Я делаю, как велено. На следующий день преодолеваю двадцатиминутный путь до Айова-Сити на машине с закрепленным на багажнике велосипедом. Приехав почти на час раньше назначенного времени, паркуюсь в нескольких кварталах от студенческого городка и привожу в порядок велосипед. Айова-Сити отличное место для велосипедных прогулок, и великолепная погода заодно со мной. Накатывают темные облака, и далекий гром раскатисто предвещает приближение чего-то приятного.

Сегодня суббота, и в студенческом городке тише, чем в центре, так что я энергично и весело наяриваю вокруг и между зданий, в которых некогда размещались правительственные учреждения, пока их не выпроводили в город Де-Мойн, а старые здания и земли тем временем приобрел университет. На травке дремлют или читают редкие студенты, в самом разгаре редкие баскетбольные матчи, но серое небо и приближающаяся непогода вроде бы удерживают большую часть людей под крышей, так что в моем распоряжении широкие тротуары и возможность кататься по большей части беспрепятственно.

Закладывая лихие виражи по аллеям высшего образования с одним-единственным опасным моментом, в котором участвовали человек на роликах и собака, преследующая фризби, я замечаю, что до одиннадцати осталась пара минут, так что приходится свернуть на крутую дорожку, которая ныряет прямо в долину у реки, где я едва успеваю свернуть направо, чтобы остаться сухим, и следую с четверть мили по набережной до пешеходного моста, который стремительно проскакиваю, за чем следует серия трудных левых поворотов и несколько еще более трудных попыток затормозить на спуске к лодкам, и в итоге в воде оказывается только переднее колесо. Я прибываю к лодочной станции ровно в одиннадцать.

— Как раз вовремя, — замечает Джули. — Точность — вежливость королей.

— Вежливость королей — мое второе имя, — отвечаю я.

— Вы врете.

— Это ложь через умолчание. Мое полное имя — Джед Надежда-Народов Тема-Для-Поэтов Вежливость-Королей МакКенна. Моя мать думала, что такое многообещающее имя заставит меня добиваться успеха.

— И помогло?

— Пока рано говорить.

— Знаете, лучше бы вам не лгать мне.

— Я бы ни за что вам не солгал.

— Правда?

— Нет, не правда.

— Так вы бы мне солгали?

— Вы танцуете на самом краю одной интересной темы.

— Да ну? И как я могла бы срезать путь прямо к теме...?

— Просто сделайте это вопросом жизни и смерти. Вместо того, чтобы спрашивать, стану ли я привирать или украду ли ваш рецепт вишневого фламбе...

— Вы бы убили меня?

— Именно.

— Ладно, так убили бы? Убили бы меня?

— Конечно.

— При каких обстоятельствах?

— При любых обстоятельствах, которые потребовали бы от меня убить вас, разумеется. Но видите? Вот мы уже переходим к небольшому толкованию теории правильного действия и при этом еще даже как следует не представились... Так вы Джули!

— Да.

— Мы встречались в доме.

— Да.

— Я видел вас там несколько раз.

— Я побывала там пять или шесть раз, дважды провела целый день.

— Сонайя дала вам задание?

— О да. Один раз мы разбирали на части кухню и расчищали, пока не остались одни половицы. И один день я провела в помещении для пересадки растений в подвале, подготавливая саженцы.

— Это очень интересно.

— Интересно?

— Да. Я не знал, что у нас есть помещение для пересадки растений. Надо будет заглянуть туда.

— Правда?

— Нет, не правда. Я снова соврал.

— Вы много врете.

— Я просто хотел избавиться от лжи перед началом интервью.

— Значит, вы не настолько пунктуальны, как думаете, потому что интервью началось двадцать строк этого блистательного диалога назад.

— Вот оно что.

Лодочная станция — это давно заброшенный каменный домик между набережной и рекой. Со стороны реки есть крытое крыльцо и бетонный спуск, ведущий к воде. Опустевшая лодочная станция годами стоит закрытая на замок и постепенно приходит в упадок, но это одно из лучших трех мест в Айова-сити для наблюдения за грозами.

