Диана благоразумно хранила молчание, ведя трейлер в Чурингу. Дженни явно не испытывала желания говорить, и она знала, что лучше дать ей немного остыть. Со временем она сама все объяснит – так всегда бывало. Но ждать этого было утомительно, а то, что она осталась без крепкого кофе, отнюдь не облегчало ожидания.

Раздраженно меняя спустившее колесо, Диана мечтала поскорее оказаться в городе. Нельзя сказать, что ее оставила равнодушной дикая красота этих мест, но она привыкла к удобным дорогам, магазинам и соседям, живущим не за сто миль друг от друга.

Закурив сигарету, Диана взглянула на Дженни, отвернувшуюся к окну. Если бы она только объяснила, какого черта они совершают этот безумный марш-бросок, даже не позавтракав! Что могло произойти такого ужасного между ней и Бретом, что превратило ее сначала в фурию, а потом в сфинкса?

Молчание становилось невыносимым.

– Я не представляю, как ты могла даже задумываться о том, чтобы жить здесь всегда, Джен, – наконец не выдержала Диана. – Здесь же ничего не увидишь, кроме сухой земли и неба!

Дженни наконец повернулась к ней лицом. Глаза ее расширились от удивления.

– Ничего не увидишь?! Ты с ума сошла! Посмотри на эти краски, на это дрожащее марево у горизонта, на эту зыбь травы, похожую на расплавленное серебро…

Диана про себя перекрестилась. Она так и знала, что Дженни не выдержит, бросившись на защиту этой первозданной красоты.

– Согласна, в этом есть некоторое грубоватое очарование, – безразлично заметила она. – Но весь этот простор вызывает у меня клаустрофобию.

– Ты что-то путаешь, Ди.

– Ничуть, – улыбнулась она. – Представь, здесь на тысячи миль нет ничего, и посреди этой пустыни живет горстка людей, запертая в малюсеньких коробочках с крышами. Вот от этого и может начаться клаустрофобия. Здешние жители живут и работают в замкнутом обществе. Всегда одни и те же лица, одни и те же темы для разговоров, одни и те же соперники…

– Но это везде так, даже в городах, – перебила ее Дженни.

– Не совсем. Сидней – огромный город. Там легко поменять место жительства и начать все сначала – найти другую работу, новых друзей и круг общения. Там можно заниматься разнообразной деятельностью и есть чем занять свой ум. Там некогда скучать! А в этой глуши, кроме земли и овец, ничего нет. Одиночество толкает людей друг к другу, потому что люди нуждаются в общении, но это только провоцирует сплетни и порождает соперничество, которое потом отравляет жизнь еще долгие годы. От этого, наверное, нет спасения вообще.

– По-моему, Ди, ты преувеличиваешь, – сказала Дженни, отворачиваясь к окну. – Здесь хватает места для всех. И если кто-то захочет, он может вообще не выезжать из дома.

– Хорошо. Но на фермах тоже работают люди, которые с кем-то в ссоре, а кого-то любят или соперничают друг с другом. Что, если ты с кем-нибудь не поладишь? В любом случае хоть раз в неделю ты обязательно будешь с ним сталкиваться. Если он на тебя работает и живет на твоей земле, то является частью маленького общества, которое и есть фермерское хозяйство.

Дженни долго молчала, а потом повернулась к подруге:

– Я знаю, зачем ты начала весь этот разговор, и понимаю, что ты только пытаешься мне помочь. Но здесь есть что-то, с чем я еще должна разобраться, Диана. Поэтому давай оставим эту тему.

Трейлер подбросило на ухабе, и Диана с трудом выровняла машину.

– Что произошло между тобой и Бретом? – напрямик спросила она.

– Ничего.

– Не дури мне голову! – возмутилась Диана. – Я видела, как вы друг на друга смотрите. Коню понятно, что вы влюблены по уши!

– Значит, ты такая же слепая, как и я, – заявила Дженни. – Брет может быть очаровательным ухажером, но он, как и Чарли, просто добивается своего.

– А при чем здесь Чарли?

– Ни при чем. С ним тоже приятно провести время, но за всем его очарованием скрывается одно: ему нужна Чуринга. Как и Брету.

– Брету? Откуда ты знаешь? – нахмурилась Диана.

– Он сам мне дал невзначай понять, – ответила Дженни без всякого выражения. – Допытывался о моих планах, сопровождал меня в поездках по Чуринге, пытаясь убедить не продавать ее.

– Думаю, ты слишком придираешься к нему, Джен. Мне он показался вполне порядочным парнем. И он, по-моему, питает к тебе очень сильное чувство.

– Ха! Настолько сильное, что после того, как весь вечер шептал мне всякие нежности, провел ночь с Лорейн!

Диана изумленно уставилась на подругу, колесо тут же врезалось в жесткий уступ, и машину занесло.

– Ты знаешь это точно?

Дженни горько усмехнулась:

– Я встретила ее, когда она выходила из его бунгало сегодня утром. Она была страшно счастлива, сообщая о том, что они с Бретом провели весьма бурную ночь. И, судя по ее виду, так оно и было.

Диана была озадачена. Ее впервые в жизни подвела интуиция. Она была так уверена, что Брет любит Дженни по-настоящему… Наверняка эта гадина сама влезла к нему в постель, и все это было чистой физиологией. Неудивительно, что Дженни была так убита сегодня утром.

– Прости, но это все ерунда, – мягко сказала она. – Я думаю…

– Сразу говорю, ты ошибаешься! – Дженни выпрямилась на сиденье, крепко обхватив себя руками, как будто защищаясь от дальнейших уговоров. – У меня должно хватить уважения к себе, чтобы избавиться от чувства к первому попавшемуся симпатичному встречному! Не знаю, с чего меня к нему потянуло…

– От одиночества, дорогая. Нам всем кто-то нужен рядом, Дженни. Прошел уже год. Пора начинать жить полноценной жизнью.

