Пролог
Знойный ветер, пролетевший над зарослями, нежно выдохнул шелестом листьев: «Чуринга». Чуринга – волшебная земля священных сказаний, магическое место, где разбивались сердца: здесь ее предки в поисках счастья упорно отвоевывали у леса землю, пытаясь искоренить древние чары, но чары оставались, требуя новых жертв, и Матильда была готова принести жертвы. Потому, что это было единственное место на земле, которое она знала и любила всем сердцем. «Чуринга…»
К горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы. В свои тринадцать лет Матильда ощутила тяжесть одиночества и поняла, что детство кончилось. Отныне она осталась одна в этом мире. Но она упрямо стиснула зубы и до боли сжала кулаки. Она не заплачет, чего бы ей это ни стоило. Мать никогда бы не простила ей этого. Какая бы острая боль ни разрывала сейчас сердце и как бы ни было страшно заглянуть в ту зияющую черную пропасть, которая отделила ее от остального мира, она выдержит.
Взгляд девочки устремился за ограду кладбища. Чуринга! Огромный, чарующий, волшебный мир. Ее единственный мир!
Горизонт сверкал, отделяя яркую охру земли от бездонной синевы неба, все вокруг было наполнено звуками, знакомыми с детства.
Беспокойное блеяние овец в загонах, пронзительные крики попугаев в зарослях, отдаленный хохоток кукабурров и нежное звяканье уздечек были для нее такими же родными, как ритм собственного сердца. Даже в этот самый тяжелый момент жизни волшебство Чуринги не отпускало ее.
– Скажешь пару слов, Мерв?
Хриплый голос одного из работников фермы разорвал тишину кладбища, вернув Матильду к настоящему. Она посмотрела на отца, взглядом заклиная его заговорить, проявить хоть какое-то подобие чувств… Но напрасно.
– Сделай это сам, приятель, – пробормотал он. – Мы с богом, как ты знаешь, не в ладах.
Мервин Томас, крупный сильный мужчина, был когда-то обаятельным балагуром и ничего не боялся. Но пять лет назад вместо него вернулся из Галлиполи с войны молчаливый калека, способный только пить и буянить. Он никогда не рассказывал о пережитом. Об этом можно было только догадываться по безумным кошмарам, которые мучили его по ночам, да по некоторым фразам, которые он бормотал, напившись до бесчувствия. Сейчас Мервин стоял у могилы мрачный, в запыленной черной паре, тяжело опираясь на самодельную трость, вырезанную из дерева. Лицо его было скрыто полями черной шляпы, низко надвинутой на лоб. Налитые кровью глаза отца и дрожащие руки выдавали тяжелое похмелье. Как бы ни хотелось Матильде обмануться, она прекрасно знала, что эта дрожь и эти красные глаза – отнюдь не признак скорби и раскаяния.
– Тогда скажу я, – прошептала она в неловкой тишине.
Стиснув в руках старый молитвенник, девочка отделилась от кучки людей, собравшихся возле могилы, и несмело приблизилась к свежему холмику земли, которая вскоре накроет крышку наспех сколоченного гроба матери. Времени на подготовку к похоронам не было: смерть подкралась слишком быстро, а жара лишала их возможности ждать. Никто из друзей и соседей, живущих за сотни миль, не успел бы доехать на похороны.
Матильда остро почувствовала враждебность, исходящую от отца, и огляделась в поисках поддержки. На кладбище собрались в основном работники с фермы – овчары, стригали, рабочие. Поодаль группками стояли аборигены из ближайших к реке хижин и с любопытством наблюдали за происходящим. По их верованиям, смерть не считалась поводом для скорби. Для них она была лишь возвращением в прах, из которого все они пришли в этот мир.
Взгляд девочки наконец остановился на неровных надгробиях, ставших вехами в истории этого затерянного среди бескрайних лесов и пастбищ уголка земли. Она незаметно дотронулась пальцами до медальона под платьем, оставленного ей матерью. С просветленным лицом, чувствуя незримую поддержку родных могил, Матильда обернулась к собравшимся.
– Дедушка привез маму в Чурингу в седельной сумке, когда ей было всего несколько месяцев. Ее родителям пришлось вынести тяжелое путешествие в чужую далекую страну, они больше всего на свете хотели иметь свою землю, на которой могли бы свободно работать.
Работники согласно закивали, и на просмоленных нещадным солнцем лицах появились улыбки. Это была и их история.
– Патрик О'Коннор гордился бы своей Мэри. Она любила эту землю так же, как он; и в том, во что превратилась Чуринга сейчас, ее заслуга.
Мервин Томас беспокойно дернулся, Матильда поймала на себе его озлобленный взгляд.
– Заканчивай с этим поскорее! – прорычал он.
Матильда упрямо вздернула подбородок. Ее мать заслуживала того, чтобы быть достойно похороненной, и она сделает это для нее.
– Когда отца забрали на войну, многие считали, что мама не потянет работу одна, но они не знали, какими упрямыми могут быть О'Конноры. Именно поэтому Чуринга стала теперь процветающим хозяйством, и мы с отцом намерены продолжить ее дело.
Взглянув на отца как бы за подтверждением своих слов, она получила в ответ взгляд, полный ненависти. В этом не было ничего удивительного: Мервин так и не оправился от удара. Когда, вернувшись с войны, он обнаружил вместо замученной невзгодами, слабой женщины независимую хозяйку процветающего хозяйства, его гордость была уязвлена. Вскоре он нашел утешение на дне бутылки, и Матильда сомневалась, что смерть жены отучит его от пьянства.
Замусоленные, ветхие страницы молитвенника слегка дрожали в руках девочки. Смахивая слезы, она читала те места, которые прочел бы отец Райан, если бы успел добраться на похороны. Мама столько выстрадала и так тяжко трудилась всю жизнь! К двадцати пяти годам она успела похоронить родителей и четверых детей на этом маленьком кладбище. Но теперь она наконец сможет отдохнуть – ее примет мир Сновидений, который так чтут аборигены, и там она встретится со всеми любимыми людьми…
В полной тишине Матильда закрыла молитвенник и зачерпнула ладонью горсть земли. Она мягко рассыпа́лась в пальцах девочки и струйками падала на гроб. «Спи спокойно, мама, – тихо прошептала Матильда. – Я присмотрю за Чурингой вместо тебя».
Пока лошадь плелась в Курайонг, Мервина развезло на жаре от выпитого в отеле. Его мутило, по лицу струился пот, старая рана на ноге болела, сапог казался железным. Это действовало на нервы. А главное, он не мог никуда спрятаться от присутствия Мэри, хотя после похорон прошло уже две недели. Ему казалось, что жена повсюду достает его презрительным взглядом огромных синих глаз.
Даже паршивка Матильда, которую он здорово отделал ремнем после идиотского представления на кладбище, смотрела на него с таким же выражением. После двух дней ее ледяного молчания Мервин не выдержал и удрал в Уэллаби-Флатс. По крайней мере, в пивной при отеле всегда найдутся приятели, с которыми приятно перекинуться словом, промочить горло и обсудить новости. К тому же одна из горничных никогда не отказывается, если ему хочется завалить ее в постель. Мервин готов признать, что она далеко не красотка, а просто-напросто перезревшая старая шлюха, но он был непривередлив, когда припрет. Да и смотреть на нее в постели его ведь никто не заставляет…
Мервин слегка пришпорил лошадь, когда показались последние из четырех ворот усадьбы соседа. Солнце пекло прямо над головой, в животе бунтовало виски, а от грязной одежды несло кислятиной. Лошадь беспокойно дернулась, так что Мервин ударился больной ногой прямо об ограду и взвыл от боли, чуть не потеряв равновесие.
– Держись прямо, скотина! – заорал он, натягивая поводья. Поправив шляпу, он пришпорил Леди и направил ее к показавшемуся на горизонте дому. Надо спешить: у него важное дело, черт побери!
Курайонг гордо возвышался на гребне невысокого холма, защищенный от солнца пышными кронами чайных деревьев. Затененная веранда под рифленой железной крышей манила прохладой. Это был оазис спокойствия среди шума и суеты огромного овцеводческого хозяйства. Лошади мирно паслись возле дома в высокой зеленой траве на выгоне, который щедро поливался из глубокой скважины. Этан Сквайрз сделал ее пару лет назад.
Из большой кузницы доносился веселый перезвон молотов; судя по звукам из огромной стригальни, в ней вовсю кипела работа. Овцы испуганно блеяли в загонах, слышен был отрывистый лай собак и возбужденные выкрики стригалей.
Пока Мервин скакал к коновязи, он подмечал все вокруг, чувствуя, как у него поднимается настроение. Чуринга, конечно, лежит на хорошей земле, но сам дом и хозяйство – просто груда хлама по сравнению с Курайонгом. Чего ради эти дуры, Мэри и Матильда, так цепляются за нее? Это все упрямство О'Конноров, пропади оно пропадом! Надо же, считают себя умнее и задирают нос только потому, что они из рода пионеров. В этом богом забытом месте такие вещи почитаются почти как королевское происхождение. Идиоты, какая разница, кто и когда приплыл в эту вонючую, грязную дыру?
«Ну, – ухмыльнулся Мервин, – теперь-то мы посмотрим. Черт возьми, женщины должны знать свое место! С меня достаточно! Я им еще покажу, кто теперь хозяин!»
Действие алкоголя пробудило в нем воинственность. Он лихо спрыгнул на здоровую ногу с богато расшитого испанского седла, привязал лошадь и, прихватив самодельную трость, решительно захромал к дому.
Дверь открылась еще до того, как Мервин поднял трость, чтобы постучать.
– Добрый день, Мерв. Мы тебя ждали.
