль критика вместо публики: в том не было удовольствия, только сценическое искусство.

Барон — Галатинов или каким бы там ни было его имя — вздрогнул во сне. Она увидела, что кожа руки у него покрылась пупырышками. Она вспомнила, как мыла его, не из шланга, а со щеткой, пока он лежал в беспамятстве, в тазу с теплой водой. Она выскребла у него вшей из головы, с груди, под мышками и в паху. Она брила его и мыла его волосы, и она проделала все это потому, что никто другой этого бы не сделал. Это была ее работа, но от нее не требовалось, чтобы у нее ныло сердце, когда она отмывала грязь с его лица.

Чесна натянула на него простынь. Его глаза открылись — блеснули зеленью, — но лекарства были сильные, и он опять отключился. Она пожелала ему хороших снов, не из этого мира кошмаров, и когда вышла, тихо прикрыла дверь.

 

Глава 2

Менее чем через восемнадцать часов после своего первого пробуждения Майкл уже смог встать на ноги. Он опорожнился в «утку», моча была красной, но боли не было. Бедро у него дергало, однако ноги держали крепко. Он прошелся по комнате, проверяя себя, и почувствовал, что хромает. Без обезболивающих и успокоительных в крови он чувствовал, что нервы его слишком обнажены, зато мозг был ясен. Он обратил все свои помыслы к Норвегии, и то, что ему было сейчас необходимо, это скорее быть готовым к путешествию туда.

Он лег на пол из сосновых досок и медленно потянулся. Глубоко упрятанная боль вышла наружу, когда он делал это. Спина на полу, ноги кверху, голова с хрустом прижалась к коленям. Живот на полу, одновременно подняты подбородок и ноги. Сидя на полу, колени согнуты, а спина как можно медленнее опускается почти до пола, проходя через болевую точку, и все повторяется снова. На коже Майкла появился легкий налет пота. Кровь рывками бежала по кровеносным сосудам и возбуждала мышцы, а сердце дошло до максимально быстрого ритма. Шесть дней, подумал он, жадно дыша. Через шесть дней я должен быть готов.

Женщина с каштановыми, подернутыми сединой волосами принесла ему обед: протертые овощи и пюре из мелко нарезанного мяса.

— Детское питание, — сказал ей Майкл, но съел все до крошки.

Доктор Стронберг навестил его еще раз, чтобы осмотреть. Жар почти совсем прошел, а хрип в легких уменьшился. Однако у него лопнули три стежка в шве. Стронберг предупредил его, чтобы он не вставал с постели и отдыхал, и на этом визит окончился.

Спустя ночь, получив еще одну порцию безвкусного пюре, Майкл встал в темноте и бесшумно открыл окно. Он выскользнул в молчаливый лес, встал под тополем и стоял там, пока не превратился в волка. Несколько последних стежков шва лопнули, но бедро не кровоточило. Итак, к его коллекции прибавился еще один шрам. Он пробежался на четырех лапах по лесу, дыша благоухающим чистым воздухом. Его внимание привлекла белка, и он сцапал ее, прежде чем она успела добраться до дерева. Пасть у него прямо-таки источала слюну, пока он поглощал ее мясо и соки, потом он выплюнул кости и шерсть и продолжил увеселение. У фермы, милях в двух от их домика, его облаяла собака, а почуяв запах Майкла, завыла. Майкл обрызгал столбик забора, только затем, чтобы собака знала свое место.

Он посидел некоторое время на вершине поросшего травой холма, рассматривая звезды. В такую прекрасную ночь, как эта, опять перед ним встал вопрос: что есть ликантроп в глазах Божьих?

Он подумал, что теперь он может найти ответ на этот вопрос, после того, как увидел тот могильник в Фалькенхаузене, после смерти Мышонка, Железного Креста, вырванного из его раздавленных пальцев, после таких вот эпизодов жизни на этой земле мучений и ненависти, он подумал, что знает, а если нет, то ответ вот-вот созреет.

— Ликантроп — мститель Божий —.

Столько работы нужно сделать! Майкл знал, что у Чесны достаточно мужества, очень много мужества, но ее шансы добраться до Скарпы и выбраться оттуда без него слишком малы. Ему нужно будет быть жестоким и сильным, чтобы справиться с тем, что им предстоит.

Он, однако, ослабел в большей степени, чем думал. Превращение истощило его силы, и он лег, положив голову на лапы, глядя на ясный свет звезд. Он спал и видел сон про волка, которому снилось, что он человек, которому виделся сон, что он волк, который…

Когда он проснулся, восходило солнце. Вокруг было зелено и прекрасно, но за этим где-то скрывалась черная сердцевина. Он вскочил на ноги и пустился назад по тому пути, которым пришел, по запаху своих следов. Он был около дома и готов был уже выполнить превращение обратно в человека, когда услышал сквозь предрассветное птичье пение слабые звуки радиопомех. Он пошел на эти звуки и примерно в пятидесяти ярдах от дома обнаружил сарайчик, замаскированной сеткой. На крыше торчала антенна. Майкл забрался в кусты и слушал, пока радиопомехи не прекратились. Послышались три музыкальных позывных, следовавшие один за другим. Потом голос Чесны по-немецки сказал:

— Я настроилась. Передавайте.

Мужской голос, передававшийся явно через больше расстояние, ответил:

— Концерт уже назначен. Как и планировалось, Бетховен. Ваши билеты следует выкупить как можно скорее. Конец.

Потом опять стали слышны только атмосферные помехи.

— Ну, вот и все, — сказала Чесна кому-то в сарайчике.

Через мгновение вышел Бауман и взобрался по ступенькам приставной лесенки на крышу, где стал снимать антенну. Вышла Чесна и пошла через лес к дому. Майкл тихо крался за ней, держась в тени деревьев. Он ощущал ее аромат и вспомнил их первый поцелуй в вестибюле «Рейхкронена». Теперь он чувствовал себя сильнее, все чувства в нем были сильнее. Еще несколько дней отдыха и еще несколько ночных охот за кровью и мясом, так ему необходимыми, и…

Он сделал еще один шаг, и от этого шага прятавшаяся в кустах птица вскрикнула и взлетела из-под его лапы.

Чесна резко обернулась на шум. Рука ее уже схватилась за «Люгер» и тащила его из кобуры. Она увидела его; он увидел, как ее глаза расширились от страха, когда она прицелилась и нажала на курок. Пистолет грохнул, и рядом с головой Майкла отлетел с дерева кусок коры. Она выстрелила во второй раз, но черного волка там уже не было. Майкл развернулся и метнулся в густую листву, пуля взвизгнула над его спиной.

— Фриц! Фриц! — крикнула Чесна Бауману, в то время как Майкл юркнул сквозь чащу и сбежал. — Волк! — слышал он, как она сказала Бауману, когда тот подбежал к ней. — Он был прямо там, смотрел на меня! Я никогда не видела волка так близко!

— Волк! — в голосе Баумана прозвучало недоверие. — Но здесь волки сроду не водились!

Майкл сделал по лесу круг и вернулся к дому. Сердце у него колотилось; обе пули пролетели всего лишь на долю дюйма мимо. Он лег в кустарнике и как можно скорей совершил превращение, кости у него ломило при деформации суставов, а клыки убирались в челюсти с влажным пощелкиванием. Выстрелы из пистолета уже подняли всех в доме. Он встал, в новой плоти, проскользнул в окно и закрыл его за собой. Он слышал снаружи голоса, спрашивавшие, что произошло. Потом лег в постель и натянул по горло простыню. Спустя несколько минут вошла Чесна.

— Я подумала, что и вас разбудит, — сказала она, все еще нервничая, и он уловил запах порохового дыма от ее кожи. — Вы слышали выстрелы?

— Да. Что происходит? — Он сел, притворяясь встревоженным.

— Меня чуть не сожрал волк. Там, в лесу, чертовски близко от дома. Он уставился на меня, и у него были… — Голос ее смолк.

— Что у него было? — подтолкнул Майкл.

— У него была черная шерсть и зеленые глаза, — сказала она спокойным голосом.

— А я всегда думал, что все волки серые.

— Нет. — Она рассматривала его лицо так, будто видела его впервые. — Не все.

— Я слышал два выстрела. Вы попали в него?

— Не знаю. Может быть. Конечно, это должна была быть самка.

— Ну, слава Богу, что она не напала на вас.

Он учуял, что готовится завтрак: сосиски и блинчики. Ее настойчивый взгляд заставлял его нервничать.

— Если бы он был так же голоден, как я, вам бы не так повезло, он бы обязательно откусил от вас кусочек.

— И в самом деле повезло.

«Господи, о чем я думаю?» — спросила сама себя Чесна. — «О том, что у этого мужчины черные волосы и зеленые глаза, такие же как у волка? И что из того? Я, наверно, схожу с ума, раз могла подумать такое!»

— Фриц… говорит, что в этих местах волки не водятся.

— А вы спросите его, не хочет ли он сегодня ночью прогуляться в лесу, чтобы выяснить это. — Он сухо улыбнулся. — Я бы, пожалуй, не рискнул.

Чесна опомнилась и спохватилась, что стоит, прижавшись спиной к стене. То, что крутилось у нее в голове, было просто смешным, она это знала, но все-таки… нет, нет! Это безумие! Такое бывает только в сказках, рассказываемых у костра, когда дует холодный ветер и кто-то воет в ночи. Здесь же современный мир!

— Я бы хотела знать ваше имя, — сказала она наконец. — Лазарев зовет вас Галатинов.

— Я урожденный Михаил Галатинов. Но сменил свое имя на Майкла Галатина, когда стал британским гражданином.

— Майкл, — повторила Чесна, вслушиваясь в эти звуки. — Я только что получила радиосообщение. Вторжение состоится пятого июня, если не помешает плохая погода. Наше задание состоит в следующем: мы должны найти Стальной Кулак и уничтожить его.

— Я скоро буду к этому готов.

Этим утром он выглядел свежее, как будто зарядился от чего-то. Или, быть может, видел какой-то оздоровляющий сон? — подумала она.

— Верю, что будете готовы, — сказала она. — Лазарев тоже поправляется. Вчера мы долго разговаривали. Он много знает о самолетах. Если у нас по пути возникнут неполадки с мотором, он будет полезен.

— Я бы хотел с ним увидеться. Можно мне получить одежду?

— Я спрошу доктора Стронберга, можно ли вам вставать.

Майкл фыркнул.

— И скажите ему, что я тоже хочу блинчиков.

Она понюхала воздух и не уловила их запах.

— У вас, должно быть, хорошее обоняние.

— Да, хорошее.

Чесна смолкла. Опять эти мысли — безумные мысли — вкрались в ее мозг. Она отбросила их.

— Повар готовит для вас и Лазарева овсянку. Вы еще не в состоянии принимать твердую пищу.

— Чтобы жить на голодном пайке, я мог бы и остаться в Фалькенхаузене, если это то, чего хотите вы и доктор.

— Нет, не этого. Доктор Стронберг просто хочет, чтобы ваш организм восстановил силы.

Она пошла к двери, потом опять остановилась. Она уставилась в его зеленые глаза и почувствовала, как волосы у нее на затылке зашевелились. Это были те самые глаза, того волка, подумала она. Нет, конечно же, это было абсолютно невероятно!

— Я еще зайду проведать вас попозже, — сказала она и вышла.

Лицо Майкла нахмурилось. Пули были близким зовом. Он почти мог прочитать мысли Чесны; конечно, она не должна прийти к правильному выводу, но с этого момента ему придется следить рядом с ней за своими действиями. Он поскреб жесткую щетину на подбородке, а потом посмотрел на свои руки. Под ногтями у него была черная немецкая земля.

Завтрак Майкла — овсянка на воде — был поглощен им за несколько минут. Чуть позже вошел Стронберг и объявил, что лихорадка у него совсем прошла. Однако доктор поругал его за лопнувшие стежки. Майкл сказал, что он в состоянии выполнять гимнастические упражнения средней тяжести, поэтому ему нужна одежда, чтобы прогуливаться. Сначала Стронберг решительно отказал, потом сказал, что подумает. Не прошло и часа, как к Майклу в комнату принесли серо-зеленый парашютный костюм, нижнее белье, носки и парусиновые тапочки. Все это принесла та же женщина, что готовила пищу. Очень кстати пришелся еще и тазик с водой, с куском мыла и лезвием для бритья, с помощью которого Майкл соскреб свою щетину.

Свежевыбритый и одетый, Майкл покинул комнату и прогулялся по дому. Он нашел Лазарева в следующей по коридору комнате, русский был обрит наголо, но с черной густой бородой, и его гордый, как у корабля, нос казался еще огромнее из-за сверкания обритого черепа. Лазарев был еще бледен и как-то менее подвижен, но на щеках его появились бледные розовые пятна, а в его глазах — блеск. Лазарев сказал, что за ним ухаживают очень хорошо, но отказали в его просьбе относительно бутылки водки и пачки сигарет.

— Эй, Галатинов! — сказал он, когда Майкл стал уже уходить. — Я рад, что не знал, что ты такой важный разведчик. Это бы сделало меня несколько нервным!

— А сейчас ты не нервничаешь?

— Ты имеешь в виду, из-за того, что я в штаб-квартире разведчиков? Галатинов, да я так перепугался, что стал срать желтым говном. Если фашисты когда-нибудь нагрянут в это местечко, всем нам придется надеть галстуки из фортепьянных струн!

— Они сюда не нагрянут. И галстуки мы надевать не будем.

— Да, если наш волк защитит нас. Ты уже слышал об этом?

Майкл кивнул.

— Вот еще что, — сказал Лазарев. — Ты, вроде бы, собираешься в Норвегию? Какой-то там чертов остров у юго-западного побережья. Да? Так мне сказала Златовласка.

— Да, верно.

— И вам нужен второй пилот. Златовласка говорит, что у нее есть транспортный самолет. И она не говорит, какого он типа, что заставляет меня предположить, что это уж точно не самая последняя модель. — Он поднял палец. — А сие означает, товарищ Галатинов, что вряд ли то будет скоростной самолет, и высота полета у него будет невелика. Я сказал об этом Златовласке, и тебе скажу: если мы нарвемся на истребителей, нам придется их как-то обманывать. Потому что никакой транспортный самолет не может обогнать «Мессершмит».

— Я это знаю. Уверен, что и она тоже. Так ты как, берешься за это или нет?

Лазарев моргнул, как будто от изумления, что такой вопрос мог вообще возникнуть.

— Небо — мой дом, — сказал он. — Конечно, берусь.

Майкл никогда не сомневался, что русский за это возьмется. Он покинул Лазарева и пошел искать Чесну. Он нашел ее одну в дальней комнате, изучающую карты Германии и Норвегии. Она показала ему маршрут, по которому они планировали лететь и на котором были три остановки для заправки топливом и пищей. Они должны лететь только в темноте, сказала она, и полет займет четыре ночи. Она показала ему, где они должны приземлиться в Норвегии.

— На самом деле это полоска ровной земли между двух гор, — сказала она. — Здесь будет наш агент с лодкой, — кончиком карандаша она коснулась точки, обозначавшей прибрежную деревню с названием Юскедаль. — Скарпа здесь, — она коснулась маленького шероховатого куска земли, — кружок коричневой коросты, подумал Майкл, — который лежал в тридцати милях к югу от Юскедаля и восьми-девяти милях от берега. — Здесь очень вероятна встреча с патрульными катерами. — Она обвела кружком места к востоку от Скарпы. — Думаю, что и с минами тоже.

— Скарпа не похожа на курорт для проведения летних отпусков, да?

— Пожалуй. Там на земле еще будет лежать снег, и ночи будут морозные. Нам придется захватить зимнюю одежду. В Норвегию лето приходит поздно.

— Не имею ничего против прохладной погоды.

Она глянула на него и поняла, что не может отвести взгляд от его зеленых глаз. Волчьи глаза, подумала она.

— Есть лишь немногое, что заботит вас, да?

— Нет. Просто я выносливый.

— И только? Вы ни на что не обращаете внимания, и действуете лишь в зависимости от обстоятельств?

Ее лицо вплотную приблизилось к его лицу. Ее аромат был божественным. Меньше шести дюймов — и их губы встретились бы.

— Мне казалось, что мы говорили про Скарпу, — сказал Майкл.

— Да, говорили. Теперь мы говорим про вас. — Она еще немного выдержала взгляд, потом отвела его и стала складывать карты. — У вас есть дом?

— Да.

— Нет. Я имею в виду не место, где жить. Я имею в виду родину. — Она опять глянула на него, ее золотисто-карие глаза потемнели от желания выспрашивать. — Место, которому вы принадлежите. Дом вашего сердца.

Он подумал об этом.

— Не уверен. — Сердце его все еще тянуло к лесам России, далеким от его каменного дома в Уэльсе. — Думаю, оно есть — или было, — но я не могу туда вернуться. А как, по-вашему, у многих ли оно вообще есть?

Она не ответила.

— А у вас?

Чесна проверила, сложены ли карты складка к складке, а затем убрала их в коричневый планшет.

— У меня дома нет, — сказала она. — Я люблю Германию, но это любовь к больному другу, который скоро умрет. — Она засмотрелась в окно, на деревья и золотистый свет. — Я помню Америку. Те города… от которых захватывает дух. Но здесь для меня все — как огромный собор. Знаете, один человек из Калифорнии приезжал ко мне перед войной. Он сказал, что видел мои фильмы, и спросил, не хотела бы я поехать в Голливуд, — она улыбнулась, охваченная воспоминаниями. — Он сказал, что мое лицо увидят по всему миру. Сказал, что я должна вернуться домой и работать в стране, где я родилась. Конечно, это было до того, как мир переменился.

— Для них он переменился не настолько, чтобы в Голливуде перестали выпускать фильмы.

— Зато переменилась я. Я убивала людей. Некоторые из них заслужили пули, другие же просто оказались на их пути. Я… я видела страшные вещи. И иногда… иногда я очень хочу, чтобы все вернулось назад, чтобы я могла вновь стать невинной. Но когда дом вашего сердца сожжен дотла, кто может отстроить его заново?

На этот вопрос ответа у него не было. Свет из окна падал на ее волосы, из-за чего они казались червонным золотом. Ему страстно хотелось запустить в них пальцы. Он потянулся, чтобы коснуться их, но тут она вздохнула и застегнула планшет, а Майкл сжал пальцы и отвел руку.

— Извините, — сказала Чесна. Она вставила планшет в большую книгу со специальной полостью для него и поставила ее на полку. — Я не предполагала вести разговор подобным образом.

— Ничего страшного. — Он снова ощутил легкую усталость. Не было смысла возбуждать себя без необходимости. — Я возвращаюсь к себе в комнату.

Она кивнула.

— Вам нужно отдыхать, пока возможно. — Она показала на полки с книгами, стоявшие в этой комнате. — Здесь полно книг, которые можно почитать, если хотите. У доктора Стронберга прекрасное собрание литературы по естествознанию и мифологии.

Так это дом доктора Стронберга, понял Майкл.

— Нет, благодарю вас. Надеюсь, вы меня простите?

Она сказала, что конечно, и Майкл покинул комнату.

Чесна было уже отвернулась от полок, когда ее внимание привлекло название на корешке книги. Она была втиснута между томом о северных божествах и другим томом по истории района Черных Лесов, и название ее было: «Народные сказки Германии».

Она не собиралась брать эту книгу с полки, открывать и просматривать оглавление. У нее были более важные дела, которые нужно было сделать, например, собрать зимние вещи и удостовериться, что у них будет достаточно продуктов. Она не собиралась доставать эту книгу.

Но все-таки взяла ее. Она вынула книгу, открыла ее и пробежалась по страницам.

Оно тут было. Именно тут, где были сказки про троллей, леших восьми футов ростом и живущих в комнатах домовых.

— Дас вервольф —.

Чесна с такой силой захлопнула книгу, что доктор Стронберг в своем кабинете услыхал этот хлопок и подскочил в кресле. Невероятно нелепо! — подумала Чесна, ставя книгу на место. Она направилась к двери. Но прежде чем она дошла до нее, ее шаги замедлились. И она остановилась, не дойдя трех футов до двери. Ее сверлил вопрос, забытый, но в этот момент вернувшийся вновь: как барон — Майкл — нашел дорогу к их лагерю по незнакомому лесу?

Такое было невозможно. Невозможно ли?

Она вернулась к книжной полке. Рука ее нашла тот том и застыла. Если она прочтет соответствующие страницы, подумала она, будет ли это означать, что она верит, что такое возможно? Нет, конечно, нет, решила она. Это безвредное любопытство, и только. Таких существ, как оборотни, просто не бывает, точно так же, как не бывает троллей или леших.

Ну какой может быть вред от того, чтобы прочитать сказку?

Она взяла книгу.

 

Глава 3

Майкл бродил во тьме.

Эта его охота была удачнее, чем предыдущей ночью. Он вышел на поляну и увидел троих оленей — самца и двух самок. Они сразу же умчались прочь, но одна из самок хромала и не могла сбить со следа быстро настигавшего ее волка. Майкл видел, что ей больно, хромая нога у нее была когда-то сломана и срослась криво. Быстрым броском он настиг ее и сбил на землю. Борьба закончилась в считанные секунды — такова была воля природы.

Он съел ее сердце, самую вкуснейшую еду. В этом не было никакой жестокости: такова была жизнь и смерть. Самец и другая самка какое-то мгновение постояли на вершине холма, наблюдая волчий пир, а затем исчезли в ночи. Майкл наелся до отвала. Было бы позором не припрятать оставшееся мясо, поэтому он стащил его под густой сосняк и пометил возле него, на случай, если сюда заберется деревенская собака. На следующую ночь оно будет еще съедобным.

Кровь и сочное мясо зарядили его энергией. Он снова почувствовал биение жизни, мышцы у него заиграли. Но на морде и животе у него была кровь, и что-то с этим нужно было сделать, прежде чем он вернется к открытому окну. Он бежал по лесу, нюхая воздух, и через какое-то время ощутил близость воды, а вскоре услышал ручеек, бегущий по камням. Он искупался в прохладной воде, катаясь в ручье, чтобы смыть всю кровь, начисто вылизал лапы, удостоверился, что под когтями нет крови. Потом налакался воды, утоляя жажду, и направился назад к дому.

Он превратился на краю леса и встал на две белые ноги. Бесшумно подошел к дому, приминая майскую травку, и влез через окно в свою комнату.

И тут же уловил ее запах. Корицы и кожи. Она была здесь, очерченная темно-голубым свечением, сидела в кресле в углу.

Он слышал, как у нее билось сердце, когда он появился около нее. Возможно, так же громко, как и у него.

— Сколько времени вы уже здесь? — спросил он.

— Уже час. — Она сделала героическое усилие, чтобы голос ее звучал спокойно. — Может, чуть дольше. — На этот раз голос ей изменил.

— Вы так долго ждали меня? Я польщен.

— Я… решила заглянуть и посмотреть на вас. — Она прокашлялась, будто бы вполне логично переходя к следующему вопросу. — Майкл, а где были вы?

— Просто ходил. Гулял. Я не стал пользоваться дверью, потому что… думал, что могу разбудить всех в столь поздний час…

— Уже четвертый час утра, — прервала его Чесна. — А почему вы раздеты?

— Я никогда не одеваюсь после полуночи. Это против моих убеждений.

Она встала.

— Не пытайтесь удивлять меня! Ничего удивительного в этом нет! Боже мой! Вы сошли с ума или я? Когда я увидела, что вас нет… и окно открыто, я не знала, что и подумать!

Майкл аккуратно закрыл окно.

— Что же вы подумали?

— Что… вы… я не знаю, это просто слишком вульгарно!

Он повернулся к ней лицом.

— Что я — кто? — спросил он спокойно.

Чесна начала произносить это слово. Но оно застряло у нее в горле.

— Как вам… удалось найти наш лагерь той ночью? — выдавила она из себя. — В темноте. В лесу, абсолютно вам незнакомом. После того, как вы провели двенадцать дней на голодном пайке. Как? Скажите мне, Майкл, как?

— Я же вам рассказывал.

— Нет, не рассказывали. Вы сделали вид, что рассказали, а я вам это позволила. Может быть потому, что этому не было разумных объяснений. И теперь я прихожу в вашу комнату, застаю окно раскрытым, а постель пустой! Вы влезаете внутрь, раздетый, и пытаетесь отделаться шутками.

Майкл пожал плечами.

— Что еще остается делать, если тебя застали без штанов?

— Вы мне так и не ответили. Где вы были?

Он заговорил спокойно, тщательно взвешивая слова.

— Мне нужно было немного позаниматься физическими упражнениями. Кажется, доктор Стронберг полагает, что я не готов к чему-нибудь физически более тяжелому, чем игра в шахматы, хотя, между прочим, я обыграл его сегодня со счетом три-два. Как бы то ни было, прошлой, а так же и этой ночью я ходил и гулял. Я решил не одеваться, потому что ночь была ясная и теплая, и я хотел, чтобы подышала кожа. Разве это так ужасно?

Чесна мгновение не отвечала. Потом:

— Вы вышли погулять даже после того, как я рассказала вам про волка?

— Когда лес так богат дичью, волк не нападает на человека.

— Какой дичью, Майкл? — спросила она.

Он моментально придумал.

— А разве я не говорил вам? Вчера днем я видел из окна двух оленей.

— Нет, не говорили. — Она стояла очень тихо, достаточно близко к двери, чтобы при необходимости успеть к ней. — У того волка, которого я видела… были зеленые глаза. Как у вас. И черная шерсть. Доктор Стронберг живет тут почти тридцать пять лет и никогда не слыхал, чтобы в здешних местах водились волки. Фриц родился в деревне менее чем в пятидесяти километрах к северу отсюда, и он тоже никогда не слыхал про волков в этой местности. Разве не странно?