– Все это глупости, и ты прекрасно это знаешь, – твердо сказала Дженни. – Я вполне счастлива одна и меньше всего нуждаюсь в мужчине, который будет путаться у меня под ногами.

– Я тоже так всегда думала, Джен, – криво улыбаясь, сказала Диана. – Но с тех пор, как Руфус вернулся в свою проклятую Англию, я обнаружила, что скучаю по нему все больше и больше. Ерунда какая-то! – Она отвела глаза от внимательного взгляда Дженни и уставилась на дорогу. – Но это не значит, что я не могу с собой справиться. Со временем все встанет на свои места, – сказала она убежденно, хотя на сей раз была в этом не уверена.

Дженни долго молчала.

– В моем случае больше задета гордость, – сказала она наконец. – Подумай только, что мне специально льстили, а я в своих расстроенных чувствах, как дура, растаяла! Вот что сводит меня с ума.

Диана удовлетворенно кивнула:

– Лучше сходить с ума от злости, чем улизнуть тихонько и лелеять свои раны. Но если ты хочешь восстановить свою задетую гордость, тебе нужно встретиться с Бретом лицом к лицу и поговорить с ним прежде, чем ты уедешь.

– Знаю, – равнодушно ответила Дженни. – И чем скорее, тем лучше.

Диану не обмануло это показное равнодушие. Она знала Дженни слишком хорошо.

Брет был удивлен, узнав, что Дженни уже покинула Курайонг. Он хотел извиниться перед ней за то, что не проводил ее вчера ночью, но опоздал. Теперь ему хотелось как можно скорее попасть в Чурингу, и он злился на своих парней, которые были не в состоянии подняться с постели после вчерашних возлияний. В конце концов все расселись по грузовикам и двинулись в обратный путь. Но когда они достигли первых ворот фермы, солнце уже стало садиться за Тджурингу.

У Брета вырвался вздох облегчения, когда он наконец увидел впереди дом. Хипповый трейлер был припаркован перед входом. Значит, Дженни дома. Однако к тому времени, когда он управился с лошадьми и дал указания на завтрашний день, наступила ночь. В спальне Дженни зажегся свет, и Брет понял, что опоздал с визитом. Что ж, придется потерпеть до утра.

Он спал как убитый после тяжелого дня. Ему снились фиолетовые глаза и зеленое платье, которое превратилось в океан. Когда первые лучи солнца коснулись лица, Брет быстро вскочил и уже через полчаса, чистый и свежевыбритый, шагал по двору к дому. Сердце его забилось быстрее, когда взгляд упал на веранду. Дженни стояла там.

Она его еще не заметила, и он воспользовался этим, чтобы полюбоваться ею. Она замечательно выглядела даже в этих старых джинсах и рубашке. Волосы ее золотились в утренних лучах, напоминая цветом масть его любимого Строллера. Воспоминания о танцах вызвали у него улыбку, в походке появился кураж, которого так давно уже не было.

– Доброе утро, Дженни! Отличный был бал, правда? – весело произнес Брет, улыбаясь до ушей.

Дженни по-прежнему стояла к нему спиной, и он решил, что она не услышала. Он уже собрался повторить слова, но в этот момент она обернулась, и Брет похолодел. Взгляд ее был устремлен куда-то поверх его плеча, а лицо казалось высеченным из мрамора, настолько оно было бесчувственное.

– Полагаю, что да, если вы любите подобные развлечения. Но я, как оказалось, приняла участие далеко не во всех местных забавах, чему очень рада, – произнесла она холодным, высокомерным тоном, таким непохожим на ее обычный тон.

Брет нахмурился. Это была совсем не та женщина, которая с такой радостью танцевала с ним на балу и с которой было так легко общаться еще сутки назад. Настроение у него резко упало. Эта отстраненное существо ничем не напоминало ту Дженни, которую он знал и любил.

– Что случилось? – спокойно спросил он.

– Я поняла, что у меня нет ничего общего с местными жителями, – сказала она холодно, оставаясь такой же далекой и неподвижной, как гора на горизонте. – Диана возвращается в Сидней через неделю. Я собираюсь уехать вместе с ней.

Брет был потрясен ее решимостью.

– Но ты не можешь! – возмутился он. – А что будет с нами?..

Дженни посмотрела наконец прямо на него, но глаза ее потемнели, как неотшлифованные аметисты.

– «С нами», мистер Уилсон? Здесь нет никаких «нас» в том смысле, какой вы, очевидно, вкладываете в это слово. Я хозяйка Чуринги, а вы – всего лишь мой управляющий, которому я щедро плачу деньги. Вы можете тратить их на местные развлечения. Меня это не интересует. Но вы не имеете права задавать мне такие вопросы! – заносчиво обрезала она и усмехнулась с вызовом.

– Сучка! – выдохнул Брет, взбешенный тем, что так легко обманулся. Она была ничем не лучше Марлин. Даже хуже.

Дженни продолжала, как будто ничего не слышала:

– Я дам указание своему адвокату, и он известит вас о моем решении. До тех пор вы можете продолжать свою работу в этой должности. – С этими словами она развернулась, вошла в дом, громко хлопнув дверью, – все было кончено.

Брет не успел ничего ответить. Он долго стоял, потрясенный, с дурацкой надеждой в душе, что все это просто неудачный розыгрыш и она сейчас вернется – прежняя, любимая и такая родная. Что случилось? Почему? За что? Что могло произойти за эти двадцать четыре часа? Что он ей сделал?

