Я дал Джолин ее следующее «задание». Оно простое. «В следующий раз, — сказал я ей, — давай поговорим без аналогии пещеры-кинотеатра. Попробуй объяснить мне эти вещи без всяких прикрас». А когда она окажется готова, я позволю ей высказаться, но не для меня. Я попрошу ее объяснить это кому-нибудь другому, кто еще не знаком с идеей. Будучи готовой, она обретет ясное понимание разницы между состояниями сна в пещере, пробужденности в пещере и пре­быванием вне пещеры, и если это все, что она получит за время, проведенное со мной, то, по крайней мере, всю оставшуюся жизнь она будет достаточно осведомленной, чтобы самостоятельно выбирать блюда из духовного меню.

Я спускаюсь вниз, чтобы найти себе что-нибудь на обед. Как обычно, холодильник забит невостребованной едой, которая каким-то образом со временем становится вкуснее. Выбрав рисовое пулао с яблоком и блинчики с масалой, накладываю все это на тарелку и, погрев ее минуту в микроволновке, поливаю грушевым соусом чатни. Короли и принцы не едали лучше.

Ем стоя на кухне. Дом на удивление тих. Всего несколько человек заглянуло, чтобы поздороваться или попросить помощи в разъяснении того или иного вопроса: (Вопрос: «Почему я вечно чувствую себя неудовлетворенным? Почему я не могу быть просто доволен?» Ответ: «Ты не рожден для довольства. Твое недовольство — это двигатель, который ведет тебя, будь благодарен ему». В.: «Что значит видение синей жемчужины во время медитации?» О.: «Это означает видение синей жемчужины во время медитации». В.: «Где сливки?» О.: «На верхней полке за соком»), но в основном в доме необычно тихо. Не думаю, что здесь происходит что-то особенное, просто это один из таких вялых дней. Наверное, все валяются, дрыхнут, читают, сторонятся других.

Вообще-то я не знаю, чем занять себя.

Мне не хочется сидеть за компьютером. Не хочется сидеть перед телевизором. Не хочется читать. Не хочется вздремнуть. Ничего не хочется.

Ладно, тогда буду просто стоять здесь.

В конце концов, меня находит Джули. Она рассказывает, что провела утро в гостиной за просмотром книг и чтением то одной, то другой. Я рад ее видеть, хотя и замечаю, что она выглядит слегка расстроенной. Она спрашивает о продолжении интервью, и я рад этому. Джули уходит за своей сумкой с диктофоном и записями. Вернувшись, она прикрепляет микрофон к моему воротнику, а в моем кармане оказывается включенный диктофон.

— Готовы? — спрашивает она.

— Да, мэм.

— Хорошо, — говорит она, сверяясь с записями и наклоняясь к моему воротнику, чтобы начать.

— Вопрос двенадцатый: Иисус сказал...

— Стоп, — говорю я. Она останавливается.

— Я не делаю этого, я не отвечаю на подобные утверждения. Не отвечаю, потому что не могу. Мы не знаем, что говорил Иисус, почему он это говорил, да и был ли Иисус вообще. Если бы Иисус прямо сейчас вошел в эту кухню и начал говорить, я бы справился. С ним иметь дело я бы смог. Я могу отстоять свою точку зрения по этой теме в разговоре с кем угодно. Вот чего я не могу, так это иметь дело с утверждениями, которые начинаются со слов: «В одной книге говорится, что один ныне покойный сказал...» Понимаешь, о чем я?

Джули кивает.

— Разумно?

— Да, — говорит она, — это совершенно разумно. Удивительно, что я раньше ни от кого не слышала такого.

— В процессе собственного пробуждения быстро осознаешь, что нет никаких внешних авторитетов. Ты все должен проверять сам. Если ты принимаешь сказанное кем-то другим, то только после того, как проверишь сам. Если Иисус, Будда и Лао Цзы что-то поняли, то и ты можешь это понять. Это не вопрос выбора — ты не можешь побывать в чьей-то еще шкуре и принять чьи-то готовые решения. Вопрос тринадцатый?

