Пекарня Шмидта
Гармиш, Германия
Людвигштрассе, 56
29 апреля 1945 года
Элси медленно, нога за ногу, поднималась по ступенькам, и каждая казалась ей крутой горой. Таким был путь на Голгофу, думала она. Она молилась о спасении, но у нее не было божественной силы Христа – ей не удастся попрать ад. Через три дня после смерти она будет вонять, гнить и кишеть червями.
Она не оглядывалась; взгляд Кремера жег ей спину. Дверь спальни была приоткрыта, за ней что-то упало. Путь загораживала перевернутая тумбочка. Элси протиснулась внутрь, подошла к стене и провела ладонью по длинной доске.
– Тобиас, – позвала она.
Внутри не слышно было ни малейшего шороха, но она чувствовала тепло его дыхания, как пламя единственной свечи в келье.
Она прильнула щекой к шершавому дереву.
– Тебе придется выйти.
Тобиас тоже прижался к панели, и между ними была лишь тонкая доска.
Доска слегка отодвинулась:
– Они ушли?
Из разгромленной комнаты улетучилось тепло, и мороз пробрал Элси. Ее всю трясло.
Тобиас выполз из укрытия:
– Чего они хотели?
Элси прижала его к груди.
– Послушай, Тобиас, – прошептала она, – там люди. Они хотят тебя забрать. (Он вздрогнул.) Прости. – Ее колени затряслись, и она закачалась.
Тобиас сильнее прижался к ней, руками обхватил ее спину.
– Не грусти, – сказал он. – Я увижу своих родных.
– Прости меня, – молила Элси. – Пожалуйста, прости меня.
Она сняла с него колпак и поцеловала в макушку. Не успела она надеть его снова, как дверь рывком распахнулась; тумбочка треснула; сапоги затопали по полу. Она закрыла глаза и не открыла, когда Тобиаса выдернули у нее из рук.
– И вновь придется выбирать, но и в последний раз – все то ж, – процитировала она. Ее ладони еще хранили тепло его тела. Она стиснула их, приложила к груди. – И взял Господь златой цветок, разбил его… – Она прислонилась лбом к стене, прикованная к Тобиасову убежищу.
Шаги пробухали по лестнице вниз, затем вверх.
– Мы разделаемся с евреем, – сказал Кремер позади нее. – Ты и твоя семья под домашним арестом.
Она повернулась:
– Но вы сказали…
Кремер крепко держал красного, зареванного Юлиуса.
– Крыса в гнезде не бывает одна. – Кремер подошел ближе и поправил ей выбившийся локон. – А кроме того, я не уверен, что готов тебя убить. Твоя сестра была красивее и больше умела по части этого самого, зато у тебя здоровый германский дух. В сочельник нас прервали. – Он взял ее за загривок и повалил на кровать. – А я привык заканчивать то, что начал. Юлиус тихонько заблеял и съежился в углу.
Кремер прижал ей шею толстой горячей рукой. Элси разглядывала хлопковую простыню – ниточку за ниточкой. Ее тело онемело, как прямые сосны за окнами. Подол платья, бережного маминого шитья, задрался до ушей. Кожа Кремера грубо терлась о ее бедра. Все это происходило будто не с ней. Ее душа реяла у порога. Слез не было. Плачут живые, а ей – только мрак.
Потом раздался выстрел, и тут же – еще два, следом треск пулеметов.
– Майор! – В комнату ворвался солдат. – Он сбежал!
Ноздри Кремера раздулись.
– Что?! – заорал он, мигом застегнул штаны и влепил солдату пощечину. – Сопляк? От четырех полицейских?
Конвоир при виде растерзанной Элси опустил голову и густо покраснел.
– Он укусил лейтенанта Лорингховена и убежал. – Солдат смотрел в пол. – Мы за ним, но потом я увидел – точно не знаю, но как будто он исчез, герр майор. – Исчез?
– Исчез. – Молодой конвоир явно был потрясен и пощечиной, и тем, чему стал свидетелем. – Вдруг туман, буря, и какой-то звук, я такого не слыхал никогда в жизни… и… он пропал. – Он перевел дух. – Привидение, – прошептал он.
– Я ничего не слышал. Куда он побежал? – Кремер взвел курок.
– На восток. В лес, к горе Крамер.
– Идиоты! Братья Гримм хреновы! – Кремер сбежал вниз по лестнице, за ним конвоир.
Шли минуты. С улицы доносились крики; Юлиус в углу хлюпал носом; где-то далеко прогудел поезд; начался и закончился дождь – снаружи продолжалась жизнь.
Заболели ноги. Элси увидела, что железный край кровати оцарапал ей оба колена. Простыни запятнаны кровью.
– Элси! Юлиус! – позвали снизу папа и мама.
Юлиус кинулся к ним.
Родители вбежали в комнату и ахнули.
– О, Элси… Элси! – всхлипывала мама. – Что они сделали с тобой, девочка? – Она простерла руки над окровавленной простыней, как священник над причастием. – Нет, девочка моя…
Папа с Юлиусом отвернулись. Мама обхватила Элси руками, покачала.