Он отступил назад, глядя на дверь, затем быстро развернулся и пошел прочь. Логика подсказывала ему, что так будет лучше, но сердце говорило другое. Она не захотела с ним объясняться, но что-то должно было произойти, что так повлияло на нее! Брет вспомнил их последний чудесный медленный танец. Она была счастлива тогда – теплая и тающая в его объятиях, а ее запах сводил его с ума, превращая в счастливого подростка. Он почти решился признаться ей в любви, но тут Чарли Сквайрз схватил его железной рукой и затащил в круг танцующих прощальный рил. Вместо признания он был вынужден трястись в дикой пляске вместе с друзьями, а когда вырвался из круга, ее уже нигде не было.

Глаза Брета сузились. Нужно припомнить, что было потом. Он тогда обегал все вокруг в надежде найти Дженни и объясниться, но не нашел. Машины Чарли Сквайрза возле амбара тоже уже не было – он ускользнул из круга гораздо раньше… Костяшки его пальцев побелели, с такой силой он вцепился в ограду. Чарли и Дженни. Дженни и Чарли. Конечно! Каким же он был придурком, если надеялся на взаимность этой женщины, когда рядом есть Чарли Сквайрз, который может дать ей все? Лорейн была чертовски права, раскусив ее с первого взгляда. Дженни вкусила от райской жизни богатых скваттеров, была очарована этим дамским угодником.

Брет вспомнил, как заметил их рядом за столом. Красивая, счастливая пара. Они подходили друг другу по всем статьям – богатые, образованные… Разумеется, они будут больше жить в городе, чем на ферме в глуши. Только дурак мог надеяться, что Дженни сможет от всего этого отказаться и променять на человека, который ничего не может ей предложить, кроме трудового пота.

Чувствуя себя больным от разочарования, Брет направился к конюшням. Его больше не заботило, что Чуринга может стать частью Курайонга. Какое ему до этого дело, если его уже здесь не будет? Оставаться в Чуринге без Дженни нет никакого смысла…

Брет оседлал мерина и тронулся в сторону зимних пастбищ. У него пока еще есть работа, которую надо выполнять. И чем она будет тяжелее, тем лучше. Он целиком сосредоточится на ней, и тогда, может, боль сама собой пройдет.

Дженни прислонилась к двери, слезы градом катились по лицу. Все было сделано как надо, но она знала, что ей никогда не забыть презрительного взгляда Брета, слушающего ее слова. И все-таки только так она могла отомстить ему за вероломство и лицемерие. Если бы она не выдержала, то просто сломалась бы.

– Свинство, Джен! Это было жестоко.

– Я должна была это сделать, Ди, – ответила она, вытирая слезы и всхлипывая.

– Возможно, но ты вела себя как последняя сучка, а это так не похоже на тебя. Ты уверена, что поступила правильно?

– Слишком поздно сомневаться…

– Да уж, – медленно проговорила Диана. – Думаю, ты сейчас сожгла за собой все мосты.

Дженни оттолкнулась от двери.

– Тут нечего обсуждать, Ди. Что сделано, то сделано. Я не особенно горжусь тем, что унизила его, но он должен был получить урок. – Она отвернулась от прямого взгляда Дианы и бросила вызывающе: – Я уже взрослая, Ди! И умею справляться с неприятностями.

– И что же, ты даже сможешь спокойно видеться с ним в оставшуюся неделю?

Дженни кивнула, хотя стыд и боль в сердце были плохими советчиками, но анализировать, что она будет испытывать при встречах с Бретом, было сейчас невыносимо.

Диана обхватила себя руками, как будто ей было холодно.

– Ты сильнее меня. Я бы укатила прямо сейчас. Эта жуткая клаустрофобия начинает действовать на меня со страшной силой.

Дженни прекрасно поняла, что имеет в виду подруга, но позволить Брету даже косвенно влиять на ее решения ей не давала гордость.

– Я не собираюсь покидать свой дом, пока не буду готова! – запальчиво объявила она. – Кроме того, мне нужно дочитать дневники.

– Почему бы тебе не взять их с собой? С таким же успехом ты можешь прочесть их в Сиднее.

– Нет, не могу. Матильда хотела, чтобы они оставались здесь, в Чуринге.

– Думаю, ты придаешь слишком большое значение этим старым грязным тетрадкам. Кому какое дело, где они лежат?

– Мне и Матильде, – спокойно ответила Дженни.

Диана была потрясена.

– Ты что, действительно в это веришь? – спросила она и ужаснулась, видя, что подруга упрямо молчит. – Ты думаешь, что здесь бродит ее призрак?

– Я уверена, что дух Матильды остался в Чуринге, – ответила Дженни вызывающе. – Иногда я так ясно чувствую ее присутствие, как будто она здесь, в комнате, рядом со мной.

– Детка, тебе надо срочно отсюда уезжать, – расстроенно покачала головой Диана. – От этих бескрайних просторов и одиночества у тебя немного поехала крыша.

Дженни молча посмотрела на нее и пошла в спальню. Когда она вернулась, подруга рассматривала холсты в грубых рамах.

– Это потрясающе! Когда мы вернемся, сразу устроим выставку. Уверена, они пойдут нарасхват, как горячие пирожки, Джен! – с энтузиазмом воскликнула Диана.

– Оставь их, Ди, – Дженни было слишком больно обсуждать эти картины. Они были написаны, когда она собиралась остаться здесь, а сейчас только напоминали о том, что она потеряла. – Я хочу, чтобы ты почитала дневники Матильды. Тогда, возможно, ты поймешь, почему они должны остаться в Чуринге.

Матильда гостила у Тома с Эприл в Вилге. Было воскресенье, 3 сентября 1939 года, новости из Европы становились все хуже. Они молча сидели на кухне и слушали последние известия. Транслировалось обращение к народу премьер-министра Австралии.

– Братья австралийцы, – начал он успокаивающим тоном, в голосе явно слышался английский акцент. – На меня возложена печальная обязанность проинформировать вас о том, что в связи с нападением фашистской Германии на Польшу Великобритания объявила ей войну. В результате Австралия тоже отныне находится в состоянии войны.

Тут Эприл с Матильдой испуганно ахнули, а ребята взволнованно зашушукались.

