Карта прогноза погоды над афгано-пакистанской границей напоминала картинку из теста Роршаха. Зима устроила прощальную снежную бурю перед тем, как наконец уступить место весне.

Было мое субботнее дежурство, и я знал, что последующие восемь часов придется бороться с воздушными вихрями, а на дисплее будут сплошные серые тучи. Именно такая перспектива мне рисовалась, когда я вышел из административного здания на авиабазе Неллис под теплые лучи солнца. Шагая рядом с Дженцем, я мечтал о том, чтобы в районе цели стояла такая же погода. Я дважды стукнул в дверь СНУ и услышал в ответ два стука. Войдя, я немного помедлил, давая глазам адаптироваться к сумраку помещения.

В кресле пилота сидел Монго.

— Белка! — радостно воскликнул он.

— Привет, Монго, — ответил я. — Новости есть?

Монго отрицательно покачал головой. Стоило мне бросить взгляд на серо-белую картинку дисплея, как все стало ясно. Разглядеть сельский ландшафт было невозможно.

— Нет, — сказал он. — Я за весь день еще ни разу не видел землю, да и цель затаилась. В чате тоже глухо.

У меня оборвалось сердце. Похоже, нас ожидал очередной скучный день. После завершения предыдущей операции фокус нашего внимания переместился на Координатора, известного организатора терактов и изготовителя взрывных устройств. После поимки Командира Координатор занял его место. Последние шесть недель мы занимались изучением распорядка его жизни. Мы кружили неподалеку от того места, где, согласно донесениям разведки, он был замечен последний раз, и ждали, когда он себя проявит.

Координатор неуклонно расширял свою оперативную деятельность, и руководство ООЦ опасалось, что вскоре он заляжет на дно.

Следить за Координатором оказалось сложнее, чем за Командиром.

Его дом располагался в непосредственной близости от изрезанной афганской границы — четыре часа лету от нашего пункта базирования. Мы не могли вести круглосуточное наблюдение, поскольку имели только две станции наземного управления, а для обеспечения «неусыпного пригляда» за объектом требуются три летательных аппарата. Для достижения этой цели пришлось бы отправлять один самолет на базу в автоматическом режиме, что не нравилось пилотам, — крушение неуправляемого беспилотника неминуемо повлекло бы и крушение карьеры.

К счастью, в ООЦ за главного в тот день был «Генерал» Джон. Он утвердил компромиссную схему полетов. Выглядело это так: эскадрилья использовала две свои кабины для полетов к цели и над ней, а отдежуривший самолет отпускала лететь на базу на автопилоте. Таким образом, один беспилотник с помощью первой СНУ управлялся непосредственно над целью. Другая станция наземного управления обеспечивала контроль над вторым БПЛА, пока тот добирался до цели. Экипажи обрывали связь с третьим, отдежурившим «Хищником», и он в автоматическом режиме возвращался на базу в Кандагаре, где его подхватывала взлетно-посадочная команда.

После того как ООЦ и командование 17-й эскадрильи утвердили эту схему, самолеты стали летать к району цели непрерывным потоком.

В своих перемещениях Координатор не придерживался определенной системы, однако его встречи проходили по одному и тому же сценарию. Каждую встречу он неизменно завершал телефонным звонком жене, во время которого имел привычку прогуливаться под открытым небом. После звонка он пропадал на всю ночь. Мы наблюдали за домом до наступления следующего утра, когда он снова появлялся, чтобы отправиться на очередные встречи.

Успех предыдущей миссии был хорошей мотивацией, однако по прошествии тридцати дней слежки энтузиазма у нас немного поубавилось. Мы опять, словно в «Дне сурка», отслеживали его перемещения каждый день. Утомительное однообразие одних и тех же действий стало отуплять, и так продолжалось до той памятной субботы, когда я заступил на дежурство.

— Ладно, передавай управление, — сказал я, хлопнув Монго по плечу.

Мы поменялись местами, после чего я провел проверку состояния бортовых систем, занявшую пять минут. Монго и его оператор направились к выходу, собираясь покинуть СНУ. Как раз когда Монго нажал на кнопку разблокировки двери, я невзначай бросил взгляд на окно чат-канала.

Там красным горело сообщение: «Ракеты к бою».

— Ах ты, сукин сын!

Монго и Дженц недоуменно оглянулись на меня.