– Я во всем виновата. Я предала всех нас, – сказала Элси. В маминых крепких объятиях она снова стала ребенком, под защитой и в безопасности.
– Ш-ш – я здесь. – Мама качала Элси и стирала пот с ее лба. – Мы пришли домой, как только услышали новости. Все бегут из города.
Папа поднял разбитую полку тумбочки, осмотрел, положил обратно. Юлиус прятался в полах его пальто, закрыв лицо и стеная.
– Это конец света, – сказала мама. – Американцы взяли Дахау. Вот-вот будут здесь.
Йозеф, подумала Элси и зарылась в мамины сладкие объятия.
– Всем эсэсовцам приказано покинуть пост и встретить врага в пути, – добавил папа.
– Они нас бросают, – сказала мама.
Только теперь в глазах у Элси защипало.
– Не плачь, милая, – успокаивала мама.
– Господи, спасибо, – прошептала Элси.
Мама замерла.
– Мы спасены! – сказала Элси, не в силах больше сдерживать слезы. – Все мы! Все позади.
Папа сурово оглядел ее.
– Господь не в ответе за гибель Отчизны. Это сделали люди. – Его глаза были темны от скорби.
– Что посеет человек, то и пожнет, – процитировала Элси.
Папа неодобрительно поднял подбородок.
– Она в шоке, Макс, – напомнила мама.
– Кто это с тобой сделал? – спросил папа.
Соотечественник; нацист; офицер; товарищ Йозефа; человек, повинный в зверствах, о которых она не могла рассказать отцу – потому что она скрывала еврейское дитя, потому что не верила в человека, которого папа цитировал, потому что ей не по пути с этой страной. Элси не знала, как начать и стоит ли начинать. Она прижала колени к груди и отвернулась.
– Мы тоже уедем? – спросила мама.
Папа тяжело вздохнул:
– Это наша пекарня, наш дом. Я не оставлю его на разруху и разграбление. Запрем двери и будем молиться о милосердии Господнем.
Мама нервно сжала руку Элси:
– Я принесу воды. Промоем твои раны. – Она повернулась к папе: – Печь остыла. Разожги огонь, Макс. – Идем, Юлиус, – сказал папа.
Юлиус поднял голову, поглядел на Элси, на ее мать, на окровавленные простыни. Штаны еще влажные от мочи, глаза красные, как пьяная вишня. Он ссутулился от стыда. Папа обнял его за плечи и тихонько увел. Может, Юлиус и выдаст ее тайну, но не сегодня. Сегодня он наконец увидел, что мир сложнее того бреда, который вбили ему в голову. Сегодня он поумнел, а детство закончилось.
Всю ночь и весь следующий день лило как из ведра. Потоки воды текли по булыжным улицам, как по дну реки, и вымыли их начисто. Первого мая весь город пах сырой грязью и мокрыми сосновыми иглами, которые нанесло в долину с тающих горных вершин.
Элси прочесала все окрестные улицы и переулки, но нигде не было ни следа Тобиаса. Как и сказал солдат, мальчик просто исчез. В утренней дымке, когда пробужденным призраком по улицам бродил туман, она почти убедила себя, что так все и было – Тобиас вознесся на небеса на огненных лошадях, как Илья-пророк.
Из окна пекарни она видела, как в город входили американские танки. Как на параде – все в ярких звездочках, леденцовых полосках; вот только гигантские гусеничные колеса рычали и скрежетали по булыжнику, сметая все, что попадалось им на пути. Она не могла остановить их, не могла найти Тобиаса, оставалось только молиться, но не о покое и понимании – она знала, что их можно найти лишь в лучшем мире, – а о помиловании.
Гитлер был мертв. Эта весть за полдня облетела все уголки Германской империи. Застрелился из «вальтера». Поражение неизбежно, власть нацистов повержена, но мнения горожан разделились. Полгорода горевали о Гитлере и считали его кончину благородной. Другие называли его трусом и дезертиром: в конце концов, они-то остались лицом к лицу с его противником. Но, хотя американцы вошли в город с заряженными ружьями и угрюмыми лицами, Элси быстро поняла, что они куда менее страшны, чем малевала их нацистская пропаганда, и гораздо менее ужасны, чем родимое гестапо.
Накануне горстка американских солдат взяла пекарню штурмом и обчистила полки. Мама с Юлиусом закрылись в спальне, но Элси было уже не напугать иностранным говором и ружьем. Она предпочла встретить врага лицом к лицу. Эти люди были совсем не похожи на янки из пропагандистских страшилок, они добродушно шутили, обнаруживая легкость и счастливый характер, как в фильмах из детства.
Один молодой солдат не удержался от улыбки, найдя в витрине папин шварцвальдский торт, давно зачерствевший и осевший. Несмотря на почтенный возраст и потрескавшиеся бока торта, лицо солдата озарилось, на щеках показались ямочки. Элси невольно улыбнулась в ответ. А потом случилось вот что: его товарищи увидели, как они оба улыбаются, и тоже разулыбались, и сказали что-то другому солдату, и тот засмеялся, и хорошее настроение растеклось, как масло по горячей булочке. И вскоре все солдаты, будто рождественским утром, делили торт и заворачивали черствые ломти в оберточную бумагу. Элси это понравилось. Давно не случалось в ее жизни эдакого общего веселья, пусть краткого, и она была отчасти довольна судьбой торта.
