Они миновали сломанные ворота и поехали по территории верфи. Кип, нервно жевавший спичку, которую достал из нагрудного кармана, буквально излучал напряжение. Они обогнули груду досок, и Мур заметил, что глаза констебля едва заметно сузились. Впереди показались причалы и док. Когда Кип остановил джип возле дока, Мур и сам почувствовал непонятную тревогу. Он впился взглядом в старую обшарпанную стену: за ней было то, что заманило его в океанские глубины. С его помощью оно вырвалось на свободу и привело за собой насилие, навсегда омрачив до наивности простую, почти безгрешную жизнь Кокины. Лодка, подумал Мур, вспомнила о своем страшном предназначении – нести смерть. И это он привел ее сюда.

Поодаль на пострадавшем в бурю траулере возились рабочие. Кип замахал им и вылез из машины.

В глубинах его сознания горело воспоминание о мертвом, полном ужаса лице Турка. Он видел его во всех подробностях, и впервые за очень долгое время Кип почувствовал, как ему в душу прокрадывается непонятный смутный страх. «Что это? – спрашивал он себя. – Здесь нечего бояться. Глупость, ребячество, нелепость!» Но что-то тревожило его – что-то жуткое, такое, о чем не хотелось даже думать. Он вдруг спохватился, что рядом стоит Мур, включил фонарь и толкнул дверь дока.

Дверь неохотно качнулась на ржавых скрипучих петлях. За ней была сплошная чернота, словно они стояли на границе дня и собирались отдаться на милость ночи. Корабль Ночи, назвал ее Бонифаций, вдруг вспомнил Кип. Порождение ночи, тварь, для которой тьма – защита. Светя перед собой фонарями, они вошли в док – Кип, за ним Мур – и налетели на стену сокрушительной вони.

– Господи Иисусе, – вырвалось у Кипа. – Эта сволочь гниет изнутри. – Он посветил в воду под сходнями. – Вот здесь я обнаружил тело. Сейчас увидишь – вокруг люка все в засохшей крови.

Мур внимательно оглядывал корпус немецкой лодки. Его почти целиком окутывала тьма, только из прорех в крыше дока падал мутный тусклый свет. Вода вокруг лодки была вязкой, маслянистой, изумрудно– зеленой, и в ней плавали рыбы, встретившие в этой темной зелени свою смерть. Они лениво толкались белым раздутым брюхом в железные бока лодки, всякий раз распугивая мух, обследовавших гниющую плоть. По спине Мура пробежал холодок: он вдруг наяву услышал грозный грохот дизелей лодки. Боже, подумал он, вот это было судно. И представил себе, как оно бесшумно скользило по подводным пропастям, точно огромный морской хищник.

– Минутку, – негромко сказал Кип. Луч его фонаря скользнул мимо Мура и уперся в доски, наваленные на носовой палубе у люка. Слева от боевой рубки лежала бухта троса. Кип не помнил, чтобы утром видел доски или трос… впрочем, единственное, что он помнил, это вынырнувшее из-под воды мертвое лицо. Он посветил на трос, потом на доски. Похоже было, что их свалили здесь второпях, как попало. Фонарь Кипа разогнал полумрак в бывшей плотницкой. В последний раз он видел эти доски там. Или нет? Он не мог вспомнить. Свет скользнул по горе ящиков и ветоши; сверкнули красные глазки, послышался испуганный писк.

– Что там? – спросил Мур.

Кип мотнул головой.

– Ничего.

Он шагнул в темноту, прочь от теплого солнечного света, и перебрался по сходням на борт немецкой подлодки. Мур – за ним. Наступив на что-то, он отпрянул, светя фонариком: под громадой рубки лежала небольшая горка раздробленных мелких костей, голов – противных, усатых, – черных гибких хвостов. Кучка требухи – все, что осталось от жирных портовых крыс. В луче фонарика блеснули стеклянистые глаза, и Мур быстро отвел взгляд и перешагнул через крысиные останки. Должно быть, в док пробралась кошка.

Свернувшаяся кровь у круглого отверстия, зиявшего в крышке люка, отмечала место гибели молодого человека. Кип поводил фонарем: бурые кляксы – словно кто-то яростно отряхивал здесь малярную кисть. Под ногами тихонько поскрипывал деревянный настил палубы, крысиная возня наполняла док смутным эхом.

Потом приятели не сговариваясь направили лучи фонарей в отверстие.

