Поскольку смерть Тии не грозила и поскольку на данный момент не имелось ни одного свободного корабля с сингулярным двигателем, беспилотному кораблю, управляемому искусственным интеллектом, который должен был отвезти ее в больницу Центральных Миров, понадобилось более двух недель, чтобы добраться до их планеты. Еще целых две долгие, бесконечные недели, в течение которых лица мамы и папы делались все более вытянутыми и испуганными. Состояние Тии не только не улучшалось — ей становилось все хуже.
К концу этих двух недель ее конечности не только утратили всякую чувствительность — она еще и потеряла возможность ими шевелить. То, что началось с неуклюжести, не дававшей застегивать пуговицы и «молнии», теперь обернулось параличом. Если бы Тия не чувствовала необходимости поддерживать и ободрять родителей, она бы все время плакала. Она даже не могла больше прижимать к себе Теда.
Разговаривая об этом с мамой, она даже шутила, делая вид, что всю жизнь мечтала, чтобы за нее все делал кто-нибудь другой. Тия не могла не шутить: хотя она и сама была в ужасе, страх в глазах родителей заставлял ее забыть о собственных страхах. Девочка твердо решила не показывать родителям, что ей самой страшно, страшно до визга. Они и так уже достаточно напуганы, а если еще и она утратит мужество, они вообще могут удариться в панику.
Время еле ползло. Девочка смотрела фильм за фильмом, до посинения играла в шахматы с Брэддоном и без конца твердила себе, что главное — попасть в больницу, а там все будет замечательно. Разумеется, все будет замечательно. В больнице Центральных Миров могут вылечить все, что угодно. Это все знают! Не лечатся только врожденные заболевания. Но с ней-то все было в порядке до того самого дня, как это началось. Наверняка это какая-нибудь ерунда.
— Сократ говорит, что это, по всей видимости, ущемление нервов, — в сотый раз повторяла Пота в тот день, когда должен был прибыть корабль. — Когда тебя доставят в госпиталь, куколка, тебе понадобится очень много мужества. Тебя, по всей вероятности, придется прооперировать, и, наверное, пройдет несколько месяцев, прежде чем ты снова станешь такой, как раньше…
Она причесала Тию и собрала ее волосы в аккуратный хвостик, как нравилось самой Тии.
— И что, все это время я не смогу заниматься? — спросила девочка, в основном затем, чтобы отвлечь мать на что-нибудь повседневное. «Мама не очень уверенно чувствует себя в реальности и реальном времени… И папа тоже». — Меня, наверное, заделают в гипс и будут держать на каких-нибудь обезболивающих. Я отстану, да?
— Ну, боюсь, что да, — ответила Пота с фальшивой жизнерадостностью. — Но, думаю, психологи только обрадуются. А то ведь, ты знаешь, они все переживают, что ты развита не по годам. Зато в твоем распоряжении будет вся библиотека больницы! Ты только представь себе!
Это ненадолго отвлекло даже саму Тию. Да, действительно: вся библиотека больницы! Это куда больше книг, чем они могли взять с собой! И любые фильмы, какие захочешь, и настоящие экраны для чтения, а не та самоделка, которую собрал для нее папа…
— Они уже здесь! — крикнул Брэддон из большой комнаты. Пота снова стиснула губы и подняла Тию с кровати. Впервые за несколько недель Тию снова облачили в скафандр — запихали внутрь его, как будто Пота одевала гигантскую куклу. Брэддон тоже подошел помочь, да Тия и сама изо всех сил пыталась содействовать, чем могла. Она снова выйдет наружу! Только на этот раз она, скорее всего, уже не вернется обратно. А если и вернется, то не в этот купол.
— Погодите! — воскликнула она, когда Пота уже собиралась нахлобучить на нее шлем. — Погодите! Я хочу взять с собой моего мишку!
Родители переглянулись. Видя, что они сомневаются, стоит ли это делать, Тия сделала самую умоляющую мину, какую только могла.
— Ну пожалуйста!
Она не могла смириться с мыслью, что отправится куда-то в совершенно чужое место, не взяв с собой ничего знакомого и теплого. Ну и что, что она не может с ним играть, — зато она может с ним разговаривать, прижиматься щекой к его меху…
— Пожалуйста!
— Ладно, куколка, — сдалась Пота. — Думаю, в твоем скафандре найдется место и для него тоже.
По счастью, Тед был очень мягкий, а сама Тия — очень тоненькая, скафандр же был просторный, рассчитанный на вырост. Так что для Теда нашлось место в скафандре, а Тии было приятно чувствовать его теплое тельце, прижатое к ее груди.
Больше она ни о чем подумать не успела, потому что в этот момент в купол вошли двое незнакомцев, одетые в белые скафандры медиков Ценкома. Со стороны ее дыхательного аппарата раздалось странное шипение, и комната исчезла.
Очнулась Тия в незнакомой белой комнате. На ней была белая хлопчатобумажная рубашка. Единственным ярким пятном во всем помещении был Тед. Он лежал рядом с ней, запихнутый под мышку, и его голова торчала из-под белого одеяла.
Девочка поморгала, пытаясь сориентироваться, и горло ей сдавила холодная рука страха. Где она? Наверно, в больничной палате — но где же тогда мама с папой? И как она очутилась здесь так быстро? Что сделали с ней эти двое незнакомцев?
И почему ей не стало лучше? Почему она вообще ничего не чувствует?
— Она очнулась! — произнес незнакомый голос. Девочка повернула голову — это было единственное, что она могла, — и увидела человека в белом скафандре. Человек стоял над ней. Лица было не видно за темной лицевой пластиной. На плече у него был красный крест Медицинской службы, а на груди — табличка с именем, но прочитать ее под таким углом Тия не могла. Она даже не могла определить, мужчина перед ней или женщина, человек или гуманоид.
Человек склонился над ней, лицевая пластина приблизилась — Тия отшатнулась бы, если бы могла: она помимо своей воли была напугана — эта пластина была такой глухой, такой безликой… Но потом девочка сообразила, что человек в скафандре нагнулся нарочно, чтобы она могла разглядеть за плексигласовой пластиной, блестящей при свете ламп, живое человеческое лицо, и немного успокоилась.
— Здравствуй, Гипатия, — сказал человек — это была женщина, и довольно приятная женщина, судя по лицу. Ее голос, доносящийся из динамика скафандра, звучал немного металлически — чуть похоже на голос Мойры через старый комм. Это сходство помогло Тии почувствовать себя увереннее. По крайней мере, эта женщина знает, как ее зовут, и правильно произносит ее имя.
— Здравствуйте, — осторожно ответила девочка. — Это больница, да? А почему я не помню полета на корабле?
— Видишь ли, Гипатия… Можно, я буду называть тебя «Тия»?
Тия кивнула, и женщина продолжала:
— Видишь ли, Тия, первое, о чем мы подумали, — это что ты подхватила какую-то заразную болезнь, хотя родители твои были здоровы. Врач и фельдшер, которые были на корабле, решили, что лучше перестраховаться и изолировать тебя и твоих родителей. Проще всего это было сделать, погрузив тебя и твоих родителей в анабиоз и оставив вас в скафандрах до прибытия сюда. Мы не хотели тебя пугать, поэтому попросили твоих родителей не говорить тебе, что мы собираемся сделать.
