Глава 1

Отблески беспокойного огня, потрескивавшего в очаге, танцевали на стенах из необработанного камня. Не в силах осветить всю комнату, они вырезали в темноте блуждающий красноватый островок. Когда последнее полено развалилось в груду шипящих углей, в той части комнаты, куда свет не доставал, почувствовалось какое-то ответное движение.

В комнате стояло кожаное кресло, настолько потемневшее от времени, что стало чернее ночи. Опять послышался какой-то звук. В темноте проступила фигура, закутанная в черную мантию.

Из необъятного рукава лениво показалась рука. Она начала гладить мягкую шерсть ткани в каком-то задумчивом ритме, а потом решительно откинула капюшон. Вызывающе сверкнуло золото — массивный браслет и кольцо. В чертах лица читалась решительность и бескомпромиссность, едва ли не затмевающие красоту женщины. Волна черных как смоль волос блестящим водопадом растеклась по плечам.

Неспешно поднявшись, женщина направилась к очагу подбросить дров. Но по дороге насторожилась, прислушиваясь. В толстые деревянные ставни стучал дождь. В дымоходе постанывал ветер.

Она была уверена, что слышала что-то еще. Отдаленные крики? Стук копыт?

Этого не могло быть. Гэн Мондэрк не станет выводить войска из замка, не предупредив всех, кто в нем живет. Атакой это тоже быть не могло. Слышались бы крики сражающихся воинов и гром литавр.

По спине женщины пробежала дрожь, нахлынули воспоминания.

Много лет назад была такая же ночь, когда девочка почувствовала опасность, тяжелую жестокую силу, готовую обрушиться на ее дом. И дом этот был хижиной, а не замком.

Девочка носила другое имя, когда пришли воины и убили на ее глазах всю семью. Никому до нее не было дела, пока Церковь не избрала ее, спасши от смерти или рабства. Церковь дала ей имя и судьбу, что было ее правом и обязанностью.

Девочка выжила потому, что научилась прятать свои воспоминания. У Избранных нет воспоминаний — кроме тех, что связаны с Церковью. Иначе они исчезли бы. Навсегда. Таковы правила. Апокалипсис гласит: «Дабы быть Избранным для служения Церкви, нужно отбросить и забыть все, что прошло и что было. Прошлое мертво. И сегодня, и завтра те, что зовутся Избранными, есть самые драгоценные из ее орудий, они — суть живое доказательство, что всем предназначено жить в мире с землей».

Теперь девочка выросла, став — Сайлой, Жрицей Роз, военной целительницей, женой Класа на Бейла, верного друга Гэна Мондэрка.

Сквозь ветер и дождь Сайла снова услышала необычные звуки и, успокаивая себя, сказала, что бояться здесь нечего. Разве не сама она участвовала в создании этого святилища?

Святилище. Слово вызвало у нее привкус горечи.

Святилище, храм Гэна Мондэрка, созданный после того, как он объединил баронов Харбундая и сверг Алтанара, короля прежде непобедимой Олы. Теперь Гэн правил Тремя Территориями: Харбундаем, Олой и огромными землями своего полукочевого племени Людей Собаки, живущего к востоку от Гор Дьявола. Именно Гэн попросил Класа на Бейла возглавить племя вместо него, тем самым лишив ее мужа.

Святилище.

А без Класа везде было одиноко.

Под дверью показался отблеск факела, зловещий символ, становившийся все ярче и ярче по мере приближения. И вот уже колеблющиеся отблески мерцают у самых ног Сайлы.

Это крыло замка было пустым — здесь собирались поселить новых девочек, предназначенных для обучения искусству военных целительниц. Если она закричит, никто не услышит.

Послышался торопливый неразборчивый мужской шепот. Потом — сдавленный смешок, напугавший ее еще больше. Звук шагов затих вдали, а свет факела остался.

Засов двери медленно пополз вверх. Подпереть дверь было нечем. Толстые доски, из которых она была сбита, производили обманчивое впечатление надежности. По приказу короля Алтанара в его замке ни одну дверь, кроме его собственной, нельзя было запирать на засов от него и тех, кого называли блюстителями истины.

Сайла выпрямилась. Правая рука в рукаве ощутила успокоительное прикосновение маленького кинжала. Еще раз Сайла напомнила себе, что она — частица Церкви и потому свята. Каждый, кто преднамеренно убьет ее, неизбежно падет жертвой всякого, кто хранит верность Церкви.

Но были и те, для кого жажда власти затмевала страх смерти или вечного проклятия.

Они уже пытались убить ее. В тот раз ее спас Клас. Если ей придется сейчас драться, так тому и быть! Молить о пощаде она не будет.

— Я знаю, что ты здесь, — сказала Сайла, и движение засова прекратилось. А потом он снова рванулся вверх, и дверь распахнулась настежь. Сделавший это человек стоял, нагнувшись вперед с поднятым выше головы факелом, так что лицо его оставалось в тени.

Сайле не нужно было его разглядывать.

— Клас! — голос, мгновения назад решительно отвергавший страх, предательски дрогнул. — Это ты! Что ты здесь делаешь? Все думают, что ты сейчас вместе со своим племенем! Дорога, снега… Это же так опасно!

Он вошел и прикрепил факел у очага. Легко подняв ее на руки, он захлопнул ногой дверь и понес ее дальше в комнату. Поцеловал; она пылко ответила, наполовину плача, наполовину смеясь, а потом отстранилась. Прервав поток ее невысказанных вопросов, Клас сказал:

— Нет, сегодня мы будем говорить лишь о любви. А завтра Церковь может забрать тебя обратно — ради тех проклятых поисков, что отнимают тебя у меня. Завтра поговорим обо всем, и о путях, и о снегах, обо всем. А сегодняшний вечер — наш! Мой. Он принадлежит мне, твоему мужу.

Его уверенность, право на обладание, потрясла ее. Никто так с ней не говорил, никто не называл своей. Она непроизвольно напряглась, и изнутри потянуло холодком.

Он зарылся лицом в ее волосы, лаская их губами.

— Я должен был прийти, увидеть тебя до отъезда. Моя жизнь — это лишь второй мой долг, пока ты не закончишь то, что должна сделать, и не сможешь вернуться ко мне. Я люблю тебя, Сайла. Моя Сайла!

Она изо всех сил прижалась к нему. Жилка у Класа на шее билась о ее кожу, в унисон участившимся ударам ее сердца.

— И я люблю тебя, Клас. Мой Клас!

 

Глава 2

Сайла поднялась, как всегда, рано. Сонно потянувшись, она накинула мантию на голое тело, распахнула оконные ставни, бросила взгляд на серый ломкий рассвет и только после этого проснулась по-настоящему. Перед ее взором лежали мрачные дали Внутреннего Моря, на горизонте окаймленные горами Китового Побережья. Заснеженные вершины гор закрывали тяжелые облака.

Ее взгляд привлекло легкое трепетание вод. По направлению к пристани Олы шло, поблескивая веслами, небольшое судно. Из-за штиля паруса свернули. Сайла нахмурилась. Такое судно нельзя было спутать ни с каким другим. Корабли Скэнов были печально знамениты всюду — их команды либо грабили, если чувствовали, что смогут уйти безнаказанно, либо торговали, если положение складывалось не в их пользу. Они странствовали и нападали всюду, куда море позволяло им добраться. Некоторые капитаны покупали рабов, чтобы те гребли, в надежде, что удастся в случае нападения оторваться от Скэнов, но мало кому это удавалось.

С тех пор как прошлым летом Гэн Мондэрк победил их, ни один Скэн не появлялся в Оле.

Сайла поежилась, и дело было не только в холодной утренней сырости.

Гэн Мондэрк… Прошлое лето… Иногда ей казалось, что это было тысячу лет назад.

Клас на Бейл был тогда главным военным наставником Людей Собаки, а Гэн Мондэрк — его учеником, ночным дозорным. Фалдар Ян попытался отобрать власть Вождя Войны у отца Гэна. В поединке Гэн убил Фалдара Яна. Его предали, — и происшедшее стало выглядеть так, будто Гэн нарушил кодекс чести племени. Мондэрк был вынужден бежать, и вместе с ним в изгнание отправился и Клас. Преемником Фалдара стал его сын, Бей. Он погиб при подозрительных обстоятельствах, оставив на посту Вождя Войны человека по имени Ликат. Ликат попытался объединить Людей Собаки с людьми короля Алтанара, стараясь победить народ Харбундая. Когда Люди Собаки поняли, что во главе армии Харбундая встал Гэн, они отвергли Ликата. Теперь Вождем Войны по требованию Гэна стал Клас, а сам Гэн занялся объединением Трех Территорий.

Последнее напомнило Сайле о необычных чужеземцах, которые тоже оказались втянутыми в судьбу Гэна.

Что стало бы с ней, Гэном и Класом без этих странных людей? Такая удача может повлечь и неменьшее невезение.

Не повезло, подумала Сайла, как раз другим, а не Гэну.

Ведь это ей пришлось прожить без Класа всю осень и зиму, готовясь к поискам, в которых из-за Гэна не мог принять участие Клас. И кто знает, сколько времени ей придется провести без него в пути?

Гэн. Во всех его испытаниях с ним была жена Нила. Он чувствовал ее поддержку, она заботилась о нем. У него есть сын. Их сын.

Сайле стало грустно.

Она напомнила себе, что именно из-за причастности к судьбе Гэна ее увлекла навязчивая идея, связанная с одним из величайших секретов Церкви — мифическими Вратами.

Впрочем, это была не навязчивая идея. Что-то действительно звало ее. Она не знала точно, что именно будет искать, и даже не была уверена в их существовании. Она знала лишь, что должна идти.

Обернувшись, Сайла посмотрела на своего мужа. Он спал.

Одна рука протянулась поперек кровати — там только что лежала она. Сайла скинула мантию и забралась под свесившееся с кровати покрывало. Клас повернулся на бок, она прижалась к его спине, наслаждаясь игрой мускулов, ощущавшихся при движении.

Ее наполнило чувство полноты и завершенности. Мы же едины, подумала она, удивляясь и радуясь своей неожиданной страстности.

А может, это было безрассудство?

Им необходимо было о многом поговорить. Но он лежал такой расслабленный, что у Сайлы не хватило духу его побеспокоить. Ее мысли переходили с одного предмета на другой. Как, должно быть, досталось ему при переходе через горный перевал ранней весной! Как это опасно… И утром уже надо возвращаться.

Когда Клас уйдет, время будет измеряться сроком, оставшимся до его возвращения.

Она посмотрела на шрам, рассекавший его плечо. Шрам напоминал вспаханную борозду. Как только она могла так безоглядно влюбиться в человека, чья жизнь была непрерывным сражением? И как она сможет оторваться от него?

Власть. Если только Врата существуют, в них заключена власть! И осознание того, что она так в ней нуждается, вызвало у Сайлы чувство стыда. И чего же ей не хватает? Почему власть нужна ей больше, чем любовь Класа?

Разве Учителей вела за собой жажда власти? В истории Церкви сказано, что много поколений назад несколько иерархов Церкви, называвших себя Учителями, объявили о том, что они нашли секрет Врат. Они предложили поделиться им с каждым, кто приемлет Церковь, в обмен на равенство полов. По преданию, мужчины истребили их. И это все, что знали о Вратах.

Сайла заставила себя разжать кулаки. Она подумала о том, что ее с детства воспитывали строго хранить секреты Учителей.

Класу этого никогда не понять.

Ведь он же воин. Он умеет драться и убивать. Знает, что такое риск, и каково, когда тебя пытают.

А о том, как быть чьей-то собственностью, он не знает ничего.

Она является Избранной, а Избранные принадлежат Церкви, они — ее собственность.

Сайла считала, что это жестоко; женщины Церкви все время боролись за независимость. Без мужской защиты не принадлежащая Церкви женщина была не более чем домашняя утварь, предназначенная лишь для того, чтобы рожать детей.

Я стану свободной! Нет такой истины, такой правды, которая позволяла бы одному человеку владеть другим.

Эти слова прозвучали у нее в голове так громко, что она испугалась, что произнесла их вслух.

Успокоившись, Сайла сказала себе, что добьется этого. Никто и никогда уже не сможет ей угрожать, если она будет наделена властью Врат. И все женщины займут достойное место.

Клас пошевелился, чуть повернувшись. Нахмурился, потом опять расслабился. Она запустила свои пальцы в его короткие жесткие волосы. Новая стрижка. Ее тронуло осознание того, что он сделал ее специально для этой поездки к ней.

Он неожиданно повернул к ней лицо и схватил ее за руку так быстро, что Сайла не успела ее отдернуть.

— Да ты все это время не спал!

Он рассмеялся:

— Да как я мог спать, когда ты так громко думаешь!

Это была шутка, но совпадение произвело сильное впечатление. Она попыталась оттолкнуть его, когда он навис над ней, облокотившись на локоть. С таким же успехом можно было бы пытаться оттолкнуть стену.

— Отстань, отстань, — она притворно возмутилась. — Смотри, солнце уже почти совсем взошло. Нам надо многое успеть сделать, и…

Он сомкнул свои руки у нее на талии и перекатился на спину, легко подняв ее. Покрывало, в которое она была завернута, образовало над ними подобие темной палатки. Она притворилась, что в ней клокочет гнев, хотя в действительности в ней бушевала радость бытия. В конце концов, рассмеявшись, Сайла накрыла его лицо руками, закрыв черную квадратную татуировку над шрамом на щеке.

Голос его становился все настойчивее.

— Пусть солнце встает себе. Есть только одна вещь на свете, которую мы должны сейчас сделать. — И он медленно наклонил ее к себе, словно увешанную плодами ветвь, зарывшись лицом в ее груди.

У нее перехватило дыхание. Больше она уже не думала о том, что предстоит днем. В этом моменте было все.

* * *

Через несколько часов сплошные облака разбились на множество белых клубов, разбежавшихся по небу, словно толстые лохматые щенки. Яркие лучи солнца согрели наезженную дорогу к пристани, выбивая снопы света из пенистых волн маленькой гавани, защищенной каменными молами.

В дороге Сайла держала Класа за руку. Увидев, как он нахмурился, она спросила, что его беспокоит.

Клас колебался, что было совсем на него не похоже.

— Конвей и Тейт… Они на пристани. Ты сказала, никто не пойдет приветствовать этих налетчиков, рейдеров племени Скэнов, а они явились. Жаль, что вместе с тобой в путешествие отправятся не воины людей Собаки, а эти чужеземцы.

Она была так удивлена, что остановилась, тут же отняв свою руку, и повернулась к нему лицом:

— Чужеземцы? Но они же сражались вместе с тобой и Гэном! С того дня, как ты уехал, они делали все, чтобы мои поиски стали и их главным делом. Они научились ездить верхом и хорошо владеть мечом. К тому же у них есть оружие-молния; уже само это делает их бесценными помощниками!

— Оружие-молния… Именно это меня и беспокоит! — он упрямо выставил челюсть. — Это так неестественно — убивать человека, находящегося от тебя так далеко, что ты даже не можешь его рассмотреть. Эта штука, которую они называют «вайпом», длинная трубка, что стреляет маленькими медными стрелами, — препаскуднейшая вещь. Под ней еще одна трубка потолще — бабах, и одним выстрелом убито с дюжину людей. Я благодарен им за помощь, мне они нравятся. Но… — он с трудом подбирал слова, а потом выпалил: — Видела бы ты их во время нападения людей из племени Дьяволов. Ну, помнишь, когда мы с Гэном их спасли? Они действовали так, слово впервые видели настоящую драку. Помимо Тейт и, я думаю, Конвея, так оно и было. Они не просто чужеземцы, они какие-то странные!

Он остановился и посмотрел на горы Китового Побережья так, словно именно они были виноваты в его сомнениях.

Сайла хотела было с ним поспорить, но не стала. Когда он в таком настроении, ему ничего не докажешь.

В действительности никаких неприятностей от этих чужеземцев не было. Никто не имел ни малейшего понятия, откуда они появились. Даже торговцы — эти люди без роду без племени, которые болтались всюду, никогда о них не слыхали. Больше того, чужеземцы утверждали, что они путешествовали между горами Дьявола и их родными землями, но до нападения Дьяволов никто их не замечал. Это было неправдоподобно.

Вряд ли хоть кто-нибудь, кто хоть раз видел женщину по имени Доннаси Тейт, забудет ее. Не только тем, что она была чернокожей — она произвела такое впечатление на Гэна и других воинов, что смогла стать одним из командиров армии. В преданиях старины говорилось, что некоторые из гигантов, правивших миром до его начала, были черными. Или желтыми, как торговцы племени Найонов из-за Великого Моря. Сайлу, конечно, интриговало, что никто и никогда не видел чернокожих — ни гигантов, ни обычных людей.

И еще дело было в человеке по имени Джонс.

В стычке с Дьяволами, о которой говорил Клас, уцелело восемь чужеземцев. Один из них, по имени Фолконер, погиб потом в замке Олы, когда там еще правил Алтанар. Джонс же предал их всех. Танцующий-под-Луной. Он знал, что бароны Джалайла собирались похитить ее и жену Гэна Нилу, но ничего не сделал, чтобы это предотвратить. Рука Сайлы в непроизвольном жесте опустилась к животу, и ее поглотила волна скорби и утраты. Она незаметно наклонилась вперед, будто пытаясь вернуть назад время и все-таки укрыть ребенка, который умер в ней из-за предательства Джонса.

Клас взглянул на нее, словно окаменев.

— Ты что, все еще о них думаешь? О Джонсе? Именно из-за него я не до конца доверяю всем им. Даже Тейт, хотя мы и проливали вместе кровь.

Сайла попыталась было заговорить, но он жестом оборвал ее.

— Тебе не изменить моего мнения, — он протянул руку, погладил ее по щеке, и она изумилась, как при подобной суровости можно проявлять такую нежность. — И я не в силах изменить твоего мнения, моя Жрица. Ты же знаешь, мне не удержать тебя силой. А это значит, мне нужно доверять твоим суждениям.

Она накрыла его руку своей. Он глубоко вздохнул:

— Я бы не сказал, что мне нравятся твои суждения. Не смотри на меня так!

— Как оружие чужеземцев? — Она перевернула его руку, поцеловала ладонь.

— Вот именно! — Он рассмеялся, прижав ее к себе.

Снова взяв его за руку, она повела Класа к пристани. Чувствуя его растущие подозрения, она решила не поддаваться и не терять веру в новых друзей. Они — честные люди и приносят много пользы. Человек по имени Луис Леклерк, о котором все говорили, что он понимает в инструментах столько же, сколько воины понимают в своем оружии, был в этом смысле идеальным примером, ведь он же создал черный зловонный порошок, с помощью которого были разрушены ворота замка Алтанара! Без этого и ее жизни пришел бы конец. Три женщины из иноземцев — Кейт Бернхард, Сью Анспач и Дженет Картер — боятся сражаться, как Тейт, и почти ничего не знают о целительстве или Церкви. Она улыбнулась про себя. Зато они умеют читать и пишут! Они настолько осмелели, что научили грамоте молодых Избранных, и, что самое удивительное, дали детям показать свои способности Гэну. Эти женщины убедили вождя, что грамота позволит ему более эффективно управлять воинами, и он приказал им обучить всех Избранных. Однако пока что цифры и буквы были показаны только самым приближенным мужчинам и женщинам Церкви.

На этот раз Сайла улыбнулась уже в открытую, устыдившись своей боязни даже думать о слове учить.

Три женщины-иноземки носили одежду Церкви и делали, что могли, для всеобщего блага, сказала себе Сайла, тайком осенив себя Тройным Знаком, чтобы отвести беду. Для пущей безопасности.

Одежда. Она навела ее на мысль о Конвее. Он один заметно страдал от утраты даже малейшей вещицы из тех, что принес с собой с родины. Кое в чем его можно было понять: у них были изумительные вещи — например, куртка, которая не пропускала воду, подобно утиным перьям, и при этом человек в ней не парился; сапоги из материала, который совершенно не изнашивался и был сух даже тогда, когда кожа хлюпала на каждом шагу. Но, в конце концов, это — всего лишь одежда. В уродливых коричневых и зеленых пятнах и совсем без орнамента. Прекрасно сделана, но ни малейшего понятия об узорах, украшениях и впечатлении. И зачем мужчине беспокоиться о подобной чепухе?

Клас в самом деле прав: они действительно странные!

* * *

На пристани Конвей сказал Тейт:

— Меня не тянет разговаривать с этим капитаном. У него грязный язык.

Тейт кивнула.

— Понимаю. Я была знакома с таким полковником, — непроходимый тупица. Так и не научился различать, что круто, а что попросту грубо.

Конвей в притворном удивлении вытянул лицо:

— Что, бывают и несведущие морские пехотинцы? И это говоришь ты?

— Ну конечно. Это проявлялось в деле. При обычной жизни в армии это было бы незаметно.

— А ты, конечно, никогда не выйдешь в отставку? — улыбнулся Конвей. — Представляю, что сказало бы ваше руководство, узнай оно, что их промывание мозгов переживет даже пять столетий временной отставки в условиях криогенного сна?

— Они бы сказали, что если что-то от меня останется, пусть лучше всего это будет корпоративный дух! Это въедается, как пятна на камуфляже.

Оба смолкли, и Конвей почувствовал в молчании Тейт ту же горечь и пустоту, что и у него.

Они были живы, а их мир исчез.

Политическая решимость в том мире выродилась в постоянно растущий терроризм. Все прибывавшее население само доводило себя до сумасшествия. Экспансия человека разрушала леса, загрязняла реки, моря. Климат стал так же безумен, как человек-разрушитель. И никто не знал, отчего в конце концов поползла по земному шару война. Каждая нация, этническая группа и просто объединения людей требовали себе пространства — любой ценой. Нейтральность рассматривалась как скрытая поддержка того или иного врага. Каждый буквально из кожи лез, чтобы погубить другого — газом, микробами, радиацией.

Члены экологическо-религиозной группы, называвшие себя Вильямситами, предвидели подобный катаклизм. Используя самые совершенные биологические методы, они создали по всему миру сеть экохрамов, чтобы повторно заселить все, что останется от Земли, ее обитателями — в храмах создавались генетические фонды животных, насекомых и растений. Одновременно по всему пространству, которое раньше называлось Соединенными Штатами, прошел призыв добровольцев «заснуть» криогенным сном. Их миссия заключалась в том, чтобы через какое-то время «воскреснуть» и восстановить свою разрушенную страну. Конвей, Тейт и более тысячи других добровольцев были заморожены в специально оборудованной пещере в Каскадных горах на северо-западном побережье Тихого океана.

И забыты.

И в то время, как пережившие Апокалипсис покидали свои отравленные ядами и радиацией, зараженные множеством болезней города и гибли в дикарских войнах, в пещерах столетиями теплилась жизнь. Поддерживаемые практически вечными ядерными установками под контролем роботов замороженные смельчаки ждали своего часа. Не мертвые, но совершенно забытые. Только через пятьсот лет их, дрейфовавших по океану времени, разбудило землетрясение, которое разрушило пещеру и случайно запустило механизм, возродивший добровольцев к активной жизни.

Не всех. Из более тысячи участников проекта в живых осталось всего двенадцать человек.

Потом их стало семеро.

Из миллиардов образованных людей — четыре женщины и трое мужчин. Технократы, пытающиеся выжить в среде, где ковка стали является высшим достижением технологии…

Без своего оружия они были бы беспомощны и бесполезны, как дети. Горькая ирония судьбы. Пережить Апокалипсис и цениться лишь за умение убивать.

Если только не существовало других «пещер», все еще ожидавших от мертвого мира сигнала к началу обновления.

Врата? Врата Сайлы? А что, если там?..

Мысли Конвея перебил хриплый крик капитана судна. Взглянув на деревянную пиратскую галеру с парусами и веслами, Конвей еще раз почувствовал, насколько чуждо ему все окружающее — раньше это море бороздили корабли из стали, с ядерными установками. А теперь за спиной на холме стоял каменный замок Олы, нависая над редкими крестьянскими хижинами — и это там, где когда-то жили тысячи! Некоторые из камней стен замка отличались от прочих белизной и полировкой. Это был мрамор — материал, почти недоступный нынешним обитателям Харбундая. Они понемногу добывали его из развалин сооружений, которые, по их мнению, принадлежали гигантам, и строились их рабами. Такие места они называли «проклятыми» и посылали туда рабов, как на каторгу, ибо боялись этих мест, как самой смерти.

Конвей посмотрел через Внутреннее Море в сторону гор Китового Побережья и подумал, как же все это когда-то называлось — Адирондакс, Смокис, Рокис?

Америка.

Прекрасная страна. Великолепная страна. Страна, в которой было множество вещей, прекрасных вещей.

Не стоит думать об этом. Все, что он знал и любил, ушло. Тот мир отнял его жену, его ребенка. Их гибель явилась результатом чьего-то политического заявления.

Наверное, где-то есть крест или плита с его именем.

Памятник.

На юге насмешливо светились Стеклянные Скалы — постоянное жестокое напоминание о том, на что способен человек. Это ядерный взрыв невообразимой силы оплавил землю, оставив блестящий шрам. И через несколько веков единственными признаками жизни на этой оскверненной земле были редкие больные растения.

Конвей вновь услышал искушающий шепот: а стоит ли еще чего-то ждать, на что-то надеяться? Еще немного, и дикари отправят его в другой мир, где он соединится с теми, кто его любил.

Нет!

Разочарование, утраты, гнев нескольких месяцев его «новой» жизни переплавились в решимость. Сила этой решимости преодолеет все.

