Этот дом похож на небольшую общину. Люди приходят, остаются на недели или годы, складываются дружеские отношения, звучат трудные слова прощания. Я уверен, что отношения между людьми в этом доме глубже и сложнее, чем в моем описании, но я обособлен от обитателей дома и не участвую в хозяйственных делах.

Прошло уже примерно пять месяцев с тех пор, как в нашей общине появились мать и дочь. Мать, Марла, одна из тех многих людей с весьма превратными взглядами на просветление. Пока я не могу научить ее ничему, разве что подталкиваю ее к тому, чтобы она взглянула на свои исходные предположения и выработала в себе желание пересмотреть их в новом свете. Как часто бывает в таких случаях, она, вероятно, предпочтет свои романтические верования суровой реальности и скорее двинется дальше, чем изменится. Ошибочные представления о просветлении возникают, или, по меньшей мере, усугубляются благодаря тому, что большинство признанных экспертов в этой области сами не просветлены. Одни из них великие мистики, другие — великие ученые, бывает и то и другое вместе, а большинство — ни то ни другое, но очень немногие из них пробуждены.

Это важное недоразумение станет одной из главных тем в этой книге, потому что это первое препятствие на пути к просветлению. Никто не попадает туда, потому что никто не знает, где оно, а те, кому люди доверяются на пути, по самым разным причинам указывают неверное направление.

В самой сердцевине этого замешательства лежит верование, что постоянное пребывание в недвойственном сознании — просветление — и преходящие переживания космического сознания — ощущение мистического единства — синонимы, в то время как на самом деле они совершенно никак не связаны. Одно вполне возможно без другого, и на бесчисленные миллионы мистических и космических переживаний разной степени глубины приходится один случай просветления. Разумеется, подлинные просветленные едва ли станут привлекать к себе внимание, так что их намного больше, чем мы думаем (как вампиров!). Сколько бы их ни было, это не отменяет простого факта — между просветлением и мистицизмом нет ничего общего.

Для любого человека, в том числе меня, кто испытал вкус мистического единения, естественно предположить, что это переживание — вершина человеческого опыта, и это, по моему мнению, верно. Из этого следует, что чем чаще и легче кто-либо достигает подобного возвышенного состояния, тем ближе он находится к вершине духовного опыта человечества, если не прямо на ней. Ну и чудненько, если только такого человека не называют духовно просветленным. Он может быть божественным аватаром, воплощением любви и верховным божеством, но просветление — это нечто иное.

Важное различие заключается в том, что один пребывает во сне, а другой нет. Один осознал истину, а другой нет. Один находится в сознании, другой независим от сознания. Просветленный пробужден ото сна и больше не путает его с реальностью. Естественно, просветленный больше не в состоянии чему-либо придавать значение. Для пробужденного ума конец мира не более и не менее важен, чем треск сломанной ветки. «Мудрый видит во всем одно», — говорится в «Гите». «Мудрый беспристрастен», — говорят даосы. Просветленный не может ни в чем увидеть что-то неправильное, поэтому он и не стремится что-либо исправлять. Нет ни лучшего ни худшего, так зачем приводить что-то в порядок? Зрители в кино не выпрыгивают из своих кресел, чтобы спасти героев фильма. Если в кино показывают астероид, несущий смерть в огне всему живому, экран остается необожженным, а зрители не спешат домой, чтобы провести последние часы с близкими. А если бы поспешили, то их упекли бы в ближайший дурдом и лечили бы от бредового расстройства.

Просветленный видит жизнь как сон, так как он может различить правильно и неправильное или добро и зло? Как можно повернуть события, чтобы они были лучше или хуже? Каково реальное значение чего угодно во сне? Ты просыпаешься, и сон уходит, словно его никогда и не было. Все персонажи и события, которые казались такими реальными, просто исчезают. Просветленный может ходить и говорить в этом мире сновидения, но он не спутает сон с реальностью.

