Следующее утро я провел за компьютером. Пришел холодный фронт, на улице слишком зябко и ветрено, чтобы выбираться из дому, так что это хорошая возможность заняться кое-какими делами, что в моем случае означает поработать над этой книгой и разобрать почту.

Если бы я пытался отвечать на каждый вопрос учеников со всей глубиной и серьезностью, то это превратилось бы в полноценную работу. Я этого не делаю. Я даже не читаю их письма со всеми подробностями, просто пробегаю, чтобы уловить суть. Таким же образом я обращаюсь и с людьми. Вот простой факт: можно задать миллионы вопросов, но на них есть только сотня или около того ответов. Моя работа не в том, чтобы отвечать на вопросы прямо, и я редко этим занимаюсь. Как ни иронично, ученики не настолько подготовлены, чтобы задавать вопросы, и если бы я просто отвечал на вопросы, которые им захотелось задать, то они только глубже зарылись бы в свои собственные фальшивые верования.

Вот почему это может выглядеть так, словно я никогда не даю прямого ответа на прямой вопрос. Скорее, я использую вопрос или первые несколько слов вопроса, чтобы определить, что ученику нужно услышать от меня. Ученик, возможно, понятия не имеет, что ему нужно услышать, а я знаю точно, потому что смотрю с более высокой перспективы, которая позволяет мне точно видеть, где он находится, где он хочет быть и куда ему нужно двигаться, чтобы попасть туда. Все это совершенно ясно для меня, но поскольку у ученика нет такого обзора, он не в состоянии проложить себе верный курс. В этом и состоит роль наставника, иначе любой мог бы взять книгу и, как выразилась Джолин, — бах !

Ученики просят рыбы, я даю им червяка. Возможно, червяк не настолько увлекателен, но это работает одним-единственным способом. На пути нужно сражаться за каждый шаг. Рядом никого нет, и никто не сделает это за тебя. Иначе и быть не может.

Обычно я отвечаю на письма вопросом или ссылкой на источник, который может помочь ученику точнее сформулировать свой вопрос, что часто ведет к его разрешению. Например, в вопросе может упоминаться Гитлер. Это означает, что спрашивающий бьется над концепцией добра и зла. Когда в одном вопросе появляются Гитлер и Бог, значит, ему не удается примирить Божью любовь с обнаруженными в мире ужасами и страданиями. Это противоречие в основном порождается тем, что человеку всю жизнь твердили о Боге как боге любви. Разумеется, это только полбога или даже треть, да и вообще это не о Боге. Возможно, я предложу человеку в такой ситуации передохнуть и посмотреть «Махабхарату» в версии Питера Брука и уделить особое внимание множеству аспектов Кришны и особенно комментарию Брука к одному из аспектов, когда он указывает на, казалось бы, недостойное Бога поведение и едко спрашивает зрителя: «Кто его осудит?»

Подталкивая учеников в этом направлении, я надеюсь, что они сумеют раздвинуть границы собственного определения Бога. В этом великом эпосе Кришна не раз обманывает, лжет, убивает и ведет себя трусливо, и тому, кто привык считать Бога отличным парнем, трудно переварить это. Но Кришна не бог любви и света, он представляет целостность, поэтому в нем можно найти любые качества. Бог любви и добра был бы отдельным аспектом бога, определяемого как абсолют. Кришна — персонификация абсолюта, поэтому если вы такие чувствительные, что отказываете в Боге растлителям детей, маньякам-истребителям целых народов или обидчикам щенков, то вы переосмысливаете его как нечто конечное, и тогда абсолюту нужно придумать новое имя. Разумеется, этот куда более интересный момент возвращает нас к проницательному вопросу Питера Брука: «Кто его осудит?» Этим вопросом разрушается не какое-то там определение Бога, им разрушается идея собственного места во вселенной — собственное отношение к абсолюту. Это важный шаг к пониманию, что все есть одно, или, точнее, это важный шаг прочь от верования, что все не есть одно.

