Изабелла отправилась в город пешком. Она редко выезжала на своей зеленой, словно трава, шведской машине из-за проблем с парковкой. Правда, теперь, с появлением Чарли, ею придется пользоваться чаще: ведь детям требуется так много вещей, что мысль об автомобиле становится все соблазнительнее. Она хорошо относилась к общественному транспорту и поступала соответственно, но не принадлежала к числу тех, кто был одержим идеей, будто их машина отравляет воздух выхлопными газами, и не читала другим нотации на эту тему. К тому же, напомнила себе Изабелла, ее шведский автомобиль зеленый и в другом смысле, в отличие от монстров, смахивающих на танки, в которых ездят некоторые, свысока поглядывая на остальных. Изабелла как-то прочла о человеке, начавшем свой личный крестовый поход против этих машин, прикрепляя к ветровому стеклу записки, в которых говорилось, что их владельцы безответственно подошли к выбору автомобиля. Она понимала его, хотя сама никогда не смогла бы сделать такое: одно дело думать о подобных вещах и совсем другое — высказывать людям то, что думаешь.

Но забота об окружающей среде была не единственной причиной, побудившей Изабеллу пройтись пешком в то утро: ей хотелось привести в порядок свои мысли, а на ходу лучше думается. Она шла через Медоуз — большой парк, отделявший Старый город Эдинбурга от южного пригорода. Она так много раз ходила этим путем, в самом разном настроении. Ей вспомнилось, как однажды она возвращалась домой с концерта в Квинз-Холле, еле сдерживая слезы, — ее тогда остановила молодая женщина и спросила, все ли с ней в порядке. Она плакала из-за того, что у нее ничего не может быть с Джейми: увидев его в антракте с какой-то девушкой, она решила, что это его пассия. В ту минуту ей и в голову не могло прийти, что довольно скоро они станут любовниками, и у нее родится от него сын. Она никогда бы в это не поверила и сочла абсолютно невозможным. А теперь…

И еще ей не пришло бы в голову, что она будет идти по Медоуз, с горечью размышляя о том, что ее лишат работы, которой она отдала так много. Ей не пришла такая мысль, потому что она не могла представить себе того, кто действительно захотел бы быть редактором «Этики». Как не могла представить себе, что кто-то решит, будто она плохо выполняет эту работу. Она работала хорошо и добилась больших успехов, причем брала за свой труд очень мало.

Ну вот, теперь это случилось, и ей нужно просто признать свое увольнение свершившимся фактом или обдумать, следует ли ей бороться. Первое, что можно сделать, — это написать профессору Леттису и попросить, чтобы он объяснил, почему он считает, что нужно сменить редактора. Будет ли Кристофер Дав придерживаться другой издательской политики, и если так, то как именно будет эта политика отличаться от ее собственной? Конечно, профессор Леттис выкрутится и подыщет такие слова, чтобы не ответить на ее вопросы — он весьма искусен в подобных делах, так что, пожалуй, это будет пустая трата времени.

Она добралась до начала Джобоун-Уок, где стояла арка из гигантских перевернутых челюстей кита. Многие шотландцы были китоловами; эти кости преподнесли городу вязальщики с Шетландских островов, использовавшие их на выставке в девятнадцатом веке. Изабелле подумалось, что вязание и китобойный промысел как-то не вяжутся друг с другом. Ей не нравилось это напоминание о том, что она предпочла бы забыть, — о нашем беспощадном преследовании этих кротких существ — почти до полного истребления. В городе вообще полно неприятных напоминаний о том, что в прошлом многое обстояло совсем не так, как хотелось бы: мемориалы, рассказывающие о войнах, которые не следовало затевать, памятники людям, которые были повинны в жестоких деяниях. Вот что значит иметь имперское прошлое. А Шотландия активно участвовала во всем этом, поставляя солдат, инженеров и чиновников ради удовлетворения непомерного имперского тщеславия. И не нужно далеко ходить, чтобы наткнуться на напоминания об этом. Старые битвы…

Я буду бороться, подумала Изабелла. Я напишу издателям и расскажу им, что меня несправедливо уволили. Ведь существуют суды по вопросам трудовых конфликтов, не так ли? Они могли бы вернуть мне мой пост, но смогут ли законы защитить таких, как я? Мне почему-то кажется, что нет.

