Предисловие автора

Родезия примерно тех же размеров, что и Калифорния.

Ее население — 6,1 миллиона.

В стране 270 тысяч «европейцев», то бишь белых.

Остальные — черные, цветные (смешанных кровей) и индийцы.

Основана в 1890 году одним из создателей Британской империи Сесилом Родзом.

В 1923 году стала самоуправляемой колонией Британии.

В 1965 году провозгласила свою независимость от Великобритании. Эта акция была осуждена Организацией Объединенных Наций.

Британское правительство пообещало «черное управление». Местные белые родезийцы заявили, что оно наступит, но позже

Сейчас это — республика во главе с бывшим летчиком-истребителем королевских ВВС Великобритании Яном Смитом.

Крупнейшие города страны — Солсбери (534 тысячи жителей) и Булавайо (329 тысяч).

Большая часть страны представляет собой высокое плато. Родезия исключительно богата золотом и алмазами.

Говорят, что здесь находились копи библейского царя Соломона величайшее хранилище алмазов всех времен.

Климат страны «близок к идеальному», и для многих белых здесь был настоящий рай, пока в 60-е годы террористы не начали войну.

Сегодня эта страна представляет собой вооруженный лагерь, осажденную нацию, борющуюся за свое существование.

Террористы-повстанцы проникают в Родезию со своих баз, расположенных в Замбии, Мозамбике и Танзании — странах, где у власти находятся правительства африканцев.

От рук террористов в основном погибают мирные черные жители. На одного убитого европейца приходится 60 черных. К настоящему времени убито около 500 повстанцев.

Родезия — страна контрастов. Солсбери, ее столицу, называют одним из самых красивых городов мира. Элегантный, современный и уютный днем, с наступлением темноты город становится похож на осажденный лагерь: фермеры и чайные плантаторы скрываются за железными заборами с колючей проволокой, вооруженные автоматами.

Повстанцам помогают африканские страны, граничащие с Родезией. Основная часть оружия поступает из коммунистического Китая.

У Родезии маленькая, но боевая армия. После начала повстанческой войны Родезия стала получать значительную военную помощь от Южно-Африканской Республики, но Родезия все равно нуждается в поддержке. Вот почему страна вербует по всему свету «солдат удачи» — наемников.

Родезии неважно, кто этот человек или кем он был, откуда он — лишь бы умел воевать.

Многие из наемников, сражающиеся ныне в Родезии, — американцы, закаленные ветераны войны во Вьетнаме.

Они начинают с жалования в 1600 долларов в месяц. Это стартовое жалование, оно быстро возрастает до 1750, «что намного приятнее, чем прокачивать через себя выхлопные газы на перекрестках Алабамы», как заявил недавно корреспонденту крупного американского журнала один из наемников.

Дальше этот вьетнамский ветеран сказал так: «Знаешь, парень, это приятное разнообразие — повоевать за страну, в которой тебя не ненавидят. Эти родезийцы любят американцев. Для них все они хороши. Им нужны любые американцы, только бы приезжали. Мой дядя (Дядя Сэм) говорит, что это незаконно — принимать участие в чужой войне. А тогда какого же черта я делал во Вьетнаме, убивая вьетконговцев, которых я никогда не знал и не имел против них абсолютно ничего?

Может, это и незаконно — участвовать в чужих войнах. Ну и что Дядя сделает? Пошлет меня обратно на автозаправочную станцию в Алабаме, где я работал? Этому Дяде надо было думать раньше, когда он учил меня убивать вьетконговцев. Убивать — это все, что я умею. Слушай, парень, ты меня, наверное, плохо понял. Я их не ненавижу, я убиваю лишь потому, что этим зарабатываю на жизнь!»

 

ГЛАВА I

Я вышел из самолета в аэропорту Солсбери и остановился, щурясь от яркого родезийского солнца. Большинство пассажиров южноафриканского самолета были наемниками — «солдатами удачи», как и я. В Солсбери я прилетел из Йоханнесбурга, а туда — другим самолетом — из Нью-Йорка. Все дела были улажены, и иммиграционные чиновники в аэропорту уже располагали моей фотографией. Она была прикреплена к письму, которое мой вербовщик прислал из Штатов.

— Добро пожаловать в Родезию, сэр, — чиновник был весьма приветлив. При этом он встал и пожал мне руку (в Родезии нынче любят американцев, особенно тех, кто умеет убивать).

В эти дни в Родезии полно странного люда. Наверное, что-то похожее было и на Диком Западе, куда добропорядочные иммигранты, авантюристы, убийцы и помешанные стекались со всего света. Некоторые приезжают в Родезию легально, как я. Другие пробираются через границу со стороны Южной Африки. «Джонни» из службы безопасности думают, что этим придется повоевать здесь, пока их жареный петух не клюнет (то же может случиться, если соседние страны, где у власти черные, предпримут вторжение).

Ребята из службы безопасности бегло просматривают паспорта и удостоверения личности, но к лицам присматриваются внимательно. Беглеца с очень дурной славой из Южной Африки или Соединенных Штатов схватят и выдадут их стране. Родезийцы очень хотят дружить с янки — так они зовут любого американца, неважно, из Вермонта он или Алабамы.

Когда 24 января этого года я прибыл в Родезию, американцы на глазах становились самой популярной категорией наемников в страна Один капитан регулярной родезийской армии сказал несколько дней спустя после моего приезда:

— Я служил со многими вашими — ребята что надо! Возможно, для вас, американцев, Вьетнам был страшной заварухой, но для Родезии, мы все это потом поймем, он был даром Божьим.

Да, в Родезии любят профессиональных военных из Америки. Даже таксист, родезийский гражданин с белфастским выговором, поведал мне, какой я желанный гость в его стране. Это был один из тех необузданных типов, каких в Родезии много. Он убеждал меня, что Родезия — весьма законопослушная страна, даже несмотря на разгул терроризма и войну. И я готов был поверить в это, когда увидел чистенькие, украшенные цветами улицы Солсбери. Солсбери — маленький город, движение там небольшое, но я обратил внимание, как все горожане, черные и белые, терпеливо дожидаются зеленого света светофора, а таксисты не гоняют по городу в поисках пассажира, как это бывает в Нью-Йорке

Я вышел из здания аэропорта вслед за двумя британскими наемниками и взял следующее после них такси. За рулем был тот самый ирландец из Белфаста. Господи, неужели он когда-нибудь был ирландцем? Целебные ирландские туманы придали его коже розоватый оттенок, а родезийское солнце добавило свою долю красного, добрый же черный «гиннес» сформировал у него талию, как у мешка с картошкой. Он не обратился ко мне с идиотским приветствием, какие в ходу у ирландцев в голливудских фильмах, а повернулся на сиденье, протянул свою мохнатую лапу и произнес:

— Хорошо, что ты на нашей стороне, парень!

Я пожал его руку и сказал «спасибо», но не «спасибо, Пэдди», потому что микки терпеть этого не могут.

— Клянусь, я бы все отдал, чтобы быть там, куда ты держишь путь, сказал он.

— Ты имеешь в виду штаб армии?

— Не только, — продолжал белфастец. — То, что ты направляешься в штаб армии за контрактом, я понял сразу, по твоему виду. — Его тон стал конфиденциальным. — На такой работе, как у меня, учишься распознавать человека с первого взгляда. И даже знать, возьмут человека или нет. Эх, посмотрел бы ты на ребят, которых я вожу в штаб! Всех форм и размеров, говорят на всех языках. Конечно, все они считают, что крепки, как быки, но многие отсеиваются после первого же вопроса офицера-вербовщика.

Ирландец мастерски вел машину по чистеньким улицам Солсбери. Я заметил, что он не включил счетчика. Он взглянул на меня через зеркало заднего вида.

— Когда я сказал, что завидую тебе, янк, я не просто болтал. Я живой человек, мне тоже иногда хочется посчитаться — с террористами.

— А что мешает?

— Когда я проходил медицинскую комиссию, мне сказали, что у меня не в порядке почки. Убить это не убьет, утешил меня врач, но будет здорово мешать. Они предоставили мне выбор. «Пэт, — сказали мне, — ты можешь остаться в стране и найти себе честную работу или возвращайся обратно в Белфаст». Под работой они имели в виду, что я пойду на ферму или в какую-нибудь контору. А какого черта городской человек будет делать на ферме, пропади она пропадом? Они хотели знать, что я могу делать. Такси водить, как всю свою жизнь. «Тогда о’кэй, Пэт, — сказали они, — почему бы тебе не заняться этим делом». Я и занялся, и продолжаю. И благодарен им, что они не отправили меня обратно в Белфаст. Не отправили, даже после того как я признался, что бежал от британского правосудия… ИРА, как ты понимаешь… А может быть, именно поэтому они и оставили меня. Британцев не очень любят в этой стране.

Мы подъехали к штабу армии. Я стал копаться в карманах, собираясь расплатиться за проезд, но ирландец с возмущением повернулся ко мне:

— Какого черта ты там копаешься, янк? Ты что, думаешь, с человека, который проделал такой путь, чтобы сражаться за Родезию, я возьму эти паршивые деньги?

— Спасибо, мак, — с чувством сказал я.

— Я действительно мак, — сказал он. — Патрик Максвиггин. А тебя как зовут? Или скажи имя, под которым ты приехал.

— Джим Рэйни, — ответил я.

— Честное слово, — заметил Микки, — я уверен, что ты ирландец.

— Техасский ирландец, — сказал я ему.

— Может, в один прекрасный день мы с тобой вместе поедем воевать за Ирландию, — задумчиво предположил этот стареющий толстяк с красным лицом, которое говорило о том, что выпивка и кровяное давление достанут его, когда ему не будет еще и пятидесяти.

— Если нормально заплатят, — сказал я.

Такси микки отъехало, а я направился к воротам, которые вели к штабу. Ворота представляли собой железную раму, затянутую сетью из железных колец. По верху такого же забора, окружавшего расположение штаба, шла колючая проволока. Никаких искр я не заметил, но предположил, что все это ограждение нажатием кнопки ставится под ток. Через определенные интервалы располагались сторожевые вышки с пулеметами. Буро-зеленая трава за забором была скошена буквально до корней. Ни деревьев, ни кустов, ни старых бочек ничего, за чем можно было бы спрятаться. Футах в тридцати от ворот стоял дом из бетонных блоков, окруженный стеной мешков с песком фута в четыре высотой. Я увидел парня за пулеметом, который следил за мной. У ворот я остановился в ожидании. Никто не появился, но голос из динамика велел мне подойти к микрофону и сказать, кто я и зачем пришел.

Я все сделал, как велели, и добавил, что у меня письмо майору Хелму от мистера Райена из Нью-Йорка. Должно быть, они знали мое имя и дату моего прибытия, потому что через минуту-другую из здания вышел невысокий человек с капральскими нашивками и автоматом «стерлинг». Солдат с пулеметом на вышке прикрывал его продвижение к воротам. У маленького капрала была моя фотография. Пока я тогда разговаривал с мистером Райеном, одним из моих вербовщиков в Штатах, меня несколько раз фотографировали, и капрал нес с собой одну из этих фотографий. И при всем том прежде чем впустить, он проверил меня так же дотошно, как проверяют, выпуская из Алькатраса.

Наконец маленький капрал сделал знак рукой, продолжая держать меня под дулом своего короткоствольного «стерлинга», и ворота бесшумно открылись.

Бросив еще один взгляд — глаза его при этом перебежали с моего лица на фотографию — он заметил, что мне придется несколько похудеть. (Сказано это было бесстрастно, но подмечено точно.) Потом он взял мой экземпляр рекомендательного письма и сравнил со своим.

— Всё правильно, — подтвердил он, складывая оба экземпляра и засовывая их в задний карман армейских брюк.

Хотя это был и небольшой человечек, но я предпочел бы не сталкиваться с ним в бою, будь он со «стерлингом» или без оного. «Стерлинг» на тот день был одним из лучших видов серийного вооружения. Он был надежен, как «стен-ган» (поэтому англичане и украли его у чехов, и, став «стерлингом», сделался еще более надежным и скорострельным). Для меня он никогда не был любимым оружием, потому что я не служил в районах боевых действий, где им пользовались, Конечно, я пробовал его, но оружие должно быть по руке, иначе будешь испытывать неудобства. Хорошее оружие не выбрасывают, его продают или меняют на другое, которое — как бы это получше выразиться — тебе больше по характеру.

Маленький капрал отпустил мне наилучшую улыбку, на которую был способен со своими сплошь гнилыми зубами (эти британцы, эти родезийцы терпеть не могут ходить к зубным врачам).

— Добро пожаловать в Родезию, мистер Рэйни, — сказал он. — Я сейчас пришлю вам джип. Стойте на месте, и все будет чудненько.

Здесь употребляли словечки из старых английских фильмов, которые крутят по местному ТВ. То, что в Англии уже вышло из употребления, здесь только входит в моду.

Вскоре с той стороны ворот появился джип, в котором меня и отвезли в офис вербовщика майора Фрэнка Хелма. Это был высокий белокурый человек, подвижный и общительный. Возраст его приближался к шестидесяти, но выглядел он превосходно. Он встал и пожал мне руку.

— Очень рад, что вы смогли приехать, — обратился ко мне Хелм. Он указал мне на стул и сам тоже сел.

Его кабинет был достаточно прост: металлический письменный стол, три стула, шкаф с папками. Деревянный пол тщательно выскоблен. На стене висела подкрашенная фотография Сесила Родза, создателя империи и основателя Родезии. У родезийского Джорджа Вашингтона были моржовые усы и довольно мрачное выражение лица.

Мое личное дело уже лежало перед майором. Состояло оно в основном из материалов, которые прислал авиапочтой из Нью-Йорка мистер Райен. Я не уверен, что мистер Райен и в самом деле был мистером Райеном, но так он себя называл.

Хелм раскрыл папку.

— Я как раз читал сейчас о вас, Рэйни. Впечатляющий материал. Никаких темных пятен. Родился в Бомонте, Техас, в 1939 году. Родители умерли. Был женат, разведен. — Он взглянул на меня. — Разведен — это замечательно. Терпеть не могу набирать людей, которые только и думают о доме и мамочке. Солдат, который при перестрелке успевает повздыхать на луну, обязательно схлопочет пулю в лоб. И другие из-за него — тоже.

— Я не вздыхатель, майор, — заметил я.

Хелм одарил меня своей очаровательно-отталкивающей улыбкой:

— Я в этом не сомневаюсь. Думаю, ты готов приступить к работе. Вижу, у тебя два года колледжа, высший рейтинг интеллектуальных способностей. А почему такой крепкий, умный парень не стал делать свой первый миллион на нефтяном бизнесе, скажем, тянуть нефтепровод с Аляски?

Задавать такие вопросы, наверное, входило в его обязанности. Надо так надо, в моей профессии ничему не приходилось удивляться.

— Я абсолютно не смыслю в нефтяном бизнесе и не терплю холода. А если нужен прямой ответ, то я наемник потому, что это единственная профессия, которую я знаю. Мне тридцать семь. Сколько я еще протяну? Как повезет, а то, глядишь, и до старости дотяну и буду ни на что не способен, кроме как потягивать пиво да смотреть третий повтор «Дыма выстрелов».

Майор улыбнулся и сказал:

— Даже не представляю тебя таким, старина. А я чем-нибудь таким сейчас и занимался бы, если бы не нынешняя обстановка. Генерал Шерман, может, и ненавидел войну, но мне в моем возрасте она оказалась кстати. Конечно, как только она кончится, меня сразу выгонят на подножный корм.

Не теряя ни секунды, он вернулся к моему личному делу. Через некоторое время с ним было покончено. Потом он достал несколько карточек, раздвинул их, как игрок в покер, и поднял глаза на меня.

— А как бы ты отнесся к вступлению в регулярную армию Родезии? Получал бы ты там поменьше, чем наемник, однако у тебя был бы другой статус. Ты не обижайся, старина, но эти мэрки, которые приезжают сюда, такой скользкий народ! Нет, они, конечно, воюют с противником, убивают. Но мне было бы приятно, если бы ты выбрал карьеру в регулярной армии. Мы ценим таких людей, как ты, Рэйни. В Родезии заглядывают далеко вперед. Разделаемся с этой падалью, с террористами — у нас будут другие проблемы. Если ты запишешься в регулярную армию, мы сразу же даем тебе родезийское гражданство и выделяем пятьсот акров прекрасной земли. Ну, что скажешь?

Я, конечно, отказался. Я вырос на ферме под Бомонтом. Вообще-то, земля в Восточном Техасе считается плодородной, но наш участок был исключением: должно быть, матушка-природа крепко обиделась, когда создавала этот кусок земли. Может, мой прадед был скверным фермером. Бог его знает, хотя бедняга вкалывал здорово. Мне же, совершенно точно, не надо никаких ферм — ни в Техасе, ни в Родезии, ни в какой-нибудь Глоккаморре.

Майор Хелм вздохнул, и после этого его манера стала менее непринужденной. Он снова обратился к своим карточкам. В голосе его прозвучал вопрос, когда он снова заговорил со мной:

— Во Вьетнаме ты служил в подразделении, которое занималось «внутренним врагом». Я догадываюсь, что это такое, только вот аккуратный наш мистер Райен почему-то не заполнил эту часть.

— Я шесть месяцев служил в «группе Феникс», вот и все, — ответил я майору.

Название было ему, конечно, знакомо.

— Да, та самая «группа Феникс», — продолжал я. — Мы выискивали агентуру в высоких сферах. Понимаете, выявляли вьетнамских офицеров, чиновников, политиков, которые старались застраховаться на будущее и помогали Вьетконгу. И в большинстве своем они оказывались виновными.

Майор Хелм улыбнулся. Он мне определенно разонравился.

— Конечно, виновными, Рэйни. Раз ты убил человека, он не может не быть виновным, правда?

Я сказал «да», и оба мы неестественно засмеялись.

— Думаю, у меня есть работа по тебе, — решил майор, вынимая одну из карточек. — Тебя нельзя записывать в простые наемники, верно? Я думаю, ты будешь командиром одного из наших специальных подразделений по борьбе с терроризмом.

Я не подозревал, что один глаз, правый, у майора стеклянный — до тех пор, пока он не подмигнул мне. Обычно, когда человек подмигивает одним глазом, другой как бы помогает ему. Здесь было иначе, и я это сразу заметил.

— В любом случае, мы направим тебя на борьбу с террористами. Ты, возможно, будешь иметь дело с «внутренним врагом», пока…

— С белыми?

— С людьми. С мужчинами и женщинами, — добавил Хелм. — Убивать женщин — тебя это не очень расстроит, Рэйни?

— Не знаю, — сказал я, ответив ему со своей стороны очаровательно-отвратительной улыбочкой. — Думаю, если это будут «внутренние враги», то придется полюбить и это занятие. А сколько у вас «внутренних врагов»? Я думал, Родезия — это одна сплошная белая солидарность.

Хелм снова заулыбался:

— Ты так думаешь? Всегда, конечно, есть белые ренегаты, которые мечтают договориться с врагом в надежде спасти свои паршивые шкуры. Не в полном смысле шкуры, понимаешь ли, а сохранить все, что у них есть. Ну а потом есть белые либералы. Знаешь, это такие малые, которые хотят, чтобы все — черные и белые — были большими друзьями. Они вечно хотят компромисса с черными, и это делает их угрозой для безопасности государства. Южная Африка, наш хороший друг на юге, достаточно сильна и может поэтому терпеть своих либералов. Здесь, в Родезии, мы не можем позволить себе такой роскоши. Что ты испытываешь к либералам, Рэйни?

— Ничего, — ответил я. — Я не собираюсь быть комендантом лагеря уничтожения. Если вы, майор, выудили мне такую работу, то, может, лучше сразу сесть в обратный самолет?

Майор Хелм, этот хладнокровный сукин сын, даже не обиделся:

— И не думай об этом, старина! Мы направляем тебя на антитерроризм, согласен?

Я ответил, что пойдет.

— Там, в Нью-Йорке, мистер Райен оценил меня в тысячу шестьсот в месяц, так?

Майор, повернувшись ко мне на своем вращающемся стуле, ответил:

— Командир подразделения получает больше. У тебя будет две тысячи в месяц. Неплохая мелочишка, надо сказать. Пройдешь медкомиссию — и потекут. Знаю, знаю. Мистер Райен уже устраивал это в Нью-Йорке. Но это по приказу, так надо. Мы просто должны убедиться, что не берем человека, который не в состоянии пробежать полмили с оружием.

Медкомиссию я проходил у врача родезийской армии, который смахивал на армянина из тех, что в старые времена делали подпольные аборты на кухонном столе. Они явно не смогли заполучить в армию хорошего специалиста из белых. Нет, он был действительно врачом, но не в моих глазах. Сними с него белый докторский халат, обсыпанный пеплом от сигарет, и отними стетоскоп получился бы самодеятельный татуировщик откуда-нибудь с Першинг-сквер в Лос-Анджелесе.

Говорил он на родезийско-английском языке, который не вязался с его смуглым лицом. Он прослушал легкие и сердце, потом, конечно, ухватился за мошонку и велел мне покашлять. Я покашлял, и он отметил у себя в карточке, что я в порядке по этому разделу. Давление было сносное, выглядел я нормально.

Вопросы у него были, как из школьного учебника.

— Как вы относитесь к неграм, мистер Рэйни? — был один из них.

Я ему прямо ответил, что среди моих лучших друзей нет негров (надо было бы, впрочем, добавить, что у моих друзей нет ни расы, ни убеждений).

— Любите ли вы общество, мистер Рэйни? — был другой вопрос.

— Нет, док, — ответил я ему. — У меня нет друзей. Совсем нет.

Он остановил на мне взгляд.

— Думаю, вы подойдете, мистер Рэйни, у вас прекрасное физическое состояние. — Он несколько неожиданно подошел ко мне, схватил за руку и сказал:

— Добро пожаловать в Родезию!

Да, я начал чувствовать свою популярность в Республике Родезия. Рапорт врача о состоянии моего здоровья был передан майору Хелму, а с ним и я. Майор поднял телефонную трубку и вызвал сержанта Суорта. Тот

прибежал, отпечатал шаг, как это делают в британской армии, и доложил:

— Суорт прибыл, сэр! — Причем так громко и четко, будто майор и представления не имел, кто он такой.

— Не суетись, парень, — спокойно сказал майор. — Этот Рэйни не собирается служить в регулярной армии.

— Ясно, сэр, — ответил сержант Суорт, мельком взглянув на меня. Ради разнообразия он не стал мне говорить «добро пожаловать в Родезию». Это было понятно: регулярной армии приходится воевать не меньше, чем наемникам, но им не платят и четверти нашего.

— Суорт покажет тебе все, — обратился ко мне майор Хелм. — Будь здоров, Рэйни, и надеюсь, что ты останешься с нами надолго.

— Значит, вы думаете, что эта война надолго?

— Война не будет короткой, — таков был ответ.

Мы покинули кабинет майора, и сержант Суорт провел со мной экскурсию по расположению штаба армии. Он показал рукой на маленький белый дом. Перед фасадом был разбит газон, клумбы. На цепи вокруг трубы, врытой в землю, бегала дворняга, злобно облаявшая нас.

— Здесь находится генерал, командующий армией, — проинформировал Суорт, — а это генеральский пес. Генерала в данный момент нет, он на западе, в Булавайо, читает лекцию в каком-то колледже.

Таковы войны с повстанцами. Кажется, что жизнь идет как обычно, но в обманчивой тишине может затаиться террорист, готовый убивать, калечить, пытать. Фермер выходит в поле с Р-38 на поясе и автоматом на плече. Родезия — очень красивая страна, что, в некотором роде, ожесточает борьбу за нее.

— Те последние три барака оставили для мэрков, — сказал сержант, не пытаясь скрыть того факта, что наемники в целом, по его мнению, не самые лучшие люди в мире. Ну что же, пока мне платят, меня можно и не любить. Сюда, мистер Рэйни, — позвал Су орт. — Можете сразу познакомиться с ребятами, которыми вы будете командовать.

Дисциплины в бараках наемников почти не было. Заплеванного пространства там было больше, чем чистого места. Когда мы вошли, я обратил внимание, что у сержанта, который шел впереди, от гнева покраснела шея. На первый взгляд это был обычный армейский барак с двумя рядами металлических коек и проходом между ними, но потом в глаза бросились окурки на полу и початые бутылки с пивом. Большинство наемников спали или рассматривали девочек в журналах. Некоторые возились с оружием.

Когда сержант Суорт сказал этим ублюдкам, кто я такой, никто не пришел в волнение от этого сообщения. Когда я заговорил, черный парень в дальнем конце комнаты сразу узнал во мне южанина из Штатов.

— Дерьмо-о, — протянул он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Надо же мне было столько проехать, чтобы очутиться под командованием еще одного хонки с красной шеей.

— Знаешь куда пошел ты, самбо? - обратился я к умнику. — Впрочем, если тебе не нравится называться «самбо», то не зови меня «хонки». Я собираюсь быть твоим командиром. Для некоторых из вас я уже командир. Но мы тут — компания наемников, а не солдаты регулярной армии, поэтому мы обойдемся без этого куриного дерьма — армейских уставов и так далее.

Самый здоровый в казарме, похожий на белокурую, слегка раскосую обезьяну, медленно встал с койки. Он походил на немца или шведа.

— А мы и так обходимся без этого, — сказал он с сильным акцентом (да, это почти наверняка был немец, один из тех нерасторопных, туповатых и действительно опасных краутов). Мне не хотелось сразу же выяснять отношения с этим ублюдком.

— Значит, обойдемся без этого, — повторил я и сделал паузу, чтобы особо подчеркнуть то, что мне следовало подчеркнуть, если я собирался держать под контролем эту банду убийц. — В данный момент обойдемся. Но если я захочу вернуть армейские порядки, я их верну.

— Ты так думаешь? — спросил немец исключительно для собственного куража, ибо на сочувствие явно не рассчитывал.

— Да, — подтвердил я, — именно так я и сделаю.

— Не хотите ли, чтобы я вызвал военную полицию, мистер Рэйни? обратился ко мне сержант Суорт. Я видел, что ему не терпелось это сделать.

— Нет необходимости, — сказал я.

— Тогда я ухожу, — заявил он возмущенно.

— Не надо нам одолжений, — раздался голос черного американца. Давай-давай, зови этих, из военной полиции, если тебе так надо. Увидишь, как они полетят отсюда кверху задницами.