— Волки иногда мигрируют. Я слышал что-то подобное. — Он улыбнулся в темноте, но в голосе у него было напряжение. — Волк с зелеными глазами? Хм. Чесна, на что вы намекаете?

Момент истины, подумала Чесна. На что она намекает? На то, что этот человек — этот британский агент, родившийся в России — сказочный гибрид человека и зверя? Что он — живой экземпляр того существа, о котором она прочитала в книге сказок? Человек, который может превращаться в волка и бегать на четырех лапах? Может быть, Майкл Галатин человек весьма неординарный, возможно, у него действительно острое обоняние и еще более острое чувство ориентации, но… оборотень?

— Расскажите мне, о чем вы думаете? — сказал Майкл, придвигаясь к ней ближе. Под его весом доска в полу слабо скрипнула. Исходящий от Чесны аромат опьянил его. Она отступила на шаг. Он остановился. — Вы меня не боитесь, да?

— А что, я не должна? — В ее голосе дрожь.

— Нет. Я вас не обижу. — Он опять двинулся к ней, и на этот раз она не тронулась с места.

Он встал прямо перед ней, даже в сумраке она видела его зеленые глаза. Они были голодные, и пробуждали голод в ней самой.

— Зачем вы этой ночью пришли в мою комнату? — спросил Майкл, приблизив к ней свое лицо.

— Я… я же сказала, что… хотела заглянуть…

— Нет, — мягко прервал он ее. — Это не настоящая причина, верно?

Она заколебалась, сердце у нее забилось, и, когда Майкл обвил ее руками, покачала головой.

Их губы встретились и слились. Чесна подумала, что у нее, должно быть, действительно кружится голова, потому что ей показалось, будто она уловила привкус крови на его языке. Но через мгновение медянистый привкус исчез, и она вцепилась ему в спину, прижавшись к нему, со все возрастающим возбуждением. Его эрекция была уже крепкой, биение крови в его члене отдавалось ей в пальцы, когда она ласкала его. Майкл медленно расстегнул ее ночную рубашку, их поцелуи были глубоки и настойчивы, а затем коснулся языком ложбинки между грудями и мягко, дразняще водил языком от грудей к горлу. Она ощутила, как по коже у нее пошли пупырышки, ощущение, которое заставило ее от удовольствия раскрыть рот. Человек или зверь, он был тем, кто был ей нужен.

Ночная сорочка упала к ее ногам. Она переступила через ее складки, и Майкл поднял Чесну на руки и понес ее на кровать.

На этой белой поверхности их тела переплелись. Жар встретился с жаром, и они глубоко соединились. Ее влажная нежность охватила его, плечи прижались к его плечам, а его бедра двигались медленными кругами, поднимавшимися и опускавшимися с нежностью и силой. Майкл лежал на спине, Чесна, расставив ноги, на нем, пружины кровати стонали под ними обоими. Он выгнул позвоночник, поднимая ее, в то время как она держала его глубоко в себе, и на вершине этой дуги их тела одновременно задрожали сладкой горячей дрожью, которая вызвала вскрик у Чесны и легкие подрагивания у Майкла.

Они лежали вместе, голова Чесны покоилась на плече Майкла, и беседовали вполголоса. Война, по крайней мере на короткое время, отступила. Может быть, она потом уедет в Америку, сказала Чесна. Она никогда не видела Калифорнию, и вероятно, что это то место, где она сможет начать все с начала. Есть ли у него кто-нибудь, нетерпеливо ждущий его возвращения в Англии? — спросила она, и он сказал, что никого. Но именно Англия — его дом, сказал он ей, и он вернется туда, когда их миссия закончится.

Чесна пальцем водила по его бровям и тихо смеялась.

— Что смешного? — спросил он.

— О… ничего. Просто… ну, ты не поверишь, о чем я подумала, когда увидела, как ты влезаешь в окно.

— Хотел бы знать.

— Это действительно безумие. Я подумала, что мое воображение разыгралось сверх меры, особенно с тех пор, как средь бела дня меня до смерти напугал волк. — Она перевела взгляд на волосы на его груди. — Но я думала — не смейся — что ты вполне мог бы быть… — она заставила себя сказать это слово, — оборотнем.

— Именно таков я и есть, — сказал он и посмотрел ей в глаза.

— О, таков? — она улыбнулась. — Я всегда подозревала, что вы больше животное, чем барон.

Он издал звук рычания, придушенный в горле, и его рот впился в ее.

На этот раз их любовное слияние было более нежным, но не менее страстным. Язык Майкла щедрее ласкал ее груди и игриво и непринужденно прогуливался по простору ее тела. Чесна прижималась к нему руками и ногами, когда он мягко входил в нее. Она настаивала, чтобы он вошел глубже, и, будучи джентльменом, он удовлетворил ее желание. Они лежали лицами друг к другу, сплав железа и шелка, и прижимались медленными толчками и круговыми движениями, как танцоры под музыку. Их тела вздрагивали и напрягались, чуть розовея от усилий. Чесна стонала, пока Майкл, встав над ней на четвереньках, дразнил языком ее нежные складочки, и когда она дошла почти до момента истощения, снова стал входить в нее, ей казалось, что она вот-вот разрыдается от полноты экстаза. Она дрожала, шепча его имя, и его ритм довел ее до состояния предельного восторга, который, тем не менее, продолжал усиливаться, Чесна будто бы спрыгнула со скалы и летела по воздуху, мерцающему всеми цветами радуги. Уверенные толчки Майкла не прервались, пока он не ощутил жаркий спазм, за которым последовало извержение, от которого, казалось, его позвоночник и мышцы растянулись почти до боли. Он остался в теле Чесны, угнездившись между ее бедрами, в то время как они целовались и шептались, а весь мир лениво вращался вокруг их постели.

На следующее утро доктор Стронберг объявил, что Майкл быстро идет на поправку. Лихорадка исчезла, синяки почти совсем рассосались. Лазарев тоже окреп и мог ходить вокруг дома на пока еще негнущихся ногах. Однако доктор Стронберг обратил свое внимание на Чесну, которая недостаточно выспалась прошлой ночью. Она заверила доктора, что чувствует себя прекрасно и этой ночью уж обязательно проспит не менее восьми часов.

После заката от дома отъехал коричневый автомобиль. Спереди сидели доктор Стронберг и Чесна, сзади — Майкл и Лазарев, оба в парашютных мешковатых, серо-зеленого цвета костюмах. Стронберг вел машину по узкой проселочной дороге на северо-восток. Поездка заняла около двадцати минут, затем Стронберг остановился на краю широкого поля и дважды включил и выключил фары. В ответ просигналили фонарем с противоположного края поля. Стронберг повел машину туда и остановил ее возле укрытия, загороженного несколькими деревьями.

На каркас из брусьев была натянута маскировочная сетка. К человеку с фонарем присоединились еще двое, все в простой крестьянской одежде. Они подняли край сетки и жестом пригласили гостей пройти внутрь.

— Вот он, — сказала Чесна, и в желтом свете фонаря Майкл увидел самолет.

Лазарев рассмеялся.

— Господи! — сказал он по-немецки, затем по-русски: — Да это же не самолет, а гроб с моторчиком!

Майкл был готов с ним согласиться. Трехмоторный транспортный самолет, выкрашенный в серое, был достаточно вместителен, чтобы везти семь или восемь пассажиров, но его способность летать вызывала сомнения. Машину покрывали строчки пулевых отверстий, капоты крыльевых моторов выглядели так, будто их долбили кувалдами, а одна из стоек колес была заметно перекошена.

— Это «Юнкерс-52», — сказал Лазарев. — Такие выпускали в 1934 году.

Он осмотрел самолет снизу и провел пальцами по замазанным краской стыкам, зло выругавшись, когда нашел дыру размером с кулак.

— Это чертова штука вполне может развалиться на части! — сказал он Чесне. — Вы его не на свалке откопали?

— Конечно, — ответила она. — Если бы он был исправен, то «Люфтваффе» до сих пор его использовала бы.

— И он полетит, да? — спросил Майкл.

— Полетит. Моторы немного барахлят, но в Норвегию они нас доставят.

— Вопрос на самом-то деле в том, — сказал Лазарев, — полетит ли он с людьми? — Он нашел еще одну дыру с проржавевшими краями. — Пол в кабине летчиков вот-вот провалится!

Он подошел спереди к крыльевому мотору, потянулся и засунул руку внутрь, за пропеллер. Пальцы его вымазались в грязном масле и смазке.

— Ну, надо же! В моторе столько грязи, что можно растить пшеницу! Златовласка, ты что, хочешь покончить самоубийством?

— Нет, — выразительно сказала она. — И я бы попросила вас перестать так меня называть.

— Ну, я-то думал, что сказки должны вам нравиться. Тем более, если такую рухлядь вы называете самолетом. — Лазарев взял у одного мужчины фонарь, прошел к дверце на фюзеляже и низко наклонился, чтобы забраться в самолет.

— Это лучшее, что я смогла сейчас раздобыть, — сказала Чесна Майклу. — Он, может, и не в лучшем виде, — они услыхали, как Лазарев рассмеялся, когда осветил фонарем кабину, — но может доставить нас туда, куда нам нужно. Независимо от того, что по этому поводу думает ваш приятель.

Нам придется пролететь больше семисот миль, подумал Майкл. Часть этого путешествия пройдет над свирепо холодным морем. Если мотор откажет над водой…

— Есть ли, на крайний случай, спасательный плотик? — спросил он.

— Да, есть. Я сама заклеивала в нем дыры.

Из «Юнкерса» вылез Лазарев, ругая все и вся.

— Там сплошная ржавчина и разболтанные болты! — обильно пересыпая своб речь матом, поведал он. — Если там хорошенько чихнуть, то из кабины вылетят стекла! Сомневаюсь, что эта трухлявая железяка сможет сделать больше сотни узлов, даже при попутном ветре!

— Никто вас не заставляет лететь с нами. — Чесна забрала у него фонарь и вернула его хозяину. — Но двенадцатого мы вылетаем. Послезавтра ночью. К тому времени одежда и припасы будут готовы. Между этим местом и Юскедалем у нас будут три посадки для заправки в таких же укромных местах. При удачном стечение обстоятельств мы прибудем к месту приземления утром шестнадцатого.

— Если нам очень повезет, — Лазарев приставил один палец к носу и высморкался, — то у этого проклятого самолета крылья к югу от Дании не отвалятся. — Он повернулся, чтобы опять посмотреть на «Юнкерс», оперев руки на бедра. — Я бы даже сказал, что этого бедолагу по его состоянию можно сравнить с обычным русским истребителем. Да, вот что я бы сказал. — Он посмотрел на Майкла, потом на Чесну. — Я лечу с вами. Согласен на что угодно, только бы стряхнуть пыль Германии со своих ног.

Вернувшись в дом Стронберга, Майкл и Чесна вместе лежали в постели, а снаружи усиливался ветер и кружил среди деревьев. Разговаривать не было нужды; их тела связывало другое красноречие, вначале яростное, потом нежное.

Чесна спала в объятиях Майкла. Он прислушивался к разгулявшемуся ветру, мысли его были прикованы к Скарпе и Стальному Кулаку. Он не знал, что они найдут на этом острове, но воспоминания о тех страшных снимках из чемоданчика Блока пиявками присосались к его сознанию. Оружие, способное наносить столь ужасные раны, должно быть найдено и уничтожено не только ради успеха вторжения союзников, но и ради тех, кто прошел через нацистские лагеря. Если оставить такое оружие в руках Гитлера, весь мир может оказаться заклейменным свастикой.

Сон позвал его и увел за собой. В ночных кошмарах гусиным шагом маршировали солдаты, на Гитлере на фоне Биг-Бена была шуба меха черного волка, и голос Виктора шептал: «Не подведи меня».

 

Глава 4

Плывущий по воздуху «Юнкерс» более походил на орла, чем казалось на земле, но в воздушных ямах его трясло, а моторы на крыльях дымились и постреливали голубовато-белыми искрами.

— Жрет масло и топливо, как дьявол! — хмурился Лазарев, сидевший на месте второго пилота и следивший за приборами. — Еще часа два — и будем идти пешком!

— Мы как раз приближаемся к месту первой посадки для заправки, — спокойно сказала Чесна, держа руки на штурвале.

Разговаривать из-за сильного рева моторов было почти невозможно. Майкл, сидя за узким штурманским столиком в задней части кабины, проверял местонахождение по картам: их первая посадка — скрытное летное поле, обслуживаемое людьми из немецкого Сопротивления — была возле южной оконечности Дании. Следующая посадка, завтра ночью, должна быть на партизанском полем на одном из мысов почти на самом севере Дании, а пункт их последней заправки был на территории Норвегии. Расстояния казались огромными.

— Мы же просто развалимся при посадке, Златовласка, — сказал Лазарев. «Юнкерс» задрожал, внезапно попав в воздушную яму, ослабевшие болты застучали пулеметной очередью. — Я видел там сзади парашюты. — Он ткнул большим пальцем в сторону грузового отсека, где были сложены мешки с продуктами, фляги, зимняя одежда, автоматы и боеприпасы. — Они рассчитаны на детей. Если вы думаете, что я выпрыгну из этой корзины с одним из них, то вы с ума сошли.

Пока он говорил, взгляд его шарил в темноте, высматривая голубые язычки выхлопа моторов немецких истребителей, выдающие их полет. Он, однако, знал, что вовремя заметить их трудно, обычно тогда, когда их видишь, одна из пуль уже идет к цели. Его выворачивало при мысли, что могут сделать с этой хлипкой кабиной тяжелые пулеметы, и он старался побольше говорить, чтобы скрыть свой страх, хотя ни Чесна, ни Майкл его не слушали.

— Единственный шанс выжить с таким парашютом — упасть на стог сена.

Чуть менее двух часов спустя правый мотор начал покашливать. Чесна смотрела, как стрелки указателей топлива стали снижаться до нуля. Нос «Юнкерса» потянуло вниз, будто сам самолет торопился возвратиться на землю. Запястья у Чесны побелели от усилий удержать самолет на курсе, и задолго до конца этого перелета ей пришлось просить Лазарева помочь держать штурвал.

— Этот самолет столь же неповоротлив, как линкор, — откомментировал русский, когда повел в сторону координат по карте, которые ему дал Майкл.

На земле показалась полоса огней: костры их друзей, указывающие направление их первого приземления. Лазарев взял управление «Юнкерсом», сделал круг и пошел на снижение вдоль полосы, и когда колеса покатили по земле, в кабине раздался дружный вздох.

За последующие восемнадцать с лишним часов дневного времени «Юнкерс» был вновь заправлен топливом и моторы залиты маслом, для чего Лазареву пришлось стать во главе наземной команды, большинство из которой были крестьянами, никогда не подходившими к самолету ближе сотни ярдов. Лазарев раздобыл кое-какие инструменты и под прикрытием маскировочной сетки ковырялся в правом моторе, получая, казалось, удовольствие от того, что оказался весь испачканным маслом и грязью. Он сделал около десятка мелких исправлений, не переставая ворчать и ругаться.

Когда же наступила полночь, они были уже в воздухе, перелетая из Германии в Данию. Темнота в одной стране была точно такой же, как и в другой. Лазарев опять взял штурвал, когда Чесна устала, и перекрывал грубыми и непристойными русскими песнями несмолкающую музыку моторов. Он угомонился, когда Чесна указала ему на голубой мазок, проходивший над из головами примерно в пяти тысячах футов. Ночной истребитель, вероятно новая модель «Хейнкеля» или «Дорнье», сказала она ему, судя по его скорости; он в считанные секунды исчез в сторону запада, но созерцание такого стервятника отбило у Лазарева желание петь.

На земле Дании их пригласили на банкет из молодого картофеля и кровяной колбасы, пищи, особенно порадовавшей Майкла. Их хозяевами снова были простые фермеры, которые подготовили пир так, будто прибывали королевские гости.

Лысая макушка Лазарева привлекла внимание маленького мальчишки, которому все хотелось ее пощупать. Хозяйская собака нервно обнюхивала Майкла, а одна из присутствующих женщин была в страшном восторге, потому что узнала Чесну по снимку в затасканном собаками журнале про немецких кинозвезд.

Совсем другие звезды приветствовали их, когда почти всю следующую ночь они летели над морем. Из тьмы сыпался дождь метеоритов, сверкавших красными и золотыми вспышками, и Майкл улыбался, наблюдая за Лазаревым, который радовался этому зрелищу, как ребенок.

Приземлившись и выйдя из самолета, они вступили в холод Норвегии. Чесна вытащила парки северного покроя, которые они натянули поверх серо-зеленой десантной одежды. Среди норвежских партизан, встречавших их, был британский агент, представившейся как Крэддок; их доставили на нартах в оленьей упряжке к каменному домику, где было разложено очередное угощение. Крэддок — простоватый юноша, куривший трубку, чье правое ухо было отстрелено пулей из немецкой винтовки, — сказал им, что погода к северу ухудшается и снег ожидается раньше, чем им удастся добраться до Юскедаля. Около Лазарева сидела самая обширная женщина, каких только видел Майкл, явно старшая дочь из семьи их хозяина; она неотступно наблюдала, как он жевал предложенную еду: вяленую соленую оленину. Слезы были у нее на глазах, когда они покидали их в начале ночи для последнего перелета, и Лазарев сжимал рукой ножку белого зайца, невесть как попавшую ему в парку.

Это была лишь маленькая доля тех миллионов человеческих существ, о которых Гитлер решил, что они нисколько не ушли от зверей.

Моторы «Юнкерса» завывали в разреженном морозном воздухе. Утро 16 мая принесло снег, который вихрем налетал из темноты на стекла кабины. Самолет снижался и рыскал, бросаемый сильными ветрами над зазубренными горными вершинами. И Лазарев, и Чесна вцепились в штурвал управления, «Юнкерс» взлетал и падал на сотни футов. Майклу не оставалось ничего другого, кроме как прикрепиться ремнями и держаться за столик, из-под мышек у него выступил пот, живот скручивало. «Юнкерс» яростно трясло, и все они слышали, как трещит фюзеляж, издавая звуки, похожие на контрабасовые.

— На крыльях — лед, — выразительно сказала Чесна, всматриваясь в приборы. — Давление масла в левом моторе падает. Температура быстро растет.

— Утечка масла. Лопнул шов. — В голосе Лазарева была только деловитость.

«Юнкерс» затрясло, будто они ехали по булыжной дороге. Он потянулся к пульту управления и убрал обороты левого мотора, но прежде чем он отнял от переключателя руку, послышался пугающий звук взрыва и вокруг обтекателя мотора выскочили язычки пламени. Пропеллер дернулся и замер.

— Теперь мы узнаем, чего он стоит, — сквозь стиснутые зубы сказал Лазарев, когда альтиметр стал показывать снижение высоты.

Нос «Юнкерса» был наклонен к земле, Лазарев стал снова задирать его, руки в перчатках вцепились в штурвал. Чесна пришла ему на помощь, но самолет никак не хотел быть послушным.

— Я не могу удержать! — сказала она, но Лазарев ей ответил:

— Вы должны.

Она стала давить на штурвал всем весом спины и плеч. Майкл отцепил свои ремни и налег на Чесну, помогая удерживать штурвал. Он ощущал огромное, до дрожи, напряжение, в котором находился самолет.

— Пристегнитесь ремнями! — закричал Лазарев. — Вы же сломаете себе шею!

Майкл снова нажал вперед, помогая Чесне держать нос самолета насколько можно ровнее. Лазарев глянул на мотор левого крыла, увидел языки красного огня, потекшие назад из-под вздувшегося обтекателя. Горящее топливо, понял он. Если крыльевый бак с топливом взорвется…

«Юнкерс» по-прежнему сносило в сторону, яростно скручивая так, что стонал фюзеляж. Лазарев услышал звуки лопавшегося металла и с ужасом понял, что пол кабины треснул прямо у него под ногами.

Майкл заметил бешеное дергание стрелки альтиметра. Он не видел ничего за стеклом из-за снега, но знал, что там горы, и Чесна тоже знала это. Самолет падал, его фюзеляж стонал и напрягался, как тело под пытками. Лазарев следил за левым мотором. Пламя погасло, сбитое ветром. Когда исчез последний язык пламени, он вывернул штурвал назад, отчего мышцы на плеча у него заломило. «Юнкерс» реагировал медленно. Запястья и предплечья у него уже резала боль. Чесна ухватилась за штурвал и тоже стала тянуть назад. Затем пришел на помощь Майкл, и «Юнкерс» трясся и стонал, но подчинялся. Стрелка альтиметра выровнялась как раз на двух тысячах футов.

— Там! — Чесна показала направо, на мерцавшую на снегу точку. Она повернула самолет в ту сторону и продолжила медленно снижать высоту. Засветилась вторая мерцающая точка. Затем третья.

— Это посадочная полоса, — сказала Чесна, в то время как стрелка альтиметра ползла по шкале вниз. Зажегся четвертый огонек. Теперь банки с горящим маслом однозначно указывали направление и ширину посадочной полосы.

— Снижаемся. — Она потянула на себя рычаги, убирая скорость, руки ее тряслись от напряжения, и Майкл быстро пристегнулся ремнями к сиденью.

Когда они приблизились к полю с горящими огоньками, Чесна выпрямила закрылки и заглушила моторы. «Юнкерс», неуклюжая птица, заскользил по полю, снег зашипел на горячих обтекателях. Покрышки стукнули о землю. Прыжок. Удар, а затем прыжок поменьше. Потом Чесна стала тормозить, и «Юнкерс», вздымая за собой султаны снега и пара, покатился по полосе.

Самолет сбавил ход и, с толчками и бульканьем вытекавшей гидравлической жидкости, скрипя, остановились.

Лазарев уставился между своими ногами, где увидел набившийся снег в трещине около шести дюймов шириной. Он первым выбрался из самолета. Когда выбрались Чесна и Майкл, Лазарев уже похаживал возле самолета, снова привыкая опираться ногами о твердую землю. Моторы «Юнкерса» парили и потрескивали.

Пока Майкл и Чесна разгружали свои вещи, рядом с «Юнкерсом» притормозил потрепанный, выкрашенный в белое грузовик. Несколько человек соскочили с него и стали раскатывать огромный белый брезент. Ими руководил рыжебородый мужчина, назвавший себя Хёрксом, он сам помогал грузить рюкзаки, автоматы, боеприпасы и гранаты в грузовик. Пока Хёркс занимался этим, другие люди трудились над тем, что закрывали «Юнкерс» брезентом.

— Мы чуть не грохнулись! — сказал Лазарев Хёрксу, сжимая рукой заячью лапку. — Этот ураган чуть не оторвал нам крылья!

Хёркс озадаченно посмотрел на него.

— Какой ураган? Сейчас же весна.

Потом вернулся к работе, Лазарев растерянно замер, снег набивался ему в бороду.

Послышался скрип и хлопки лопающихся болтов. Майкл и Чесна повернулись к самолету, а Лазарев от ужаса раскрыл рот. Почерневший от огня левый мотор в несколько секунд оторвался от своего крепления, затем лопнули последние несколько болтов, и весь мотор грохнулся на землю.

— Приветствуем вас в Норвегии, — сказал Хёркс. — Поторапливайтесь! — перекрикивая вой пронзительного ветра, крикнул он другим мужчинам.

Мужчины заработали быстрее, перекинув через «Юнкерс» белые веревки и затягивая затем ими брезент. Потом, когда прибывшие на самолете и норвежцы забрались в грузовик, Хёркс сел за руль и повез их от посадочной полосы в сторону побережья, двадцать пять к юго-западу.

Солнце уже серебрило на востоке небо, когда они ехали по узким грязным улочкам Юскедаля. Это был рыбацкий поселок, дома которого были построены из серых бревен и камней. Из труб вились тонкие струйки дыма, Майкл ощущал ароматы крепкого кофе и жирного бекона. Внизу, где скалы подступали к серо-голубому морю, на предрассветной приливной волне покачивалась маленькая флотилия лодок, снаряженных сетями и готовых приступить к лову. Пара тощих собак лаяла и тявкала почти под колесами грузовика, и Майкл то тут, то там замечал фигуры, следившие за ними сквозь полуприкрытые ставни.

Чесна локтем толкнула его в бок и показала на гавань. Большая летающая лодка «блом-унд-фосс» со свастикой на хвосте скользила по гладкой водной поверхности ярдах в двухстах от берега. Она сделала два медленных круга вокруг рыбацкой флотилии, потом, взлетев, набрала высоту и исчезла в низко плывущих облаках. Нацистские хозяева наблюдают.

Хёркс остановил грузовик перед каменным домом.

— Вы слезайте здесь, — сказал он Майклу, Чесне и Лазареву. — Мы позаботимся о вашем грузе.

Ни Чесне, ни Майклу вовсе не хотелось доверять оружие и боеприпасы человеку, которого они не знали, но они не хотели идти на тот риск, что оружие может быть найдено, если поселок будут обыскивать люди из экипажа летающей лодки. Они с неохотой сошли с грузовика.

— Вы заходите туда, — Хёркс показал им на дом. Двери его блестели от шеллака высушенных шкурок тюленьих бельков. — Отдыхайте. Ешьте. Ждите. — Он надавил на газ и порулил дальше по грязи.

Майкл открыл дверь и вошел. Волосы ему причесал маленький водопад серебряных колокольчиков, свисающих с притолоки, зазвеневших весело, как в канун Рождества. Колокольчики прошлись и по волосам Чесны и погладили щетинистую макушку Лазарева. Внутри дома было мрачно, пахло рыбой и высохшей тиной. По стенам были развешаны сети и кое-где на гвоздях висели вырезанные из журналов картинки. В глубине чугунной печки мерцал слабый огонь.

— Эй! — позвал Майкл. — Есть здесь кто-нибудь?