К тому времени как она дошла до Хай-стрит и начала спускаться по Маунд, она передумала и решила ничего не предпринимать. Если Кристофер Дав хочет быть редактором — на здоровье. Ей не нужны ни деньги, ни работа. Есть много более приятных занятий, чем сидеть в кабинете и читать рукописи каких-то безвестных философов из заштатных университетов. Есть Чарли, о котором нужно заботиться; есть друзья, отношения с которыми нужно поддерживать; и есть много мест, которые ей давно хотелось посетить. Она могла бы взять с собой Чарли — ей говорили, что с такими малышами легче путешествовать, чем с детьми постарше. Она могла совершить долгожданную поездку в Даллас, к своей кузине Мими Мак-Найт. Изабелла много лет не бывала в Техасе, и когда Мими в прошлом году приехала в Шотландию, то снова настойчиво ее приглашала, как всегда.

Эти мысли занимали Изабеллу, пока она шла по Маунд и Джордж-стрит. Затем, после краткой прогулки по Квин-стрит, когда она думала уже совсем о другом, Изабелла очутилась перед зданием, где проходили аукционы «Лайон энд Тёрнбулл». В залах было больше народу, чем накануне: в последний день сюда устремились те, кто откладывал посещение до последнего. Ну а завтра будет настоящее столпотворение: придут люди, решившие в день аукциона что-нибудь купить, и те, кто наткнулся на каталог и увидел какую-то картину, которую захотелось приобрести. А еще здесь появятся те, кто покупает под влиянием импульса, даже не взглянув на лот заранее, — они будут вытягивать шею, чтобы получше разглядеть лот из-за голов сидящих покупателей, предлагающих цену.

Картины Мак-Иннеса не было на месте, и сначала Изабелла подумала, что ее убрали. Возможно, что-то произошло: ведь те, кто продает под влиянием импульса, могут передумать — так же, как и покупающие под влиянием импульса. Но затем она увидела эту картину: теперь Мак-Иннес висел на более видном месте, рядом с большим пейзажем Уильяма Джиллиса, на котором были изображены холмы Шотландской низменности в приглушенных тонах позднего лета. Шотландия — страна именно таких неярких красок, подумала Изабелла, глядя на Джиллиса: выцветший синий цвет неба, красные и пурпурные пятна вереска, серая каменистая осыпь на склонах холмов…

Она посмотрела на Мак-Иннеса и сразу же поняла, что должна его купить. Если бы у нее не было той, меньшей, картины, все могло сложиться иначе. Но теперь картина говорила прямо с ней, и она непременно будет участвовать в аукционе. Она судорожно сглотнула. Изабелла привыкла тратить большие суммы, но не на себя. А теперь она собирается потратить значительную сумму, которая так бы пригодилась в другом месте. Недавно ей пришло письмо из Шотландской оперы с просьбой о деньгах, и из Центра научных исследований в области менингита, и от Эдинбургского университета… Этим деньгам можно найти такое хорошее применение, а она собирается истратить их на картину.

— Очень интересно. Очень мило.

Изабелла резко обернулась:

— Гай!

Человек, стоявший у Изабеллы за спиной, наклонил голову в знак приветствия. Довольно старомодный жест, подумала она, в точности такой, как надо. У Гая Пеплоу была галерея шотландского искусства на Дандес-стрит — он владел ею вместе с Робином Мак-Клюром, и Изабелла знала их обоих. И тот и другой были сыновьями художников, и у Изабеллы в доме висели произведения их отцов.