Тия переварила услышанное.
— Хорошо, — сказала она, стараясь быть дружелюбной — все равно ведь она бы ничего с этим поделать не смогла. — На корабле, наверное, все равно было бы довольно скучно. Читать там нечего, смотреть нечего, а играть со мной в шахматы ваши медики бы скоро устали.
Женщина рассмеялась.
— Ну да, тем более что ты бы их, по всей вероятности, разбила наголову! — согласилась она и немного выпрямилась. Теперь, когда Тия знала, что за глухой пластиной скрывается человеческое лицо, фигура в скафандре уже не казалась ей такой угрожающей. — Так вот, мы еще немного подержим тебя в изоляторе, пока не выясним, что же с тобой приключилось. Мы с тобой будем часто видеться — я одна из твоих лечащих врачей. Меня зовут Анна Йоргенсон-Кепаль, но ты можешь звать меня просто Анна, или доктор Анна, если захочешь, — но, думаю, мы обойдемся без таких формальностей. Другой твой лечащий врач — Кеннет Ухуа-Зорг. С ним ты встретиться не сможешь, пока не выйдешь из изолятора, потому что у него парализованы ноги и он ездит на инвалидной коляске. А коляску в скафандр не засунешь.
Над кроватью вспыхнуло голографическое изображение — голова и плечи худощавого, даже немного изможденного молодого человека.
— Зови меня просто Кенни, Тия, — сказал молодой человек. — Я не хочу перед тобой выпендриваться. Извини, что не могу зайти лично, но на то, чтобы продезинфицировать эту гадскую тележку, уходит целая вечность, так что придется Анне побыть моими руками.
— Эта ваша тележка — она нечто вроде модифицированной капсулы, да? — с любопытством спросила Тия: раз уж они сами об этом заговорили, так почему она должна избегать этой темы. — Я знаю одну капсульницу, Мойру. Она интеллект-корабль.
— Угадала! — весело ответил Кении. — Я действительно медик в полукапсуле! Просто со мной произошел дурацкий несчастный случай — я подцепил каких-то инопланетных микробов. Только я был тогда подростком, постарше, чем ты.
Тия застенчиво улыбнулась. «Думаю, мы с ним сойдемся».
— Вам кто-нибудь говорил, что вы очень похожи на Аменемхета Третьего?
Большие глаза Кенни сделались еще шире.
— Н-нет… первый раз слышу! Надеюсь, это комплимент? Одна из моих пациенток сказала мне, что я похож на Ларго Делектрона, звезду синтикома, но я не знал, что она считает Ларго похожим на беглеца из лагеря работорговцев!
— Комплимент, комплимент! — поспешно заверила девочка. — Это один из моих самых любимых фараонов.
— Ну что ж, надо будет попробовать воспитать в себе истинно фараонское величие! — усмехнулся Кенни. — Возможно, оно мне пригодится, чтобы унять наших здешних психологов. Они пытаются прорваться к тебе с того самого момента, как вас доставили в больницу!
Если бы Тия могла задрожать от страха, она бы непременно задрожала.
— Но мне ведь необязательно с ними встречаться, правда? — спросила она тоненьким голоском. — Они все время задают дурацкие вопросы…
— Никаких психологов! — твердо заявила Анна. — У меня две докторские степени, и одна из них — как раз по промыванию мозгов. Так что я и сама смогу тебе помочь при необходимости.
Когда Анна упомянула о своей докторской степени по психологии, сердце у Тии упало — но она тут же воспряла духом оттого, что Анна назвала психологию «промыванием мозгов». Ни один из психологов, которые отравляли ей жизнь до сих пор, не решился бы обозвать свою профессию так откровенно и непочтительно.
Анна похлопала Тию по плечу.
— Не беспокойся, Тия. На мой взгляд, ты очень отважная девочка. Немножко чересчур ответственная, но в целом вполне нормальная. Просто психологи тратят слишком много времени на то, чтобы анализировать детей, и из-за этого совсем не видят, какие они на самом деле.
Анна улыбнулась внутри своего шлема. Прядь волос упала ей на лоб и повисла над левой бровью — благодаря этому Анна стала куда больше похожа на человека.
— Слушай, Тия: мы взяли у твоего медвежонка немного меха и немного набивки, — сказал Кенни. — Анна думает, что ты не заметишь, но я считаю, что сказать тебе об этом все равно следует. Мы проверили его на наличие инопланетных микробов и нейротоксинов, но оказалось, что он абсолютно здоров. Когда ты выйдешь из изолятора, мы его еще раз обработаем, для верности, но теперь мы точно знаем, что дело не в медвежонке. Это на случай, если ты могла так подумать.
Да, Тия думала и об этом… Разумеется, Мойра не могла бы сделать этого нарочно, но все равно было бы ужасно, если бы она заболела из-за Теда. Мойра себе этого никогда бы не простила, не говоря уже о Томасе.
— А как его зовут? — спросила Анна, делая что-то в головах кровати. Тия не могла повернуться и посмотреть, что именно.
— Медведь Теодор Эдуард, — ответила девочка, тайком потершись щекой о его мягкую шерстку. — Это Мойра мне его подарила, потому что у нее когда-то тоже был медвежонок. Его звали Мишка Отважный.
— Теодор… Замечательное имя. Ему очень идет, — сказала Анна. — Знаешь, наверное, мы с твоей Мойрой почти ровесницы — когда я была маленькая, как раз было нечто вроде моды на игрушечных медведей. У меня была замечательная медведица в пилотском комбинезоне. Ее звали Амелия Медвежье Сердце.
Анна усмехнулась.
— Она у меня и сейчас есть на самом деле, только теперь она обычно сидит на комоде у меня в гостиной. Она теперь весьма почтенная дама, ей ведь уже немало лет.
Но Тии не хотелось говорить о медведях. Теперь, когда девочка знала, что она в изоляторе и как она сюда попала…
— И долго мне еще тут оставаться? — спросила она.
Кенни сделался очень серьезен, и Анна прекратила возиться в головах кровати. Кенни на миг прикусил губу, прежде чем ответить. Легкий гул приборов внезапно показался очень громким.
— Психологи убеждали нас, что тебя надо попытаться отвлечь и успокоить, но… Тия, мы считаем тебя довольно необычной девочкой. Нам кажется, что ты предпочла бы узнать всю правду. Это так?
Хочет ли она этого? Или лучше сделать вид, что…
Но это тебе не игра в раскопки. Если сделать вид сейчас, тем страшнее будет, когда ей наконец скажут правду, если правда окажется ужасной.
— Д-да, — медленно ответила она. — Пожалуйста…
— Мы этого не знаем, — сказала ей Анна. — Мы сами хотели бы это выяснить. В твоей крови мы ничего не нашли, нарушения в нервной системе мы все еще ищем. Но… Мы предполагаем, что ты заразилась каким-то микробом или, быть может, протовирусом. Но мы не знаем этого наверняка, вот в чем дело. И пока мы этого не узнаем, мы не поймем, сможем ли мы тебя вылечить.
Не «когда мы сможем». А «сможем ли».
При мысли, что она может навсегда остаться такой, как сейчас, Тия похолодела.
— Твои родители тоже в изоляторе, — поспешно добавил Кении. — Но они стопроцентно здоровы. С ними все в порядке. Это еще больше осложняет нашу задачу.