Я велел ему выключить звук и обратился ко всем сразу:

— Теперь слушайте. Надо внести кое-какую ясность. Как я сказал, мы перебьемся без всяких армейских штучек. Я никогда не видел смысла отдавать честь и щелкать каблуками. Но когда дело дойдет до боя, мы должны быть действительно боеспособной единицей, а это значит, что вы будете делать точно то, что я вам прикажу. Причем без всяких дискуссий. Вам придется исполнять мои приказы немедленно и без вопросов. Так надо, и я проявлю личную заботу о каждом болване, который думает иначе. И еще. Все вы тут народ новый, ждете назначения, так что вам полезно будет узнать кое-что. Вы все мэрки, работающие по контракту, и, может, думаете, что можно свалить отсюда, когда пожелаешь. Выкиньте из головы это дерьмо. Когда вы в деле вы такие же солдаты, как любой солдат регулярных войск. Вы, как и вся страна, — под прямым контролем армии. Если кто что выкинет по мелочи ничего не случится. Ни нарядов вне очереди, ни неба в клеточку. Здесь нет времени для этого. Но если что серьезное — сразу схлопочет пулю. Никаких трибуналов, приговоров, приведения в исполнение, никакого последнего письма мамочке — расстрел на месте.

— А кто это решает? — поинтересовался какой-то малый. По внешнему виду он смахивал на техасца, а по говору — на австралийца. Напомаженные усы придавали его худощавой физиономии странноватое выражение. В этот момент он занимался тем, что протирал масляной ветошью ствол автомата.

— Полагаю, что решаю я, — ответил я ему. — Для вашего сведения сообщаю, что я сам пристрелю такого. Заметьте, я не говорю «расстреляю», «приведу в исполнение». Поменьше официальностей.

Потом вопрос появился у черного. Я уже про себя решил, что возьму этого парня в свою группу.

— Командир Рэйни, — вежливо обратился он, — а как это ты вернулся из Вьетнама в целости и сохранности?

— Очень просто, — отреагировал я. — Никогда не подставлял спину таким как ты.

Публика грохнула, но на самом деле я не шутил. Наемники — это сборище жестоких, часто ненормальных типов. Иначе они не пошли бы в наемники. В большинстве своем они божатся, что воюют из-за денег, но это только часть правды. Что им действительно нравится — так это убивать! Нравится опасность, буйное возбуждение, когда все новые порции адреналина разливаются по жилам. Однажды привыкнув, от этого трудно избавиться. Это как покер или кости. Говоришь себе, что, мол, сыграешь еще круг — и хватит, а сам играешь и играешь. Наемник избавляется от этого только в одном случае — когда нарывается на последнюю, смертельную пулю.

 

ГЛАВА II

Родезия в эти дни живет чем может. Все пущено на войну. Южная Африка поставляет ей основную часть вооружений, но боеприпасов не хватает. Родезийская армия и авиация не велики, но высоко эффективны. Все белые и многие черные знают, за что воюют. Им некуда деться, ибо если они проиграют эту войну, их уничтожат. Британия не придет на выручку, так как Родезия проявила непослушание короне. В конце этого фильма не появится конница, присланная Дядей Сэмом, потому что после Вьетнама Дядя не хочет больше ввязываться в войны за границей. Большинство мыслящих родезийцев не рассчитывает и на то, что Южная Африка остановит кровавую бойню.

Надо учиться выкручиваться из любых ситуаций. Я уже успел научиться этому искусству. Майор Хелм сообщил мне, что я должен быть готов к действиям со своей группой через неделю. Это было немыслимое задание, но одноглазый черт объяснил мне так:

— Рэйни, старина, мы платим этим твоим педерастам по тысяче шестьсот долларов в месяц не за то, чтобы они просиживали тут задницы. Я понимаю, что они не знакомы со страной, проходили подготовку в разных военных системах, но у нас просто нет времени, пойми. Выступай с ними через неделю. Пойдете к подножию гор Иньянга. Это на восточной границе. С другой стороны — Мозамбик. В этом районе всегда было тихо, но недавно там начали бесчинствовать банды террористов. Их по крайней мере три. Самая опасная которую возглавляет человек по имени Гванда. Был когда-то армейским сержантом, но потом испортился, попытался убить офицера. Белого, конечно. Почему, не спрашивай. Значит, бери своих, Рэйни, и туда. И смотри, если ты не сумеешь найти нашего лучшего друга Гванду! Он зовет себя теперь «полковник Гванда», грязная свинья.

— Найти и убить?

Майор сложил карту района гор Иньянга и уставился на меня здоровым глазом.

— В другом случае я сказал бы: «Да». Да, убить любым способом, если нельзя будет отрезать его от охраны. Однако, — майор улыбнулся, — если удастся, мы были бы рады увидеть его живым. Понимаешь, «полковника» давно заждалась виселица. — Майор говорил все более доверительно. — Кое-кто из нашей черной солдатни не так лоялен, как следовало бы. И для них стало бы хорошим тонизирующим средством, если бы «полковник Гванда» поболтался на веревке. Видит Бог, этот человек определенно заслуживает виселицы. Это убийца-маньяк, психопат. Я лично поприсутствую на его казни, если вы доставите его сюда. Но если придется убить его — убивайте. Мы без труда подыщем для виселицы кого-нибудь другого.

Я заверил Хелма, что моя ватага головорезов будет готова через неделю. Насчет «полковника» я не мог дать гарантий, но заверил, что сделаю все, чтобы он не миновал виселицы.

— А как же, сделаешь, Рэйни, — весело поддержал меня майор. — Я знал, что на тебя можно рассчитывать.

Мне предстояло командовать бандой наемников, и пришло время выбирать, кого взять. Я уже принял решение насчет того черного — Марвина Тиббза, из Дотана, Алабама. Дотан не так далеко от Бомонта, моего родного города, и мы могли бы стать настоящими друзьями, если бы оба были белыми. По крайней мере Тиббз мог бы считать меня другом. Но не я. Я вообще не люблю тесно сходиться ни с кем. Тиббзу было двадцать три, три года он служил во Вьетнаме, в пехоте Говорил, что артистично владеет любым легким автоматическим оружием. И он не шутил. Во Вьетнаме он был известен как прекрасный автоматчик. А в остальном это был жуткий болтун. Дотан, Алабама, еще не рождал второго такого живчика, не пропускавшего ни одной юбки. С ним всегда надо было ждать приключений на свою эту самую, но я знал, что в деле на него можно будет положиться.

Огромного немца я брать не хотел. Мне казалось, что рано или поздно там, в горах, мне всё равно придется его шлепнуть. Мне не верилось, что у него все в порядке с головой. Как бы там ни было, брать его я не хотел. Я как раз думал, кого мне брать, когда передо мной возник этот скот. Он встал так близко, что я почувствовал пивной перегар.

— Отошел бы ты, друг, — мирно посоветовал я, — у меня тут дел навалом.

Он снова неприятно дохнул на меня.

— Во-первых, — объявил он мне, скривив лицо, как резиновую маску, во-первых, я тебе не друг. И не хочу быть твоим другом. А потом, почему ты не зовешь меня по имени?

— А как тебя зовут?

— Людвиг Феттерманн.

— Отлично, Людвиг. Я не зову тебя по имени, потому что не хочу, чтобы ты был в моей группе. Может, ты вполне пригодишься в другом подразделении, но не в моем. А теперь будь хорошим мальчиком и отойди.

Немец сжал кулаки и стал раскачиваться на месте взад-вперед, как человек, готовящийся ударить. Нет уж, сэр, чтобы я ни за что ни про что катался тут по заплеванному и забросанному окурками полу? Не-ет, если надо так надо — я пожалуйста! Но тут не тот случай.

Немец все улыбался, а я все смотрел ему в глаза, в любой миг ожидая удара. Я мог бы на месте успокоить его, но хотел, чтобы первым начал он. Я не строил из себя Джона Уэйна и не собирался дать ему начать первым из соображений чести. Нет, я хотел, чтобы мои наемнички увидели, что он замахнулся первым, а потом — как он свалится с копыт, словно подрубленное дерево.

Поехали! Его кулак пошел снизу вверх. Если б этот страшный апперкот достиг цели, то снес бы мне голову. Но он самую малость промахнулся, потому что я согнул левую ногу и отклонился назад.

— Ах ты, сукин сын! — промычал он с досады.

Такие всегда рассчитывают на преимущество первого удара, удара исподтишка. Он снова издал было какой-то клич — и осекся. Ему пришлось это сделать по той причине, что я достал свой тридцатиунцевый блэкджек, который всегда ношу при себе. Эта штука хорошо успокаивает наглецов. Всегда при мне — разве что не в самолетах — плюс пистолет-автомат «стар», калибр 0,45 дюйма.

Я приложил немцу пару раз по голове. У полиции таких дубинок нет. Одним-двумя ударами такой штуки только что быка не свалишь. Но немец оказался тем еще быком. Ослепленный и обезумевший от боли, он пытался схватить меня, а я продолжал бить его начиненной свинцом дубинкой. Пришлось врезать этому недоноску раз шесть-семь, прежде чем он начал заваливаться. Его левое ухо распухло, будто сосиска, он разбрызгивал кровь, как садовый шланг, но все еще рвался добраться до меня.

В казарме сделалось тихо, раздавались только глухие удары дубинки да стоны немца. Убивать его я не хотел — он относился к категории государственной собственности. Но остановить его было необходимо. Если бы он добрался до моей глотки — меня бы уже не было. Этого ударом в пах не свалишь, как ни бей. Он был выше меня, и, чтобы нанести последний удар дубинкой, мне пришлось подняться на цыпочки.

Дубинка просвистела, и удар пришелся немцу прямо по макушке. Менее крепкоголовый умер бы на месте. Краут не умер ни в этот момент, ни позже, но был, наконец, оглушен. В уголках рта появилась кровавая слюна, глаза его закатились, он рухнул на пол.

Я отскочил в сторону, когда он стал падать, не пытаясь поддержать его. И никто не пытался. На это я и рассчитывал. Я рисковал, но у этого сукина сына с его наглыми замашками действительно не оказалось здесь друзей. Я не стал корчить из себя супермена и вытирать окровавленную дубинку о рубашку бесчувственного человека. Это было бы слишком, надо знать меру. Я сунул дубинку обратно в карман брюк и щелкнул пальцами трем мэркам.

— Ты! Ты! Ты! Положите Людвига на его койку. — Потом указал на черного наемника. — А ты иди поищи врача.

— Да, сэр, — насмешливо ответил тот, но послушно пошел.

— Так на чем мы остановились? — спросил я.

— На том, что убивали краута, — подал голос длинноногий австралиец. В любом подразделении есть свой штатный комик. Этого осси звали Ронни Спаркс, и я надеялся, что воюет он так же хорошо, как чудит.

— А до краута? — спросил я.

— Ну да, командир… — сказал австралиец. — А он неплохо выглядит успокоился.

— Рано или поздно всякий подрастающий мальчик получает необходимый урок, — заметил я.

Не все наемники смеялись. Аудитория у меня была, конечно, средняя, а я — не Милтон Бёрл. Моя дубинка им не нравилась, я тоже, но я не чувствовал себя отверженным из-за отсутствия теплых чувств с их стороны. Меня и мою дубинку они со временем оценят по достоинству.

— Мне нужен водитель, — сказал я, постукивая дешевым шариковым карандашом по доске объявлений. — Кто здесь лучший водитель?

— Я, — сказал еще один немец, вставая с койки.

— Ты кто?

— Ханс Кесслер. Все зовут меня Хэнк.

Дальше я пошел по списку. Начальников мне было не надо, одного мне уже назначил майор Хелм. Если б я не хотел, мог бы его и не брать, но майор предлагал так настойчиво, что я согласился. Его звали Ван Рейс — Питер Ван Рейс, из Южной Африки, сержант регулярной армии Родезии. Как сказал майор Хелм, Ван Рейс — бывший фермер, очень хорошо знает страну и владеет двумя африканскими языками, на которых говорят в Родезии, — шона и матабеле. Я сказал майору, что дам ему знать.

Ван Рейса в этот момент не было, он уехал на патрулирование и еще не вернулся. Рядом с его именем я поставил вопросительный знак и продолжил охоту за головами. Пока что в мою группу вошли Тиббз (Алабама), Спаркс (Австралия), Кесслер (Западная Германия), Марсден, Коукли, Симмонз, Уэбб (Англия), Гроот, Леманн, Финчли, Виллиерс (Южная Африка). Взял я двух из трех ирландцев по фамилии О’Хара и Смит. Третий, Кирни, выглядел законченным забулдыгой. Если считать, что я взял Ван Рейса, то всего четырнадцать. Здесь больше никто не произвел на меня впечатления. Я перешел во вторую и третью казармы.

Я закончил комплектование своей команды и выходил из третьей казармы, когда увидел Тиббза, топающего по посыпанной гравием дорожке, и шествующих за ним врача-армянина и майора Хелма.

Мы с майором остались снаружи, а Тиббз показал врачу, где можно найти побитого немца. Закурив английскую сигарету с пробковым мундштуком, майор небрежно заметил:

— Говорят, у тебя кое-какие неприятности.

Хелм, этот старый убийца с приятными манерами, будто говорил со мной о недугах растений в своем розарии. Я был почти уверен, что у него есть розарий. А если не розарий, то коллекция редких марок или первых изданий Агаты Кристи.

— Ничего такого, с чем бы я не справился, — ответил я. — Я поступил, как и надо было поступить.

— Да-да, — согласился майор. — Феттерманн начал доставлять нам неприятности, как только приехал сюда. У меня были сомнения, когда я подписывал с ним контракт. Обычно я не делаю ошибок. Кстати, ты не думаешь, что убил этого любителя сосисок? — В голосе майора я уловил нотки беспокойства. Но, взглянув на меня, он взял себя в руки. — Не думай, что я критикую твои действия. Просто правительство предпочитает, чтобы мэрки умирали на поле боя Тут деньги и прочее, ты ж сам понимаешь. Мы же везли это добро из Германии. — Майор взял меня за руку. — Слушай, старина, если тебе в будущем придется прибить кое-кого из этого сброда, делай это подальше от Солсбери, ладно?

— Буду стараться, сэр.

Мы обменялись вымученными улыбками, и тут появился врач-армянин со своим черным чемоданчиком. Врач обратился к майору, который несколько напряженно ждал, что тот ему сообщит.

— Его избили очень сильно, сэр, — были его первые слова.

— Господи! Да плевать мне на это. — Майор явно недолюбливал лекаря. Скажи прямо: жить будет?

— Будет, сэр, хотя другой бы на его месте…

— Другой, другой… — огрызнулся майор. — Ты скажи мне лучше, долго ли он будет валяться?

Врач ответил, что не больше недели.

— Феттерманн еще повоюет, — добавил он.

— Спасибо на добром слове, капитан Атамян, — бросил ему майор, внезапно подобрев. — Он еще повоюет, — повторил майор, все еще глядя вслед врачу. — Тебе не показалось, что он издевается над нами, Рэйни?

— Возможно, — ответил я. — Но у него это плохо получается.

— Боюсь, что в душе доктор Атамян — пацифист, — пришел к выводу майор.

В его устах это прозвучало так, словно худшим прегрешением может быть лишь растление малолетних и надругательство над флагом.

Потом он резко переменил тему разговора. Я уже начал привыкать к таким сменам в его настроении. Уже темнело, но Хелм предложил прогуляться вокруг расположения части. Я уже осматривал территорию, и майор это знал, но возражать я не стал.

Днем в Родезии жарче, чем в Калифорнии. Ночью становится холоднее, намного холоднее, потому что большая часть страны представляет собой возвышенное плато. При этом у Родезии и Калифорнии много общего. То же сверхголубое небо, которое ночью взрывается мириадами звезд. У Родезии, как и у Калифорнии, свое лицо, и неудивительно, что все жители, черные и белые, так горячо ее любят.

В вечерних сумерках мы шагали по чистому ровному гравию дорожки. Хелм сказал:

— Ван Рейс вернется поздно вечером. Ты будешь в казарме?

— Конечно.

— Ну, я думал, захочешь прогуляться по городу. Солсбери — приятный городок, несмотря на эту проклятую войну. Странно, что не было ни обстрелов, ни бомбардировок. О, я думаю, это Ван Рейс.

Майор окликнул южноафриканца, и тот не заставил себя ждать.

Ван Рейс отдал честь, не взглянув при этом в мою сторону. Майор представил нас друг другу, мы поздоровались за руку. У южноафриканца была грубая, мозолистая рука от долгих лет работы на земле. Наконец мне попался родезиец, который трудится сам, а не оставляет работу черным.

— Ладно, ребята, я пошел, — сказал майор. — А кстати, сержант! Рэйни тут здорово отделал Феттерманна, немца.

— Он давно напрашивался, это любой скажет, сэр, — прокомментировал событие Ван Рейс.

Майор пошел в направлении своего офиса.

— Я хотел бы пригласить вас на пиво к себе, — обратился я к Ван Рейсу. — Правда, у нас такой порядок — словно медведь ночевал.

— Тогда пошли лучше ко мне, у меня холодное «кейптаунское» — на уровне мировых стандартов.

— Что, лучше, чем «Карта бланка»?

— Пошли попробуем — и тогда решите сами.

Так мы и сделали. Нет, это неправда, что «кейптаунское» не хуже, чем «Карта бланка». Но я согласно кивнул. Пиво было легкое, очень холодное. У Ван Рейса в комнате стояло два полотняных стула. Обычно сержантский состав регулярной армии живет в комнатах — вылитых тюремных камерах, но Ван Рейс оставался в душе фермером, и его жилье хранило тепло домашнего очага. Я увидел три книги: одна — вестерн, две другие — об уходе за скотом. На зеленом сундучке стояла фотография в рамке, на ней полненькая приятная женщина и трое детей, все меньше десяти лет. Я не сказал обычных в таких случаях добрых слов о семье Ван Рейса, потому что майор предупредил меня, что все они погибли: были изрублены на куски террористами. Вместо того, чтобы восхищаться его семьей, я восхитился его оружием. Это был новый израильский автомат «Галил», вблизи я видел его впервые. Даже в израильскую армию он еще не поступил. Это безотказное, возможно, лучшее, самое эффективное автоматическое оружие из когда-либо созданных.

— Хороша штука, да? — среагировал Ван Рейс на мой взгляд. — Возьмите, посмотрите.

Вначале автомат показался мне тяжелым, фунтов, пожалуй, с девять, но это может быть и достоинством. Он очень похож на русский АК-47. Фактически, это улучшенный АК-47. Солдаты, служившие во Вьетнаме, скажут вам, что за АК-47 там охотились, как ни за каким другим автоматическим оружием.

Казалось, этот израильский автомат стал теперь для Ван Рейса членом его семьи. Обычно человек молчаливый, он все говорил и говорил о своем автомате.

— Все делает, только разве хлеб не режет, — с восторгом рассказывал Рейс. — Служит и полуавтоматическим карабином, автоматом, гранатометом. Гранатометом и против живой силы, и против танков. Тут, в Родезии, нет, конечно, танковых сражений, но кто знает, что дальше будет. «Галил» подходит и для снайперской стрельбы. Смотрите, — он ткнул пальцем, — вот этот кожух используется для гранатометания. Можно поставить штык, но я думаю, что он мешал бы. Но конструкторы оставляют тебе такую возможность. Все предельно просто. Сделано так, что неважно, левша ты или правша. А через какие только испытания не прошла эта штука — не поверите! Он прекрасно работал при температуре минус сорок. Потом автомат испытывали в Синайской пустыне, под солнцем. Такого экзамена не держал ни один вид стрелкового оружия. АК-47 — это великое оружие, и если бы не «Галил», то он оставался бы самым хорошим оружием. Так что и хорошие вещи можно улучшать. Смотрите, сделано так, что и переносить, и держать его удобно. Отражающее устройство улучшено — чтобы песок не попадал. Ну обо всем подумали: приклад складывается на правую сторону ствола, а не на левую. Кажется, это пустяк? А для израильтян не пустяк. Приклад складывается таким образом для того, чтобы парашютисты и солдаты моторизованной пехоты могли выставить его и стрелять с одной руки. Еще смотрите эта чертова штука имеет встроенное приспособление для перекусывания проволоки. Складываешь эти рычаги, цепляешь вот этим проволоку и отжимаешь от себя. Режет как масло. Вам, наверное, интересно, где я его достал?

— Еще бы!

— Взял у убитого террориста. Случай крайне необычный. Черный и черный, однако не наш. Действительно, странно: это был черный еврей из Йемена. Вроде бы из Йемена. Говорят, им плохо в Израиле, я точно не знаю. Во всяком случае, у него были причины дезертировать из израильской армии, он и прихватил с собой автомат. Все это я узнал из писем, найденных при нем. У нас один капрал, Абраме, читает на иврите.

— С боеприпасами есть проблемы?

— Пока особых проблем нет, — ответил Ван Рейс. — Для меня это хорошо, не хотел бы возвращаться к старому оружию. А сколько народу меня уговаривало! Не из регулярной армии, конечно. Я говорю об этих, о мэрках. Один янк (он пропал без вести в бою) предлагал мне за него пятьсот фунтов. Даже для мэрка это сумма. Иногда я думаю, лучше бы у меня его не было. Вполне может случиться, что один из этих мэрков всадит мне пулю в спину, только чтобы заграбастать мою пушку.

Я улыбнулся южноафриканцу и взял еще бутылку пива, которую он достал из крошечного холодильника. Вторая бутылка показалась уже не такой вкусной, как первая.

— Если кто и возьмет эту штуку, то только я. Но я не буду стрелять из-за нее тебе в спину.

Ван Рейс за два глотка осушил бутылку и встал за новой.

— Это значит, что я иду с вами? — спросил он. — Мне очень не терпится добраться до этого Гванды.

Мне не надо было объяснять, почему.

— Да, — сказал я, — можете идти с нами, если хотите. Задача доставить Гванду живьем, чтобы его повесили. Как вы думаете, сумеем ли мы подобраться к нему поближе?

— Если пойдем туда большими силами, то, пожалуй, нет, — ответил Ван Рейс. — Поэтому вы берете только тридцать человек?

— Так точно. Гванда действует вдоль границы с Мозамбиком. И если мы придем туда с мощным кулаком, он подожмет хвост, махнет через границу и будет сидеть там до тех пор, пока нам не надоест его ждать. Вы когда-нибудь переходите границу — по ошибке, я имею в виду?

Ван Рейс взял себе еще бутылку, мне больше не хотелось.

— Никогда, — сказал он. — Многие хотели бы. Но мы только помогли бы этим выродкам, если б нарушали их границы. Они наши нарушают, не задумываясь. Если несколько наших парней — всего лишь несколько — перейдут границу Мозамбика или другой черной страны, это назовут вторжением. Вся Черная Африка, от Каира до Кейптауна, будет кричать, что мы — грязные убийцы. Тут действует настоящий двойной стандарт.

— А как насчет кубинцев, которые будто бы есть в Мозамбике? Перед моим отъездом из Нью-Йорка пошли слухи, что Кастро перебрасывает войска из Анголы в Мозамбик, поскольку война в Анголе приостановилась. Государственный департамент США заявляет, что у Кастро от четырнадцати до двадцати тысяч в Анголе. Плоховато будет, если он всю эту массу перекинет в Мозамбик.

Ван Рейс откинулся на спинку стула, и тот затрещал под его мускулистой фигурой.

— Они, пожалуй, не сделают этого, — сказал он. — США и Южная Африка не потерпят такого: может, даже и Британия, хотя у этой старушки сейчас кишка тонка. Нет, если Кастро и пошлет кого, то, скорее всего, военных советников и специалистов. У черных хватает живой силы, но большинство их солдат не обучены.

В дверь постучали, просунулась голова капрала.

— Я подумал, что вам это интересно, сержант. Мозамбик только что закрыл свои границы и прервал все отношения с Родезией. По радио сказали. Они говорят, что мол наша авиация обстреляла несколько деревень на их стороне. И, вроде бы, мы одновременно вели артобстрел. Похоже, дело приобретает скверный оборот.

— Спасибо, Мик, — поблагодарил его Ван Рейс и показал знаком, что тот может идти. Потом он обратился ко мне: — Все это чепуха. Это может означать, что Мозамбик нагнетает психоз для дальнейшего вторжения. Они, видимо, делают ставку на то, что США после Вьетнама не будут вмешиваться. Если начнет Мозамбик, то и Замбия, вероятно, пойдет на вторжение. Мы как раз между двумя этими странами. Возможно, и кубинцы вторгнутся к нам с двух сторон. Им нетрудно будет перебросить значительную часть своих сил в Замбию по воздуху. Может случиться, что мы пойдем искать Гванду и на потеху себе окажемся в самом центре вторжения.

— Может, будет новый приказ? — предположил я. — А что будет, если они нападут?

Я знал, что у родезийцев нет шансов выстоять против хорошо подготовленных кубинцев, хотя сражаться они будут как тигры. Да им другого и не остается: если победят черные, начнется бойня, а кубинцы не станут торопиться, чтобы остановить ее. Они сочтут, что черные имеют право на большое кровопускание, прежде чем возьмутся за серьезное дело строительства социализма.

— Ответ вы знаете так же, как и я, — произнес Ван Рейс. — Кубинцы располагают самыми крупными бронетанковыми силами в Африке, во всяком случае, в этой части Африки. У арабов и Израиля больше, но здесь — у кубинцев. Тут уж нам нечего будет бросить против них, как, впрочем, и южноафриканцам. В общем, надо подождать и посмотреть, я думаю.

Я пожелал Ван Рейсу спокойной ночи и направился в казарму, где у меня была отдельная комната. Я был командиром группы, а это и не то чтобы офицер, но и не то чтобы сержант. Последним, кто жил здесь, был британец по фамилии Кормли. Он погиб, попав в засаду у границы с Замбией. Возможно, он знал, что погибнет, потому что явно не потратил ни минуты на поддержание порядка в комнате.

Я сбросил ботинки и лег на жесткую узкую койку. Было уже поздно, и большинство наемников в соседнем помещении готовилось ко сну. Кто-то захрапел, кто-то прикрикнул на храпуна, потом запустил в него ботинком. Храп прекратился, но началась драка между храпевшим и метателем обуви. Мне подумалось, что мои мальчики слишком торопятся завоевать дурную славу в местном гарнизоне, поэтому я взял дубинку, «стар» и открыл дверь. Участники сражения несколько утратили энтузиазм, услышав мои шаги. Я выразительно посмотрел на них и смачно постучал дубинкой по ладони левой руки.

— Кому-то помочь заснуть? Есть прекрасное средство от бессонницы…

Но сейчас я говорил это безо всякой злости, и они это поняли. Одним из подравшихся был длинноногий австралиец, другим — англичанин. Англичанин направился к своей койке, насвистывая мотивчик времен второй мировой: «Пожелай мне, сержант, доброй ночи, поцелуй, одеялом накрой…»

Я пошел спать.

