1

– Ма-а-а-ам! – заорала Сюзан, стоявшая у подножия узкой лестницы, и ее вопль отозвался в затылке Бонни жужжанием бормашины. – Мам! Пришла тетя Джен.

Замечательно. День не мог начаться лучше.

Бонни встала с колен, отряхнула пыль с джинсов, потянулась, подняла взгляд к стропилам, моля о терпении… о том единственном, чего не нашлось на чердаке у милой старой Пим. Бабушка была самой настоящей барахольщицей. «Была, есть и всегда будет», – поправила себя Бонни.

– Бонни? – Тон сестры был жестким и требовательным, в нем, как всегда, слышалось осуждение, некоторое раздражение… однако хорошо знакомый звук ее голоса, как всегда, подействовал на Бонни успокаивающе. – Спускайся. Надо поговорить, – заявила Дженис и переключила свое внимание на племянницу, одетую в джинсы-стрейч с очень низкой талией и коротюсенький трикотажный топ: – Милая барышня, а твоя мама знает, что ты встречаешь людей в таком наряде? В твоем гардеробе есть хоть один бюстгальтер?

У Сюзан, пятнадцатилетней дочки Бонни, имелись два старших брата, отец, бабушки, дедушки и кузены – так что Дженис была ее не единственной родственницей, поэтому девочка… не ценила ее столь же высоко, сколь Бонни.

– Есть несколько, хотя вряд ли тебя это касается, а этот наряд мне купила мама, старая…

– Сюзан. – Сестра и дочь, стоявшие рядом перед лестницей, ведущей на чердак, казались старой и новой версией одного и того же человека: обе высокие и худые, с короткими темными волосами – у одной некоторые пряди были искусно подкрашены серым, у другой неоново-розовым, – широко распахнутыми голубыми глазами и одинаковым гневным выражением на лицах, как бы говорящим: «Ну, сделай с ней что-нибудь!» – Будь любезна, принеси мне две бутылки воды из холодильника. Пожалуйста, – добавила Бонни, так как грозное выражение с лица дочери исчезло не сразу.

Прекрасно понимая, что ее свобода может оказаться под угрозой, Сюзан резко повернулась, бросила возмущенный взгляд на тетку и решительно зашагала прочь.

– Эта девчонка еще доставит тебе кучу проблем.

– С ней все в порядке. – Бонни села на пыльную ступеньку в середине лестничного пролета и устало вздохнула. – Она просто… еще ребенок.

– Она наглая, грубая, у нее соски видны через этот… топ – просто не знаю, как еще назвать эту тряпку, которая даже пупок ей не прикрывает.

– Ты все говоришь правильно, но она девица легкого поведения. Она почти не жаловалась на то, что все утро ей пришлось помогать мне здесь, у Пим, и, признаться честно, я бы скорее умерла, чем допустила бы, чтобы у нее возникли те же комплексы в отношении своей фигуры, что были у меня в ее возрасте.

– А что, по-твоему, было не так с твоим телом? – Дженис задумчиво нахмурилась, оглядывая Бонни, которая при росте сто семьдесят сантиметров имела примерно девять килограммов лишнего веса. В ее густых и блестящих рыжеватых волосах застряла паутина, вокруг серовато-зеленых глаз и на ресницах осела пыль. Сестра выглядела такой, какой и должна была, по ее мнению, выглядеть почти сорокалетняя мать троих детей, помощница учителя и бывшая республиканка.

– Ничего. В том-то и дело. Тогда с моей фигурой все было нормально. Какое-то время я была чуть выше остальных, в том числе и мальчишек, и имела грудь… небольшую, вполне приличную чашку С… но я казалась себе огромной розовой коровой в стаде белых овечек. Я всегда пыталась спрятаться, смешаться с ребятами и скрыть свои формы под одеждой. Только к двадцати пяти я поняла, что в старших классах выглядела настоящей красавицей, а в тридцать восемь, когда мои сыновья уже учились в колледже, до меня дошло, как хороша я была в тридцать.

– И в этом виновата я?

– Нет. Разве я говорила, что ты виновата?

– Нет, но, судя по голосу, ты сердишься. Можно подумать, ты такая единственная, кто в подростковом возрасте считал себя страшной и уродливой. Только ты не единственная. Пока ты, бедняжка, носилась со своим ростом и пышными формами, я страдала от отцовского «орлиного» носа. Однако я была умной, поэтому, по сути, меня не замечал никто, кроме учителей и полных тупиц, до тех пор, пока один идиот в футбольной майке, мечтавший о чуде, не подошел ко мне за неделю до контрольной по геометрии, из-за которой его могли вышибить, если он ее не напишет. Естественно, именно я оказалась виновата в том, что он не сыграл в тай-брейке, где его могли бы заметить искатели талантов из колледжа, поэтому он еще четыре года жил припеваючи, прежде чем вернуться в Лисбург, чтобы продавать машины в отцовском салоне. И вот теперь, тридцать лет спустя, у него хватило наглости – ты только подумай! – отказать мне в тест-драйве на красивейшем серебристо-зеленом «Лексусе», который я мечтала получить от мужа в подарок на годовщину, и мне пришлось ждать три месяца, пока машину доставят из другого салона по специальному заказу, и… – Она отвела взгляд с таким видом, будто потеряла мысль, и привалилась к косяку. – Я всегда что-нибудь подкладывала в бюстгальтер для объема… и если кто-нибудь все же обращал на меня внимание, он даже не пытался залезть мне под юбку.

Она выглядела такой грустной, и ее голос звучал так подавленно, что Бонни не выдержала и расхохоталась. Впервые за несколько недель она хохотала от души.

– Ну, знаешь! – Дженис попыталась изобразить возмущение, потом пожала плечами и недовольно хмыкнула.

Бонни прекрасно знала, что сестра любит преувеличивать и что у нее в жизни все не так уж плохо, как могло показаться.

– Между прочим, сейчас меня больше всего волнуют волосы Сюзан, – сказала Бонни. Она испытала облегчение от того, что наконец-то смогла вслух заговорить о проблеме. – Помнишь, в детстве у нас были колечки настроения? Так с ее волосами происходит почти то же самое, что с нашими кольцами. За четыре недели с того момента, как от нас ушел ее отец, их цвет изменился от синего – холодная злость до мадженты – благородный гнев, а потом до розового – сумасшедшая ярость. Боюсь, когда она дойдет до красного – дикая ненависть, у нее лопнет голова.

Ни одна из сестер не засмеялась. Обеим было хорошо знакомо то самое взрывоопасное чувство разочарования и бессилия, о котором говорила Бонни, и это было совсем не смешно.

– Нужно что-то делать. – Дженис произнесла это так, будто не видела в происходящем никакой проблемы.

– Например?

– Уговорить Джо вернуться.

– Нет.

– Ну, хотя бы на тот период, пока вы все не уладите. Сходите к семейному психоаналитику или к другому специалисту. Но только поживите вместе.

– Джен, он предпочел уйти. Я его не прогоняла. И он всегда может вернуться, если захочет. Только вот умолять его вернуться я не буду ни под каким видом.

– Это проявление симптомов менопаузы? Говорят, у женщин в этот период появляется ярко выраженная потребность в ощущении собственной независимости.

– В независимости? – Бонни недоверчиво хмыкнула. – Нет. Нет у меня никакой менопаузы.

– А ты уверена, что дело не в другой женщине?

Джо Сандерсон с другой женщиной. Это значительно облегчило бы Дженис понимание ситуации: она по опыту с первым мужем знала, что такое вечно врущий, изворотливый, дрянной бабник, и знала, как с этим справляться. Но умный, обаятельный, красивый, трудолюбивый и верный мужчина, который вдруг ни с того ни с сего почувствовал неудовлетворенность жизнью – и, следовательно, своей женой, – был для нее загадкой. И тот факт, что чувства сестры к этому хорошему, честному человеку не изменились, сильно все усложнял и превращал загадку в настоящую головоломку.

– Уверена. Нет у него другой женщины.

Нет ничего, к чему можно было бы прицепиться, чтобы устроить склоку и разрядить обстановку… и еще меньше, чтобы найти повод выяснить отношения.

* * *

В ушах Бонни все еще звучал стук дождевых капель, которые ветер бросал в оконное стекло в то субботнее утро четыре месяца назад – тогда еще у них с Джо не было видно явных проблем в семейной жизни, но тучи уже начали сгущаться.

Утро выдалось холодным и мрачным, время вставать еще не пришло. Она свернулась калачиком под боком у Джо, как у пузатой печки зимой. Он всегда был таким теплым. Даже пальцы ног были у него теплыми, когда он стал гладить ее, а потом зажал ее пальцы между ступнями и принялся греть их, как ломтики хлеба в тостере. Бонни знала, что Джо еще не проснулся, когда прижался к ней и приподнял ногу, чтобы она могла просунуть свою между его ног, или когда поплотнее укрыл ее плечи и обнял. Все это повторялось сотни и сотни раз, и он редко вспоминал на следующий день, как обнимал ее.

А еще она знала, что он будет вот так обнимать ее, что она будет чувствовать себя под надежной защитой, вечно… если только она не шевельнется и не подаст ему сигнал – в общем, сделает то, что он всегда считал сигналом к началу действий.

По правде говоря, с этой реакцией она пыталась бороться долгие годы. Сладостный вздох, когда ощущаешь, как соприкасаются тела, когда холод находит тепло, когда одиночество встречает друга; то самое восторженное урчание от внезапного, острого пробуждения чувств; те самые безотчетные звуки; тот самый… сигнал, неизбежно превращавший восхитительное утреннее объятие в умопомрачительный секс – который, надо признаться, мог пойти в разных направлениях, в зависимости от ее настроения.

Так уж получилось, что в то утро у нее было подходящее настроение… ну, не с самого начала, но Джо оказался очень убедительным. Его руки и губы знали все особенные места, он умел нажимать на нужные кнопочки. «Джо Сандерсон может забыть, что туалетную бумагу нужно вешать свободным концом наружу, или что нужно вернуть водительское кресло на прежнее место после того, как он поездил в моей машине, или что нужно дождаться рекламы в «Анатомии страсти», чтобы поговорить со мной, но он всегда умел заниматься любовью со своей женой во сне», – в полудреме подумала Бонни.

Чем больше она думала об этом и чем более предсказуемыми становились его действия, тем сильнее становились ее подозрения в том, что он… занимается с ней любовью во сне. Когда он целовал ее и его губы скользили по ее шее, частичка ее сознания не была затуманена страстью, и она слушала его дыхание. Учащенное… вполне возможно, ему снятся эротические сны. И если он спит, то как ей понять, знает ли он, что занимается любовью именно с ней. Ведь это может быть с кем угодно!

Джо спустил с ее плеч ночную сорочку и ухватил влажными губами сосок. От восторга Бонни судорожно втянула в себя воздух и тут же задалась вопросом, следует ли ей заговорить – спросить его, знает ли он, кого ласкает, попросить произнести ее имя. Однако наука настоятельно рекомендовала не будить лунатиков, и не потому, что это может грозить им сердечным приступом, а потому, что они просыпаются дезориентированными и иногда пускают в ход кулаки. Все это может оказаться правдой и в отношении спящих… партнеров по сексу, поэтому рисковать, по мнению Бонни, не стоило.

Несколько мгновений спустя Джо вошел в нее. Бонни ладонями чувствовала, как его кожа становится горячее и покрывается потом. Стремясь к оргазму, он ускорил движения. Бонни гладила и целовала мужа и удивлялась, как так получается: вчера вечером обнаружив – в хозяйственном магазине, где он покупал запчасть для сломавшегося измельчителя пищевых отходов, – что она опять перерасходовала средства на карточке «Виза», он страшно разозлился на нее, а сегодня утром преспокойно занимается с ней любовью. «Только если он осознает, что именно со мной…» Но Джо не умел долго дуться. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые руководствовались принципом «поругались-забыли». А вот она дулась подолгу. «И это правда», – с глубоким вздохом призналась себе Бонни. Однако она никогда не отличалась безответственным отношением к деньгам. «У нас дети, детям нужна одежда, одежда стоит денег». Да, она разбаловала их, но не специально, и даже если она портит их своим воспитанием – хотя напрямую он никогда не обвинял ее в этом, – что-либо менять уже поздно.

– Чем, черт побери, ты занимаешься? – Бонни распахнула глаза и обнаружила, что Джо пристально смотрит на нее. Дышал он шумно и учащенно, его мужественное лицо с угловатыми чертами покраснело от напряжения. Судя по виду, он готов был кончить. – Солнышко, ты издеваешься надо мной!

– Ой! Ты проснулся. – Она произнесла это вслух?

В утреннем полумраке Бонни увидела, что на его лице отразилось сначала удивление, потом недоверие – возможно, и ее лицо выражало то же самое, – а потом, за мгновение до того, как он закрыл карие глаза, хмыкнул и прижался лбом к ее лбу, ирония.

– Может, дорогая, это так выглядит… – Он сделал несколько вдохов и выдохов, чтобы успокоить дыхание. – …Только я не умею заниматься этим во сне.

– Да, конечно, нет. Я сказала глупость. Даже не знаю, зачем я это сказала…

– У тебя совсем нет желания, да?

– Нет, есть. Огромное. Мне очень хорошо. Я просто… меня… я… отвлеклась.

– Отвлеклась. – Секунду он с любопытством изучал ее лицо, затем вздохнул, скатился с нее и спросил: – В какую сторону отвлеклась? На что? На рабочие проблемы? На домашние?

– Никуда я не отвлеклась. Я была здесь. С тобой. – У Бонни совсем не было желания вести рано утром подобные разговоры, тем более при сложившихся обстоятельствах, поэтому она повернулась к мужу спиной, взбила подушку и устроилась поудобнее.

– Мне было холодно. Захотелось прижаться к тебе.

– Ладно. Замечательно. Тогда зачем ты дала мне понять, что хочешь заняться любовью?

Она натянула одеяло до самого подбородка и пробормотала в подушку:

– Я не давала.

– Что?

– Ничего, – так же глухо ответила она. – Извини, родной. Спи дальше.

– Я уже проснулся, и не надо извиняться. Давай поговорим. Тогда что же ты делала?

«О, боже!» Вот здорово. Неужели двадцати совместных лет мало, чтобы научиться понимать: безотчетное урчание не является сигналом к началу сексуальных действий!

Выражаясь фигурально.

– Я… – Бонни откинула одеяло и легла на спину вполоборота к Джо. – Я ничего не делала.

– Что ты не делала?

– Я не давала тебе понять, что хочу заняться сексом. Я громко заурчала от удовольствия. Мне было холодно, а у тебя под боком тепло, я уютно устроилась и замурлыкала. Этот звук был неосознанным. Я так же мурлычу, когда ем мороженое. Или когда принимаю ванну с пеной. Или когда обнимаю Сюзан и мальчиков. Или когда делаю первый глоток холодного пива. Это не значит, что я хочу заниматься сексом. Такие звуки издает человек, когда ему хорошо, или когда он ест что-то вкусное, или… или занимается чем-то приятным, например, сексом. Но это не значит, что я хочу секса.

Бонни наблюдала, как Джо разглядывает потолок, и ждала, пока он сделает неизбежные выводы.

– Ты хочешь сказать мне, что все эти годы я считал, будто ты хочешь заниматься со мной сексом, а на самом деле ты ничего не хотела?

– Нет. Мне нравится заниматься с тобой любовью. И ты сам знаешь, что мне это нравится. И когда у меня нет настроения, я говорю тебе, что устала, или что неважно себя чувствую, или еще что-нибудь. Разве не так? – Джо кивнул. – Я лишь пытаюсь объяснить тебе, что в большинстве случаев, когда я издаю этот звук, это урчание, я просто… издаю этот звук. И ничего не могу с этим поделать.

– А почему ты никогда ничего не говорила?

Бонни пожала плечами:

– Сначала потому, что думала, что заняться сексом хочешь ты, и мне это нравилось – честное слово, очень, – а потом, через несколько лет, обнаружила, что, если издам этот звук, то смогу получить твои такие уютные объятия без всяких любовных заморочек. И тогда уже поздно было что-то говорить…

– Любовных заморочек?

– Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.

– Кажется, начинаю понимать.

– Прекрати. У нас с тобой бурная сексуальная жизнь, ты это хорошо знаешь, иначе ты сейчас не остановился бы. Ты смог определить, что у меня нет желания, и остановился. Как часто такое случалось?

– Откуда мне знать, может, ты сразу просыпалась и ловко притворялась?

– Я когда-нибудь обманывала тебя?

– Не знаю.

– Нет, не обманывала. Я кое о чем умалчивала… ради тебя же, но я никогда не лгала тебе прямо в глаза. – Бонни повернулась на бок, чтобы видеть его лицо. – Ты веришь мне?

– Может быть.

– Теперь я говорю тебе прямо, что мне пришлось сымитировать оргазм раз… восемь за всю нашу совместную жизнь. Ты очень хорош в постели, – добавила она в качестве шоколадной глазури.

Однако, как выяснилось, страсть Джо к сладкому еще не проснулась. Он приподнялся на локте. Им владело скорее любопытство, чем оскорбленное самолюбие.

– И когда были эти восемь раз?

– Ох, – простонала Бонни. – Не мучай меня. Не помню. Я… Вот, вспомнила. Оба раза, когда ты ездил на рыбалку с Грегом Моррисом и возвращался загорелым, поддатым и, к несчастью, полным вожделения. Ты кончал до того, как успевал повалить меня на кровать, и мне приходилось делать вид, будто я тоже кончила, а потом ты поворачивался на бок, засыпал и оставлял меня в одиночестве.

Он прищурился, углубившись в воспоминания.

– А остальные шесть?

– Не знаю. И… и дело не в этом. Между прочим, я уже забыла, в чем дело. Так в чем дело?

– В том, что, как может оказаться, я знаю тебя совсем не так хорошо, как считал.

– Да? Как же. В общем… – А что можно сказать? Она вышла замуж в июне, через месяц после окончания школы имени Роберта Ф. Кеннеди. Джо был старше на целый год – ему исполнилось девятнадцать, когда они поженились. Насколько хорошо два человека могут узнать друг друга за двадцать лет жизни бок о бок? Интересно, другие пары тоже обсуждают все, что приходит им в голову? И как часто им дозволяется менять свои взгляды? Как получается, что то, на что она не обращала особого внимания в самом начале их совместной жизни, в последние восемь лет иногда доводит ее до бешенства? И почему смысл брака заключается в том, чтобы верить, будто они настолько хорошо знают друг друга, что каждый может предугадать реакцию другого? Кстати, она не единственная, кто временами позволяет себе некоторую скрытность. – Да, а как насчет моей мясной запеканки с грибным соусом – ведь ты люто ненавидел ее многие годы, прежде чем сообщил об этом?

– Нельзя сравнивать запеканку и секс.

– Очень даже можно. Это одно и то же. Я изо всех сил стараюсь приготовить что-нибудь сногсшибательное на ужин, ты это ешь и хвалишь, а через много лет заявляешь Сюзан, что всегда «тащился» от запеканки, которую готовила твоя мать, и что она списала рецепт с коробки овсяных хлопьев.

– Грибы безвкусны.

– Тогда почему ты не сказал мне об этом прямо? Зачем хвалил и давился?

– Потому что ты не любишь готовить, а ради меня шла на все хлопоты, с которыми было связано приготовление этой самой запеканки. Вот я ее и ел.

Бонни вздохнула, громко и раздраженно.

– Ты никогда не задумывался над тем, что раз уж я взялась за готовку, то предпочла бы потратить силы на твое любимое блюдо, а не на нечто, от чего тебя едва ли не тошнит? Во всяком случае, мне всегда доставлял удовольствие секс, о котором я тебя не просила.

Они внимательно смотрели друг на друга, пока Джо не потянулся к Бонни и не поцеловал ее в переносицу. Затем он откинулся на подушку и закрыл глаза. Однако он не заснул. Бонни сквозь шумный вихрь вопросов, образовавшихся у нее в голове, словно слышала, как крутятся шестеренки у него в мозгу. Что все это значит? Их брак в опасности? Джо оскорблен в своих чувствах? Что было бы правильнее – сразу выяснить отношения или пустить все на самотек, теша себя надеждой, что все рассосется само собой? Почему ей пришлось объясняться насчет своего урчания? И что теперь у них будет сигналом?

 

2

То было только началом. В последующие недели обнаружились и другие мелкие поводы для раздражения и размолвок, потом нашлись еще несколько. Ничего такого, из-за чего стоило ломать копья, что могло разрушить основу их любви, но достаточно существенное, чтобы они стали задаваться вопросами: а хорошо ли они знают друг друга… или – а не случилось ли так, что за годы они отдалились друг от друга, стали другими людьми, или – вдруг теперь их заставляет быть вместе глубокая привязанность и дружба (а еще дети, счета и привычки) – а вовсе не истинная любовь?

– Наверное, стоит пару недель пожить раздельно, – предложил Джо после яростной ссоры по поводу того, кто и чем захламил подвал и чьи бесценные сокровища должны первыми отправиться на помойку.

– Ты уходишь от меня? – Потрясенная, Бонни прекратила паковать коробки и повернулась к мужу. – Я не хочу выбрасывать семнадцать коробок с журналами «Вог», которые собирала с шестнадцати лет, а ты из-за этого бросаешь меня?

– Нет. Естественно, нет. Просто в последнее время я много об этом думал.

– О том, чтобы уйти от меня? – Она взглянула на высоченную, до потолка, стопку коробок. – Послушай, я могу запросто их перебрать и оставить… скажем, тринадцать коробок или даже меньше. И я спокойно отношусь к тому, что тебе хочется оставить старые рыболовные снасти и походное снаряжение. Новые снасти и снаряжение в полном порядке, не сломаны, без дырок, но если тебе хочется сохранить еще и старые, пожалуйста. Весь этот мусор не стоит того, чтобы из-за него рушился наш брак.

