– Не знаю, Флора. Ты уверена, что он не рассердится?

– Надеюсь, что рассердится. – Флора переводила изгляд с одной девушки на другую. Несколько дней назад она увидела двух юных сестер лэрда, скрывающихся в тени и наблюдающих за ней с искренним любопытством. Флора притворилась, что не замечает их, и это, разумеется, только подстегнуло интерес к ней. Наконец они отважились выйти из тени и, спросив, что она делает, предложили свою помощь, став таким образом ее ни о чем не подозревающими сообщницами.

Бедняжки скучали до зевоты, будучи заперты в этом диком и бесплодном месте и пребывая в полной праздности. К тому же здесь не было ни одной особы женского пола, с кем они могли бы поговорить.

Старшая, семнадцатилетняя Мэри, отличалась теми же поразительными темно-каштановыми волосами и светло-синими глазами; ее черты казались слишком чеканными, чтобы Мэри можно было счесть красавицей, но зато она имела нежный и мягкий нрав, тогда как Джиллиан, бывшая на два года моложе, отличалась большей склонностью к авантюрам. Рыжеволосая и зеленоглазая, с нежно-розовой кожей, она обещала через несколько лет стать настоящей красавицей. К тому же, как Флора убедилась после нескольких минут знакомства, Джиллиан была близка ей по духу. А вот Мэри нуждалась в некотором поощрении, как, например, сейчас.

– Я просто стараюсь занять себя, как посоветовал твой брат, – последовал ответ Флоры. – Что еще здесь делать? Он выдворил меня из кухни и из пивоварни.

– И у него были для этого основания, – мягко возразила Мэри.

Флора пожала плечами:

– Я только хотела помочь.

Глаза Джилли засветились лукавством.

– Поэтому пересолила еду и подсластила эль?

Флора улыбнулась: несмотря на данную себе клятву не сдаваться, она немного волновалась – Лахлан не был человеком, с которым можно играть в игры. На следующий день после разговора с ним Флора отправилась на кухню, где с бьющимся сердцем наблюдала, как горец поднимает ложку и подносит ко рту кашу, сдобренную солью, а потом улыбнулась, видя, что он чуть было не выплюнул все обратно в котел. Его пронзительные глаза сузились, и он посмотрел на нее с полным пониманием того, что она сделала. Тем не менее ему все же удалось овладеть собой; Флора так и не узнала почему, но это не имело особого значения.

– Возможно, я чуть-чуть переборщила, прежде у меня не было опыта работы на кухне.

Это было правдой: однажды кузен Аргайл выгнал ее из кухни в замке Инверери за точно такую же провинность.

– Не забудь, что тебя отстранили также от стирки и починки одежды, – напомнила Мэри.

Флора сжала губы, чтобы не рассмеяться.

– Это уж совсем несправедливо. Я думала, что такой запах идет к его рубашкам.

– Да, это верно, – согласилась Джилли, и в голосе ее зазвенело веселье. – Они также славно пахли, как одежда какой-нибудь гулящей девицы.

Еще бы! Не зря же Флора целый час мочила их в розовой воде…

– Я решила, что запах хорошо сочетается с вышивкой, – пояснила Флора, припоминая, что нашила крупные розовые цветки по всей длине его лучшей льняной рубашки.

– Возможно, так бы и было, если бы ты не зашила наглухо рукав, – хмыкнула Джилли.

– А еще ты слишком коротко подрубила кайму на его штанах, – добавила Мэри.

Не говоря уже о крапиве, которую Флора втерла в шерсть его пледа. Стоило потрудиться, чтобы слышать, как Лахлан рычит, выбирая колкие листья из ткани.

Но он по-прежнему оставался раздражающе спокойным, и это ее бесило. Что бы Флора ни делала, горец проявлял чрезвычайное терпение и стальную выдержку, будто потешался над ней.

Тем не менее никогда за долгие годы Флора так не развлекалась, хотя практика у нее была солидная. Уже будучи девочкой, она поняла, какое место ей уготовано в жизни, и это вызвало в ней протест и желание бунтовать с одобрения матери. А когда она оказалась при дворе, разочарованные поклонники с их безобидными промахами стали множиться против ее воли. Неприятности сами находили ее. К сожалению, репутация проказницы не отталкивала от Флоры толпу поклонников – с ее состоянием и связями они готовы были принять ее, даже если бы у нее на голове выросли рога.