– Наша реальная помощь матери-родине заключается в том, чтобы продолжать эффективно развивать основные отрасли экономики, включая сельское хозяйство, и бесперебойно наращивать потенциал страны. Нисколько не сомневаюсь, Австралия сумеет справиться с этой задачей.

– Так, значит, тебя не должны призвать, Том, да? – Эприл схватила мужа за руку, глядя на него испуганными глазами. – Ведь премьер-министр сказал, что очень важно продолжать работать на земле!

– Судя по всему, они пока не хотят призывать нас всех, – успокоил жену Том, обнимая ее за плечи. – Трудно управиться на земле без мужчин.

Матильда внимательно посмотрела на него и заметила огонек возбуждения в его глазах. Она знала, что подобные обсуждения и споры идут сейчас во всех хозяйствах Нового Южного Уэльса, и не могла избавиться от мысли, что мужчинам просто нравится воевать. А женщины, кроме разбитого сердца и непосильного труда, ничего от войны не получают. И даже самых любящих мужей невозможно удержать дома…

– Мои овчары уже записались добровольцами, – сказала Матильда спокойно. – Они пришли ко мне в пятницу, сразу после новостей по радио, и попросили расчет. – Она грустно улыбнулась. – Сказали, что это шанс доказать всему миру, какие отличные парни рождаются на этой земле! – Тон ее стал язвительным. – А по-моему, это просто очередной предлог подраться и заслужить славу крепкого парня. Это куда грандиозней, чем обычная драка в пивной по пятницам, и куда увлекательней, чем состязания стригалей.

Она почувствовала в наступившем молчании ужас Эприл, но знала, что сказала правду. Австралийские парни никогда не упускали возможность доказать свою мужскую доблесть, и они обе знали, что Том – не исключение.

Эприл посмотрела на притихших сыновей, сидевших за столом.

– Какое счастье, что они еще дети, – прошептала она.

– Я уже не ребенок, Ма! Мне уже почти семнадцать, – возразил Син, откидываясь на спинку стула. Глаза его горели от возбуждения. – Надеюсь, война продлится достаточно долго, и я успею на нее попасть.

Эприл закатила ему увесистую оплеуху.

– Не смей больше говорить такие страшные вещи! – закричала она. Син встал на ноги. Его высокая фигура возвышалась над притихшими братьями, рубашка была расстегнута на широкой груди. На лице остался след от пальцев матери, но блеск в глазах разгорелся еще ярче.

– Я почти мужчина – и австралиец! – гордо заявил он. – Я считаю своим долгом сражаться с фашизмом!

– Я не позволю тебе этого! – вскрикнула Эприл.

– Думаешь, останусь здесь прятаться за твоей юбкой, пока мои друзья будут воевать? – Он машинально дотронулся до щеки. – Я пойду на войну, как только меня призовут!

Син окинул всех серьезным взглядом и спокойно вышел из кухни.

Эприл опустила голову на стол и зарыдала.

– Господи, Том, что с нами будет? – причитала она сквозь слезы. – Разве могла я подумать, что мой муж и сын безропотно пойдут на войну?..

Не услышав ответа, она испуганно подняла заплаканное лицо к мужу, но Том только беспомощно развел руками.

– Что я могу сказать тебе, Эприл? Парень уже достаточно взрослый, чтобы решать такие вещи самому. Но я приложу все силы, чтобы он не удрал раньше призывного возраста.

Матильда вдруг заметила взволнованное лицо пятнадцатилетнего Дэйви и похолодела. Он рос под сильным влиянием старшего брата и был не меньшим задирой. Тяжело будет убедить его, что он нужен здесь, на ферме, если брат уйдет на войну… Матильда знала мальчиков с пеленок, наблюдала, как они росли и как всегда беспрекословно подчинялись Эприл, которую обожали. И вот сегодня она убедилась, что начинаются проблемы. Син и Дэйви выросли и превращаются в настоящих мужчин. Жизнь в глуши воспитала их крепкими и выносливыми, они не хуже Тома сидели в седле и стреляли. Бушменов любили в армейском строю за их силу и выносливость – как это было в Галлиполи…

Больше года Матильда и Эприл жили надеждой, что им удастся удержать Тома и Сина дома, но новости с фронта все ухудшались.

Дюнкеркская операция провалилась, открыв морские пути, и началось формирование Второй Австралийской национальной армии. Волна призывов докатилась и до их глуши. И без того редко заселенная пустынная земля еще больше опустела, и Матильда гадала, как долго она еще сможет удерживать Чурингу. За последние годы тяжелого труда ее стадо выросло в десять раз, но это означало, что работы стало в десять раз больше, как и потребности в кормах. Матильда отлично понимала, что без помощи мужчин ей будет очень трудно выжить.

Была середина июня, но ни одно облачко не тревожило голубизны неба. Матильда ехала в Уэллаби-Флатс прощаться с Томом и Сином. Маленький городок бурлил. Духовой оркестр играл за отелем, машины, грузовики и повозки с лошадьми выстроились в линию за армейскими грузовиками. Вокруг носилась возбужденная детвора.

Матильда привязала лошадь к коновязи и всмотрелась в лица призывников. Она узнавала овчаров, скотников, стригалей, скваттеров и даже двух бродяг, которые работали у нее пару сезонов. Война глубоко прошлась плугом по сердцу Австралии, и Матильда содрогнулась от ужасного предчувствия, что здесь никогда уже не будет так, как прежде.

Этан Сквайрз стоял у своего сверкающего автомобиля рядом с сыновьями. Билли, Эндрю и Чарли прекрасно смотрелись в новеньких офицерских мундирах с бокалами шампанского в руках. Но смех их был слишком громким, а голоса – возбужденно высокими. Она могла бы поклясться, что, несмотря на свое юношеское бахвальство, они были так же напуганы, как все остальные.

