Бегство — В пустыню — Погоня юма — Оборона — Аламо-Мучо — Ещё один беглец — Осада — Долгая перестрелка — Костры в ночи — Судья жив — Обмен в пустыне — Как бывший священник пришёл к оправданию убийства — В путь — Ещё одна встреча — Каррисо-Крик — Нападение — Среди костей — Игра на вылет — Экзорцизм — Тобин ранен — Совет — Убийство лошадей — Судья о гражданских правонарушениях — Снова бегство, снова пустыня

Отстреливаясь на бегу, Тоудвайн и малец продирались вверх по реке по заросшему папоротником берегу, а вокруг в камышах звучало цоканье стрел. Они выбрались из ивняка, вскарабкались по дюнам, спустились по противоположному склону, и их снова стало видно: две тёмные фигуры, мучительно передвигающиеся по песку, то бегом, то прижимаясь к земле; пистолетные выстрелы на этом открытом пространстве звучали неясно и глухо. Появившихся на гребне дюны индейцев было четверо, но они не последовали за беглецами, а скорее зафиксировали, куда те направились, и повернули обратно.

Из ноги мальца торчала стрела, она упиралась в кость. Остановившись, он присел, обломал древко в нескольких дюймах от раны, потом встал, и они двинулись дальше. На гребне возвышенности остановились и оглянулись. Юма в дюнах уже не было, а вдоль обрывистого берега реки тёмной тенью поднимался дым. К западу шли волнистые песчаные холмы, где можно было спрятаться, но не было места, где человека не нашло бы солнце, и только ветер мог скрыть его следы.

Идти можешь? спросил Тоудвайн.

А что мне остаётся.

Вода есть? Есть немного.

Ну и что делать будешь?

Не знаю.

Можно пробраться назад к реке и затаиться, предложил Тоудвайн.

А дальше?

Тоудвайн снова посмотрел на форт, бросил взгляд на сломанное древко в ноге мальца и на выступившую кровь. Не хочешь попробовать выдернуть её?

Нет.

А что делать будешь?

Пойду дальше.

Они сменили курс, выйдя на тропу, которой следовали караваны фургонов, и брели всё долгое утро, и день, и вечер того дня. С наступлением темноты кончилась вода, они ковыляли дальше под неторопливо вращающимся колесом звёзд, спали, дрожа, среди дюн, на рассвете встали и пошли дальше. Нога у мальца перестала сгибаться, и он, хромая, шёл позади с куском оглобли от фургона вместо костыля и уже дважды предлагал Тоудвайну идти вперёд, но тот не послушался. Ещё до полудня показались туземцы.

Было видно, как они, точно злобные марионетки, собираются на дрожащем занавесе восточного горизонта. Они были без лошадей, двигались, похоже, рысью и через час уже осыпали беглецов стрелами.

Они шли дальше, малец — с пистолетом наготове, уклоняясь на каждом шагу от стрел, которые вылетали со стороны солнца сверкающими чёрточками на фоне бледного неба, трепетали на подлёте, шелестя, словно камыши, а потом вдруг застывали, подрагивая, в земле. Они ломали пополам древки, чтобы стрелы нельзя было использовать вновь, и продолжали ковылять по песку боком, как крабы, но град стрел стал таким плотным и осыпался с такого близкого расстояния, что они залегли. Опершись на локти, малец взвёл револьвер и прицелился. До индейцев оставалось больше ста ярдов, слышались их крики, и Тоудвайн опустился на одно колено рядом с мальцом. Револьвер подпрыгнул, в воздухе недвижно повис сизый дым, и один из дикарей исчез, словно провалившийся в люк сцены актёр. Малец взвёл курок снова, но на ствол легла рука Тоудвайна. Взглянув на него, малец опустил курок, сел, перезарядил пустую камору, с усилием встал, взял костыль, и они двинулись дальше. Позади на равнине слышались глухие вопли туземцев, собравшихся вокруг застреленного.

Размалёванная орда шла за ними по пятам весь день. Уже двадцать четыре часа они провели без воды, и стоявшая перед глазами голая фреска из песка и неба начинала мерцать и расплываться, а выраставшие то и дело под углом в окружавшем песке стрелы походили на украшенные хохолком стебли растений-мутантов, которые злобно тянулись в сухой воздух пустыни. Они шли не останавливаясь. Когда добрались до колодцев у Аламо-Мучо, солнце висело низко, прямо перед ними, а на краю колодца кто-то сидел. Человек встал, искажаемый дрожащим объективом этого мира, и вытянул вверх руку, то ли приветствуя, то ли предупреждая, не понять. Прикрыв глаза рукой от солнца, они поковыляли дальше, и тогда стоявший у колодца окликнул их. Это оказался бывший священник Тобин.

