Родезия в эти дни живет чем может. Все пущено на войну. Южная Африка поставляет ей основную часть вооружений, но боеприпасов не хватает. Родезийская армия и авиация не велики, но высоко эффективны. Все белые и многие черные знают, за что воюют. Им некуда деться, ибо если они проиграют эту войну, их уничтожат. Британия не придет на выручку, так как Родезия проявила непослушание короне. В конце этого фильма не появится конница, присланная Дядей Сэмом, потому что после Вьетнама Дядя не хочет больше ввязываться в войны за границей. Большинство мыслящих родезийцев не рассчитывает и на то, что Южная Африка остановит кровавую бойню.

Надо учиться выкручиваться из любых ситуаций. Я уже успел научиться этому искусству. Майор Хелм сообщил мне, что я должен быть готов к действиям со своей группой через неделю. Это было немыслимое задание, но одноглазый черт объяснил мне так:

— Рэйни, старина, мы платим этим твоим педерастам по тысяче шестьсот долларов в месяц не за то, чтобы они просиживали тут задницы. Я понимаю, что они не знакомы со страной, проходили подготовку в разных военных системах, но у нас просто нет времени, пойми. Выступай с ними через неделю. Пойдете к подножию гор Иньянга. Это на восточной границе. С другой стороны — Мозамбик. В этом районе всегда было тихо, но недавно там начали бесчинствовать банды террористов. Их по крайней мере три. Самая опасная которую возглавляет человек по имени Гванда. Был когда-то армейским сержантом, но потом испортился, попытался убить офицера. Белого, конечно. Почему, не спрашивай. Значит, бери своих, Рэйни, и туда. И смотри, если ты не сумеешь найти нашего лучшего друга Гванду! Он зовет себя теперь «полковник Гванда», грязная свинья.

— Найти и убить?

Майор сложил карту района гор Иньянга и уставился на меня здоровым глазом.

— В другом случае я сказал бы: «Да». Да, убить любым способом, если нельзя будет отрезать его от охраны. Однако, — майор улыбнулся, — если удастся, мы были бы рады увидеть его живым. Понимаешь, «полковника» давно заждалась виселица. — Майор говорил все более доверительно. — Кое-кто из нашей черной солдатни не так лоялен, как следовало бы. И для них стало бы хорошим тонизирующим средством, если бы «полковник Гванда» поболтался на веревке. Видит Бог, этот человек определенно заслуживает виселицы. Это убийца-маньяк, психопат. Я лично поприсутствую на его казни, если вы доставите его сюда. Но если придется убить его — убивайте. Мы без труда подыщем для виселицы кого-нибудь другого.

Я заверил Хелма, что моя ватага головорезов будет готова через неделю. Насчет «полковника» я не мог дать гарантий, но заверил, что сделаю все, чтобы он не миновал виселицы.

— А как же, сделаешь, Рэйни, — весело поддержал меня майор. — Я знал, что на тебя можно рассчитывать.

Мне предстояло командовать бандой наемников, и пришло время выбирать, кого взять. Я уже принял решение насчет того черного — Марвина Тиббза, из Дотана, Алабама. Дотан не так далеко от Бомонта, моего родного города, и мы могли бы стать настоящими друзьями, если бы оба были белыми. По крайней мере Тиббз мог бы считать меня другом. Но не я. Я вообще не люблю тесно сходиться ни с кем. Тиббзу было двадцать три, три года он служил во Вьетнаме, в пехоте Говорил, что артистично владеет любым легким автоматическим оружием. И он не шутил. Во Вьетнаме он был известен как прекрасный автоматчик. А в остальном это был жуткий болтун. Дотан, Алабама, еще не рождал второго такого живчика, не пропускавшего ни одной юбки. С ним всегда надо было ждать приключений на свою эту самую, но я знал, что в деле на него можно будет положиться.

Огромного немца я брать не хотел. Мне казалось, что рано или поздно там, в горах, мне всё равно придется его шлепнуть. Мне не верилось, что у него все в порядке с головой. Как бы там ни было, брать его я не хотел. Я как раз думал, кого мне брать, когда передо мной возник этот скот. Он встал так близко, что я почувствовал пивной перегар.