— Кажется, я понимаю… — отозвалась девочка слабым, дрожащим голоском. Она набралась смелости и спросила: — И что, мне становится все хуже?
Анна замерла на месте. Лицо Кенни потемнело, он снова закусил губу.
— Ну… — тихо сказал он. — Да. Мы думаем о том, как вернуть тебе способность передвигаться. Возможно, придется подумать и об обеспечении жизнедеятельности. О чем-то куда более серьезном, чем мое кресло. Тия, я хотел бы сообщить тебе более приятные новости, но…
— Ничего, ничего, — сказала девочка, которой не хотелось расстраивать Кенни. — Все равно, лучше знать.
Анна наклонилась к ней и прошептала в микрофон скафандра:
— Тия, если ты боишься заплакать, то не бойся, поплачь. В твоем положении я бы тоже плакала. И если хочешь побыть одна, так и скажи нам, хорошо?
— Х-хорошо… — еле слышно ответила Тия. — Можно… Можно, я немного побуду одна?
— Конечно.
Анна перестала делать вид, что возится с приборами, и коротко кивнула в сторону голограммы. Кенни поднял руку, помахал Тии, и голоэкран погас. Секундой спустя Анна тоже вышла через дверцу, в которой Тия наконец опознала вход дезинфекционного шлюза. И девочка осталась наедине с шипящими и гудящими приборами и Тедом.
Она проглотила ком, стоявший в горле, и принялась размышлять о том, что ей сказали.
Лучше ей не становится, ей становится все хуже. И врачи не понимают, в чем дело. Это минус. Но, с другой стороны, с папой и мамой все в порядке, и врачи не говорили, чтобы она ни на что не надеялась. Это плюс.
Значит, можно рассчитывать, что они все-таки найдут способ ее вылечить.
Девочка прокашлялась.
— Алло! — сказала она.
Как она и рассчитывала, в комнате присутствовал искусственный интеллект, наблюдающий за всем происходящим.
— Алло, — откликнулся он странным, безупречно ровным голосом, каким может говорить только ИИ. — Чего ты хочешь?
— Я хотела бы посмотреть фильм. Исторический, — добавила она, поразмыслив. — Есть такой фильм про египетскую царицу Хатшепсут. Он, кажется, называется «Феникс Ра». Он у вас есть?
Дома этот фильм входил в список запрещенных, и Тия знала почему. Там были довольно откровенные сцены с царицей и ее архитектором. Однако Тии очень нравилась единственная женщина, которая решилась объявить себя фараоном, и она решительно не понимала, отчего ей не разрешают смотреть этот фильм из-за каких-то там постельных сцен.
— Да, — ответил ИИ секунду спустя, — этот фильм имеется в моем распоряжении. Ты хочешь посмотреть его прямо сейчас?
Значит, ее доступ к просмотру ничем не ограничен!
— Да, — ответила Тия и, торопясь воспользоваться открывшимися возможностями, добавила: — А после этого я хотела бы посмотреть трилогию об Атоне, про Эхнатона и еретиков: «Восход Атона», «Атон в зените» и «Закат Атона».
В этих фильмах постельных сцен было еще больше; Тия как-то раз слышала, как ее мать говорила, что в этой трилогии достаточно откровенно воплощены некоторые теории, объясняющие отдельные находки, которые совершенно невозможно объяснить другим способом, но в некоторых культурах эти фильмы из-за этого непременно бы запретили. Брэддон же в ответ хихикнул и заметил, что для этого достаточно было бы одних костюмов — точнее, их отсутствия, — хотя они воспроизведены совершенно точно. Ну ничего. Тия полагала, что она это все переживет. А если эти фильмы действительно такие ужасные, тем лучше — это поможет ей отвлечься от ее собственных проблем.
— Хорошо, — любезно ответил ИИ. — Начинать?
— Ага, — сказала девочка и снова потерлась щекой о мягкий мех Теда. — Пожалуйста.
Пота и Брэддон смотрели на дочь с застывшими лицами. Тия была убеждена, что эти каменные маски скрывают целую бурю эмоций, которые родители просто не хотят проявлять при ней. Девочка глубоко вздохнула, приказала:
— Кресло вперед, пять футов! — и ее мотоколяска подъехала и остановилась вплотную к родителям.
— Ну вот, теперь я, по крайней мере, могу всюду ездить! — сказала Тия, надеясь, что ее голос звучит достаточно жизнерадостно. — А то я так устала лежать в одних и тех же четырех стенах!
Чем бы она ни болела — в последнее время Тия все чаще слышала от врачей слова «протовирус» и «дистрофический склероз», — медики решили, что ее болезнь незаразна. Они выпустили Поту с Брэддоном из изолятора и перевели Тию в другую палату, дверь которой выходила прямо в коридор. Не то чтобы для девочки это имело большое значение — разве что Анне теперь не приходилось надевать скафандр и входить через дезшлюз. Да еще Кенни посетил ее собственной персоной. Однако четыре белых стены оставались четырьмя белыми стенами. Палаты были совершенно безликими.
Однако Тия не решалась попросить, чтобы сюда принесли какие-нибудь вещи, от которых в палате могло бы стать веселее. Она боялась, что если она начнет себя чувствовать в палате уютнее, то приживется здесь и так и останется. Навсегда.
Онемение и паралич охватывали теперь почти все ее тело, за исключением лицевых мышц. Дойдя до лица, болезнь остановилась. Так же необъяснимо, как и началась.
Тию усадили на мотоколяску, предназначенную для полностью парализованных людей. Коляска была такая же, как у Кенни, за исключением того, что управлялась она голосовыми командами и движениями языка и глаз. Голосовая команда приводила коляску в движение, а направление взгляда показывало, куда надо двигаться. Коляска была снабжена также механическими «руками», способными совершать ограниченный набор движений, соответствующий определенным командам. Любую команду следовало предварять словом «кресло» или «рука». Неуклюжая система, но это был максимум того, чего можно было добиться, не подсоединяя электрические цепи напрямую к нервным окончаниям, как у капсульников.
По счастью, головной мозг Тии оставался цел и невредим. Неведомая болезнь затронула спинной мозг, но не голову.
«А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!»
— Ну как ты, куколка? — спросил Брэддон. Голос у него слегка дрожал.
— О, папа, просто звездно! — весело ответила девочка. — Это почти как управлять кораблем! Надо будет устроить состязания с доктором Кенни!
Пота судорожно сглотнула и заставила себя улыбнуться.
— Ничего, это ненадолго, — сказала она не очень уверенным тоном. — Как только они выяснят, что похозяйничало у тебя в организме, тебя вылечат в два счета.
Тия прикусила губу, чтобы не нагрубить матери, и вместо этого расплылась в глупой улыбке. Вероятность того, что ее сумеют вылечить, таяла с каждым днем, и Тия об этом знала. Анна с Кенни не пытались от нее это скрывать.
Но зачем родителей-то расстраивать? Им и так несладко.
Тия продемонстрировала им все возможности коляски, и наконец родители не выдержали. Они ушли, извиняясь и обещая скоро вернуться, а следом за ними хлынул поток интернов и специалистов по неврологии, каждый из которых задавал ей все те же вопросы, на которые Тия отвечала уже тысячу раз. И у каждого была своя излюбленная гипотеза о том, что же с ней случилось.