Он был один и без оружия. Сколько вас? спросил он.

Сколько видишь, ответил Тоудвайн.

Остальные покойники? Глэнтон? Судья?

Они не ответили. Соскользнув на дно колодца, где на несколько дюймов выступала вода, они опустились на колени и стали пить.

Колодезная яма была футов двенадцать в диаметре, и, расположившись по внутреннему склону выступа, они стали наблюдать, как вдали неторопливым шагом двигаются рассыпавшиеся по равнине индейцы. Разбившись на группы по сторонам света, они стреляли в американцев из луков, а те, как артиллерийские офицеры, сообщали друг другу о летящих стрелах. Они лежали на открытом склоне и следили через яму за нападавшими с противоположного края, вцепившись обеими руками в песок, согнув ноги в коленях и напрягшись, как коты. Малец совсем не стрелял, и вскоре дикари с западного края, которые из-за солнечного света были в более выгодном положении, пошли вперёд.

Колодец окружали кучи песка, оставшиеся от прежних попыток добраться до воды, и, видимо, юма пытались пробиться к этим кучам. Оставив свою позицию, малец перебрался на западную оконечность котлована и открыл огонь по индейцам, стоявшим там, на сверкающей поверхности, во весь рост или припавшим по-волчьи на четвереньки. Бывший священник опустился на колени рядом с мальцом, поглядывая назад и держа шляпу между солнцем и мушкой пистолета, а малец, укрепив пистолет обеими руками на краю котлована, выпускал пулю за пулей. После второго выстрела один из дикарей свалился и остался лежать без движения. Следующий выстрел развернул ещё одного, и индеец сел, потом приподнялся, сделал несколько шагов и сел снова. Бывший священник у локтя что-то одобрительно прошептал. Малец большим пальцем взвёл курок, Тобин поправил шляпу, чтобы тень падала и на мушку, и на глаз целящегося, и малец снова выстрелил. Он целился в раненого, который сидел, а после выстрела растянулся на земле мёртвым. Бывший священник тихонько присвистнул.

Ух ты, отлично стреляешь, прошептал он. Но это всё равно от лукавого, и разве не погрузится от сего в уныние сердце твоё.

Юма, похоже, оторопели от такой неудачи, а когда малец взвёл револьвер и застрелил ещё одного, собрались вместе и двинулись обратно, захватив с собой мёртвых. Посыпался град стрел, на своём языке каменного века индейцы вопили проклятия или заклинания, обращаясь ко всем богам войны и удачи, какие только могли их услышать, и удалялись всё дальше, пока не превратились в маленькие точки.

Повесив на плечо флягу и патронную сумку, малец съехал на дно колодца, старой лопатой вырыл ещё одну ямку и набравшейся в неё водой промыл каналы барабана и дуло. Потом стал палочкой проталкивать через дуло ткань своей рубашки, пока материя не стала выходить чистой. Тогда он снова собрал револьвер, постукивая ключом, пока барабан не сел плотно, и положил его сушиться на тёплый песок.

Обойдя вокруг ямы, Тоудвайн подошёл к бывшему священнику, прилёг рядом, и они стали наблюдать в последних лучах солнца, как индейцы отступают через дрожащие волны зноя, встающие со сковородки пустыни.

Метко стреляет, верно?

Тобин кивнул. Он глянул вниз в яму, где малец заряжал револьвер — поворачивал наполненные порохом каморы, оценивая их на глаз и забивая пули литниками вниз.

Как у вас с боеприпасами?

Неважно. Несколько зарядов, не так много.

Бывший священник кивнул. Наступал вечер, и фигуры юма на покрасневшем западе сливались на фоне солнца в один силуэт.