Внутрь лодки вел трап, но внизу на первый взгляд было не развернуться. Мур нагнулся пониже и стал под разными углами высвечивать внутренность корабля. Луч фонарика на мгновение выхватывал из мрака трубы, голые переборки, толстые пучки проводов, и тут же возвращал их во тьму. Прямо под отверстием Мур разглядел пол – над ржавыми листами обшивки стояло на три дюйма воды – и увидел свое отражение: бесформенную тень без лица.

Кип, зажав в зубах спичку, прерывисто дыша и нащупывая ногой стальные перекладины, стал осторожно спускаться в отверстие. Он ступил на пол, расплескав воду, и стал ждать Мура.

Они стояли в узком, тесном отсеке, забитом трубами, маховиками и сложными механизмами. Кип посветил по сторонам и показал Муру в носовой части отсека четыре задраенных трубы торпедного аппарата. Их крышки величиной и формой напоминали перевернутые литавры. Над полом на стальных направляющих-рельсах приподнимались две торпеды; направляющие были в черных комьях засохшей смазки с зелеными прожилками плесени, но сами торпеды казались почти чистыми. Мур погладил одну из них.

– Осторожно, – предостерег Кип; звук его голоса жутковатым эхом прокатился между переборками. Он снова повел вокруг лучом фонаря и осветил тонкие заплесневелые тюфяки, подвешенные на цепях так, чтобы их легко можно было свернуть. Узкий проход между ними вел в недра лодки. Под нижними койками в специальных креплениях размещались торпеды. Кип посветил на переборки; между тюфяками виднелись фотографии – сильно выцветшие, почти неразличимые: молодая темноволосая женщина улыбалась фотографу в луна-парке, пара средних лет сидела в обнимку на скамейке у фонтана, рядом висел похожий на открытку снимок огромного дома в лесу, а по соседству молодая блондинка на лыжах на фоне заснеженных гор махала рукой утраченному возлюбленному.

Все возможные закутки и щели были забиты штабелями деревянных ящиков. Из перевернутого ведра выплеснулось и застыло что-то белое, густое, комковатое. Везде присутствовал отвратительный налет тлена; беспризорный ботинок, подхваченный крохотными волнами, созданными движением незваных гостей, стукнулся о торпеду. Мур опустил фонарик и увидел в полутемном углу похожие на осьминога лохмотья рубашки и подумал: а что случилось с хозяином?

Кип прошлепал по воде, нагнулся и поднял рубашку. Она тотчас расползлась желтоватыми клочьями, сразу налипшими на пальцы констебля. Он завороженно поднес к свету один такой клочок и вдруг резким движением стряхнул его в воду. Обрывки рубашки уплыли под подвесную койку. Кип вытер руку о штаны.

Впереди открывался длинный коридор. Воздух здесь был спертый, зловонный – Кипу стало трудно дышать. Возможно, пока не вскрыли люк, здесь вовсе не было воздуха, но и после этого лодка проветрилась недостаточно. Запах погоста перебивал другой, не менее неприятный запах: раздражающий, приторно-сладкий, разъедающий легкие. Какой– то отравляющий газ? Нечто, копившееся внутри лодки сорок с лишним лет? Кип подождал, пока луч фонарика Мура догонит его, и, пригибаясь, осторожно двинулся вперед, то и дело ныряя под какие-то трубы. Темнота встревоженно шарахнулась от света, заметались в поисках укрытия маленькие тени. Кип с Муром не могли идти рядом – коридор был недостаточно широк. Они словно вползали через глотку громадного зверя в дебри органов, тканей и костей, напитанные влагой как губка.

– Боже! – Тихий голос Мура эхом вернулся к нему, отразившись от переборок. – Здесь же нечем дышать, это какой-то клаустрофобический кошмар!..

По центру подволока змеилась толстая труба, этакий ржавый хребет лодки. Кип направил фонарь на один из боковых просветов – там оказалась артелка, тесно заставленная ящиками. Две подвесных койки, привинченный к железному полу стол, с потолка свисают в ряд белые рубашки и такие же рубашки лежат в воде… Констебль пошел дальше; с пола из-под его башмаков поднимались облачка хлопьев грязи и ржавчины.

Когда-то здесь нес службу экипаж – часть исправно работающей системы, винтики в страшном оружейном механизме. Как им удавалось день за днем, неделю за неделей сохранять здесь здравый рассудок, оставалось только догадываться. Запахи человеческого тела, пота, сигаретного дыма и мочи, перемешанные с вонью солярки и машинного масла должны были быть поистине невыносимы. Даже сейчас Муру казалось, что он заперт в ловушке, словно подволок и переборки медленно смыкались вокруг него, а сам он шел не вперед, а куда-то вниз. Горло, в котором поначалу просто першило, теперь жгло огнем, а когда он сделал осторожный, медленный вдох, легкие как ошпарило. Он услышал, как Кип надсадно кашлянул – раз, другой.