– Когда-нибудь я пожалею о том, что не зафиксировал все только что сказанное в письменном виде. – Джо хмыкнул, подошел к Бонни и обнял ее. – Ты права. Ничто из этого не стоит того, чтобы рушился наш брак. Ничто. Я просто думаю… – Он ухватил ее за плечи и отодвинул на расстояние вытянутых рук. – Господи, Бон, ты хоть осознаешь, сколько лет мы знаем друг друга? Мы познакомились на дне рождения у Чики Дэвиса, когда ты была такой… такой сладкой, веселой, умной, совершенно открытой девчонкой, подростком, а я… я был полной противоположностью, взрослым человеком… и, если не считать нашу дочь и мою мать, ты единственная женщина, которую я когда-либо любил. Мы полюбили друг друга молодыми, мы поженились молодыми, молодыми родили детей. Мы оба отказались от мечтаний, чтобы быть вместе, и я никогда бы не согласился что-либо изменить, однако…

– Однако что? – Бонни обхватила себя руками.

– Однако нам нужно отступить назад и посмотреть, какими мы стали… сейчас. Кто мы такие по отдельности, кто мы такие вместе. Мы уже не подростки, мы изменились. Очень сильно. Черт, наш сын уже старше нас тех, какими мы были, когда поженились. Возможно, пора заново знакомиться с самим собой… а потом и друг с другом.

Когда-то Бонни слышала или читала где-то, что если слово «развод» ни разу не произносилось во время ссоры или разговора с супругом, значит, подобная перспектива не угрожает браку – а ведь Джо никогда даже не упоминал об этом… пока.

И он прав насчет того, что они изменились за эти годы. Иногда Бонни не знала, где заканчивается он и начинается она сама. Но она ощущала, что их разделяет огромная пропасть, и старалась вести себя тихо и ненавязчиво, как нежеланная родственница. В эти периоды ей казалось, что какая-то часть ее превращается в человека, которого он не понимает, которого он даже не любит… однако эта часть все равно оставалась ею, изредка действовала, вылезала на передний план, когда она меньше всего этого ожидала, и удивляла всех, в том числе и ее саму.

Как сейчас. Перспектива пожить порознь вдруг показалась очень заманчивой.

– Не представляю, как ты собираешься жить раздельно, не бросая меня. – Бонни стащила одну коробку с журналами на пол, чтобы можно было сесть на нее. – Но я готова тебя выслушать.

Его предложение было простым. На два месяца – срок подлежит обсуждению, если для кого-то из них он окажется слишком долгим, – он снимет маленькую меблированную квартирку в нескольких минутах ходьбы от дома.

– На тот случай, если я вдруг понадоблюсь тебе для того, чтобы открыть банку или убить паука. – Джо усмехнулся, Бонни улыбнулась ему в ответ. Конечно, он шутит. Он трижды присутствовал при родах, наблюдал, как она с помощью газового баллончика и спичек устраивает огненный ад в сусликовых норах на переднем дворе. Он даже убрал за ней весь беспорядок после того, как она в диком ужасе изрубила змею на мелкие кусочки тапкой. Она отнюдь не беспомощна. – Или если кто-то из нас начнет сходить с ума без секса.

А вот это вполне может произойти.

Все остальное, в соответствии с их планом, должно остаться прежним. Совместный банковский счет, работа и очередность в пользовании машиной, чтобы подвозить Сюзан.

Бонни продолжала жить дома, а Джо рядом не было. Поэтому-то план и не сработал…

* * *

Вернулась Сюзан и с обиженным видом, характерным для подростков, работающих в службе доставки воды, подала Бонни покрытые инеем бутылки.

– Спасибо, солнышко. – Бонни отдала одну бутылку сестре. – Ты мне сегодня здорово помогла. Так что, если с полом закончено и ковры лежат на своих местах, а хрусталь перемыт, можешь заниматься своими делами и идти гулять, если хочешь. – В последнее время она привыкла разговаривать со спиной дочери и делала вид, будто ее это не задевает. Она скорее услышала, чем увидела, что та спускается по лестнице на первый этаж, и заговорила громче: – Только сначала загляни к Пим, прошу тебя, ладно? – Затем, уже тише, добавила: – Когда увидишься со своим отцом, передай ему, что я открыта для обсуждения совместной опеки.

Бонни сделала большой глоток. Дженис несколько секунд задумчиво смотрела на нее, затем открыла свою бутылку и сделала несколько глотков.

– Не смотри на меня так. – Бонни закрутила крышечку. – Знаешь, я думала, что он вернется через день-два, потому что вся эта чепуха с раздельным проживанием, чтобы «найти себя», не в его характере. Ты говорила, что периодически всем парам полезно несколько дней пожить раздельно, что нам от этого не будет никакого вреда, что дети поймут нас, если мы им все объясним. Но прошло уже четыре недели, дети ненавидят меня, так как считают, будто я сама выгнала его, а ты предполагаешь, что тут замешана другая женщина. Если бы я знала, что он продержится так долго, я бы уехала первая. Как получилось, что я все еще одна, с детьми на руках и этим большим домом, который нужно убрать? Совершенно очевидно, что он тщательно обдумал свой план. К тому же сейчас в школе переделывают расписание, и я не знаю, какой класс получу и с каким учителем буду работать в новом учебном году, а еще это несчастье с Пим, и теперь, когда она вернулась из санатория и… – Бонни вздохнула и встала, чтобы идти на чердак, но с места не двинулась. – Пим еще ничего не известно о Джо. Не представляю, как ей сказать.

Пим была им не просто бабушкой, она была для них единственной матерью, которую хорошо помнила Бонни. Их родители погибли при крушении поезда, когда ей было пять, а Дженис почти семь. Молодая, независимая восьмидесятивосьмилетняя Пим не разрешила бы даже своим правнучкам называть ее иначе, как этим глупым прозвищем, которое закрепилось за ней еще в ее детстве, когда открытки стоили гроши, сигареты «Мальборо» – двадцать центов за блок, а в стране было всего сто тридцать одно гольфовое поле и всего тридцать средневолновых радиостанций.

Вскоре после ухода Джо Пим неудачно упала в саду и сломала бедро. Теперь она была прикована к кровати и безвылазно сидела дома. Отказ от нормального образа жизни сказался на ее умственных способностях. Она стала коварной и непредсказуемой.

– Даже не пытайся. Это еще сильнее запутает ее. Кроме того, он может вернуться до того, как она поймет, что он ушел, и тогда тебе вообще не придется ничего говорить. – Нехарактерный для Дженис оптимизм должен был бы стать первым признаком того, что для Бонни этот день принимает новый, необычный оборот, однако ей было так приятно слушать эти слова, что она совсем не обратила на него внимания.

– Надеюсь на это. И еще я надеюсь, что он вернется с ответами, интересующими нас обоих, потому что в суете последних недель я так и не успела «заново познакомиться с самой собой» и тем более задать себе вопросы… которые звучат очень глупо, когда я произношу их вслух, правда?

Дженис улыбнулась и кивнула.

– Так что ты тут делаешь? – Она задрала голову, посмотрела вверх, на погруженный в полумрак проем, ведущий на чердак, и поморщилась. – Ищешь местечко, чтобы спрятаться?

– Кстати, неплохая идея. Но нет, на самом деле я ищу волшебный ковер Пим. – Дженис скептически изогнула бровь. – Знаю, о чем ты подумала, но она твердит, что должна увидеть его, и я подумала, что, может быть, на чердаке найдется что-нибудь такое, что напоминает ей ковер-самолет. Возможно, какая-нибудь дорожка, или половичок, или что-то еще, что осталось у нее с детства, – а вдруг ей станет спокойнее, если мы постелем его в ее комнате?

Она ведет себя неспокойно с тех пор, как мы перевезли ее домой. Ты видела, в какое возбуждение она приходит по вечерам. На днях, когда я заменяла сиделку, у которой был выходной, я застукала Пим за тем, что она пыталась выбраться из кровати, приговаривая, что ей нужно успеть добраться до ковра до глубокой ночи, иначе волшебство из ковра улетучится. Мне пришлось пообещать ей, что я поищу его.

– Кстати, мне всегда было интересно, когда наступает глубокая ночь?

Бонни пожала плечами.

– А что, если сделать вид, будто поискала, а потом сказать, что он исчез?..

– Я думала об этом… сотню раз. – Она усмехнулась. – А потом решила, что от меня не убудет, если я займусь поисками, и если я найду что-нибудь, что успокоит ее, то от этого будет только польза. Мне больно видеть ее такой слабой и жалкой. Просто сердце разрывается.

Почему-то эти слова заставили Дженис отвести взгляд, как будто она вспомнила плохую новость. Бонни хорошо знала эту манеру.

– Джен, я не хочу об этом слышать. – Она стала подниматься по лестнице.

Дженис последовала за ней.

– Но новость хорошая… относительно.

– Ну и пусть. – Бонни оглядела наряд сестры – один из ее лучших брючных костюмов из бледно-голубого жатого льна, который дополняли босоножки на низком каблуке. Если уж она решилась в таком виде появиться на пыльном и грязном чердаке Пим, значит, ее новость очень-очень плохая. Чердак же, небольшой, типичный для американского дома, был набит хламом и сокровищами, которые скапливались там с тех пор, как почти сто лет назад дом подвели под крышу. – Раз уж ты здесь, поднимайся и помоги мне сдвинуть в сторону этот большой ковер. Думаю, за ним что-то есть, но его зажало между полом и стропилом.

– Но это не тот самый ковер, да? – Дженис морщилась от отвращения, разглядывая влажный рулон грязно-серо-синего цвета.

– Нет. Этот я знаю. А ты разве нет? Помнишь, она расстилала его в саду, когда устраивала вечеринки? – Дженис покачала головой. – Не важно. Давай, помогай. – Дженис развела руками, демонстрируя свой сегодняшний образ профессионального риелтора, затем помахала руками перед носом, – который имел постоянную склонность закладываться, отекать, краснеть и течь от пыли, собачьей шерсти и свежескошенной травы, – а потом беспомощно пожала плечами. – Хочешь, я найду Сюзан?

– Ой, да ладно тебе. – Бонни перебралась через старые ящики из-под пива, полуразваленную скамеечку для ног, медную клетку для птиц. Когда она была уже у дорожного кофра, к ней присоединилась Дженис. – Тебе все равно не уйти отсюда чистой, к тому же дело займет всего минуту. Задержи дыхание.

– Хорошо, но тогда тебе придется выслушать меня.

– Мне в любом случае придется выслушать тебя, не так ли? Берись за тот конец.

От Дженис требовалось всего-то чуть-чуть сдвинуть верхний конец скатанного в рулон ковра, Бонни же занялась нижним… в общем, она тянула его изо всех сил, энергично дергала… толкала плечом, налегая всем телом, пока рулон не повалился, как дерево в лесу. В воздух поднялось облако пыли, и они обе отвернулись, ожидая, когда пыль осядет.

– Ой, ради всего…

– Ух ты. Взгляни на это, Джен.

Дженис повернулась и обнаружила, что Бонни, оседлав скатанный ковер, скачками продвигается вперед, к другому ковру, меньшему по размерам, тоже скатанному в рулон и прислоненному к стене. Было ясно, что первый ковер все годы надежно защищал второй от света и грязи, так как даже в полумраке было видно, что его яркие краски сохранились.

Достать ковер из его тайника оказалось довольно легко. По ширине он примерно соответствовал росту Бонни.

– Голову даю на отсечение, это он, – восторженно сообщила она сестре, в глубине души ощущая, что хоть что-то в ее жизни наконец-то складывается правильно. – Взгляни на его цвета. Он небольшой, так что его будет легко стащить вниз, и он займет немного места в комнате Пим.

– Надеюсь, ты не думаешь, что он волшебный, а? – По тону сестры Бонни поняла, что ее запрут в дурдоме, если она даст неверный ответ.

– Естественно, нет, но Пим считает иначе, и если он подействует на нее успокаивающе, для меня это будет чудом. – Бонни уложила меньший ковер на больший и перебралась через них. Прикинув, она поняла, что сможет в одиночестве стащить меньший ковер вниз, – ей очень не хотелось и дальше подвергать риску здоровье Дженис. Закрыв крышку дорожного кофра, она застегнула ремни и сказала: – Кажется, теперь я готова выслушать относительно хорошую новость.

– Завтра вечером я устраиваю вечеринку в честь окончания летнего сезона и хочу, чтобы ты пришла.

– Господи, да это действительно относительно хорошая новость. – С любопытством посмотрев на сестру, Бонни перекинула меньший ковер на кофр. Вечеринки, которые устраивает Дженис, всегда отличаются уютно-элегантной атмосферой и отличным обслуживанием, независимо от количества гостей. То и дело с подозрением поглядывая на сестру, Бонни взялась за один конец скатанного большого грязного ковра и потащила его к стене. Перебирая рулон руками, она все выше и выше задирала его конец, пока не впихнула ковер на прежнее место. Дженис выглядела виноватой, пристальное внимание Бонни действовало ей на нервы. – Но это не все, не так ли?

– Я пригласила и Джо.

Это все?

– Замечательно. Я твержу и твержу тебе, что мы не ненавидим друг друга. Мы даже не ссоримся. Ни один из нас не устроит сцены на глазах у других гостей, обещаю.

– Не будет других гостей.

– Джен…

– Вам двоим надо разобраться с этим, что бы это ни было. Я не очень хорошо понимаю, что происходит, но считаю, что все зашло слишком далеко. Мы сядем и вместе все обсудим.

– Не лезь не в свое дело, ладно? – Бонни присела на краешек пыльного кофра, рядом с ковром. Ковер приятно грел поясницу. Как хорошо. – Мы с Джо сами разберемся. Я не нуждаюсь в том, чтобы ты устраивала публичные обсуждения моего брака, благодарю покорно.

– И все же кое в чем ты нуждаешься. Вы слишком долго живете раздельно, это вредит здоровью. Тебе нужен этот разговор. Тебе нужен совет. Тебе нужно что-то предпринять. Возможно, тебе просто нужно прийти туда, где он живет, и пару раз хорошенько врезать ему. Это обязательно привлечет его внимание.

Бонни провела ладонью по ковру, прикидывая, тканый он или плетеный. Однако она на подсознательном уровне распознала тонкую искусную работу и древность этого ковра и сразу поняла, что он особенный, что это настоящая редкость.

– Возможно, я нуждаюсь в собственном волшебном ковре, – с рассеянным видом проговорила она, с наслаждением поглаживая мягкую изнаночную поверхность ковра и горя желанием поскорее узнать, какова на ощупь лицевая сторона, такая же шелковистая или нет. Бонни перевела взгляд на сестру, сложила руки на груди и попыталась сосредоточиться. – Возможно, мне не следовало бы ходить на день рождения Чики Дэвиса. Я, знаешь ли, иногда жалею, что вышла замуж, и часто гадаю, как сложилась бы моя жизнь. И дело не в том…

Она увидела, что у Джен медленно вытягивается лицо, а рот и глаза округляются от шока, изумления и страха.

– Джен? – В это мгновение Бонни заметила, как по коленям промелькнула тень – вероятно, что-то пролетело под лампочкой без абажура, свисавшей с потолка. Она ощутила какое-то движение на чердаке… «Летучие мыши!» – осенило ее.

Однако прежде чем она успела шевельнуться, чтобы защитить голову руками, ее накрыла темнота. Она появилась откуда-то сверху и опустилась перед ней и за ней, как занавес, оставив свет по бокам. Бонни вскочила, чтобы бежать к свету, но вдруг почувствовала легкий толчок в спину и упала на темноту. В следующее мгновение темнота стала наклоняться вперед, как будто хотела упасть на Дженис. Бонни повалилась вместе с темнотой и закричала… Она падала.

 

3

Бонни упала ничком, но ей удалось защитить руками лицо. Она попыталась перекатиться на один бок, чтобы подтянуть колени к груди и… Что это, она может подскакивать, как мячик?

Как ни нелепа была эта мысль, реальность показывала, что она еще не приземлилась. По сути, она уже не падала, она… плыла. Бонни убрала от лица руки и открыла один глаз, чтобы удостовериться в правоте своего предположения.

Ой! Она действительно плывет – как на надувном матрасе в бассейне.

– Джен?

– Бонни?

– Джен? – Бонни вытянула ноги, перевернулась на живот, затем медленно приподнялась на локтях и огляделась.

Под ней был ковер Пим, мягкий и яркий, с каким-то восточным узором. Он был очень красив – вернее, был бы, поправила себя она, если бы не парил в воздухе в двух метрах от пола.

– Бонни?

Осторожно, так как ковер начинал усиленно дергаться, когда она шевелилась, Бонни подползла к краю, крепко ухватилась за бахрому и, подтянувшись, свесила голову вниз. Она и не помнила, когда в последний раз так радовалась при виде сестры.

– Джен?

– Господи, Бонни, что ты делаешь?

– Парю?

– Прекращай это. Спускайся оттуда.

Бонни не нуждалась в уговорах. Она высунулась еще дальше и собралась перевалиться через край и спрыгнуть на кофр. О том, как обуздать ковер, она подумает потом. Однако в тот момент, когда она была готова спрыгнуть вниз, ковер приподнял один край и перекатил ее на спину.

– Кажется, я ему понравилась.

– Не смешно.

– Как бы то ни было, но он меня не отпускает. – Да, она понимает, как дико это звучит, но другого термина, чтобы описать ситуацию, у нее нет. Бонни чувствовала, что от ковра исходит какая-то сила или энергия, и вспомнила, как было тепло пояснице. – Может, тебе стоит сходить к Пим и поговорить с ней?

– С Пим?

Бонни снова перекатилась на живот и подползла к краю. Дженис стояла уперев руки в бока и задрав голову вверх. Весь ее вид свидетельствовал о крайнем нетерпении. Она была с ног до головы покрыта пылью, у нее слезились глаза, нос покраснел, волосы растрепались, а в довершение ко всему ее единственная сестра маячила где-то под потолком, свешиваясь с ковра.

– Только Пим знает хоть что-то об этой штуке.

– А еще у нее не все в порядке с головой.

– Все у нее в порядке. Она знает об этом ковре. Она все время пыталась добраться до него. Она расскажет тебе, как он работает.

– С помощью волшебного слова или чего-то в этом роде?

– Ага. Например… крибли-крабли-бумс! – Обе в ожидании затаили дыхание.

– Сим-сала-бим! – Дженис подняла руку и растопыренными пальцами указала на ковер.

Ничего.

– Иди к Пим.

– Я позову Джо.

– Джо?

– И еще Роджера. Им обоим надо это увидеть. Джо спасет тебя, ты его обнимешь и поцелуешь, и вы помиритесь, а потом нам надо будет обязательно позвонить в «Нэшнел Энкуаирер» и «Стар», и пусть они торгуются за право сфотографировать все это. Никто в это не поверит. Слушай, а Сюзан уже ушла? Пусть она позовет соседей… думаю, нужно собрать как можно больше чужих людей в качестве свидетелей.

– А я думаю, тебе нужно прийти в себя и поспешить к Пим. Это ее ковер. Может, она не захочет, чтобы о нем стало известно всему свету. Не забывай, его тщательно прятали.

Несколько мгновений Дженис стояла с таким выражением лица, будто вот-вот примется спорить, но потом сказала:

– Ладно, только возьми вот это. – Она достала из кармана сотовый телефон и бросила его на ковер. – Позвони хотя бы Роджеру. Он придет в полный восторг от всего этого.

Дженис ушла и стала спускаться вниз, цокая каблуками по ступенькам. Бонни вздохнула и уткнулась лбом в ковер. «Кто-то же должен прийти в восторг от всего этого», – подумала она, пытаясь осмыслить случившееся.

Волшебный ковер. Сестра права: никто в это не поверит. Она и сама не верит, хотя и лежит на нем. Лежит на ковре-самолете… нет, он еще не летал.

Может, он умеет только висеть в воздухе.

Бонни подняла голову и взглядом поискала мобильник сестры. Телефон соскользнул в ямку, образованную ее телом, и лежал у бедра. Схватив его, она перебралась в центр ковра и, подобрав под себя ноги, села. Злясь на ощущение полной беспомощности, она стала обдумывать пути побега.

Если встать, можно быстро добраться до края с бахромой и быстро спрыгнуть, но это совсем не то же самое, что осторожно спуститься. Бонни дернулась всем телом, чтобы проверить, можно ли подогнать ковер к одной из опор, поддерживающих крышу, чтобы потом встать и, перебирая руками по опоре, заставить ковер опуститься на пол. Однако ковер лишь слегка приподнял края, чтобы Бонни случайно не свалилась.

Она отлично поняла, что… что ковер заботится о ней, ограждает от опасностей. Он не позволит ей спрыгнуть вниз и не допустит, чтобы она упала. Чтобы проверить это, она встала на ноги. Ковер закачался, как стол с одной короткой ножкой, затем успокоился и стал жестким. Бонни прошлась из конца в конец, на глаз прикинула, что его размеры примерно полтора метра на два семьдесят. Она снова восхитилась яркостью его цветов и красотой узора, затем попрыгала на нем, понимая, что, по идее, он должен прогнуться, и тогда она упадет, и одновременно зная, что этого не произойдет. Ковер был твердым, как бетон.

– Ладно. Признаю. Ты действительно крутой ковер, – громко проговорила Бонни и рассмеялась, потому что просто не представляла, что ей делать дальше.

Не удержавшись от искушения, она прыгнула на угол ковра и, встав в позу серфера, стала покачиваться на согнутых ногах, скатываясь с гребня воображаемого… цунами. В следующее мгновение ковер принял наклонное положение и превратился в один из надувных аттракционов, которые устанавливали во времена их с сестрой детства на пикниках или ярмарках. Бонни высоко подпрыгнула, потом еще раз, при этом подтянув под себя ноги, и мягко приземлилась на попу. Однако прыжки получились не такими, как на батуте, и совсем не такими, какие были ей нужны, чтобы претворить в жизнь один из планов побега, вырисовывавшихся у нее в голове.