Я бы объяснил ученику, задающему один из тех немногих вопросов, что торопиться некуда, что можно продумать свои мысли до конца. Оскар Уайльд написал: «Всякая мысль безнравственна. Ее суть в разрушении. Когда вы думаете о чем-нибудь, вы это губите. Ничто не может перенести воздействия мысли». Возможно, он имел в виду, что ложь выживает только в тени. Свет ума «разрушает» неистинное, открывая, что, прежде всего, ее никогда не было. Как свет прогоняет тень, так тщательное исследование прогоняет иллюзию.

Обсуждение свободной воли и предопределенности дает хороший пример такого обучающего процесса. Учеников этот вопрос ставит в тупик, потому что они сосредоточены на ответе, когда все их внимание должно быть направлено на вопрос. «Оставайся с вопросом», — говорю я им. «Не беспокойся об ответе, просто пойми вопрос правильно. Исследуй свои допущения». Довольно скоро вопрос сам разрушается, а вместе с ним и множество слоев заблуждений.

Понятно, что ученики желают углубить свое понимание, но роль учителя в том и состоит, чтобы направить их, скорее, вперед, нежели оставить топтаться вокруг углубления понимания. Осознание себя заключается не в накоплении, а в избавлении. Единственное истолкование, требующееся для пробуждения, — то, что облегчает разрушение.

На самом деле я часто и вовсе не отвечаю на письма, потому что и так ясно, что само их написание представляет собой процесс и ответ не требуется. Меня используют в качестве конечного адресата в процессе Духовного Саморазрушения, в котором моя роль заключается в том, чтобы существовать в виде идеала в уме ученика. Этот процесс может быть очень мощным и ускоряющим продвижение. Не так уж редко случается, что день за днем я получаю сообщения с извинениями за вчерашнее письмо, сетованиями о вчерашней глупости и пылкими откровениями о новом уровне понимания, причем вновь приобретенное понимание, если все идет хорошо, назавтра тоже оказывается источником смущения.

И все же работа с письмами занимает некоторое время, так что за час мне обычно удается справиться лишь с тремя-четырьмя. Этим утром я умудрился ответить на десяток, прежде чем мой ум утратил ясность. Я выключаю компьютер, выхожу из кабинета и натыкаюсь на попу Джолин.

— О, привет, попа Джолин, — говорю я остроумно.

Она поворачивается и смотрит на меня:

— А, привет! Я не была уверена, что вы здесь. Было так тихо.

Она стоит на четвереньках рядом с ведром и скребет щеткой дубовый пол главной лестницы передней. Большая часть пола еще влажная, поэтому нет смысл пытаться пройти мимо нее. Я плюхаюсь на пол и прислоняюсь спиной к стене. Мне нравится наблюдать, как люди работают.

— Как дела? — спрашиваю я ее.

— Отлично! — говорит она восторженно. — Была в библиотеке, изучала платоновскую аллегорию пещеры и кое-какие комментарии к ней. Я много думала об этом, ну, о нашем разговоре.

— Разговор был о...

— А, эээ, о разнице между мистицизмом и просветлением.

Она перестала скрести, пока говорила.

Я показываю ей на невымытую часть пола.

— Я не уполномочен объявлять перерыв.

Она хихикает и возобновляет работу.

— Интересно, с чего это мы могли заговорить о разнице между просветлением и мистицизмом, — говорю я.

— Ну, — объясняет она, — мы говорили о Ямамата Роси и платоновском кинотеатре... — Ага, я все это помню. Не могу вспомнить только о том, с какой стати я подумал, что это самая подходящая для тебя тема.

— Дзэн...

— Ааааа... Дзэн.

— Мы говорили о разнице между дзэном, торгующем книгами, и дзэном, ведущим к просветлению.

— Ого! — восклицаю я. — Это очень интересная тема. К чему мы пришли?

— Ну, мы говорили о платоновском кинотеатре и разнице между...

— Просветлением и мистицизмом.