Дозорные костры индейцев горели всю ночь на этом тёмном кружочке мира. Малец отомкнул ствол револьвера и, шагая по тёплому песку вокруг кромки колодца, следил через него, как в подзорную трубу, не двигается ли какой из этих костров. Наверное, во всём мире нет пустыни до того бесплодной, что ни одно существо не крикнет в ночи, однако пустыня перед ними была такова, и среди мрака и холода они слушали своё дыхание и биение трепещущих в груди алых сердец. С рассветом костры догорели, на равнине с трёх сторон света поднимались тонкие струйки дыма, и враги уже исчезли из виду. Через сухую котловину на востоке к ним двигались две фигуры — одна большая и одна поменьше. Тоудвайн и бывший священник, не отрываясь, следили за ними.

Как думаешь, что это?

Тобин покачал головой.

Сложив пальцы колечком, Тоудвайн резко свистнул лежавшему внизу мальцу. Тот сел с револьвером в руке. Потом вскарабкался по склону, волоча непослушную ногу. Все трое лежали, всматриваясь в даль.

Это были судья и имбецил. Голые, они приближались в лучах пустынного рассвета, словно существа, почти не имеющие прямого отношения к этому миру, и под странным воздействием света их фигуры то вырисовывались чётко и ясно, то расплывались. Как нечто, становящееся неоднозначным в силу самого своего появления. Как нечто, настолько насыщенное значением, что становится неуловимой сама форма. Трое у колодца безмолвно наблюдали за этим явлением из нарождающегося дня, и хотя сомнений относительно того, что движется в их сторону, больше не было, ни у кого язык не поворачивался сказать об этом вслух. Тяжело ступая, они продвигались вперёд — бледно-розовый и присыпанный пылью, как новорождённый тальком, судья и гораздо более темнокожий имбецил. Словно бесстыжий голый король со своим шутом, отвезённые на смерть в пустыню, они брели, пошатываясь, через котловину на самом краю света.

Вот уж действительно неописуемые существа встречаются тем, кто путешествует по пустынным местам. Наблюдатели у колодца поднялись, чтобы окончательно удостовериться, кто к ним явился. Имбецил поспевал за судьёй чуть ли не вприпрыжку. Череп судьи был покрыт подобием парика из высохшего речного ила с торчащими соломинками и травинками, а голова имбецила была обвязана куском шкуры мехом внутрь и почерневшей кровью наружу. В руке судья нёс небольшой брезентовый саквояж; тело было обложено кусками мяса, как у какого-нибудь кающегося средневекового грешника. Забравшись на выкопанный грунт, судья кивнул им в знак приветствия и вместе с идиотом скользнул вниз по склону. Там они опустились на колени и стали пить.

Пил даже идиот, которого обычно приходилось кормить с рук. Он стоял на коленях рядом с судьёй и с шумом всасывал минеральную воду, поднимал тёмные, как у личинки, глаза на троих присевших на корточки у края ямы людей и снова склонялся к воде.

Судья скинул с себя эти «патронташи» из почерневшего на солнце мяса, открыв на коже под ними необычное смешение розовых и белых участков по форме этих кусков. Снял свой головной убор из глины, поплескал водой на обгорелый и шелушащийся череп, на лицо, снова попил и уселся на песке. Потом поднял глаза на своих прежних спутников. Губы у него потрескались, а язык опух.

Луис, произнёс он. Сколько хочешь за шляпу?

Тоудвайн сплюнул. Не продаётся.

Продаётся всё, заявил судья. Сколько ты хочешь?

Тоудвайн с тревогой глянул на бывшего священника. Тот смотрел вниз, в колодец. Она мне самому нужна.

Сколько?

Тоудвайн мотнул подбородком на связки мяса. Ты, полагаю, хочешь обменять её на часть этого добра.

Ничего подобного, сказал судья. То, что здесь, — для всех. Сколько за шляпу?

А сколько даёшь?

Судья внимательно посмотрел на него. Даю сто долларов.

Все молчали. Скорчившийся на земле идиот, казалось, тоже ждал, чем закончится этот торг. Тоудвайн снял шляпу и посмотрел на неё. Гладкие чёрные волосы прилипли к голове по бокам. Она тебе не налезет.

Судья привёл какой-то термин на латыни. И улыбнулся. Это уж не твоя забота.

Тоудвайн надел шляпу и поправил её. Полагаю, это добро ты и носишь в этом своём саквояже.

Правильно полагаешь, подтвердил судья.

Тоудвайн отвернулся и стал смотреть на солнце.

Даю сто и четвертак и не спрашиваю, откуда она у тебя, заявил судья.

Что ж, давай раскроемся.

