Последним из недавних гостей дома полного пробуждения достиг Пол. За прошедшие две недели мы даже не поговорили ни разу. Я время от времени видел его выходящим на прогулку или сидящим на одной из садовых скамеек посреди метели. Разумеется, это не единственные его занятия, а только те, о которых мне известно. Я нечасто спускаюсь на первый этаж, провожу мало время с гостями и уверен, что в доме происходит намного больше того, что мне известно. Однако я бы предположил, что Пол тоже не слишком общителен на этом этапе.

Стояла зима, когда он сообщил мне. Бодрящий вечерний холодок, но без стужи, на земле свежий снег. Это одна из тех ночей, когда в кристально чистом небе высыпают все звезды и даже ветерок стихает в благоговейном трепете. Ночь настолько ясная и тихая, что кажется постановочной. Такой безупречный зимний вечер, какой достался нам, бывает здесь, может, раз или два в год. Поэтому я и вышел, чтобы прогуляться. Пол присоединился ко мне на перекрестке, в паре миль от дома. Я был рад его видеть. Я всегда радуюсь, видя человека, добравшегося туда, где, как я полагаю, находится Пол. Он присоединился ко мне молча, и мы пошли дальше. Прошло минут десять, прежде чем он заговорил.

— Я готов.

Я улыбнулся от теплого чувства, хлынувшего мне в сердце. Это было тепло воспоминаний о том дне, когда я сам пришел к тому же ошеломляющему и невероятному выводу, и обо всех других днях, когда я слышал это от других. Согревающее сердце знание о том месте, куда приводит предпринятое путешествие, и знание о том, что лежит впереди.

Вот так все и происходит, когда попадаешь туда: никаких колоколов и труб, никакого нимба или хора ангелов. Как сказал Лайман Панг, ты «просто обычный человек, который сделал свое дело».

— У меня больше нет вопросов, — сказал Пол. Он не имел в виду, что у него больше нет вопросов ко мне, у него вообще больше нет вопросов, и точка. Вот как происходит, когда попадаешь туда: ты просто готов. Чего он не сказал, хотя и мог, так это что он теперь знает все, что должен знать, — все. Он достиг границ знания и теперь обладает единственным абсолютным знанием. Он не говорил об этом, потому что это слишком большая штука, чтобы выразить ее в словах, но я знал, что он думает об этом, потому что это истина и она слишком велика, чтобы не думать о ней.

Мы пошли дальше. Почти полная луна изливала свое сияние на свежий снег, и дремлющая земля выглядела так, словно на нее набросили атласное покрывало.

* * *

Пол так и не сказал больше ничего, пока мы возвращались домой. Сдается мне, что он «готов», возможно, уже не первую неделю и все это время привыкал к новому и неожиданному состоянию. Так оно и бывает, когда все заканчивается. Даже если тебе тысячу раз говорили, что у знания — у поиска — есть пределы, ты все равно изумлен и ошеломлен, когда достигаешь его. Ты провел несколько лет в сражениях одно изнурительней другого, и никогда, никогда не ожидал, что ты когда-нибудь действительно окажешься в этой жизни победителем.

А потом, в один прекрасный день, вот оно. Ничто. Больше никаких врагов, никаких битв. Клинок, который, казалось, прирос к твоей руке, выпадает из нее, стоит только разжать пальцы. Больше не с кем соперничать, ничего не осталось несделанного и никогда не будет ничего, что должно быть сделано.

Но даже тогда скорее всего ты не будешь знать, что ты есть или где ты есть. Все просто закончилось, и это никогда не изменится. В романах свежеобращенные вампиры задаются вопросом, что влечет за собой их новое положение. «Я вампир или просто c прибабахом?» «А что там с чесноком, распятиями, солнечным светом и гробами?» «Я бессмертен? Как проверить?» «Что правда, а что миф?» Может быть и так. Я слышал, дзэн-буддисты говорят, что нужно десять лет, чтобы привыкнуть к этому, и для них это означает десять лет в самом благоприятном из возможных окружений — в дзэнском монастыре, где все связано с просветлением — ежечасно, ежедневно и так круглый год. А с другой стороны представь, что этот период адаптации проходит в социуме, где духовность обесценена и даже эксперты в духовности суть невольные мастера дезинформации. Это могут быть чертовски своеобразные десять лет.

А что после? Ну, насколько я понял из разговоров с практикующими джняна-йогу (мои извинения всем и каждому, чьи учения я искажаю в этой книге), прошедший этот десятилетний период освоения становится джняни, — тем, кто знает. Полагаю, это мой случай, но процесс изменений, который превратил меня из аджняни в джняни, еще не закончен. Даже теперь я должен делать сознательные усилия, чтобы поддерживать свое фальшивое эго, мой персонаж сновидения — оживлять его и заставлять действовать. И эта моя траектория приведет меня к несуществованию так близко, насколько возможно для того, кто еще имеет тело. Другими словами, постепенно я буду вкладывать все меньше и меньше энергии в свое существование в царстве сновидения, мое учение сократится до самой очищенной и максимально сжатой формы, мои интересы будут отдаляться от мира, и как личность я стану настолько незначителен, насколько это возможно.

