Я заруливаю на подъездную дорожку около пяти. От меня не ускользнуло, что Сонайя подстроила мое отсутствие, и сейчас собираюсь выяснить зачем. Первый ключ к разгадке — цементовоз.

Я паркую машину, гадая, что готовит мне будущее — плавательный бассейн или теннисный корт. Если так, то они выбрали неподходящее место. Кажется, вся деятельность сосредоточилась за пределами меньшей из двух рощиц, прямо за небольшим холмиком.

Я направляюсь туда. Восемь или девять рабочих готовятся заливать бетон. Геодезисты и экскаватор уже, очевидно, успели уехать, опалубка установлена, бетономешалка, которую я видел, была не первой. Бетон заливается в опалубку, уходящую ниже уровня замерзания. Общие очертания прямоугольные. Ясно — они отливают фундамент под стены и вдоль двух из них — большие Г-образные перекрытия. Строение, которое я исследую, врезано в холм таким образом, чтобы почва и деревья защищали его с северо-западной стороны, откуда дуют наши самые противные зимние ветра. Фундаменты расширяются в треугольник, который намного больше, чем сооружаемые перекрытия, и я понимаю, что строение будет дополнено окруженным низкими стенами двориком. Я знаю, что строение будет состоять из нескольких спален на четыре человека каждая и что пара ванных комнат и большая центральная гостиная с камином будут общими для всех. Еще я знаю, что во дворике будет большое патио с местом для разжигания костра, где можно готовить еду. Здание и стенки вокруг будут сложены из соломенных и землебитных блоков. Все целиком будет выглядеть как выцветшая на солнце хижина. Все это мне известно, потому что мы с Сонайей обсуждали именно этот дизайн для гостевых домиков примерно пять лет назад.

Ого. Что, черт возьми, я сказал еще? Кажется, однажды я обмолвился о том, что хочу взлетную полосу, чтобы у нас здесь был самолет и прыжки с парашютом. Я лучше поищу Сонайю и отменю конкретно это пожелание.

Или не отменю.

Я уже вижу, где они выкопали траншеи под водоснабжение и электропитание, и могу понять, что они задумали в качестве канализации. Мы в той части штата, где не требуются согласования, и ничего из всего проекта не будет предметом получения разрешений от государства, кроме канализации. Мне известно, что местный инспектор по канализации ходячий кошмар, но уверен, что после нескольких минут с Сонайей он попросит лопату и сам сделает все как надо. У нее есть такая власть над людьми.

Я плюхаюсь на вершину холмика и наблюдаю за работой. Они пытаются залить все опалубки бетоном за раз. Теперь я вижу, что они привезли с собой водоотводную трубу, грузовик гравия и сделали временный съезд с дороги с северо-востока, чтобы не слишком сильно раскурочить местность. По крайней мере, я предполагаю, что он временный. Мне надоедает смотреть, поэтому я спускаюсь вниз и помогаю с опалубкой, кидаю лопатой гравий и делаю все, что еще требуется. Мы продолжаем примерно до девяти, когда залита последняя порция бетона, и приводим себя в порядок. Садится солнце, а на верхушке холмика сидят, болтают и глазеют с десяток учеников. Когда я приближаюсь, они разражаются аплодисментами. Вероятно, им никогда раньше не доводилось видеть, чтобы я занимался какой-нибудь настоящей работой.

Приветствую всех собравшихся. Обмениваемся легкими шутками. Рита передает мне пластиковый контейнер с палочками для еды, и я обнаруживаю в нем матар-пулао с еще горячим куском пури. Я приступаю к еде, а банда начинает пересказывать вопросы, которые возникли во время разговора, пока я трудился.

— Не так быстро, — прерываю их я. — Сходите за дровами, сиденьями и всеми, кто хочет присоединиться. Мы устроим хороший костер в будущем дворике, чтобы торжественно открыть новую постройку. Попросим Сонайю прийти к нам и зажжем костер, когда все будет готово.

Они срываются с места, а я сижу и ем. Сегодня прохладный вечер, почти холодный, так что огонь будет в самый раз. Мне сообщают, что Сонайя проводит для новой постройки церемонию пуджа и что мы должны начинать без нее. Начинается мелкий моросящий дождь, что на самом деле очень приятно.

— Джед?

— Да? — отвечаю я с полным хлеба, риса и сыра ртом. Я поворачиваюсь и вижу Сару. Во время нашего последнего разговора мы договорились, что она попробует заглянуть за пределы общепринятых взглядов на достоинства ее духовных верований и практик и вернется ко мне, когда у нее возникнут какие-нибудь свежие идеи, которыми можно поделиться. Проходит несколько мгновений, но она молчит, так что я смотрю на нее снизу вверх и вижу, что ее душат слезы.

