Программа Лебенсборн

Штайнхеринг, Германия

1 января 1945 года

Милая Элси,

Предложение от офицера! Конечно, соглашайся. Элси, я так рада за тебя. И, честно говоря, завидую. Знаю, что все для блага нации, но это же не предательство – хотеть встретить мужчину (любого возраста!), который готов жениться. Мне твердят, что мы занимаемся воспроизводством немцев, а не любовью. Но по любви я скучаю, и если бы Петер был жив, то все сложилось бы иначе. Я часто об этом думаю. Я была бы как ты – невеста эсэсовца. Конечно, если б я знала, что беременна Юлиусом, я настояла бы на свадьбе перед его отъездом в Мюнхен. Но что проку в этих размышлениях. Петера нет. От судьбы не уйдешь. Все, что ни делается, – к лучшему. Священник всегда так говорил, верно?

Я давно не была в церкви. Программа не поощряет религиозность, но я все-таки ношу свой оловянный крестик. Помнишь, папа подарил нам их на ту Пасху, когда герр Вайс случайно опрокинул тещин стол в пасхальный костер. Хотя мы знали, что он это сделал нарочно, за то, что она не разрешала ему курить трубку в доме! Мне и сейчас смешно вспоминать ее лицо.

Тогда я и Петера встретила – на весеннем празднике. Он был такой красивый в форме гитлерюгенда и так гордо показывал всем девчонкам медаль лучшего стрелка в классе. Волк в овечьей шкуре! В гимназии он был тихим мальчиком и пах апельсинами, которые мама давала ему на завтрак. А потом гитлерюгенд его так… изменил. Мужчина, завоеватель. Живешь с человеком, живешь… и вдруг его лицо озаряет молния, и видишь то, чего раньше не замечала, и, как ни старайся, уже невозможно перестать видеть. Ну это я просто болтаю… Да, я любила Петера, но одной любви недостаточно. По моему опыту это так. Здорово, что Йозеф и папа дружат. Мама права. Это хороший жених, Элси.

Сегодня купила красивую ткань для нового платья. Моя подруга Овидия работает в магазине тканей – говорит, это ручное тканье из шерсти итальянского барашка. Я послала отрез маме, она сошьет юбку. Она так хорошо вышивает. Я еще не решила, красные маки или белые эдельвейсы. Ты как думаешь? Или пусть выберет мама, но она всегда говорит, что мне идет красный. А я тем временем шью коричневый лиф, он подойдет к любому цвету. Надеюсь, к нашему весеннему приезду я успею. Мама способна сшить платье за неделю, но у меня нет ни ее сноровки, ни твоей сметки. К тому же я еще не похудела после рождения двойняшек, а хочется, чтобы платье сидело как надо. В Программе детей отлучают от груди быстро, так что я должна похудеть.

Девочка замечательная, розовенькая и крепенькая, как херувимчик. А вот мальчик что-то не выправляется. Он не дотягивает до стандартных размеров, зато очень смирный. Никогда не плачет и не беспокоится, как сестренка. Нянечки говорят, он целыми днями лежит в колыбельке и молчит, иногда они вообще про него забывают. Во время кормлений девочка высасывает все молоко, а мальчик только спит у груди. Они такие разные. Трудно поверить, что жили в одном животе. Доктора о мальчике беспокоятся. Хотя я знаю, что он не мой, а дитя Родины, меня все-таки тянет защитить его. Когда я держу его, все косточки прощупываются. Я зову его Фридхельм, а когда выправится, ему дадут новое имя.

Как грустно, что еврей испортил вам Рождество. Удивляюсь, зачем его вообще привезли. Почему не взяли немецкого мальчика? У нас многие ребята поют как жаворонки. Наверное, не хотели возить их по стране в такое время.

Из Арденн пишут о новых жертвах среди отцов Лебенсборна. Многие дома в Программе закрыли, а детей перевезли к нам. Теперь я живу в одной комнате с матерью из Люксембурга по имени Ката и еще с одной женщиной из Штутгарта, которую зовут Бригитта. Ката в Программе недавно, а Бригитта – со времени основания.