Он будет бороться! Здесь его дом. Бывал ли он здесь «тогда» или нет — неважно, судьба занесла его именно сюда. Он принял условия игры. И не просто принял — он бросает судьбе вызов, он померяется силами со всем, с чем столкнет его жизнь. Пока он на этой земле, Мэтт Конвей будет жить!

 

Глава 3

Тейт смотрела на приближавшихся Сайлу и Класа. И замок, и город, раскинувшийся вокруг, бурлили слухами о его неожиданном ночном приезде. Она улыбнулась, подумав, какой жизнерадостной и сияющей выглядит сегодня Сайла. Одетая в обычную черную ниспадающую мантию, она как будто плыла по пристани, сколоченной из грубо обработанных деревянных балок. Слева у нее на груди горел кроваво-красный цветок, указывающий на титул Жрицы Роз. Цветущая красота притягивала к Сайле взоры, но что-то неуловимо отгораживало ее ото всех, кроме Класа. Даже моряки прятали свои похотливые взгляды и спешили отвести глаза.

Махнув Класу рукой, Тейт задумалась о том, насколько его присутствие сдерживало эти грязные взгляды, и решила, что именно он невольно заставил многих потупить глаза. Простой клинок с деревянной ручкой в незамысловатых ножнах на правом боку. Штаны и куртка из оленьей кожи без всяких украшений. Черная квадратная татуировка на щеке, закрывающая давний шрам, и стальное ожерелье с белыми неровными бусинами, мерцавшими в каждом кольце — они говорили о нем все. Бусины казались не более зловещими, чем вишневые косточки, но только до тех пор, пока любопытствующий не понимал, что это фаланги человеческих мизинцев. Каждая из них принадлежала воину, убитому Класом в бою. Молчаливые дюжины крошечных трофеев, белеющие на холодном металле, говорили о Класе на Бейле все, что люди хотели бы о нем узнать.

Тейт сравнивала свой яркий костюм со строгой простотой приближающейся пары. Она знала, что выглядит сногсшибательно. Высокие сапоги, брюки из хорошо выделанной оленьей кожи, заправленные в голенища, эффектно сочетались со свободной ярко-красной шерстяной блузой. Боевой клинок Людей Собаки, напоминавший по форме наконечник копья, покоился в украшенных кожаных ножнах; левая рука Тейт привычно лежала на рукоятке. Справа висел пистолет. Патроны тускло мерцали в патронташах, надетых крест-накрест.

Тейт снова подумала о подруге, с долей горечи ощущая, что и любит Сайлу, и завидует ей. Она не осуждала ее и не испытывала страсти к Класу. Единственное, чего бы ей хотелось — теплоты и дружеского участия.

Клас прервал эти размышления, подняв ее в воздух и обняв так, что у Тейт затрещали все кости. Она заранее решила до конца стойко вытерпеть процедуру приветствия, но, не удержавшись, громко вскрикнула, почти заглушив его слова:

— Я знаю тебя, моя кровная сестричка. — Поставив ее на ноги, он чуть отступил. — Я скучал по тебе. Ты могла бы помочь мне в объединении Людей Собаки после всего, что натворил Фалдар Ян.

— Я знаю тебя, Клас на Бейл. Мне тоже тебя не хватало. Но, думаю, те, кто поддерживал Фалдара Яна и Ликата, уже во всем раскаялись, — ответила Тейт.

— Это так, но многие тогда сопротивлялись Фалдару и его воинам. Начались споры, оскорбления, погибли люди. За этот месяц у нас было больше поединков, чем я помню за всю свою жизнь. Но сейчас это уже в прошлом, и жизнь понемногу входит в мирное русло. — Он повернулся к спутнику Тейт. — Я знаю тебя, Мэтт Конвей. Я говорил с Гэном этой ночью; он сказал, что твою помощь трудно переоценить.

Они обменялись приветствиями, и Конвей вкратце рассказал о том, что они с Тейт узнали от путешественников и торговцев о южных землях. Клас внимательно слушал его, изредка задавая вопросы. Наконец он произнес:

— Скажу прямо: во время этого путешествия вы будете находиться всего в нескольких днях езды от границ Неизведанного. Даже торговцы называют земли между нами и Косом Пустошами. Однако они не пусты, там есть хищники — люди и животные. Большую часть территории к западу от гор контролирует Кос. Кос — мрачная и неизвестная страна, там пропало много неосторожных путников. А сейчас еще и торговцы рассказывают о войске, двигающемся с востока.

— Не только они. Мы точно знаем, что паломники Церкви тоже встревожены, — добавил Конвей.

Тейт отвернулась, не принимая участия в разгорающейся дискуссии. Несмотря на важность обсуждаемых вопросов и личную заинтересованность, она чувствовала странную рассеянность. Непонятная усталость овладевала ею.

Она наконец-то начала догадываться о том, что же все-таки заставило Конвея бороться за свободу Оланов. Главной причиной была Ти, рабыня, которая привела его в лагерь противников Алтанара. Тейт помнила, как он был потрясен тем, что, став свободной, Ти отвергла его любовь. Конвею никогда не понять того, что было ясно любой женщине.

Как подарок от своего племени, Ти должна была родить королю ребенка. Ти отказалась. За дерзость ее отдали на потеху блюстителям истины. Блюстителями называли дворцовую стражу Алтанара; палачи и изуверы, все до одного. Так прошло несколько лет. Бедная Ти уже не могла любить, даже в награду за спасение.

Если кто и мог помочь ей, то лишь она сама. Говорили, что она присоединилась к команде какого-то корабля, избрав жизнь морского торговца.

Тейт бродила по пристани, глядя, как капитан корабля руководит приготовлениями к разгрузке. Это был коренастый, мускулистый человек небольшого роста, резко отдававший команды. Матросов насчитывалось человек тридцать. Многие были обнажены по пояс, демонстрируя темно-красные и голубые татуировки и многочисленные шрамы.

Наблюдения Тейт прервал громкий окрик капитана.

Небольшой мальчонка буквально вылетел из трюма и, перепрыгнув груду мехов, помчался по палубе. Ему было лет двенадцать. Худой, со слишком большой для тщедушного тела головой, он невольно вызывал участие. Его уши были плотно прижаты к черепу, как будто это помогало быстрее бежать. В тонких чертах лица читалось нечеловеческое напряжение, глаза сверкали, как маленькие маячки. Замызганные шорты и куртка были крайне изношены, представляя собой жалкую пародию на одежду. Мальчишку пробирала дрожь, и Тейт знала, что не от холода. Невольно она сама застыла, как в ожидании удара.

— Что, хозяин? — спросил он.

Капитан поднял руку. Мальчик снова задрожал и попробовал увернуться, но капитан быстро ударил его другой рукой. Тот покачнулся, но устоял на ногах.

— Принеси-ка мне выпить, — лениво процедил капитан.

Мальчик бросился в трюм. У люка он замер, словно зверек, который стоит, оглядываясь, прежде чем спрятаться в норку. Раньше ребенок не подавал вида, что заметил присутствие Тейт, но сейчас его глаза были устремлены прямо на нее. Тяжесть непроницаемого взгляда окончательно сокрушила Тейт.

Ошеломленная, она еще несколько мгновений вглядывалась в открытый люк трюма и, пошатываясь, направилась к Конвею. Она оттащила его в сторону, не замечая, как поражены Сайла и Клас этой грубой выходкой. Тейт решила поделиться своим открытием.

— Этот мальчик… — сказала она, растягивая слова. — Мне надо поговорить с ним.

Услышав ее, Сайла ответила, пока Конвей собирался с мыслями:

— Если ты имеешь в виду кого-нибудь с этого корабля, не советую. Скэны продавали и покупали здесь рабов во времена правления Алтанара. Именно поэтому пристань сегодня так пустынна. Они скверные люди. К тому же я как раз говорила Конвею, что нам всем пора уходить.

— Ты не понимаешь. — Доннаси обращалась к Сайле, но смотрела на Конвея. Дрожа от возбуждения, она потащила его к кораблю. Несколько раз глубоко вздохнув, она обрела наконец некоторое подобие спокойствия и решительно заявила: — Я должна поговорить с ним, Мэтт. Ты знаешь почему. Ты понимаешь. — Это была мольба.

— Что понимаю? Какой мальчик?

Тейт яростно прошипела:

— Мальчик. На корабле. Которого ударил капитан.

— Я его не видел. А где он сейчас? Я не думаю…

Мальчуган снова появился на палубе, неся в большой кружке выпивку для капитана. Тейт отвернулась, наблюдая за ребенком краем глаза, и понизила голос. Хитрая улыбка растянула уголки ее рта.

— Он черный, Мэтт. Мать или отец. Бабушка или дедушка в крайнем случае. Я хочу узнать, откуда он.

Конвей изучающе взглянул на ребенка и, вздохнув, ответил:

— Доннаси, по-моему, это не так. Он немного темнее меня, но намного светлее, чем многие другие. Ты слишком много внимания уделяешь подобным вещам.

Тейт поморщилась.

У нее зашумело в голове, удары крови заглушили хриплые крики, доносившиеся с корабля.

Знакомый образ Конвея расплывался, теряя очертания.

Лицо ее друга сменяло белое невыразительное ничто.

Ее сознание заволакивало туманом.

Привычные голоса просачивались в пустоту. Ненавистные голоса, оставлявшие невидимые неизлечимые раны.

Слова жгли ее горло, слова, которые ей хотелось выкрикнуть ему, чтобы заставить Конвея почувствовать ее презрение. Позор. Хуже того, пусть он узнает, что такое настоящее одиночество. Пусть узнает, на что похожа жизнь, отравленная грязными улыбками, перешептыванием, ухмылками за спиной.

Пусть он узнает, как это больно.

Тогда он хоть немного поймет, почему этому малышу нужна ее помощь. Именно ее. Никто другой не в силах до конца понять его. Никто не сможет понять и ее потребность узнать свои корни. Свою родину.

 

Глава 4

Рассвирепев, Тейт придвинулась к Конвею.

— Ты хочешь сказать, что я не чувствую своей крови? Или тебя это не волнует? Дело в этом, не правда ли? Здесь в каждом так перемешаны все расы, что осталась только одна — белая. Нет черных? Невелика потеря! Вы-то живете, ваш вид. Вы…

Схватив ее за локоть так сильно, что последнее слово Тейт растаяло в крике боли, Конвей прошипел:

— Заткнись. — Команда была грубой и крайне оскорбительной. — Мы уже говорили об этом. Возможно, где-то остались места, где черные не окончательно ассимилировались. Если так, мы можем наткнуться на них во время нашего путешествия с Сайлой. — Тейт решила закончить этот спор, ярость на ее лице угасла. Конвей также смягчился. — Видишь, я не собираюсь обманывать тебя и говорить, что понимаю твои чувства. Никто не может этого понять. Но я догадываюсь, что тебе плохо. — Он взял ее за руки, стараясь утешить.

Тейт пробормотала:

— Они относятся ко мне, как к наваждению. Хотят узнать, настоящая ли я. Пытаются стереть краску. По крайней мере там, откуда мы пришли… — Она помолчала, упрямо подняв подбородок. — Они сводят меня с ума, Мэтт, но я еще не ослепла. И не отупела.

Выпрямившись, она снова направилась к кораблю. Скрип оснастки парусника напоминал насмешливый хохот. Казалось, что возвышавшийся бушприт, изображающий нападающего морского льва, раскачивается с каким-то злобным весельем. Поднявшись повыше, Тейт разглядела частокол поднятых весел и деревянный барьерчик, скрывавший скамейки гребцов. Он был весь изрезан топорами и стрелами. Два трюма были открыты, и установленные над ними подъемные стрелы извлекали тюки с мехами. Над палубой не было никакого навеса, и Тейт с содроганием подумала о гребцах, которым приходилось переносить суровые зимние штормы на этих открытых всем ветрам скамейках.

Жестокие условия жизни порождали жестокость у выживших.

Тейт схватилась за верхний край борта. Корабль слегка покачнулся, мягко толкнув ее в ответ.

Она окликнула капитана:

— Эй! Я бы хотела спросить кое о чем.

Болтовня моряков стихла. Она собралась с духом:

— Могу я поговорить с мальчиком с вашего корабля? Он вам кому-нибудь родственник?

Матросы захохотали, а капитан подошел поближе, встав напротив.

— Мне говорили, что в стране Гэна Мондэрка живут странные люди. Я слышал о тебе. Ты — черная ведьма. С волшебным оружием. Которая командует мужчинами. — Он подмигнул. — Но меня не пугают базарные сплетни. Мальчик стоил мне шкуры белого медведя. Он не продается.

— Откуда он? — Тейт слышала за спиной взволнованный шепот друзей, но не могла остановиться. Она боролась за того, кто хоть немного напомнил ее род, за человека, который был похож на нее. Какой-то частью сознания она понимала, что в мальчике и в самом деле почти не было негритянских черт.

И все же она была уверена.

Подозвав мальчика, капитан положил руку на его плечо. Тот посмотрел на Тейт.

Она почувствовала, как легкое сомнение понемногу подтачивает ее убежденность.

Капитан шагнул вперед. Тейт отступила, сразу же пожалев об этом, — она попала в ловушку. Тот хотел, чтобы она отступила. Одержав маленькую психологическую победу, он занял положение, с которого можно было ее разглядывать. Жесткие, оценивающие глаза ощупывали ее тело, словно оно было выставлено на продажу, — только гордость не давала Тейт убежать. Наконец, будто бы с невинным любопытством, капитан спросил:

— А ты действительно женщина?

Оскорбление заставило Класа и Конвея выступить вперед, но Тейт жестом попросила их успокоиться.

— Ты сказал, что слышал обо мне. Тогда ты должен знать, кто я, или ты лжешь. Я никогда не слышала о тебе, но знаю, кто ты такой. Ты тварь. Не мужчина и даже не человек.

В ответ капитан поднял мальчика перед собой и начал раскачивать. Мускулы напряглись на его руках. Он держал его за шею, и, когда ребенок открыл рот, раздался лишь невнятный хрип.

Тейт собралась с силами для атаки, но заметила, что капитан держит мальчика за шею указательными пальцами, обхватив большими за голову. Стоит ей пошевелиться, тот просто повернет запястья и сломает ребенку шею. Доннаси поняла, что Скэн пытается поставить ее на место, ожидая, что она будет умолять, а он в ответ просто убьет мальчишку.

Закусив губу, Тейт ждала.

Устав от неудавшейся игры, капитан отбросил мальчика в сторону. Тот плашмя упал на палубу, но быстро собрался и присел, озираясь по сторонам. В его взгляде на хозяина не было покорности.

— Так ты думаешь, что я не мужчина? Проведи со мной ночь, и завтра сможешь поговорить с мальчиком о чем хочешь. Конечно, если ты достаточно женщина, чтобы удовлетворить меня.

Она плюнула, выпрямившись в полный рост. Плевок пролетел, сверкая на солнце, словно серебряная монета, и угодил капитану прямо в лицо. Скосив глаза, пораженный капитан взглянул на пенистую каплю на своем носу, взревел и, вытирая лицо, спрыгнул на пристань.

Тейт отскочила назад. Конвей похолодел, заметив, что она выхватила меч, а не пистолет, и закричал:

— Застрели его! Застрели!

Женщина не обратила на него внимания.

— Мы будем драться на мальчика, — сказала Тейт своему врагу.

— Идет. — Не тратя времени на слова, он начал наступление.

Конвей не знал, что и делать. Она умышленно спровоцировала дуэль и выбрала оружие, дававшее сопернику явное преимущество. У него мелькнула мысль — не поддалась ли Тейт чему-то вроде неосознанного стремления к смерти.

Тейт описала круг и оказалась между капитаном и кораблем. Конвей видел ее сквозь толпу высыпавших на пристань моряков. Мальчик сидел там же, на палубе, весь напрягшись от волнения, как тугая пружина. Какое-то еле заметное движение, отражающее скрытую мысль, мелькнуло по его сосредоточенному лицу. Что бы это ни было, Конвей мог поклясться: происходящее каким-то странным образом забавляет мальчика.

Мэтт поднял пистолет, прицеливаясь в капитана, но вставший перед ним Клас силой опустил оружие вниз. Лицо его было полно страдания, но голос спокоен.

— Она моя кровная сестра, Мэтт Конвей. Наша честь едина. Она вызвала капитана, и я не дам тебе драться вместо нее.

Почувствовав опасность, Скэн замер, бросая подозрительные взгляды то на Тейт, то на ее друзей.

Конвей пытался высвободиться.

— Нет. Ты опозоришь ее, меня, мой народ. Ее жизнь станет бессмысленной. Дай ей возможность драться честно.

Какое-то время они застыли в напряженных позах, — Конвей безрезультатно пытался пересилить Класа. Наконец, опустив руку, Мэтт сказал:

— Слово чести! Если она умрет, я найду способ с тобой рассчитаться, слышишь?

— Слышу. — Печаль сквозила в этих словах. Клас отпустил оружие и отвернулся.

Капитан ринулся в атаку, прорываясь сквозь оборону Тейт. Та пригибалась, уклоняясь от размашистых ударов. Самый мощный из них разрубил бы ее пополам, — было ясно, что Скэн хочет ее убить. Присев, она с быстротой молнии рубанула мечом вверх. Пораженный капитан вскрикнул от боли — кончик клинка распорол ему левый рукав и руку от плеча до локтя.

Конвей широко улыбнулся, но Клас заметил:

— Рана выглядит серьезней, чем на самом деле. Ей нужно быть осторожной.

С искаженным от ярости лицом капитан стал теснить Тейт к берегу. Конвею, Класу и Сайле пришлось торопливо отойти, освобождая дорогу. Моряки заорали, требуя смерти «черной ведьмы».

Резко отпрыгнув в сторону, Тейт избежала длинного колющего удара. Описав полный круг, она с силой опустила меч на выставленную руку капитана. Тот подставил кровоточащее левое плечо. Лишенный силы удар резанул по его правому запястью, но этого было достаточно, чтобы он выронил меч. Капитан неуклюже ударил Тейт израненной левой рукой, мощный толчок отбросил ее в сторону. Пока она восстанавливала равновесие, капитан подобрал свое оружие.

Усталость обжигала легкие Тейт, словно огонь. На подгибающихся ногах она рванулась к своему противнику, почти теряя равновесие под тяжестью меча. Глаза застилали жгучие слезы, и Тейт быстро смахнула их.

Увернувшись и подняв исполосованную левую руку, капитан крикнул:

— Подожди! — как будто моля о пощаде.

Тейт удивленно прищурилась. Капитан оставался в своей нелепой позе.

— Убей его. — Голос Класа был похож на удар хлыста. — Ударь. Ударь.

До противника оставалось лишь полтора шага, но Тейт остановилась и опустила меч.

Движением, лишь немного более сильным, чем судорога, капитан метнул свой клинок.

У Тейт не было ни единого шанса увернуться. Тяжелая металлическая рукоятка ударила ее по лицу, и она инстинктивно подняла к нему руки.

Скэн ударил ее в живот, а потом, когда Тейт сложилась вдвое от боли, коленом в лицо. С печальным звоном выпавший из ее рук меч проскользнул между досками и ушел под воду.

Капитан не спешил. Убедившись, что сил у Тейт хватает лишь на то, чтобы держаться на ногах, он лениво подобрал свой меч.

Клас снова положил руку на пистолет Конвея.

Капитан нанес удар плашмя. Застонав, Тейт покачнулась. Вновь ударив с другой стороны, он вернул ее в вертикальное положение, не давая упасть с пристани.

Еще раз. И еще.

Тейт не падала.

Наконец Скэн ударил ее прямо в лицо правой рукой, все еще сжимающей рукоятку меча. От удара Тейт развернуло в сторону, и она рухнула на пристань лицом вниз. Голова ее свесилась с края причала, а руки упали в воду; колеблющаяся поверхность моря исказила их очертания. Маленькие рыбки яростно бросились на расползающееся кровавое облако, но, не обнаружив ничего существенного, разочарованно расплылись.

Помахав мечом своей команде, капитан крикнул через плечо:

— Прикончить ее сейчас или отдать вам?

Клас с нажимом произнес:

— Ты избил ее. Теперь ты либо пощадишь, либо убьешь ее. И ничего другого.

Разгоряченный победой, капитан повернулся к нему:

— Мы сделаем с ней, что захотим.

Отпустив руку Конвея, Клас проговорил:

— Конвей, я давно не видел оружие-молнию в действии. Если это бесстыдство будет продолжаться, убей его.

Столь строгое соблюдение боевого этикета чуть не вызвало у Конвея истерический смех. Он просто кивнул, сдерживаясь, чтобы не закричать, что убьет капитана, если тот еще раз прикоснется к Тейт.

Она приходила в сознание постепенно, мысли появлялись и покидали мозг, словно волны, скользившие перед ее рассеянным взглядом. Боль нарастала с каждой секундой.

Ей не хотелось умирать. Завтрашний день — все завтрашние дни — ждали ее. Было очень глупо потерять их здесь, на грязной пристани.

Нужно было во что бы то ни стало продолжить поединок, но живот превратился в комок ноющей боли, отнимавшей все силы.

Ей нужно было время. Хоть чуть-чуть. Хоть минуту — совсем немного, по сравнению с целой жизнью. Тейт прислушивалась к каждому удару своего сердца. Драгоценные удары.

Почему он не заканчивает свое дело?

Движение. Под водой. Она заметила его лишь боковым зрением. Что-то в глубине, плывущее не в такт с волнами.

Приближается к ней.

Светлое пятно, увеличивающееся в размерах.

Лицо. Тейт почувствовала ужас.

Она готова была закричать при виде закрытых глаз, надутых щек и развевающихся волос.

Мальчик вынырнул прямо под ней, причем так близко, что она могла поцеловать его, могла разглядеть его замечательные светло-зеленые глаза. Яростно дрожа, он протянул ей руку под водой. С мечом. Собрав все свои силы, Тейт вцепилась в рукоятку.

Мальчик пристально смотрел на нее, медленно погружаясь в воду. Тейт почувствовала, что он разбудил какие-то скрытые силы, дремавшие в ее разбитом теле.

— Отдай ее нам! — закричал один из моряков.

Капитану был незнаком щелчок заряжаемого пистолета, но он настороженно повернул голову к Конвею.

Сжав зубы, Тейт перекатилась на спину и вонзила меч прямо в низ живота Скэна.

Капитан неуклюже дернулся, согнулся и с громким воплем схватился за промежность. Превозмогая боль, он сделал несколько неуверенных шагов, разворачиваясь к Конвею. Лишь тогда тот увидел меч в руке Доннаси и большое пятно, расползающееся по ногам побежденного, сразу поняв, что рана смертельна и Скэну осталось жить считанные минуты.

Подхватив Тейт под руки, Конвей и Клас бросились прочь от пристани, а пораженная команда, лишившись вожака, беспомощно столпилась у тела своего командира. С вершины холма послышались крики — поединок заметили и мчались на помощь. Вскочив на палубу, моряки начали поднимать паруса. Один из них перепрыгнул через лежащего капитана, но, прикинув на глаз расстояние до спускающейся толпы, подхватил поднятую в умоляющем жесте руку и поволок капитана на корабль.

А четверка уже покидала пристань, выходя на дорогу. Конвей держал Доннаси за ноги, Клас поддерживал за плечи. Быстро осмотрев Тейт, Сайла с облегчением сказала:

— Похоже, переломов нет. Она поправится.

Они быстро поднимались в гору, не оглядываясь на отплывавший корабль. Спешившая на пристань толпа сбавила шаг.

— Хорошо, что тебе не пришлось использовать оружие, — угрюмо произнес Клас.

— А надо бы, — ответил Конвей. — Не вижу смысла в том, чтобы кто-то умирал ради чести.

— Не видишь? — казалось, что Клас одновременно и опечален, и удивлен. — Все умирают, Мэтт Конвей. Умереть во имя своей чести, чести своей семьи или друзей — значит умереть с толком; человек выигрывает хотя бы часть своей последней битвы, оставляя после себя добрую память. Любая другая смерть — просто смерть, кроме бесчестья, конечно. На наш взгляд, самая страшная трагедия — это умереть обесчещенным. Но я еще не знал, что ваш кодекс чести требует смерти любого, убившего друга, даже если для этого приходится рисковать собственной жизнью. Ваши обычаи более суровы, чем я думал. — Он внезапно рассмеялся. — Все мы не свободны в своих поступках, не так ли?

— Достаточно, — резко прервала его Сайла. — Тейт может очнуться, и я не хочу, чтобы она слушала эти ваши бредни о войне и битвах. Особенно о вашей чести, этой твари с тысячей лиц, которая живет лишь для того, чтобы убивать.

Мужчины шли молча, понурив головы. Сайла склонилась к Тейт, осматривая ее раны, чтобы никто не видел слез — целительницам не полагалось плакать.

Толпа встречала их как героев, и никто не заметил фигурку, выскользнувшую из воды там, где заканчивалась пристань и начинался берег. Пригнувшись к земле, мальчик мгновенным броском пересек песчаную полосу и нырнул в спасительные заросли. По дороге к холму он перебегал от укрытия к укрытию, появляясь лишь на мгновение ока. Его трясло, и было слышно, как зубы выбивают дрожь. Лицо его посинело от непереносимого холода, но он улыбался.

 

Глава 5

Свет и тени играли на тщательно прибранной аллее. Прогуливающаяся по ней миниатюрная женщина была целиком поглощена созерцанием их бесконечной баталии.