— О нет, золотко, что случилось? Ну же, давай, садись.

Я отнюдь не неуязвим перед слезами хорошеньких юных девушек. Она садится на траву рядом со мной, и я приобнимаю ее. Она устраивается поудобнее и дает волю сдерживаемым слезам.

— Я не могу сделать, что вы велели... Я пыталась... Я много думала об этом...

Я смеюсь и толкаю ее шутливо.

— И это все? Ты меня заставила волноваться, я думал, что-то не так. Ты знаешь, что это значит, когда застреваешь на чем-то вроде этого?

Заплаканная, она смотрит на меня, как ребенок.

— Что?

— Это значит, что следует прийти ко мне и спросить. Если люди не будут приходить ко мне и задавать вопросы, то я останусь без дела. Ты же не хочешь оставить меня без дела, да?

Она смеется.

— Что я говорил тебе? Я сказал: « Не о чем беспокоиться, друг мой ». Разве я не говорил этого?

Она кивает.

— И вот ты приходишь вся обеспокоенная из-за глупого вопроса. Вот что мы сделаем... Ты собираешься сегодня побыть у костра и послушать старого мудрого болтуна?

— Да, — говорит она.

— Хорошо, просто расслабься, наслаждайся вечером и приходи поговорить со мной после, и мы посмотрим, что с тобой, хорошо?

— Хорошо.

— Молодец, теперь хватит хныкать. Если они застанут меня обнимающим такую хорошую юную девушку, как ты, то обвинят в непристойном поведении и мне придется стать бродячим аскетом. Знаешь, что это значит?

— Что?

— Остаться без дома. Жить в помойках, мыть подмышки в туалетах на заправках, сражаться с крысами за объедки.

— Это ужасно! Все, я ухожу!

— Приходи после, — напоминаю я ей.

Она встает и идет помогать с подготовкой. Я продолжаю есть свою еду под моросящим дождем, а тем временем готовится костровая яма — выкладывается камнями и наполняется дровами, а потом ее окружают садовыми стульями и импровизированными скамейками. Места для публики организованы неравномерно: одно, самое удобное, отдельно, а напротив все остальные. Я наблюдаю за этим в удивлении и изумлении, а на ум мне, как это часто бывает, приходит строка из «Грэйтфул Дэд»: «Что за долгий и странный этот путь». Как я здесь оказался? Как такая простая вещь, как жажда истины, превратилась вот в это?

И, что еще любопытнее, куда эта эволюция ведет? Сюда? К этому? К этому дому? К этим людям? Я наблюдаю, как они готовятся зажечь костер для нашего совместного вечера. Это оно? Все ради этого? Все сводится к этому моему наставничеству?

Я знаю, что ответ — нет. Близко, но не совсем. Картинка еще не закончена. Даже теперь больший паттерн моей жизни только начинает проступать.

Чтобы объяснить это, я должен сказать несколько слов о том, как работает мой ум, — как я смотрю и как продвигаюсь по жизни. Если говорить совсем просто — я не думаю. Я не делаю выбора и не принимаю решений. Я не взвешиваю возможности и и не выбираю одну из нескольких. Вместо этого я наблюдаю паттерны и двигаюсь вместе с ними. Я обострил чувство правильности и неправильности, которое направляет меня во всех этих вещах. Ни одно решение в моей жизни не принимается с помощью умозаключений. Я жду разворачивания. Я чувствую течения и плыву с ними.

Не нужно быть просветленным, чтобы действовать таким образом: нужно просто оставить в покое штурвал. Как только вы это сделаете, для вас откроется совершенно новый способ течения по жизни — способ, основанный на правильности и чувствительности к неправильности. Итак, когда я смотрю на свою собственную жизнь, свою собственную историю, я ищу паттерны, объединяющую тему, сумму частей, которой объясняется мое существование.

И я хорошо знаю, что это не вот это все. Не этот дом. Не эти люди. Это все просто еще один кусочек мозаики. Самозаклание, которое я с тех пор называю духовным саморазрушением, было критическим элементом, но не определяющим. Смысл моего существования — не просветление, оно тоже просто еще одна часть мозаики. Кто я теперь, чем я стал — это не конечный результат: просто еще один элемент большей картины.

Но насколько велика картина? К чему она сводится? Как будет выглядеть головоломка в собранном виде? Я сижу на промокшей уже пятой точке, поедая промокший обед, и любопытствую, каков же единый итог, связывающий воедино все, казалось бы, несвязанные между собой зигзаги и повороты вот этой моей жизни. Ответ на этот вопрос только теперь оказывается в центре внимания.

Книга. Эта книга.