Судья расстегнул застёжки на саквояже, опрокинул его и вытряхнул содержимое на песок. Там был нож и, наверное, полведра золотых монет различного достоинства. Отодвинув нож в сторону, судья ладонью разгрёб монеты по земле и поднял голову.

Сняв шляпу, Тоудвайн двинулся вниз по склону. Они уселись на корточки по обе стороны сокровищ судьи, тот отсчитал сумму, на которой они сошлись, и подвинул Тоудвайну тыльной стороной ладони, как крупье. Тоудвайн отдал шляпу и забрал монеты, а судья взял нож, разрезал сзади шляпную ленту, прорезал поля, тулью, напялил шляпу и задрал голову на Тобина и мальца.

Спускайтесь, предложил он. Спускайтесь и налетайте на мясо.

Те не двинулись с места. Тоудвайн уже взял кусок обеими руками и вцепился в него зубами. В колодце было прохладно, лучи утреннего солнца падали лишь на верхний край. Судья сгрёб оставшиеся монеты обратно в саквояж, отставил его в сторону и снова склонился к воде. Имбецил, который следил за своим отражением в лужице, стал смотреть, как пьёт судья и как вода снова успокаивается. Судья вытер рот и воззрился на стоящие над ним фигуры.

Как у вас с оружием?

Малец, который занёс было ногу над краем ямы, отдёрнул её обратно. Тобин не шевельнулся. Он не спускал глаз с судьи.

У нас только один пистолет, Холден.

У нас? переспросил судья.

Вон у мальца.

Малец уже снова поднялся на ноги. Бывший священник встал рядом.

Судья на дне колодца тоже встал, поправил шляпу и сунул саквояж под мышку, словно огромный голый адвокат, которого довели до безумия эти края.

Думай, что советуешь, святой отец, произнёс он. Мы тут все заодно. Вон оно солнце, как глаз Божий, и мы как пить дать изжаримся на этой огромной кремнистой сковородке, уверяю тебя.

Никакой я не святой отец и советов не раздаю, сказал Тобин. Малец волен поступать, как сочтёт нужным.

Судья улыбнулся. Абсолютно верно. Он глянул на Тоудвайна и снова с улыбкой уставился вверх на бывшего священника. Ну так что? Будем пить из этих луж и цапаться, как враждующие стаи обезьян?

Бывший священник взглянул на мальца. Они стояли лицом к солнцу. Он присел на корточки, чтобы удобнее было обращаться вниз, к судье.

Думаешь, есть реестр, где можно оформить на себя колодцы в этой пустыне?

Ах, святой отец, ты, верно, лучше меня разбираешься во всех этих канцелярских делах. Я здесь ни на что не претендую. Я человек простой и говорил это тебе и раньше. Ты прекрасно знаешь, что можешь спуститься сюда, попить и наполнить флягу.

Тобин не шевельнулся.

Дай-ка флягу мне, сказал малец. Он вынул из-за пояса револьвер, передал бывшему священнику и, взяв кожаную флягу, стал спускаться по склону.

Судья не сводил с него глаз. Малец прошёл по дну колодца, где в любом месте был в той или иной степени досягаем для судьи, встал на колени напротив имбецила, вынул пробку и опустил флягу в лужицу. Вместе с имбецилом они наблюдали, как вода наливается в горлышко, как поднимаются и перестают подниматься пузыри. Заткнув флягу, малец наклонился, попил, потом сел и взглянул на Тоудвайна.

Идёшь с нами?

Тоудвайн посмотрел на судью. Не знаю, проговорил он. Мне арест светит. Арестуют меня в Калифорнии.

Арестуют?

Тоудвайн не ответил. Сидя на песке, он составил треногу из трёх пальцев, ткнул перед собой в песок, вытащил, повернул и снова ткнул так, что получилось шесть отверстий в форме звезды или шестиугольника, а потом стёр их. И поднял голову.

А ты думаешь, человек возьмёт просто так и сбежит сюда из страны, да?

Малец встал и перекинул ремешок с флягой через плечо. Штанина у него была чёрная от крови, а окровавленный обломок древка торчал из бедра, словно крюк, на какой вешают инструменты. Он сплюнул, вытер рот и посмотрел на Тоудвайна. Ты не из страны сбежал, сказал он. Потом пересёк дно ямы и полез вверх по склону. Судья провожал его глазами, а когда малец обернулся, выйдя на солнечный свет наверху, между голыми ляжками судьи стоял открытый саквояж.