В прошлом году за свою цветущую плодовитость Бригитта получила Серебряный крест матери, и с ней общаются многие офицеры СС. У нее семь отличных детей, она называет их по номерам – то ли потому, что вспоминать имена слишком больно, то ли ее преданность нации такова, что имена не имеют значения. Раньше она жила одна в самой большой комнате, но теперь там детская для привезенных ребятишек.

Мы не дружим. Отношения у нас натянутые с праздника зимнего солнцестояния, когда майор Гюнтер предпочел ей меня. Раньше он был одним из ее постоянных партнеров. Так что я стараюсь бодриться. Держусь подальше от Бригитты и делаю все, чтобы Кате было полегче первое время. Она легкомысленная девочка, говорит что думает, даже когда не надо. Бригитта говорит, Ката болтает как сорока. Но если Ката – сорока, то Бригитта – настоящая гарпия.

Надеюсь на скорую победу наших воинов, чтобы поскорее начался немецкий Новый Порядок. Тогда, может, я вернусь домой насовсем, выйду за респектабельного офицера и мы будем вместе растить Родине наших детей. Вот о чем я мечтаю, Элси.

Передавай привет маме и папе. Счастья в новом 1945 году.

Хайль Гитлер. Гейзель.

P. S. Всю почту в Программе проверяют, наугад выбирают письма и вскрывают, но из твоих ни одно не вскрывали, печати целые. Я посылаю по почте Штайнхёринга или передаю Овидии, чтоб она отослала. Кроме нас, сестренка, это никто не прочтет.

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

2 января 1945 года

Милая Гейзель,

Уже несколько недель от тебя ни словечка. Бои приближаются, и я понимаю, что почта ходит плохо. Стараюсь быть терпеливой, но это трудно. Мама беспокоится о тебе и Юлиусе. Враг еще никогда не подходил так близко. Молюсь за тебя. Ужасно по тебе скучаю.

Я все еще поправляюсь. Мама усердно ставила горчичники, но они не помогли. В конце концов папа позвал доктора Йоахима, который дал мне ложку Доверова порошка и велел маме заваривать анисовый чай. Лекарств у него нет, все отправляется на фронт. Слава богу, не грипп! Говорят, в Гамбурге и Берлине эпидемия, люди мрут. Надеюсь, до Штайнхёринга она не добралась!

Я выпила семь чашек, и, когда проснулась, судно было наполнено до краев, но кашель утих. Ангел-хранитель спас меня. В канун 1945 года я была еще слаба, но уже поправлялась. Новогоднюю ночь проспала. Как-то странно, когда пропускаешь такие важные моменты, – как будто у тебя украли что-то ценное, а вора нет, винить некого. Может быть, поэтому 1945-й кажется таким необычным.

Накануне Нового года фрау Раттельмюллер пришла погадать нам на растопленном свинце. Вы там у себя в Программе гадаете? И если да, что тебе вылилось? Папе – перо, изменения в хозяйстве. Он считает, что, значит, наши победят и дела пойдут в гору. Маме – корова, излечение от болезни. Теперь она только и делает, что поит меня травяными отварами. За меня тоже налили расплавленного свинца в воду. Вышло кольцо. Мама, конечно, сразу решила, что это к моей свадьбе с Йозефом, но фрау Раттельмюллер ей напомнила: кольцо – к приключениям. Получается, ведьма предсказала мне недоброе. Может, наложила проклятие за то, что я дразнила ее тогда с булочками.

Ночью приснилось, что Йозефа связали, как молочного поросенка, и засунули в нашу печку вместе с ржаным хлебом. Я пыталась спасти его, но не смогла открыть заслонку и проснулась, обливаясь потом. В другом сне ты стояла на заднем крыльце с ружьем и велела мне бежать. Я спросила куда, а ты не ответила. Просто сказала «беги», и я побежала по пустым улицам, а потом на гору Крамер, и так пока не прибежала к хижине святого Мартина. Там остановилась и посмотрела вниз на Гармиш, а Гармиша не было, только черная дыра в долине. Ты всегда говорила: сны что-то значат. Ты в это еще веришь? Если да, то что это значит? Я бы лучше забыла все кошмары, думать об этом слишком страшно. Мама говорит, все это демоны, так что я стираю пыль с Библии и молюсь, молюсь, молюсь.