Она улыбнулась Гаю. Он немного напоминал ей Джейми — таким Джейми мог бы стать, когда будет постарше. Такие же темные волосы, коротко подстриженные, такие же правильные черты, и оба не сознают, как красивы. «Интересно, он в курсе?» — подумала Изабелла. Слухи о ее беременности и о рождении Чарли довольно быстро облетели весь Эдинбург, но кое-кто еще не слышал эту новость, и эти люди будут ошеломлены, даже если не станут осуждать.

— Насколько я понимаю, ты… в общем, все чувствуют себя хорошо?

— У Чарли все прекрасно, — ответила она. — Растет.

— Да, так оно и бывает, — сказал Гай. — Мои дети тоже быстро росли. А… — Он запнулся, поскольку не помнил имени. Он видел этого молодого человека Изабеллы. Как же его зовут?

— Джейми занят, — пришла ему на помощь Изабелла. — А благодаря Чарли он занят еще больше.

Теперь все ясно, подумала Изабелла. Понятно, что людей интересует, не оставил ли ее Джейми, и это слегка ее раздражало. Да, вот чем хорош брак: тут уж всем ясно, что отец выполняет свои обязанности по отношению к детям.

Она указала на картину:

— Ты?.. — Тут Изабелла выдержала паузу. На аукционе всегда возникает неловкость, когда сталкиваешься со своим другом, которого интересует тот же лот. Не хочется соперничать с другом, все повышая цену, но в то же время надеешься, что и он испытывает такие же угрызения совести.

Гай покачал головой.

— Не расстраивайся. Мы не собираемся ее приобретать. А ты?

Изабелла снова взглянула на картину. Да, она ее хочет.

— Думаю, да.

Гай перелистал каталог.

— Стоимость немного занижена, — решил он. — Но трудно сказать наверняка. Его работы теперь не так уж часто появляются. Вообще-то я не припомню, когда в последний раз видел его картину на аукционе. Должно быть, много лет назад. Вскоре после его смерти.

Он приблизился к картине, чтобы как следует рассмотреть ее.

— Интересно. Думаю, это Джура — там он и умер. Горько думать о том, как он сидит там и пишет этот кусочек моря, не подозревая, что именно там утонет. Это все равно что изображать свое смертное ложе.

Изабелла немного помолчала, размышляя о том, многие ли из нас знают, на каком ложе умрут, — да и хотят ли знать? И помогут ли им такого рода сведения? Она внимательно посмотрела на картину. В прошлом ее не беспокоила собственная смерть — где бы это ни произошло, — но теперь, когда ей нужно было думать о Чарли, она испытывала совсем другие чувства по этому поводу. Ей не хотелось уходить, оставив Чарли, — хотелось хотя бы увидеть, как он вырастет. Должно быть, это самая тяжелая проблема, когда поздно заводишь детей. Так бывает, скажем, когда мужчина вступает в новый брак лет в шестьдесят с женщиной, которая моложе его, и у них рождается ребенок. Может быть, он и дотянет до восьмидесяти пята и увидит, как его ребенок стал взрослым, но шансы невелики.

— Он был совсем молодым, когда умер? — спросила Изабелла.

— Мак-Иннес? Да. Думаю, ему было лет сорок — сорок один.

Как раз столько, как мне сейчас, подумала Изабелла. Примерно моего возраста — и вот все кончено.

— Отчего нам кажется особенно трагичным, когда художник умирает молодым? — вслух размышляла Изабелла. — Подумай обо всех этих писателях, которые рано ушли. Уилфред Оуэн. Брюс Четвин. Руперт Брук. Байрон. И музыканты тоже. Вспомни Моцарта.

— Это из-за того, что мы так много теряем, когда такое случается, — сказал Гай. — Оуэн столько еще мог бы написать! Он же только начал. И Брук тоже, я полагаю, хотя я не такой уж страстный его поклонник.

