Мне казалось, он упомянул небольшую компанию? Да, я тоже так думала, просто у Дидье Лафита забавное представление о скромных вечеринках. Здесь собралось столько народу, сколько я за всю жизнь не встречала. Я нахожусь на самом шикарном частном судне, которое когда-либо входило в воды Глазго. Это плавучая страна чудес, запруженная музыкантами, моделями, модельерами и звездами экрана – на любой вкус. Стою с открытым ртом, не в силах ничего с собой поделать: не привыкла я, знаете ли, проводить субботние вечера на корабле, куда можно погрузить целую улицу, угощаться суши и попивать шампанское, одна бутылка которого стоит больше, чем мой месячный взнос по закладной. Мои субботние турне по обувным магазинам не идут ни в какое сравнение (ну разве что очень отдаленно).

Дидье уверенно ведет меня по верхней палубе, крепко поддерживая под локоток, и гости расступаются, как толпа восторженных фанатов на финишной прямой «Тур-де-Франс». С нас не сводят глаз, улыбаются, стараясь подойти как можно ближе, но боятся коснуться и неизменно расступаются в стороны, пропуская вперед звезду и его неизвестную спутницу (вашу покорную слугу). Я то и дело поглядываю на Дидье, порядком нервничая, а того, похоже, нисколько не смущает столь пристальное внимание. Такое чувство, будто он вообще не замечает толпы заглядывающихся на него обожателей. Для меня же – а я из тех девушек, которые могут часами стоять у барной стойки совершенно нагими, усиленно размахивая перед носом бармена пятидесятифунтовой банкнотой, и все равно не дождутся своего пива, – подобные ощущения несколько внове. И, несмотря на то, что я чувствую себя настолько не в своей тарелке, как младенец в бассейне для прыгунов с вышки, все-таки придерживаюсь совета матери: «Когда не можешь – делай вид». Высоко задрав подбородок, чинно ступаю рядом с принцем и молю Бога, чтобы при всем честном народе не шлепнуться на пятую точку. Сегодня, на этой «скромной вечеринке», я намерена спасти свою карьеру. Собственно говоря, мне даже выбирать-то не приходится: я так давно ждала удобного случая. Теперь, когда он представился, не могу себе позволить его упустить. Мне претит довольствоваться малым, я намерена рвануться к звездам (разумеется, в пределах «Энерджи-FM»). Как только Дидье согласится прийти ко мне на передачу, моя карьера поднимется на головокружительную высоту – и если не на Луну, то по крайней мере на Глазго я – взгляну с высоты птичьего полета. Но для начала неплохо бы рассеять слухи о моих медицинских навыках, узнать нового знакомца поближе (не о мамулях же разговаривать) и набраться мужества для решительного хода: подойти к нему с серьезным деловым предложением. А для этого хорошо бы остаться с ним наедине – учитывая, что сельдей в бочку набивается куда меньше, чем нас на этом суденышке, задачка не из простых.

– Это все твои друзья? – спрашиваю я, когда мы, наконец, останавливаемся на корме теплохода.

Он пожимает плечами и жестом приглашает садиться рядом. Хозяин праздника так властно держится, что ослушаться его даже в голову не приходит. Боязливо присаживаюсь на покрытую толстым слоем лака деревянную скамейку, всерьез опасаясь поскользнуться и грохнуться под ноги утонченно-изысканной публики.

– «Друзья» – не совсем верное слово, – отвечает Дидье, задумчиво потягивая из бокала и изучая внимательным взглядом лопочущую толпу. – Скорее знакомые. Некоторых я вижу впервые, главное в другом, – пожимает плечами, – они все хотят пообщаться со мной.

