В четыре часа утра по местному времени небо было еще темным. Вокруг меня сверкали огни военно-воздушной базы Аль-Удейд. На таком удалении от зоны боевых действий режим светомаскировки не применялся.

База являлась штабом передового базирования Центрального командования вооруженных сил США, которое управляло всеми американскими войсками на Ближнем Востоке. Кроме того, на военно-воздушной базе, расположенной к западу от Дохи в Катаре, находился штаб ВВС, курирующий проведение воздушных операций над Ираком и Афганистаном.

Мы топтались на самолетной стояночной площадке, пока обслуживающий персонал выгружал из «C-17» грузовые контейнеры. Когда я вышел из грузо-пассажирского отсека самолета, где поддерживался сухой климат, то оторопел — настолько жарко и влажно здесь было в январе. Все пассажиры — как офицеры, так и рядовые — вытаскивали из контейнеров багаж и укладывали его рядами на предангарной площадке, перед тем как пройти катарский таможенный досмотр, а затем — через Ворота Патриотов.

Ворота Патриотов, названные так после событий 11 сентября 2001 года, представляли собой всего-навсего сооруженную из фанеры зону ожидания, где прошедшие таможенную проверку пассажиры готовились к последней пересадке на пути в Ирак, Афганистан или на родину. Фанерные стены были исписаны посланиями и именами солдат. Ворота служили живым памятником всем тем, кто когда-либо через них проходил.

Я через них проходить не собирался, да и вообще не собирался куда бы то ни было улетать. Ранее я выхлопотал себе годичную командировку в Катар, где в штабе ВВС должен был заниматься вопросами разведки. Мне требовалось на время покинуть авиабазу Неллис, если я хотел получить повышение и принять командование эскадрильей. Одной командировки в Ирак для этого было недостаточно. Пришлось побывать в трех командировках подряд, по четыре месяца каждая, что было стандартной продолжительностью командировок в ВВС на то время. Чтобы соответствовать требованиям, предъявляемым мне, как профессионалу, военно-воздушным ведомством, я должен был пересечь половину земного шара и поработать там в офисе.

Гринго, пилот-коллега и тоже ветеран 17-й эскадрильи, встретил меня снаружи терминала. Я был его сменщиком и должен был принять у него дела, чтобы Гринго мог вернуться домой. Мы забросили мои сумки в кузов его пикапа и покатили к казарменной зоне.

— Сейчас мы в Оперативном городке, — пояснил он. — Именно тут планируются все воздушные операции.

Я плохо запомнил, как выглядели постройки, мимо которых мы мчались в темноте. Перед входом в кофейню «Грин-Бинз» уже выстроилась очередь. Ее постоянную клиентуру составляли новоприбывшие вперемешку с летными экипажами, идущими на утренние предполетные инструктажи. Гринго вырулил на дорогу, уползающую во тьму.

— Оперативный городок был нашей первой базой, когда мы здесь только появились, — объяснил он. — Большинство здешних построек в основном новые, хотя некоторые, вроде пассажирского терминала, были тут еще до нас. С тех пор база сильно расширилась.

Мы приблизились к хорошо укрепленным воротам с закрытым шлагбаумом. По обеим сторонам ворот возвышались двухэтажные башни, оформленные в арабском стиле. Над башнями на легком ночном ветерке развевались флаги Катара. Гринго свернул на примыкающую дорогу, минуя блокпост.

— Там катарские ВВС. Туда мы не поедем.

— На чем они летают? — поинтересовался я.

— Понятия не имею, — ответил Гринго. — Ни разу не видел, чтобы они хоть что-нибудь поднимали в воздух.

На горизонте виднелось яркое пятно, которое по мере нашего приближения увеличивалось в размерах. Вначале я подумал, что это предрассветное зарево. Но когда мы подъехали ближе, оно превратилось в огромный лагерь. Коалиционная деревня, или просто Деревня, была жилой зоной базы для военнослужащих США и их западных союзников. Территорию Деревни занимали тысячи жилых домиков блочно-контейнерного типа. В центре комплекса высился, словно один из потерянных бюстгальтеров Бетти Пейдж, огромный открытый шатер (навес без стенок).

