Я вернулся домой около восьми вечера и отправился прямиком наверх, чтобы на полчаса расслабиться в ванной. Может показаться, что парашютный спорт не требует значительных физических усилий, тем более что за весь день на свободный полет или спуск под куполом ушло в общей сложности минут двадцать, но к концу дня, проведенного на аэродроме, я чувствую себя так, словно восемь часов копал траншеи. Небольшое, но постоянное напряжение, жара и солнце, неудобная поза на коленях при укладке парашюта, судорожные 15-20 минут барахтанья внутри самолета, внезапная потеря скорости, когда купол вцепляется в воздух, и не такие уж мягкие посадки — все это дает о себе знать.

Ванна представляет собой джакузи с гидромассажем, а комната оборудована стереосистемой, так что я могу послушать расслабляющую музыку, пока нежусь в горячей бурлящей воде. Через некоторое время я отключаю гидромассаж, но оставляю включенной подачу горячей воды и погружаюсь в самую сладкую в моей жизни дремоту.

Спустившись вниз, я застаю конец позднего ужина, отвоевываю себе кухню, запираю двери и приступаю к уборке. Не могу сказать о Сонайе ничего, кроме похвал, но — черт возьми!  — эта женщина горазда устраивать на кухне бардак. Она только готовит и никогда не моет посуду, следовательно, не заинтересована в поддержании минимального порядка. С грузом тарелок и стаканов приходит Крис. В небольших дозах Крис хорош. Он склонен упорствовать в своих мнениях, так что учить его особого смысла нет, пока он не окажется способен самостоятельно прибраться у себя в голове. Его чашка чая наполнена до краев, в дзэнском смысле, — в ней нет места для чего-либо еще. Впрочем, это не мешает мне учить его. Это не мое дело — разбираться, куда попадают слова, слетев с моих уст. Я уверен, Крис точно знает, почему он здесь с нами, и еще я уверен, что он ошибается, но он получит то, за чем пришел, даже не зная, что это, и в конце концов уйдет с этим, хотя будет разочарован, потому что не получил то, за чем, как он полагает, он пришел. Ничего необычного. Я не знаю, почему Крис здесь, мне это вообще не интересно. Я не думаю о чьих-то мотивах, настоящих или воображаемых. Это не мое дело. Мое дело говорить, передавать, произносить то, что я знаю. Восприятие не в моей власти. Я не заинтересован в результатах, потому мне они уже известны. Я просветлен — я знаю, как мне это удалось.

Рука Криса твердо лежит на штурвале его жизни. Он уверен в себе. Он принимает решения, и он определяет свою судьбу. Капитан собственной судьбы — так, должно быть, он думает об этом — хозяин положения. Будь я каким-нибудь уважаемым наставником в Японии, Крис был бы одним из тех парней, которые по десять лет заняты рабским трудом на кухне, ни разу не перемолвившись со мной и словом. Если бы я учил в расчете на результат, Крису не было бы дозволено открыть книгу или беседу на духовную тему прежде, чем он оторвет руки от штурвала. Косное эго может затопить корабль еще до того, как он покинет гавань. Я видел людей намного умнее меня, намного храбрее меня, которые самым роковым образом разбили свои суда о скалы, потому что были слишком преисполнены себя, чтобы отказаться от контроля. Дело тут не в мозгах и не в стальных яйцах, но в страсти, потоке и чистоте намерения.

— Эй, — говорит Крис, словно мы приятели, — могу спросить кое-что?

— Не-a.

— Извини?

— Хочу помыть посуду в одиночестве, Крис. После найди меня и мы сможем обсудить, что захочешь.

— А, ладно. Эй, это круто.