Теперь Флора собиралась убедиться, что Лахлан Маклейн не лелеет намерения жениться на ней.

Мэри покачала головой:

– Мой брат по-особому относится к своему оружию.

– В таком случае он будет рад видеть его начищенным до блеска, – решила Флора.

– Он разгневается, – предупредила Мэри. – К тому же у него для этого есть оруженосцы.

– Но прежде он ни разу не разгневался.

Мэри нахмурилась:

– Да, он проявил удивительное понимание.

– Возможно, его гложет чувство вины, – предположила Флора.

Джилли рассмеялась:

– Сомневаюсь. Лахлан точно знает, что делает. Когда он принимает решение, то не колеблется и не поворачивает вспять. – В ее голосе звучало подлинное восхищение.

– Не можешь же ты считать, что он был вправе похитить меня? – обиделась Флора.

Джилли вспыхнула.

– Нет, но… – Она в расстройстве сжала руки. – У брата на все свои резоны.

Тут Флора решила оставить опасную тему: она не собиралась вбивать клин между Маклейнами и не стала бы делать этого, даже если бы кто-то надавил на нее. Девушки обожествляли брата, поклонялись ему и говорили о нем в почтительном тоне. То, что он был нежно привязан к сестрам и глубоко любил их, не вызывало сомнения, хотя ему было нелегко выражать свои чувства. Как и в случае с братьями Флоры, Лахлан пытался заменить сестрам отца, а они жаждали его любви и внимания.

Флора с трудом сглотнула. Она почти не знала Гектора, но Рори и Алекс вырастили ее вместе с дядей – графом Аргайлом, отцом нынешнего графа, – в замке Инверери и позже, когда она уже стала взрослой девушкой, частенько туда наезжали. Рори и Алекс были намного старше ее и старались заменить ей отца, которого она не знала. Оглядываясь назад, Флора понимала, что они делали то, что считали для нее лучшим, но тогда ее раздражала их категоричность, в то время как она хотела быть с ними на равных.

Увы, Мэри и Джилли ждало разочарование. Вызвать вождя Колла на проявление нежных чувств было все равно что пытаться выжать воду из камня. Но, как ни странно, Флора находила пленительной его мужскую ворчливую неуклюжую нежность к сестрам. Наблюдая, как он ведет себя с девушками, она открывала в нем новые стороны. Лахлан умел быть внимательным и понимающим, он выслушивал возбужденный девичий щебет с удивительным терпением.

Флора также часто ловила на себе его взгляд, когда он смотрел на нее с обескураживающим вниманием, и это одновременно и пугало, и возбуждало ее.

Попытавшись отрешиться от ненужных чувств, Флора улучила минутку, чтобы забрать из кладовой необходимое для своей затеи, потом повернулась к девушкам:

– Ну что, решено?

– Я пойду, – согласилась Джилли. Но Мэри было не так-то легко убедить.

– Ты уверена, что собираешься всего лишь смазать жиром его мечи?

– Да, – заверила ее Флора, предпочитая не упоминать, какого рода жир собиралась для этого использовать.

Мэри заколебалась.

– Вы можете даже не заходить туда, – сказала Флора. – Все, что от вас требуется, – это понаблюдать за Одином.

Щеки Мэри окрасились нежным румянцем.

– Ты не должна его так называть. Его зовут Аллан. – Флора подняла бровь. Так вот в чем дело! Оказывается, Мэри питает нужные чувства к нему.

– Я знаю его имя, – сказала Флора. – Но тебе следует признать, что он похож на норвежского бога войны.

Она любила давать людям прозвища. Лэрда она прозвала Тором из-за сурового выражения лица – так звали норвежского бога-громовержца.

– Флора права, Мэри, – сказала Джилли. – Аллан меня пугает.

– Ты его совсем не знаешь, – горячо вступилась за коменданта Мэри. – На самом деле он… милый.