Заскрипели пружины. На старом коричневом диване лежала большая куча грязной одежды, куча эта зашевелилась и, когда вновь прибывшие уставились на нее, села, проминая диван.

— Боже мой! — по-немецки выдохнул Лазарев. — Что это?

Чем бы оно ни было, оно потянулось за бутылкой водки, стоявшей на полу рядом с собой. Большая смуглая рука вынула откупорила бутылку, подняла ее, и послышались звуки булькания жидкости. Затем отрыжки.

Куча попыталась встать и, поднявшись, оказалась значительно выше шести футов.

— Пожалуйте! — Голос был хриплый и пьяный. Женский голос. — Пожалуйте! — Она подошла к ним, в красноватые отблески печки. Доски пола под ней жалобно скрипели, и Майкл удивился, что они вообще ее держали. В этой женщине было, должно быть, не менее двухсот пятидесяти фунтов веса и, вероятно, шесть футов и два дюйма роста. Она приблизилась к ним, колышущийся передвигающийся холм. — Пожалуйте! — сказала она еще раз, пьяным заплетающимся языком. Широкое морщинистое лицо ощерилось в улыбке, демонстрируя рот, в котором торчало лишь три зуба. У нее были светло-голубые глаза миндалевидной эскимосской формы, кожа медно-коричневого цвета и гладкие прямые волосы, остриженные будто бы по горшку, бронзово-рыжеватого цвета: смесь, как понял Майкл, эскимосских и нордических генов, боровшихся между собой за преобладание. Она явно была очень необычной женщиной, и стояла с ухмылкой, завернувшись в складки разноцветного одеяла. Майкл решил, что ей около сорока лет или даже больше, судя по морщинам и седине в рыжих волосах.

Она предложила им бутылку водки.

— Пожалуйте? — спросила она, в одной ноздре у нее торчала золотая булавка.

— Пожалуем! — сказал Лазарев, принимая бутылку из ее рук, и глотнул огненной жидкости. Он задержал дыхание, потом уважительно энергично выдохнул и хлебнул еще раз.

Майкл поспешил высвободить бутылку из его пальцев и вернуть ее женщине, которая облизнула горлышко и тоже сделала глоток.

— Как вас зовут? — спросила Чесна по-немецки. Женщина покачала головой. — Ваше имя? — испытала она свои познания в норвежском, который знала очень слабо. Затем прижала руку к своей груди. — Чесна. — Показала на Майкла. — Майкл. — Потом на довольного русского. — Лазарев.

— А! — радостно закивала женщина. Она показала между своих массивных бедер. — Китти! — сказала она. — Пожалуйте!

— Мужчина на ней, однако, будет иметь чертовские сложности, — глубокомысленно заключил Лазарев.

Хижина была хоть и не совсем чистой, но зато теплой. Майкл снял с себя парку и повесил на крючок на стене, в то время как Чесна продолжала попытки общения с огромной, изрядно подвыпившей эскинордкой. Все, что ей пока удалось понять, это то, что эта женщина живет здесь и что у нее есть еще много бутылок водки.

Дверь открылась, зазвенели колокольчики, Хёркс прикрыл ее за собой.

— Ну! — сказал он, стащив с себя шубу. — Вижу, вы уже познакомились с Китти!

Китти ухмыльнулась, допила бутылку и с шумом повалилась на диван.

— Она несколько не в ладах с мебелью, — как бы извиняясь заметил Хёркс, — но довольно мила. Кто из вас старший?

— Я старшая, — сказала Чесна.

— Хорошо.

Хёркс стал разговаривать с Китти на певучем диалекте, который для Майкла звучал смесью ворчаний и причмокиваний. Китти кивала, ухмылка у нее исчезла и она стала рассматривать Чесну.

— Я сказал ей, кто вы, — сказал Хёркс. — Она говорит, что ожидала вас.

— Ожидала? — Чесна потрясла головой. — Не понимаю.

— Китти берется доставить вас на остров Скарпа, — пояснил Хёркс. Он залез в шкафчик и вытащил оттуда коробку с песочным печеньем.

— Что? — Чесна посмотрела на женщину, которая закрыла глаза и улыбалась, пустая бутылка лежала у нее на животе. — Она… она же пьяница!

— Разве? В такое время всем нам приходится выпивать. — Он взял со стола побитый кофейник, потряс его, чтобы взболтать жидкость, затем поставил на печку. — Китти знает море и знает остров Скарпу. А я ничего не понимаю в лодках. Я даже не умею плавать. Что, впрочем, вам тоже не пригодится, если вы столкнетесь с миной.

— Значит, вы говорите, что если мы хотим попасть на Скарпу, то должны доверить ей свои жизни?

— Именно так, — сказал Хёркс.

— Скарпа! — глаза Китти открылись. Голос стал низким, горловым рычанием. — Скарпа плохо! Патуу! — Она сплюнула на пол. — Нацистские парни! Патуу! — Еще один плевок шмякнулся на грязный пол.

— У Китти, — продолжал Хёркс, — есть здесь своя лодка. Она была лучшей рыбачкой на сотню миль вокруг. Она говорит, что раньше могла слышать, как поют рыбы, и когда выучила их песни, то стала сама петь им, и они тогда плыли в ее сети тоннами.

— Поющие рыбы меня не интересуют, — холодно сказала Чесна. — Меня интересуют патрульные катера, прожекторы и мины.

— О, Китти хорошо знает, где они. — Он снял с крючков оловянные чашки. — Китти раньше жила на острове Скарпа, до того, как пришли нацисты. Она, ее муж и шестеро их сыновей.

Раздалось звяканье отброшенной в сторону пустой бутылки. Она упала в углу, рядом с тремя другими. Китти зарыла руку в одеяло на диване и вытащила ее, сжимая новую бутылку. Остатками зубов она ее откупорила, прильнула к горлышку и отпила.

— Что случилось с ее семьей? — спросил Майкл.

— Нацисты… скажем так… рекрутировали их помогать строить эту чертову химическую фабрику. Они забрали из деревни Китти всех годных для этого людей. И, конечно, саму Китти, потому что она сильна, как лошадь. Затем они построили еще и аэродром, и тогда стали самолетами привозить туда рабов. В общем, почти всех, кто там работал, нацисты казнили. Китти тоже получила две пули. Иногда, когда погода становится действительно морозной, эти пули ее беспокоят. — Он потрогал кофейник. — Боюсь, что кофе придется пить черным. Сливки и сахар у нас закончились. — Он стал наливать им кофе; оно было густым и грязным. — Китти лежала с пулями три или четыре дня. Она точно не знает, сколько именно. А когда поняла, что не умерла, то поднялась и нашла весельную лодку. Я познакомился с ней в сорок втором году, когда мое судно ушло на дно с торпедой в брюхе. Я был тогда моряком в торговом флоте и, по милости Божьей, оказался на плоту. — Он передал первую чашку Чесне, затем предложил ей печенье.

— А что нацисты сделали тогда с телами? Почему она осталась жива? — Чесна взяла чашку и печенье.

Хёркс стал спрашивать Китти с помощью того же языка ворчаний и причмокиваний. Китти отвечала тихим пьяным голосом.

— Они бросили их волкам, — сказал Хёркс. Он предложил коробку с печеньем Майклу. — Печенье?

Оттуда же, откуда он доставал кофе и печенье, Хёркс извлек корзинку с вяленой жилистой бараниной, которая лишь Майклу показалась вкусной, а Чесна и Лазарев есть ее не смогли.

— Вечером у нас будет вкусное мясо в горшке, — пообещал Хёркс. — С жиром, луком и картофелем. Очень вкусно, с солью и перцем.

— Я не могу есть жир! — сказал Лазарев, сбрасывая с плеч свою парку и садясь за стол, где перед ним стояла чашка кофе. Его передернуло. — Мне он всегда кажется похожим на блевотину. — Он потянулся за чашкой. — Нет, я лучше поем просто лук с картошкой.

Позади него произошло какое-то движение, очень быстрое. Он увидел блеск лезвия, и на него навалилась громада туши Китти, как обвал в шахте.

— Не шевелись! — крикнул Хёркс, и тут лезвие ножа ударило в стол, прежде чем Майкл или Чесна успели прийти русскому на помощь.

Нож для снятия шкур с тюленей, с выгнутым лезвием, воткнулся в ободранную столешницу, между растопыренными указательным и средним пальцами Лазарева. Он не попал по пальцам, но Лазарев отдернул руки к груди и взвыл, как кот, которому наступили на хвост.

За его воплем последовал визгливый грубый пьяный смеха. Китти выдернула нож из столешницы и прошлась по комнате в веселом танце, похожем на неуклюжую и страшную карусель.

— Да она сумасшедшая! — рассвирепел Лазарев, осматривая свои пальцы. — Совсем придурочная.

— Ох, простите, забыл предупредить, — извинился Хёркс после того, как Китти спрятала нож в ножны и опять завалилась на диван. — Когда она напивается, то часто развлекается такой игрой. Но она всегда промахивается. Вернее, почти всегда. — Он поднял свою левую руку; часть пальца была обрезана до косточки.

— Ну так, ради Бога, отберите у нее этот нож! — закричал Лазарев, но Китти уже закуталась в одеяла и глотками пила водку.

Майкл и Чесна спрятали руки в карманах своих парашютных костюмов.

— Нам важно как можно скорее попасть на Скарпу, — сказал Майкл. — Когда мы сможем двигаться дальше?

Хёркс передал вопрос Китти. Китти на мгновение задумалась, нахмурив брови. Затем встала и, переваливаясь с ноги на ногу, вышла наружу. Когда она вернулась, ноги стали покрыты грязью, то ухмыльнулась и ответила.

— Завтра ночью, — перевел Хёркс. — Она говорит, что сегодня ночью будет ветер, а вслед за ним придет туман.

— К завтрашней ночи я превращусь в ледышку, — Лазарев держал руки в карманах, пока Китти не вернулась на диван, и тогда осмелился вынуть их и продолжить есть. — Знаете, — оживился он, когда Китти захрапела, — есть еще кое-что, над чем нам следует подумать. Если мы попадем на тот остров, сделаем все, что ваши героические умы предполагают сделать, и выберемся оттуда живыми, то что же дальше? Вы, возможно, заметили, что наш «Юнкерс» приказал долго жить. Я не смогу поставить мотор назад даже с подъемным краном. Все крепления просто прогнили. Итак, как мы отсюда выберемся?

Это был не единственным из тех вопросов, над которыми Майкл еще не задумывался. Он глянул на Чесну и увидел, что у нее тоже нет на него ответа.

— Я так и предполагал, что вы этого не знаете, — тихо сказал Лазарев.

Но Майкл не мог позволить, чтобы эта проблема сейчас отравляла его мысли. Сначала нужно попасть на Скарпу и разобраться с доктором Гильдебрандом, а уж потом они найдут выход из этого положения. Надо надеяться. Норвегия — не самое приятное место для летнего отпуска, особенно если при этом за тобой охотятся нацисты.

Хёркс отобрал у Китти бутылку с водкой и пустил ее по кругу. Майкл позволил себе один жадный глоток, а затем растянулся на полу и, засунув руки в карманы, уснул почти в ту же минуту.

 

Глава 5

Лодка Китти скользила в тумане, мотор мягко тарахтел. Вода с шипеньем расступалась перед фигурой на ее носу, деревянной химерой с трезубцем, а потайной фонарь освещал внутренность рулевой рубки смутным зеленым светом.

Руки Китти, широкие и грубые, на штурвале казались маленькими. Майкл стоял рядом с ней, всматриваясь сквозь заливаемое брызгами стекло. Большую часть дня она была пьяна, но как только солнце начало садиться, отставила водку и умыла лицо ледяной водой. Сейчас, в два часа ночи девятнадцатого мая, через три часа после того как сорокафутовое, истрепанное непогодой старое суденышко было стащено на воду, Китти, стоя в рулевой рубке, была молчалива и угрюма; ни следа не осталось от ухмыляющейся пьяной женщины, приветствовавшей их в Юскедале. Теперь она была страшно деловита.

Она оказалась права насчет ветра, который будет в ночь на семнадцатое. С гор и в самом деле сорвался свирепый ветер и выл над Юскедалем до рассвета, но дома были построены с расчетом на такие капризы погоды, и никакого ущерба, кроме потрепанных нервов, буря не причинила.

Китти оказалась права и насчет тумана, который накрыл Юскедаль и залив, укутав все в белую тишину. Как она могла управлять лодкой в таком супе, он не знал, но очень часто она настороженно поднимала голову и, казалось, вслушивалась, наверняка не к пению рыб, а к звукам самой воды, говоря ей что-то, чего Майкл понять был не силах. Время от времени она потихоньку покручивала штурвал, мягкими толчками, как ребенка.

Вдруг Китти неожиданно протянула руку и схватила Майкла за парку, притянула к себе и указала на что-то. Хотя он и кивал, но ничего, кроме тумана не видел. Она удовлетворенно проворчала, отпустила его и стала поворачивать лодку в ту сторону.

Когда они грузились в Юскедале, у причала произошло нечто странное. Майкл чуть не натолкнулся на лицо Китти, обнюхивавшей его грудь. Она обнюхала его лицо и волосы, потом выпрямилась и уставилась на него голубыми нордическими глазами. Она чует во мне волка, подумал Майкл. Китти заговорила с Хёрксом, который перевел ее слова для Майкла.

— Она хочет знать, из какой вы страны?

— Я родился в России, — сказал Майкл.

Она опять заговорила через Хёркса, указывая на Лазарева.

— От него воняет, как от русских. У вас запах как у норвежца.

— Почту за комплимент, — ответил Майкл.

Но Китти приблизилась к нему вплотную, неотрывно уставилась ему в глаза. Майкл не отводил взгляда. Она опять заговорила, в этот раз почти шепотом. — Китти говорит, что вы какой-то другой, — перевел Хёркс. — Она думает, что вы — роковой человек. Для нее это — высшая похвала.

— Скажите ей, что я благодарю ее.

Хёркс передал. Китти кивнула и скрылась в рулевой рубке.

Роковой человек, — думал Майкл стоя рядом с ней, пока она вела все дальше и дальше в туман. Он надеялся, что роковым он будет для нацистов, а не для Чесны и Лазарева, и остров Скарпа не станет их могилой. Хёркс остался в Юскедале, принципиально не путешествующий по воде с тех пор, как подлодка торпедировала грузовое судно, на котором он плыл. Лазарев тоже был не морской волк, но, к счастью, вода была спокойной, а продвижение лодки ровным, так что Лазарев всего лишь два раза перевешивался через борт. Возможно, это было из-за нервов, а возможно, от рыбьей вони, которой пропахла лодка.

В рулевую рубку вошла Чесна, капюшон ее парки был натянут на голову, а руки — в черных шерстяных варежках. Китти продолжала смотреть прямо перед собой, направляя лодку к точке, которую другие видеть не могли. Чесна предложила Майклу попить крепкого черного кофе из термоса, который они взяли с собой, он согласился.

— Как там Лазарев? — спросил Майкл.

— По крайней мере, в сознании, — ответила она. Лазарев лежал в тесном маленьком кубрике, который, как заметил Майкл, был даже меньше, чем конура в Фалькенхаузене. Чесна всмотрелась в туман. — Где мы?

— Если бы я знал! Хотя Китти, вроде бы, знает, и мне кажется, что этого достаточна. — Он возвратил термос Чесне. Китти повернула штурвал на несколько градусов вправо, а затем усилила рычание мотора. — Иди! — сказала, обращаясь к нему, Китти и показала вперед. Она явно хотела, чтобы Майкл проследил за чем-то. Он взял фонарик, у которого был ржавый металлический корпус, и вышел из рулевой рубки. Чесна последовала за ним.

Майкла встал над фигурой на носу лодки и посветил фонариком. В луче света плыли клочья тумана. Лодку сносило, волны лизали борт. На палубе послышался топот сапог. — Эй! — окликнул их Лазарев, голос у него был напряженным, как натянутая проволока. — Что с моторами? Мы тонем?

— Не волнуйся, — сказал Майкл. Лазарев двинулся к ним, не отрывая руку от заржавленного рейлинга. Майкл медленно сделал полукруг фонарем справ налево и обратно. — Что вы ищете? — зашептал Лазарев. — Землю? — Майкл покачал головой, хотя на самом деле и сам не имел представления об этом. И тут луч фонаря высветил еле заметный, плохо различимый предмет недалеко от правого борта. Он похож был на торчащую сгнившую сваю, облепленную зеленой плесенью. Китти тоже увидела это и повела лодку в его сторону.

В следующий момент все они увидели его, вероятно яснее, чем хотелось бы.

Волна от лодки окатила одинокую сваю и унесла часть плесени. Пред их глазами предстал скелет, привязанный к этой свае и погруженный по грудь в воду. На черепе еще оставались клочья кожи и седых волос. На дважды обвившей его шею петле из толстого провода держалась металлическая пластина с выцветшими словами на немецком:

«ВНИМАНИЕ! ВЪЕЗД ЗАПРЕЩЕН!»

В свете фонаря маленькие красные крабы копошились в глазницах скелета и высовывались между сломанными зубами.

Китти повернула штурвал. Лодка продрейфовала мимо страшного знака и оставила его во тьме. Она снова запустила мотор, приглушив его до слабого рокота. Менее чем в двадцати ярдах от скелета и сваи луч фонаря выхватил плавающий серый шар, покрытый водорослями и мрачными остриями.

— Это мина, — воскликнул Лазарев. — Мина! — крикнул он в рубку и показал: — Бу-бум!

Китти и сама знала, что это такое. Она сделала поворот влево, и мина ушла в кильватер лодки. В животе у Майкла заныло. Чесна нагнулась вперед, вцепилась в левый рейлинг, а Лазарев высматривал мины по правому борту. — Вон одна! — указала Чесна. Та качнулась и лениво повернулась, усеянная ракушками. Лодка проскользнула мимо нее. Майкл засек следующую, почти прямо перед носом. Лазарев пробрался назад в рубку и вернулся с еще одним фонарем. Китти продолжала вести лодку, медленно, ровно скользя, уклоняясь от мин, которые появлялись теперь уже с обоих бортов. Лазарев думал, что борода у него поседеет, когда смотрел, как обросшую водорослями мину несло на гребне волны почти прямо на них.

— Поворачивай, черт побери! Поворачивай! — орал он, показывая налево. Лодка повиновалась, но Лазарев услышал, как мина царапнула по корпусу, словно мел по классной доске. Он съежился, ожидая взрыва, но мина скрывалась в их кильватере, они продолжали движение.

Последняя мина прошла у них по правому борту, а потом они уже не встречались. Китти тихо постучала по стеклу, и когда они посмотрели в ее сторону, приложила палец к губам, а потом провела им по горлу. Смысл был ясен.

Через несколько минут сквозь туман пробился луч прожектора, метавшийся вправо и влево на вершине маяка на острове Скарпа. Сам остров был все еще не виден, но вскоре Майкл мог слышать медленный ровный шум ударов, похожих на биение огромного сердца. Шум тяжелого оборудования, работающего на химической фабрике. Он выключил фонарь, это же сделал Лазарев. Они уже приближались к берегу. Китти повернула лодку, держа ее за пределами радиуса действие прожектора. Она выключила мотор, и лодка пошла по волнам неслышным шепотом. Майкл и Чесна услышали другой, более мощный мотор, рокотавший где-то в тумане. Патрульная лодка, кружившая возле острова. Шум стал отдаляться и постепенно стих, и Китти осторожно дала газ. Луч прожектора скользнул в опасной близости от них. Майкл увидел сквозь мглу сверкание россыпи мелких огней, похожей на гирлянды, и смутные очертания огромной дымовой трубы, скрывающейся туманом. Теперь удары, похожие на биение огромного сердца стали громче, и Майкл разглядел смутные силуэты зданий. Китти вела их вдоль неровной береговой линии острова Скарпа. Вскоре огни и шум оборудования остались позади, Китти повернула лодку в маленькую серповидной формы бухту.

Китти знала эту бухту и подвела их прямо к раскрашенным остаткам волнолома, выключила мотор, позволив лодке плыть по инерции к основанию пирса. Майкл включил свет и увидел прямо перед ними облепленный ракушками причал. Сгнивший нос давно затонувшей лодки торчал из воды, как странное рыло.

Из рулевой рубки вышла Китти. Она прокричала что-то, что звучало примерно как: «Копахэу тинг! Тимешо!», показала рукой на причал, и Майкл спрыгнул с лодки на площадку из скрипевших прогнивших досок. Чесна бросила ему канат, которым он привязал лодку к свае. Второй канат, брошенный Китти, завершил это дело. Они прибыли.

Чесна, Майкл и Лазарев проверили свои автоматы и повесили их на плечо. Их запасы — порции сырой воды, сушеного мяса, бруски шоколада, обоймы патронов и связки гранат по четыре — были в рюкзаках. Майкл, в свой предыдущий осмотр их запасов, заметил также нечто, завернутое в маленький пакетик из вощеной бумаги: капсулы цианида, похожие на те, что он положил себе в рот на крыше парижской Оперы. Тогда они ему не пригодились, и скорее он умрет от пули, чем примет их здесь, на Скарпе.

Взяв весь свой груз, они последовали за Китти по древним ступенькам в безжизненную деревню. Она шла впереди, светя фонарем, который забрала у Лазарева, луч его высвечивал натоптанную тропинку и дома, покрытые налетом от влажного морского воздуха, белым, как пепел. У многих домов крыши провалились, окна были без стекол, и все же совсем мертвой деревня не была. Майкл везде ощущал их запах и знал, что они были где-то поблизости.

— Пожалуйте! — сказала Китти и рукой показала им на один из все еще крепких домов. Было ли это строение ее домом, Майкл не знал, но пока что это станет их домом. Когда они прошли через дверь, фонарь Китти развеял сумрак и высветил двух тощих волков, один рыжий, другой серый. Серый в одно мгновение прыгнул в открытое окно и исчез, а рыжий крутился перед вторгшимися людьми и скалил зубы.

Майкл услышал, как клацнул отведенный затвор. Он схватил Лазарева за руку раньше, чем русский успел выстрелить, и сказал:

— Нет.

Волк спиной попятился к окну, держа голову кверху, глаза его горели огнем. Затем он резко повернулся и выпрыгнул из дома через оконный проем.

Лазарев выдохнул долго сдерживаемый им воздух.

— Ну, видали этих? Да они разорвут нас на куски! Почему, черт возьми, ты не дал мне выстрелить?

— Потому, — спокойно сказал Майкл, — что автоматная очередь обязательно приведет сюда нацистов, они появятся здесь почти так же скоро, как ты успеешь вставить новый магазин. Волки тебя здесь не тронут.

— Нацисты — худые парни, — сказала Китти, посветив фонарем вокруг. — Волки — не так худо. Парни-нацисты убивают, волк ест тех, кто мертвый. — Она пожала массивными плечами.

Этот дом, с волчьими следами на полу, будет их штабом. Вполне вероятно, рассудил Майкл, что немецкие солдаты, охраняющие химическую фабрику Гильдебранда, так же боятся волков, как Лазарев, и потому не наведываются сюда. Майкл выждал, пока все распаковали свои вещи, и сказал: — Я хочу прогуляться, чуток разведать. Вернусь, как только смогу.

— Я с тобой. — Чесна стала опять надевать свой рюкзак.

— Нет. Один я смогу передвигаться быстрее. Ты жди здесь.

— Я приехала с тобой не…

— Спорить, — закончил за нее Майкл. — Не для того мы здесь. Я хочу подобраться как можно поближе к фабрике и оглядеться. Для этого лучше один разведчик, чем двое или трое. Правильно?

Чесна колебалась, но его голос был тверд, и он сверлил ее глазами. — Хорошо, — согласилась она. — Но, ради Бога, постарайся, чтобы тебя не заметили!

— Именно потому я и хочу идти один.

Выйдя из дома, Майкл резво зашагал по дороге прочь из деревни. В семидесяти ярдах к востоку от последнего дома начали расти деревья, стали попадаться валуны с острыми краями — начался подъем к скалистой части Скарпы. Он сошел с дороги и понаблюдал какое-то время, желая убедиться, что Чесна не следует за ним, через пару минут скинул с плеча автомат, стащил рюкзак и снял парку. Он полностью разделся, кожа его дрожала от холода, голый, нашел безопасную нишу, чтобы запихнуть туда свой рюкзак, одежду и «Шмайсер», а потом сел на корточки и стал превращаться.

Став волком, он сообразил, что запах еды из его рюкзака для волков Скарпы будет как гонг к обеду. Решить этот вопрос можно было только одним путем. Он пометил все камни вокруг своего склада, но если этот запах все же не отпугнет волков, они попируют его запасами сушеного мяса. Затем он потянулся, чтобы кровь прилила в мышцы, и легкой рысью продолжил путь от волчьего города.

Он пересек хребет, затем была полумильная увеселительная пробежка по пустому лесу, а потом он учуял человеческую вонь. Она становилась все сильнее — он двигался в правильном направлении. Различные ароматы забивали его обоняние: горьковатый запах выбросов из фабричной трубы, запах влажного пара, зайцев и других мелких зверьков, прятавшихся при его появлении, и… терпкое благоухание юной самки.

Он услышал мягкое потрескивание прутика слева от себя, а когда он глянул в ту сторону, то уловил промелькнувшее лишь на мгновение что-то рыжее. Она держалась в стороне от него и шла в ту же сторону, вероятно, привлеченная собственным любопытством и его ароматом самца. Он забеспокоился, не была ли она свидетельницей его превращения? Если так, то ей предстояло рассказать своей стае интереснейшие сказки.