— Что? — хором спросили они.

— Предпусковая проверка «AGM-114». Быстро, — скомандовал я. — Монго, ты — контролер безопасности.

Монго отправил своего оператора в оперативный пункт, а сам подкатил к нам кресло и уселся в него. В 17-й эскадрилье контролеры безопасности следили за тем, чтобы все выстрелы производились в соответствии с правилами применения оружия. Никогда не помешает иметь лишнюю пару глаз, чтобы иметь гарантию, что мы все делаем верно.

В венах бурлил адреналин, пока мы выполняли карту контрольных проверок. Попутно я поглядывал на дисплей, чтобы быть уверенным, что не столкнусь с другим «Хищником» в этом районе. Пиктограмма ракет вспыхнула зеленым. Теперь мне требовались лишь разрешение на выстрел и визуальный контроль цели.

— Эй, Винт, — произнес я в микрофон.

— Слушаю, — ответил он.

Винт — профессиональный пилот вертолета сил специальных операций, недавно переведенный в программу «Хищник», — служил в ООЦ офицером связи.

— Что происходит?

— Цель активизировалась, — пояснил Винт. — Похоже, он отдает приказы об атаках. Сейчас я к тебе вернусь.

Я снова посмотрел на монитор. Непроницаемое одеяло туч под летательным аппаратом простиралось до самого горизонта. Я не видел ни клочка земли.

— Хорошо, приятель. Надеюсь, ты в курсе, что сейчас у нас нулевая видимость?

— Ага, мы как раз над этим работаем.

Адреналиновая горячка угасла, и на смену пришло спокойствие, порожденное смирением и чувством собственного бессилия. «Поспешать и ждать» — вот одна из заповедей службы в любой военной организации. После получения команды привести ракеты в полную боеготовность мы битых три часа дожидались дальнейших распоряжений. Монго молча сидел позади нас, в то время как мы с Дженцем пытались противостоять тучам, дождю и ледяной крупе. Приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы просто удерживать нашу птичку в воздухе.

Плотный, слоистый облачный покров означал обледенение. Несмотря на то что земля уже оттаяла, на высоте царил мороз. Мы по-прежнему не видели землю, и я не знал, сколько еще смогу продержаться в воздухе, прежде чем угроза обледенения вынудит нас вернуться на базу. На «Хищнике» не предусмотрено никакой противообледенительной системы.

Я продолжал дергать Винта в надежде получить от него хоть какую-нибудь свежую информацию. Хотелось заранее продумать последовательность действий на случай, если поступит приказ об атаке. Надо было найти лазейку среди туч, и я полагал, что разумнее начать ее поиски до того, как я окажусь в стрессовой ситуации подготовки к выстрелу.

Но у Винта не было для меня новостей.

— Да, мы работаем над этим, — повторял он снова и снова.

Осматривая облака, Дженц вдруг заметил просвет. Подлетев к нему, мы без каких-либо препятствий смогли увидеть землю. Перекрестье нитей тут же выхватило человека, который брел по полю и, судя по всему, увлеченно разговаривал по телефону. Я метнул взгляд на расположенный над дисплеем экран системы слежения, чтобы убедиться, что координаты совпадают.

Это должен был быть Координатор. Дженц попытался увеличить картинку, однако просвет быстро затянулся тучами и визуальный контакт был потерян. Погода явно не способствовала удару с воздуха.

— Эй, Белка, — вызвал меня Винт. — У нас времени в обрез.

— Ничего не могу поделать с тучами, — сказал я. — Что там с подтверждениями?

Даже если бы у меня был свободный обзор для совершения выстрела, мы все равно пока не имели права атаковать цель.

— Работаем над этим, — затянул Винт знакомый мотив.

Ну, еще бы, саркастически подумал я.

— С ППО порядок, ждем окончательной отмашки, — сообщил Винт через минуту. — Спускайся под облака.

Я оторопел. Подтверждение соответствия правилам применения оружия (ППО) означало, что теперь оставалось дождаться окончательного разрешения высшего руководства страны. Прямо сейчас, думал я, офицеры штаба звонят в Белый дом, чтобы получить добро на атаку.

— Непогода мешает, — произнес я, высматривая среди туч новую брешь.

— Готово, — сказал Винт. — Разрешение получено. Ты должен немедленно снизиться, пока он не смылся.

— Принято.