 

ГЛАВА III

В Родезии есть два города Умтали. Побольше — это центр провинции Умтали в Машоналенде. В нем около тридцати тысяч жителей, есть железная дорога, по которой везут золото, алкоголь, продукты и всякую чепуху. По родезийским стандартам, это старый, солидный город. Здесь два кинотеатра, есть публичная библиотека. Большинство населения составляют черные, но есть и значительные вкрапления белых: британцев, немцев, южноафриканцев, не считая военнослужащих частей регулярной армии Родезии. Есть даже несколько американцев. Это охотники за золотом или желающие обзавестись здесь собственной землей.

Надо было бы сказать: в Родезии было два города под названием Умтали. Другой город полностью сожжен, разрушен, стерт с карты во имя родезийской независимости. Ничего не осталось от него у подножия гор Иньянга. Он был унесен ветром, как плантация семейства О’Хара. Не обычным ветром. Умтали был стерт с лица земли беспрерывным ракетно-минометным обстрелом.

Потом террористы, вооруженные полученными из Китая автоматами, ворвались в город и перебили всех мужчин, женщин и детей, оставшихся в живых. Их согнали и сволокли на центральную площадь, и, после того как «полковник» Гванда произнес пылкую речь, прерываемую глотками южноафриканского бренди, началась бойня. Это заняло больше времени, чем можно было бы предположить, потому что террористы, или борцы за свободу, если вам так больше нравится, слабо владели оружием. Многие копались, перезаряжая оружие, поэтому бойня затянулась.

Конечно, прежде чем убить, они насиловали женщин и девочек. Многим мужчинам сначала отрезали половые органы и вспарывали животы, и лишь потом их пристреливали. Нельзя, правда, сказать, что так обходились со всеми. С военной точки зрения, операция была проведена не слишком грамотно.

Но дело было сделано.

Я привез с собой в Умтали тридцать человек на трех грузовиках. Мои люди были вооружены самым разным оружием: русскими АК-47, израильскими «узи», южноафриканскими R-1. На такой войне воюют любым хорошим оружием, которое могут достать. В регулярных войсках Родезии оружие строго стандартизировано, но мы, наемники, деремся тем, что удается раздобыть.

У меня был южноафриканский автомат R-1, версия автомата FAL. Я познакомился с этим оружием, только когда прибыл в Родезию, но приспособился к нему, и оно мне нравилось. Автомат легковат, но если научиться при стрельбе длинными очередями не давать ему задирать нос, то он почти так же точен и надежен, как и другие автоматы.

Еще издалека над Умтали мы увидели густой черный дым, поднимавшийся в ярко-голубое африканское небо. Я сидел в первом ГРУ зовике, который вел Хэнк-Ханс Кесслер, чокнутый из Гамбурга. Он заметил дым одновременно со мной и сразу начал прибавлять скорость. Дорога, на которой нас отчаянно подбрасывало, была полосой дробленого камня. Из-за террористов, действовавших здесь, за ней никто не ухаживал. Кесслер гнал, будто никогда не слыхивал о засадах или минах.

— Ради Бога, потише, — попросил я его. — Не думаю, что мы можем чем-нибудь помочь Умтали.

Но пришлось поговорить с ним пожестче, прежде чем он перестал давить на газ.

Я Кесслеру не нравился, он мне тоже. Он был из породы тех ненормальных, которых я навидался во Вьетнаме. Кто когда-нибудь был на войне, тот видел таких ребят, как Кесслер. Они все время боятся, что война кончится, прежде чем они туда попадут.

Кесслер говорил, что был с честью уволен из Французского иностранного легиона. Были у него и награды, которые он, скорее всего, купил на марсельской толкучке. Что бы он ни говорил, я был уверен, что Кесслер смотался из легиона потому, что это заведение пришлось ему не по нраву. Но это вовсе не означало, что если он дезертир, то обязательно плохой солдат. Дезертирующие из одной армии часто оказываются хорошими солдатами в подразделении иного рода. Для меня Ханс Кесслер пока оставался загадкой, поскольку был в моей антитеррористической команде всего неделю. Я наблюдал за этим сукиным сыном и для себя решил, что мне делать, если он будет доставлять мне серьезные неприятности. На такой войне, как эта, не было времени для разных трибуналов и прочей военной волокиты. Кто струсит под огнем или как-то иначе поставит подразделение в трудное положение, тот получит пулю в любое время…

Мы ехали медленно, готовые в любой момент встретить засаду, и только через час добрались до предместий пылающего города. Был полдень, солнце палило вовсю. И тут мы увидели канюков, круживших в закопченном небе. Они то ныряли вниз, то делали виражи, словно чудовищные воздушные змеи.

Кесслер держал во рту окурок сигары и все время плевался. Сигара была как бы составной частью его заросшего щетиной лица, но я никогда не видел, чтобы она дымилась. Ему было двадцать четыре, и он, возможно, пока еще плохо переносил сигарный дым.

— У, грязные вонючие твари, — сказал он, снова плюнув. — Сейчас бы пару магазинов в них.

Я пояснил ему, что мы приехали в Умтали не затем, чтобы переводить боеприпасы на канюков.

— И еще одно: если тебе надо плюнуть, делай это всегда в окно. А когда подъедешь к вершине этого бугра, остановишься.

Мы шли на подъем медленно, потом остановились. Я слышал, что и другие машины остановились. Мои люди начали прыгать с машины прямо на ходу и разворачиваться веером по обеим сторонам дороги, лицом к вершине. Я бегом поднялся на вершину. За мной последовали все, но никто в нас не выстрелил. С этой позиции нам был хорошо виден пылающий город.

Все горело или уже сгорело, а несколько железобетонных домов, которые не могли сгореть дотла, были разрушены взрывами. Террористы под командованием «полковника» Гванды прошлись минометным огнем по самому центру города. Там было, конечно, кое-какое сопротивление: в городе находился десяток полицейских, а полиция теперь перешла под непосредственное командование армии. По моим сведениям, у них было два тяжелых пулемета. Не знаю, было ли это правдой, но когда мы спустились в то, что когда-то было маленьким цветущим городом, пулеметов там не обнаружили.

Мы вообще не увидели оружия. Что мы находили, так это мертвых — они лежали по всему городу. Большая груда окровавленных тел была собрана на центральной площади, остальные валялись на пыльных улицах там, где их настигла смерть. Тела были облеплены мухами, раздувшимися от пиршества, которое им закатили террористы. К обожженным и изрешеченным пулями телам привыкаешь задолго до окончания твоей первой войны. Надо заключать с самим собой некоторого рода договор — иначе сойдешь с ума. Но, думаю, какой-то след это все же оставляет…

Я перешагнул через маленькую девочку с размозженным черепом. У нее была темно-коричневая кожа, но черты лица были явно европейские Она, очевидно, бежала, держа в руках свою тряпичную куклу, когда один из героических солдат «полковника» догнал ее и нанес удар прикладом по голова Я взглянул на мертвого ребенка и подумал, что на этих днях неплохо было бы устроить нечто подобное самому Гванде.

Нас послали к подножию гор Иньянга на поиски «полковника». И он стал моей сладкой мечтой, этот «полковник», которому в центральной тюрьме Солсбери уже была приготовлена новенькая свеженамыленная веревка. Бывший сержант родезийской армии, Гванда вот уже почти три месяца сеял смерть и ужас вдоль родезийско-мозамбикской границы. Недавно он объявил себя независимым от «родезийской освободительной армии», и теперь стало совершенно ясно, что у «полковника» есть мечта о собственной славе. Было известно, что его героем является полковник Амин, свирепый диктатор Уганды. За Гванду, живого или мертвого, была обещана награда в десять тысяч фунтов, но до сих пор ему легко удавалось уходить и от плена, и от пуль.

Продвигаясь с людьми по опустошенному городу, я думал, что хорошо бы захватить Гванду живым. Я хотел бы доставить его в Солсбери — связанного, ковыляющего за грузовиком. Я хотел бы быть там, когда судья вынесет приговор: повесить. Я хотел бы посмотреть, как ему понравится, когда палач накинет ему на голову черный колпак.

Но я знал, что все это ерунда. Я сразу убил бы его, если бы смог. За это мне платят, и нечего особенно возиться вокруг его персоны. На свете столько маленьких девочек с размозженными головами, и столько сукиных сынов вроде «полковника», которые упражняются в таких делах…

Трупы уже начали источать зловоние. Неважно, много ли ты повидал их на своем веку, но каждый раз снова удивляешься тому, с какой скоростью солнце и мухи превращают еще недавно живое человеческое существо в разлагающуюся массу. Я зажег сигару, чтобы хоть немного приглушить зловоние, и выслушал доклад своего заместителя Питера Ван Рейса.

Ван Рейс был флегматичен. Скажи ему, что конец мира состоится тринадцатого, в пятницу, и он спокойно попросит уточнить, в какое время. У Ван Рейса была ферма недалеко от Булавайо. Теперь у него ничего не осталось: ферму спалили, жену и трех детей зарубили. Теперь у него была лишь одна цель — убивать террористов, но и этим он занимался с той же флегматичностью и полным отсутствием эмоций.

— В городе противника нет, сэр, — доложил он. — Город безопасен для нас.

— Да, действительно безопасен, — пробормотал я. — Дальше некуда.

Насмотрелся я безопасных городов, вроде этого, еще во Вьетнаме.

— Они скрупулезно тут поработали, а? — произнес Ван Рейс таким тоном, будто действительно здесь не произошло ничего чрезвычайного. Я подумал, что для него это действительно так.

— Да, Пит, очень, — ответил я, понимая, как и он, что еще много родезийцев, черных и белых, примут страшную смерть, пока не кончится эта война. Если только кончится когда-нибудь.

— Нет смысла пытаться похоронить их, — сказал Ван Рейс. — Слишком много. И сжечь нельзя — у нас не хватит горючего. Ладно, канюки сделают все за нас.

— Да. Эти паршивые твари думают, что у них День Благодарения. Ты, может, не знаешь, — это американский праздник, когда все объедаются до отвала. Да, скажи-ка этим уродам, чтобы оставили трупы в покое. Они не найдут ни денег, ни колец, ни золотых зубов. Когда Гванда входит в город, он и монетки в нем не оставляет. И потом, прости их Господи, они были на нашей стороне.

Я задымил сигарой и посмотрел, как крепкий южноафриканец вразвалку отошел и стал кричать на нескольких моих наемников, проявивших особый интерес к сваленным в кучу трупам. Кричать он кричал, но без особого старания, потому что для наемника мародерство — это такая же часть войны, как бои. Мораль тут читать нечего, это пустое дело. Хорошие мальчики не идут в наемники, и самое лучшее, что ты можешь сделать, когда под твоим командованием вот такое подразделение, — это попридержать их, чтобы они совсем уж не превратились в полное обезьянье дерьмо. Если же ты допустишь такое превращение, то очень скоро потеряешь управление над этой бандой, в которой числишься командиром. А раз потеряешь управление, то следующее, что тебя скорее всего ожидает, — это пуля в затылок.

Я пошел туда, где Кесслер оставил головной автомобиль, и настроил радиоприемник на ближайший армейский пост, который находился в сорока милях от нас в населенном пункте под названием Гатума. Парень с английским произношением вышел в эфир и принял мой доклад. Он напрасно старался выдержать сверххолодную, как в британских фильмах, манеру речи. Голос его дрогнул, когда я сказал ему, что в Умтали перебиты все до единого жителя.

— Вы абсолютно уверены? — переспросила эта кобылья задница. — Что, действительно все?..

— Хотите приехать и посмотреть? — На самом деле я не так уж и разозлился на него; ему по голосу было лет, наверное, девятнадцать.

— Я не ставлю под сомнение ваши слова, сэр. — Он остановился, сделав, вероятно, глоток, потом продолжил: — Вам надо послать полный письменный доклад, сэр. — Он шмыгнул носом, отчего радио задребезжало, как от атмосферной помехи. — Здесь настаивают на этом, сэр.

— О’кэй, о’кэй! Получат они от меня доклад. Как я сказал, они убили всех в городе, потом подожгли его и взорвали. Города больше нет.

— Каковы потери среди террористов? — был его следующий вопрос.

— Подождите минуту, — сказал я, увидев, что рядом стоит Ван Рейс и знаками пытается привлечь мое внимание. — В чем дело?

— Своих убитых, — сообщил Ван Рейс, — они сволокли в один гараж, положили в яму с маслом и полили бензином, а потом подожгли. Очень необычно. Эти мерзавцы никогда не затрудняют себя возней с погибшими. Обычно они забирают оружие, ценные вещи, а трупы оставляют хищным птицам. Все это я видел своими глазами.

Я догадался, что он нашел, но решил послушать, что он скажет.

— Они потеряли шестерых. Четверо из них черные. Может быть, пять. Но, по крайней мере, один — белый. Не получилось такой кремации, на которую они рассчитывали. Надо долго жечь, чтобы превратить человека в пепел. Нет, я не могу сказать, кто этот белый. Тиббз снимает сейчас голову, так что в Солсбери они смогут определить это по зубам. Тогда и узнаем, кубинец это был или русский.

Я продолжил свой устный доклад по радио, сообщил об убитом белом.

— Я собираюсь сам пойти посмотреть на него, — заявил я. — Мы сейчас как раз занимаемся тем, что отделяем голову от туловища в целях идентификации.

— Хорошая мысль, сэр, — произнес парень после паузы.

Я дал отбой и направился вместе с Ван Рейсом к железному гаражу, почти полностью разрушенному огнем минометов. Бетонные блоки стен большей частью обрушились, а крыша из гофрированной жести была пробита снарядами и искорежена. Как и везде в Умтали, здесь пахло обгорелыми трупами. Владелец гаража — маленький пожилой индиец — лежал здесь же, у входа, изрешеченный пулями. На нем были очки с толстыми стеклами, измазанными машинным маслом. Одна линза была разбита пулей, прошедшей через мозг и вышедшей из затылка. Этой единственной пули вполне хватило бы, чтобы лишить жизни этого маленького индуса, но они выпустили в него двадцать пять — тридцать пуль. Это говорило о том, что патронов они не жалели.

Тиббз был там и собирался отсечь голову убитого. Ван Рейс вытащил обгоревшее тело из ямы. Да, он был прав: нелегко было сказать, кто это был. Сложения хрупкого, что предполагало кубинца или латиноамериканца. Это так, но и русские бывают маленькими. Лицо обгорело дочерна, обуглившиеся скулы проступали сквозь мышцы и кожу. В лице было что-то от американского индейца, что опять же подтверждало, что убитый был кубинцем.

Тиббз явно получал удовольствие от своего занятия. Мы с Ван Рейсом стояли и смотрели, как он пробует большим пальцем лезвие большого ножа панги. Я думаю, он ничего не слышал о семье Ван Рейса. А может, наоборот, знал, потому и старался. Тиббз — злой был, ублюдок. Но ведь и другие были не лучше

Тиббз изобразил на лице улыбку Мохаммеда Али, чтобы стать нарочито отталкивающим, и спросил меня:

— Командир, ты когда-нибудь отрезал человеку голову?

— В последнее время нет, — ответил я. — Давай, умник, отрезай, найди где-нибудь соли и упакуй ее в холщовый мешок. Ты будешь отвечать за это сокровище. Теперь пусть кто-нибудь скажет, что я тебе не доверяю.

Мальчишеская улыбка сошла с лица Тиббза. Теперь он нахмурился. Да, он перенял все ужимки Кассиуса Клея.

— Мне — таскать за собой эту жареную голову какого-то хонки? Посолить и таскать за собой в мешочке? Ты что, хочешь, чтобы все в команде надо мной издевались? И вообще — зачем тебе эта голова? Что мы, охотники за головами?

— Мне ее надо на стену повесить. Делай, что я тебе говорю. Ты же не хочешь, чтобы мы ссорились, правда?

Тиббз принял угрожающую позу, готовый пустить в ход пангу, если я достану свою дубинку. Но я не собирался ее вытаскивать, раз у него в руках панга. Я всадил бы ему в череп пулю в ноль сорок пять, прежде чем он успел бы отхватить ломтик белого мяса.

— Ты оставишь в покое свою дубину, и тогда я сделаю, что ты сказал. И он поднял пангу.

— Договорились, приступай.

Я наблюдал, как Тиббз аккуратно надрезал шею в районе начала позвоночного столба. Ни капли крови. Мясо было тщательно приготовлено и выглядело скорее прожаренным, чем красным. Теперь голова держалась только на костях. Тиббз поднял пангу и двумя точными ударами отсек голову.

Потом поднял эту страшную вещь и произнес:

— Ах, как красиво теперь смотрится этот беленький.

Ван Рейс посмотрел на Тиббза с холодным отвращением, но ничего не сказал. Он спросил меня:

— А голова другого не нужна? Того, в котором мы не уверены.

Не успел я открыть рта, как Тиббз опередил меня:

— Та не подойдет. Голова лежала в луже горящего масла и бензина. Она сгорела и расползлась. А потом, что же, мне две головы таскать за собой головы по джунглям?

— Если б ты хоть что-нибудь знал о Родезии, то вспомнил бы, что здесь нет джунглей.

Тиббз хотел сказать в ответ какую-то шутку, но не успел, потому что я велел ему пойти засолить голову.

— Вряд ли я когда-нибудь смогу заставить себя есть соленую свинину, сказал Тиббз и ушел.

— Если это голова кубинца, значит, и другие неподалеку, — стал размышлять Ван Рейс. — И сейчас мы находимся как раз в том районе, где они могут вторгнуться. Если они решатся, то пойдут вдоль железной дороги из Мозамбика, по проходу, а потом — к самому сердцу Родезии. Может, уже идут.

— Может быть, — согласился я, пошел к грузовику и связался по радио с майором Хелмом.

— Мне только что сообщили об Умтали, — сказал Хелм. — Плохое, очень плохое шоу. Конечно, это Гванда. Тела были сложены и подожжены? Конечно. Это фирменный знак Гванды. У других бандитов свои, а это Гванда. Эта свинья вообще любит жечь.

Я доложил ему насчет головы:

— С уверенностью не скажу, но, вероятно, кубинец. Размер тела, строение лица. Никаких колец, личных документов, бумаг. Они все забрали.

— Если они решатся на вторжение, то голова не будет иметь значения, сказал майор. — А если нет, то это будет одним из доказательста. Да, обязательно прихвати ее. Подумай-ка, Рэйни, разрушение Умтали, истребление жителей — это, возможно, не просто очередной бессмысленный акт террора. Город стоит прямо у железной дороги из Мозамбика. До недавнего времени правительство Мозамбика относилось к нам дружественно. Вернее сказать, взвешенно. Тут нет никакой любви и тому подобного, но мы были нормальными соседями. И вдруг — этот сфальсифицированный пограничный инцидент, потом Умтали. Мне кажется, Гванду послали в разведку посмотреть, получил ли подкрепление маленький гарнизон в Умтали. Они не решаются посылать кубинцев даже в гражданской форме. Те не знают страны, их сразу засекут — и шоу сорвется. А бандиты Гванды двигаются как тени. А что ты думаешь, Рэйни?

— Я думаю, вашей авиации надо провести маленькую разведочку вдоль границы с Мозамбиком.

— Мы держимся подальше от этих мест, не хотим провоцировать их. Но ты, конечно, прав. Кубинцы хорошо маскируются, но целую армию не спрячешь даже в лесистой местности. Я бы сбросил кое-какие силы в районе прохода из Мозамбика, но их наверняка заметят, а любой десант с воздуха назовут вторжением. Если они собираются напасть на нас, это будет для них хорошим предлогом.

— И вы хотите, чтобы я со своей командой направился к проходу, да?

— Да, Рэйни, только смотри не попади в засаду. Они умеют прятаться и в открытом, ровном поле. Будут полдня лежать под какой-нибудь тряпкой, не пошевелившись, только ради того, чтобы всадить в человека пулю. Думай о них как хочешь, но на засады они мастера.

— Я тоже, майор, — ответил я. — Значит, главной целью остается Гванда. Одновременно мы посмотрим вокруг, нет ли признаков передвижения войск. Если обнаружим, установим наблюдение. Если начнется вторжение, я всех пошлю обратно и останусь с двумя-тремя. Так легче оставаться незамеченным.

— Будь осторожен, Рэйни, — предупредил он меня, прежде чем дать отбой. — Если они почуют вас, от хвостов Гванды не уйдешь. Они могут вести слежку за человеком или подразделением в голых скалах. Если поймешь, что можешь попасть к ним, лучше припаси одну пулю для себя.

На этой приятной ноте мы и закончили нашу беседу, и я пошел сказать Ван Рейсу, чтобы готовил людей к отправлению.

— Скажи им, что поедут в грузовиках. И пришли Кесслера сюда.

Когда я подошел к головному грузовику, Кесслер был уже там.

— Что это с тобой? Ты почему не там, не ищешь с остальными золотые зубы?

Кесслер был не в настроении шутить. Он впервые увидел, что это такое война по-родезийски, и она ему явно не понравилась. Я подумал, что Кесслер, как и многие крауты, был романтиком. В бою они могут быть такими же зверями, как и другие, но в другое время любят распускать сопли.

— Я не собираю золотые зубы, — процедил Кесслер, недовольный моей грубостью, и продолжил мусолить погасшую сигару. Я дал себе обещание, что, если мы от сюда выберемся, я подарю ему к Рождеству новую сигару. — Я приехал в Африку не за тем, чтобы снимать с покойников золотые зубы. Бели найду золотой слиток — это другое дело. Разные вещи. Знаешь, что мне не нравится в этом городе? — Кесслер засмеялся. — Девушки тут все мертвые.

— Я сталкивался с такими, которых и это не останавливало.

Наемники расселись в кузовах, и Ван Рейс постучал по крыше кабины.

— О’кэй, Хэнк, поехали! — сказал я немцу.

Три грузовика спустились вниз, проехали по разрушенному, Умтали, потом снова стали взбираться вверх, держа направление к границе с Мозамбиком. Нам предстояло проехать добрых миль пятьдесят, что, учитывая небольшую — в целях осторожности — скорость, должно было занять часа два с половиной. Перед нами расстилалась плоская бурая местность. Мы ехали по дороге с наезженной колеей, по обеим сторонам до самого дальнего горизонта тянулись бескрайние хлопковые поля Когда-то эти места процветали, теперь же поля выглядели заброшенными. Далеко вдали я увидел гигантский баобаб, резко выделявшийся на фоне чистого предвечернего неба. Баобаб — дерево священное для африканцев, они верят, что там находят приют добрые духи. Может, оно и так, но это не помогло жителям Умтали.

За хлопковыми полями нам встретилась заброшенная плантация сахарного тростника — заброшенная потому, что не было никакой возможности ее обрабатывать под беспрестанными набегами террористов. Здесь была огромная ирригационная система. Скоро она вся зарастет травой и забьется грязью. Пошли поля ирригации — и цвет сменился с бурого на ярко-зелёный. Это мне напомнило восточный Техас.

— Опять разошелся, — охладил я пыл Кесслера. — Придержи, друг, а то я возьму себе другого водителя. А ты будешь наверху трястись.

Кесслер поехал тише, но, если на дороге есть мины, это не поможет. Правда, было непохоже, что у Гванды и его парней было достаточно времени на установку мин. Город горел вовсю, когда мы приехали, — значит, Гванда смотался незадолго до нас. Но несколько штук они, конечно, могли поставить. Минуту спустя я уже точно знал, что по крайней мере одну они оставили. Ее заложили так наскоро, что даже не сделали ямки. Ветер сдул грязь и пыль, и плоский металлический верх мины оказался легко различим. Я увидел ее раньше Кесслера, а в кузове ее увидел Ван Рейс и начал барабанить по кабине. Я высунул голову и прокричал ему:

— Скажи там, чтобы подали назад! Чтобы с дороги здесь не съезжали! Только назад!

Ван Рейс меня понял. Мина была заложена как раз на небольшом расширении дороги, и грузовику было легко объехать ее. По там запросто могла быть заложена пара мин, по обеим сторонам. Я услышал, как два грузовика дали задний ход, потом подал назад и Кесслер. Я велел ему отъехать еще подальше, потом вылез с автоматом в руке.

— Вылезай из кабины, — приказал я Кесслеру. Потом крикнул Ван Рейсу: Всем на землю!

Я прицелился из своего R-1 в мину и нажал спуск. Мина взорвалась со вспышкой, и почти одновременно с ней громыхнула другая, на той стороне дороги. Грузовик как раз проехал бы по ней, объезжая первую. Больше взрывов не было. Мы расселись по машинам и продолжили путь к границе.

Фермерские поля скоро сменились плоской бурой равниной. Эта местность походила на некоторые районы западного Техаса с их бескрайними бурыми равнинами. Единственным отличием были странные деревья, названия которых я не знал. Не говоря о стадах зебр, слонов, антилоп. Родезийцы много сделали для сохранения дикой природы, но в последнее время террористы начали истреблять животных. Аргументировали они это тем, что зебры и слоны служат для развлечения богатых европейцев, которые наезжают сюда со своими белокурыми женщинами, ведрами со льдом, английскими ружьями, — в страну, где многие черные голодают.

Когда мы покинули фермерские поля, ветер сделался жарче, прибавилось пыли. Вдали показались очертания естественного барьера — гор Иньянга. Пока мы были у подножия, которое, казалось, тянулось бесконечно. Дело в том, что вся Родезия представляет собой плато и холмы, которые время от времени вырастали на нашем пути.

Через четверть часа я смог различить ущелье, по которому проходили автомобильная дорога и железнодорожная линия на Мозамбик. Дороги шли не параллельно. Железную дорогу, когда она выныривала на равнину, было видно. Поездов мы не заметили, да их и не будет, пока тут сохраняется чрезвычайное положение. В одном месте дорога шла глубокой впадиной, но перед тем как въехать туда, я приказал половине людей сойти с машин.

— Пусть половина идет верхом с обеих сторон, — сказал я Ван Рейсу. Если они нас накроют, то от отряда вряд ли что останется.

Но засады не было, как и следов Гванды и его убийц. Только в некоторых местах дороги, защищенных от ветра камнями, на песке остались следы автомобильных шин.

Выбравшись из впадины, я приказал остановить машины и присел с Ван Рейсом на сухое дерево.

— Сколько, по-твоему, у Гванды человек? Я все время смотрел на следы шин, но они ничего мне не подсказали.

— И мне тоже, — сказал Ван Рейс. — Иногда кажется, что прошли три грузовика. Но точно сказать трудно — ветер. Насколько я знаю, Гванда редко атакует меньше чем полусотней. Для такой войны это довольно крупное подразделение Гванда любит большую свиту.

Я глотнул теплой воды из фляги.

— Вот смотрю, не попадется ли окурок сигары или пустая бутылка из-под водки, — объяснил я. — Скверно, если кубинцы и русские влезли в это дело.

Ван Рейс тоже отхлебнул воды, но экономнее, чем я Он и глотать ее не стал, а просто промочил горло.