Флора не смогла сдержать смеха.

– Смотри, чтобы твой брат не услышал: вряд ли ему понравится, что ты называешь милым одного из самых его отважных и свирепых воинов.

Мэри побледнела.

– Ты ему не скажешь…

– Не будь глупышкой. Я просто шучу… – Однако Флора все же почувствовала раскаяние, поэтому взяла руку Мэри и нежно пожала. – Почему бы тебе не остаться здесь? Джилли может понаблюдать за Алланом, а мы вернемся очень быстро.

Мэри покачала головой:

– Я пойду.

Флора улыбнулась:

– Хорошо. Тогда, леди, наш путь лежит в оружейную.

Лахлану не терпелось повоевать: даже часы, проведенные во дворе замка за упражнениями, не облегчали его состояния. Он чувствовал себя как лев в клетке и выглядел беспокойным и возбужденным.

Похищенная красавица пробыла здесь меньше недели, а уже успела перевернуть дом вверх дном. Она была прирожденной смутьянкой. Сначала горец был рад тому, что Флора проявила интерес к его дому, и счел это хорошим знаком, но то, что началось потом… Будь он проклят, если позволит проказнице получить удовлетворение, выведя его из себя. Лахлан потерял счет случаям, когда за несколько последних дней силой подавлял гнев, хотя его инстинкт бунтовал и требовал поставить пленницу на место.

К несчастью, стоило ему бросить взгляд на Флору Маклауд, и он чувствовал непреодолимое желание. При этом он не привык держать свои страсти в узде. Что касается любовницы, Лахлан говорил себе, что воздерживается от близости с ней из-за Флоры, чтобы не спугнуть ее своими отношениями с другой женщиной. Существовало и другое, более неприятное для него объяснение: красивая и умная вдова Шинейд больше его не привлекала, поскольку рядом была эта крошка с огромными синими глазами и нежным лицом эльфа. Вопрос заключался в том, что он не мог получить желаемое. Пока не мог.

Долгие годы постоянных войн и отражения атак научили Лахлана осторожности, научили оценивать обстоятельства, прежде чем бросаться в пучину, очертя голову. Теперь он делал все возможное, чтобы дать Флоре время привыкнуть к жизни в его доме, но когда-то это должно было закончиться.

Маклейн направился во двор замка: день выдался прекрасный, и Флора вполне могла отправиться на прогулку. Заметив у входа в оружейную Мэри и Аллана, он нахмурился.

В последнее время, если он видел Мэри и Джилли, то и Флора оказывалась где-то рядом. Его сестры были в восторге от утонченной грации и изящества Флоры, и Лахлан ощутил укол совести. Сестры разделяли все страдания его клана; у него не было ни денег, ни времени, чтобы заняться их образованием. Оставалось надеяться на приданое Флоры. Две тысячи марок – просто королевский выкуп! Ради одного этого стоило на ней жениться, и он был бы дураком, если бы не воспользовался таким шансом.

Неожиданно Лахлан обратил внимание на то, что Аллан, его капитан, улыбается слишком откровенно. Черт возьми! Глаза Мэри тоже сверкают, а щеки порозовели, и она смотрит на Аллана, как…

Проклятие! Горец зашагал через двор, чтобы немедленно положить этому конец. Что себе вообразил этот Аллан? У него были другие планы насчет Мэри!

Когда Лахлан подошел ближе, сестра заметила его и замерла. Ее глаза округлились, и Лахлан был готов поклясться, что на лице Мэри он увидел виноватое выражение.

– Что ты здесь делаешь? И где Джилли?

– О, я… – забормотала Мэри и сделала шаг к двери, будто собиралась скрыться.

Оружейная. Так вот где Флора!

Лахлан выругался.

– Я убью ее! – Отстранив сестру, он открыл дверь, и запах чуть не свалил его с ног.

Обе находившиеся внутри женщины подняли головы и посмотрели на него, затем Джилли бросилась к брату:

– Ах, братец, мы надеялись сделать тебе сюрприз!

Лахлан настороженно посмотрел на Флору:

– Не сомневаюсь, что надеялись.