— Он писал для женщин, — твердо заявила Изабелла. — Женщины любят поэтов, красивых, как Брук, которые идут за них умирать. Это разобьет сердце любой женщине. — Она сделала паузу. — Но самая большая трагедия — это Моцарт. Подумай о том, чего мы лишились. Вся эта красота, внезапно прервавшаяся. И похороны под дождем, не так ли? В общей могиле для бедняков…

Гай пожал плечами:

— Все когда-нибудь кончается, Изабелла. Ты. Я. Римская империя. Но мне жаль, что Мак-Иннес не пожил подольше. Думаю, из него мог бы получиться действительно значительный художник. Возможно, уровня Кэделла. Все на это указывало. До тех пор… в общем, до тех пор, пока все пошло не так.

— И он утонул?

— Нет, — возразил Гай. — Еще до того. Все рухнуло перед тем, как он в последний раз отправился на этот остров, на Джуру. — Он подался вперед, рассматривая картину. — Странно, — сказал он. — Странно.

Изабелла взглянула на него вопросительно.

— Что странно?

— Она не покрыта лаком, — ответил Гай, выпрямляясь. — Мне помнится, что Мак-Иннес всегда покрывал свои картины лаком. Он был просто одержим подобными вещами: рамы, лак, подписи и так далее. А эта совсем не покрыта лаком.

Изабелла нахмурилась:

— Означает ли это, что картина, возможно, не…

— Нет, разумеется, нет, — резко оборвал ее Гай. — Это, несомненно, Мак-Иннес. Просто немного странно, что он не покрыл ее лаком. Возможно, это одна из последних его работ, и он умер, не успев получить ее обратно, чтобы покрыть лаком. Некоторые художники продают свои картины до того, как покроют лаком, знаешь ли, — они же не могут это сделать, пока не высохнет краска. А это значит, не меньше шести месяцев, а то и больше — в зависимости от того, насколько толстый слой краски. Так что они продают кому-нибудь картину и предлагают покупателю вернуть ее позже, чтобы покрыть лаком. И порой люди не утруждают себя этим.

— Значит, это всё? — спросила Изабелла.

— Это всё, — ответил Гай. — Ничего значительного. Просто немного странно.

Джейми являлся в дом Изабеллы почти каждый вечер, примерно в то время, когда Чарли нужно было кормить и купать. Изабелла была этому рада, хотя немного огорчалась, что он делает все сам и не обращается к ней за советом или помощью; а поскольку Грейс занималась ребенком так много днем, Изабелла размышляла, не кончится ли все тем, что ее совсем не будут подпускать к собственному малышу. Но она была великодушна и отходила в сторонку, пока Джейми выполнял свои отцовские обязанности.

— Скоро ему можно будет давать твердую пищу, — заметил Джейми однажды вечером. — Смотри: если я положу эту ложку сюда, он потянет ее в рот.

— Если ты положишь сюда что угодно, он так же потянет это в рот, — возразила Изабелла. — На днях он вцепился в кончик моего носа, и это было не очень-то приятно. Джейми убрал ложку.

— Я читаю одну книгу, — сообщил он. — В ней рассказывается о том, как кормить младенцев.

Изабелла промолчала.

— Там, конечно, говорится, что самое лучшее — это кормить грудью, — продолжал Джейми. — Очевидно, иммунной системе необходимо… — Он замолчал и взглянул на Изабеллу. — Прости, — сказал он. — Это было бестактно. Я просто не подумал.

Изабелла попыталась улыбнуться:

— Не расстраивайся. Я знаю, что ты не хотел… не хотел меня осуждать.

В отличие от некоторых, подумала она. Она недолгое время была членом группы «Мать и дитя» в Брантсфилде, и одна-две мамаши взглянули на нее неодобрительно, когда она сообщила, что не кормит Чарли грудью. И ведь эти женщины знали, подумала она, знали, что на то может быть весьма веская причина, — но не смогли с собой справиться. И она почувствовала себя виноватой, хотя и знала, что неразумно испытывать чувство вины за то, что от тебя не зависит. Кто-то сказал ей однажды, что люди с физическими недостатками чувствуют себя виноватыми. Случай в Брантсфилде был для нее полезным уроком, ибо никогда раньше она не подвергалась общественному осуждению. Она никогда не курила, и на нее не бросали неодобрительные взгляды некурящие; она никогда не принадлежала к меньшинствам, отличающимся цветом кожи, и на нее не смотрели сверху вниз. Конечно, она пыталась вообразить, каково это — чувствовать, что тебя не любят за то, что ты не в силах изменить, и в какой-то степени ей это удавалось. А тогда, среди этих ограниченных женщин, порицавших ее, она по-настоящему это почувствовала.