Пятьсот долларов, произнёс он. Вместе с порохом и пулями.

К мальцу подошёл бывший священник. Прикончи его, прошипел он.

Малец взял револьвер, но Тобин вцепился ему в руку, продолжая яростно шептать, а когда малец отстранился, заговорил вслух, такой его охватил страх.

Другого шанса у тебя не будет, малец. Действуй. Он голый. Он без оружия. Клянусь кровью Христовой, неужели ты надеешься превзойти его как-то по-другому? Давай, малец. Прикончи его ради любви Господа. Прикончи его, или, клянусь, поплатишься жизнью.

Святой отец, усмехнулся судья и постучал себя по виску. Святой отец слишком долго пробыл на солнце. Семьсот пятьдесят, и это моё последнее предложение. Рынок в пользу продавца.

Малец засунул револьвер за пояс. Они вместе с настырно цеплявшимся ему за локоть бывшим священником обошли яму и побрели по котловине на запад. Их провожал взглядом вылезший из ямы Тоудвайн. Через некоторое время смотреть уже было не на что.

В тот день они вышли на обширное мозаичное покрытие из крохотных кусочков яшмы, сердолика, агата. Целая тысяча акров и ветер, гудящий в не залитых раствором пустотах. Через это пространство на восток ехал верхом Дэвид Браун. Он вёл за собой ещё одну лошадь, взнузданную и под седлом. Малец остановился, засунув большие пальцы за пояс, смотрел, как тот подъехал и уставился сверху вниз на бывших товарищей.

Мы слышали, ты в juzgado, сказал Тобин.

Был. А теперь нет, сказал Браун, отмечая каждую деталь их внешнего вида. Скользнув глазами по обломанному древку стрелы, торчавшему у мальца из ноги, он перевёл взгляд на бывшего священника. А экипировка ваша где?

Всё, что при нас.

С Глэнтоном повздорили?

Глэнтон покойник.

Браун сплюнул, оставив сухое белое пятно на обширном пространстве из неровных пластинок. Во рту он держал небольшой камушек от жажды и, глядя на них, перекатывал его от одной щеки к другой. Юма, произнёс он.

Ну да, подтвердил бывший священник.

Всех укокошили?

Вон там, у колодца, Тоудвайн и судья.

Судья, хмыкнул Браун.

Лошади уныло смотрели под ноги на покрытую трещинами каменную плоскость.

А остальные покойники, что ли? Смит? Дорси? Черномазый?

Все, подтвердил Тобин.

Взгляд Брауна устремился в пустыню на восток. Далеко до колодца?

Мы ушли где-то через час после рассвета.

Оружие у него есть?

Нет.

Он изучающе посмотрел на них. Святые отцы не лгут.

Оба молчали. Браун сидел, перебирая пальцами ожерелье из высушенных ушей. Потом повернул коня и поехал дальше, ведя за собой лошадь без всадника. Ехал, не сводя с них глаз. Потом снова остановился.

Вы его мёртвым видели? крикнул он. Глэнтона?

Я видел, отозвался бывший священник. Потому что так оно и было.

Браун тронулся, чуть повернувшись в седле и держа винтовку на колене. Он продолжал следить за странниками, а они за ним. Когда он стал совсем маленьким, они повернулись и побрели дальше.

На следующий день к полудню снова стало попадаться брошенное снаряжение караванов — слетевшие подковы, части упряжи, кости, высохшие остовы мулов с неснятыми alparejas. Они ступали по еле заметной дуге древнего озёрного берега, где на песке валялись осколки раковин, хрупкие и ребристые, как черепки посуды, а с наступлением вечера спустились между встававшими одна за другой дюнами и насыпями к Каррисо-Крик — тоненькой струйке воды, что пробивалась среди камней, бежала куда-то по пустыне и снова пропадала. Здесь сгинули тысячи овец; путники шли меж пожелтевших костей и туш с лохмотьями шерсти и наконец опустились среди этих костей на колени, чтобы попить. Когда малец поднял мокрую голову, роняя капли воды, его отражение в лужице прогнулось от пули, и по усеянным костями склонам прогрохотало эхо выстрела, которое с лязгом укатилось в пустыню и стихло.