Ее обычную мантию служительницы Церкви украшали изображения бордовой и белой фиалок, вышитые на левом плече. Мантия была новой, о чем говорили яркие цвета и слегка переливающийся материал. Жрица робко подняла руку, любуясь расшитым краем рукава.

Внезапно из листвы соседнего дерева вынырнули две малиновки и пересекли аллею прямо перед ней; женщина почти почувствовала их прикосновение. Испугавшись от неожиданности, она резко остановилась, пытаясь проследить их полет, но толстые стволы помешали. Деревья были старые, и время постепенно искривило их стройные ряды. Каждое из них спилили чуть выше человеческого роста, оставшиеся ветви горизонтально протянулись между соседними деревьями. Множество переплетающихся между собой зеленых побегов образовывало густой колышущийся свод. Кое-где сквозь ветви проглядывали длинные белые полосы на стволах. Приглядевшись, можно было заметить, что кора в этих местах аккуратно снята.

Священная ивовая роща. Теряя каждую весну строго определенное количество коры, древние деревья неутомимо возобновляли свой покров и поставляли Церкви сырье для одного из самых действенных препаратов. Принятая внутрь настойка ивовой коры была замечательным болеутоляющим, а смешанная с маслом исцеляла раны и ожоги.

Подобно всем остальным священным рощам и садам, эта была расположена в нескольких часах езды от людских поселений. Иногда целительницам надо побыть вдали от своих подопечных. Когда бы военные целительницы ни упоминали своих сестер целительниц, они всегда отдавали должное нечеловеческому мужеству, которое последние проявляли перед лицом болезней. По племенам периодически прокатывались страшные эпидемии, уносящие огромное количество людей. Только целительницы не боялись встречаться лицом к лицу с любой напастью, с ошеломляющим спокойствием приводя больных в свои дома исцеления. Однако между собой военные целительницы осуждали почти кощунственную готовность своих Сестер экспериментировать с непроверенными средствами на людях, используя, например, экстракт ивовой коры для исцеления болезней сердца. Никто не решался открыто их осуждать, хотя когда состояние больного становилось все хуже и хуже, можно было усомниться в доброй воле целительниц.

Оглядевшись, Ланта вспомнила, что ее приход сюда не был связан со служением Церкви. Она улыбнулась своим мыслям. Новопровозглашенная Жрица Фиалок Ланта — гордая, застенчивая, счастливая и напуганная — пришла сюда не за целебными растениями, а чтобы услышать эту мягкую тишину, почувствовать густой запах земли, увидеть, как все здесь заново раскрывается навстречу жизни. Развесистые деревья создавали свой неповторимый мир. Она вновь дотронулась до вышитых фиалок, вспоминая волнения того момента, когда Гэн Мондэрк говорил настоятельнице обители Фиалок, что Жрица Ланта заслужила благодарность Мурдата, Правителя Трех Территорий. Он ходатайствовал о ее повышении.

Она непроизвольно откинула голову, но почти сразу же приняла прежнее положение, оглядываясь вокруг. Жрица не хотела, чтобы кто-нибудь увидел ее нескромный восторг по поводу нового назначения.

Она заметила деревянную скамью — самое подходящее место для того, чтобы в одиночестве предаться размышлениям. Если для обычного человека сиденье было просто велико, то для Ланты оно казалось гигантским. Подобрав под себя ноги, она вжалась в спинку; теперь ее очертания почти сливались с толстыми кедровыми досками.

Даже радость от получения нового звания не смогла полностью развеять ощущение бесцельности существования, овладевшее ею в последние недели. Начало весны наполнило ее какой-то неудовлетворенностью, о причинах которой она никак не могла догадаться. Приступы апатии, перемежавшиеся периодами бурной деятельности, раздражали окружающих и сбивали ее с толку.

До сих пор Ланта не хотела пользоваться медитацией для того, чтобы сосредоточиться на этой проблеме. Все Жрицы изучали технику песнопений, вызывавших состояние транса. Возникающая в результате умиротворенность была настолько приятна, что Церковь предостерегала от использования этого метода. Ходили зловещие слухи о Жрицах, порабощенных возможностью в любой момент забыться в спокойных волнах внутреннего счастья.

Была и еще одна причина бояться транса, этого вероломного друга.

Ланта была провидицей, и в тот момент, когда она заставляла себя закончить медитацию, в ее сознание проникали иногда чудесные, иногда ужасные вещи, ранее сокрытые завесой времени. Затем приходили послания, то искрящиеся счастьем, то глубоко трагичные.

Некоторые называли ее благословленной. Настоятельница звала ее «наш дар» и яростно сражалась за то, чтобы оставить в обители, отклоняя все предложения Дома Церкви призвать Ланту туда. Иногда Жрице казалось, что лучше быть проклятой в Преисподней, чем существовать в атмосфере всеобщего молчаливого опасения.

Сейчас ей необходимо было сделать выбор. Входя в транс, она рисковала душевным здоровьем. Но все же Ланта считала, что это единственный способ узнать причину своей нервозности.

Сменив несколько положений, она наконец удобно устроилась на скамье. Сложив руки, свободно свесив миниатюрные ноги с высокого сиденья, она отключилась от восприятия внешнего мира, погрузившись в спокойное море собственных переживаний. Ее черты постепенно смягчались, пока полностью не расслабились. Как ни странно, ее лицо не было бесстрастным. Наблюдатель сказал бы, что она не ушла от мира, а презрела его. Пульс спокойно бился на висках и шее. Ее спокойствие было каким-то настороженным, словно сон маленькой птички, всегда готовой взлететь в случае опасности.

Правая рука Ланты плавно опустилась на скамью. Пальцы на ней были согнуты, словно лепестки увядающего цветка.

Сознание сопротивлялось ее усилиям. Ее мысли носились от образа к образу, ни на чем не останавливаясь и не давая сосредоточиться.

Кто-то еще находился в роще.

Встревожен, как и она. Воздух трепетал в такт чьим-то чужим напряженным мыслям.

Ланта открыла глаза. В первую секунду, пока зрение еще не сфокусировалось, ее удивила ярко-изумрудная зелень, неуместная среди салатовых побегов ив. Вглядевшись, Жрица узнала подкладку мантии настоятельницы Фиалок. С ней был незнакомый мужчина.

Тщательно отмеряя шаги и напряженно держа костлявую спину, старая женщина не спеша подходила к Лайте с улыбкой, всегда вызывавшей у нее ассоциацию с раскрашенной маской. Позади настоятельницы виднелись бегущие по небу дождевые облака, обрамленные ивовыми ветвями. Картина напомнила Жрице гобелен в обители. Настоятельница любила стоять перед ним при обсуждении дисциплинарных вопросов. Он иллюстрировал следующие строки из Завета Апокалипсиса:  

«Жизнь есть огонь, поглощающий каждого из нас, и только огонь очищает нас и возрождает к новой жизни. Зло может таиться в любой вещи, но пламя очистит и освободит ее дух.»

Гобелен оставлял мрачное впечатление — большую его часть занимали крутящиеся клубы дыма и обуглившиеся останки деревьев и зданий. Кое-где виднелись ярко-красные и желтые языки пламени, уничтожавшие то, что уцелело.

Ланте не нравился гобелен. Она не любила цитаты, хотя никогда и не признавалась в этом, зная, что ее ждет по меньшей мере осуждение сестер.

Жрица поднялась, чтобы приветствовать подходящих.

Не отвечая на приветствие, настоятельница проговорила:

— Это вестник, от Сестры-Матери ко мне. Ты должна выслушать его.

Ланта внутренне содрогнулась. Чем она могла привлечь внимание Сестры-Матери?

И вестник? Некоторые слова заставляют людей волноваться. Будучи узкой, ограниченной группой, вестники были для большинства людей единственным способом общения на больших расстояниях: ведь письменность считалась нечестивым искусством. Они были дороги. И неприкосновенны. Если на вестника каким-то образом оказывали давление, либо ему предлагалась взятка, то провинившееся племя лишалось возможности пользоваться их услугами до тех пор, пока виновные не были наказаны и вестники не были удовлетворены. Обычно они никогда не разглашали переданные им сообщения, но сразу же распространяли сведения о преступивших этот закон. Это была жестокая месть. Потеряв возможность общаться с соседями, обидевшее их племя становилось слепым, немым и глухим. Не имея возможности заключать военные союзы, оно оставалось в изоляции, и требовалось немного времени, чтобы такое племя пало.

Вестников не любили, но уважали. Мужчина удостоил Ланту злобной улыбкой, которую тщательно скрыл от повернувшейся настоятельницы, что отнюдь не улучшило мнение Жрицы Фиалок об этих людях.

Приподняв мантию, старшая и по возрасту и по рангу женщина заняла скамью, обмахиваясь краем мантии. Быстрая смена цветов — ярко-зеленой подкладки и фиолетовой внешней отделки — напоминала трепетание крыльев бабочки. По команде «Говори» посланник начал. Как и полагалось, он имитировал голос своего «клиента». Ланта была потрясена старческим, надтреснутым голосом и женской интонацией произносимых слов. Она боялась оглянуться, опасаясь увидеть там саму Сестру-Мать.

— Ты услышишь мои слова через год после смерти Единственной, провидицы из провидиц. На правах нашей возлюбленной Сестры, ты, настоятельница обители Фиалок Олы, имеешь честь послать Жрицу Ланту в Дом Церкви. Мы проверим, может ли она занять место нашей усопшей Единственной. Ощути нашу радость от предвкушения прибытия Ланты, сравнимую, как мы знаем, лишь с твоей радостью оттого, что на нее пал наш выбор.

Скрипя зубами, настоятельница произнесла:

— Мы гордимся тобой, дитя мое. Единственная из нас, Избранная. Наш дар, о котором теперь узнает и сама Сестра-Мать. Ты принесешь славу обители.

Ланта пробормотала полагающиеся слова благодарности. Та продолжала:

— Мы отменим все твои обязанности. Готовься к дороге. Я думаю, что тебе следует помолиться в уединении. Гордыня может овладеть тобой.

— Да, настоятельница. — Скрывая неловкость, Ланта воспользовалась катехизисом: — Мы все Избранники Сестры-Матери. Она наше прошлое и будущее.

Поднимаясь и оставляя ее, настоятельница похлопала свою воспитанницу по голове. Массивный, двухпальцевый золотой перстень с аметистом больно стукнул по макушке. Ланта почти хихикнула — даже символ высокой церковной власти таил в себе скрытые опасности.

Настоятельница добавила:

— У посланника есть еще дополнительные сообщения для нас, касающиеся всей Церкви Олы. Мы проведем общее собрание после ужина.

Ланта быстро попрощалась с уходящими. Дом Церкви. Сестра-Мать. Причина ее собственной общей слабости.

У нее не было будущего на Трех Территориях. Причем не было никогда. Во времена короля Алтанара здесь разворачивались репрессии, интриги и ответная борьба в защиту Церкви. Это добавляло жизни остроты и переживаний, но не смысла. Сейчас, когда власть над Тремя Территориями сосредоточилась в руках Гэна, мир дает Церкви возможность расти и лучше служить людям. Настоятельница Фиалок всегда стремилась захватить побольше власти. Она могла оказаться способна на союз с некоторыми баронами, тайно желавшими возвращения Алтанара.

Ланта поспешно осенила себя Тройным Знаком, защищаясь от гнева Вездесущего за нечестивость. Или невежливость.

При Гэне установился мир, и это было очень важно. Жрица Фиалок Ланта приложила бы все усилия для того, чтобы он сохранился. Однако настоятельница будет продолжать ее использовать. Если Ланта будет успешно выполнять возложенные на нее поручения, она может надеяться на занятие места настоятельницы Фиалок в отдаленном будущем. Если старая интриганка не перехитрит собственную смерть.

Ланта совершила один Тройной Знак, уныло подумав, что нуждается в сильнодействующем средстве, чтобы избавиться от подобных мыслей. Может быть, ей поможет продолжительная молитва после ужина.

Она уселась на скамью, вновь откинувшись на спинку и обхватив себя за плечи.

Чужое сознание, встревоженное и возбужденное. Оно все еще здесь.

Первые несколько слов незнакомый голос произнес так тихо, что Ланта испугалась, что это уже Видение. Ее передернуло, как от холода. Однако, когда голос раздался снова, она поняла, что он принадлежит человеку.

— Не оборачивайся, Жрица Ланта. Я не хочу, чтобы меня увидела ты либо кто-то иной. Наша встреча должна остаться тайной.

Женщина. Вперив взгляд прямо перед собой, Ланта спросила:

— Кто ты? И почему ты так уверена, что за нами не наблюдают?

Прошелестевший смех был похож на звук, который раздается, когда мышь пробегает по высохшей траве.

— Это моя работа… вернее, мой образ жизни — оставаться невидимкой. Фиалка всегда пышнее расцветает там, где ее никто не может увидеть. Я должна передать послание от хранительницы твоего Ордена.

— От хранительницы? Лично? У тебя есть дозволение моей настоятельницы? Ты еще один вестник? — Поток вопросов, которые начала источать Ланта, был довольно грубо прерван.

— Этот чванливый дурак? Ты оскорбляешь меня. Я ехала с ним наперегонки. Начавшиеся снегопады вынудили нас сделать остановку, но я выбралась первой. Я буду говорить только с тобой. Слушай. Церкви грозит опасность, страшнее которой не было со времен уничтожения Учителей. Огромная армия собирается на востоке. С каждой победой она становится все сильнее и сильнее. Она распространяется, захватывая все новые территории и проповедуя культ Луны. Для того чтобы спастись, Церковь не должна упускать ни одного удобного случая, не пренебрегать никаким оружием. Ты все поняла?

— Да. — Ланта с трудом узнала свой голос.

Невидимая рассказчица продолжала:

— Наша хранительница, наставница наших душ, обеспокоена действиями Жрицы Роз Сайлы. Ее поиски легендарных Врат можно рассматривать как святотатство. Врата лишь слух, детская сказка, и ничего более. Это действительно так, но почему хранительница Ордена Ирисов не запретила эту бесполезную трату времени? Хранительница Ордена Фиалок подозревает заговор. Она опасается, что Сестра-Мать откажется от переговоров с человеком по имени Каталлон, вождем новых сил. Церковь должна заманить это зло в ловушку и лишь затем уничтожить его.

Ланта судорожно сглотнула, борясь с подступающей тошнотой.

Раскол Церкви.

Рассказчица смолкла в ожидании вопросов.

Наконец Ланта заставила себя задать вопрос, который ее больше всего интересовал:

— Так чего же хочет хранительница?

— Да… — Неожиданное облегчение, которое услышала Ланта в глубоком вздохе, удивило ее, но не успела она еще задуматься над его причинами, как голос продолжил: — Мне говорили, что ты так же послушна, как и… одарена. — Собеседница сделала паузу между последними двумя словами, гнетущая тишина которой заставила волоски на шее Ланты вздыбиться. Затем голос продолжил: — Ранее ты помогла Сайле, Жрица. Она доверяет тебе. Согласно распоряжениям Сестры-Матери ты отправишься в Дом Церкви. Сопровождай Сайлу. Все, что она знает либо узнает о Вратах, должно стать известно тебе. Хранительница Ордена Фиалок должна обладать этим знанием, как и заблудшие, вставшие на путь интриг сестры из Ордена Ирисов.

Прекрасно сознавая бесполезность вопроса, Ланта спросила с деланным подозрением:

— Но я даже не знаю, с кем разговариваю.

Над головой Ланты откуда-то сзади появился кулак. Рукав мантии слегка поднялся вверх, обнажив запястье, на котором был надет плетеный золотой браслет, каждая ячейка которого крепко держала несколько маленьких аметистов сферической формы. Такое украшение имели право носить лишь высшие Жрицы Ордена Фиалок, и Ланта была уверена, что оно было показано ей не случайно. Кулак, видный ей лишь краем глаза, раскрылся, и из него выпал какой-то предмет. Он стал описывать круги всего лишь в дюймах от ее носа, удерживаемый на массивной золотой цепи. Его движение замедлилось, и Ланта судорожно глотнула воздух, узнав предмет. Ее собеседница тихо усмехнулась:

— Ты слышала о Камне Истины? Так смотри и укрепляйся в вере. Вглядись внимательно, дитя мое, и узнай, кому служишь. Узри наше сердце.

Это был крупный необработанный аметист неправильной формы, имевший лишь одну отполированную поверхность. Ланта никогда не слышала о том, чтобы он покидал Дом Церкви, поскольку считался главным талисманом Ордена. Как только тот перестал раскачиваться, она сосредоточила все свое внимание на его безупречной шлифовке. Взгляд Жрицы погрузился в камень, и вскоре, проникая все глубже и глубже, она обнаружила, что какое-то невидимое течение подхватило ее и уносит к сверкающей мистической точке в центре аметиста. Это было совершенно невероятно, но полностью совпадало с тем, что Ланта знала из преданий об этой реликвии. Часть ее сознания, еще способная к сопротивлению, говорила, что это лишь игра света в кристалле. В центре она наконец увидела, или скорее даже почувствовала, крест, святейший и в то же время самый запретный символ всей Церкви. Мужчины воспользовались им для убийства Единого в Двух лицах и были навечно опозорены своей кровожадностью. Ни одной женщине не позволялось даже упоминать это имя или крест. Само существование Камня Истины создавало серьезную угрозу для всей обители Фиалок.

Она моргнула.

Камень, цепь и рука пропали. Не успела Ланта повернуться, как невидимая собеседница предостерегающе зашипела на нее. Жрица снова опустилась на скамью со словами:

— То, что ты от меня требуешь, невозможно. Как я смогу убедить Сайлу разрешить мне сопровождать ее? Или как я смогу передать донесение для хранительницы? Или она хочет, чтобы я воспользовалась для этого Видением? Но я не могу…

— Следуй данным тебе указаниям. Все остальное приложится. Никогда никому не рассказывай о нашей встрече. А теперь слова самой хранительницы: «Если ты не выполнишь нашего поручения, Фиалки найдут способ изгнать тебя из своих рядов. Ты будешь жить, но лишь для того, чтобы служить уроком тем, кто пренебрегает нуждами Церкви. Твоя жизнь превратится в нескончаемую молитву о прощении». Я достаточно ясно выражаюсь?

— Да. — Ланта с трудом узнала свой голос.

На все, чему ее учили о святости и единстве Церкви — ее матери и семье — легла тень сомнения.

Всего лишь одно слово пробралось в ее сознание и осталось в мыслях, придавая всему зловещий оттенок.

Предательство.

 

Глава 6

Стоя рядом с лошадью, Сайла с улыбкой наблюдала за тем, как ее маленькая спутница осторожно спускалась на землю. Сложный маневр завершился прыжком, который можно было принять и за падение. Когда миниатюрное личико повернулось к Сайле, та попыталась спрятать улыбку, но Ланта заметила ее старания и ответила заливистым смехом.

Сайла извинялась, как могла.

— Я знаю, Ланта, это нехорошо, но удержаться от смеха было невозможно. Никогда раньше не видела, чтобы кто-нибудь так слезал с лошади.

Ланта приняла оскорбленный вид, выпрямившись в полный рост. При этом ее голова оказалась на несколько дюймов ниже подбородка Сайлы.

— Маленькая стрела побеждает большого тигра.

Не скрывая недовольства, Сайла огляделась вокруг.

— Не надо шуток насчет тигров. Помощь слишком далека, и такой юмор может быть опасен.

Ланта беспечно отмахнулась.

— Их скорее встретишь среди зарослей кустарника, чем в старом лесу. — Она указала на бесконечные стволы массивных деревьев. Женщины спешились на ровном участке дороги, уходящей далеко на юг. Мохнатые ветви переплетались между собой, образуя густой зеленый свод; солнечный свет, проходя через него, превращался в бледное мерцание. Воздух был так насыщен резким запахом смолы и перепрелой хвои, что казался жидким. Когда лошади заржали, то звук как бы застыл на месте, окруженный со всех сторон тишиной.

Нависающий густой лес на самом деле лишь подчеркивал гнетущее состояние, овладевшее Сайлой. Ланта была не лучшей спутницей, хотя в этот день никто из служителей Церкви не мог быть спокоен. Вестник встревожил всех. Церковь учила своих Жриц подмечать неосознанные движения и манеры, с помощью которых можно узнать о самых тайных мыслях любого человека. Кроме того, они хорошо научились скрывать собственные чувства. Сайла чувствовала себя неуютно, так как беспокойство Ланты было совершенно явным.

Конечно, если та не притворялась расстроенной, преследуя какие-то свои цели. Эта мысль настораживала больше всего.

Ощущение того, что разворачивается какая-то странная и непонятная игра, чувствовалось при встрече с самого начала. Сайла решила форсировать события.

— Ты меня удивляешь. Когда я заговорила о тиграх, то ты просто отмахнулась, как будто они не представляют ни малейшей опасности. Однако тебя нельзя было назвать спокойной, когда ты настаивала на встрече.

Пришел черед Ланты обеспокоиться.

— Я действительно выглядела озабоченной? Это мог заметить кто-то еще?

— Кто мог заметить? Мы же были одни. — Сайла еще раз бросила быстрый взгляд вокруг. — Так же, как и здесь. А почему такая секретность? Это из-за того, что тебя вызвали в Дом Церкви?

— Ты только представь себе, что теперь люди будут из вежливости называть меня «та, которая видит». — Судорожная улыбка исказила ее черты.

Темп их странной игры убыстрялся.

— Если ты уже готова к путешествию, то можешь отправляться с нами. Так будет безопаснее.

Ланта быстро кивнула. Ее темно-зеленые глаза, напоминающие окружавший женщин лес, в упор смотрели на Сайлу.

— Вестник рассказал настоятельнице Фиалок о кочевниках и их предводителе, Каталлоне. — Ланта набрала побольше воздуха. Когда она заговорила, ее взгляд скользнул мимо Сайлы, к дальним деревьям. — Вестник сказал, что никто из его гильдии не собирается путешествовать поблизости от кочевых племен, и потому охотно рассказал все, что о них знает. Он говорил о том, что несколько лет назад в Дом Церкви пришел торговец, рассказавший о молодом государстве кочевников, образовавшемся на востоке и юге. Сестра-Мать предоставила моей настоятельнице честь наставить их на путь истины и исцеления. Было послано пять Жриц, три целительницы и две военные целительницы. Наши сестры были приняты с почетом и отправили вестника, поведавшего нам об этом. Когда пришло время, Сестра-Мать, как обычно, послала им замену. Сестры прибыли одновременно с началом военных действий. Несколько месяцев они скакали на восток, пока наконец не встретили пять Жриц из первой группы, которые отказались вернуться в Дом Церкви. Не указывая причины, они просили покинуть эти места и никогда не возвращаться. Сестра-Мать послала еще одну экспедицию. К тому времени, как торговец принес вести о них, прошло уже два долгих месяца. — Ланта как-то неловко подняла руку, не глядя на поводья. Она сжала их так, что побелели костяшки пальцев. — Вождь кочевников, Каталлон, передал через торговца ящик для Сестры-Матери. Подарок, как он сказал. Сестра-Мать открыла его в присутствии советниц и хранительниц всех Орденов — Фиалок, Ирисов, Лилий, Незабудок — и всех остальных. Там была соль. Они решили, что это символ, как наше весеннее подношение Единственной. Затем Сестра-Мать высыпала ее на стол. В ящике оказалась голова. Хорошо сохранившаяся. Одной из нас.

В первое мгновение Сайла была настолько оглушена словами Ланты, что даже не могла отреагировать. Все еще не веря, она прошептала:

— Нет, нет. — Возмездие было неизбежно. Это знал каждый.

Ланта продолжала:

— И еще там была записка. Зажатая между ее зубами. В ней говорилось, что две сестры из первой группы еще живы и что Церковь обречена. Каталлон уничтожит ее. — Она остановилась. — Танцующие-под-Луной, Сайла. Каталлон уничтожает всех, кто пытается сопротивляться, и присоединяет к себе всех, кто поддерживает и принимает культ Луны. Записка гласила: «Там, где проходит Каталлон, живут лишь его последователи». — Ярко-розовый кончик языка Ланты подрагивал, резко контрастируя с пересохшими бескровными губами.

— Что происходит? Почему это скрывают от всех?

— Страх. Дом Церкви парализован. Одни советуют Сестре-Матери попытаться установить хоть какое-то подобие мира с Каталлоном, рассчитывая, что наше мастерство в исцелении ран и болезней постепенно сделают нас незаменимыми. Другие требуют любой ценой оказать врагу сопротивление. Церковь раскололась.

— Раскололась? Раскололась? Церковь едина, сейчас и всегда! Мы можем бороться друг с другом, но мы — одно целое.

— Нет. Ставки слишком высоки. Если Церковь выберет неверный путь, она умрет.

— Почему я ничего не слышала об этом?

— Танцующие-под-Луной знают о расколе в Церкви. Сестра-Мать наложила запрет на любые разговоры на эту тему вне Дома Церкви. Однако даже сейчас Жрицы обеих партий разъезжают повсюду и требуют правителей поддержать ту или иную сторону. Танцующие-под-Луной охотятся за ними.

Сайла заколебалась. Не ловушка ли это? С целью отпугнуть ее от поисков? Или заставить принять одну из сторон? Ланта была Фиалкой, точно так же, как и Жрицы, посланные к Каталлону. Довольно очевидно, что Фиалки хотят заполучить силу Врат.