Я продолжаю прибираться. Когда я купил этот дом, здесь уже была установлена прекрасная посудомоечная машина, которую я немедленно выбросил на помойку, заполнив освободившееся место дополнительной стойкой и шкафчиком для посуды. У меня ни в коем случае нет предубеждений против технологий, только неприятие посудомоечных машин. Уборка на кухне кажется мне одной из маленьких радостей жизни, и да, я пришел к такому выводу еще до того, как у меня появилась армия маленьких эльфов, присматривающих за порядком.

Вьетнамский мастер дзэн Тхить Нят Хань говорит, что есть два способа мыть тарелки. Первый — когда моешь их, чтобы они были чистые. Второй — когда моешь тарелки, чтобы мыть тарелки. Я это делаю, чтобы мыть тарелки, но поскольку на такую осознанность я трачу от силы час в неделю, думаю, мне лучше не выставлять себя человеком вроде тех, кто по-настоящему живет в моменте. Многие выдающиеся люди, по всей видимости, согласны с важностью сознательного действия, но не считая случайных набегов на кухню, я не один из них. Не думаю я о себе и как об одном из тех простых людей, которые находят удовольствие в мелочах. На самом деле, если мне удастся подняться наверх, прежде чем Крис или кто-то еще перехватит меня для какого-нибудь разговора, я проведу остаток вечера с Ларой Крофт, прокладывая путь через опасные гималайские монастыри в поисках кинжала Сианя. Но удастся ли мне пробраться наверх, прежде чем ученики загонят меня в угол? Вряд ли. Продолжая заниматься уборкой, я с удовольствием фантазирую об игре наподобие «Расхитительницы гробниц», в которой изможденный духовный наставник пробивается через лабиринт галдящих учеников в попытке прорваться в уютную комнату, оборудованную домашним кинотеатром. Вместо оружия ученики снабжены вопросами духовного свойства, изрыгаемыми в адрес осаждаемого наставника, на которые он должен правильно ответить, чтобы продвинуться вперед. Такая игра была бы современной разновидностью старинной японской дхармической дуэли, когда просветленные вступают в борьбу, выясняя, кто лучше разговоры разговаривает. Вы можете спросить, зачем они это делали? Ну, а почему бы и нет? Почему я учу и пишу книгу? Просто потому что. Нужно же что-то делать. Если бы у них все еще устраивались дхармические дуэли, я был бы счастлив представлять там Айову. Ну, или по крайне мере подписался бы на газету и следил за событиями в духовном спорте.

Я отклонился от темы. Вот куда на самом деле забредает мой ум, когда я мою посуду. Не не-ум, а обезьяний ум. Будь я одним из тех почтенных японских наставников, я бы, вероятно, держал сам себя десять лет в кухонном рабстве без права заговорить с самим собой.

Я закончил уборку и держу путь наверх. Моя игровая приставка включена, и игра остановлена на том месте, до которого я добрался в прошлый раз. Я припоминаю, что тогда я остановился в самом начале очень сложной серии трюков с карабканьем на стены и обратными прыжками с поворотом в воздухе, чтобы уцепиться за противоположную стену. Разумеется, неудача приводит к долгому падению и пронзанию острыми кольями, которые, вдобавок, торчат из озера пузырящейся лавы.

Трюк в том, что никакого трюка нет. Ты просто должен сделать это пятьдесят раз, из которых сорок девять раз погибнешь. Можно и потерять терпение слегка.