Бонни сообразила, что все еще держит в руке телефон Дженис, и, взглянув на него, вдруг поняла, что пытается вспомнить номер, который во всех телефонах она устанавливала на быстрый набор, – номер Джо.

Она уронила телефон на колени, спрятала лицо в ладонях и, застонав, заскрежетала зубами. Ей не хотелось сдаваться первой, первой идти на мировую, первой признавать, что без него ее жизнь не складывается – не то чтобы вся ее жизнь была наполнена ситуациями, вроде этой, но все же… Ведь ушел он, следовательно, и возвращаться должен он.

– Ему придется вернуться, – пробормотала она, и эти слова прозвучали как молитва.

Покачав головой из стороны в сторону, чтобы размять затекшую шею, Бонни попыталась унять нарастающее нетерпение. Где же Дженни? Она не сомневалась, что Пим приложит все силы, чтобы вспомнить, – она всегда так делала. Тысячи картинок с Пим, спешащей ей на помощь и спасающей ее, мелькали у нее в голове… И неожиданно все исчезло, как будто что-то еще, не имеющее к этому отношения, пробилось в ее сознание.

Оно формировалось медленно, пока Бонни изучала темную полосу по краю ковра. Сначала оно было похоже на часть рисунка и было вплетено в ковер, но, приглядевшись внимательнее, она обнаружила, что то, что напоминало ей квадрат, на самом деле является скоплением палочек и черточек – вертикальных, горизонтальных и диагональных. Некоторые пересечения повторялись, но не было ни одной одинаковой схемы.

– Это твои инструкции, да? – Она обращалась скорее к самой себе, чем к ковру. Да-да, именно к себе. – Это какой-то язык, но он не похож ни на азиатский, как твой узор, ни на ближневосточный. Здесь нет даже намека на иероглифы. И на руны не похоже. – На этом познания Бонни в том, как выглядят иностранные и древние языки, заканчивались, однако она была абсолютно уверена, что это какое-то послание. – Джен умная, может, она знает.

Она раздраженно вздохнула:

– Господи, как жаль, что это не английский.

И появился английский.

– Ой. Спасибо.

По идее, думала Бонни, ей надо бы испугаться, впасть в истерику или хотя бы не поверить своим глазам, но ничего из этого она не испытала. Она не видела никакой опасности. Ковер не намеревался причинять кому-то вред, и у нее не было ни малейшего повода не верить своим глазам.

Она смотрела на слова «ломают, изменить, завершить», пытаясь определить, откуда начинать. Через несколько минут слова сложились в стихотворение.

– До ночи глубокой. – Это точно волшебный ковер Пим. Она знает о нем, наверняка знала о нем все эти годы. Но что все это значит? Неужели Пим летала на нем… или уже летит… и должна завершить свой полет до глубокой ночи?

– Так когда, черт побери, наступает глубокая ночь? – повторила Бонни давний вопрос Дженис и, продолжая обращаться к ковру так, будто у него были уши, добавила: – Сейчас она не в очень хорошей форме, чтобы путешествовать, так что, может, пересмотрим вопрос с глубокой ночью? Имеет ли значение, какая именно ночь? Или это любая глубокая ночь?

Как ни странно, ответы она не получила.

Бонни охватило отчаяние. Понимая, что, если она не научится понимать ковер, то Пим может очень сильно расстроиться, она принялась снова вчитываться в строчки.

Но так и не находила в них смысла.

– Что я делала? Что я делала? – причитала она, пытаясь вспомнить, что делала, что говорила, к чему прикасалась и о чем думала, когда ковер ожил. Посадил бы он на себя Дженис вместо нее? – Что я делала?

Она вспомнила, что шел разговор о дурацкой вечеринке у Дженис, что попросила Дженис не вмешиваться в ее семейную жизнь, при этом погладила ковер, гадая, тканый он или плетеный, и сказала…

– Я сказала: «Я иногда жалею, что вышла замуж». – Бонни подождала от ковра какой-нибудь реакции, подтверждающей правильность ее догадки. – Знаю, я сказала ужасную вещь. Но я действительно временами жалею, что вышла замуж.

Ковер под ней завибрировал.

– О-ох.

Все четыре угла запульсировали, рябь передалась бахроме, ковер слегка повернулся вправо. Дрожь быстро усиливалась, движения ковра ускорялись. Наконец он сделал полный оборот вокруг своей оси и двинулся на следующий, с каждым мгновением увеличивая скорость.

– Джен? – Что-то пошло не так, и Бонни похолодела. Ей захотелось оказаться внизу, однако при этом совсем не улыбалось быть сброшенной мощной центробежной силой. – Дженис! Абракадабра! Ладно, беру свои слова обратно – я говорила несерьезно. Я люблю Джо. Я всегда его любила. Я счастлива, что мы поженились. Прекрати. Черт. Замри! Дже-е-енис!

Быстрее и быстрее… ковер вращался с огромной скоростью. Вместе с ковром вращалась и Бонни. Ее подташнивало, все плыло перед глазами. Она подумала о том, чтобы закрыть глаза, но потом решила, что это плохая идея. Надо быть начеку, ловить любую возможность спастись, стараться сохранить хотя бы остатки самообладания.

– Джен! Помоги! Кто-нибудь! Дже-енис! – Бонни подтянула колени к груди и уткнулась в них лицом. От страха ее сердце бешено стучало, она уже жалела, что так редко бывала в церкви.

Ковер вращался все быстрее и быстрее, причем с воем, который усиливался с каждой секундой, поэтому Бонни не услышала крик Дженис: «Что? Я здесь! Я поднимаюсь к тебе!» – и не увидела, как та, поднявшись на чердак, замерла как вкопанная со словами: «Господь Всемогущий».

 

4

Звонил мобильник. Бонни в колготках перебежала через гостиную своей квартиры в престижном доме и увидела, что на дисплее высветился номер сестры.

«Замечательно. День не мог начаться лучше».

Она открыла телефон-раскладушку и, приложив к уху, опустилась на дорогой паркет и заглянула под диван.

– Джен, я люблю тебя. Ты моя любимая сестра. Но у меня нет времени сейчас разговаривать с тобой.

Она провела рукой по покрывалу из китайского шелка, которым был застелен диван, и вспомнила, почему оно ей так нравится.

– Почему ты так тяжело дышишь? Чем ты там занимаешься? – спросила Дженис.

– Ищу папку, которую вчера захватила домой, чтобы подготовиться к очень… – Бонни на четвереньках проползла по ковру к вольтеровскому креслу, за которое на аукционе в Белом доме заплатила слишком большие деньги – даже несмотря на то, что к нему в качестве подтверждения прилагалась фотография спальни «Кукушки» Джонсон, – и заглянула под подушку, лежавшую на сиденье. – …К очень важной встрече по инвестициям, назначенной на это утро. Черт!

– Что?

– Зацепила колготки. – Она искала под подушками, на книжных полках, в ящиках, за плинтусом и постепенно продвигалась к своей спальне. – Я уже опаздываю на полчаса, и у меня сломался фен… Надо же, проработал пять лет и именно сегодня решил помереть. Может, это знак?

– Чего? Прихода антихриста?

– Наверное. Я слышала, что человек, с которым у меня сегодня встреча, ну… не совсем исчадие ада, но… с шипами.

– Может, это означает, что человек, с которым у тебя сегодня встреча, просто… мужчина.

– Не глупи. Подожди. – Бонни бросила мобильник на кровать, одернула узкую темно-синюю юбку – того же размера, что она носила в колледже, – расправила белую шелковую блузку – никакой синтетики… и взяла телефон. – Ты уже рассказала, зачем звонишь? Что-то не помню. Я ужасно спешу, так что не надо рассказывать мне об очередном мужчине, с которым, как ты считаешь, я должна познакомиться. Я знакома с кучей… О, слава богу! – Озадаченная и одновременно обрадованная, она сдернула папку с материалами по Уотсонам с полки в своей гардеробной и сосредоточилась на туфлях. На кровати зашевелилось одеяло – это просыпался ее ночной гость. – Э-э… я сама встречаюсь с кучей мужчин. Мне тридцать девять, почти сорок, у меня масса работы, причем любимой, шикарная машина, роскошная квартира. Я объехала весь свет и не могу представить, что есть такого, что мне может дать один-единственный мужчина и что я не могу заполучить сама.

Тони, тридцатидвухлетнее создание, словно сошедшее с обложки глянцевого журнала и олицетворяющее собой рекламу итальянского образа жизни, посмотрел на нее и с похотливым видом изогнул бровь. Наверняка он считал, что знает, по крайней мере, одного мужчину, который может дать ей нечто особенное. Бонни улыбнулась ему и выдвинула ящик прикроватной тумбочки. Ей очень понравилось выражение очаровательного разочарования, которое появилось на его лице, когда он заглянул в ящик.

– Я тоже, – согласилась Джен. – Ничего такого нет. Вот поэтому я не приставала к тебе с этим целых два года. Никто из тех, кого я знаю, не нуждается в том, чтобы из-за него так много суетиться.

Суетиться? Бонни покосилась на Тони, прикоснулась к его щеке и, когда он оторвал взгляд от ящика, улыбнулась ему. Прижав телефон к ноге, она наклонилась, поцеловала молодого человека в губы и прошептала:

– Ты лучше их всех.

В его глазах цвета темной умбры на мгновение появился яркий блеск, но Бонни распрямилась и вышла из комнаты… хватит с него суеты.

– Так что ты звонишь?

– Чтобы услышать твой голос.

– Джен, я уже надела жакет, взяла сумку и портфель. Я иду к двери. Говори.

– Я знаю, что ты уезжала в воскресенье, и хотела бы выяснить, сможешь ли ты снова приехать в эти выходные.

– Это из-за Пим? Она все еще не в себе?

– Да. И она продолжает твердить про тот ковер и прочий хлам на чердаке. Она говорит, что он у тебя и что твоя жизнь в опасности. Она страшно разволновалась, и я пообещала ей позвонить тебе. Пим велела передать, что «важно до ночи глубокой полет завершить». Именно так и сказала. И ты должна успеть все изменить.

– До глубокой ночи… а до которого часа конкретно?

– Откуда я знаю. Ведь это ты у нас ведешь ночную жизнь. – Бонни закатила глаза, но не стала поправлять сестру. Если бы Джен знала, как часто ранним утром или поздним вечером она предавалась тому, что скорее относилось к бизнесу, чем к удовольствию, она бы… – Я собиралась позвонить и передать ей трубку, чтобы она сама поговорила с тобой…

– Большое тебе спасибо, что отказалась от этой идеи. – В лифте Бонни нажала кнопку подземной парковки. – Сегодня утром у меня просто нет ни капли времени. Но в субботу я приеду пораньше и проведу с ней весь вечер. Передай ей, что я захвачу с собой продукты, чтобы приготовить шоколадное суфле, которое она так любит.

– Ей вредно есть много шоколада.

– Ей восемьдесят восемь, Джен. Она может есть что пожелает.

– Я просто хочу сказать…

Дверь лифта отъехала в сторону. У Бонни прервалась бы связь, если бы она вышла на парковку, поэтому она продолжала стоять в кабине, придерживая дверь рукой.

– Все понятно, а вот я хочу сказать, что все мы сможем до отвала наесться суфле. Как тебе это?

– Нормально.

– Я тоже так думаю. Мне пора. Передай Пим, что я ее люблю. И тебя я люблю. Увидимся в субботу. – Бонни отошла от двери обратно в лифт, захлопнула мобильник и принялась рыться в сумке в поисках ключей от машины. Дверь лифта закрылась.

* * *

Девяносто шесть минут спустя быстрый стук каблучков по коридору офиса на четвертом этаже «Сьюпэрио Атлантик Банк» – одного из крупнейших независимых банков на Восточном побережье – возвестил о ее появлении.

С прямой, как всегда, спиной и гордо расправленными плечами Бонни прошла через приемную к своему кабинету… нет, она не любила кичиться своим положением, но знала, что именно в этом банке ее место, что она заслужила его, что она хорошо выполняет свою работу. Это ее банк. Ее взяли в «Сьюпэрио Атлантик» сразу после колледжа, где она получила степень МБА и прослушала несколько курсов по экономике, политическим наукам и торговому праву – а еще загорелась желанием сделать отличную карьеру. И это у нее получилось, от нижней ступеньки – от должности кассира, на которой она проработала очень недолго, до старшего менеджера отдела кредитования. А когда появилась возможность подняться еще выше и пересесть в собственный кабинет – с видом на Капитолий – в качестве управляющего траст-отдела банка, она тут же ухватилась за нее. Все это случилось одиннадцать лет назад.

Секретарша Анджела узнала шаги начальницы и встрепенулась, как лань, почуявшая опасность. Почуявшая, но не испугавшаяся. Они с Бонни проработали вместе почти восемь лет, хорошо знали друг друга и были настоящей командой.

– Умоляю, – прошептала Бонни, подойдя к Анджеле достаточно близко, чтобы никто не мог их услышать, – только не говори, что Уотсоны приехали раньше срока. – Оглядев приемную и убедившись, что клиентов еще нет, она уверенно прошла в кабинет. – Ты не представляешь, какое у меня выдалось утро! Единственное, чего мне сегодня удалось избежать, так это бомбы в ящике с нижним бельем.

– Между прочим, мистер Уотсон позвонил и сообщил, что они опаздывают на двадцать минут.

– Слава богу. Это первая приятная новость за сегодняшний день. – Бонни поставила портфель на полированный письменный стол из вишни и убрала сумочку в нижний ящик справа. С усталым вздохом она откинулась на спинку просторного, мягкого кресла, обитого красной кожей, и устремила взгляд на большой и яркий ковер, который она вставила в раму и повесила над зеленым, как альпийские луга, диваном, стоявшим в зоне для переговоров в противоположном конце кабинета. Обычно вид ковра взбадривал ее, придавал сил. Но сегодня он ее нервировал. – Я оставила ключи дома… – Она решила не рассказывать о том, что была вынуждена вызывать слесаря, чтобы попасть в квартиру, так как Тони находился в душе и не слышал, как она кричала и стучала в дверь. – А когда, наконец, села в машину, обнаружила, что все колеса спущены. Пришлось ехать на работу на такси.

Она покрутилась в кресле и вытянула одну ногу.

Анджела посочувствовала и наклонилась через стол, чтобы взглянуть.

– Сегодня утром я надела новые туфли от Феррагамо, чтобы произвести впечатление на миссис Уотсон, но в последний момент сменила их на эти. Я подумала, что на нее произведет гораздо больше впечатления, если я не сверзнусь со своих каблуков и не сломаю шею. Я серьезно. – При виде скептической улыбки Анджелы Бонни почувствовала себя глупо, как будто совершила нелепый поступок. – Но она поразится еще больше, если я не стану строить из себя буйнопомешанную, когда она явится сюда, согласна?

Анджела кивнула, но выражение ее лица было сочувствующим.

– После ухода Уотсонов мы откусим головы пяти курицам и зажжем ароматические свечи. И прогоним прочь ваше сегодняшнее невезение.

– Ладно. – Бонни медленно выпрямилась, повернулась к столу и достала из портфеля папку с делом Уотсонов, а также еще одну, с документами по процентным ставкам по привилегированным акциям. – Но тебе придется объясняться, если мы попортим ковер.

– Договорились. – Добродушная улыбка Анджелы подействовала на Бонни успокаивающе. – Кофе подать сейчас, или вы подождете Уотсонов?

– Подожду, спасибо. Лучше я воспользуюсь их опозданием и схожу в туалет, немного освежусь, чтобы не чувствовать себя такой измотанной.

– Только не задерживайтесь. Двадцать минут почти истекли.

– Я вернусь через две секунды, можешь проверить.

В банке, который был ей как дом родной, Бонни чувствовала себя значительно лучше. Она часто подумывала о том, что главную роль в ее любви к работе играет атмосфера, царившая в банке. Безукоризненная чистота, к примеру, была первым, на что она обращала внимание во всех банках, на отсутствие пыли… не только в кассах и в кабинетах, но и на картинных рамах и на растениях. И еще тишина – в банке всегда было тихо. Даже тогда, когда люди не разговаривали приглушенными голосами – из почтительности, из соображений секретности или просто из-за болезни горла, – все равно было тихо.

Сделав глубокий вдох, Бонни прошла через просторный вестибюль с лифтами к туалетам. По дороге она поздоровалась с мужчиной примерно ее возраста, ожидавшим лифт, и снова сделала глубокий вдох. Анджела говорит, что не чувствует запаха. Да и многие, кому она рассказывала об этом, сочли ее сумасшедшей, однако больше всего в банках ей нравится запах денег. Проходя мимо зеркала в туалете, она ободряюще кивнула своему отражению – теперь их двое, кто порадовался бы, если бы вместо всяких ароматизаторов баллончики с освежителем воздуха заполняли запахом денег.

Бонни почти закончила, когда услышала, как дверь туалета открылась и закрылась. Надеясь, что это Труди Кемпбелл – та недавно вернулась из круиза на какие-то острова, куда отправилась вместе с мужем, с которым прожила двадцать пять лет, – она приоткрыла дверцу кабинки, придала своему лицу веселое и одновременно требовательное – «ты мне сейчас все расскажешь» – выражение и… застыла как громом пораженная.

Мужчина, который несколько минут назад ждал лифт, сейчас находился в дамском туалете. Он был высоким, мускулистым и худощавым, и это было все, что успела заметить Бонни, так как в руках он держал пистолет и целился ей в грудь. Все это было неожиданно, возмутительно и пугающе, и по какой-то причине, которая совсем не вязалась с ее высокоразвитыми умственными способностями, она попятилась в кабинку, закрыла дверь и заперла ее.

– Ой, хватит, – сказал мужчина. В его тоне явственно слышались насмешка и недоверие. – В чем дело? Если ты меня не видишь, значит, я не существую? – По его голосу Бонни поняла, что он прогуливается перед дверью. – Это политика банка такая или что-то еще? Делать вид, будто не видишь людей?

Недовольный клиент. Разозлен, но сумасшедшим не выглядит.

– Или ты думаешь, что я не смогу пристрелить тебя через металлическую дверь?

Не столько не сможет, сколько не пристрелит, прикинула Бонни, ведь он не видит, где именно она стоит, поэтому ему придется выстрелить не один раз, чтобы покончить с ней, – а для того, чтобы поднять по тревоге службу безопасности, достаточно одного выстрела.

Ее сердце билось учащенно, и она испугалась, что оно вот-вот взорвется.

Сжав губы, Бонни наклонилась сначала в одну сторону, потом в другую, пытаясь заглянуть в крохотные щелочки по обе стороны от двери. Неожиданно в унитазе с громким шумом полилась вода – это она попала в зону действия датчика движения. Она испуганно взвизгнула, а мужчина… хмыкнул.

– Нервничаешь? – В его голосе звучит насмешка, и он о ней очень пожалеет, когда Бонни будет свидетельствовать против него на суде. – Не надо. Я не хочу причинять тебе вред.

Тут Бонни сообразила, что он может определить, где она находится, если просто заглянет под дверь и увидит ее ноги. Чувствуя себя несчастной и беззащитной, она задрала юбку на бедра, ухватилась за край левой перегородки и, подтягиваясь, неловко взобралась на крышку сиденья. Надо присесть на корточки, чтобы он не увидел ее поверх двери.

Как, черт побери, ему удалось пронести пистолет через охрану? Бред какой-то! На системы безопасности было потрачено несколько миллионов долларов, и вот вам пожалуйста, этот псих угрожает ей пистолетом, фланирует тут перед… Гм, преступники иногда бывают очень сообразительными.

Бонни левой рукой ощутила вибрацию стенки кабинки и, подняв голову, увидела над собой его лицо. Она машинально отдернула руку, будто обжегшись, и тут же едва не свалилась с унитаза. В отчаянии она оперлась о стенку обеими руками, и незнакомец даже ухватил ее за запястье, чтобы она не упала.

Она поспешно сбросила туфли, восстановила равновесие и выдернула руку из его цепких пальцев.

– Ты так свалишься и свернешь себе шею. – Руку с пистолетом незнакомец положил на край стенки – он не целился в нее, просто напоминал, что угроза не миновала. – Спускайся и выходи.

Хотя тон его и не был резким, не оставалось никаких сомнений в том, что именно он от нее ждет – полного подчинения. Воспользовавшись теми секундами, что он дал ей на размышление, Бонни старательно запоминала его черты: маленький шрам на левой брови, короткие вьющиеся каштановые волосы, плотно прилегающие ко лбу. Взгляд его светло-карих с зеленоватым отливом глаз был таким пронизывающим, что казалось, будто он способен видеть сквозь все… в том числе и сквозь нее.

Бонни спрыгнула на пол – всегда лучше прыгать, чем падать, – и надела туфли. Мужчина в соседней кабинке тоже спрыгнул на пол и, выйдя, стал ждать, когда она одернет блузку и расправит юбку. Сильнее всего Бонни ужасало то, что ей нечем защититься: у нее с собой нет ни сумочки, ни телефона, ни полуавтоматической винтовки.

Он не улыбнулся, но одобрительно кивнул, когда жертва появилась из кабинки. Она сделала шаг к раковине.

– Да. Конечно. Только быстро. – Он встал возле нее. – К твоему сведению, сегодня я решил взять только одного заложника и выбрал тебя. Так что любой, кто окажется у меня на пути, будет убит, в том числе и те, кто зайдет сюда, пока ты мылишь руки.

Бонни тут же вспомнились все ее друзья с четвертого этажа, а имя Анджелы всплыло перед глазами неоновыми буквами в залпах салюта. Уотсоны, вероятно, приехали, и Анджела наверняка уже ищет ее.

– К-куда вы пойдете дальше? Я имею в в-виду отсюда.