Она улыбается.

— Вопрос тринадцатый. В прошлый раз мы затронули верования, и вы сказали, что не действуете на уровне верований. Вы имеете в виду, что у вас нет веры или верований?

Вопрос неплох. Я понимаю, где тут у читателей могут возникнуть сомнения, но должен думать о тех, для кого я говорю это на самом деле — о том, что происходит на самом деле. Человеку в моем положении не доводится встречаться с беспристрастными наблюдателями, а сказанное мной на самом деле сказано не обо мне.

— Вопрос не в том, есть ли у меня вера или верования. Истина в том, что вера и верования для меня не проблема. В очень широком смысле я, вероятно, мог бы сказать, что я верю во все подряд — в духов, кровоточащие изваяния, похищение инопланетянами, загадочные увечья скота, круги на полях, пророчества, одержимость демонами, что угодно. Я допускаю все это практически без исключений, потому что так намного веселее, да и причин не допускать нет. Я к тому, что если ты видишь двойственную реальность как сновидение, как делаю я, то нет необходимости быть разборчивым. Где провести черту в сновидении? Все сгодится. От того, как я смотрю на подобные вещи, ничего не зависит, поэтому я просто смотрю на них.

— В общем, вы хотите отделаться танцами с бубном вокруг этого вопроса? — спрашивает она не без веселья.

— Ага, ну, я вроде как надеялся... — отвечаю я с очарованием школьника.

— Ну-ка, соберитесь, мистер, — говорит она сквозь зубы. — Я бывалый журналист и желаю получить прямые ответы.

Мы оба хохочем, но, наблюдая за ней, я замечаю, что она не так собранна, как в прошлый раз. Кажется, Джули нервничает. Очевидно, не отдохнула как следует, но есть что-то еще. Она выглядит слегка измотанной. Джули неплохо справляется и толково ведет интервью, но это ее состояние здесь, прямо под поверхностью. Она на грани чего-то, но чего?

— Хммм, ну, на самом деле верований или веры в том смысле, который ты вкладываешь в это, у меня больше нет. Вопрос попросту не имеет отношения к теме — как если бы я спросил тебя, что ты предпочитаешь, — мазь из оленя или крем из оленя . Скажем, я не верю в верования, но это слегка жеманный ответ, хотя и точный. Я думаю о верованиях и вере как способе иметь дело с вещами, которые ты не знаешь наверняка, а я не имею отношения к знанию не наверняка. Я в такие игры не играю. Следует упомянуть, что это не моя индивидуальная особенность: такой же ответ ты получила бы от любого человека в моем положении.

— Под положением вы имеете в виду полную просветленность?

— Хммм, ну, частичного просветления не бывает, но да, любой, кто знает то, что знаю я, сказал бы то же самое. Верования и вера не являются аспектами просветления. Пойми, у меня есть верования, как, вероятно, они должны быть у любого. Вот почему нельзя ответить да или нет. У меня есть верования относительно личной реальности, загробной жизни и всего остального, что нам не видно из сновидения, так что нам приходится прибегать к помощи воображения и ума, но ничто из этого не имеет отношения к просветлению. Я сейчас молочу вздор, я всегда это делаю, пытаясь ответить на вопросы, с которыми лучше не связываться, — вопросы, которые невозможно перевести без искажений.

— Что значит перевести? С языка непросветленного человека на язык просветленного?

— И обратно, да, вроде того. Просветление всеобъемлюще. Это совершенно другая парадигма. Моя реальность — не твоя реальность. Все правила другие. Будто я говорю на другом языке, а общаемся мы только потому, что я раньше говорил на твоем языке и еще немного его помню. И, кажется, с каждым днем все меньше. Можно ли это вообще убедительно объяснить? У меня не слишком хорошо получается.