На какое-то мгновение Сайла испугалась маленькой женщины и ее неведомой силы. Однако это быстро прошло. Ланта была другом. Сестрой. Она внимательно вгляделась в крошечное личико в надежде, что это прогонит прочь ее страхи.

Не отводя взгляда, Ланта произнесла:

— Я не знаю больше никого, способного на то, что сейчас сделала ты.

— Сделала? Что же я сделала?

— Выдержала мой взгляд. Ты никогда его не боялась. Ты доверяешь мне.

— Не думай обо мне так хорошо. — Сайла улыбнулась. — Я знаю, что тебе необходимо войти в состояние транса, чтобы получить Видение.

— Все это знают. Но они не смотрят мне в глаза. Избегают дотрагиваться до меня. Ты можешь себе представить, что происходит, когда я касаюсь кого-то? — Рискнув, Ланта неожиданно резко протянула руку.

Сайла замешкалась, но не из-за боязни прикоснуться к своей спутнице, а захваченная борьбой эмоций, раздиравшей ее подругу.

Она взяла руку Ланты. Маленькая женщина отдернула ее. Несколько мгновений она вглядывалась в возвышавшуюся над ней Сайлу. Ее голос дрожал.

— Когда-то давно я солгала Алтанару о том, что я увидела в твоем будущем. Я спасла тебе жизнь. Сейчас я прошу ответной услуги. Я доверяю тебе всей душой.

Сайла кивнула. Ее пульс участился. Беседа снова круто сменила тему, и Жрица растерялась. Слишком много предметов разговора, слишком много неясностей.

Тем временем Ланта продолжала:

— Хранительница Ордена Фиалок поручила мне сопровождать тебя в твоих поисках. Я предлагаю тебе свои услуги и обязуюсь делать все, чтобы помочь найти Врата.

Сайла с облегчением вздохнула.

— И это все? Плата за то, что ты сделала для меня? Хранительница мало разбирается в сделках, мой друг. Я согласна просто из удовольствия разделить твою компанию.

Резкий смех Ланты разорвал тишину леса.

— Моя настоятельница разбивает себе колени в постоянных молитвах о том, чтобы я была избрана Единственной и дала ей возможность приблизиться к власти в Церкви. В то же время, если ты найдешь Врата, то все, что ты о них узнаешь, должен узнать и Орден Фиалок. В первую очередь.

Сайла вспыхнула.

— Я ищу Врата для всей Церкви, для всех женщин. Мои поиски будут тайными. Никто не вправе решать, как использовать то, что я найду. Я могу решить твою проблему: не иди со мной.

Ланта в мольбе протянула к ней руки. Горькое, вымученное высокомерие ушло, уступив место безнадежному отчаянию.

— Я должна. Я должна сообщать о тебе. Или стать отступницей. Ты единственный человек, который никогда не считал меня ведьмой. Пожалуйста, пожалуйста, не говори им. Хотя если ты сделаешь это или откажешься взять меня с собой, я пойму тебя. Я надеюсь, что я достаточно сильная для этого. Я знаю, что поступила правильно, предупредив тебя. Я только хочу…

Обняв, Сайла крепко прижала ее к себе. Их тела соприкоснулись, и Сайла не смогла найти слов, чтобы описать свои ощущения. Не то чтобы это были страх или опасение. В большей степени предчувствие чего-то, что может угрожать. Оно было сродни тому странному выражению в глазах зверя, который смотрит на огонь.

Ланта не была огнем. Она была человеком, другом, который, как она сказала, доверил ей свою жизнь.

Сайла помогла ей поставить ногу в стремя и сесть в седло. Затем вскочила на свою лошадь и присоединилась к Ланте, направляющейся назад в Олу. Всю дорогу Сайла размышляла.

Церковь воюет сама с собой! Непостижимо!

Жрицы Роз ее исканиям пытаются помешать и тщательно следят за ней. Орден Фиалок. Жадные, плетущие зловещие заговоры умы, ждущие ее первой ошибки. Неужели все они? Есть ли среди них неизвестные друзья? Кто же?

Ланта.

В ее мысли проникло легкое сомнение. Сайла представила его извивающимся, постепенно растущим, словно гусеницы, что живут в полых стеблях тыквы. Хотя они поедают растение вдали от цветка, со временем оно теряет способность питать свои плоды. Только начавший формироваться плод гниет, превращаясь в скользкую гнилую массу задолго до того, как кто-нибудь догадается о болезни.

Сайла почувствовала раздражение.

Если бесстыдный подарок Каталлона сопровождала записка, то не написала ли ее другая Жрица? Фиалка. Почему Ланта не упомянула об этом? Был ли раскол Церкви настолько глубок, что убийство стало лишь еще одним оружием. Мог ли Орден Фиалок требовать мирного соглашения, тайно ища альянса?

Ланта. Что может заставить жертву сильнее поверить тебе, чем «признание» собственной слабости и затем мольба о понимании и милости?

Все эти эмоциональные проявления внутренних страданий — не фальшивы ли они?

Где же правда? И сказала ли Ланта хоть часть ее?

А как насчет Тейт и Конвея? Почему они все время так уклончиво отвечают на любые ее вопросы?

К кому она сможет прийти за поддержкой во время своих поисков, в час, когда ею овладеют сомнения, когда ее силы будут на исходе?

Кому она вообще может доверять?

 

Глава 7

— Разобьем лагерь на западном склоне.

Алтанар дернул за уздечку, заставив коня сойти с тропы, а затем резко остановил его. Джонс встал прямо за ним, его лошадь даже слегка подтолкнула коня бывшего короля. Животное ступило на покрывавший склон зеленый ковер, кое-где украшенный можжевельником. В тянущейся на восток бесконечной степи, полной опасности, они никого не заметили. На западе круто поднимались Горы Дьявола. Джонс заканчивал осматривать расстилающиеся под ними земли, когда крупная сорока, тяжело размахивая белыми крыльями, испещренными черными полосами, тяжело улетела прочь. Как бы следуя мерам предосторожности, предпринимаемым Джонсом, она быстро скрылась среди разлапистых елей.

Джонс расслабился. Ему нравилось здесь. Воздух, насыщенный запахом можжевельника и резким ароматом каменистой почвы, придавал сил. Такой чистый! Взор проникал всюду, охватывая бесконечные просторы и белые шапки горных вершин, которые, становясь все мельче и мельче, постепенно превращались в цепь холмов, окаймлявшую даль горизонта. Эта земля тянулась, пока не начиналось то, что эти дикари называли Великим морем. Именно отсюда он и отправился когда-то, неся людям спасение, в котором они так нуждаются и которое он может им предложить.

Только он понимал. Это было его единственной мыслью.

Алтанар продолжал жаловаться.

— Какой здесь колючий ветер. В нем чувствуется снег. Мы не должны были забираться так далеко вверх по течению Матери Рек, прежде чем повернуть на юг. Нам надо сейчас же вернуться и попробовать найти безопасный путь назад, на запад. — Он посильнее закутался в тюленью парку, выглядывая из глубины капюшона, словно загнанный в нору барсук. Было заметно, что когда-то роскошная меховая одежда испытала все тяготы продолжительного путешествия. В местах, где локти терлись о бока, мех совсем вылез. Парка была грязной, шов на одном плече разошелся. И затейливо вышитые сапоги, начинавшиеся как раз там, где заканчивалась верхняя одежда, являли собой жалкое зрелище, усугублявшееся глубокими натертыми стременами полосами.

Джонс сделал большой глоток из своей фляги. Гладкая пластмассовая поверхность резко контрастировала с колючей курткой из бело-коричневой шкуры и серыми домоткаными брюками. Когда он распахнул куртку, доставая носовой платок, показался серый амулет на серебряной цепочке. Авангард отряда — семь из четырнадцати хорошо вооруженных людей — подъехал и занял место рядом с ним. На них была такая же грубая одежда, что придавало им первобытный вид. У большинства куртки, покрытые подозрительными пятнами, были сшиты не по размеру, а дыры залатаны на скорую руку. Воины все еще носили обрывки своей когда-то белой формы, выдававшие в них блюстителей истины. Сейчас материал был изодран в клочья и настолько испачкан, что наводил на мысль о попытке избавиться от позорного прошлого.

Один из мужчин заметил случайно показавшиеся у Джонса диск и вздрогнул. Его рука поднялась вверх, и он дотронулся до лба согнутым указательным пальцем. Это было первое движение Тройного Знака. Он побледнел, заметив пристальный взгляд Джонса. Воин быстро опустил руку к брови, как будто хотел почесать ее.

Джонс моргнул и попытался изобразить участие. Поскольку все уже было в прошлом, он бросил быстрый взгляд на Алтанара. Этот дурак ничего не видел. Еще бы. С того времени как они покинули Олу, лишь на день опередив отряд Гэна Мондэрка, ему становилось все хуже и хуже. Хотя бывший король продолжал изредка рявкать свои идиотские распоряжения. Дурак. Люди понимают, кто их настоящий вождь.

Но все же имя Алтанара объединяло этих отщепенцев. Отсюда можно было извлечь урок, и Джонс сказал себе: если придется зависеть от желания людей отдать за тебя свои жизни, сперва позаботься о том, чтобы они были либо полностью скомпрометированы в глазах других людей, либо целиком преданы тебе.

Преданность — удел дураков.

Борьба за собственные интересы есть первичный и основной инстинкт человека, а его естественным проявлением является предательство. Нормальный человек понимает, что окружающие ничем от него не отличаются; они хотят, чтобы их купили, и предадут, если это будет выгодно. Такой человек защищает своего вождя, потому что знает, что все будут против него в случае падения хозяина. Такой человек ничего не знает о тех, кто всегда наблюдает за ним, готовый немедленно сообщить кому следует, если его преданность пошатнется.

Это были идеальные, вечные отношения.

Защитники Алтанара никуда не могли уйти от своего хозяина. По крайней мере, до сих пор.

В один прекрасный день их будут сотни, нет, тысячи. Они будут носить доспехи с золотой отделкой и…

Толчок справа прервал поток мыслей Джонса.

Говорил Алтанар.

— Ты слушаешь меня? Я сказал, что возле моря климат мягче.

— И в каждом лесу есть глаза, разыскивающие нас.

— А здесь это невозможно?

Джонс вздохнул. Всего лишь несколько месяцев назад сарказм Алтанара был резким и ядовитым. Сейчас это было раздраженное нытье старой женщины, жалующейся на остывший чай. Джонс позаботился о том, чтобы его ответ выглядел убедительно.

— Здесь нас тоже могут заметить. Однако это менее вероятно, и к тому же мы не так зависим от больших дорог. Издалека нас можно принять за обычных охотников.

Алтанар согласился с его доводами. Он сильно пришпорил лошадь, которая, испугавшись, почти выкинула его из седла резким прыжком. В ответ хозяин ударил ее кнутовищем по голове. Лошадь была одним из тех выдрессированных животных, которых они украли у Людей Реки, но унижения, причиненные ей Алтанаром, заставили ее забыть о дрессировке. Встав на дыбы, она грациозно изогнула спину. На неестественно прямых ногах животное совершило несколько головокружительных прыжков, заставив Алтанара хвататься за нее разве что не зубами. Раздался его испуганный крик.

Джонсу никогда бы даже в голову не пришло спасать его. Он не был искусным наездником, и любой намек на ярость со стороны лошади повергал его в панику. Он неосознанно поднес руку к голове. Ледяные пальцы, забравшиеся под меховую шапку, дотронулись до горячего, пульсирующего кругового шрама.

Отметка Сайлы. Именно здесь она вскрыла его плоть, извлекая осколки черепа, разбитого камнем варвара. Обнажила его мозг.

Она. В его голове. Ухмыляющиеся, нечестивые глаза, следящие за его мыслями, наблюдающие, как ужас и агония играют на таких уязвимых серых складках и ямочках. Мягкие, знающие руки; пробующие на вес, трогающие его мысли, играющие с его мечтами. Его тайнами.

Он представил ее под обрушивающимися, рвущими копытами коня Алтанара.

Охранник скакал на помощь. Бывший король отблагодарил его, прыгнув к нему и выбив из седла. С глухим звуком они вместе рухнули на землю, но Алтанар оказался наверху. Он сразу же вскочил, трясясь от запоздалого испуга и яростно жестикулируя.

— Прикончить ее! Она пыталась меня убить.

Кое-кто из приближающихся всадников потянулся к висящим за спиной лукам, но ни один не исполнил приказ. Тем временем лошадь успокоилась, то ли наконец осознав, что свободна, то ли почувствовав ярость Алтанара.

На мгновение Джонс задумался о том, почему охрана замешкалась. Он понял причину, увидев, что упавший спаситель поднялся и молча показывает на пытающихся сбежать лошадей. Включая его самого и Алтанара, отряд насчитывал шестнадцать человек с двадцатью лошадями. Четыре из них были необходимы для перевозки поклажи. Потерять животное означало, что кто-то должен будет идти пешим до тех пор, пока не найдет себе другого коня.

Это маленькое происшествие и его анализ доставили Джонсу удовольствие. Оно показывало, что люди Алтанара уже начинают взвешивать его авторитет на весах собственных интересов.

Крик одного из отправившихся в погоню за убежавшими лошадьми прервал его размышления. Джонс решил, что им крупно повезло, раз удалось так быстро поймать животных, и тут же почувствовал, как по спине пробирается неприятный холодок. Это было смутное, неопределенное предчувствие. Он быстро огляделся, но промолчал, увидев, что никто не встревожен.

Однако он прислушался, и как только Алтанар взгромоздился на реквизированную лошадь, внимательно осмотрел местность. Ни единого движения. Ни единого звука.

Даже от тех, кто ускакал на поиски.

После того как они немного проехали, Джонс спросил о них у находившегося рядом защитника.

Тот пожал плечами в ответ.

— Лошадь может хорошо спрятаться среди этих холмов. Возможно, они нескоро к нам присоединятся.

— Я хочу выслать вперед разведчиков. — Алтанар присоединился к ним на своей новой лошади.

— А по флангам? — спросил охранник.

— Нет. Они замедлят наше движение. И не беспокойся об опасности сзади. Если бы Люди Реки преследовали нас, мы бы уже знали об этом. Сосредоточимся на том, что ждет нас впереди.

Джонс и Алтанар продолжали двигаться посреди растянувшейся колонны.

Про себя бывший пастор подумал, что они просто плывут по течению. Джонс понимал, что у него нет шансов улучшить свое положение, не расширив свою власть над людьми. Однако, как только он начинал завоевывать ее, Церковь или местные вожди начинали за ним охотиться, пытаясь уничтожить либо заставить бежать. Поклоняющиеся Луне обеспечили бы эту небольшую группу всем необходимым. Другой проблемой было убежище. На них нападали все, кто встречался на дороге.

Любая попытка спланировать что-либо была обречена на неудачу.

Но он должен иметь сильную, хорошо охраняемую крепость. Тогда он сможет расти.

Но где? Как?

Внезапно к нему снова вернулось необъяснимое ощущение леденящего холода, на этот раз настолько сильное, что он испуганно вскрикнул. Алтанар изумленно посмотрел на него, и Джонс изобразил слабую и невразумительную улыбку. Бывший король отвел взгляд. Джонс сосредоточился, пытаясь увидеть или услышать что-нибудь подозрительное. Ничего.

И тут заросли ожили.

Целые кусты выскакивали на дорогу с пронзительными криками. Из одного из них вылетела стрела; ее свист становился все громче и громче, пока он не почувствовал жужжание вибрирующего оперения, коснувшегося его уха. Всадник, ехавший позади него, испустил громкий крик. Этот звук вывел Джонса из оцепенения. Он повернулся и увидел, что стрела торчит прямо из глазницы жертвы. Второй глаз с ужасом взирал на яркое оперение, хотя смерть уже замутила его.

Все было кончено в несколько мгновений. Воины, лица которых были раскрашены под черепа с черными глазницами и кровавой дьявольской улыбкой, окружили их, стаскивая с лошадей ошеломленных охранников. Один из них с криками корчился на земле, раненный ударом копья. Джонс подумал, что он напоминает муху, прихлопнутую скверным ребенком. Варвар занес массивную дубину над головой павшего, и наступила тишина, от которой на побелевшем лице Джонса выступил пот.

— Больше не убивать! Они нужны мне живыми! — Голос был обращен к нападавшим.

Джонс взглянул на Алтанара. Его спутник глупо улыбался; казалось, что нападение было для него мелким происшествием, а убитые — печальным, но недостойным особого внимания явлением. Он изредка кивал приближающемуся варвару, отдающему приказы уже менее чем в десяти ярдах от них, заранее согласный со всем, что тот скажет.

Не говоря ни слова, всадник рассматривал их, одновременно срывая остатки маскировки. Люди Гор, Дьяволы, кровные враги родного племени Гэна Мондэрка, Людей Собаки. У некоторых были содалы, копьеподобные мечи для боя верхом. Все были вооружены ма, короткими и тяжелыми мечами, приспособленными для ближнего боя.

Джонс отметил еще одно: их немытые тела и грязная одежда невыносимо воняли.

Медленно, почти лениво, варвар в свою очередь развязывал полоски, скреплявшие вместе две половины его импровизированной брони. Снаружи она представляла собой толстый чехол из крепко переплетенных ивовых ветвей. Выбравшийся из-под него мужчина оказался тощим, но мускулистым. Раскрашенное в мертвенно-бледный цвет лицо повернулось к Алтанару. В налитых кровью глазах воина, обрамленных широкими черными кругами, еще горел огонь битвы. Его голос дрожал от плохо скрываемой ярости.

— Я знаю тебя, король Алтанар. Меня зовут Лис Одиннадцатый. Я — охотник за людьми. Мы согласились помочь тебе в войне с Собаками, и они разбили нас. Мы голодали всю эту зиму. Видел ли ты когда-нибудь смерть ребенка, сосущего грудь матери, у которой от голода нет молока? Я мечтал о твоей смерти. Она будет медленной. Мои мертвые будут слышать, как ты к ним приходишь.

Алтанар оглянулся, ища глазами спасения. Остатки его отряда сбились в кучу. Все со страхом смотрели на победителей. Бывший король неуклюжими движениями ощупал свою шею, достав массивный бриллиант, называемый Знаком короля. Он протянул его перед собой. Выставленная рука дрожала, вызывая игру света на отшлифованных поверхностях. Общий вздох пронесся вокруг Джонса, словно легкий ветерок. Он наконец-то увидел всех участников засады, приготовленной Лисом, которые сгрудились вокруг, выйдя из укрытий.

Алтанар хвастливо выставлял драгоценность.

— На него вы купите еду, одежду, лошадей — даже безопасное место для лагеря и охоты. Вы сможете снова стать сильными, защитить себя от врагов. Вскоре вы даже сможете снова ударить по Мондэрку. Только отпустите меня.

Лис обвел взглядом остальных пленных.

— А эти?

— Они служат мне. Если они должны быть принесены в жертву за меня, пусть так и будет.

— Твой красивый камешек уже принадлежит мне, — задумчиво проговорил Лис. — Единственная вещь, которую я хотел бы получить от тебя, — это твоя боль. Эти твари пытали людей, работая для тебя. Сейчас я хочу, чтобы они попрактиковались на Танцующем-под-Луной, на Джонсе. А ты будешь смотреть. Предвкушать. Затем придет и твой черед. — Он повернулся к столпившимся блюстителям истины. — Вы будете жить до тех пор, пока живы эти двое. Постарайтесь, чтобы Джонс, а затем Алтанар протянули как можно дольше… — Он пожал плечами. — Возможно, я убью вас быстро. А если вы меня хорошенько развлечете, то могу даже отпустить вас.

Джонсу послышался какой-то шум. Повернувшись, он увидев Алтанара, сползающего с лошади. Его глаза закатились, обнажив белки, и он мешком упал на землю.

Лис наблюдал за ним с холодной усмешкой.

— Надеюсь, что подобные слабости не помешают вам проявить все свое мастерство. Иначе вам недолго осталось ходить по этой земле.

 

Глава 8

Джонс лежал на спине, его голова упиралась в дерево. Черты мертвенно-бледного лица были искажены. Пустые немигающие глаза бессмысленно глядели вниз, по-видимому, совершенно не интересуясь окружающим миром. В довершение ко всему он плакал. Мокрые щетинки на щеках искрились, отражая солнечные лучи.

Его кожа горела под путами, крепко связывающими лодыжки. Рук, стянутых за спиной, он уже не чувствовал. Тонкая, сплетенная из сухожилий веревка впивалась в шею. Вздутые артерии яростно пульсировали по обе стороны от вставшей на их пути неожиданной преграды.

Восходящее солнце расплывалось, проходя через стоящие в глазах слезы и порождая крутящуюся вереницу образов, которые могли быть его воспоминаниями. Джонс подумал, что это могло быть и приближающимся безумием.

Огни. Ярко вспыхивающие, отдаленные, подобные расцветающей утренней заре, сеющие смертельные опаляющие поцелуи. Обгоревшие, горящие тела. Выжженная земля, простирающаяся до самого горизонта; крутящийся столб дыма, уходящий далеко в небо. Кровь. Отрезанные конечности. Зияющие раны. Язвы, образованные микробами, известными лишь ученым-медикам. Молящиеся. Просящие спасения и прощения; просящие воздуха, пригодного для дыхания; просящие у Бога Войны победы другу и мщения врагу.

Кто-то засмеялся. Он поднял глаза, устремив их туда, откуда раздался звук. Три маленьких мальчика и девочка в рваной кожаной одежде непроизвольно отшатнулись под его взглядом, однако остались на месте. Наконец старший спросил:

— Ты умираешь? — Когда Джонс не ответил, мальчик нахмурил брови, пытаясь повторить выражение его лица. Он решился пнуть пленника в бок. — Ты все еще страдаешь?

Девочка захихикала.

Джонс закрыл глаза.

После трехдневного перехода, во время которого всех захваченных пленников пешими волокли за лошадями, Лис наконец решил, что племя достаточно запутало следы и может себе позволить насладиться неким подобием послеобеденного шоу. Блюстители раздели Джонса и подвесили его к ветке за запястья. Привязав за ноги к прочному и толстому суку, они растягивали его до тех пор, пока не стали выворачиваться бедра. Обнаженный, идиотски раскачивающийся, он не обращал внимания на растягивающиеся мускулы и трещащие суставы, умоляя своих палачей прикрыть его наготу. Они смеялись. И вывели вперед детей с завязанными глазами. Каждого из них один раз проводили под ним, разрешая трижды взмахнуть в его сторону крепким длинным шестом. Джонс ужаснулся, узнав, как много боли он может вынести, не теряя сознания.

Прошел день, прежде чем он снова стал различать окружающие его предметы. Люди Гор были терпеливы; они еще немного подождали, давая возможность восстановить силы. Сегодня, он знал это, они снова будут развлекаться. И плакал, потому что до сих пор был жив.

Лысый мальчик пнул его сильнее.

— Моя мама сказала, что ты слабак. Она сказала, что с тобой не повеселишься.

Такое неуважение к его страданиям заставило Джонса собраться с последними силами.

— Я надеюсь, когда-нибудь они будут пытать и ее тоже. — В ответ мальчик поднял лысую голову, оценивая возможные выгоды этого события. Младший оказался более сентиментальным. Он из всех своих сил ткнул в Джонса кулачком и наклонился, крича ему в лицо: — Никто не собирается мучить нашу маму!

Джонс изо всех сил попробовал пошевельнуться. Вдруг девочка заговорила, возбужденно тыча в его сторону пальцем:

— Посмотрите! Посмотрите на эту штуку у него на голове! Видите, какая красная? Она двигается!

Пораженные мальчишки уставились на синевато-багровый круговой шрам. Старший из них проговорил:

— Ты боишься прикоснуться к нему. — Девочка взвизгнула и отскочила. Младший парировал: — Так же, как и ты.

Получив вызов, тот тяжело сглотнул. Сжав зубы, Джонс попробовал изогнуться. Пена показалась на его губах. Грубые, грязные пальцы причиняли ему большие моральные страдания, чем нагота во время пытки. Он в бешенстве заорал, ошеломленно наблюдая, как мальчик поднялся над ним с округлившимися от удивления ртом и глазами. С воем рухнув на землю, его мучитель на четвереньках отполз назад; затем вскочил на ноги и, не оглядываясь, рванул прочь. Поморщившись от боли, причиненной впившейся в шею веревкой, Джонс повернулся на другую сторону, увидев Лиса, методично шлепающего троих детей.

— Всем было сказано держаться от него подальше. Идите к своим отцам. Скажите им прийти в мою палатку.

Когда дети убежали, Лис повернулся к Джонсу.

— Если кто-нибудь будет беспокоить тебя, позови на помощь.

Джонс усмехнулся.

— Для того, чтобы остаться в живых? И вы смогли бы пытать меня дольше? Ты думаешь, что я такой же непроходимый дурак, как и ты?

— Будь осторожен; ты еще жив.

— Я буду говорить то, что хочу. Почему я должен тебя бояться?

Лис ухмыльнулся.

— Потому, что ты не можешь освободиться. Ты будешь страдать до тех пор, пока мне нравится наблюдать за твоими мучениями. — Он жестом приказал Джонсу замолчать в ответ на его попытку возразить. — Конечно, ты ничем не заслужил эти пытки. Пойми, что твоя боль ничего для меня не значит. Просто это отвлекает моих людей от их проблем. И вызывает страх у Алтанара. Ты помогаешь мне мучить его. Пока не будешь использован до конца.