— Отошел бы ты, друг, — мирно посоветовал я, — у меня тут дел навалом.

Он снова неприятно дохнул на меня.

— Во-первых, — объявил он мне, скривив лицо, как резиновую маску, во-первых, я тебе не друг. И не хочу быть твоим другом. А потом, почему ты не зовешь меня по имени?

— А как тебя зовут?

— Людвиг Феттерманн.

— Отлично, Людвиг. Я не зову тебя по имени, потому что не хочу, чтобы ты был в моей группе. Может, ты вполне пригодишься в другом подразделении, но не в моем. А теперь будь хорошим мальчиком и отойди.

Немец сжал кулаки и стал раскачиваться на месте взад-вперед, как человек, готовящийся ударить. Нет уж, сэр, чтобы я ни за что ни про что катался тут по заплеванному и забросанному окурками полу? Не-ет, если надо так надо — я пожалуйста! Но тут не тот случай.

Немец все улыбался, а я все смотрел ему в глаза, в любой миг ожидая удара. Я мог бы на месте успокоить его, но хотел, чтобы первым начал он. Я не строил из себя Джона Уэйна и не собирался дать ему начать первым из соображений чести. Нет, я хотел, чтобы мои наемнички увидели, что он замахнулся первым, а потом — как он свалится с копыт, словно подрубленное дерево.

Поехали! Его кулак пошел снизу вверх. Если б этот страшный апперкот достиг цели, то снес бы мне голову. Но он самую малость промахнулся, потому что я согнул левую ногу и отклонился назад.

— Ах ты, сукин сын! — промычал он с досады.

Такие всегда рассчитывают на преимущество первого удара, удара исподтишка. Он снова издал было какой-то клич — и осекся. Ему пришлось это сделать по той причине, что я достал свой тридцатиунцевый блэкджек, который всегда ношу при себе. Эта штука хорошо успокаивает наглецов. Всегда при мне — разве что не в самолетах — плюс пистолет-автомат «стар», калибр 0,45 дюйма.

Я приложил немцу пару раз по голове. У полиции таких дубинок нет. Одним-двумя ударами такой штуки только что быка не свалишь. Но немец оказался тем еще быком. Ослепленный и обезумевший от боли, он пытался схватить меня, а я продолжал бить его начиненной свинцом дубинкой. Пришлось врезать этому недоноску раз шесть-семь, прежде чем он начал заваливаться. Его левое ухо распухло, будто сосиска, он разбрызгивал кровь, как садовый шланг, но все еще рвался добраться до меня.

В казарме сделалось тихо, раздавались только глухие удары дубинки да стоны немца. Убивать его я не хотел — он относился к категории государственной собственности. Но остановить его было необходимо. Если бы он добрался до моей глотки — меня бы уже не было. Этого ударом в пах не свалишь, как ни бей. Он был выше меня, и, чтобы нанести последний удар дубинкой, мне пришлось подняться на цыпочки.

Дубинка просвистела, и удар пришелся немцу прямо по макушке. Менее крепкоголовый умер бы на месте. Краут не умер ни в этот момент, ни позже, но был, наконец, оглушен. В уголках рта появилась кровавая слюна, глаза его закатились, он рухнул на пол.

Я отскочил в сторону, когда он стал падать, не пытаясь поддержать его. И никто не пытался. На это я и рассчитывал. Я рисковал, но у этого сукина сына с его наглыми замашками действительно не оказалось здесь друзей. Я не стал корчить из себя супермена и вытирать окровавленную дубинку о рубашку бесчувственного человека. Это было бы слишком, надо знать меру. Я сунул дубинку обратно в карман брюк и щелкнул пальцами трем мэркам.

— Ты! Ты! Ты! Положите Людвига на его койку. — Потом указал на черного наемника. — А ты иди поищи врача.

— Да, сэр, — насмешливо ответил тот, но послушно пошел.

— Так на чем мы остановились? — спросил я.

— На том, что убивали краута, — подал голос длинноногий австралиец. В любом подразделении есть свой штатный комик. Этого осси звали Ронни Спаркс, и я надеялся, что воюет он так же хорошо, как чудит.

— А до краута? — спросил я.