Когда Кришна закончил то, ради чего явился, он пошел в лес и продолжал идти, пока не свалился от усталости. Проходящий мимо охотник принял его за оленя и убил одним выстрелом из лука. Такую прогулку можно рассматривать как постепенное сокращение вкладываемой в существование энергии, и когда придет мой час, я, наверное, просто пойду через высокие заросли кукурузы, пока не свалюсь от усталости, и мои ноги примет за созревшие початки проходящий мимо кукурузоуборочный комбайн.

* * *

Я не считаюсь с учителями и учениями? Ого. Звучит так, будто я действительно нетерпим, так что, наверное, придется кое-что объяснить поподробней.

Вот как обстоят дела: я полностью просветлен — полностью осознал истину. Я здесь, живой, на этой сцене, и я предпочел описывать все так, как вижу. Я не считаюсь ни с кем. Ни на кого не полагаюсь. Если мое описание противоречит десяти тысячам других описаний — неважно, насколько уважаемы эти описания и те, кто их создавал, — значит, для меня эти описания не что иное, как небылицы и фольклор, которые следует списать на свалку истории. Простой факт в том, что я здесь, и это «здесь» не слишком похоже на то, о чем говорит кто-то еще, и я не собираюсь тратить свое или чье-то еще время, притворяясь, что это не так.

Следует заметить, что «здесь» не окутано туманом и не плохо освещено. Оно ни загадочное ни мистическое. Мое знание безупречно, а мое видение беспрепятственно. Это неоднозначная позиция, но она критически важна. Я не интерпретирую. Я не перевожу. Я не передаю ничего, что было передано мне. Я здесь, прямо сейчас, говорю тебе то, что вижу, в самых доходчивых из всех возможных выражений.

Если это звучит грубо, привыкай. Это грубый предмет. Я пишу эту книгу не для того, чтобы заработать, найти последователей или стать знаменитым. Я пишу ее, чтобы вывести это из моей системы. Мое послание не в том, что ты должен поверить мне, каково это, но в том, что ты сам можешь прийти и увидеть.

Ты уже не будешь брать все явления мира

из вторых или третьих рук,

Ты перестанешь смотреть глазами давно умерших

или питаться книжными призраками,

И моими глазами ты не станешь смотреть,

ты не возьмешь у меня ничего,

Ты выслушаешь и тех и других

и профильтруешь все через себя.

Уолт Уитмен

* * *

Что касается перерождения Пола, то здесь уместна аналогия с гусеницей-куколкой-бабочкой. (Нам часто придется прибегать к аналогиям: дао, выраженное в словах, — не есть вечное дао и так далее). Однако в отличии от только что вылупившихся бабочек у свежепросветленного нет врожденного инстинкта, который подсказывал бы им, что делать, и направлял их. Когда я сам проходил через этот опыт, я знал о его беспредельности. Я знал, что он крайне необычен. Я знал, что это наивысшее свершение, рядом с которым блекнут все остальные переживания. Стоило мне взглянуть на человека или услышать его — и я немедленно понимал, что он не прошел через это. И кроме того, я годами не догадывался, что это и есть просветление.

Чертовски своеобразный опыт.

Когда я наконец собрал все кусочки воедино, пришло крайне утешительное — и одновременно уму непостижимое, сногсшибательное, сдвигающее парадигму — осознание. Будучи втайне от самого себя бабочкой, я годами болтался среди гусениц и видел высокохудожественные сны о превращении в бабочку. Я знал, что заметно отличаюсь от гусениц. Я знал, что нас разделяет непреодолимая пропасть, что я больше не один из них, что они не похожи на меня, а я на них. Я знал, что могу общаться с ними только в самом поверхностном смысле посредством моих быстро тающих воспоминаний об их языке и обычаях. Впрочем, столько времени на понимание ушло, потому что причина, по которой я больше не был одним из них заключалась в том, что я был чем-то еще, и эта разница была абсолютной. Я получил доступ к совершенно новой реальности, но еще не попал в нее, потому что некому было мне объяснить, что этот новый порядок существования, которым я стал, был тем, что гусеницы имеют в виду, когда говорят «бабочка». В конце концов, кто тут может объяснить подобные вещи тому, кто даже не знает, что спрашивать?

Чертовски своеобразный опыт.