– А вот это ты мне сама расскажешь. – Бонни кивнула и обратила внимание на поношенные джинсы и коричневый твидовый спортивный пиджак – то есть он был одет в том стиле, который неправильно считают деловым, хотя одежда и шла ему. – Я не знаю, куда идти. Я пришел сюда не для того, чтобы грабить. Я хотел… у меня пока нет четкого плана.

Что? Что это за грабитель, у которого нет четкого плана? Ведь это не заштатный банк на рабочей окраине, который за каждую операцию раздает в подарок леденцы на палочке и холщовые сумки. Это «Сьюпэрио Атлантик», и все в нем – от сейфа до лампочек и до замков на парадной двери – сделано по последнему слову техники. Здесь никак нельзя обойтись без плана, причем хорошего.

– В общем, этим туалетом пользуются многие, так что… так что, может, мы… гм… Ой! Малый конференц-зал. На всех окнах жалюзи, а на двери замок. Там мы будем в безопасности, пока вы придумаете свой план.

Он пристально вгляделся в ее лицо.

– Ты хочешь заманить меня в ловушку, чтобы сбежать?

– Нет. Пока нет. Мне… мне нужно время, чтобы придумать и свой план.

Один уголок его рта приподнялся – как будто то, что она сказала, было смешным только наполовину.

– Ты всегда такая честная?

– Стараюсь, но не всегда.

Он взял ее за руку и сунул пистолет в карман пиджака.

– Похоже, ты умная женщина. Тебе нужно напоминать, чтобы ты не делала глупости? Не пытайся строить из себя героя, потому что в тебя я стрелять не буду – я пристрелю твоих друзей. Поняла?

– Да.

 

5

В вестибюле никого не было, когда они вышли из туалета. Остановившись у большой колонны, они огляделись и поспешили вперед. У Бонни дрожали колени, она очень боялась сделать ошибку. Ладонь мужчины была теплой, он сжимал ее руку крепко, но не больно. Он был значительно выше ее, и она чувствовала исходящую от него энергию, когда он шел почти вплотную к ней, такой сильный и опасный.

Бонни захотелось закричать – по нескольким причинам, – когда она краем глаза заметила идущую им навстречу узколицую и язвительную Валери Барсон из отдела ипотеки, однако она лишь передернула плечами и попыталась пристыдить себя за то, что в ее душе могут возникать столь сильные и подлые желания.

– В чем дело? – Глубокий и низкий голос незнакомца прозвучал у самого ее уха. – Ты в порядке? Надеюсь, тебя на меня не стошнит?

Бонни слегка повернула к нему голову.

– Умоляю, пожалуйста, не стреляйте вон в ту женщину в алом платье, идущую к нам, иначе я за себя не отвечаю.

Озадаченное выражение на его лице сменилось любопытством. А напыщенная ипотечная брокерша даже не заметила его внимательный взгляд, когда проходила мимо.

– Бонни.

– Валери, – ответила Бонни, хотя в любой другой день назвала бы ее Вал, чтобы позлить. На этом их встреча и закончилась.

Бонни догадывалась: сигнал, поданный посредством имен – Вал/Валери, – слаб и неоднозначен, и не очень надеялась, что он дойдет до брокерши, однако попытаться стоило. По ее мнению, надо было быть начеку и хвататься за любую возможность.

– Как я понимаю, она тебе не очень-то хорошая подруга. – Бонни кивнула, подтверждая его предположение. – И ты придумывала, как бы сделать так, чтобы ее подстрелили. – Бонни энергично замотала головой, возражая ему. – А мне нравится ход твоих мыслей, Бонни.

Бонни повернулась и удивленно уставилась на него, а потом вспомнила, как он узнал ее имя – спасибо тебе большое, Вал, – и решила, что чем больше сведений о нем у нее будет, тем… тем больше информации у нее будет.

– А как вас зовут?

– Кэл.

– Просто Кэл, и все, без фамилии?

Услышав, что позади них хлопнула дверь, он обернулся. Что до Бонни, то его крепкая хватка помешала ей последовать его примеру. Поэтому она не поняла, вошел кто-то в офис или вышел из него, идет кто-то вслед за ними или прочь от них.

– Без фамилии. Шевелись.

– Это ваше первое ограбление банка, не так ли?

– Зачем ты так говоришь?

– О, я не хотела вас обидеть, но у вас не очень-то получается. – Кэл повернулся к ней, и она смогла разглядеть его глаза. Они были потрясающего цвета – темно-зеленые с примесью золотисто-коричневого, – не очень широко расставленными, в общем, это были красивые глаза вора. – На первом этаже нет денег. Никакой наличности. Одни бланки, заявления, немного чеков и много… – Она резко замолчала, почувствовав, как дуло пистолета ткнулось ей в ребра. Две молодые кассирши вышли из отдела кадров. Оживленно болтая и радуясь жизни, они улыбнулись Бонни и Кэлу и поспешили по своим делам.

– Осторожно, – предупредил он. Каким-то образом ему удалось произнести это слово так, что оно прозвучало угрожающе.

Через пару минут еще кто-то вышел из другого кабинета и оказался у них на пути. Потом еще кто-то. Потом еще. Они улыбались и заговаривали, если были знакомы с Бонни, – все это выглядело так, будто для полиции рассыпаются хлебные крошки, как в сказке, – а потом неожиданно она вспомнила, почему так редко ходила этой дорогой.

– Бонни.

– О черт, привет, Кевин, – поприветствовала его Бонни примерно в той же манере, в какой Сайнфелд приветствовал Ньюмана.

Кевин был высоким и таким тощим, что воротник его рубашки отставал от шеи на целый дюйм. У него были карие глаза и неаккуратно подстриженные короткие темные волосы. Бонни даже немного смутилась, когда вспомнила, что когда-то у них был очень непродолжительный роман, без секса, слава богу, и подпитывалась эта связь жалостью. Большая ошибка. И Кевин был женат. Машинально Бонни попятилась, чтобы оказаться подальше от него, и уперлась спиной в грабителя. Она понимала, что и от грабителя надо держаться подальше, но из них двоих, если честно, Кевин был страшнее.

– Рад видеть тебя, Бонни. Как поживаешь? Что привело тебя в наши края? – Бонни живо представила, как он смакует свой будущий обед – ее, – и с его огромных, будто у волка, клыков капает слюна.

– Замечательно. Я показываю наш банк своему близкому другу Кэлу.

– Ясно. Отлично. Привет. – Кевин протянул руку грабителю. – Кевин МакНалли. Приятно познакомиться.

Бонни затаила дыхание, не зная, как тот поступит. Но потом сообразила: раз он держит ее за правую руку левой рукой, значит, пистолет у него в правой. И здороваться нужно правой. Однако каким-то образом грабитель справился с задачей, и когда он обхватил сильной, натруженной ладонью с длинными пальцами мягкую лапку Кевина, пригодную только для перекладывания бумаг, его рука была пуста.

В голове Бонни тут же пронеслось несколько эффектных вариантов побега – броситься к лестнице, забежать в какой-нибудь кабинет с телефоном, – однако все они имели один и тот же недостаток: в коридоре было слишком много народу.

– Как дела? – спросил Кэл радушно, будто встретил давнего приятеля, тряся руку Кевина.

– Я не расслышал вашу фамилию.

– Он ее не называл. – Бонни решила принять участие в разговоре, чтобы помочь грабителю выкрутиться. Она знала, что преступникам нужна альтернатива. А вот когда они чувствуют себя загнанными в угол или припертыми к стенке, тогда могут начаться крупные неприятности. – Можешь не называть, Кэл, но если назовешь, приготовься сгинуть в ворохе рекламных листовок по кредитам и заявлений на открытие кредитных карт. – Бонни пришлось перейти на «ты» – ведь для Кевина Кэл как-никак ее друг, – однако это получилось у нее на удивление легко.

Бонни посмотрела на Кэла и поймала его озадаченный и даже слегка любопытный взгляд. Прошла секунда, прежде чем он вяло пожал плечами и сказал:

– Так я уже и так в списке для рассылки.

– Точно. Я и забыла. – Стараясь не делать лишних жестов, чтобы не привлекать к себе внимания, Бонни спрятала руки за спину. – Мы любим наших потенциальных клиентов, но еще сильнее мы любим тех, кто уже… стал… чем-то большим. – Она почувствовала под рукой джинсовую ткань и долю секунды ощупывала ногу под ней… во всяком случае, она надеялась, что это нога! В следующее мгновение она сжала руки в кулаки и убрала их из-за спины. – Все, нам пора. Пока, Кевин.

– Рад был увидеть тебя, Бон. Не будь со мной такой чужой.

Кэл едва не бежал, чтобы догнать ее.

– Эй! Эй! Притормози. Я не позволю ему укусить тебя.

– Потому что сам собираешься укусить меня? Если укусишь меня, можешь сразу пристрелить и покончить со всем этим – ведь я знаю, мерзавец, из-за чего идут на изнасилование.

– Изнасилование?

– Из-за стремления властвовать, из-за унижений и из-за… маленьких, крохотных членов, но ты не дождешься от меня желаемой реакции. Что бы я ни почувствовала, я все равно тебе ничего не покажу. И… и пистолет, между прочим, больше меня не пугает. В нем только пять или шесть пуль, и когда они закончатся – а они закончатся, – тебе конец. Я дам показания…

– Тихо. – Резкая боль в руке, стиснутой его пальцами, и сердитый тон вынудили Бонни мгновенно замолчать. Подняв голову, она увидела, что его глаза потемнели, а взгляд стал жестким. – Я никому не причиню вреда, если меня к тому не вынудят, ясно? И я никого не насилую. Не понимаю, какая муха тебя…

– Я убрала руку за спину и случайно прикоснулась к твоей ноге.

– И?

– Ты шевельнулся. – Его черты смягчились, на лице появилось озадаченное выражение. Он явно ничего не заметил – а Бонни почувствовала себя полной идиоткой. Поэтому солгала: – И я… в общем, я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, что ты держишь меня за руку. Здесь люди не ходят, держась за руки. Я поспешила прочь, чтобы никто этого не увидел и чтобы побыстрее добраться до малого конференц-зала и… он там, позади тебя.

Он повернулся, посмотрел в оба конца коридора и повел Бонни вперед.

– Не действуй мне на нервы своими причудами, ладно?

– Ладно, не буду. Это… недоразумение. Мне уже лучше. Значительно лучше.

– Отлично.

– Ой, а знаешь что? Подожди. Постой.

– Нет.

– У меня есть одна идея.

– Расскажешь мне ее в зале.

Он открыл дверь, включил свет, втолкнул Бонни в зал и впервые с того момента, как они вышли из туалета, выпустил ее руку. Быстрым движением он запер дверь и повернул в закрытое положение жалюзи, висевшие между стеклами в дверном окне. Затем он пересек зал, чтобы повернуть жалюзи на окнах, выходивших на улицу.

Бонни решила воспользоваться моментом. Два шага до двери, полсекунды на то, чтобы отпереть дверь, мгновение, чтобы ее открыть, – и вот оно, спасение.

– Бонни, кто, по-твоему, окажется быстрее? Ты, выбегая в дверь, или я, стреляя тебе в голову? – небрежно спросил Кэл.

Медленно подойдя к ней, он ласково отодвинул ее подальше от искушения.

Все кончено. Она заперта с грабителем и его пистолетом. Бонни неожиданно почувствовала, что ее колени стали ватными, и села.

Малый конференц-зал был небольшим, поэтому им редко пользовались. Здесь было достаточно места для трехметрового стола и задвинутых под него стульев, но если на стул кто-нибудь садился, обойти его уже было нельзя. В центре стола стоял беспроводной телефон, все остальные блага цивилизации – ванная, раковина, мини-бар, сифон для газировки – отсутствовали.

– Ты в порядке? Ты что-то бледна.

Бонни кивнула:

– Я в порядке. Я не привыкла иметь дело с пистолетами и ворами, я пропустила важную встречу и лгу людям, которых ненавижу.

– Ты пропустила важную встречу? – спросил Кэл, и Бонни снова кивнула, проведя рукой по своим рыжеватым волосам до подбородка – в полумраке они приобрели поразительный оттенок. – Чем ты занимаешься? Думаешь, тебя уже ищут?

– Наверняка. – Бонни гордилась тем, что ее отсутствие встревожит людей. Она понимала, что глупо думать об этом в такой момент, но кому приятно быть одной из множества людей-невидимок, чье исчезновение никого не взволнует. Людей без друзей, без семьи и никому не интересных. Одиноких. Она очень боялась стать одной из них. – Я персональный банкир. – Она посмотрела на часы. – И я уже на двадцать две минуты опоздала на встречу с парой, которая сделала почти все свои деньги на запчастях для автомобилей и вине. Интересное сочетание, тебе не кажется?

– Значит, ты не работаешь в этом банке?

– Нет, работаю. Я просто больше не работаю с основной массой населения. Когда-то работала, а теперь люди, имеющие определенное количество денег, могут нанять меня – через банк, естественно, – чтобы помочь управлять их финансами со всем набором услуг, от консультирования по инвестициям до оптимизации налогообложения наследуемого имущества и до филантропических стратегий в контроле денежных операций. А ты? Чем ты занимаешься… когда не грабишь банки, я имею в виду?

– Строительством. – Он закончил разглядывать улицу сквозь жалюзи и неловко протиснулся между стеной и стульями к двери, чтобы оглядеть коридор. – Люди с определенным количеством денег, говоришь. А что за определенное количество?

– Обычно минимум двести пятьдесят тысяч долларов в год… хотя у меня есть клиенты, которые начинали с половиной этой суммы. – Бонни принялась барабанить пальцами – четырьмя, от указательного до мизинца – по столу. – Среди них – моя сестра с мужем, однако я твердо считаю, что никогда нельзя вести бизнес с родственниками… и смешивать семейные отношения с деловыми, однако делаю и то, и другое, и, к счастью, у меня получается. – Она оперлась локтями о стол и прикрыла рот кулачком. – Извини меня.

– За что? – Его внимание было сосредоточено на коридоре.

– Я начинаю болтать без умолку, когда нервничаю.

Он покосился на нее и снова устремил свой взгляд в коридор. Помолчав некоторое время, он сказал:

– Моя мать трещала непрерывно. Постоянно. Даже когда не нервничала.

– И это сводило тебя с ума, да?

– Иногда. А вообще это напоминало звон бубенчика на ошейнике у кошки – мы слышали, что она идет, и успевали слинять.

– Мы?

– У меня есть брат и сестра.

– А они знают, что ты затеял?

– Черт, да я сам не знаю, что затеял. – Он оставил свой пост у двери и протиснулся обратно к окну. – Есть какие-нибудь предложения?

– Насчет того, как грабить мой банк? Вряд ли. Но если ты решишь передумать, поторопись, пока не приехала полиция. Мы вместе выйдем в коридор, расстанемся у лифтов, и каждый пойдет своей дорогой. Никто ничего не узнает о том, что произошло в последние полчаса.

Он покачал головой.

– Кто-то обязательно узнает, что я был здесь этим утром. Кто-то обязательно обратит на меня внимание.

Бонни развела руками.

– А я? Ведь все мое внимание было сосредоточено только на тебе.

– Можешь оформить мне кредит в пол-лимона? – раздраженно спросил он. – На потребительские расходы или для развития бизнеса, с фиксированной ставкой или без – я не привередлив. Я верну деньги в любой форме, как ты скажешь, – только законной. Мне просто нужны деньги.

– Для…

– Покупки земли. Чтобы построить двести домов на участке в полтора акра между Равнинами и Маркхэмом.

– Всего полмиллиона? – Бонни знала этот район – он находился недалеко от дома Пим. Грабителю понадобится значительно больше, чем полмиллиона.

– Ну, у нас уже есть пятьсот тысяч, а владелец земли говорит, что придержит для нас этот участок, если мы принесем ему еще столько же.

– Ясно. Кредит под какое обеспечение?

– Наш бизнес, наш участок, мой дом – все, что пожелаешь.

– Но не дом твоего брата?

Он снова покачал головой и раздвинул ламели жалюзи дулом пистолета.

– У него дети.

Даже если бы Бонни рисовала в своем воображении картинки с собственным похищением или взятием в заложники, она никогда бы не выбрала в качестве злодея такого достойного человека, как Кэл, это точно.

– Думаю, я смогу оформить тебе кредит. Мистер… гм… – Она улыбнулась, глядя на его профиль. – Кэл, ты так и не назвал мне свою фамилию.

– Я также не назвал тебе причину, по которой твои… коллеги отказали мне. И не только мне, но и брату, потому что он мой партнер. – Бонни внимательно ждала продолжения – в конце концов, разговоры о деньгах – это ее жизнь. – Я сидел.

– При сложившихся обстоятельствах меня это не должно удивлять, но почему-то удивляет. Ты совсем не похож на преступника.

– Я и не преступник. Во всяком случае, перестал им быть. Я отсидел срок одиннадцать лет назад. Знаю, я заслужил это. Я был молод. Я был последним негодяем. Но я за это заплатил! С тех пор я горбатился вместе с братом, развивая наш бизнес. И вот сейчас, когда мы окрепли настолько, чтобы рискнуть и немного расправить крылья, нам отказывают из-за того, что я сидел.

Такова была банковская политика в отношении тех, кто совершил уголовное преступление. Бонни это знала, но в настоящий момент не могла утверждать, что эта политика правильная и справедливая. Кэл уже заплатил свой долг обществу, он изменил свою жизнь и трудом зарабатывает себе на хлеб, однако его все равно продолжают наказывать.

Нет, ирония ситуации – то, что похититель обсуждает с жертвой проблему своего доброго имени, – не ускользнула от ее внимания.

– Между прочим, мы не единственный банк в городе, – бодрым тоном сообщила Бонни. – Не верится, что эти слова произнесла я, но это так. Ты был в других банках?

Он стал пробираться к наблюдательному пункту у двери и по пути, кивнув ей, сказал:

– В трех. В трех других банках. Те же ответы, те же причины. Больше всего меня убивает то, что, если бы меня не было, брат без проблем получил бы кредит.

Бонни стало жаль его.

– Сожалею, Кэл. Честное слово. Мне тоже все это кажется несправедливым.

– Прекрати. Ты не обязана так говорить только потому, что боишься. Я же сказал, что не причиню тебе вреда.

– А я говорю это не потому, что боюсь. Я на самом деле так думаю. Мне действительно жаль, что все так получилось. И мне жаль, что все, что ты натворил сегодня, положения не исправит, – спокойно сказала она. – И как бы мне ни хотелось все это изменить, я не смогу. – Она нахмурилась. – Только вот мне интересно, почему ты выбрал именно меня? А не кого-нибудь из отдела кредитования или поглощения?

– А что за хорошая идея, о которой ты говорила, когда мы шли сюда? – Он решил сменить тему.

– Ой, это несущественно. Я просто вспомнила, что кабинет Джила Хопкинса пустует. Он в больнице, ему делают операцию по удалению грыж. Он очень крупный мужчина, а грыжи могут быть опасны, если их не прооперировать. – Кэл смотрел на нее терпеливо, возможно, так же, как на свою мать-болтушку. – Он из бухгалтерии, так? Значит, в его кабинете есть компьютер и кулер, и расположен он рядом с туалетом. Там нет окна, выходящего на улицу, зато он значительно меньше этого зала. Ты не боишься приступа клаустрофобии?

– За семь лет в тюрьме я привык к маленьким помещениям.

– Семь лет? – Почему-то Бонни думала, что он отсидел год за подделку чеков, или за хакерство, или за переход улицы на красный свет. – А можно мне…

– Что?

– Не бери в голову. Это не мое дело.

– За что меня посадили?

– Да, но отвечать необязательно. Я просто слишком любопытна.

– Когда мне было восемнадцать, я получил три года за угон старого, раздолбанного грузовика. – Он сокрушенно покачал головой. – Наверное, я это заслужил. Я считал себя крутым, когда учился в школе… Таким, от каких твоя мама всегда говорила тебе держаться подальше. – Улыбка у него получилась грустной. – Если бы меня не взяли за грузовик, то взяли бы за что-нибудь другое. Рано или поздно. По мне давно тюрьма плакала. Но во второй раз, через семь лет, когда мне было примерно… двадцать пять, кажется, я был абсолютно невиновен.

– Или почти абсолютно? – Бонни поймала себя на том, что слушает его с интересом, и осадила себя. Плохо, что ей так нравится смотреть на него.

– Я оказал сопротивление при аресте. Но ты бы тоже так поступила в тех обстоятельствах.

– А в каких именно?

Он выглянул в окно двери и вернулся к тем окнам, что выходили на улицу.

– Была зима, понимаешь? Было холодно, но не очень, не так, чтобы замерзнуть. Представляешь, что я имею в виду?

– Наверное. Когда можно ходить без шапки, но нельзя без пальто.

– Вот именно. – Он повернулся к ней, и она вдруг с удивлением обнаружила, что ей трудно представить его такого, с открытым лицом, общительного, в тюрьме, поэтому она вынуждена была напомнить себе, что он пришел грабить банк… и что он должен наводить на нее ужас. – Именно так я и поступил. Снял шапку – обычную, вязаную – и сунул ее в карман куртки. Помнишь, тогда все носили огромные армейские зеленые куртки? – Она пожала плечами, давая понять, что не помнит. – В общем, однажды вечером я приехал к приятелю домой, чтобы поиграть в покер – так, обычная игра с мизерными ставками. Через двадцать минут после начала игры мне стало жарко, я снял куртку и бросил ее на диван. Нас было шестеро, а чуть позже пришел седьмой. Мы потеснились, чтобы дать ему место, и вдруг он подхватился и слинял прежде, чем все успели вернуть ставки.

Короче, игра закончилась. Было примерно полтретьего ночи. Я взял с дивана свою куртку и двинулся домой. Я не проехал в своей машине и десяти минут, как увидел проблесковые огни полицейской машины и съехал к тротуару – у меня не горел задний габарит, все руки не доходили починить его. Я решил, что точно так же, как и в предыдущие два раза, когда меня останавливали, скормлю полицейским историю о том, что фонарь перегорел недавно и что на следующей неделе я еду в сервис.