— Ну да, командир… — сказал австралиец. — А он неплохо выглядит успокоился.

— Рано или поздно всякий подрастающий мальчик получает необходимый урок, — заметил я.

Не все наемники смеялись. Аудитория у меня была, конечно, средняя, а я — не Милтон Бёрл. Моя дубинка им не нравилась, я тоже, но я не чувствовал себя отверженным из-за отсутствия теплых чувств с их стороны. Меня и мою дубинку они со временем оценят по достоинству.

— Мне нужен водитель, — сказал я, постукивая дешевым шариковым карандашом по доске объявлений. — Кто здесь лучший водитель?

— Я, — сказал еще один немец, вставая с койки.

— Ты кто?

— Ханс Кесслер. Все зовут меня Хэнк.

Дальше я пошел по списку. Начальников мне было не надо, одного мне уже назначил майор Хелм. Если б я не хотел, мог бы его и не брать, но майор предлагал так настойчиво, что я согласился. Его звали Ван Рейс — Питер Ван Рейс, из Южной Африки, сержант регулярной армии Родезии. Как сказал майор Хелм, Ван Рейс — бывший фермер, очень хорошо знает страну и владеет двумя африканскими языками, на которых говорят в Родезии, — шона и матабеле. Я сказал майору, что дам ему знать.

Ван Рейса в этот момент не было, он уехал на патрулирование и еще не вернулся. Рядом с его именем я поставил вопросительный знак и продолжил охоту за головами. Пока что в мою группу вошли Тиббз (Алабама), Спаркс (Австралия), Кесслер (Западная Германия), Марсден, Коукли, Симмонз, Уэбб (Англия), Гроот, Леманн, Финчли, Виллиерс (Южная Африка). Взял я двух из трех ирландцев по фамилии О’Хара и Смит. Третий, Кирни, выглядел законченным забулдыгой. Если считать, что я взял Ван Рейса, то всего четырнадцать. Здесь больше никто не произвел на меня впечатления. Я перешел во вторую и третью казармы.

Я закончил комплектование своей команды и выходил из третьей казармы, когда увидел Тиббза, топающего по посыпанной гравием дорожке, и шествующих за ним врача-армянина и майора Хелма.

Мы с майором остались снаружи, а Тиббз показал врачу, где можно найти побитого немца. Закурив английскую сигарету с пробковым мундштуком, майор небрежно заметил:

— Говорят, у тебя кое-какие неприятности.

Хелм, этот старый убийца с приятными манерами, будто говорил со мной о недугах растений в своем розарии. Я был почти уверен, что у него есть розарий. А если не розарий, то коллекция редких марок или первых изданий Агаты Кристи.

— Ничего такого, с чем бы я не справился, — ответил я. — Я поступил, как и надо было поступить.

— Да-да, — согласился майор. — Феттерманн начал доставлять нам неприятности, как только приехал сюда. У меня были сомнения, когда я подписывал с ним контракт. Обычно я не делаю ошибок. Кстати, ты не думаешь, что убил этого любителя сосисок? — В голосе майора я уловил нотки беспокойства. Но, взглянув на меня, он взял себя в руки. — Не думай, что я критикую твои действия. Просто правительство предпочитает, чтобы мэрки умирали на поле боя Тут деньги и прочее, ты ж сам понимаешь. Мы же везли это добро из Германии. — Майор взял меня за руку. — Слушай, старина, если тебе в будущем придется прибить кое-кого из этого сброда, делай это подальше от Солсбери, ладно?

— Буду стараться, сэр.

Мы обменялись вымученными улыбками, и тут появился врач-армянин со своим черным чемоданчиком. Врач обратился к майору, который несколько напряженно ждал, что тот ему сообщит.

— Его избили очень сильно, сэр, — были его первые слова.

— Господи! Да плевать мне на это. — Майор явно недолюбливал лекаря. Скажи прямо: жить будет?

— Будет, сэр, хотя другой бы на его месте…

— Другой, другой… — огрызнулся майор. — Ты скажи мне лучше, долго ли он будет валяться?

Врач ответил, что не больше недели.

— Феттерманн еще повоюет, — добавил он.