Я толкнул ручку от себя и нырнул в гряду облаков. Это противоречило всему, чему меня учили на курсах, но в ООЦ опасались, что Координатор может залечь на дно. После шести недель пассивного наблюдения за ним я был не прочь немного ускорить события.

Самолет почти сразу покрылся тонким слоем льда. Задержка спутникового сигнала и без того затрудняла управление аппаратом, теперь же он стал отзываться на команды еще более неохотно. Оставалось надеяться, что воздух под облаками достаточно теплый, чтобы растопить ледяную корку. Пока я сосредоточенно всматривался в дисплей, никто не произнес ни слова. Я перебегал глазами с одного прибора на другой, следя за курсом и высотой. Нервы были как натянутая струна, от напряжения я стиснул зубы, ожидая, что облачный покров наконец рассеется. Я понятия не имел, чего ожидать у нижней кромки облаков.

Но вот «Хищник» наконец вынырнул из облачной гряды, и передо мной на дисплее выросла гора. Ее склоны устремлялись ввысь и тонули где-то в облачной дымке. На склонах отчетливо просматривался редкий кустарник. Растительность оказалась гораздо ближе к нам, чем мне бы хотелось.

Стены ущелья, казалось, сдвигались, словно створки листа венериной мухоловки.

— Дай общий план, — попросил я Дженца, надеясь получить общий обзор окружающей местности.

Я взглянул на экран системы слежения и заметил по правую сторону от себя небольшое открытое пространство. Я немедленно повел «Хищник» туда, чтобы иметь оперативный простор, параллельно прикидывая, как добраться до поля. Дженц повернул камеру, и мы вместе принялись искать подступы к цели. Пока мы сканировали местность, я постоянно сверялся с картой на экране системы слежения.

— Вон там, — сказал я. — Устье того ущелья.

Расположенное поблизости ущелье выводило по дуге прямо к полю. Это был наш единственный шанс; правда, стоит мне оказаться в ущелье — и обратной дороги уже не будет. Места для разворота было недостаточно, а подняться в облачную гряду я не мог из-за риска потерять аппарат из-за обледенения. Если мы двинемся в ущелье, при выходе из него придется пролететь прямо над целью, и если до этого момента мы не выпустим ракету, террорист улизнет. Не хотелось, чтобы шесть недель работы пошли псу под хвост.

— Белка, подойди ближе к цели.

— Винт, я не могу, — ответил я. — Рельеф препятствует. Как только сунусь в ущелье, мне некуда будет деваться.

— Слушай, мы тут все начинаем немного нервничать. — Винт имел в виду присутствующих в командном пункте ООЦ. — Ты у границы воздушного пространства.

Он был прав. Выбирая наиболее тонкий слой облачного покрова для снижения, я довольно сильно отклонился на восток.

— Сделаю, что могу, но мне требуется разрешение, чтобы подойти ближе.

— Подойди ближе, — настаивал Винт.

Судя по его настойчивости, уровень напряжения в ООЦ был высоким.

Я стал разворачивать самолет к ущелью; сквозь клочья облаков, проносившихся на экране, под нами просматривался кустарник. Едва я закончил разворот, как дверь отворилась, и в станцию вошел Алан, опытный оператор средств обнаружения, и встал позади нас с Дженцем. Командир эскадрильи вел список стрелков, которым доверял, и новички в нем не значились. Дженц пока был слишком «зелен» для такого ответственного выстрела.

Появление Алана застало меня врасплох. Я стрельнул глазами на Дженца, давая тому понять, чтобы оставался на месте. Стью, выполнявший в тот день функцию руководителя полетов, не предупреждал меня о замене. Этот паренек, Алан, по-моему, был родом откуда-то со Среднего Запада. Они с братом поступили на службу в ВВС вскоре после 11 сентября, и теперь оба были операторами средств обнаружения. Алан присоединился к 17-й эскадрилье сразу после окончания обучения, когда у нас все только начиналось.

Я негодовал. Смену экипажа должны были согласовать со мной задолго до того, как мы свернули к ущелью. В такую погоду и без того нелегко летать, а замена члена экипажа непосредственно перед выстрелом еще сильнее увеличивает вероятность промаха.

— Пилот вызывает РП, — обратился я к руководителю полетов эскадрильи.

— На связи, — произнес Стью тихим монотонным голосом.

