Программа Лебенсборн
Штайнхеринг
Германия
4 января 1945 года
Дорогие папа и мама,
Хайль Гитлер и доброго вам дня. Мне трудно писать. Вы знаете, что цель Программы – производство качественных немцев, граждан нашей Родины. Я приехала сюда исполнить свой долг и тем почтить нашу семью и память Петера, и я верю, что хорошо служила Родине.
Я писала, что два месяца назад родила двойню. Девочка получилась хорошая. А вот ее брат слабый и болезненный. Руководители Программы решили, что, несмотря на наши усилия, он не сможет выправиться. Они просят меня подписать бумагу, по которой он будет исключен из Программы. Я просила их написать вам, чтобы вы могли его воспитывать, но они отказали. Я очень тревожусь за его судьбу. Хотя он и признан негодным, у него шмидтовский нос, светлые волосы и изгиб губ, как у мамы. Они не пускают меня к нему – боятся, что я расчувствуюсь и нарушу распорядок. Но разве сейчас важен распорядок? Докторам и нянечкам, похоже, наплевать на немецких детей. Помните, я тоже была болезненной в детстве? Но я же поправилась! Надо уговорить их подождать. Они увидят, что у него сильный дух. Я точно знаю. Знала, еще когда он жил у меня в животе. Папа, мама, как мне больно, как я хочу если не спасти его, то хотя бы попрощаться. Когда погиб Петер, мне было так же больно. Во сне Петер зовет меня, и я боюсь, что сыночек тоже будет звать. Я знаю, что это всего лишь моя слабость. Привидений не бывает. Солнце встает и садится, времена года приходят и уходят, жизнь начинается и кончается. Такова природа, как говорит фюрер. Но есть нечто большее. Иногда я верю – есть.
Я была предана Родине во всем, я пожертвовала ради нее собой, но это чересчур, я так не могу. Мне вас так не хватает сейчас.
Хайль Гитлер.
Гейзель
P. S. Женщина, рыночная торговка, отправила это письмо от моего имени, рискуя собой. Она понимает мою боль. Прошлой весной она родила дауна и была исключена из Программы. Ребенка сразу после рождения забрали эсэсовцы, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Ее зовут Овидия. Она мой друг. Молюсь о том, чтобы письмо дошло до вас.
Программа Лебенсборн
Штайнхеринг, Германия
6 января 1945 года
Милая Элси,
Вчера Фридхельма исключили из Программы. Я всю ночь не спала, но мне приходится сдерживать слезы перед соседками по комнате, Катой и Бригиттой. Они ябедничают, я так и знала! Бригитта наушничала оберфюреру. Шпионила за мной, как будто я предательница, хотя я никогда не изменяла. Я виновата только в том, что люблю своих малышей! Программа не одобряет матерей, которые присваивают себе детей Родины, но я не могу совладать со своими чувствами. Они девять месяцев прожили у меня в животе, у меня, а не у фюрера. Фридхельм – плоть от плоти и кровь от крови моей. И я должна спокойно с ним расстаться? Это все равно что указом фюрера отменить наступление весны. Невозможно! Они что, не понимают, это же природа! Со вчерашнего дня я сомневаюсь, что должна служить Программе. Моя вера в наши цели подорвана. Я хочу знать, где мой сын! Я не могу жить так, будто его не было! Тогда что я за мать? Что за женщина? Помолись за меня, Элси. Мир потемнел, в нем не осталось надежды. Послушаться их и успокоиться – значит приказать сердцу не биться. Я молилась об этом всю ночь, но рассвет все же наступил. Я не виню Господа в том, что Он не услышал меня. Я уже и так предала Его, когда пришла в Программу после смерти Петера. Теперь я не заслуживаю Его милости.
Понимаю, что это изменнические разговоры, и если это письмо попадет в руки властей, то меня пошлют в лагерь с другими врагами Рейха или пристрелят на месте. Но я не могу молчать. Бремя тоски слишком тяжело. Я могу только написать тебе, что чувствую. Знаю, ты меня не выдашь.
Соседки следят каждую секунду, поэтому отдаю письмо Овидии. Надеюсь, оно дойдет. Когда прочитаешь, пожалуйста, порви его и сожги в папиной печке. Не для моей безопасности, а для вашей.
Люблю тебя.