«Лифчик», как кто-то остроумно окрестил его, был центром общественной жизни базы Аль-Удейд. Объединенная служба организации досуга войск устраивала в нем различные развлекательные мероприятия. «Лифчик» окружали спортзал, бар, кинотеатр, кофейня, плавательный бассейн «олимпийского» размера, армейский магазин и несколько ресторанов быстрого питания. Пока все выглядело весьма недурно. Уж точно лучше, чем в Фаллудже, где мне пришлось ночевать в мастерской.

Гринго высадил меня возле нашего жилища — тесной, обшитой панелями комнаты с двухъярусной кроватью и двумя металлическими шкафами. Пару дней, пока Гринго не отбыл на родину, мы делили с ним комнату на двоих. После его отъезда она целиком оказалась в моем распоряжении. Я стоял посреди комнаты и думал о том, как мне повезло. Парням помоложе приходилось ютиться по двое или даже по трое в таких же комнатах.

Мне потребовалась пара дней, чтобы освоиться на новом месте. Чтобы облегчить процесс адаптации новоприбывших в новой обстановке, военное командование проводило многочисленные установочные совещания. Однако чем дольше я находился на базе, тем острее чувствовал, что с ней что-то не так. О чем я и заявил Гринго, когда мы с ним сидели за пивом перед его отъездом. Секунду-другую Гринго молча смотрел на меня, затем кивком головы указал на парня на другом конце «Лифчика».

— Видишь его?

Судя по форме, парнишка служил в пехоте. Он неуклюже ковылял на костылях по дробленому белому камню. Его правая голень была в гипсе.

— Ага.

— Армия, — сказал Гринго, — направляет сюда своих раненых на реабилитацию.

— А я думал, они едут в Германию, — ответил я.

— Туда посылают тех, кто подлежит комиссованию. А этот парень через пару недель снова будет в строю. Поэтому на восстановление здоровья командование отправило его сюда, чтобы он мог быстро вернуться.

— Во как… — пробормотал я.

Гринго улыбнулся:

— Эти место называют «Райская обитель».

— И я понимаю почему, — согласился я.

— Тут все легко и просто, — сказал Гринго. — Во всяком случае, такое впечатление.

Моя работа легкой и простой не была. В Катаре я руководил полетами четырнадцати разведывательных платформ, действовавших в районе ответственности ЦЕНТКОМа. Моей обязанностью было следить за тем, чтобы они надлежащим образом выполняли свои задания на обоих театрах военных действий, а также в новой, недавно возникшей «горячей точке» в Йемене. Собственно, в ход проведения повседневных операций я не вмешивался. Поскольку платформы были практически автономны, в основном я занимался бумажной рутиной. В работе постоянно возникали какие-то проблемы административного характера, которые мне приходилось решать, чтобы самолеты продолжали летать.

К весне я уже четыре месяца пробыл в Аль-Удейде. Каких-либо сезонных изменений в окружающей среде я не замечал, так как на базе не было никакой растительности. Белый щебень оставался все таким же безжизненным, как и раньше. Впервые я почувствовал смену времени года, когда отметил появление тумана по утрам.

Обычно от своего жилища до офиса я полтора километра шел пешком. Прогулка заменяла мне физическую зарядку. Работа по шестнадцать часов в сутки стала негативно сказываться уже через два месяца. Я отказался от физических тренировок в пользу нескольких часов беспокойного сна. Набрал вес и от этого чувствовал себя некомфортно. Мне не хватало полетов. Когда я собственноручно выполнял какое-либо задание и видел конкретный результат, то и чувствовал себя здоровым.

Штабная служба не мое призвание. Она нагоняет скуку. Мне претит формализм делопроизводства и связанные с ним рабочие процедуры. И вся эта работа не имела бы для меня никакого смысла, если бы я не получил повышения.

Комиссия по присвоению воинских званий ВВС опубликовала список офицеров, представленных к повышению в чине, весной, когда я находился на базе Аль-Удейд.