Джули довольно хороша собой — стройная и высокая длинноволосая шатенка, и, я уверен, она этим много раз пользовалась, чтобы без труда разговорить своих беспечных интервьюируемых. Она спрашивает, можно ли ей называть меня Джедом, и я отвечаю, что можно. Она прикрепляет к моей майке микрофончик и подсоединяет его к диктофону, который я буду носить в кармане. В ходе всего интервью при каждом своем вопросе Джули будет наклоняться ко мне и говорить прямо мне в шею.

Я прогуливаюсь с велосипедом вокруг крытого крыльца и прислоняю его к стене здания. Жестом предлагаю Джули присесть на опоясывающую крыльцо низкую стеночку и сажусь рядом.

— Итак, что вы делали в доме?

— Говорила с людьми о вас.

— Узнали что-нибудь интересное?

— У Сонайи нашлось несколько замечательных историй.

— Сонайя неисправимая лгунья. Боюсь, я не могу доверять вашему журналистскому инстинкту, если вы этого не смогли увидеть.

— Сонайя так же неспособна врать, как я пить воду из этой реки.

— На самом деле, она способна. Вообще говоря, я могу поручиться, что она бы вас тоже убила. Есть история о Господе Кришне и его женах, спутницах или кто там они были...

— Непохоже, что вы действительно знаете эту историю.

— Ну, я не индуист и не слишком часто говорю притчами, так что вам придется отнестись ко мне с пониманием. Итак, у Кришны разболелась голова и единственным способом принести ему облегчение было бы наступить на нее, поэтому он просил каждую из этих в высшей степени преданных ему женщин постоять у него на голове ради облегчения боли, но их возмутила сама эта идея. Они решили, что это испытание и что коснувшись стопой головы их Господа они навеки попадут в ад, и поэтому все отвернулись от него, за исключением последней жены, которую, вроде бы, а может быть и нет, звали Радха. Если вы соберетесь использовать эту притчу, то, я надеюсь, изложенные факты будут перепроверены, чтобы я не выглядел глупо, или, как минимум, вы не позволите мне оскорбить миллиард индуистов.

 — У меня читателей будет поменьше миллиарда.

 — Итак, Радха согласилась сделать это, и все остальные женщины были потрясены, что она оказалась способна на такой ужасный поступок — поставить свою ногу на голову Господа, что считалось бы смертным грехом самой тягчайшей природы.

— И?

— А Радха просто сказала им, что она будет рада провести вечность в аду, лишь бы даровать своему Господу минуту облегчения.

— Вот... дерьмо.

— Ага.

— Так Сонайя..?

— Абсолютная преданность.

— Это самая прекрасная вещь, что я слышала.

— Угу. Вот с чем мне приходится мириться.

— Вы же не имеете в виду, что она, ну, знаете, или вы говорите...? Преданность вам?

— Нет, конечно. Кришне. Это все ради Кришны. Она бы и меня выпотрошила, как рыбу, если бы подумала, что это его позабавит.

— Абсурд какой-то. Я не буду это печатать.

— Благодарю вас.

Гроза уже прямо над нами, но дождя еще нет. Молнии сверкают у нас слева, а гром как будто рукоплещет нам прямо сверху. Затем на наших глазах возникает завеса дождя, которая начинает двигаться вниз по реке в нашу сторону, а уже через секунду мы оказываемся посреди ливня и можем наблюдать, как дождевой фронт уходит вдаль справа от нас. Другие две площадки для наблюдения за грозами расположены намного выше и дают лучший обзор, но оставаться в укрытии на уютном и сухом крыльце лодочной станции с видом на реку, да еще в компании приятной молодой леди — само блаженство.

— Еще я говорила с несколькими вашими учениками, — говорит Джули.

— Разумеется, они все отзывались обо мне в самых превосходных выражениях.

— Вообще говоря, да, хотя многие из них никогда даже не говорили с вами.

— Ага... Я не стану притворяться, что понимаю много из того, что там происходит. Люди приходят по каким-то собственным причинам. Я знаю, что все идет в точности, как надо, я просто не знаю как и почему.

Она сверилась со своими записями и задала следующий вопрос, вероятно, предназначенный для того, чтобы сломать лед между нами:

— Случались ли в вашей практике учителя такие моменты, когда вы оказывались сбиты с толку, или такого не было?