– А ты никогда не слышал, что честность – лучшая политика?

Он скептически посмотрел на нее и усмехнулся.

– Не грузи меня, ты бы тоже соврала. Признай это.

– Признаю. – Бонни изо всех сил пыталась сдержать улыбку. – Но ты держишь меня под прицелом, так какая разница?

Оба уголка его рта приподнялись вверх, а глаза весело блестели целую минуту, прежде чем он вспомнил правило: не шутить с заложниками.

– Как бы то ни было, они мне не поверили. А когда они пробили по базе мои права и номера и выяснили, что я преступник, отбывший срок, они набросились на меня, как стая голодных собак. Я предложил им обыскать машину – мне нечего было скрывать. Я вылез и поднял руки над головой, чтобы они меня обыскали. Я же ни в чем не виновен, верно ведь? – Его губы растянулись в грустной улыбке. – Я думал, что сойду с ума, когда увидел мешочек с таблетками, который они вытащили из моего кармана.

Бонни ахнула, прижала ладони к щекам и проговорила:

– Куртка была не твоя. – Глядя на него расширившимися от волнения глазами, она ждала продолжения.

– А также содержимое моего кармана. Я-то думал, что там шапка – я же не проверил, там она или нет, потому что было тепло и я не собирался ее надевать, – а там оказался пистолет. Это было не просто незаконное владение огнестрельным оружием, это было еще и преступление, совершенное в период условного освобождения. – Бонни со стоном откинулась на спинку стула. – Бывало у тебя, что смотришь сериалы про полицейских и удивляешься, до чего же преступник глуп, если надеется уйти от полицейской погони? В общем, от страха люди глупеют… и становятся безрассудными. Я повел себя по-настоящему глупо и безрассудно. Я врезал под дых одному копу, а другого свалил на землю, а потом, как был в наручниках, побежал в темноту переулков.

– И, естественно, никто не поверил, что куртка не твоя.

– А ты бы поверила?

Бонни с неохотой покачала головой. Да она сама ведет себя глупо и безрассудно, потому что верит ему. Она верит ему, и он нравится ей. Ей нравится, что, когда он рассказывает, его ясные светло-карие глаза смотрят, казалось бы, прямо в душу, ей нравится его уверенная манера разговора. Ей нравятся его грубые, натруженные руки с чистыми, коротко подстриженными ногтями. Но ведь должен же быть какой-нибудь способ помочь ему!

Она проводила Кэла взглядом, когда он снова пересек зал.

– Послушай, если мы немедленно выйдем отсюда, даю слово, я сделаю все возможное, чтобы помочь получить деньги, которые тебе так нужны. – Он внимательно осматривал коридор. – Я знаю несколько предпринимателей, готовых пойти на риск, может, нам удастся что-нибудь придумать… или поговорить с частным инвестором… есть правительственные кредиты и гранты, которыми почти никто не пользуется. Мы поищем везде и будем искать, пока у тебя на руках не окажется вся требуемая сумма.

Кэл повернулся, привалился к косяку и посмотрел на нее. Его взгляд был мягким и ласковым и одновременно острым, как скальпель. Бонни ощутила знакомую сладостную дрожь под диафрагмой и тут же напомнила себе, что она – капитан своего собственного корабля.

– Где ты была два часа назад?

– Понимаю, – с сочувствием проговорила она. – Но два часа назад мне тоже пришлось бы отказать тебе из-за твоих отсидок. У банка есть правила. Только я не знала тебя два часа назад и не желала тратить свое личное время, чтобы помочь тебе.

– А сейчас ты знаешь обо мне все.

– Естественно, нет, но сейчас я знаю о тебе больше, чем когда мы познакомились. И еще я знаю, что хочу тебе помочь.

Кэл изучал ее одну долгую минуту, такую долгую, что Бонни даже заерзала на стуле. В конечном итоге он оттолкнулся от косяка и сказал:

– Спасибо, Бонни, я ценю твое предложение, но слишком поздно. Копы уже здесь.

 

6

– Нет! Не бери трубку! – воскликнула Бонни, когда зазвонил телефон. Вскочив, она перехватила его руку. – Дай я отвечу. Я скажу, что мы зашли сюда, чтобы в тихой, спокойной обстановке обсудить частные вопросы. Я скажу им, что кто-то проявил излишнюю бдительность, что я здесь по собственной воле.

Он покачал головой, а телефон продолжал звонить.

– Пожалуйста, Кэл, если они решат, что это ситуация с заложником, дальше события будут развиваться только по одному сценарию – плохому. У нас не останется выбора, и мы не сможем повернуть назад.

– Я все понимаю. А теперь убери руку.

– Гм. – Бонни порылась в себе в поисках крохотных остатков храбрости и воспользовалась ими в полной мере, чтобы сказать: – Нет. Ты делаешь ошибку. Подумай о своей жизни. О жизни своего брата и сестры. А как же… у тебя есть жена?

– Я разведен.

– А дети?

Он помотал головой, не спуская с нее взгляда.

– А ты? Неужели тебя так и не окольцевал ни один богач?

На этот раз головой помотала Бонни. Она не помнила, когда в последний раз испытывала комплекс неполноценности из-за того, что никогда не была замужем. Она поспешно спрятала руки за спину, заявив:

– Я была занята другими вещами.

– Хотелось бы узнать какими, но сначала…

Бонни непроизвольно вскрикнула, сообразив, что, увлекшись разговором, выпустила его руку. Ей так и не удалось претворить в жизнь свое страстное стремление спасти Кэла – внезапно раздавшийся из мегафона в коридоре голос пригвоздил ее к месту:

– Джозеф Сандерсон, говорит полиция. Пожалуйста, возьми трубку, чтобы мы могли поговорить. Джо Сандерсон. Мы знаем, что ты там, мы всего лишь хотим выяснить, что тебе надо.

Он все же грабитель и похититель, и Бонни больно ранил тот факт, что он обманул ее, назвав другое имя.

– Джо? Твое настоящее имя Джо? Здорово. Замечательно. Полагаю, теперь мне следует называть тебя Джо.

– Можешь, если хочешь. Так меня называет мама и еще несколько человек, с которыми я вырос, но для всех я всегда был Кэлом, с тех пор как уехал из дома. Разве ты забыла, что с такой репутацией, как у Джо, жить было нельзя? Мое второе имя Кэлвин. Разве за дурацкие имена бьют?

– Давай, Джо, возьми трубку. Скажи нам, что мы можем сделать для тебя.

Кэл с беспомощным видом развел руками.

– Они так ласково просят, наверное, мне лучше взять трубку.

– Нет. Пока еще я могу все исправить. Я еще могу разрулить ситуацию. Пожалуйста, Кэл.

Удивление… и нечто, близкое к нежности, смягчило его черты. Он взял Бонни за подбородок, ласково погладил ее большим пальцем и сказал:

– Ты спрашивала…

Они оба подпрыгнули, когда телефон снова зазвонил. Он раздраженно схватил трубку и прижал к боку тем концом, где находился динамик.

– Ты спрашивала, почему я выбрал тебя… За сегодняшний день я переговорил, наверное, с десятком людей. Ты оказалась единственным человеком, кто посмотрел мне прямо в глаза, улыбнулся мне и пожелал доброго утра. Если бы я не увидел тебя, я зашел бы в лифт и вернулся домой с пустыми руками. Я вернулся бы домой, чтобы смотреть, как мой брат притворяется, будто не понимает, что именно из-за меня у него нет возможности подняться. Но так уж случилось, что я тебя увидел и… Проклятье! – процедил он, когда в коридоре снова ожил мегафон, и поднес трубку к лицу. – Неужели нельзя минуту подождать? Я занят. И мне некуда бежать. – Он снова прижал трубку к боку. – Так о чем это я?

– О том, что ты меня увидел.

Он улыбнулся, и у Бонни едва не подогнулись колени.

– Верно. Я тебя увидел. И подумал: «Вот это женщина. Добрая, честная, умная. Женщина, которая никогда не сдастся, которая никогда не упадет духом. Она будет бороться».

– Ты сделал этот вывод только на основе одной улыбки, одного взгляда и вежливого «Доброе утро»?

– Я ошибся? – Бонни медленно покачала головой – головой, в которой царил полнейший хаос. – Но я выбрал тебя не поэтому. Я выбрал тебя себе в заложницы, потому что… ты оказалась под рукой.

Возмущение, ярость, веселье и досада – все эти чувства охватили ее за мгновение до того, как он от души расхохотался. Сглотнув рвущийся наружу смешок, она шлепнула Кэла по руке, а потом тоже взялась за трубку.

– Все это не смешно, Кэл. У тебя серьезные проблемы, так что сосредоточься, прежде чем начнешь говорить с ними.

– Слушаюсь, мэм. – Он нахмурился. – Я упоминал «властная»? Так вот, ты выглядела еще и властной.

Бонни собралась было возразить, но он прижал указательный палец к ее губам и поднес трубку к уху.

– Извините, что заставил вас ждать. Моя заложница немного расхвалила меня. Нет, с ней все в порядке, она просто очень болтлива. – Его улыбка была дразнящей, а ее взгляд – негодующим. Он протянул ей трубку. – Скажи им, что с тобой все в порядке. – Бонни громко подтвердила, что с ней все хорошо, и Кэл снова заговорил в телефон: – Давай заключим сделку, Тед. Я еще не решил, что буду делать, так что отойди от двери и перестань названивать каждые пять минут. У меня нет желания совершать опрометчивые поступки, так что не вынуждай меня. Когда я пойму, что хочу сделать, ты об этом узнаешь. Кстати, и хватит орать в мегафон, от этих воплей я нервничаю, и у меня дрожат руки. – Он отключился. – Ну как?

– Думаю, хорошо. Только не давай им никаких поводов решить, что я ранена или что ты обращаешься со мной жестоко, иначе они ворвутся сюда. Помоги мне придвинуть стол к двери. И выключи свет. Ты абсолютно не подготовлен.

– А вот ты, напротив, действуешь как настоящий профессионал в этом плане, что наводит на подозрения. – Поставив стулья друг на друга, Кэл забаррикадировал дверь. – И вынуждает задаваться вопросом: почему ты мне помогаешь? – Оглядевшись по сторонам, он обнаружил, что использовал все стулья, и теперь Бонни не на чем сидеть, только на полу. – Сядем на стол, он выдержит. Если они пойдут на штурм, залезешь под него.

Они переглянулись, и их взгляды говорили о том, что дело совсем не в «если», а в «когда», а если они оба это понимают, зачем говорить вслух?

– Еще одно хорошее предложение. Ты не думала написать книгу? «Как не провалить кражу со взломом» и ее продолжение «Как стать счастливой заложницей»?

Игнорируя его слова, Бонни села на стол и принялась болтать ногами. Деваться ей было некуда – законный предлог посидеть на столе появился у нее впервые с двенадцати лет.

– Я помогаю тебе, так как считаю, что с тобой обошлись незаслуженно сурово, – хотя это ничего не изменит. Ты же понимаешь это, верно? Тебе не победить.

– Когда будешь писать свою книгу, постарайся показать, насколько важно верить в себя и остаться непобежденным. – Бонни строго посмотрела на него. Он подмигнул ей, и она… сдалась.

– Между прочим, я помогаю тебе, так как сама во всем виновата. Когда я проходила мимо тебя, там, у лифтов, тебя просто затянуло в воронку моего чудовищного утра. – Он недоверчиво хмыкнул. – Я серьезно. Сегодня я проспала, проснулась на полчаса позже, у меня сгорел фен, я зацепила колготки, оставила ключи в запертой квартире, у машины спустило колесо, пришлось ехать на работу на такси, потом меня похитили и взяли в заложники. – Она поднесла к глазам левое запястье. – А ведь еще полдень не наступил. – Повернув голову, она обнаружила, что он внимательно смотрит на нее. – Что?

– Думаешь, это сработает в суде? Ваша честь, я просто стоял у лифта, думал о своем бизнесе – который, кстати, сильно ограничен в развитии из-за моих двух отсидок, – когда вот эта красивая женщина прошла мимо и меня затянуло в ее плохое утро.

– Для меня сработает. – Больше всего Бонни понравилась часть про красивую женщину.

– Вот я и воспользуюсь этой историей. Она мне нравится.

Бонни кивнула.

– А у меня «стокгольмский синдром». – Он склонил голову набок, взглядом как бы говоря: «Тебе всегда достаются лучшие отговорки». – Ну а с чего еще мне тебе помогать?

Кэл стал серьезным и задумчивым.

– Никому, даже ближайшей подруге, не говори, что пыталась мне помочь. Ни словом не обмолвись. Ладно? – Бонни кивнула. – И не делай из меня монстра, хорошо? Мои племянник с племянницей могут увидеть новости.

– Ты не монстр. Я бы никогда тебя так не назвала.

Кэл склонил голову в благодарном поклоне и спрыгнул со стола, чтобы выглянуть в окно, выходившее на улицу.

Он в отличной форме для мужчины его возраста… для мужчины любого возраста, решила Бонни, оглядывая его всего, от широких плеч до стройной талии и длинных, мускулистых ног. Это тело физически сильного, рабочего человека.

Хотя вслух Кэл этого не сказал, оба понимали, что, взяв ее в заложники, он совершил огромную ошибку под действием гнева, страха и разочарования и теперь у него нет выхода. Бонни знала: если бы он мог, он немедленно сдался бы, извинился бы перед ней, вице-президентом банка и полицейскими и ушел домой. А сейчас он просто оттягивает момент возвращения в тюрьму. И ей хотелось ждать вместе с ним.

Знание и внутреннее чутье были для нее всем… так как главным в ее жизни была работа. Она бы первая признала, правда, не перед своими клиентами, что управление чужими деньгами, прогнозирование, планирование инвестиций и увеличение чужих доходов очень напоминают игру в кости, только на более высоком уровне, и она мастер этого дела, между прочим… И она не первая, кто это утверждает.

Однако в настоящий момент все, что она знала и чувствовала нутром, оказалось неправильным, оно мешало ей и запутывало ее.

Она в опасности, она заложница, они с ним чужие люди, однако она воспринимает себя как его друга и партнера… и да, возлюбленную. Он не выпускал из руки пистолет все то время, что они знакомы, однако он не больше преступник, чем она сама, и она может поклясться в этом.

Бонни перевела взгляд на Кэла. Он держал пистолет в руке и смотрел на него так, будто это игрушка, будто он слишком мал, чтобы защитить его от пушек, которые, как он знал, скоро откроют огонь.

Полицейские не угомонились и звонили каждые несколько минут. Настала очередь Бонни взять трубку. После этого они перестали названивать.

– Знаешь что? – Ее тихий голос нарушил тишину, царившую почти час. Кэл тут же встрепенулся, обрадованный, что его оторвали от грустных мыслей.

– Что? – Он покинул свой пост и, подойдя к Бонни, сел на стол, не оторвав ног от пола, оперся на руки.

– Я вот тут думала… у меня есть сестра, которая на полтора года старше меня.

Он улыбнулся.

– Как ее зовут?

– Джен. Дженис. Сейчас она Джен Эверли, но раньше была Джен Симмс. Дженис Симмс. А я Бонни Симмс. – Он стал хмуриться, медленно сводя брови на переносице, но лишь кивнул, давая понять, что ждет, когда она подойдет к сути. – Мы… в общем, она училась в школе с мальчиком по имени Джо Сандерсон. В Лисбурге. Какое совпадение, а? – Теперь у него на переносице образовалась глубокая складка. – Интересно, правда?

– Странно, вот и все. Я помню твою сестру. Это она натаскивала Билли О’Нила к какой-то контрольной, которую он так и не написал, поэтому он не смог сыграть в футбольном отборочном матче и пролетел мимо колледжа и повышенной спортивной стипендии.

– Ой, не надо. Билли О’Нил – тупица, и поэтому он не написал контрольную и не смог поступить в колледж.

– А ты… – Он с осуждающим видом указал на нее пальцем, но это не задело Бонни. – Ты. Господи. Чики Дэвис весь вечер ждал тебя на свой день рождения, а ты продинамила его.

– Я не отходила от унитаза. У меня был грипп.

– Это… – Кэл ткнул пальцем ей в кончик носа, – … ложь.

– Нет.

– Да. Я видел тебя. В тот вечер ты сидела в кустах напротив дома Чики и подглядывала. Я видел тебя всего секунду, это точно была ты, только я понял это в понедельник. Я даже подумал о том, чтобы выдать тебя… Люди, которые прячутся в кустах на вечеринках, обычно вызывают подозрение.

– И почему не выдал?

Он покачал головой:

– Не знаю.

– Я никогда об этом не забуду. Впервые ученик старшего класса назначил мне свидание, и это был Чики Дэвис, и тогда был его день рождения, особый случай – ведь он мог пригласить сотни других девчонок… Положение было сложнейшее, я жутко нервничала. Неудивительно, что меня тошнило… Между прочим, в тех кустах меня вырвало. – Она замолчала, заколебавшись. – Это все, что ты помнишь о нас?

– О твоей сестре – да. Безмозглые курицы не в моем вкусе.

– Она очень способная и умная.

– Ладно. – Он на мгновение отвел взгляд, затем снова посмотрел на нее. – Тогда твои волосы были более рыжими, светлее и ярче. Удивительно, что я не узнал тебя, ведь ты не изменилась – другая стрижка, формы округлились, но… у тебя все такие же потрясающие ноги, красивее которых никогда не было в школе имени Роберта Ф. Кеннеди.

Бонни изогнула брови.

– А я была в твоем вкусе?

Кэл хмыкнул и без обиняков заявил:

– Нет. Даже близко не стояла. Но было время, когда я мог сделать исключение. Я жалел, что я не в твоем вкусе.

– В моем? – Потрясающе. Вот так, наотмашь. Обидно же… У Бонни внутри поднялось раздражение.

И Кэл заметил это. Он улыбнулся, довольный, а потом отвел взгляд с каким-то застенчивым видом, и случилась удивительная вещь. Бонни почувствовала, что балансирует на краю глубокой… чего-то очень глубокого.

Он прокашлялся.

– В тот понедельник после дня рождения Чики я всех расспрашивал, пока кто-то не указал на тебя. Мне стало любопытно. Мне захотелось узнать, что это за малолетка, которой удалось устоять против такого популярного мальчишки из старшего класса, лучшего игрока районной футбольной команды, обладающего таким ударом, как у Чики.

– Готова поспорить, что ты был очень удивлен. – Под этими словами Бонни не имела в виду самоуничижение.

– Именно так, – ответил он, разглядывая собственные ботинки. – Я был… потрясен, несколько недель. Я не мог понять, как не заметил тебя первым. Ты состояла из одних ног и… – Кэл выставил руки перед грудью. Они помолчали некоторое время, потом он продолжил: – И у тебя были рыжие волосы. – Он наклонился и внимательно посмотрел на ее лицо. – Куда делись твои веснушки?

Бонни пожала плечами.

– Волосы потемнели, а веснушки исчезли. Равноценный обмен. – Кэл хмыкнул и опустил взгляд на ее руку, лежавшую на столе. – Так почему ты так и не пригласил меня на свидание?

Он еле заметно пожал плечами:

– Во-первых, ты продинамила Чики…

Бонни рассмеялась:

– У меня был грипп.

– Ты считалась ненадежной. Ты была непредсказуемой. Ты была стихийным бедствием, подстерегающим следующего мальчишку, который решится пригласить тебя на свидание.

– А может, мне не нравились футболисты, что ты на это скажешь? Может, Чики мне не нравился.

Он пристально посмотрел на нее.

– Чики нравился всем. – Увидев, что ей нечего возразить, спросил: – А что ты помнишь обо мне? Хоть что-нибудь помнишь?

– Да, только подожди. А что во-вторых?

Он нахмурился.

– Ты сказал, что, во-первых, я продинамила Чики. А что во-вторых?

– Ах да. Ты была не в моем вкусе. Ты была чистенькой, и умненькой, и красивой, и невинной, а девчонки, с которыми я встречался… такими не были, надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду.

– Наверное, понимаю. Да, я помню кое-кого из этих девчонок. – Кэл с наигранным самоосуждением повесил голову. – Я знала, кто ты такой, когда училась в младших классах. Ты много времени проводил с Макс… гм…

– Его звали Фред Макстон.

– Да. Он заставил одного моего приятеля надеть на голову спортивные трусы, и тот проходил с трусами на шее почти месяц.

Кэл кивнул, как будто хорошо помнил тот случай.

– Мы с Максом жили по соседству. Он был на год старше. Мы с ним крепко дружили – только это не значит, что я одобрял все его выходки. Конечно, это его не оправдывает, но когда он учился в младшей школе, он был крупным, коренастым парнем, и его макали головой в мусорный бак за кафетерием. Регулярно. Дети жестоки друг к другу. И это происходит повсюду.

– Можно задать личный вопрос?

– Конечно.

– Ты сказал, что у тебя нет детей. Это твой выбор или?..

– Нет. Точно не мой. Я люблю детей. У моего брата замечательные дети. Я бы не отказался иметь парочку таких своих собственных. Было бы здорово. Но сейчас…

Бонни очень не хотелось думать о сейчас.

– Ты вырос в неполной семье?

Он помотал головой.

– Насколько я помню, ты жила с бабушкой, верно? Или это была не бабушка?

– Ее зовут Пим. Мои родители погибли в железнодорожной катастрофе, когда мне было пять.

– Она еще жива?

– Да. – Бонни тихо рассмеялась и принялась рассказывать ему о Пим и об увлекательной жизни, которую вела бабушка до того, как взвалила на себя воспитание двух маленьких дочек своей единственной дочери.

Он слушал, а она рассказывала ему об экзотических местах, где побывала Пим, о могущественных и наделенных волшебством людях, с которыми та встречалась, о важных уроках, которые выучила бабушка, чтобы потом передать своим внучкам. Всем известно, что наказание, предостережение и предупреждение запоминаются лучше и надолго, если в истории участвует либо фея, либо султан, либо страшный дракон… во всяком случае, пока ребенок учится в младших классах.