— Сэр, — спросил я, — почему отзывают Дженца?

— Потому что я хочу видеть в кресле Алана.

— Сэр, — пытался я его образумить, — Дженц уже подготовил ракеты к пуску. У нас все на мази. По-моему, менять оператора прямо перед заходом на атаку — не очень хорошая идея.

— Пусти Алана в кресло, — приказал Стью.

Разговор был окончен. За командиром эскадрильи всегда последнее слово. Дженц выдернул штекер своего радиопереговорного устройства и выбрался из кресла. Никогда не забуду выражение злости, обиды и растерянности, которое читалось в тот момент на его лице.

Я отвернулся и вновь сосредоточился на выполнении операции. Увел «Хищника» в сторону от входа в ущелье и подождал, пока Алан устроится на месте. О том, чтобы соваться в ущелье до того, как с оператором будет проведен инструктаж, не могло быть и речи.

Алан, щуплый русоволосый парень с тонкими чертами лица, выглядел так, словно еще учился в средней школе, а не служил в ВВС. Он стремился совершенствовать свои навыки, и мы часто обсуждали с ним вопросы тактики. В свободное время Алан был молчалив и никогда не привлекал к себе внимания. Однако у нас в эскадрилье он пользовался уважением как один из наиболее компетентных операторов.

Алан следил за ходом нашей операции в оперативном пункте, поэтому ему потребовался инструктаж лишь относительно цели и еще минута на то, чтобы настроить органы управления. Наконец Алан поднял большой палец вверх, и я направил «Хищника» в ущелье. Мы находились примерно в одиннадцати километрах от Координатора, когда Винт снова вышел на связь по интеркому.

— Белка, атака разрешена, — сказал он. — Прошу подтвердить.

Я не мог ответить из опасения отвлечься и не вписаться в ущелье. Монго подскочил к радиопереговорному устройству:

— Подтверждаю, Винт, атака разрешена.

Координатор все еще говорил по телефону. Звонок имел принципиальное значение: как только Координатор закончит разговор, он сядет в фургон и скроется в деревне. Наносить удар необходимо прямо сейчас.

Монго похлопал меня по плечу:

— Так, Белка, карта контрольных проверок на тебе.

— Понял.

Внезапно я ощутил прилив спокойствия. Напряжение, вызванное ожиданием разрешения на атаку, прошло. Теперь все внимание я должен был сосредоточить на поражении цели ракетой «Хеллфайр». Алан, новый оператор средств обнаружения, сориентировал камеру таким образом, чтобы она была нацелена прямо туда, где находился террорист.

Я накренил самолет влево и вошел в ущелье. Так как по причине подготовки к выстрелу камера гондолы смотрела в сторону, я не мог видеть происходящее перед летательным аппаратом и оценивать погодные условия. Было понятно только, что облака висят низко. На дисплее то и дело проносились белые хлопья.

Полет в ущелье… Большинство пилотов думают, что это круто, пока не попробуют, каково это на самом деле. История авиации знает немало случаев гибели летчиков, которые пролетали слишком близко от скальных стен. С самого первого дня службы пилотов предостерегают: залетать в ущелье опасно, поскольку неизвестно, что находится в другом его конце. Но это ущелье, говорил я себе, в сущности, просто лощина. Только так мне удавалось преодолевать ощущение клаустрофобии, усиливавшееся по мере того, как мы проникали в ущелье.

Я сосредоточил внимание на экране системы слежения и неуклонно сужающихся линиях равных высот на карте. Стены ущелья становились все круче и подступали все ближе. Мой взгляд непрерывно перебегал с HUD-дисплея на экран системы слежения и обратно. Совсем близко промелькнула жесткая щетина кустарника, и моим первым порывом было набрать высоту. Но я не мог сделать этого из-за облачности. И вот как раз, когда мне уже казалось, что стены вот-вот сомкнутся, они вдруг расступились, и мы вылетели на равнину. Мы тут же увидели ожидающий Координатора фургон. Когда мы вылетели из ущелья, Координатор по-прежнему говорил по телефону, однако за фургоном его не было видно.

Я повернул влево, держась склона горы.

— Что ты делаешь? — спросил Винт.

— Хочу зайти с противоположной стороны, чтобы видеть цель, — пояснил я.

— У нас на это нет времени.