Последние недели перед его публикацией все офицеры из моей авиагруппы жили словно на иголках. В военно-воздушных силах действуют три комиссии по присвоению воинских званий. Первые две, на мой взгляд, в счет не шли, поскольку через них новые звания присваивались лишь примерно одному проценту офицеров. Решение именно третьей, и последней, комиссии имело значение для большинства из нас.

Рабочий кабинет я делил с Маглом, позывным которому послужил термин из серии книг про Гарри Поттера. В академии мы были однокурсниками, поэтому наши дела должна была рассматривать одна и та же комиссия. После поступления на службу наши пути не пересекались. За прошедшие пятнадцать лет Магл изменился почти до неузнаваемости. Он был моего роста, но немного плотнее. Если мои волосы еще только начали седеть на висках, то его уже основательно поредели.

Мы с ним как-то сразу сдружились. Когда наши 16-часовые рабочие графики совпадали, мы вместе обедали и пили пиво в «Лифчике». Накануне дня публикации списка на повышение мы решили задержаться в офисе и разузнать, не видело ли его уже руководство базы Аль-Удейд. Чаще всего ВВС рассылало список командованию штабов. Затем накануне официальной публикации списка командиры авиационных крыльев и групп знакомили своих подчиненных с его содержимым, хотя, как правило, об итогах заседания комиссии информировали только тех, кто повышения по службе не получил. Им обычно говорили банальные слова утешения и просили не являться на следующий день, чтобы они не чувствовали себя неуютно среди счастливчиков.

Мы оба полагали, что успешно пройдем отбор. И все-таки то, что нас оценивали и сравнивали с другими, заставляло нервничать. Так как никаких дел у нас не было, мы сидели в зале для переговоров и ждали новостей. Молча. Говорить было не о чем; мы просто волновались в ожидании решения. В то время я был одним из двух офицеров из беспилотного сообщества, претендующих на командную должность. Вторым был Майк. В случае повышения нас обоих мы бы стали первыми пилотами БПЛА, принявшими на себя командование эскадрильями. Среди претендентов на командные посты большинство составляли летчики-истребители.

Не могу сказать, как долго мы там просидели, потягивая воду в томительном ожидании. Остальные сотрудники штаба уже давным-давно ушли, когда мой начальник просунул в дверь голову и уставился на нас. Обычно на его лице играла широкая улыбка, но в этот раз он нахмурился.

— Вы что тут делаете, парни?

— Ждем новостей от комиссии, сэр, — ответил я.

Он поглядел сначала на Магла, затем на меня.

— Вас кто-нибудь вызывал?

— Нет, сэр.

Он кивнул:

— Значит, вы в списке. Проваливайте отсюда.

Как и ожидалось, список был вывешен на следующий день. Я восторженно любовался своим именем. Произведя в уме некоторые расчеты, я пришел к выводу, что получу подполковника в январе. Майк занимал в списке более высокую позицию, поэтому новое звание ему светило, вероятно, в декабре. Я облегченно выдохнул. Я был уже на полпути к получению командной должности, осуществлению цели, которую преследовал с тех самых пор, как поступил на службу в ВВС. Оставалось пережить год штабной работы по перекладыванию бумаг с места на место.

Выходило это у меня не очень хорошо. Армия постоянно жаловалась на недостаточность воздушного прикрытия и обвиняла в своих неудачах в области планирования операций разведывательное сообщество. Я из кожи вон лез, стараясь делать все возможное, чтобы соответствовать профессиональным критериям. А еще сильнее я старался прикусывать язык. Всем все равно не угодишь.

К середине мая мое раздражение достигло высшей точки. По прошествии четырех месяцев я устал выслушивать, как во всех ошибках обвиняют «Хищника» (особенно в ошибках армии). Во время одной из проводившихся дважды в неделю видеоконференций с командованием дислоцированных в Ираке и Афганистане частей офицер по руководству сбором разведданных рассказал нам о солдате, который отбился от своего подразделения и погиб в ливневом паводке. Офицер, армейский капитан, обвинил в инциденте «Хищника». Я заглянул в журнал учета выполнения задач. Перед «Хищником» не была поставлена задача по сопровождению этого подразделения.