Я знаю, что вы думаете. Вы думаете, что я притащил в эту книгу Лару Крофт и игру «Расхитительница гробниц», чтобы представить с их помощью еще какую-нибудь аналогию. Вы думаете, я собираюсь сказать, что душа в ходе множества жизней развивается так же, как развивается в ходе этой игры персонаж, преодолевающий все более сложные препятствия. Я не порицаю вас за то, что вы так думаете, это вполне уместно. Это я к тому, что вот есть такой игровой персонаж — Лара. Хотя она об этом не знает, ее оживляют и ей управляют незримые силы. Понимаете? Тут есть эта штука с высшим я и низшим я. Лара сталкивается с рядом испытаний, каждое из которых она должна преодолеть, чтобы продвинуться дальше, и да, она может «умереть» и «переродиться» много, много раз в процессе преодоления даже одного-единственного из этих препятствий, прежде чем перейдет к следующему. По мере того, как управляющая сущность, или «высшее я», Лары становится искуснее, испытания усложняются, достигая в конце концов наивысшей точки в последнем испытании — битве с ультра-мега-крутым драконом, после чего игра завершается и не требуется больше никаких «рождений». Подобную аналогию можно даже продолжить, указав, что перед «сверхдушой» в этой команде стоит конкретная задача, и высшей сущности абсолютно все равно, рассекает ли игровой персонаж голубую гладь океана или по самые глаза погрузился в испепеляющее озеро лавы. Значение имеет только его продвижение вперед.

Да, я понимаю, конечно, почему вы, возможно, думаете, что именно поэтому я упоминаю эту игру, но вы кое о чем забыли. Эта книга не об эволюции души или отношениях между высшим я и низшим я. Она о пребывании в состоянии недвойственного осознания — духовном просветлении, и причина моего упоминания этой игры заключается в том, что после мытья тарелок и уборки на кухне я собираюсь пойти наверх и поиграть в нее.

* * *

Крис входит, усаживается рядом и без малейшей тени сострадания к тяжкой доле моей героини начинает читать мне лекцию о природе иллюзии и ужасах, чинимых эго. Я как раз наконец понимаю, как выполнить трюк со вторым прыжком задом-наперед с поворотом и хватанием, когда сидящий рядом Крис начинает размахивать руками, чтобы выразить свои прозрения в вопросе о большой душе и малой душе.

— Мы вроде как божественные существа, — сообщает он мне, — вроде богов, но заточенных в темноте, так что мы не можем проснуться к нашей подлинной природе. Словно бездомный, живущий на улице в полном отчаянии, не зная, что он сын миллиардера и наследник огромного состояния.

Крис говорит страстно, как если бы собственный страх придавал ему сил. В таком же тоне несут свою чушь конспирологи, преисполненные чувства собственной важности и веры в то, что им удалось проникнуть глубже, чем простым людям — стаду — в скрытую реальность. Бежать в стороне от стада, конечно, лучше, чем бежать в стаде, — мог бы я сказать Крису, — но нет существенной разницы, если ты бежишь в том же направлении.

Речь Криса о природе заблуждения или тот факт, что он позволяет себя поучать меня в этом вопросе, не вызывают у меня особого отвращения. Обмен информацией — мощное средство для понимания, и неважно, происходит он в устной или письменной форме. Ум естественным образом приходит в более сосредоточенное состояние, когда ему нужно передать знание, нежели просто обработать или сохранить информацию для собственных нужд.

Лара хватается за верх стены и должна подтянуться. Однако верх стены покатый и она срывается до того, как я успеваю заставить ее снова ухватиться за него. Она падает и приземляется на другой склон, по которому скользит вниз. В этот раз я цепляюсь за край, когда она забирается наверх. Я заставляю ее подтянуться, но не знаю, что делать с ней дальше. Пытаюсь снова прыгнуть-повернуться-ухватиться, и она умирает жуткой смертью.

— Нет, ну в самом деле, — продолжает Крис, — просто взгляните на это! Эго! Это все эго! Каждый заключен во тьме тюрьмы собственного изобретения. Бог не оставил нас, это мы оставили Его! Вот в чем великая ирония всего, страдания, человеческой ничтожности, во всем этом нет необходимости. Махариши Махеш Йоги говорит: «Иди и скажи миру, что больше никто не имеет права страдать», — и ведь это правда. Проснуться — вот все, что нужно сделать, проснись — и боль и страдание немедленно исчезнут.