«Сперва у меня по утрам было такое ощущение, как будто я отсидела пальцы ног, потом это проходило. Потом это перестало проходить. Потом вместо покалывания началось онемение. Нет, сэр, у меня ничего не болело. Нет, мэм, поначалу онемели только стопы. Да, сэр, через два дня то же самое начало происходить с пальцами рук. Нет, мэм, не со всей кистью, только с пальцами…»
И так часами. Но Тия знала, что они не хотят ей ничего плохого, что они пытаются ей помочь, а то, смогут ли они ей помочь, зависит и от того, насколько добросовестно она будет с ними сотрудничать.
Но, помимо их вопросов, были и другие, которые задавала себе она сама. Пока что болезнь затронула только нервы, отвечающие за чувствительность и управление произвольной мускулатурой. А что, если она распространится на гладкую мускулатуру и в один прекрасный день Тия проснется и обнаружит, что не может дышать? Что тогда? Что, если она потеряет контроль и над лицевыми мышцами тоже? От любого, самого слабого покалывания ее бросало в холодный пот — она думала, что это вот-вот начнется снова…
Ответов на вопросы никто дать не мог. Ни на ее вопросы, ни на их.
Наконец они все ушли — перед самым обедом. За полчаса Тия научилась обращаться с механическими руками достаточно ловко, чтобы поесть самой, избавив себя от унизительной необходимости просить санитарку ее покормить. А система удаления отходов, имеющаяся в коляске, избавила ее от унизительной необходимости как-то избавляться от естественного продолжения еды и питья…
После ужина, когда санитарка унесла поднос, Тия осталась одна в сгущающейся тьме. Она бы расслабилась, если бы могла. Хорошо, что Пота с Брэддоном больше не пришли — ей было тяжело с ними. Притворяться мужественной при них было труднее, чем при чужих людях.
— Кресло, семьдесят градусов направо! — скомандовала она. — Левая рука, взять медвежонка.
Коляска повиновалась с тихим жужжанием.
— Левая рука, положить медвежонка… — отменить! Левая рука, поднести медвежонка к левой стороне лица.
Рука немного сдвинулась.
— Ближе. Ближе. Держать.
Теперь Тия прижала Теда к своей щеке, и можно было сделать вид, что это ее собственная рука его держит…
Теперь, когда никто ее не видел, из глаз девочки медленно покатились слезы. Она немного склонила голову набок, чтобы слезы впитывались в мягкий голубой мех Теда.
— Это несправедливо! — шептала она Теду, который, казалось, кивнул, печально соглашаясь с ней, когда она уткнулась в него щекой. — Несправедливо!
«Я хотела найти родную планету эскайцев. Я хотела стать как мама и папа. Я хотела писать книжки. Я хотела выступать перед множеством людей, и заставлять их смеяться и восхищаться, и доказывать им, что история и археология не мертвы. Я хотела совершать подвиги, о которых потом снимали бы фильмы. Я хотела… хотела…
Я хотела столько всего повидать! Я хотела поводить вездеходы-антигравы, искупаться в настоящем море, увидеть настоящую бурю, и…
Я хотела…»
Ей живо вспомнились кое-какие сцены из фильмов, которые она смотрела, и то, как Брэддон с Потой, когда они думали, что дочь поглощена книжкой или фильмом, хихикали и прижимались друг к другу, словно подростки…
«Я хотела узнать про мальчиков… Про то, как целуются, и…
А теперь на меня посмотрят и даже не увидят меня. Все, что они увидят, — это только огромная металлическая штуковина. Огромная железяка, и ничего больше…
И даже если какой-нибудь мальчик захочет меня поцеловать, ему придется пробираться через кучу механизмов, и они еще, чего доброго, подадут сигнал тревоги!»
Слезы катились все чаще и быстрее — все равно в темноте их было не видно.
«Меня бы не посадили на эту коляску, если бы думали, что мне станет лучше. Мне никогда не станет лучше! Будет только хуже. Я больше ничего не чувствую, я только голова в машине. А если вдруг станет хуже, если вдруг я оглохну? Ослепну?»
— Что со мной будет, Тедди? — всхлипнула она. — Неужели мне так и придется до конца жизни просидеть в четырех стенах?
Тед этого не знал, и она тоже.
— Это несправедливо, несправедливо, ведь я же ничего не сделала! — рыдала Тия, а Тед смотрел на ее слезы круглыми печальными глазами и терпеливо вбирал их. — Это несправедливо! Я ведь еще не закончила! Я еще даже не начала…
Кенни одной рукой схватил салфетку, другой резко выключил запись. Яростно протер глаза и высморкался в гневе и горе. Его бесила собственная беспомощность. И он страдал из-за маленькой, беззащитной девочки, рыдающей в холодной, безликой больничной палате, девочки, которая изо всех сил старалась выглядеть бесстрашной и беззаботной, несмотря ни на что.
Из людей Кенни был единственным, кто мог видеть ее сейчас, когда она думала, что никто ее не видит, что никто не знает о страданиях, прячущихся под маской беззаботности.
«Я ведь еще не закончила! Я еще даже не начала…»
— Черт! — воскликнул Кенни, еще раз вытерев глаза и изо всех сил стукнув кулаком по подлокотнику коляски. — Черт бы все это побрал!
Какой капризный бог надоумил ее выбрать те же слова, которые произносил он сам пятнадцать лет тому назад?
Пятнадцать лет назад, когда из-за дурацкой случайности вся нижняя половина его тела оказалась парализована и это положило конец — по крайней мере так ему казалось тогда — мечтам о мединституте.
Пятнадцать лет назад, когда его собственный лечащий врач, доктор Харват Клайн-Без, услышал, как он плачет в подушку.
Кенни развернул коляску и отодвинул шторку, чтобы посмотреть на звезды. Звезды раскинулись перед ним роскошной панорамой, медленно проплывая мимо по мере вращения космической станции. Кенни предоставил слезам высохнуть на своих щеках, позволил себе предаться воспоминаниям.
Пятнадцать лет назад другой невропатолог услышал его сбивчивые, безнадежные слова и твердо решил, что не позволит им сбыться. Он взял парализованного подростка, заставил разработчиков новой мотоколяски предоставить ему свой экспериментальный образец, потом заставил декана Мэйасорского государственного медицинского колледжа принять мальчишку. И еще позаботился о том, чтобы, когда мальчишка закончил учебу, его взяли в интернатуру в эту самую больницу — в больницу, где невропатолог в инвалидной коляске не выглядел особой диковинкой, поскольку сюда прибывали на лечение и на стажировку разумные существа с сотен миров…
Но у него все же парализованы только ноги. А не все тело. Он — не ребенок с блестящим, гибким умом, заточенный в неподвижном теле.
«Блестящий ум. Неподвижное тело. Блестящий ум…»
Идея осенила его столь внезапно, что буквально ослепила его. Он ведь не единственный, кто наблюдает за Тией, — есть и кое-кто еще! Тот, кто следит за всеми пациентами в больнице, за каждым доктором, за каждой сестрой и санитаркой… Тот, с кем он не так уж часто советуется — Ларс ведь не врач и не психолог…
Однако в данном случае мнение Ларса будет, пожалуй, более квалифицированным, чем мнение кого-либо еще на этой станции. Включая мнение самого Кенни.