Просветление имеет отношение к истине, а не к тому, чтобы стать лучше или счастливее. Оно не имеет отношения к личностному росту или духовной эволюции. Правдивая реклама просветления заставила бы побледнеть даже самого бывалого из моряков. Нет в этом мире или любом ином, в этом измерении или другом игры с более высокими ставками. Цена истины — все, но никто не знает, что означает это все, пока не заплатит. Если говорить совсем незамысловато, просветление безличностно, а то, чем обычно торгуют вразнос, — в высшей степени личностно. Далее мы поговорим об этом подробнее, поскольку и моя жизнь, и этот дом, и эта книга — они все об этом, на мой взгляд. А пока достаточно сказать, что одной из наиболее важных задач на пути к просветлению является выяснение, чем просветление не является.

* * *

Наблюдать, кто попадает в этот дом и как приходит, забавно. Понятно, что нельзя просто заявиться с чемоданами и чувствовать себя как дома. Марла приехала сюда из Калифорнии с семилетней дочерью Энни. Она узнала об этом месте из слухов или от кого-то, кто был здесь, как-то так. Но Сонайя не пускает сюда людей так запросто. (Я этого не знал, пока Энни не рассказала). Марле с Энни было предложено остановиться в городе, в пансионе, и приходить сюда каждый день, чтобы понять, понравится ли им здесь и понравятся ли они.

Энни же рассказала мне о том, как здесь организована работа по дому, приготовление пищи, посещение ванной комнаты и другие хозяйственные дела. Судя по всему, она довольно неплохо разобралась в этом, и я, как всегда, был удивлен, мельком увидев, насколько сложен корабль, которым управляет Сонайя, и насколько умело она это делает.

— Тебе нравится Сонайя? — спросил я Энни.

— Сонайя — это любовь, — ответила Энни так, будто мой вопрос был слишком глуп, чтобы его задавать, и я подумал, что это верно.

Сонайя приехала сюда пять лет назад и просто приняла на себя руководство. В самом начале нашего знакомства я узнал, что примерно двадцать пять лет она провела в Международном обществе сознания Кришны. Там она тоже занималась хозяйством и приготовлением пищи. Ее преданность не поколебалась, — объяснила она мне. Когда она была с ними, на самом деле она была не с ними, а с Кришной, и теперь она на самом деле не со мной, а с Кришной.

Я понял. Не сразу, но в конце концов я осознал, что в каждой вещи, в каждом действии, в каждое мгновение каждого дня она практиковала сознательную преданность своему Господу. Это могло выглядеть как приготовление пищи на всех или мытье полов исходя из собственных представлений о чистоте или преодоление сложных ситуаций, возникающих в неоднородной группе людей, во благо этих людей или управление стихийным ашрамом для меня, но как только я уловил что к чему и действительно начал уделять внимание тому, как она уделяет внимание, скажем, всему, только тогда я понял это. Она присутствовала в каждом моменте, и каждый момент был посвящен Кришне. Это не имело ничего общего со мной или с домом или с чем бы то ни было еще. Сонайя делала то, что делала Сонайя, и это было просто место, где она делала это.

Кем или чем был для нее Кришна? Был ли он синекожим юношей с портретов? Возничим Арджуны? Вишну? Брахмой? Я не знаю. Сонайя никогда не была в этом смысле ученицей. Она никогда ничего не спрашивала, и я никогда не испытывал искушения истолковать ее мировоззрение в понятных мне словах или поделиться своим. Она обладает самой прекрасной и целостной верой из всех, что мне посчастливилось наблюдать. Она могла бы командовать армиями и управлять странами с той же видимой легкостью, с какой управляется с домом. Она сияет. Она всегда светла и нежна, даже когда ведет себя жестко. Если и есть в нашем семействе мистика, то она воплощена в Сонайе. Всегда и во всем она ведет себя с безусильной правильностью и невозмутимостью. Она выше и вне любых задач и дел, в которые постоянно погружена. Она, как и я, существо иного порядка, но не гусеница и не бабочка. Я не знаю, что делает ее такой, но я глубоко благодарен за то, что она рядом.