Сын трактирщика был явно моложе призывного возраста, и Матильда подозревала, что он слегка подправил свою метрику. Два сына владельца магазина тихо стояли в тени веранды отеля, похожие на двух блох на спине овцы со своими рыжими головами, сближенными над газетой.

Но больше всего ее поразили женские лица. Она не могла от них оторваться. Они были слишком горды, чтобы позволить себе слабость расплакаться при всех, но их выдавали глаза. Блестящие от удержанных слез, они неотрывно следили за каждым движением своих любимых, чтобы потом, преждевременно постарев, собираться за столом и читать друг другу их редкие письма. И надеяться, каждую минуту надеяться, просыпаться и засыпать с надеждой, что мужья и сыновья вернутся живыми.

Матильда наблюдала за всем этим с возрастающим гневом. Военные машины стояли в ряд. Некоторые водители уже прогревали моторы на этой страшной жаре, обдавая черным дымом женские нарядные шляпки. Они увезут сейчас отсюда всех здоровых мужчин, которые скоро превратятся в пушечное мясо. И если кому-нибудь из них повезет – очень повезет – он вернется сюда живым. Но война все равно изменит их, сломит их дух, как она сделала это с Мервином…

Все водители сели в грузовики, взревели моторы. Матильда сошла с крыльца и медленно направилась сквозь толпу к Тому и Эприл. Син стоял рядом с отцом – высокий, плечистый и такой взрослый в коричневой новой форме и панаме. Зеркальное отражение молодого Тома… Эприл всхлипывала, крупные слезы катились по ее доброму лицу. Она судорожно сжимала их руки и с обожанием всматривалась в дорогие лица, стараясь передать мужу и сыну всю силу своей любви. Младшие мальчики стояли странно притихшие, как будто не совсем понимая, что происходит.

Том посмотрел на Матильду поверх головы жены и улыбнулся. Лицо его было пепельно-бледным, и она заметила, что он с трудом держит себя в руках.

Он обнял ее, и она застыла, прижавшись к нему щекой. Он стал ее настоящим братом, и она знала, как ей будет одиноко и пусто без него.

– Береги себя, Том, – прошептала она. – И не переживай за Эприл с детьми. Я присмотрю за ними.

– Спасибо, Молли, – сказал он хрипло и откашлялся. – Эприл может понадобиться твоя помощь, и я спокоен, зная, что ты никогда не оставишь ее в беде.

Одного за другим он потрепал по голове младших сыновей и остановился перед Дэйви.

– Присматривай за женщинами, сын. Я рассчитываю на тебя.

Шестнадцатилетний подросток кивнул, сжимая шляпу в руках, но Матильда увидела тоску в его глазах, когда Том и Син наконец залезли в грузовик. Она чувствовала, что скоро и он последует за ними…

Грузовик тронулся. Матильда обхватила рукой Эприл за талию и держала ее, пока мальчики бежали за машиной, крича прощальные слова и махая шляпами. Все женщины вокруг подались вперед, но грузовик слишком быстро исчез в облаке пыли и выхлопных газов.

– Вы сейчас поедете ко мне, Эприл, – твердо объявила Матильда. – Нет смысла тебе и детям возвращаться в пустой дом одним на ночь глядя.

– А как же стадо? – Глаза Эприл расширились от ужаса. – Кролики съели почти всю траву, мне нужно подкормить коров и овец.

– У тебя для этого есть два овчара. Они сами все сделают, милая. Они, может быть, слишком старые для войны, но еще достаточно сильные, чтобы работать на ферме.

Матильда благодарила бога за этих двух стариков. Засуха и кролики причинили достаточно много вреда хозяйствам, и присматривать постоянно за двумя стадами без них будет просто невозможно.

– Кролики могут сегодня ночью наесться напоследок до отвала, – уверенно сказала Матильда. – Завтра мальчики с Дэйви вернутся в Вилгу, а я научу тебя, как собирать стадо и отстреливать кроликов. Бог знает, сколько эта война будет продолжаться, но мы с тобой должны суметь сделать все, чтобы Чуринга и Вилга продержались до возвращения мужчин.

Эприл жалобно посмотрела на нее, слезы опять выступили у нее на глазах.

– Но они же вернутся, правда?

– Конечно, вернутся, – сказала Матильда с большей уверенностью, чем чувствовала на самом деле.

– Откуда в тебе столько силы, Молли? Почему ты всегда уверена, что все будет хорошо?

– Потому что это необходимо, – ответила Матильда. – Иначе мы просто погибнем.

Дни складывались в недели, недели – в месяцы. Ограды между двумя фермами убрали: было гораздо легче пасти оба стада вместе, а кроме того, тогда оставалось в резерве хоть немного травы.

Вместе с Габриэлем и двумя стариками-овчарами Матильда и Эприл объезжали пастбища, вооруженные не только ружьями, но и острыми ножами. Худые овцы от засухи настолько ослабели, что некоторые не могли больше встать с земли и их надо было быстро прирезать, чтобы избавить от мучений. Самая быстрая смерть наступала, если горло быстро перерезали ножом. Но Эприл была не в силах поднять нож на еще живое животное, и самое страшное часто оставалось Матильде.

Земля была настолько сухой и твердой, что трескалась на глазах. Засуха прогнала кроликов, которые больше не могли находить пищу среди высохших кустарников и шелестящих серебристых стеблей травы. Зато дикие динго и ястребы осмелели. Единственным питьем для животных стала вода из артезианских скважин, которой обычно не пользовались. В цистернах Чуринги еще была питьевая вода, но каждая капля расходовалась экономно, потому что следующий год мог тоже оказаться без дождей.