Когда командир обрушился с обвинениями на БПЛА-сообщество, я уже не мог смолчать и включил микрофон.

— Погодите-ка.

Я порылся в ворохе бумаг на своем столе и взял журнал.

— Капитан, — начал я, — мне не нравится, что во всех своих неудачах вы обвиняете «Хищника». Я не могу понять, почему вы, гоняя «Хищников» в хвост и в гриву, отказываетесь следовать основным принципам их использования. Вы относитесь к ним как к танкам. Этот подход доказал свою несостоятельность еще в 1942 году и продолжает доказывать ее и сегодня. Вот почему вы проигрываете войну.

На экране офицер разведуправления ВВС в ЦЕНТКОМе засмеялся. Непонятно было, смеется ли он надо мной или вместе со мной. Офицеры армии и ВМС, находившиеся вместе с ним в конференц-зале, не разделяли его веселья. Тем не менее я продолжил напирать. Отступать было некуда. Оставалось идти до конца.

— Я признателен вам за то, что вы считаете «Хищника» бесценным. Но я не могу понять, почему вы отменяете операции, если вам не могут его предоставить. Когда я был солдатом, меня учили, что план нужно составлять с учетом наихудшего и наилучшего сценариев развития событий. Кроме того, при разработке планов мы исходили из имеющихся в наличии ресурсов. Мне же кажется, что ваши планы основываются только на поддержке со стороны «Хищника».

Что касается вашего солдата, то мне искренне жаль, что он погиб. Но я задаю вам вопрос: где было его командование? Где был командир группы? Он должен был постоянно следить за своими подчиненными в пешем дозоре. Где был командир его взвода? А командир роты? Нет, капитан, ваш парень погиб вовсе не потому, что «Хищника» отправили в поддержку другой части в 130 километрах от вас.

К счастью для капитана, время телеконференции вышло и видеосвязь прервалась. Ему так и не представилась возможность ответить мне, и я понятия не имел, как он воспринял мою критику. Я говорил жестко, но сообщество «Хищника» не заслуживало обвинений в свой адрес. Некоторое время я смотрел на экран, потихоньку остывая. В висках стучала кровь. Всего за несколько минут я выплеснул долго сдерживаемое раздражение, которое копилось внутри меня по мере того, как на публичных форумах армия вешала на нас всех собак.

Капитан олицетворял все, что было неправильным в использовании армией авиации на тактическом уровне. Я никак не мог взять в толк, почему они этого не понимают. Я покинул конференц-зал, чувствуя себя отмщенным. Конечно, высказавшись в такой резкой манере, я, образно говоря, совершил акт самоубийства. Наверняка генералитет не оставит мой выплеск эмоций без последствий.

Через пару дней я узнал, что моя командировка сокращена. В конце месяца я должен был отбыть домой. Никто из начальства не признавал, что причиной этому моя гневная тирада. Впрочем, в сущности, это и не имело значения.

Приказ о моем отзыве из Аль-Удейда вынудил меня искать новое место службы. В ВВС есть одно любопытное правило: если офицер очень долго служит в каком-либо гарнизоне, его переводят на новое место. До того как поехать в Катар, откуда мне пришлось возвратиться досрочно, в Лас-Вегасе я прослужил почти четыре с половиной года.

Годичную командировку в Аль-Удейд я выбивал еще и для того, чтобы обнулить свой счетчик службы на авиабазе Неллис. Мне хотелось остаться частью беспилотного сообщества. Приказ о моем отзыве из командировки фактически аннулировал ее в моем послужном списке, поэтому я обратился в Центр ВВС по делам персонала с запросом о наличии свободных мест. Я больше не мог выдерживать высокие перегрузки. Из-за застарелой травмы позвоночника я испытывал довольно сильные боли и порой даже не мог спать по ночам. Поэтому о высокоскоростных самолетах можно было забыть. После нескольких запросов я получил ответ, что назначить меня в эскадрилью боевых самолетов невозможно.

— Вы слишком долго не имели дела с самолетами такого типа.