«Такой взгляд на вещи здорово поднимает самооценку», – думаю я, завороженно улыбаясь. Да уж, у меня часа не проходит, чтобы в дверь не побарабанил какой-нибудь жаждущий встречи поклонник. Такие высказывания сходят с рук только звездам. Впрочем, он совсем не лукавит: к нему действительно тянет людей. Сижу, тихонько пристроившись рядом с Дидье, и подглядываю, как он смотрит на всю эту публику. Они из кожи вон лезут, чтобы привлечь внимание звезды: кто-то не спускает с него глаз, кто-то, откинув назад голову, заходится оглушительным смехом, изображая себя гвоздем программы. Я отмечаю забавный феномен – как люди заигрывают друг с другом и стараются привлечь к себе внимание, причем здесь старания всех участников направлены на одного-единственного человека. Того самого, который как ни в чем не бывало сидит возле меня. Приосанилась и с самым невозмутимым видом продолжаю наблюдать: гости, отведя взгляд от Дидье, переводят его на меня. У них мысли на лицах написаны: «Кто это такая? Почему она с ним сидит? Кем возомнила себя эта женщина? Она даже не модель, и наряд на ней дешевый…» Заменить их колкие взгляды клинками – я была бы усеяна сталью, как дикобраз иглами. Должна признать, мне здесь нравится. Наверное, так себя чувствуют диджеи, работающие не на «Убожество-FM», а на солидных станциях, которые могут себе позволить шикарных гостей. Взглянув на Дидье, не в силах скрыть улыбки. Он отвечает тем же, не без лукавства прищурившись. Уже много недель мне не было так легко и весело. Видно, мамуля все-таки искренне решила помочь дочурке.

– Excusez-moi, Энджел, мне надо срочно поговорить с менеджером, – извиняется Дидье и встает, пряча руки в глубокие карманы джинсов.

Отвожу взгляд от его бедер и киваю.

– Я вернусь, – обещает он, чуть заметно кивнув, – пожалуйста, дождись.

– Обещаю, никуда не денусь, – говорю я вслед удаляющейся спине и остаюсь на скамейке одна.

Тут ко мне подплывает официантка с подносом, уставленным таким количеством острых закусок, что хватило бы на весь королевский двор Испании.

– Поставьте рядом, – говорю я, вежливо улыбаясь, и указываю на скамейку.

Она молча исполняет просьбу, затем спрашивает: «Не желает ли мадам что-нибудь еще?», делает реверанс (реверанс! – можете себе представить?) и, виляя миниатюрной попкой, скрывается. Какое блаженство! Я всегда гордилась своим реалистичным взглядом на вещи, но Бог ты мой! – если так живет другая половина человечества, тогда, пожалуйста, приплюсуйте меня на их сторону уравнения. Потрясающе!

Час прошел, а герой дня пока не появился. Я умяла столько испанского омлета с соусом из помидоров и сладкого перца, сколько и за месяц не взбить. Как вдруг замечаю – по сути-то никто, кроме меня, не ест (за исключением какого-то необъятного субъекта, голосом и комплекцией смахивающего на оперного певца, хотя навскидку я отнесла бы его к любителям налопаться на халяву). И только на первый взгляд эта изысканно-утонченная публика жует; на самом же деле они только перекладывают закуски с одного подноса на другой: взял сандвич, понюхал и опустил на ближайший поднос. Взял пирожное, понюхал, опустил. В итоге несчастная еда даже не касается их губ. Такое чувство, что я оказалась на теплоходе, битком набитом сплошными Кери Дивайн. Боже мой, куда катится мир! Когда питаться стало немодным? Если бы человеку не нужно было есть, Создатель не снабдил бы его желудком, а кулинары не изобрели бы шоколад. Впрочем, чтобы не ранить эстетические чувства собравшихся, не без усилия воли отставляю блюдо в сторону. Надо признать, на нем остались лишь объедки, поскольку я слопала практически все, что было в поле зрения, но за добавкой уже не потянусь. Лучше выпью бокальчик. Когда дело доходит до спиртного, я проявляю настоящую выдержку – благо научена на папенькином печальном примере – и вместо шампанского переключаюсь на легкую апельсиновую шипучку. Наливаю первый бокальчик, тихонько напевая «Как решиться» – сразу пришло в голову, кого, в крайнем случае, можно пригласить на передачу (помните кудрявую рыжую шевелюру?). И тут мной снова овладела паника – время-то идет, а гостя на шоу пока нет; поборов страх, стараюсь затеряться среди гостей. Пора бы с ним поговорить, сложа руки сидеть не годится.