Он был прав. Кажется, Координатор производил с телефоном какие-то манипуляции. Я повернул обратно и полетел к фургону. Координатор вышел из-за машины. Весь мир для меня сузился до размеров дисплея, когда я всматривался в изображенного на нем человека. Координатор брел медленным, расслабленным шагом, не подозревая о моем приближении. Картинка на экране сделалась более резкой, и теперь можно было рассмотреть даже складки на его одежде.

— Алан, ты готов? — спросил я.

— Да, сэр.

До вхождения в пусковое окно оставались считаные мгновения.

— Одна минута, активировать лазер.

Алан нажал пару кнопок, и включился бортовой лазер. Я глянул на дисплей. На нем ярко-красным горела надпись «Лазер включен». Удовлетворенный, я опять сосредоточился на цели. Судя по поведению Координатора, как ни странно, он не слышал звук приближающегося «Хищника». По моему разумению, гул пропеллера должен был эхом разноситься по всей долине. Видимо, террорист был абсолютно уверен, что в ненастную погоду он в безопасности, и на происходящее вокруг не обращал внимания.

— Тридцать секунд, — отстраненно произнес я.

Когда позднее я прослушал пленки с записью радиопереговоров, то поразился, насколько безжизненно звучал мой голос.

Винт снова вышел в радиоэфир.

— Белка, надо поторопиться. Он уже сматывается.

— Винт, помолчи! — бросил я в ответ.

Теперь цель отображалась на мониторе крупным планом. Когда мы почти достигли границы окна запуска ракеты, террорист скрылся за фургоном с пассажирской стороны. Я выбрал обе ракеты, чтобы обеспечить максимальную зону осколочного поражения.

— Двадцать секунд.

Я проверил показания приборов. Курс был верным, и мы все еще находились в зоне действия наших боевых средств. Я нажал на кнопку «Готовность к запуску» и удержал ее. На дисплее вспыхнула надпись «Готовность к запуску обеих ракет».

На экране то и дело мелькали облака. Я молил Бога, чтобы высота нижней границы облачности не опускалась. Больше я не мог снижаться. К счастью, когда мы начали заход на цель, «Хищник» выбрался на ясный участок неба.

— Десять секунд.

Алан напрягся в кресле. Цель находилась настолько близко, что даже самая незначительная корректировка положения гондолы приводила к резкому смещению картинки. Алан неотрывно держал под прицелом агента «Аль-Каиды», который начал обходить фургон.

— Три, два, один…

Я нажал на гашетку. Дисплей озарили две ослепительно-белые вспышки — ракеты сошли с подвесок и устремились в направлении цели.

— Выстрел, — произнес я, сообщая, что ракеты выпущены.

Пиктограммы ракет на дисплее погасли. Тут же на экране я увидел дымовой след первой ракеты, которая пронзила облака, следуя за лазерной меткой Алана. Я продолжал считать:

— Пять, четыре…

Координатор резко вскинул голову. Он все еще прижимал телефон к правому уху, когда услышал двойной звуковой удар, которым сопровождался выпуск ракет. На дисплее это выглядело так, будто он смотрит прямо на нас. На мгновение его взгляд застыл на беспилотнике… А потом он бросился бежать.

— Следуй за «драпуном», — сказал я.

Алан потянул за ручку управления, и визирные нити пришли в движение. Координатор бросился к близлежащему оврагу. Это был его единственный шанс на спасение. Перекрестье прицела рывком последовало за беглецом с небольшим отставанием. Объект успел сделать всего три шага, прежде чем первая ракета, летевшая по спирали к двигающемуся по земле лазерному пятну, попала в поле зрения камеры.

Через мгновение после того, как я увидел выхлопную струю, ракета детонировала с ослепительно-яркой вспышкой, и экран залило белым. Примерно секунду спустя экран озарила вторая вспышка, почти неразличимая на фоне первой. Изображение на дисплее нормализовалось только через несколько секунд, когда жар от взрывов ослабел.

— Лазер отключить, поставить на предохранитель, — приказал я Алану.

Алан выполнил команду. Я тоже перевел переключатели на пульте управления вооружением в безопасное положение.

— Отлично, парни, — сказал Винт. — Теперь давайте сделаем ОСБП.

Винт хотел, чтобы мы провели оценку степени боевых повреждений, призванную подтвердить, что Координатор убит.