Этан Сквайрз выглядел, как всегда, безукоризненно. Белые молескиновые брюки без единого пятнышка, черные сапоги для верховой езды начищены до блеска, дорогая рубашка плотно облегает широкие плечи и плоский живот. На гордо посаженной черноволосой голове чуть серебрились виски. Рука, которую он протянул Мервину, была коричневой от загара и мозолистой, но ногти на ней были чистые и аккуратно подстриженные. На одном из пальцев в утреннем свете блеснуло золотое обручальное кольцо.
Мервин тут же почувствовал себя неопрятным и старым, хотя разница в возрасте между ними составляла всего пару месяцев. Он даже подумал, что надо было принять ванну и переодеться в отеле, прежде чем трогаться в путь. Но теперь об этому было поздно сожалеть. Мервин не мог заставить себя извиниться за свой вид и скрывая неловкость, глуповато хихикнул:
– Как поживаешь, приятель?
– Занят, как обычно. Сам знаешь, что такое овцы!
Мервин дождался, пока сядет хозяин, затем сел сам. Его озадачило приветствие, которым встретил его Этан. Он же не сообщал о своем визите, с чего бы Этану его ждать?
Мужчины хранили молчание, пока юноша-абориген разливал пиво. Ветерок на затененной веранде освежил Мервина, он вытянул больную ногу, пристроив ее на перилах веранды, и понемногу успокоился. Нечего ломать голову над странным приветствием Этана. Он всегда говорит загадками: наверное, считает, что так выглядит умнее. Черт с ним!
Холодное пиво легко проскользнуло в глотку, и на Мервина вдруг волной накатило чувство зависти. Счастливчик Этан! Конечно, офицеров в Галлиполи держали подальше от кровавой резни. Ни тебе ранений в ногу, ни кошмаров по ночам, ни воспоминаний о друзьях без лица и конечностей, корчившихся от боли и истекающих кровью на твоих глазах. Боже, как они орали дни и ночи напролет, лежа рядом с ним в госпитале!
Ко всему прочему, Этан и до войны жил припеваючи. Родился и вырос в Курайонге, женился на Эбигейл Хармер – самой красивой вдовушке на сто миль в округе и к тому же самой богатой. Она не только привела ему Эндрю, сына от первого брака, но родила еще троих, прежде чем удачно свалилась с лошади и сломала себе шею. А его Мэри смогла вырастить только одну паршивую девчонку, остальных потеряла в младенчестве. Мервин когда-то сам мечтал жениться на Эбигейл, но куда бедному станционному смотрителю тягаться с богачами! Деньги всегда идут к деньгам, это уж точно. И когда Патрик О'Коннор прискакал к нему со своим безумным предложением, уж он не упустил свой шанс, видит бог. Откуда он мог знать, что у Мэри полно земли, но совсем нет денег, и все обещания Патрика так и останутся пустыми сло вами?..
– Прими мои соболезнования по поводу смерти Мэри.
Мервин вздрогнул и отвлекся от мрачных мыслей. «Господи, такое впечатление, что этот хлыщ умеет читать мысли!» – испуганно подумал он.
– Слава богу, отмучилась, бедняжка. Она не заслуживала таких страданий, – добавил Этан и уставился куда-то вдаль, крепко прикусив сигару белыми зубами.
Мервин нахмурился. Мэри умирала долго и мучительно, но никогда не жаловалась, не принимала опиум, и порой ее мужество подавляло его. Оно словно бы умаляло его собственные страдания от пережитого на войне. Мервин часто чувствовал себя одураченным: Патрик втянул его в этот брак, посулив золотые горы, а вместо этого он лишился даже уважения, которого заслуживал как герой войны. Что ж тут удивительного, что он так часто пропадал в Уэллаби-Флатс?
– Как это пережила Матильда?
Этан на секунду перевел взгляд на Мервина, и тому почудилось, будто в этом коротком взгляде промелькнула ненависть.
– С ней все в полном порядке. Характером, как ты знаешь, она пошла в мать.
Этан уловил в словах соседа скрытую злость и теперь уже внимательно вгляделся в него.
– Не думаю, что ты проделал этот длинный путь, чтобы поговорить о характерах Матильды и Мэри, – заметил он.
«Вот так всегда с ним! – с досадой чертыхнулся в душе Мервин. – Никогда не теряет время на принятые у приличных людей правила общения». Мервин предпочел бы посидеть так пару часиков, потягивая холодное пиво, поразмышлять о жизни и смерти, перекинуться парой слов о работе, хозяйстве, о новостях в округе. А потом уж поговорить о цели своего визита. Ведь так обычно ведут себя все воспитанные люди. Он быстро допил пиво и снял ногу с перил. А может, это к лучшему? Надо поскорее перейти к делу, пока сам Этан Сквайрз дает ему шанс.
– В последнее время много изменилось, старина. Я устал от Чуринги с тех пор, как вернулся с войны, и думаю, теперь, когда Мэри не стало, мне пора закругляться.
– Работа на земле – это все, что ты умеешь, Мерв. Ты уже стар, чтобы учиться чему-то другому, – ответил Этан, попыхивая трубкой и отводя глаза. – А Чуринга, благодаря стараниям Мэри, стала вполне процветающей фермой.
Ну вот, опять все заслуги приписываются Мэри! Можно подумать, что он годами ничего не делал. Никто не вспоминает, как он там вкалывал до седьмого пота. Проклятая баба! Руки Мервина сжались в кулаки. Он чувствовал, что ему надо выпить, но стакан был пуст, а скряга Этан делает вид, что не замечает этого.
– Но не сравнить с Курайонгом, старина! В этом году от засухи погибла большая часть ягнят; прибыль от шерсти не сможет перекрыть даже наши расходы.
Этан выбил трубку и положил рядом с пепельницей, затем снял и протер очки.
– Ну, и чего ты хочешь от меня, Мерв?
Нетерпение охватило Мервина. Свинья! Прекрасно знает, чего он хочет от него! Ладно, он ему подыграет – пусть сыплет соль на раны, если ему это доставляет удовольствие.
– Я бы хотел, чтобы ты купил у меня Чурингу, – нарочито спокойным голосом произнес Мервин: показывать этому хлыщу свое нетерпение он не собирался.
– А-а-а! – засмеялся Этан.
В его смехе чувствовалось удовлетворение, и Мервин ненавидел его за это – и за ту снисходительность, с которой он всегда с ним держался.
– Так как?
– Я, конечно, подумаю над этим. Но не обсудить ли нам сначала все подробности?
– Что тут обсуждать? Ты знаешь мои земли. Тебе всегда нравилась Чуринга. А поскольку твои пастбища граничат с ней, ты станешь обладателем самой большой овцеводческой фермы в Новом Южном Уэльсе.
– Это верно. – Этан приподнял одну бровь, взгляд голубых глаз под густыми черными бровями стал жестким. – Однако ты забыл одну маленькую, но существенную деталь!
– Какую еще деталь? – нервно переспросил Мервин, судорожно сглатывая и отводя глаза от Этана. В глотке у него пересохло.
– Матильду, разумеется. Ты уверен, что не забыл, как твоя дочь обожает Чурингу?
Мервина от облегчения даже бросило в пот. Все в порядке, слава богу! Этан ничего не знает о слухах про завещание Мэри.
– Матильда еще соплячка, чтобы вмешиваться в мужские дела. Она будет делать то, что решу я, ее отец.
Этан встал и прислонился к перилам. Солнце светило над его головой, выражение лица было непроницаемым.
– Матильда выросла здесь и обожает свой дом, – спокойно сказал он. – Для нее Чуринга как воздух, без которого она не сможет жить. Я наблюдал ее в работе, видел, как она скачет на лошади, загоняя овец. Твоя дочь справляется с этим не хуже опытных мужиков. Вся ее жизнь в этом. Если она потеряет Чурингу, это сломает ее, Мерв.
Терпение Мервина лопнуло. Он вскочил и, набычившись, встал напротив Этана.
– Послушай, приятель! Я продаю свою землю, на которую ты зарился много лет, но теперь сомневаюсь, стоит ли продавать ее именно тебе. Любит Матильда эту землю или нет, к делу не относится! Если ты не хочешь покупать Чурингу, найдутся другие, которые с радостью вырвут этот лакомый кусок из моих рук!
– А как ты собираешься продать эту землю, если по завещанию Мэри у тебя теперь нет никаких прав на нее?
Возмущение Мервина тут же испарилось. Он все знал, подонок! Он с самого начала все знал!
– Никто ничего еще не знает, – залепетал он. – Мы обделаем это с тобой втихаря, и я уеду отсюда. Клянусь, я никогда никому ничего не скажу.
– Но я-то знаю, Мервин, – сказал Этан ледяным тоном и выдержал паузу, чтобы Мервин до конца уяснил себе его отношение к этому. – Мэри приезжала ко мне, когда врачи сказали ей, что она долго не протянет. Она боялась, что ты спустишь Чурингу за долги и оставишь Матильду без приданого. Я посоветовал ей, как лучше обезопасить наследство девочки. Она оставила Чурингу Матильде в качестве траста. Все бумаги хранятся в банке, и она сможет их получить, когда ей исполнится двадцать пять лет. Так что, сам понимаешь, ты не сможешь продать ферму и заплатить свои карточные долги.
Мервин взвился. Он слышал какие-то слухи об этом, но не хотел в них верить – даже сейчас.
– По английским законам имущество жены принадлежит мужу! Патрик обещал мне землю, когда я женился на его дочери. И я имею право продать ее теперь, когда моя жена умерла! А кстати, – взревел он, – с чего это моя распрекрасная женушка приехала к тебе за советом, а?