Боже правый, эта крошечная банши, как ему казалось, с трудом удерживалась от смеха. Все, с него довольно! Тщательно выстроенный за последние несколько дней фасад невозмутимости треснул.

Девчонка смазала салом его оружие, его мечи, включая обоюдоострый шотландский меч, и не просто салом, а пахучим салом чаек-глупышей. Эти птицы выплевывали пахнущую рыбой смесь на все находящееся поблизости, и эта чертова смесь воняла невыносимо.

Лахлан ввозил жир с Сент-Килды, чтобы заправлять лампы, и, вне всякого сомнения, Флора знала, что это такое: не зря дальний остров Сент-Килда принадлежал к владениям ее братца Рори.

Лахлан оглянулся на гору блестящего оружия, разбросанного по полу. Флора не оставила ни одной поверхности без своего внимания, включая и роговую рукоять и кожаные ремни.

Джилли сморщила носик.

– Конечно, запах сильный, но Флора сказала, что эта смазка самая лучшая. Надеюсь, мы не сделали ничего дурного, братец?

Лахлан повернулся к сестре, стараясь совладать с охватившей его яростью.

– Джилли, отправляйся вместе с сестрой в дом и готовься к ужину, а я поговорю с мисс Маклауд.

Когда дверь за Джиллиан закрылась, горец набросился на Флору и стащил ее со скамейки, рванув к себе с такой силой, что она оказалась прижатой к его груди. Кровь бушевала в его жилах. Никто никогда не приводил его в такое состояние, не заставлял потерять власть над собой.

Флора попыталась оттолкнуть Лахлана, но сплав гнева и страсти сгустил кровь в его венах, и его тело обдало жаром. Он не знал, встряхнуть ли ее как следует или потащить в свою комнату и освободиться от напряжения и желания, бушевавшего в нем. Флора была самой упрямой и своевольной женщиной, какую только ему доводилось встречать, и в то же время, когда он держал ее в объятиях, а она вызывающе смотрела на него своими огромными синими глазами, он остро чувствовал ее хрупкость и то, как легко мог ее обидеть.

Выпустив Флору, Маклейн постарался совладать со своей яростью.

– Ты зашла слишком далеко. Будешь протирать эти лезвия, пока не удалишь с них последнюю каплю жира.

– Разве я сделала что-нибудь не так? – Флора посмотрела на него из-под ресниц, и этот взгляд не остался незамеченным.

Лахлан наклонился ближе и вдохнул сладкое благоухание ее волос; тело его содрогалось от усилий держать себя в руках, возбуждение вызывало неудержимый трепет его мужского естества. Инстинкт требовал, чтобы он овладел ею и целовал, пока дерзкая улыбка не сойдет с ее губ.

– Не играй со мной, Флора, я не из твоих ручных поклонников-придворных. Ткни в меня палкой, и я укушу.

И сразу Лахлан заметил блеск удовлетворения в ее глазах, будто она хотела, чтобы он потерял власть над собой. Кажется, она воображает, что находится в безопасности, а ему хотелось доказать ей обратное!

– Не знаю, о чем вы толкуете. Я только старалась быть полезной. Разве вы не говорили, что мне следует найти себе занятие?

– Я очень хорошо представляю, что ты пытаешься сделать. Я предпочитаю проявлять терпение, несмотря на твои проказы, но запомни: если я захочу обладать тобой, лишняя горстка соли в похлебке или несколько цветков, нашитых на рубашку, не остановят меня.

Флора с шумом втянула воздух.

– Ваши угрозы на меня не действуют. Если вы хотите получить назад свой замок, вы и пальцем меня не тронете.

– Я никогда не злоупотребляю угрозами, моя прелесть.

– Вы тиран.

– Нет, вождь. И в этом доме ты будешь играть по моим правилам. Больше никаких шуток, Флора. И не вздумай вовлекать в подобные шалости моих сестер.

– Ваши сестры изнывают от скуки, им пора развлечься. Здесь не место для молодых женщин. Джилли не мешало бы получить образование, а Мэри пора появиться при дворе. Они, как и все мы, хотят танцевать, встречаться с людьми своего возраста и носить красивые платья.