В часе езды отсюда на юг расположен большой центр Махариши со своим университетом и сообществом медитирующих, не все из которых, судя по тому, что достигает наших ушей, влюблены в Трансцендентальную Медитацию. Подозреваю, что Крис не уполномочен распространять и комментировать учение Махариши, и мне немного любопытно, что бы он взял из сказанного мною и как переосмыслил ради чьей-нибудь еще пользы.

— Итак, — спрашиваю я, пока Лара карабкается на стену, — ты понимаешь просветление как своего рода избавление от уз невежества? Как свободу от эго?

Это то, что Крис считает важным, что делает это Важным — узы, заблуждение, эго и все такое. У него уже были Важные штуки в прошлом и их будет еще больше в будущем. Важные штуки могут быть самыми разнообразными, но они никогда никуда не ведут, вопреки впечатлению, которое они производят. Они больше похожи на промежуточные острова в опасном морском путешествии. Как им и положено, все подобные острова исчезают в бурном море, а путешествие волей-неволей продолжается. Любовь, Бог, сострадание, гуру и сознание — вот примеры важных штук. Это манящие райские уголки, на первый взгляд совершенно безопасные и укромные, но ни один из них не является целью путешествия, как в конце концов осознает любой, кто там остановится. Однако нет и причин, чтобы не останавливаться. Жизнь — не состязание, и единственная ее цель — само путешествие.

— Так и есть, — отвечает он мне. — Свобода от уз. Освобождение от цепей, которые порабощают нас и заставляют думать, что мы просто низменные биологические формы жизни, тогда как мы поистине божественные существа. Вы же сами говорите о парне в платоновской пещере, освобождающегося от цепей, которые удерживают его в невежестве. Просто идеально. Все именно так. Вот что имеет в виду Махариши!

У меня нет формального учения как такового, но я знаю, что делает Махариши, и знаю, что он ни перед чем не остановится, чтобы защитить учение от именно такого рода неизбежных искажений. Это ничем не отличается от детской игры в испорченный телефон, когда история передается от игрока к игроку, а затем итоговая история сравнивается с первоначальной и все удивляются, как мало между ними общего. Никакой свет — неважно, насколько чистый, — не может пройти через такое количество фильтров и не оказаться грязным и мрачным. Будь я привязан к результатам, то думал бы об этой книге как о моем наследии — моем даре будущим поколениям, которые спустя тысячу лет будут воспринимать мои учения так же безупречно, как в тот день, когда книга пойдет в печать, — но у меня и мысли такой нет. Это не мое учение, это просто учение, а от меня в нем есть только способ его передачи. Если бы нам пришлось выкинуть все лишнее из этой книги, от нее осталась бы, вероятно, десятая часть, и это был бы мой способ сказать то, что сказал бы любой просветленный. Это не связано с личностью. Это не связано с региональными или этническими особенностями. Это не западно-христианская версия, противоположная версиям иннуитских шаманов или тибетских буддистов. Это другой уровень. То, что истинно, истинно вне зависимости от страны, культуры, планеты, галактики или измерения. Это то, что есть, а я просто парень, которому довелось сказать это прямо сейчас. Если вы сложите вместе десять книг, написанных десятью просветленными авторами, и выкинете из них все лишнее, от них останется то же самое. Вот каково это по сути. Причина всего лишнего в том, что это нельзя сказать прямо, потому что нет никакого этого , и, следовательно, все, что передается опосредованно — чем это не является, на что это похоже, — не может быть тем, что представляет собой это.

Я с интересом наблюдаю тот факт, что прозрения Криса в природу заблуждения ни в коей мере не помогают ему в его стремлении к свободе. Как ни иронично, его собственные взгляды на свободу держат его в неволе. Не он владеет своими взглядами, а они им. Все его знание и настойчивое желание выразить и обосновать его происходят из нужды его эго в уверенности, что он на шаг впереди, а сама нужда происходит, конечно, из страха, что он крепко отстал.