– Я просто по-соседски посоветовал ей, к кому из адвокатов лучше обратиться. – Лицо Этана стало каменным. Он молча протянул Мервину его грязную шляпу. – Я очень хотел бы купить Чурингу, но не настолько, чтобы нарушить слово, которое дал умирающей женщине. К тому же я очень уважал Мэри – так же, как и все в округе. Прощай, Мерв.
Этан засунул руки в карманы брюк и чуть наклонился, наблюдая, как Мервин, сильно хромая, в бешенстве спешит к коновязи. Он с такой силой вонзил каблуки в бока лошади и рванул поводья, что она чуть не взвилась на дыбы. Комья грязи разлетелись в разные стороны, долетев до задней двери общей столовой. Этан представил себе, что переживала Мэри, когда ее муж был в таком состоянии, и содрогнулся, вспомнив о Матильде.
Прежде чем вернуться в дом, Этан бросил взгляд на стригальню. Стрижка была почти закончена, скоро поступят чеки за продажу. Но отсутствие дождя может все испортить – если начнется засуха, им не избежать убытков…
В кабинете навстречу ему поднялся Эндрю, его двадцатилетний пасынок.
– Что хотел от тебя Мервин Томас? – спросил он.
– А как ты думаешь?
– Я беспокоюсь за Матильду. Как она сможет жить с этой вечно пьяной скотиной совсем одна?
Эндрю снова уселся в кожаное кресло, закинув по привычке ногу на подлокотник. Этан с нежностью посмотрел на пасынка, которого любил не меньше родных сыновей. Очень скоро ему исполнится двадцать один год. Парень был высоким и сильным, но мальчишеская порывистость и непокорные вихры на голове делали его похожим на подростка. Эндрю не чувствовал тяги к земле, но Этан гордился его успехами в учебе. Английское образование оправдало каждый затраченный пенни. Эндрю отлично учился в университете, а после окончания его ждало партнерство в престижной юридической фирме в Мельбурне.
– Не думаю, отец, что мы можем ей чем-нибудь помочь…
– Это не наше дело, – отрезал Этан.
Эндрю задумался.
– Ты не говорил так, когда Мэри Томас приезжала к тебе за советом.
Этан повернул свое кресло к окну. Мервин Томас как раз проезжал первые ворота усадьбы; дорога до Чуринги займет у него по крайней мере сутки.
– Это разные вещи.
Тишина в кабинете нарушалась только тиканьем старинных часов деда Эбигейл, которые она привезла с собой из Мельбурна. Мысленно Этан перенесся в прошлое; он видел Мэри так ясно, как будто она стояла тут, рядом с ним. Выносливая, несгибаемая маленькая женщина, которую смогла победить лишь ужасная болезнь, медленно разъедавшая ее изнутри.
Мэри Томас была полной противоположностью жены Этана. Высокая белокурая красавица, холодная и сдержанная в проявлении чувств, – и маленькая, смуглая, порывистая женщина с непокорными вьющимися волосами цвета меди, небрежно заправленными в до неприличия старую фетровую шляпу. На носу Мэри были щедро рассыпаны веснушки, огромные голубые глаза под длинными темными ресницами полыхали огнем. Этан вспомнил, как он и Мэри впервые встретились после ее возвращения в Чурингу. Она была в ярости, забор на границе между их пастбищами сломался, и их овцы перемешались. Как сверкали тогда ее глаза, как она задирала голову, выкрикивая ему в лицо отнюдь не женские ругательства? Они тогда оба потеряли неделю драгоценного времени в самый сезон стрижки, пока разделили овец и починили забор. С тех пор они заключили весьма относительное перемирие, которое с большим трудом перерастало в дружбу…
– Вспомнил что-то забавное?
Голос Эндрю ворвался в воспоминания Этана, вернув его в настоящее.
– Не думаю, что мы должны так уж жалеть Матильду, если характером она пошла в мать. Скорее, надо пожалеть Мерва.
– Тебе нравилась Мэри, да? Почему же вы никогда не…
– Потому что она стала женой другого человека, – проворчал Этан.
Эндрю присвистнул.
– Черт возьми, отец! Надеюсь, я не наступил тебе на больную мозоль?
Этан вздохнул, вспомнив то время, когда у него был шанс, но он упустил его. Если бы обстоятельства сложились по-другому, кто знает, что бы из этого вышло. Если бы Мервин не вернулся из Галлиполи таким больным, тогда, наверное…
Этан не додумал до конца, так как внезапно в его голове зазвучали разрывы снарядов. Он в который раз увидел страшные картины войны и услышал смердящие запахи так ясно, что его чуть не стошнило. Это до сих пор накатывало иногда на него по ночам, хотя после войны прошло уже шесть лет. А ведь ему, можно сказать, повезло: он вернулся невредимый. Не то что бедняга Мервин, провалявшийся в госпитале еще два года после войны и столько же дома, в постели. Он стал жалким калекой, совсем непохожим на того бесшабашного парня, который в 1916 году садился в поезд, уезжая на войну. Куда делась безмятежная улыбка и подкупающее обаяние здорового увальня? Вместо него вернулся угрюмый калека со злобным взглядом, нашедший в конце концов утешение в бутылке.
«Он стал настолько же слабым и жалким, насколько его жена была сильной и несгибаемой, – подумал Этан. – И я его еще осуждаю, боже мой!» Этан попытался вспомнить обстоятельства их жизни. Все же тогда, когда он лежал прикованный к постели, Мэри было легче. Она еще могла за ним уследить и ограничить его пьянство. Но стоило Мервину встать и добраться до лошади – только его и видели. Он пропадал неделями, бросив все хозяйство на жену и проигрывая в карты крупные суммы. Мэри оказалась гораздо более стойкой, чем Этан ожидал, и, хотя это расстроило его планы, он не мог не уважать ее.
– Да, я восхищался Мэри! Она совершила почти невозможное в тяжелых условиях, что было бы не под силу даже мужчине. И хотя она крайне редко просила о помощи, я всегда старался помочь ей, если был в состоянии.
Этан раскурил трубку и достал бухгалтерские книги. Надо работать, и так полдня потеряно.
Эндрю спустил ногу с подлокотника и выпрямился.
– Знаешь, если Мерв наделает слишком много долгов, Матильда не сможет получить свое наследство. Года через два мы сможем предложить ей продать нам Чурингу. К тому времени ферму можно будет купить за гроши.
– Я собираюсь получить ее даром, сын. Не стоит тратить даже гроши, если можно обойтись без этого, – улыбнулся Этан, не выпуская трубки изо рта.
Эндрю поправил вихор на голове и недоверчиво улыбнулся:
– Но как? Матильда не так уж сговорчива. Она ни за что не отдаст ее даром.
– У меня есть план, Эндрю. Но тебе не стоит пока забивать себе этим голову. Держи язык за зубами – вот и все, что от тебя требуется.
Эндрю собрался что-то сказать, но отец жестом остановил его.
– Положись на меня, мальчик, и я гарантирую, что Чуринга станет нашей, не пройдет и пяти лет.
Матильда нервничала, тишина в доме угнетала ее. Она знала, что отец вот-вот вернется, – он никогда не исчезал больше чем на две недели, а этот срок уже подходил к концу.
Жара изматывала даже внутри дома. Красная пыль, которую она так тщательно вымела, опять начинала собираться на полу. Длинное, до колен, ситцевое платье прилипало к спине. Она быстро сняла фартук и бросила на спинку стула. Аромат тушеной крольчатины, томившейся на плите, заполнял кухню, и несколько мух бесновались под потолком. Полоски липкой бумаги, которые она недавно повесила от мух на керосиновую лампу, были уже черными. Мухи каким-то образом проникали в кухню, несмотря на ставни и защитную сетку в дверной раме, которую пару лет назад поставила мать.
Взмокшие волосы опять растрепались, и Матильда с трудом закрепила их в тяжелый узел на затылке. Она ненавидела свои волосы: их было слишком много, и с ними невозможно было справиться. А больше всего она переживала, что они, словно в насмешку, совсем не походили на чудесные, настоящие ирландские волосы матери. У той они были похожи на красное расплавленное золото.
Матильда вышла на веранду. Земля во дворе казалась раскаленной, горизонт подрагивал в знойном мареве. Перечные деревья с поникшей листвой стояли как мертвые, а ветки плакучих ив на берегу речки будто в мольбе тянулись к оставшейся в ямах воде. «Дождь, – прошептала Матильда, – как нам нужен дождь!»
Она мысленно отметила, что три ступеньки, ведущие с веранды во двор, нужно подправить, сам дом давно пора побелить и подкрасить, а крыша, которую недавно чинил отец, опять нуждается в ремонте. Закрыв глаза, девочка представила, какой могла бы стать Чуринга, если бы у них были деньги на ремонт.
Одноэтажный дом, но построенный из крупных бревен, был не слишком большим, основательным. Крыша из рифленого железа, нависающая над верандой, заканчивалась чудесной узорной резьбой, над ней возвышалась длинная кирпичная труба, веранда была широкой и окружала дом с трех сторон, надежно защищая его от прямых лучей солнца. Двери и ставни были выкрашены в зеленый цвет.
Подземные воды позволяли траве на домашнем выгоне всегда оставаться зеленой и сочной. Пасущиеся на нем лошади, казалось, не обращали внимания на слепней и мух, лениво мотая время от времени головами и обмахиваясь хвостами. Стригальня и склад для шерсти стояли пустыми: сезон стрижки был завершен, а шерсть отправлена на продажу. Стадо овец отогнали на пастбища поближе к воде, но Матильда снова подумала, что, если дождя не будет, засуха может принести им большие убытки.
Проходя по двору, Матильда свистнула. Из-под дома послышался радостный лай, появилась крупная мохнатая голова, извивающееся тело и пляшущий от радости хвост крупного пса квинслендской породы.
– Ко мне, Блю! Иди сюда, мой мальчик! – крикнула Матильда.