Горьковатый запах усиливался, а с ним и человеческая вонь. Рыжая волчица стала держаться уже сзади, пугаясь близости людей. Через некоторое время она остановилась, и Майкл услышал, как она звонко протявкала на высокой ноте. Он понял сигнал: «Туда лучше не идти». Он бы и не пошел, если бы имел выбор, но продолжал продвигаться дальше. Еще через пятнадцать ярдов он выскочил из леса — и перед ним оказалось творение Гильдебранда, огороженное невысокой стенкой, поверх которой шла колючая проволока.

Массивная труба из серого камня испускала клубы дыма. Вокруг нее располагались бетонные строения, соединенные между собой многочисленными надземными переходами, и выше уровня крыш зданий было несколько площадок, наверное, для наблюдения, все вместе это напоминало лабиринт Гарри Сэндлера. Ритмичные удары, словно биение сердца, шли откуда-то из недр этого комплекса, сквозь ставни на окнах сиял свет. Между строениями вились аллеи. Пока Майкл наблюдал, лежа на брюхе на краю леса, из-за угла одного из строений вынырнул грузовик и, рыча, двинулся, как жирный жук, к другой аллее. На воздушных площадках он увидел несколько фигур. Двое рабочих поворачивали большой красный маховик, а затем третий проверил что-то, напоминающее пульт, и сделал знак, что все в порядке. Работа здесь шла круглосуточно.

Майкл встал и стал красться вдоль ограды. Вскоре он сделал еще одно открытие: аэродром, оборудованный ангарами, топливными баками, и топливозаправщиками. На летном поле, выстроенные в одну линию, стояли три ночных истребителя, «Дорнье» DO-217 и два «Хейнкеля» HE-219, все с носовыми радарными остриями, и устрашающие выглядевший дневной истребитель «Мессершмит» BF-109. Закрывая все поле своей тенью стоял огромный транспортный самолет «Мессершмит» ME-232, с размахом крыльев около ста восьмидесяти футов и около сотни футов в длину. Нацисты явно занимались здесь серьезными делами. Хотя в данный момент на аэродроме никакой деятельности не было. Дальше, за аэродромом, скалистая гряда Скарпы спускалась в море.

Майкл вернулся к опушке леса и выбрал оттуда место для подкопа. Затем стал выкапывать дыру под ограждением — для такой работы его волчьи лапы подходили куда лучше, чем человеческие руки. Однако земля была каменистая, работа оказалась нелегкой. Но дыра росла, и когда она стала достаточно большой, Майкл вжал брюхо в землю и, цепляясь когтями, пролез в нее. Он встал на все четыре лапы и огляделся. Солдат видно не было. Он устремился по аллее, направляясь бесшумной тенью в сторону размеренных ударов.

Он почуял и услышал позади грузовик, направлявшийся к той аллее, по которой он шел, отпрыгнул за угол и прижался к земле, чтобы фары не высветили его. Грузовик проехал, в струях воздуха после него Майкл уловил терпкий дух пота и страха, как из зоопарка, запах, который он моментально связал в уме с Фалькенхаузеном. Он встал и на почтительном расстоянии последовал за грузовиком.

Грузовик остановился перед длинным строением с закрытыми ставнями на окнах. Кто-то изнутри поднял ворота из рифленой жести, оттуда вырвался яркий свет. Грузовик въехал в ворота, и спустя несколько секунд рифленая жесть опять стала опускаться с металлическим лязгом. Ворота закрылись, отрезав свет.

Взгляд Майкла зафиксировал лестницу, поднимавшуюся сбоку от здания к надземному переходу в двадцати футах над головой. Этот надземный переход упирался в центр крыши нужного ему строения. Времени для размышления не было. Он увидел поблизости несколько бочек из-под смазки и скрючился за ними. Когда превращение было совершено, его белая кожа задрожала от холода. Он встал, подбежал к лестнице с металлическими ступеньками и быстро забрался по ней — то, что человеческие руки и ноги сделать могли, а волчьи лапы нет. Надземный переход вел дальше, к следующим строениям, но на крыше этого здания была дверь. Майкл попробовал ее, и ручка повернулась. Он открыл дверь на лестничную клетку и стал спускаться.

Он попал в что-то типа цеха, с конвейерной лентой и подвесными кранами под самой крышей. Там были штабеля ящиков и масляных бочек, а также пара тяжелых лебедок. Майкл услышал голоса, все люди находились на другом конце длинного строения. Он осторожно пробрался туда, прячась за оборудованием, и в одно мгновение укрылся за стеллажом, забитым медными трубками, когда услышал, как раздраженный голос сказал:

— Этот человек работать не может! Боже мой, да поглядите на его руки! Беспомощные, как у старой бабы! Я же сказал дать мне людей, которые способны обращаться с пилой и молотком!

Майкл узнал этот голос. Он выглянул из своего убежища и увидел полковника Эриха Блока. Огромный Бутц стоял рядом с хозяином. Блок орал в лицо немецкого офицера, пылавшее огнем, а слева от них стоял тощий мужчина в мешковатой серой форме военнопленного. Руки заключенного не только дрожали, но и были все в трещинах от грязи и недоедания. Позади этой четверки стояли еще семь заключенных, пять мужчин и две женщины. На большом столе была банка с гвоздями, лежали комплектами молотки и ножовки, а рядом со столом возвышалась стопка досок. Грузовик, по обеим сторонам которого было по солдату с винтовкой, стоял возле металлических ворот.

— Ох, уберите эту падаль назад, в его нору! — Блок презрительно отпихнул заключенного. — Что ж, придется использовать то, что есть!

Когда офицер толкнул военнопленного назад к грузовику, Блок положил руки на бедра и обратился к офицерам:

— Я верю, что вы способные ремесленники и горите желанием работать. Да?

Он улыбнулся, от его серебряных зубов отблеснуло. Заключенные не выказали никакой реакции на его слова, лица у них были бледные и невыразительные.

— Вы, леди и джентльмены, были отобраны среди других, потому что в ваших личных делах записано, что вы знакомы с плотницким делом. К утру вам предстоит выполнить работу по дереву, двадцать четыре упаковочных ящика, сделанные по чертежам, строго именно так, как следует. — Он вынул из кармана лист бумаги и развернул его. — Тридцать два дюйма в длину, шестнадцать дюймов в высоту, шестнадцать дюймов в ширину. От этих размеров не должно быть никаких отклонений. Ящики эти изнутри надо обить резиной. Острия гвоздей, после того, как они будут забиты, следует загибать. Все неровные края должны быть отшлифованы песком до одинаковой гладкости. Крышки должны быть на двух петлях и со скобой, их гвоздями не забивать. — Он отдал бумагу Бутцу, который тут же пошел нацепить ее на гвоздь на доске объявлений — для общего пользования. — Более того, — продолжал Блок, — через шестнадцать часов после окончания работы эти ящики будут проверяться. Не прошедший проверку ящик будет разбит, а его создателя заставят выполнять работу снова. Вопросы? — Он подождал. Конечно, вопросов не было. — Благодарю за внимание, — сказал он и зашагал к металлическим воротам, Бутц следовал за ним.

Те же два охранника подняли ворота, водитель грузовика вывел его задом, вместе с офицером и отбракованным военнопленным, трясущимися в кузове. Блок не попытался проехать на грузовике, он и Бутц вышли вслед за ним, металлические ворота были опять опущены. Один из охранников заорал: «Принимайтесь за работу, ленивые говнюки!», а другой подошел к женщине и ткнул ее сзади стволом винтовки. Тщедушный на вид человек с седыми волосами и в очках в проволочной оправе сделал шаг к рабочему верстаку, затем то же сделал мужчина помоложе. Когда все заключенные зашевелились — вяло, их мозг и тела были измучены регулярными побоями, — оба охранника сели за стол и принялись играть в карты.

Майкл проскользнул обратно на лестничную клетку, по которой пришел, вылез на крышу, а затем опять спустился по лестнице. На земле он снова скрючился за бочками из-под смазки и отрастил теплую шубу. Суставы у него ломило от столь многих превращений за такое короткое время, и мышцы у него ныли, но он снова был готов бежать. Он вышел из своего потайного места, понюхал воздух. Среди множества запахов он уловил лимонный запах помады для волос Эриха Блока и последовал по этому следу.

Он повернул за угол и прямо перед собой увидел энергично вышагивающих Блока и Бутца. Он последовал за ними, низко пригибаясь. Двадцать четыре ящика, думал Майкл. Обитые резиной. Что будет уложено в эти ящики? До него дошло, что ящики были такого же размера, какой нужен, чтобы поместилась большая мина, ракета или бомба. Тот большой транспортный самолет на взлетной полосе, должно быть, здесь именно для того, чтобы доставить ящики с их грузом туда, где бы ни был закрыт в ангаре Стальной Кулак.

Кровь у Майкла забурлила. Он испытывал сильное желание убивать. Расправиться с Блоком и Бутцем здесь, в этой аллее, было бы несложным делом, хотя у обоих были пистолеты. Было бы бальзамом на душу разорвать глотку Бутцу и плюнуть ему в лицо. Но он сдержал себя: его миссией было найти, где находится Стальной Кулак и что за ужас создал доктор Гильдебранд. Сначала — задание, а потом уже он будет удовлетворять свои желания.

Он последовал за ними до двухэтажного бетонного блочного дома недалеко от центра фабрики. Здесь тоже окна были закрыты ставнями. Майкл понаблюдал, как Блок и Бутц забрались по металлической лестнице и вошли через дверь на втором этаже. Дверь за ними закрылась. Майкл залег, выжидая, когда они выйдут, но время шло, а они не появлялись. Через два часа рассветет. Пора было возвращаться в волчий город.

Майкл вернулся к месту, где прокопал себе лазейку. На этот раз он еще углубил ее, чтобы могло пролезть человеческое тело. Из-под лап летела земля, потом он проскочил под оградой и побежал в лес.

Рыжая волчица, думавшая лишь о том, какая она хитрая, вышла из кустов и стала следовать рядом с ним. Майкл прогнал ее, а затем постарался добраться до своих вещей и совершить превращение до того, как она слишком приблизится.

На двух ногах, одетый, с рюкзаком на спине и «Шмайсером» на плече, Майкл бежал по дороге назад в волчий город. Чесна поднялась с того места, где пряталась за стеной из осыпавшихся камней, автомат ее был нацелен на приближавшуюся фигуру. В следующий момент она увидела, что это Майкл. Лицо его было забрызгано грязью.

— Я нашел, как попасть внутрь, — сказал он ей. — Пошли.

 

Глава 6

Добраться от волчьего города к фабрике на человеческих ногах было куда труднее, чем на волчьих лапах, это Майкл понял очень скоро. Пока он, Чесна и Лазарев шли через лес, он слышал вокруг себя какието звуки. Рыжая волчица привела своих из стаи. Китти осталась, чтобы смотреть за лодкой, а также потому, что ее туша была плохо приспособлена для передвижения ползком. Лазарев дергался при малейшем шуме, реальном или воображаемом, и Майклу пришлось удостовериться, что русский поставил свое оружие на предохранитель и не держит палец на спусковом крючке.

Майкл первым пролез под оградой. Потом полез Лазарев, ругаясь шепотом, что родился он дураком, но умирать как дурак не хочет. Затем полезла Чесна, в уме ее вертелся вопрос: как Майкл мог выкопать такую яму без лопаты. Под покровом зарослей аллеи они остановились, чтобы вынуть из рюкзаков запасные обоймы и по две гранаты. Обоймы рассовали по карманам парок, а гранаты пристегнули к ремням «Шмайсеров». Потом они опять двинулись, жмясь к стенам, с Майклом во главе.

Он повел их к строению, где работали заключенные. Двое охранников были для них весьма незначительным препятствием, а сведения о фабрике было можно было получить как от этих охранников, так и от заключенных. Но при этом он старался не совершать опрометчивых действий, каждый шаг делался осторожно, за каждым поворотом могла быть опасность. Около того строения, к которому они направлялись, Майкл услышал шум приближающихся шагов. И показал Чесне и Лазареву лечь, присел на углу аллеи и стал ждать. Одинокий проходящий солдат собирался уже было завернуть за угол, но как только Майкл увидел, что показались его колени, он вскочил с земли, резко бросился к солдату и двинул прикладом ему в подбородок. От удара солдат подлетел в воздух и упал спиной на мостовую, несколько раз дернулся и успокоился. Они оттащили его в сторону, затем Лазарев вытащил у солдата нож и перерезал ему горло. Глаза Лазарева довольно сверкнули при виде крови, и он спрятал нож у себя под паркой.

В то же самое мгновение нож использовался и в волчьем городе. Китти с помощью своего кривого ножа отрезала от куска сушеного мяса мелкие кусочки — такого размера, чтобы сразу класть в рот. Начав жевать один из них, она вдруг услышала где-то в деревне волчий вой.

Он был высоким пронзительным, эхом отозвался в бухте и окончился коротким стаккато лающих звуков. Она взяла фонарь и, держа нож наготове, вышла в холодный туман. Не было слышно ни звука, кроме волн, лижущих волнолом. Китти постояла некоторое время, медленно всматриваясь в ту сторону, откуда доносился вой. Волк издал другие звуки: серию резких тявканий. Китти пошла прочь от дома, двигаясь в сторону бухты. Ее сапоги чавкали по черной тине, в которой скрывались где-то кости ее семьи. Выйдя к бухте, она включила фонарь, и тут нашла темно-серую резиновую лодку, привязанную рядом с ее собственной. В ней были три пары весел.

Нож Китти пронзил резину в десятке мест. Лодка забулькала, корчась, и затонула. Потом она полубегом двинулась на тяжелых ногах обратно к своему дому. Войдя в дверь, она почуяла их колбасно-пивной пот и остановилась перед куда более опасными, чем волки, зверями.

Один из одетых в черное парней-нацистов движением винтовки показал на нее и залопотал какую-то тарабарщину. Как мог человеческий язык издавать такие звуки? — поразилась Китти. Другие два солдата тоже направили на нее винтовки, лица вымазаны маскировочной краской. Эти парни-нацисты знали, что здесь кто-то есть, догадалась она. Они прибыли специально для того, чтобы напасть.

Такой возможности она им не предоставит. Она ухмыльнулась, ее голубые нордические глаза блеснули, и сказала: — Пожалуйте! — поднимая при этом нож, а затем метнулась вперед.

Майкл, Лазарев и Чесна забрались на крышу цеха. Они прошли по надземному переходу и спустились по лестничной клетке. — Следи, куда направляешь эту штуку! — шепнул Майкл Лазареву, когда ствол оружия Лазарева стал беспорядочно блуждать. Он провел их мимо сваленного в кучу оборудования, и через мгновение они увидели двух солдат, увлекшихся игрой в карты. Заключенные изготавливали ящики, пилили, колотили молотками, гордые за свое плотницкое умение даже под присмотром нацистов.

— Подождите! — сказал Майкл Чесне и Лазареву, а затем пополз поближе к охранникам. Один из заключенных уронил гвоздь, опустился, чтобы достать его, и увидел человека, ползшего по полу на животе. Заключенный издал тихий изумленный вздох, и от этого еще один посмотрел в сторону Майкла.

— Четыре туза! — радостно закричал выигравший охранник, раскладывая карты на столе. — Ну, побейте-ка меня!

— Сам напросился, — сказал Майкл, поднимаясь позади него и ударяя по голове прикладом своего «Шмайсера». Охранник застонал и повалился, рассыпая карты. Второй потянулся к винтовке, но неподвижно застыл, когда дуло «Шмайсера» коснулось его шеи. — На пол, — сказал Майкл. Стань на колени, руки за голову.

Солдат подчинился. Весьма поспешно.

Подошли Чесна и Лазарев; Лазарев ткнул лежавшего без сознания человека носком сапога в ребра. Когда тот тихо простонал, он пнул его так, чтобы он опять потерял сознание.

— Не убивайте меня! — молил человек на коленях. — Пожалуйста! Я же ничего никому не делал!

— Сиди тихо, иначе мы быстро сделаем тебя безголовым! — сказал Лазарев, прикладывая лезвие ножа к дрожащему кадыку человека.

— Если ему перерезать горло, то он не сможет отвечать на вопросы, — сказала русскому Чесна. Она приставила ко лбу солдата дуло своего автомата и щелкнула затвором. Глаза солдата округлились от ужаса.

— Я думаю, теперь он весь внимание. — Майкл оглядел заключенных, которые перестали работать и стояли в шоке от удивления и замешательства. — Для чего предназначены эти ящики? — спросил он охранника.

— Не знаю.

— Лжешь, подонок! — Лазарев слегка надавил на нож, человек взвизгнул, струйка теплой крови потекла по его шее.

— Бомбы! Стофунтовые бомбы! Вот все, что я знаю.

— Их двадцать четыре? По бомбе в каждом ящике?

— Да! Да! Пожалуйста, не убивайте меня!

— Они должны быть упакованы для перевозки в том «Мессершмите», который стоит на поле?

Человек кивнул, воротник его формы краснел.

— Для перевозки, куда? — настаивал Майкл.

— Не знаю. — Еще нажим на лезвие. Человек захрипел. — Клянусь, я действительно не знаю.

Майкл ему поверил.

— Чем заряжены бомбы?

— Мощной взрывчаткой. Что еще может быть внутри бомбы?

— Нечего острить, — предупредила Чесна, голос у нее был четкий и деловой. — Только отвечай на вопросы.

— Этот дурак и сам не знает. Он всего лишь охранник.

Они посмотрели на говорившего. Это был тот самый тщедушный на вид заключенный с седыми волосами и в очках с проволочной оправой. Он подошел на несколько шагов ближе и заговорил на немецком языке с сильным венгерским акцентом. — Там будет некий вполне определенный газ вида. Вот что будет внутри бомб. Я здесь уже больше шести месяцев, и я видел, что он может делать.

— Я тоже видел, — сказал Майкл. — Он сжигает плоть.

Мужчина слабо улыбнулся, в его улыбке была горечь. — Сжигает плоть, — повторил он. — О, он делает гораздо больше, чем просто сжигает плоть, мой друг. Он заставляет плоть пожирать саму себя, как рак. Я это знаю. Мне пришлось сжечь несколько тел. В том числе тело моей жены. — Он моргнул, глаза его стали влажными. — Но она сейчас в более хорошем месте, чем это. Для меня каждый день, проведенный здесь — пытка. — Он поглядел на молоток, который держал в руке, затем бросил его на бетонный пол и вытер руку о штанину.

— Где эти бомбы хранятся? — спросил его Майкл.

— Этого я не знаю. Где-то в глубине фабрики. Рядом с большой трубой есть белое строение. Другие говорят, что именно там получают газ.

— Другие? — спросила Чесна. — Сколько всего здесь заключенных?

— Восемьдесят четыре. Нет, нет, постойте. — Он задумался. — Две ночи назад умер Данилка. Восемьдесят три. Когда я только прибыл сюда, здесь было больше четырехсот, но… — Он пожал плечами, глаза его нашли Майкла. — Вы прибыли спасать нас?

Майкл не знал, что ответить. Он решил, что лучше сказать правду. — Нет.

— А, — кивнул заключенный. — Тогда, значит, из-за газа, верно? Вы здесь из-за него? Ну, это хорошо. Мы-то уже все равно мертвые. Если эта штука когда-нибудь выйдет отсюда, я с дрожью…

Что-то забарабанило в ворота из рифленой жести.

Сердце у Майкла дрогнуло, а Лазарев дернулся так, что лезвие еще глубже вышло в шею солдата. Чесна отвела ствол автомата ото лба солдата, оставив там, где он прижимался, белый кружок, и направила оружие в сторону ворот.

Снова что-то ударило по металлу. Приклад винтовки или полицейская дубинка, — подумал Майкл. Вслед за этим раздался голос: — Эй, Рейнхарт! Открывай!

Солдат прохрипел: — Это меня зовут.

— Нет, не его, — сказал седоволосый заключенный. — Его зовут Карслен. Рейнхарт — на полу.

— Рейнхарт! — кричал солдат снаружи. — Открывай, черт тебя побери! Мы знаем, что эта красотка у тебя!

Женщина-заключенная, та самая, которую толкнули винтовкой, с бледным лицом, обрамленным черными волосами, как камея, взялась за молоток. Костяшки пальцев на рукоятке побелели.

— Ну, давай же, будь другом! — Это был другой голос. — Зачем ты утащил ее себе?

— Скажи им убираться прочь, — приказала Чесна. Глаза у нее были жесткие, но в голосе чувствовалось беспокойство.

— Нет, — сказал Майкл. — Они придут тем же путем, каким пришли мы. Вставай на ноги. — Карслен встал. — К воротам. Ну, шевелись. — Он пошел за нацистом, Чесна тоже. Майкл прижал ствол автомата к его позвоночнику. — Скажи им, чтобы подождали минуту.

— Подождите минуту, — крикнул Карслен.

— Ну, так-то лучше! — сказал один из людей снаружи. — Вы, сволочи, думали, что сможете обмануть нас, да?

Ворота поднимались лебедкой, приводимой в действие маховиком. Майкл отступил в сторону. — Поднимай ворота, медленно. — Чесна уступила ему дорогу, Карслен подошел и стал вращать маховик. Ворота начали подниматься.

Но в этот момент Рейнхарт, который последние минуты просто притворялся, неожиданно сел у ног Лазарева, прижимая рукой два сломанных ребра, и ударил по стене рядом со столом с картами. Лазарев вскрикнул и ударил ножом, вонзив его в плечо Рейнхарта, но то, что случилось, исправить он уже не мог.

Кулак Рейнхарта ударился в красную кнопку на стене, к которой вела проводка, и где-то на крыше здания завыла сирена.

Ворота уже поднялись на четверть высоты, когда поднялась тревога. Майкл увидел четыре пары ног. Без колебаний он сбросил предохранитель и выпустил очередь пониже ворот, срезав двух солдат, завопивших и скорчившихся от боли. Карслен отпустил маховик и попытался проскочить под воротами, когда они снова стали опускаться, но очередь из автомата Чесны скосила его, а затем ворота зажали ему ноги.

Лазарев еще раз ударил Рейнхарта, свирепо и сильно. Немец скорчился, лицо его превратилась в маску из мяса, но сирена продолжала выть. Черноволосая фигура метнула позади них, женщина подняла молоток и разнесла кнопку сигнализации на куски. Однако сигнализация уже сработала, сирена от этого не смолкла.

— Выбирайтесь отсюда, пока можно! — закричал седоволосый заключенный. — Бегите!

Размышлять было некогда. Эта сирена призовет на их головы всю охрану фабрики. Майкл побежал к лестничной клетке, Чесна следовала в нескольких шагах от него, Лазарев замыкал тыл. Они выскочили на крышу, но к ним по подвесному переходу с другого здания уже бежали два солдата. Майкл выстрелил, Чесна тоже. Пули высекли искры, отскакивая от ограждения надземного перехода, но солдаты тут же упали. Затрещали их винтовки, пули засвистели над головами. Майкл увидел еще одну пару солдат, приближающуюся по надземному переходу от строения позади них. Один из этих солдат сделал выстрел, который пробил парку Чесны, выбив клок пуха.

Майкл выдернул чеку гранату, чуть подержал ее, в то время как солдаты подобрались поближе. Рядом с ним отскочила, взвизгнул, пуля. Он запустил гранатой в тех двоих, которые подбирались сзади, и спустя три секунды прогремел взрыв; белая вспышка, задергались две растерзанные фигуры. Лазарев повернулся к другой паре солдат, впереди них, и выпустил короткую очередь, от которой из черепицы на крыше полетели искры. Майкл увидел еще трех солдат, подпиравшихся к ним по переходу сзади. Загремел автомат Чесны, солдаты залегли, пули рикошетом отлетали от ограждения.

Крыша стала напоминать осиное гнездо. Слева от Майкла пуля ударила в черепицу, другая проскочила в пяти дюймах от его лица. Чесна вдруг вскрикнула и опустилась на крышу.

— Я ранена, — сказала она, стиснув зубы от боли и ярости. — Проклятье! — она зажимала правую лодыжку, на ее пальцах была кровь.

Лазарев выпустил очередь сначала в одну сторону, потом в другую. Вскрикнул солдат и, перевалившись через ограждение, свалился на мостовую в двадцати футах внизу. Майкл нагнулся, чтобы помочь Чесне встать, и когда сделал это, то почувствовал, как пуля дернула его за парку. Выбора не было, им нужно было возвращаться на лестничную клетку, пока их не раскроили перекрестным огнем.

Он помог Чесне подняться на ноги. Она стреляла по солдатам позади них, даже когда Майкл вел ее к двери на лестничную клетку. Пуля ударила рядом с Лазаревым по ограждению перехода, металлические крошки вонзились в его подбородок и щеку. Он отступил, полив пулями крышу. Когда они спустились на лестничную клетку, пули исполосовали дверь и сорвали ее с петель. Майкл почувствовал обжигающий укус в левую руку и понял, что пуля прошла сквозь ладонь. Рука его онемела, пальцы помимо воли дергались. Он продолжал поддерживать Чесну, и все они двигались обратно вниз по лестнице к цеху. Наверху лестницы появились два здоровенных солдата, и Лазарев срезал их, прежде чем они успели наставить оружие. Тела их стали сползать друг за другом вниз по ступенькам. Другие солдаты вползли на лестничную клетку, через несколько секунд туда полетела граната и взорвалась, выбросив сноп пламени. Но Майкл, Чесна и Лазарев были уже в рабочем помещении цеха, где заключенные укрылись под оборудованием и за бочками со смазкой. Солдаты сбежали по лестнице вниз на задымленную лестницу и стали стрелять в цех. Майкл оглянулся на металлические ворота. Другая группа солдат пыталась поднять их, крутя рукоятку с другой стороны, а также просунув пальцы под их нижним краем. Пока одни старались сделать это, другие стреляли в цех через зазор, расположенный на уровне пола. Майкл выпустил Чесну, которая упала на колени, на лице ее от боли сверкал пот, и вставил в свой автомат обойму. Из руки струилась кровь, рана была идеально круглым отверстием. Он выпустил очередь по щели снизу ворот, и немцы отползли от них. Сирена перестала выть. Перекрывая шум стрельбы, прозвучал резкий голос:

— Прекратить стрельбу! Прекратить стрельбу!