Папа во время вторжения пребывал в мрачном негодовании.
– Надеюсь, они им отравятся, – тихо пробормотал он. Это был его торт, его хлеб, его собственность, расхищенная вражескими солдатами.
Мама, боясь конфискации, закопала обручальное кольцо в укропной рассаде на окне. Однако солдаты ограничились тортом, вреда почти не причинили и семейных драгоценностей не тронули. По пути к двери солдат, нашедший торт, кивнул и сказал: «Danke schoön». Элси, само собой, ответила: «Bitte schön».
Как только они ушли, папа прочел Элси мораль. Это инородцы, сказал он, сейчас они улыбаются и едят наши сласти, а в другой раз изнасилуют и убьют. Но она уже видела, как этим занимались ее сограждане. Она стояла на пороге смерти, пережила бесчестье. Папа не представлял себе, что с ней случилось, а скажи она – не поверил бы. Улыбка пришлых людей – меньшее зло. Папа немолод, у людей его поколения не осталось сил. Теперь Гитлер умер, нацизм пал, Германия под контролем союзников. Если их семья хочет выжить, придется подружиться с этими новыми лицами – этими иностранцами. Элси одна это понимала и была готова действовать.
Сегодня в пекарне пусто и тихо. У папы хватило орехов и сухого пайка, чтобы испечь булки, но никто не пришел. Горожане сидели по домам, страшась танков, солдат и неопределенности.
– Что с нами сделают? – спросила мама в пространство.
Они вчетвером собрались в пустой пекарне, сквозь витрину глядели на неузнаваемые улицы – обломки, мусор, иноплеменные лица. Все это напоминало Элси веселую процессию на традиционных масленичных гуляниях, только они сейчас не веселились, а наблюдали.
– Макс? – не отставала мама.
Папа читал Мёллера, «Год братства».
– Они и сами не знают, что с нами делать. – Он даже не поднял глаз от страницы.
Мама пробормотала молитву и глотнула холодного чаю из ромашки. Юлиус прятался за укропной рассадой и целился в прохожих указательным пальцем. Элси в дверях наблюдала пеструю уличную сценку.
Американские солдаты собрались возле фонтанчика с питьевой водой и делились сигаретами. Их жизнерадостные, бодрые голоса просачивались в приоткрытые окна. Черноволосый солдат стукнул пачкой о запястье, и сигарета оказалась у него во рту. Жест напомнил Элси Уильяма Пауэлла, да она так и смотрела на них – как на актеров в кино. Захватывающе, пленительно.
Солдат перехватил ее взгляд. В груди у нее вспыхнул жар, щеки загорелись. Элси отвернулась. С Пауэллом такого не случалось.
Солдат снаружи засмеялся:
– У нас есть зрители!
Элси уставилась в пол, чтобы мама и папа не заметили, как она вспыхнула. Под дверью лежал клочок белой бумаги, незаметный и грязный, вот только края ровные – значит, не мусор. Она подняла его, развернула и сразу узнала почерк Йозефа.
– Что там? – спросила мама.
– Ничего. Мусор занесло под дверь. – Элси скомкала бумагу в кулаке. – Если больше никто не собирается есть наш хлеб, тогда я сама поем. Папа?
Он что-то пробормотал над книгой, и Элси ушла в кухню. Там, в углу у печи, она развернула записку.
Элси,Твой муж Йозеф
У нас есть друзья, они отвезут нас туда, где климат благоприятнее. Не бойся. Мы вместе начнем новую жизнь. Знаю, тебе нелегко оставить семью, но они не состояли в партии, потому их не тронут. Что касается нас, то мы должны покинуть Германию как можно быстрее. Жду тебя в шесть на вокзале. Возьми с собой только самое необходимое. Впереди долгое путешествие.
Твой муж? Она сжала записку в кулаке. Еще чего. Она его почти не знает. Подполковник Хуб, поручения в Дахау. Сколько человек он убил? Сколько женщин и детей? Может, он и организовал поиски Тобиаса в сочельник? Может, он дал добро на зверства Кремера? В горло поднялась кислятина. Элси порвала записку в клочки и бросила в печную золу. Нет, она не пойдет на вокзал и не уедет с Йозефом. Она останется. Несмотря на все, что ее родители видели и не предотвратили, несмотря на то, каким бесчувственным воспитали племянника, несмотря на то, чем пожертвовала ее сестра, все они – ее семья. А Йозеф нет. И хоть она носила его кольцо, сердце ее никогда ему не принадлежало. Элси стало стыдно за всю свою ложь, большую и маленькую, и она опустила голову. Она устала притворяться, что верит в то, во что не верила, и быть тем, чем не была.
На подносе лежали, сияя румяными корочками, полдюжины булочек. Элси разломила одну и вгрызлась в сладкий горячий мякиш. Завтра они с папой найдут настоящее молоко, муку и яйца. Они затопят печь и напекут хлеба.