— На самом деле, — уверяет она меня, — это очень интересно. Значит, если бы здесь был другой просветленный, вы бы с ним идеально друг друга понимали?

— Черт, я смотрю, аналогия поплыла. Да, вроде того, теоретически, мы бы говорили на одном языке...

— Но..?

— Но этого не случилось бы. Нам не о чем было бы говорить.

Я разыгрываю такую беседу, чтобы дать ей пример.

— Разговор был бы такой: «Привет, как дела?» «Хорошо, спасибо, а у вас?» «О да, отлично. Как эта штука с просветлением, работает?» «О, это правда хорошо, спасибо. Западаю на эту штуку. А вы?» «О да, то же самое, ага. Весьма рад».

Она хихикает, развеселившись от моего маленького спектакля.

— Просто не о чем говорить. Гусеницы, может, и говорят друг с другом, а бабочки нет. Это как... как у вампиров, знаешь?

— Ааа, опять вампиры, — говорит она. — Нет, лично не встречалась.

— Ну, о вампирах известно, что их нельзя увидеть зависающими вместе. Причина в том, что у них нет крепких уз. Им не нужна компания друг друга или кого-то еще. Просто так все устроено. Это дело одиночек. Природа зверя.

— Вы неравнодушны к вампирам.

— Ага, когда я говорю о таких вещах, мне не обойтись без помощи аналогий.

— Но вернемся к изначальному вопросу: просветленный мастер дзэн не будет верить в дзэн? Просветленный суфий будет верить в ислам?

— Ты говоришь о средствах передвижения и конечной остановке. По завершении пути средство передвижения оставляется, забывается. Если я сяду в поезд до Чикаго, я выйду из поезда и буду любоваться Чикаго. Я не буду таскать с собой поезд. Он сделал свое дело. Я в нем больше не нуждаюсь. Разумеется, если кто-то хочет вернуться назад и помочь другим с их путешествием, то я не знаю, будет ли он полагаться на средство передвижения.

— Которое в вашем случае представляет собой...

— Много транспортных средств.

Окно кухни выходит на север, через него открывается просторный вид на облака, которые катят на восток. Этот холодный фронт принес с собой такое удивительное разнообразие облачных пейзажей, что для созерцания величественных панорам достаточно выйти из дому и оглядеться. Бури закипают на западе и мчатся на восток. Похожие на горы белые гряды облаков настолько огромны и так быстро надвигаются, что возникает почти сюрреалистическое ощущение неминуемой беды. Из окна кухни, конечно, нельзя смотреть во всех направлениях, но то, что видно, завораживает.

Я вздрагиваю, потому что Джули внезапно близко наклоняется и говорит в мой воротник:

— Чего вы хотите?

Я смотрю на нее, пытаясь понять, какой смысл она вкладывает в этот вопрос. Увидев мое замешательство, она поворачивает ко мне свою записную книжку:

— Вот, вопрос четырнадцатый — чего хочет Джед?

Мне все еще не ясно, что она имеет в виду, но ответ, вероятно, настолько же неважен, как и толкование вопроса.

— Я ничего не хочу. Я не хочу.

Ее глаза широко открываются.

— Я  знала , что вы так скажете! Я думала об этом целыми днями и просто не могла сложить все вместе. Как вы можете ничего не хотеть? Что это вообще значит ? Что за жизнь без страстных желаний? Без целей? Без мечты? У вас бывает вдохновение? Нет ничего, что вы хотели бы достичь, и нет какого-то качества, которое хотели бы обрести? Кажется, что жизнь вообще состоит из развития, достижений и движения вперед к следующей цели. Из честолюбия, роста, побед. Вы же не имеете в виду, что вы... даже не знаю, как это сказать... что вы не хотите ничего? Вы должны что-нибудь хотеть.

Ее замешательство очаровательно.