— По-моему, насчет того, что они влезли, можно не сомневаться.

— Думаю, что разведчики Гванды все время следят за нами. Я знаю, они «сняли» нас, когда мы стали подъезжать к горам. Их немного, всего несколько человек. Не могу доказать, но чувствую, что они где-то здесь.

— Вероятно, не больше трех, — сказал Ван Рейс. — Двух убьют или поймают — третий убежит.

— Значит, сейчас они просто наблюдают за нами. Когда, ты думаешь, будет засада?

Ван Рейс закрыл флягу и повесил на пояс.

— Ее может вообще не быть. Гванда только что одержал славную победу в Умтали. Он сейчас может быть не готов напасть на тридцать наемников. Тут важно еще одно: многое зависит от того, какой ему дан приказ и подчиняется ли он приказам. Никогда нельзя быть уверенным насчет того, что он выкинет. Конечно, если кубинцы вступят в ’Родезию, они сразу шлепнут Гванду. Это будет не война из-за кустов. Им не нужна помощь со стороны черных, во всяком случае, таких, как Гванда.

— Нам нельзя вести грузовики к самому проходу, — сказал я южноафриканцу.

Мы достигли дальнего конца плато, где оно переходило в предгорье, за которым начинались горы. Сужающийся книзу проход Зану, когда-то носивший имя Сесила Родза, четко вырисовывался вдали, на фоне неба. Солнце уже не так пекло, через час-другой начнет смеркаться Наступление сумерек красивейшее зрелище в Африке Западная сторона неба занимается ярко-красным цветом, который пронизывают желтые и черные полосы.

— Это верно, — согласился насчет грузовиков Ван Рейс. — Отсюда звук двигателя разлетается на мили. Как-никак сейчас не Зулусская война. Чтобы достать нас ракетами, им не обязательно подходить к нам вплотную. Они могут быть с тепловым наведением, имей в виду.

Я имел это в виду. Африка — больше не добрая старая Африка. Вся эта романтическая дребедень навсегда ушла в прошлое. В том числе и сражение у брода через Рорк, когда пара сотен англичан сдержала тысяч шесть зулусов. Конечно, у англичан были «гатлинги» и «максимы», они здорово помогли. Теперь тут все иначе: у белых — оружие не самого последнего образца, а у черных — сверхсовременное, поставляемое из Советского Союза и Китая.

Мы можем оставить здесь, скажем, человек десять, когда стемнеет, предложил Ван Рейс. — Эти десять слезают с машин и растворяются, а машины разворачиваются и едут обратно. Пусть они считают, что мы испугались.

— Не думаю, что они купятся на это, — неуверенно сказал я. — Эта война тянется не первый год, и они наверняка знают все ловушки. Это как во Вьетнаме. Вначале проходили все старые трюки, но потом они поумнели. Так же, как и мы привыкли к их трюкам.

Ван Рейс встал, чтобы собрать людей.

— Тогда что ты предлагаешь?

Залезая в машину, я ответил:

— Я сейчас как раз думаю об этом, сержант. Обещаю, что первому скажу тебе.

Потом обратился к Кесслеру:

— Трогай. И держи не больше десяти миль в час.

 

ГЛАВА IV

Между Умтали и Зану больше не осталось деревень, населенных местными. Когда-то здесь располагались три деревни, в них жили родственные племена, которые находились в состоянии вечной войны друг с другом. По крайней мере, они воевали между собой в старые времена. Это была обычная для здешних мест война: убивали без разбору, похищали детей. Потом пришли белые родезийцы, которые заставили их прекратить войну, и те оставались просто враждебными друг другу. Так они и жили, и даже, в некотором роде, процветали, пока не начались террористические вылазки — в конце шестидесятых.

И три деревни исчезли, сожженные до основания. Вокруг лежали только кости, тел не было: убийства и поджоги произошли здесь несколько лет назад. Головная машина, подпрыгивая на неровностях дороги, проезжала мимо пепелища, когда я сказал Ван Рейсу, который втиснулся между мной и Кесслером:

— Видишь впереди рощицу? Поближе того хребта?

День уходил, но видимость была пока еще вполне приличной. В миле к востоку, как мне показалось, солнечный луч играл в стекле бинокля.

— Деревья вижу и зайчик тоже заметил, — сказал Ван Рейс. — Ну, и что насчет деревьев?

— Там мы собираемся потерять грузовик на мине. Деревья как раз возле дороги, место затемненное, земля ровная. Хорошее место для привала, если не заминировано.

— А почему бы не остановиться в другом месте?

Ван Рейс был не из тех, кто обсуждает приказы, но он посмотрел на меня с удивлением.

— Потому что лучше шанса у нас не будет. Теперь слушай, все надо сделать быстро. Какая у нас машина самая ненадежная?

Ван Рейс ответил, что последняя.

— Ее уже столько раз ремонтировали, что долго она не протянет.

— О’кэй, последняя так последняя. Сколько нужно пластиковой взрывчатки, чтобы был шум, как от настоящей мины?

Ван Рейс прикинул в уме.

— Не очень много.

— Хорошо. Сделаем так. Через минуту Кесслер остановит машину и полезет в двигатель. Мы все тоже выходим немного размять ноги, и ты идешь к последней машине. Ребята сидят по-прежнему в кузове — их не видно наблюдателям. Потом, когда мы съезжаем с дороги и начинаем на пяти милях в час углубляться в рощу, ребята незаметно выпрыгивают из кузова и залегают. Первые две машины в это время загораживают их от наблюдателей. У тебя к этому времени приготовлена взрывчатка и короткий кусок бикфордова шнура. Третья машина держится за первыми двумя, а потом все рассредоточиваются, это нормальное дело. Водитель того грузовика должен четко представлять себе, сколько у него времени, чтобы слинять из кабины с противоположной от наблюдателей стороны.

— Вроде нормально. Не без риска, но сработать может, — резюмировал Ван Рейс. — А какого водителя ты возьмешь на эту роль?

— Я пойду, — вмешался Кесслер. — Я же говорил, что приехал в Африку не за золотыми зубами.

— Нет, — отрезал я. — Слишком много перестановок, разведчики могут что-то почуять. Ван Рейса они уже должны знать. Они привыкли к тому, что он все время ходит от машины к машине. К нему не может быть никаких подозрений.

— Тогда кто же? — снова спросил Ван Рейс.

— Марвин Тиббз — вот кто. Он все говорит, что у него в роду чуть ли не одни контрабандисты. Вот пускай и покажет свое хладнокровие.

— Если он не покинет машину вовремя или не успеет отбежать на приличное расстояние, от него ничего не останется.

— Останавливаемся, — приказал я Кесслеру, который сидел надувшись из-за того, что ему не дали сыграть роль героя. Он с остервенением жевал окурок сигары и раз с досадой стукнул кулаком по баранке.

Кесслер остановил машину и пошел открывать капот. Мы с Ван Рейсом тоже вылезли. Я потянулся, сделал глоток из бутылки, играя на невидимую аудиторию, а Ван Рейс пошел к третьему грузовику. Потом мы с Кесслером снова сели в машину и поехали дальше.

До рощи оставалось чуть больше полумили — у Ван Рейса было мало времени на подготовку. Но если кто и мог организовать все, то только этот крепкий южноафриканец. Нас еще пару минут подкидывало на камнях и выбоинах, и вот настало время сворачивать в выжженную солнцем степь. Колеса нашей машины съехали с дороги. Стемнело еще больше, но пока еще можно было различать людей и их перемещения. Было оптимальное время суток для такой операции, если она как следует подготовлена.

Я повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть происходящее сзади. Если они в этот момент покидали машину, то я их не должен был видеть. Вот Тиббз подошел к машине с другой стороны, сел рядом с водителем, потом водитель перелез через Тиббза и выскользнул из машины. Ван Рейса я не видел, Это хорошо. Его сейчас не должен был видеть ни я, ни наблюдатели Гванды. Я четко представлял себе, что должен делать и где быть в каждый момент наш грузовик, и очень надеялся, что водитель второй машины, ирландец О’Хара, не испортит дело и не подъедет слишком близко.

Кесслер все делал прекрасно. Он подрулил к правой стороне рощицы и поехал еле-еле Наша машина сейчас находилась примерно на одной линии между разведчиками и двумя другими машинами. Кесслер проехал еще несколько ярдов и выключил двигатель. Вторая машина в этот момент заруливала вправо. Я покинул кабину и взглянул на третий грузовик. Тиббз вел машину как условились. Увидев, что я наблюдаю за ним, он состроил пренебрежительную мину в мой адрес. Он проехал мимо меня, затем повернул машину так, чтобы люди Гванды не видели, как он вылезет из нее. Все, кузов грузовика был пуст, его пассажиры остались где-то сзади, припавшие к грязной земле.

Тиббз, должно быть, считал секунды, ведя машину. Пора! Пулей вылетел он из кабины, упал на землю, перевернулся, вскочил на ноги и, пригибаясь, побежал в нашу сторону. Грузовик продолжал двигаться: педаль газа была прижата с помощью палки или еще как-то. Он продолжал двигаться еще секунд десять, потом сам стал поворачивать влево. Тиббз еще бежал, когда машина взорвалась. Я увидел вспышку, потом раздался грохот, и эхо взрыва покатилось по равнине. Бак с горючим взорвался сразу же после пластика. Судя по звуку, Ван Рейс разместил заряд в таком месте, чтобы он как можно больше вреда нанес автомобилю и как можно меньше — людям.

Тиббза бросило взрывной волной ничком на землю. Мне стало не по себе, я подумал, что он убит или серьезно ранен. Но, когда я поднял голову и выпрямился после того, как пролетел град мелких обломков, то увидел, что он уже на ногах. Он стоял, но его покачивало, и я протянул руку, чтобы поддержать его. Тиббз отвел мою руку со словами:

— Обойдемся без одолжений.

Взорванный грузовик лежал на боку, охваченный буйным пламенем, и клубы черного дыма стелились от него по равнине. Дым загородил нас от наблюдателей Гванды, но действовать надо было быстро.

Ван Рейс инструктировал тех, кого я отобрал для операции в проходе Зану:

— Сейчас давайте туда, за грузовик, вымажьтесь в грязи, попадайте на землю и притворитесь мертвыми. Хоть вам это и не понравится, оружие откиньте в сторону. Но не все. Они обратят на это внимание задолго до того, как подойдут к грузовику. Мистер Рэйни и я прикроем вас. И еще одно: первый, кто поднимет голову без разрешения, получит пулю. Ясно?

Вроде бы все поняли. Если номер не пройдет, то единственным нашим достижением окажется собственный взорванный грузовик.

— Поторопи их, — сказал я Ван Рейсу, — пока дым не рассеялся.

— Ты думаешь, они клюнут на эту туфту с миной? — спросил Ван Рейс.

Я пожал плечами.

— Они вспомнят потом, что никаких мин здесь не ставили. Но не сегодня. К тому же, здесь действует не одна группа. Так мне говорил майор. Думаю, они не будут выяснять, кто поставил мину, а запишут удачу на свой счет.

Дым стал менее густым. «Трупы» уже лежали по обеим сторонам грузовика. Мы с Ван Рейсом заняли позиции за толстыми стволами деревьев. Уэбб, наемник из Англии, которого я поставил командиром «отступающей» группы, жестикулировал и кричал, приказывая всем грузиться в машины и мотать отсюда к чертовой матери. Уэбб, молодой человек с красным лицом, хорошо играл свою роль. С моей точки зрения, казалось, что ничего натянутого в этом представлении не было. Он даже сделал так, что один наемник отстал и ему пришлось бежать за машиной. Задний грузовик немного замедлил ход, чтобы тот мог ухватиться за борт и вскарабкаться в кузов, и обе машины, взвыв моторами, рванули прочь от этого места на такой скорости, какую позволяли дорожные условия.

Я слышал только удаляющийся звук моторов да треск пламени догорающей машины. Гореть уже было нечему, только шинам, но и они должны были скоро догореть. Пламя исчезло, лишь струйки дыма поднимались от остова машины. Стало так тихо, что я слышал собственное дыхание. Я посмотрел в сторону Ван Рейса. Тот был совершенно спокоен, и лицо его выражало полное отсутствие интереса к происходящему. Я подумал: как же надо было страдать, сколько выдержать, чтобы подойти к этому, возможно последнему, сражению на этой равнине с таким ледяным спокойствием! Измазанная брезентовая шляпа была надвинута на глаза, израильский автомат покоился на руке. Он был местный, поэтому наблюдение было по его части. Он взглянул на меня и покачал головой. Потом поднял правую руку с растопыренными пальцами три раза. Это означало, что, по его мнению, разведчики Гванды зашевелятся минут через пятнадцать. Не знаю, откуда это ему было известно, но, повторяю, он был местным, родезийцем, а я — иностранцем.

Я взглянул на «мертвых», лежавших возле грузовика. Некоторые, черт бы их побрал, начали дергаться, и я зашипел на них. На какое-то время это их успокоило.

Ван Рейс щелкнул пальцами и показал в направлении большого толстого дерева. Похоже было, что они зашевелились с опережением графика.

Затвор моего южноафриканского R-1 был уже передернут, и я готов был открыть стрельбу в любой момент. Ван Рейс тоже. Нам надо было подпустить их поближе, чтобы покончить с ними в несколько секунд. Если один из них убежит, раненый или невредимый, мы убьем массу времени на его поиски, чтобы не дать ему добраться до главных сил Гванды, которые в этот момент были, наверняка, вне зоны слышимости автоматной стрельбы. Если мы кого-то упустим, Гванда скоро узнает, что поблизости находится кучка наемников, взорвавших собственный грузовик, чтобы подстроить ловушку, которая не удалась. Я был уверен, что двенадцать наемников справятся с пятью десятками террористов Гванды и смогут поймать самого Гванду. Но теперь Гванда перестал быть самоцелью операции. Теперь задача состояла в том, чтобы проникнуть в район прохода Зану и засечь приготовления «барбудос» Фиделя Кастро к вторжению в Родезию.

От грузовика всё еще поднималось несколько струек дыма, когда Ван Рейс дал знак, что они подходят.

Подходили они, тихо переговариваясь, потом один из них засмеялся и передернул затвор автомата. Мы выскочили из-за укрытия, когда раздалась очередь. Ублюдок успел изрешетить двух наемников, лежавших рядом с грузовиком, прежде чем я угомонил его из своего R-1. Один наемник был убит сразу, другой страшно закричал, большая пульсирующая рана на его груди выбрасывала кровь и пену. Я перевел автомат на него и добил его. Тем временем Ван Рейс уничтожил третьего наблюдателя и готов был помочь мне, но в этом не было уже необходимости. Огонь прекратился. Другие наемники хватали свое оружие и в панике озирались, куда стрелять. Двое так завелись, что открыли стрельбу, чтобы разрядиться. Я крикнул, чтобы прекратили. Это были ирландец Смит и Виллерс из Южной Африки.

Смит остановился и закричал на меня на своем ужасном английском. Он уже знал, что его английский друг, Симмонз, убит. Его совершенно не интересовал другой погибший — Финчли из Дурбана, Южная Африка.

— Ты же должен был прикрыть нас! — кричал он. — И не прикрыл! Из-за тебя убили моего друга, сукин ты сын, янки! Спрятался за своим деревом, когда эти сволочи убивали Симми!

Я был готов выстрелить в него, если он поднимет на меня свой «стерлинг», Ван Рейс держал остальных на прицеле своего скорострельного автомата. Но ирландец, у которого за спиной был опыт службы в британской армии и привычка к дисциплине, не собирался с ходу поднимать бунт. Сейчас с ним надо было быть особенно бдительным. Как, впрочем, и со всеми.

Смит плюнул в грязь и отвернулся, состроив неуважительную мину на своем лошадином лице Потом выругался в адрес меня и моего плана.

— Но ведь он удался, разве нет? — сказал я. Я не искал одобрения этого микки. Плохи твои дела, если ты начинаешь искать поддержку и одобрение среди солдат подразделения, находящегося на передовой. — Эй, Смит, гаркнул я ему, — я с тобой говорю! — Если этому идиоту не хочется, чтобы все по-хорошему, я готов и к этому. — Повернись ко мне, когда я с тобой говорю!

Ирландец нехотя повернулся, крепко вцепившись в свой «стерлинг», дуло которого, правда, держал обращенным к земле. Смит служил в британской военной полиции в британском секторе Германии. Может, он и был хорошим военным полицейским, но ему дали год тюрьмы и бесславно уволили из армии после того, как застукали на ограблении граждан с применением служебного оружия.

Его ирландский акцент становился все заметнее.

— Что тебе надо, сукин сын, хочешь…

— Еще раз так скажешь, друг, и я тебе вышибу мозги. Симмонз погиб, ну так что? Не хочешь — не играй. Надо было вам с лайми сидеть дома, а не ехать в Африку.

О’Хара, другой ирландец, подошел и встал рядом со Смитом. Смит посмотрел на О’Хару краем глаза, но все его внимание было сосредоточено на мне.

— Строишь тут из себя супермена, янк. Позволь тебе напомнить, что нас восемь, а вас двое.

Это заявление решило позицию Тиббза, черного из Алабамы, не любившего белых. Он с улыбкой покинул ряды большинства, держа наготове свой, как он говорил, любимый ’М-16. У каждого из нас было свое любимое оружие.

— Ты мою голову не считай, — предупредил он Смита. — Я сам решу, на чьей мне быть стороне — Он встал в линию со мной и Ван Рейсом. — Теперь семеро вас и трое нас.

Потом Кесслер присоединился к нам, хорошим мальчикам. Соотношение стало четыре к шести. Смит все еще стоял в вызывающей позе, готовый начать стрельбу, но другие наемники не были такими безрассудными. Обстановку разрядил Спаркс, этот пижон из Австралии.

— Вы все, ребята, как хотите, а мне это уже надоело. Я пошел.

На несколько секунд воцарилась тишина. Потом противостояние разрушилось, по крайней мере, на ближайшее время. От Смита отвернулись и другие наемники, последним это сделал его соотечественник О’Хара.

Пойду похороню Симми, — сказал мне Смит. — Попробуй сказать, чтобы я оставил его птицам.

— Хорони, кого твоей душе угодно, только делай это побыстрее И еще помни, друг, что у тебя в активе уже есть один бунт. В следующий раз полезешь без очереди — получишь за все Улавливаешь?

Смит буркнул что-то. Он мог бы говорить сейчас что угодно, я пропустил бы это мимо ушей. Он покопался в еще не остывшем металле и нашел саперную лопатку без ручки. Остальные сидели, попивая воду из котелков, пока Смит рыл мелкую могилу для своего убитого английского друга. Может, он и был неплохим солдатом в Германии, но об Африке он не знал элементарных вещей. Думаю, мало он смотрел английских фильмов на своей ферме в Ирландии, а я не стал его расстраивать и объяснять, что через пять минут после нашего ухода шакалы начнут раскапывать могилу.

Никто из южноафриканцев не порывался похоронить Финчли, и это, по-моему, доказывало, что так называемая единая южноафриканская нация — это нечто эфемерное. Мы с Ван Рейсом сидели, прислонясь спинами к толстому стволу дерева. Он отпил совсем немного воды и закрыл флягу. Потом закурил сигарету с тем же спокойствием, с каким это делает фермер, сидящий на пороге своего дома на исходе тяжелого рабочего дня. На массивных щеках его блестела седая щетина.

— Ничего бы не пожалел за бутылку холодного «кейптаунского», мечтательно произнес он.

— И я, — согласился я, думая о «Карта бланка», напитке, который мексиканцы делают с такой любовью.

Мы уже обыскали карманы убитых террористов и ничего интересного не нашли, за исключением личного знака с тела убитого родезийца. Звали его Брайенз, номер личного знака был 3003. У одного из террористов мы нашли в кармане рубашки родезийские деньги и еще какие-то, неизвестные мне.

— Это из Мозамбика, примерно на пять долларов США. Они почти не дают этим нищим карманных денег, — пояснил Ван Рейс.

— Ты думаешь, мы накрыли их всех? — спросил я.

— Скорее всего, — ответил Ван Рейс. — Три — это обычное число разведчиков, которое они оставляют. Не приходилось слышать, чтобы эта цифра менялась, а я играю в эти игры уже давно. Могу сказать, что основная группировка Гванды находится сейчас на расстоянии многих миль от нас. Миль двадцать или больше. Слишком далеко, чтобы они могли услышать взрыв и стрельбу. Звук в этой местности распространяется далеко, но все же не так. Клянусь, сейчас мы можем быть спокойны.

— А Гванда не хватится своих наблюдателей? Мол, долго не показываются?

— Они и не должны показываться, пока у них не будет чего-нибудь конкретного. Их задача — болтаться на хвосте главных сил противника и смотреть, что он делает. Я полагаю, ты удивлен, что они появились сразу все, когда увидели, как взорвался грузовик.

Я улыбнулся Ван Рейсу и достал сигарету. Американские у меня кончились, это были местные под названием «Крикет». Я подумал, что это паршивое название для сигарет. А собственно, почему бы и нет? Ведь и сигареты-то паршивые. Без фильтра, жгут пальцы, как ствол пистолета после короткой перестрелки где-нибудь в танцзале западного Техаса.

— Нет, я все это заранее продумал, — ответил я Ван Рейсу. — Полный грузовик мэрков — тут можно набрать корзину денег и сувениров. Оружие, часы, кольца. Один по правилам должен был остаться и наблюдать за обстановкой, но не устоял при мысли, что два его друга загребут себе весь улов.

Ван Рейс увидел, что ирландец разровнял и утрамбовал могилу. Он встал, протер рукавом ствол автомата и с любовью сказал о нем:

— Хорошее дело нам сослужил. А то сейчас мы были бы на полпути к Гванде, а там бы нас уже ждали.

Совсем стемнело, и мы вернулись обратно на дорогу, рассредоточившись по обеим ее сторонам. Мелкий камень и песок хрустели под ногами. Огромная и яркая африканская луна вышла театрально покрасоваться, как это она обычно делала, словно для съемок очередного фильма типа «сафари» — две красивые женщины, муж-выпивоха и белый красавец-охотник, который любит выкурить трубку и пострелять слонов и буйволов. Но для нас ничего хорошего в этом Голливуде не было. Хотя бы потому, что было слишком светло. Нас легко заметили бы на этой дороге, тянущейся через бесконечную степь, и мы стали бы прекрасными мишенями, если бы Гванде вдруг взбрело в голову вернуться назад и устроить нам засаду.

Я шел по одной стороне дороги, Ван Рейс — по другой. Когда ты командир, то должен быть впереди, и тут уж было не до опасений насчет ирландца. У меня не было уверенности, чью сторону займет Кесслер, если ирландец схватится за оружие. В Тиббзе я был уверен куда больше. Помимо безрассудства и вечной бравады было в нем нечто такое, что вызывало уважение, и он мне начал нравиться. Вообще-то, я не думаю, что этот черный умник из Дотана так уж сильно нравился мне, мне нравились лишь некоторые его качества. В какой-то момент Тиббз может выступить против меня, но в свое время и по какой-то собственной причине (он сам это решит), а не будет подыгрывать этому шуту Смиту.

Впереди мне послышались неясные звуки и показалось, что я вижу какие-то тени. Я приготовился стрелять, но Ван Рейс успокоил меня, сообщив, что это не что иное, как маленькое стадо зебр, перебежавшее дорогу.

— Через минуту ты услышишь их запах.

Мы прошли в хорошем темпе пять миль, и я объявил привал. В этом месте рядом с дорогой был глубокий узкий овраг, и я сказал своим, что если кто хочет курить, то пусть спускается вниз.

— И смотрите — траву не подожгите.

Чего нам не хватало, так это пожара. Пламя побежало бы по степи со скоростью двадцать миль в час.

Мы с Ван Рейсом присели на корточки и отхлебнули воды из фляг. У меня в кармане рубашки лежал настоящий качественный жевательный табак. Ножом я отрезал кусок и протянул его Ван Рейсу, который, как и большинство южноафриканских голландцев, знал толк в этом деле. Было довольно холодно. Шакалы выступали со своим обычным репертуаром, но чуяли нас и держались на дистанции. Хорошо, если и Гванда так же поступает, подумал я. Мне «полковник» совсем ни к чему, пока я как следует не подготовился к встрече с ним.

— Как ты думаешь, Гванда может попытаться сегодня же воспользоваться проходом? — спросил я южноафриканца.

— Маловероятно, — глухо ответил он. Он сплюнул табак, и комок прочертил серебристую линию в лунном свете. — У Гванды сегодня был большой день, он захочет отпраздновать его. Гванда пьяница, он упивается насмерть при каждом удобном случае. На сержантское жалование он не мог позволить себе пить от души. А теперь, когда идет эта война, у него совсем другая жизнь. Он берет что хочет. Отвечая на твой вопрос, скажу, что мы выйдем на Гванду задолго до того, как он направится в проход Зану. По крайней мере, я думаю, что мы достанем его по эту сторону прохода.

Никем не потревоженные, мы прошли еще пяток миль и снова сделали перекур. Через десять минут мы опять были в пути. Итого мы прошли миль десять, и нам оставалось пройти еще десять-пятнадцать до встречи с Гвандой. Пока шагалось легко, но вскоре я почувствовал, что появляется усталость, людьми овладевает напряжение. Все они прошли солдатскую службу, но у меня была всего неделя, чтобы привести их в боевую форму. Впрочем, такие форсированные марши редко бывают в современных армиях.

Через некоторое время после второго привала кое-кто начал тихо ворчать. Это явление нормальное, пусть поворчат. Пусть клянутся про себя отомстить мне самым страшным образом за свои муки, лишь бы на ногах держались. Я знал, что их усталость как рукой снимет, когда мы определим, где находится лагерь Гванды.

Через час пути показалось, что проход Зану вот-вот откроется перед нами, хотя до него оставалось еще несколько миль. Дорога стала подниматься в гору, степная местность кончилась, начали попадаться деревья. Чем выше мы поднимались, тем холоднее становилось. Дорога шла то вверх, то вниз. Впереди был Мозамбик. Снова показалась железная дорога, шедшая здесь параллельно нашей. Железная дорога была намного новее автомобильной, строители сделали ее более прямой. Через милю я услышал журчание воды. Мы с Ван Рейсом вышли первыми на берег мелкого каменистого ручья и увидели уходящие в воду следы шин, вновь появляющиеся на другом берегу. Я дал Ван Рейсу еще кусочек жевательного табака.

— Там пониже есть еще один поток, побольше, почти река, — сказал он. Прошло уже много лет, как я охотился в этих местах, но помню, где это. В потоке есть омуток, я ночевал на берегу. Там густо растут деревья, много сухих, хорошо разводить костер.