Она потрепала его по голове и почесала за ушами. Псу было почти семь лет, и он считался одним из лучших пастухов в хозяйстве. Отец запрещал держать его в доме, как и остальных рабочих собак, но, пока его не было, Матильда часто нарушала этот запрет. Более преданного друга у нее в жизни еще не было.
Блю трусил за ней, виляя хвостом, пока она шла мимо курятника и хлева. За складом шерсти раздавался звонкий стук топора, и Матильда поняла – это по ее поручению один из работников расширяет помещение. Возле общей кухни стоял запряженный фургон Берта Райли.
– Привет, милая! Жарко, правда? – улыбаясь, сказала Пег Райли, появляясь в дверях кухни. – Я бы все отдала сейчас за то, чтобы искупаться в реке.
– Приглашаю! – засмеялась Матильда. – Правда, воды там слишком мало, к тому же она уже зеленеет. Почему бы вам не сделать крюк и не заехать к водопаду? Вода там всегда холодная. Накупались бы вволю перед дальней дорогой.
– Предоставляю это тебе, – ответила Пег. – Нам с Бертом завтра надо быть в Виндулле, иначе он не успеет поставить свои двойные ставки.
Берт Райли был отличным стригалем и путешествовал по всей центральной Австралии в своем фургоне. Но все, что зарабатывал, он спускал в игре, в которой ему страшно не везло. Матильде было жалко Пег. Год за годом она в сезон приезжала в Чурингу вместе с Бетом. Пег была отличной поварихой и готовила для стригалей, но страсть Берта к игре заставляла их все время колесить.
– Вы не устали переезжать с места на место, Пег? – спросила девочка. – Мне даже страшно представить, что я куда-то уеду из Чуринги!
Пег Райли немного постояла, задумавшись.
– Знаешь, иногда тяжело покидать какое-то место, но скоро это забывается, и ты ждешь, что будет впереди. Конечно, будь у нас дети, все было бы по-другому. Но так как их нет, мы с Бертом так и будем колесить, как перекати-поле, пока кто-нибудь из нас не окочурится в дороге. – Толстушка рассмеялась, но, увидев напрягшееся лицо девочки, оборвала смех. – Прости старую. Болтаю глупости. – Она подошла и крепко обняла девочку. – Береги лучше себя, малышка. Даст бог, увидимся, не волнуйся за нас.
Пег вернулась назад к фургону, несмотря на свою тучность, ловко влезла на козлы и взяла поводья.
– Берт Райли! – громко крикнула она. – Если ты там еще помедлишь секунду, останешься здесь навсегда! – И, рассмеявшись, легонько дернула поводья.
Фургон, скрипя, медленно тронулся к первым воротам.
Берт Райли, застегивая на ходу куртку, выскочил с мешком из барака, выкрикивая на ходу ходивший среди стригалей стандартный набор ругательств.
– Увидимся в следующем году, хозяюшка! – крикнул он через плечо Матильде и понесся вслед за фургоном.
Чуринга внезапно опустела. Матильда постояла, наблюдая, как Берт запрыгивает на ходу в фургон, как тот медленно удаляется в облаке пыли, уменьшаясь в размерах. Потрепав по голове Блю, она решила вернуться в дом, но сначала следовало все проверить. Девочка зашла в стригальню, отключила старый движок, обошла склад, в котором уже было тихо, заглянула на кухню, где Пег, как обычно, оставила все в идеальном порядке. В бараке термиты подточили угол, который совсем осел. С этим она ничего не могла поделать, поэтому, поправив одну из постелей и закрыв дверь, снова вышла во двор, на жару.
Аборигены, как обычно, сидели на задворках своих хижин вокруг костра, где две женщины что-то варили в большом котле. Мужчины болтали, время от времени хлопая мух. Сколько себя помнила Матильда, они всегда были неотъемлемой частью Чуринги. Хотела бы она только, чтобы они получше ухаживали за своими полями пшеницы и табака.
Старик Габриэль, глава маленького племени, что-то выстругивал из куска дерева. Когда-то в детстве его подобрали миссионеры католики и пытались обратить в свою веру, но он так и остался полуграмотным язычником, сбежав от монахов, когда подрос. Больше всего он гордился пятью желтыми зубами, оставшимися во рту, поэтому, когда улыбался, всегда старался продемонстрировать свое богатство.
– Здрасте, миссюс, – сказал он спокойно.
– Габриэль, работы очень много. Я же сказала – надо починить все ограды на южных пастбищах!
– Попозже, миссюс, ладно? Сначала еда, потом работа, – добродушно улыбнулся он, продолжая строгать.
Матильда с сомнением покачала головой, но знала, что спорить бесполезно.
Габриэль просто игнорировал ее приказы, и аборигены работали, когда это было удобно им. Поэтому она развернулась и пошла к дому. Жара стала нестерпимой, и Матильда решила, что сначала отдохнет немного, а потом займется счетами. Во время болезни матери она их здорово запустила.
Чугунок с кипятком был тяжелым. Матильда с трудом донесла его от плиты к глубокому корыту. По ее лицу струйками стекал пот, платье липло к телу, а пар, заполнявший кухню, только усиливал жару. Но девочка этого не замечала: голова ее была занята подсчетами. Снова и снова она пересчитывала цифры в уме, но толку от этого было мало. Сумма не менялась. Она почти не спала ночью, занимаясь счетами, а утром объезжала южные пастбища, проверяя работу Габриэля. Поэтому чувствовала себя совсем разбитой и угнетенной.
Счетные книги лежали открытыми за спиной на столе. Матильда так надеялась, что найдет утром спасительную ошибку в своих расчетах, но напрасно. У нее только разболелась голова, и она ясно осознала, что чек за шерсть в этом сезоне не перекроет долгов. Они перейдут на следующий сезон.
Гнев на отца рос вместе с отчаянием. Она бросила его молескиновые брюки в мыльную воду и стала яростно бить по ним колотушкой. «Я должна была не спускать с него глаз, как наказывала мать, – бормотала она. – Надо было получше прятать деньги! Какая же я идиотка, боже мой!»
Глаза ее затуманились, она уже не видела пузырящиеся в пене штаны. Мама так хорошо управляла фермой, что даже смогла за годы войны накопить немного денег на счету в банке. Но отец быстро спустил все до пенни!
Матильда помнила его возвращение, как будто это было только вчера. Как она волновалась, стоя на перроне, собираясь любить и жалеть отца. Но как можно было полюбить его, если он вообще не обращал на нее внимания и ни разу не приласкал? То, как отец уезжал на войну, Матильда помнила гораздо хуже. Ей смутно виделся огромный мужчина, от которого пахло ланолином и табаком, а его бритые щеки неприятно кололись, когда он целовал ее на прощание. Но ей было всего пять лет тогда, и куда больше она запомнила медный духовой оркестр, игравший марши на перроне, чем мужчину в форме, исчезнувшего в поезде. Инструменты сверкали, а музыка была такой бодрой и громкой. Она совсем не понимала, что такое война и что она принесет им с матерью…
Руки Матильды сжались в кулаки, когда она вспомнила те два года, которые отец провел дома в постели. Мать безропотно ухаживала за ним, получая в ответ оскорбления и побои, если повязка была затянута слишком туго или когда он требовал выпивку. Его возвращение сразу изменило атмосферу в Чуринге. Все в усадьбе – от матери до последнего мальчишки-аборигена – радовались, когда он садился на лошадь и уезжал пьянствовать в Уэллаби Флатс. В гневе он был страшен, а если хотел выпить, вспыхивал, как порох. Но, к сожалению, он всегда возвращался, и скоро Матильда поняла, что их жизнь изменилась навсегда…
Несмотря на жару, Мервина бил озноб. Ярость от унижения и вероломства жены уже не бурлила на поверхности, а спряталась глубоко внутри, превратившись в ледяной ком. Мервин ехал в Чурингу.
Ночь он провел, раскатав одеяло и подложив под голову седло, на голой земле. Небольшой костер почти не грел его, но ему было не до этого. Он уставился невидящим взглядом на широкую полосу Млечного Пути, от которой на землю струился свет, превращая карликовые деревья в призрачные, таинственные фигуры. Но Мервин не обращал внимания на эту фантастическую красоту. Совсем не об этом он мечтал, мучаясь в окопах, и не этого заслуживает герой войны, награжденный Крестом. Будь он проклят, если позволит какой-то паршивой девчонке отобрать у него то, что Патрик обещал, когда подсовывал ему свою дуру дочь!
Солнце же клонилось к закату, медленно спускаясь за гору, название которой дало имя этой проклятой ферме. Мервин сплюнул на засохшую, потрескавшуюся землю. Аборигены считают это место священным, защищенным горой-амулетом Тджурингой, которая появилась тут с незапамятных времен, когда зарождался мир. Идиоты! Как бы то ни было, на него их колдовство не действует. Чем скорее он избавится от этой земли, тем волшебнее будет его жизнь!
Дом стал виден, когда Мервин закрыл за собой последние ворота. Из трубы вился едва заметный дымок, во дворе удлинялись тени. Солнце медленно исчезало за верхушками деревьев. Двор оказался пустым – ни звона молотов из кузни, ни блеянья овец и криков овчаров, ни лая собак. Стрижка, очевидно, закончилась.
Мервин с облегчением вздохнул. Матильда уже наверняка расплатилась со стригалями, а остаток припрятала. Интересно, куда она на этот раз засунула деньги? В принципе, он знал все ее тайники, но за две недели она могла придумать что-то новое. «Нет, пришло время научить ее уму-разуму, – решил Мервин. – Соплячка должна знать свое место и не совать свой нос куда не следует!» Он заставит ее отдать все деньги, покажет, кто здесь хозяин, а потом найдет способ отобрать у нее Чурингу. Он ее отец, черт побери, а она несовершеннолетняя!