Услышав в голосе Флоры неприкрытое осуждение, Лахлан замер. Похоже, она не умеет остановиться вовремя.

– Когда мне понадобится твой совет, я спрошу тебя. И запомни: я не желаю, чтобы моих сестер растлевали или чтобы их превратили в придворных жеманниц. Они принадлежат к миру гор и останутся со мной.

Отвернувшись, Лахлан пожал плечами. Он был вынужден признаться, что Флора произнесла вслух то, о чем он думал сам, но чего не желал замечать: его сестры заслуживали лучшей доли, чем вечно оставаться затворницами его замка.

Но он не привык к неповиновению, а Флора была обольстительной ведьмой, задиравшей его при каждом удобном случае: она каждый раз бросала ему вызов и интриговала его, как ни одна женщина прежде.

– Неужели вы в самом деле думаете, что двор – это притон разврата?

– Ничуть. Как каждый горский вождь, я ежегодно приезжаю в Эдинбург представиться при дворе и отчитаться в своем «благонравном поведении».

– Но на вас это, похоже, не оказало никакого влияния, – сухо заметила Флора.

Лахлан хмыкнул, и Флора замерла, глядя на него так, будто он только что заставил расступиться Красное море. Их взгляды встретились, и Лахлан почувствовал странный толчок в сердце, будто рядом блеснула молния. Судя по тому, как она на него смотрела, с ней случилось то же, что и с ним, только она не желала этого признавать и потому, отведя взгляд, принялась нервно играть с кожаными перчатками.

– Скажите, мой брат ответил на ваше письмо?

– Пока нет, но это не имеет значения. После того как ты уберешь эту грязь, нынче же вечером поужинаешь со мной.

Глаза Флоры подозрительно сузились.

– Это обязательно?

Лахлан постарался сдержать раздражение.

– Я подумал, что тебе будет приятно мое общество.

– Напрасно. Я предпочитаю есть в своей комнате.

Лахлан нахмурился. Никогда прежде ему не приходилось ухаживать за женщиной – женщины сами приходили к нему.

– Я позаботился о некоторых развлечениях.

Флора скрестила руки на груди.

– И все равно я не желаю ужинать с вами. Едва ли обстоятельства моего пребывания здесь могут способствовать дружеской беседе.

Упрямое выражение ее лица тотчас же свело все добрые намерения Лахлана к нулю: Флора стояла перед ним, прямая, стройная, и явно не собиралась отступать ни на дюйм.

И тут же в голосе горца появилась угроза:

– Это не просьба.

– Вы не можете меня принудить.

– Нет, могу!

Лахлан тут же осознал свою ошибку: Флора была не из тех, кому можно приказывать. Вероятно, он поступил неправильно, но сейчас ему было все равно. Стычка стала неизбежной, но Лахлан знал, что выйдет из нее победителем.

– Вы негодяй и не джентльмен…

Это было уже слишком, и Лахлан не выдержал. Прежде чем Флора успела продолжить, он схватил ее в объятия. Его тело отреагировало на близость с неожиданной силой, и он, глубоко заглянув в ее глаза, окунулся в эти эротические ощущения. Лахлан хотел, чтобы она тоже их почувствовала и поняла, какое действие оказывает на него.

– Сколько раз мне повторять, что я не чертов джентльмен?

– Пожалуйста…

Его губы впились в ее рот, отвергая любые возражения силой поцелуя. Лахлан с самого начала хотел этого.

Облегчение было столь сильным, что он чуть не застонал. Жар волнами омыл его тело, грозя вырваться на волю.

Господи, до чего сладок этот поцелуй! Ее губы были неправдоподобно нежными и теплыми, а кожа пахла ромами. Ему хотелось проглотить ее.

Его язык скользнул в ее рот, и он принялся пить мед этого поцелуя. Выпущенный на волю ураган желания не мог не вызвать ответной реакции, и между ними возникло жаркое напряжение. Теперь Лахлан мог бы овладеть ею, покоряя ее страстными и долгими поцелуями, но что-то удерживало его от последнего шага. Никогда он так не хотел, чтобы ему отвечали такой взаимностью. Это желание тревожило его настолько сильно, что помогало смирить агрессивность. Сейчас он больше всего думал об уязвимости и невинности молодой женщины, которую держал в объятиях.