Я спросил, далеко ли это от дороги. Пора было начинать рискованную игру, спускаться туда в поисках Гванды. Туда вел и след — то ли одного, то ли всех грузовиков Гванды. А может быть, Гванда на командирском грузовике уехал вперед, а остальных оставил праздновать. Спрашивать Ван Рейса было бесполезно, потому что тут он знал не больше моего.

Ван Рейс сказал, что до того места мили две. И на этот раз он не дал мне никакого совета, поэтому я решил:

— Что ж, попытаемся. Скажи людям, чтобы у них ничего не гремело, пойдем тихо и красиво. И пусть рассредоточатся побольше, чем сейчас. Когда мы будем от их лагеря в полмили — если он там, — то обойдем его по большому кругу и зайдем с другой стороны.

Мы перешли через ручей. Когда один из моих людей передернул затвор, я выругался и велел этому кретину извлечь пулю. Если этот идиот споткнется и упадет, то лучшего предупреждения для Гванды, чем автоматная очередь, и не придумаешь. Почва возле ручья была влажной, и на ботинки налипла грязь. Это смягчало шум шагов, но все равно в напряженной тишине африканской ночи они звучали, как дальние удары барабана. Мы прошли примерно с милю, когда между деревьями проклюнулся — вначале слабый — свет костра. Потом шла прогалина, а когда деревья вновь сошлись вокруг нас, я смог разглядеть первый костер и увидел другой, поменьше. Потом, подойдя поближе, я я услышал крики, смех и песни этих безумных подонков. Тихий ночной ветер отчетливо доносил до нас звуки пиршества.

— О’кей, здесь растягиваемся и заходим с другой стороны, сказал я Ван Рейсу.

В кармане рубашки у меня лежало объявление о розыске Гванды с увеличенной фотографией, сделанной с его армейского удостоверения. Не было необходимости вновь разглядывать ее, чтобы обновить в памяти его физиономию. Майор рассказывал мне, что «полковник», выйдя из военной тюрьмы, отпустил огромную прическу «афро» и бороду. А раз так, то установить Гванду будет нетрудно, если он там. Такие люди, как Гванда, выделяются в любой толпе.

Ван Рейс понял, о чем я думаю.

— Ты всё еще хочешь взять его живьем? — спокойно поинтересовался он.

Я ответил, что особенно стараться ради этого не стоит. Майору это хдорово не понравится, ну и что? Майору хо, он лежит себе сейчас в теплой кровати в своем Солсбери и видит сны про милые старые компании, в которых он участвовал. А я — здесь, в проклятых Богом горах Иньянга, с кучкой усталых, натерших до крови ноги наемников, которые скоро поставят на карту свои жизни ради майора Хелма и презирающего нас его окружения. Мои наемнички — это, конечно, шайка сорви-голов и убийц, но они мои, и я не собираюсь дать им погибнуть только ради того, чтобы майор достиг высот популярности, после того как Гванду вздернут на виселице.

Мы проходили с южной стороны лагеря, когда мне послышалось тихое хихиканье во тьме деревьев. Я сделал знак, чтобы все остановились и залегли. Мы с Ван Рейсом поползли вперед, держа перед собой оружие. Вначале я подумал, что за деревьями мужчина и женщина. Но, приблизившись, я услышал разговор двух мужчин на каком-то африканском языке. Ван Рейс, наверное, знал его, а я нет. Потом и до меня дошло. Два гомика из воинства Гванды занимались своими делами, пока в лагере шла гульба.

Мы с Ван Рейсом обменялись знаками и достали ножи. У меня был десантный нож, смазанный ружейным маслом и намеренно покрытый пылью. Он ни капельки не блеснул, когда я достал его из ножен. Нож Ван Рейса тоже был что надо. Мы находились всего в нескольких ярдах от любовного гнездышка гомиков, мысленно посылая обоим пожелания большого счастья в другой жизни.

Один из них открыл бутылку, и послышалось бульканье. Потом выпил другой, потом был счастливый смех, потом проявления нежных чувств, потом один голубой перевернул другого на живот, и они начали. Им было так хорошо, было столько любви, что мне противно было убивать их, честное слово. Пора! Мы с Ван Рейсом метнулись одновременно. Я по рукоятку всадил нож в верхнего, и он умер без звука. Так всегда бывает, если все сделано правильно. Нижний успел вскрикнуть, прежде чем Ван Рейс вдавил его лицо в грязь и вогнал нож в горло. Оба были вполне мертвые, но для гарантии мы добавили им по удару. Пока все хорошо — если никто не слышал крика. Крик’был не особо сильный, и, пока мы лежали с оружием на изготовку, пир в лагере шел своим чередом.

Я встал, убрал нож и щелкнул пальцами — сигнал к продолжению движения. Дальше все шло без приключений, и скоро мы вышли к противоположной стороне лагеря. Достаточно близко, чтобы чувствовать запах костра, слышать отдельные голоса или звук разбиваемой о камень бутылки.

Спустя несколько минут, лежа под прикрытием деревьев, окружавших лагерь, мы уже могли их видеть.

Этих подонков было не меньше полусотни. Одни были совершенно пьяны, другие подходили к кондиции, но многие держались нормально. Я взялся считать, и у меня получилось, что более тридцати из них выглядели достаточно трезвыми, чтобы владеть автоматом. Всё лучше, чем пятьдесят, но всё равно для нас это будет не пикник, подумал я.

На краю лагеря стояли три старых грузовика. Я очень надеялся, что хотя бы один из них останется после боя в целости и сохранности. Господи, все ноги у меня были в мозолях, а мне еще хотелось вернуться в Солсбери. Я вначале с удивлением посмотрел на палатку по другую сторону костра, но удивление рассеялось, когда из нее вышли три кубинца в форме, как у Фиделя, а за ними — высокий хмурый черный, который не мог не быть Гвандой. У него было пышное «афро» и неопрятная борода — точно по описанию майора. В руке он держал бутылку и орал как сумасшедший. Он выкрикивал угрозы на английском, очень хорошем английском, и только один кубинец, как будто, понимал его.

Было очевидно, что «полковник» очень разгневан на своих латиноамериканских коллег. Я дал знак, что, мол, подождем еще несколько минут. Гванда, вне себя от бешенства и больше чем слегка пьяный, вопил что-то насчет вторжения.

 

ГЛАВА V

В ярком свете костра бросалась в глаза прекрасно сшитая форма «полковника», выкроенная в английском стиле. Она была покрыта пятнами пота, грязи и, возможно, крови, потому что Гванда любил подержать в руках пангу. В глазах у него был дикий блеск, лицо подергивалось от бушевавших в нем эмоций. На голове с трудом держалась фуражка типа той, какую носил фельдмаршал Геринг, и такая грязная, будто об нее разбивали яйца.

Голос «полковника» производил впечатление даже теперь, когда был искажен яростью. У него был самый низкий бас и английское произношение, даже слишком английское. Он говорил как актер, играющий английского сановника старых времен. Но в этом человеке не было ничего смешного. С расстояния в полных сорок футов я чувствовал угрозу, исходившую от него, власть, которую он имел над этими людьми. В те дни, когда он был сержантом родезийской армии, его белые начальники, возможно, посмеивались над ним. Еще бы: черный сержант, мечтающий о славе, работающий с пластинками, чтобы улучшить произношение, копающийся в книгах, чтобы набраться ума.

Теперь в Гванде не было ничего смешного. Он доказал это белому правительству в Солсбери за несколько месяцев войны. Там настолько хорошо это поняли, что решили свернуть шею этому сильному и властному человеку. Я почувствовал, что кубинцы тоже боятся его. Можно было войти в их положение — я тоже не любил бы его на их месте, но у меня сейчас в руках был такой серьезный аргумент в споре с ним, как R-1, и настало время или убить его, или доставить к майору.

Кубинец, который говорил по-английски, был, несомненно, главой «советнической» миссии. Он был лет на пятнадцать старше других «фиделистас». Я посчитал его за полковника или, минимум, за майора. За полковника я принимал его по возрасту, а так — попробуй, различи офицеров в кубинской армии: у них нет офицерских знаков различия. Старшему из кубинцев было лет сорок, другим — лет по двадцать пять. Старший был невысок и полноват, но в хорошей спортивной форме, иначе его не послали бы в Африку. У него были седые волосы и густые черные усы, в зубах он держал такую толстую сигару, как у самого Фиделя. Два других кубинских офицера, если они были таковыми, смахивали на близнецов: оба худощавые, маленькие и щеголеватые в своих зеленых маскировочных костюмах.

Старший пытался урезонить Гванду. Я не слышал, что он говорил, потому что его голос тонул в мощном басе Гванды. Гванда сделал глоток из бутылки и продолжил тираду, размахивая перед лицом кубинца кулаком:

— Говорю вам, что надо немедленно начинать наступление Чего вы ждете? Пока вы строите свои проклятые планы, а потом планы на основе прежних планов, Солсбери вербует все новых и новых наемников. На американцев все больше и больше давят, чтобы они выдвинули ультиматум Советскому Союзу и подтвердили его демонстрацией силы. Вы, кубинцы, должны лучше понимать, что может означать американский ультиматум. Кеннеди сказал им, что их ожидает, если они не уберут свои ракеты из вашей страны. Что будет — скажи, если можешь, — поступи они таким же образом здесь? Не будьте идиотами. Они дали пасть Анголе, потому что не были готовы к новой войне сразу после Вьетнама. Американцы знают, что, если падет Родезия, падет и Южная Африка. Они не допустят этого, если вовремя спохватятся.

Кубинцу надо было показать свою знаменитую гордость. Теперь настала его очередь выходить из себя, и он со злостью швырнул свою толстую сигару в костер. Несмотря на испанский акцент, в его произношении был сильный американский налет. Не исключено, что он много времени провел в Штатах. Оба его подчиненных нервозно следили за старшим, то и дело заискивающе улыбаясь убийцам из окружения Гванды, но те не отвечали на их улыбки, за исключением совсем пьяных.

— Я подчиняюсь своим приказам! — кричал старший кубинец.

Крепкие же у него были нервы, если он мог так кричать на Гванду, имея в союзниках только пистолет в кобуре. — Никакого вторжения сейчас не будет. Надо быть разумным, полковник. Мы оба солдаты и должны подчиняться приказам. Вы подчиняетесь приказам своего командования, я — своего.

Гванде это понравилось, и он засмеялся. Он по-прежнему был не в себе, но не настолько, как минутами раньше.

— В Африке все не так. Для меня, по крайней мере. Я подчиняюсь только тем приказам, которые считаю умными. А то, что вы мне говорите, — глупость. Сколько у вас людей с той стороны прохода? Сколько кубинцев в Мозамбике?

— Достаточно. Не об этом речь.

Гванда как следует отхлебнул из бутылки и завелся пуще прежнего. Он заорал на кубинца:

— Плевать мне, о чем там у вас речь! Вы считаетесь командующим войсками, расположенными по ту сторону прохода. И там, за проходом Зану, у вас больше войск, чем во всей родезийской армии. Вся эта паршивая родезийская армия — не больше пяти тысяч чело век. Так называемые резервисты — это ерунда, кучка фермеров и иммигрантов из Европы, которые даже английского не знают. Забудьте о приказах Сами оцените ситуацию — и посылайте своих сюда. А раз так, то и остальные кубинцы поддержат вас. Пока американцы закончат споры в конгрессе, освобождение Родезии станет свершившимся фактом. А после этого они сюда не полезут. — Гванда ухмыльнулся. — Так что выйдет не по-американски.

Кубинец медленно покачал головой, вытаскивая тем временем новую сигару из кармана рубашки. Другой кубинец поднес ему зажигалку. Некоторое время он молча раскуривал сигару, потом заговорил, вновь оспаривая доводы Гванды и усиленно жестикулируя сигарой.

Гванда опять заорал на него:

— Русский лакей! Не тычь в меня этой своей вонючей штукой! Ты можешь хоть раз в жизни быть мужчиной?

В кубинце опять взыграла успокоившаяся было гордость:

— Мне нечего доказывать вам. Где вы были, когда мы дрались и умирали в Анголе?

Гванда набрал в рот мокроты и смачно плюнул возле ног кубинца. Тот отступил и положил руку на кобуру. В этой ситуации это был не лучший шаг с его стороны. Другие кубинцы не знали, что предпринять, но они оказались умнее своего шефа и не потянулись к пистолетам.

— Сейчас они начнут убивать друг друга, — прошептал Ван Рейс.

— Да, — шепнул я в ответ, улыбнувшись.

Южноафриканец улыбнулся мне в ответ:

— Тогда и мы начнем.

Гванда гремел, явно пытаясь спровоцировать гордого кубинца:

— Ты мужчина, пока русские водят твоей рукой. Вы вроде ирландских или шотландских крестьян, которых англичане посылают сюда воевать за свои интересы. Они все равно остаются для англичан дерьмом, даже если защищают их интересы. Так и вы для русских. Вы — самое настоящее дерьмо. Все вы лакеи. Возьмись за ум, парень, и присоединяйся к нам. Ведь ты даже не белый…

Кубинец хлопнул рукой по кобуре, но не успел даже открыть ее. Гванда сделал шаг в сторону и кивнул. Автоматчик, которого я в первый момент не заметил, — но автоматчик хороший, — уложил главного кубинца, а потом и двух других. Близнецов с тонкими усиками.

Я открыл огонь, потом Ван Рейс из своего замечательного израильского автомата, а там и мои мэрки вскочили с земли, надежно замаскированные листвой деревьев. Им очень хотелось выразить благодарность Гванде за истертые ноги, а наемников весьма раздражают такие мелочи. По большому счету с ними нет проблем, они не идеалисты, но стертые ноги или перебои со жратвой доводят их до белого каления. О, они обрушили на, лагерь такой ливень свинца! Мое внимание было приковано к автоматчику, который скосил трех кубинцев. Он влетел в палатку кубинцев и стрелял из-за брезента. Это его скрывало, но не защищало, и когда я определил его местоположение, то быстро утихомирил его. Он упал на палатку и завалил ее. От града пуль палатка загорелась, и бушующее пламя взметнулось до верхушек деревьев. Террористы понимали, что влипли, но некоторые пытались оказать сопротивление. Однако это было бесполезно, потому что мои наемники в этой жизни не делали столько глупостей, сколько, в гражданской. Сейчас они занимались тем, что им нравилось больше всего, — убивать за деньги. В нескольких ярдах правее меня Ван Рейс строчил из своего «галила», короткими и длинными очередями укладывая террористов. Ответный огонь был сильным, но стреляли в отчаянии, неприцельно. Я услышал прямо-таки женский крик ирландца Смита, которому очередью прошило голову. Потом застонал Ван Рейс. Я посмотрел на него, но крови не увидел, а Ван Рейс уже снова стрелял как ни в чем не бывала

Следующим был поражен Леманн, один из южноафриканцев. Он находился рядом со мной, и я слышал глухой шлепок, когда пуля отрикошетила от камня и прошила ему горло. Как часто бывает с людьми, когда в них попадает пуля, он вскочил на ноги и обеими руками схватился за горло. В нормальной войне, где есть врач, его рана, возможно, не была бы смертельной, но здесь, в горах, он был обречен. Еще одна автоматная очередь снесла ему большую часть черепа.

Центр лагеря был усыпан мертвыми и умирающими террористами. Когда мы открыли огонь, Гванда нырнул за камень, и в течение какого-то времени я думал, что он убит. Но потом увидел его фельдмаршальскую фуражку, торчавшую из-за камня. Он поднял пистолет поверх камня и начал было стрелять. Я выстрелил в его сторону и сбил с его головы странную фуражку. У него была такая шапка волос, что неясно было, где у него начинается и кончается голова. Он снова появился и начал палить из своего пистолета. Я,снова загнал его за камень, полив пулями верхушку камня. Мои люди вели устойчивый огонь, кося все, что бегало, ходило или ползала Я выругался, когда один из грузовиков загорелся. Деревянный кузов старой машины горел очень хорошо. Через минуту взорвется бензобак, подумал я. И он взорвался, разбрасывая пламя во все стороны. Пять-шесть террористов пытались завести один из двух оставшихся грузовиков. Им это удалось, и они уже тронулись, но Ван Рейс длинной прицельной очередью взорвал его.

— Вперед, — крикнул я, поднимаясь на ноги. — Заканчивайте. Я иду за Гвандой.

Наемники выскочили из укрытий и пошли вперед, стреляя на ходу. Шаг за шагом они прошли весь лагерь, завершив дело, а я с R-1 на изготовку направился к Гванде, готовый разнести его на куски, если он высунется со своим пистолетом.

— Гванда, — закричал я, — встань и покажись. Руки за голову, пистолет оставь там.

Гванда встал, но пистолет был по-прежнему у него в руке, хотя и не нацелен на меня. Я подумал, что «полковник», этот убийца маленьких девочек, хочет умереть, как солдат. Использовать пистолет против меня ему не имело смысла. У него был немецкий Р-38, прекрасный полуавтоматический пистолет, но он не мог соперничать в огневой мощи с моим R-1 Он посмотрел на меня мрачными испуганными глазами, пытаясь прийти к какому-нибудь решению.

— Брось пистолет, — приказал я, — или попытайся пустить его в дело. У меня нет времени.

Гванда бросил Р-38 и произнес:

— Я военнопленный.

Он, наверное, подумал, что это красивый и театральный жест. Эти выверты пусть он прибережет для суда в Солсбери, мне на них наплевать. Я велел ему выйти из-за камня. Наемники прочесали лагерь. Прогремела последняя короткая очередь. Все, стрельба закончилась. По периметру выставили охрану. Пришел Ван Рейс и доложил то, что я уже знал: все террористы перебиты. Все, кроме троих, которые скрылись в темноте.

— Это печально, — сказал Ван Рейс. — Мы ведь так близко к ним подошли, надо было всех положить. А так очень скоро за нами придет новая компания.

Тут подал голос Гванда:

— Даже если бы вы положили всех, за вами все равно пришли бы. Вы думаете, мои люди дадут вам увести меня? До Солсбери еще далеко.

Никто из нас не ответил этой скотине.

— У тебя есть наручники, — обратился я к Ван Рейсу. — Надень их нашему другу, и давай мотать отсюда.

— Ты прочел мои мысли, — заметил Ван Рейс.

Он нашел наручники, замкнул Гванде руки за спиной и ткнул его лицом в грязь. Потом позвал Марсдена, англичанина, и поручил ему опекать пленного.

Бутылка Гванды с южноафриканским бренди чудесным образом осталась невредимой под градом пуль. Я поднял ее, там оставалась еще добрая половина.

— Думаю, не отравимся, если выпьем из одной бутылки с Гвандой.

Ван Рейс улыбнулся мне, открыл ее и сделал большой глоток.

— Это вещь, — произнес он. — После тяжелого трудового дня ничего нет лучше, чем выпить доброго напитка. И все же…

— Да, знаю: нет ничего лучше бутылочки холодненького «кейптаунского». Жаль, что нам не удалось прихватить одного из кубинцев.

Я взял у Ван Рейса бутылку и допил оставшийся бренди. Это был не самый лучший бренди, который когда-либо производила Южная Африка. Он проскочил как огонь, потом внутри разлилось приятное тепло.

Мы с Ван Рейсом подошли к мертвым кубинцам и обшарили их Взяли личные номера, кошельки, оружие с кубинской маркировкой.

— Хватит, я думаю, — сказал Ван Рейс. — Да, действительно жаль, что нам не удалось захватить их. В последнее время они стали очень надоедливыми, эти кубинцы. По крайней мере, мы знаем, что они готовят вторжение.

— Не сегодня ночью, — добавил я, — но все равно будет.

— Да, в этом нет никакого сомнения. — Ван Рейс не был ни оптимистом, ни пессимистом. Он все воспринимал солидно и спокойно. — Но мы с ними поборемся,

конечно. А что нам еще остается делать? Но здесь им не Ангола. Часть наших побежит в Южную Африку. Надеюсь, добегут. А остальные никуда не уйдут и будут драться.

Я сказал Ван Рейсу, чтобы собрал людей, а потом посмотрел, в хорошем ли состоянии оставшийся грузовик.

— Поднимай пленного, пускай лезет в кузов, — приказал я Марсдену. — И смотри за ним.

— Как за любимой мамочкой, — ; ответил англичанин.

Ван Рейс закончил осмотр грузовика.

— Не так уж он и плох Покрышки поистерлись на этих дорогах. Призов на нем не получишь, но, думаю, поедет.

— А с бензином как?

— В баке больше половины. Запасов нет, они были в первой машине, которую мы взорвали. Для начала нам хватит, а в районе Умтали мы встретимся со своими.

— Будем надеяться. Ладно, поехали.

Двух погибших наемников мы оставили там, где они лежали. Мы не прочитали молитв над их телами, не прозвучал над ними и прощальный салют. Леманн и Смит приехали в Родезию воевать за тысячу шестьсот долларов в месяц — плата хорошая для любой армии. Как только мы отъедем от лагеря, из тьмы выйдут шакалы и начнут рвать их на куски.

Только когда Кесслер зажег фары, я увидел, что Ван Рейс ранен в бок. Он сказал, что это поверхностная рана, кость не задета, но в Африке любое поверхностное ранение, если его надолго оставить необработанным, может оказаться смертельным. Когда я предложил ему, чтобы он занял мое место рядом с Кесслером, он отказался. Думаю, он считал, что командир должен ехать на удобном и почетном месте.

— Не спорь, поедешь с водителем. А мы с Гвандой поедем наверху, подышим ночным воздухом.

Мы с Марсденом завалили Гванду в кузов, куда залезли и остальные. Кесслер включил передачу, и машина тронулась. Когда она поворачивала, свет фар на мгновение осветил лагерь. С точки зрения наемника, зрелище было весьма симпатичное. Кесслеру, этому кровожадному крауту, здесь понравилось все. Да так понравилось, что я подумал, как бы он не вышел из машины и не начал все это фотографировать.

— Бог мой! Ну, мы им дали, а, командир?

Командир! Брови у меня сами приподнялись от удивления: это был первый знак уважения со стороны Кесслера, с тех пор как я его знал. Что ж, сэр, теперь ты точно заработал свою сигару. Как бы то ни было, все приятнее, чем если бы он целился мне в спину.

Ведя машину с большой осторожностью, Кесслер выбрался на дорогу. Грузовик был старый, двигатель пора было выбрасывать, но, очутившись на дороге, он повез нас на вполне приличной скорости — миль пятнадцать-двадцать в час. На плохих участках — до десяти.

По мере того как дорога наматывалась на колеса, я с радостью думал о том, как хорошо, что по ней не надо идти. От нас несло, как от козлов, мы были измотаны, болячка на болячке от марш-броска, и я не думаю, что среди нас был хоть один, кто не мечтал бы о горячем душе и чистом белье. Гванде было нечего сказать, и мне так больше нравилось, потому что совсем не хотелось его слушать, по крайней мере, в этот момент. Может быть, позже, но не сейчас.

Луна вот-вот собиралась скрыться, над степью появились красные полосы занимающейся зари. Пока солнце не появилось из-за горизонта, было холодно. Я спросил Гванду, не хочет ли он пить. Он хмуро ответил, что нет. Мне же лучше: чем меньше ему, тем больше мне. Но если бы он попытался изображать голодовку и отказался от воды, то я схватил бы этого ублюдка и залил бы ему воду в глотку.

Взошло солнце — пылающий огненный шар, а мы еще не доехали до места, где я взорвал грузовик и где друга погибшего ирландца, видимо, сейчас рвали на куски шакалы. Утренняя прохлада улетучилась, через час солнце в полную силу будет заливать своими лучами бескрайнюю равнину. После лагеря дорога долгое. время шла под уклон, а сейчас мы снова катились по ровному плато. Вот проехали те три сожженные деревни, и я посмотрел на реакцию Гванды. Никакой реакции: он спал. Спали и остальные, кроме Марсдена, который, кажется, никогда не дремал.

Гванда дрых, завалившись на бок, как говяжья туша, бормоча во сне. Я все время посматривал на дорогу сзади: пока ничего подозрительного не было. Я хотел было подменить Кесслера за рулем, но не решился. Кто знает, вдруг кому-нибудь из наемников придет в голову пришибить этого Гванду. Человек, убивший Гванду, наверняка завоюет славу в Родезии. А наемники имеют слабость к славе.

Через час Кесслер подал сигнал. Держась за крышу кабины, я встал и увидел в нескольких сотнях ярдов один из наших грузовиков. Я обрадовался, но был бы рад куда больше, если бы там был кто-нибудь из моих людей. Но не было видно никаких признаков чьего-либо присутствия. Может быть, они попали в засаду, а может, террористы теперь с помощью грузовика устроили засаду.

Другого объяснения найти не удавалось.

Я разбудил наемников и велел Кесслеру ехать медленнее. Когда мы подъехали поближе, мои люди попрыгали на землю. Они с усилием переставляли натертые ноги, идя за грузовиком и держа автоматы на изготовку. Но мы еще не подъехали к той машине, а я уже знал, что никакой засады там нет.

Грузовик был поврежден, но не пулями, гранатами или ракетами. Он стоял, накренившись на бок. Все ясно: полетела ось, балбес-водитель ехал слишком быстро.

Ван Рейс вышел из машины бледный и измотанный. Я понял, что его беспокоит рана.

— Ты что, собираешься починить его? — спросил я. — Зачем ты выходишь из машины?

Ван Рейс изобразил гримасу на лице.

— Жутко жарко там. Я не привык, чтобы меня держали, как сардину в банке.

Мы осмотрели грузовик, — и Ван Рейс сказал:

— Бензин в баке есть — и то хорошо. Надо отсосать, тогда у нас хватит до Умтали.

Больше от грузовика не было проку, и, прежде чем ехать дальше, я взорвал его парой гранат. Вообще-то, это должны были сделать те, кто в нем ехал, но я был очень рад, что они этого не сделали.

Было довольно жарко, но до настоящего зноя еще не дошло. Тогда металлические части грузовика будут обжигать руки. О водой у нас проблем не было: мы залили фляги из того омутка.

Когда машина подпрыгнула на выбоине, Гванда проснулся. Он открыл глаза и, по-моему, сразу определил, где мы находимся. Я отвинтил крышку своей фляги и предложил ему воды. Он попил, а потом спросил:

— А выпить у тебя нечего?

Все ясно. Баловню судьбы охота опохмелиться. Глаза его были красными и мутными, на лбу выступил пот.

— Выпить нечего. Ты и так достаточно накачался.

— Я же могу заплатить, у вас мои деньги.

Он правильно сказал: я забрал у него пачку денег. Там были родезийские рэнды, американские доллары. Всего набралось с тысячу долларов.

— Выпить нечего, — отрезал я.

Гванда еще раз взглянул на меня, потом перевернулся на другой бок и заснул снова. Меня не раздражало, что он спит, а я нет. Очень скоро он заснет навсегда.