Расседлав лошадь, Мервин пустил ее пастись на выгон, взвалил на плечи тяжелые седельные сумки и направился к веранде. Толкнув здоровой ногой входную дверь, он вступил в полумрак кухни. Запах тушеной крольчатины ударил в ноздри, вызвав болезненное урчание в животе.
Тишина в доме давила. Тени в углах кухни, куда не попадал свет керосиновой лампы, угрожающе надвинулись на него.
– Где ты, Матильда? Вставай, паршивка, и помоги распаковать сумки!
Он уловил краем глаза почти неуловимое движение. Вот она! Стоит в дверях своей комнаты темным силуэтом. Только синие глаза блестят и слегка золотится над головой пышная шевелюра в свете последних солнечных лучей, проникающих сквозь ставни. Казалось, ее фигура высечена из камня, настолько неподвижно она стояла.
На какой-то миг ужас окатил Мервина с головы до ног. Ему показалось, что это Мэри встала из могилы, чтобы наказать его. Но в этот момент Матильда вступила в круг света, и он с облегчением перевел дыхание.
– Чего это ты так крадешься? – громко спросил он, но визгливые нотки выдавали пережитый страх.
Матильда молча ухватилась за ручки седельных сумок и потащила их по полу к плите. Она достала мешок с мукой и пакет сахара и отнесла их в кладовку. Спички и свечи последовали на полку, туда же отправилась коробочка с чаем и жестянка с табаком.
Мервин снял шляпу и метнул ее на крючок за дверью. Затем, заметив, что она натерла полы, специально отодвинул стул от стола так, чтобы остались следы.
Матильда никак не отреагировала на это, и он снова вспомнил ее мать. Мэри была красивой женщиной, пока болезнь совсем не скрутила ее. Худовата, на его вкус, но недостаток веса восполнялся темпераментом. Если бы она не была такой упрямой, из нее получилась бы прекрасная жена. И Матильда становится очень похожей на нее. Может, будет не такой сильной, но такой же самоуверенной. Проклятые О'Конноры! Это все их заносчивая кровь!
– Хватит копаться! – прикрикнул он. – Я хочу есть!
Мервин испытал удовольствие, увидев, как она от испуга порвала пакет с солью и просыпала ее мимо старой жестянки от чая. Для пущего эффекта он стукнул кулаком по столу и захохотал, видя, как она роняет куски жаркого на пол.
– Придется еще раз мыть, да? – усмехнулся он.
Девочка молча поставила перед ним дымящуюся миску. Подбородок ее был высоко задран, щеки покраснели, но он заметил, что она боится смотреть ему в глаза.
Тут из темного угла возле кладовки появился Блю и стал уплетать кусочки жаркого на полу. Мервин крепко схватил Матильду за руку.
– Что этот чертов пес здесь делает? Я запретил тебе пускать его в дом! – Он с такой силой пнул Блю здоровой ногой, что тот отлетел к двери и жалобно заскулил. – Скажи спасибо, что ты не собака, а то бы и тебя так!
Впрочем, вскоре Мервину надоели эти игры. От миски шел такой запах, что у него опять заурчало в животе и рот заполнился слюной. Он погрузил ложку в гущу и отправил ее в рот, заедая свежим хлебом. Только съев половину миски, он обратил внимание, что девочка не ест.
– Я не голодна, – быстро ответила Матильда на его вопросительный взгляд. – Я уже поела.
Мервин подобрал хлебом остатки подливки со дна миски и отправил его в рот. Затем откинулся на стул, рыгнул и, поигрывая монетами в кармане, изучающе уставился на дочь.
Она была невысокого роста, но фигура ее уже утратила угловатость, делавшую всех подростков похожими на новорожденных жеребят. Веснушки скрылись под ровным загаром, на фоне которого ярче засияли огромные синие глаза, а ее длинные непокорные пышные волосы были закручены в пучок на затылке, как у взрослой. Он заметил, как ласкает ее длинную шею выбившийся из пучка пушистый завиток…
То, что увидел Мервин, потрясло его. Это была уже не слабая, похожая на мальчишку девчонка, которую он нещадно лупил ремнем. Это была настоящая маленькая женщина! И с таким же самообладанием, как у матери. Он понял, что ему надо срочно менять стратегию и тактику, иначе она быстренько найдет себе мужа, и Чуринга уплывет от него навсегда.
– Послушай, сколько же тебе лет? – в конце концов спросил он.
– Мне сегодня исполнилось четырнадцать, – с вызовом заявила Матильда, глядя ему прямо в глаза.
Мервин отвел глаза в сторону.
– Почти женщина, – буркнул он.
Матильда пожала плечами:
– Я уже давно выросла. Если ты закончил, я уберу посуду.
Он поймал ее за руку, когда она потянулась за миской.
– Почему бы нам не распить вместе бутылочку в честь твоего дня рождения? Пришло время поближе узнать друг друга – особенно теперь, когда твоей матери не стало…
– Мне надо еще накормить собак!
Матильда вырвалась и выскочила за дверь.
Сердце девочки отчаянно колотилось, пока она бежала с тяжелым ведром через двор. Что-то изменилось в поведении отца сегодня вечером. Она не могла выразить словами, что именно, но ее это испугало даже больше, чем его огромные кулаки и обычные вспышки ярости, к которым она привыкла. Казалось бы, в его взгляде не было ничего угрожающего, но она как будто чувствовала всей кожей нависшую над ней опасность.
Матильда дошла до псарни, отодвинула засов, тишина Чуринги взорвалась собачьим лаем и рычанием. Двигаясь автоматически, она вывалила из ведра кенгуровое мясо в низкую длинную кормушку и, выйдя из псарни, плотно закрыла дверь. Солнце уже скрылось за Тджурингой, только высоко в темном небе над горой висел желтоватый отблеск. Обычно Матильда любила приход ночи, которая приносила покой ей и ее земле. Но сегодня ночь пугала неизвестностью. Что-то изменилось, она это сердцем чувствовала. И далеко не в лучшую сторону…
Повернув к дому, Матильда замедлила шаги и крепко вцепилась в ведро, пытаясь унять дрожь в руках. Отец наблюдал за ней с веранды – она видела огонек его сигареты.
– Что ты там делаешь? Давно пора домой!
Матильда поняла по голосу, что он уже выпил.
– Надеюсь, у тебя хватит пойла накачаться до беспамятства, – с чувством пробормотала она себе под нос и вдруг вздрогнула, сообразив, что сказала это совсем как мать.
Мервин развалился в кресле-качалке, вытянув ноги, с бутылкой виски в руке. Когда Матильда приблизилась к входной двери, он быстро выставил вперед здоровую ногу, загородив ей проход.
– Выпей со мной.
Сердце Матильды подскочило к горлу, пульс участился.
– Нет, спасибо, отец, – с трудом выдавила она.
– Это не приглашение! – взревел он. – Ты, паршивка, будешь делать то, что я скажу! И с первого раза!
Огромная рука ухватила ее за талию, девочка потеряла равновесие и упала ему прямо на колени. Она вырывалась и изворачивалась, пытаясь привстать, пинала коленками воздух, стараясь вырваться из крепких объятий, но его хватка была железной.
– Сиди тихо! – заорал он. – Ты уронишь бутылку, паршивка!
Матильда застыла, решив дождаться подходящего момента.
– Вот так-то лучше. Давай пей!
Он сунул ей в рот бутылку, но Матильда отпихнула ее.
– Пожалуйста, отец, не заставляй меня! Я не люблю пить.
Мервин выпучил глаза, изображая удивление.
– Но это же твой день рождения, Матильда! Ты же должна получить от меня подарок, доченька.
Он широко осклабился и снова крепко прижал к ее губам бутылку. Матильде было трудно дышать, так плотно она сжимала губы; в конце концов она инстинктивно открыла рот и сделала глоток, а потом еще один, чтобы не захлебнуться. Рот и горло обожгло огнем, в голове потемнело, в животе начался пожар. Девочка боролась из последних сил, тщетно пытаясь освободиться.
В какой-то момент их неравной борьбы у Мервина вдруг выскользнула бутылка, виски пролилось, и Мервин в ярости отшвырнул Матильду. Девочка упала на пол, но даже не почувствовала боли. Мир вышел из-под контроля, и ей казалось, что во рту у нее теперь всегда будет огонь.
– Посмотри, что ты наделала, дрянь! Глупая скотина! Вся в свою мать и ее проклятую семейку!
Мервин со всей силой пнул ее ногой, и она отлетела, ударившись о дверь.
– Такая же дрянь, как мать! Считаете себя выше меня, проклятые О'Конноры? Ну, я тебе покажу, я научу тебя уважению! А сейчас убирайся отсюда! – взревел он.
Матильде не надо было повторять дважды. С трудом поднявшись на ноги, она проскользнула в дом и перевела дыхание, только оказавшись в своей комнате.
Зацепив для надежности ручку двери стулом, она нырнула в постель и долго лежала, вглядываясь широко открытыми глазами в темный потолок. Ее била крупная дрожь. Привычные ночные звуки проникали в комнату из окна, закрытого ставнями, вместе со смешанным запахом эвкалиптов и акаций, сухой травы и остывающей земли.
Она изо всех сил боролась со сном. Но день был таким утомительно долгим, что веки ее в конце концов закрылись и она погрузилась в спасительный сон. Последняя мысль Матильды была о матери. Разбудил ее какой-то посторонний шум. Кто-то тряс дверь за ручку. Девочка в страхе отползла в дальний угол кровати, прижимая простыню к подбородку. Сломанный стул с грохотом упал на пол, дверь с треском отлетела к стене.