Свободных вакансий на штабную службу тоже не было. В то время в боевых частях испытывали настолько острый дефицит кадров, что ВВС просто не отпустили бы меня заниматься кабинетной работой. То есть надо было идти на какую-нибудь летную должность.

— А на «T-1» место есть?

Я имел в виду учебно-тренировочный самолет «Hawker T-1A Jayhawk», созданный из бизнес-джета модели 400 компании «Beech».

Попытка получить это назначение была очень дерзким шагом с моей стороны — я никогда не летал на этом типе самолетов. Эскадрилья «T-1» принадлежала сообществу летчиков транспортной авиации и самолетов-заправщиков, и служба в ней давала немало преимуществ, однако меня она привлекала тем, что в случае перехода на «T-1» в моем летном удостоверении появилась бы отметка, что я имею право управлять тремя типами самолетов. Кроме того, я получил бы ценный налет часов. Если уж моей карьере суждено оборваться, рассуждал я, то полученные навыки помогут мне устроиться в гражданской авиации.

— У боевого авиационного командования есть одна вакансия, которую не всегда удается заполнить, — сказал он.

— Беру.

Меня перенаправили на авиабазу Рэндольф в Сан-Антонио в 99-ю учебно-тренировочную эскадрилью в качестве инструктора по обучению новых инструкторов пилотов «T-1». 99-я была одной из старейших эскадрилий «Пилотов из Таскиги» и единственная из них продолжала действовать. Это были знаменитые «Красные хвосты».

После четырех лет работы в станции наземного управления было очень приятно вернуться в кабину привычного самолета.

От своего первого полета я постарался взять столько, сколько мог. Авиационная база Рэндольф всегда занимала высшую строчку в списке мест, в которых мне хотелось служить. Здесь до сих пор сохранилось большинство ангаров, жилых домов и сооружений, построенных еще в 1930-е годы. С двух сторон базу окаймляли две внушительные взлетно-посадочные полосы. Когда в один из теплых осенних дней я поднялся в небо, узор дорог на базе показался мне похожим на леденец, зажатый в грязных детских пальцах.

По окончании двухчасового полета я пошел в расположение эскадрильи к нашему офису, в который вела вращающаяся стеклянная дверь. Чувствовал я себя хорошо. Стресс от штабной работы полностью улетучился. Если из-за своей отповеди я был и вынужден завершить свою карьеру в роли инструктора, то и отлично, поскольку нет более прекрасного чувства, чем чувство полета. Большинство своих целей я все равно достиг — совершал боевые вылеты и внес свой вклад в военные усилия своей страны.

В то время как я составлял отчет о ходе выполнения полета, ко мне с мрачным видом подошел командир.

— Белка, надо поговорить, — сказал он.

Голос его звучал не слишком радостно.

— Да, сэр, — ответил я.

Я догадывался, о чем сейчас пойдет речь. Один парень с базы Крич заранее меня предупредил.

Командир присел на краешек стола.

— Я должен отстранить тебя от тренировок.

Я ничего не ответил. Он протянул мне письмо.

— Секретарь военно-воздушных сил отправляет тебя назад в Крич.

Генеральный штаб объявил всеобщую мобилизацию, чтобы помочь генералу Дэвиду Петреусу сломить наконец сопротивление в Ираке. А я-то надеялся, что на инструкторской должности меня уже никто не потревожит.

Традиционно в ВВС считалось, что нельзя отозвать летчика с официального учебного курса, если он уже начался. Каждое место на курсах было завязано на деньги, предоплаченные за соответствующее обучение. Досрочное убытие означает, что деньги выброшены на ветер.

— Мы что-нибудь можем сделать? — спросил я после некоторой паузы.

— Прости, Белка, на нас надавили.

Когда четырехзвездный генерал, стоявший во главе Учебного авиационного командования ВВС США, позволил себе выразить публичное несогласие с политикой генералитета, ему фактически было велено заткнуться и не лезть куда не следует.

Итак, я съехал из дома, который занимал в течение месяца, и направился назад в Лас-Вегас.