Стрельба пошла на убыль и прекратилась.

Майкл скрючился за лебедкой, а Чесна и Лазарев укрылись за бочками со смазкой. Майкл слышал испуганные стоны некоторых заключенных и звяканье перезаряжаемого оружия. По цеху плыло марево голубого дыма, неся с собой едкий запах пороха.

Через мгновение из-за металлических ворот раздался усиленный громкоговорителем голос: — Барон? Пора бы вам и Чесне бросить оружие. Ваша игра закончилась!

Майкл посмотрел на Чесну, и их взоры встретились. Это был голос Эриха Блока. Как он узнал?

— Барон? — продолжал Блок. — Вы — неглупый человек. Явно неглупый. Вам известно, что теперь здание окружено и для вас нет никакого пути, чтобы выбраться. Мы возьмем вас в любом случае. — Он помолчал, давая им время подумать. Потом: — Чесна, дорогая. Конечно, вы понимаете свое положение. Бросайте оружие — и мы поговорим по-доброму.

Чесна осмотрела на своей лодыжке рану с посиневшими краями. Ее толстый шерстяной носок намок от крови, боль была мучительной. Пробита кость, подумала она. Ей было вполне понятно ее положение.

— Что будем делать? — спросил Лазарев с ноткой испуга в голосе. Из прочерченных осколками царапин на бороду стекала кровь.

Чесна сбросила рюкзак и расстегнула верхний клапан.

— Барон, вы снова меня изумляете! — сказал Блок. — Мне бы очень хотелось узнать, как удалось устроить ваш побег из Фалькенхаузена? Испытываю к вам глубочайшее уважение.

Майкл увидел, как рука Чесны потянулась к пакетику. Она вынула квадратик вощеной бумаги.

Капсулы с цианидом.

— Нет! — Лазарев схватил ее за руку. — Есть другой способ.

Она затрясла головой, вырываясь. — Вы знаете, что его нет, — сказала она и стала разворачивать пакетик.

Майкл подполз к ней.

— Чесна! Мы еще можем пробиться! У нас еще есть гранаты!

— У меня сломана лодыжка. Как я смогу выбраться отсюда? Ползком?

Он схватил ее за запястье, не давая положить капсулу в рот. — Я понесу тебя.

Она слабо улыбнулась, глаза ее помутнели от боли. — Да, — сказала она. — Верю, что понес бы. — Она коснулась его щеки и пробежала пальцами по его губам. — Но это нам не поможет, верно? Нет. Я не хочу, чтобы меня посадили в клетку и пытали, как зверя. Я слишком много знаю. Изза меня могут приговорить десяток других к…

Что-то звякнуло о пол в пятнадцати футах от них. Майкл посмотрел в ту сторону, сердце его забилось, и он увидел, что один из солдат с лестничной клетки только что бросил гранату.

Она взорвалась прежде, чем кто-нибудь из них успел пошевелиться. Из нее брызнуло пламя, раздался хлопок, яркая вспышка, потом из гранаты повалил молочно-белый дым. То, что это был не дым, Майкл понял уже в следующую секунду. У него было тошнотворно-сладкий, похожий на апельсиновый запах — запах химикатов.

Хлопнула вторая граната, рядом с первой. Чесна, глаза у которой слезились, поднесла капсулу с цианидом ко рту. Майкл не мог этого вынести. К добру или не к добру, он выбил капсулу из ее руки.

Едкий дым накрыл их как занавес. Лазарев кашлял и задыхался, пытался встать на ноги, слезы слепили ему глаза, руки молотили по клубам дыма. Майкл чувствовал себя так, будто его легкие раздулись и он не мог сделать вдох. Он слышал, как кашляла и задыхалась Чесна, она приникла к нему, когда он попытался поднять ее. Но воздух у него кончился, а дым был такой густой, что чувство ориентации нарушилось. Тоже одно из изобретений Гильдебранда, подумал Майкл и, ослепший и плачущий, упал на колени. Он слышал, как кашляли заключенные, тоже попавшие под действие газа. В дыму перед ним появилась фигура солдата в противогазе. Он наставил винтовку на голову Майкла.

Чесна возле него обмякла, тело ее задергалось. Майкл упал на нее, пытаясь опять подняться, но силы ему изменили. Чем бы ни были эти химикаты, они были сильны. И тут, морщась от вони гнилых апельсинов, Майкл Галатин выключился.

 

Глава 7

Они очнулись в камере, зарешеченное окошко которой выходило на летное поле. Майкл, раненая рука которого была обмотана бинтом, всматривался в серебристый дневной свет и увидел, что большой транспортный «Мессершмит» был еще там. Бомбы были еще не погружены.

Все их вещи и парки лежали разодранными в стороне. Лодыжка Чесны тоже была перевязана, и когда она оттянула бинт, чтобы осмотреть ее, то увидела, что рана была прочищена, а пуля удалена. Действие газовых гранат еще не прошло, они все еще отплевывались водянистой слизью, и здесь оказалось ведро, поставленное в камере специально для этого. У Майкла была убийственная головная боль, а Лазарев был способен лишь лежать на одной из раскладушек с тощим матрасом, уставив глаза в потолок, как пьяница после длительного запоя.

Майкл стал шагать туда-обратно по камере, каждый раз останавливаясь, чтобы глянуть сквозь узкий глазок в деревянной двери. Коридор был пуст. — Эй! — закричал он. — Принесите нам еды и воду! — Через мгновение явился охранник, зло посмотрел на Майкла светло-голубыми глазами и опять ушел.

Не прошло и часа, как два охранника принесли им еду — густую овсяную кашу — и бачок с водой. Когда все это было съедено, те же самые двое солдат, держа в руках автоматы, появились еще раз и приказали пленным выйти из камеры.

Майкл поддерживал Чесну, когда она захромала по коридору. Лазарев спотыкался, в голове у него еще стоял туман, а ноги были как ватные. Охранники повели их из этого здания, каменной тюрьмы на краю летного поля, по аллее на фабрику. Через несколько минут они уже входили в большое здание, располагавшееся неподалеку от того, где их схватили.

— Нет, нет! — услышали они высокий мальчишеский голос. — Веди мяч дриблингом! Не беги с ним! Дриблинг!

Они вошли в спортивный зал, пол которого был из лакированных дубовых досок. Здесь была открытая трибуна с рядами мест и замерзшие стекла в окнах. Кучка изможденных заключенных боролась за обладание баскетбольным мячом, в то время как охрана с винтовками наблюдала за ними. Прозвучал свисток, замирая в углах зала.

— Нет! — мальчишеский голос был полон раздражения. — Штраф команде голубых! Теперь мяч у команды красных!

У заключенных на руках были повязки из голубой и красной материи. Длинные фигуры в мешковатых серых робах спотыкались и пошатывались, стремясь закинуть мяч в корзинку на противоположной стороне площадки.

— Дриблинг, Владимир! Ты что, совсем ничего не соображаешь в этой игре? — Человек, который кричал это, стоял у края площадки. На нем были черные рейтузы и полосатая судейская рубашка, у него была длинная грива белых волос, свисавших до лопаток, и рост у него был почти в семь футов. — Хватай мяч, Темкин! — кричал он и топал ногой. — Пропустил такой легкий бросок!

Безделье, переходящее в сумасшествие, — подумал Майкл. Но был там еще и Эрих Блок, вставший с места на открытой трибуне и махавший им, подзывая к себе. Несколькими рядами выше своего хозяина сидел Бутц, выглядевший как рассерженный бульдог.

— Привет! — сказал человек семи футов ростом, с белой гривой, обращаясь к Чесне. Он улыбнулся, показав лошадиные зубы. На нем были круглые очки, и Майкл решил, что он не старше двадцати трех лет. У него были темно-карие, блестящие, словно бы детские глаза. — Это вы — те, которые устроили ночью весь тот бардак?

— Да, это они, Густав, — ответил Блок.

— О. — Улыбка доктора Гильдебранда словно бы выключилась, глаза его стали мрачными. — Вы потревожили мой сон.

Гильдебранд мог быть гением по части химического оружия, подумал Майкл, но этот факт не мешал ему быть простаком. Возвышавшийся над ними молодой человек отвернулся от них и закричал заключенным:

— Не останавливаться! Продолжать игру!

Заключенные, спотыкаясь и пошатываясь, устремились к противоположной корзине, у некоторых из них ноги заплетались.

— Садитесь сюда, — Блок указал на место рядом с собой. — Чесна, будьте любезны, не сядете ли поближе ко мне? — Она подчинилась, подпихнутая стволом винтовки. Майкл занял место рядом, и Лазарев, озадаченный этим зрелищем, как и всем прочим происходящим, тоже сел. Двое охранников стали в нескольких шагах от них. — Здравствуйте, Чесна. — Блок потянулся и ухватил ее за руку. — Я так рад видеть вас…

Чесна плюнула ему в лицо.

Блок обнажил свои серебряные зубы. Бутц встал на ноги, но Блок сказал: — Нет, нет. Все в порядке, — и огромный человек опять сел. Блок вынул платок из кармана и вытер плевок со щеки. — Такой пыл! — спокойно сказал он. — Вы — настоящая немка, Чесна. Просто не могу поверить.

— Я действительно настоящая немка, — холодно подтвердила она, — и ни за что не стану таким немцем, как вы.

Блок не стал убирать платок обратно — на тот случай, если снова понадобится.

— Разница между победителем и проигравшим — это огромная пропасть. Вы говорите со дна этой пропасти. О, хороший бросок! — Он одобрительно похлопал в ладоши, Бутц тоже.

Гильдебранд выдал довольную улыбку.

— Это я научил его так бросать! — объявил тронувшийся в рассудке доктор.

Игра продолжалась, заключенные вполсилы боролись за мяч. Один из них упал, когда ноги у него заплелись, и Гильдебранд закричал:

— Встать! Встать! Ты должен играть на центре.

— Пожалуйста… я не могу…

— Встать. — Голос Гильдебранда стал менее мальчишеским, переполнившись злобой. — Сейчас же. Ты будешь продолжать играть, пока я не скажу, что игра окончена.

— Нет… Я не могу встать…

Щелкнул затвор винтовки. Заключенный встал. Игра продолжалась.

— Густав — доктор Гильдебранд — любит баскетбол, — объяснил Блок. — Он прочитал о нем в американском журнале. Сам я этой игры не понимаю. Я — футбольный болельщик. Но каждому свое. Да?

— Доктор Гильдебранд, похоже, правит игрой стальным кулаком, — сказал Майкл.

— О, не надо опять про это! — Лицо Блока приобрело розовый оттенок. — Разве вам еще не надоело вынюхивать этот след?

— Нет, я нашел конец этого следа. — Майкл решил, что пришло время для крупного калибра. — Единственное, чего я не знаю, — сказал он, как будто почти случайно, — это где тот ангар, в котором запрятана «крепость». Стальной Кулак — это название бомбардировщика Б-17, да?

— Барон, вы меня постоянно изумляете! — улыбнулся Блок, но глаза у него были настороженными. — Вы, наверное, никогда не отдыхаете?

— Мне бы хотелось знать, — настаивал Майкл. — Стальной Кулак. Где он?

Блок на мгновение замолчал, наблюдая, как злосчастные заключенные бегали с одного края площадки на другой, а Гильдебранд выкрикивал им про ошибки и промахи.

— Неподалеку от Роттердама, — сказал он, — на одном из аэродромов «Люфтваффе».

Роттердам, подумал Майкл. Оказывается, не во Франции, а в оккупированной немцами Голландии. Почти в тысяче миль к югу от острова Скарпа. Он почувствовал, что ему несколько не по себе от того, что его подозрения оказались справедливы.

— Это сказано вам только потому, — продолжал Блок, — что вы и ваш друг, этот бородатый джентльмен, которому я представлен не был и не имею желания быть представленным, останетесь здесь, на Скарпе, пока план не будет исполнен. Я думаю, что Скарпа будет для вас более трудным орешком, чем Фалькенхаузен. И, кстати, Чесна, обмен один на один

— это по-честному, вы не согласны? Ваши друзья нашли Баумана, мои друзья нашли некоего джентльмена, который встречал ваш самолет около Юскедаля. — Он усмехнулся короткой, леденящей улыбкой. — Мне пришлось провести на Скарпе целую неделю, приводя в порядок дела и ожидая вас. Барон, я ведь знал, куда вы направитесь, когда выберетесь из Фалькенхаузена. Вопрос был только в том, сколько вам понадобится времени, чтобы добраться сюда. — Он поморщился при виде стычки между двумя заключенными, когда мяч выскочил с площадки. — Наш радар следил за тем, как вы лавировали через минное поле. Вы проделали тонкую работу.

Китти! — подумал Майкл. Что же с ней?

— Надеюсь, однако, что здешняя тюрьма покажется вам более просторной, чем апартаменты в Фалькенхаузене, — сказал полковник. — И, к тому же, у вас будет замечательный свежий морской бриз.

— А где будете вы? Загорать на крыше под солнышком?

— Не совсем. — Блеснуло серебро. — Я, барон, буду готовить крах вторжения союзников в Европу.

Это было сказано с таким апломбом, что Майкл, хотя горло у него сжималось, не мог на это не ответить.

— В самом деле? И ради такого дельца вы даже будете согласны пожертвовать выходным днем?

— Я думаю, это займет гораздо меньше времени, чем один день. Вторжение будет сорвано примерно через шесть часов после того, как начнется. Британские и американские войска будут, топча и топя друг друга, пытаться добраться обратно до своих кораблей, а командование будет сходить от страха с ума. Это будет самым крупным военным провалом для врагов Рейха и триумфом Германии. И при этом, барон, нашими солдатами не будет потеряно ни единой пули из наших драгоценных боеприпасов.

Майкл хмыкнул.

— И все это благодаря Стальному Кулаку? И разъедающему газу Гильдебранда? Двадцать четыре стофунтовые бомбы не остановят тысячи солдат. Более того, ваши войска могут и сами попасть под газы, взорванные у них под носом. Поэтому скажите мне, из какой психушки вас недавно выпустили?

Блок уставился на него. На щеке у него дрогнула жилка.

— О, нет. — Он зловеще хихикнул. — О, нет, мой дорогой барон! Чесна! Никто из вас не знает, верно? Вы думаете, что бомбы будут сброшены на этой стороне пролива? — Смех его нарастал.

Майкл и Чесна переглянулись. Ужас клубком змей зашевелился в животе Майкла.

— Видите ли, мы не знаем, где будет вторжение. Есть десятки возможностей. — Он опять засмеялся и вытер глаза платком. — О, Боже! Приятно было услышать такое наивное предположение! Но, видите ли, не имеет значения, где будет вторжение. Если оно случится в этом году, то оно начнется в ближайшие две-четыре недели. Когда оно начнется, — сказал Блок, — мы сбросим эти двадцать четыре бомбы на Лондон.

— Боже мой, — прошептал Майкл и ясно представил себе это.

Никакой немецкий бомбардировщик не сможет пройти сквозь английскую противовоздушную оборону. Королевские военно-воздушные силы слишком сильны, приобрели слишком много опыта со времени начала битвы за Британию. Никакой немецкий бомбардировщик не сможет даже приблизиться к Лондону.

Но американская «летающая крепость» Б-17 может. Особенно такая, которая будет выглядеть покореженной, пробитой во многих местах и возвращающейся с боевого вылета в Германию. По сути, Королевские военно-воздушные силы могут даже дать сражавшемуся самолету эскорт. Как британские истребители могут узнать, что пулевые отверстия и повреждения в сражении намалеваны берлинским уличным художником?

— Эти двадцать четыре бомбы, — сказал Блок, — начинены сжиженным карнагеном, и внутри них есть немного мощной взрывчатки. Карнаген — это название газа, изобретенного Густавом, этот газ — его великий триумф. Он мог бы показать вам уравнение и химические реакции: я в них ничего не понимаю. Все, что знаю я, это — что если этот газ вдохнуть, от него изменяется химизм собственных бактерий тела: микробы, бактерии, которые вызывают разложение отмирающих тканей, становятся плотоядными. Через некоторое время, от семи до двенадцать минут, плоть начинает… скажем так… поедаться изнутри. Желудок, сердце, легкие, артерии… все.

Майкл молчал. Он видел снимки и потому верил этому.

Один из заключенных упал и не шевелился.

— Встать. — Гильдебранд ткнул человека палкой в ребра. — Давай! Вставай, я сказал! — Заключенный остался недвижим. Гильдебранд посмотрел на Блока. — Этот испортился. Приведите мне нового!

— Приведите, — сказал Блок ближайшему охраннику, и солдат поспешил из спортивного зала.

— Команде красных придется поиграть с четырьмя игроками! — Гильдебранд дунул в свисток. — Продолжать игру!

— Прекрасный образчик расы хозяев, — сказал, все еще ошеломленный, Майкл. — Он слишком мелко мыслит, чтобы понимать, что он идиот.

— Боюсь, что в некотором роде он и в самом деле идиот, — согласился полковник. — Но в области химического оружия он гений, обошедший своего отца. Возьмем, к примеру, карнаген: это просто фантастический канцероген. Того, что содержится в двадцати четырех бомбах, вполне достаточно, чтобы убить, по грубой оценке, около тридцати тысяч человек, в зависимости от дождя и направления ветра.

Чесна пришла в себя, справившись с тем же шоком, который испытывал и Майкл.

— Почему Лондон? — спросила она. — Почему бы вам просто не сбросить ваши бомбы на флот вторжения?

— Потому, дорогая Чесна, что бомбить корабли — занятие неблагодарное. Цели малы, ветры в проливе непредсказуемы, а натрий действует на карнаген не самым благоприятным образом. Тот самый, что в соли. — Он потрепал ее по руке раньше, чем она успела ее отдернуть. — Вы не беспокойтесь. Мы знаем, что делаем.

Майкл тоже знал.

— Вы хотите бомбить Лондон, чтобы слухи об этом дошли до войск вторжения. Когда солдаты услышат, что делает газ, они будут парализованы страхом.

— Именно так. Все они поплывут домой, как испуганные маленькие мальчики, и оставят нас в покое.

Паника среди высадившихся войск свела бы почти к нулю все шансы на успех. Солдаты неизбежно услышат об атаке на Лондон, если не из Би-Би-Си, то из сплетен. Майкл сказал:

— Почему только двадцать четыре бомбы? Почему не пятьдесят?

— Б-17 может взять только такое количество. Для нашей цели этого достаточно. Как бы то ни было, — он пожал плечами, — следующая партия карнагена еще не прошла очистку. Это длительный, дорогостоящий процесс, и одна ошибка может разрушить труды многих месяцев. Однако у нас будет готово некоторое количество в соответствующее время, чтобы охладить пыл ваших друзей с Востока.

В этих двадцати четырех бомбах содержится весь карнаген, готовый к применению, понял Майкл. Но и этого было более чем достаточно, чтобы завалить начатое вторжение и укрепить хватку Гитлера на горле Европы.

— Кстати, кое-какая цель в Лондоне у нас все же есть, — сказал Блок. — Бомбы будут падать повсюду от Парламент-стрит до Трафальгарской площади. Возможно мы сможем даже достать Черчилля, когда он будет курить одну из своих отвратительных сигар.

Еще один заключенный упал на колени. Гильдебранд схватил этого человека за седые волосы.

— Я сказал тебе передать мяч Матвею, так? Я не говорил тебе бросать в кольцо!

— Мы, пожалуй, больше уже не увидимся, — сказал Блок своим незваным гостям. — У меня будут после этого другие проекты. Хотя этот проект всегда будет моей гордостью. — Он ослепительно улыбнулся. — Чесна, вы разбили мое сердце. — Его улыбка сникла, когда он приподнял ее подбородок своим худым длинным пальцем. Она отвела от него свое лицо. — Но вы — замечательная артистка, — сказал он, — и я всегда буду любить женщину ваших фильмов. Охрана, отведите их обратно в камеру.

Подошли двое охранников. Лазарев встал, пошатываясь. Майкл помог Чесне подняться. Наступив на раненую ногу, она побледнела от боли.

— Прощайте, барон, — сказал Блок, Бутц при этом просто бесстрастно уставился на них. — Надеюсь, вы сможете наладить хорошие отношения с комендантом следующего лагеря, в котором оказались на этот раз.

Когда они шли по краю площадки, доктор Гильдебранд дунул в свисток, останавливая игру. Он ухмыльнулся Чесне и прошел с ней несколько шагов.

— За химией будущее, вы же знаете, — сказал он. — Это — сила, сущ— ность и душа творчества. В вас ее много.

— В вас ее тоже много, — ответила она и с помощью Майкла захромала дальше. Она видела будущее, и будущее это сводило ее с ума.

Если дверь в камеру за ними захлопнется — им конец. А также тридцати или больше тысячами жителей Лондона, возможно, с самим премьер-министром. И также конец вторжению в Европу. Всему этому будет конец, если за ними захлопнется дверь в камеру.

Вот о чем думал Майкла, когда шел, поддерживая Чесну. Лазарев шагал в нескольких шагах впереди, солдаты — в нескольких шагах позади. Они шли вдоль аллеи по направлению к тюрьме. Майкл не мог позволить, что дверь камеры захлопнулась за ним. Ни в коем случае. Он сказал Чесне по-английски:

— Споткнись и упади.

Чесна в то же мгновение исполнила его приказание, застонала и схватила себя за лодыжку. Майкл нагнулся над ней, чтобы помочь, а оба солдата подошли ближе и понукали его скорее поднять ее.

— Сможешь взять на себя одного? — спросил он, снова по-английски. Она кивнула.

Это было очень рисковано, но и само их положение было чертовски рискованным. Он поднял Чесну, а затем внезапно оттолкнул ее тело, швырнув в ближайшего охранника. Ее ногти впились тому в глаза.

Майкл схватился за винтовку другого солдата и рванул ее вверх. Раненную руку пронзила боль, но он все же крепко схватил винтовку. Солдату почти удалось вырвать, но Майкл нанес ему удар коленом в пах, и когда солдат задохнулся от боли и согнулся пополам, выдернул винтовку и ударил ею, как дубинкой, его по затылку.

Лазарев вяло наблюдал за происходящим, у него голове после газовой гранаты еще не прояснилось. Он видел, как Чесна вцепилась солдату в глаза, а тот пытался оторвать ее руки. Он сделал неуверенный шаг вперед. Выстрелила винтовка, пуля с треском отскочила от мостовой между ним и Чесной. Он остановился, посмотрел наверх и увидел наверху, на надземном переходе, еще одного солдата.

Майкл выстрелил в солдата, но промазал, рука его опять онемела. Второй охранник зарычал и отбросил от себя Чесну. Она вскрикнула и упала, ухватившись за подвернувшуюся раненую лодыжку.

— Беги! — закричала она Майклу. — Давай!

Наполовину ослепший охранник, глаза которого налились кровью и слезились, повернул винтовку в сторону Майкла. Рядом с головой Майкла взвизгнула пуля, пущенная с надземной наблюдательной площадки. Галатин побежал.

Позади него охранник протер глаза и сквозь пелену увидел бегущего человека. Он поднял винтовку и прицелился. Нажал на курок.

Но прежде, чем пуля покинула ствол, в спину ему врезалось тело. Охранник пошатнулся и упал, а винтовка выстрелила в воздух. Лазарев сидел на охраннике и вырывал винтовку.

Солдат на надземной площадке наводил мушку на свою добычу. Выстрелил.

Что-то трахнуло Майкла сбоку по голове. Кулак, подумалось ему. Стальной кулак. Нет, что-то горячее. Что-то раскаленное. Он пробежал еще три шага и упал, по инерции пролетев по мостовой на животе и врезавшись в свалку мусорных баков и сломанных ящиков. Голова вся в огне, подумал он. Где винтовка? Исчезла, вывернутая из его рук. Он прижал рукой правый висок, ощутил мокрое тепло. Мозг его как будто разбух, от падения будто бы разжижился. Нужно встать, приказал он себе. Нужно бежать. Нужно…

Пока он вставал на колени, вторая пуля звякнула о бак в нескольких футах от него. Он встал, в голове стучали молотки жестокой боли, и двинулся, шатаясь, по аллее туда, где, по его мнению, должна была быть ограда. Ограда… Нужно подлезть под нее. Он завернул за угол и чуть не попал прямо под колеса несущегося на него грузовика. Взвизгнули тормоза, но Майкл отшатнулся к стене и опять побежал, в ноздрях у него остался запах жженой резины. Он повернул еще за один угол, потерял равновесие и ударился о стену, упал, сознание стало затуманиваться, он вполз в узкий дверной проем и лег там, корчась от боли.

Его ранили. Это он понимал. Пуля задела голову и вырвала клок кожи с волосами. Где Чесна? Где Олеся и Рената? Нет, нет; то был другой, лучший мир. Где Лазарев? Русский в безопасности, с Виктором? Он затряс головой, мозг его был в тумане, храня от него все в тайне. Поезд отстает! Я обгоню его, Никита! Следи за мной!

Кожу у него кололо, она зудела. В воздухе неприятно пахло. Что это за острая вонь? Его кожа… что происходит с его кожей? Он глянул на свои руки. Они изменялись, ладони его превращались в лапы. Бинт соскользнул и свалился. Кости позвоночника хрустели и перемещались. Суставы пронзила новая боль, но по сравнению с болью в голове эта боль была почти удовольствием.

Чесна! — чуть не закричал он. Где она? Он не может бросить ее. Нет, нет! Виктор! Виктор позаботится о Чесне. Позаботится ли?