— Спасибо на добром слове, капитан Атамян, — бросил ему майор, внезапно подобрев. — Он еще повоюет, — повторил майор, все еще глядя вслед врачу. — Тебе не показалось, что он издевается над нами, Рэйни?

— Возможно, — ответил я. — Но у него это плохо получается.

— Боюсь, что в душе доктор Атамян — пацифист, — пришел к выводу майор.

В его устах это прозвучало так, словно худшим прегрешением может быть лишь растление малолетних и надругательство над флагом.

Потом он резко переменил тему разговора. Я уже начал привыкать к таким сменам в его настроении. Уже темнело, но Хелм предложил прогуляться вокруг расположения части. Я уже осматривал территорию, и майор это знал, но возражать я не стал.

Днем в Родезии жарче, чем в Калифорнии. Ночью становится холоднее, намного холоднее, потому что большая часть страны представляет собой возвышенное плато. При этом у Родезии и Калифорнии много общего. То же сверхголубое небо, которое ночью взрывается мириадами звезд. У Родезии, как и у Калифорнии, свое лицо, и неудивительно, что все жители, черные и белые, так горячо ее любят.

В вечерних сумерках мы шагали по чистому ровному гравию дорожки. Хелм сказал:

— Ван Рейс вернется поздно вечером. Ты будешь в казарме?

— Конечно.

— Ну, я думал, захочешь прогуляться по городу. Солсбери — приятный городок, несмотря на эту проклятую войну. Странно, что не было ни обстрелов, ни бомбардировок. О, я думаю, это Ван Рейс.

Майор окликнул южноафриканца, и тот не заставил себя ждать.

Ван Рейс отдал честь, не взглянув при этом в мою сторону. Майор представил нас друг другу, мы поздоровались за руку. У южноафриканца была грубая, мозолистая рука от долгих лет работы на земле. Наконец мне попался родезиец, который трудится сам, а не оставляет работу черным.

— Ладно, ребята, я пошел, — сказал майор. — А кстати, сержант! Рэйни тут здорово отделал Феттерманна, немца.

— Он давно напрашивался, это любой скажет, сэр, — прокомментировал событие Ван Рейс.

Майор пошел в направлении своего офиса.

— Я хотел бы пригласить вас на пиво к себе, — обратился я к Ван Рейсу. — Правда, у нас такой порядок — словно медведь ночевал.

— Тогда пошли лучше ко мне, у меня холодное «кейптаунское» — на уровне мировых стандартов.

— Что, лучше, чем «Карта бланка»?

— Пошли попробуем — и тогда решите сами.

Так мы и сделали. Нет, это неправда, что «кейптаунское» не хуже, чем «Карта бланка». Но я согласно кивнул. Пиво было легкое, очень холодное. У Ван Рейса в комнате стояло два полотняных стула. Обычно сержантский состав регулярной армии живет в комнатах — вылитых тюремных камерах, но Ван Рейс оставался в душе фермером, и его жилье хранило тепло домашнего очага. Я увидел три книги: одна — вестерн, две другие — об уходе за скотом. На зеленом сундучке стояла фотография в рамке, на ней полненькая приятная женщина и трое детей, все меньше десяти лет. Я не сказал обычных в таких случаях добрых слов о семье Ван Рейса, потому что майор предупредил меня, что все они погибли: были изрублены на куски террористами. Вместо того, чтобы восхищаться его семьей, я восхитился его оружием. Это был новый израильский автомат «Галил», вблизи я видел его впервые. Даже в израильскую армию он еще не поступил. Это безотказное, возможно, лучшее, самое эффективное автоматическое оружие из когда-либо созданных.

— Хороша штука, да? — среагировал Ван Рейс на мой взгляд. — Возьмите, посмотрите.

Вначале автомат показался мне тяжелым, фунтов, пожалуй, с девять, но это может быть и достоинством. Он очень похож на русский АК-47. Фактически, это улучшенный АК-47. Солдаты, служившие во Вьетнаме, скажут вам, что за АК-47 там охотились, как ни за каким другим автоматическим оружием.

Казалось, этот израильский автомат стал теперь для Ван Рейса членом его семьи. Обычно человек молчаливый, он все говорил и говорил о своем автомате.