— Ну, был у меня один парень, который совершенно увяз в грязи. Даже близко ничего интересного, просто барахтался в подробностях своей жизни. Семейные проблемы, проблемы с деньгами, проблемы со здоровьем и так далее. Не мог ни выбраться из этого, ни подняться над этим. Я хотел его как-то воодушевить, чтобы он попробовал усвоить более широкий взгляд, более широкий контекст, в котором можно наблюдать за своим существованием, поэтому я велел ему сделать вид, будто он только что узнал о своей завтрашней смерти, и потом взглянуть на все свои проблемы с этой точки зрения.

— Звучит очень впечатляюще. Могу себе представить, как это помогло бы увидеть чьи-то повседневные проблемы в более широкой перспективе.

— Ага, — ответил я несколько смущенно, — Билли Джек тоже.

Она разражается хохотом:

— Правда? Вы это взяли из фильма «Билли Джек»?

— Ага. Я его видел, когда мне было лет десять, и эта штука с завтрашней смертью стала для меня, вероятно, первым глубоко тронувшим меня откровением. Я имею в виду, что в этом совете нет ничего дурного, но я пожалел, что дал его, как только произнес. Я боялся, что меня разоблачат как мошенника, который ходит тут и повторяет мудрости из фильмов про кунг-фу.

— А какое было второе глубокое откровение?

— Не знаю, возможно, cogito — cogito ergo sum . На это я потратил много времени — годы, правда. Если дерево падает в лесу и все такое.

— Все какое? Вы имеете в виду дзэнский коан? Если дерево падает в лесу и нет никого, кто бы мог это услышать, то есть ли звук падения?

— Именно это.

— А какое это имеет отношение к «мыслю, следовательно, существую»?

— Ну, обе эти вещи по сути солипсические. Дерево в лесу — не коан, потому что здесь есть конкретный ответ...

— Какой же?

— Да.

— Да ну! Что ж, я уверена, что сотня поколений наших величайших мыслителей будет признательна...

Я рассмеялся.

— Ответ да, потом что ответ содержится в самом вопросе. Вопрос утверждает, что о существовании дерева и леса известно даже без наблюдателя, поэтому из этого естественно следует, что любой звук там существует, даже не будучи услышанным.

— Больше похоже на то, что вы нашли прореху в вопросе.

— Скорее, червоточину, ведущую к более глубокому вопросу. Что мы знаем наверняка? Вот настоящий вопрос. Вот что такое cogito. Вот что такое солипсизм. Это не теория. Это не верование или вера. Это основной факт бытия. Это попытка точно выяснить, что мы знает несомненно в противоположность всему остальному. Поистине удивительно, что предмет, видимый невооруженным глазом и неоспоримый, повсеместно игнорируется наукой, философией и религией.

— И это, что..?

— Что мы не знаем ничего — не можем ничего знать.

— Можете дать определение этого «ничего».

— Солипсизм определяется как верование, что единственная вещь, которую мы знаем наверняка, — это то, что мы существуем, и что любое другое истинное знание невозможно. Но, как я уже говорил, на самом деле это не верование. Просто так все и есть.

— Итак, я знаю, что я сижу здесь, но...

— Не так. Вы знаете, что вы есть. Тело, планета, пространство, время, люди, все остальное принимается на веру.

— Так я не сижу здесь?

— Нет, этого вы тоже не знаете. Все это не означает, что то, что кажется существующим, не существует, просто это невозможно проверить. Вы можете сказать, что высока вероятность , что вы сидите здесь, но это и не истина. Нет никакой особой вероятности, что ваше восприятие реальности основано на реальности.

— Черт, это слегка жутковато. Я вижу, вы не обычный духовный учитель, говорящий о высших состояниях сознания и более глубоких состояниях любви.

— Да. Туда я не суюсь. Я больше по части истины. Ваш журнал такие темы не слишком часто затрагивает?

— По правде говоря, да, мы обычно пишем о набирающих популярность наставниках и ченнелинговых сущностях, пророчествах, йоге и прочем в этом духе.

— И о тантре.

— О да, — смеется она. — Тантра делает продажи.

— Что ж, мы коснулись правильного действия, солипсизма, бхакти-йоги а-ля Сонайя и Билли Джека, — говорю я, но меня прерывают вспышки молний через все небо над зданиями на том берегу и в одно мгновение и без того сильный ливень становится вдвое сильнее. Молотящие по воде капли дождя придают обычно медлительной реке вид бурного потока, который замечательно смотрится в паре с беснующимся небом. Некоторое время мы сидим молча и просто наслаждаемся представлением.