Продукты у нас кончились, и мы жевали вяленое мясо, которое Ван Рейс отыскал в лагере Гванды. Я оторвал полоску мяса и велел Гванде съесть.

Я по-прежнему вел наблюдение за дорогой, пылившейся позади. Если террористы достанут какую-нибудь быструю и крепкую машину типа «лэндровера» — африканского джипа, то быстро догонят нас. Но не только это беспокоило меня. Прошли времена «кустового телеграфа», теперь у террористов мощные «уоки-токи», обеспечивающие связь в радиусе пятидесяти километров. Я нисколько не сомневался, что срочные сообщения о захвате Гванды уже разосланы. В районе действовали и другие террористические группировки, и, хотя вожаки этих группировок соперничали с Гвандой в борьбе за влияние, он был все же их человеком, поэтому они зашевелятся, получив это сообщение.

Наступило самое пекло. Солнце палило нещадно, мы насквозь пропитались потом. Животные равнины искали любое укрытие от солнца — все, кроме жирафов, которые, кажется, никогда не возражали против солнца. Мне попались на глаза несколько зебр, щипавших траву в тени какого-то колючего кустарника. А однажды старый злой носорог решил посостязаться в скорости с нашим грузовиком.

Старая, выжившая из ума скотина бросилась за нами вдоль дороги. Я не знал, какой ущерб носорог может причинить машине, да и не хотел бы выяснять это. Не знал я и того, что можно сделать с носорогом очередью из R-1. К счастью, этого не пришлось узнать, потому что он устал и свернул в сторону.

Слева и справа тянулась голая равнина, мы ехали на хорошей скорости. Лишь в одном месте кучка деревьев нарушила однообразие бескрайнего буро-зеленого травяного царства. Они росли слева от дороги в полумиле от последней остановки. Деревья остались позади, когда внезапно О’Хара дернулся, будто его толкнули, издав ртом какой-то странный звук, и только потом до меня донесся сухой треск винтовочного выстрела. На лице ирландца замерло удивление и испуг. Он был уже мертв, когда перевалился через борт. Его тяжелое тело глухо ударилось о дорогу и скатилось в траву.

Я распластал Гванду на дне кузова и приставил ему к животу Р-38. Снайпер выстрелил еще раз, пуля чиркнула по крыше кабины. Пытались попасть в водителя. Выкрикивая немецкие ругательства, Кесслер вдавил педаль газа в пол, и грузовик с ревом рванулся вперед по укатанному песку и мелкому камню дороги. Еще одна пуля попала в дверцу. Чокнутый немец гнал машину, как опытный жокей лошадь, продолжая честить во всю снайпера, который хотел его убить. Чтобы стрелять с такой дистанции, снайпер должен был иметь оптический прицел, но то ли он был не очень опытен, то ли времени у него было мало.

Наконец мы покинули зону огня, и я убрал Р-38. Гванда с тоской взглянул на оружие. Да, недавно это был его пистолет. На лице у него выступил пот, он попытался улыбнуться с издевкой, но у него это не вышло.

— Это только начало, — презрительно произнес он. — Почему бы вам не отпустить меня и спасти тем самым свои жизни? Вам ничего другого не остается. Они придут за мной, вы им не нужны. Будьте умницами, что вам мешает?

— Глупость. Я такой дурак, что могу вышибить тебе зубы ногой, если ты не замолчишь.

— Какой ты смелый с беспомощным человеком.

— А так легче всего быть смелым. Теперь закрой свой поганый рот, пока я тебе не заткнул его навсегда.

Следующие пятнадцать миль в нас никто не стрелял, мы были уже на подъезде к Умтали. Я подумал, что до него осталось миль пять-шесть, и если мои наемнички не ждут там меня с грузовиком, то я им не завидую. Потому что, хоть этот услужливый грузовичок делал все, что мог, я, как мне показалось, начал слышать перебои в работе двигателя.

Вот я увидел холм, на другой стороне которого был Умтали. На всем плато это была единственная заметная возвышенность, так что ошибки тут быть не могло. Гряда пересекала равнину с востока на запад от горизонта до горизонта. Я очень рассчитывал, что за этой грядой нас ждет подкрепление и нормальная машина.

Да, мотор здорово барахлил. Я не понял: то ли мотор отказывается работать, то ли бензин кончается. Впрочем, какая нам разница. Гванда опять проснулся: услышал, что двигатель еле пашет, и заулыбался, но у него хватило ума ничего не сказать.

Гряда приближалась. На выбоине машину тряхнуло, и посторонний шум прекратился, но потом, когда мы были меньше чем в миле от того места, где дорога начинала подниматься вверх, шум снова появился. Прислушиваясь к мотору, я услышал звуки отдаленной перестрелки. Вначале их доносило как бы порывами ветра, но это не было обманом слуха. Потом звуки стали все явственнее Я посмотрел на наемников, сидевших со мной в кузове. Мы потеряли слишком много людей — Виллиерса, Симмонза, Смита, Леманна, О’Хару. Наша огневая мощь все уменьшалась. Но как ни крути, а дорога назад все равно проходила через Умтали.

И тут я в первый раз засомневался, выйдем ли мы отсюда живыми…

 

ГЛАВА VI

Машина ползком вскарабкалась на самую вершину и остановилась. Я выпрыгнул из кузова и велел Кесслеру не выходить.

— Будь готов тронуться по моему сигналу. Здесь у тебя будет шанс стать героем.

Крауту это понравилось, он заулыбался и привычно сплюнул мимо дежурного окурка в зубах.

— Господи, командир, мы им показали и еще покажем.

Да, подумал я, мы им здорово показали, а теперь, быть может, их очередь получить свой кусок пирога.

Ван Рейс выглядел хуже, чем несколько часов назад. Как же мне хотелось помочь ему чем-нибудь: дать попить, предложить таблетку. Так не хотелось терять этого человека, этого крепкого отставного фермера. Я был эгоистом: Ван Рейс был просто очень хорошим человеком, лучшим среди нас.

— Что рана? — спросил я его.

— Такое ощущение, словно мул лягнул, — ответил он, и я понял, что его сильно мучит боль.

— Держись, друг, — попытался подбодрить я его.

Мы ползком добрались до верхушки горы, оставив Кесслера с грузовиком, а Марсдена с пленником, и стали рассматривать город. Я заметил последний из трех наших грузовиков, он стоял возле кирпичной стены. Там шла перестрелка, но я не сразу разобрался, где кто, потому что в стрельбе наступило временное затишье. Но вот снова раздались автоматные очереди. Мне показалось, что большинство наших укрылось в развалинах блочного дома. Но не все: часть их была в соседнем здании.

Террористы находились на другой стороне площади, они рассеялись лучше, чем мои люди, чью машину, видимо, здесь и поджидали. Через бинокль я стал считать вспышки на стороне врага. Мои подсчеты вряд ли можно было назвать даже приблизительными, но набралось около сорока террористов. Я перевел бинокль на грузовик, осмотрел площадь вокруг него. Два убитых наемника лежали в нескольких футах от грузовика, еще три — на улице, у подхода к площади, на которой оказались запертыми мои мэрки. Щит у них был хороший, но они не могли двигаться, да и патроны не бесконечны. Стрельба так и шла, то затихая, то возобновляясь.

— Что скажешь? — спросил я Ван Рейса, который рассматривал город через оптику своего автомата. Он был бледен, на лице выступил пот, но держался молодцом.

— Здесь оставаться мы не можем, — сказал он так спокойно, будто сообщил мне, что в восьмом заезде поставил на «Блю-боя». — Полагаю, нам тоже надо поучаствовать в этом.

Да. Он выразил мои мысли в точности. Гванда по-прежнему пребывал под ласковой опекой Марсдена, когда мы возвратились к грузовику.

— У тебя веревка готова? — спросил я лайма.

— Да, командир, — ответил он. — Хотите повесить эту скотину?

Гванда плюнул.

— Сам ты скотина, ты и все твои вояки.

— Нет, повиснет он позже, — сказал я. — Сейчас мы привяжем «полковничка» к радиатору. Привяжи ноги к бамперу, а дальше сам придумай. Смотри только, чтобы он не отвалился. Я хочу, чтобы его дружки видели это красивое лицо, когда мы вкатим на площадь.

Гванда и перепугался, и разозлился, когда услышал, что мы собираемся с ним сделать, но больше перепугался. Он стал бешено сопротивляться, хотя плотный англичанин держал его сзади за наручники да еще заламывал их так, чтобы причинить ему максимальную боль. Бас Гванды звучал уже не так впечатляюще, потому что в нем было немало страха.

— Это варварство! — орал оа — Что вы делаете! Я военнопленный!

— Ты, друг, пленный на войне, которую ты начал. В чем дело, Гванда? Тебе не нравится в Умтали? А как тебе тут нравилось пару дней назад! Затем я приказал Марсдену: — Вяжи его.

Я кивнул Марсдену, тот начал заводить веревку вокруг Гванды, а я тем временем нанес «полковнику» удар своей дубинкой в основание черепа. Сделал я это аккуратно. Гванда должен был отключиться на то время, пока мы его привязываем, но не настолько, чтобы его нельзя было привести в чувство пригоршней воды и ударами по щекам.

Мы с англичанином водрузили Гванду на капот машины. Марсден отрезал мне пару кусков веревки, которыми я привязал его ноги к бамперу. Остальной веревкой Марсден сделал пару оборотов вокруг грудной клетки Гванды, каждый раз завязывая узел, потом провел ее под мышками и крепко привязал оба конца к грузовику.

Марсден, человек крупный, с мощными руками, приложил всю свою силу, делая заключительные узлы.

— Проверь, — сказал я. Он проверил, сильно ударив по веревке рукой, и она глухо зазвенела, как тетива лука, нисколько не ослабнув.

В общем, «полковник» был повязан, как на Голгофу, и я подумал, что лучшей кандидатуры на такое мероприятие не найти. Я и сам проверил веревки: все было как надо.

— Проснись, Гванда, — крикнул я ему и плеснул в лицо водой. Несколько капель попало ему в рот, и он закашлялся. Я встал на бампер и похлопал его по щекам.

Он пришел в себя, стал ругаться и плеваться, а потом, уяснив свое положение, заорал. Он не мог смириться с тем, что сам очутился в роли жертвы. Он рванулся, но веревки не дали ему сдвинуться ни на дюйм.

Я предоставил Гванду самому себе на то время, пока излагал своим план действий.

— Делаем так, — сказал я Кесслеру. — Ты ведешь машину; рядом с тобой никого, все в кузове — мы с Ван Рейсом впереди, все остальные, — я обвел всех взгля

дом, — стреляют с боков. Вначале едем медленно, чтобы люди Гванды узнали его. Если же они его не узнают, это очень плохо для Гванды и очень плохо для нас. Но, что бы ни случилось, Кесслер набирает скорость и мы пролетаем по площади.

— Красиво звучит, — произнес Спаркс с усмешкой.

— Говорил же себе: не уезжай никуда из Дотана, штат, Алабама, подключился Марвин Тиббз.

— А потом, — замялся я, — а потом…

— Интересно, что же потом? — захотелось узнать Марсдену.

— Не знаю, — ответил я, — план кончился.

План у меня был. Честное слово, был. Но все меня поняли. Если Гванду убьют сразу — если его пустят в расход его же люди, — тогда все, что мы сможем сделать, это стрелять из всех стволов, пока не кончатся боеприпасы.

Или пока нас не убьют.

— По местам! — крикнул Спаркс голосом проводника железнодорожного вагона, а Кесслер по моему приказу несколько раз просигналил, и грузовик перевалил через верхнюю точку холма.

Мы с Ван Рейсом облокотились на кабину и старались твердо держать оружие Ван Рейс промок от пота, даже шорты цвета хаки были мокрыми. Лицо у него стало совсем бледным и припухшим. Но светло-голубые глаза типичного голландца были, как всегда, полны решимости.

Когда Кесслер подал сигнал, обе стороны затихли. Кесслер снова посигналил. Он давал то длинные, то короткие гудки, словно азбукой Морзе Да, Кесслер сегодня был в ударе.

Как только мы перевалили через холм, я заметил в расположении террористов отражение солнца в стеклах бинокля. Я очень надеялся, что они рассматривают нас во все глаза. Мне так хотелось, чтобы Гванда был здесь всеобщим любимцем. Мне так хотелось, чтобы он был самым популярным, самым обожаемым террористом во всей Африке. И в этом случае его заметят. Но у нас не было времени выяснять его рейтинг среди местных террористов. Я стукнул кулаком по крыше и гаркнул Кесслеру, чтобы прибавил скорость.

Ствол моего R-1 был направлен по одну сторону головы Гванды, ствол «галила» Ван Рейса — по другую. Впереди, прочно удерживаемый веревками, орал, как помешанный, Гванда. Да он и вправду, наверное, свихнулся, этот бравый баловень судьбы. И я, наверное, так же орал бы, очутись на месте «полковника».

По другую сторону холма дорога из каменистой перешла в асфальтовую, и машину уже не так подбрасывало. С позиций террористов раздались первые выстрелы в нашу сторону, и Гванда стал вопить еще громче. Отдельные пули долетали до нас, и мне обожгло верхушку уха — того же самого, что и во Вьетнаме. Я почувствовал струйку крови на шее. Потом произошло нечто странное.

Террористы продолжали стрелять, но ни одна пуля не пролетала близко от машины. Бедные, растерянные, террористы не знали, как им быть. Убить нас им хотелось — у них было оружие и большой численный перевес, — но они ничего не могли поделать из-за Гванды. Самое время было поторопиться. Я забарабанил по крыше, и Кесслер полетел птицей, разогнав машину под гору с максимальной скоростью. Мои наемники орали и поливали террористов из всех стволов. И я заорал, увидев, как те разбегаются. Но один, я заметил, не побежал. Он продолжал методично стрелять, укрывшись за горой битого кирпича. Я обратил огонь на него, Ван Рейс тоже. Разлетелось ветровое стекло нашей машины. Террорист то прятался, то вновь показывался, продолжая стрелять. Взвизгнули тормоза, грузовик накренился Раздался глухой звук, словно раскололся кокосовый орех Я повернул голову и увидел, что Ван Рейсу снесло весь затылок. Этой части головы не было. Кровь и мозги, кости и волосы разбрызгало и разметало по кузову.

Я выпустил очередь в этого одиночку, на этот раз он рухнул и затих. Грузовик остановился в нескольких футах от груды кирпича, вздрогнул и замолчал. Я закричал на Кесслера, но он не ответил. Спрыгнув вниз, я увидел необузданного краута мертвым за рулем машины. Единственная пуля прошла под глазом.

А Гванда был очень даже живой. Я не нежничал с ним, когда снимал его с капота. Ноги у него онемели, он пошатнулся и упал, когда попробовал встать.

— Ты хорошо на нас поработал, — сказал я ему.

Пройдя через этот шквал свинца без единой царапины, Гванда еще больше укрепился в собственной значимости. К чести его надо сказать, что этот недоносок даже не обмочился. Его руки были по-прежнему закованы, а в моих был автомат, но Гванда улыбнулся мне и восторженно воскликнул:

— Вот видишь?! Видишь?!

Да, я видел.

Мои наемники преследовали врага в руинах города. Я громко свистнул, и они начали возвращаться по одному, в высшей степени довольные собой. Марвин Тиббз был все еще жив и выглядел довольнее других. Этот неукротимый житель Дотана, штат Алабама, подойдя ко мне, весело воскликнул:

— Ну, кто сказал, будто для веселья надо обязательно пить?

Я велел ему присмотреть за Гвандой, пока я проверю оба грузовика. Обоим досталось от стрельбы. Я потянул на себя Кесслера из-за баранки. Я не поддержал его, когда он упал на землю. Задняя часть белокурой головы немца тоже была снесена, как у Ван Рейса. Я попытался завести машину, но аккумулятор был готов. Мотор пожужжал немного, а потом на указателе топлива загорелся красный свет.

Я перешел к другому грузовику, припаркованному к кирпичной стене. Этому тоже досталось. В кабине была кровь, но двигатель вроде остался цел.

— Это бесполезно, — сказал я себе вслух и нажал на стартер. И вдруг чертова машина завелась как новенькая! Посмотрел на указатель топлива — бак был

почти полный. Я вышел из кабины и велел Тиббзу грузить Гванду.

— Есть, командир, — крикнул он в ответ и подтолкнул Гванду к машине гораздо сильнее, чем следовало.

— Проблемы с ним были? — спросил я Тиббза.

— Гораздо меньше, чем у тебя, — ответил Тиббз с улыбкой, широкой и дерзкой. — Этот отставной сержант обещал сделать меня генералом своей армии, если я найду верный способ освободить его.

Я улыбнулся ему в ответ.

— Как же он может это обещать, если сам только «полковник»?

— Ай, про это я и не спросил, командир. Знаешь, я чуть-чуть не соблазнился, но потом он мне здорово напомнил одного ростовщика у нас там, очень похож. Сам жил в ниггер-тауне, среди нас, но не был одним из нас. Имел два борделя, у него, говорят, был целый квартал в деловой части. А сколько у него было белых баб, все богатые, да-а. У этого черного было три машины на одного, а у нас — ни одной на всех.

— Свободное предпринимательство, друг. Ты американский образ жизни не трогай.

— Мне можно, — сказал он. — Я не собираюсь в нем жить.

— Я тоже, — ответил я. — Ладно, давай нашего друга в кузов и смотри за ним как следует.

— Как за своей мамочкой, — сказал Тиббз.

— Тиббз! — окликнул я его.

— Да, сэр! — рявкнул он в ответ, хотя нас разделяяло несколько футов.

— Как насчет того, чтобы стать моим заместителем?

— Не очень хочется, но буду.

— О’кей. Тогда найди Марсдена, пусть он смотрит за Гвандой, а ты сажай людей. Сколько мы потеряли здесь?

— Тех, что ты видел сверху, и троих в бою.

Пока Тиббз собирал людей, я проверил радиостанцию грузовика. Она работала. Я вышел снова на того молодого парня, и он пожелал узнать, где мы были все это время.

— А как там жизнь в Гатуме? — поинтересовался я у парня.

— Отлично, сэр. Мы все время пытались связаться с вами.

— Мы тут были в некотором роде заняты. Я хотел бы передать майору Хелму в Солсбери, что с нами «полковник» Гванда.

И тут этот парнишка сказал:

— Мы уже знаем, сэр. Вот мы и пытались связаться с вами насчет…

— Насчет чего, сынок?

— Не знаю, сэр, но майор, так сказать, оборвал провода.

— Что ему нужно?

Он снова ответил, что не знает.

— Вы не могли бы связать меня с майором, и сейчас же?

— Соединяю немедленно, сэр, — сказал парнишка.

Майор, должно быть, уже сидел и ждал, когда его соединят.

— Я слышал, Рэйни, — спокойно сказал он. — Говорил он сухо, отчетливо произнося каждое слово. Но за его тренированным спокойствием я почувствовал огромное напряжение. — Мне сказали, что вы поймали Гванду.

— Да, мы поймали его, майор. Поймали, но потеряли много людей. Сейчас мы собираемся в обратный путь, сэр. По прибытии я представлю вам полный отчет.

— Я хотел бы услышать, его сейчас, Рэйни. — Он даже не сказал «отличное шоу» относительно захвата Гванды.

— Нельзя ли подождать, сэр? Нет времени говорить, они могут опять напасть. Люди устали.

— Мы все устали, Рэйни. Давай, докладывай.

Доклад занял немало времени, тем более что майор углублялся в мельчайшие детали. Когда я рассказывал о смерти кубинцев, майор вставил:

— И сомневаться нечего, это навесят на нас.

Для меня теперь было совершенно очевидно, что майор тянет время. Я только не понимал, с какой целью.

— Я хотел бы начать движение, — гнул я свое.

— Подожди немного, Рэйни. — В голосе майора чувствовалась растерянность, которую он прикрывал военной бесцеремонностью. — Вы покидаете Умтали, потом разбиваете лагерь в подходящем месте и ждете дальнейших указаний. Ясно?

— Как дым, сэр, — ответил я.

— Ты отказываешься выполнить приказ, Рэйни? Хотел бы напомнить тебе, что вы находитесь в прямом подчинении родезийской армии. Неподчинение будет караться с максимальной строгостью.

Он разве что не успел пригрозить мне расстрелом.

— Ай-ай, сэр, — ответил я.

— Хватило бы и простого утвердительного ответа, — проворчал Хелм.

Я по-прежнему различал какую-то неловкость в его официальном тоне К тому же он сердился, но было непонятно, почему.

— Я скоро снова выйду на связь, — сказал он и дал отбой.

Меня как дубиной по голове огрели. Я позвал Тиббза к грузовику, потом отвел его подальше ото всех.

— Что происходит? — спросил он. Хороший вопрос.

— Я и сам хотел бы знать. Но майор говорит «подождите», вот мы и ждём. Мы отваливаем из Умтали, разбиваем лагерь в стороне от дороги и ждем новых приказов. Пока майор не разберется там с чем-то.

— Люди будут задавать вопросы, — сказал Тиббз. — Ерунда какая-то.

— Им за это платят.

Я был согласен с Тиббзом. Это не регулярные войска — это наемники, и их трудно все время держать под контролем.

— Я придумаю какую-нибудь неисправность в машине, — выдвинул я план, мы остановимся, разобьем лагерь, а ты тем временем будешь копаться с машиной и чинить ее до тех пор, пока не состоится разговор с майором.

— Ты думаешь, что это как-то связано с тремя кубинцами? Может быть, из нас хотят сделать козлов отпущения, будем торчать в этих местах, пока нас не перебьют или не переловят? А Солсбери поцелуется и помирится с кубинцами.

— Все может быть, — ответил я.

Тиббз ушел, а я стал заводить машину. В словах Тиббза есть резон, подумал я. Возможно, убийство трех кубинцев уже переросло в международный инцидент.

Майор говорил вежливо и уклончиво, потом сердито, но по-прежнему уклончиво. Тут вполне возможно двурушничество. Может быть и так, что нас обвинят во вторжении на территорию Мозамбика, захвате и убийстве трех кубинцев. Естественно, три «фиделистас» будут представлены как гражданские советники, приехавшие в Африку помогать бедным туземцам. Солсбери, подставляя нас под пули или плен, играет, возможно, в свою хитрую и трусливую игру. Хуже нет, когда твои же подставляют тебя, но так случается сплошь и рядом.

И все же, как я напомнил Тиббзу, мы за это получали деньги, и если ты влез в это дерьмо, не удивляйся, что тебя в нем вымажут.

Я вывел машину за пределы Умтали. Никогда в жизни и ни из одного города я не уезжал с такой радостью. Напуганные было шумом боя, канюки возвращались обратно. Сколько было трупов на площади — и все превратилось в объеденные кости. Наверное, каждый африканский канюк прознал про Умтали. По-прежнему от города несло смертью и разложением. Ван Рейса и других наемников мы похоронили и завалили могилы кирпичом. Я ехал и думал о Ван Рейсе — очень хорошем человеке.

Примерно в двух милях от города находилась россыпь больших камней, поросшая кустами и мелкими деревьями. Место подходящее. Я начал играть акселератором и сцеплением так, что машина стала дергаться, и потом крикнул наверх Тиббзу:

— Что-то забарахлил мотор! Я съеду вон туда, а ты посмотришь, в чем дело.

Я улыбнулся, услышав, как наемники начали костерить этот чертов грузовик и все остальное вместе с ним. Они думали добраться до Гатумы, ближайшей опорной точки армии. Они не могли знать, что это еще не самое страшное.

Я доехал до места стоянки и велел всем слезать. Тиббз установил охрану и вернулся к грузовику. Капот был поднят, я возился с двигателем, щупая провода, перебирая свечи. Тиббз оказался неплохим актером.

— Дай лучше я этим займусь, командир, — обратился он ко мне. — Я полжизни проработал на заправочных станциях.

Гванда полулежал на траве, опираясь спиной о камень, а Марсден наблюдал за ним. Руки у Гванды были по-прежнему скованы за спиной.

— Вы не снимете их? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Там везде ты был не очень смел, а здесь вдруг у тебя проснется смелость. Так что наручники останутся. Если есть какая нужда, Марсден тебе поможет.

Когда один из наемников подошел к грузовику и стал смотреть, как Тиббз изображает ремонт двигателя, то тот махнул ему, чтобы уходил.

— Иди, не загораживай свет. Один грузовик — один механик, договорились?

Проверив охрану, я подумал, что можно немножко поспать. Я никак не мог понять, что происходит, что там затеял одноглазый майор. И не узнаешь никак, что нас ждет. Майор, вроде, должен выйти на связь. Может, и выйдет. У меня не было уверенности, что на этот раз от него не последует приказ бросить оружие и ждать, пока нас возьмут в плен. Солдат регулярной армии, может, и выполнит такой приказ, но будь я проклят, если я так сделаю. Коли они задумали играть двойную игру, то у нас мало шансов. Если я откажусь выполнять приказы и вернусь с людьми в Солсбери, они вполне могут многих из нас расстрелять — в порядке назидания другим наемникам. Потому что наемники — это навоз, и нечего нас жалеть. Мы не имели права пересекать границы дружественных государств. Граница с Мозамбиком тянулась на сотни миль, и я знал, что нас ждало, если бы мы хоть раз переступили через нее.

Я поспал лишь несколько минут. Меня разбудил Тиббз.

— Майор на связи, — сообщил он. — Думаешь, на этот раз он скажет что-нибудь членораздельное?

Я пожал плечами.

— Думать не наше дело.

— Черта с два, не наше!

Этот черный парень из Дотана, Алабама, между хвастовством и болтовней демонстрировал иногда и разум.

Я взял в руки трубку:

— Рэйни слушает.

— Где ты, Рэйни? Дай свои координаты.

— Мили две к востоку от Умтали, двести ярдов от дороги, тут маленькая роща.

Я снова задумался, что там на уме у майора. Но спрашивать больше не буду. С этого момента я буду действовать на основании принятого мной решения.

Я знал, что теперь майор рассматривает карту района. Наконец, он подал голос:

— Нашел вас. Будьте там. Повтори, что вы останетесь на месте до получения новых указаний.

Понять-то я понял, но не одобрил.

— Хорошо, — сказал майор. — С пленным есть проблемы?

— Никаких проблем, сэр. Гванда отдыхает в полном комфорте.

— Мне не нравится твой тон, Рэйни.

— Я не уверен, что мне нравится ваш, сэр.

Я думал, что он взорвется, но этого не произошло. Единственное, что он сказал, это:

— Ладно, все мы устали, нервы на пределе. В общем, ты оставайся там, я снова выйду на тебя как можно скорее. — Он попытался придать своему голосу бодрость (сдалась мне его бодрость!) — Верь старому майору, — добавил он, который не даст тебе пропасть.