— Ну, я могу хотеть чашку кофе, новую видео­игру или что-нибудь еще, но ничего в широком смысле.

— Мира во всем мире? — гадает она. — Освобождения всех разумных существ? Славы и богатства? Власти? Престижа? Благосостояния? Преклонения? Хм, собственного острова? Кубики на животе? Сочинить симфонию? Пообедать с Буддой? Должно быть что-то... что-то, что мотивирует вас, что-то, что вы... ну, хотите .

Я отвечаю сквозь смех:

— Извини, что я так банален, но нет, ничего. Ну хорошо, может быть, кубики. У меня нет желания чем-то обладать, потому что я неплохо знаю, как работает вселенная и что мои желания на практике исполняются еще до того, как они появятся. Идеи мира во всем мире и освобождения разумных существ, по-моему, указывают на верование, что в мире что-то неправильно и это надо исправить, а я не способен верить в такое. Я, конечно, не бодхисаттва и не сатгуру, насколько я понимаю эти понятия. Остальные вещи, которые ты упомянула, — это просто... эээ, внешние украшения. Они не имели бы никакого значения для любого в моем, эээ, положении.

— Вы так говорите о любом в вашем положении, потому что..?

— Чтобы было ясно, что мы на самом деле ведем речь не обо мне, но о любом пробужденном человеке. То, о чем я говорю, — не особые свойства Джеда МакКенны. Они присущи любому пробужденному.

— И когда вы говорите о внешних украшениях, вы имеете в виду... что? Власть и престиж?

— Власть, престиж, благосостояние, поклонение, кубики на животе, конечно, — все, что определяет нас. Как мы описываем себя, думаем о себе, проецируем себя. Каждое качество, чувство, верование, мнение, каждая черта, характеристика. Все это вместе. Самостность.

— И это все вроде как... ничего не стоит? Вы это имеете в виду? Как будто... личность — это просто костюм?

— Костюм, да. Бесполезное излишество в игре без ставок.

— Значит, костюм — это ложное я, — произносит она в форме утверждения.

— Тем более излишество, потому что здесь нет истинного я, но да, костюм представляет собой ложное я — эго. Мы создаем эго, чтобы компенсировать недостаток непосредственного знания себя. Невозможность восприятия истинного я толкуется человеком как несуществование истинного я. Иными словами, поскольку истинное я незримо, предполагается, что его не существует.

— Нельзя увидеть, значит, его, должно быть, нет.

— Ну, нельзя увидеть, потому что оно не там, где ищут. Нет истинного я, которое можно воспринять — есть только ложное я и не-я. Человек ищет истинное я и не находит ничего, будто его истинное я вовсе не истинно.

— Вроде так и есть. Разве это не то, что вы имеете в виду?

— Да, и это ужас небытия, который удерживает внимание любого человека обращенным наружу. Я говорю «ужас», чтобы обозначить, что мы говорим о неопределенном, безликом свойстве. В действительности немногие люди признаются в этом. Редко кто может вый­ти вперед и сказать, что глубоко внутри он чувствует что-то неосязаемое и не имеющее под собой основы. Те, кто так делает, имеют все шансы попасть на учет или в лечебницу.

— А что насчет людей, которые исследуют свое внутреннее я? Совершают путешествия вглубь себя? Разве они не собираются найти истину?

— Они просто исследуют эго, изучают ложное я, а это такое же занятие в жизни, как и любое другое. Но усовершенствование своего сновидческого персонажа не ведет к пробуждению, ты пробуждаешься, освобождаясь от него. Для эго нет истины, как нет степеней овладения эго, которые привели бы в итоге к чему-нибудь истинному. Уделяя внимание эго, мы лишь усиливаем его.

Диктофон щелкает, и мы делаем паузу, чтобы Джули вставила новую кассету. Как только она заканчивает, мы продолжаем.