Очередная выгородка; Кип не остановился, но Мур заглянул в нее. На металлическом столе стоял радиоприемник, с проводов свисали наушники, рядом лежал опрокинутый стул. В углах чернели густые тени, похожие на плотную паутину, они сопротивлялись тонкому копью света. От хлама, плававшего в воде на полу, шел омерзительный запах склепа – сухой, сладковатый. Мур задохнулся, попятился и хотел уже догонять Кипа, как вдруг ему почудилось какое-то движение.

Он замер, прислушиваясь.

Тишину нарушал только плеск воды впереди – это шел по коридору Кип. Эхо множилось, удваивалось, утраивалось, дробилось о переборки. Мур снова осветил радиорубку. В спинку стула ткнулось что– то разбухшее, бесформенное, и он не сразу понял, что и это – растерзанные крысиные трупы. Следом плыли кишки. Крысы? Здесь? Откуда? Забрались через вскрытый люк, привлеченные запахом гнили? Но, как и на палубе, здесь не было ни одной целой крысы. Мура передернуло. Что это? Кто мог это сделать?

Мур задом выбрался из отсека, ощущая липкую грязную воду под ногами, и посветил туда, откуда они пришли. Послышавшийся ему звук доносился из глубины коридора: там что-то двигалось. Мур знал, что это не плод его воображения. Не убирая фонарик, он подождал еще несколько секунд, потом пошел догонять друга.

Кип изучал плававший вокруг хлам: истлевшее обмундирование – сорочки, майки, башмаки; пустые ящики; журнальная картинка – девушка жеманно приподнимает юбку чуть выше бедра. На листке стояла дата: ноябрь 1941 года. Достаточно смело для того времени, подумал Кип. Он хотел пройти дальше, но у него вдруг закружилась голова, и он схватился за железную переборку, чтобы не упасть. Перед глазами поплыли черные круги, в груди горело.

Мур взял его за плечо:

– С тобой все в порядке?

– Сейчас, – хрипло проговорил Кип, пытаясь отдышаться. – Тут очень душно, Дэвид. – Он замотал головой, разгоняя круги перед глазами. – Все, уже лучше.

– Ты можешь идти дальше?

Кип кивнул, глядя вперед. Там, куда не доставали узкие лучи света, тьма была липкой, зловещей, живой. Плесень и ржавчина расписали стены коридора диковинными многоцветными узорами. Лодка прогнила насквозь. Муру чудилось, будто он весь пропитался кишащей микробами грязью; горло саднило, но он постарался подавить кашель. Странно, но ему казалось, что он производит гораздо больше шума, чем следует. Сказывались недостаток кислорода и отвратительные запахи.

Кип весь взмок, пот катился у него из-под мышек и бисеринками выступал на лице. Он вытер лоб тылом ладони, недоумевая, отчего ему так страшно здесь. Это была всего-навсего машина… пусть боевая… но давно ставшая забытым эхом минувшей войны. Дело было не в замкнутом пространстве, не в темноте, не в ощущении, что они похоронены заживо. Нет. Нечто иное, некое шестое чувство, данное ему от рождения, что-то нашептывало сейчас Кипу, стараясь проникнуть в его душу и взбаламутить ее.

Свет фонаря Кипа выхватил из тьмы еще несколько отсеков по обеим сторонам коридора и замер: впереди виднелся задраенный металлический люк.

Ноги медленно, как во сне, понесли Кипа к нему. Оказалось, что люк задраен не так уж плотно: между тяжелой металлической крышкой и переборкой оставалась дюймовая щель. На дороге у Кипа лежал пустой ящик; Кип пинком отшвырнул его в сторону и увидел нечто отвратительное: раздавленную большую крысу. Уцелели только голова и грудь грызуна, задней половины туловища как не бывало; осталась лишь голая кость, словно какая-то тварь жадно обгладывала крысиную тушку.

Уходи, услышал он шепот, и по спине у него пошли мурашки, уходи, пока не поздно.

Мур отошел в сторону и отодвинул остатки зеленой занавеси. Ткань рассыпалась у него в руке. За ней открылись койка, небольшой письменный стол, застеленный заплесневелой промокательной бумагой, и металлические шкафы. На столе в беспорядке лежали книги и бумаги, посреди этого беспорядка громоздилось пресс-папье. Мур поднес его к свету.

