Протискиваясь сквозь толпу с площади Бланш, я благодарю Жюля Верна и спрашиваю:

— Вы перекусите со мной? Я умираю от голода.

— Да. — Он берет меня под руку, отчего мое сердце тает, и ведет в кафе на бульваре Клиши.

— Как вы здесь оказались? — спрашиваю я, заподозрив, что он следил за мной.

— Я находился недалеко отсюда и слышал, что должна выступать Красная Дева. Я увидел вас в толпе.

Хотя его ответ звучит убедительно, что-то в его голосе настораживает меня. Я улыбаюсь и меняю тему:

— Она потрясающая женщина, не правда ли?

— Это фанатик, который должен сидеть в тюрьме.

Вот и весь разговор о политике.

Ужинать еще рано, и мсье Верн заказывает красного вина, тарелку сырного ассорти, хлеб и оливки. К заказу я добавляю минеральную воду.

Я улыбаюсь как сама невинность.

— В таких интересных местах, как Монмартр, я никогда не бывала. Всего за два дня я лицезрела красочный карнавал, присутствовала на двух политических митингах, была свидетелем двух убийств, а меня саму чуть было не убили.

Верн на секунду замолкает.

— Мадемуазель, вы были на волосок от смерти.

— Вот как?

— Сегодня я пригрозил вам, что вас могут арестовать и отправить в психиатрическую больницу. Советую вам отнестись к этому разговору со всей серьезностью, иначе мне придется привести в исполнение свою угрозу.

— Со всей серьезностью? За кого вы меня принимаете? — Я бросаю салфетку на стол и встаю. Этот высокомерный человек уже достал меня. — Я пришла к вам с искренними намерениями обсудить серьезную проблему, касающуюся вас, и не хочу, чтобы мне угрожали.

— Сядьте, вы привлекаете внимание.

Сажусь, но во мне все кипит.

Он продолжает говорить раздражительным тоном превосходства и со сдержанным гневом:

— Вы единственная, кто может ответить на этот вопрос.

— Какой вопрос?

— С кем я разговариваю?

— Нелли… Браун. Меня зовут Нелли Браун.

— С какой целью вы пытались сегодня утром заговорить со мной?

Я собираюсь с мыслями, делая вид, что меня заинтересовали двое богемного вида молодых людей, громко спорящих о политике за одним из соседних столиков. Я не осмелилась назваться испанским именем и имитировать акцент, как в разговоре с консьержкой. Жюль Верн много путешествовал, и он образованный человек, чтобы попасться на мою кубинскую удочку. Американские учителя в средней школе советуют читать его приключенческие романы, где увлекательно описаны география, флора и фауна различных районов. Изучая его биографию, я узнала, что у него такой же дух искателя приключений, как у героев его книг. Он плавал на своем судне в водах Северной Африки, кишащих пиратами, ездил на охваченные войной Балканы, где знакомился с трансильванскими легендами о вампирах, совершил поход за Полярный круг, чтобы увидеть гигантские океанические вихри, уносящие корабли. Он даже бывал в Америке.

Я убедилась, что самый веский аргумент — это правда или по крайней мере почти вся правда.

— Я здесь из-за Гастона и убийства близкой подруги. — Я не пытаюсь скрыть некоторую угрозу в своих словах и испытываемый гнев.

Он мрачнеет, и в уголках губ появляются складки. Мне надо быть более осмотрительной. Глаза со стальным блеском под густыми и черными как уголь бровями, кажется, пронзают меня насквозь.

— Я имею удовольствие беседовать с женой Гастона, мадемуазель?

— Конечно, нет.

— Тогда, может быть, с любовницей?

— Мсье Верн!

— Кормилица? Думаю, что нет. Слишком молода, чтобы быть его матерью, женщиной, с которой я близко знаком, поскольку она замужем за моим единственным братом. — Он подается вперед на стуле, словно хочет схватить меня за горло. — По какому праву, данному Богом или человеком, вы присваиваете себе роль представительницы моего бедного больного племянника?

Яснее ясного: мне надо тщательно подбирать слова.

— Мсье Верн, могу я быть с вами предельно откровенной?

— Если это возможно.

По улице проходят полицейские, наводившие порядок на площади Бланш. Мсье Верн со знанием дела смотрит на них и достает карманные часы. Он открывает крышку, демонстративно засекает время и кладет часы на стол.

— Мадемуазель, в вашем распоряжении три минуты, чтобы убедить меня не сдавать вас в руки властей. У вас даже меньше времени, если я обнаружу, что вы страдаете воспалением головного мозга, как бедный Гастон.

— Я американка, из Нью-Йорка.

— Ну конечно. Француженка не позволит себе подобных бестактностей.

— Не позвать ли сейчас полицию? Может быть, третейский судья в этом вопросе был бы на пользу нам обоим. — Сердце готово вырваться из груди, но теперь я знаю, что, когда на тебя нападают, надо держать кулаки наготове.

Мое внимание привлекает булавка на его лацкане — небольшая красная роза. Красный — цвет революционеров. Жюль анархист? Эта мысль заставляет меня еще больше насторожиться. Убийца расхаживал в красном шарфе.