Кении нажал на кнопку.
— Ларс, дружище, — сказал он, — не мог бы ты уделить мне пару минут?
Ему пришлось немного подождать. Ларс был человек занятой — хотя, по счастью, в данный момент его разговорные устройства были не слишком загружены.
— Конечно, Кенни, — ответил он несколько секунд спустя. — Чем я могу помочь невропатологу-вундеркинду, светилу «Гордости Альбиона», медстанции Центральных Миров? А?
Голос был звучный и ироничный. Ларс любил поддразнивать всех, кто находился на борту. Он называл это «профилактическим уязвлением эго». Уязвлять Кенни Ларс особенно любил — он не раз говаривал, что все прочие так боятся «огорчить бедного калеку», что готовы ходить на цыпочках, лишь бы ненароком его не задеть, не говоря уже о том, чтобы щелкнуть его по носу в нужный момент.
— Попридержи свое ехидство, Ларс, — ответил Кенни. — У меня тут серьезная проблема, которую я хотел бы обсудить с тобой.
— Со мной? — Ларс, похоже, был искренне удивлен. — Ну, ты учти, что это будет чисто личное мнение — в медицине я ведь ничего не смыслю.
— Мне и нужно чисто личное мнение по вопросу, в котором ты разбираешься лучше всех нас. Это по поводу Гипатии Кейд.
— А-а! — Кенни показалось, что тон Ларса заметно смягчился. — Это та малышка в отделении неврологии, которая любит смотреть совсем не детские фильмы? Она до сих пор принимает меня за искусственный интеллект. Ну, я пока не стал ее разубеждать.
— Это хорошо. Мне хотелось бы, чтобы она оставалась самой собой в твоем присутствии, потому что в нашем присутствии она себе этого не позволит.
Кенни поймал себя на том, что его тон сделался несколько нервным, и постарался взять себя в руки, прежде чем продолжить:
— У тебя есть ее история болезни, ты наблюдал за самой девочкой. Я знаю, что она уже слишком взрослая, но тем не менее — как ты думаешь, годится ли она в капсульники?
Долгая пауза. Куда дольше, чем требовалось Ларсу для того, чтобы просмотреть и проанализировать записи.
— А как ее состояние, стабилизировалось? — осторожно спросил он. — Потому что если нет… если ее мозг вдруг откажет в процессе обучения — это не только создаст большие проблемы для всех, кого ты захочешь рекомендовать позднее, это еще и серьезно травмирует других детей-капсульников. Они очень болезненно воспринимают смерть. И я не стану участвовать в том, что может их напугать, пусть даже непреднамеренно.
Кенни потер висок длинными, умными пальцами, которые столько раз творили чудеса для других людей, а вот для этой девочки сделать ничего не смогли.
— Насколько мы вообще можем судить о том, что касается этого… заболевания, — да, ее состояние стабильно, — ответил он наконец. — Взгляни вот сюда — видишь, я распорядился, чтобы ее лечили от всего подряд. Она прошла полный курс любой антивирусной терапии, какая только существует. А также дополнительные процедуры, например… — да вот, ты сам все видишь. Так что, думаю, нам удалось истребить заразу, что бы это ни было.
«Но слишком поздно, чтобы ей помочь. Черт!»
— Она очень умна, — осторожно сказал Ларс. — Она обладает гибкостью. Она обладает способностью разделять свое внимание, заниматься несколькими вещами одновременно. У нее имеется опыт общения с капсульниками, и она реагировала на них положительно.
— И что? — с нетерпением спросил Кенни. Звезды по-прежнему следовали своими путями, равнодушные к судьбе маленькой девочки. — Каково же твое мнение?
— Думаю, она сможет приспособиться, — сказал Ларс с куда большим жаром, чем Кенни слышал в его голосе когда-либо прежде. — Думаю, она не только приспособится, она может стать одной из лучших.
Кенни, затаивший дыхание, с шумом выдохнул.
— С физической точки зрения она не в худшем состоянии, чем многие из капсульников, — продолжал Ларс. — Откровенно говоря, Кенни, у нее такой богатый потенциал, что было бы просто преступлением предоставить ей гнить в больничной палате до конца ее дней.
Обычная сдержанность Ларса куда-то делась; он говорил с небывалой прежде страстностью.
— Что, она и тебя зацепила? — сухо спросил Кенни.
— Да! — отрезал Ларс. — И я этого не стыжусь. Могу тебе честно признаться: она довела меня… ну, не до слез, но до аналогичного состояния.
— Тем лучше, — Кенни потер руки, согревая застывшие пальцы. — Потому что мне снова потребуется твое содействие.
— Опять собираешься воспользоваться своими связями? — ехидно поинтересовался Ларс.
— Ну да, кое-какими. В конце концов, какой смысл быть светилом науки, если не пользоваться своим положением? — задал риторический вопрос Кенни. Он задернул иллюминатор и развернул коляску к столу. Подключившись к терминалу, он соединил его напрямую с Ларсом и очень личной базой данных, озаглавленной «Услуги». — Ну что ж, друг мой, за работу! Прежде всего — к кому вообще ты можешь обратиться? Затем — кто из имеющихся в нашем распоряжении политиков может оказать влияние на программу подготовки капсульников, кто из них больше всего мне обязан и кто из последней подгруппы может прибыть сюда в ближайшее время?
Генеральный секретарь сектора не заискивал и не рассыпался в любезностях, но, к немалому удовлетворению Кенни, когда Квинтан Вальдхейм-Кверар-и-Чан явился на «Гордость Альбиона», первое, что он сделал после всех официальных обходов и осмотров, это изъявил желание встретиться с блестящим невропатологом, которому удалось спасти племянника генсека от той же судьбы, которая постигла самого Кенни. Он уже знал почти все, что стоило знать о Кенни и его молниеносной карьере.
И Квинтан Вальдхейм-Кверар-и-Чан был не из тех, кто станет избегать неудобных тем.
— Вот ведь ирония судьбы, а? — заметил генеральный секретарь после крепкого рукопожатия, взглянув на мотоколяску Кенни. Он выпрямился, не потрудившись одернуть консервативный синий мундир.
Кенни не улыбнулся, но про себя вздохнул с облегчением. «Отлично, отлично! Больше можно никого не искать — мы нашли того, кто нам требуется».
— В чем — в том, что мое увечье практически идентично тому, что грозило Перегрину? — незамедлительно ответил он. — Это не ирония судьбы, сэр. Именно то, что я сам оказался в таком положении, побудило меня заняться неврологией. Не стану утверждать, что, если бы сам я не пострадал и не стал бы столь упорно искать способ излечивать подобные заболевания, его не нашел бы кто-нибудь другой. В конце концов, все медицинские исследования строятся на находках предшествующих поколений.
— Но если бы не ваша личная заинтересованность, способ мог быть найден слишком поздно, и Перегрину бы никто не помог, — возразил Вальдхейм. — И дело не в одной только методике — именно ваше мастерство помогло ему снова встать на ноги. По мастерству равных вам нет — по крайней мере, в нашем секторе. Вот почему я организовал этот визит. Мне хотелось поблагодарить вас.