Сколько на судне должно быть палуб, чтобы оно перешло в разряд пассажирских лайнеров? И куда подевались покрытые кристалликами соли бортовые иллюминаторы и пахучие бородатые рыбаки в желтых резиновых сапогах? Здесь сплошь все обито деревом, белейшие стены увешаны подлинниками картин, кругом – подсветка и позолота. Палубы соединены спиральными лестницами, и на каждом этаже окруженные рядами банкеток большие широкоэкранные телевизоры – мечта многих провинциальных кинотеатров; тут и там замаскированы под интерьер колонки, из которых, создавая приятный фон, раздается музыка. Кое-что знакомое, из последнего альбома Дидье; впрочем, то и дело в общую тему вклиниваются другие французские певцы и даже рэпперы. Встречным киваю и улыбаюсь; однако, оказавшись на самом носу и обойдя, как мне показалось, все внутреннюю часть судна (впрочем, не сильно удивлюсь, если за этими стенами имеются и потайные коридоры), я так и не обнаружила единственного человека из всех присутствующих, который мне знаком. Он, вероятно, отчалил, оставив меня здесь куковать в одиночестве. Скромный лютик в море роз. Ни у кого лейки не найдется?

Облокотившись на отполированные до блеска перила, огибающие нос судна, смотрю на воду. Река Клайд; ее я вижу каждое утро, направляясь на работу; в ней же меня и утопят, если к пятнице не раздобуду для З. Г. что-нибудь стоящее. Отлично. Вот так стою, смотрю на воду, обдумываю ближайшие перспективы – в общем, стараюсь казаться незаметной. Как вдруг несколько мирно наслаждавшихся обществом друг друга изящно-изысканных персон приняли мою обыденную задумчивость за возвышенную грусть и вбили себе в головы, будто я «некто».

– Прошу вас, присоединяйтесь к нам, – страстно набрасывается на меня одна из женщин, пытаясь втянуть загадочную незнакомку в свою компанию.

Уверена, она представилась Хламидией, но переспросить я не посмела. Если родителям хочется назвать ребенка в честь передаваемой половым путем инфекции, не мне оспаривать их решение. Женщина выше меня – по правде сказать, она даже выше большинства баскетболистов из «Лос-Анджелес лейкерс», а ноги такие длинные, что я ей в живот смотрю. Волосы у нее острижены коротко и уложены почти как у меня, прямыми, обильно сдобренными гелем для волос прядками, только выкрашены в буйно-красный, и стригли ее явно ножницами из чистого золота. Она вся в черном, как, впрочем, и остальная компания: двое джентльменов постарше (почитателей «Ролекса», расстегнутых воротничков и гладко зачесанных волос) и пара близняшек лет под двадцать, при виде которых сама Эль Макферсон записалась бы на курс пластической хирургии.

– Замечательно все-таки, что можно скромненько отдохнуть в кругу близких друзей, не находите? – спрашивает Хламидия с чистым, как очищенная нефть, эдинбургским акцентом.

– Да, – киваю я, дружелюбно улыбаясь, – хотя скромненьким этот вечер я бы не назвала. На мой взгляд, здесь все страшно шикарно.

Близнецы радостно хихикают, будто я только что представила их вниманию забавный уличный шарж.

– Вот как, значит? – прыскают они в унисон.

– Как видно, вы не бывали на дебошах Флэша, – говорит Хламидия, вытягивая губы в сторону самого солидного из двух джентльменов с «Ролексом» на руке, который по размеру мог бы превзойти посадочную площадку для вертолета.

Очевидно, у него маленький пенис.

– На «дебошах Флэша»? Нет, к сожалению.

«И даже если мне придется сию секунду рухнуть замертво, я все равно не пожалею, что не успела подебоширить с этим монстром».

– Что вы собой представляете? – раскатистым басом интересуется Флэш – мне даже сначала показалось, будто где-то рядом поезд пронесся.

А что, собственно, я собой представляю? Осмотрев себя со всех сторон – все ли в порядке, мнительно одергиваю белый топик «Дизель», чтобы немного прикрыть живот, выступающий над поясом темно-синих, укороченных по линии сапога брючек (к счастью, мне достало благоразумия переодеться, когда планы на субботу так кардинально изменились). В последний раз, когда я на себя смотрела, то выглядела самым обычным человеком, хотя здешней публике, судя по первому впечатлению, требуется пояснять, что значит «самый обычный человек».

– Что я собой представляю? – неуверенно переспрашиваю я.

– А-ха, – отвечают близнецы своими огромными ртами, непомерно большими для обтянутых кожей черепов. – Ты модница, журналистка, телевизионщица, литераторша или снимаешься? Мы – по части моды, модели.

«Кто бы мог подумать?» – размышляю я, попутно оценив угловатые тазовые кости, которые выпирают под обтягивающими платьицами, как буфера локомотива. А я-то наивно верила, что моделями становятся такие же простые девчонки, как мы с вами, истинные образчики современной женщины с плавными изгибами и внутренними органами. Как сильно я заблуждалась.