Какого черта все это значило?! Тиббз прислушивался к разговору.

— Тут определенно что-то не то, командир.

— Подождем еще одного разговора с майором, — твердо сказал я, — а там я буду решать.

— И сколько это будет тянуться? Я имею в виду — со стороны майора.

— Он сказал, что все решится в течение ближайших часов. Скольких часов — не сказал.

Мы ждали целый день, стемнело — а от майора ни слова. Я дал Гванде воды и кусок вяленого мяса, потом посадил его на цепь, приладив ее к грузовику. Потом снова стали ждать, а тем временем взошла луна.

 

ГЛАВА VII

У меня появилась царапина во рту, и я велел Тиббзу присмотреть за важным пленником, а сам залез в кабину, нашел там бутылку южноафриканского бренди и сполоснул рот от крови, потом выплюнул все это на прожаренную солнцем землю и почти услышал, как муравьи подбежали проверить. Вдали выл шакал, и это напомнило мне вой одинокого койота там, в западном Техасе.

Бренди обжег царапину, но после двух больших глотков она перестала меня беспокоить. Еще один шакал завыл, теперь сразу два давали концерт под африканской луной. Я сказал Тиббзу, что он может поспать, а понадобится — я его разбужу. Потом проверил наручники на Гванде, для верности прицепил висячий замок к цепи, которой ноги Гванды были привязаны к переднему бамперу.

«Полковник» заговорил на своем слишком хорошем английском. Он говорил в несколько приподнятом стиле и с такой интонацией, которую англичане называют невыносимой. Я был уверен, что такой акцент доставил бы черному массу неприятностей в любой части юга Африки. Для этих мест это был странный, почти потешный выговор. Правда, у меня ничто в этом человеке не вызывало смеха.

Было ясно, что Гванда очень высокого мнения о себе, его самоуверенность переходила пределы разумного.

Погремев цепью, которой он был прикован к бамперу, он обратился ко мне на своем необычном афро-английском:

— Ты уверен, что эта цепь выдержит меня? Раз я для вас дикий зверь, то не надеть ли на меня намордник, чтобы я еще и замолчал?

— Поговори еще, и я, может, помогу тебе замолчать. Думаю, это железо удержит тебя на месте. Если нет — то вот это точно заткнет тебе глотку, — и я указал на автомат южноафриканского производства.

— Отсюда до Солсбери далеко, — рассуждал Гванда. — Путь дальний и опасный. Для вас, конечно. Вы же хотите доставить меня туда живым. Вся местность кишит моими людьми.

— Я не уверен, что довезу тебя. Там видно будет, генерал.

Я не шутил. Я знал, что пристрелю его, как собаку, — он и был хуже бешеной собаки, — но не дам его сторонникам освободить его. Я убью его хладнокровно и с удовольствием.

Он изобразил на лице свою мерзкую улыбочку.

— Не надо называть меня генералом. Мне вполне достаточно звания полковника. Лоуренс Аравийский выше полковника не поднимался, а какие дела делал. Полковники взяли власть в Греции и Бразилии. Полковники работают, а генералы загребают их лавры.

— Значит, у тебя ют такой взгляд на историю, — перебил я его, не расположенный слушать эту мрачную личность. Я все больше склонялся к тому, что хорошо бы выпустить очередь в эту грязную глотку. — Ты, может, думаешь, что войдешь в историю?

— Если ты намекаешь на то, что я много читал, то это так. По крайней мере, в прошлом. Я же четыре года сидел в военной тюрьме, ты слышал об этом?

— За что?

— За то, что ответил белому офицеру. Очень молодому, с пушком на лице. Тот был с утра не в себе после ночного гулянья, глаза красные. Ну, и он за что-то взъелся на меня. Не знаю, за что. Да он и сам не знал, я уверен. Он назвал меня грязным и «мантом». А ты уже должен знать, что это свое, родезийское слово для черных. Если зовут «ниггер» — в Африке все мы ниггеры. Но у слова «мант» — свое, непередаваемое значение. «Ниггер» — это все же человек, черный-человек, а «мант» — это вещь, неодушевленный предмет. В последнее время это слово почти вышло из употребления из-за его особо оскорбительного характера. Мне тридцать пять, и я прожил здесь всю мою жизнь, но никто и никогда до того не называл меня «мант». Это слово несет в себе исключительно высокий эмоциональный заряд. И человек, который оскорбил меня, даже не был коренным родезийцем — это был молодой иммигрант из Англии. Большинство белых родезийцев поостереглось бы на его месте.

Гванда подчеркивал то одно, то другое слово, как политический деятель, выступающий с трибуны. Говорил он много, но его болтовня совершенно меня не занимала.

— Выпить хочешь? — спросил я его. Он видел, как я пил из бутылки, и знал, что я ему предлагаю не отраву.

— Выпил бы, — вежливо ответил он.

Гванда напоминал зловредного пса, которого держал мой дядя Пит в Бомонте во времена моего детства. Сам Пит был такой же противный, как его пес, поэтому, возможно, он и держал его. Пес был очень ласковый и вечно вилял хвостом как заведенный — до тех пор пока ты не подходил к нему близко, и тогда уж он хватал тебя за ногу.

Я не собирался предоставлять Гванде такую возможность. Он сам держал бутылку, пока пил. Он или так здорово пристрастился к спиртному, или его обуяла жажда, но он принял за раз больше четверти пинты крепкого бренди, прежде чем я успел отобрать у него бутылку.

— Этот белый офицер назвал меня «мант», да. Я знал, что он не имел на это права, и сказал, что подам на него рапорт, — продолжал Гванда. — Он снова обозвал меня, ну, я и ударил его. — Гванда улыбнулся, и я увидел в полутьме блеск его ровных белых зубоа — Раз уж ударил, думаю, стукну еще раз. И еще, и еще. Я бил его кулаками до тех пор, пока он не рухнул без сознания. Прямо на парадный плац. Я бы забил его ногами до смерти, если бы трое наших не оттащили меня.

— И загремел, — сказал я.

Гванда не понял.

— Я не…

— Пошел под трибунал.

— А, да. Майор, который защищал меня, назвал словесное оскорбление неприкрытой провокацией, но особенно на это не нажимал, так как это не сослужило бы хорошей службы его карьере. Вместо того чтобы взывать к справедливости, он взывал к милосердию. Возможно, он как-то повлиял на трибунал, а может быть, трибунал сознавал неблагоприятные воздействия сурового приговора на лояльных режиму африканцев. Я мог быть приговорен к двадцати годам. Вместо этого я получил пять лет каторжных работ в военной тюрьме. Получил пять, но меня выпустили через четыре. Я очень любил читать и до того, как попал в армию. В тюрьме я читал очень много. Начальником тюрьмы был шотландец, настоящий друг африканцев, — на лице Гванды появилась улыбка, — и он давал мне книги из своей личной библиотеки. У него была страсть к истории и биографической литературе. Я был образцовым заключенным, его любимцем, и за четыре года прочел при свечах всю всемирную историю. Читал, думал, составлял планы. И вот теперь я здесь.

— Да, ты здесь.

Я сделал маленький глоток бренди, но ему не предложил, а он не попросил.

— А как тебя зовут? — неожиданно спросил он.

Я сказал, что Рэйни.

— И что ты собираешься делать дальше?

— Пока ничего, — ответил я. — А попозже повезу тебя в Солсбери.

— Повесить?

— Здесь ты, я бы сказал, не промахнулся.

— Тебе действительно этого хочется, да?

Я сказал, что не буду плакать и кататься по земле от горя.

— И не приду помочиться на твоей могиле, — добавил я, — но буду рад, когда ты там окажешься.

Гванда задал главный вопрос:

— Все из-за того, что произошло в Умтали?

— Прежде всего, из-за этого. Ты перебил там очень много народу.

Я отпил еще немного и дал ему сделать пару глотков от души.

— Но большинство были ниггеры. — В его сладкозвучном голосе прорезались презрительные нотки, может, от выпитого. — Тебя, как будто, не очень волнуют мертвые ниггеры, мистер Рэйни. Вы в своей стране убиваете ниггеров уже сотни лет.

— Не я, — сказал я и отобрал бутылку.

Сияющее лицо африканской луны время от времени укрывалось за темными облаками. Один из наемников вылез из спального мешка и отошел на разумную дистанцию по малой нужде. Это был малый, с которым мне почему-то почти не пришлось разговаривать, прежде всего, думаю, потому, что он вряд ли вообще-с кем-либо разговаривал. Он был родом из захолустья Северной Англии, где много не говорят, а если и говорят, то так, будто у них слова — по доллару за штуку. Он снова забрался в свой мешок и захрапел.

— Лично ты не убивал, надеюсь, — продолжал Гванда, — но тебе наплевать на ниггеров. Ты хотел бы меня повесить в отместку за белых в Умтали. Сколько мы их убили, по-твоему? Не больше чем тридцать пять-сорок.

— Тридцать шесть.

Такое уточнение не должно было понравиться Гванде.

— Видишь ли, мистер Рэйни, вы произвели тщательные подсчеты, потому что это были белые. А мертвых ниггеров вы считали, хотя бы приблизительно?

Я не стал отвечать, а несколько секунд спустя сказал ему:

— Когда я смотрю на тебя, то все время думаю о маленькой негритянской девочке с тряпичной куклой и размозженной головой.

Потом Гванда спросил:

— Из какого ты города в Америке?

Он спрашивал много. Я не возражал, считая, что раз он хватил хорошую дозу бренди, то среди болтовни может обронить что-нибудь полезное для меня. В регулярной армии не разрешают говорить с важным или опасным пленным. Считается, что если ты, беседуя с человеком, узнаешь о нем больше, то рано или поздно начнешь понимать или разделять его точку зрения. Конечно, все это — самая настоящая чушь. Чем больше Гванда говорил, тем больше мне хотелось поторопиться с ним в Солсбери и познакомить его с виселицей…

Я сказал головорезу, что из Техаса. Как же, он много знает о Техасе. Думал, что знает. Сказал бы я — из Западной Вирджинии, ему и сказать было бы нечего.

— В Техасе любят линчевать негров. — У него был набор готовых ответов.

— Это вопрос?

— Нет, констатация, мистер Рэйни. Видишь, как я много читал?

Я сказал ему, что да, было дело, линчевали негров в Техасе, но не теперь.

— Теперь ниггеры в Техасе не потерпят такого. В наши дни все в Штатах вооружены до зубов. Особенно ниггеры.

Гванда снова сменил тему, вернувшись к старой.

— Ты никогда не довезешь меня до Солсбери. Ты ведь сам знаешь это. В этот самый момент мои люди наблюдают за твоим лагерем.

Вполне возможно.

— Может, я и не довезу тебя до Солсбери, но ты все равно никуда не денешься.

Демонстрируя свои превосходные зубы, Гванда проговорил:

— А ты уверен в этом?

— Вполне. Тебе что нужно — письменная гарантия?

— Я мог бы предложить тебе деньги,

— Мог бы. И сколько?

— О, заговорил как американец. Много!

— Сколько?

Несостоявшийся баловень судьбы начал торговаться.

— Сколько они платят тебе?

Я сказал, что две тысячи долларов в месяц.

— Я командир и получаю больше их.

— А если годовое жалованье?

Я улыбнулся этому черному убийце. Мы так славно беседовали во тьме ночи. Я поддержал разговор:

— А давай сойдемся на двух годовых? И давай я тебя расколю еще на пару тысяч. В общем, давай сойдемся на пятидесяти тысячах баксов?

Три «давай» подряд. Хватит на всю оставшуюся жизнь.

Спаситель народа ни на мгновение не задумался.

— Значит, решено, мистер Рэйни?

По всему видно было: он решил, что дело в шляпе. Мне подумалось, что следующим своим движением этот ублюдок достанет из кармана чековую книжку.

— И думать нечего, дружок, — посоветовал я ему.

Он удивился, хотя мало чему удивлялся.

— Если ты все думаешь об Умтали, то позволь мне сказать тебе, что так нужно было. Чтобы дать урок другим. Это было сделано не из ненависти, а просто по необходимости. Из Умтали по железной дороге шло золото, другие товары за границу и обратно: в общем, это был процветающий город, где каждый ниггер имел работу. По родезийским стандартам, здесь было мало расизма из-за близости границы с Мозамбиком. Из-за относительного благополучия Умтали стал городом «дядей Томов». Я предупреждал время от времени так называемых черных лидеров города. Я требовал их помощи, а они ныли, чтобы их не вовлекали в борьбу за независимость. Я сделал им последнее предупреждение, а потом нанес удар. Достойно сожаления, но необходимо. Ну и что, мистер Рэйни? За долгую кровавую историю человечества столько миллионов было перебито. И кого это волнует, кто о них вспоминает?

Все обдумал этот малый.

— В твоих устах это звучит резонно.

— Потому что так оно и есть. Кровь и железо делают нацию нацией, мистер Рэйни. Только так. Либералы — прекраснодушные, но слабенькие люди предпочитают думать по-иному. Как, по их мнению, можно разрядить то гигантское напряжение, которое сопровождает рождение нации? Сталин перебил миллионы, а теперь ваш еврей Киссинджер шутки шутит за обедами в Кремле. Сходная ситуация в Китае, а теперь миссис Форд берет уроки китайского балета в Пекине. Умтали — это всего лишь мелкий инцидент…

— Жаль, что тебя не будет, — перебил я его, — а то ты поработал бы в городе покрупнее.

— Ты все еще ничего не понял, совсем ничего. Так надо было. Белые родезийцы и «дяди Томы», отказывающиеся быть с нами, должны были получить урок и понять, что мы не шутим. Если этого не делать, то, наверное, мы проиграем нашу борьбу. Беспрерывный и всеобъемлющий террор является абсолютно необходимым для нашей будущей победы…

Кажется, он пытался слепить запоминающуюся фразу, которую потом чуть подшлифовать — и в сборник его цитат. Я не мешал ему. Зачем? Все равно нечего было делать. Я взглянул на свои светящиеся часы. Еще целый час до того, как я разбужу Тиббза и передам ему надзор за фельдмаршалом.

— В бутылке ничего не осталось? — поинтересовался Гванда.

Пока он нес свою политическую чушь, то ни о чем меня не спрашивал. А теперь попросил выпить. Может, это признак того, что он не такой дубоголовый, каким тут изображал себя? Такие болтуны часто и были только болтунами. Помню, во Вьетнаме, когда я выписался из госпиталя, куда угодил после ранения снайперской пулей в лучевую кость левой руки, от чего рука до сих пор немного деревянная, мне не разрешили возвращаться в боевую часть, но сказали, что я могу временно перевестись в военную полицию, если я такой идиот и хочу служить дальше. Ну, а мне настолько осточертело сидеть без дела, что, когда мне предложили послужить в военной полиции, я ухватился за это предложение. В общем, я нашел приключение на свою задницу — собирать на заброшенных сайгонских улочках пьяную, колотую и тому подобную солдатню. Служба была скучная, но надежная. И вот однажды утром майор говорит мне, что надо повесить одного малого. Господи! Я и не знал, что в армии США до сих пор вешают. Это бывало во время второй мировой войны. Существовала даже специальная команда с переносной виселицей. Эта команда располагалась в литчфилдской-тюрьме, в Англии, и путешествовала по округе — Северная Ирландия, Шотландия, Англия, Франция, вешая ребят за изнасилования и убийства. Но я не предполагал, что и во Вьетнаме это происходит. Да, было дело, только в газеты не попадало. Это ни разу не проходило по «Конгрешнл рекорд», ни один из наших патриотов-политиков об этом не позаботился. У того идиота, которого нам надо было повесить, не хватило мозгов изнасиловать и убить какую-нибудь вьетнамскую шлюху. Нет, это дерьмо собачье возомнило о себе, будто может влезть на дочку вьетнамского генерала, а тот был близким другом генерала Кима, его еще звали «капитан Полночь». Да, тот самый, в черном шелковом спортивном костюме и с усиками Кларка Гейбла.

Когда тебе предстоит повесить человека, ты должен нанести ему визит и сказать ему об этом. Это давняя традиция профессии. Я приехал на джипе в американскую военную тюрьму (это за большим табачным складом на улице Сен-Сир) и сказал этому дерьму, что его ждет утром. Я ничего не говорил о его жертве, а он сначала отрицал, что поимел и убил ее. Потом признал первое, но уверял, что убил случайно. Все это, по его словам, было так быстро, что никакого удовольствия, так как она все время кричала, и он так сильно закрыл ей рот, что удушил ее. Да, он болтал и болтал. Он занимался философией в Иэле, пока не вылетел оттуда, не знаю почему, а там его заграбастала армия. И вот он все говорил, говорил, будто я мог что-нибудь сделать для него. Жизнь — дешевая штука, говорил он мне, как будто я сам этого не знал. Умирать он не боится, говорил он, потому что жизнь бессмысленна. Его смерть, смерть девушки, смерть тех, кто погиб «в этой долгой и ненужной борьбе во Вьетнаме»…

По его словам, он был готов к смерти. Всё бессмысленно, повторял он, и нечего бояться. Действительно, уверял он меня, смерть будет желанным избавлением. При этом не его лице появилась бледная интеллигентская улыбочка.

Но, когда мы повели его на виселицу, он обмочился, обделался, звал мамочку, пока симпатичный сержант военной полиции не поставил его на проваливающийся люк и не сказал ему, чтобы он был смелым мальчиком…

Я задумчиво смотрел на погасший костер, потом обратил внимание, что Гванда разглядывает меня.

— Ты сейчас размышлял о смерти, — сказал он. У меня не было потребности отвечать ему. — Много людей умрет, прежде чем Южная Африка будет свободной. Мы хотим стать свободными сейчас, а не в туманном будущем. Было время, когда мы были готовы принять какую-то разновидность многорасового общества. Но это было тогда, а сейчас всё иначе. Полная независимость для черныз безо всяких ограничений. Белые разбегаются, мистер Рэйни, бегут по всему свкту. Это было просто делом времени — и вот оно пришло. Вас выгнали из Индии, Бирмы, Китая, Алжира, Вьетнама… — Гванда пошел перечислять страны, где белого человека вымазали в дерьме.

К этому времени я уже порядком устал от него.

— Зачем ты мне всё это говоришь? — спросил я. — Плевать я хотел на политику или историю. Я смотрю на тебя, как на человека, которому нравится убивать людей. Ты обыкновенный гангстер, паршивый гангстер, вот и всё.

— И ты тоже, мой друг, но ты ограниченный человек. Ты рискуешь жизнью за две тысячи долларов в месяц. Тебе это может показаться большими деньгами, но ты знаешь, какова здесь ставка? Это богатейшая часть Африки, а потому и мира. Здесь золото, а к югу отсюда, в Южной Африке — больше алмазов, чем где-либо. Больше, чем мир когда-нибудь видел…

Вообще-то мне следовало бы восхищаться этим фанатиком, сукиным сыном. Бывший сержант с тюремным образованием. Я подумал о нем, а потом сразу о южноафриканских ВВС, третьих по величине и мощи во всей Африке. У них такая же материальная подпорка, как у французских или британских.

— Ты ненормальтный, — сказал я.

— О Гитлере тоже так говорили.

— Здесь рано или поздно появится Гитлер. Впрочем, тебе же нравится полковник Амин, угандийский Гитлер.

— Этот дурак? Слушай, мистер Рэйни, тебе будет очень неплохо здесь, на юге Африки.

— А почему не во всей Африке?

— Мне не нужна вся Африка.

Я спросил, не много ли будет с него, но Гванду мучило нетерпение.

— Придет время, и ты пожалеешь, что не принял моего предложения.

— Могу спорить, что ты говоришь об этом всем подряд. А теперь, я думаю, тебе лучше немного поспать. Тебе завтра предстоит длинный день, моя радость, и я хочу, чтобы ты поберег силы.

Гванда удивился.

— Ты назвал меня «моя радость»? Почему? Фу, ты что — гомосексуалист? Тебе это нужно? — «Полковник» подумал, что есть способ выйти из своего трудного положения. — Что ж, я человек светский.

— Это точно. А будешь еще более светским, когда я тебя довезу до Солсбери.

— Если довезешь.

Ну вот, опять сначала. Я был вовсе не расположен переигрывать всё по новой и ограничился тем, что сказал ему:

— Что бы ты мне ни предлагал, я все равно не отпущу тебя.

— Глупый вы человек, мистер Рэйни. Бросаться великим будущим, может, даже славным — за пару тысяч долларов в месяц! А может, и за честь.

— Именно так, не за честь Родезии, а за мою собственную. А теперь, «полковник», ложись спать, пока я тебя не усыпил.

И я достал свою увесистую дубинку, которая в свете луны утихомиривала одним своим видом. Он зло улыбнулся, вновь продемонстрировав мне свои красивые зубы.

— Спокойной ночи, мистер Рэйни. Ты, разумеется, волен изменить свое мнение в любой момент.

— Да, я в любой момент могу решить, что очень хлопотно тащить тебя до самого Солсбери. Конечно, я могу изменить свое мнение и пристрелить тебя. Солсбери, думаю, не сильно будет возражать.

Мне показалось, Гванда начал понимать всю тяжесть своего положения. Нелегко это было для такого самонадеянного человека, но даже Гитлеру пришлось примириться с поражением, когда русская артиллерия начала сокрушать то, что осталось от Берлина. Когда он в следующий раз взглянул на меня, улыбка сошла с его лица, а голова опустилась на грудь. Потом он, кажется, стал засыпать. Меня это уже не интересовало, поскольку разговор был закончен.

Я проснулся оттого, что в грузовике запищала радиостанция. Интересно было, что мне сейчас навешают на уши. Но по голосу майор был в прежнем добром расположении, словно к нему пришла долгожданная удача.

— А, вот и ты, Рэйни.

— Да, сэр, это я.

— Как же ты здорово поработал! Не многим такое под силу! Восхитительно хорошее шоу!

Наконец-то — «хорошее шоу». Его голос был настолько приподнятым, что я понял: сейчас последует удар. Он в конце концов и последовал, но майор дипломатично подготовил меня к нему.

— Извини за уклончивость, старина, — начал он. — Так надо было. Видишь ли, там шли секретные переговоры. На высоком уровне. Кстати, как себя чувствует Гванда? По-прежнему, в добром здравии?

Я не стал говорить, что тот сидит на цепи.

— Да, сэр, с ним все в порядке.

Неприятные мысли зашевелились у меня в голове, мне стало не по себе Я услышал, как майор набрал воздуху в легкие, а потом последовал удар.

— Ты должен будешь освободить Гванду, — заявил майор. — Он будет обменен на очень важного заложника.

Я не отвечал, а только смотрел на станцию. Рядом со мной тихо ругался Тиббз.

— Ты где, Рэйни? — резко спросил майор.

— Здесь я, сэр.

— Тогда слушай внимательно. Все зависит от того, насколько точно ты выполнишь мои указания. — Майор говорил извиняющимся тоном, стараясь не вывести меня из себя. — Я понимаю, каково тебе. Через такое прошли, столько людей потеряли и так далее. Ты сделал большое дело. Ты будешь награжден.

— Видал я эти награды, сэр, — ответил я.

— Теперь слушай, Рэйни.

Я сказал, что слушаю.

— Гванда будет обменен на мистера Мартина Димана. Террористы ворвались в его дом в предместье Солсбери, убили трех охранников и похитили мистера Димана, одного из известнейших граждан Родезии. Он личный друг премьер-министра. Террористы грозят, что замучают его до смерти, если Гванда не будет освобожден. Они говорят, что пришлют голову мистера Димана премьер-министру, если Гванде нанесут хоть малейшую травму.

— Как будет произведен обмен? — спросил я.

— Молодец, — похвалил майор. — Я рад, что ты входишь в мое положение. Слушай, Рэйни, мне это нравится не больше, чем тебе. Но на войне такие вещи случаются.

Я подумал в этот момент о других вещах, которые случаются на войне Например, таких, как вымерший Умтали.

Голос у майора снова оживился, возможно, ему забрезжило повышение.

— Мы вынуждены играть по их правилам, у нас нет выбора. — Я знал, что Гванда, прикованный к бамперу, все слышит, но мне было все равно. — Ты должен оставаться на том же месте, — продолжал майор, — и ждать до зари. Оттуда не уходи, чтобы в темноте не возникло путаницы. На рассвете к вам подъедут «лэнд-ровер» и грузовик. Там будут люди Гванды. Ни в коем случае не открывай огня, как бы вас ни провоцировали.

«Как же, — подумал я, — слетится воронье, да не покаркать?»

— После того как Гванда будет освобожден, ты дашь ему поговорить со мной по радио. После своего освобождения он даст указание освободить мистера Димана.

— Раз Гванда будет на свободе, зачем им освобождать Димана?

— Боюсь, у нас нет выбора, — ответил майор.

У меня остался еще один, весьма важный вопрос к майору.

— А что, если они развернутся и пойдут на нас, после того как Гванда выйдет на волю?

Я вовсе не был уверен, что собираюсь отпустить Гванду. Я еще крепко подумаю, прежде чем решу.

— Не думаю, что они решатся атаковать вас, — сказал майор, но безо всякой уверенности в голосе. — Мне кажется, они за короткий срок и без того получили свое от твоих мэрков. — Это меня тем самым поощрительно похлопали по спине. — Ты сам оценишь ситуацию, если дело дойдет до этого, Рэйни.

— Понятно, сэр.

Прежде чем дать отбой, майор попросил меня повторить его указания. Видно, этот Мартин Диман был весьма важным человеком в Родезии. Я повторил, что мне было приказано. Вкратце это сводилось к тому, что мне следовало освободить организатора массовых убийств.

Майор был очень доволен мной.

— Молодец, — похвалил он меня.

 

ГЛАВА VIII

Гванда разулыбался вовсю, когда я выключил станцию и полез под сиденье грузовика, где нашел бутылку бренди.

— Выкатывай остатки, — сказал я Тиббзу. — Много там еще?

— Забалдеть немножко всем хватит, — ответил он. — Не говори мне, что это майор подталкивает тебя к выпивке Мне, например, в этом деле не нужен раздражитель. Хочется — значит хочется.

Тиббз нашел еще несколько бутылок плохого южноафриканского бренди и раздал его наемникам. Я сел на камень, открыл свою бутылку и посмотрел на «полковника» — детоубийцу, которого я должен буду утром отпустить. Выпив две большие дозы, я приготовился к третьей. На сей раз Гванда не просил выпить, знал, что не дам. Да, подумал я, столько миль пройдено, столько крови пущено. О погибших наемниках я не думал. Они выбрали бизнес, из которого выходят только с пулей во лбу. Но от смерти Ван Рейса было все время муторно на душе.

— Ты и вправду думаешь, что я собираюсь отпустить тебя, а? — спросил я Гванду.