Единственной связью с внешним миром было радио, и у них вошло в привычку посылать кого-то одного домой послушать новости, чтобы пересказать другим. Японцы разбомбили Перл-Харбор, пал Гонконг. Внезапно война оказалась совсем рядом, и Матильда с Эприл ждали, затаив дыхание. Великие пустынные равнины Австралии были в опасной близости к Азии, и все знали: если японцы нападут, их ничто не сможет остановить. Все мужчины, способные держать оружие, давно в Европе, и желтые дьяволы оказались вдруг весьма реальной угрозой.

Матильда пыталась удержать барана, которого надо было охолостить, как вдруг услышала топот копыт. Прикрыв глаза рукой, она присмотрелась и узнала Эприл. Волосы ее развевались, рубашка хлопала на ветру, колени плотно обхватывали круп лошади. Она неслась через пастбище, не выбирая дороги. Пульс Матильды участился, она с ужасом ждала подругу: только плохие новости могли заставить ее так бешено мчаться к ней.

Эприл резко остановила лошадь и скользнула на землю.

– Это Дэйви, Матильда! Ох, боже мой, это Дэйви…

Матильда охватила подругу за плечи и тихонько встряхнула.

– Что с ним случилось? Черт побери, приди в себя, Эприл, и расскажи, что произошло? – заорала она.

Эприл дрожащими руками достала из кармана штанов сложенную бумажку и протянула ей. А сама, разрыдавшись, бросилась на колени и согнулась до земли.

Матильда сразу догадалась, что там написано, и сердце ее оборвалось. Дэйви сбежал на войну. Матильда посмотрела на Эприл, зная, что никакими словами невозможно унять эту боль. Но нельзя было допустить, чтобы Эприл окончательно сломалась.

Завязав собственный страх в тугой узел, она подняла Эприл с земли, крепко обняла и прижимала к себе, пока та не выплакалась. Когда рыдания постепенно превратились в тихие всхлипывания, Матильда заботливо вытерла ей лицо подолом своего фартука.

– Ты бы не смогла его остановить, Эприл. Мальчик задумал это еще тогда, когда уезжали Том с Сином, – сказала она мягко.

– Но он еще совсем ребенок! Я не хочу, чтобы он уезжал туда! Том не очень много рассказывает в письмах, да и цензура вырезает самое главное. Но я сердцем читаю между строк, Молли. Это резня, понимаешь? – всхлипнула Эприл. – Я не хочу больше, чтобы кто-нибудь из моей семьи туда попадал. Хватит воевать! Пусть пасут овец, выращивают хлеб, стригут шерсть дома, как это было всегда…

– Все трое, милая, уже взрослые люди, и у них свое мнение на этот счет, к сожалению, – мягко сказала Матильда. – Дэйви через два месяца исполнится восемнадцать, и он так же крепок, силен, вынослив и чертовски горяч, как и все австралийцы. – Она прижала подругу к себе, гладя по голове и убирая волосы с лица. – Он хотел воевать, и ты это знаешь, родная. Никто не в силах был удержать его.

Пока война продолжалась, обе женщины отчаянно боролись за выживание, стараясь победить собственную боль и страх. Том и мальчики регулярно писали домой. И Матильда радовалась этим письмам не меньше Эприл и мальчишек. Они утешали друг друга, и, если не могли многого понять из-за вырезанных цензурой строк, все равно были счастливы: по крайней мере, все живы. Шаг за шагом две женщины по старому географическому атласу следовали за мужчинами.

Том и Син оба попали в Северную Африку, а Дэйви был наскоро обучен и отправлен военным транспортом в Новую Гвинею. Матильда внимательно читала его письма и, так как всегда увлекалась книжками про путешествия из передвижной библиотеки, знала страшную правду, но держала ее при себе. Какой смысл было рассказывать бедной матери о том, что́ такое война в джунглях, когда неделями солдаты воюют под тропическими ливнями, не имея возможности просушиться? О ядовитых змеях и пауках, которые подстерегают в непроходимых зарослях и бывают опасней противника? О том, как ослабляет влажность, а москиты разносят малярию и другие болезни? Для австралийцев, привыкших к иссушающей жаре, такой климат кажется диким и плохо переносится. Пусть лучше Эприл тешит себя мыслями, что ее мальчик спит в комфортабельной казарме и получает три раза в день горячую еду в чистой столовой.

Лето тянулось, японцы оккупировали Малайю и Филиппины. Каждый вечер женщины добирались до того из домов, что был поближе, и слушали страшные новости. Когда по радио сообщили, что японцы заняли Сингапур, в кухне повисло гробовое молчание. Два старика, мальчики и измученные работой женщины застыли в ужасе. Война окружила Австралию с двух сторон – только узкий Торресов пролив отделял ее от Новой Гвинеи. Теперь, если японцы двинутся на юго-восток, Австралия с ее пустыми равнинами будет совершенно беззащитна.

Премьер-министр Кэртен, сменивший Мензиса, требовал от Черчилля дать Австралии право защитить свою страну и в конце концов добился обещания, что две австралийские дивизии перебросят из Северной Африки домой.

– Они вернутся домой! – радостно закричала Эприл. – Том и Син наверняка будут на одном из этих военных кораблей, и скоро мы их увидим!

– Они не приедут домой, родная, – возразила Матильда. – Их пошлют на полуостров защищать нас от японцев.

– Но им могут дать отпуск, – радовалась Эприл. – Только представь, они приедут в Вилгу! – Внезапно она сникла: – А как же Дэйви? Почему его не отправят на родину тоже?

Матильда переглянулась со стариками. Они тоже понимали, что Дэйви в гиблом месте, где положение сейчас было самым трудным. Поэтому дай бог, чтобы он вернулся хотя бы после войны. Последнее его письмо шло больше недели.

Тяжело вздохнув, Матильда взяла подругу за руку.

– Это не может продолжаться бесконечно, – успокаивала она несчастную мать. – Война когда-нибудь кончится, и они вернутся домой.