Кенни только пожал плечами. Это было самое удачное начало, какое он видел в своей жизни, — и он твердо намеревался не упустить свой шанс. Пожалуй, это ответ на мольбы Тии…
— К сожалению, всех спасти не удается, — сухо ответил он. — Увы, я не бог. Хотя временами мне хотелось бы быть богом, и именно сейчас я имею дело с одним из таких случаев.
«Большой человек» посерьезнел. Генеральный секретарь был не просто большим чиновником — он был еще и доступен человеческим чувствам, до него можно было достучаться.
— Насколько я понимаю, вам пришлось столкнуться с безнадежным случаем? — спросил он. И, сознавая, что он обязан Кенни, произнес заветные слова: — Быть может, я могу чем-то помочь?
Кенни вздохнул, словно ему не хотелось продолжать этот разговор. «Не показывай, как это важно для тебя!»
— Ну как вам сказать… Быть может, вы посмотрите запись? Речь идет о ребенке…
Дети были одной из слабостей большого человека. Он организовал больше ориентированных на детей программ, чем трое его предшественников, вместе взятые.
— Ну что ж… Если не идет речи о вторжении в частную жизнь этого ребенка….
— Вот, — Кенни нажал на кнопку, запустив заранее заготовленную запись. Эту запись они с Анной монтировали вместе. Тщательно редактировали, отбирали кадры с учетом рекомендаций Ларса и личных особенностей большого человека. — Это не отнимет у вас много времени — никак не больше пятнадцати минут.
Первые семь с половиной минут записи были посвящены тому, чтобы выставить Тию в наиболее выгодном свете. Кенни с Анной и Ларсом стремились показать, как отважно она держится, как старается выглядеть веселой и беззаботной при врачах и при родителях.
— Это Гипатия Кейд, дочь Поты Андрополус-Кейд и Брэддона Мартенса-Кейда, — пояснил Кенни. Он в нескольких словах изложил, кто она такая, и поведал ее короткую и трагическую историю, особенно напирая на ее ум, гибкость и чувство ответственности. — Боюсь, прогноз весьма печальный, — говорил он, тщательно следя за хронометражом, чтобы закончить свою речь прежде, чем начнется вторая половина записи. — Мы сделали все возможное, но тем не менее она обречена провести остаток своих дней в каком-нибудь лечебном учреждении. Единственный способ вернуть ей подвижность — это провести операцию на нервных окончаниях, а мы здесь этим не занимаемся. Это больше по части хирургов, работающих в Институте экспериментальной медицины, в программе подготовки капсульников…
Кенни умолк. Экран моргнул и потемнел. Тия осталась одна.
Механическая рука ее кресла протянулась и взяла печального голубого медвежонка, которого до сих пор было не видно за столиком и подушкой. Рука поднесла игрушку к лицу девочки, и она прижалась щекой к мягкому голубому меху. На этом кадре была отчетливо видна молния Курьерской службы на рубашке медвежонка — одна из причин, почему Кенни выбрал именно его.
— Они уехали, Тед, — шепнула девочка медвежонку. — Мама с папой уехали обратно в Институт. Теперь у меня тут никого не осталось, только ты.
В уголке ее глаза возникла крупная прозрачная слеза, которая медленно покатилась по щеке девочки, слабо поблескивая в тусклом свете.
— Что? Да нет, что ты, Тед, они не виноваты — у них просто не было другого выхода. Так приказало начальство — я сама видела депешу. Там б-было написано, что… что п-поскольку мне в-все равно н-не станет лучше, н-нет… н-нет смысла б-больше т-тратить вре-емя-а…
Она всхлипнула и зарылась лицом в шубку медвежонка.
Спустя некоторое время снова послышался ее приглушенный голос:
— Они т-так п-переживают из-за меня… Им т-так т-трудно с-сохранять му… мужество… Если бы я заплакала, им… им было бы только хуже. Я д-думаю, может, оно так и лучше, а? Так проще… Д-для… для в-в-всех…
Запись снова моргнула; это было то же время суток, и ракурс почти тот же, но день уже другой. На этот раз девочка плакала открыто, слезы катились по ее щекам, она всхлипывала, уткнувшись в медвежонка.
— Мы предоставили ей возможность свободно пользоваться библиотекой и нашей коллекцией фильмов, — объяснил Кенни вполголоса. — Обычно это ее подбадривает и развлекает, но перед тем, как была сделана эта запись, она посмотрела эпизод из «Покорителей космоса», и… Видите ли, ее родители рассказывали, что она мечтала стать пилотом…
Девочка все плакала, беспомощно всхлипывала, что-то бормотала себе под нос — разобрать можно было только отдельные слова:
— Тедди… я хотела… полететь… видеть звезды…
Запись кончилась. Кенни снова включил свет в своем кабинете. Он взял салфетку и, не стыдясь, вытер глаза.
— Боюсь, я принимаю ее судьбу слишком близко к сердцу, — сказал он и слабо улыбнулся. — Вот вам и профессиональное хладнокровие…
Большой человек торопливо моргал, глядя в сторону.
— Почему же никто ничего не сделает для этой девочки? — осведомился он хриплым голосом.
— Все, что мы могли сделать здесь, мы уже сделали, — ответил Кенни. — Единственный способ сделать для нее хоть что-то — это ввести ее в программу подготовки капсульников. Но тамошние психологи, похоже, полагают, что она уже слишком взрослая. Они даже не хотят прислать эксперта, который мог бы проверить ее пригодность, несмотря на то что ее родители просили об этом и мы дали свои рекомендации…
Он многозначительно умолк на середине фразы. Генеральный секретарь пристально взглянул на него.
— А вы, я так понимаю, с ними не согласны?
Кенни пожал плечами.
— Это не только мое личное мнение, — уклончиво ответил он. — Наш штатный психолог, прикрепленный к девочке, считает так же, и того же мнения капсульник, управляющий этой космической станцией, а также знакомая девочки, мозговой корабль из Курьерской службы. Та самая, что подарила ей медвежонка, — мягко добавил он.
Упоминание о медвежонке решило дело — Кенни видел это по лицу большого человека.
— Мы попробуем что-нибудь с этим сделать, — сказал генеральный секретарь. — Люди, с которыми вы общались, знают далеко не все, и они не главные в этом вопросе.
Он встал и снова протянул Кенни руку.
— Обещать я ничего не могу — но не удивляйтесь, если в ближайшие несколько дней здесь появится кто-нибудь из Института экспериментальной медицины, чтобы ее посмотреть. Много ли времени вам потребуется, чтобы подготовить ее к перемещению — в случае, если ее все-таки примут?
— Двенадцать часов, сэр, — ответил Кенни, мысленно поздравляя себя с тем, что догадался уговорить ее родителей подписать разрешение, дающее ему право поступать с девочкой по своему усмотрению. Разумеется, родители Тии думали, что речь пойдет всего лишь об экспериментальных медицинских процедурах…
Но, с другой стороны, именно Пота и Брэддон обратились в Институт экспериментальной медицины с просьбой включить Тию в программу подготовки капсульников. И получили отказ из-за ее возраста.
Большой человек вскинул бровь.
— Двенадцать часов?
Кенни ответил ему прямым взглядом.