– Флэш занимается музыкой, Джулиан – на телевидении, а я – всего понемногу, – громко и горделиво объявляет Хламидия. – Веду передачу на телевидении, записала компакт-диск, пишу для всех стоящих изданий, – она вздыхает, – ради которых не лень доставать лэптоп, и даже на подиуме подрабатываю, когда выдается свободная минутка.

– Ух, ты, – смеюсь я, – да с таким послужным списком вы могли бы одна заменить целое бюро добрых услуг.

– Вряд ли, – резко возражает Хламидия с таким видом, будто я только что предложила ей занять место трансвестита на бангкокской панели. – Неужели я произвожу впечатление женщины, которая способна пасть так низко, чтобы шабашить на временных работенках? Нет уж, увольте, это для бедняков.

– Кому как, а я когда-то и на временных работенках шабашила.

Густо затушеванные глаза Хламидии осматривают меня с ног до головы, и взгляд ее останавливается на логотипе «Мисс Селфридж», пришитом к карману моих брюк.

– Ничего удивительного, милочка, – кисло заключает она.

– Так кто вы все-таки такая? – снова спрашивает Флэш, пока я не тюкнула кое-кому по красной шевелюре.

– Что ж, – переступаю с ноги на ногу, – я, как и вы, Флэш, специализируюсь в музыкальной сфере.

«К сожалению, мой друг, на этом наше сходство заканчивается».

Флэш сплющивает оранжевые подбородки в том месте, где, по сути, должна находиться шея, и хмуро сводит брови.

– Так вы занимаетесь музыкой, дорогуша, я верно понял? Тогда, может быть, ваше имя мне знакомо. В сфере вокального жанра я крупный специалист.

Не сомневаюсь: у него действительно все крупное (по крайней мере, видимые части тела).

– Может быть, – с улыбкой соглашаюсь я. – Меня зовут Энджел Найтс.

Тут он крякает и трясет золотыми цепями.

– Не-а, никаких версий. А у тебя, Джулиан?

Джулиан, нахмурившись, цедит сквозь зубы:

– Впервые слышу. Она певица?

– Вы певица? – переспрашивает Флэш.

Перевожу взгляд с одного собеседника на другого. Забавно, я готова поклясться, что Джулиан говорил на совершенно понятном языке, однако один из них явно видит необходимость общаться через переводчика.

– Пою ли я? Только когда никто не слышит, да и то не очень хорошо. Предпочитаю проигрывать чужую музыку.

– Значит, она музыкант, – говорит Джулиан Флэшу.

– Так вы, значит, музыкант, – со знанием дела переводит Флэш.

– Нет.

Мои собеседники одновременно вздохнули.

– Я диджей.

Так гораздо лучше: пять пар ушей мгновенно навострились.

– Диджей, вот это потрясно! – зачирикали близнецы.

– О-о-о, да вы, милочка, могли бы прокрутить в эфире мой компакт-диск! – радостно егозит Хламидия; эта удачная мысль все-таки дошла до расположенного на такой порядочной высоте мозга.

– Клубный диджей или радио? – интересуется Флэш.

– Радио.

– На какой она станции? – ворчливо спрашивает Джулиан.

– Вы на какой…

– На местной, – перебиваю я, уже порядком утомившись от их тандема. – На «Энерджи-FM».

Реакция, прямо скажем, не из лучших: близнецы разочарованно протягивают «у-у», голова Флэша погружается в складки шеи, и он приобретает сходство с напуганной черепахой, а Джулиан заходится смехом. Тут и без переводчика все ясно: он ржет мне прямо в лицо.

Сама же Хламидия, смерив меня взглядом, разочарованно фыркает:

– «Энерджи-FM»? Фи-и. Какой тогда смысл с тобой водиться?

Хм, плохо для самооценки – ой, как плохо. Ведь никогда не любила втираться в чужие тусовки – дернул же черт!

– Что ты здесь делаешь? – напоследок интересуется Хламидия, явно давая понять, что это последний вопрос к недостойной внимания «пустышке».

«Слушай, дорогуша, хорош крутиться вокруг да около, выкладывай уже, наконец!»