Это был тяжелый стеклянный куб с застывшим в центре сокрпионом. На стекле золотом была выгравирована надпись; часть букв стерлась, но кое-что еще можно было прочесть: «ВИЛ Е М КО РИН. СЕНТЯБ Ь 1941». А прямо под надписью виднелся фрагмент свастики.

– Кип, – негромко окликнул Мур, – взгляни-ка.

Кип отвернулся от люка, подошел и обшарил лучом фонаря маленький отсек. Он бегло осмотрел пресс-папье и вернул его Муру.

– По-моему, это была каюта командира, – глухо сказал он. – На твоем месте я оставил бы это себе. Наверное, других трофеев ты с этого чертова корыта не унесешь.

Мур сунул пресс-папье за пазуху. Ему показалось, что он прикоснулся к куску льда.

Кип вернулся к люку, просунул пальцы в щель между металлической крышкой и переборкой и потянул. Заскрежетало железо, но, вопреки ожиданиям Кипа, люк открылся относительно легко. Утирая пот со лба, констебль направил свет в открывшийся проем.

– Дэвид, – севшим вдруг голосом сказал Кип, не трогаясь с места. Он подумал, что Мур его не слышит, и позвал громче.

– Что тут? – Мур стоял рядом с ним, следил за ползущим по настилу лучом.

Они заглядывали в самое сердце лодки – в штурманскую рубку. Под потолком густо переплетались какие-то трубы, шланги, маховики. Множество рычагов и ручек неизвестного назначения, датчиков, циферблатов. В луче фонаря блеснуло стекло. Посреди рубки, окруженный механизмами и приборами с замершими стрелками, стоял штурманский стол. Оборудованием было забито все до последнего дюйма. Оно гроздьями свисало с потолка, теснилось в углах – бесчисленные ряды переключателей, рычагов, маховиков, мертвых циферблатов.

Но, кроме оборудования, здесь было кое-что еще.

Трупы.

По-прежнему на своих постах, послушные давно мертвому командиру, – только форма истрепалась в лохмотья: мертвый экипаж мертвой лодки.

Мумии.

Один, с лицом, полуприкрытым белой вуалью плесени, скрестил перед собой на столе коричневые иссохшие руки; сзади из мрака на свет уставилась ухмыляющаяся безглазая маска – изуродованный череп, костяные проплешины. Здесь – коричневые пустые глазницы, там – дыра вместо сгнившего носа. С пола, на дюйм залитого водой, прямо на них глазел мертвец с широко распяленным ртом и выбитыми зубами. В глубине рубки их было еще больше: они лежали там поодиночке и по несколько сразу, черты одних еще можно было различить, по лицам других расползлась толстая короста серой и желтой плесени. Нехватка кислорода помогла телам сохраниться, мумифицировала их, придала их коже коричневый оттенок и сделала ее похожей на хрупкую корочку. Кожа тесно обтянула кости, темные, бездонные провалы глазниц вели к затвердевшему мозгу. Труп в углу вскидывал мертвые руки к мертвому лицу, словно пытаясь спрятаться от света.

Кип выдохнул сквозь стиснутые зубы. Мур от напряжения распрямился. От запаха разложения Кипа мутило. Он закашлялся; кашлять было больно. Что это? Пары бензина, просочившиеся сюда из недр корабля, с кормы, из машинного отделения? Это был безвоздушный склеп, железный гроб, сгубивший всех этих людей. На дальнем конце мертвецкой был выход, но сколько Мур с Кипом ни светили туда, они видели лишь плотную стену черноты.

– Там должны быть другие, – услышал Кип свой голос и вдруг понял, что это – первые слова, произнесенные здесь за полвека. Может быть, когда эта сволочь пошла ко дну, они застряли в кормовой части и никто не сумел выбраться…

Мур невольно вздрогнул и посветил в один угол, потом в другой. Страшные иссохшие лица, неподвижные, как будто следящие за пришельцами взгляды. Единственным оружием защиты был конус света, который Мур держал в руке. На переборке блеснула бронзовая табличка: «КИЛЬ – 1941». Пока он разбирал надпись, буквы вдруг расплылись у него перед глазами, и ему почудилось, что с каждым вдохом гнилостная вонь все глубже проникает в него. Он вытер лицо, холодное, липкое и противно скользкое на ощупь, и с трудом отнял руку от лица, словно скованный параличом.

– Пошли отсюда к чертовой матери, – проговорил Кип, но собственный голос доходил до него словно сквозь толстый слой ваты. Кип страшно закашлялся, прикрывая рот рукой, и вынужден был схватиться за край люка, чтобы не упасть.