Вскоре оказалось, что Эприл радовалась напрасно. Черчилль и Кэртен заключили другое соглашение, и вместо того, чтобы вернуть в Австралию две ее армии, в нее послали одну американскую дивизию. Вместе с остальными австралийцами Матильда и Эприл почувствовали, что родина-мать предала их. Как может маленькая дивизия защитить такой огромный континент, и почему австралийским солдатам отказано в праве защищать собственный дом вместо того, чтобы доблестно воевать и погибать за англичан в Европе?..

Прошло еще несколько тяжелых месяцев. Женщины заботились друг о друге, о детях, о своих домочадцах, изнуряя себя непосильным трудом на ферме. Все жили новостями по радио – единственной связи с воюющим миром.

Однажды Матильда вернулась в Чурингу, чтобы приготовить корма для овец на завтрашний день. Они с Габриэлем закидывали мешки с кормом в новый грузовик, который Матильда недавно приобрела по случаю. Внезапно она услышала знакомое цоканье копыт мула – похолодела. Она знала, что старый священник предпочитает сам развозить похоронки.

Отцу Райану трудно было приспособиться к современной жизни и менять старые привычки. Он по-прежнему путешествовал на своем муле в старом скрипящем седле. За годы войны он резко постарел, его волосы стали седыми, а слишком печальные новости, которые он развозил по семьям, где многих погибших знал с рождения, согнули своей тяжестью некогда широкие плечи.

– Плохие новости, да? – не вытерпела Матильда, когда святой отец спешился и напоил мула.

Отец Райан кивнул, и она, взяв его под руку, повела по ступенькам веранды в дом. Ее сердце сжималось от боли, когда она думала о неотвратимости того, что сейчас услышит. «Но ничего, – молча уговаривала она себя. – Я сильная. Я выдержу».

– Давайте выпьем чаю сначала. Я давно обнаружила, что плохие новости лучше слушать сидя.

Матильда быстро поставила чай, избегая смотреть на него и стараясь не думать о том, что один из мужчин Финли не вернется домой. Скоро она узнает кто, и ничего уже нельзя будет изменить.

Отец Райан выпил чай и, как птичка, поклевал бисквит, который она сделала этим утром.

– Мы переживаем трагические времена, Матильда, – сказал он убито. – Как ты справляешься здесь совсем одна?

– У меня есть Габ в Чуринге, а у Эприл – дети и два овчара. Мы пасем наших овец вместе. Так легче.

– Ей понадобятся теперь нечеловеческие силы, чтобы она могла пасти овец. Но ты уже пережила сама все это, правда? И знаешь, как это бывает.

Матильда кивнула и наконец собралась с духом.

– Кто из них, святой отец? – хрипло спросила она, хотя ей хотелось заткнуть уши навсегда, чтобы не пускать смертоносную весть на эту прекрасную землю, которую она так любила!

Жуткое молчание повисло в кухне, как будто на них вдруг дохнуло вечностью. Руки священника, которыми он сжимал ледяные руки Матильды, были теплыми и спасительными, как якорь, брошенный в океане чувств, захлестнувших ее.

– Все они, Матильда.

Она тупо уставилась в помертвевшее лицо и пустые глаза.

– Все?.. О боже мой! – вскрикнула она, осознав весь ужас услышанного. – За что, святой отец? Ради господа бога, скажите, за что? Это несправедливо!

– Война никогда не бывает справедливой, Матильда, – грустно сказал он. – И ты не можешь обвинить в этом бога. Не он начинает войны – это делают люди. Люди убили их всех. Тома и Сина в окопах на окраине Эль-Аламейна, а Дэйви – снайперской пулей в Новой Гвинее.

Матильда ослепла от слез, когда вспомнила двух мальчишек, которых любила как родных, и мужчину, который был ей дорог, как брат. Она поняла, что никогда никого из них не увидит, и почувствовала страшную пустоту в необъятном мире, окружавшем ее. Она положила голову на плечо священника, вдохнула знакомый с детства запах его сутаны, и слезы побежали у нее из глаз. Отец Райан нежно похлопывал ее по спине, как маленького ребенка, прижимая к себе.

– Здесь есть и другие, девочка, кто разделит сегодня ваше горе. – Его голос был полон страдания. – Курайонг потерял Билли. Ужасная штука эта война…

Матильда вырвалась из его объятий и гневно посмотрела на него.

– Ладно, мужчины идут на войну, чтобы тешить свое самолюбие! – в ярости закричала она. – А как насчет матерей, жен, невест? Что будет делать Эприл без мужа и двух старших сыновей? Даст ли ей ваш распрекрасный бог ответ на этот вопрос, святой отец? И где, скажите, он был, когда их всех убивали? Как он мог допустить такое?

Бросив взгляд на бледное, осунувшееся лицо священника, она пожалела о своей вспышке, но было поздно.

– Я понимаю твои чувства, Матильда. Неудивительно, что это так тебя убивает. За последние годы я отвез здесь столько таких телеграмм и все равно каждый раз страдаю. К этому невозможно привыкнуть, – печально сказал он и помолчал, подбирая слова. – Но именно гнев убил всех этих людей. Неспособность найти мирное решение лежит в корне всех войн. Но гнев, хоть и помогает облегчить душу, не может вернуть нам убитых.

– Простите, отец Райан, – всхлипнула Матильда. – Но все это кажется таким безнадежным… Люди убивают друг друга ради мира на земле. А женщины пытаются выжить на этой земле, борясь с засухой, голодом и бомбежками. Ради чего все это?

– Я не знаю ответа, – покачал седой головой священник. – Хотел бы я знать…

Долгой дорогой в Вилгу они молчали, погруженные в свои безрадостные мысли. Матильда цепенела, представляя доброе лицо подруги, которую за эти годы полюбила как родную. Она вцепилась в поводья мертвой хваткой, когда они подъезжали к дому.