Он захлопывает крышку часов:

— Рассказывайте.

— Большое спасибо. Немногим более года назад я действительно страдала воспалением головного мозга, но не в такой тяжелой форме, как ваш племянник, тем не менее мне пришлось провести две недели в сумасшедшем доме.

— Как вы нашли меня в «Прокопе»?

— Я… я была у вас дома в Амьене, и мне сказали, что вы в Париже и что это ваше любимое кафе.

Он кивает.

— Полагаю, вы говорите правду, но не всю. Прислуге в моем доме запрещено сообщать кому бы то ни было, где я нахожусь, и члены моей семьи этого тоже никогда не сделают. Все мои слуги у меня уже многие годы. Ах нет, есть одна девушка, приходящая служанка. У нее длинный язык…

Я сижу с каменным лицом, но, черт возьми, до чего он проницательный. Служанка действительно любила посплетничать. За небольшое вознаграждение она рассказала мне, что мсье Верн в последнее время стал очень вспыльчив со своими домашними и прислугой. Несколько недель назад он взял и сбрил бороду и уехал в Париж. Слуги подозревают, что причина его неожиданного бегства в город — женщина, что вполне возможно в стране, где внебрачные любовные связи — распространенное социальное явление.

— Вы рассказывали о вашем воспалении головного мозга.

Я откашливаюсь.

— Во время пребывания в психиатрической больнице я узнала, что несколько женщин исчезли. Все они были проститутками. Больница находится на острове в Нью-Йорке, и было высказано предположение, что женщины утонули при попытке бегства в состоянии повышенного психического расстройства.

Я ожидаю, что в результате моего повествования о странных происшествиях в голове одного из самых одаренных богатым воображением писателей мира возникнут вопросы, но мсье Верн остается невозмутимым как содержатель похоронного бюро.

— Как вы, вероятно, догадались, Джозефина не вернулась той ночью, когда пошла в дом доктора, — продолжаю объяснять, как я оказалась в хижине на пирсе и обнаружила лабораторию. Мой рассказ не вызывает ни малейшей реакции, даже движения бровей.

В горле у меня пересохло, и я с хрипом выговариваю слова.

— В стеклянных сосудах находились окровавленные органы — возможно, вырезанные у Джозефины.

На секунду я закрываю глаза, словно для того чтобы не видеть возникшую передо мной ужасную картину.

Не сказав ни слова, мсье Верн выходит из-за стола и возвращается со стаканом. Он наливает вина в стакан и ставит его передо мной. Я не пью спиртного, но это исключительный случай. Я заставляю себя продолжить рассказ, как я едва спаслась, и о пожаре.

— Огонь уничтожил всё. Все следы Джозефины, доктора, его лаборатории и все грязные дела, которыми занимался этот монстр. Все улетучилось с дымом. За несколько минут и хижина, и пирс рухнули в реку, и их унесло потоком воды. Из-за моего временного воспаления головного мозга никто не поверил мне. Затем, несколько позже в том же году, точнее — в октябре прошлого года, я отправилась в Лондон, после того как Джек-потрошитель начал совершать убийства. Мое внимание привлекло то, как он расправлялся со своими жертвами. Он кромсал их точно так же, как была убита Джозефина. В Лондоне я отслеживала преступления, совершенные этим убийцей, и смогла познакомиться с ведущим следователем по этому делу. Он сказал мне, что подозрения падают на врача, и сообщил, при каких обстоятельствах скрылся доктор: он бежал из своей квартиры, охваченной огнем, — иначе говоря, произошло то же самое, что и на острове Блэкуэлл. Мои подозрения подтвердились, когда на пожарище нашли микроскоп и высокие стеклянные сосуды, в которых ученые хранят препараты. Это указывало на то, что этот человек, как и доктор Блюм, имел лабораторию.

Я делаю паузу, ожидая лавины вопросов, но мсье Верн стоически не меняется в лице.

— В Лондоне, осве… то есть изучая эти события, я беседовала с человеком, который оказался репортером, работавшим в Париже. Он сказал, что там было совершено такое же зверское убийство.

Интерес проявлен, но опять никакой реакции.

Я упрямо продолжаю рассказывать, что мне удалось выяснить после прибытия в Париж, и как человек, которого я считаю убийцей, чуть не прикончил меня. Опять-таки никакой реакции. Я упоминаю об отношении полиции ко всему этому, но обхожу молчанием тот факт, что скрываюсь от правосудия.

— Я решила во что бы то ни стало припереть к стенке убийцу Джозефины и положить конец зверствам этого безумца. К сожалению, у полиции есть другие важные дела, и она не станет помогать мне и по-настоящему заниматься делом.

Я делаю паузу, теребя свой шарф. Сейчас или никогда.

— Вы согласны принять участие вместе со мной в выполнении этой задачи, мсье Верн? Вы поможете мне поймать убийцу, прежде чем он лишит жизни еще одну ни в чем не повинную женщину?