— Ага, верно, потому что, мне кажется, вы говорили... пытались показать мне, что книги и все, что я читала о дзэне...

— Итак, торгующий книгами дзэн имеет отношение к мистицизму, а настоящий дзэн к просветлению?

— Хм, не знаю... — говорит она. — Ну, да, настоящий дзэн имеет отношение к просветлению, верно? Да, я знаю. Но я не знаю, имеет ли торгующий книгами дзэн к мистицизму или это просто, ну, знаете, торговля книгами. Наверное, я не очень хорошо разбираюсь в этой части.

— Ты подумала над той частью, где про кинотеатр?

Ее глаза загорелись.

— Да! И я знаю ответ! Мистики остаются в зале, но кинотеатр — это еще не все. Это не что-то конечное, полное и наивысшее. Просветление не в кинотеатре. Если ты хочешь просветления, то должен встать, пойти по между рядами к выходу, к солнечному свету, и вообще уйти из кинотеатра!

— Уйти из кинотеатра, — размышляю я, — это интересно. Значит, все сидят там и смотрят фильм...

— Коровы! — выпаливает она. — Вот что случилось со мной в церкви. Я перестала верить, что кино — это реальная реальность. Вот когда я сбросила оковы, встала и увидела всех людей, которых знала, все еще сидящими там... как вы и сказали. Но вы уже давно не читали Платона, потому что ваша версия очень чудная.

Она снова перестала скрести пол.

— Может, платоновская версия намного чуднее. Продолжай скрести, — говорю я, и она скребет. — Да, я давно не читал Платона. Итак, ты говоришь, что мистики остаются в кинотеатре?

— Ага, — говорит она, — но и оставаться в кинотеатре — это не реальность, а просто еще одна часть полностью выдуманной штуки. Кинотеатр реальнее кино, но все еще не реально реален.

— А мистики знают об этом?

Она не выпаливает ответ, продолжая выводить щеткой небольшие круги. Мне кажется, что она жужжит, но потом я понимаю, что она издает «хммммм».

— Нееет, — говорит она приглушенным тоном человека, который только что обнаружил тайный заговор. — Они не знают. Верно ведь? Они чуть более пробуждены, но все еще не пробуждены, потому что думают, что они вроде как полностью пробуждены, но они все еще в кинотеатре... как свет на экране... свет в проекторе — это тоже не настоящий источник света, это просто крошечная вспышка настоящего света, солнца... вот что я прочитала. Значит, люди в оковах, которые смотрят кино, вроде как спят, хотя даже не знают об этом, но спят и те люди, которые больше не в оковах... Ух ты, такие, как я! И, может быть, мистики самые пробужденные из всех, а может, тот, кто больше всех мистик, тот больше всех пробужден... Но если бы они знали о солнце, крошечной вспышкой которого является проектор, то ушли бы из кинотеатра, они бы направились наружу, следовательно, на самом деле они тоже не знают. Ого! Думаю, я действительно начала это понимать!

— Итак, ты сидишь здесь и говоришь, что ты не пробуждена? Должно быть, это довольно странно для тебя.

— Я же спрашивала вас, в парке у озера, я спрашивала, почему вы говорите, что вы не мистик. Вот почему! Вы не в кинотеатре! Вот разница! Вы продолжаете идти. Вы вышли на солнце, к настоящему источнику света! — Она снова перестала скрести. — Вот что означает пробуждение! Вот что значит просветленный!

— Если ты не собираешь мыть пол, то придется мне этим заняться.

Она снова начинает скрести.

— Я не очень-то понимаю, о чем вся эта мистика, — продолжает она, — но вот как все выглядит. Неважно, насколько ты великий мистик, неважно, насколько великим ты себя считаешь, но если ты еще в кинотеатре...

— Не думаю, что ты можешь говорить и скрести одновременно. Если бы пришла Сонайя и увидела твою работу...

Она удваивает усилия.