Его тело запуталось в странных предметах, которые мешали его ногам. Что-то ударилось о его покрытую черной шерстью спину, и он сбросил это. Предметы, свалившиеся в сторону, обладали ужасным запахом. Человеческим. Мышцы его ныли, кости похрустывали. Он должен убраться из этого проклятого места, прежде чем чудовища найдут его. Он был в чуждом ему мире, и оставаться в нем не имело смысла. Ограда. За ней была свобода, а это было именно тем, чего он страстно желал.

Но что-то оставалось позади него. Нет, не одно. Двое. Имя пришло к нему, и он раскрыл пасть, чтобы выкрикнуть его, но вышедший крик был груб и свиреп и не имел смысла. Он отряхнул тяжести, привязанные проволокой к его задним лапам, и побежал искать отсюда дорогу.

Он нашел свой собственный след. Трое чудовищ с бледными страшными лицами увидели его, и одно из них завопило от страха — даже волку была понятна эта эмоция. Другая фигура подняла палку, и из нее выскочил огонь. Майкл увернулся, горячий воздух поднял шерсть на его загривке, и побежал.

Собственный запах привел к дыре под оградой. Почему здесь есть другой человеческий запах? — недоумевал он. Запах этот тоже был ему знаком: кому он принадлежал? Но лес манил его, обещая безопасность. Он был тяжело ранен. Ему нужен отдых. Место, чтобы свернуться и зализывать раны.

Он прополз под оградой и, не оглядываясь на мир, с которым расставался, нырнул в объятья леса.

 

Глава 8

Рыжая волчица подошла обнюхать его, в то время как он лежал, свернувшись, в каменной нише. Он вылизывал свою раненую лапу. Череп его разламывался от ужасной боли, которая то прибывала, то убывала, и зрение его время от времени затуманивалось. Но он увидел ее, даже в голубоватом свете сумерек. Она стояла на камне в семидесяти футах над ним и смотрела, как он страдал. Через некоторое время к ней присоединился темно-бурый волк, а затем седой, одноглазый. Эти другие два волка пришли и ушли, но рыжая самка оставалась наблюдать.

Спустя какое-то время, но сколько именно — он не знал, потому что время превратилось в сон, он почуял человеческую вонь. Их четверо, подумалось ему. Может быть, больше. Проходили мимо его укрытия. Через мгновение он услышал, как они шаркали сапогами по камням. Они ходили, выискивая…

Выискивая что? — спросил он себя. Пищу? Кров? Он не знал, но люди, белотелые чудовища, испугали его, и он решил держаться от них подальше.

От лихорадочного сна его пробудил взрыв. Он с тоскою в глазах уставился на пламя, поднимавшееся в темноте. Лодка, подумал он. Они нашли ее внизу, в бухте. Но затем эта догадка, проскользнувшая в его сознании, озадачила его. Как он мог знать об этом? — недоумевал он. Как он мог знать, что там была лодка, и какой мог быть прок волку от той лодки?

Любопытство заставило его встать и медленно, пересиливая боль, спуститься по камням в бухту. Рыжая волчица последовала за ним сбоку, а с другой стороны был небольшой светло-бурый волк, который нервно тявкал всю дорогу вниз, к деревне. Волчий город, подумал он, когда посмотрел на дома. Хорошее название для места, потому что он чуял здесь что-то свое. За волнорезом трещал костер, сквозь дым прошли фигуры людей. Он встал возле угла каменного дома, следя за тем, как чудовища бродили по земле. Один из них окликнул другого.

— Есть какие-нибудь его следы, Тиссен?

— Нет, сержант, — ответил ему другой. — Никаких следов! Зато мы нашли группу диверсантов и очень большую женщину. Вон там, — показал он.

— Ну, если он попытается спрятаться здесь, проклятые волки сами с ним разберутся! — Сержант с группой людей зашагал в одну сторону, Тиссен — в другую.

О ком они разговаривают? — подумал он, в то время как пламя порождало отблески в его зеленых глазах. И… почему он понимает их язык? Это была загадка, которую нужно разгадать, но потом, когда прекратится пульсирующая боль в голове. Сейчас ему нужна была вода и место для сна. Он полакал из лужицы натаявшей из снега воды, потом выбрал наугад дом и вошел в него через открытую дверь. Он улегся в углу, свернувшись, чтобы было теплее, положил морду на лапы и закрыл глаза.

Через некоторое время его разбудил скрип половицы. Он поглядел на мерцание фонаря и услышал, как голос сказал:

— Господи, ну и изодрали же его в драке!

Он встал, хвостом к стене, и оскалил клыки на пришельцев, сердце у него от страха бешено колотилось.

— Спокойно, спокойно, — прошептало ему чудовище.

— Пусти в него пулю, Лангер! — сказало второе.

— Нет, не стоит. Я не хочу, чтобы раненый волк вцепился мне в глотку. — Лангер попятился, и через несколько секунд то же сделал и человек с фонарем. — Его здесь нет! — крикнул Лангер кому-то еще снаружи. — И, по-моему, здесь вокруг слишком много волков. Я ухожу.

Черный волк с запекшейся на голове кровью снова свернулся в углу и заснул.

Он увидел странный сон. Тело у него изменялось, становилось белым и чудовищным. Его лапы, клыки и шкура из гладкой черной шерсти исчезали. Голый, он уползал в мир ужасов. И был готов вот-вот встать на свои толстые белые ноги — бездумное действие. Этот кошмар потряс его чувства.

Серый рассвет и голод. Они соединились воедино. Он поднялся и двинулся на поиски пищи. Голова у него все еще болела, но теперь уже не так сильно. Мышцы его сильно ныли, шаги были неуверенные. Но он будет жить, если найдет мясо. Он ощутил запах смерти; поблизости были убитые, где-то прямо в волчьем городе.

Запах привел его в другой дом, и там он нашел их.

Трупы четырех человек. Один принадлежал очень крупной женщине с рыжими волосами. Остальные трое были мужчинами в черной одежде, лица залиты кровью. Он сел на задние лапы и стал рассматривать их. Женщина, тело которой было пробито не менее чем десятком пуль, руками стискивала горло одного из мужчин. Другой мужчина валялся в углу, как поломанная кукла, рот его был открыт в последнем вздохе. Третий лежал на спине около перевернутого ножками вверх стола, в его сердце был воткнут нож с ручкой из резной кости.

Черный волк уставился на этот нож. Он где-то видел его раньше. Где-то. Он видел, как в кино, человеческую руку на столе и лезвие этого ножа, воткнувшееся между ее пальцев. Это была тайна, слишком глубокая для него, и он решил ее не тревожить.

Он начал с мужчины, свернувшегося в углу. Лицевые мышцы были мягкими, язык тоже. Он пировал, когда учуял запах другого волка, а затем раздалось низкое предупреждающее рычание. Он развернулся, морда вся в крови, но темно-бурый волк был уже в воздухе, атакуя его с выпущенными когтями.

Черный волк крутнулся в сторону, но лапы были еще нетвердыми и он не устоял, перелетев через перевернутый стол. Бурый зверь, чуть не промахнувшись, вцепился своими мощными челюстями ему в переднюю лапу. Другой волк, янтарно-рыжего оттенка, запрыгнул в окно и вцепился оскаленными клыками в спину черного волка.

Он знал, что смерть неизбежна. Раз они поймали его, они разорвут его в клочья. Они были для него чужаками, как и он для них, и он знал, что это — бой за территорию. Он щелкнул зубами на янтарного волка — молодую самку — с такой свирепостью, что она соскочила со спины. Но бурого рослого самца напугать было не так легко; мелькнули когти, и на боку черного волка показались красные полосы. Щелкали клыки, волки делали выпады вперед и уклонялись от врага, как на фехтовании. Оба волка сталкивались грудь к груди, неистово пытаясь одолеть другого.

Он не упустил шанс и разодрал бурому волку левое ухо. Зверь взвыл и отскочил, уклоняясь, в сторону, а затем снова подскочил, разъяренный, с жаждой убийства в глазах. Их тела столкнулись снова с такой силой, что у обоих вышибло дух. Они свирепо дрались, каждый старался ухватить другого за глотку, пока они сцеплялись то тут, то там по всей комнате, вытанцовывая смертельные па когтей и клыков.

Покрытое бурой шерстью мускулистое плечо врезалось в его голову справа, ослепив его новой болью. Он взвыл, высоким дрожащим лаем, и свалился в углу на спину. В легких у него хрипело и он фыркал кровью. Бурый волк, оскалившийся от возбуждения боя, собрался прыгнуть к нему, чтобы завершить дело.

Хриплый горловой лай остановил бурого волка в момент полной готовности к атаке.

В дверях дома появилась рыжая самка. Сразу за ней вошел одноглазый седой старый самец. Самка метнулась вперед, толкнула бурого в бок. Лизнула ему окровавленное ухо, потом плечом оттеснила его в сторону.

Черный волк ждал, мускулы его дрожали. Опять дико разболелась голова. Он хотел дать им понять, что не собирается без борьбы отдать свою жизнь; он прорычал — эквивалент человеческого «давай же!» — горловым хрипом, от которого уши рыжей самки насторожились. Она села на задние лапы и рассматривала его, возможно с проблеском уважения в глазах после того, как черный волк заявил о своем намерении выжить.

Она долго смотрела на него. Старик, седой, и бурый самец лизали ей шерсть. Небольшой светло-бурый самец вошел и нервно стал тявкать возле нее, пока она не усмирила его ударом лапы по морде. Потом повернулась, королевским движением, и, легко щелкнув хвостом, подошла к проткнутому ножом трупу и стала разрывать его.

Пять волков, подумал он. Это число оказалось для него тревожным. Оно было черным числом, и от него пахло пожаром. Пять. Внутренним взором он видел побережье и солдат, пытающихся высадиться на берег. Над ними маячила неясная тень огромного ворона, неотвратимо летевшего на запад. У ворона были стеклянные глаза, а на клюве его были фальшивые царапины. Нет, нет, дошло до него. Буквы. И какой-то рисунок. Стальной…

Его отвлек сильный запах крови и свежего мяса. Другие наедались. Рыжая самка подняла голову и заворчала на него. Это означало: здесь хватит на всех.

Он ел, и тайны уплыли прочь. Но когда бурый самец и янтарная самка стали раздирать огромный рыжеволосый труп на полу, его передернуло и он вышел наружу, где его безжалостно вывернуло наизнанку.

Этой ночью появились звезды. Остальные волки запели, животы у них были раздуты. Он присоединился к ним — вначале только пробуя голос, потому что не знал их мелодий, потом в полную силу, когда они приняли его пение и включили его в свои голоса. Теперь он был одним из них, хотя бурый волк все еще рычал и презрительно фыркал на него.

Наступил рассвет другого дня, прошел еще день. Время было всего лишь фикцией, выдумкой. Оно не имело смысла здесь, во чреве волчьего города. Он придумал другим волкам имена: Золотистая, рыжая самка — вожак, которая была старше, чем казалась; Крысолов, темно-бурый самец, чье главное удовольствие заключалось в охоте на грызунов по домам; Одноглазый, великолепный певец; Шавка, помесь волка с дворняжкой и не совсем в своем уме; и Янтарная, мечтательница, часами сидевшая, созерцая, на задних лапах. И как он скоро узнал, четыре волчонка Янтарной от Крысолова.

Однажды ночью случился короткий снегопад. Среди снежинок танцевала Янтарная, она щелкала по ним зубами, а Крысолов и Шавка кругами носились вокруг нее. Снежинки таяли сразу же, как только касались теплой земли. Это был знак того, что лето уже подступает.

На следующее утро он сидел на камнях, в то время как Золотистая оказала ему честь, слизывая запекшуюся кровь с его раны на голове. Это был разговор языком, и он означал, что он может залезть на нее. Желание уже бродило в нем: у нее был такой красивый хвост. И, когда он поднялся, чтобы доставить ей радость, то услышал гудение моторов.

Он поднял глаза. В воздух поднимался огромный ворон. Нет, не ворон, понял он. У воронов не бывает моторов. Самолет, с огромным размахом крыльев. От поднимавшегося в утреннем серебристом воздухе самолета его плоть напряглась. Это была страшная вещь, и когда она повернула к югу, он издал тихий, стонущий звук, шедший из глубины глотки. Его надо остановить! В его брюхе смертельный груз! Его надо остановить! Он посмотрел на Золотистую и увидел, что она не понимает. Почему она не понимает? Почему только он понимает? Он вывертом поднялся с камней и помчался вниз к бухте, в то время как транспортный самолет стал удаляться. Он вскарабкался на волнолом, и стоял там, стеная, пока самолет не исчез из вида.

Я подвел, думал он. Но подвел именно потому, что допустил, чтобы у него болела голова, из-за чего он был вынужден позволить событиям идти так, как они шли.

Но его по-прежнему неотступно преследовали ночные кошмары, и от них невозможно было избавиться. В этих кошмарах он был человеком. Подростком, не ведающим правды жизни. Он бежал по полю, усеянному желтыми цветками, и в руке у него была зажата леска. На конце той лески, плывя по небу, белый змей танцевал и крутился в восходящих потоках воздуха. Самка человека окликала его по имени, которое он не мог точно разобрать. И в тот момент, когда он следил за змеем, взлетающим все выше и выше, на него упала тень ворона со стеклянными глазами, и один из его крутящихся пропеллеров размолотил змея на тысячи кусочков, которые унесло прочь, как пыль. Самолет был оливкового цвета и испещрен пулевыми отверстиями. Когда оборванная леска упала на землю, с ней упал и туман. Он обволок его, и ему пришлось вдохнуть этот туман. Плоть его начала таять, отваливаться кровавыми ошметками, он повалился на колени, в то время как на его руках и ладонях появлялись дыры. Женщина, когда-то красивая, шла, спотыкаясь, по полю в его сторону, и, когда она добралась до него и раскинула руки, он увидел кровоточащую пустоту там, где было ее лицо…

В ослепительном дневном свете реальности он сидел на причале и разглядывал обгоревший корпус лодки. Пять, подумал он. Что было связано с этим числом? Что так пугало его?

Проходили дни, в которых были ритуалы питания, сна и согревания на теплевшем солнце. Трупы, костлявые, обглоданные, отдали последние куски пищи. Он лежал на животе и разглядывал нож, торчащий из клетки костей. У него было кривое лезвие. Он видел этот нож где-то в другом месте. Воткнувшийся между двумя человеческими пальцами. Игра Китти, — подумал он. Да, но кто такая Китти?

Самолет, зеленый металл которого весь в оспинах нарисованных отверстий. Лицо человека с серебряными зубами: лицо Дьявола. Город с большими часами на башне и широкой рекой, извилисто текущей в море. Красивая женщина с белыми волосами и золотисто-карими глазами. Пять дробь шесть. Пять дробь шесть. И все это — призраки. Голова болела. Он — волк; что он об этом знает и что значат для него такие вещи?

Нож манил его. Он потянулся к нему, в то время как Золотистая с ленивым интересом следила за ним. Его лапа коснулась ручки. Конечно, он не мог вытащить нож. Что заставило его поверить, что он может сделать это?

Он почему-то стал обращать внимание на восходы и закаты солнца и течение дней. Он заметил, что дни удлинялись. Пять шестых. Чем бы это ни было, оно быстро приближалось, и мысль эта заставляла его вздрагивать и стонать. Он перестал петь с другими, потому что в душе его не было песни. Пять шесть овладели его умом и не давали ему покоя. С запавшими глазами он встретил новый рассвет и пошел рассматривать нож в обглоданном скелете, как будто тот был остатком утерянного мира.

Пять шестых стали почти живыми. Он даже мог ощущать их, приближающихся, становящихся все ближе. И не было способа замедлить их приближение, и осознание этого терзало его душу. Но почему же это не волновало больше никого? Почему он был единственным, кто страдал от этого?

Потому что он был другой, дошло до него. Откуда он пришел? Чьи соски он сосал? Как он попал сюда, в волчий город, если пять шестых приближались с каждом вдохом, который он делал?

Он был с Золотистой, гревшейся под теплым ветерком около волнолома, в небесах сверкали звезды, и тут они услышали, как наверху, среди камней, Шавка протяжно заливисто залаял. Никому из них этот звук не понравился: в нем была тревога. Потом Шавка быстро тявкнул несколько раз, передавая предупреждение волчьему городу. А затем Золотистая и черный волк тревожно перевернулись на бок, услышав шум, который заставил Шавку завизжать от боли. Звуки стрельбы. Золотистая знала только, что это означает смерть. Черный волк знал, что это были звуки стрельбы из автомата «Шмайсер».

Визг Шавки прервался сразу же, как только прогремела еще одна очередь. Крысолов подхватил тревогу, а Янтарная передала ее дальше. Черный волк и Золотистая пробежали в глубину волчьего города — и скоро уловили ненавистный запах людей. Их было четверо, спускавшихся со скал в деревню и светивших перед собой фонарями. Они стреляли по всему, что двигалось или казалось им двигающимся. Черный волк уловил еще один запах и узнал его: шнапс. По крайней мере один из них, а вероятно и все остальные, были пьяны.

Еще через мгновение он услышал их заплетающиеся голоса:

— Я сделаю для тебя, Ганс, волчью шубу! Да, сделаю! Я сделаю тебе самую чертовски красивую шубу, какую ты когда-нибудь видел!

— Нет, не сделаешь! Ты будешь делать ее только для себя, сукин сын!

Послышался грубый хохот. В стену дома ударила очередь.

— Давайте-ка, выходите, вы, мохнатое говно! Давайте-ка поиграем!

— Я хочу большого! Тот, на камнях, маленький, из него не выйдет даже порядочная шапка!

Они убили Шавку. Пьяные немцы с автоматами, охотившиеся на волков просто от скуки. Черный волк понимал это, сам того не осознавая. Четверо солдат из гарнизона, которые охраняли химическую фабрику. Призраки зашевелились в его сознании; они двигались, и спящие воспоминания начинали пробуждаться. Голову ломило — но не от боли, а от яркости воспоминаний. Стальной Кулак. Летающая крепость. Пять дробь шесть.

Пятое число шестого месяца, дошло до него. Пятое июня. День Икс.

Он — волк. Разве не так? Конечно! У него черная шерсть, и клыки, и когти. Он — волк, а охотники почти рядом с ним и Золотистой.

Луч полоснул позади них, потом вернулся. Они попались в его конус.

— Погляди-ка на тех двоих! Черт, какие шубы! Черная и рыжая!

Застучал автомат, пули прочертили по земле линию рядом с Золотистой. Она испугалась, повернулась и помчалась прочь. Черный волк летел за ней. Она вбежала в дом, где лежали скелеты.

— Не упусти их, Ганс! Из них получатся хорошие шубы!

Солдаты тоже бежали быстро, насколько позволяли их нетвердые от выпитого алкоголя ноги.

— Они там, внутри! В этом доме!

Золотистая вжалась спиной в стену, в глазах ее стоял ужас. Черный волк чувствовал снаружи запах солдат.

— Обходи с тыла! — закричал один из них. — Мы их запрем между нами!

Золотистая прыгнула на окно, но в это мгновение пули врезались в раму, полетели щепки. Она отскочила обратно на пол, крутясь безумным рыжим вихрем. Черный волк метнулся было через дверь наружу, но его ослепил луч фонаря, и он попятился, а пули пробили дыры в стене над его головой.

— Теперь мы их поймали! — прохрипел голос. — Макс, зайди туда и выбей их оттуда!

— Ну, нет, я туда не полезу! Иди сам!

— Ах, ты, трусливый говнюк! Хорошо, я пойду туда! Эрвин, ты и Иоган — следите за окнами.

Раздался щелчок. Черный волк знал, что это в автомат вставлен новый магазин.

— Я иду!

Золотистая опять попыталась выбраться через окно. Щепки укололи ее, когда раздался еще один выстрел, и она спрыгнула назад с кровью на морде.

— Да прекратите стрелять! — приказал хрипящий голос. — Я сам возьму их обоих! — Солдат зашагал к дому, светя фонарем, в его крови горело навеянное шнапсом мужество.

Черный волк знал, что он и Золотистая обречены. Пути для бегства не было. Через мгновение солдат будет в дверях, и его фонарь выдаст их. Пути убежать не было, а что могут сделать клыки и когти против четырех человек с автоматами?

Он посмотрел на нож.

Лапой коснулся ручки.

— Не подведи меня, — подумал он. Это сказал когда-то Виктор, очень давно.

Когти его попытались сомкнуться на ручке. Свет от фонаря солдата был уже почти в комнате.

Виктор. Мышонок. Чесна. Лазарев. Блок. Имена и лица кружились в мозгу черного волка, как искры, летящие от костра.

Майкл Галатин.

Я — не волк, подумал он, когда вспышка воспоминаний появилась в его мозгу. Я…

Его лапа вдруг изменилась. Появились полоски белой кожи. Черная шерсть уползала, а кости и сухожилия перестраивались с влажным щекотливым похрустыванием.

Пальцы его сомкнулись на ручке ножа и выдернули его из скелета. Золотистая изумленно заворчала, будто у нее вдруг сперло дыхание.

Солдат ступил на порог.

— Теперь я покажу тебе, кто твой хозяин! — сказал он и оглянулся на Макса. — Видишь? Нужно быть смелым человеком, чтобы войти в волчье логово!

— Ну, сделай еще пару шагов, трус! — съязвил Макс.

Солдат ткнул луч света в комнату. Он увидел скелеты и рыжего волка. Ха! Зверь дрожал. А где черный подонок? Он сделал еще два шага, автомат был готов вышибить волку мозги.

Когда солдат вошел внутрь, Майкл выскользнул из своего укрытия рядом с дверью и вонзил изогнутый нож Китти в горло человека изо всех сил, какие только у него оставались.

Немец, захлебнувшись кровью, выпустил «Шмайсер» и фонарь, чтобы схватиться за пробитое горло. Майкл подхватил автомат, уперся ногой в живот человека и вытолкнул его спиной наружу через дверь. Потом выстрелил по фонарю другого человека, раздался вскрик — пули пробили плоть.

— Что это было? Кто кричал? — встрепенулся один из людей на отдалении. — Макс? Ганс?

Майкл вышел из дверей, коленные суставы у него болели, а позвоночник тянуло, встал возле угла дома и прицелился чуть выше двух фонариков. Один из них помигал ему. Он выпустил по немцам очередь. Оба фонарика лопнули, а тела скрючились.

Наконец наступила тишина.

Позади себя Майкл услышал какой-то шорох. Он обернулся. Изо всех его пор выступил липкий пот.

Там стояла Золотистая, всего в нескольких футах. Она уставилась на него, тело ее замерло. Затем она оскалила клыки, зарычала и убежала во тьму.

Майкл понял. Он не принадлежал к ее миру.

Теперь он знал, кто он и что должен делать. Транспортный самолет, как было видно, уже увез бомбы с карнагеном, но на поле стояли другие — ночные истребители. Каждый из мог летать на тысячу миль. Если они смогут точно определить, где же спрятан в ангаре Стальной Кулак и…

И если еще не слишком поздно. Какое же сегодня число? Он не знал, как это можно определить. Он поспешно стал подбирать одежду, которая бы ему подходила, из той, что была на этих четверых мертвецах. Ему пришлось надеть рубашку и куртку с одного солдата, брюки с другого, а сапоги с третьего. Вся одежда была влажной от крови, и с этим поделать ничего было нельзя. Он набил карманы магазинами с патронами. На земле лежала шерстяная фуражка, незапятнанная кровью. Он надел ее, и пальцы наткнулись на шрам и засохший струп на правой стороне головы. На миллиметр глубже — и пуля разнесла бы ему череп.

Майкл повесил автомат на плечо и двинулся по дороге к каменистому склону. Пятое июня, подумал он. Прошло ли оно уже? Сколько дней и ночей пробыл он здесь, веря в то, что он — волк? Для него пока еще все по-прежнему было как во сне. Он ускорил шаг. Первым делом нужно было попасть на фабрику, вторым — в тюрьму, освободить Чесну и Лазарева. Тогда он узнает, подвел он или нет, и лежат ли из-за этого искалеченные тела на улицах Лондона.

Позади он услышал вой, изменяющееся в тоне завывание. Голос Золотистой. Он не оглянулся.

На двух ногах он брел навстречу судьбе.

 

Глава 9

Они сделали слабую попытку засыпать яму, которую он вырыл под оградой, но, очевидно, лопаты их были ленивыми. Ему потребовалось несколько минут, чтобы выбросить из нее рыхлую землю, и он пробрался под оградой. Похожий на сердцебиение стук на фабрики продолжался, над головой на надземных переходах светились лампочки. Он прошел по аллеям, выбирая дорогу к краю летного поля, где была тюрьма. Из-за угла вышел солдат и направился к нему.

— Эй! Сигареты есть? — спросил человек.

— Конечно. — Майкл подпустил его поближе и сунул руку в карман за сигаретами, которых там не было. — Сколько времени?

Немец посмотрел на наручные часы.

— Двенадцать сорок две. — Он посмотрел на Майкла и нахмурился. — Тебе необходимо побриться. Если капитан увидит тебя таким, он даст тебе… — Он заметил кровь и дырки от пуль, прошивших куртку. Майкл увидел, как глаза его расширились.

Он ударил немца концом приклада в живот, потом треснул его по голове и оттащил тело к куче пустых бочек из-под смазки. Снял часы, засунул тело в бочку и накрыл крышкой. Потом опять двинулся в путь, почти бегом. Сорок две минуты после полуночи, думал он. Но какого числа?

Вход в здание тюрьмы не охранялся, но один солдат сидел за барьером прямо в дверях, задрав сапоги кверху, глаза его были закрыты. Майкл вышиб из-под его ног стул, шмякнул солдата головой об стену, и тот вернулся обратно в страну сновидений. Майкл снял с крючка на стене за барьером связку ключей и пошел по коридору между камерами. Он мрачно улыбнулся; коридор наполнял знакомый густой храп бородатого русского.