Углубившись в свои воспоминания, Бонни вдруг поняла, чем они занимаются – играют в догонялки. В тот короткий промежуток времени, что им осталось побыть вместе, они торопливо делятся жизненной историей друг друга, пытаясь вместе прожить целую жизнь.

Зазвонил телефон, и Бонни машинально взяла трубку и тут же дала отбой.

– Скоро тебе все равно придется что-то сказать. Копы плохо играют втемную. – Он с любопытством посмотрел на нее, и она улыбнулась. – Ладно, они плохо играют при любом освещении.

– Джо, дружище, скоро тебе все равно придется что-то сказать. – Человек с мегафоном явно был раздражен. – Не надо играть втемную, не держи нас в неведении. Скажи, чем мы можем тебе помочь. Скажи, что ты хочешь.

– Видишь? – Она посмеялась, потому что полицейский говорил почти теми же словами, что и Бонни. – А у меня есть идея насчет того, что сказать…

 

7

– Ты понял, Тед? Я хочу кредит на развитие в полмиллиона долларов под сегодняшние проценты. Я уже заполнил все бумаги. В одном из кабинетов дальше по коридору.

– В отделе кредитования и поглощений, – шепотом подсказала Бонни, внимательно слушавшая все переговоры.

– В отделе кредитования и поглощений, – повторил Кэл. – Там все бланки, которые я заполнил. Я не хочу красть деньги, я хочу взять их взаймы. Понял? – В трубке Бонни слышала только жужжащий голос переговорщика, слов разобрать не могла, поэтому следила за лицом Кэла, прижимавшего трубку к уху, и пыталась по его реакции определить, что ему говорят. Оно было очень выразительным, его лицо… или это она обладала удивительным свойством читать по нему. – Тед, я уже испробовал этот способ, но они не могут отделить меня от моего прошлого.

– Заканчивай. Они продолжают переговоры, чтобы отвлечь тебя.

Кэл опять посмотрел ей в глаза и кивнул. От этого взгляда Бонни ощутила слабость. Она ухватилась за край стола, чтобы не упасть, и стала ждать, когда утихнет сладостная дрожь в теле.

– Это пункт первый. Пункт второй: я хочу полную амнистию на все, что совершил сегодня в банке. Моя заложница согласилась не выдвигать против меня обвинения, если она выйдет отсюда целой и невредимой, так что от тебя требуется лишь поговорить с банком и окружным прокурором. И я хочу письменное подтверждение от них обоих. – Он некоторое время слушал. – Как долго? – Бонни выставила четыре пальца и устремила на него вопросительный взгляд. Кэл поморщился и пожал плечами. – Четыре часа. Тед, у тебя есть четыре часа. Ты все понял? – Он раздраженно опустил плечи и закатил глаза. – Нет, я спрашиваю, все ли тебе понятно насчет моих требований? – Он прикрыл микрофон ладонью. – Кажется, я – первое плавание Теда. Он с кем-то совещается.

– Как и ты.

Он тихо рассмеялся и вернулся к разговору:

– Не знаю. Сейчас узнаю, захочет ли она с тобой говорить. – Он опять прикрыл микрофон и вопросительно посмотрел на Бонни. Выбор был за ней. Заметив, что она колеблется, Кэл попытался помочь: – Может, они перестанут действовать на нервы и дергаться, если будут уверены, что с тобой все в порядке.

Бонни приблизилась к нему и взяла трубку, которая нагрелась в его ладони и слегка пахла его дыханием.

– Алло?

– Мисс Симмс, вы в порядке?

– Да. Я в полном порядке, но… я была бы благодарна, если бы вы выполнили требования мистера Сандерсона как можно скорее, чтобы каждый из нас смог пойти своим путем.

– Мисс Симмс, он вооружен?

– Да, конечно. И еще, вы могли бы попросить мою секретаршу Анджелу позвонить моим родственникам и сказать им, что со мной все хорошо? И попросите ее извиниться перед Уотсонами. И назначить им новую встречу на первый удобный день на следующей неделе.

– Мэм, там есть бомба? Или какое-нибудь зажигательное устройство?

– Вы слышали, что я сказала?

– Да, мэм. Этот разговор записывается, мэм. Так есть бомба или нет?

– Один момент. – Бонни прикрыла микрофон трубки и посмотрела на Кэла. – Они хотят знать, есть ли у нас бомба.

– У меня, – твердо поправил он. – А не у нас. Не забывай об этом.

– Бомба подержала бы их в страхе еще какое-то время.

– Зато она может побудить их начать штурм раньше времени, и тогда они забудут о заложнике. Знаешь такое правило: пожертвовать жизнью одного, чтобы спасти жизнь многих? Лучше ответить, что нет.

Бонни так и сделала, но Тед оказался подозрительным типом.

– Мэм, он вынуждает вас лгать? – Теду очень хотелось, чтобы она сказала что-нибудь ужасное о Кэле, что-нибудь, что можно было бы вменить ему в вину или что сделало бы его опасным.

Бонни же хотелось превозносить его достоинства… причем не только выразительность его глаз или изящество его крупных, натруженных рук. Ей нравилось, как он защищает своего брата, как заботится о ее комфорте и безопасности. Она высоко оценила его доброту, его решение не пугать ее. Ее мучило желание надавать тумаков тем, кто отказал ему в выдаче кредита, отказал ему в шансе начать жизнь заново – а ведь этого достойны все. Она так рассердилась, что у нее даже трубка задрожала в руке.

– Мэм, вас удерживают силой?

– Нет! Он никогда бы так не поступил! Мне пора. – Она сунула трубку Кэлу, который машинально взял ее и проследил за ней взглядом, пока она пробиралась к окну, выходившему на улицу.

Солнце медленно садилось по другую сторону здания, и при закрытых жалюзи и выключенном свете в зале стало настолько темно, что трудно было разобрать детали – например, пылающие от избытка эмоций щеки и губы, кривящиеся в презрительной ухмылке. Однако для того, чтобы увидеть, не всегда нужен свет.

– Четыре часа, Тед. Не разочаруй меня, – сказал Кэл, коротко излагая суть. Он вернул трубку на место и обеспокоенно посмотрел на Бонни. – Бонни? Что с тобой? Хочешь, я добавлю в список требований, чтобы Теда разделали на куски?

Она тихо, почти неслышно рассмеялась и повернулась спиной к окну. Ее глаза блестели от невыплаканных слез, и это смутило Кэла. Он пошел к ней, но она остановила его, выставив перед собой руку, и вытерла глаза.

– Я в порядке. Честное слово. Просто перенервничала. Немного. Просто отвела душу. Я же девчонка. Так бывает.

Однако Кэл не остановился, и Бонни внутренне застонала в смятении. Что, если она сделает какую-нибудь глупость или унизит себя, например… расплачется у него на груди? Что, если у нее произойдет временное помутнение рассудка и она поцелует его? Это было очень заманчиво. Что, если она забудется и даст волю своим чувствам к нему… слишком сильным чувствам… может, даже любви? Что, если…

Так что будет, если все это случится?

– Извини, Бонни. Я очень сожалею, – сказал Кэл, наклоняясь к ней. – Это была плохая идея. Я прошу прощения, что втянул тебя в это.

– Ты обижен и разочарован. Это смертельное сочетание.

– Но это не значит, что я должен взваливать свои проблемы на тебя. – Он снял пиджак и бросил его на блок сплит-системы под окном, затем посмотрел сквозь жалюзи – вверх, вниз, по сторонам, – открыл их и впустил в зал свет уличных фонарей и витрин. – Теперь нам остается ждать, но зато у нас есть свет. Думаю, они отключили электричество. Есть хорошая новость: когда стемнеет совсем, слегка похолодает.

– Всегда видеть только положительную сторону, – пошутила Бонни. Сняв туфли, она расстегнула пуговицу под горлом. – Горячий воздух поднимается вверх, правильно?

– Правильно, – ответил Кэл, наблюдая за тем, как она, скользя спиной по стене, опускается вниз, чтобы сесть на пол. – Может, возьмешь мой пиджак?

– Спасибо, но здесь не настолько холодно. – Она искренне улыбнулась ему, и он уже собрался объяснить, что предложил свой пиджак, чтобы она подстелила его под себя, но тут увидел выражение ее глаз и понял, что она поддразнивает его.

– Вот хитрюга.

– Мне все равно понадобится помощь, чтобы встать. Узкие юбки годятся только для того, чтобы в них хорошо выглядеть.

– Ладно, придется сказать. – Кэл опустился на колени, а потом сел рядом с Бонни. – В своей ты выглядишь шикарно.

– О, наверное, ты всегда говоришь это своим заложницам. – Бонни расстегнула манжеты и принялась закатывать рукава блузки.

– Между прочим, это так. Но обычно я говорю это как комплимент, а вот сейчас – совершенно серьезно.

Бонни зарделась. Именно зарделась. Он играет с ней, а она чувствует себя польщенной… какая же она идиотка. У нее с ним нет будущего – ни белого подвенечного платья, ни детей, ни качалки на террасе, освещенной закатным солнцем.

Да, ей в нем нравится все. Даже больше, чем нравится. Его умение шутить и забота о ней. Его внешность, естественно, а еще стойкость, позволившая ему изменить свою жизнь после выхода из тюрьмы. И разрушить все ради мечты? Что это? Героизм? Безрассудство? Сумасшествие?

– Я, знаешь ли, горжусь этим.

– Чем? – спросил он, подвигаясь поближе к ней так, словно в том месте, где он сидел, стена была неровной.

– Своей фигурой и тем, что уже двадцать лет ношу один и тот же размер.

Кэл улыбнулся с таким видом, будто она рассказала ему интересный факт о человеческом теле – например, что ее ступня такой же длины, что ее предплечье.

– Мой вес – это одно из многого, чем я могу гордиться, – одна из тех тщетных, несерьезных и самоуспокаивающих вещей, через которые я ощущаю время, потому что, если не брать в расчет работу, у меня в жизни нет ничего реального, настоящего или достойного похвалы.

Кэл смутился, на его лице промелькнуло беспокойство.

– Временами все так себя чувствуют. Уверяю тебя, если ты…

– Нет. Не я. В моей жизни нет клубов по интересам или благотворительных организаций, нет музыки, нет искусства, нет сплава по белой от пены бурлящей реке, нет нервной одержимости каким-нибудь хобби. Я только работаю. – Бонни вздохнула, откинула голову на стену и закрыла глаза. – Я всегда твердо верила, что наличие мужа и детей – это не способ самореализации личности. Но недавно меня вдруг осенило, что если «жена и мать» – это не самореализация, то и «банкир» тоже. Разве не так? Или «президент», или «посудомойка», или «индейский вождь»? Ведь, по сути, значение имеет не то, что я делаю со своей жизнью, а то, что я делаю изо дня в день.

После нескольких долгих минут молчания она открыла тот глаз, который был ближе к Кэлу, и была вынуждена улыбнуться при виде выражения глубочайшей задумчивости у него на лице. Ей суждено полюбить человека, который хотя бы пытается понять самые глубокие и недоступные порывы женской души.

– Верно? – спросила Бонни, чтобы просто узнать его реакцию.

– Ну… может быть… А может быть, у тебя просто понизился уровень сахара в крови, так как ты не ела весь день. Хочешь, я проверю, смогут ли они просунуть под дверь чизбургер?

Бонни открыла оба глаза и рассмеялась.

– Нет, спасибо. – Она поколебалась. – Между прочим, все это было прелюдией к тому, что я собиралась тебе сказать – что я… восхищаюсь тобой. Да, конечно, вся эта затея потерпела фиаско, и ты, вероятно, окажешься в тюрьме…

– Этим стоит восхищаться.

– Но твое сердце там, где и должно быть. Твои намерения были добрыми. Ты сделал все это не ради себя, а ради своего брата. Его бы не наказали за то, что совершил ты… и за что ты же и заплатил. Ты никому не причинил вреда. Ты был добр и ласков.

– Ты думаешь, я ласков?

– Не помню, чтобы я когда-либо решалась на подобные подвиги или шла на такое самопожертвование.

– Так я ласков?

– Вся моя жизнь крутится вокруг меня.

– Ласков?

– Не знаю, когда я стала такой эгоисткой… такой пустышкой. Пим учила меня совсем другому. – Бонни повернулась к Кэлу. Он тоже смотрел на нее. – Обычно я не нуждаюсь в том, чтобы мне на голову свалился такого рода… кирпич, но я вдруг поняла, что слишком далеко отошла от пути. Знаю, это безумие благодарить тебя за то, что ты взял меня в заложники, но, вероятно, придется, потому что…

Так же медленно и плавно, как поднимается тесто, так же естественно, как в реке течет вода, Кэл наклонился и поцеловал ее. Его губы оказались мягкими и теплыми. У Бонни бешено застучало сердце. Кэл резко отстранился, но она чувствовала его дыхание щекой, ощущала тепло его тела. Он снова поцеловал ее, при этом просунул язык ей в рот. У нее кровь вскипела в жилах.

От Кэла пахло древесными опилками и ветром, его большие, натруженные руки, которыми она так восхищалась, против ее ожиданий оказались нежными, когда он погладил ее по щеке. Поддерживая ее голову за затылок, он впился губами в ее рот.

Бонни положила ослабевшую руку ему на плечо и прижалась к нему. Он был настолько широк, что у нее не хватало руки, чтобы обнять его, мышцы казались твердыми, как камень, – впервые Бонни чувствовала себя в полной безопасности, защищенной… и при этом очень уязвимой.

И ей нравилось это чувство.

– Я знал это, – еле слышно произнес он, целуя ее то в щеку, то в макушку, то в шею. – Я понял это в тот первый раз, когда увидел тебя в школе. Я понял, что целоваться с тобой будет здорово. – Он поцеловал ее в другую щеку, потом в переносицу, словно не мог остановиться, словно не мог насытиться. – И про твои губы я все понял. Они такие мягкие. – Он потерся губами о ее губы и посмотрел ей в глаза. – Я даже понял, что и на вкус ты будешь особенной… как первая сладкая капля сока жимолости. Помнишь? Ты сосала сок из цветков жимолости, когда была маленькой?

Бонни рассеянно кивнула, прижала ладонь к его щеке и большим пальцем провела по щетине.

– Сосала. Причем не так давно – прошлым летом в саду у Пим.

Его улыбка была искренней, и ясной, и, наверное, самой эротичной из всех, что она видела за пятнадцать лет.

– Ты… в жимолости… летом. Изумительная картина.

Бонни покачала головой и со смешком отвела глаза.

– Это моя картина, на которой я представляю тебя. Она изумительна… хотя, вероятно, и стереотипна. – Она покосилась на него. Его улыбка и веселый взгляд стоили ее смущения. – Пояс для инструментов, голый торс, обтягивающие джинсы – ведь они не должны быть свободными, иначе их может затянуть в станок… черная металлическая коробка с завтраком.

– А что в моей коробке? – тут же захотелось узнать Кэлу.

Забавно все это. Бонни еще чуть ниже сползла по стене и, поерзав, устроилась поудобнее.

– Дать подушку? – спросил Кэл.

– Ага. А еще лучше кровать. Ой! Подожди! – Быстро, так что она не успела помешать ему, он ухватил ее обеими руками за талию и усадил к себе на колени – боком, из-за узкой юбки. Бонни тут же попыталась слезть. – Кэл, не сходи с ума. Я сломаю тебе ноги. Или они затекут. И тебе будет неудобно.

Молча, без предупреждения он наклонился, обхватил руками ее напряженное тело и притянул к груди, а потом привалился к стене.

– А твоей спине не повредит?

– Ш-ш-ш. Успокойся. Может, ты последняя женщина, которую я обнимаю перед долгим сроком.

– Ой, мне так жаль…

В темноте он пальцем нащупал ее рот.

– Это была констатация факта, а не комплимент.

– О! – Бонни растеклась по его груди, как масло – по горячему тосту. – Ясно…

– Вот и хорошо. Я хочу, чтобы тебе было ясно. А теперь расскажи, что лежит в моей черной металлической коробке для завтраков.

Бонни тихо рассмеялась и, положив голову ему на грудь, стала с улыбкой слушать, как уверенно бьется его сердце. И вдруг она поняла, что главное – не то, о чем они говорят, а интимность разговоров в темноте, прикосновения, доверие и близость – вот что главное.

– Два бутерброда, фруктовый салат из двух персиков, ложка, бумажная салфетка и термос с шоколадным молоком.

Ее голова подпрыгнула у него на груди, когда он рассмеялся.

– А с чем бутерброды?

– Один с арахисовым маслом и зефиром. – Кэл застонал. – Нет, это действительно вкусно. Тебе понравится. А другой с той самой пастой из сыра тофу и тунца, что делает моя сестра. Ты бы рыдал от этой пасты горючими слезами, она такая…

Сначала раздался стук металла по дереву, а сразу вслед за ним шум, да такой громкий, что потребовалось несколько секунд, чтобы понять – это валится баррикада из стульев.

Сигнал.

Они пошли в наступление.

 

8

Кэл отбросил Бонни куда-то в сторону, однако она интуитивно поняла, что он направил ее к столу, чтобы она забралась под него.

– Кэл? – Она опустила голову, чтобы глаза привыкли к темноте – и чтобы собрать остатки самообладания, – а потом осторожно поползла прочь от бледного света, лившегося с улицы, к полнейшему мраку, царившему под столом. Громкий, оглушающий удар в дверь эхом разнесся по залу, и Бонни закричала, когда удар повторился: – Кэл?

– Я здесь, позади тебя.

Но его там не было. Да, она лишилась одного вида восприятия – зрения, но другие виды – к примеру, слух – обострились. И она точно знала, что Кэл находится на другом конце зала, слева. Он не шевелился.

Бонни попыталась представить, что он задумал. Третий удар – и она услышала, как стол протестующе заскрипел, отодвигаясь под натиском сваленных стульев. Однако ни шум, ни грохот не шли ни в какое сравнение с мощным, отдающимся в ушах биением ее сердца.

Наконец Бонни добралась до стола и привалилась к нему. Она прикинула: более длинная стена прямо напротив нее, дверь справа, а Кэл слева, у окна на улицу, под окном блок сплит-системы, на нем пиджак Кэла… а в кармане пиджака пистолет.

– Кэл, что ты делаешь? Оставь его на месте. Отойди от него.

– Господи, Бонни, залезь под стол. Прошу тебя. Через секунду я буду рядом с тобой.

– Что ты делаешь? – Их голоса заглушали удары в дверь, и с каждым ударом стол отодвигался, а дверь приоткрывалась.

Обладая аналитическим, математическим складом ума, Бонни прекрасно понимала: то, что кажется протяженным во времени, на самом деле происходит за миллисекунды, и что мудрость, практицизм и образование бессмысленны, когда верх берут страх и инстинкты.

А ее инстинкт был сильным и непреодолимым: ей надо быть с Кэлом. Более того, она обнаружила, что все это время ползла на звук его голоса.

Однако у Бонни не было времени на то, чтобы проверить свой инстинкт или понять значение того небывалого облегчения, которое она испытала, когда заметила в темноте движение чего-то крупного. Ее сердце просто вобрало в себя этот крохотный кусочек успокоения, защитивший его от мира, наполненного страхом, грохотом и опасностью.

– Кэл?

– Боже мой, Бонни! – Она увидела, как темная тень под окном наклонилась вперед и замахала на нее рукой. – Малышка, возвращайся под стол. Там ты будешь в безопасности.

– Иди ко мне. – Бонни вытянула руку и дотронулась до него. Он тут же схватил ее за руку и, резко дернув, поставил на ноги… в пятне тусклого света и в своих объятиях. – Будь со мной в безопасности.

– Эх, жаль, что наша жизнь не сложилась по-другому.

– Для нас все еще может быть по-другому. Пусть ты получишь маленький срок, но зато у нас будет самая долгая помолвка. – Кэл хмыкнул, а Бонни откинулась назад, чтобы заглянуть ему в лицо, и обняла его за талию. – Я вот тут подумала…

Снова раздался грохот, и они одновременно вздрогнули.

Так-то лучше.

– Я вот тут подумала, что, когда мы выйдем отсюда, мне стоит раскритиковать Теда. Он плохой переговорщик. Оба наши требования были абсолютно обоснованными.

– Мои, Бонни. Мои требования, не забывай.

– Может, сядем на стол? Он станет потяжелее, и им придется потрудиться.

Она почувствовала, как его грудь поднялась и опала в сокрушенном вздохе, ощутила, как его руки крепче сжали ее плечи. Она изо всех сил обняла его за пояс – практически одновременно с новым оглушающим ударом в дверь.

– Нет. Много времени мы не выиграем, – сказал Кэл. – И своим сопротивлением только разозлим их, а нам это ни к чему.

– Тогда иди сюда и… – Бонни запнулась, когда, сдвинув слегка руку, нащупала нечто твердое, не относящееся к частям человеческого тела, – …и залезай под стол вместе со мной. Пожалуйста, Кэл.

Кэл погладил ее по щеке и прижал пальцы к ее рту, Бонни же тем временем нащупала прорезь кармана пиджака, который он уже успел надеть.

– Не могу, – прошептал он. Его лицо было так близко, что она ощущала его дыхание на своих губах – хотя в темноте не могла разобрать черты. – Я должен встретить их лицом к лицу и взять на себя ответственность за все, что натворил, а не трусливо прятаться под столом вместе со своей заложницей. – Бонни осторожно просунула руку в карман. – И я должен знать, что ты в безопасности. Прошу тебя. Все скоро закончится. Обещаю. Иди!

Он легонько подтолкнул ее, и Бонни попятилась в темноту. Однако теперь она уже хорошо ориентировалась в зале. Следующий удар не только указал ей на местоположение двери, но и увеличил щель, в которую сразу хлынул поток света из коридора. С одной стороны, она обрадовалась этому свету, а с другой – ей стало страшно, потому что он высветил пистолет в ее руке.