— На самом деле это представляет собой некоторый интерес, если хочешь лучше понять людей, понять движущие ими мотивы, почему они делают то, что делают. Глубочайшая истина любой личности внелична. Пусть каждая мысль и каждое чувство утверждают обратное, но истина остается неизменной. Людьми движет не страх смерти, а страх несуществования — небытия.

Я знаю, что сильно разогнался и уже накопилось немало видимых противоречий, но это достаточно забавная тема, чтобы поиграть с ней, а у меня есть ощущение приближения к тому, что я должен сказать Джули в какой-то момент.

— Например, стыд. Потайная причина любого стыда в глубоком и непоколебимом подозрении, что я — притворщик. Я чувствую отсутствие подлинного я в себе, но не в других, поэтому я, естественно, додумываю, что они реальны. Видя, насколько убедительна внешняя скорлупа других людей, и не зная, насколько они пусты, я с необходимостью чувствую только свою собственную фальшивость и, разумеется, испытываю стыд.

— О боже, я пытаюсь не потерять нить. Значит, у человека, допустим, меня, нет непосредственного переживания своей истинной природы, поэтому я должна создавать...

— Создавать, проецировать, поддерживать. Постоянно.

— Проекцию образа... меня ... но я думаю, что я единственная, кто делает это, потому что все остальные выглядят настоящими?

— Конечно, как может быть иначе? Все остальные выглядят настоящими, а ты до некоторой степени осознаешь свою собственную ненастоящесть, причем эта степень может варьироваться от полной неосознанности до эмоционального срыва.

Она минуту медлит, смотрит вниз, размышляя.

— Значит, вообще никто... значит, некоторые люди просто не замечают..? Просто проживают свою жизнь совершенно бессознательно..?

— На самом деле тебе не надо у меня спрашивать, ты можешь увидеть это сама вокруг себя. Люди полностью погружены в свои роли. Ни малейшего подозрения, что все, возможно, не то, чем оно им кажется. Все закованы в платоновской пещере. По степени неосознанности собственной фальшивой природы можно судить о том, насколько сильна хватка Майи — заблуждения, царства сновидения. Есть большое искушение поверить в то, что люди развиваются в ходе бог его знает какого количества жизней, все более пробуждаясь от жизни к жизни. Возрастающая пробужденность естественно толковалась бы как все большая неудовлетворенность обманом, фальшивостью, заблуждениями и соответствующее желание выяснить, что истинно. А дальше это приводит к полному разрыву с эго и пробуждению к...

— Истине, — Джули произносит это слово, как смертный приговор. — К своей истинной природе.

— Конечно. И именно поэтому процесс пробуждения может выглядеть как полный упадок. На самом деле, я полагаю, что так оно и есть по сути — полный разрыв с тем, что всегда считалось реальностью. Вот почему, например, так сложно победить депрессию: она может быть совершенно рациональной реакцией на крайне стрессовую ситуацию — а именно жизнь, — особенно когда депрессия вращается вокруг ничтожности или незначительности. В конце концов, нельзя быть ничтожнее или незначительнее персонажа в сновидении. Способ победить рациональную депрессию состоит в том, чтобы не пытаться любой ценой избавиться от нее или цепляться за иллюзию смысла, но прорываться сквозь нее и увидеть, что по ту сторону. Вместо того чтобы отбиваться от ужаса небытия, надо нырять в него головой вперед. Что тут терять? Но смысл депрессии, конечно не в том, чтобы победить ее.

— В чем же смысл депрессии?

Я смотрю на нее, задаваясь вопросом, о чем она на самом деле спрашивает, — удивляясь, что я на самом деле отвечаю. Истина не всегда лучший ответ, но когда я сомневаюсь, то обычно пускаю ее в ход.

— В том же, в чем смысл любой другой карусели в парке аттракционов. Смысл катания на карусели — в катании на карусели.

Это ее останавливает. Она медлит, размышляя. Ее возбуждение становится более отчетливым, ближе к поверхности.