Я приняла предложение Йозефа. Мама и папа в восторге, их счастье придает мне храбрости, но я все-таки не уверена, что этого достаточно.

Хорошо бы ты приехала весной. Твое мнение будет решающим. Была бы ты сейчас с нами, все было бы проще. Я хочу признаться: у меня есть тайна. Не хватает храбрости об этом писать, но я смогу рассказать только тебе, и чем скорее, тем лучше. В голове только это, покоя нет. Боюсь, что я совершила ужасную ошибку. Надеюсь, тебе, маме и папе от этой ошибки не будет плохо. Пожалуйста, напиши поскорее. Перерывы между письмами тянутся так долго!

Хайль Гитлер.

Твоя любящая сестра

Элси

Половицы заскрипели: мама идет. Элси глянула на щель: стенная панель на месте.

– Тебе лучше? – спросила мама, входя с тарелкой пастернакового супа. – Проснулась? Это хорошо.

Элси кивнула на письмо:

– Я Гейзель писала.

Мама поставила поднос.

– Сходить на почту отправить?

– Не срочно. – Элси схватила письмо. Мама не любопытна, но незачем рисковать. – Сама отнесу, когда поправлюсь. Я когда хожу на почту, как будто с ней говорю. – Она потрогала бумажный уголок. – Скучаю по ней.

Мама получше ее укрыла.

– Хорошо, что хоть тебе она пишет. Нам с папой больше месяца ничего не приходило. Она занята, а кроме того, война… – Она пощупала Элси лоб. – Лихорадки нет, прекрасно. Йозеф, наверное, ждет не дождется тебя увидеть. – Мама похлопала Элси по руке. Рубины слабо мерцали в тусклом свете. – Ты уж выздоравливай. Слава богу, что не инфекция. Доктор Йоахим говорит, ни грамма лекарств не найти, даже на черном рынке. – Она покачала головой: – Надеюсь, в Штайнхёринге получше.

Элси ладонью накрыла ее руку:

– Гейзель передает вам с папой привет. Пишет бодро – вроде ей там неплохо живется.

Нечего маме волноваться.

Мама помассировала ей кончики пальцев, чтобы кровь бежала быстрее.

– Замечательно. Ты меня успокоила. Напиши, что мы все ее любим. Ладно, надо идти к папе, сейчас снова народ набежит. Ешь, пока теплый. – И она направилась к двери.

– Мам, а не найдется лишней пары булочек?

Мама кивнула:

– Аппетит. Отличный знак.

Элси прислушалась. Заскрипели ступеньки – диминуэндо, затем крещендо. Снова открылась дверь.

– Две булочки, прямо из печки. И горшочек масла из ледника. – Мама поставила тарелку на поднос. – Я сказала папе, что по утрам хлеба нужно больше.

Фрау Раттельмюллер купила дюжину еще до открытия!

– Она так делает уже который месяц, – сказала Элси. – Свихнулась, я же говорю.

– Лишь бы деньги платила, – подмигнула мама и ушла.

Элси глотнула супа. Грудь наполнил ароматный пар. Мамин суп с папиным хлебом – ничего нет на свете лучше. Она придвинула тарелку ближе, едва не обжигаясь.

Внизу мама приветствовала покупателей и принимала заказы.

Элси глянула на дверь, послушала, не идет ли кто, вылезла из теплой постели и взяла ключ. Пол оказался теплее, чем воздух, он приятно грел ступни. Поворот ключа в замке.

– Тобиас? – прошептала она.

Широкая стенная панель в дальней стене сдвинулась, и получилась щель.

– Пастернаковый суп, – сказала Элси.

Из щели вылез Тобиас в толстом вязаном свитере, висевшем на нем, как платье. Папа уже не носил этот свитер – папин живот давно его перерос. Свитер валялся в гардеробе, и папа не заметил пропажи. В верхних комнатах было холодно – не хватало еще, чтобы Тобиас подхватил простуду, расчихался и выдал себя.

Она убрала с тарелки хлеб, налила супа, разломила пополам булочку и намазала маслом:

– Бери.

– Это для тебя? – прошептал Тобиас.

– Для тебя, – покачала головой Элси.

Глаза у него засверкали.