— Если ты еще в кинотеатре, ты еще не пробужден. Ты еще спишь, но вроде как видишь во сне, что пробужден. Ты еще не знаешь, что такое реальность... Например, солнце! Кинотеатр похож на сон, и... Но... хммм. Итак, мистик или кто-то вроде меня, то есть не мистик, но уже и не в оковах... Это что-то , но это не все .

— Ладно, — говорю я, — значит, я просветленный и это означает, что я снаружи кинотеатра? На солнце?

— Эээ, да... — отвечает она нерешительно.

— Но вот же я, говорю с тобой.

— Ага...

— Интересно, нужно ли было мне пройти все эти уровни, чтобы выйти. Знаешь, сделать первый шаг, ведущий из оков, как у тебя в церкви, потом стать немного мистическим, потом еще немного, потом еще, и, наконец, настолько совершенно мистическим, чтобы совсем покинуть кинотеатр? Или я просто пошел прямо по этому пути и вышел на солнечный свет?

Ее внимание приковано к полу, а ее ум пережевывает вопрос. Это не маленький вопрос — достигается ли осознание истины постепенно или одним шагом, как у дурака из колоды карт Таро, шагающего в пустоту? А если одним шагом, то сколько шагов нужно сделать, чтобы стать дураком, шагающим в пустоту?

— О боже! О боже! Вот что вы говорите, вот в чем дело! Все началось с ваших слов, что вы не мистик. Вы сказали, что я буду разочарована, потому что вы не очень мистический парень. Можете вы это сделать? Можете просто выйти наружу без всех этих мистических штук?

Здорово, она сияет, когда счастлива.

— Хороший вопрос, — отвечаю я. — Если говорить навскидку, то я не знаю. У меня есть небольшой опыт мистических штук. Я испытывал переживания универсального сознания — мистического единения — несколько раз, и это сильно на меня повлияло, так что я не могу исходить из своего опыта, говоря, что кто-то может просто взять и выйти. Возвращайся к работе. — Она снова начинает водить щеткой. — Я могу, конечно, сказать, что не обязательно проходить все ступени мистицизма или все более утонченные уровни сознания, чтобы наконец выйти на, эээ, солнечный свет, но я могу предположить, что нет причин не делать этого, сразу погрузившись в божественное. Ни одной причины, о которой я бы знал, во всяком случае.

Конечно, речь идет о рамках одной жизни. Кто знает, какого рода эволюция может происходить в течение множества инкарнаций? Но сейчас не время для этой темы, и факт остается фактом — я не очень мистический парень.

— Это было так круто! Это всегда так работает? Я задала вам все эти вопросы и вы, кажется, даже не ответили на них. Вы каким-то образом показали мне, как ответить на них самой. Это и есть, ну, типа, ваш метод? Это всегда так работает?

— Не знаю. Побудь тут и выясни сама.

— Это правда круто! Меня действительно торкнуло пойти в библиотеку и выяснить это все. Как будто у меня появилось предназначение, которое мной завладело, и это было прекрасно! Я действительно чувствую, что поняла что-то важное. Никогда такого не испытывала раньше. Я всегда хорошо училась в школе, но никогда не узнавала что-то, что считала вроде как... важным .

— Ага, отлично. Ты хорошо училась в школе, ты узнаешь важные вещи, ты ученик Платона и все такое, но этот пол выглядит так, будто ты протерла его грязным носком. Неужели все эти книги по дзэну не научили тебя по крайней мере выполнять работу осознанно?

— Что дальше? — спрашивает она, совершенно пропуская мимо ушей мою критику? — Теперь я получу следующее задание? Вроде другого вопроса, над которым надо поработать? Чем я теперь займусь? Не считая пола.

— Ну, у меня по правде говоря нет ничего готового. Надо будет подумать. Так по этой твоей маленькой теории, как ты считаешь — Ямамата Роси просветленный? Или просто мистик?

— Он... — начинает она, но останавливается. — О черт. Я не знаю. Я должна подумать над этим.

Умница.