Алан уже осматривал последствия ударов. В воздухе еще висели клочья дыма. От фургона остались только обгоревшее шасси и блок двигателя. Вокруг кратера, образовавшегося от ударов, валялись металлические обломки — похожие на деления компаса. Я стал осматривать район взрыва, выискивая тело.

— Уменьши картинку, — приказал я. — Ищем цель.

Алан увеличил поле обзора. Примерно в двухстах метрах от разорванного фургона виднелось что-то темное.

— Это что? — Я ткнул пальцем в свой монитор.

Алан перегнулся через подлокотник кресла, чтобы посмотреть, куда указывает мой палец.

— Тело? — предположил он.

Крест нитей переполз в указанное мной место.

— Парни, нам надо найти цель, — сказал Винт.

— Думаю, мы его уже нашли, — ответил я. — Он прямо под прицелом.

— Уверены?

— Да, — ответил я. — Это единственный объект поблизости, имеющий температуру человеческого тела.

Невидящие глаза Координатора смотрели вверх, когда мы пролетали над ним. Его тело обгорело до неузнаваемости. Водитель — местный полевой командир — был изуродован настолько, что региональным властям пришлось опознавать его с помощью ДНК-анализа.

— Винт, — сказал я. — Мы поднимаемся.

Хотелось снова оказаться в чистом небе, подальше от земли.

— Приказано возвращаться, парни, — сообщил Винт. — Мы должны освободить воздушное пространство.

— Принято.

Мы набрали высоту и взяли курс на базу. Погода по-прежнему была ненастной, поэтому мы постоянно крутили камерой по сторонам, чтобы убедиться, что не угодим в какой-нибудь формирующийся поблизости шторм. При каждом повороте мы задерживали камеру на опустевших ракетных подвесках.

В некотором смысле мы были счастливы, что накрыли цель. Нам выпал шанс, который мало кому выпадает, и я смог выполнить свое обещание внести вклад в войну.

Когда посадочная команда взяла «Хищник» на управление, мы с Аланом уступили место следующему экипажу. Прежде чем отправиться домой, я заехал в офис, чтобы составить отчет о результатах выполнения миссии. Бумажная волокита после совершения выстрела обычно занимала часа два. Пока я работал, ко мне то и дело заглядывали сослуживцы, чтобы поговорить об операции. Из-за этого и без того трудный день становился еще более утомительным.

В дни, когда мы стреляли, по инструкции руководитель полетов должен был вызвать капеллана. Он приходил, чтобы в случае необходимости оказать летчикам психологическую помощь. Я повстречал его в оперативном пункте, уже на выходе. У меня не было потребности в беседе с ним — мне и раньше доводилось видеть смерть, поэтому я просто указал ему на Алана. На всякий случай.

Когда я выехал на шоссе и отправился в обратный путь, к сверкающему огнями Лас-Вегасу, уже стемнело. Ежедневное перевоплощение из боевого летчика в обычного гражданина начиналось, как только я выезжал за ворота базы и выруливал на 215-ю федеральную автостраду.

Каждый день одно и то же. Просыпаешься, делаешь обычные утренние дела и отправляешься в долгую, сорокапятиминутную поездку на работу. В дороге психическое состояние перестраивается, превращая меня в человека, способного убить другого без колебаний и жалости. По пути домой такая перестройка дается труднее. Надо выводить себя из состояния войны. В дни, когда ничего не происходит, это делать легче.

Дни, отмеченные кровью, самые трудные. Как часто мне приходилось видеть подрыв колонн на самодельных взрывных устройствах (СВУ)! Однажды я был вынужден беспомощно наблюдать за тем, как талибы казнили заподозренных в шпионаже, потому что правила применения оружия не позволяли нам их защитить.

Но даже это не приносило облегчения, когда ты видел лицо врага, смотрящего прямо на тебя в высоком разрешении. Другим пилотам не приходится видеть цель так, как ее видим мы. Большинство летчиков-истребителей за командировку стреляют всего пару раз, если вообще стреляют. Если же они убивают кого-то, им легче восстановить душевное равновесие, поскольку после этого они еще недели, а то и месяцы продолжают находиться в зоне боевых действий.