Он ушел. Джонс попытался проследить за ним глазами и вдалеке заметил прислонившегося к дереву блюстителя. Внимательно следя за Лисом, мужчина не проявлял к Джонсу никакого интереса, пока вождь Людей Гор не скрылся за деревьями. После этого он поспешил к Джонсу, предложив ему глотнуть из фляги с неумело выгравированными звездами. Расплескав большую часть воды, Джонс жадно глотнул. Он яростно запротестовал, когда благожелатель убрал флягу, но успокоился, увидев у него в руках кусок сушеного мяса. Пережевывая пищу, Джонс с ненавистью смотрел на блюстителя.

Тот сочувственно проговорил:

— На твоем месте я чувствовал бы себя так же. Но ты же понимаешь, в каком положении я нахожусь?

— Еще мяса. Воды.

Подав требуемое, блюститель продолжил:

— Мне действительно жаль, что тебе приходится испытывать все эти страдания. Алтанар… — Он скривился. — С ним я бы поразмялся. Он заслуживает этого.

— Если ты и вправду раскаиваешься, помоги мне освободиться.

Воин помотал головой, и Джонс отрывисто рассмеялся. При его движении веревка еще глубже вонзилась в шею. Вытирая истертую шею пленника листьями, мужчина продолжал говорить успокаивающим тоном, одновременно развязывая переплетение сухожилий:

— Лис найдет любого из нас, куда бы мы ни спрятались. У нас нет ни единого шанса. Неужели ты думаешь, что я не думал о побеге? Как только покончат с тобой и Алтанаром, следующими будем мы. Он ни за что не отпустит нас.

— Как все мрачно.

— Да, причем больше для тебя, чем для меня. — Блюститель снова закрепил веревку у него на шее. Не обращая внимания на вскрик Джонса, он выпрямился и продолжил: — Когда придет мой черед, я уйду быстро. Позже ты задумаешься об этом.

— Я стар. Мое сердце…

— Я знаю, что делаю, Танцующий-под-Луной. Твое сердце протянет еще долго.

— Нет! Ты не можешь. Я никогда не причинял тебе вреда. Почему же…

— Я хочу жить как можно дольше, вот почему. Пока я жив, я могу надеяться.

— Тогда дай надежду нам обоим. Они не будут преследовать нас. У них есть Алтанар. Они ненавидят только его. — Джонс осознал реальную мудрость этого логического заключения лишь после того, как произнес эти слова. В порыве энтузиазма он дернулся вперед и вновь ощутил на шее веревку. Не обращая на нее внимания, он продолжал: — Ты мог бы украсть лошадей. Еду. Подкрасться ко мне в темноте…

Грубо перебив Джонса, блюститель ответил:

— Они связывают нас на ночь. В любом случае, завтра ты уже не сможешь сидеть на лошади. Или идти.

В лесу, где воздух совершенно неподвижен в пасмурный день, иногда случаются моменты, когда сквозь просвет в облаках пробивается и припадает к земле луч солнца. Этого быстрого прикосновения тепла достаточно, чтобы заставить землю вздохнуть… Только осиновые листья замечают это нежное дыхание. Звук, слетевший с губ Джонса, был настолько же мягок, как и их шелест, однако звучавший в нем ужас был достоин грома. Когда несчастный выдавил из себя слова, они отскакивали друг от друга:

— Что ты сказал?

— Это Лис. Он сказал, что мы должны еще немного попугать Алтанара. — Он развернулся, собираясь уходить. — Мне жаль тебя. Правда.

— Подожди. Подожди! — Джонс завизжал. — Это Алтанар! Не я! Не надо больше. Пожалуйста, пожалуйста.

Воин остановился.

— Если это поможет тебе перенести будущие страдания, помни: они сделают с нами то же, что мы делаем с тобой.

— Ты врешь. Ты сказал, что уйдешь быстро. Ты не хочешь страдать. Только я. Один лишь я. Почему я?

— Мне надо идти.

— Вернись! — просил Джонс, пытаясь удержать блюстителя в поле зрения и продолжая жалобно кричать, даже когда тот исчез за деревьями. Когда воин вернулся, несчастный облегченно зарыдал. Он умоляюще произнес: — Сделай это для меня. Сделай то, что ты собираешься сделать с собой.

— Это невозможно. Они узнают.

— Они не узнают. Мы оба понимаем, что это лишь вопрос времени, когда… когда я… — Слово не могло сорваться с его губ. Он сглотнул. — Ты знаешь. Я имею в виду, что ты мог… ошибиться. В чем-то. Не мучай меня больше.

— Все должно выглядеть как обычно. — Блюститель снова присел на корточки рядом с ним и ткнул вытянутыми пальцами в плечо. — Ты должен мне помочь. Бороться за жизнь. Если они узнают, что я собираюсь помочь тебе, то убьют меня, а ты будешь жить еще много недель. И каждый день будет страшнее, чем предыдущий. Смотри, не выдай меня. Я прекращу твои страдания при первом же удобном случае.

Джонс был слишком измучен, чтобы вразумительно ответить. Он продолжал бормотать слова благодарности еще долгое время после того, как его новый друг ушел. Несчастный был так доволен, что это отразилось даже на его чувствах; он пренебрежительно думал о Лисе и готовящемся им развлечении.

Они пришли за ним, как только на землю пала ночь, и через несколько минут Джонс потонул в океане боли. Он потерял чувство времени. Открывая глаза, он одинаково поражался как солнечному свету, так и ночной тьме. Временами его сознание отрицало эти ужасные страдания, и он смеялся в лицо столпившимся перед ним людям. Иногда он пытался перехитрить своих мучителей, пряча подступающую агонию и давая им возможность довести себя до предела, за которым уже никто не сможет причинить ему зла.

В его жизни осталось лишь две вещи: боль и блюститель, омывающий только что самим им нанесенные раны и исцеляющий их словами:

— При первом удобном случае. В следующий раз. Мы их надуем.

А затем Джонс очнулся в состоянии полной умиротворенности, всей кожей ощущая мерцание серебрящегося лунного света. В первое мгновение он испугался, что это была смерть. Затем почувствовал, что пришел в сознание впервые за долгое время. Это было еще ужаснее; может быть, Люди Гор выходили его до такого состояния, чтобы развлекаться снова?

К нему постепенно стали возвращаться обрывки забытого сна. Он видел, как карабкается на отвесную стену какой-то скалы, покрывшись испариной в бессмысленной попытке убежать. Острые камни рвали плоть крепко сжатых пальцев. Внизу было неистово ревущее чудовище, голод, рухнувшие надежды. Наверху была скала, уходящая в небо. Ее поверхность струилась под исходившими от пылающего солнца волнами тепла. Когда на него упала тень, он испугался и взглянул вверх. Две чешуйчатые твари спускались к нему. Лишенные глаз, они ощупывали его красными, истекающими слюной языками, свешивающимися между грозящих клыков.

Он знал, что должен напасть первым. Повиснув на кончиках пальцев одной руки, он схватился с ближайшей тварью, подтащив ее к себе и вонзив зубы в ее горло. Та яростно забилась и закричала. Он уже почти спрыгнул вниз, решив по крайней мере разделить смерть с чудовищем, как вдруг заметил, что оно уменьшается. И снова что-то внутри него, что-то более глубокое, чем инстинкт, сказало ему, что нужно делать. Засунув отвратительную тварь в рот, он плотно закрыл его, давясь грубой кожей, и проглотил ее до того, как она успела вырваться. Сила наполнила его, словно воздух, распирающий легкие уходящего под воду пловца. Затем он сгреб и второе чудовище, поступив с ним таким же образом.

Вдруг, не заметив никакого движения, он оказался на вершине утеса, лежа лицом вниз на площадке, размеры которой были едва достаточны, чтобы удержаться. Приподнявшись, он огляделся вокруг. Вокруг ничего не было. Его окружала пустота.

Назад в сон, где он был один в своей сказочной башне. Недосягаемый. Неуязвимый.

Как Бог.

Во сне он спустился назад к своему телу в лагерь Горных Людей. К телу, которое теперь стало убежищем нового, зрелого Духа.

Сейчас, полностью придя в себя и слившись с телом, Джонс наслаждался овладевшей им странной умиротворенностью. Он освободился. Очистился. Боль всех возможных видов и оттенков охватила его тело; сознание презрительно отринуло ее.

Запрокинув голову, он смотрел прямо в центр сияющего круга Луны, чувствуя, как ее абсолютный холод прикасается к нему, словно ища поклонения. Обратив наконец внимание на себя, Джонс увидел, что лежит раздетый и несвязанный где-то на открытом пространстве. Он с трудом повернул голову в сторону и заметил смутные очертания какой-то фигуры между деревьями. Лежа на земле, он сделал глубокий вздох и произнес:

— Лис. Подойди сюда.

Он прошипел эти слова, не переводя дыхания. Сумрачная фигура вздрогнула. Джонс повторил приказ. Лис подошел. Его глаза были расширены от ужаса.

— Как долго я пролежал здесь? — Джонс выговаривая слова негромко, но уверенно.

— Ты до сих пор жив?

— Как долго?

— Два полных дня. Мы бросили тебя тут умирать.

— Почему?

— Дух оставил тебя. Что бы ни делали блюстители, ты лишь бессмысленно смотрел на них остановившимся взглядом. Потом ты стал разговаривать на никому из нас не известном языке. Я знал, что ты мог разговаривать с духами из Преисподней. Я сказал им, что мы должны разрешить душе войти обратно, потому что, если ты умрешь без нее, она будет нас преследовать.

Джонс чувствовал дыхание безумного страха, охватившего Лиса. Это придало ему сил. Он приказал воину помочь ему стать на нога. Тот отвечал дрожащим голосом:

— Ты никогда не встанешь. Твой дух вернулся, и теперь ты можешь спокойно умереть.

— Тогда что же ты тут делаешь, когда все остальные спят? Что привело тебя ко мне?

Лис вздрогнул.

— Не знаю. Я должен был прийти сюда. Посмотреть.

— Ты пришел ко мне. Ты первый, кто увидел, как лечит вера. Моя вера. А сейчас помоги мне подняться.

Это был постепенный процесс, они делали перерывы для того, чтобы обожженная кожа вытянулась, а изувеченные мускулы и суставы привыкли к весу и движениям. Все это время Лис прерывисто дышал, повторяя одну и ту же фразу:

— Ты не можешь сделать это. Ты не можешь сделать это.

К тому времени как Джонс наконец-то полностью поднялся и стоял, опираясь на ствол дерева, солнце уже взошло. Ему показалось, что он прикрыл глаза всего на мгновение, однако, открыв их, он увидел, что весь лагерь собрался вокруг него. Он замотал вокруг талии кусок кожи, прикрыв свою наготу. Шум толпы представлял из себя низкое бормотание, в котором чувствовался страх. Джонс делал вид, что не обращает внимания.

Свет играл на его теле.

В его теле.

Джонс поднял руку, и по рядам собравшихся пробежала волна возбуждения. Он указал на полную Луну, до сих пор еще сиявшую в светлеющем небе, бросая вызов более яркому солнцу.

— Посмотрите на Луну. — Слова были нечеткими. Раны на языке наполняли его рот болью. — Мой дух путешествовал. Он говорил со своей Матерью, Луной. Она послала меня назад, чтобы Солнце могло согреть мою душу. — Некоторые слушатели упали на колени. Попробовав улыбнуться, Джонс почувствовал, как открываются новые раны на изувеченном лице. Он продолжал: — Вы бросили меня умирать. Луна подарила мне жизнь.

То тут, то там слышались приглушенные рыдания, сдерживаемые лишь желанием не привлекать к себе внимание толпы. Джонс продолжил:

— Среди вас я словно Луна, которая рождается, растет, стареет, умирает и возвращается. Среди людей я то же, что змея среди животных. Моя старая кожа спала, и я заново родился к новой жизни. — Он не задумывался над словами. Шепот, звучащий в его мозгу, рвался на волю. Он указал на большое скопление валунов, лежащих в отдалении. — Я пойду туда. Ты и ты, — он указал на двух воинов, — понесете меня.

Оставшиеся восемь блюстителей и Алтанар стояли неподалеку в кольце горных воинов. Они держали в руках дубины, с нетерпением ожидая приказа перебить мучителей изможденного призрака, отныне повелевающего ими. Джонсу хотелось рассмеяться: они думали, что убийство блюстителей сможет его успокоить.

Им придется многому научиться.

Он указал на кольцо охранников.

— Следуйте за мной, — приказал он и продолжил: — Лис. Рядом со мной.

Когда они пришли на место, Лис поддерживал Джонса, который, прислушиваясь, ходил от камня к камню. Наконец он указал на один из них.

— Откатите его в сторону, — приказал он, и толпа мужчин бросилась выполнять приказ. С такой же быстротой они отскочили назад, обнаружив под валуном копошащийся клубок гремучих змей, устроивших там гнездо.

Джонс снова заговорил:

— Они знают, что я тот единственный, который умер и вернулся вновь. А теперь смотрите. — Он ступил на край ямы, где обеспокоенные рептилии уже метались в поисках выхода. Одна из них проползла по его голой ноге. Чешуйчатый живот больно царапнул изувеченную плоть. Это ощущение вызвало у него мимолетный образ знакомого человека, в ужасе содрогающегося при одном только виде змеи. Почему он вызывал у него такое презрение?

Джонс на мгновение запнулся. Силы, настолько первобытные, что он не мог определить их природу, боролись в нем. Затем он быстро подошел к клубку, пытаясь сдержать довольный, самоуверенный смех.

Джонс поднял двух больших шипящих змей и показал их всем. Он обвернул их вокруг плеч, а затем обвил вокруг шеи. Острые сверкающие язычки коснулись его щек, когда он поцеловал их лбы. Затем он вытянул руки, ранее спокойно опущенные вниз. Массивные тела, почти такие же по толщине, как их опора, обвились спиралью по всей длине рук. Поблескивая глазами, они изучали парализованную толпу с высокомерным презрением.

— Блюстители, — проговорил он шепотом. — Они хорошо служили мне. Приведите их.

Раздались крики и шум драки, но вскоре все они были построены перед ним. Они все еще были в надеваемых на ночь кожаных путах. Змеи устроились на ладонях у Джонса, холодно разглядывая трясущихся пленников, пока их хозяин прогуливался взад и вперед перед строем несчастных.

Он остановился. Один из двух воинов, стоявших перед ним, был тот дурак, который уже делал Тройной Знак в его присутствии. Вторым был бывший доброжелатель Джонса. Сделав выбор, Жрец произнес:

— Великая честь начать новый Танец-под-Луной принадлежит вам!

Прежде чем воины успели шевельнуться, Джонс простер к ним руки. Змеи молниеносно выпрыгнули вперед.

Задыхаясь, дико крича, блюстители вырывались из своих пут, уворачиваясь от охранников. Яд вошел им прямо в горло и достиг мозга за несколько секунд. Они скончались в конвульсиях, издавая дикие крики боли.

Джонс наблюдал. Он чувствовал барьер, растущий между ним и корчившимися на земле людьми; он почти мог дотронуться до нее, этой клубящейся дымки, сокрытой от всех остальных. Затем она стала таять, и Джонс понял, что это была их жизненная сила, переходящая к нему.

Экстаз.

Он разговаривал с толпой, стоя над распростертыми телами:

— Души этих двоих, умерших по моему велению, будут ждать в раю своего перерождения, такого же, какое вы видели. Их души придут по моему зову, чтобы служить мне до тех пор, пока я не должен буду снова вернуться к своей Матери, Луне. Когда я соберу их там, и они станут еще лучше, чем были раньше. Тот, кто будет сопротивляться мне, умрет и останется мертвым навечно.

Он бросил на Лиса взгляд, острый и твердый, как сталь. У побелевшего от страха воина хватило силы только показать свое смирение. Далеко позади толпы Джонс заметил Алтанара, связанного, словно свинья на рынке. Он задумался над тем, какое можно будет найти применение бывшему королю.

Волна боли вдруг пробежала по его телу, это было воспоминание и об огне, и о ноже, и о дубинке, которое все еще хранило его исстрадавшееся тело. Он почувствовал, что его качает. Отступив назад, он оперся на камень.

Это было предупреждение. Он понял его. Тот, кто хочет добиться своей цели, должен быть терпимым. Новое должно произрастать на старом.

 

Глава 9

За долгие месяцы отсутствия Класа Сайла пристрастилась к неспешным уединенным прогулкам, помогающим ей прятаться от навязчивых компаний доброжелателей. На одной из таких прогулок, забредя на прибрежную крепостную стену Олы, она встретила Гэна.

Погруженный в свои мысли, он пристально всматривался в воды Внутреннего Моря. Рычание Шары, почувствовавшего приближение женщины, заставило его очнуться. Гэн тепло приветствовал Жрицу, и вскоре они уже сидели рядом, делясь своими мыслями, планами на будущее и тревогами с откровенностью старых друзей.

Сайла никогда до конца не представляла себе степень негодования и даже враждебности, бурливших под покровом видимого спокойствия правления Гэна. Враги не дремали ни в Оле, ни за пределами Трех Территорий, вынуждая его Волков вести беспокойную кочевую жизнь. Тайные наветы, шпионаж, недовольство были, похоже, неискоренимы.

Печален рассказ человека, осознавшего, что зло — это неотъемлемая часть жизни и его не победить в открытом бою.

На короткое время Сайла даже забыла, как юн ее собеседник. Пережитый им горький опыт разочарований заставлял сжиматься сердце.

И еще Гэн поведал ей по секрету, что очарован морем.

— Я могу сидеть на берегу часами. Взгляду мешают лишь горы Китового Побережья. Там, за хребтом, чудится свобода. Почему я ощущаю себя здесь пленником? Горы окружили меня и словно следят за каждым шагом. Они как западня. Это, наверное, звучит глупо, но соответствует моим ощущениям. А море, как и степи, — это простор, путь на свободу.

— Кажется, я тебя понимаю, — сказала Сайла, — но, честно говоря, будь у меня выбор, предпочла бы твердую почву под ногами. Вспомни, как мучается от морской болезни твой пес. Не говоря уже про коня.

Гэн рассмеялся.

— Знаешь, это ведь моя страшная тайна. Иногда я вижу корабль, рассекающий носом волны… Или целую эскадру кораблей с воинами, вооруженными луками и абордажными крючьями… Вижу, как воины Собак нападают и совершают обходные маневры, только не на лошадях, а в лодках… Это захватывающее зрелище.

Сохраняя молчание, Сайла ждала, когда Гэн посмотрит на нее. Его слабая робкая улыбка просила об участии. Гэн негромко спросил:

— Ты ничего этого не видишь?

— Абсолютно ничего, — выпалила Сайла.

Дружно рассмеявшись такому несходству восприятий и тем не менее получая удовольствие от общения друг с другом, они провели остаток дня в болтовне и воспоминаниях.

Постепенно наблюдение за морем превратилось в одно из самых любимых занятий Жрицы. И в шторм, и в безветрие оно отвлекало ее на время от нескончаемых сомнений и тревог.

Вернувшись в Олу, Клас привел с собой боевых лошадей и собак. Первые несколько дней ей нравилось наблюдать, как Конвей занимается с ними. Но нынешним утром нахлынувшая тоска привела ее на крепостные стены.

Как раз в это время в порт вошел богатый торговый корабль. Штормило, и сильные порывы ветра укладывали щегольское судно почти на бок, так что вместо торжественного прибытия получилось довольно жалкое зрелище. Под напором бесполезного уже ветра раскачивались из стороны в сторону две мачты. Матросы прыгали по палубе с проворностью ласок, хватаясь за канаты и выступающие части корабля. Благодаря их проворству корабль стал на якорь без видимых повреждений. Мачта приняла наконец вертикальное положение, и судно угомонилось, слегка покачиваясь на волнах у деревянного причала. Оно напомнило огромного борова, чешущего о плетень саднящий бок.

С корабля опустили сходни, и из невысокой рубки на корму вышла женщина. Сайла напряженно выпрямилась, вцепившись в край скамьи.

Отливающие серебром седые волосы резко выделялись на черном плаще, отделанном тканями голубого и зеленого тонов. Сойдя на землю, женщина подняла капюшон с подкладкой тех же цветов.

— Жнея, — словно выдохнула Сайла.

Она не слыхала прежде, чтобы Жнея покидала Дом Церкви. И не встречалась с официальной представительницей Церкви столь высокого ранга. Жнея выбирала будущих настоятельниц и руководила их деятельностью.

Сайла поспешила ей навстречу, но была остановлена властным жестом. В одно мгновение женщина преобразилась. Под раздутым от ветра плащом почти не различалась человеческая фигура. Поднятая рука скрывала лицо. И лишь взгляд глубоко посаженных глаз прожигал насквозь из темноты надвинутого капюшона.

Откинув капюшон, женщина открыла волевое резко очерченное лицо с легкими следами прожитых лет. Широкая улыбка сопровождала слова, заставившие Сайлу вспыхнуть от удовольствия.

— Ты, конечно же, Сайла. Все отмечают твою красоту. И хорошую работу. А ты еще и быстрая. Замечательное совпадение — наша встреча здесь. Будем считать это хорошим предзнаменованием. Оно говорит о будущем сближении. Я надеюсь на это. Наша чудесная сестра, твоя настоятельница, всегда поминала о тебе в Доме Церкви. Поминала с любовью.

Услышав глубокое контральто Жнеи, так напоминающее по тембру голос настоятельницы Ирисов, Сайла вздрогнула.

— Да, я — Сайла, Жнея. Прости, что тебя никто не встречает. Нас не предупредили…

— И меня тоже, сестра. Все объясню позже. Я мечтаю о горячей ванне. Нос и легкие, измученные зловонием немытых мужчин и гнилого трюма, жаждут запаха трав и духов. Уши болят от скрипа мачт и скрежета всех этих снастей. Не говоря уже о дивных образчиках матросского языка. Я слышала, дорогая сестра, что простая веревка, обильно политая человеческой бранью, не годится даже на то, чтобы повесить на ней негодяя, зарезавшего своих родителей. Спаси меня, умоляю.

Сдержав непочтительный смех, Сайла взяла Жнею за руку.

— Ну конечно же, Жнея. Пойдем.

— Меня зовут Одил. Держи меня крепче и объясни, почему ваша земля ходит под ногами ходуном, как жалкая лодчонка. Спаси нас от земли, что раскачивается вверх и вниз. Ой! Да эта скала сама ползет на нас! Расскажи мне о Гэне Мондэрке. Я должна поговорить с ним, когда снова приму человеческий облик.

Заинтригованный Гэн встретился со Жнеей в комнате приемов за столом, расписанным стилизованными белыми и черными изображениями лососей. Резные ножки его по форме напоминали тех же рыб, выпрыгивающих из воды. На сплетенных из кожаной тесьмы сиденьях низких кресел лежали подушки.

На длинной скамье, предназначенной сразу для четверых, сидела жена Гэна Нила с юным принцем Колдаром на Бейлом Мондэрком; рядом с ней — Сайла. Жнея расположилась напротив них в другом конце комнаты. Взглянув на гостью, Колдар потянулся к ней. Одил улыбнулась, взяла мальчика на руки, и через мгновение он уже играл висящим на золотой цепи и украшенным камнями золотым серпом, знаком ее ранга.

Извинившись, Нила вышла из комнаты и вернулась с изысканными лакомствами: лесными орешками в меду, сладкими пирожками с ягодным джемом и сухими квадратными пластинками, изготовленными из семян подсолнуха, яблочной мякоти и меда. Обнаружив джем, Колдар потерял интерес к золотым игрушкам, и Ниле пришлось спасать плащ Жнеи от липких ладошек мгновенно перепачкавшегося мальчугана. Сладости запивали несколькими видами чая из трав. Каждый подавался в отдельном керамическом кувшине. На подносе из начищенной, отливающей атласом меди с желтовато-зелеными ручками, на маленькой жаровне на древесном угле, в котелке кипела вода. Здесь же нарядным хороводом пристроились керамические кувшины и чашки. Костяные ручки стальных чайных ложечек украшала искусная резьба в виде причудливых фигурок животных.

Гэн поспешил извиниться за вычурность посуды и мебели, объяснив, что вся обстановка осталась от свергнутого Алтанара. В хитроватом взгляде Жнеи сквозило явное недоверие. Циничную реакцию высокой гостьи подтвердили ее слова:

— Да нет, смотрится неплохо. Дает понять подданным, что их правители — люди другого сорта. И помогает держать их в послушании, — она отпила из своей чашки и продолжила: — Отдавая дань твоей молодости, Гэн Мондэрк, буду с тобой откровенна. Старые люди вроде меня иногда любят походить вокруг да около. Юность нетерпелива, у нее нет времени для бесполезных маневров. Так вот, если говорить прямо, мы обеспокоены судьбой нашей сестры, Сайлы.

Потянувшись, Нила взяла Сайлу за руку. Лицо Гэна посуровело, голос прозвучал глухо:

— Ее хотели отлучить от Церкви?

— Истинная правда. Но проблема не только в этом.

— Да?

Абсолютно бесстрастный тон не обманул Сайлу. Она знала, как терпеливо и незаметно, словно волк, умеет ждать и наблюдать этот человек.

— Мерзость, называемая культом Луны, разрастается. Это хуже войны, хуже чумы. Уже были атаки на Церковь. Попирается священный запрет посягать на наши жизни.

Солнце село, и в комнате сгустились сумерки. Нила зажгла свечи. Одил встала и принялась расхаживать по комнате. Мерцающий свет усиливал впечатление ее отстраненности, отчужденности от других. Она продолжала:

— И еще. Как друг Церкви, прошу вас поклясться сохранить в тайне все сказанное здесь.

