Гроза утихает, и мы решаем, что за труды с интервью нам положено поесть. Она хочет, чтобы мы поели за счет журнала, но я вежливо спрашиваю, можно ли мне самому расплатиться и она соглашается. Вместе с велосипедом мы идем по мосту над взбухшей грязной рекой и направляемся в центр города, где расположено несколько хороших ресторанов на выбор.

— Можем продолжить интервью? — спрашивает она.

— Конечно, — говорю я.

— Можем мы на минутку вернуться к тому месту, где говорилось о правильном действии?

— Конечно.

— Понятие «правильное действие» широко используется в духовных кругах. Это одна из ступеней на буддистском восьмеричном пути, но я не думаю, что вы имеете в виду правила воздержания. Правильное действие звучит как понятие, имеющее отношение к какой-то высшей нравственности, ориентированной на сердце, но у вас оно звучит очень своеобразно, и, я полагаю, речь не о нравственности, раз вы допускаете убийство.

— Вы знаете, что такое агапэ?

— Да, это высшая форма любви. Божественная любовь.

— Ага, вот так все и думают, но это не верно. Это одна из тех вещей, которые нельзя понять, пока не испытаешь напрямую. Любовь, какая нам известна, похожа на тень агапэ — как свет свечи, мерцающий на стене, но не само пламя. В своем источнике это совсем другое, но любовь — это ближайшее представление об агапэ из всех, что нам доступны, и именно поэтому агапэ переводится как любовь. То же самое с правильным действием. Нравственность — это всего лишь тень правильного действия. Правильное действие не является высшей степенью нравственности, как агапэ высшей степенью любви. Когда вы понимаете и способны действовать правильно, нравственность больше не нужна — она мгновенно устаревает и отметается. Это лежит в сердце «Бхагавадгиты». Арджуна, как нравственное существо, роняет оружие и отказывается начинать сражение. Кришна обращает его в существо правильного действия, освободив его от заблуждения, и Арджуна поднимает свое оружие и начинает войну. Правильное действие не имеет ничего общего с правильным и неправильным, добром и злом, дурным и хорошим. В нем нет альтруизма или сострадания. Нравственность — это набор правил и установлений, которые используются для навигации по жизни, когда вы все еще пытаетесь крутить штурвал, вместо того чтобы позволить ему следовать потоку.

— Охренеть можно.

Я смеюсь.

— Можно. Дао говорит: «Когда великое дао забыто, появляются доброта и нравственность». Вот что это значит.

— Охренеть.

— Потом вы этим ртом свою маму целуете?

— Так, ладно, значит, ваш персонаж на сцене...

— ... и исполняет свою роль. Он видит, как к нему течет будущее, и движется вместе с ним. Он не останавливается, чтобы свериться с чьими-то сводами правил.

— И если поток велит начать войну...?

— Само собой. Ты начинаешь войну.

Она медлит, размышляя.

— Думаю, я так и делаю иногда, в потоке, но не всегда, не в значительных вещах. Думаю, что я бы побоялась обходится без нравственности.

— Это абсолютно естественно. Это доверие, которое развивается постепенно, по мере того, как вы учитесь отказываться от иллюзии контроля.

— Это то, что делают люди вроде Сонайи или, ну, знаете, глубоко верующие люди?

— Безусловно. В сущности, акт веры во что-то другое, нежели вы сами, позволяет отпустить штурвал — сдаться. Какова бы ни была причина сделать это, какое бы имя вы ни дали этой новой направляющей силе, это становится весьма положительной переменой, потому что управление берет на себя бесконечный и безошибочный разум вселенной.

— Значит, утвердившиеся во Христе..?

— Верно. Они отказались от иллюзии контроля. Неважно, почему они это сделали, важно, что сделали. Это точка отсчета и основа учения всех основных религий. Христиане говорят: «Не чего я хочу, а чего Ты». Индуисты говорят: «Брахма — возница». Мусульмане говорят: «Такова воля Аллаха». Это все одно и то же. Страх и эго — другими словами, невежество — удерживают вашу руку на штурвале. Отпустите штурвал по какой угодно причине, и управление само о себе позаботится.