Свершилось. Я сказала то, что ужасно хотела сказать с самого утра, и уверена: теперь реакция последует. Он поднимает бровь, и я задерживаю дыхание.

— Вы рассказали мне многое, мадемуазель… Браун, но не сообщили главного.

О Боже, неужели о моем аресте напечатали газеты?

— Вы не объяснили мотивы, по которым вы пришли ко мне.

— Простите? — Я поражена его ответом.

— Причина, побудившая вас обратиться ко мне в «Прокопе».

— Гастон… — произношу я, надеясь, что больше ничего говорить не надо.

— Гастон?

— Репортер рассказал мне об одном происшествии здесь, в Париже, несколько лет назад. Ваш племянник возвращался домой вечером и услышал какой-то шум в переулке. Он пошел туда и увидел человека, склонившегося над женщиной, лежащей на земле. Этот человек убежал при появлении Гастона, который, к своему ужасу, обнаружил, что женщина была зарезана.

Это трогает его.

Красивые, сверкающие, то что называется смеющиеся, глаза Верна темнеют и становятся строгими.

— Мой племянник страдает психическим заболеванием, как и вы!

Я открываю рот, чтобы возразить, но он не обращает внимания и продолжает:

— Когда его допрашивали в полиции, он ответил, что видел меня убегающим с места преступления. Полиция признала, что у бедного Гастона развилась мономания относительно меня, и дело закрыли.

— Что, конечно, стало причиной того, что Гастон стрелял в вас.

— Эти события хорошо известны полиции и моей семье. Трагедия, разыгравшаяся с Гастоном на почве его больного воображения, была исчерпывающе описана в газетах. Вы явно пытаетесь шантажировать меня, но у вас ничего не выйдет. Вы добьетесь лишь одного: я обращусь в полицию.

— Шантажировать вас? Это просто смешно! Я просто пришла просить у вас помощи и дать вам возможность помочь самому себе.

Я достаю из сумочки свою козырную карту и кладу ее на стол. Если это не возымеет действия, то не поможет ничто.

— Вас не смущает, мсье Верн, что вы так похожи на психа-убийцу, что ваши фотографии кто-то показывает на улицах, чтобы выведать сведения о нем?

Наконец-то я пробудила внимание великого человека, а не просто его гнев. Он опускает глаза на фотографию. Сходство не абсолютное, но надо отдать должное художнику — он хорошо поработал. Я вполне довольна подделкой.

Мсье Верн вскакивает, опрокидывая стул.

— Кто учинил это безобразие?

— Я… я… — заикаюсь я, подыскивая слова, но ничто не приходит на ум. Ясно как божий день, правду сказать не могу. — Я не знаю.

— Где вы это взяли?

— На улице у проститутки.

Все кафе затихло. Я смотрю вокруг, ища пути побега.

— Сядьте, — говорит Верн твердым тоном, который напоминает мне отца, когда он сердился на меня. Он поднимает стул, садится и кладет руки на стол перед собой. — Теперь скажите мне точно, зачем вы пришли ко мне?

Я поднимаю вверх подбородок.

— Я пришла просить вас помочь мне выследить убийцу. Я думала, что ваше знание города, языка, ваши аналитические способности… но, как видно, ошиблась. Вам, похоже, нет дела до того, что убивают ни в чем не повинных женщин или чернят ваше доброе имя.

— Мадемуазель, не пытайтесь свалить вину на меня. Вы не имеете представления, как я отношусь к этой клевете. Или что я сделаю с тем, кто возводит ее на меня, когда поймаю его. Вы утверждаете, что видели два убийства в городе в течение двух дней и вас тоже чуть не убили. — Он вскидывает брови. — Если это так, то, может быть, вам следует вернуться в Америку в интересах вашей безопасности?

— Тогда убийца Джозефины останется безнаказанным а ваше имя — запятнанным.

Я решаю выдвинуть еще один довод. Он не может отказать женщине, оказавшейся в беде. Это не в его характере.

— Мсье Верн, я женщина, одна в чужом городе. Мне нужна ваша помощь. Вместе мы сможем выследить этого убийцу, чтобы свершилось правосудие. Что вы скажете? Вы присоединитесь ко мне?

— Вы принимаете меня за дурака, мадемуазель?

— Вы производите на меня впечатление очень рассерженного человека, человека, который всю жизнь создавал репутацию всемирно известного писателя, чьи книги читают на всех континентах и кого сейчас смешивают с грязью. Вы будете и дальше сносить клевету, возводимую на вас, порочащую ваше доброе имя, и равнодушно смотреть, как продолжают убивать ни в чем не повинных женщин? Что бы вы почувствовали, если бы его следующей жертвой была я?

— Облегчение.

Я прикусываю язык. Надо привыкнуть к его сарказму.

Он качает головой.

— Оно действительно заразное.

— Что заразное?

— Воспаление головного мозга, которым страдаете вы и бедный Гастон. Я им заразился.

Он поднимает в мою честь стакан.

— Нет, мадемуазель, я не собираюсь сдаваться. Говоря словами вашего соотечественника Эдгара Аллана По, «игра еще не закончена».