Тот самый, который она вытащила из кармана Кэла. Подозрительно легкий. Она ощущала под пальцами не холодный, гладкий металл, а теплую, ломкую, шершавую пластмассу китайского производства.

– Черт побери, что это такое?

– Откуда он у тебя? Бонни, отдай.

– Игрушка? Водяной пистолет? Ты похитил меня с помощью водяного пистолета?

– Бонни…

Под ударами полицейских дверь еще немного приоткрылась, и узкая полоска света из коридора осветила Кэла, который шарил руками по воздуху в поисках своей заложницы. Бонни успела разглядеть его лицо – он был сердит и настроен решительно – и, поспешно опустившись на пол, отползла на шесть футов.

– Я же говорил, что не хочу никому причинять вред, – сказал Кэл. Ха, как будто она не понимает: если она ответит, он тут же определит ее местонахождение. – Да и никто не продал бы мне оружие с моим послужным списком. Пластмассовый пистолет из магазина игрушек на противоположной стороне улицы – это лучшее, что я смог раздобыть.

– На противоположной стороне улицы нет магазина игрушек. – Бонни пришлось перекрикивать грохот взламываемой двери, из-за этого Кэлу, вероятно, не удалось определить, где она, но для гарантии она все равно сдвинулась на несколько футов. – И я голову даю на отсечение: этот пистолет принадлежит твоему племяннику. Ты так спланировал специально. – На этот раз она переползла вправо, и когда под следующим ударом щель расширилась и свет стал ярче, она осталась в тени. – Неудивительно, что ты без проблем прошел через охрану.

– Магазин игрушек есть в вестибюле гостиницы на противоположной стороне улицы. Между баром – куда я направился после того, как меня раскритиковал твой банк, – и мужским туалетом – куда я пошел после того, как раскритиковал сам себя. Пистолет был в витрине, и именно тогда мне в голову пришла идея. Я просто хотел напугать их. Я хотел, чтобы они почувствовали настоящий страх, страх за свое будущее, чтобы они поняли, каково это, но…

– Что «но»?

– Отдай его, Бонни.

– Что «но»?

– Я не хотел возвращаться в тюрьму! – раздраженно прокричал он, а потом уже спокойнее добавил: – Я вообще больше не хочу в тюрьму. В общем, я пошел к лифтам и, пока ждал, решил, что возвращаться к брату снова без кредита – это тоже своего рода тюрьма, в которую мне тоже не хотелось попадать.

– И тут мимо прошла я.

– И я подумал о тебе именно то, что сказал раньше, – не без смущения проговорил Кэл. – Ты уже скрылась в туалете, прежде чем я сообразил, как раздобыть для брата то, что ему так нужно.

– Через похищение меня с помощью пластмассового пистолета. Похитить меня… с пластмассовым пистолетом. – Бонни понимала, что повторять это бессмысленно, но ей казалось, что так… со временем эти слова обретут смысл. – Это же полнейшая глупость. Сумасшествие. Это…

«Самоубийственно» пришло ей на ум за секунду до того, как Кэл схватил ее за левую руку.

– Нет, Кэл. Нет. Самоубийство от выстрела полицейского – это не то, что нужно твоему брату. – Бонни пыталась вырвать руку и одновременно не подпустить его к тому, что выглядело как настоящий пистолет, однако при этом отлично понимала, что их борьба будет недолгой – он крупнее и сильнее ее.

Только вот не намного умнее…

– Твой брат любит тебя. И сестра тоже. А как же моя долгая помолвка? – Бонни предупреждающе согнула ногу в колене, целясь ему в пах. Кэл тут же выпустил ее, отступил на шаг и пригнулся, защищаясь. Этого времени ей хватило, чтобы запихнуть водяной пистолет в бюстгальтер – ведь первый делом он будет искать его у нее за поясом и ничего там не найдет. – Кэл, я не могу этого допустить. Ты мне не безразличен. Очень не безразличен.

Бонни продолжала бороться, но Кэл запросто одолел ее, развернул и прижал к себе спиной и бесцеремонно принялся ощупывать грудь – второе по надежности потайное место.

В следующий раз, когда она решит ударить мужчину в пах, она не проявит жалости.

– На помощь! – Бонни надеялась отвлечь его, чтобы высвободиться. – На помощь! Пистолет пласт…

Кэл ладонью закрыл ей рот.

– Ш-ш-ш. – Она щекой чувствовала его теплое дыхание. А он просто держал ее и, казалось, не спешил завладеть своим смертельным оружием.

Бонни дважды дернула головой, и Кэл мгновенно убрал руку с ее рта. Она спиной ощущала его позади себя, как он защищает ее, будто щитом, и поддерживает, и ей очень нравилось, что она такая легкая и хрупкая на фоне его большого и сильного тела. Он вздохнул, и она догадалась, что он только что вернулся из другого мира, где пребывал всего несколько секунд, более счастливого мира, мира, в котором он пошел по совершенно другому пути, где у него была совершенно другая жизнь. И ей очень захотелось быть с ним там.

Сейчас же у них был только один прекрасный момент – теплый, как дружба длиной в жизнь, восторженный, как секс, интимный, как поцелуй, – и они дорожили им.

Неожиданно стол заскрипел, и дверь открылась. Свет из коридора залил маленький конференц-зал, как будто на него направили голливудские юпитеры. Все произошедшее потом случилось в одно мгновение.

Кэл принялся шарить по ее груди; полицейские вопили и орали, как будто шли на войну; Кэл сдвинул Бонни влево от себя, а затем пихнул за себя – почти швырнул. Бонни вывернулась из его цепких пальцев и без колебаний метнулась к его левой руке, той, в которой он держал дурацкий пластмассовый пистолет.

Кэл произнес: «Прошу тебя, Бонни, отойди от меня» – и это было сказано таким тоном, будто он не сомневался, что она подчинится его приказу. Потом он отказался отдать ей игрушку… поэтому ей пришлось впиться ногтями ему в руку.

– Черт побери! – То ли удивление, то ли боль заставили его ослабить хватку, и Бонни быстро выхватила пистолет. Держа его высоко над головой, она направилась к офицерам, перебиравшимся через поваленные стулья.

– Все кончено! – закричала она им и протянула им пистолет. – Все целы. Оружие у меня. – Прогрохотали два быстрых хлопка. – Это игрушка. Пластмассовый водяной пистолет. Видите?

Бонни нахмурилась, ощутив горячую, разрывающую боль в центре живота и… в верхней части плеча. Не время болеть, подумала она, когда комната закружилась вокруг нее. Наверное, это последствия шока.

– Господи, Бонни! – Кэл, такой теплый и сильный, обхватил ее, сел на пол и уложил ее к себе на колени. – Ну, зачем ты это сделала? Зачем?

Включился ослепительный свет. У Бонни мелькнула мысль, что этот свет уничтожил романтичную обстановку, царившую в зале, который в одно мгновение стал маленьким и… функциональным. Неожиданно она заметила кровь на руках Кэла.

– Кэл.

– Я не собирался этого делать, клянусь, – говорил он, стараясь придать своему голосу сердитые интонации, хотя на самом деле его одолевал страх за нее и жалость. – У меня все было под контролем. Я собирался сдаться.

– Ты?.. Ой. Ой! Это я! Кэл, кажется, меня ранили!

– Знаю, дорогая, лежи спокойно. Все будет хорошо. Сюда уже едет «Скорая».

Позади Кэла маячил полицейский, но Кэл то и дело от него отмахивался.

– Кэл, – проговорила Бонни, слегка поворачиваясь к нему, и зашипела от боли, пронзившей живот. Ее все сильнее клонило в сон. – Кэл, послушай. Мне… мне действительно очень жаль, что так все обернулось.

– Ш-ш-ш.

– Прости, что пряталась на дне рождения Чики.

– Мне тоже жаль. – Он наклонился и на мгновение прикоснулся губами к ее губам, а потом выдохнул: – Жимолость.

Бонни слабо улыбнулась и закрыла глаза, чтобы остановить вращение зала и чтобы в полной мере насладиться теми чувствами, которыми отзывалось ее тело на соприкосновение с телом Кэла, чтобы испить всю радость от его близости.

Бонни не могла сказать, прошло ли какое-то время, но следующее, что она услышала, был голос, спрашивавший, как пройти к пострадавшему.

– Кэл, Кэл, – позвала она, не в силах скрыть охватившую ее панику. – Останься со мной.

– Ш-ш-ш. «Скорая» уже приехала. С тобой все будет хорошо.

– Со мной уже никогда не будет хорошо. Они заберут тебя.

– Ш-ш-ш. Со мной все будет хорошо, обещаю.

Она прижалась лбом к его щетине на подбородке, и на мгновение они ощутили небывалый покой. Потом она прошептала:

– Как же мне хочется, чтобы наши жизни сложились по-другому.

Даже с закрытыми глазами Бонни поняла, что началось вращение – не головокружение, а самое настоящее вращение, как вращается… летающая тарелка… или… ковер-самолет…

Она с опаской открыла глаза и попыталась оглядеться, но вращение то ли зала, то ли ковра было таким быстрым, что у нее разболелись глаза, и она снова их закрыла. Следующая попытка была более успешной – ей удалось разглядеть свою вытянутую руку… и очень красивый, яркой расцветки ковер, который она когда-то вставила в раму и повесила на стену в кабинете. Только у нее нет кабинета… а ковер принадлежит Пим. А Кэла… нет, Джо, ждет тюрьма… нет, Кэла.

Внезапно Бонни в панике закричала, вытянулась на спине и принялась лихорадочно ощупывать свое тело в поисках пулевых ран и крови, однако ничего не нашла, и на секунду ее охватило облегчение, смешанное с ужасом.

Она положила руки на мягкий, нетренированный живот, почувствовала под ладонями натянутую джинсовку и едва не зарыдала от радости. Как же она любит свои вялые мышцы! Просто обожает. Ей ничего не нужно, она любит то, что у нее есть. Все это ей намек: ее нынешняя жизнь значительно лучше той, какая могла быть, и по некоему… божественному, неземному велению все сложилось именно так, как есть сейчас, а не так, как могло бы сложиться.

Глядя на стропила, Бонни поняла, что вращение замедляется, однако она все равно закрыла глаза, чтобы ее не затошнило. Вряд ли она когда-нибудь посоветует кому-нибудь попутешествовать на ковре… разве только тем, кто заблудился или кому нужно понять, что важнее всего в их жизни… А это противно и огорчительно во многих отношениях.

Когда вращение замедлилось и вой прекратился, Бонни показалось, что она слышит, как ее зовут по имени. Через секунду она убедилась, что не ошиблась.

 

9

– Джен? Это ты? – Она села, опершись руками на ковер позади себя, и открыла глаза. Ковер вращался не быстрее карусели, и отдельные предметы постепенно превращались… в отдельные предметы.

– Бонни? Ты слышишь меня?

– Да. Да. – Она прижала руку к груди. – Как же я рада тебя слышать! Я так скучала по тебе.

– Но ты никуда не уходила, солнце мое. – Дженис увидела, как ковер остановился и несколько секунд покачивался в воздухе – как будто ждал, когда выключится мотор. – Ты просто вращалась на ковре четыре или пять минут. Я боялась оставить тебя, опасалась, что у меня галлюцинации. Да и мой мобильник остался у тебя, поэтому… Ой! Спускается. Наверное, он приземляется. Удивительно все это.

«Ты даже не представляешь, как ты права, сестричка», – подумала Бонни.

Ковер грациозно, будто у его руля сидел первоклассный пилот, одной частью опустился на кофр, а другой – на пол, и Бонни оказалась как бы сидящей на скамье. Она снова ощутила ладонью его тепло, и через ее тело прошла волна восторженного трепета, словно добрый защитник – или кто еще там, – спрятанный в ковре, прощался с ней.

– Спасибо тебе, – тихо проговорила она, растопыривая пальцы и вжимая руку в ковер. – Я этого никогда не забуду.

Бонни сошла с ковра и сжала Джен в объятиях так, будто это было авокадо, предназначенное для гуакамоле.

– Ты моя лучшая сестра. Ты единственное, что постоянно в моей жизни, – сказала она. – И не важно, в какой версии своей жизни я живу, ты всегда со мной.

– Естественно, я с тобой. Так что случилось? Ты там, наверху, сидела так тихо, что мне даже страшно стало. Слава богу, с тобой все в порядке. Ведь с тобой все в порядке, да? – Джен нервничала и одновременно была возбуждена, и говорила очень быстро.

Неожиданно обе удивленно вскрикнули: ковер зашевелился, резко поднялся, повисел в воздухе и свернулся, как рольставня на окне. Затем он мягко опустился и грациозно улегся на дорожный кофр. Он лежал неподвижно, и Бонни чувствовала, что он такой же безжизненный, как кукольный домик или птичья клетка в углу. Встревоженно косясь на него, Джен спросила:

– Так что с тобой случилось?

– Многое, – ответила Бонни, пятясь к лестнице и увлекая сестру за собой. – Ты не поверишь… а я пока не могу рассказать тебе…

– Ой, да ладно!

– И мне нужно, чтобы ты некоторое время посидела с Пим. Сможешь?

– Между прочим, у меня есть клиенты. Я профессиональный брокер по недвижимости.

Но Бонни знала: ее сестра не только ушлая деловая дама, она еще и романтик до мозга костей.

– Замечательно. Надеюсь, это не сделка века. Я собираюсь рассказать обо всем Джо, но нельзя ждать прихода сиделки. Ой, вот твой мобильник.

– Джо?

– Да. Моему мужу.

– Но я думала, ты из чувства собственного достоинства будешь ждать, когда он сам придет к тебе.

– Скорее из гордости. Только я думаю, что для гордости нет места, когда видишь, насколько хрупка жизнь. – Бонни выключила свет и стала спускаться по ступенькам. – Когда видишь, как одно решение может изменить всю судьбу.

– Ты что-то там увидела? А что ты увидела? Предостережение? Свою прошлую жизнь?

– Нет. – Бонни придержала дверь в конце лестницы, ожидая, когда спустится сестра. Затем она закрыла дверь, подергала ее, чтобы убедиться, что она плотно закрыта, и повернулась к Джен: – Я увидела, какой могла бы быть моя жизнь. И прожила эту жизнь.

– За пять минут?

– Наверное, тут дело в волшебстве, потому что для меня это был один очень долгий день совсем в другой жизни.

– В каком смысле другой?

Бонни раздраженно вздохнула и ладонями обхватила лицо сестры.

– Прошу тебя. Посиди с Пим. Я постараюсь вернуться как можно скорее, а потом все тебе расскажу. Обещаю.

– Ловлю на слове. А еще я хочу знать, как пройдет ваша встреча с Джо.

Бонни улыбнулась и сбежала по главной лестнице. Джен осталась стоять на втором этаже, перегнувшись через перила.

– Я скоро вернусь. Свари кофе.

* * *

– Привет, – поздоровалась она, открывая дверь. Она нервничала и трусила, как на первом свидании – и любила еще сильнее. Возможность видеть его была для нее как бальзам на сердце, его голос звучал для нее как божественная музыка.

– Привет. – Удивленное выражение на его лице мгновенно сменилось неуверенной радостью. – Что-то случилось? С детьми?

– Нет. Все замечательно. Все здоровы. Можно войти?

– Конечно. – Джо не спускал с нее взгляда, обеспокоенно хмурясь. Он закрыл дверь и повернулся к Бонни. Она бросилась ему на шею – и хмурая складка между бровей тут же исчезла. Он обнял ее и уткнулся лицом ей в шею. Они приникли друг к другу на одно долгое мгновение.

– Возвращайся домой, – прошептала Бонни. Она стояла с закрытыми глазами и постигала все то, на что никогда не обращала внимания. Силу его рук, теплый запах шампуня от его волос и кондиционера от его одежды, глухое урчание – то самое урчание, которое зарождалось глубоко внутри его в минуты безграничного счастья.

Бонни стала медленно сползать вниз и, открыв глаза, встретилась с взглядом его карих глаз.

– Я не вернусь домой, пока ты не услышишь, почему я ушел. – Когда ее ноги коснулись пола, Джо выпустил ее. – Я не хочу жить дома, если тебя там нет. А тебя там никогда нет, Бонни.

– Знаю. Меня там не было. – Она заколебалась. – Но я об этом не знала… и это первая из множества странностей, о которых я хочу поговорить, поэтому мне нужно, чтобы ты доверял мне.

– Я всегда доверял тебе. Хочешь присесть?

– Пока нет. Я нервничаю.

– Ладно. – Уголки его рта дернулись, однако он не улыбнулся и привалился спиной к двери. – Я тоже постою.

Бонни кивнула и с удивлением обнаружила, что чувствует себя значительно лучше.

– В общем, я понимаю, как дико все это прозвучит, но… я побывала по другую сторону ограды.

– Какой ограды?

– Той, за которой трава всегда зеленее. Только трава за этой оградой не зеленее, Джо, ни капельки. И любой, кто утверждает, что трава зеленее, лишь обнаружит, что она… знаешь ту зелень, которую любят футболисты?

– Деньги? – В его голосе слышалось сомнение.

– Нет. Аш… астроторф. Трава по ту сторону ограды – это астроторф. Выглядит настоящей, но… в общем, может, она и настоящая и совсем не астроторф, потому что все там выглядит как жизнь, но жизнь, в которой мы сделали неправильный выбор… или просто другой выбор. Теперь я знаю: мы, ты и я, мы сделали лучший выбор нашей жизни. Нам повезло, Джо. – Бонни обняла его за талию и крепко сжала. – У нас есть многое из того, что нельзя купить за деньги.

– Значит… – Джо погладил ее по спине, – …мы можем позволить себе потратить деньги на парочку черных пластмассовых водяных пистолетов?

У Бонни замерло сердце, ее охватил дикий страх. В какой жизни она сейчас? В настоящей или в той, которая «если бы»? Кого она обнимает, Джо или Кэла… и если это Кэл, где тогда Джо?

– Джо? – Она подняла голову и внимательно посмотрела на него.

– Да.

– Кэл?

– Не совсем.

– Тогда что… как… – Она замолчала, усомнившись в том, что сегодня ее мозг сможет переварить еще одну порцию волшебства.

Джо сжал ее в объятиях и чмокнул в макушку.

– Я попытаюсь объяснить, что знаю. – Бонни услышала, как он нервно сглотнул, и поняла, что он обдумывает, с чего начать. – Когда я – Кэл в другой жизни – вышел из тюрьмы через десять лет после твоей гибели…

– Я умерла?

Он кивнул.

– Первое, что он сделал, – это поехал к Пим. Не к нашей Пим, а к Пим из той жизни.

– Ясно.

– Он хотел объяснить, как все произошло, и попросить прощения у нее и твоей сестры. Он рассказал ей все, даже о пластмассовом пистолете. Он все еще был раздавлен горем и не мог простить себе случившееся. Он заплакал, и… Пим сжалилась над ним.

– Она отвела его на чердак.

– Да. И по дороге рассказала про ковер.

– Расскажи и мне.

– Я расскажу только то, что знаю. Хочешь присесть?

– Неужели история станет еще более фантастической?

Джо ободряюще улыбнулся и усадил ее рядом с собой на диван.

– Первым делом она заставила его… Кэла раскопать тайник на чердаке, спустить ковер вниз и расстелить в широкой части коридора возле ее спальни. Она сказала, что ковер доставит его в любую точку его жизни, куда он пожелает. Что у него есть только один день на то, чтобы исправить ошибки или заново прожить счастливые моменты, но если до глубокой ночи он не загадает второе желание, чтобы его вернули назад, он останется там навсегда.

«Там», очевидно, – это параллельный мир, его жизнь, которая сложилась благодаря сделанному им выбору. И твоя тоже, если бы ты сделала другой выбор. Ковер переносит тебя в то, что могло бы быть.

– Но я не знала, что есть «эта жизнь» в той, не знала, что есть «та жизнь» в этой… моя фраза тебе не режет слух?

Джо рассмеялся.

– Нет. Я тоже над этим размышлял, когда Пим мне все объясняла, – в конце концов Кэл полюбил тебя, а ты пожертвовала собой ради него… нет, я ни капельки не ревную.

– Ты действительно не ревнуешь? Ведь я не знала…

– Нет, дорогая, не ревную. Глупая шутка. Как бы то ни было, Пим говорит, это волшебство ковра: человек ничего не помнит во время пребывания в другой жизни, но вспоминает все, когда возвращается в свою.

– Вполне разумно. Значит, теперь можно увидеть, насколько более полной жизнью я живу и как принятые мною решения, например, выйти за тебя замуж, изменили меня к лучшему, сделали менее эгоцентричной, более заботливой, не богатой, но вполне обеспеченной, способной найти время помиловаться с мужчиной, который любит меня, которого я обожаю и с которым хочу всегда быть рядом.

– Наверное. – Джо хмыкнул и неторопливо поцеловал ее. Бонни почему-то захотелось плакать. – Хочешь услышать остальное или отправимся прямо в кровать?

– Лучше я услышу это сейчас – а вдруг потом я буду не в состоянии.

– Ладно. Гм… Эх. Эта потеря памяти… Ты также забываешь о втором желании, которое должно вернуть тебя обратно. Вероятно, это риск, на который ты идешь, опасность, которую таит в себе ковер. Желание должно быть непроизвольным.

– По той же самой причине, тебе не кажется? – тихо спросила Бонни. – Если бы все было так просто… никто бы…

– Что?

– Пим. Другая Пим, она пыталась предупредить меня. Она знала, что ковер оправлен в раму и висит у меня в кабинете и что я в опасности и должна все исправить до глубокой ночи.

Джо помотал головой.

– Опять я это слышу. Когда, черт побери, наступает глубокая ночь?