Матильда вскрикнула от страха, увидев в проеме огромный качающийся силуэт отца, который в бешенстве отшвырнул стул подальше.
Мервин, набычившись, ввалился в комнату. Лицо, искаженное резкими тенями в свете пляшущей в руке свечи, было похоже на страшную маску с горевшими безумием глазами. Матильда вжалась в угол, подтянув ноги к подбородку, стараясь стать как можно меньше – вдруг спьяну не заметит. Но Мервин подошел ближе и высоко поднял свечу, осветив ее съежившуюся фигурку.
– Нет, – закричала она, загораживаясь рукой. – Пожалуйста, отец, не бей меня!
– Н-н-но я п-пр-ришел сделать тебе подарок, – заплетающимся языком пробормотал он, криво усмехаясь.
С пьяной аккуратностью Мервин поставил свечку на стол и стал неловкими пальцами растегивать ремень.
– Нет, пожалуйста, только не ремнем… – закричала Матильда, вспомнив дикую боль и долго не заживавшие рубцы.
Но он уже вытянул ремень, и Матильда застыла, всхлипывая.
Она в ужасе смотрела, как он растегивает пуговицы и спускает брюки.
– Нет! – закричала она. – Не надо!
Мервин отшвырнул ногой брюки. Дыхание у него участилось, в глазах появился странный блеск.
– Ты всегда была неблагодарной сучкой! – прорычал он. – Пришло время п-по-учить тебя хорошим манерам. После этого ты дважды подумаешь, п-прежде чем открыть рот, паршивка!
Матильда в панике вскочила, когда он навис над кроватью, но между ней и дверью было огромное тело отца с расставленными руками. Она была в ловушке. Ей некуда было бежать и некого звать на помощь. И все равно она громко закричала, когда он подмял ее под себя.
Крики девочки, отражаясь от железной крыши, долго еще разлетались над спящими пастбищами, пропадая в Великом Ничто…
Черные тучи кружились в голове Матильды. Она парила в них, как в спасительном коконе. В нем не было ни боли, ни страха – просто бесконечная тьма, которая баюкала ее, затягивая в глубокий беспредельный покой.
Но в этой темноте вдруг стали проявляться звуки – где-то вдали кричали петухи и щебетали птицы. Темнота стала постепенно рассеиваться, превращаясь в ровный серый туман. Первые проблески света стали просачиваться в ее сознание. Матильда поморщилась. Ей хотелось вернуться в темный спасительный кокон и никогда не возвращаться к жестокой действительности.
Солнечный луч, пробившись сквозь ставни, окончательно разбудил ее. Она полежала немного с закрытыми глазами, пытаясь сообразить, откуда взялась такая боль. Внезапно память вернулась, и она в ужасе открыла глаза.
Его уже не было, но на постели пламенел след его присутствия. Как дьявольская роза, в центре матраса красовалось огромное кровавое пятно, которое просочилось глубоко внутрь, а на сбившейся простыне и на остатках ее нижней юбки, как оборванные лепестки, виднелись пятна поменьше.
Решительно отбрасывая страшные воспоминания ночи, Матильда заставила себя встать на ноги, держась за спинку кровати. Ноги дрожали, все тело болело. На ней тоже была кровь. Темные подсохшие пятна пахли ржавчиной, и к этому примешивался еще какой-то отвратительный кислый запах.
Матильда сразу поняла, что это такое. Это был его запах – отвратительно грязного, потного, немытого мужчины с грубыми, безжалостными руками, с запахом перегара изо рта и неимоверно тяжелым телом…
От резкого крика какаду она вздрогнула, но это подстегнуло ее решимость. Он больше никогда в жизни не дотронется до нее!
С трудом сдерживая дрожь, Матильда натянула чистую нижнюю юбку и принялась поспешно собирать вещи. Прежде всего достала из тайника под половицей медальон, подаренный матерью, и надела на себя, затем сняла ее вязаную шаль со спинки кровати. Расстелив шаль на столе, она положила сверху два платья, юбку, блузку и поношенное нижнее белье, затем сунула туда же ветхий молитвенник, который дед привез из Ирландии, и завязала шаль. Наскоро умывшись, Матильда натянула старые молескиновые штаны и рубашку и немного постояла, прислушиваясь к громкому храпу Мервина, доносящемуся из соседней комнаты, затем начала бесконечно долгое путешествие к выходу из дома с вещами в руках.
Каждый скрип половиц пугал девочку, она то и дело застывала, прислушиваясь, но храп был громким и ритмичным. Матильда на цыпочках скользнула в кухню. Сердце ее стучало как бешеное. Она дотянулась до дорожного бурдюка с водой, висевшего на гвозде. Слава богу, он был полный. Повесив его на плечо, девочка двинулась к входной двери.
Мервин закашлялся, храп прекратился. Пружины взвизгнули, раздалось невнятное бормотание, и Матильда в ужасе застыла. Секунды длились бесконечно. Но через минуту храп возобновился, и девочка перевела дыхание. Тихонько потянув дверь, она выскользнула на веранду и с первого взгляда поняла, что ни Габриэль со своими людьми, ни овчары не вернулись. Она была одна. И совершенно не собиралась ждать, когда Мервин проснется.
Босиком Матильда пробежала через двор к спуску к реке. Берега были крутыми и заросли ивами, так что ее не будет видно из дома. Она нашла в речке ямку поглубже, где могла встать по пояс. Вода была зеленоватой и ледяной – солнце еще не успело прогреть ее. Но зато Матильда смогла смыть с себя кровь и эти отвратительные пятна. Тело покраснело – так яростно она стирала его следы. Но Матильда знала, что этот запах будет преследовать ее теперь всю жизнь.
Кожа стала чистой, но никакие водопады не способны смыть грязь этой страшной ночи с ее души.
Матильда насухо вытерлась юбкой и быстро оделась. Ей нельзя было идти двором к конюшне: собаки могли проснуться и разбудить лаем Мервина. Ничего, она перелезет через ограду и поедет без седла. И вытерпит любую боль, лишь бы убраться отсюда поскорее!
Девочка повесила бурдюк на спину, подхватила узел и ботинки и побрела по руслу реки в сторону выгона за домом. Там паслись несколько лошадей, но почти все они были наполовину дикими и жаждали вырваться на волю. Матильда думала только об одной старой кобыле, которую помнила всю свою жизнь. Только Леди из всех лошадей могла вернуться домой с любого места в округе, где бы ни была выпущена.
Лошади шарахались и пугливо поворачивали головы, когда девочка шла мимо них к старой кобыле Мервина.
– Шшш, старушка, все в порядке… – прошептала она, зажимая кобыле мягкий нос, чтобы не заржала. – Мы просто немного прогуляемся…
Леди послушно стояла, переступая копытами, и только скосила умные глаза, когда девочка, ухватившись за гриву, с трудом подтянулась и перекинула тело на ее спину. Морщась от боли, она устроилась поудобнее, поглаживая шею лошади и нашептывая ласковые слова. Леди привыкла к тяжелому телу Мервина и его грубому обращению, поэтому Матильда на всякий случай крепко вцепилась в гриву. Быть сброшенной на землю ей сейчас совсем не хотелось.
Гром прогремел в отдалении, и Мервин напрягся, ожидая вспышки молнии и барабанной дроби дождя по железной крыше. Но ничего не произошло. Он повернулся и зарылся лицом в подушку, однако потревоженный сон не возвращался, и он понял, что уже не заснет. Что-то не то было с тем ударом грома. Что-то, что ускользало от него…
Мервин открыл заплывший глаз и попытался сфокусировать взгляд на пустующей части кровати рядом. Там тоже было что-то не так, но голова нестерпимо болела, а дикая жажда вытесняла все мысли и чувства. В горле пересохло, и, когда он попытался облизать губы, язык наткнулся на глубокую ранку, появления которой он не помнил.
– Опять где-то упал, – проворчал он, обследуя ранку языком. – Мэри! Где тебя черти носят?!
Иглы, вонзившиеся в его виски, пронзили такой болью, что заставили со стоном упасть на подушку. Проклятая баба, никогда ее нет, когда она нужна!
Мервин полежал еще немного, пытаясь сосредоточиться, но мысли разбегались от невыносимой боли.
– Мэри! – громко взмолился он. – Женщина, иди сюда!
Ответа не было, и никаких спешивших к нему шагов Мервин не услышал. Никаких звуков из кухни или суеты во дворе тоже. Было слишком тихо.
Он с трудом поднялся на ноги, доковылял до двери и толкнул ее. Она со стуком ударилась в стену, смутно о чем-то напомнив, но не задержала внимания. Он отмахнулся от неопределившихся мыслей и ввалился в пустую кухню. Ему надо было выпить.
С последним глотком виски в голове затихла барабанная дробь. Мервин постепенно стал воспринимать окружающее. На плите не томилась овсянка, не пыхтел чайник, нигде не было видно Мэри. Он уже открыл было рот, чтобы позвать ее, как вдруг вспомнил, что Мэри в земле. Уже больше двух недель.
Неожиданно ноги его подкосились, и он упал на стул. Ледяной пот прошиб Мервина, и никакое количество виски не могло бы согреть его. Память полностью вернулась.
– Что я наделал? – в ужасе прошептал он в мертвой тишине.
Стул с грохотом упал, когда он поднялся из-за стола. Он должен найти Матильду, должен объяснить, что только виски толкнуло его на то, что он натворил…
В ее комнате было пусто. Дверь болталась на верхних петлях, нижние были сорваны. На постели алели следы его преступления, а на полу валялся сломанный стул. Слезы покатились по небритому лицу Мервина.
– Я не хотел этого, девочка моя… Я принял тебя за Мэри, – всхлипывал он. Вытерев слезы, он вышел из комнаты и прислушался. Было тихо. Она, наверное, прячется, но он должен ее найти – объяснить, что это была ужасная ошибка.