Как вообще возможно подобное состояние невежества и замешательства? Попросту говоря, гусеницы в высшей степени неверно понимают сущность бабочки, так же как из фильмов и романов мы знаем, насколько неверно люди понимают суть вампиров. И кто их поправит? Вампиры не проводят время с людьми. Вампиры не возвращаются, чтобы просветить людей, не вращаются в их обществе, никоим образом не беспокоятся о том, что люди подумают. А зачем им это? Они существа совершенно другого порядка и лишь поверхностно похожи на ту разновидность существ, к которой они некогда принадлежали.

И вот в этом кроется сходство с просветлением. Вместо вампиров и бабочек представь единственного взрослого в мире детей. Нет, правда. Представь, как ты развиваешься с годами. Представь, как может измениться твое восприятие детей. Представь, каким ты стал.

Чертовски своеобразный опыт.

* * *

Сколько людей на самом деле заходят так далеко? Сколько людей действительно просветленные? Многие заявляют о просветленности, но сколько их на самом деле? Я не знаю, но предположил бы, что очень немного. Кое-кто приходит к умозрительному выводу, что один из десяти тысяч приходит к этой идее и один из десяти тысяч пришедших к идее воплощает ее в действительность, что дает нам одного из ста миллионов. Если брать весь мир и все эпохи, то я бы согласился, что порядок цифр верный: в любое время в мире живет несколько десятков осознавших истину людей. И сколько из этих нескольких десятков прилагают, как я, усилия, чтобы помочь остальным? Сколько из них открывается?

Еще меньше.

И это, по правде говоря, понятно. Стоит только идее, что дуальность (как ее ни назови) «плохая», а единство (как его ни назови) «хорошее», остаться в прошлом, там же в прошлом остается и идея о необходимости «помогать» и «спасать» кого-либо. Я, например, делаю то, что делаю, не потому что я полагаю это необходимым. Мною не движут ни этические, ни альтруистические мотивы. Я ничего не считаю неправильным и не должен ничего исправлять. Я делаю это не для того, чтобы облегчить страдание или освободить людей. Я делаю это просто потому, что у меня есть к этому склонность. У меня есть внутреннее призвание к тому, чтобы делиться тем, что я нахожу интересным, и единственная вещь, которую я нахожу интересной, это великое путешествие, которое заканчивается в пребывании в недвойственном сознании.

Я слышал, что Махариши Махеш Йоги был совершенно счастлив в своей уединенной жизни у подножия Гималаев и мог никогда не возвращаться в общество людей, но он начал слышать название какого-то индийского города. Это был просто непрошенный голос в его мыслях. Когда Махариши, наконец, упомянул об этом кому-то еще, ему дали совет, что единственный способ выбросить этот город из головы — отправиться туда. Он так и сделал. В городе ему предложили прочитать цикл лекций, и из этого выросло все движение Трансцендентальной Медитации. Для меня в этом есть смысл. Ты наблюдаешь за развитием событий и отдаешься потоку вещей, и вот ты движешься туда, куда движешься.

Вот и я, зная кое-что о том, что другие люди хотят узнать, в этом конкретном случае нахожусь в правильном месте, чтобы рассказать кое-что, что упростит жизнь Полу на этом этапе его путешествия. Не так уж много известно прецедентов, когда человек перестает быть существом одного рода и становится существом другого рода, и к такому нельзя быть готовым. Возможно, говорить об этом абсурдно, но еще абсурднее проживать это. Если все это звучит слишком странно, позволь заверить тебя, что так оно и есть. И я предпочитаю помочь другим обойтись без борьбы с абсурдом, когда вижу, что они только что завершили свои плюс-минус два года душераздирающего внутреннего конфликта.

И вот когда мы с Полом стояли перед домом в этот славный кристально ясный вечер, я рад был сказать ему:

— Добро пожаловать.

Мы провели еще час за обсуждением странных вещей вроде вампиров, бабочек, одиночества, завтрашнего дня и следующего десятилетия.

— Теперь ты понял эту штуку с вратами без врат? — спросил я.

— А, — сказал он, и озарился светом понимания. — Ха! — засмеялся Пол, что только и оставалось.

Я ничего не сказал. Я больше не учу. Я не пытался подтолкнуть или направить его к определенному осознанию. Он уже сделал все сам. Я больше не учитель Полу — он убил меня как своего учителя. В самом подлинном смысле он знал теперь ровно столько же, сколько и я. Просветление не похоже на окончание школы, чтобы поступить в колледж, или даже окончание колледжа, чтобы выйти в «реальный» мир. Это полное окончание. Больше никакой гонки, никакого преследования, никаких сражений. Теперь ты можешь возвращаться в мир и делать, что пожелаешь, — учиться играть на гитаре, прыгать с парашютом, писать книги, ухаживать за виноградником, что угодно.

Наши отношения учителя и ученика подошли к концу. Теперь просто один бывалый парень показывает другому, новичку, как устроен такелаж.