Хотя для меня это, возможно, и представляет интерес — проанализировать чьи-то паттерны страха и увидеть, как они усиливают хватку эго, но указывать на это Крису мне кажется бесполезным. Он бы это не воспринял. Его эго висит у него на шее, как наковальня. Он думает, что обдумывает, как выбраться из своих цепей, будто это просто мысли, которые сдерживают его. Он жонглирует Махариши и Платоном, будто они его союзники, а не тюремщики.

К тому времени, как Лара снова добралась до верха стены, я понял, что должен сделать серию прыжков с постоянным уклоном влево, чтобы найти ровную площадку, где можно остановиться. К сожалению, как только я туда добрался, метающий ножи ниндзя и метающая лезвия машина порубили бедную отважную Лару в капусту.

Крис меня побаивается. К тому же он слабоват в идеях, которые отстаивает. Именно поэтому он ведет себя так громко и энергично. Будь он близок к пробуждению, его чувства неуверенности и страха были бы вполне правильны и уместны. Он летел бы головой вперед в скрежещущие челюсти самоуничтожения. Но Крис не вышел на прямой путь, он просто ковыляет через какие-то концептуальные затруднения. Лес заблуждений состоит из концепций, а все концепции означают одно и то же — ты еще в лесу. Крис слабоват в этих идеях и настойчив, именно потому что где-то в глубине души знает, что волнующие новые открытия означают не конец его путешествия, а только начало настоящего пути.

Я откладываю пульт управления Ларой в сторону и наблюдаю за Крисом, который продолжает отодвигать занавес, за которым прячется волшебник, но вместо Криса в его стальной броне, которой он так надежно защищен, я вижу богиню Майю, архитектора этого восхитительного дворца заблуждений. Она и я, мы вместе сидим и слушаем Криса. Она улыбается мне, а я улыбаюсь ей в удивлении и восхищении. Мы наблюдаем, как Крис излагает идеи свободы, хотя сама привязанность к этим идеям образует стены, пол и потолок его тюрьмы.

— Как ты это делаешь? — спрашиваю я Майю в тысячный раз с не меньшим благоговением, чем в первый. — Дым и зеркала?

Она улыбается.

— Слои, — говорит она, словно это разгадка, казалось бы, невозможного зрелища, которое мы наблюдаем. Я понимаю. Единственный материал, который у нее есть для строительства этого величественного здания, — пелена настолько зыбкая и прозрачная, что ее невозможно соткать из чего-либо еще, кроме обрывков сновидений. Думаю, если это все, что у вас есть, то нужно многое узнать о творении из слоев.

Майя подмигивает и исчезает. Я возвращаюсь к Крису и новенькой Ларе, готовой снова начать карабкаться вверх. Крис занят приравниванием заблуждений к аду, оковам, злу и темным силам. Был ли я настолько же утомительным? О да. Уверен, что даже хуже.

Лара снова добирается до гребня стены и яростно стреляет в ниндзя, пока запасы ее здоровья тают, но ее отважная борьба не приводит ни к чему. Снова мертва.

— Вам нужно что-нибудь поскорострельнее, — говорит Крис. Он прав. Я начинаю взбираться с самого низа стены, но в этот раз меняю пару жалких пистолетов на «узи» и для большей верности пополняю ее запас здоровья до максимума. Взбираюсь наверх, в хитром прыжке цепляюсь за гребень, перехожу на отлогую площадку и прыгаю туда-сюда, пока в меня не начинают попадать ножи ниндзя, но не лезвия метательной машины, потому что я сошел с ее линии огня. Достаю «узи» и выпускаю в ниндзя намного больше пуль, чем это было необходимо. Удача! Я сохраняю игру, чтобы в следующий раз, когда ее убьют, мне больше не пришлось проходить через это испытание.

