Сейчас вечер четверга — прайм-тайм на ТВ, так что большая часть оравы расположилась внизу, в комнате с телевизором, и смотрит подборку лучших сериалов этой недели. Мне нравятся комедии положений и драмы, если они хорошо написаны и мало-мальски оригинальны, так что я тихо проскальзываю в комнату и нахожу себе место в заднем ряду. Несколько человек, увидев, что я вошел, начинают привставать, но я делаю успокаивающий жест рукой, и они слушаются.

Если говорить о личных вкусах, например, в еде, музыке, ТВ, кино и чем угодно еще, я не склонен полагать, что мои вкусы хоть в какой-то степени возвышеннее, чем у других. Круг моих интересов довольно узок, но это не имеет никакого отношения к просветлению. Я не чураюсь ужасов или насилия по ТВ, в кино или литературе. Где нужно, я могу пустить слезу, когда что-то кажется мне смешным, я смеюсь. Добровольная приостановка недоверия, возможно, дается мне труднее, чем большинству людей, но не в традиционном смысле, а в смысле формирования эмпатической связи с персонажами в затруднительном положении.

По мере того, как весть о моем присутствии распространяется по комнате, начинаются перешептывания. Кто-то оборачивается, люди улыбаются. Я не часто сюда спускаюсь, не вращаюсь помногу в их кругу, но сегодня вечером чувствую желание посмотреть что-нибудь с другими людьми. Меня слегка беспокоит, что мое присутствие может отвлечь группу от просмотра ТВ, но в том, чтобы время от времени вносить в их жизнь легкую сумятицу, нет ничего дурного. Может, это как-то подтолкнет их к тому, чтобы переоценить свое отношение к тому, что мы смотрим. Может, мое присутствие поспособствует их самоосознанию, чтобы они наблюдали за собой, наблюдающими драматическое представление, что, в свою очередь, может придать им смелости стать сторонними наблюдателями в своих собственных драматических представлениях.

А может, мы все просто бездельничаем, сидя перед телевизором.

* * *

На самом деле я не компанейский человек. Я не понимаю людей и не отождествляю себя с ними. Я не отождествляюсь со своим собственным статусом мужчины, личности или человека. У меня есть отчетливое впечатление, что жизнь — это драма на сцене, и я нахожу бесконечно загадочным, что все отождествляются со своими персонажами. Я наблюдаю за собственной жизнью с удивленной непривязанностью. Я могу делать то или это — исполняя свою роль, — но я почти всегда сижу где-то в зрительском кресле, следя за происходящим, такой же неподготовленный к тому, что будет дальше, как и все остальные. Быть отстраненным наблюдателем ближе всего к моей реальности, и я нахожу удивительным, что не все на это способны — что все вживаются в свои персонажи, разыгрывая всю эту жизнь, словно она реальна. Иногда я думаю, что их можно вытряхнуть из этого состояния, если схватить их за плечи и хорошенько потрясти или надавать тумаков. Не буквально, но что-то вроде этого.

Я наблюдаю за самим собой в роли мудреца и не могу поверить, что кто-то и в самом деле на это покупается. Не могу поверить, что вся эта штука не очевидна кому угодно. Истина не нуждается в поиске, потому что ее нельзя потерять. Ее нет в конце какого-то пути, где она только и ждет, когда ее обнаружат. Это не результат практики, развития или обучения. Истина везде и всегда: она не бывает отсутствующей или далекой. Истина не изворотлива, это наипростейшая штука. По сути дела, истина это то, что нельзя сделать проще. Способность не видеть истину — вот что самое удивительное из всего, что я видел. Я бы ни за что не поверил, что это вообще возможно, если бы сам не был таким в течение тридцати лет.

Я смотрю на свою жизнь до просветления как на состояние сна, из которого мне удалось себя вытряхнуть, а о тех, кого я вижу пребывающими в том же сонном состоянии — как о сомнамбулах, ходящих во сне и говорящих во сне. В таком подходе нет ничего характерного исключительно для меня — любой пробудившийся скажет то же самое. Я вижу свою роль в том, чтобы направлять свет на спящие умы, и если они тянутся к нему, если они хотят пробудиться, если они готовы вступить в борьбу за выход из цепких объятий царства сновидения, тогда, вероятно, я смогу быть полезен.