Он упал на живот и отполз, вглядываясь в линию горизонта. Во впадине среди дюн на юге он сначала увидел стоявших нос к носу лошадей. Потом судью в разномастной одежде его недавних товарищей. Тот держал в кулаке дуло поставленной стоймя винтовки и засыпал в ствол порох из пороховницы. На песке у его ног, голый, если не считать шляпы, пристроился на корточках имбецил.

Малец торопливо перебрался в углубление в земле и распластался с револьвером в руке рядом со струившимся подле ручейком. Он обернулся, ища взглядом бывшего священника, но того нигде не было. Через решётку из костей было видно судью с его подопечным на пригорке под солнцем; малец поднял револьвер, установил в седловидном углублении вонючих тазовых костей и нажал курок. Песок на склоне за судьёй вздыбился, тот навёл винтовку и выстрелил, пуля со свистом пролетела через кости, и над дюнами прокатился грохот обоих выстрелов.

Малец лежал на песке, и сердце у него колотилось. Он снова взвёл большим пальцем курок и высунул голову. Идиот сидел, как и сидел, а судья устало оглядывал линию горизонта, подыскивая выгодную позицию внизу среди целой полосы костей. Малец снова начал перемещаться. Он заполз в ручей и лежал там на животе и пил, подняв револьвер с пороховницей и всасывая в себя воду. Потом двинулся к дальнему краю ручья, где пополз по протоптанному волками проходу в песках. Под журчание ручья слева ему вроде бы что-то прошипел бывший священник, и малец лёг и стал прислушиваться. Поставив курок на предохранитель, крутанул барабан, перезарядил пустую камору, вставил капсюль и приподнялся, чтобы оглядеться. На невысоком гребне, вдоль которого двигался судья, никого не было, а с южной стороны приближались по песку обе лошади. Малец взвёл револьвер и лежал, наблюдая. Лошади, как ни в чём не бывало, шли по голому склону, мотая головами и отгоняя хвостами мух. Потом малец увидел идиота, который тащился за ними, словно дремучий пастух эпохи неолита. Справа среди дюн возник судья, огляделся и снова исчез. Лошади подходили всё ближе, сзади послышалось шуршание, и малец, повернувшись, увидел в проходе бывшего священника, который яростно зашептал:

Стреляй в него.

Малец резко обернулся, ища глазами судью, но тут снова послышался хриплый шёпот Тобина:

В придурка. В придурка стреляй.

Малец поднял револьвер. Лошади одна за другой миновали просвет в пожелтевшем частоколе, за ними прошлёпал имбецил, и они исчезли. Малец обернулся к Тобину, но тот уже скрылся. Он двигался по проходу, пока снова не вышел к ручью, который уже чуть замутили пьющие выше по течению лошади. Стала кровоточить нога, он лёг, опустив её в холодную воду, попил, набрал воды в ладонь и плеснул на шею сзади. Падавшие из раны капельки крови расплывались по течению тонкими красными пиявками. Он взглянул на солнце.

Привет, раздался где-то на западе голос судьи. Словно у ручья появились ещё верховые и он обращался к ним.

Малец лежал, прислушиваясь. Никаких новых верховых не было. Через некоторое время судья снова подал голос.

Выходите, крикнул он. Воды хватит на всех.

Закинув пороховницу за спину, чтобы она не попала в ручей, малец поднял револьвер и стал ждать. Лошади выше по течению перестали пить. Потом снова опустили морды в воду.

Выбравшись на другом конце, среди следов котов, лисиц и маленьких песчаных свиней, он обнаружил отпечатки рук и ног, оставленные бывшим священником. Найдя свободное пространство среди этих бесполезных отбросов, он сел и стал прислушиваться. Кожаная одежда отяжелела от воды и не гнулась, в ноге пульсировала боль. В сотне футов за костями показалась лошадиная морда с разлетающимися от неё каплями воды и скрылась. Когда судья опять заговорил, его голос доносился уже из другого места. Он предлагал оставаться друзьями. Малец наблюдал за небольшой вереницей муравьёв, пробиравшихся среди выгнутых дуг овечьих рёбер. При этом его глаза встретились с глазами небольшой змеи, которая свернулась под свисающим обрывком шкуры. Он вытер рот и снова начал перемещаться. Дальше был тупик, следы бывшего священника повернули обратно. Он лёг и прислушался. До темноты ещё несколько часов. Через некоторое время где-то среди костей послышалось бормотание идиота.