Крис, тем временем, перешел к теме Бога. Кажется, Крису есть что сказать о Боге, и не все в его словах лесть. Что же, по крайней мере, он движется в правильном направлении. Я вспоминаю восхитительную притчу, где юный ученик приближается к местному гуру и с презрением заявляет, что он подумал и принял решение быть атеистом. К удивлению ученика, наставник не возмущен и не зол, а кажется довольным. «Что это у вас такой счастливый вид, — спрашивает озадаченный ученик. — Я только что сказал, что не верю в Бога, так от чего вы улыбаетесь?»

«Это значит, что ты начал думать, — отвечает учитель. — Теперь продолжай думать».

Мне хочется отправить Криса прочь, но отправить так, чтобы ему было что мысленно пожевать. Проблема в том, что от позы жертвы у него свело челюсти и темные силы зла подавляют духовный голод человечества или что-то в этом роде. Меня не беспокоит его текущий уровень понимания, он не остается неизменным. Если в этом путешествии ты не чувствуешь постоянного отвращения к тому, каким наивным и глупым ты был пару дней назад, значит, ты застрял. Тем не менее, я бы хотел, чтобы Крис стал менее жестким в своих взглядах. Так сильно проникаясь этими идеями, он кончит тем, что станет проводить слишком много времени прижатый их тяжестью. Это не пустячная задача, я знаю. Прозрения на пути к пробуждению достаются непросто, но и их в конце концов придется отбросить, и чем раньше тем лучше. Чем меньше мы сопротивляемся тому, чтобы их отпустить, и чем быстрее приступаем к поиску следующей награды, тем легче и безболезненнее наше продвижение.

— Ты слышал про Кена Кизи и «Веселых проказников»? — спрашивая я.

— Вы имеете в виду «Электропрохладительный кислотный тест» и все такое? Из шестидесятых?

— Правильно, и их волшебный автобус — первый волшебный автобус — задолго до Ху и Битлов.

— А, — говорит Крис безучастно. — Круто.

— Ты, наверное, видел фотографии этого автобуса или похожего. Очень психоделично, настоящее произведение искусства. Наверное, стоит в Смитсоновском музее, — размышляю я. Крис смотрит на меня странным взглядом, словно я потерял нить нашего разговора. — Названием автобуса, — ну, знаешь, табличка над лобовым стеклом, где пишут пункт назначения, — было слово «Дальше».

— Ого, — говорит Крис, кивая, и поглядывает, не закончил ли я, чтобы он мог продолжить свою лекцию о вероломной природе двойственности.

— Дальше , — повторяю я, глядя прямо ему в глаза. — Как ты думаешь, почему они дали автобусу такое имя?

— Ну, — начинает он в надежде, что у него есть ответ. — Полагаю, потому что они путешествовали на нем туда-сюда, и они хотели сказать, ну, вперед, дальше, всегда есть, что увидеть и куда отправиться. Дух приключений.

— Да, — соглашаюсь я. — Однако это забавно. Для меня «дальше» было единственным важным словом в моем собственном путешествии. Оно было вроде мантры, но с очень конкретным и живым значением. Много раз это слово приходило мне на помощь. Например, когда бы я ни подумал, что достиг чего-то важного, места, в котором стоит остановиться, я вспоминал слово «дальше» и значение, которое я придавал этому слову, и понимал, что как бы мне ни нравилось место, которого я достиг, на самом деле я еще не попал туда, куда собирался. — Это сверхупрощение предназначается для того, чтобы смягчить для Криса идею, что он не там, где есть то, что он ищет. — И пусть я приобрел знание и понимание, превосходящие мои самые смелые надежды, пусть я, возможно, превзошел самые высочайшие ожидания о том, чего я могу достичь, пусть я обогнал многих из своих наставников, слово «дальше» всегда было со мной, разносилось эхом у меня в уме, напоминая, что у путешествия всего одна цель и я ее еще не достиг.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть, достигли ли мои слова цели. Крис снисходительно кивает, ожидая, когда придет его черед снова заговорить.

Ну ладно. По крайней мере Лара перешла на следующий уровень.