— Все делает, только разве хлеб не режет, — с восторгом рассказывал Рейс. — Служит и полуавтоматическим карабином, автоматом, гранатометом. Гранатометом и против живой силы, и против танков. Тут, в Родезии, нет, конечно, танковых сражений, но кто знает, что дальше будет. «Галил» подходит и для снайперской стрельбы. Смотрите, — он ткнул пальцем, — вот этот кожух используется для гранатометания. Можно поставить штык, но я думаю, что он мешал бы. Но конструкторы оставляют тебе такую возможность. Все предельно просто. Сделано так, что неважно, левша ты или правша. А через какие только испытания не прошла эта штука — не поверите! Он прекрасно работал при температуре минус сорок. Потом автомат испытывали в Синайской пустыне, под солнцем. Такого экзамена не держал ни один вид стрелкового оружия. АК-47 — это великое оружие, и если бы не «Галил», то он оставался бы самым хорошим оружием. Так что и хорошие вещи можно улучшать. Смотрите, сделано так, что и переносить, и держать его удобно. Отражающее устройство улучшено — чтобы песок не попадал. Ну обо всем подумали: приклад складывается на правую сторону ствола, а не на левую. Кажется, это пустяк? А для израильтян не пустяк. Приклад складывается таким образом для того, чтобы парашютисты и солдаты моторизованной пехоты могли выставить его и стрелять с одной руки. Еще смотрите эта чертова штука имеет встроенное приспособление для перекусывания проволоки. Складываешь эти рычаги, цепляешь вот этим проволоку и отжимаешь от себя. Режет как масло. Вам, наверное, интересно, где я его достал?

— Еще бы!

— Взял у убитого террориста. Случай крайне необычный. Черный и черный, однако не наш. Действительно, странно: это был черный еврей из Йемена. Вроде бы из Йемена. Говорят, им плохо в Израиле, я точно не знаю. Во всяком случае, у него были причины дезертировать из израильской армии, он и прихватил с собой автомат. Все это я узнал из писем, найденных при нем. У нас один капрал, Абраме, читает на иврите.

— С боеприпасами есть проблемы?

— Пока особых проблем нет, — ответил Ван Рейс. — Для меня это хорошо, не хотел бы возвращаться к старому оружию. А сколько народу меня уговаривало! Не из регулярной армии, конечно. Я говорю об этих, о мэрках. Один янк (он пропал без вести в бою) предлагал мне за него пятьсот фунтов. Даже для мэрка это сумма. Иногда я думаю, лучше бы у меня его не было. Вполне может случиться, что один из этих мэрков всадит мне пулю в спину, только чтобы заграбастать мою пушку.

Я улыбнулся южноафриканцу и взял еще бутылку пива, которую он достал из крошечного холодильника. Вторая бутылка показалась уже не такой вкусной, как первая.

— Если кто и возьмет эту штуку, то только я. Но я не буду стрелять из-за нее тебе в спину.

Ван Рейс за два глотка осушил бутылку и встал за новой.

— Это значит, что я иду с вами? — спросил он. — Мне очень не терпится добраться до этого Гванды.

Мне не надо было объяснять, почему.

— Да, — сказал я, — можете идти с нами, если хотите. Задача доставить Гванду живьем, чтобы его повесили. Как вы думаете, сумеем ли мы подобраться к нему поближе?

— Если пойдем туда большими силами, то, пожалуй, нет, — ответил Ван Рейс. — Поэтому вы берете только тридцать человек?

— Так точно. Гванда действует вдоль границы с Мозамбиком. И если мы придем туда с мощным кулаком, он подожмет хвост, махнет через границу и будет сидеть там до тех пор, пока нам не надоест его ждать. Вы когда-нибудь переходите границу — по ошибке, я имею в виду?

Ван Рейс взял себе еще бутылку, мне больше не хотелось.

— Никогда, — сказал он. — Многие хотели бы. Но мы только помогли бы этим выродкам, если б нарушали их границы. Они наши нарушают, не задумываясь. Если несколько наших парней — всего лишь несколько — перейдут границу Мозамбика или другой черной страны, это назовут вторжением. Вся Черная Африка, от Каира до Кейптауна, будет кричать, что мы — грязные убийцы. Тут действует настоящий двойной стандарт.