— Значит, когда люди говорят «сбиться с пути»...

— Они просто видят местность с самого низкого уровня. У них нет большей картинки. Возвращение — это движение дао. Все пребывает в постоянном процессе возвращения к своему истинному состоянию. Чтобы действительно «сбиться с пути», нужно быть вне сознания. А такого места не существует.

Джули говорит, что хотела бы съесть на завтрак сэндвич с шампиньонами, поэтому мы сворачиваем к продуктовому магазину, где делают сэндвичи на вынос. Я паркую велосипед, мы входим, делаем заказ и пару минут листаем журналы, пока готовится наша еда. Я выбираю экземпляр журнала о просветлении. С обложки задают вопрос: «Что значит быть в мире, но не от мира?»

— Итак, — говорит Джули, заглядывая мне через плечо, — что же это значит?

Я небрежно пролистываю номер, и мои подозрения подтверждаются. В сущности, это переформулированный вопрос: «Как можно вести духовную жизнь в материальном мире?»

— По мнению редакции, это значит: «Как можно иметь пирожное и одновременно съесть его?»

— Что, очевидно, невозможно, верно?

— По их мнению, возможно.

* * *

Это вопрос из разряда «домовладелец или отшельник» . Любой желающий упаковать просветление для массового потребления должен сначала создать иллюзию, что оно не вызовет затруднений для покупателей. Возможно, это правда, что цена истины — все, но не истина вносит оплату в кассу. В коммерческой модели цена истины — это то, что ты можешь себе позволить без особых усилий.

Журнал, который я держу в руках, собрал вместе целый ряд духовных светил, чтобы они блеснули умом, ответив: в миру. Разумеется, им приходится так отвечать, коль скоро они надеются убедить искренних и неглупых читателей, что абсурд — это истина, а то, что очевидно, — ложь. Возможно, это звучит как что-то невозможное, но редакторы и маркетологи знают, что люди купят что угодно, если правильно это упаковать. Религиозная архитектура — устремленный ввысь памятник этой истине.

Я не наивен в таких вещах. Я знаю, что издатели книг и журналов не имеют отношения к просветлению. Они имеют отношение к продаже книг и журналов, а не истины, и знают, что искатели с радостью заплатят за то, чтобы их убедили в возможности пробудиться, не просыпаясь, и неважно, что там твердит здравый смысл. Таково положение дел в сфере нынешнего духовного книгоиздательства, нынешней духовности, и причиной тому, в конечном счете, желание эго выжить.

Я провел немало времени в книжных магазинах и букинистических лавках, прочесывал интернет, пролистывал журналы, вечно искал кого-нибудь, кто говорит правильные вещи, кто может рассказать о состоянии просветленности и, что еще интереснее, о процессе просветления. Разумеется, когда речь заходит о просветлении, сказанное ограничивается объяснениями, чем оно не является, потому что нельзя сказать, что это такое. На каждые несколько сотен публикаций, которые претендуют на то, что им есть что сказать по этому предмету, возможно, лишь одно говорит что-то веское, и на каждые несколько сотен духовных пастырей, пасущих свою приукрашенное стадо где-то высоко в горах, возможно, лишь один ведет их к обрыву и в реальность.

Это я не к тому, что все духовные пастыри непросветленные. Следуя тому же безрассудному побуждению попробовать выразить то, что я знаю, пробужденный человек в редких случаях может стать духовным наставником. Но когда это происходит, он никогда не ведет к просветлению. Откуда я знаю? Я знаю, что ни один духовный наставник не ведет к просветлению, потому что к просветлению нельзя провести. Не существует обучения просветлению. Следовательно, итог, который мы видим повсюду, неизбежен — все выказывают интерес к гуру, становятся духовнее и духовнее, но никто не пробуждается.