Когда Майкл примеривал разные ключи к замку камеры Лазарева, он услышал вздох изумления. Он глянул на камеру двумя дверьми дальше по другую сторону коридора и увидел в зарешеченном окошке лицо Чесны, грязное, изможденное. Глаза ее переполнились слезами, она пыталась заговорить, но не могла найти слова. Наконец они вырвались:

— Где, черт побери, ты все это время был?

— Отлеживался на дне, — сказал он и прошел к двери ее камеры. Он нашел нужный ключ, задвижка стукнула. Как только Майкл распахнул дверь, Чесна упала в его объятья. Он держал ее, потому что ее трясло; он ощущал, что одежда и сама она были грязные, но, по крайней мере, ее не били. Она издала только одно душераздирающее рыдание, а потом постаралась собраться с силами.

— Все в порядке, — сказал он и поцеловал ее в губы. — Сейчас мы уйдем отсюда.

— Эй, сперва вытащи отсюда меня, негодный! — заорал из своей камеры Лазарев. — Черт возьми, мы уже думали, что ты оставил нас сгнить тут!

Волосы его напоминали воронье гнездо, глаза дико светились. Чесна взяла автомат и следила за коридором, пока Майкл нашел нужный ключ и освободил Лазарева.

Русский появился, благоухая куда более пронзительно, чем аромат роз.

— Боже мой! — сказал он. — Мы не знали, убежал ты или нет! Мы думали, что они, наверное, убили тебя.

— Они стреляли метко. — Он посмотрел на часы. Стрелки подползали к часу ночи. — Какое сегодня число?

— Если бы я знал, черт побери! — ответил Лазарев.

Но Чесна вела счет дней по двухразовой ежедневной кормежке.

— Слишком поздно, Майкл, — сказала она. — Ты отсутствовал ровно пятнадцать дней.

Он уставился на нее неверящим взглядом.

— Сегодня — шестое июня, — продолжила она. — Слишком поздно.

Слишком поздно. Слова тоже умели кусаться.

— День Икс был вчера, — сказала Чесна. Она ощущала себя слегка пьяной и вынуждена была ухватиться за его плечо. Нервы ее дошли уже до предела. — Теперь все кончено.

— Нет! — Он затряс головой, отказываясь верить. — Ты неправа! Я не мог… я не мог исчезнуть на такое долгое время!

— Я не ошибаюсь. — Она взяла его за запястье и посмотрела на часы. — Уже один час и две минуты шестого июня.

— Мы должны разузнать, что происходит. Где-нибудь должно быть радио.

— Есть, — сказал Лазарев. — Оно в том доме, что рядом с цистернами топлива.

Он объяснил Майклу, что его заставили как-то работать вместе с другими рабами-рабочими, чтобы устранить засор в переполнившейся выгребной яме около солдатских бараков, отчего так и воняла его одежда. Пока он был по пояс в дерьме, ему удалось разузнать от своих напарников некоторые сведения о фабрике. Например, Гильдебранд жил в своей лаборатории, которая располагалась в центре фабрики, возле трубы. В огромных топливных цистернах был мазут для обогрева зданий в долгие зимние месяцы. Рабы-рабочие содержались в других бараках, неподалеку от солдатских. И, сказал Лазарев, есть у них оружейный арсенал на случай партизанского нападения, но где он находится — он точно не знал.

— Ты сможешь влезть в одежду этого человека? — спросил Майкл Лазарева, когда они дошли до убитого охранника.

Лазарев сказал, что постарается. Чесна обыскала тумбочку стола и нашла «Люгер» с патронами. Через некоторое время Лазарев переоделся в немецкую форму, рубашка на его плечах чуть не лопалась, а брюки сползали. Он затянул поясной ремень на последнюю дырочку. Только фуражка охранника пришлась ему впору. На Лазареве по-прежнему были те самые сапоги, в которые его обули, когда они улетали из Германии, но теперь к ним присохли куски дерьма.

Они двинулись в сторону того помещения, где было радио. Чесна еще хромала, но могла идти сама. Майкл увидел радиомачту, на которой мигали два фонаря для предупреждения низко летящим самолетам, и повел их по направлению к ней. После пятнадцатиминутного извилистого, с оглядкой, продвижения по аллеям они добрались до маленького каменного строения, которое не охранялось. Дверь была заперта. Пинок одного из облепленных дерьмом сапог Лазарева понудил ее поддаться. Майкл нашел выключатель, и там они обнаружили на покрытом прозрачным пластиком столе радио. У Чесны было больше опыта обращения с немецкими радиоприборами, чем у него, поэтому он отступил в сторону. Она включила радио, циферблаты засветились зеленоватым светом, и стала шарить по частотам. Из маленького динамика раздавались трески атмосферных помех. Затем послышался слабый голос, говоривший по-немецки про дизельмотор, нуждавшийся в переналадке — это было с парохода на море. Чесна нашла голос, по-норвежски обсуждавший лов королевской макрели, возможно, шифр, передававшийся в Англию. Еще одна радиостанция — и в комнату полилась оркестровая музыка, погребальная панихида.

— Если бы вторжение началось, то о нем должны были говорить на всех волнах, — сказал Майкл. — Что происходит?

Чесна покачала головой и продолжала искать. Она нашла выпуск новостей из Осло; спокойный немецкий диктор извещал об очередной отгрузке железной руды, которая поплыла морем во славу Рейха, и о том, что перед Правительственным собранием в шесть часов будет начата раздача в соответствии с очередью молочных пайков. Погода скорее всего будет по-прежнему неустойчивой, с семидесятипроцентной вероятностью ливневых дождей. Теперь возвратимся к успокаивающей музыке Герхарда Каатховена…

— Ну, так где же вторжение? — поскреб в бороде Лазарев. — Если оно было запланировано на пятое…

— Должно быть, не состоялось, — сказал Майкл. Он посмотрел на Чесну. — Должно быть, его отменили или отложили.

— Нужна чертовски важная причина, чтобы отложить что-нибудь столь глобальное.

— Может быть, и была причина. Кто знает, что могло за это время произойти? Но я не думаю, что вторжение уже произошло. Если бы оно началось утром пятого числа, то сейчас можно было бы слышать об этом по всем частотам.

Чесна понимала, что он прав. В случае вторжения все радиочастоты должны были бы быть забиты последними данными и обменом информацией между различными действующими в тылу противника группами. Вместо всего этого было еще одно утро с погребальными панихидами и очередями за молоком.

Майклу стало ясно, что им нужно делать.

— Лазарев, ты можешь летать на каком-нибудь из тех истребителей, которые стоят на полосе?

— Я могу летать на всем, что имеет крылья. Хотя предпочел бы «Дорнье-217». Если топливные баки заправлены, у него радиус действия — тысяча миль, и причем это скоростная сучонка. Куда двинемся?

— Сначала нужно добраться до доктора Гильдебранда. Потом точно узнать, где спрятан Стальной Кулак. Сколько времени нужно, чтобы долететь отсюда до Роттердама? Это почти тысяча миль.

Он задумчиво нахмурился.

— Это почти на пределе, даже если баки заправлены по горлышко. — Он раздумывал. — Максимальная скорость у «Дорнье» выше трехсот. Можно уложиться и в два часа беспосадочного полета. В зависимости от ветра… я бы сказал, не более пяти часов.

Слишком много здесь всяких неопределенностей, подумал Майкл, но что им еще оставалось делать? Они начали обыскивать дом. В другой комнате, полной шкафов с папками, он нашел карту «Химическое Предприятие Гильдебрандов на Скарпе», прикрепленную кнопками на стене рядом с портретом Адольфа Гитлера. Красным крестиком было отмечено расположение радиорубки, а другие здания были помечены надписями: «Цех», «Столовая», «Испытательная камера», «Арсенал», «Барак N1» и так далее. Лаборатория экспериментальных разработок была примерно в сотне ярдов от их теперешнего местонахождения, а арсенал — на противоположной от летного поля стороне фабрики. Майкл свернул карту и положил ее в запачканный кровью карман для дальнейшего пользования.

Лаборатория экспериментальных разработок, длинное белое строение с частоколом труб, присоединенных к ряду построек меньшего размера, стояла поблизости от центральной трубы. Сквозь узкие заиндевевшие стекла окон был виден свет лампочек: доктор работал. На самой крыше лабораторного здания стоял большой бак, но были в нем химикаты, мазут или вода, Майкл не знал. Входная дверь была заперта изнутри, однако на крышу вела лесенка с металлическими ступенями, и они решили воспользоваться этим путем. На крыше был открытый прямоугольный световой фонарь. Майкл перегнулся через край, Лазарев придерживал его за ноги, и стал рассматривать, что было внутри.

За рядом длинных столов, на которых были установлены микроскопы, штативы с рядами пробирок и другие приборы, работали три человека в белых халатах и белых перчатках. Четыре больших герметических бака, похожие на кастрюли-скороварки, стояли в дальнем от Майкла конце лаборатории, и от них исходили ритмичные звуки, похожие на биение сердца. Майкл решил, что это звуки электромоторов, помешивающих то, что было в той дьявольской закваске. На высоте около двадцати футов от пола во всю длину лаборатории проходила подвесная площадка, начинавшаяся в нескольких футах от светового фонаря и шедшая к щитку с переключателями возле герметичных баков.

Один из трех человек внизу был почти семи футов ростом, на голове у него поверх светлых волос, спадавших на спину, была белая шапочка. Он был занят просмотром пачки слайдов.

Майкл отполз от светового фонаря. Он работы моторов внизу на крыше ощущалась вибрация.

— Я хочу, чтобы вы оба прямо сейчас шли на летное поле, — сказал он им.

Чесна хотела было возразить, но он приложил к ее губам палец.

— Сначала послушай. Лазарев, если тот «Дорнье» не заправлен, тебе с Чесной придется сделать это. Помнится, на поле стоит топливозаправщик. Сможешь с ним управиться?

— Мне приходилось самому заправлять моего «Задиру». Я сам был своей наземной командой. — Он пожал плечами. — Этот топливозаправщик почти такой же. Но там может быть охрана, следящая за самолетами.

— Знаю. Когда я закончу здесь, я проведу небольшую диверсию. Вы заметите, когда она произойдет. — Он поглядел на часы. Было тридцать две минуты второго. Он снял часы и дал их Чесне. — Я буду на взлетном поле через тридцать минут, — пообещал он. — Как только услышите взрыв, сразу же займитесь заправкой баков «Дорнье».

— Я останусь с тобой, — сказала Чесна.

— Лазареву твоя помощь нужнее, чем мне. Не спорь. Идите прямо сейчас на поле.

Чесна была в достаточной степени профессионалом, чтобы понять, что они напрасно теряют время. Она и Лазарев поспешили спуститься с крыши по лестнице, а Майкл закрепил автомат на плече, спустился через край светового фонаря и уцепился за железную трубу, змеившуюся под потолком лаборатории. Перехватываясь руками, он продвигался к подвесной площадке, затем ступил на ее ограждение.

Он пригнулся и посмотрел на троих внизу. Гильдебранд подозвал одного из них к себе и показал ему что-то на слайде, потом закричал и стукнул кулаком по столу, и лаборант послушно кивнул, плечи его покорно опустились. Работа идет неважно, подумал Майкл. Какая жалость.

Рядом с ним на площадку упала капля влаги. Он поглядел вверх. Вдоль всего протяжения железной трубы располагались разбрызгивающие сопла, и одно из них протекало. Он выставил кверху ладонь и собрал несколько капель, потом понюхал их. Пахло морской водой. Он лизнул ладонь. Соленая вода. Из бака на крыше, догадался он. Вероятно, обычная морская вода. Зачем на крыше лаборатории установили бак с морской водой?

Он вспомнил нечто, сказанное Блоком: на карнаген как-то действует натрий, который есть в соленой воде. Вероятно, соленая вода разрушает карнаген. А значит, Гильдебранд оборудовал лабораторию так, что если хоть сколько-нибудь газа вырвется, то из сопел будет разбрызгиваться соленая вода. Включение сопел должно быть легко доступно любому, работающем внизу. Майкл встал и пробрался к щиту с кранами, расположенному возле герметичных баков. Там был ряд красных переключателей, все они были в положении «включено». Он стал их все выключать. Гудение и стуки стали затихать и смолкли.

О пол разбилась мензурка. Один из людей вскрикнул. Это был Гильдебранд.

— Ты, дурак! — закричал он. — Включи обратно вентиляторы!

— Всем ни с места! — Майкл пошел назад, в их сторону, ствол «Шмайсера» поднят кверху. — Доктор Гильдебранд, нам нужно немного поговорить.

— Вентиляторы! Включите! Включите же их!

— Я хочу знать, где находится Стальной Кулак. Как далеко от Роттердама?

Один из лаборантов неожиданно кинулся к входной двери, но Майкл застрелил его прежде, чем тот успел сделать три шага. Человек упал, по его белому халату стали расплываться розовые пятна.

Звуки выстрелов эхом прокатились по лаборатории. Кто-нибудь наверняка их услышал. Время шло. Он направил дымящийся ствол на Гильдебранда.

— Стальной Кулак. Где он?

— Васс… — Гильдебранд крупно сглотнул, уставившись в дуло «Шмайсера». — Летное поле «Лютваффе» в Вассенааре. На берегу, в шестнадцати милях к северо-западу от Роттердама. — Он поглядел на баки. — Пожалуйста… Я вас умоляю! Включите снова вентиляторы!

— А что случится, если я не включу? Карнаген будет уничтожен?

— Нет. Он…

Майкл услышал звуки лопающегося металла.

— Он все здесь разорвет! — закричал Гильдебранд, голос его дрожал от страха.

Майкл поглядел на герметичные баки. Крышки на них распирало, вдоль швов стали появляться трещины от внутреннего давления. Боже мой! — дошло до него. Эта штука раздувает баки изнутри, как дрожжи!

Неожиданно второй лаборант схватил стул и подбежал к окну. Он разбил стулом стекло и закричал:

— На помощь! Кто-нибудь…

Автомат Майкла заставил его замолчать. Гильдебранд воздел руки.

— Поверните выключатели! Я вас умоляю!

Баки по-прежнему раздувало. Майкл направился к щиту управления, но в этот миг Гильдебранд бросился к разбитому окну и, сузив плечи, начал протискивать в него свое длинное тело.

— Охрана! — визжал он. — Охрана!

Майкл остановился, не дойдя до выключателей десяти футов, и повернул оружие на создателя адского газа.

Пули раздробили Гильдебранду ногу. Он упал, корчась от боли, на пол. Майкл вставил еще один магазин в автомат и хотел было уже покончить с этим человеком.

Один из баков от разрыва заклепок лопнул по шву. Из него выбрался поток густой желтой жидкости и стал растекаться по полу. Взвыла сирена, перекрывая вой Гильдебранда. Лопнул второй бак, словно вскрытый нарыв, и еще одна желтая волна покатила по полу. Майкл стоял, загипнотизированный и очарованный этим ужасом, в то время как жидкость растекалась под площадкой, своей густой массой сметая столы и стулья. Через желтое химическое болото проходили полосы темно-бурой пены, шипевшей, как масло на раскаленной сковороде. С третьего бака сорвало крышку, она ударила в потолок, а густая масса перелилась через край. Майкл отступил к световому фонарю.

Химикаты, на этой стадии представлявшие собой неочищенное грязное вещество, а не газ, хлынули на пол. Гильдебранд отчаянно полз к красному маховику на стене, — открывающему бак с соленой водой, догадался Майкл. Гильдебранд оглянулся и заверещал от ужаса, когда увидел, что поток почти подступил к нему. Он потянулся, напрягая все силы, чтобы ухватиться за маховик. Его пальцы вцепились в него и повернули на четверть оборота.

Майкл услышал, как побежала по трубе вода, но в следующий момент карнаген уже настиг Гильдебранда, и он взвыл в его химических объятиях. Он извивался, как вытащенный из воды рак, его лицо и волосы были в брызгах карнагена. Он стал расцарапывать ногтями собственные глаза, от боли голос его стал сплошным воем, на белой коже рук вздувались и лопались волдыри.

Трубы извергали струи соленой воды. Там, куда она попадала, химическая масса шипела и таяла. Но это уже не могло помочь Гильдебранду, который представлял собой массу кипящих красных волдырей, истекавших грязной жижей. Гильдебранд свалился на колени, от лица его отваливались полоски мяса, а рот превратился в страшную гримасу беззвучного воя.

Майкл прицелился, нажал курок и выстрелом разворотил Гильдебранду грудь. Тело осело, от его развороченных легких пошел дым.

Майкл снова закрепил «Шмайсер» ремнем на плече, взобрался на ограждение подвесной площадки и подпрыгнул.

Он уцепился за трубу под потолком и на руках перебрался по ней к световому фонарю. Потом, подтянувшись, выбрался на крышу. Затем глянул вниз; карнаген дымился под струями морской воды, а Гильдебранд лежал как медуза, которую выбросила штормовая волна.

Майкл встал и побежал к лестнице. По ней взбирались два солдата.

— Карнаген пошел наружу! — закричал Майкл, изображая на лице такой ужас, что даже Чесна одобрила бы его игру.

Солдаты попрыгали с лестницы. Еще трое немцев пытались выломать дверь.

— Газ вышел наружу! — закричал один из солдат, уже с неподдельным ужасом, и все они разбежались, визжа во всю силу своих легких, в то время как сирена продолжала выть.

Майкл сверился с планом и побежал к арсеналу. Каждый раз, сталкиваясь с каким-либо солдатом, он истошно вопил об утечке карнагена. Через несколько минут крики звучали уже по всей фабрике. Последствия действия карнагена были хорошо известны даже обычным охранникам. Во всех направлениях оживали сирены. Добравшись до арсенала, он обнаружил, что с полдесятка солдат уже ворвались в него, а затем удрали с противогазами и респираторами. Немец с округлившимися глазами крикнул ему:

— Карнаген вышел наружу! В секторе «С» уже все погибли!

Он надел противогаз и, спотыкаясь, побежал, дыша из кислородного баллона. Майкл вошел в арсенал, распотрошил ящик с гранатами, потом ящик с патронами 50-го калибра для авиационных пулеметов.

— Эй! — закричал вошедший в помещение офицер. — Какого черта ты…

Майкл застрелил его и продолжил свою работу. Он поставил ящик с гранатами на ящик с патронами, втащил сверху второй ящик с гранатами и тоже разбил его. Потом он выдернул из двух гранат чеки, бросил их внутрь ящика и выбежал.

Лазарев и Чесна на летном поле подкрались к топливозаправщику, и как раз в это время завыли сирены. В двадцати футах от него лежал охранник, застреленный в грудь из «Люгера».

Заработал насос топливозаправщика, подавая топливо для двигателей самолета по брезентовому шлангу в правый крыльевой бак ночного истребителя «Дорнье». Оба крыльевых бака, как определил Лазарев, были на три четверти наполнены, но здесь у них была единственная возможность заправиться топливом, а полет должен быть долгим. Он держал заправочный пистолет в горловине, бензин тек под его руками, в то время как Чесна следила за другими охранниками. В тридцати ярдах от них была будка из рифленой жести, служившая летчикам помещением для ожидания, и когда Чесна взломала дверь, то внутри нашла приз: карты Норвегии, Дании, Голландии и Германии, на которых было точное расположение аэродромов «Люфтваффе».

Небо осветила вспышка. Раздался мощный взрыв, про который Чесна вначале подумала, что это гром. Взорвалось что-то огромное. Она услышала словно бы шум стрельбы, звучавший так, будто стреляли сразу сотни человек. Раздались еще взрывы, и она увидела оранжевые штрихи летящих трассирующих пуль, взлетающих в ночи над противоположной стороной фабрики. По полю повеял горячий ветер, несущий запах гари.

— Проклятье! — сказал Лазарев. — Не думал, что когда этот сукин сын говорит «небольшая диверсия», он имеет в виду такое!

Она поглядела на часы. Где же сам он?

— Давай, — шептала она. — Ну, давай же, пожалуйста.

Прошло около пятнадцати минут, в течение которых не смолкали звуки разгрома, она услышала, что кто-то бежит в ее сторону. Она плашмя легла на бетон, приготовившись стрелять из «Люгера». И тут до нее донесся голос:

— Не стреляй! Это я!

— Слава Богу! — Она вскочила. — Что взорвалось?

— Арсенал.

Его фуражка исчезла, рубашка была почти разорвана порывом ветра от взрыва, под который он попал как раз когда бросился в аллею.

— Лазарев! Сколько еще?

— Три минуты! Я хочу залить баки под завязку!

Через три минуты он закончил. Майкл поставил топливозаправщик на курс столкновения с «Мессершмитом» BF-109, разбившего крыло, потом он и Чесна забрались в «Дорнье», в то время как сам Лазарев взгромоздился в кресло летчика.

— Все в порядке! — сказал Лазарев, щелкнув костяшками пальцев. — Теперь мы узнаем, что сможет русский летчик сделать с немецким истребителем!

Заревели винты, «Дорнье» рывком оторвался от площадки. Лазарев пустил самолет вокруг бушевавшего центра Скарпы.

— Держитесь! — закричал он. — Будем завершать работу!

Он нажал на кнопку, от которой в самолетные пушки вошли ленты, а затем бросил его в завывающее пике, от которого их вжало в сиденья.

Он направлял самолет к огромным бакам с горючим. После третьего ураганного захода на одном из баков заискрился красный огонек, а затем в один миг расцвел бело-оранжевый огненный шар. «Дорнье» швырнуло ударной волной, и Лазарев тут же сделал «свечку» в небо.

— Ага! — сказал он, широко улыбаясь. — Вот я и снова дома!

Лазарев сделал последний круг над островом, как стервятник над пепелищем, а потом повернул самолет в сторону Голландии.

 

Глава 10

Эрих Блок всегда рассчитывал, что однажды, когда это наконец случится, он будет таким хладнокровным и спокойным, что в его руках не растаял бы лед. Но теперь, в семь часов сорок восемь минут утра 6 июня, обе его руки дрожали.

Радиооператор в сером бетонном здании управления полетами, стоявшем на краю летного поля, медленно прогонял стрелку по шкале частот. Сквозь вихри атмосферных помех вплывали и уплывали голоса; не все они были немецкими — свидетельство того, что британские и американские войска уже захватили некоторые радиопередатчики.

В эти предрассветные часы звучали разрозненные сообщения о парашютистах, выброшенных над Норвегией; сообщали, что несколько аэродромов были разбомблены и обстреляны самолетами союзников, а перед пятью часами утра из дождевого занавеса вынырнули два истребителя и прошили пулями здание, где сейчас стоял Блок, выбив все стекла и убив офицера-сигнальщика. Кровавые полосы на стене позади него уже высохли. Один из трех «Мессершмитов», стоявших на поле, был обстрелян и теперь уже не подлежал ремонту, а у другого был пропорот фюзеляж. Стоявшее рядом здание склада, где работал когда-то Тео фон Франкевиц, также было сильно повреждено. Но, благодарение судьбе, ангар остался невредим.

Когда солнце поднялось над облаками, затянувшими небо, со стороны пролива Па-де-Кале подул сильный соленый бриз, обрывки радиосообщений подтвердили его предположение: вторжение союзников в Европу началось.

— Я хочу выпить, — сказал Блок Бутцу, и огромный адъютант откупорил бутыль с бренди, налил в бокал и передал ему. Блок поднес его к губам. От крепкого спиртного глаза его заслезились. Потом он стал с замиранием сердца слушать, как радиооператор находил голоса в обезумевшем эфире. Союзники высадились на побережье, как выяснилось, уже в десятке мест. Возле побережья Нормандии стояла поистине устрашающая армада: сотни военных транспортов, крейсеров, эсминцев и линкоров, все под звездно-полосатыми и британскими флагами. В небе хозяйничали союзнические истребители: «Мустанги», «Тандерболты», «Лайтнинги» и «Спитфайры» расстреливали немецкие боевые позиции, в то время как тяжелые бомбардировщики, «Ланкастеры» и «летающие крепости», летали далеко вглубь Рейха.

Блок выпил еще.

Настал день, когда решалась его судьба и судьба нацистской Германии.

Он посмотрел на шестерых других, находившихся в этой комнате, среди которых были капитан ван Хофен и лейтенант Шредер, обученные летать на Б-17 в качестве командира и второго пилота. Блок сказал:

— Мы идем.

Ван Хофен, с решимостью на лице, прошел по стеклянным осколкам к рубильнику на стене и без колебаний дернул его вниз. На здании начал звенеть пронзительный звонок. Ван Хофен и Шредер вместе с бомбометателем и штурманом побежали к большому бетонному ангару в пятидесяти ярдах от этого места, в то время как другие члены экипажа, пулеметчики, а также люди службы наземного обеспечения вышли из бараков позади ангара.

Блок отставил термос в сторону, вместе с Бутцем покинул здание и пошел по летному полю. С тех пор как он покинул остров Скарпа, Блок жил в датском особнячке на расстоянии около четырех миль от аэродрома, откуда он мог следить за погрузкой бомб с карнагеном и финальной подготовкой экипажа. Всему этому предшествовала круглосуточная непрерывная муштра, и вот теперь станет ясно, чего эта муштра стоила.

Члены экипажа прошли в ангар через боковую дверь, и теперь, когда подошли Блок и Бутц, главные ворота ангара начали раскрывать с помощью лебедки. Когда они оказались полураскрыты, ангар наполнился тихим рокотом. Шум быстро нарастал, из ворчания превратился в рев. Ворота ангара продолжали раздвигаться, и когда они наконец раскрылись, чудовище начало выползать из клетки.