— Значит, никто... ни у кого нет я? Вы же об этом говорите, верно? Нет... нет настоящего... нет истины...?

— Есть, в основе каждого есть истина, но нет, ее знают не больше, чем персонажи сновидений знают, что они суть порождение состояния сна большего я.

— Те, кто не просветлен, вы имеете в виду?

— Да, — подтверждая я, — в этом отличие.

Ей не нравится это слышать.

— Так непросветленные люди не знаю самих себя? Не знают собственную истинную природу?

— И поэтому должны создавать искусственные я, чтобы...

Она прерывает меня:

— Потому что это единственное я, которое они знают. И это эго. Это ложное я?

— Верно.

— Значит, когда говорят об уничтожении эго..?

— Верно. Это значит, что если разрушить ложь, то останется только истина.

— Боже. Значит, я постоянно создаю ложное я?

— Постоянно, да. На это тратится вся твоя энергия — твоя жизенная сила. Все уходит на проецирование иллюзии себя. Ты постоянно проецируешь внешнее представление о себе, а это требует постоянных усилий, изменений и развития.

— И этим заняты все?

— Интересный момент. Да и нет. Зависит от степени. Если говорить о поистине самоотверженных людях, то это уровень, на котором есть отличия. Самоотверженный человек нашел смысл в чем-то еще, кроме я. Он не столько проецирует, сколько соответствует. Такие люди отказываются от самоопределяющей роли в пользу какой-то внешней силы. Возможно, материнство хороший пример, или отдавание своей жизни Богу, или посвящение себя какому-то процессу или творческой деятельности. Они все еще на сцене, это все еще костюмы, их жизненная сила все еще тратится на оживление их персонажей, но они, скорее, принимают эту роль, чем создают ее.

— Значит, отдать себя высшим силам..?

— Высшим, низшим — все равно. Ключевой фактор — отдавание. Неважно чему — Богу, стране или резьбе по трости.

— Трости?

— У Торо есть история о человеке, который превзошел свое я, полностью посвятив себя единственной задаче — резьбе по трости.

— Значит, Сонайя вроде как..?

— Да. Сонайя.

— Вы сказали — и да и нет.

— Верно. Самоотверженный человек посвящает себя, или отрекается от себя — с какой стороны посмотреть — ради единственного определенного идеала, но процесс по сути был бы тот же, выбери он один идеал, десяток или сотню. Все эти вещи, которые определяют личность — карьера, общество, семья и так далее — это предопределенные роли, которые человек, исполняя их, оживляет. В самом подлинном смысле все это акты отречения, но кто отрекается? От чего отрекается? Вот настоящие вопросы. Что остается, когда отброшен весь контекст? Что остается, если убрать церковь, работу, отношения, хобби и все остальное? Еще больше слоев? Природа? Питание? Влияние внутриутробных условий? Влияние прошлых жизней? Ладно, а что за этим? Вот каков процесс — снимаешь слой за слоем, как с луковицы, пока не останется только...

— Но луковица состоит из одних слоев.

— Эго такое же — одни слои. Убери все слои — и останется не-я.

— И не-я — это истинное я?

— Истинного я нет, но да, общая идея такова.

— Тогда... тогда... тогда с кем я говорю?

— Ты лучше поинтересуйся, на что ты ссылаешься, когда говоришь «я». Или кто ссылается на «я». Или кто интересуется тем, кто ссылается на «я». И так далее и так далее.

Она выходит из себя.

— Я совершенно не понимаю.

— Или можно воспользоваться популярной мантрой Раманы Махарши: «Кто я?» Однако она слегка сбивает с толку, так что я бы изменил бы ее на: «Что я?»

— Ну да, как будто от этого все прояснилось!

— Или можно использовать коан, например: «Каким было твое подлинное лицо до твоего рождения?»

— Вы меня запутали.