— А как насчет кубинцев, которые будто бы есть в Мозамбике? Перед моим отъездом из Нью-Йорка пошли слухи, что Кастро перебрасывает войска из Анголы в Мозамбик, поскольку война в Анголе приостановилась. Государственный департамент США заявляет, что у Кастро от четырнадцати до двадцати тысяч в Анголе. Плоховато будет, если он всю эту массу перекинет в Мозамбик.

Ван Рейс откинулся на спинку стула, и тот затрещал под его мускулистой фигурой.

— Они, пожалуй, не сделают этого, — сказал он. — США и Южная Африка не потерпят такого: может, даже и Британия, хотя у этой старушки сейчас кишка тонка. Нет, если Кастро и пошлет кого, то, скорее всего, военных советников и специалистов. У черных хватает живой силы, но большинство их солдат не обучены.

В дверь постучали, просунулась голова капрала.

— Я подумал, что вам это интересно, сержант. Мозамбик только что закрыл свои границы и прервал все отношения с Родезией. По радио сказали. Они говорят, что мол наша авиация обстреляла несколько деревень на их стороне. И, вроде бы, мы одновременно вели артобстрел. Похоже, дело приобретает скверный оборот.

— Спасибо, Мик, — поблагодарил его Ван Рейс и показал знаком, что тот может идти. Потом он обратился ко мне: — Все это чепуха. Это может означать, что Мозамбик нагнетает психоз для дальнейшего вторжения. Они, видимо, делают ставку на то, что США после Вьетнама не будут вмешиваться. Если начнет Мозамбик, то и Замбия, вероятно, пойдет на вторжение. Мы как раз между двумя этими странами. Возможно, и кубинцы вторгнутся к нам с двух сторон. Им нетрудно будет перебросить значительную часть своих сил в Замбию по воздуху. Может случиться, что мы пойдем искать Гванду и на потеху себе окажемся в самом центре вторжения.

— Может, будет новый приказ? — предположил я. — А что будет, если они нападут?

Я знал, что у родезийцев нет шансов выстоять против хорошо подготовленных кубинцев, хотя сражаться они будут как тигры. Да им другого и не остается: если победят черные, начнется бойня, а кубинцы не станут торопиться, чтобы остановить ее. Они сочтут, что черные имеют право на большое кровопускание, прежде чем возьмутся за серьезное дело строительства социализма.

— Ответ вы знаете так же, как и я, — произнес Ван Рейс. — Кубинцы располагают самыми крупными бронетанковыми силами в Африке, во всяком случае, в этой части Африки. У арабов и Израиля больше, но здесь — у кубинцев. Тут уж нам нечего будет бросить против них, как, впрочем, и южноафриканцам. В общем, надо подождать и посмотреть, я думаю.

Я пожелал Ван Рейсу спокойной ночи и направился в казарму, где у меня была отдельная комната. Я был командиром группы, а это и не то чтобы офицер, но и не то чтобы сержант. Последним, кто жил здесь, был британец по фамилии Кормли. Он погиб, попав в засаду у границы с Замбией. Возможно, он знал, что погибнет, потому что явно не потратил ни минуты на поддержание порядка в комнате.

Я сбросил ботинки и лег на жесткую узкую койку. Было уже поздно, и большинство наемников в соседнем помещении готовилось ко сну. Кто-то захрапел, кто-то прикрикнул на храпуна, потом запустил в него ботинком. Храп прекратился, но началась драка между храпевшим и метателем обуви. Мне подумалось, что мои мальчики слишком торопятся завоевать дурную славу в местном гарнизоне, поэтому я взял дубинку, «стар» и открыл дверь. Участники сражения несколько утратили энтузиазм, услышав мои шаги. Я выразительно посмотрел на них и смачно постучал дубинкой по ладони левой руки.

— Кому-то помочь заснуть? Есть прекрасное средство от бессонницы…

Но сейчас я говорил это безо всякой злости, и они это поняли. Одним из подравшихся был длинноногий австралиец, другим — англичанин. Англичанин направился к своей койке, насвистывая мотивчик времен второй мировой: «Пожелай мне, сержант, доброй ночи, поцелуй, одеялом накрой…»

Я пошел спать.