Что касается учений без наставников, то можно обратить внимание на дзэн или адвайту, но соблюдая при этом осторожность, чтобы избежать туристических ловушек, в которых можно провести годы, если не всю жизнь, гуляя по кругу. Например, Рамана Махарши рекомендовал проводить исследование «Кто я?», чтобы с его помощью бурить насквозь все слои эго и заблуждений. Но этот процесс самоисследования сам погряз в слоях эго и заблуждений, будучи переупакованным для массового потребления. Ученики Раманы стали наставниками, их ученики стали наставниками, и бриллиант в самом сердце его учения — процесс самоисследования — стал приманкой в многочисленных ловушках из разряда «подмани и подмени». Соблазненные простотой и непосредственностью самоисследования, люди оказались втянуты в трясину наставников и учений, гуру и болтовни, эго и заблуждений, и непохоже, что из этого можно быстро выкарабкаться.

Четыре слова: «Спроси себя: "Кто я?"». Четыре слова, которые с избытком представляют все остальные слова, в том числе слова Раманы Махарши. Четыре слова, не требующие объяснений, дополнений, прояснений. Четыре слова, которые даруют уверенность в себе и самоопределение. Но никто на самом деле не хочет совершенного духовного учения, которое помещается на спичечном коробке. Никто на самом деле не хочет обрести уверенность в себе. Что это за механизм, который искажает и раздувает такую простую вещь, как самоисследование, до полной неузнаваемости?

Эго. Это всегда эго.

Основополагающее противоречие в духовном исследовании заключается в том, что эго жаждет духовного просветления, но оно не может достичь просветления. Я не может достичь не-я. Вот почему всякий, кто хочет продать просветление, сперва должен уменьшить его до разумных пропорций — таких, чтобы эго могло с ним справиться. Просветление низкокалорийное — меньше калорий, отличный вкус.

Основополагающее противоречие может быть разрешено только изменением уравнения. Да, это мошенничество, но всех это устраивает. Духовное просветление переопределяется как нечто такое, чего может достичь эго, и теперь, ко всеобщему удовлетворению, уравнение работает. Эго занимается благородным поиском, а процветающая духовная индустрия продолжает процветать. Разумеется, священный Грааль никому не достается, но с пониманием основополагающего противоречия становится ясно, что никто и не хотел его обретать.

Поиск Грааля имеет отношение к поиску, а не к Граалю.

* * *

Послушай!

Вот что тебе нужно знать, чтобы стать просветленным: сядь, заткнись и спрашивай себя, что есть истина, пока не узнаешь.

И все. Вот это и есть полное учение о просветлении, полноценная практика. Если у тебя возникают вопросы или проблемы — неважно, какие это вопросы или проблемы — ответ всегда в точности тот же самый: сядь, заткнись, и спрашивай себя, что есть истина, пока не узнаешь .

Другими словами, иди прыгни со обрыва.

Не ходи рядом с обрывом и не размышляй о прыжке. Не читай книгу о прыжках с обрыва. не изучай искусство и науку прыжков. Не ходи в группу поддержки желающих прыгнуть. Не пиши стихов о прыгании. Не донимай того, кто прыгнул.

Просто прыгни.

* * *

Я возвращаюсь к вопросу Джули о журнале с обложкой «в миру, но не от мира».

— Мы уже говорили об этом, — отвечаю я ей. — Это означает, что ты играешь роль на сцене, но не путаешь свою роль с собой или сцену с реальностью. То есть ты знаешь, что играешь персонажа в постановке на сцене. Или вот другая аналогия — это похоже на осознанный сон. Ты достигаешь нормального пробужденного состояния во сне, так что оказываешься во сне, но не от сна.

— Сомневаюсь, что в журнале они это имели в виду, — говорит она.

— Неважно, — отвечаю я. — В понимании нет никакой выгоды. Либо ты с этим знаком, потому что это твоя реальность, либо не знаком, потому что не твоя реальность.

Я перелистываю журнал и вижу сплошную рекламу книг, учителей и товаров: порнографическое глумление над человеческим желанием знать истину, торговля в храме.

— Что бы сказали об этом в вашем журнале? — спрашиваю я Джули.

— Как быть домовладельцем и отшельником одновременно, при том что это невозможно, так?