– Молли, где ты? – мягко позвал он. – Выйди к папе!
Детское имя девочки вырвалось у него непроизвольно. Но он надеялся, что это ее успокоит.
Было по-прежнему тихо – ни звука, ни скрипа. Мервин вернулся в ее комнату и, откинув грязную простыню, заглянул под кровать. В голове снова запульсировала боль. Открыв тяжелую дверь шкафа, Мервин уставился в темную глубь. Шкаф был пуст. Он вытер рукавом нос, пытаясь сосредоточиться. Она могла спрятаться в амбаре или где-то в сараях. А может быть, в пустующем бараке стригалей.
Мервин вернулся в кухню и, увидев недопитую бутылку виски на столе, сбил ее на пол.
– Больше никогда, – бормотал он. – Никогда-никогда не притронусь…
Мервин уже открыл было дверь на веранду, но что-то бросилось ему в глаза. Что-то было не так, только он не мог понять что.
Он отступил назад, осмотрел кухню, и, когда не увидел на стене бурдюка с водой, другие подробности стали складываться в голове. Шкаф Матильды был пуст. Ботинок под кроватью тоже не было. Шаль Мэри, которая всегда висела на спинке кровати, исчезла.
Жалость к себе и дочке моментально вытеснил страх. Куда, к чертям собачьим, она подевалась?!
Мервин выскочил на веранду и зажмурил глаза от солнца. Она должна была быть где-то здесь! Даже у Матильды хватит ума не сбегать из дома, когда вокруг на сто миль никто не живет.
Правда, она может попытаться догнать овчаров, пару дней назад уехавших на зимние пастбища, но у них хватит ума держать язык за зубами. Вряд ли они захотят потерять работу из-за глупой болтовни девчонки. С ними он справится. Если только она не направилась в Вилгу – к Тому и его идиотке жене. Это было бы куда хуже. Но самое ужасное, если она отправилась к Этану, в Курайонг…
Его прошиб ледяной пот. Он должен найти ее во что бы то ни стало! Через некоторое время Мервин уже бежал к выгону с седлом и поводьями в руках. За спиной у него болтался бурдюк с водой. Он был зол и испуган. Если Матильда доберется до Вилги или Курайонга, его жизнь в Чуринге будет закончена. На этот раз его не спасет никакая ложь.
Подбежав к выгону, Мервин испытал шок. Выгон был пуст, а дальние ворота открыты. В гневе Мервин швырнул седло на землю. В отличие от Этана Сквайрза, у него не было денег на грузовик, и без лошадей он не сможет догнать эту маленькую хитрую дрянь!
Он закурил сигарету и взвалил седло на плечо. В конце концов, не так уж он и виноват перед ней. Если бы она сама не хотела, она не стала бы пить с ним виски и не села бы к нему на колени. А если уж она оказалась достаточно взрослая для этого – значит, и для всего остального тоже. И он не виноват, что она так похожа на свою мать и внешностью, и своим дрянным языком. Вот и допрыгалась! К тому же еще неизвестно, его ли она дочь вообще. Если верить слухам, что-то такое было между Этаном и Мэри задолго до его женитьбы на ней. Тогда понятно, почему Патрик примчался к нему со своим безумным предложением. И еще понятней, почему Этан с Мэри составили такое завещание в пользу своей дочери…
Так, убеждая и растравляя себя, Мервин шел по густой траве к открытым воротам. Эту паршивку надо обязательно найти. Ни в коем случае нельзя, чтобы она добралась куда-нибудь и рассказала о том, что он с ней сделал. Никто не будет вникать, что она не его дочь. Но, кстати, нечего им вообще совать нос не в свое дело!
Мервин вытер шляпой пот и вдруг напрягся. На горизонте появился темный силуэт, одна из кобыл возвращалась на выгон. Мервин свистнул и застыл неподвижно, поджидая, когда она приблизится. Видимо, кобылка отбилась от стада и, напуганная одиночеством, вернулась в единственное знакомое ей место.
Мервину нелегко дались эти последние мгновения, но он знал, что, если лошадь сейчас вспугнуть, она ускачет и больше не вернется сюда. Поэтому он дождался, когда она приблизится совсем, нежно заговорил с нею, поглаживая шею, и лишь потом оседлал ее, стараясь не делать резких движений. Он поехал вперед, присматриваясь к следам. Было ясно – тут проскакал табун. Мервин ехал по его следам, пока наконец не увидел цепочку одиноких следов, свернувших к Вилге. Так и есть, эта паршивка Матильда поехала к Тому и Эприл Финли! Он должен ее догнать и вернуть в Чурингу.
Первые несколько миль Матильда довольно сильно подгоняла Леди, но потом решила, что ни одна лошадь, тем более такая старая, не выдержит подобного галопа на жаре. Лучше двигаться медленней, чем загнать ее совсем.
Утро разгоралось, жара усиливалась; тишина вокруг поглощала перестук копыт, который слабым эхом таял в воздухе. Если бы Матильда не была так напугана, она бы наслаждалась сейчас видом, знакомым и любимым с детства. Его необъятность всегда пробуждала в ней чувство свободы, а неяркие краски затрагивали что-то такое в душе, от чего ей хотелось обнять этот мир и купаться в его теплоте. Ее умиляла мягкая красота нежной листвы, блеклых полевых цветов и седой коры, сладкий запах акаций и сосен, радостные трели жаворонков.
Матильда заерзала на спине лошади, устраиваясь поудобнее. Усталость росла с каждой милей, отдалявшей ее от Чуринги, но времени отдыхать у нее не было. Она вытерла пот с лица и поглубже натянула старую фетровую шляпу и сделала глоток из бурдюка. Вода была теплой и отдавала ржавчиной, но и ее следовало экономить. До ближайшей воды было еще много миль…
Змея спала, свернувшись клубком, в узкой трещине окаменевшей глины, которую прикрывал от солнца кустик травы. Вибрация от копыт приближавшейся лошади разбудила ее, заставив насторожиться. Красно-бурые кольца сверкнули в грязи, узкий язычок быстро задвигался, открытые глаза следили за девочкой и лошадью. Когда острое копыто коснулось каменной кромки трещины и куст травы упал, змея с силой распрямила кольца, ядовитые зубы обнажились, желтые глаза наметили цель. Она ударила стремительно и метко.
Лошадь отпрянула, яростно фыркнув, и с громким ржанием встала на дыбы. Глаза у нее дико вращались, она трясла головой, ноздри раздувались, задние ноги плясали, разбивая окаменевшую глину в пыль. Матильда вцепилась в разлетавшуюся во все стороны гриву, коленями и ногами инстинктивно сжимая бока Леди, но все усилия девочки удержаться на ее спине были бесполезны. Когда передние ноги кобылы со страшной силой опустились на землю, Матильда выпустила от толчка гриву и в следующую секунду оказалась на земле.
От удара у нее перехватило дыхание, но она быстро поджала ноги и откатилась подальше от острых, смертельно опасных копыт.
Отфыркиваясь и мотая головой, Леди развернулась и поскакала в сторону Чуринги. Пыль поднималась вокруг нее, земля дрожала под копытами. Матильда осталась одна.
– Леди, вернись! – жалобно крикнула она. – Вернись ко мне, прошу тебя!..
Но только пыль вилась за бешено скачущей лошадью, а вскоре растаяла и она.
С трудом поднявшись на ноги, Матильда подобрала бурдюк с водой, узел и немного постояла, прислушиваясь к тишине. Змеи нигде не было видно, но это еще не значит, что она уползла.
– Возьми себя в руки, – пробормотала девочка. – После того шума, что устроила Леди, эта тварь куда больше испугана и давно убралась отсюда подальше.
Матильда натянула шляпу на лоб, закинула узел на плечо и осмотрелась, пытаясь оценить ситуацию. Серо-голубая вершина Тджуринги приблизилась, Вилга лежала с другой стороны, покрытой эвкалиптами и соснами. Но она знала, что пешком до нее идти еще много часов.
Матильда испуганно посмотрела в ту сторону, куда ускакала Леди. Мервина пока не было видно. Она решительно задрала подбородок и двинулась в путь. У подножия горы протекала река, там можно было искупаться и немного отдохнуть.
Мервин ехал вперед, потея от жары, страха и беспокойства. Намного ли эта паршивка обогнала его? Он то и дело привставал в стременах, вглядываясь в даль, от чего лошадь приседала и пританцовывала на месте, а потом снова нещадно подгонял ее. Девчонки нигде не было видно, а солнце палило так, что Мервину казалось: еще немного – и он не выдержит.
Лишь мысли о том, как он накажет эту дрянь, когда поймает, и страх разоблачения подгоняли его вперед.
Неожиданно Мервин вспомнил о Галлиполи, о той ночи, когда он сбежал из окопа и которая стала могилой для многих его приятелей.
Он тогда дошел до точки – от постоянного страха быть убитым, от этих бесконечных залпов и разрывов турецких снарядов, звук которых целыми днями стоял у него в ушах, от вида и запаха искалеченных трупов, разлагавшихся рядом. С него было довольно. Он сходил с ума и больше не мог этого вынести.
Мервин вспомнил, как тихонько пробрался мимо немногих уцелевших после атаки солдат, которые спали сидя, зажав винтовки между коленями. Он добрался до самого дальнего края окопа, выскочил из него и, пригнувшись, добежал до следующего. Так он добрался до самого штабного блиндажа, где сновали какие-то люди, и затаился за кучей земли, не зная, куда бежать дальше. Сердце громко стучало в груди. Прямо перед ним была госпитальная палатка, там горел свет и слышались стоны раненых, а немного в стороне зияла короткая траншея, в которую сваливали трупы солдат. Сзади послышались приглушенные голоса, и Мервин в панике бросился к траншее. Он нырнул туда, попав руками на чей-то труп, быстро встал на четвереньки, подхватил упавшую винтовку и в следующую секунду услышал чей-то голос:
– Вставай, трусливая свинья!