Изабелла украдкой взглянула на Джейми — украдкой, потому что ей не хотелось, чтобы он заметил ее взгляд. Было что-то удивительно трогательное в этой картине: молодой человек, выполняющий отцовские обязанности. Он так бережно держал Чарли, словно в руках у него было что-то невероятно хрупкое, а когда смотрел на своего сына, во взгляде светилась нежность, а на губах появлялась невольная улыбка. Трудно было объяснить, почему это сочетание силы с нежностью так трогало. Однако очень часто ее замечали художники и поэты и пытались выразить в своих произведениях.

После того как Джейми накормил Чарли, она понесла малыша в ванную, где на столе стояла его крошечная ванночка. Ребенок любил воду и сразу начинал размахивать от волнения ручонками и ножками.

— Он такой длинный, — сказал Джейми. — Посмотри, как он вытягивает ножки. И какое у него маленькое тельце, с этим животиком. — Он осторожно коснулся животика Чарли пальцем, а когда отнял руку, на тельце осталась крошечная белая отметина, которая быстро исчезла. — А тут у него сердце, — продолжал Джейми, дотронувшись пальцем до того места, где он чувствовал биение сердца. — Маленькое сердечко. Тикает, как крошечные шведские часики.

Изабелла рассмеялась:

— Названия деталей.

— Названия деталей?

— Это стихотворение, — пояснила она. — Я помню, как читала его в школе. Мы несколько недель изучали военную поэзию и страшно много читали. В стихотворении «Названия деталей» группе новобранцев рассказывают, как называются разные детали винтовки. Но поэт видит при этом, как цветет японская айва в соседнем саду, а поодаль обнимаются двое влюбленных, и так далее. Я подумала, что это очень грустное стихотворение.

Джейми слушал ее, а Изабелла думала также об Уиетане Хью Одене — она называла его УХО, — о ее поэте. Он написал стихотворение «Musee des Beaux Arts» о том же самом: что великие трагедии всегда разворачиваются на фоне будничной жизни: лошадь трется о дерево, корабль продолжает свое плавание — и все это происходит, пока Икар падает в море.

Изабелла развернула полотенце, чтобы закутать в него Чарли.

— Итак, будничная жизнь продолжается, в то время как происходят удивительные вещи, — сказала она. — Например, на небе появляются ангелы.

Джеймс осторожно вынул Чарли из ванночки.

— Ангелы? — переспросил он.

— Да. Существует поэт по фамилии Альварес, который написал красивое стихотворение об ангелах, появляющихся на небе. Они появляются на небе внезапно, и человек, который пилит дерево электропилой, не замечает их. Впрочем, это происходило в Тоскане, где можно было в любое время ожидать, что увидишь ангелов.

— Поэзия, — заметил Джейми. — Даже во время купания.

Он передал Чарли Изабелле, и она завернула малыша в огромное полотенце. Джейми вытер руки и опустил закатанные рукава. Изабелла заметила, что руки у него загорели, как будто он много бывал на свежем воздухе. Если бы я повезла его в Италию, подумалось ей, он бы стал коричневым, как орех.

Чарли быстро угомонился, и они вдвоем вернулись на кухню. Изабелла налила Джейми бокал вина и начала готовить ужин. Это стало уютным домашним ритуалом, который нравился им обоим. Ей подумалось, что было бы проще и лучше, если бы Джейми к ней переехал. А так он иногда оставался на ночь, а иногда нет, и тогда ей делалось одиноко, хотя Чарли сопел, а иногда плакал в своей кроватке. Но каждый из них решил, не обсуждая это с другим, что самое лучшее — жить обоим у себя. Это как-то связано с независимостью, подумала Изабелла, хотя ни один из них и не произнес это слово.