Малец слышал, как из пустыни налетает ветер, слышал собственное дыхание. Подняв голову и выглянув, он увидел бывшего священника: тот шёл, спотыкаясь, среди камней. В поднятых руках он держал крест — соорудил его из больших бараньих костей и связал вместе полосками кожи, — неся его перед собой под холодным ветром, словно обезумевший искатель воды с лозой в унылой пустыне, и выкрикивая непонятные слова на чужом мёртвом языке.

Малец встал, держа револьвер обеими руками. Кружилась голова. Он увидел судью, который оказался совсем в другом месте и уже вскинул к плечу винтовку. Прозвучал выстрел, Тобин повернулся, обратившись лицом в ту сторону, откуда пришёл, и сел, по-прежнему держа крест. Судья положил винтовку и взял другую. Малец попытался придать револьверному дулу устойчивость, выстрелил и бросился на песок. Над головой, как астероид, пролетела тяжёлая винтовочная пуля и с треском разметала кости, валявшиеся повсюду на возвышенности у него за спиной. Поднявшись на колени, он поискал глазами судью, но судьи не было. Он перезарядил пустую камору и пополз к тому месту, где у него на глазах упал бывший священник, ориентируясь по солнцу и то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться. Земля была утрамбована лапами хищников, приходивших с равнин за падалью, задувавший через просветы ветер отдавая какой-то кислятиной, похожей на тошнотворную вонь кухонной тряпки, и, кроме ветра, не раздавалось ни звука.

Тобин стоял на коленях у ручья и промывал рану куском ткани, оторванным от рубашки. Пуля прошла через шею навылет. Сонную артерию не задело, но кровь никак не останавливалась. Он взглянул на мальца, усевшегося среди черепов и перевёрнутых рёбер.

Надо пристрелить лошадей. Иначе тебе не выбраться отсюда. Верхом он тебя настигнет.

Мы можем захватить этих лошадей.

Не дури, малец. Чем ещё он может нас заманить?

Можем выбраться, как стемнеет.

Думаешь, не придёт новый день?

Малец наблюдал за ним.

Не останавливается?

Нет.

И что ты думаешь?

Нужно её остановить.

Кровь струилась у него меж пальцев.

Куда же делся судья? проговорил малец.

Вот именно, куда.

Если я убью его, мы сможем забрать лошадей.

Тебе его не убить. Не дури. Пристрели лошадей.

Малец глянул вдоль неглубокого песчаного ручья.

Давай, малец.

Он посмотрел на бывшего священника, на то, как капли крови медленно падают в воду, как они распускаются розовыми цветками и бледнеют. И двинулся вверх по течению.

Когда он добрался до места, где лошади входили в воду, их там уже не было. Песок на той стороне, куда они ушли, был ещё мокрый. Он толкал револьвер перед собой, опираясь на основания ладоней. Несмотря на все предосторожности, он поймал на себе взгляд идиота прежде, чем сам его заметил.

Идиот недвижно сидел в перголе из костей с отсутствующим лицом, разлинованным, как по трафарету, полосками солнечного света, уставившись на мальца, словно дикий зверь в лесу. Глянув на него, малец двинулся дальше по следам лошадей. Голова идиота болталась на расслабленной шее, по подбородку стекала слюна. Когда малец оглянулся, тот продолжал на него смотреть. Руки идиот положил на песок перед собой, и хотя лицо его было пусто, всё же он казался существом, на которого обрушилось великое горе.

Когда малец увидел лошадей, они стояли на возвышенности по-над ручьём и смотрели на запад. Он лежал не шевелясь, осматривая местность. Потом выдвинулся вдоль края старого речного русла, уселся, прислонившись спиной к торчащим из земли костям, взвёл курок и опёрся локтями на колени.

Лошади видели, как он вышел, и следили за ним. Услышав щелчок взведённого курка, они навострили уши и направились к нему. Малец выстрелил передней лошади в грудь, она рухнула, тяжело дыша, и из носа у неё хлынула кровь. Другая остановилась в нерешительности, а когда стала поворачиваться, он взвёл курок и выстрелил. Лошадь рванулась рысью среди дюн, он выстрелил ещё раз, передние ноги у неё подкосились, она упала вперёд и перекатилась на бок. Она лишь раз подняла голову, а потом затихла.