— Если вы имеете в виду, можно ли провернуть такую сделку с просветлением — пробудиться без пробуждения, то ответ — нет. Если вы имеете в виду жить духовной, сострадательной жизнь и вместе с тем растить детей, иметь дом, вкладываться в акции, делать карьеру и все такое, то, наверное, ответ — да, но это, по правде говоря, не мое.

Называют наше кодовое имя Беатрис, значит, наши сэндвичи готовы.

— Что вы думаете о людях? — спрашивает Джули.

Я слегка удивлен ее вопросом и просто смотрю на нее, приоткрыв рот.

— Ээээ...

— Вам не обязательно отвечать прямо сейчас, — говорит она. — Просто подумайте и, может быть, мы сможем поговорить об этом, пока едим.

— Хм... ладно.

В заведении не сидячих мест, так что я захватываю дополнительный пластиковый пакет и мы устраиваемся неподалеку за столиком для пикников, а пакеты кладем под себя, чтобы не замочить пятую точку. Я заказал сэндвич с ростбифом, и моя плотоядность удивляет Джули, бросающую на меня вопросительные взгляды. С деревьев на нас немного капает, но нам, кажется, все равно.

— Я смотрю на людей так же, как вампиры.

Джули поперхнулась.

— Как на еду? — спрашивает она с полным ртом.

— Ах да, извините. Нет, не как на еду. В вампирской аналогии есть недочеты. Я забыл о кровососании.

— Думаю, что это довольно значительная часть аналогии. И как же вампиры смотрят на людей?

— Как на нецелостных. Полуживых. Полупробужденных. Способных к пробуждению, но не пробужденных.

— Вроде зомби?

— Не знаю, мне кажется, это уже слишком. С другой стороны, я смотрю на свою жизнь до просветления и зомби уже не выглядят так ужасно. Как будто я ходил во сне или как будто был живым, но не присутствовал при этом. Звучит, как что-то замшелое, но уж таким оно было. Давайте снова воспользуемся аналогией с осознанным сновидением. Проснувшись внутри сна, какими бы вы видели других людей во сне? Насколько серьезно вы относились бы к происходящему?

Она жевала очень медленно. Думаю, она задумалась. Я вернулся к аналогии со сценой.

— Представьте, что вы в зрительном зале, смотрите пьесу и медленно начинаете осознавать, что актеры не знают, что они актеры. Они думают, что они обычные люди, живущие своей обычной жизнью, и не сознают, что разыгрывают представление на сцене. Вы бы никогда даже не поверили, что подобное возможно, если бы сами не выступали там когда-то, веря в то же самое.

— Это было бы довольно странно, — соглашается она. — Итак, вы сидите здесь, рядом со мной, и мы оба на сцене, и с вашей точки зрения вы вроде как сидите с..? Вот это да! Вот почему вы почувствовали себя неловко, услышав этот вопрос. Вы не хотели называть меня зомби! Это так мило!

Я подарил ей свою фирменную смущенную ухмылку.

— Не знаю, может быть. Мне не трудно отвечать на любой вопрос со всей честностью и тщательностью, на какие я способен, — это мой конек, — но это попросту не всегда возможно. Если я скажу, что вижу людей полусонными, или — как говорится в «Дао дэ цзин» — соломенными чучелами, это даже близко не ответит на большие вопросы: кто я, что такое сцена и что делают другие персонажи. Так что да, для меня непробужденные люди на самом деле вроде как не присутствуют, но если задуматься, то в этом и заключается предназначение этого места. Какой, черт возьми, смысл быть просветленным на этой планете? Что может быть нелепее, чем сидеть в зрительном зале, где идет драматическое событие, устроенное исключительно для развлечения разыгрывающих его. Ну правда, если на кого-то за этим столом и нельзя положиться в каком бы то ни было смысле, так это на меня, потому что я тот, кто раздраженно сошел со сцены со словами: «Я не хочу больше играть».

— Черт, — говорит она.