Спустя несколько недель я зарегистрировался в новом Оперативном центре авиакрыла (ОЦА) на военно-воздушной базе Крич. За тот неполный год, пока я отсутствовал, база очень разрослась. Мы уже не ютились на авиабазе Неллис, занимая выделенный нам участок территории, а целиком владели базой в Индиан-Спрингс. Возле ангара, в котором я работал, полным ходом шло строительство здания новой штаб-квартиры авиакрыла. Я работал в каморке рядом со строительным участком. Места в ОЦА хватало лишь для четырех столов, компьютеров, объединенных в сеть, да нескольких плазменных экранов на стенах.

Фактически это был оперативный мини-пункт, но теперь наша деятельность имела гораздо больший размах, чем раньше. В качестве одного из директоров ОЦА мне предстояло заниматься работой, которую раньше выполняли руководители полетов — только в более широком масштабе. Прошли те времена, когда на конкретной линии работала лишь одна эскадрилья. Теперь в нашем ведении были три «Хищника», два «Жнеца» и одна британская эскадрилья, действовавшая на ТВД; многие другие были еще на подходе.

— Это твое рабочее место, — объявил Шишак.

Шишак, старый пилот самолета-невидимки «F-117», на базе Крич совершал свой «прощальный тур» — как мы называли последний период службы в вооруженных силах перед выходом на пенсию. Шишак отличался резким напористым характером, типичным для летчика-истребителя и как нельзя лучше подходившим для такого рода работы.

— Симпатичный чуланчик для метел, — заметил я.

— Это временно.

— Сколько всего директоров в ОЦА? — спросил я.

— Три. Ты, я и Уличный Кот.

Как я и предполагал. Нас троих перебросили сюда как на оборудованную наспех боевую позицию, то есть свободного времени почти не будет.

— И чем мы занимаемся?

Шишак вздохнул:

— Следим за всем, что летает. Когда ничего не происходит, разрабатываем программы, по которым работает ОЦА.

— Серьезно? А летать-то я хоть смогу?

— Мечтать не вредно, — усмехнулся Шишак, похлопав меня по плечу.

Работа оказалась лучше штабной, так как была связана с полетами. Хотя и не идеальная. В «Хищнике» теперь я был одним из «стариков». Сообщество разрослось так быстро, что многие положительные новации, которые мы с Майком внедрили, стали использоваться неправильно. Переутомление экипажей не замедлило сказаться на их профессиональных качествах. Мне хотелось вернуть в БПЛА-сообщество профессионализм, который мы вместе с Майком старались ему привить. Но я был всего лишь одним из сотрудников на неруководящей должности.

К началу весны 2008 года я уже вошел в ритм 12-часовых рабочих смен в ОЦА. Работа на линии для нас стала равноценна каторге. Экипажам с трудом удавалось выдерживать постоянное однообразие полетов, наблюдать за одними и теми же целями и видеть, как убивают американских солдат, не имея возможности предотвратить их гибель. Что еще хуже, правила применения оружия изменились до такой степени, что ни одно из подразделений (особенно «Хищник») уже фактически не могло атаковать противника. Наше собственное руководство подрезало нам крылья.

Когда зима в Ираке и Афганистане пошла на убыль и боевики повылезали из своих нор, загруженность работой существенно возросла даже при том, что я практически не участвовал в полетах. Большую часть рабочего времени я проводил за конторкой с несколькими мониторами, на которых я мог отслеживать видеотрансляции и сообщения в чат-каналах. Как и на прежней службе в штабе, я в основном занимался неотложными делами и отвечал на вопросы, всеми силами стараясь сделать так, чтобы в кабине не было глупости и бюрократизма.

Однажды, когда моя смена была в самом разгаре, один из «Хищников» отправил предупреждающее сообщение.

РЕ27> ОЦА, готовлюсь к выстрелу.

Что-то новенькое, подумал я.

Пилоту не было нужды сообщать мне, что он намерен стрелять. Об этом достаточно знать только старшему диспетчеру, однако некоторые экипажи в состоянии предбоевого напряжения считали необходимым рассказать о предстоящем выстреле всем и каждому. Я вывел видео с борта беспилотника. Экран заполнило изображение двора с небольшим домом, рядом с которым стоял автомобиль. По двору прохаживались двое мужчин призывного возраста, или МПВ, как мы теперь называли людей неустановленной принадлежности. Похоже, они были всецело поглощены обсуждением чего-то важного.