Он сидел, прислушиваясь. Никакого движения. Первая лошадь лежала там, где упала, и песок вокруг её головы темнел от крови. По лощине плыл дымок, который постепенно редел, пока не исчез совсем. Малец двинулся обратно по руслу, укрылся под рёбрами мёртвого мула, перезарядил револьвер, а потом снова поковылял к ручью. Возвращался он другим путём и имбецила больше не видел. Добравшись до ручья, попил, промыл ногу и улёгся, прислушиваясь, как и прежде.

А теперь брось пушку, послышался голос судьи.

Он замер.

Голос раздался меньше чем в пятидесяти футах.

Я знаю, что ты натворил. Тебя подбил святой отец, и я расцениваю это как смягчающее обстоятельство деяния и умысла. Как и по отношению к любому человеку, оценивая его противоправное деяние. Но существует ещё и имущественный вопрос. Принеси мне револьвер, и сейчас же.

Малец лежал не двигаясь. Было слышно, как судья шлёпает по воде выше по течению ручья. Малец лежал и медленно считал про себя. Когда замутнённая вода достигла того места, где он лежал, он перестал считать, опустил в ручей высохшую и скрученную травинку и пустил её вниз по течению. Когда он отсчитал столько же, она ещё не скрылась среди костей. Выбравшись из воды, он глянул на солнце и стал пробираться туда, где оставил Тобина.

Следы бывшего священника были ещё влажны там. где он вышел из ручья, и весь его путь отмечали капли крови. Малец шёл по ним по песку, пока не добрался до места, где тот свернулся в своём убежище.

Ты прикончил их, малец? шёпотом спросил Тобин.

Малец поднял руку.

Ну да. Я слышал выстрелы, все три. Придурка тоже, да, малец?

Он не ответил.

Умница, прошептал бывший священник. Обмотав шею рубашкой, голый по пояс, он устроился на корточках среди вонючего частокола и смотрел на солнце. По дюнам пролегли длинные тени, и в этих тенях кости умерших животных в беспорядке валялись на песке, напоминая странную свалку скрученной арматуры. До наступления темноты оставалось почти два часа, что бывший священник и отметил. Они лежали под жёсткой, как картон, шкурой дохлого вола и слушали обращение судьи. Тот цитировал положения юриспруденции, приводил прецеденты. Он распространялся о законах, имеющих отношение к правам собственности на домашних животных, приводил выдержки из дел о лишении имущественных прав, так как считал, что они тесно связаны со скверной наследственностью бывших преступных владельцев лошадей, которые лежат теперь мёртвыми среди костей. Потом заговорил о другом. Бывший священник склонился к мальцу. Не слушай.

А я и не слушаю.

Заткни уши.

Сам заткни.

Священник закрыл уши ладонями и посмотрел на мальца. От потери крови глаза у него блестели, и он был необычайно серьёзен. Сделай, как я тебя прошу, прошептал он. Думаешь, он для меня старается?

Малец отвернулся. Он отметил, что солнце уже садится на западной оконечности пустыни, до наступления темноты они больше не разговаривали, а потом встали и побрели прочь.

Крадучись они выбрались из котловины и пошли через невысокие дюны, бросив последний взгляд на долину, где на краю земляного вала был разложен на всеобщее обозрение мерцавший на ветру костёр судьи. Они не стали гадать, из чего тот его развёл, и до того, как взошла луна, были уже далеко в пустыне.

В этих краях водились волки и шакалы, они завывали в начале ночи, а с восходом луны умолкли, словно удивлённые её появлением. Затем снова принялись за своё. Из-за ран путники ослабели. Они прилегли отдохнуть, но ненадолго, не забывая просматривать линию горизонта на востоке — не появится ли там чья фигура. Они дрожали на пустынном ветру, который налетал неизвестно из каких безбожных пределов, холодный, бесплодный, и не нёс вообще никаких вестей. С рассветом они забрались на небольшую возвышенность среди этой бесконечно плоской равнины и, присев на корточки на сыпучем сланце, стали наблюдать за восходом солнца. Было холодно, бывший священник в своих лохмотьях и окровавленном воротнике скрючился, обняв себя за плечи. На этом маленьком выступе они и заснули, а когда проснулись, была уже середина утра и солнце поднялось высоко. Они сели и огляделись. Вдали по равнине к ним двигались фигура судьи, фигура придурка.