— У ее родителей контракт с Институтом археологии, — объяснил он. — Институт отозвал их обратно на раскопки, поскольку их отпуск, взятый по уходу за ребенком, подошел к концу. Они не хотели уезжать, но в противном случае их бы просто уволили. А при их профессии не так-то просто найти работу, не имеющую отношения к Институту. — Он кашлянул. — Они сочли возможным положиться на меня и перед отъездом назначили меня полноправным опекуном Тии.
— Так что вы имеете право устраивать ее судьбу, как сочтете нужным. Очень предусмотрительно!
Генеральный секретарь усмехнулся. Он явно понимал, что его поставили в положение, из которого был только один выход, но не имел ничего против.
— Хорошо. В течение недели сюда прибудет представитель Института экспериментальной медицины. И если с девочкой все обстоит именно так, как вы мне рассказывали, ему потребуется не более двух дней, чтобы оценить ее профпригодность. Ну а там…
Он многозначительно поднял бровь.
— Быть может, он и увезет с собой новую ученицу. Как знать?
— Посмотрим, сэр! — сказал Кенни. — Посмотрим!
Если бы не репутация доктора Ухуа-Зорга и не просьба бывшего воспитанника, Ларса Мендосы, Филип Гриффин бин Броген с удовольствием сказал бы комитету, куда следует засунуть запрос генерального секретаря. И что сделать с ним потом. Пропихнуть неподходящего кандидата в программу подготовки капсульников не позволят никакие связи! Может, в Академии такие штучки и проходят, но только не в их Институте!
Филип не был склонен поддаваться на уговоры или уступать принуждению. На борт «Гордости Альбиона» он вступил в весьма воинственном расположении духа. Как и любая медицинская станция, «Гордость Альбиона» неприятно поразила его стерильно-белыми стенами и общим ощущением непомерной важности.
В приемной уже ждали — и явно именно его. Человек на мотоколяске. Человек был молод, с приятным лицом, густыми темными волосами и худым лицом аскета.
«Если они думают, что им удастся меня разжалобить, приставив ко мне человека, с которым я не решусь быть резким… — гневно подумал Филип, когда коляска мягко скользнула в его сторону. — Тоже мне, хитроумные!»
— Профессор Броген? — обратился к нему неприлично молодой, хрупкий на вид человек, протягивая руку для приветствия. — Я доктор Зорг.
— Если вы полагаете, что я стану… — начал Броген, в упор не замечая протянутой руки, — и тут до него дошло. — Доктор Зорг?! Ухуа-Зорг?
Молодой человек кивнул. На его губах мелькнула еле заметная улыбка.
— Доктор Кеннет Ухуа-Зорг? — еще раз уточнил Броген, чувствуя, что его подставили, и тем не менее сознавая, что в данном случае подставил он себя сам.
— Он самый, — подтвердил молодой человек. — Насколько я понимаю, вы не рассчитывали, что я встречу вас лично?
Это был шанс выпутаться из неловкой ситуации — не самый изящный, но все же выход, и Броген им воспользовался.
— Ну да, конечно, — ответил он. — Глава отделения нейрохирургии и неврологических исследований обычно не выходит лично встречать скромного профессора из-за обычного ребенка.
— Тия — далеко не обычный ребенок, профессор, — возразил доктор Зорг. На его губах по-прежнему играла все та же неуловимая улыбка. — Да и вы — не просто «скромный профессор». Будьте любезны, следуйте за мной — и вы сами получите возможность познакомиться с Тией.
«Ну, по крайней мере, в одном он прав, — нехотя признался себе Броген, проведя час в обществе Тии, пока орды интернов и специалистов осматривали, ощупывали и тормошили ее. — Девочка действительно необычная. Любой обычный ребенок давно бы уже бился в истерике». Тия была не только необычайно терпеливой девочкой, но еще и очень привлекательной. Ее темные волосы были коротко острижены, чтобы не мешали, однако тонкое, заостренное личико и огромные глаза делали ее похожей на викторианского эльфа. Эльфа, зажатого в огромном металлическом кулаке, эльфа, которого мучают и донимают рои назойливых ос.
— Долго еще это будет продолжаться? — осведомился он у Кеннета Зорга раздраженным шепотом.
Кеннет приподнял бровь.
— Это зависит только от вас, — ответил он. — Вы приехали сюда, чтобы оценить ее. Если хотите поговорить с девочкой наедине, вам достаточно сказать об этом. Кстати, это уже второй ее осмотр за день, — добавил он. Броген мог бы поклясться, что в его голосе прозвучало нечто вроде гордости. — Сегодня утром, с девяти до полудня, ей пришлось иметь дело с еще одной стаей медиков.
Теперь Броген снова пришел в негодование, но уже из-за девочки. Должно быть, Кеннет Зорг понял это по его лицу, потому что он развернул свою коляску к толпе интернов в одинаковых белых халатах и кашлянул. Все тут же обернулись в его сторону.
— Пожалуй, на сегодня достаточно, — негромко сказал доктор Зорг. — Леди и джентльмены, прошу вас удалиться. Профессор Броген желает поговорить с Тией наедине.
В сторону Брогена было брошено несколько разочарованных и даже враждебных взглядов, но он не обратил на них внимания. По крайней мере, девочка, похоже, испытала облегчение.
Он хотел что-то сказать Кеннету Зоргу, но обнаружил, что доктор укатил следом за остальными и дверь за его коляской захлопнулась, оставив Брогена наедине с девочкой. Он смущенно прокашлялся.
Девочка смотрела на него довольно странно. Не со страхом, но с опаской.
— Вы не психолог, нет? — спросила она.
— Н-нет, — ответил он. — Не совсем. Но, возможно, я буду задавать те же вопросы, что и они.
Девочка вздохнула и на миг прикрыла бархатные карие глаза.
— Я так устала от этого промывания мозгов! — откровенно призналась она. — Просто ужасно устала. А потом, это в любом случае ничего не изменит — я все равно буду думать так, как думаю. Это несправедливо, но эта штука, — она указала подбородком на свою коляску, — никуда не денется оттого, что это несправедливо. Верно ведь?
— Как ни печально, но это правда, дорогая моя.
Броген почувствовал себя спокойнее и понял почему. Кеннет Зорг был прав. Это необычный ребенок. Разговор с нею не похож на разговор с ребенком — это напоминает скорее разговор с кем-нибудь из детей-капсульников.
— Тогда давай поболтаем о чем-нибудь совсем другом. Ты знакома с кем-нибудь из капсульников?
Девочка взглянула на него странно.
— Вам, наверно, не так уж много обо мне рассказывали, — ответила она. — Или вы плохо слушали. Одна из моих лучших друзей — мозговой корабль, Мойра Валентин-Майя. Это она подарила мне Теодора.
«Теодора? Ах да! Медвежонка…» Он бросил взгляд на кровать — и точно: там сидел слегка насупленный медвежонок в костюме Курьерской службы, о котором ему рассказывали.
— А ты когда-нибудь думала о том, каково это — быть капсульником? — спросил он, прикидывая, как бы рассказать ей о программе так, чтобы не дать ей понять, что ее оценивают.
— Ну разумеется! — воскликнула девочка, не потрудившись скрыть свое презрение. — Я однажды сказала Мойре, что, когда вырасту, хочу быть как она, а она засмеялась и рассказала мне про их школу, и про обучение, и про все…
И не успел Броген опомниться, как эта чересчур взрослая девочка принялась рассказывать ему про его собственную программу. Или, по крайней мере, про то, как она видится с точки зрения капсульника.