С моей точки зрения, разумеется, Сонайя ниспослана небесами. Без Сонайи нет этого дома. Нет книги. Нет беспрерывно лепечущего меня. Нет, ну я бы, конечно, продолжал лепетать, но моей аудиторией была бы, скорее всего, какая-нибудь вечно голодная и смертельно скучающая псина. Я люблю эту планету и эту вселенную и все, что связано с людьми, и одна из причин моей любви — магия, которая удерживает все это вместе. Когда я смотрю на Сонайю, то вижу эту магию наиболее отчетливо.

* * *

Энни восхищает меня. Я действительно не способен привязываться к взрослым людям, но кошки, собаки и дети — другое дело. Энни ведет меня за руку через сады, за летнюю кухню и дальше, к одному из кюветов вдоль дороги. Этот участок полон загадок и чудес, которыми ей надо поделиться, или она просто лопнет, потому что новые чудеса и загадки продолжают одолевать ее. В этот момент я служу ее предохранительным клапаном. Описав кому-нибудь, в чем именно заключается чудесность каждого из чудес, она может вычеркнуть его из своего постоянно растущего перечня и двигаться дальше. Мне не хватает времени поближе взглянуть на следы оленя, отпечатавшиеся в грязи соседского поля, потому что мы должны добраться до почтового ящика, чтобы взять на заметку паутину, изготовленную пауком, и пойманную жертву, потом спешить к самому большому дубу на участке, чтобы увидеть брошенное птичье гнездо, потом к березам у ручья, чтобы увидеть заселенное гнездо, и нам следует спешить, иначе не хватит времени, чтобы поиграть в «делай, как я» перед медитацией.

Благоразумное и своевременное планирование маршрута сэкономило бы сил, но Энни неправдоподобно хорошо справляется и, естественно, не задумывается о тех, кто менее одарен. Несмотря ни на что, мне целых две или три минуты удается справляться с «делай, как я». После этого прыжки, скачки, кувыркания, бег по лужам и «классики» начинают брать свое и я вынужден ретироваться, чтобы перейти к менее напряженным процедурам вроде кряхтения и стонов. Я падаю на траву и дожидаюсь санитаров с носилками. Энни оказывает мне помощь, усевшись мне на грудь и подпрыгивая.

* * *

Медитация проходит с половины шестого до семи вечера. Участвовать необязательно, но всех просят быть в это время потише. Я медитирую мало, и если делаю это, то обычно рано утром, так что мне нравится пользоваться преимуществами этого тихого часа, проводя время на крыльце или в гостиной. По общему правилу, это время, когда со мной может поговорить любой желающий. Иногда человек приходит и сосредотачивается на своей текущей проблеме, а иногда собирается несколько человек и тогда разговор разворачивается более динамично. У меня нет предпочтений. Обычно я рад такому времяпрепровождению.

С тем, чему я учу, у меня нет проблем или затруднений. Полагаю, это и означает быть наставником. Я знаю этот материал вдоль и поперек, сверху донизу. Я могу учить этому во сне и, возможно, так и делаю. Трудность заключается в том, как эта информация воспринимается. Большая часть того, что я говорю, если не все, усваивается определенной частью воспринимающего мозга, но там всегда что-то уже есть. Эта ячейка никогда не бывает пустой, только и ожидающей, чтобы оказаться занятой. Не просто каждая ячейка уже заполнена, она оборудована еще и системой безопасности — вероятно, довольно серьезной — которая охраняет ее. Если бы я учил восьмиклассников английской литературе, то достаточно было бы поддерживать интерес к новому материалу, чтобы соединение оставалось открытым, пока я загружаю информацию, но здесь все по-иному. Никто не приходит сюда, чтобы оказаться беззащитным перед духовным измерением. Каждый приходит с готовыми знаниями, и этот образо­вательный багаж, с которым они прибывают, более чем бесполезен в смысле какого-либо практического применения. Вот с чем я имею дело. Я не мастер орудовать черепной отмычкой, я просто настойчиво пытаюсь сделать то немногое, что могу, зная, что успех или неудача от меня не зависят.