Возможно, я разговаривал сам с собой. Бренди обожгло внутренности, но лучше я себя не почувствовал.

— Тебе приказано, — сказал Гванда. — Да, когда настанет время, ты меня отпустишь. Ты слишком долго был солдатом, чтобы не выполнить приказ.

— Не слишком ли ты самоуверен? — Я снова выпил. — Я еще не решил. Если б я решил по-своему, я пустил бы тебе пулю сейчас же.

— Однако не пустишь.

— Нет, не пущу, — сказал я. — Сейчас не пущу.

Теперь, когда опасность нападения рассеялась, по крайней мере, до утра, наемники развели костер и, удобно расположившись вокруг него, попивали бренди. Пламя костра таинственно отсвечивало на огромных камнях, окружавших лагерь. Ребята не подозревали, что их ждет утром. Я не знал, как они воспримут мои слова, когда я расскажу им все. Некоторым, конечно, наплевать.

Из-за костра появился Тиббз, и мы отошли подальше от Гванды. Он все равно не отвяжется. Во всяком случае теперь, когда до его освобождения оставались часы, он перестал бороться со своими оковами. Тиббз отпил из моей бутылки и сказал:

— Да, вот она, справедливость. — Протянул мне бутылку обратно. Нагадили тебе в душу, точно?

— Что да, то да, друг.

— Никто тебе ничего не скажет, если ты освободишь эту сволочь. Ты делаешь свою работу. Главный у нас — майор.

— Плевать мне, кто что скажет. — Я все ждал, что от бренди мне станет лучше, но без толку. — Я не могу успокоиться, что придется его выпустить, и этот маньяк будет свободно рыскать по стране. Ты же видел, что он наделал в Умтали.

— Да, командир, — сказал Тиббз. — Прямо как Колли в Сонгми.

Мне нечего было возразить Тиббзу.

— Ведь это же никакой не… повстанец. Это самый настоящий проклятый Богом психопат. Это же будет новый полковник Амин, если ему позволить. Это будет новый Гитлер, если ему не помешать. Он пока еще не одной компании с ними, но готов поклясться чем угодно, что он близок к этому. Этот сукин сын убивает маленьких детишек. Что бы ты сделал с этой сволочью?

Тиббз явно получал кайф от бренди. С бутылкой было покончено.

— Я бы сходил еще за бутылочкой этой замечательной штуки.

— По-моему, там есть еще одна. Пей хоть всю, если хочешь. Я больше не буду. Меня все равно не берет.

Вернувшись с новой бутылкой, Тиббз произнес поплывшим голосом:

— Чего-то ты в мораль ударился. В голове мэрка нет места для этой чепухи. Это мешает. Выпей лекарства — через какое-то время поможет.

— Так что бы ты сделал с человеком вроде Гванды? — повторил я вопрос. Кажется, меня все-таки разобрало.

— Сегодня утром его собирались повесить, но я бы ему подыскал что-нибудь другое, если бы он убил кого-нибудь из моих. Но ты мне не говори, что убитые в том городе — мои братья. Или сестры. Они мне не братья. И не сестры. М-16 — вот мой брат, единственный брат. И ты мне не брат, Рэйни.

Я усмехнулся, слушая этого умника.

— У меня есть к тебе предложение, Тиббз. Не пойти ли тебе в кусты и не поблевать ли?

— Уже сделано, — ответил Тиббз. Этот идиотский юмор ему понравился, и он загоготал во всю глотку. — Вот так-то, командир.

Гванда испуганно смотрел из-за грузовика на Тиббза, закатившегося в смехе. Думаю, «полковник» чувствовал бы себя намного безопаснее в руках регулярной армии. Все правильно. Я бы на его месте тоже так думал.

— Что с ним делать? — спросил я Тиббза.

Тиббз, сидя на камне, регулярно потягивал из бутылки.

— Хм, я сделал бы то, что мне сказали. Я б его отпустил. Интересно, что я мог бы еще сделать? Идти против начальства из Солсбери? Это не твое дело, Рэйни. Это не твоя страна. Что я еще скажу? Это и не моя страна. Так что береги лучше собственный зад и кончай забивать себе голову моралями. Здесь, наверное, по окрестностям бродит еще дюжина таких главарей, как наш.

— Да, — согласился я, — но Гванда-то уже взят. Я о чем? Чтобы хоть одним Гвандой было меньше.

Тиббз встряхнул бутылку, чтобы посмотреть, сколько осталось, потом нашел в кармане помятую пачку родезийских сигарет.

— Знаешь, когда буду в городе, хочу купить настоящих африканских сигарет. Говорят, эта штука с ног сшибает! Пробовал когда-нибудь?

— Я бы лучше Гванду с ног сшиб, дали бы мне возможность… Э, парень, оставь и мне глотнуть!

— Я думал, что тебя не берет.

— Я решил начать по новой. — Я приложился к бутылке, и крепкий дешевый бренди с бульканьем устремился в горло. Тиббз, сидевший рядом со мной на земле, явно испытывал нетерпение. — На чем я остановился? — поинтересовался я.

— Ты говорил, что хотел бы пришить Гванду при первой возможности. Да, сэр, это было вашей ошибкой, а не моей.

— Да, это точно было ошибкой. И теперь ты думаешь, что я сделаю еще одну ошибку и дам ему уйти, так?

Тиббзу не понравился мой настрой.

— О чем ты говоришь? А, делай что хочешь. Ты здесь главный, не я. Вешай его, стреляй, отпускай. Мне без разницы.

Я сказал, что для меня разница есть. Думаю, что я был уже пьян, но мне нужно было еще принять окончательное решение. Все, что говорил Тиббз, было правильно: это не моя страна. Но мне от этого было не легче. Мне было жаль этого малого — Димана, кто бы он ни был, однако он не казался мне равноценным Гванде.

Когда Тиббз захрапел, я понял, что он хорош. Это напомнило мне одну старую шутку, но я не был расположен улыбаться. Я оставил Тиббза там, где его застал сон, и пошел проверить Гванду. Он еще не спал, и глаза у него блестели, как у зверя при луне. Он взглянул на меня снизу вверх и сказал:

— Знаешь, нет необходимости держать меня прикованным. Я не попытаюсь бежать — незачем.

Я проверил цепи — все было нормально, надежно.

— Будешь сидеть на цепи. Не нравится — пиши жалобу.

— Спокойной ночи, мистер Рэйни, — сказал Гванда и, уронив голову на грудь, заснул.

Я протрезвел безо всякого сна. Я сидел, опершись спиной о камень, и смотрел на спящего Гванду. Он спал глубоким и спокойным сном — человек, голова которого не была обременена никакими мыслями. В отличие от меня. Ночь стала редеть, и вот фантастически красивое африканское солнце выползло из-за горизонта. Сколько раз ни наблюдай это, не перестаешь восхищаться. Небо окунулось в красное, и холод равнины начал улетучиваться. Чувствовал я себя отвратительно, во рту был противный привкус. Я закурил местную сигарету, но, затянувшись несколько раз, выбросил ее, открыл флягу, прополоскал рот и сплюнул воду. Потом я поднял людей и рассказал им, что нам предстоит. Как я и предполагал, многие стали ругаться, услышав о том, что Гванду предстоит отпустить, другие восприняли это равнодушно.

— Ты как будто бы еще не принял решения, командир, — заметил австралиец Спаркс. — Ты так и собираешься поступить? Решать больше некому, только тебе одному, ты знаешь.

— Ну да, — ответил я, понимая, что я несколько подзабыл об этом. — Я, говорите?

— Да, сэр, — подал голос тот же осси.

Лицо уже чувствовало тепло утреннего солнца. Я плеснул воды на носовой платок и смыл пот и грязь с лица. Мешала головная боль — где-то в районе левого глаза. Я был весь грязный, чувствовал усталость, опустошенность и… И тут я услышал их приближение.

— Смотри за пленным, — приказал я Тиббзу.

Потом взял бинокль и стал наблюдать за ними. Они спускались по дороге из Умтали — как и сказал майор, «лэндровер» и грузовик. В «лэндровере» сидели шестеро черных, в грузовике теснились еще десять. Все были вооружены автоматами, в основном советскими АК-47. Доехав до нашей рощи, они остановились. Двигатели продолжали работать. На расстоянии двухсот ярдов открытой местности я ясно мог слышать их голоса. Я встал и, когда они увидели меня, один из них, командир, высокий, тощий, в рабочей армейской одежде, помахал мне рукой и прокричал что-то насчет Гванды. Я помахал в ответ, и они это приняли за сигнал, что можно подходить. Оставив только водителей, они стали подходить по открытой местности. Я повернулся к Марсдену.

— Сними с него цепи и веди его сюда.

— Есть, — сказал Марсден, и я услышал, как с пленного снимают цепи.

А те осторожно подходили, держа оружие на изготовку. Наряду с автоматами у большинства при себе были и панги.

— Спокойно, ребята, — сказал я наемникам.

Марсден подтолкнул Гванду ко мне.

— Смотри, мистер Рэйни, — противно осклабился Гванда, — ты видишь теперь, какая у меня власть и сила. — Гванда вдруг завелся от своих собственных слов. — Теперь ничто не сможет меня остановить. Я поставил белое правительство на колени и сделаю это снова и снова. Я сделаю эту страну красной от крови.

Это решило все.

— Нет, друг, не сделаешь!

Я достал Р-38 и выстрелил в него трижды. Первая же пуля угодила в сердце, и в других не было необходимости, но мне хотелось быть спокойным, уверенным в том, что Гванда больше не убьет ни одного ребенка. Несостоявшийся баловень судьбы пытался сказать что-то на родном языке. Не знаю, что уж там ему хотелось сказать. Он ткнулся лицом в землю и затих.

— Огонь! — крикнул Марвин Тиббз, и наемники начали поливать террористов очередями из-за камней.

Тем, оказавшимся на открытом месте под градом свинца, совершенно негде было укрыться. У некоторых чувствовалась военная подготовка, прочие же ударились в панику я бросились к грузовикам. Две трети их мы положили в течение минуты. Это было избиение, и нам оно понравилось. «Лэндровер» и грузовик сорвались с места, но только «лэндроверу» удалось удрать. Мои ребята накрыли грузовик плотным огнем, бензобак взорвался. Потом они бросились к искореженному грузовику и добили оставшихся в живых.

— Майор вызывает, — сказал мне Тиббз, когда я прекратил стрелять. Ой, что тебе будет, командир! Но ты же знал, что так сделаешь, правда?

Я отрицательно мотнул головой.

— До того момента не знал. Этот сукин сын зашел слишком далеко. Гванда сам принял решение вместо меня. — Я улыбнулся Тиббзу. — Пусть это будет тебе уроком. Не говори так много.

Но юмор кончился, когда я подошел к приемнику.

— Рэйни слушает.

— Что там у вас за чертовщина? — забеспокоился майор. — Ты уже должен был доложить. Как все прошло? Дай мне поговорить с Гвандой, немедленно, Рэйни.

— Это невозможно, сэр, — ответил я. — Я только что застрелил его.

— Ты только что… Что-о-о? — взорвался майор. — Если это шутка, тебе придется здорово пожалеть о ней! А теперь дай мне поговорить с Гвандой.

— Он мертв. Ответственность беру на себя. Другие мои люди совершенно ни при чем. Мы положили большинство людей Гванды, которые приехали за ним. Но некоторые убежали.

Мне слышно было шумное дыхание майора.

— Я не верю в это, Рэйни. Все ведь было обговорено. Ты, конечно, понимаешь, что убил мистера Димана? Он умрет ужасной смертью.

На это мне нечего было сказать.

— Но много людей останется в живых из-за того, что Гванда убит, подсказал я майору, который совершенно не желал слушать никаких аргументов.

— Ты нарушил слово правительства Родезии, — гремел майор. — Ты был его представителем и предал его. Возвращайся немедленно. С этого момента ты под арестом. Передай оружие своему заместителю. Выкинешь еще что-нибудь будешь расстрелян немедленно!

— Похоже, ты теперь у нас босс, — сказал я Марвину Тиббзу. — Майор говорит, ты должен взять мое оружие. Прошу.

— Очень мне надо тащить лишнее оружие до Солсбери. Сам таскай. Слушай, белый, а насчет Гванды ты сделал правильно.

— Вот! А почему бы тебе не пойти со мной и не сказать все это майору? Мне очень пригодилась бы моральная поддержка в тот момент, когда меня выведут на расстрел.

Тиббз сделал страшное лицо.

— Прежде чем они сделают это, друг, им придется столкнуться со многими и многими мэрками. Я не про наших говорю. Там в Солсбери много мэрков, и они не потерпят, чтобы другого мэрка расстреляли только за то, что он убил главаря банды типа Гванды.

— Будем надеяться, что майор и его начальство так на это и посмотрят. Ну ладно, пошли.

— Ты мне не приказывай, хонки, — произнес Марвин Тиббз. — Теперь я тут главный.

Мы выезжали из Солсбери на трех грузовиках, а теперь возвращались на одном. Поместились все, оставшиеся в живых, другие лежали в пустынной степи. Гванду мы оставили там, где он упал. Баловень судьбы стал теперь такой же, как и все смертные, пищей для шакалов и канюков.

Грузовик подбрасывало на дороге, а я впервые за эти дни спал. Мне снилось, будто я снова на маленькой ухоженной ферме в восточном Техасе. И стоит там маленький уютный коттедж, обнесенный белым забором, а у дверей высажены розы. Чистота, веет домашним теплом, синие птички щебечут в кустах жимолости. Целая куча детишек выбегает из дверей и виснет у меня на ногах. Симпатичная белокурая жена с голубыми глазами и губками куклы Кьюпи сладким голоском говорит мне, что я пришел как раз вовремя и успею посмотреть «Уолтонз»..

Я проснулся чертыхаясь.

Что с тобой? — спросил Марвин Тиббз, управлявший машиной. — Кошмарный сон или еще что-то?

— Да, кошмары.

— А мне ничего, кроме секса, не снится, — сообщил мне Тиббз. — Как говорят эти ребята, которые с компьютерами, я программирую себе все виды сексуальных снов. Я даже могу выбирать себе подруг. О, ты не знаешь, сколько раз я спал с Бриджит Бардо! Правда, знаешь ли, у нее привычка…

Треп Тиббза продолжался в том же духе, а мы уже подъезжали к столице. В предместье города мы остановились и вдоволь попили в баре холодного пива. Тиббз заходил в бар вместе с нами. В Родезии верховенство белых имеет свои любопытные особенности: все «белые» бары и отели открыты для черных. За несколько первых кругов пива платил я. У них было только «кейптаунское», любимый напиток погибшего голландца Ван Рейса. После этих дней, когда мы наглотались пыли, оно шло как шампанское.

Я взял у бармена газету. Страх перед нашествием со стороны Мозамбика все усиливался. Писали, что кубинцы продолжают накапливать на границе войска и снаряжение.

— Где вы, мэрки, были? — поинтересовался бармен.

Я сказал ему, что в проходе Зану.

— О, это там, где предполагается вторжение этих чертовых кубинцев? Ты видел кого-нибудь из них, янк?

— Да, — ответил я, — но это был миролюбивый народ. Э, а что если еще по кругу пивка?

Этак мы прошли кругов шесть, и я начал думать, что пора бы мне уже предстать перед гневными очами майора. Родезия мне определенно начинала нравиться.

Мы снова залезли в грузовик. Пока ехали в расположение штаба армии, я заметил повышенную военную активность на улицах. Под командованием вечно недовольных армейских сержантов на улицах маршировали ребята, похожие на резервистов. Пе знаю, сколько у Родезии старых танков, но с десяток их я видел, когда мы ехали из бара в казармы.

— Что этой армии нужно, так это побольше вертолетов, — высказался Тиббз. — Они нагнали бы страху на террористов. Ими из любой дыры можно выбить их и положить. А самолеты — это так, из пушки по воробьям.

— Так точно, генерал, — ответил я. Мы подъехали к военному лагерю, я открыл дверцу и вылез из машины. — Думаю, мне не придется тут расхаживать, так что… — Я улыбнулся этому самоуверенному и болтливому типу. — Знаешь, а ты не такой уж и плохой парень.

— Ш-ш, закройся, — прикрикнул на меня Тиббз, — еще услышат. Я сильный и грубый мэрк и намерен сохранять эту репутацию. Увидимся, хонки.

— Непременно, — ответил я и пошел за наказанием.

Аккуратный капрал в предбаннике майорского кабинета сказал, что майор говорит в данный момент по телефону и надо подождать.

— Я под арестом, — сообщил я капралу, но этот малый очень серьезно относился к своей работе.

— Мне неважно. Все равно подождите. Как ваше имя, сэр?

— Рэйни. Джеймс Рэйни.

— О, — засиял капрал, — тот самый, который нашего назабвенного мистера Гванду укокошил? Я хотел бы выразить вам самые сердечные поздравления. Меня зовут Перкинз, и я хотел бы пожать вашу руку.

Он торжественно пожал мне руку, а я сел на скамейку и стал ждать. Понизив голос, капрал снова обратился ко мне:

— На вас сейчас спустят тысячу чертей, но простые люди на вашей стороне. Гванда заслуживал смерти как ни один другой человек в Родезии. А наше правительство собиралось выпустить этого головореза на свободу, чтобы спасти шкуру большой шишки.

— Перкинз! — раздался из-за закрытой двери громкий голос майора. Низенький капрал вскочил из-за стола.

— Иду, майор! — крикнул он, подмигнув мне.

Он не успел добежать до двери, как ее шумно распахнул майор Хелм. У майора в руке был телефонный аппарат, провод был натянут до предела.

— Дай мне номер мистера Голта, — приказал он. — Да, члена парламента. Поторопись, парень!

Потом майор увидел меня, и его вытянутое тонкое лицо посуровело. Он без слов отвернулся и закрыл дверь.

Через несколько минут он снова окликнул Перкинза. Перкинз вошел в его кабинет и вышел.

— Майор хочет видеть вас. На самом деле он неплохой. Но его задергали со всех сторон из-за Гванды.

Капрал провел меня в кабинет майора. На этот раз одноглазый босс наемников не пригласил меня сесть. Майор выглядел раздраженным и усталым, как если бы он не спал несколько ночей кряду. Я и сам только об одном и думал сейчас — о постели, но в то же время знал, что пройдет еще время, прежде чем я смогу придавить как следует.

Майор Хелм открыл ящик стола, достал пузырек, отсыпал из него несколько таблеток аспирина. На столе у него стыл чай. Он проглотил аспирин, запил его чаем и сделал кислое лицо.

— Черт знает, что творится, одни неприятности.

Говорил он не со мной. За неделю он здорово постарел. Помассировав глаза, он, наконец, взглянул на меня. Я подумал, что ему хотелось бы, чтобы я стоял по стойке «смирно», поэтому я так и стоял.

— Вольно, Рэйни, — сказал он и несколько минут после этого молчал.

Я знал, что майор собирается спустить на меня собак. Хоть и с некоторой задержкой, но это произошло. Майор вообще-то редко выходил из себя, однако на сей раз вышел. Со стуком поставив на стол чашку и чуть не разбив ее, он зарычал:

— Чем ты там себе думал, Рэйни?! Ты хладнокровно убил Гванду, а у тебя был приказ — точный приказ — отпустить его. Приказ поступил непосредственно от самого командующего, а он получил его от правительства. Я своевременно получил его и передал тебе. Ты не имел права выбора, абсолютно никакого. Я приказал тебе освободить Гванду. Тебе нельзя было даже нанести ему царапину, а ты взял и убил его, хладнокровно.

— Хладно, горячо, — сказал я, — но Гванда мертв, и мир от этого стал лучше.

— Молчать! — Майор вскочил из-за стола и обежал вокруг меня, не сводя с меня своего единственного глаза. Глаз был влажный, прочерченный красными прожилками. Майор побрился, но кое-как: остались отдельные островки растительности. — Ты будешь говорить, когда я тебя спрошу, — добавил он, пытаясь сдержать себя. Для старого солдата такой выход эмоций являлся признаком плохой формы. — Ты понимаешь, что ты наделал? В тот момент, когда ты убивал Гванду, ты почти пускал пулю в голову мистеру Диману. Ты знаешь, нет, ты знаешь, кто такой мистер Диман? Один из известнейших граждан страны! Личный друг премьер-министра. Возможно, самый крупный землевладелец Родезии. А ты, да, ты, взял и убил его! И что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Конечно, стали бы вы обменивать Гванду, если б они захватили несколько рядовых фермеров? Или, скажем, сержанта армейского? Человека, вроде Питера Ван Рейса.

— А что с Ван Рейсом?

— Он убит.

— О, а я не слышал. Хороший человек. Как это случилось?

— Обычное дело — засада. Ему пробило голову. Как вы сказали, хороший человек, очень хороший человек.

Для меня Ван Рейс был во много раз важнее, чем этот… мистер… Диман — крупный землевладелец с большими политическими связями.

Коротко погоревав о Ван Рейсе, майор вернулся к Гванде.

— Объясни мне, ну зачем ты это сделал? Я столько насмотрелся на наемников и думал, что тебе-то можно доверять.

— Мне жаль, что я вас подвел, сэр. Я решил, что это самое правильное, что я должен был сделать,

Майор снова взорвался от возмущения.

— Господи! Правильно, неправильно — эти вещи не имеют никакого отношения к политике! Ты знаешь, что я могу пустить тебя в расход за это дело? — спросил он усталым голосом.

— Да, сэр.

— И это всё, что ты можешь сказать?

— Нет, майор, не всё. Вы хотите знать, почему я убил Гванду, и я вам скажу. Когда изловишь бешеную собаку, ее нельзя больше выпускать. Вы знаете, как мне нелегко было поступить против вашего приказа? Очень нелегко. Я был солдатом значительную часть своей жизни. Я привык исполнять приказы, даже если они кажутся мне малоосмысленными. Но Гванда — это совсем другое дело. Отпускать его было совсем бессмысленной штукой, и не считайте, что я не думал о Димане и положении, в какое он попал. Думаю, у него есть семья?

Майор еле заметно кивнул:

— Есть. Я знаю его жену и трех дочерей.

— Я предполагал, что есть, Думаете, я хотел причинить им боль? — Я покачал головой. — И все равно я не мог дать Гванде уйти. Он снова принялся бы убивать и пытать людей. Умтали и убитые там — это только начало.

Совершенно измотанный, майор перестал ходить по кабинету и тяжело опустился на стул.

— Эх, Рэйни, в мире столько террористов! Одним больше, одним меньше так ли это важно?

— Гванда так и сказал, майор. Если б он так не сказал, я, может быть, и не убил бы его.

— Но ты убил.

— Да, сэр.

— У тебя это так просто — принять такое решение.

— Но это так. Я знал, что делал, майор.

— Ты, конечно, знаешь, что с Родезией для тебя покончено. Я не могу держать тебя здесь после всего этого. Жаль, у меня насчет тебя были большие планы. Собери свои вещи и будь готов отбыть дневным самолетом. В аэропорту тебя будет ждать билет. Куда ты подашься? Полагаю, в Нью-Йорк?

Я ответил, что да, что у меня есть планы найти у мистера Райена другую работу.

— А как насчет расстрела, майор? Отпуская меня, вы попадаете сами в щекотливое положение. Правительству это не понравится. Думаю, они хотели бы на моем примере поучить других.

Майор встал и протянул мне руку.

— Хотели бы, еще как хотели бы! Могу сказать, что на мою голову обрушится масса проклятий. Ничего, пройдет. Видишь ли, я хорошо делаю свое дело. И ты тоже, хоть и не подчиняешься. Жаль, что ты не сможешь остаться.

— И мне тоже, — ответил я. — Мне начало нравиться здесь.

— Да, — внезапно потеплевшим голосом произнес майор, — тут наклевывается хорошая маленькая война. Я даже смогу вылезти из-за этого проклятого стола, если кубинская братия полезет сюда. О, Рэйни, это так здорово — разбить лагерь под звездами и есть консервированную говядину из миски.

Думаю, майор видел перед собой другие, прежние войны, но я его понял. Раз пушки и стрельба вошли в твою плоть и кровь, от этого не избавишься. Конечно, мир станет лучше без людей, подобных майору и мне. Он станет лучше и без наемников, солдат удачи, наемных убийц. Они сражаются вместо других за деньги. А после того как война выиграна или проиграна, до них никому нет дела.

Но это тоже правильно.

— Официально ты депортирован, Рэйни. Не пытайся вернуться в Родезию, иначе тебя расстреляют. Ты даже не знаешь, сколько я беру на себя, позволяя тебе вот так уехать. Но никакого чека тебе не будет. На такой риск я не могу пойти. Это будет настоящим оскорблением правительству… — Зазвонил телефон. — А, да, мистер Голт, — приветливо отозвался майор. — Я так рад, что вы позвонили… Да, насчет этого дела Гванды… Да-да, насчет мистера Димана — это ужасно. Но что сделано — то сделано. Между нами, я хотел бы попросить вас об одной услуге. Вы известны тем, что отстаиваете интересы армии в парламенте Надеюсь, вы снова проявите ваши дружеские чувства к нам. Хотелось бы, чтобы выпустили новую сводку, которая подкорректировала бы последние сообщения в прессе. Вы понимаете, что я имею в виду, мистер Голт?.. Вот именно — что пресса была неправильно информирована, будто правительство собиралось уступить требованиям террористов в вопросе о Гванде и мистере Димана… Что ничего не может быть дальше от правды, чем это, потому что правительство не склоняется и не намерено делать этого впредь под давлением любого рода. Правительство и народ Родезии едины. Мерилом единства правительства является тот факт, что оно не намерено вступать в торг по обмену убийцы и негодяя Гванды даже ради всеми любимого выдающегося гражданина Родезии Мартина Димана… Я думаю, это хорошо сказано: правительство приносит в жертву Мартина Димана, что является символом уважения демократии в республике… Очень хорошо, мистер Голт, и спасибо вам большое от имени всей родезийской армии. — Майор Хелм повесил трубку и спокойно вернулся к разговору со мной. — Войне тоже необходимо паблисити, — сухо заметил он. — Так что не все потеряно. Гванда, фигурально выражаясь, в могиле, а этот толстяк Мартин Диман становится мучеником, павшим в борьбе за наше дело.

— Да, сэр.

— Тебе лучше идти, Рэйни, — сказал майор. — Самой большой тебе удачи.

Я уже взялся за дверную ручку.

— Майор, только один вопрос. Если бы вы были на моем месте, а не за столом в Солсбери, что бы вы сделали с Гвандой? Если бы вам предстояло решать, как бы вы поступили? К черту политику. Сугубо между нами: как бы вы поступили?

Майор подмигнул мне здоровым глазом и произнес:

— Я задушил бы этого сукиного сына голыми руками. Годится такой ответ?

— Вполне.