— Что дальше? — спрашиваю я, когда гроза немного стихает.

— Ладно, — говорит она, просматривая свои записи, а затем наклоняется к микрофону у меня на воротнике, чтобы задать вопрос:

— Вы просветленный, но ведь у вас со всей очевидностью есть эго. Нет ли тут противоречия? Разве для достижения нирваны эго не должно быть уничтожено?

— Ооооо, — воркую я с признательностью. — Хороший вопрос. И то и другое верно. Да, у меня есть эго и оно похоже на то, которое я сбросил, чтобы, как вы сказали, достичь нирваны. Но потом я вернулся весь такой просветленный и мне нужно было что-то надеть. Я посмотрел вокруг и увидел свое списанное эго в куче хлама на полу. Я просто скользнул в него, и вот я есть.

На этой теме зацикливается много учеников и искателей, и на самом деле здесь нет удовлетворительного ответа, не считая совета: «Пойди и сам посмотри». Рамана Махарши так говорил об этом: «"Я" отбрасывает иллюзию "я" и все еще остается этим "я". Таков парадокс самоосознания. Осознавший не видит в этом противоречия». Не осознавший видит противоречие, но, откровенно говоря, неосознавший видит много из того, чего нет.

Я продолжаю отвечать на вопрос Джули:

— Вероятно, вы слышали высказывание: «До просветления гора это гора, во время просветления гора не гора, а после просветления гора это снова гора». Что ж, так и есть. До просветления я верил, что мое эго это я, потом приходит просветление и эго больше нет, есть лишь лежащая в основе реальность. И вот после просветления эго может быть слегка неудобным, натирает временами, но это все, что у меня есть. Идея, что эго разрушается в процессе просветления относительно правильна, но не совсем. До просветления — вы человек в этом мире, как и все остальные, кого вы видите. Во время просветления вы осознаете, что человек, которого вы считали собой, — просто персонаж в пьесе и что мир, в котором, как вам казалось, вы живете, — просто сцена, и вы проходите через процесс радикальной разборки своего персонажа, чтобы увидеть, что останется, когда его не будет. В итоге это не просветленное я или истинное я, а не-я. Когда все кончено, приходит время снова быть человеком в мире, и это означает забраться обратно в костюм и вернуться на сцену.

— Но теперь вы знаете..?

— Конечно, потому что теперь вы действительно среди публики, смотрите драму. Я бы больше никогда не перепутал пьесу с реальностью или мой персонаж с моим истинным состоянием. К счастью, я никогда не знаю, что собирается сделать или сказать мой персонаж, пока он не сделает или не скажет, так что все представление остается интересным.

— Мне тут видится еще много противоречий. Во-первых, мы ничего не можем знать...

— Это все противоречия. Уитмен сказал: «Я противоречу себе? Ну что же, значит, я противоречу себе. Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей». Он говорил о характерной проблеме всех подобных рассуждений. Когда ты не можешь ничего знать, это просто начальная точка исследования, ты как будто берешься за рукоятку коробки передач, прежде чем отправиться в долгое путешествие. Если ты собираешься странствовать ради самоисследования, то тебе захочется начать со слов: «Ладно, что я знаю наверняка? Что абсолютно достоверно?» Это и есть cogito. Жаль, мы не можем развести костер.

— А? Костер?

— Ага, прямо здесь, на террасе. Маленький очаг, бутылка вина, эта гроза. Правда приятный момент. Такое ощущение, что мы зря тратим его на всякую болтовню.

И мы еще некоторое время сидели молча, любуясь грозой. Хороших смотрителей бурь легко отличить — они счастливы. Без всяких сознательных усилий они всегда смотрят в правильное время в правильном направлении. Им не приходится крутить головой, приговаривая: «Черт, я пропустил отличный разряд молнии», — потому что они смотрят куда надо, когда это происходит. Джейн Робертс сказала, что чудеса это естественная беспрепятственность — хороший способ сказать, что если ты уберешь руки с штурвала, судно будет управляться само и сделает это куда лучше, чем смог бы ты сам. У Джули, кажется, есть эта способность расслабиться в моменте и позволить вселенной управлять происходящим.

Если в жизни и есть секрет счастья, то я бы сказал, что это как раз он.