К тому же летчики редко видят всю картину боестолкновения. Они просто получают приказ и сбрасывают бомбы. Ближе всего к сражению они оказываются лишь тогда, когда заходят на цель с бреющего полета и краем глаза через фонарь выхватывают вспышку от разрыва. Риск, близость к смерти и насилию будоражат их кровь, но, в отличие от картинки высокого разрешения, формируемой телеметрической системой БПЛА, изображения на экранах прицельных комплексов истребителей крошечные и расплывчатые, поэтому летчики не могут в полной мере оценить результаты своих действий. Наши оптоэлектронные комплексы не только показывают нам все в деталях, но и задерживают взгляд на месте кровавой расправы, оставляя в сознании глубокий отпечаток. Переживаемое нами радикально отличается от того, что переживают летчики-истребители.

Я уже почти добрался до дома, и тут на меня что-то нашло. Когда я стоял на светофоре, меня вдруг захватила мысль о том, что я отнял жизнь. Убивать мне было не впервой, однако этот случай особенно запал в душу из-за близости к жертве. В других ситуациях я стрелял, обороняя войска, попавшие под огонь противника. Тогда все понятно: ты разишь безымянных боевиков, наводящих автоматы на моих братьев по оружию.

В этот раз все было иначе.

Я стрелял в ситуации, к которой никак не подходило определение «или я его, или он меня». Координатор не представлял для меня никакой угрозы. Я же обладал безграничной властью над ним. Тем более в тот момент он не стрелял по американским солдатам, а разговаривал по телефону с женой. Я знал его имя. Более месяца я отслеживал каждый его шаг.

Одно из наиболее распространенных заблуждений, связанных с беспилотной авиацией, заключается в том, что летательный аппарат как бы дистанцирует нас от процесса убийства, поскольку мы находимся за тысячи километров от своих жертв. Увы, все наоборот. Мы к ним слишком близко. Мы знаем о них слишком много, и когда приходит время стрелять, увеличиваем изображение цели настолько, что она занимает собой всю поверхность экрана. Поскольку мы не сражаемся с противниками лицом к лицу и нашим жизням ничего не угрожает, мы не можем сказать себе: либо они нас, либо мы их. Нет никаких «они нас»; тем более против нас у них нет ни единого шанса. Мы хладнокровно их убивали, но после смены пилоты и операторы эмоционально переживали увиденное.

От тяжести содеянного меня захлестнули эмоции. Разум и тело изо всех сил старались с ними справиться. Я только что забрал у двух людей то, что не смогу вернуть уже никогда, как бы ни пытался. Я оборвал их существование, вырвал два Божьих создания из Его мира.

Можно ли совершить более тяжкий грех?

Я поглядел вокруг, на машины, стоящие на светофоре. Окружающие люди понятия не имели, что я сделал. Они возились с телефонами, слушали радио и нетерпеливо ждали, когда красный свет сменится зеленым. Их мысли в первую очередь занимала дорога, я же раз за разом мысленно возвращался к цели.

Я не мог дышать. Не мог соображать.

Что я наделал?

И никто не догадывался, что буквально в нескольких шагах от них сидит убийца, руки которого обагрены свежей кровью.

Лишь звуки автомобильных двигателей, взревевших, когда включился разрешающий сигнал светофора, вернули меня к реальности. Поток машин двинулся вперед. Я понимал, что надо поскорее преодолеть это шоковое состояние, и, вернувшись домой, позвонил своему приятелю из эскадрильи. Он пригласил меня в гости, и я поехал в его квартиру. Не хотелось сидеть дома в одиночестве.

К моему приезду он уже приготовил выпивку. Мы ликвидировали важную цель, расстроив планы террористов. Для 17-й эскадрильи и «хищного» сообщества в целом это было важным событием. Мы стремительно укрепляли свою репутацию как одного из наиболее эффективных средств борьбы с терроризмом.

Однако перед глазами у меня по-прежнему стоял образ Координатора за миг до его гибели. Наверняка аналогичные переживания испытывали и другие пилоты, просто мы не обсуждали друг с другом такие вещи.

Наслаждаясь сигарой и только что приготовленным мартини, я вышел на балкон, где присел. Из-за огней Лас-Вегаса было невозможно увидеть хоть одну звезду. Какое-то время мы с приятелем болтали об операции. Я рассказал ему недавнюю историю, и на душе стало легче. Когда мы во второй раз наполнили стаканы, я предложил тост за человека, которого убил.

Я поднял стакан.

И мы оба выпили за смерть врага.

Задание было выполнено, однако у меня оставалось еще одно дело.