Это поразительно, насколько отчаянно мы цепляемся за свои верования. Как показывает история, самый быстрый способ ввергнуть достойных людей в состояние дикарей — исказить их верования. Тех, кто это делает, называют еретиками, и исторически так сложилось, что предусмотренное для них возмездие по жестокости намного превосходит наказания за любого другого рода преступления. Проблема в том, что к тому времени, когда люди приходят ко мне, их верования надежно защищены. Никто не подходит ко мне и не просит разрушить свои давшиеся дорогой ценой верования. Они приходят, чтобы строить поверх того, что уже есть, и продолжать тот же курс, который они уже взяли. Разрушение, тем не менее, — это как раз то, что им нужно. Если они хотят пробудиться.

Однако это очень большое «если». Сколько из них на самом деле хочет того, чем это на самом деле является? Мое мнение таково, что лишь доля процента искателей просветления хотя бы нацелена в нужном направлении. Тем не менее, я бы добавил, что процент несколько выше, если речь идет о группе, которая собралась в этом доме или добралась до этой книги, меня и моего послания. В тот момент, когда я это пишу, послание, изложенное в этой книге, и то, чем я делюсь с нашими гостями в этом доме, — просветление, очищенное от духовных капканов, — крайне редкое явление. Еще скажу, что больший процент людей из тех, кто сидит рядом со мной или держит в руках эту книгу, желают просветления, чем бы оно на самом деле ни было, потому что мы все получаем то, что нам нужно, и тогда, когда нам это нужно. Если вселенная поставила вас передо мной и вложила эту книгу в ваши руки, это вероятнее всего значит, что вы ближе других к тому, чтобы встретиться лицом к лицу с суровой реальностью своего положения. Это работает в обе стороны: когда появляется наставник, ученик готов.

Крайне редко приходят люди, которые уже встали на тот путь, который я так превозношу. Например, Пол. Он уже был в правильном настроении и преуспел на своем пути. Для него я был советником, благодушным проводником и подбадривающим голосом в безжалостном сражении, которое он вел. Но это редкое исключение. Большинство из тех, кто приходит в дом, уже купились на всю эту сладкозвучную духовность, или продались ей. Они хотят стать лучше, более открытыми, более любящими, счастливее, ближе к Богу, а достичь духовного просветления они желают, потому что, как всем известно, это то, куда ведет духовный путь. Желтая кирпичная дорога тоже может быть путем, но ведет она в волшебную страну Оз, малыш.

Они купились на это просветление, и это то, чего они хотят. Я не знаю, как они представляют себе подлинное просветление, потому что я могу судить об этом только с их слов, а они не знают. Я задаю вопрос и обычно получаю одни и те же невнятные ответы о более высоком сознании, тат твам аси, слиянии, блаженстве, единстве, не-уме и так далее. Они толкают мне то же, что толкнули им, без всякого понимания, которое появляется, если остановиться и задуматься. Это маленькое чудо, потому что, перефразируя Гертруду Стайн, здесь нет никакого «здесь». То, что они описывают, — это по большей части причудливая, мифологическая разновидность Рая/Шангри Ла/Нирваны для индуистско-буддистско-нью-эйджевской тусовки, которой удалось отступить на шаг от своего иудео-христианского воспитания. Их идеи о просветлении добротны ровно настолько, чтобы продать их, но к концу дня ты либо гусеница, либо бабочка, и единственный способ получить хотя бы малейшее представление о том, что это значит, — это самому стать бабочкой. Среди гусениц нет экспертов по бабочкам, несмотря на бесчисленные заверения в обратном, и я поощряю своих учеников по крайней мере учитывать возможность, что этот мир битком набит гусеницами, которые вполне успешно убеждают себя и других, что они на самом деле бабочки.

Или, говоря проще, подавляющее большинство мировых авторитетов в просветлении сами не просветлены. Они могут быть кем угодно, но они не пробуждены. Различать гусениц и бабочек довольно просто, если помнить, что просветленный ничему не придает значения и что для просветления не требуется знание. Оно не имеет отношения к любви, состраданию или сознанию.

Оно имеет отношение к истине.