– Что делаю? Все проще простого…

А правда, что я здесь забыла? Много радости: чтобы человека на посмешище выставляли из-за того только что его одежда не продается на бриллиантовых вешалках? Мне было так хорошо здесь, весело, у меня словно глаза на мир открылись; я неожиданно окунулась в непривычную для себя роскошь. И вдруг, надо же такому случиться, неожиданно приходит понимание, что остались все-таки на нашей загаженной матушке-земле места, где недостаточно быть просто приятным в общении, трудолюбивым и целеустремленным человеком, отзывчивым к чужим бедам и проблемам. Попросту недостаточно.

И вот, будто в школе, натерпевшись в очередной раз унижений от главной заводилы плохих девочек и ее натасканных подручных, бормочу нечто вроде извинений за эгоистично потребляемый кислород и, затравленно уставившись в собственные мокасины, разворачиваюсь, чтобы уйти… Лучше бы надела радужные туфли: они всегда приносят мне удачу. Уворачиваясь от сыплющихся вслед, почти осязаемых уколов и нарочито громких комментариев, в которых неизменно присутствуют слова «Энерджи-FM», «дешевка» и «диджей», закидываю за спину мини-рюкзачок – и тут на мое плечо ложится сильная рука.

– Прости, что заставил тебя так долго ждать, cherie, – улыбается Дидье, добавляя на самое ушко: – Меня задержали; эти люди цепляются, как пиявки, я не мог освободиться.

– Да ничего, – пожимаю плечами, не поднимая глаз.

Он разворачивает меня лицом к злопыхателям.

Даже Хламидия так вытянула шею, что голова наконец показалась. Да, перепугалась она крепко.

– Друзья, вы уже познакомились с моей дорогой спутницей? – спрашивает Дидье.

Думаю, он хотел сказать: «Дорогие друзья, вы уже познакомились с моей спутницей?», но кто я такая, чтобы спорить?

– Ее зовут Энджел, она не только дочь лучшей подруги моей матери, но и моя подруга, моя личная преподавательница, медсестра и особая гостья нашей вечеринки.

– Уй, – сквозь зубы процедила Хламидия, – с таким послужным списком можно заменить целое бюро добрых услуг.

– Touche, моя дорогая, – подмигиваю ей, неторопливо проплывая мимо этой шайки под ручку с Дидье. – Надеюсь, вам нравится моя скромная вечеринка.

Чувствую себя королевой!

Дидье любезен и внимателен, с ним не соскучишься, и он весь как на ладони. Вот он какой, настоящий Дидье Лафит. Я знаю, все люди настоящие, и даже знаменитости, за редким исключением (не будем упоминать членов семьи Джексонов), но порой очень трудно бывает рассмотреть под маской какой-нибудь выдающейся персоны, будь то мужчина или женщина, их подлинное лицо. Следующие два часа я, кропотливо пробираясь в сложных и запутанных лабиринтах его личности, пытаюсь разгадать, что представляет собой Дидье; мы устроились в укромном уголке палубы, и хозяин вечеринки не отходит от меня ни на шаг, исполняя любое мое желание. Если я голодна, он достанет мне поесть, если хочу пить, тут же передо мной возникает наполненный жидкостью фужер, замерзла – накинет на плечи куртку. Надо сказать, что для этого ему вовсе не обязательно сходить со своего места, потому что достаточно щелкнуть волшебными пальчиками, и любое поручение тут же будет исполнено. Изысканно-утонченная публика (звездная братия) постепенно расходится, разочарованно чмокая друг друга в щечки, на судне становится тихо, и ярче разгораются прежде незаметные, будто сказочные огоньки, сияя для нас точно персональные звезды. Солнце заходит, и с ним опускается температура, рядом появляются две дымящиеся чашечки горячего шоколада со взбитыми сливками и редкостным по своей красоте зефиром. Делаем по глоточку, обжигая языки, и сидим, обнявшись, точно старые знакомые. Говорит в основном он, а я слушаю – уж если я и получила что-то полезное от своей профессии, так это умение слушать: слушать громогласного Кувалду и извечного оппонента Малкольма. А Дидье интересно рассказывает, и жизнь его так не похожа на мою.