— Как прошел день? — спросила она, вынимая из шкафа кастрюлю.

— Без событий.

— Совсем?

— Мы репетировали концерт Ричарда Невиль-Таула. Барокко. В Канонгейт-Кирк. Ты придешь?

Изабелла поставила кастрюлю на плиту.

— Да, это записано в моем ежедневнике.

Джейми взял последний выпуск «Скотсмена» и аккуратно его сложил. Он заметил, что кроссворд решен.

— А как прошел день у тебя? — задал он вопрос. Изабелла с минуту колебалась, и это не укрылось от Джейми. Он продолжил с тревогой в голосе: — Что-то случилось?

Изабелла рассеянно смотрела на кастрюлю. Она начала стряпать подливку из муки, масло почти растаяло — лишь крошечная горка возвышалась над желтым морем.

— Уволена, — ответила она. — Отстранена. — Она помешала подтаявшее масло, и горка рухнула в море.

— Я не понимаю.

— Смещена со своего поста, — пояснила она. Затем с улыбкой повернулась к Джейми. — Видишь ли, ты будешь обедать с бывшим редактором «Прикладной этики». Или бывшим в скором времени. Мой пост передают другому. Некоему Кристоферу Даву, профессору философии в университете… где-то там в Лондоне. — Она немедленно почувствовала себя виноватой, что так описала этот университет. Изабелла не одобряла снобизм, распространенный в академических кругах. Старые и богатые учебные заведения смотрели свысока на своих новых и бедных собратьев. Публиковались списки, расставлявшие учебные заведения в определенном порядке: Гарвард, Оксфорд, Стэнфорд, Кембридж, соперничавшие и оттеснявшие друг друга. И они не снисходили до того, чтобы замечать тех, кто находился ниже, — местные университеты с перегруженными работой преподавателями и чересчур старательными студентами. Ей не следовало говорить «где-то там в Лондоне», потому что именно так выразились бы академические снобы. — Я имею в виду университет…

Джейми ее перебил. Он слушал Изабеллу открыв рот и наконец обрел дар речи:

— Но они не могут так поступить!

— Могут, и уже поступили. — Она рассказала Джейми о профессоре Леттисе и его письме. Упомянула также о неуместном дружеском постскриптуме. Джейми поморщился. Изабелла старалась говорить ровным голосом — ей не хотелось, чтобы он знал, как сильно она уязвлена, — но он это понял. Джейми поднялся на ноги и, подойдя к Изабелле, обнял ее за плечи.

— Изабелла…

Она приложила палец к его губам.

— Со мной все хорошо. Правда хорошо. Я ничего не имею против.

— Ты делаешь хорошую мину при плохой игре. Взглянув на него, она покачала головой.

— Лучший из всех возможных миров…

— Да. Притворяешься, что все чудесно, тогда как это не так. — Он сделал паузу. — Да как они смеют? Ты так много работаешь над этим их дурацким журналом…

— Он не дурацкий.

— Над этим их дурацким журналом. Причем даром или почти даром. И вот вся благодарность, которую ты за это получила!

Она снова занялась подливкой, сняв кастрюлю с горелки и начав сыпать в нее муку.

— Но так уж устроен мир, Джейми. Так случается почти со всеми. Ты работаешь всю жизнь на какую-то компанию и в конце дня обнаруживаешь, что кто-то дышит тебе в затылок, мечтая пробраться в твой офис и сесть за твой рабочий стол. А если ты и получаешь благодарность, то она неискренняя. Не от души.

Джейми снова уселся. Он подумал о знакомом фаготисте, которому с возрастом стало труднее играть. Мир музыки тоже может быть жестоким: либо ты берешь высокие ноты, либо нет.

— Значит, ты не собираешься бороться? Не собираешься писать — ну, тем, кому принадлежит журнал? Разве ты не говорила, что где-то там есть издательская фирма? Ты, конечно, могла бы написать им — директору или еще кому-нибудь?