— Что ж, это на самом деле только начало. Разница между нами не в том, что я просветленный, а вы нет. Разница между нами в том, что я знаю это, а вы нет. Я обладаю бессамостным сознанием, а вы нет. Понимаю, что это начинает звучать, как речь гуру, но это простая истина. Истина одинакова для нас обоих. Я не достиг лучшего положения, чем вы. Когда говорят, что поиск просветления похож на попытки рыбы в океане найти воду, это именно то, что имеется в виду. Одна рыба может знать, а другая может не знать, но они обе плавают в океане воды и всегда плавали.

— Черт, — говорит она.

Какое-то время едим молча. Насколько я помню, мне уже давно не доводилось говорить так много одним залпом, и я начинаю уставать от собственной варварской болтовни. Покончив с едой, мы прибираем за собой и отправляемся прогуляться к холму в стороне от города, где расположен маленький парк.

— Я думаю об этом театре ваших... — говорит она и не заканчивает мысль.

— Да?

— Это же не о «высшем я» вы сейчас говорите, верно? Вы не говорите...

— Я понял. Нет. Это не имеет ничего общего с иерархией душ, разными планами сознания, высшим или низшим я и всяким таким. С моего места в зрительном зале, который я описываю, каждый стоит на сцене, будь они в теле или не в теле, на физическом плане, на астральном или на плане Будды, каком угодно. Все это просто более широкие измерения того же драматического события.

— Значит, если я мгновенно стану просветленной, прямо сейчас, просто вдруг...

— Что, несмотря на многочисленные уверения в обратном, не может произойти, но продолжайте.

— Многие люди говорят, что это происходит.

— Многие люди говорят многие вещи. Я уверен, что они верят в это.

— А вы нет?

— Я не действую на уровне верований. Я мог бы предположить , что на земле в любой момент существует не более пятидесяти осознавших истину, а также я мог бы допустить , что у большинства из них достаточно здравого смысла, чтобы держать рот на замке, но вот что я знаю , так это то, что ни один из них не осознал истину иначе, нежели посредством медленного и мучительного процесса самоуничтожения.

— Что насчет все этих наставников и гуру, которые говорят..?

— Когда кто-то утверждает, что стал просветленным в один миг, он, вероятно, говорит о трансформации, которая происходит благодаря трансцендентальному переживанию — опыту мистического единства или какой-то его вариации. Это мощный опыт, и он может быть чрезвычайно трансформирующим, но это не просветление. Просветление не вспыхивает и не возникает как озарение.

— Что насчет учеников в дзэне? Всегда можно услышать эти истории...

— Ага, — я вспоминаю Джолин, — бах ! Нет такой штуки, как мгновенное просветление, как нет мгновенного рождения ребенка. Аисты на самом деле не приносят детей, и нет Феи Просветления, кружащей над дзэнскими монастырями или где-то еще. Идею легко ухватить, но есть только один способ превратиться из гусеницы в бабочку. Никакое глубокое озарение о том, на что это похоже — быть вампиром, не сделает вас вампиром. Или в понятиях платоновской пещеры: те, кто пялится на огонь, который освещает пещеру, естественно, будут верить, что они достигли источника, но огонь — это слабый отблеск солнца, которое освещает все, включая гору, в которой расположена пещера.

— Черт, — говорит она и бросает хитрый взгляд. — Вам никогда говорили, что вы, возможно, хм, как бы так выразиться? Душевно... хм, ну, знаете, нездоровы?

Я смеюсь.

— Сумасшедший? Самое время кому-нибудь это сказать. Ну, давайте поразмышляем над этим. Я думаю, что я здоров, а все остальные — не здоровы. Я никогда не встречал других таких, как я, и должен был обратиться к другим векам и цивилизациям, чтобы найти кого-нибудь похожего на меня. Величайшие мужи и жены из когда-либо живших для меня просто дети в песочнице. Я думаю, что знаю ум Бога, что вселенная исполняет мою волю и что все творение существует ради моего развлечения. Есть ли у слова «безумие» хоть одно значение, которое мне не подходит?

Она просто смотрела на меня.

— Итак, — говорю я, — что это был за вопрос, который я прервал?

Она продолжает глазеть на меня.

— Я совсем забыла.

Я просто смеюсь.