Как выяснилось, вырос он в Бордо, и Мари-Пьер воспитывала сына одна: отец его оказался не более чем донором спермы, правда, не в официальном смысле слова. В восемнадцать мальчишка сбежал в Париж и сразу же заключил контракт с модельным агентством на Елисейских Полях, где тут же принялся оттачивать искусство страстных взглядов, которые теперь украшают обложки его альбомов. Но его единственной и неизменной страстью оставалась музыка: он писал песни, пел и в свободное время репетировал с приятелями-музыкантами. Однажды талантливого юношу заметил агент, работающий на одну из звукозаписывающих компаний; не успел Дидье опомниться – и вот он уже в верхних строчках хит-парадов.

Послушать его – так все получилось легко и просто; в двадцать пять он уже модель, поп-звезда и просто очень богатый молодой человек. Бывают же везунчики. Сейчас ему тридцать, а у него уже собственный пентхаус в Париже и отдельный дом на побережье в Биаррице, а также четыре автомобиля (мы говорим далеко не о «фиате уно»), два гоночных мотоцикла, приличная коллекция картин и растущая популярность.

Мы переходим к разговору о его работе, и я, навострив уши, жду удобного случая сделать решительный бросок и рассказать ему о своей жизни, о своей программе и объяснить, зачем я появилась в шотландском офисе Би-би-си. Ведь если говорить начистоту, именно затем я здесь и нахожусь – ну и, конечно, чтобы ублажить мамочку. Так что, глубоко вздохнув и стараясь побороть подкатывающую от волнения тошноту и головокружение от выпитого шампанского, готовлюсь задать главный для меня вопрос. Теперь мне, кажется, стало понятно, отчего Коннор так дергался, когда делал предложение. Разумеется, по важности эти вещи несопоставимы, но все-таки от ответа Дидье зависит очень многое в моей жизни. Ну, поехали, мой новый французский друг, не подведи.

– Дидье, – начинаю я осторожно. – Ты не мог бы сделать мне одолжение?

– Bien sur, Энджел, – кивает он, холеной рукой откидывая с лица длинную прядь волос. – Еще шампанского?

– Спасибо, нет. Я просто…

– Ты не проголодалась?

– Что? Нет, не беспокойся. Я хотела…

– Озябла? Если хочешь, можем зайти в каюту.

– Нет, я…

Засмеявшись, он опускает безупречную ладонь на мою ногу, пресекая всяческие попытки возразить.

– Ха, именно это мне в тебе и нравится, Энджел, – говорит он, светясь от радости и не давая мне вставить ни слова. – Тебе так мало нужно.

– Разве? – Я с трудом сглатываю, пытаясь унять дрожь в коленке, на которой лежат его длинные пальцы.

– Oui, тебя очень просто порадовать. Глядя на тебя, мне самому становится хорошо. Надеюсь, тебе все это понравилось. – Он делает широкий взмах рукой.

– Еще бы, сказочная красотища.

– Merci bien. И я, поверь мне, очень рад, что ты пришла.

Беспокойно ерзаю, поглядывая на его руку, которую он и не думает убирать с моей ноги, словно именно там ей и положено находиться. Я, конечно, понимаю, что европейцы гораздо раскованнее нас, жителей Великобритании, и, на взгляд Дидье, это вполне невинный жест, хотя, если бы сейчас нас увидел Коннор, он отрубил бы эту руку по локоть и засунул в одно неприятное место. Мне так хочется поскорее попросить француза об одном крохотном, малюсеньком одолжении и незаметно смыться. А дома, забравшись под одеяло, спокойно уснуть в обнимку с футболкой своего ненаглядного.

– Видишь ли, многие из тех, с кем мне приходится общаться… – Дидье вздыхает, наконец-то убрав руку с коленки – лишь затем, чтобы положить ее на спинку скамьи за моими плечами.

Из огня да в полымя. Вежливо откашлявшись, пытаюсь сосредоточиться.

– … в действительности эти люди не любят Дидье. – Он прикладывает руку к груди. – Никого не интересует, каков Дидье Лафит в душе. Не подумай, будто я жалуюсь, но шоу-бизнес – жестокая штука. Пока мои альбомы хорошо покупают, я всем нужен, все стараются мне угодить, но до любви тут далеко. Эти люди, как бы выразиться…

– Как перелетные птицы? – подсказываю я.

– Да, отличное сравнение. – Он невесело улыбается. – Перелетные птицы. Однодневки.

Дидье говорит, а я наблюдаю за его рукой: он постоянно жестикулирует. С таким же успехом мы вполне могли бы общаться на языке глухонемых – я бы вполне поняла его и без слов.