Стеклянный купол над кабиной бомбометателя был испещрен трещинами, которые выглядели совсем как настоящие, даже с расстояния в несколько футов. Нарисованные пулевые отверстия с серовато-голубыми краями, чтобы было впечатление рваного металла, проходили по оливково-зеленой основе рисунка Гитлера, стиснутого в стальном бронированном кулаке. Слова «Стальной Кулак», написанные по-английски, завершали созданную на носу композицию. Громадный самолет катился из ангара, все его четыре винта вращались. Стекла пулеметных гнезд под брюхом и наверху были расписаны так, чтобы было похоже, что они сильно пострадали в бою. Фальшивые пулевые отверстия в хаотическом порядке украшали бока самолета, и так же был разрисован киль на хвосте. Вся поверхность была собрана из оставшихся целыми кусков нескольких разбившихся Б-17, после того как Франкевиц сделал свою искусную работу. Подделку завершала эмблема Военно-воздушных сил Соединенных Штатов Америки.

Из всех пулеметных гнезд Б-17 только два, поворотные пулеметы, были со стрелками и заряжены. Но никакая стрельба не потребуется, потому что, по замыслу, это был полет-самоубийство. Самолеты союзников должны дать «Стальному Кулаку» пройти до цели, но возвращение обратно домой было совсем другим вопросом. Ван Хофен и Шредер, оба понимали почетность вылета на такое задание, их семьи будут всю жизнь хорошо обеспечены. Но члены экипажа на местах стрелков в середине фюзеляжа, где располагались прямоугольные амбразуры, сквозь которые пулеметы стреляли по целями, способствовали бы большему правдоподобию, для того, чтобы…

Ну, это была задача, которую еще предстояло выполнить.

Как только ангар остался позади, ван Хофен притормозил, чтобы остановиться. Блок и Бутц, придерживая фуражки от урагана, создаваемого винтами, прошли к главной входной дверке с правой стороны самолета.

Взгляд Блока уловил какое-то движение. Он поднял глаза. Над летным полем кружил самолет. Несколько секунд он испытывал ужас в ожидании еще одного нападения и обстрела, пока не разглядел, что это был истребитель «Дорнье». Что этот дурак делает? Он не имел разрешения приземляться здесь!

Один из стрелков-пулеметчиков отомкнул для них дверцу, и они забрались в самолет. В то время как Бутц продвигался, пригибаясь, по узкому проходу через центральный отсек, Эрих Блок вынул «Люгер» и сделал два выстрела в голову правого стрелка, потом точно так же разворотил череп левому стрелку. Он занялся тем, чтобы расположить их тела в прямоугольных амбразурах так, чтобы кровь их стекала по бортам самолета и они были бы хорошо видны снаружи.

Все должно выглядеть достоверно, подумал он.

В кабине ван Хофен отпустил тормоза и начал катиться по взлетной полосе к месту начала разбега. Там они опять остановились, пока командир и второй пилот проверяли показания приборов. В бомбовом отсеке, располагавшемся позади них, Бутц занимался своей частью дела: снимал резиновые предохранительные головки с носовых взрывателей двадцати четырех темно-зеленых бомб и осторожно поворачивал гаечным ключом каждый взрыватель на четверть витка резьбы, чтобы взвести их.

Завершив свою финальную работу, Блок покинул «Стальной Кулак» и отошел, поджидая Бутца, к краю взлетной полосы. Великолепно разукрашенный самолет вибрировал, как стрела, которую вот-вот запустят в полет. Когда карнаген расползется по улицам Лондона, слухи о бедствиях дойдут до командования той армады, которая сейчас у берегов Нормандии, а затем просочатся к солдатам. К наступлению ночи начнется массовая паника и бегство. О, какая слава для Рейха! Сам фюрер будет восторженно танцевать.

У Блока перехватило глотку. «Дорнье» приземлялся.

И что хуже всего, этот идиот-летчик мчался по взлетной полосе прямо на «Стальной Кулак»!

Блок выбежал перед Б-17, безумно размахивая руками. «Дорнье», сжигая резину, когда сработали его тормоза, сбавил скорость, но все еще катился, занимая собой взлетную полосу.

— Убирайся с дороги, идиот! — орал Блок и снова вынул свой «Люгер». — Дурак проклятый, убирайся с полосы!

Позади него моторы «Стального Кулака» набирали обороты до громового рева. Фуражка Блока, крутясь, улетела с головы и попала в один из винтов, где была изодрана в прах. Воздух казался колеблющимся, контуры размывались маслянистым теплом, пока моторы Б-17 набирали мощность. Блок выставил «Люгер» на вытянутой руке, поскольку «Дорнье» катил прямо на него. Этот летчик явно был сумасшедшим! Немец он или нет, этого человека нужно заставить съехать с полосы. Сквозь лобовое стекло «Дорнье» он увидел, что у второго пилота волосы золотые.

У летчика была борода. Он узнал оба лица: Чесна ван Дорн и человек, бывший с ней и бароном. Он не представлял, как они сюда попали, но знал, зачем они оказались здесь, а этого допустить было нельзя.

С яростным криком он стал палить из «Люгера». От первой пули стекло перед лицом Чесны треснуло. Вторая срикошетила от фюзеляжа, а третья пробила стекло и попала Лазареву в ключицу. Русский вскрикнул от боли, осколки стекла отлетели к Майклу, сидевшему в задней части кабины. Пока Блок продолжал стрелять по лобовому стеклу, Майкл дотянулся до рукоятки входного люка и повернул ее, спрыгнул на покрытие взлетной полосы и побежал из-под крыла «Дорнье» к полковнику Блоку, в то время как винты ночного истребителя и Б-17 вздымали ревевшие ураганы.

Он налетел на него прежде, чем Блок понял, что он уже здесь. Блок разинул рот, попытался выстрелить Майклу в лицо, но Майкл схватил его за запястье и вывернул ствол «Люгера» как раз в тот момент, когда вылетела пуля. Они стали бороться между винтами. Блок попытался запустить пальцы в глаза Майкла. Майкл кулаком ударил Блока в подбородок, отчего голова Блока откинулась назад. Блок все еще держал «Люгер», но Майкл все еще удерживал запястье полковника. Блок яростно дернулся всем своим весом, пытаясь бросить Майкла на винт «Дорнье», но тот разгадал движение за секунду до того, как оно было совершено, и был готов ему воспротивиться. Блок выкрикнул какое-то ругательство, потонувшее в шуме моторов, и нанес удар ребром ладони свободной руки Майклу по носу. Майкл смог увернуться от основной силы удара, но удар скользяще задел по голове и частично оглушил его. Однако он не отпустил запястье Блока и заворачивал его руку в локте назад, пытаясь сломать ее. Палец Блока на курке свело от боли, и из «Люгера» вылетели еще две пули. Они пробили один из обтекателей мотора Б-17, почти над его головой, и из отверстий пошел дым от загоревшегося масла. Майкл и Блок дрались между винтами, ветер завывал вокруг них, угрожая затянуть обоих во вращающиеся лопасти. В кабине Б-17 ван Хофен увидел дым от горящего в одном из четырех моторов масла. Он отпустил тормоза, и самолет стал крениться вперед. Бутц, все еще работавший в бомбовом отсеке, поднял взгляд, потому что понял, что они начинают взлет, и взревел:

— Что, черт возьми, вы делаете?

Блок локтем ударил Майкла в подбородок и рывком высвободил «Люгер». Он навел его, чтобы размозжить голову фальшивому барону, и победно ухмыльнулся. Это была его последняя ухмылка, мимолетный триумф.

Потому что в следующую секунду Майкл мощным броском кинулся вперед, ухватил Блока за колени и дернул его вверх и назад. Пуля из «Люгера» прошла мимо спины Майкла, но лопасти винта «Стального Кулака» ударили в цель.

Они разрезали Эриха Блока сверху до пояса на красные лоскуты из крови и костей, в то время как Майкл, стиснув ноги, прижался под винтами к бетонному покрытию. Глаз не успел моргнуть, как от Блока не осталось ничего, кроме ног и запачкавшей бетон кровавой дымки. Звякнули серебряные зубы, и на этом все закончилось.

Майкл перекатился под винтами, а лишившиеся тела ноги Блока все еще дергались там, где лежали. Ван Хофен в кабине бомбардировщика свернул «Стальной Кулак» с взлетной полосы на траву, чтобы обойти «Дорнье», и когда он огибал черный ночной истребитель, то не заметил фигуру, бежавшую вслед за ним.

Бомбардировщик набирал скорость, снова заходя на взлетную полосу. Майкл Галатин догнал его, просунул руки за окровавленное тело, перегнувшееся через переборку из прямоугольной амбразуры пулеметного гнезда, и сомкнул пальцы вокруг ствола пулемета. В следующую секунду Б-17 чуть пригнулся вперед, и Майкл оттолкнулся ногами и ввернул свое тело в самолет, плечом отодвинув в сторону мертвеца.

«Стальной Кулак» докатился до конца взлетной полосы и задрал нос. Его колеса оторвались от земли, и ван Хофен повернул самолет, один из моторов которого оставлял за собой спираль черного дыма, в сторону Англии.

Спустя две минуты за ним последовал «Дорнье». За штурвал села Чесна, потому что Лазарев зажимал рукой сломанную ключицу и боролся с обмороком. Она посмотрела на указатели топлива; стрелки спустились ниже красных черточек и мигали предупредительные лампочки обоих крыльевых баков. Она вела самолет по дымному следу, а ветер свистел сквозь трещины в стекле перед ее лицом.

Б-17 забрался почти на пять сотен футов прежде чем выровнялся над серым проливом. В центральной секции, продуваемой ветром, хлеставшим сквозь пулеметные гнезда, Майкл выглянул посмотреть на дымившийся мотор. Винт перестал вращаться, из-под почерневшего обтекателя выскакивали мелкие брызги огня. Такое повреждение не остановит «Стальной Кулак»; более того, оно делало маскарад еще убедительнее. Он обыскал мертвецов, ища оружие, но ничего не нашел. Когда он перестал шарить и встал, то почувствовал, что Б-17 увеличил скорость, раздался шум и что-то пролетело мимо пулеметного гнезда на правом борту.

Майкл вгляделся. Это был «Дорнье». Чесна сделал круг на высоте около пятисот футов над ними. Стреляй! — подумал он. Сбей гада! Но она не стреляла, и он понял, почему. Она боялась убить его. Если «Стальной Кулак» должен быть остановлен, то сделать это следует ему.

Ему придется убить, если это будет нужно, командира и второго пилота голыми руками. Каждая проходившая секунда приближала их все ближе к Англии. Он огляделся в поисках оружия. Пулеметы были заряжены пулеметными лентами, но они были наглухо привинчены к своим подставкам. В проходах самолета ничего не было, если не считать красного огнетушителя.

Он собирался уже идти вперед, как через раму увидел еще один самолет. Нет, еще два. Они пикировали на «Дорнье». Кровь у него застыла. Это были британские истребители «Спитфайр», и когда они открыли огонь по Чесне, он увидел яркие оранжевые полосы трассирующих пуль. Разработанная Блоком маскировка удалась, летчики «Спитфайров» думали, что защищают поврежденную американскую «крепость».

В «Дорнье» Чесна резко бросила самолет в сторону, и очередь трассирующих прошла мимо. Она покачала крыльями и помигала посадочными огнями, но, конечно, «Спитфайры» не отвернули. Они подходили, чтобы сбить. Чесна почувствовала, как самолет тряхнуло, и услышала, что пули прошили правое крыло. И тут сигналы тревоги звучать перестали, и это означало, что топливо кончилось. Она пикировала на море, на хвосте за ней шел «Спитфайр». Он послал поток пуль в фюзеляж «Дорнье», и они рикошетили от металлических шпангоутов самолета как потоки града. «Дорнье» почти долетел до воды. Она сказала Лазареву: «Держись», — и вывернула штурвал назад, чтобы поднять нос за мгновение до того, как самолет врежется в водную поверхность. Произошел костодробительный удар, ремень сиденья врезался в тело Чесны, в то время как саму ее бросило вперед. Она головой ударилась о штурвал, почти лишившись сознания, и ощутила во рту вкус крови от прикушенного языка. «Дорнье» был на плаву, «Спитфайры» покружили над их головами, а потом полетели за «крепостью».

Меткая стрельба, мрачно подумала она.

Лазарев отстегнулся от сиденья, пока Чесна отцеплялась от своего. Вода заливала кабину. Чесна встала, в ребрах у нее ныла пульсирующая боль, и пробралась назад, где хранился спасательный плот. Люк для покидания самолета был рядом, и они с Лазаревым вдвоем с трудом открыли его.

Майкл увидел, как на водной глади пролива раскрылся оранжевый спасательный плот. Британский эсминец уже шел в сторону тонувшего «Дорнье». Два «Спитфайра» покружили над «Стальным Кулаком», потом заняли места по его бокам, чуть сзади. Эскортируют нас домой, подумал Майкл. Он просунулся сквозь правую раму на свистевший ветер и бешено замахал руками. «Спитфайр» с его стороны в знак приветствия покачал крыльями. Проклятье! — рассвирепел Майкл, забираясь обратно. Он почуял запах крови и увидел ее на своих совершенно вымазанных руках. Она текла из трупа, который был частично высунут из самолета. Кровь лилась по борту бомбардировщика.

Он опять высунулся, измазал ладони побольше кровью и нарисовал на оливково-зеленом металле нацистскую свастику.

От «Спитфайров» реакции не было. Они держались на прежних местах.

Безнадежно. Майкл знал, что ему остается одно.

Он нашел предохранитель на пулемете правого борта, сбросил его и для пробы навел пулемет на медленно летевший «Спитфайр», потом нажал на гашетку.

Пули пробили дыры вдоль борта самолета. Майкл увидел изумленное выражение на лице летчика, уставившегося прямо на него. Он снова навел пулемет и продолжил стрельбу, и спустя мгновение мотор «Спитфайра» извергнул дым и пламя. Самолет заскользил вниз и в сторону, еще пока управляемый летчиком, но уже направляясь хлебнуть водицы.

Извини, старина, подумал Майкл.

Он перешел к противоположной раме и начал стрельбу из другого пулемета, но второй «Спитфайр» сделал «свечку» кверху, его летчик заметил, что случилось с его напарником. Майкл сделал несколько выстрелов, чтобы подкрепить свою репутацию, но пули, к несчастью, прошли совсем далеко.

— Что это за проклятый шум? — закричал в кабине ван Хофен.

Он поглядел на Шредера, затем на Бутца, чье лицо было бледным от реального смертельного риска их полета к Лондону.

— Звуки вроде бы одного из наших пулеметов! — Ван Хофен поглядел сквозь стекло и с ужасом открыл рот, когда увидел горящий «Спитфайр», снижавшийся к морю. Второй «Спитфайр» жужжал над ними как рассерженная оса.

Бутц знал, что полковник убил стрелков. Это было частью плана, хотя пулеметы были готовы к боевым действиям, чтобы заманить экипаж верой в то, что они могут остаться в живых, когда пересекут пролив. Так кто же был там, сзади, и орудовал пулеметами?

Бутц вышел из кабины, прошел через бомбовый отсек, где карнаген уже был приведен в боевую готовность.

Майкл продолжал стрелять, в то время как «Спитфайр» кружил над ними. Пулемет ходуном ходил в его руках. И тут он добился того, чего хотел: засверкал пулемет на крыле «Спитфайра». Пули защелкали по борту «Стального Кулака» и осыпали Майкла искрами. Он ответил огнем, когда британский самолет сделал быстрый разворот. Тот теперь был разъярен, уже готовый сначала стрелять, а потом запрашивать у командования разрешение.

Майкл услышал стук подковок по металлу.

Он глянул влево и увидел Бутца, надвигавшегося на него по проходу. Огромный человек внезапно остановился, на лице его появилась судорожная гримаса удивления и ярости при виде Майкла, орудовавшего пулеметом, а затем он двинулся дальше, со смертельной угрозой во взгляде.

Майкл свернул пулемет влево, чтобы пристрелить его, но ствол звякнул по обрамлению окошка и дальше не двинулся.

Бутц устремился вперед быстрее. Он поспешил пнуть ногой, и прежде чем Майкл был готов защищаться, огромный сапог ударил его в живот, отчего он полетел спиной вдоль прохода. Он упал и прокатился, потеряв дыхание.

«Спитфайр» выпустил еще одну заградительную очередь. А когда Бутц настиг Майкла, пули из пулемета пробили обшивку «Стального Кулака» и зарикошетили около них. Майкл пнул большого человека по правому колену. Бутц взвыл от боли и отпрянул назад, в то время как ван Хофен направил «Стальной Кулак» в некрутое пике, чтобы уйти от рассвирепевшего летчика «Спитфайра». Бутц упал, схватившись за колено, а Майкл, раскрыв рот, глубоко вдохнул.

При следующем заходе «Спитфайр» пустил очередь в бомбовый отсек «Стального Кулака». Одна из пуль отскочила от металлического лонжерона и, скользнув, ударила по взрывателю начиненной карнагеном бомбы. Взрыватель зашипел, отделение стало наполняться дымом.

Пока Бутц пытался подняться, Майкл нанес ему апперкот в подбородок, отчего его голова откинулась назад. Но Бутц был силен как буйвол, и в следующую секунду он выправился и ударил Майкла головой, оба свалились на переборку с металлическими ребрами. Майкл обоими кулаками как молотком стукнул по стриженному черепу Бутца, а Бутц повторно ударил Майкла по животу. Пули «Спитфайра» пробили перегородку рядом с ними осыпав их оранжевыми искрами. «Стальной Кулак» затрясся, мотор на правом крыле задымился.

Ван Хофен в кабине выровнял самолет на высоте тысячи футов. «Спитфайр» продолжал время от времени строчить, с явным намерением сбить их. Шредер закричал:

— Там! — и показал.

Стал виден подернутый дымкой земной массив Англии, но теперь задымился и начал останавливаться третий мотор. Ван Хофен прибавил обороты, давая бомбардировщику всю мощность, какая у него имелась. «Стальной Кулак» летел к Англии на скорости двести миль в час, в его фарватере змеились белой пеной волны пролива.

Майкл получил удар кулаком сбоку по челюсти, а коленом Бутц ударил его в пах. Когда Майкл скорчился, Бутц схватил его за глотку и поднял, ударив головой о металлическую перегородку сверху. Оцепеневший Майкл понял, что нужно превратиться, но не мог сосредоточить на этом свои мысли. Его подняло еще раз и опять ударило головой о металл. Когда Бутц стал поднимать его третий раз, Майкл головой ударил Бутца в лицо, и нос у того хрустнул. Бутц отпустил его раньше, чем Майкл подготовился к следующему нападению. Затем пнул его по ребрам. Майкл увернулся от пинка, приняв основную силу удара плечом, и воздух с шипением вышел сквозь его стиснутые зубы.

«Спитфайр» шел навстречу «Стальному Кулаку». Сверкнули пулеметы на крыльях, и в следующий момент кабина наполнилась витавшими в воздухе осколками стекла и пламенем. Ван Хофен свалился вперед, грудь его была пробита несколькими пулями, а Шредер задергался в кресле с простреленной рукой. Взорвался один из моторов «Стального Кулака», разбрасывая осколки, пронизывавшие кабину. Бомбометатель закричал, ослепленный металлическими осколками. Самолет снизился к волнам, пламя лизало разбитую кабину и правое крыло.

Бутц, захромав, двинулся к Майклу, который отчаянно пытался стряхнуть оцепенение, вызванное болью. Нагнувшись, Бутц ухватил его за воротник и поднял, затем ударил кулаком в лицо. Майкл ударился спиной о перегородку, кровь наполнила его рот. Бутц опять отвел руку назад, чтобы кулаком расплюснуть лицо Майкла.

До того как удар был нанесен, Майкл рывком повернулся в сторону, и руки его наткнулись на красный баллон огнетушителя. Он сорвал его с ремня и с поворотом ударил им, когда кулак Бутца бил в его лицо. Кулак попал по баллону, и костяшки хрустнули, как спички. Майкл баллоном, как стенобитным тараном, ударил Бутца в живот. Воздух с шумом вышел из легких нациста, а Майкл ударом кверху разбил ему подбородок. Он с радостью услышал хруст сломанной челюсти. Бутц, глаза которого остекленели от боли, а губа оказалась рассечена до кости, боролся с Майклом за обладание баллоном. В бок Майклу ударило коленом, и, когда он свалился на колени, Бутц выкрутил баллон из его рук.

Бутц поднял огнетушитель, намереваясь размозжить им голову Майкла, Майкл напрягся и приготовился кинуться на него, прежде чем баллон ударит его.

Сквозь свист ветра Майкл услышал татаканье пулеметов «Спитфайра». Огненные строчки прошили борт самолета и срикошетили от перегородки. Он увидел три дыры, каждая размером с кулак, раскрывшиеся на груди Бутца. В следующий момент пуля звякнула по огнетушителю, и тот взорвался, грохнув, как миниатюрная бомба.

Майкл бросился навзничь, в то время как куски металла застучали со все сторон. За перегородкой шипела химическая пена. Он поднял взгляд и увидел стоявшего там Бутца, который держался одной рукой за подставку.

Другая рука Бутца лежала в нескольких футах от него, кисть все еще дергалась. Он смотрел на нее, моргая в тупом изумлении. Затем отцепился от подставки и, шатаясь, двинулся к своей руке.

Когда Бутц пошел, из разверстой в его боку раны стали вываливаться кишки. В ране блестели куски красного металла, а одежда его была забрызгана химической пеной. Еще одна рваная рана была у него сбоку на шее, кровь била из разорванной вены, как розовый фонтан. С каждым шагом Бутц ослабевал. Он остановился, уставившись на свою руку и кисть, а потом повернул голову, чтобы посмотреть на Майкла.

Он стоял уже почти мертвый; Майкл встал, подошел к нему и повалил его одним пальцем.

Бутц рухнул и замер.

Майкл почувствовал, что вот-вот упадет в обморок, но один взгляд в иллюминатор и сознание того, что до моря меньше трехсот футов, прояснили его мозг. Он переступил через страшные остатки Бутца и пошел к кабине.

В бомбовом отсеке он с ужасом отпрянул, ощутив дым и шипенье. Одна из бомб с карнагеном готова была вот-вот сдетонировать. Он проскочил дальше, наткнувшись на штурмана, отчаянно пытавшегося вести самолет, потому что командир лежал мертвым, а второй пилот был серьезно ранен. «Стальной Кулак» непрерывно снижался, над ним кружил «Спитфайр». Побережье Англии было менее чем в семи милях. Майкл приказал напуганному штурману:

— Сажайте здесь. Ну.

Человек неумело взялся за штурвал, заглушил моторы и попытался удержать нос кверху, в то время как «Стальной Кулак», а теперь, по сути, исковерканная птица, снизился еще на сотню футов. Майкл ухватился за кресло командира. «Стальной Кулак» упал, удивительно мягко войдя плугом в воду пролива, истратив наконец свою энергию.

Волны плескались о крылья. Майкл не стал ждать штурмана. Он пробежал через бомбовой отсек назад, в середину самолета, и отомкнул входную дверь. Времени искать спасательный жилет не было, да он и сомневался, что тот остался целым после такого обстрела. Он выпрыгнул в холодную воду пролива и как можно быстрее поплыл от самолета.

«Спитфайр» подлетел ниже, скользя над поверхностью воды, прошел над Майклом и направился в сторону зеленеющей вдалеке земли.

Майкл продолжал плыть, желая как можно быстрее увеличить расстояние между собой и «крепостью». Он услышал, как зашипела вода о нагретый металл, когда самолет начал погружаться. Возможно, штурман выбрался, но может быть, и нет. Майкл не стал задерживаться. Соленая вода щипала раны и не давала потерять сознание. Гребок за гребком он отдалялся от самолета. Когда он отплыл на заметное расстояние, то услышал шипение и бульканье и, оглянувшись, увидел, что самолет хвостом вниз уходил под воду. Нос его задрался, и на нем Майкл увидел нарисованного Франкевицем карикатурного Гитлера, стиснутого в Стальном Кулаке. Если рыбы могли бы быть ценителями искусства, у них был бы праздник.

«Стальной Кулак» стал исчезать, быстро погружаясь, потому что вода вливалась через центральные пулеметные гнезда. Через мгновение он исчез, и на взбаламученной поверхности появлялись и лопались большие воздушные пузыри. Майкл отвернулся и поплыл к берегу. Он терял силы, он чувствовал, что ему не хотелось бороться. Еще не все, говорил он себе. Еще один гребок. Еще один, а затем следующий. Плавание брассом давалось ему явно труднее, чем собачий стиль.

Он услышал пыхтение мотора. К нему направлялась патрульная лодка, на носу два человека с винтовками. На флагштоке развевался британский вымпел.

Наконец он будет дома.

Они подобрали его, завернули в одеяло и дали чашку чая, крепкого, как волчья моча. Потом не отводили от него дула винтовок до тех пор, пока не добрались до берега и не сдали его властям. Лодка была уже в миле от бухты, когда Майкл услышал приглушенный расстоянием взрыв. Он оглянулся и увидел, как огромный гейзер взлетел над поверхностью воды. На дне пролива Па-де-Кале в бомбовом отсеке взорвалась одна или несколько бомб с карнагеном. Гейзер опал, вода на мгновение покрылась волнами, и на этом все закончилось.

Но нет, пожалуй не все.

Майкл ступил на причал, позади которого была деревня, и стал высматривать в проливе британский эсминец, который, как ему было известно, должен был скоро прибыть. Он отряхнулся, и с его волос и одежды полетели капли воды. Он ощущал себя переполненным счастьем, даже стоя под дулами винтовок внутренних войск.

Он ощущал себя настолько счастливым, что испытывал сильное желание завыть.