Гейзель
Программа Лебенсборн
Штайнхеринг, Германия
8 января 1945 года
Элси, мою злобу и отчаяние не искупит никакая надежда. Я живу с демонами, а значит, я уже в аду. Моя соседка Ката недавно родила Программе здорового сына, и ей разрешили его кормить. В палате для новорожденных она видела мою дочь, пухленькую и беленькую, как ангелочек, и подслушала разговор нянек, обсуждавших Фридхельма. Одна сказала, что доктор Эбнер разочарован Фридхельмом, который не получился, невзирая на таблетки по улучшению фертильности и режим пренатальной витаминизации. Нянечка сказала, если у мамы есть скрытый дефект, он обязательно передастся хотя бы одному отпрыску, а то и всем. Так что, сказала Ката, мою дочь тестируют – хотят проверить на мутации и отклонения. Невообразимо! Что касается мальчика, то Бригитта сказала, будто группенфюрер, напившись вина, признался ей в постели, что всех неподходящих младенцев Программы отравили и сожгли, а пепел зарыли в одной яме с трупами евреев из лагерей. О, Элси! Если это правда, все они будут гореть в аду, и я вместе с ними. Хоть бы скорее пришли американцы и русские. Пусть приходят, и надеюсь, что мы все сгорим дотла за содеянное. Мне нет больше покоя. Сейчас почти рассвет, пора отдать письмо Овидии, пока не открылся рынок. Я очень тебя люблю, больше всех, Элси. Что бы ни случилось, помни об этом.
Гейзель
Пекарня Шмидта
Гармиш, Германия
Людвигштрассе, 56
12 января 1945 года
Милая Гейзель,
Последнее письмо от тебя – 27 декабря. Я спросила почтмейстера Хофленера, ходят ли письма, раз на севере бои. Он уверил меня, что да, почтовая служба Рейха работает по высочайшим стандартам немецкой эффективности, разве что чуть снизив пунктуальность. В доказательство отдал мне письмо папе от герра Майера. Я сказала, что одна ласточка весны не делает. Герр Майер живет в Партенкирхене. Мне на велосипеде туда и обратно быстрее, чем это письмо добралось до почтамта Гармиша.
Очень беспокоюсь. Каждую ночь ты снишься мне, и я просыпаюсь. Мама говорит, если что-то не дает покоя, это знак. Но что за знак – не объясняет. Стараюсь ничего тревожного ей не рассказывать. Ее легко расстроить, и она не понимает, в какое время мы живем. Мир сейчас не тот, что в дни ее молодости. Поэтому я держу свои мысли и страшные сны при себе. Я только с тобой могу поговорить, Гейзель. Понимаю, в письмах надо быть осторожными. Может, раньше я что-нибудь лишнее написала. Надеюсь, причина твоего молчания не в том, что эти письма попали в недобрые руки! Я не думала, что подвергаю тебя опасности, – думала только о себе, хотелось так много тебе рассказать. Пожалуйста, прости меня, считай это все легкомысленными каракулями глупой девчонки. Мне семнадцать лет, а как будто сто – как такое возможно?
Помнишь, мама рассказывала, как у фрау Грюнвальд волосы враз поседели – были рыжие, как земляника, стали белые, как снег, – когда трех ее сыновей французы повесили в конюшне в конце первой войны? И до сих пор старенькая мама герра Грюнвальда как будто моложе его жены. Жуткая трагедия. Но теперь я, кажется, понимаю. Меня придавила эта война. Я вижу это бремя на лицах мамы и папы. Мы все слишком быстро старимся. Я с трудом нас узнаю. Иногда забываю твое лицо и так пугаюсь, что беру твою фотографию и таращусь, пока не запомню хорошенько.
Как бы я хотела, чтобы ты была дома, Гейзель. Я скучаю по тебе, сестра. Хоть бы ты была здесь. Хоть бы, хоть бы. Молюсь за твое здоровье и безопасность, за здоровье и безопасность твоих детей.
Хайль Гитлер.
Твоя любящая сестра Элси
Программа Лебенсборн
Штайнхеринг, Германия
13 января 1945 года
Элси, обещай, что позаботишься о Юлиусе. Только он и остался от счастливой жизни, о которой я мечтала. Я знаю что делаю, здесь жить я больше не могу. Элси, я надеюсь, ты поймешь, почему я так поступила. Я люблю своих детей, всех. Но они не заслужили такой матери, я не смогла любить их как надо. Верю, что Бог есть и Он простит. Постарайся объяснить маме с папой. Люблю вас, буду скучать по тебе, милая сестра, сильней всего.
Вечно ваша
Гейзель