Бонни пожала плечами, и они рассмеялись, радуясь тому, что могут просто разговаривать, наедине, в тишине, вдвоем, в одном и том же времени.

Джо глубоко вздохнул и сделал еще один шаг к тому моменту, когда можно будет затащить жену в кровать.

– Кэл собирался вернуться в тот день, когда встретил тебя, но потом прикинул и решил, что события все равно сложатся точно так же. Тогда он задумался о том, чтобы вернуться в момент до его ареста, но в этом случае он бы никогда не встретил тебя… а ему очень хотелось встретиться с тобой… поэтому он вернулся в тот вечер, когда праздновали день рождения Чики.

Бонни ахнула.

– Но в тот вечер мы…

– И когда я увидел, как ты прячешься в кустах, передо мной встал выбор – поступить так же, как Кэл, то есть проигнорировать тебя и заверить себя в том, что ты сама найдешь дорогу домой, или выманить тебя оттуда и убедиться в том, что ты благополучно добралась до дома.

– Ха. Выманить меня. Интересная мысль.

– Однако Кэл не принял худшее решение в своей жизни – из которого вытекало, что он не встретит тебя, – поэтому в тот момент он оставался Джо, мною. Для него не было параллельной жизни. И именно я зашел за гараж и стал свистеть и шуметь, и…

– …и я услышала, как ты продираешься сквозь кусты, и решила убраться подальше.

– …и ты услышала, как я продираюсь сквозь кусты, и решила убраться подальше.

Они сказали это хором и расхохотались.

– Удивительно, почему дети так редко интересуются, как мы познакомились.

– Мне нравится, как мы познакомились, – с мечтательным видом проговорила Бонни. – Ты очень терпеливо слушал, как я рассказывала, кто я такая и почему так нервничаю, что согласилась пойти на свидание с Чики только потому, что не знала, как ему отказать, что меня чуть ли не тошнит от него, и что он не в моем вкусе, и что я готова была умереть, лишь бы не идти на вечеринку. А ты велел мне подождать и никуда не уходить и через две минуты вернулся с двумя банками колы и одну дал мне. Ты сказал, что сообщил Чики, будто, по слухам, у меня грипп, а потом и всем говорил то же самое. Ты проводил меня домой. Светила луна, ты держал руки в карманах. Я влюбилась еще до того, как мы дошли до ворот.

– А я влюбился, когда ты выскочила из кустов, возмущенная, раскрасневшаяся и злая. Как будто кто-то нарушил твое право сидеть в кустах и писать. Потом ты смутилась, и это тоже было очень весело.

– Фу. – Бонни посерьезнела. – Значит, свидание со мной помешало тебе стать Кэлом.

Они внимательно вглядывались в лица друг друга, и казалось, что для них не важно, что они видели эти лица миллионы раз. Каждый день мог привнести в этот образ что-то новое, например новую морщинку от улыбки или седой волос в бровь. Джо провел пальцем по губам Бонни и сказал:

– Когда наступила глубокая ночь, я спал крепким сном в доме своей матери.

– Он не загадал второе желание.

Джо покачал головой и вздохнул:

– В каком-то смысле загадал. Пока он находился в доме Пим, он записал всю историю на бумаге, все, что смог вспомнить. Потом прикрепил письмо к ковру и, когда был готов, загадал два желания одновременно – чтобы он вернулся в тот вечер, когда праздновали день рождения Чики, а ковер немедленно вернулся к Пим без него.

– К Пим из его мира.

– Но при том, что ты погибла, а сам он был до-Кэлом, эта параллель не существовала ни для одного из вас, поэтому ковер вернулся к ближайшей Пим, которую смог найти.

– К нашей Пим.

Джо кивнул.

– И, естественно, она прочитала письмо, когда обнаружила ковер в коридоре наверху. Я давно знаю эту историю – историю Кэла. Мы с Пим много разговаривали об этом, и она сказала, что все должно случиться естественным путем, что ей известно: тебе ничего не грозит… в той жизни, поэтому… поэтому когда ты стала вести себя – как бы это сказать? Будто сбилась с пути? Стала далекой и рассеянной… я решил, что тебе, возможно, надо дать время подумать и… сделать все, что от тебя требуется, для того, чтобы ты оказалась сегодня здесь.

Ее губы медленно растянулись в улыбке, в глазах появился лукавый блеск. Сердце у Бонни стучало так, что едва не выскакивало из груди.

– Итак, Бонни, жена моя, – сказал Джо, беря ее за грудки и подтягивая к себе, чтобы поцеловать. – Зеленее трава или нет, это зависит от того, с какой стороны ограды ты смотришь, не так ли?

– Думаю, так.

Их губы сомкнулись в поцелуе. Джо оторвался от нее лишь на мгновение, чтобы снять с себя майку. Бонни повалила его на диван – хотя для этого не потребовалось особых усилий.

– Думаю, нам не стоит отказываться от этой квартиры, пока Сюзан не уедет в колледж, – неожиданно заявил Джо, отстраняясь, чтобы расстегнуть пуговицы на кофточке Бонни. Она принялась охотиться за его губами, но он уворачивался. В конечном итоге она победила и крепко его поцеловала. Он тут же стал беспомощным, сдавшись.

– Почему?

– Что… что почему?

– Почему не стоит отказываться от квартиры? – Бонни опять поцеловала его, и он с трудом произнес:

– Для уединения.

Давая ему возможность глотнуть воздуха, Бонни огляделась и кивнула:

– Нужно кое-где подкрасить, но… А что можно делать здесь, что нельзя делать дома… когда Сюзан сидит с чужими детьми?

Джо усмехнулся и взял ее руку в свою.

– Давай я тебе покажу.

 

10

Уже стемнело, поэтому свет на террасе был включен, а дверь заперта. Бонни постучала в стекло с вытравленным рисунком.

Джен вышла в коридор из кухни. Ее руки были сложены на груди: всем своим видом она выражала недовольство. Она остановилась у узкого зеркала, чтобы поправить волосы, затем не торопясь приблизилась к двери и посмотрела на сестру. Но дверь не открыла.

– Извини. Я знаю, что немного опоздала.

– Немного?

– Сильно. Я сильно опоздала и прошу прощения.

– Ты принесла что-нибудь поесть?

– Нет. Нет, но вчера я переложила шоколадные пирожные с орехами из морозилки в холодильник. Им оттаять – две секунды.

Джен еще несколько мгновений разглядывала Бонни, а потом спросила:

– Что интересного произошло за эти долгие-долгие часы, что тебя не было?

– Мы с Джо переспали.

– Что?

– Переспали! Джо и я переспали сегодня днем! – закричала Бонни, и ее сестра принялась лихорадочно дергать замок, пытаясь отпереть дверь.

– Что с тобой такое? Проходи в дом. Тебя услышат все соседи.

– Наконец-то ты ее отперла. – Бонни чмокнула сестру в щеку. – Сиделка так и не появилась?

– Появилась, но ты сказала, что скоро вернешься, поэтому я ждала.

– Я рада, что ты не ушла.

– Как Джо?

– Готова поспорить, что он счастлив. Давай позвоним ему и спросим?

– Ради бога, не надо. Ты пьяна?

– Нет, я просто… по-настоящему счастлива и снова довольна своей жизнью. До полуночи еще далеко, да?

Бонни стала подниматься по широкой лестнице. Дженис последовала за ней.

– Примерно четверть двенадцатого.

– Отлично, потому что я вот тут думала… глубокая ночь должна быть самым темным, тихим и одиноким временем суток. Полночь – это середина шоу Леттермана, так что, как ты понимаешь, люди сидят дома и смотрят телевизор. В два-три закрывается большинство баров. Значит, глубокая ночь – между тремя и пятью часами.

– Я тоже так же вычислила, но с расхождениями в количестве рабочих часов для мужчин и женщин в соотношении 7,9 против 7,1 и для людей со степенью в соотношении 3,1 часа против 7,1 часа для выпускников высшей школы…

– Ладно, я поняла, – перебила ее Бонни. – Сложная проблема. Но ведь мы пришли к одному и тому же выводу, верно?

– Да. – Они уже добрались до верхней площадки. – И что из этого?

– А из этого вытекает, что ты понадобишься мне для того, чтобы перетащить волшебный ковер с чердака в комнату Пим. – Она увидела, как сестра страдальчески поморщилась, и, обхватив ее за плечи, повела к двери на чердак. – Послушай, этот ковер недавно вращался с такой бешеной скоростью, что в нем не осталось ни крупинки пыли. – Судя по всему, этот довод на Дженис не подействовал. – Только представь, сколь многим я буду тебе обязана за это.

Вот тут Дженис оживилась. Она изогнула одну бровь, намекая сестре, что не забудет об обещании и что теперь той не отыграть все назад – однако Бонни это не испугало.

– Расскажи, что случилось, – тихо и серьезно попросила Дженис, исчерпав все свое терпение.

Бонни с удовольствием рассказала обо всем – и о наполнившем ее восторгом поцелуе Кэла, и о том, что она была гордой обладательницей не одной пары туфель от Феррагамо.

– Значит, тебе с самого начала было суждено жить с Джо. Господи, как же это романтично.

– Нет сомнений, что нашим дорогам суждено было пересечься. Однако все остальное – умрем ли мы, или попадем в тюрьму, или поступим в университет, а потом поженимся, родим детей и заживем относительно счастливо – зависит от решений, которые мы принимаем в моменты, которые заставляют наши сердца биться быстрее. – Бонни открыла перед сестрой дверь на чердак. – Отныне я больше не буду считать само собой разумеющимся то, что раньше таковым считала. – Она помолчала. – А если буду, шлепни меня, ладно?

– С удовольствием.

– Ты не поднималась сюда после моего ухода?

– То есть по доброй воле? Без принуждения или по крайней необходимости? Нет.

– Не помню, чтобы я выключала свет. Наверное, все же выключила, – проговорила Бонни, дергая за шнурок выключателя.

Ковер лежал на прежнем месте – восхитительный, эффектный ковер с медальонами, четко очерченными границами и жесткими и одновременно мягкими краями. Каждое переплетение нитей хранило в себе великое искусство мастера, красоту… и волшебство.

– Ты уверена, что Пим в состоянии… гм… полетать на своем ковре-самолете? – спросила Джен.

– Не знаю, но хочу попробовать. Если у нее есть важное дело, я хочу дать ей шанс. Мы в долгу перед ней, так давай отплатим хотя бы этим.

– А я? Мне надо полетать? В буквальном смысле?

– А ты хочешь? – Бонни натуженно охнула, подняв середину и один конец ковра, и потащила его к лестнице.

– Не очень.

– Может, когда Пим… скажет, что он ей больше не нужен, или когда у тебя возникнет вопрос, на который не будет точного ответа.

– Ты снова собираешься летать на нем?

– Нет, – быстро и уверенно ответила Бонни. – Больше никогда.

– Гм. А Джо?

– Я люблю Джо… даже когда его зовут Кэлом. И он тоже больше не хочет летать на нем.

– Почему?

– Джо сейчас переезжает домой, как мы и договорились, потом он заедет за Сюзан, купит пиццу, и мы будем жить долго и счастливо, пока смерть не разлучит нас. Подними свой конец повыше, чтобы перетащить его через перила. Вот так. Отлично.

– Ну, это чертовски хорошая новость, – сказала Джен, застонав под тяжестью ковра. – Просто не верится, что мы тащим его сами, когда у нас обеих есть большие, сильные мужья.

– Мы делаем это потому, что это нам по силам, и потому, что чем меньше народу будет знать о ковре, тем лучше, согласна?

– Даже Роджер? У меня плохо получается хранить… – Бонни уже спустилась вниз и повернула, и ковер застрял в дверном проеме. Дженис принялась изо всех сил толкать его. – …Секреты от Роджера. Даже когда самой хочется.

– Тогда расскажи Роджеру, но должна предупредить тебя, что он, вероятно, решит, что ты сумасшедшая.

С лестницы раздался хохот.

– Это, знаешь ли, для меня не новость.

Наконец они уложили ковер в коридоре под дверью в спальню Пим, и Бонни осторожно постучала. Ей открыла ночная сиделка, женщина средних лет.

– Привет, Люси, как вы? – Бонни растянула губы в широченной улыбке, всем своим видом изображая радушие.

– Я в порядке. Чем могу вам помочь? Пим только что заснула.

– Нам ничего не нужно. Уже поздно, и мы с Джен подумываем о том, чтобы поехать домой. Не хотите ли сделать перерыв, пока мы здесь? – Она неопределенно взмахнула рукой. – Принять душ, поесть, выпить чего-нибудь… Сделать пробежку, чтобы немного размяться.

– Я уже много лет ухаживаю за своими пациентами по ночам, – раздраженно заявила Люси. – И никогда не нуждалась в сне или в разминке.

Дженис решила взять дело в свои руки. В семье она лучше всех умела манипулировать людьми.

– Моя сестра имела в виду, что нам хотелось бы, чтобы вы спустились вниз и сидели там, пока мы вас не позовем, потому что нам надо побыть наедине с Пим.

Люси недовольно цыкнула зубом, сдернула с качалки, которую предпочитала другим местам для сидения, свою кофту и быстро вышла из комнаты.

– Если она уволится, ты будешь дежурить по ночам, пока не найдешь ей замену, – сказала Бонни, наклоняясь, чтобы поднять конец ковра.

– Ну а ты предложила ей сделать пробежку, чтобы не заснуть. Сказать правду гораздо проще. – Дженис подняла другой конец ковра. Она ни на секунду не забывала о своем маникюре, который был сделан меньше недели назад.

– Я запомню это.

Они втащили ковер в комнату и замерли как статуи, надеясь, что то, что они чувствуют, на самом деле не происходит. Бонни покосилась на сестру и увидела, что та бледнеет.

– Это для Пим, Джен, – сказала Бонни, ощущая близость с духом ковра, – от него исходила только доброта и настоятельное желание быть рядом с Пим. – Не бойся. Ковер греется для нее, а не для нас. Давай.

Они осторожно положили свою ношу на пол… на всякий случай… и закрыли дверь. И обе без колебаний приблизились к кровати старушки.

Пим была крохотной, с тонкой, как пергамент, кожей. Бонни не раз рассматривала многочисленные фотографии, на которых Пим была с черными, как смоль, локонами, но в реальной жизни она видела только жидкие серебристо-белые волосы с химической завивкой.

– Взгляни на нее, – прошептала Джен. – Она всегда остается женщиной. Щеки подрумянены, губы подкрашены. Она нечто, правда?

Бонни кивнула:

– Единственная в своем роде, наша Пим.

– Но она еще не умерла, так почему мы шепчемся? – спросила Пим, открывая один глаз… для нее это было достаточно. Ее глаза были небесно-голубыми, а взгляд острым, как лазер, и быстрым.

– Ой! Пим, я едва не умерла от страха! – Джен была скорее удивлена, чем встревожена.

– Ах ты, притворщица, – рассмеялась Бонни. У нее были дети, а дети любили притворяться спящими. – Радуйся, мы нашли твой волшебный ковер.

– О! – Губы Пим образовали правильную окружность, а оба глаза широко открылись. – Девочки мои, дорогие, вы спасли меня. – Она театрально хлопнула в ладоши – один раз, – затем откинула одеяло с таким видом, будто собиралась выпрыгнуть из постели. Бонни и Джен одновременно протестующе вытянули руки. – Ой, не глупите, я никуда не собираюсь… я медлительна, как помощник фермера. – Она устремила проницательный взгляд на Бонни. – Кажется, вчера, когда мы разговаривали, я несла бессмыслицу. Я не привыкла принимать такое количество разных лекарств. От них у меня мутится в голове.

– Вчера я решила, что не просто мутится. Я подумала, что у тебя, Пим, галлюцинации.

– Ты сама выглядела настоящей сумасшедшей, – заявила Джен.

Смех старушки был элегантным и заразительным – он с детства врезался Бонни в память, и она всегда была рада его слышать.

– Так что тебе сделать, Пим? Хочешь забраться на него? Или постелить его тебе на кровать?

– Это замечательное произведение искусства, однако оно не заслужило того, чтобы лежать на кровати. Место ковра – на полу. Так что если вы, девочки мои, сделаете мне доброе дело и расстелите его перед комодом, остальную часть операции я смогу осуществить самостоятельно.

Пим – она была в длинной белой хлопчатобумажной ночной сорочке – села, пригладила волосы на затылке, подтащила к себе новые ходунки и приготовилась. Тем временем Бонни и Дженис расстелили ковер перед комодом – они проделали это молча, однако это не означало, что они ничего не комментируют. Дерганье головой, пожатие плеч, искаженные гримасы на лицах – все это было легко читаемо.

– Кстати, Пим, а что за операция? – Бонни подозревала, что уже знает ответ, но недавнее обострение мозговых нарушений у бабушки…

Пим подняла голову. Взгляд ее голубых глаз нашел цель, сначала просверлил насквозь Дженис, потом Бонни. Удовлетворившись увиденным, Пим тихо сказала:

– Полагаю, одна из вас знает, о какой операции я говорю.

– Я знаю, – призналась Бонни, – стать здоровой, без мозговых нарушений и переломов. Может, нужно, чтобы я… или Джен, или сиделка, или кто-то еще побыл с тобой – на тот случай, если что-то пойдет не так.

– Сиделка? – Пим явно считала ее брешью в системе защиты.

– Ладно. Я, или Джен… или Джо.

Пим резко вскинула голову, и впервые за… целую вечность у нее на лице появилось виноватое выражение – однако она ничего не объяснила, не попросила прощения и вернулась к тому, что было для нее главным.

– Все пойдет как надо, детка. – Она подобралась к краю кровати, спустила вниз ноги и с деланым безразличием спросила: – А ты, Бонни, загадала второе желание до глубокой ночи?

– Да, мэм. – Мысль о том, как близко она подошла – из-за того, что не знала, насколько велико могущество ковра, – к тому, чтобы остаться по ту сторону, чтобы быть сейчас мертвой, вызвала у нее тошноту. – Загадала. К счастью. Все было случайностью… и такой же случайностью было второе желание.

– Извини, дорогая, что отправила тебя за ковром. Я забыла, насколько он чуткий. Надо было дождаться Джо.

Бонни уже открыла рот, намереваясь заговорить, но тут прозвучал голос Джен:

– Пим, в последний месяц Джо был очень занят. Бонни с ним почти не виделась.

– Он был слишком занят для того, чтобы хотя бы один раз навестить меня?

– Он приходил… дважды… во всяком случае, насколько мне известно, может, больше, но ты спала.

Бонни, нахмурившись, посмотрела на сестру, давая понять, что она, конечно, высоко ценит эту ложь во спасение ее мужа, и напоминая, что время поджимает. Теперь, когда они с Джо воссоединились, ей было безразлично, что об их разрыве кто-то узнает.

Пим молча кивнула и выжидательно посмотрела на сестер. Сестры ответили на ее взгляд удивленно – ведь они искренне хотели помочь.

– Уходите! – не выдержала Пим, раздраженная тем, что они топчутся на месте.

– Но ты уверена…

– Да. Уходите.

Пим стояла, опершись на ходунки, пока они пятились к двери. Бонни повернула ручку.

И уже в коридоре услышала, как щелкнул замок.

Дженис спросила:

– Думаешь, с ней все будет в порядке?

Позади них прозвучал голос Пим:

– С кем все будет в порядке?

Сестры с криком бросились обратно к двери…

С бешено бьющимися сердцами они таращились на Пим, которая стояла перед ними все в той же длинной белой хлопчатобумажной ночной сорочке, но уже без ходунков и со здоровым цветом лица. У нее на ногах были любимые кроссовки, в руке она держала высокий стакан с молоком.

– Еще слишком рано для Рождества или Дня Всех Святых, так что, надеюсь, вы не прячете подарки и не подсовываете мне в кровать резиновых змей… хотя вы слегка староваты для этого, верно? Так почему в столь поздний час вы не дома?

– Мы… мы… – Джен все никак не могла перевести дух.

Пим открыла дверь спальни.

– Мы ехали мимо и увидели, что горит свет.

– Мы просто хотели пожелать тебе спокойной ночи и поцеловать.

Пим радостно улыбнулась.

– Девочки мои дорогие. Ну, проходите, укладывайте меня спать. Можете подоткнуть одеяло, как вы делали это, когда думали, что я сплю.

– А ты не спала? – спросила Джен.

– Конечно нет. Милая Дженни, я могла часами наблюдать, как вы играете с моей косметикой. – Она отпила половину молока, сбросила кроссовки и забралась в кровать. Бонни обошла кровать, и они вместе с Джен растянули одеяло и заправили его под матрас. – Ах, как уютно. Спасибо, девочки.

Джен первая склонилась к Пим.

– Спасибо тебе, Пим, за все. Я нечасто говорю такое. – Она поцеловала бабушку в щеку, потом в лоб. – Я люблю тебя.

– О, солнышко, я тоже вас люблю. Вы превратили мою жизнь в захватывающее приключение.

Они ласково улыбнулись друг другу, Джен отошла к двери.

Бонни заправила серебристый локон Пим за ухо и улыбнулась, глядя в ее голубые глаза.

– Спокойной ночи, моя Пим. Спи спокойно. – Она поцеловала ее в щеку. – Свет выключить, приглушить или оставить?

– Выключить, но через минутку… не забывай, моя девочка, что «простого желанья не хватит, чтоб все изменить». – Бонни застыла, будто громом пораженная. И тут она поняла, что где-то в глубине души надеялась, что эта Пим ничего не знает о ковре и о том, что случилось в последние часы. – Дорогая моя, желания недостаточно, чтобы сделать твою жизнь такой, какой ты хочешь ее видеть. Даже если добавить капельку волшебства, одного желания будет мало, чтобы стать счастливой. Отвага, вера, любовь, радость. Дружба. Надо много и упорно трудиться, а иногда и принимать помощь. Ты нуждаешься в здравых суждениях, в умении определять чистоту помыслов, в…

– В той Пим, которую я люблю.