До сего дня Элси не могла есть ничего, кроме чая, бульона и брецелей, которые приходилось рассасывать, и Тобиас питался так же. Но если Элси на такой диете худела, то щеки Тобиаса неожиданно округлились, порозовели, да и тело тоже – теперь он больше походил на мальчика, чем на привидение. Хотя он почти не говорил, Элси к нему привязалась, как в детстве к воображаемым эльфам в сараях и платяных шкафах.

– Ешь у себя, там безопаснее, – велела она.

Тобиас кивнул, на цыпочках прокрался к стене и шмыгнул внутрь, захватив с собой тарелку.

Так повелось у них с Рождества. Сначала Элси паниковала всякий раз, как родители заходили измерить ей температуру; сердце колотилось, и она обливалась потом с головы до пят, отчего болезнь казалась еще серьезнее. Когда приехал доктор Йоахим, она от ужаса чуть не потеряла сознание. Но Тобиасу словно Бог помогал. Даже Элси о нем забывала. Только когда ее мучил кашель и становилось тяжело дышать, Тобиас выходил, давал ей попить и напевал вполголоса, утоляя боль. Она старалась забыть, что он еврей. Так проще. Но как же она посмела его спрятать?

В лихорадочном бреду ей мерещилось, что она вызывает гестапо, рассказывает, что обнаружила мальчика у себя в стене, и спасает себя и всю семью, и власти ее награждают. Но она просыпалась от тихого пения Тобиаса и ужасалась страшным мыслям. Нет, теперь она не может его сдать. Все изменилось. Теперь они друг другу не чужие.

Она делила с ним хлеб и показывала интересные штуки, которые хранила в нише. Ему больше всего понравилась реклама техасских печеных бобов: ковбой едет по полю, заросшему подсолнухами. Тобиас писал пальцем на его улыбающемся лице: С-Ш-А. Еще у нее была булавка с эдельвейсом, афиши с Джин Харлоу, Мирной Лой и Уильямом Пауэллом; «Воля мальчика» с оторванной обложкой; банка гальки с югославского пляжа; пузырек розового шампуня и нераспечатанная плитка шоколада «Риттер спорт». Боясь, как бы Тобиас его не съел, Элси предупредила, что у пекарей на шоколад особый нюх и мальчика тотчас обнаружат. Но за первую неделю Элси убедилась, что мальчик не прожорлив.

Через несколько минут он протянул ей из укрытия пустую тарелку. Элси вылезла из-под одеяла и забрала ее. Кольцо под лампой отбрасывало на стену пятнышки красного света. Элси так и не привыкла к рубиновому сиянию. Принять предложение пришлось внезапно.

Назавтра после Рождества гестаповцы вернулись. Тобиаса не нашли, и им приказали все обыскать при свете дня. Топот сапог на лестнице вывел Элси из беспамятства.

– Она больна! – кричал папа.

Солдаты вошли в спальню с ружьями наперевес. Свет резал Элси глаза, казалось, в комнате видны все тайные углы. Элси натянула на себя одеяло, в бреду и ужасе захныкала.

Один солдат топал по углам, стучал по стенам прикладом. Другой заглянул под кровать, в гардероб, вывалил на пол платья и свитера.

– Ну довольно… – попросила мама.

– Мы должны везде проверить, – ответил солдат и направился к дальней стене.

– Нет! – проговорила Элси, стараясь не раскашляться. – Я невеста подполковника Йозефа Хуба. Если вы сию же минуту не уйдете, вас накажут за неуважение к нашей семье.

Солдат посмотрел на штандартенфюрера, тот махнул рукой, и гестаповцы вышли вон.

Мама и папа потеряли дар речи.

– Невеста? – переспросил папа.

Так и было принято решение.

Золотое кольцо с рубинами впечатлило родителей. Ничего подобного у них в доме не водилось. Мама предположила, что Йозеф купил кольцо в Париже, но Элси-то знала правду.

И вот теперь она опустилась на колени у стены:

– Тобиас?

Стенная панель чуть сдвинулась.

– Ты умеешь читать на иврите? – Она сняла кольцо. – Что здесь написано?

Из щели вылезла рука. Тобиас взял кольцо, повернул к пыльному свету.

– Ну? – спросила Элси.

Молчание.

– Слишком потертое?

– Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне. – Голос ясный, певучий. – Песнь Песней.