— Это не каверзнее, чем понимание, что останется после того, как будут устранены все слои заблуждений. Речь всего лишь о том, что истинно. Проще и быть не может — буквально. То, что было истинно для комара, жившего десять тысяч лет назад, истинно и для теперешнего комара. Что истинно для искры, которая просуществует тысячную долю секунды через миллион лет и в миллионе световых лет отсюда, так же истинно, как здесь и сейчас, и всегда будет истинно. Это никогда не было неистинным и не будет неистинным. Все эти истины, моя истина, твоя истина, истины Иисуса, Будды, Гитлера, матери Терезы и дохлой рыбы, плавающей в Ганге, всех возвышенных наставников, галактики Млечный Путь и любой другой мысли, когда-либо кем-либо подуманной, — все это та же самая истина. Она всегда была и всегда будет. Время и пространство приходят и уходят, но то, что истинно, есть истинно, а все остальное лишь сон.

Аххх.

Молчание. Возможно, раздражение. Возможно, возбуждение. Нужно время. Мы бредем в гостиную, находим ее пустой, садимся на диван. Некоторое время мы сидим молча, пока Джули не решается продолжить.

— Итак, например, из чего складывается мое фальшивое эго?

— Как и у всех. Как ты себя определяешь, так ты и создаешь свое фальшивое эго. Твоя карьера, очевидно, образует определенные рамки и структуру для того, кто ты есть, чем занята и почему. Семья — еще одна большая рамка или много больших рамок, поскольку человек выполняет разные роли с разными людьми — мать, дочь, сестра, жена, тетя и так далее. Прочие отношения. Общество, национальность и расовая идентификация, пол, конечно. Финансовое положение. Принадлежность к церкви. Физическое состояние и внешность. Образование, политика, хобби, верования, мнения, мысли, чувства, все. Все эти вещи требуют твоей энергии, чтобы аспекты личности оставались дее­способными. Если ты перестанешь вкладывать свою энергию в домашнюю уборку, то больше не сможешь определять себя как хорошую хозяйку.

— Что если я заплачу кому-нибудь за поддержание дома в чистоте?

— Деньги — дальняя родня энергии. Это средство обмена энергией.

— А под энергией вы имеете в виду..?

— Попросту то, что если ты желаешь думать о себе как о заботливом щедром человеке, то должна заботиться о чем-то, что-то давать. Если ты хочешь быть физически привлекательной, то должна делать все необходимое для проецирования привлекательности, отражение которой вернется к тебе.

— Моя привлекательность возвращается как отражение?

— Ты когда-нибудь видела свое лицо напрямую? Смотрела себе в глаза?

— Ну... эээ, нет, полагаю, нет.

— Так же и ложное я не может восприниматься напрямую, только через отражение в глазах других.

— Мы снова вернулись к вампирам?

— Почему? А, потому что они не отражаются. Надо же, эта аналогия все шире и шире. Почти пугает.

— Пугает без почти . Ладно, значит, если я хочу думать о себе как о привлекательной особе, мне нужно, чтобы другие видели меня привлекательной.

— Конечно. Мы тратим наши жизни и жизненную силу на то, чтобы холить и лелеять свою видимость в глазах других. Именно так мы узнаем, что существуем. Именно так мы узнаем, кто мы. Именно в этом мы находим уверенность, что мы реальные люди, а не пустые персонажи сновидения. Вот как постоянно поддерживается иллюзия.

— Значит, когда мы говорим, что восприятие создает реальность..?

— Восприятие и есть реальность. Больше ничего нет. Так же, как во сне.

— Тогда кто воспринимает? Сновидящий? Кто видит сон?

— Ну, с моей перспективы, это я.

— Ну, с  моей перспективы, это я .

— Правда? Так мы недалеко уйдем, верно?

— А?

— В бесконечности бесконечное число бесконеч­ностей.

— О боже, у меня от вас голова кружится.

— У меня тоже. Давай сделаем перерыв и попробуем расслабиться.