Мервин в ужасе оглянулся. В нескольких дюймах от него торчало дуло винтовки – очевидно, патрульный заметил его у блиндажа.
– Оставьте меня, я не могу больше этого вынести! – взмолился он.
– Ах ты, грязная собака! Я сейчас пристрелю тебя, как дикую динго, и оставлю здесь гнить! – Дуло двигалось возле самого его носа. – Встать!
Красная волна бешенства ударила Мервину в голову. Поблизости снова послышались взрывы, но страх перед пушками отступил перед нависшей опасностью. И прежде чем он понял, что делает, Мервин нажал курок. Винтовка, которую ему дали, чтобы убивать врагов, выстрелила в земляка-австралийца!
Совсем рядом прогремел очередной взрыв, и дикая боль в колене затмила все остальное. Когда Мервин пришел в себя, патрульный лежал неподвижно, его винтовка валялась рядом. Он не шевелился, не дышал, и, присмотревшись, Мервин понял почему. Его пуля снесла парню лицо…
Осмотрев свою собственную рану, Мервин обнаружил, что пуля застряла в колене. Кровь стекала в ботинок. Ужас перед тем, что он натворил, уступил место боли и жалости к себе. При этом мозг лихорадочно работал, пытаясь найти выход из опасного положения. Мервин понимал, что если он сейчас потеряет сознание от боли, то окончит свои дни в этой вонючей яме.
Наконец ему в голову пришло спасительное решение. Охая от боли, Мервин встал и взвалив патрульного к себе на плечи, выбрался из траншеи. Нужно было сделать вид, что он несет его со стороны холма, где шел бой. Шатаясь от боли и почти теряя сознание, Мервин побрел в сторону освещенной палатки. Последнее, что он помнил об этой ночи, были возгласы удивления и восхищения, на которые он и рассчитывал. Потом лица, маячившие перед ним, стали расплываться, и он провалился в темноту.
Наутро с ним обращались как с героем. Еще бы: раненный сам, он под артиллерийским обстрелом вынес с поля боя своего друга и дошел до госпиталя! Мервин чуть не рассмеялся, когда санитар со слезами на глазах сообщил ему, что его дорогой друг умер. Идиоты! Когда его наградили Крестом и отправили в госпиталь в Сидней, Мервин ругал себя за то, что не придумал ничего подобного раньше. Можно было отстрелить мизинец на ноге, приволочь на себе труп с поля боя, и все его мучения давно бы закончились. Придурок!
Вернувшись к действительности, Мервин вгляделся в горизонт и понял, что удача и хитрость, кажется, спасут его и на этот раз. Ему навстречу скакала Леди! А если Матильду сбросила лошадь, значит, он скоро ее догонит.
Матильда из последних сил пробиралась сквозь цепкий кустарник, слыша впереди шум водопада и видя спасительную тень. Деревья с густой зеленой кроной, стоявшие у подножия горы, создавали настоящую крышу над головой, которая дарила прохладу. Времени на отдых не было, но она решила, что хотя бы ополоснется и наберет свежей воды в бурдюк. Даже мысль об этом придавала ей сил.
Река брала начало высоко на горе, собирая по дороге многочисленные ручьи, а потом вырывалась из расщелины и падала с высоты в выдолбленный водой за много веков небольшой каменный бассейн. Добравшись до этого окруженного сочной травой озерка, Матильда бросила бурдюк и узел, разулась и плюхнулась в ледяную воду. Одежду девочка снямала: она была такая же грязная и пыльная, как и тело.
Вынырнув, Матильда легла на спину и позволила себе полюбоваться на голубое небо и зеленые кроны. Она чувствовала, как грязь и пот смываются, боль между ног перестала ощущаться; в ветвях пели птицы, и девочка улыбнулась. Это было заповедное место, куда они часто приезжали с матерью купаться. Она любила эти поездки, особенно в детстве. Мать рассказывала ей сказки про единорога, фей и эльфов, и Матильда долго верила, что они все живут именно здесь. Но жестокая действительность убила ее веру в чудеса…
Выйдя из воды, Матильда быстро обулась, наполнила бурдюк и повесила его на плечо. Она знала, что здесь есть тропинка, сокращающая путь до перевала, с которого можно спуститься прямо на пастбища Вилги.
К тому времени, когда Матильда дошла до перевала, она опять вся взмокла, ноги ныли от усталости. Но, увидев зеленое море пастбищ Вилги и дом на горизонте, из трубы которого вился чуть заметный дымок, девочка почувствовала возбуждение. Она это сделала! Почти добралась.
Ей осталось спуститься по крутому склону с валунами и острыми камнями к подножию горы, а затем пересечь пастбище.
Она должна найти в себе силы дойти! Мервин уже наверняка встретил Леди и теперь мог быть всего в нескольких милях от нее. Эта страшная мысль придала ей сил, и она начала спускаться, думая о Томе и Эприл Финли.
Родители Тома владели фермой много лет. После их смерти Том женился на Эприл и стал настоящим скваттером. Матильда не виделась с ними уже давно – с тех пор, как Мэри слегла, а Мервин запретил молодоженам навещать ее. Но Матильда знала, что у них она найдет убежище. Том не даст ее в обиду. Они вместе выросли, хотя Том был на несколько лет старше. Он всегда относился к ней как к младшей сестренке, которой у него никогда не было, и говорил, что имя Молли очень ей подходит: она всегда такая серьезная, не лазает по деревьям и не играет в грязи, как остальные дети. Матильда улыбнулась, подумав, что в этом не было ничего удивительного. Она помнила, как менялось лицо матери, стоило ей сделать что-нибудь не так. Дочь Мэри всегда должна была вести себя безукоризненно!
Знакомый звук вывел ее из задумчивости – от стука копыт дрожала земля, и там, далеко позади нее, был отчетливо виден силуэт всадника. «Наконец-то! – подумала она с облегчением. – Кто-то заметил меня и поспешил на помощь».
Матильда бросилась навстречу.
– Я здесь! – крикнула она, помахав рукой. – Здесь, сюда!
На ее крики всадник не ответил, но по-прежнему приближался, и внезапно ей в голову пришла страшная догадка. Сначала ее сбило с толку, что рядом с всадником бежала еще одна лошадь, однако теперь сомнений быть не могло: эту фигуру на спине Леди она слишком хорошо знала.
Девочка бросилась бежать.
Стук копыт приближался, Вилга казалась недосягаемо далеко, но страх придавал ей силы. Ноги скользили и разъезжались, шляпа слетела и болталась на спине, но глаза упорно смотрели только вперед, на дом Тома, где ее ждало спасение. Она должна успеть! От этого зависела вся ее дальнейшая жизнь.
Матильда слышала, что лошади перешли с галопа на шаг. Даже не оглядываясь, она знала, что он всего в нескольких метрах от нее и играет с ней, как кошка с мышкой. «Он всегда издевался надо мной!» – подумала девочка с ненавистью. Она всхлипнула и чуть не упала, но удержалась и прибавила шагу. Ей было ясно: он ждет именно этого, выжидает момент, когда она упадет. И они оба знали, что она обречена.
Пастбище казалось бесконечным, трава цеплялась ей за ноги своими длинными стеблями, земля подставляла кочки. И все же она бежала вперед, потому что слишком ужасным было то, что ее ожидало.
Ферма была уже ближе, Матильда даже видела тени за освещенным окном. Она знала, что Мервину не удастся причинить ей вред, если она успеет вбежать в ворота, и глаза ее с надеждой искали признаки жизни во дворе. Ну пусть бы кто-нибудь вышел и увидел ее! Ну где же Том? Почему никто не придет ей на помощь? Пусть бы залаяли собаки…
Матильда услышала, как лошади убыстряют бег. Все ближе и ближе. Стук копыт заполнил весь мир, больше ничего вокруг не существовало. Из последних сил она рванулась в сторону, и в следующую секунду на голову ей обрушился удар. Матильда зашаталась, пытаясь всеми силами удержать равновесие, и все-таки не удержалась. Оказавшись на земле, она подняла глаза и увидела нависший над ней огромный силуэт Мервина.
– И как далеко ты решила прогуляться? – ехидно спросил он, спрыгивая с седла.
Матильда с тоской посмотрела сквозь траву на дом. Он был так близко! Если бы она не отдыхала в пути, то была бы уже там…
Мервин грубо схватил ее за руку и поставил на ноги. Садистское удовлетворение горело в его глазах. Матильда знала, чего он хочет. Он ждет, что она будет плакать и умолять не бить ее, но она не собиралась больше доставлять ему такого удовольствия.
Мервин приблизил к ней лицо, изо рта у него, как всегда, воняло.
– То, что случилось в Чуринге, никого не касается, – угрожающе произнес он. – Поняла? И если ты еще раз убежишь, я убью тебя!
Матильда понимала, что это не пустые угрозы. Она опустила глаза и попыталась вырваться, но Мервин, вцепившись ей в волосы, приподнял ее голову.
– Посмотри на меня! – взревел он.
Она собрала остатки мужества и с ненавистью посмотрела на него.
– Тебе никто никогда не поверит, маленькая сучка! Я герой войны, награжденный Крестом за мужество. Поняла?
Матильда смотрела ему прямо в глаза и заметила, как в них промелькнуло что-то кроме угрозы. Неуверенность? Страх? Невозможно! Все, что он сейчас ей сказал, было правдой. И за эти несколько секунд она до конца поняла, что такое одиночество.