– И что страшнее всего, – продолжает Дидье, – им все время что-то нужно. От меня постоянно чего-то хотят: дай нам то, отведи туда, сделай то-то.

– М-м, – еле слышно протягиваю я.

«Черт побери».

– Они мне не друзья, – вздыхает француз. – Ни одного из тех, кого ты здесь видишь, я не могу с чистым сердцем назвать своим другом. А вот ты не такая.

Черт. Теперь чувствую себя гадкой, как тарантул.

– Не пойми превратно, я люблю делать людям приятное, но есть вещи, которые даются мне с трудом. Например, интервью.

– Интервью, – хрипло вторю я.

Как же я раньше не догадалась.

– Совершенно верно. Видишь ли, я очень нервничаю, когда мне приходится говорить на чужом языке. Как здесь, в Великобритании.

– Дидье, да ты превосходно знаешь английский!

Его зацелованные солнцем щечки вспыхивают ровным румянцем.

– Только с тобой, Энджел. Потому что мы друзья и ты француженка – так что мне с тобой спокойно.

«Уф, все не так и безнадежно».

– Но телевидение, радио или пресс-конференции – дело совсем другое. Я могу неверно выразиться, или мои слова неправильно истолкуют и выставят меня в каком-нибудь невыгодном свете.

Надежда прыгает за борт и торопливо гребет к берегу.

– Моя боязнь говорить на публике порождает проблемы с прессой. Меня преследуют, стараются подловить в неловких ситуациях, распускают нелепые слухи из-за того, что я не люблю давать интервью. Будто я высокомерен и не желаю опускаться до разговоров с общественностью. Ты меня понимаешь?

– Понимаю.

Согласна, я двуликая гадина, ничуть не лучше Хламидии и остальной утонченно-изысканной публики и тоже ищу одну лишь выгоду от нашего с Дидье знакомства. Но, черт побери, было бы здорово хоть чуточку, пусть самую малость продвинуться по служебной лестнице. Мне это нужно, Господь не даст соврать.

Сижу вот, смотрю на Дидье и потихоньку понимаю, что все-таки не в деньгах счастье. Он, может, и знаменит, и удачлив, и поклонников у него куча – любой футбольной команде на зависть, только вот человек он одинокий. Друга бы ему – хотя по сравнению с теми людьми, которых я здесь видела, даже я воплощение преданности. Так, пожалуй, и стану единственным его другом – на время: я одна, он одинок. В конце концов, ничего предосудительного нет в том, чтобы недельку-другую оторваться, вкусить немного роскоши, побаловать себя – не вечно же завидовать, как другие шикуют.

– Энджел, прости меня, пожалуйста, – говорит Дидье, поднимаясь со скамьи и протягивая мне руку. – Я, должно быть, совсем тебя утомил; так бездумно занял твой единственный выходной. Только и говорю, что о себе да о своих горестях, а тебе так необходим отдых, ведь медсестрам приходится несладко.

– Неужели? – переспрашиваю я. – Ах да, несладко.

Беру его руку и соскальзываю со скамейки, как маленькая лживая жаба, жаба – да и только. Дидье, улыбнувшись, подается вперед и целует меня в обе щечки. «Замечательная у них, у французов, традиция, – проносится в голове, – жаль, что не прижилась по нашу сторону Ла-Манша».

– Сейчас договорюсь с человеком, и тебя отвезут домой, – говорит он, прищелкивая столь могущественными пальцами. – Нам обязательно надо еще встретиться, и чем скорее, тем лучше. Правда, сначала я хотел попросить тебя об одолжении.

– Конечно, проси.

«Ты, случайно, не хочешь напроситься на какую-нибудь весьма посредственную радиопрограмму?» Нет, конечно, нет.

– Хм. Для меня будет лучше, если о наших встречах и разговорах никто не узнает. Я нисколько не сомневаюсь, что ты не станешь об этом трезвонить направо и налево, однако подумал, что о таких вещах лучше договариваться заранее. Видишь ли, пресса и репортеры готовы на любую подлость: обведут вокруг пальца – и не догадаешься. Для меня наши отношения – нечто особенное, то, чего «перелетным птицам» попросту не понять. Договорились? – спрашивает он, и по голосу чувствуется, как ему неловко просить.

– Какие могут быть разговоры. Разумеется, все останется между нами, – с улыбкой отвечаю я, прижимая к себе рюкзачок, и добавляю, похлопав его по плечу: – Положись на меня, старина.