Эприл вышла на веранду и, судя по тому, как внезапно побелело ее лицо, сразу поняла, с какой вестью они приехали. Единственное, о чем она не догадывалась, – насколько сокрушительной она будет для нее. Матильда испугалась, что эта маленькая мужественная женщина, с такой стойкостью державшаяся все это жуткое время, может не пережить такой безжалостной потери.

Эприл отказалась провести их в дом. Не позволила приблизиться к ней. Она стояла, бледная, как привидение, на крыльце и по мере того, что сообщал ей священник, черты ее мягкого лица превращались в резкие каменные очертания надгробного памятника.

В конце концов, после непереносимо долгого молчания, она глубоко судорожно вздохнула.

– Спасибо, отец Райан, и тебе, Молли, что приехали. Но мне лучше сейчас побыть одной, – сказала Эприл пустым, бесцветным голосом, в котором не проскальзывало даже намека на чувство.

Она повернулась и вошла в дом, плотно закрыв за собой дверь. Матильда направилась было за ней, но отец Райан удержал ее за руку.

– Не надо. Оставь ее одну. Каждый переживает горе по-своему. Ей надо побыть сейчас наедине с детьми.

Матильда застыла, беспомощно глядя на дверь. Реакция Эприл удивила и испугала ее больше, чем если бы она билась в истерике. Эприл сейчас умирала у них на глазах вместе с мужем и двумя сыновьями. Но отец Райан был прав: ей никто не мог помочь, кроме собственных детей. А когда ей понадобится помощь, она приедет к ней сама.

– У меня есть работа, – помолчав, сказала Матильда, поворачиваясь к священнику. – По крайней мере, мне есть в чем утопить свое горе, вместо виски.

Отец Райан похлопал ее по руке:

– Ты справишься с этим, Матильда. И запомни: это бог даст тебе силы выстоять.

Он дотронулся кнутом до головы мула и затрусил на север. У него было еще несколько телеграмм, которые надо было отвезти.

Матильда некоторое время смотрела ему вслед, а потом развернула лошадь и поехала по пастбищам Вилги. Приближался сезон стрижки, и у нее была уйма работы. И даже всевидящий, всезнающий бог отца Райана не сможет подстричь за нее тридцать тысяч овец.

Только через три дня Матильда увидела Эприл. Она подъехала ближе к вечеру на старом грузовичке Тома. Дети сидели рядом с ней, а кузов был доверху загружен мебелью, узлами и кухонной утварью.

– Я возвращаюсь в Аделаиду, – объявила она, спрыгивая с грузовика. – Мои родители предложили переехать к нам. Они помогут мне с детьми.

Голос ее звучал ровно и невыразительно. Матильда могла только догадываться, каких усилий стоило ей не умереть от горя на глазах у детей.

– А что будет с Вилгой? Ты не можешь просто так бросить ее и уехать! После всего, что вы с Томом там сделали за много лет, вложили столько сил…

– Какой смысл в земле, если у меня нет мужчин, чтобы на ней работать? – пожала плечами Эприл. Глаза ее подернулись льдом.

– Мы с тобой прекрасно со всем справимся! Мальчики скоро вырастут и смогут помогать нам с овцами… – Матильда попыталась дотронуться до ее руки, но Эприл отпрянула. – Вилга принадлежала семье Тома три поколения, Эприл. Ты не можешь вот так просто бросить ее и уехать отсюда.

– Тогда выкупи ее у меня, – ответила та безучастно.

Матильда в ужасе посмотрела на нее.

– Тебе нужно как следует подумать! Я не знаю, сколько стоит Вилга, но вряд ли у меня хватит денег на нее. Может, ты немного задержишься и выставишь ее на открытые торги? Ты можешь получить за нее хорошие деньги, которые надолго обеспечат тебя и твоих детей.

– Нет, – oтвeтилa Эприл с нeoжидaннoй силой. – Мы с Томом обсуждали, что мне делать, если их всех убьют, и решили, что только ты должна владеть ею. – Она расстегнула свою сумку, вытащила большой пакет и положила на стол. – Здесь все документы, бухгалтерские книги и ключ от дома. Заплати мне столько, сколько сочтешь нужным, а деньги можешь выслать, когда сможешь. Вот адрес в Аделаиде.

– Но, Эприл…

Она отмахнулась от протестов Матильды.

– Со мной все будет в порядке, Молли. У моих родителей есть небольшое предприятие в городе, и я не буду сидеть на бобах. Нe волнуйся – и не торопись.

– Но ты не можешь…

– Хватит, Молли. Ты была потрясающим другом. Не представляю, что бы я делала без тебя все эти годы. Знаю, что ты убита не меньше меня, но… – Глаза ее стали влажными, и она кашлянула, прижав мальчиков к себе. – Я выполняю то, что мы решили вместе с Томом, и не делай это еще тяжелее, чем есть, прошу. До свидания, Молли. И удачи тебе!

Матильда крепко обняла худенькую женщину, которая стала ее самой близкой подругой, понимая, что в городе, где она выросла, Эприл жить будет легче. Если она попытается удержать ее здесь, то только из эгоизма.

– Я буду скучать по тебе, – нежно сказала Матильда. – И по каждому из вас, – добавила она, обнимая и целуя своих любимцев.

Проводив глазами грузовик, Матильда застыла посреди двора, чувствуя такую опустошенность в душе, что ей хотелось раствориться в знойном воздухе навсегда. Она опять осталась совсем одна, как когда-то в четырнадцать лет. Только теперь у нее было две фермы на руках. Засуха длилась уже девять лет, и никто не хотел покупать землю. Хотя такая ферма, как Вилга, в хорошие годы была бы подарком небес, но сейчас она ляжет на ее плечи тяжелым грузом.

Матильда оседлала лошадь и двинулась на пастбища. Том и Эприл доверили свое наследство ей, и Эприл нужны деньги. «Как-нибудь, – решила Матильда, – я сумeю оправдать такое доверие».