— Нет, — Гэн наклонился вперед, положив сжатые в кулак руки на стол. — Я оставляю за собой право выбора, Жнея. Никогда не связываю себя слепой клятвой.

Последовала короткая пауза. Сайла не была уверена в том, что Гэн представляет, какой оглушительный эффект произвели его слова. Жнея не привыкла к возражениям. И тем более не ожидала их от этого простого короля-воина. Сайла ощущала, как напряженно работает мозг старой женщины в поисках нужных аргументов.

Неожиданно для всех Жнея признала свое поражение.

— Согласна, я не права. Взаимная помощь предполагает полное взаимное доверие и искренность. Отлично. С самого начала в королевстве Кос никого не пускали в Пустоши, они создали зазор между собой и другими людьми. Правители Коса скрытны и очень интересуются тобой, Гэн Мондэрк. Ты создал на Трех Территориях могучую армию из своих Волков. Это пугает Кос.

— Бедный Кос, — сухо прервал ее Гэн. — Ему нечего опасаться. До Коса отсюда две луны быстрой езды. У меня к нему нет никакого интереса, разве что мы сможем наладить торговлю.

— Кос очень богат. Это всегда заставляет беспокоиться. Попытки Сайлы отыскать легендарные Врата создают особую проблему. Кос постоянно воюет с Хентами на юге. Теперь он опасается набегов кочевников с востока, со стороны Гор Дьявола. Кочевники поклоняются Луне и поэтому опасаются, что секрет Врат даст Церкви преимущество в борьбе двух религий. Их лидера зовут Каталлон. Он обещал уважать границы владений Коса, если те воспрепятствуют поискам Врат.

— Меня не остановят ни Коссиары, ни кочевники. Я отыщу Врата, — голос Сайлы прозвучал нарочито спокойно.

Одил проигнорировала ее слова и обратилась к Гэну:

— Сайла уедет со мной, а затем, после должной подготовки, вернется со свитой целительниц, военных целительниц и управляющих. Она будет настоятельницей Ирисов на Трех Территориях.

— Настоятельницей Ирисов? Что ж, это большая честь. Я всегда был против твоих поисков, Сайла, и не скрываю этого, — Гэн улыбнулся Сайле и, словно не заметив встречной улыбки Жнеи, продолжил: — Как не скрываю и то, что буду поддерживать тебя в любом твоем решении.

Во взгляде Одил появился холодный стальной оттенок. Она властно подняла подбородок и набросила на голову капюшон, словно отгораживаясь от остальных.

— Ты выступаешь против Церкви?

— Я выступаю против принуждения, Жнея. Мои друзья сами решают свою судьбу. Сайла была рядом со мной, Класом на Бейлом, Нилой и Тейт, когда ошибка любого могла стоить жизни всем остальным. Я сделаю для Церкви все, что смогу. Но Церковь не будет указывать, что мне делать для Сайлы.

Столь абсолютную тишину Сайла слышала лишь однажды, когда, убегая от Людей Гор, оказалась под угрожающе нависавшей глыбой снега, ощущая таившуюся в ней мощь гор. Конфликт Гэна со Жнеей заставил ее вспомнить то молчаливое противоборство земного притяжения и неустанной работы холода.

В то время судьба Гэна привела их на грань жизни и смерти. Теперь настал ее черед.

Какое у нее право рисковать жизнями других?

Нила попыталась разрядить возникшую напряженность:

— Пожалуйста, Жнея, постарайся понять: то, что ищет Сайла, важно и для всех нас. У наших женщин здесь больше свободы, они достигли…

Прозвучавшие в ответ слова разорвали воздух ударами хлыста.

— Церкви известно, что вы губите Избранных. Приглашаете чужестранок — женщин не из Церкви — обучать этих невинных детей. У вас шепчут друг другу запрещенное слово «учить». В Апокалипсисе сказано: «Мудрость ограничивает знания людей. Знания — самая разрушительная из всех сил». Церковь стоит на страже мудрости и знания. Церковь, а не ты, Гэн Мондэрк.

Жнея поставила чашку и, резко запахнув плащ и сбросив капюшон, решительно направилась к двери. От этого движения заколебались язычки горевших свечей. Безупречно уложенные седые волосы разметались. Голос задрожал от переполнявших ее эмоций.

— Я немедленно возвращаюсь назад. Жрица Роз Сайла, если ты намерена продолжать свои идиотские поиски без благословения Церкви, то Жрицей ты не останешься.

У Сайлы перехватило горло. Она сжала его рукой, пытаясь говорить.

— Я ищу во имя Церкви, во имя всех женщин. Как же?..

Этот вопрос повис в воздухе.

— Церковь рассматривает эти поиски, в лучшем случае, как обманчивую надежду. А в худшем — как гордыню и амбиции. Предыдущая настоятельница Ирисов рассказала в Доме Церкви о твоем так называемом предназначении. Попытка отыскать Врата уже навлекла на нас гнев кочевников. В случае провала у врагов будет повод заявить, что у Церкви нет ничего, кроме легенд и сказок. Если же ты найдешь Врата — если они действительно существуют, — то освободишь неведомые силы; Церковь будет разрушена и уже никогда не станет такой, какой была и есть сейчас. Так предсказала Единственная. — Слабым движением руки Одил словно попыталась восстановить прежний контакт с Сайлой. Но последовавшие слова опровергли это впечатление. — Своей самонадеянностью ты навлекаешь на всех нас страшную беду. И тем не менее предупреждаю: тебе не позволят разрушить Церковь. Во имя любви, если понадобится, Церковь будет ненавидеть. Во имя жизни — убивать. Ты не должна разрушить Церковь.

Грохот захлопнувшейся за Жнеей дверью эхом отозвался в оборвавшемся сердце Сайлы.

 

Глава 10

На следующее утро, сидя в одиночестве в своей комнате, Сайла машинально чертила кончиком пальца какие-то невидимые фигуры на полированной поверхности стола. Время от времени она отпивала из кружки горячий чай. После очередного глотка ее нос недовольно сморщился. Сполоснув кружку горячей водой, Сайла заварила свежую порцию чая.

Разум подсказывал ей, что не следует подчиняться Жнее. Поиски того стоят. Они ведутся ради женщин, для которых Церковь — единственное пристанище. Разве может она навредить Церкви? Даже если тайна Врат попадет в ее руки, разве это означает неизбежное зло?

Означает, с точки зрения мужчин. Для них является злом все, что угрожает их безраздельному владычеству.

Тогда почему же, совладав наконец со страхом, вызванным гневом Жнеи, она тут же мысленно обратилась к Класу, к мужчине?

Его появление изменило жизнь Сайлы. Она обнаружила нежность за оболочкой железной воли, открыла личность, спрятанную от чужих взоров черной татуировкой, увидела и робость, и всепобеждающее желание. Сайла, его жена, узнала о себе то, о чем прежде и не подозревала; о своих чувствах, о плоти, о страсти.

Ногти сжатых в кулаки пальцев угольками обжигали ладони.

В чем же ее вина, за что она должна так страдать?

Завитки пара скользили по ее щеке, словно чье-то легкое теплое дыхание.

Класа? Но пар ласкал ноздри запахом малины, а дыхание мужа обладало завораживающей терпкостью. Иногда перед сном ритмичное дыхание Класа и его запах наполняли ее таким ощущением счастья, что, казалось, не нужно больше ничего на свете.

Ничего.

Сайла подняла кружку, сделав большой глоток.

На самом деле ей нужно очень многое.

Ее дыхание углубилось, по пояснице разлилось тепло, телу стало тесно и неловко под сковывающей тканью платья, а в крови возникло знакомое томление.

Сайла вскочила на ноги и, резко размахнувшись, швырнула беззащитную кружку. Расплескивая остатки чая, кружка разлетелась вдребезги, ударившись о каменную стену за очагом. Мокрые осколки и брызги с шипением падали на догоравшие угли.

Огонь в очаге требовал пищи, и Сайла вытряхнула на угли немного щепок из корзины. Глядя на язычки пламени, перебегавшие с тоненьких палочек на толстые поленья и постепенно успокаиваясь, она почувствовала, как острый приступ одиночества переходит в уже привычную тупую боль. Спустя некоторое время чей-то осторожный стук в дверь заставил ее очнуться от дум.

Открыв дверь, Сайла увидела на пороге Жнею.

Боясь выдать дрожь в голосе, она жестом пригласила гостью войти. Высокая женщина прошла в комнату, затем обернулась. Грустно улыбаясь, она сказала:

— Я наговорила много лишнего сегодня. Нас учили читать по лицам и жестам собеседников, не выдавая при этом своих эмоций. Сожалею, что угрожала тебе. — Сайла уже открыла рот для ответа, но Одил опередила ее. — И тем не менее все сказанное — правда. Поиски могут оказаться последним ударом по тому клину, который расколет Церковь навсегда. А может все закончиться и еще хуже. Ты не представляешь себе могущества культа Луны. Я снова настаиваю на прекращении поисков.

— Не могу, Жнея. Я словно сошла с ума. Что-то движет мной, — эти слова придали ей сил, и, подняв голову, Сайла посмотрела Одил прямо в глаза. — Я никому не говорила этого, даже Класу. Меня выбрали. Судьба испытывает и формирует каждого из нас, и я знаю, что мои достижения будут испытанием и указанием для Церкви. Я должна принести этот дар всем моим сестрам. Мне предназначено искать.

— Ты собираешься дать огонь в руки ребенка и называешь это даром? А разрушение вековых традиций — достижением? Неужели ты так слепа, что называешь самонадеянность избранностью? Не понимаешь, что находишься в плену своих амбиций? Ты выступаешь против всех нас.

— Да нет же, нет! — Это был словно крик о помощи. — Все, что я делаю, — это для всех нас. Мне нужны все вы!

Желание убедить собеседницу придало смелости, и, шагнув вперед, Сайла положила руку на плечо Одил.

Взгляд, встретивший этот дерзкий жест, обжег ее. Сайла отдернула руку, и та безвольно повисла вдоль тела. Только после этого Жнея продолжила:

— Мы должны контролировать каждое движение, каждое слово, имеющее отношение к Церкви.

— Я буду искать.

В последовавшей долгой паузе черты лица Жнеи поначалу исказились от гнева, а затем понемногу смягчились. За тяжелой печатью осуждения проявилось мудрое смирение. Одил вздохнула и взяла Сайлу за подбородок.

— Ценю твое упорство, дорогая Сайла, и мне жаль, что не могу его одобрить. Я отправлюсь назад на первом же попутном корабле и позабочусь о том, чтобы Церковь не оказывала тебе никакой помощи. Гарантирую, что ты не займешь в Церкви положения выше Жрицы Роз. Но я всегда буду молиться о твоей безопасности. А теперь, как ты знаешь, я обязана спросить третий раз: ты отказываешься повиноваться мне?

Сайла почувствовала, как леденящий холод пробежал по телу. Ритуал трех отказов, один из самых старых — некоторые говорили, древнейший — в Церкви, обычно предварял отлучение. Бесстрастное напоминание о неотвратимости расплаты поколебало решимость. Но все же она нашла в себе силы ответить:

— Отказываюсь, Жнея. Спасибо тебе за твои молитвы. Знаю, ты поступаешь так, как должна поступать.

Одил указала на жаровню.

— Мне предстоит долгая дорога в порт, и этот мокрый ветер снова будет хлестать меня, как кнут. Может, ты нальешь мне чашку чая, чтобы немного скрасить мое возвращение.

Сайла засуетилась, налила в котелок свежей воды и добавила в жаровню углей. Жнея настойчиво предложила свою помощь, достала кружки для себя и Сайлы. Усыпленная вернувшейся приветливостью гостьи, Сайла не заметила, как из глубокого кармана появился кожаный мешочек, и в ее кружке оказался желтоватый порошок.

Все это время Одил не закрывала рот, убаюкивая Жрицу славными рассказами обо всем и ни о чем. Пока Сайла посмеивалась, Жнея спокойно разлила чай по кружкам.

Они медленно пили чай, разговаривая на отвлеченные темы. Сайла чувствовала, что Жнея не хочет продолжать их прежний спор. Время текло быстро, и они решили выпить еще по кружке.

Одил настояла на том, что она сама вымоет посуду и нальет свежего чая. И вновь вернулась к задушевной беседе.

— Мой отец раскапывал проклятые места. — Сайла понимала причину проявившегося в ее голосе волнения. Проклятые Богом места — это все, что осталось от времен, когда рабы жили вместе с гигантами, управляющими миром, а затем разрушили его. Прежде верили древним сказкам о том, что проклятые места могут заразить неизлечимыми болезнями, разъедающими плоть до костей. Теперь работа там уже не считалась опасной, но все же осталась уделом рабов или мусорщиков. Или бродячих торговцев.

— Отец за долги продал нашу ферму торговцу. Мы родом из Коса. В Косе разорившийся человек мог наняться только на раскопку проклятых мест. Не очень приятно осознавать, что твой отец единственный свободный человек в поселке, населенном рабами. Но надо было кормить и одевать нас, — извинившись, Жнея подошла к окну. Вернувшись к столу, она продолжила рассказ. — На следующий день после Сожжения матери я отправилась в аббатство и больше никогда не видела ни моего отца, ни остальной семьи. Кажется, мне было десять лет. Сестры приняли меня. Церковь стала моим миром, моей душой, дала мне жизнь. Теперь я с радостью отдаю ее Церкви.

— Мы обе узнали всю горечь жизни, — произнесла Сайла.

Одил ответила жесткой, почти безжалостной улыбкой:

— Женщины связаны общей горькой судьбой. Ты пытаешься изменить это. Я же уверена, что все должно оставаться по-прежнему. Нам всем жизнь преподает уроки, одним полегче, другим сложнее.

Приступ острой боли в желудке, ножом полоснув изнутри, не позволил Сайле ответить. Жнея схватила ее за запястье.

— Что с тобой?

— Ничего, — удалось выдавить Сайле.

Боль усиливалась. Голова гудела, словно ее разрывала огромная опухоль. Во рту пересохло, и рука сама потянулась к кружке.

Жнея перехватила ее руку.

— Хватит чая. Тебе сейчас нужна чистая вода. — Она поспешно наполнила кружку водой из большого кувшина, стоявшего у очага.

Сайла выпила. Через несколько секунд ей стало лучше. Гораздо лучше. Странно, боль не оставила ее, но, казалось… Что? Непонятно. Она не могла подобрать нужного слова. Все уже казалось неважным. Все было чудесно. Спокойно.

Нежные пальцы Жнеи коснулись ее горла, проверяя пульс, тронули лицо, кончики пальцев, уши.

— Что ты чувствуешь, Сайла? Скажи мне.

Сайлу поразило тепло этого прикосновения. Или это ее руки такие холодные? Нош у нее как лед. И нос тоже.

— Холодно.

Сайла не понимала, почему эти слова, такие важные, оставляют Жнею равнодушной. Одил поднесла к губам Сайлы кружку, приказывая выпить.

Некоторое время Жнея оставалась за столом, затем вдруг отошла к окну и стала к нему спиной.

— Иди ко мне, — сказала она. — Немедленно.

Приказ.

В сознании Сайлы замелькали бессвязные фрагменты. Избранные… Резкие команды… За промедление или — ужасная мысль — за неповиновение — наказание… Сайла с трудом поднялась со стула.

Первый же шаг отнял последние силы. Она качнулась, отпрянула назад, ударившись о каменную стену, и, выбросив в стороны руки в попытке сохранить равновесие, закричала о помощи. У нее вырвался лишь слабый стон. Затуманенный непослушный взгляд отыскал наконец Жнею. Высокая женщина виднелась, казалось, где-то далеко-далеко, холодная и неприступная, словно гора Отец Снегов.

С победной улыбкой она оглядела упавшую на пол Сайлу.

 

Глава 11

Очнувшись, Сайла обнаружила, что лежит ничком на полу возле очага. Она понятия не имела, как долго пробыла в таком положении. Тусклое мерцание углей больно резало глаза. Поморгав, Сайла прогнала слезы, набегавшие скорее от страха, чем от боли, и повернула голову. Свет от крохотного огонька освещавшей комнату свечи словно иглами пронзил мозг. Она застонала и закрыла глаза. Напрягая все силы, попыталась подняться на четвереньки, но вскоре рухнула на пол, перевернувшись на спину.

В окаймленном рамой окна небе в безумном водовороте мелькали звезды. Вдруг они остановились, и теперь уже сама Сайла сорвалась и закружилась в безбрежном пространстве ночи. Утратив всякую опору, парализованная страхом, она летела, увлекаемая свивавшимися в кольца потоками света. Она молчала, смирившись со своей беспомощностью.

Затем все закончилось. Она остановилась. Звезды вернулись на место. Мир заполнила тишина — настороженная и пугающая.

Где-то в самом верху грозно маячила темнота, в густой глубине которой терялись даже звезды. Послышался голос:

— Ну вот и пришел твой конец, дура несчастная. Будь ты хоть тысячу раз права, тебе не разрушить мою Церковь.

Щурясь от разрывавшего глаза света, Сайла попыталась вытереть слезы. Но руки ей не подчинялись.

Ее охватила апатия. Ну и ладно.

Ей все равно. Она купается в безмятежном тепле.

Спокойствие. Она уже переживала когда-то это чувство.

За столом. Когда пила чай со Жнеей.

Сейчас она потеряла связь со всем на свете. Одна.

Борись. Тебе ведь больно, тебя тошнит. Это твои настоящие чувства.

Нет. Все хорошо.

Я беспомощна. Эта мысль словно эхо отдавалась вокруг.

Неважно. Все беспомощны.

Закусив губы, Сайла попыталась сосредоточиться. С удивлением она ощутила соленый вкус крови. Сознание несколько прояснилось.

Жнея.

Сайла села и тяжело привалилась к стене. Холодное равнодушие камня лишало последних сил. Неясная ускользавшая мысль требовала жаловаться, протестовать. Но на что жаловаться? И кому? Здесь только Жнея, а Жнея — это власть.

Все хорошо.

Она вновь теряла контроль над собой.

Борись!

Что-то завладело ее сознанием, темное и злобное, поднявшееся из самых глубин.

Все хорошо.

Схватив за волосы, Жнея приподняла ее голову. Звук пощечины отдаленно напоминал треск сломанной ветки. Медленной неудержимой волной вернулась боль, она накатывала и отступала, принося с собой беспорядочно переплетенные обрывки мыслей и ощущений. Сайла знала, что надо кричать. Но на это не хватало сил. Опершись о пол руками, она попыталась сфокусировать внимание на лице Одил, маячившем совсем рядом за пеленой боли.

— Ну вот, уже лучше, — сказала старая женщина. — У тебя не должно быть ни воли, ни сил, чтобы сесть. И глаза в порядке: ни страха, ни узнавания. Моя дорогая Сайла, если б ты знала, как противно смотреть в такие глаза.

Сайла перевела взгляд на золотой серп, висящий на груди Жнеи. Многочисленные перекрещивающиеся бороздки на его поверхности мириадами зеркальных граней отражали мерцание свечи. Невыносимое, ослеплявшее зрелище для воспаленных глаз. Но Жнея приказывала смотреть. Смотреть.

Следуя приказу Жнеи, веки Сайлы отяжелели. Захотелось спать.

Нет, спать нельзя. Бежать. Бежать от этих давящих команд, произносимых спокойным голосом, от разрушающего волю сияния серпа.

Лицо Жнеи вдруг снова оказалось прямо перед ней. Сайла уловила в прозвучавших словах нотки восхищения.

— Ты очень сильная. Сопротивляешься и моим снадобьям, и этой маленькой игрушке. Но все уже кончено. Теперь твой мозг — пустой сосуд, который я могу заполнять, чем пожелаю. Говорят, это не такое уж неприятное состояние. Я тебе почти завидую.

Сайла попыталась выдавить из своего горла хоть какой-нибудь звук, чтобы Жнея почувствовала всю ее ярость, всю решимость вернуть контроль над собой. Руки ее сжимались и разжимались, ногти царапали каменный пол.

Жнея отступила на полшага.

— Невероятно. Ты видишь? Слышишь? Я никогда…

Она оборвала фразу, на лице вновь появилась решимость.

— Встань. Встань, Сайла!

Серп расплывался перед глазами, мерцал, манил. Сайла поднялась.

Последовали другие команды. Сайла прошла по комнате, села, поднялась снова.

Жнея торжествовала, не сомневаясь в своей победе.

— Если бы у меня было время поработать над тобой, ты бы стала ценнейшим достоянием Церкви. Ты чересчур упряма, Сайла. Сейчас я — Церковь. Все, чему тебя учили, что тебе внушали, сосредоточено во мне. Я — Мать. Я — Церковь.

Одил повторяла последние слова вновь и вновь, медленно раскачивая серпом перед неподвижными невидящими глазами Сайлы.

Наконец она отступила от Сайлы и отошла к окну.

— Ты нужна Церкви, Сайла. Мы вернемся на корабле в Кос, в Дом Церкви, где займемся твоими поисками. Вместе. Церковь поможет тебе. Помнишь свой катехизис? Присягу?

— Да, я присягала Матери, я — целительница.

— Правильно. А кто есть Мать? Кого ты видишь при слове «Мать»?

— Жнея. Одил. Тебя.

— А Церковь? Кто есть Церковь?

— Ты. Мать.

Поведение Сайлы полностью удовлетворило старую женщину.

— Отлично. А то я вдруг забеспокоилась. Серьезно забеспокоилась. Никто еще так не сопротивлялся моим снадобьям. Никто из живущих, — она перешла на деловой тон. — Обычно в это время ты навещаешь черную женщину, Тейт; сделаем это и сейчас. Запомни, ты осталась в точности такой, как прежде, только теперь служишь Церкви через меня. Новый путь твоих поисков — секрет Церкви. Следует хранить его. Понимаешь?

Сайла кивнула и вышла из комнаты вслед за Жнеей, покорная и опустошенная.

Доннаси, вся в припарках от пояса до макушки, лежала на кровати, вытянувшись на спине. Услышав, что к ней пришли, Тейт осторожно, чтобы не растревожить раны, подняла руку и сняла повязки с лица. Жнея отослала служанку, девушку из Избранных, за дверь и подошла к кровати.

Наклонившись, глядя Тейт прямо в лицо, Одил произнесла:

— Я знаю тебя, Доннаси Тейт. Сайла рассказывала о тебе.

На сильно изувеченном лице появилось нечто, напоминающее улыбку. Это движение стоило Тейт больших усилий. Один глаз полностью закрывала большая опухоль, второй превратился в узкую щелочку. Крупные израненные губы распухли, как поломанные пальцы. Темная кожа блестела от пота и жидкости, стекавшей с примочек, от нее шел густой запах трав. Здоровый глаз поблескивал, отражая свет, словно догорающая свечка.

Запинаясь, Тейт заговорила, едва ворочая языком:

— Я знаю тебя, Жнея. Здесь был Гэн. Сказал, что ты хочешь остановить поиски Врат.

Вслушиваясь в искаженные непослушным языком слова, Одил старалась прочесть сигналы, которые посылали мимика и жесты Тейт. Черная кожа и непривычные черты осложняли задачу, а множество страшных повреждений делали ее почти неразрешимой.

Тем не менее Одил уверенно отмечала признаки возмущения и самонадеянности.

Должно быть, этот выскочка Гэн уже похвастался своей победой.

Ничего. Скоро он узнает свое место.

Однако было здесь и еще что-то. Страх. Чего может бояться Тейт?

Врата важны для нее, как и для Сайлы? Или Тейт известно нечто большее?

Чужеземцы. Таинственные и замкнутые. Они так и не открыли, зачем здесь появились. Утверждают, что родом из мест, где есть Церковь, но настоящих отношений с Церковью не наладили.

Тейт продолжала говорить:

—.. ж-ждем Конвея, нашего друга. Он отправится с Сайлой. Мы хотим помочь ей.

В это мгновение дверь открыла юная Избранная:

— Мэтт Конвей, Доннаси. Он уже идет.

— Как раз вовремя, — Тейт оторвала голову от подушки, осторожно поворачиваясь по сторонам, явно кого-то разыскивая. — Сайла? — голос прозвучал тревожно, даже жалостно. — Почему тебя не слышно? Ты здесь?

Быстро подойдя к кровати, Сайла взяла подругу за руки. Одил отошла в сторону, едва скрывая досаду: она не поняла, что Тейт почти ослепла. Стараясь разглядеть скрытое от обычных глаз, проглядела главное. Надо быть внимательнее. Обменявшись с вошедшим Конвоем обязательными приветствиями, Жнея продолжала наблюдать со стороны, как друзья развлекали Тейт.

Все в их поведении говорило о полном единстве. Конвей своими широкими плечами почти заслонил Сайлу и Тейт от посторонних глаз. Одил не сомневалась в случайности его позы. Едва ли он вообще достаточно умен.

Сайла и Конвей заботливо склонились над кроватью Тейт. Их голоса, полные тепла и участия, звучали, однако, слишком тихо, чтобы можно было разобрать слова. Одил слышала лишь то, что говорила Тейт. С заботой, с недоумением.

— Милая, с тобой все в порядке? — Ее темные пальцы обхватили запястье подруги. — Ты как-то странно говоришь. Что случилось?

Ответное бормотание Сайлы не ослабило напряженного беспокойства Тейт. Она продолжала крепко держать Сайлу.

Все это раздражало Одил. Черная женщина интуитивно почувствовала, что с Сайлой что-то произошло. Мужчина, похоже, глуп, но также предан Сайле. Исчезновение подруги приведет их в ярость. Может быть погоня.