Все за и против. От способности заниматься несколькими вещами одновременно до незабываемого ощущения непосредственного восприятия сингулярности и искривленного пространства. От вечного заточения в металлическом ящике до одиночества и понимания, что ты переживешь всех своих напарников, кроме последнего…
— Я ей сказала, что, наверное, не хочу становиться капсульницей, когда поняла, что они не могут ни к кому прикоснуться напрямую, — устало закончила девочка. — Нет, я понимаю, что есть тактильные сенсоры, подведенные напрямую к коже и всему прочему, но мне как раз это и не понравилось. Смешно, правда?
— Что смешно? — не понял профессор.
— Ну, потому что теперь я все равно не могу ни к кому прикоснуться. И никогда больше не смогу. Смешно. Я не могу ни к кому прикасаться, но и мозговым кораблем мне не стать.
Усталая покорность судьбе, звучавшая в голосе девочки, взбудоражила Брогена.
— Не знаю, почему ты так думаешь, — сказал он, понимая, что уже принял решение. Это одновременно ужасало и забавляло его. — В группе твоих ровесников найдется место еще для пары кандидатов; и даже в отделении мозговых кораблей могут принять одного-двух новых учеников.
Девочка растерянно заморгала, потом выпалила:
— Но ведь мне сказали, что я уже слишком большая!
Он рассмеялся.
— Дорогая моя, ты не была бы слишком большой, даже если бы ты была ровесницей своей матери! Ты подошла бы для программы подготовки капсульников, даже будь ты уже взрослой!
Какой ребенок — просто не верится: интеллектуальный, ответственный, гибкий… Да, Ларс и Кеннет Зорг были правы. Броген невольно задумался, сколько же других талантливых детей были отвергнуты за глаза, не глядя, только оттого, что их сочли слишком взрослыми, скольким из них пришлось бесплодно влачить свои дни в какой-нибудь больничной палате, только оттого, что за них не замолвил словечко какой-нибудь энергичный и влиятельный Кеннет Зорг…
Ладно, всему свое время. Пока займемся этим ребенком. А на будущее запомним, что стоит заняться и другими тоже.
— Мне, конечно, придется еще завершить кое-какие формальности и оформить все документы, но если ты хочешь, Тия, с этого момента можешь считать себя принятой в программу.
— Хочу! — воскликнула девочка. — Хочу, хочу, хочу! Пожалуйста… то есть спасибо, спасибо вам большое-пребольшое!
Ее щеки сделались мокрыми от слез, но лицо ее сияло такой ослепительной радостью, что глазам было больно. Профессор Броген заморгал и сглотнул ком, вставший в горле.
— В том, чтобы взять человека твоего возраста, — сказал он, не обращая внимания на ее слезы и на то, что у него самого щиплет в глазах, — есть свои преимущества. Ты можешь с самого начала выбрать себе карьеру. Ведь далеко не все капсульники становятся мозговыми кораблями — например, ты можешь сделать карьеру в том же Институте археологии: они уже лет двадцать мечтают нанять капсульника для обработки полученных данных. Ты могла бы заняться исследованием того, что обнаружили другие — в том числе твои родители. Ты могла бы стать администратором космопорта или космической станции. Ты могла бы посвятить себя буквально любой отрасли науки. Даже медицине. Со способностями капсульника тебе будет открыта абсолютно любая карьера.
— Нет, я хочу быть мозговым кораблем! — твердо сказала девочка.
Броген глубоко вздохнул. В глубине души он понимал Тию — но у этой профессии были свои серьезные минусы.
— Тия, большая часть работы мозгового корабля ничем не отличается от работы какого-нибудь водителя грузовика. Ты просто возишь людей и грузы с места на место. Не очень завидная работа. И к тому же довольно опасная, как с физической, так и с психологической точки зрения. Ты будешь очень ценной вещью, и при этом совершенно безоружной, если, конечно, ты не предпочтешь карьеру военного корабля — но это, сдается мне, тебе совершенно не подходит. Ты станешь мишенью для всяких грабителей и мятежников. И плюс еще одно: корабль стоит очень дорого. По моему не столь скромному мнению, работа мозгового корабля не так уж далеко ушла от рабства. Тебе приходится расплачиваться — буквально — за использование и обслуживание этого корабля, работая на правительство. У тебя почти не будет шансов оплатить свой контракт в обозримый промежуток времени — разве что ты совершишь нечто абсолютно выдающееся или станешь брать на себя самые опасные миссии. На первое в обычных обстоятельствах особо рассчитывать не приходится, так что у тебя не будет возможности сменить скучную рутинную работу на что-то более привлекательное.
Лицо Тии сделалось сперва упрямым, потом задумчивым.
— Это все правда, — сказала она наконец. — Но знаете, профессор, — папа всегда говорит, что я унаследовала его гены астронавигатора. Я уже немножко занималась тензорной физикой, так что у меня есть способности к полетам. И я хочу именно этого.
Броген развел руками.
— Против этого я ничего возразить не могу. С генами не поспоришь, верно?
В глубине души он был скорее доволен. Из такой уравновешенной девочки, как Тия, наверняка выйдет прекрасный мозговой корабль. И вряд ли у нее возникнут какие-то психологические проблемы, разве что случится нечто совсем уж непредвиденное.
Девочка лукаво улыбнулась.
— К тому же я и это обсуждала с Мойрой — ну, знаете, давала ей советы насчет того, как она могла бы заработать побольше кредитов, чтобы выплатить все штрафы за то, что она выставила уже несколько напарников. Поскольку она приписана курьером к Институту археологии, у нее масса возможностей заметить вещи, которые обычные наблюдатели заметить не могут, и я вроде как надоумила ее, что именно искать. И я думаю, что мне, с моим происхождением, не составит труда самой получить место в Институте археологии, и я смогу делать то же самое, только лучше. На этом можно заработать массу кредитов. А когда я стану хозяйкой своего корабля, я вообще смогу делать что захочу!
Броген не выдержал и расхохотался.
— Ах ты, маленькая расчетливая проныра!
Девочка улыбнулась. Лицо ее сделалось по-настоящему счастливым — впервые за все то время, что он ее видел. Теперь, когда он увидел ее подлинную улыбку, он понял, что все ее «улыбки», которые он видел до сих пор, были лишь масками.
«Да, оставить ее здесь было бы преступлением. Грехом».
— Ну что ж, можешь считать, что ты принята, — уверенно сказал он. — Сегодня заполню все документы, сразу же передам их в Институт, и утром, когда проснемся, нас уже будет ждать подтверждение. Как ты думаешь, готова ты будешь улететь отсюда утром?
— Да, сэр! — весело ответила девочка.
Броген встал и хотел уже выйти, но остановился.
— А знаешь, — сказал он, — ты ведь права. Я действительно не очень внимательно просмотрел тот файл о тебе, что мне прислали, потому что был совершенно уверен… Ладно, неважно. Так вот, мне очень любопытно, откуда у тебя такое имя? Почему твои родители назвали тебя «Гипатия»?
Тия рассмеялась, громко и заразительно.
— Знаете, профессор Броген, вам стоит снова присесть!