Изабелла задумчиво помешала свою стряпню. Есть люди, у которых никогда не бывает в подливке комков, — она не из их числа.

— Издателей очень мало интересует «Прикладная этика», — наконец ответила она. — Они приобрели журнал вместе со зданием. Однажды они уже пытались продать «Этику» и, вероятно, сделают это снова, если возникнет кто-нибудь с выгодным предложением. Нет, у них нет никакого желания вмешиваться.

— Значит, им все равно?

Изабелла задумалась. Неправильно было бы утверждать, что им все равно: им стало бы не безразлично, если бы журнал вдруг сделался убыточным. Но до тех пор, пока он приносит хотя бы минимальный доход, они предоставляют заниматься им редакционной коллегии. Изабелла объяснила это Джейми.

На несколько минут воцарилось молчание. Изабелла помешивала подливку, а Джейми то отгибал, то загибал уголок той страницы «Скотсмена», на которой помещались некрологи. «У него были глубокие познания в авиации, — прочел он. — А его склонность к театральным жестам стала легендарной. Однажды, произнося речь на обеде, он предложил купить авиалинию, которая…» Жизнеописания в некрологах такие красочные, что по сравнению с ними жизнь живых кажется куда прозаичнее. Кто бы объявил о намерении купить авиалинию? По-видимому, кто-то объявлял. Людям — отдельным индивидуумам — принадлежали авиалинии, суда, небоскребы и огромные земельные участки; либо совсем ничего, как Ганди перед смертью. Джейми в детстве подарила книгу о Ганди тетушка-идеалистка; она показала ему фотографию вещей, принадлежавших Ганди перед смертью: очки, белая набедренная повязка и скромные сандалии. «Но когда покидаешь этот мир, не берешь с собой даже такую малость, Джейми, — сказала она. — Помни об этом». А он все не мог оторвать взгляд от фотографии, и ему почему-то хотелось плакать. Было жаль Ганди, которому принадлежали лишь эти немногочисленные вещи и которого уже не было в живых.

— Почему ты не подаешь на них в суд? — спросил Джейми.

Изабелла как раз собиралась попробовать подливку. Она застыла, не донеся ложку до рта.

— Подать на них в суд за что? За несправедливое увольнение?

— Да, — ответил Джейми. — Заставь их заплатить за то, что они от тебя избавляются. Пусть заплатят за это.

— Все не так просто, — сказала Изабелла. — И я даже не уверена, могу ли я считаться служащей. Ведь я занята не полный рабочий день.

Джейми не убедили ее слова.

— Ты могла хотя бы попытаться.

Изабелла покачала головой.

— Это было бы унизительно. И мне не нравится сама мысль о тяжбе. Положительно не нравится.

— Сделай это, Изабелла, — настаивал он. — Не позволяй им вытирать о тебя ноги. Ты должна за себя постоять.

— Я не могу.

Джейми пожал плечами:

— И все же подумай об этом. Пожалуйста, просто подумай.

— Хорошо, — уступила она. — Непременно.

И она подумала об этом позже, ночью, когда Джейми лежал рядом с ней в темной комнате. Она размышляла, глядя на него, такого красивого, вытянувшего руку на подушке. Она могла бы поступить так, как он предлагает, и нанять самых дорогих и красноречивых адвокатов — сливки шотландской юриспруденции. Она могла бы оплатить зрелище в суде, где ее адвокаты заткнули бы за пояс адвокатов «Прикладной этики», которые им в подметки не годятся. Но она отказалась от этой мысли, поскольку в ее намерения никогда не входило использовать против кого-то финансы, доставшиеся ей по наследству. Если бы она разбогатела благодаря собственным усилиям, дело обстояло бы иначе. Но это было не так, и поэтому она не нарушит правила, установленные ею для себя. Порой это было трудно, очень трудно. Это походило на то, как альпинист берет себе за правило каждый день преодолевать определенное расстояние, хотя воздух разреженный и трудно, так трудно заставить мускулы подчиниться…