— Что это у него в руках? — спросила у меня офицер-метеоролог.

Моя сотрудница, молодая рядовая авиации, имела скромный опыт прямого участия в операциях, который ограничивался лишь инструктажем экипажей перед вылетами. В руке человека на экране светилось яркое тепловое пятно. Время от времени МПВ подносил руку ко рту, и в этот момент свечение усиливалось.

— Сигарета, — ответил я.

— Правда? — удивилась она. — Выглядит очень уж яркой.

— Это по сравнению с остальным.

В ночи курильщики часто выглядят так, словно держат в руках миниатюрное солнце.

Так как на земле ничего особенного не происходило, я решил просмотреть переговоры экипажа в чат-канале. Офицеры по руководству сбором разведывательных данных обсуждали цель и решали, что делать. Они намеревались ликвидировать парня, который стоял, опершись на капот автомобиля. Я стал мысленно прикидывать порядок действий, предшествующих удару: оценка сопутствующего ущерба выполнена, карта контрольной проверки правил применения оружия выполнена. ПАН ожидал окончательной отмашки от командира части сухопутных войск. Я следил за строчками сообщений, по мере того как они появлялись в окне чата.

Объект наблюдения докурил сигарету и втоптал окурок в землю. Затем сел в машину и тронулся с места. Сначала автомобиль попетлял по нескольким улицам, потом вырулил на четырехрядную дорогу с разделительной полосой.

БУ41> Стреляй, Стреляй, Стреляй, Стреляй немедленно.

Это еще что такое? — пронеслось у меня в голове. ПАН потребовал от «Хищника» открыть огонь, но что-то я не припомню, чтобы экипажу передавали целеуказания или официальное разрешение на атаку. Я прокрутил назад содержимое чата. Ничего. По крайней мере, никакой записи в письменном виде. Тем временем автомобиль уже прилично удалился от района цели, поэтому даже если разрешение и поступало, оно уже было неактуальным.

Вся эта история как-то дурно пахла.

РЕ27> Захожу с юга, 1 минута.

«Хищник» выходил на курс атаки. Однако, судя по тому, что я видел, он не имел оснований этого делать. Хуже того, у этого экипажа не было практики стрельбы по движущимся целям. Излишне объяснять, что могло произойти или кто мог пострадать, если бы ракета промазала.

Мне сразу вспомнился 1994 год и мой друг Лора Пайпер. Она была специалистом по анализу разведывательных данных боевого авиационного крыла, дислоцированного в Рамштайне, Германия. Во время проведения операции «Утешение» — гуманитарной миссии по оказанию помощи курдским беженцам после войны в Персидском заливе — она вместе с высокопоставленными руководителями НАТО летела в одном из вертолетов, которые выполняли наблюдательный полет в северной части Ирака.

Эти два «Черных ястреба» подавали кодированный сигнал, который должен был идентифицировать их как «свой», только вот система опознавания «свой-чужой» работала некорректно, поэтому им на перехват для проверки были направлены два «F-15 Игл». Пилотам истребителей оставалась неделя до отправки домой, и за все время своей командировки они не произвели ни единого выстрела. Горя желанием как-нибудь отличиться, они спикировали на двух «Черных ястребов» и сбили их. Несмотря на то что на вертолетах были американские опознавательные знаки, летчики-истребители не идентифицировали их как «дружественные цели». Для них они были просто мишенями.

Их некомпетентность многим людям стоила жизни, а мне — друга.

Я так и не простил сообщество «F-15» за тот выстрел. До сих пор не понимаю, как пилоты могли не опознать вертолет, который, в отличие от желто-коричневых иракских машин, был выкрашен в зеленый цвет. Они действовали непрофессионально и некомпетентно, а потом обвинили во всем АВАКС.