Позади них, там, куда не доставали лучи фонарей, что-то лязгнуло, и Кипа с Муром вдруг пригвоздил к месту пронзительный железный скрежет. Волосы у них на головах зашевелились от ужаса, а сердца отчаянно заколотились в страхе перед неизвестным.

– Господи, – прошептал Мур. – Боже, что это было?..

– Уходим, – еле ворочая языком, произнес Кип. – Пошли отсю…

Но они не успели уйти.

Сквозь дверь в глубине рубки ворвался и обрушился на них неистовый, дьявольский лязг и грохот; по проходу, множась, заметалось эхо – сто тысяче миллионоголосое от которого было не спастись не уйти уйти уйти уйти…

– УХОДИМ! – срывая голос, проорал Кип. Он ничего не видел; перед глазами мельтешили черные точки, и он не различал даже свет своего фонаря. Мур потянулся к нему, медленно – чересчур медленно – схватил за локоть и попытался оттащить от люка. Вся лодка вибрировала, и Мур расслышал над самой своей головой оглушительные вопли – словно стенали грешные души, обреченные на вечные муки. Он резко обернулся, заглянул в рубку и, скрипнув зубами от невыразимого ужаса, замер.

В рубке что-то шевелилось, разворачивалось, будто рептилии поднимались из воды. В людей ударила волна чистейшей ледяной ненависти. Мур различил нечеловеческие силуэты, тянувшие к ним лапы с черными кривыми когтями, изуродованные лица, черные провалы глазниц, теперь полные красным хищным блеском. Мур с отчаянным криком (впрочем, он не был уверен, что кричит, поскольку не слышал своего голоса) рванул Кипа назад, всей тяжестью навалился на люк, толкая его на место, и в этот миг увидел, как раскрылись прожорливые пасти и блеснули зубы. Кип повернулся и, пошатываясь, побрел по проходу, беспорядочно размахивая фонарем, точно отгонял что-то невидимое. Мур кинулся следом, споткнулся о ящик, упал на колени в воду и выронил фонарик. С трудом поднявшись на ноги, весь мокрый, стараясь не поддаваться подступающей панике, он упрямо двинулся вперед. Ему казалось, что все это происходит в кошмарном сне, вода под ногами вдруг сделалась вязкой и цепкой, как цемент. Боже что это было Боже что это было Боже что это было БОЖЕ МОЙ ЧТО ЖЕ ЭТО БЫЛО?! Он открыл рот, чтобы крикнуть, но из горла вырвался дребезжащий хрип – сиплый голос давнего обитателя могилы. ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА ПРОЧЬ ОТСЮДА…

Ослепленный страхом Кип обо что-то запнулся и ударился головой о трубу. Он злобно взмахнул рукой – и от удара о металл стекло фонаря треснуло. Свет замигал и стал тускло-желтым.

А во мраке впереди, между ними и выходом, что-то поднималось – иссохшая как скелет тварь с недоеденной крысой в руке-лапе. Кип хотел предупредить Мура, но онемел и оцепенел от страха. Тварь проворно вскинула другую руку, и из черноты что-то вылетело прямо Кипу в лицо. Переворачиваясь в воздухе, предмет – это был молоток – со свистом пролетел мимо головы констебля, врезался в переборку и отскочил от нее в тот самый миг, когда Кип взял себя в руки и запустил фонарем в живой труп. Зазвенело бьющееся стекло, и все погрузилось в темноту.

Мур догнал Кипа, и они, еще не очнувшиеся от потрясения, спотыкаясь двинулись в нос лодки, стараясь идти как можно быстрее. Тьма редела, полные ненависти, безумные голоса затихали позади. Показались вскрытый палубный люк и трап. Мур ухватился за него и мигом взлетел по стальным перекладинам к чистому свежему воздуху. Силы вдруг оставили его, он упал на палубу и судорожно пополз к леерам. Позади него из люка пулей вылетел Кип с застывшим от ужаса лицом и бросился задвигать на место тяжелую крышку. Он упал на нее, прерывисто дыша. Его трясло. Ему казалось, он сходит с ума.

– Нет, – хрипло, обиженно запротестовал он. – Нет! Мур добрался до металлического поручня на левом борту, перегнулся через него, и его вырвало в воду.

– Что это было? – спросил он, вытираясь, и сдавленным шепотом повторил: – ЧТО ЭТО БЫЛО?

Кип прислушался. Ни звуков, ни движения. Он никак не мог унять дрожь, тело не повиновалось ему.

– Они же мертвые… – наконец выдавил он. – Мертвые! И вдруг весь док наполнился эхом, разносящим всего одно слово, странное и грозное.

И лживое.