Моя роль не подразумевает спасения или избавления кого-то, ведь и обычные люди не стремятся спасти друг друга от сна и сновидений. Я не считаю людей жертвами, пациентами или в каком-либо роде неполноценными, но просто спящими. Некоторые вынырнут из своего царства сновидения, и я могу сыграть в этом свою роль или, возможно, оказать им содействие после их пробуждения. Я привратник. Я окликаю людей через портал, и те, кто меня слышит, могут почувствовать верное направление, а те, кто пройдет через врата, найдут в моем лице приветствующего их друга.

* * *

Сегодняшние сериалы очень даже неплохи: куча комедий и одна часовая драма. Сезон подходит к концу, поэтому комедии сняты так, чтобы понравиться нам еще больше, а драма подходит к своей напряженной открытой развязке, и все усилия направлены на то, чтобы мы ждали продолжения, когда начнется осенний сезон. Вскоре возникает мысль, что это довольно скучная затея — сидеть в подвале и смотреть по телевизору непринужденное кривляние, когда на улице стоит прекрасная и долгожданная весна. Я иду наверх, беру одну из книг Сатьяма Надина и выхожу на крыльцо почитать.

Пока я раскачиваюсь взад и вперед в кресле-качалке, мои мысли перетекают от слов на странице ко всем этим людям, что появляются здесь последнее время. Зачем они приходят? Некоторые, я знаю, приходят по четыре-пять раз ради каждой встречи со мной. Это место превращается во что-то еще, и я не знаю во что. Меня забавляет мысль, что мы могли бы построить временные домики для гостей, и напоминаю себе не шутить о временных домиках вслух, иначе через пару недель я выгляну в окно — и вот они. Так все и бывает во сне: мысли становятся осязаемыми вещами еще до того, как придут на ум.

Возможно, все эти люди приходят, потому что надеются получить что-то полезное от простого пребывания рядом со мной. Я бы не беспокоился, увидев, что все движется именно в этом направлении. Я могу понять, когда люди стремятся к самоотверженному служению, так что пуcть cебе приходят, жертвуют на хозяйство, трудятся ради неких идеалов, которые по их мнению этот дом воплощает, приносят подарки, но все это в надежде на что? Заработать очки? Сжечь карму? Развить в себе необусловленную любовь ради самого себя? Я правда не знаю.

Разумеется, некоторые здесь в основном ради Сонайи. Она не учит и даже говорит немного, если речь не идет о том, чтобы устроить все как надо по хозяйству, но она обладает тем, что многие ищут — абсолютной невозмутимостью. Те, кто сюда приходит, кажется, наслаждаются работой под ее руководством, будто они хотели бы отдать себя, но не могут найти подходящий контекст, в которой это можно сделать. В Сонайе сочетаются свойства самоотверженности и беспричинности, что позволяет людям отдавать себя не ради высшего блага какого-то учения или организации, а просто ради отдавания. Я способен различить, когда людям нужно именно это, и понять, почему может быть затруднительно найти такой выход для своего желания. В Сонайе они находят совершенную самоотверженность — равновесие, устойчивость, непогрешимую правильность — и это дает им блестящий пример, куда ведет путь самоотверженного служения.

Очень любопытно размышлять над тем, в каком направлении будет развиваться этот сельский дом в Айове, и суть в том, что неважно, что это за направление, важно само развитие. Я буду обдумывать эту мысль и дальше.

Или нет.

Дело в том, что все идет идеально без того, чтобы я совал свой нос. Еще дело в том, что мне и правда все равно, кто сюда приходит и почему. Это приятное местечко, и у меня к нему приятные чувства, в этом ничего не переменилось. Мы не устраиваем пивные вечеринки по ночам, насколько мне известно. Никто не пляшет голышом и не приносит в жертву белок, насколько я знаю. Не думаю, что это место превращается в какую-нибудь коммуну и уверен, что Сонайя бы этого не позволила.

Выбегает Энни и запрыгивает мне на колени. Она засовывает свой большой палец в рот и мгновенно засыпает. Из-за нее я больше не могу читать, поэтому откладываю книгу и просто наслаждаюсь вечером. На ум приходит стихотворение Рёкана:

Слишком ленив для амбиций,

Я позволяю миру заботиться о себе.

В сумке риса на десять дней,

Кучка хвороста возле очага.

Зачем болтать об иллюзиях и просветлении?

Слушая стук ночного дождя по крыше,

Я устроюсь поудобней, вытянув вперед обе ноги.

Одно из моих любимых.