В некотором смысле я испытывал вину выжившего. Мы с Лорой одновременно претендовали на место военного дознавателя на раннем этапе наших карьер. К последнему собеседованию мы подошли ноздря в ноздрю. В итоге победил я. В качестве утешения Лоре была предложена служба в Европе. Я часто задавался вопросом, оказался бы я на том вертолете, получи она должность дознавателя вместо меня.

И теперь у меня было чувство, что на экране разворачивается та же трагедия. Я знал, что должен действовать.

ОЦА-Д > РЕ27 ОТМЕНА, ОТМЕНА, ОТМЕНА.

БУ41> Сообщите причину.

ОЦА-Д> Отсутствие соответствия ППО, отсутствие разрешения, выстрел незаконен.

Несколько секунд спустя пилот позвонил мне на рабочий телефон. Он был взбешен и проклинал меня за отмену выстрела.

— После дежурства я к вам зайду, — заявил он.

Я с нетерпением предвкушал наш разговор. Мне уже порядком надоели непродуманные решения. Одно дело, когда это вообще не специалист в авиации, намеревающийся руководить операцией далеко за пределами его компетенции. Тем более я больше не был намерен терпеть глупые решения кое-как обученных пилотов. Беспилотное сообщество явно начало разлагаться, и с этим надо было что-то делать.

— Почему, черт возьми?! — выпалил пилот, едва переступив порог ОЦА.

До того как пилот заявился в ОЦА, я с ним раньше не встречался. Это был один из безликих резервных пилотов, которые мало времени проводили на линии и летали лишь эпизодически, чтобы поддерживать квалификацию. Многие лица были мне неизвестны еще и потому, что на тот момент я уже почти год работал в отрыве от эскадрильи.

— Я спас вашу задницу, — спокойно ответил я.

— Спасли мою задницу?! — воскликнул он. — Вы испортили мне выстрел!

— Нет, я уберег вас от тюрьмы.

Он непонимающе уставился на меня. Я ответил ему невозмутимым взглядом.

— Выстрел был законным, — сказал он.

Я покачал головой:

— Нет. — Я постучал по столу пальцами. — Во-первых, не был передан отчет 9-Line. Существенные элементы информации, используемые при заходе на цель, ПАН не сообщал, а вы их, соответственно, не подтверждали. Второе, «стреляй, стреляй, стреляй, стреляй немедленно» не может квалифицироваться как официальное разрешение на атаку. Чат-логи четко показывают, что вы пытались вступить в бой, не имея на то законного разрешения. В-третьих, ОСУ потеряла актуальность, как только машина начала двигаться. Прежде чем вы вышли на курс атаки, цель успела отъехать от дома километра на два. Вы понятия не имели, что находится между вами и целью. Ракета могла угодить куда угодно и поразить что угодно. Вряд ли Управление военно-юридической службы погладило бы вас по головке, если бы ракетным ударом вы накрыли дом какого-нибудь мирного жителя.

Каждый наш выстрел анализируется Управлением военно-юридической службы — коллегией военных судей, которая следит за тем, чтобы соблюдались все правила ведения войны. Управление завело бы на пилота уголовное дело, если бы его выстрел привел к гибели невиновного человека.

Некоторое время пилот сердито сверлил меня глазами.

— Пусть каждый останется при своем мнении, — наконец произнес он.

Я пожал плечами:

— Отлично, можете оставаться при своем сколько хотите. Но запомните: вы сегодня будете спать дома в своей постели, а не в тюрьме, только благодаря мне. Соглашайтесь, не соглашайтесь — мне без разницы.

Пилот резко повернулся на каблуках и, больше не произнеся ни слова, выскочил из ОЦА. Я уверен, что он подал на меня жалобу, тем не менее руководство эскадрильи так и не обратилось ко мне, чтобы выслушать мою версию событий. Молчание означало, что они просмотрели логи переговоров в чате и согласились с моей оценкой. Я не мог допустить ни малейшей оплошности. Люди распустились, и я понимал, что единственный способ действительно изменить положение вещей — это стать командиром эскадрильи.

Я не мог вернуть Лору, но мне хочется думать, что в ту ночь от ее имени я спас чью-то жизнь.