Главное, добраться до Дома Церкви. Там Сайла будет под надежной охраной.

Нельзя забывать, однако, что они пришли откуда-то издалека и выжили по дороге в Олу. И в их руках чудодейственное оружие.

Конвей повернулся и, улыбаясь во весь рот, направился к Одил. Она ждала, внутренне забавляясь: хитрец из него никудышный, все мысли можно прочитать на лице.

— Знаю, ты возражаешь против поисков Врат, — слова его сопровождались простодушной улыбкой. — Полагаю, главная причина в том, что Церковь опасается за Сайлу. Мы, Тейт и я, собираемся сопровождать ее и надеемся защитить в случае необходимости. Гэн одобряет это решение, хотя и заинтересован в нашем мощном оружии.

Дело принимало забавный оборот. Он решил доверить ей их секреты. Одил даже задрожала от удовольствия, представив, как будет рассказывать эту историю в Доме Церкви.

Конвей продолжал:

— Попутно можно попробовать убить двух зайцев. Все равно кто-то должен разведать Пустоши, чтобы выбрать лучший маршрут в Кос. Открыв торговый путь между Олой и Косом, мы приблизим создание более тесного союза. Церковь должна приветствовать эти шаги, особенно после последних сообщений о нападениях кочевников.

— Это не просто нападения, молодой человек. Огромные массы двинулись на восток. Можете не сомневаться, Церковь проявит должный интерес к вашим словам. А что думает Гэн о вашем плане?

— Он ничего не знает, — некоторая робость лишь увеличивала его привлекательность. На мгновение Одил даже пожалела, что своим наивным неведением он столь опасно изменил свои позиции в этой игре. — Как только Тейт поправится, мы очень быстро подготовимся к путешествию. Клас на Бейл пригнал для меня и Тейт боевых лошадей — боевых лошадей Людей Собаки, лучших в мире — и по паре псов для каждого. Но я не могу ждать, пока Тейт присоединится ко мне. Каждый день уезжаю на холмы, подальше от заселенных мест, и тренируюсь с животными.

— Ты уезжаешь туда один?

В улыбке Конвея появилось что-то мальчишеское.

— Да, но не чувствую себя одиноким. Лошади и собаки составляют иногда более приятную компанию, чем некоторые из людей.

— Могу подтвердить это на собственном опыте.

Конвей рассмеялся. Хороший смех, подумала Одил, здоровый, до краев полный жизни.

Какая жалость.

 

Глава 12

Конвей на мгновение отпустил поводья. Как только ремни коснулись шеи коня, черные как смоль уши животного подались вперед. От легкого нажима каблуков и коленей Конвея животное наугад устремилось между громадами деревьев. Конь и всадник действовали слаженно, с растущим чувством единения. В случае опасности это могло бы снасти их жизни.

Две огромные собаки позади повторили рывок человека и коня. Длинноногие, косматые, они молча бежали вприпрыжку по лесу. Белесо-серая Микка весила, должно быть, не меньше ста тридцати фунтов. Карда был иссиня-черного окраса и выглядел более неуклюжим, чем его подруга. Конвей считал, что он тянул уже фунтов на сто пятьдесят и, если судить по шлепающему шагу и по вялым, непомерно большим ушам, ему суждено было вырасти еще.

Вспоминая Шару, боевого пса Гэна, Конвей усмехнулся при виде претенциозной важности Карды. Вот и сейчас, встретив на своем пути сухую ветку, молодой пес смело, не сбавляя скорости, приблизился к ней, с неистовой фацией взмыл в воздух и задел корягу задней лапой. Он приземлился и побежал дальше, но уже с каким-то взволнованным видом и заискивающе поглядывая на своего хозяина.

Тем не менее от шедшего рысью коня он не отставал.

Спустя несколько минут они выехали из леса на обширное пастбище, и Конвей пустил коня галопом.

Результат вековых усилий в селекции и выучке — лошадь Людей Собаки была словно рождена для открытой местности. Стоило Конвею пришпорить коня, как тот сразу же вытянул шею, словно пытаясь ухватить зубами время. Пригнув уши, выкатив от возбуждения глаза, он со всех ног ринулся вперед и, бешено стуча копытами, помчался во весь опор так стремительно, что, казалось, вот-вот взмоет в воздух.

Нагнувшись вперед, почти касаясь подбородком волнистой гривы, Конвей сжал поводья. Брошенный через плечо взгляд убедил его, что Карда и Микка неслись позади, сверкая белыми клыками и высунув языки.

Запах коня смешивался с острым запахом елей, доносившимся с возвышающихся гор, и примятой луговой травы. Теплый солнечный свет, в который окунулся всадник, вдруг сделался столь ослепительным, что от него заболели глаза, и Конвей воскликнул от радости при виде несметного числа оттенков распускавшейся зелени, коричневого цвета земли и ярких красок ранних полевых цветов.

В этом был какой-то парадокс. Конвей явно наслаждался жизнью. И одновременно с этим никак не мог избавиться от печали, жившей в его душе.

Причиной тому была Ти. Он переносил ее отсутствие с какой-то болью, которой не знал раньше. Она спасла его. Спасла ему не только жизнь, но и ту его часть, что делала его полностью живым человеком.

Потом она ушла от него, потому что была рабыней, женщиной, которой пользовались все, кто пожелает, и которая не могла поверить, что кто-то может любить ее.

Было и еще одно воспоминание, которое не покидало Конвея в одиночестве. Берл Фолконер, полковник Армии США, который покончил с собой, боясь, что в состоянии бреда может раскрыть Алтанару тайну их происхождения и их оружия. Фолконер знал — они все знали — что в этом мире люди, которые заявят, что они пришли из пятисотлетнего прошлого, будут объявлены колдунами и убиты. Больше всего Фолконер опасался, что может проговориться об их оружии. Если бы Алтанар, или кто-либо вроде него, узнал бы, как с ним обращаться, всех «чужеземцев» тотчас бы убили.

Самое ужасное, что именно старый мир убил Фолконера, причем точно так, как ему привиделось во сне. Бактериологическая война — так это называлось. Пугающее название. В сопоставлении с действительностью слова были безобидные. Искусственно созданные вирусы заболеваний, генетически измененные для того, чтобы убивать людей и оставить в живых животных. Вирусы, которые поражали только определенные группы крови. Твари, которые покушались на жизнь одной расы и не действовали на другие.

Адские изобретения, которые мутировали так, что возвращались и нападали на своих создателей.

Какая-то ничтожная блоха занесла в кровь Фолконера что-то, вызывающее лишь пустяковый зуд у этих выносливых людей, которые наверняка являлись его собственными потомками.

Конвей не переставал спрашивать себя, обладает ли он мужеством Фолконера. Вопрос этот был столь же искушающим, сколь пугающим.

Лошадь вскинула голову и пошла боком. Стоило Конвею коснуться ее, как она тут же остепенилась. Все же, когда они стали спускаться с холма, она продолжала подергивать ушами, напрягая слух. Собаки тоже вели себя настороженно.

Вскоре Конвей разглядел сквозь деревья водопад. Чуть позже они спустились с возвышенности и выехали на болотистую равнину. Конь осмотрительно выбирал участки посуше. Собаки жались к нему. Если бы Конвей подал им знак удалиться жестом, голосом или с помощью серебряного свистка, который он надел на цепочку и носил на шее, они тотчас бы повиновались. Но по своей воле они предпочитали не выпускать хозяина из виду.

Выйдя из леса, Конвей застыл в благоговейном восторге. Высота серебристого каскада была небольшой, зато объем низвергавшейся воды был огромен. Она падала в бассейн округлой формы и дико вспенивалась. Вызываемый этим грохот разносился во все стороны, пронзал землю и отдавался дрожью во всем теле. Уходивший вдаль водный поток жадно набрасывался на каменистые берега.

Конвей спешился и, позвав к себе собак, потеребил их за косматые уши и взъерошил жесткую шерсть на спине. Те радостно завиляли хвостами. Он ступил в холодную прибрежную воду и, зачерпнув немного, брызнул себе в лицо, затем специально для собак швырнул в реку валявшийся поблизости сук. Они внимательно проследили за движением палки и уставились на него неверящими глазами. Он мог поклясться, что такая забава их ошеломила. И тут он впервые осознал, что собой представляли эти животные. Товарищи, даже друзья, они не были обычными домашними животными. «Если ты хочешь, чтобы мы поплыли за палкой и принесли ее тебе обратно, мы это сделаем, — как будто говорили их взгляды, — но подобные пустячные игры лучше оставь для простых собак».

Конвей низко поклонился.

— Прошу прощения, ошибся, сэр. И вы, мадам. Давайте будем терпимы друг к другу, а?

Он погладил их по голове. Они опять завиляли хвостами. Все было прощено.

Утолив жажду, Конвей двинулся вниз по течению. Изрезанная форма берега вынуждала то пробираться сквозь заросли, то идти по отмели. Последнее больше всего понравилось коню, который важно шлепал по покрытой рябью заболоченной местности и звонко клацал копытами о скрытые под водой камни.

Как-то они заметили громадного лосося, его серебристая спина разрезала своим блестящим плавником поверхность воды. Это было мимолетным и безмолвным свидетельством, что вскоре тысячи рыб устремятся вверх по течению к месту нереста. Поэтому Конвей не удивился, когда обнаружил на берегу огромные, почти человеческие, следы с пальцами ног, обращенными внутрь. Отпечатанные на покрытом илом песке, они вызвали у него озноб.

Мысль о близости медведя все еще тревожила Конвея, когда он неожиданно услышал какой-то звук. Собаки вели себя беспокойно. Через каждые пару шагов то та, то другая останавливалась и пристально смотрела по сторонам. Сначала Конвей не обратил на звук внимания, посчитав его пением птицы, но по мере того как они продвигались, отдельные нотки сливались в единую мелодию, наигрываемую на флейте. Отзываясь на малейшее дуновение ветерка, музыка то усиливалась, то затихала, создавая какой-то жуткий потусторонний эффект. Видя замешательство собак, Конвей улыбнулся. Они то и дело вертели головами, а затем глядели на него, как бы ожидая указаний.

Конвей не спеша стал пробираться вперед, пока не понял, что оказался на краю рощи ухоженных старых ив. В ту же минуту он заметил какое-то движение сзади, со стороны берега реки. Спешившись, чтобы лучше было видно, он разглядел среди толстых стволов фигуру в черной одежде. Она бесцельно блуждала среди деревьев, что объясняло призрачные искажения музыки. Зачарованный Конвей застыл на месте. Внезапно маленькая фигура остановилась. Повернувшись лицом к нему, она откинула назад капюшон и уставилась на него широко раскрытыми темными глазами. Затем, сжав флейту обеими руками, выставила ее перед собой, словно отражая удар.

Чувствуя себя неловко, Конвей помахал ей рукой.

— Я знаю тебя, Жрица Ланта. Мне не хотелось тебя пугать.

Она робко улыбнулась.

— Я знаю тебя, Мэтт Конвей. И никого другого здесь не ждала.

Он интуитивно понимал, что ему не следует входить в рощу, и попятился назад, объясняя свое появление. Ланта шагнула ему навстречу, выходя за пределы рощи. Когда Мэтт похвалил ее игру, она покраснела и тут же завела разговор о роще, указывая на видневшийся неподалеку родник с примыкавшим к нему небольшим домом исцеления. Оба строения находились за ивами, подтверждая представление Конвея о священном месте.

В молчаливом согласии они отступили к реке. Собаки остались позади. Похоже, их что-то тревожило. Они нигде не находили признаков медведя. Может, они еще слишком молоды для такой работы, подумалось Конвею, но не успел он поразмыслить над этим, как заговорила Ланта.

— Я прихожу сюда очень часто. Это самое спокойное место. Здесь можно прогуливаться. Быть самой собой.

— И играть на флейте.

Прикрываясь инструментом, она опять залилась румянцем. Конвей потянулся за флейтой, и Ланта отпустила ее. Флейта была сделана из орехового дерева, а отверстия обрамлены серебром. Мундштук представлял собой вставку овальной формы, сделанную из слоновой кости. По всей длине инструмента извивалась кольцами инкрустированная тонкая серебряная нить, а самый кончик его был великолепно отделан крошечными аметистами. Они образовали ободок, переливавшийся темно-лиловыми оттенками.

Возвращая флейту, Конвей сказал:

— Она так же прекрасна, как и музыка, которую ты играешь на ней. Должно быть, это очень успокаивает — гулять в одиночестве по этой аллее, слышать только свои собственные мысли, свою музыку. Мне бы тоже так хотелось.

Она улыбнулась. Последовала сдержанная пауза. Конвей думал о ее песне, мелодично легкой, щемяще грустной.

— Какое интересное совпадение, — произнесла она. — Я мысленно представляла тебя, скачущего на коне в сопровождении собак. Вы вместе — одна сплоченная дружная команда. Как бы я хотела того же.

Держась рядом, они пошли вдоль берега. Река в этом месте была широкой, текла плавно. Конвей запустил в реку камешек, и тот запрыгал по водной глади.

— Быть провидицей, должно быть, страшно тяжело, — произнес он.

— Мы не говорим об этом.

Не обращая внимания на ее непреклонность, он сказал:

— Ну и ладно. Наверное, ничего не получается.

— Что? — Сверкая глазами, она остановилась. — Ты сомневаешься?

Видя ее бешенство, он украдкой ухмыльнулся.

— Мне только подумалось, что если бы ты знала будущее, то знала бы, что я заговорю о Видении, и предупредила бы меня не делать этого. Или же ушла бы куда-нибудь сегодня. Или сделала как-нибудь по-другому. Мы бы избежали всего этого.

Он чуть было не засмеялся снова, видя, как черты ее лица исказились гневом, а потом неверием, но все же сдержался.

— Ты шутишь, — сказала она. — Насчет Видения. Никто так не делает.

— А надо бы делать. Чрезмерная серьезность так же ужасна, как и легкомыслие. Это мы знаем. Скажи-ка, а что оно собой представляет? Ты видишь какие-то события или что-то другое?

Слегка еще потрясенная, Ланта быстро ответила:

— Слова. Я вижу слова в ярком пламени. Они мне и говорят.

— Поэтому тебе разрешили научиться читать?

Она кивнула головой.

— Жрицам разрешают. Меня же этому учили особенно серьезно.

— А ты умеешь контролировать это? То есть можешь избежать Видения?

— Да. Я могу почти всегда вызвать его. Есть способ. Я не люблю им пользоваться. Хотя иногда оно возникает само собой. — Она вздрогнула и на миг закрыла глаза. Выражение лица оставалось намеренно спокойным. Затем сказала: — А ты не боишься Видения? Ты обладаешь этим даром?

— Я лично — нет. Я не боюсь его и рад, что у меня его нет. Наверное, это налагает слишком большую ответственность. Впрочем, если бы я им обладал, то стал бы самым богатым мошенником, какого ты когда-либо видела.

Ланта весело рассмеялась, и на какое-то мгновение окутывавший ее покров отрешенности исчез. Однако тут же снова возник, хотя она и похлопывала его игриво по плечу флейтой.

— Меня еще никто не расспрашивал о Видении, — сказала она. — Боятся. Наверное, ты смеешься над проклятием так же легко, как и над благословением.

— Смеяться над проклятиями особенно важно. Это отбирает у них силы.

Ею мгновенно овладело беспокойство. Глаза округлились, и она торопливо осенила себя Тройным Знаком.

— Будь осторожен, Мэтт Конвей. Это силы…

Он хотел было ответить шуткой, но тревога ее была слишком сильной, слишком неподдельной для этого. Тогда он сказал:

— Единственные силы, которых я боюсь по-настоящему, исходят от других людей. Если меня постигает неудача, то волшебство тут ни при чем.

Ланта долго не сводила с него пристального взгляда, потом резко отвела глаза, повернулась и направилась обратно в ту сторону, откуда они пришли. Конвей последовал за ней, ожидая, что она снова заговорит. Она это сделала только тогда, когда они оказались на краю рощи. Вглядываясь в противоположный берег, она сказала:

— Скажу тебе вот что, Мэтт Конвей. Не как ясновидящая. А как простой человек. Как женщина. Я наблюдала за тобой с тех пор, как Алтанар впервые привез тебя в Олу. Ты приехал туда совершенно беззаботным. Сейчас же ты добиваешься цели, хотя не знаешь, что она собой представляет. Ты охотишься в тумане рока.

— Ты очень самоуверена.

— Конечно. Каждая женщина знает, как пользоваться зеркалом.

Ланта вошла в рощу, затем обернулась к нему. Тонкие черты лица ее были непроницаемы, как камень. Быстрым движением она набросила капюшон и как будто полностью исчезла. Затем стала удаляться прочь грациозно-неторопливой, замедленной походкой. Последнее, что он увидел, была лишенная очертаний черная фигура, растворившаяся среди искривленных стволов деревьев.

Ее нежная вибрирующая музыка сопровождала Конвея, ехавшего обратно вверх по течению реки, постепенно замирая, пока не стихли последние ноты.

* * *

На другом берегу, за деревьями, восседая на лошадях, за продвижением Конвея наблюдали Жнея и бородатый мужчина в железно-кожаных доспехах.

— Ты собираешься его отпустить? — спросила женщина.

Мужчина ответил:

— Мои воины — в засаде, Жнея. — Он взмахнул рукой.

В ответ на противоположном берегу между Конвеем и водопадом зашевелились заросли.

Повернувшись к Жнее спиной, мужчина сказал:

— Теперь можем ехать.

— Еще рано.

— Сейчас они убьют его. Ты не хочешь…

Она набросилась на него с бранью, хотя выражение лица у нее было спокойным, безмятежным.

— Никогда, слышишь, барон, никогда не позволяй себе говорить мне, чего я хочу. Это слишком невежливо. А может быть, и опасно, ты ведь меня знаешь. Я не какая-нибудь запуганная оланская цыпочка. Я приехала сюда, чтобы увидеть смерть Мэтта Конвея. И я увижу ее.

 

Глава 13

Именно странное поведение Микки вывело Конвея из задумчивости. Он ехал вдоль относительно прямого русла реки, а белая собака рыскала далеко впереди. Карда находился на полпути между нею и Конвеем. Вдруг Микка развернулась и помчалась назад, вниз по течению. Она с такой силой отталкивалась от земли, что позади нее взлетали камешки. Карда присоединился к ее отступлению, когда она поравнялась с ним. Вместе они добежали до Конвея и заняли позицию по обе стороны от него. К тому времени конь уже потрясал головой и тяжело храпел.

Первая стрела была пущена из чащи, с тыла. Не долетев до них, она упала, лязгнув железным наконечником о камень и выбив искры. Микка проворно отскочила в сторону, когда вторая летела в нее. Стрела звякнула о камни у самой кромки воды.

Конвей привстал на стременах и повернулся в том направлении, откуда вылетали стрелы. Он поднял руки над головой и соединил указательные и большие пальцы в общеизвестном знаке солнца, символе мира.

— Не стреляйте! — крикнул он. — Кто вы?

Из зарослей молча выехал какой-то человек в доспехах с коротким, сильно изогнутым луком. В той же руке он сжимал стрелу. Сверху, у излучины реки, показались еще двое.

Первый установил стрелу в лук и натянул тетиву.

— Нет! — Конвей повернулся к нему лицом. — Что ты делаешь? Я не…

Не успел он закончить или увернуться, как услышал пронзительно шипящий звук, какой бывает, когда жарят мясо на сильно нагретой сковороде. Что-то дернуло его за куртку и обожгло бок.

Он посмотрел на порванную одежду и увидел, как она окрашивается в ярко-красный цвет. Рана находилась как раз в том месте, где должен был лежать пистолет. Если бы он был при нем…

В голове у Конвея раздались раскаты грома. Все его разочарование и безысходность, неуверенность и нерешительность, угнетенность и подавленность слились воедино в этом мгновении, в этом вызове.

Ветер ударил в лицо Конвею. Отпрянув в сторону, Мэтт заметил стрелу, промелькнувшую там, где он находился мгновение назад.

Растущий страх в глазах лучника был подобен сигнальному огню маяка. Вытащив нож, висевший у него на бедре, Конвей выпрямился в седле. Лезвие длиной в фут было сделано из сложного металлического сплава, неизвестного на земле вот уже полтысячи лет. Толщиной в целых четверть дюйма, оно было изогнуто на конце. Ослепительно ярко сверкнули внутренний изгиб и лезвие. Пятидюймовая ручка лежала в руке как влитая. Этим оружием он брился каждое утро. И никогда не пользовался им в гневе.

Нападавший швырнул лук и привстал в стременах с мечом в руке. Конвей приблизился, и его противник стремительно бросился в атаку, нанося сокрушительный удар сбоку. Конвей откинулся назад, прижимаясь к спине коня. От просвистевшего меча померкло в глазах. Ответный удар Конвея был настолько силен, что он чуть было не выронил нож.

Тормозя, его боевой конь встал на дыбы.

Лучник схватился рукой за бедро, чуть ниже места, где кончались доспехи. Меж пальцев фонтаном брызнула алая кровь.

Собаки одновременно бросились на всадника. Удар их тяжелых тел сбросил его с седла. Эхо отчаянного предсмертного крика лучника уже затихало где-то за рекой, когда Конвей отозвал собак. Он спрятал нож, подобрал меч убитого. К нему галопом скакали два других всадника; из-под ног лошадей вылетали искры, выбиваемые подкованными копытами.

Конвей свистом скомандовал собакам прижать одного из них к реке и криком послал своего коня в атаку. Тот по-своему понял его и пронзительно заржал. Пригнувшись к шее коня, Конвей выставил вперед меч.

Доспехи отвели в сторону острие меча Конвея. В ответ он получил сокрушительный удар в грудь. Ошеломленный, он сгорбился в седле, с ужасом глядя на рассеченную куртку, спереди мокрую от крови от груди до пояса. Меч опустился в его слабеющей, не оправившейся от удара руке. Мэтт не был уверен, что у него хватит сил снова выпрямиться.

Его выручил конь. Боевому помощнику скомандовали атаковать — он был обучен этому. Развернувшись, он ринулся на врагов. Конь противника явно не был столь же тренирован и не мог противостоять такой ярости. Обороняясь, он встал на дыбы, лишив своего седока возможности сражаться.

Конь противника рухнул на землю, сбрасывая всадника, и Конвей нашел силы, чтобы нагнуться пониже и вонзить меч. Сквозь красную пелену, застилавшую ему глаза, он отразил удар и вонзил клинок снова. На земле лежало подергивавшееся в судорогах тело. Конвей поспешил на помощь собакам.

Последний из нападавших загнал свою лошадь в реку по самое брюхо. Такой маневр позволил ему уйти от собак и тем самым избежать схватки. Конвей собрал все силы, чтобы настигнуть его. Глянув еще раз на свирепых псов, беглец вложил свое оружие в ножны, поднял вверх руки и изобразил знак мира.

У Конвея кружилась голова. Он с трудом спустился с коня. Ледяная вода, доходившая до колен, освежила, но лишь на мгновение. Мэтт уже жалел, что не сидит в седле.

Прислонившись к лошади, Конвей приказал собакам вернуться на берег и вести себя смирно, и тут же его внимание привлек какой-то шум вниз по течению. Ланта. Бежит. Слишком поздно, подумал он. К тому времени, как она появится здесь, этот вояка умрет, как и его дружки. Но сначала он ответит на мои вопросы.

Часть сознания подсказывала ему, что то, что он замыслил, было варварским, непростительным поступком. Другая же часть, которую он слышал более отчетливо, говорила, что он имеет право на любую месть.

— Кто послал тебя? Зачем? — Слова прозвенели, как металл. Повторились эхом. Как-то странно.

— Барон Стиларм, подданный короля Олы Алтанара.

— Это невозможно. Стиларм сбежал на юг, в Пустоши, что между эти краем и страной Кос. Один из их патрулей взял в плен его и его людей.

— Он жив. Многие из нас остались с ним. Мы теперь разбойники.

— Зачем вы пытались меня убить? — Беглеца, казалось, то прибивало течением к берегу, то уносило опять в реку. Игра солнца на воде, решил Конвей. Однако не мешает быть настороже в случае какого-либо подвоха. Он сунул руку в стремя только затем, чтобы на что-то опереться. Грудь болела все сильнее; там чувствовалась какая-то тупая давящая боль. Неужели Ланта ему померещилась? Он посмотрел вниз по течению. Она находилась все еще там. Теперь ближе. Отлично. Он глянул вниз. Вода вокруг ног обагрилась кровью. Ланта, наверное, расстроится.

— …Врата. — продолжал говорить человек. — Барон приказал убить тебя и Черную Молнию, потому что ты у нее основная опора. Вот и все, что я знаю.

— Брось меч. Сойди с коня. Иди сюда. — Слова теперь звучали как-то вяло, невнятно. Куда девалось металлическое эхо?

Беглец вытянул шею и, казалось, буравил взглядом Конвея, хотя слова его звучали успокаивающе, пока конь постепенно продвигался к берегу.

— Ты ведь меня не убьешь? Я бросаю свой меч. Я твой пленник. — Он обнажил оружие и с боевым кличем ринулся вперед.

В ответ конь Конвея встал на дыбы. Не успев отпустить стремя, Конвей едва устоял на ногах. Краем глаза он заметил, как мимо него мелькнули собаки. Обрушившись сверху, меч всадника поразил коня Конвея. Мэтт изо всех оставшихся сил метнул свой меч, прежде чем его придавило и отбросило в сторону.