Силой воли охладив свой пыл, Лахлан постарался забыть о тяжести в чреслах, и поцелуй, задуманный как наказание, оказался нежным и полным желания. Его губы теперь слегка касались ее губ, не требуя, а пытаясь нежно убедить.

Поднеся руку к лицу Флоры, Лахлан погладил щеку большим пальцем и был потрясен бархатистой нежностью кожи. Потом его пальцы оказались у нее под подбородком, нежно побуждая полные губы раскрыться.

И она с тихим стоном раскрыла их.

В теле горца ширился безмолвный крик мужского удовлетворения. Она желает его! Язык Лахлана снова оказался у нее во рту, и он ощутил ее удивление и ее ответную реакцию. Флора обвила руками его шею и ответила на поцелуй с невинным пылом, обезоружившим его. Никогда прежде Лахлан не испытывал ничего подобного: он был тронут до глубины души и растроган одним-единственным поцелуем, и ему хотелось и защитить ее, и овладеть ею.

Сердце Флоры бешено стучало. Он ее целовал, а она хотела отстраниться, но не могла. Она купалась в новых ощущениях, тонула в этом обольстительном жаре мужского тела. Ничто не имело значения, кроме восхитительного ощущения, когда его рот прижимался к ее губам. Его губы были такими нежными, а пряный вкус его поцелуя опьяняющим.

Губы Лахлана дразнили и умоляли, склоняя ее к ответу своей нежной лаской. Она таяла в его объятиях, смакуя эти порочные ощущения, когда ее тело сливалось с ним, прижимаясь к его твердой широкой груди, а сильные мускулистые руки обнимали ее и будто защищали.

Как ему это удалось? Все это неправильно. Он должен оставаться диким, грубым, склонным к насилию, но этот сильный горец целовал с такой нежностью, о какой она не смела и мечтать.

Одновременно острота ощущений пугала Флору. Иногда мужчинам удавалось украдкой сорвать поцелуй с ее уст, но никто не целовал ее так, чтобы ей захотелось плакать. Этот горец не был таким, каким она его представляла, и все выглядело так хорошо… слишком хорошо.

Поцелуй Лахлана становился все более настойчивым и требовательным. Когда его язык скользнул в рот Флоры, ей показалось, что сердце ее перестало биться. Она была потрясена и в то же время глубоко задета этой медлительной лаской.

Флора попыталась заглушить голос разума и не прислушиваться к сотням вопросов, рождавшихся в нем; тело ее сгорало в пламенной страсти, и этот жар нарастал с непостижимой скоростью.

Наконец Флора до того осмелела, что поцеловала его сама. Их языки переплелись. Теперь она исследовала его так же глубоко и основательно, как он ее. Скоро нежного прикосновения его губ ей стало недостаточно: Флора хотела большего, более властных прикосновений, более страстных ласк. Чтобы быть ближе, Флора обвила его шею руками, испытывая желание раствориться в жаре его тела.

Лахлан крепко прижимался к ней, и она чувствовала силу его возбуждения. Он был большим, дерзким и угрожающим. Это опасное напоминание разрушило чары, и короткому безумию наступил конец. Флора испытала последний краткий всплеск возбуждения и вернулась к холодной реальности.

– Немедленно прекратите! – в отчаянии воскликнула она.

Некоторое время они стояли, тяжело дыша, молча уставившись друг на друга, затем непреклонное выражение на лице горца сменилось удивлением.

Флора прикрыла рукой горячие трепещущие губы, а когда Лахлан наконец заговорил, его лицо снова стало непроницаемым.

– Сегодня вечером ты присоединишься ко мне за ужином.

Была ли это просьба или приказ, Флора не могла понять. Все ее тело было наполнено странными ощущениями, тем не менее она послушно кивнула.

Лахлан повернулся и пошел прочь, не бросив на нее ни единого взгляда. Шаги его были решительными и твердыми, Флоре оставалось только гадать, что же произошло между ними и почему у нее теперь такое чувство, будто все изменилось.