Все это обретает смысл в свете этой книги. Эта книга и есть большая картина, и есть полное выражение меня — моего существования. Книга — вот о чем все, что было, с первого дня и до того. Сотни, казалось бы, несвязанных эпизодов моей жизни, в которых в любом другом контексте было мало смысла или не было совсем, разрешились в этом центре. Книга и есть эта штука. Эти люди — мои ученики — все они совершают собственные путешествия, но еще они играют критическую роль в моем творческом странствии, а эта книга есть и всегда была истинным пунктом назначения этого странствия. Все указатели это подтверждают. Паттерн виден ясно. Это все для книги.

Лениво, отсыревая, я любопытствую, что будет дальше.

* * *

Наконец, все готово — костер потрескивает, и все стоят вокруг него в ожидании. Я буквально вижу накопившееся предвкушение и энергию этих людей. Каждый настроил себя на ожидание чего-то эйфорического, а я счастлив, что могу присоединиться и прокатиться вместе с ними. Мелкими шажками я спускаюсь с холмика к своему месту, но не сажусь. Они хлопают при моем приближении, и я хлопаю им в ответ.

Моя улыбка становится до невозможности широкой. Временами все это просто бурлит у меня внутри.

— Вот это путешествие! — слышу я свои слова, и энергия растет быстрее, чем я могу высвободить ее.

— Что за совершенно безумная и волшебная прогулка у нас. Разве это не прескверная штука ? Разве нет?

Все кивают, реагируя на эту энергию — чувствуя ее. Я чувствую их, а они меня, и все мы чувствует эту штуку, которую мы вместе создаем и которой делимся.

— Гляньте-ка, — говорю я. — Я просветленный, а вы все тоже хотите быть просветленными, поэтому все мы находимся здесь в этом прекрасном месте под славным дождем, у чудесного огня, и что может быть лучше? Что могло бы быть круче? Я действительно наставник? Я смотрю на вас, ребята, на каждого из вас, и вижу людей, которых хотел бы иметь в качестве своих наставников. Я вижу вашу сердечность, и я пребываю в совершенном благоговении и восхищении. Я вижу мужество, ум и мне жаль, что я не обладаю ими в той же мере. Я вижу искренность, выносливость и пульсирующую жизненную силу. Я думаю о Сонайе там, в доме, и мое сердце почти взрывается от благодарности.

Я заглядываю в глаза каждому из них по очереди, оставаясь на мгновение с каждым наедине, выражая признательность, делясь своими чувствами.

— Вот оно. Не когда-нибудь, не где-нибудь. Прямо здесь. Прямо сейчас. Я стою в самом центре бесконечности, я вижу совершенство, красоту и абсолютный восторг везде и во всем. Легчайшее дуновение ветра, блеск единственной звезды в разрыве туч, вой щенков койотов вдалеке, и сияния славы и красоты всего этого достаточно, чтобы разорвать меня на части, и все, что я могу сказать, это благодарю вас, благодарю вас, благодарю вас!

Хлопки, восклицания, слезы, объятия и рукопожатия. Не из-за слов, а благодаря тому, что та вскипающая штука вырвалась наружу и всех нас накрыла. Это вздымающаяся волна энергии, и если бы сейчас здесь сидели председатель Организации Освобождения Палестины и премьер-министр Израиля, то они, всхлипывая, обнялись бы, а все потому что эта мистическая штука — дурь что надо и никто не защищен от нее.

— Другими словами, — кричу я, — я просто в охренительном настроении!

После этих слов прокатывается еще одна волна улюлюкания, аплодисментов и восклицаний. Все вскочили на ноги и шумно переговариваются. Я достаю из кармана сложенный листок и громко говорю.

— Это поэма Руми, которую я принес с собой.

Прочищаю горло и начинаю читать:

— Я сказал: «О нет! Помоги мне!» И это «О нет!» стало веревкой, спустившейся в мой колодец. Я выбрался оттуда и стою на солнце. Только что я был на дне илистой, пугающей тесноты, а через мгновение меня уже не вмещает вселенная. Если бы каждый кончик каждого волоса на моей голове мог говорить, я все еще не выразил бы своей благодарности. Посреди этих улиц и садов я стою и говорю и говорю снова, и это все, что я говорю. Хотел бы я, чтобы каждый знал то, что знаю я.

Я посмотрел на лица, и все они были открытыми, радостными, сияющими. Я передаю стихотворение по кругу. Мы позволяем этому моменту длиться. Я сажусь на свое место, смотрю на огонь и улыбаюсь этим прекрасным людям.

— Раз вы начали взрываться всей этой мистической благодарной любовью, — говорю я им, — то Руми ваш парень.