Невыносимая тяжесть увлекла его вниз, в ледяную черную воду. У него не хватало сил ни дышать, ни кричать.

Каждое движение причиняло боль. А он должен был двигаться. Он тонул.

Полностью погрузился в воду.

Все вокруг покраснело. Померкло.

Пустота.

* * *

Ланта пронеслась мимо пришедших в замешательство грозных собак, будто их вообще не существовало. Еще не придя в себя, они позволили ей вытянуть из-под мертвеца их кашлявшего и захлебывавшегося хозяина и дотащить его до берега.

С трудом переставляя лапы, Карда приблизился к трупу и обнюхал его. Он зарычал и припал к земле, когда нахлынувшая волна увлекла за собой мертвеца в реку. Выступавший из горла меч ярко блестел на солнце, пока вода не скрыла его, а потом тело перевернуло лицом вниз. Ланта нагнулась над Конвеем.

Дыхание его едва прослушивалось. Пульс на шее бился неровно.

Вытащив его кинжал, она разрезала грубую шерстяную рубашку, обнажив раны. Стрела вонзилась глубоко, но не задела ни один из жизненно важных органов. Рана на груди выглядела ужасно. Разорванная плоть напоминала раскрывшиеся для поцелуя губы сластолюбца, и в месте, где удар клинка был наиболее силен, виднелись два перебитых ребра.

Веки у Конвея вздрогнули, глаза открылись. Взгляд был удивленным, ничего не понимающим. Ланта больше поразилась своей реакции, чем его внезапному приходу в сознание. Обострение боли. Облегчение. Ей захотелось ругать и ругать его, пока он не сдастся. Не получится. Внятно и ясно, как при обычном разговоре, он произнес:

— Сначала перевяжи коня. — И закатил глаза. Рука ее скользнула, чтобы прикрыть веками пугающую пустоту белков.

У нее не было под рукой ни иголки, ни нитки, чтобы защитить его от «порождений грязи» и «невидимых». Намочив рубашку в реке, Ланта перевязала раны.

Для лечения требовалось большее. Если она отправится за лекарствами одна, то возникает серьезная опасность. Небольшие черные медведи не справятся с собаками, а вот серебристый медведь нападет без всяких колебаний. К тому же в этих лесах водятся волки. И тигры.

Захватив с собой меч, Ланта устремилась к примыкавшим к берегу лесным зарослям. Она быстро отыскала то, что хотела, и вскоре вырубила две одинаковые жерди для носилок. Одежда и ремни двух убитых воинов послужили подстилкой между жердями и связующими веревками между носилками и конем Конвея. Стараясь изо всех сил, обливаясь потом от изнеможения и боли в нежных руках, покрывшихся кровоточащими волдырями, она сумела взвалить Конвея на носилки.

Она стала взбираться на седло. Конь, будто понимая сложившуюся ситуацию, терпеливо ожидал. Он вел себя послушно, как старый, умудренный опытом воин. Собаки расположились по обе стороны от своего хозяина и во время пути часто приближались к нему, обнюхивая повязки.

Добравшись до рощи, Ланта обмыла раны родниковой водой. В доме целительниц нашлась мазь — хвойная смола, настоянная на экстракте ивовой коры и чесночного масла. Как только она вскрыла запечатанный пчелиным воском горшочек, собаки тут же сбежали, чихая и тыкаясь носами в грязь. Ланте же нравился острый запах; она обильно смазала мазью больного. От лекарства ему стало легче. Иногда оно помогало при заражениях. Повязки заменили разорванную рубашку, которую она не церемонясь выбросила в мусорную яму.

Ланта взглянула на коня. Его лопатка и передняя нога отсвечивали алым, огромные карие глаза глядели с осуждением. Вздохнув, она отвела его к роднику, где быстро промыла рану и обработала ее той же целебной мазью.

Покончив с этим, она опять проверила у Конвея пульс и обрадовалась тому, что он бьется сильнее. Кровотечение прекратилось, и дыхание стало легче, но лицо было все еще бледным.

Ланта решила не покидать Конвея, пока он не выздоровеет. Иногда его била дрожь, и он приходил в возбуждение. Жрица была довольна, что предусмотрительно привязала его. Вскоре Мэтт попытался закричать; цвет лица его изменился, оно исказилось в страхе, затем в гневе. Он был так слаб, что раздалось лишь какое-то бормотание. Ланта нагнулась над ним, прислушиваясь.

Он говорил четко, но как-то неправильно. Некоторые слова она вообще никогда раньше не слышала; они являли собой полную бессмыслицу. Что могло означать «счетчик гейгера»? Может, он подсчитывал гейгеры у себя на родине? А что означает эта фраза: «Все! Быстро! В бомбоубежище!» — Что такое «бомба»? При чем тут какое-то «убежище» для «бомбы»?

Но главное: почему он говорил с таким странным акцентом? Многое вообще нельзя было разобрать.

Конвей замолчал так же внезапно, как и забормотал. Ланта оцепенела, когда увидела слезы, выступившие из-под его плотно сжатых век. Безмолвное горе вызывало беспокойство.

Что же заставило его покинуть свои земли, подумала она. Видимо, что-то очень серьезное, чему он не мог воспротивиться. Приказы?

Она внимательно посмотрела на его лицо. Широко поставленные глаза; они делали Конвея краше, особенно когда искрились весельем. Она вспомнила, как Мэтт подтрунивал над ней насчет Видения. Как какой-нибудь озорник-мальчишка. Хотя в своих насмешках над неведомыми силами он зашел слишком далеко.

И все же он казался привлекательным. Вероятно, его долгое скитание вместе с другими странниками объяснялось каким-то конфликтом, которые иногда возникают между мужчиной и женщиной. Ланта представила себе костлявую ворчливую бабенку, которая сделала его жизнь невыносимой.

По крайней мере рабыня Ти обращалась с ним хорошо. Пока не ушла от него.

Некоторые люди никогда не знают, когда им хорошо.

Ланте стало жаль, что она знает так мало о его народе, о его происхождении, которое он со своими друзьями так тщательно скрывал. В нем чувствовалась какая-то врожденная, естественная доброта и предупредительность, с которыми она раньше не сталкивалась. Некоторые утверждали, что это делает его подобным женщине. Если бы они видели то, что произошло утром, то поняли бы его лучше. Как это произошло с ней.

Как же могло так случиться, что, чувствуя, будто знает его хорошо, она, го правде говоря, почти ничего о нем не знала? Удивительное противоречие.

Она убрала его волосы со лба, где выступившая испарина придала им дополнительный блеск и приклеила ко лбу, затем поправила повязки. Дыхание у него было тихое. Мышцы расслаблены. Она понюхала оставшийся на кончиках ее пальцев пот. Резкий запах был плохим признаком, но затхлый густой оттенок поверг ее в состояние ужаса. Это был запах, который, усиливаясь с каждым днем, исходил от пораженных болезнью пациентов тогда, когда смерть заключала их в свои объятия.

Сайла была эгоистична и невнимательна, особенно когда позволила ему принять участие в своих поисках Врат. И утреннее нападение — доказательство этому.

Внезапно глаза Ланты вспыхнули необычным огнем. Она поспешно взобралась на ошеломленного коня и стала что было сил понукать его. Кричать она не могла. Каждую целительницу учили не оплакивать своих подопечных; добро умирает так же быстро, как и зло.

Прямо над головой Ланты села на ветку маленькая, будто комочек, птичка. Красногрудая, с темной шейкой, она подняла головку и уставилась на Ланту сверкающим глазом, увенчанным подобно большой брови бледной полосой. В ее незамысловатой песенке слышались одиночество, легкая грусть и неимоверное блаженство.

Из глаз Ланты побежали слезы.

 

Глава 14

Во внутреннем дворе Жнея резко натянула поводья, и еле ковылявшая лошадь остановилась. Как только всадница соскользнула на землю, лошадь содрогнулась, расставляя ноги и изможденно опустив голову. Из конюшни выбежал изумленный мальчуган. Жнея свирепо взглянула на него, хотела было что-то сказать, но развернулась и вошла в строение, в котором находилось жилище Сайлы. Мальчик глазел, пока она окончательно не исчезла из вида, прежде чем повернулся к лошади. Та была вся взмылена. Вспухшие вены на животе и морде учащенно пульсировали.

Заслышав голос Жнеи, паренек подскочил, точно кролик.

— Не стой там, подлый бездельник! Чтоб к тому времени, когда я вернусь со Жрицей Роз Сайлой, здесь стояли две свежие лошади, не то живого места не останется на твоей никудышной спине. Бегом!

Долетевшие слова повисли в воздухе. Как только ошеломленный мальчик вышел из состояния оцепенения, он бросился в конюшню, зовя конюха.

Настежь распахнув дверь, Жнея шагнула в комнату Сайлы.

Пустота.

Высокая, бледная женщина застыла на месте. Медленно, с трудом она повернула голову, не веря своим глазам.

Сайлы не было.

Запрокинув голову и раскрыв рот в изумлении, Жнея чуть было не закричала от ярости. Сначала Конвей. Теперь это. Вот ее заслуженная награда за столь тщательно разработанный план, за все ее поездки и смелые действия. Ушла. Как? Куда?

Схватив стул, она с размаху швырнула его. Пролетев через всю комнату и врезавшись в кедровый комод, он разлетелся вдребезги. Из выбитых дверок комода с грохотом посыпалась посуда. В разрушении было хоть какое-то успокоение. Жнея подобрала с пола кочергу и замахнулась ею, словно дубинкой. Затем медленно, с трудом переводя дыхание, опустила и оперлась на нее.

Думай, приказала она себе. Даже если Ланта сохранит Конвею жизнь и они смогут найти помощь, есть еще время разыскать Сайлу.

Жнея сбежала по лестнице и вышла во двор. Мальчик уже вел двух оседланных лошадей. Но стоило женщине показаться в дверях, он остановился как вкопанный. Словно чувствуя его состояние, животные беспокойно вскидывали головы.

Не обращая на это внимания, Жнея бросилась к ребенку, схватив его за ворот рубашки.

— Сайла! — гаркнула она, вкладывая в это единственное слово режущее слух требование. Затем отпустила его и заговорила тихо. Любезно: — Ты видел, как уходила Жрица Роз Сайла?

Стоя с открытым ртом, мальчик кивнул головой.

— Давно? В какую сторону? Кто-нибудь был с ней?

Покрываясь потом, мальчик что-то пробормотал. Жнея дрожала от желания выбить из него хоть одно вразумительное слово.

— Что, напугала тебя? — спросила она ласковым голосом. — Мне стало страшно за нее. Еще одна глупая женщина. Ты ведь знаешь, какие мы легко ранимые и беспомощные. Пожалуйста, помоги мне. Расскажи, что ты видел.

Не успев прийти в себя, парнишка произнес:

— Она ушла как раз перед твоим приездом. Вон по той дороге. Одна. Как обычно.

Жнея выпрямилась и закрыла глаза. Как обычно. Проклиная себя, она мысленно повторила эти слова. Что она сказала Сайле? «Веди себя так, обычно». И что Сайла делала каждый день? Посещала Тейт.

Схватив вожжи, Жнея вскочила в седло. Шерстяные шорты под мантией были все еще сырыми после поездки. От холодного и влажного прикосновения она заскрежетала зубами и, вскочив на стоявшего поодаль свободного коня, хлопнула его по крупу.

* * *

Дверь в комнату Тейт была открыта. Сайла стояла к ней спиной. В прихожей стояла девочка из Избранных. Один жест рукой — и ребенка как ветром сдуло.

Хриплым голосом Тейт говорила!

— Не понимаю. Никогда тебя такой не видела. Ты все еще расстроена тем, что сказала тебе эта старуха? Глупая. Ты и эта старая настоятельница Ирисов, вы ведь не спасовали перед Алтанаром. Так сделай же так, чтобы женщины Трех Территорий имели права и чтобы все маленькие Избранницы научились читать. Сделай гораздо больше, чем старая Жнея. Подскажи ей, как я, что делать. Ты должна. — Ее дыхание прерывалось от напряжения.

Жнея не отрывала глаз от Сайлы. Стоя у нее за спиной, она с волнением и удивлением наблюдала, как гладкие черные волосы Сайлы качнулись и затрепетали, когда та попыталась сопротивляться контролю, установленному над ее разумом. В конце концов ответ оказался приемлемым, хотя и вымученным.

— Жнея — это Церковь, а Церкви следует подчиняться. Я поклялась Матери-Целительнице.

В сиплом шепоте Тейт прозвучала тревога.

— Уже второй раз ты твердишь мне это чертово «поклялась». Я уже говорила тебе, что это не ответ. Что с тобой случилось?

— А, вот ты где. — Жнея стремительно вошла в комнату и схватила Сайлу за безжизненную руку. Повернувшись и чуть ступив вперед, она заглянула Сайле в лицо. Вялые, мертвенно-бледные черты. Сухие, потрескавшиеся губы. Признаки жизни остались лишь в глазах, в которых светилось безумие. Бегающие, с расширенными зрачками, они совершенно не сочетались с обликом женщины.

Какая стойкость, какая сила. Жнеей овладела досада, что не с кем разделить восхищение. Она обратилась к Тейт:

— Бедняжка. Она ужасно переутомилась. Ты не против, если я отвезу ее к себе домой? Ей нужен отдых; немного горячего супа. Может быть, даже массаж.

Тейт прищурилась, чтобы лучше видеть, и сухо произнесла:

— Я знаю тебя, Жнея. Ты говоришь, ей нужна помощь?

— Помощь. — Чуть слышно повторила Сайла. Для Жнеи это слово прогремело, как гром среди ясного неба. Такого не могло быть.

Лицо Тейт исказилось еще больше.

— Что? Ты что-то сказала, Сайла?

— Она так слаба, — вставила Жнея. — Она согласилась с тобой.

— Согласилась с чем? Я спросила ее…

— И она ответила тебе. Если бы ты могла видеть лучше, то заметила бы, как плохо она выглядит.

— А мне и не надо видеть. Плохо потому, что причина ее проблем — ты. Сайла, если хочешь идти домой, то иди. А если не хочешь, останься со мной.

Тейт закашлялась. Жнея встала лицом к Сайле, повернувшись спиной к лежавшей в постели женщине. Положив руки Сайле на плечи, она сказала:

— Тейт права. Тебе решать. Посмотри на меня. Смотри на меня и скажи нам, что ты должна сделать.

Не обращая внимания на шорох постельного белья, исходивший от ворочавшейся позади нее негодующей Тейт, Жнея сверлила взглядом неистово бегающие глаза Сайлы. Мало-помалу они успокоились. Как посаженные в клетку и бьющиеся в ней до полного изнеможения птицы, думала Жнея. Как только Сайла обмякла, отдавшись всецело во власть лежавших на ее плечах рук Жнеи, та произнесла:

— Скажи нам, Сайла. Скажи открыто.

Капельки пота покатились по лицу Сайлы, приглаживая волосы на лбу и на висках. Почти незаметно она отпрянула от Жнеи, заставив старуху напрячься изо всех сил, чтобы удержать ее в своих объятиях. Слова Сайлы звучали как стон.

— Я поклялась Матери-Целительнице. Я повинуюсь. — Потом, закрыв глаза, повторила: — Помощь.

Тейт была вне себя от этой сцены. Повернувшись лицом к раненой женщине, Жнея сказала:

— Я забираю Сайлу домой. Как ее подруга, как целительница, я знаю, что для нее лучше.

— Подруга, — произнесла Сайла. Она резко повернулась к Тейт. — Подруга.

— Позови Избранную, — простонала Тейт. — Она поможет тебе отвезти Сайлу в дом исцеления.

— Отличная мысль. Да. Но в этом нет нужды. Во всяком случае, Избранной здесь, кажется, нет. — Говоря это, Жнея опять схватила Сайлу за руку и потащила ее к двери.

Сайла упиралась.

— Помощь друга, — прошептала она.

— Сейчас. — Тейт высвободила из-под одеяла перевязанную руку. — Мы ждем Избранную.

Жнея внимательно посмотрела на Тейт, глаза которой застилали слезы. Когда Тейт попыталась смахнуть их пальцем, ее рука дрожала.

— Ничего мы не ждем. — Слова Жнеи звучали как музыка. — Предстоят дела поважнее, и ты мне не помешаешь. Сайла — моя. Моя, чтобы командовать; моя, чтобы использовать в нужных мне целях. Она отыщет Врата. Ради меня. Ради великой славы Церкви.

Подойдя ближе к Тейт, Жнея ухмыльнулась так, что раненая женщина, отпрянув к дальнему краю кровати, съежилась от страха. Быть может, Конвей и выживет благодаря неспособности идиотов. Тейт в состоянии лишь огрызаться, но не спастись. Жнея вытащила из широкого рукава маленький кинжал и спокойным ласковым голосом сказала:

— Завет Апокалипсиса гласит: «Мы должны противостоять злу». Я буду молиться о твоей заблудшей душе.

— Взгляни-ка лучше, старая карга, прежде чем нападать, — сказала Тейт. — Взгляни, что у меня под одеялом.

У правого бока Тейт вырос островерхий бугорок. Резкое движение — и из-под одеяла выглянул иссиня-черный металлический предмет. На конце его зияло отверстие, которое, будто зловещий глаз, смотрело в упор на Жнею.

— Брось кинжал и убирайся вон, — приказала Тейт.

Жнея ухмыльнулась.

— Это одно из твоих оружий, пускающих молнии? Что-то не впечатляет. Попробуй, убей меня, и тогда вся Церковь отомстит тебе за это. Ты ведь знаешь об этом.

Тейт ответила улыбкой. Синяки и ссадины превратили ее лицо в уродливую маску.

— Ты обязательно умрешь. Может, просто прострелить тебе руку? Или две? Тогда что? Ты захочешь рассказать людям о том, что ты сделала с Сайлой? Ну так как — может быть, сперва смерть, потом бесчестье? Выбирай.

С чувством собственного достоинства Жнея спрятала кинжал в рукав. Скрестив руки на груди, она направилась назад к двери. Сайла смотрела на нее бессмысленным взглядом.

Тейт с трудом приподнялась на локте.

— Получай. — Попытка крикнуть вызвала у нее приступ кашля. Пистолет дрогнул, словно яблоко на конце ветки, качнувшейся под порывом ветра.

Схватив Сайлу за талию, Жнея потащила ее к двери.

— Ты даже не в силах позвать на помощь. Стреляй, если сможешь.

Задыхаясь, Тейт заставила себя сесть и выставила пистолет, сжимая его обеими руками.

— Сайла, — позвала она. — Сайла! Сопротивляйся!

Слезы безысходности ослепили Тейт. До нее донеслись звуки борьбы. Приглушенные, страшные звуки. Тейт смахнула плечом слезы. На какое-то мгновение перед ней мелькнуло лицо Сайлы. Безжизненное, мокрое от пота.

Тейт отвернула пистолет от этого лица и сгустила курок.

В каменных стенах комнаты выстрел прогремел, как гром. Пуля с пронзительным визгом ударила рикошетом, отлетела в стенку и по-волчьи взвыла. Раздался чей-то вскрик.

Потом воцарилась тишина.

Наконец Тейт набралась мужества и позвала:

— Сайла! Сайла, ты там? Ради Бога, отзовись. Ну пожалуйста!

Послышатся плач. Душераздирающее рыдание.

— Здесь, друг мой. — Плач не стихал. Тейт попробовала встать, но упала навзничь.

К ней подошла Сайла. Обливаясь слезами, они обнялись.

— Что случилось? Я чувствую в себе какую-то опустошенность. Будто умерла. Но я ведь жива. Я знаю, что ты вернула меня к жизни, но не понимаю как. Что же со мной случилось?

— Все в порядке, — успокоила ее Тейт. — С нами все в порядке. Где она — Жнея?

— Ее нет. Только кровь. Кровь? Жнея? Что я сделала, Доннаси? Бог мой! Что же я сделала?

 

Глава 15

— Говорю тебе, он здесь. Мальчик жив и находится в Оле. — Маленький дворик погрузился в туманное зарево заката, подчеркивавшее морщинки в уголках глаз Тейт, выдавая ее озабоченность. У рта легли решительные складки.

Стараясь не спорить с подругой, Сайла пыталась демонстрировать спокойствие, которого давно уже не испытывала. Сидя на низкой скамеечке напротив подруги, она слегка отвернулась в сторону, чтобы не усугубить раздражение Тейт.

Тейт поправлялась. Оба глаза стали видеть, как прежде; голос вернулся, хотя еще немного похрипывал. Раны затягивались, не давая никаких видимых осложнений. Если не считать ее души. Именно внутреннее беспокойство Тейт вызывало у Сайлы тревогу.

Причиной был тот поединок на пристани. Сайла видела похожее состояние у людей после схватки не на жизнь, а на смерть. У многих такое обжигало память, как фермеры выжигают клеймо на боках скота. С той поры некоторые из них жаждали снова пережить подобное безумное потрясение или же их преследовало то, что они совершили. Изредка встречались те, кто начинал ненавидеть всех и вся. Или становился провидцем.

Сайла не могла точно определить, что именно изменилось в Тейт, но она боялась этой перемены. Со дня схватки внимание Тейт неотступно преследовала одна тема. Потерявшийся мальчик возникал во всех ее разговорах. Даже происшествие со Жнеей не произвело на нее особого впечатления.

Это волновало Сайлу больше, чем она признавалась самой себе. Одно дело — поверхностный интерес к религии, проявляемый Тейт и остальными чужестранцами. Другое — умышленно ранить одно из высших лиц Церкви, Жнею. Это считалось большим грехом. Местные обители имели свое мнение об инциденте. Ни одна из них не обвинила бы Жнею; ни одна не согласилась бы с тем, что Тейт имела право вмешиваться, тем более применять силу. Удачное бегство Жнеи до некоторой степени охладило страсти в Трех Территориях. Но совершенно непонятно, что произойдет, если она поедет в Кос и в Дом Церкви и изложит свою версию событий.

Зато они с Конвеем выздоравливали. Конвей. Еще одна проблема, еще один повод для беспокойства. Сайла отчетливо представила его с перевязанной рукой на груди. В том, как он ее держал, было что-то величественное. Это все, что мне нужно, с грустью подумала она; мужчина, который ищет сражения, а не бежит от него. Самое худшее, что все, от Гэна до рядового Волка, были единодушны в том, что Конвею невероятно повезло. Везучесть — непрочная основа для воина.

Тейт пребывала в мрачном молчании. Стараясь не показаться назойливой, Сайла с восхищением отозвалась о дворике. Впервые ее привел сюда Конвей. Обнесенный стеной и создающий уединение дворик представлял собой гостеприимное убежище с прудом и водопадом.

Внезапно откуда-то появилась колибри. Быстрая, проворная, крайне уверенная в своем воздушном мастерстве, она радовала глаз. Ярко-зеленое оперение делало ее похожей на мокрый, сорванный дождем листочек. Как только она повернулась клювом к солнцу, на груди у нее, контрастируя, сверкнуло изумительное аметистовое ожерелье. Она перелетала с цветка на цветок, то пряча свое ослепительное сокровище, то демонстрируя его снова, будто в игре, от которой рябило в глазах.

Молчание нарушила Тейт, заговорив на свою излюбленную тему.

— Знаю, вы с Конвеем считаете, что я сумасшедшая, но я уверена: мальчик приходил ко мне, когда я была прикована к кровати. Согласна, я часто видела сны. Но я точно знаю: как-то раз я проснулась ночью, а он стоял рядом и смотрел на меня. Он стоял до тех пор, пока я не выдержала и закрыла глаза, а когда открыла их снова, его уже не было.

— Конечно-конечно, однако ты пойми, почему мне трудно поверить в то, что рассказываешь. Замок ведь охраняется и днем и ночью, как внутри, так и снаружи. Никто — я имею в виду никто, кроме тебя — не видел мальчика с того самого первого дня. Я хочу поверить тебе… — Голос Сайлы замер в извинении.

— Но не можешь. — Пресекая попытку Сайлы ответить, Тейт продолжила: — Он обязательно придет. Просто сейчас боится — вот и все.

Кивнув головой чересчур поспешно, Сайла сказала:

— Обязательно. Он ведь такой маленький, и все так странно. Он хотел бы, чтобы его приняли радушно.

— Радушно? Но я же боролась за него.

— И за меня. Что произошло бы со мной, если б не твоя вера в меня?

— Все было бы в порядке. Просто эта старая карга околдовала тебя.

— Она хотела увезти меня с собой. Она воздействовала на мое сознание. Мне приходилось делать то, что она говорила. Говорить то, что она заставляла говорить. Никак не могу выбросить ее из головы. — Внезапно Сайле стало плохо. С ней такое случалось и раньше. Стоило ей вспомнить Жнею, вторгающуюся в ее мечты, контролирующую ее мысли, как тут же возникало чувство тошноты. Странно, но в это же время она ощутила бурный прилив сил. Словно ее разум и тело воздвигали внутренние барьеры. И все же хорошо, что на этот раз возле нее оказалась Тейт. Опираясь на подругу, Сайла сказала: — Как видишь, я понимаю. Со всеми нами что-то происходит, что-то такое, что мы не в силах объяснить.

Тейт пришла в изумление.

— Да-да. Со мной тоже. То есть я представляю себе; он не милое дитя. Хотя в этом что-то есть.

— Это как Врата. Люди ненавидят меня за то, что я все время их разыскиваю, думают, что я сошла с ума. Но только я готова согласиться с ними, как тут же слышу голос настоятельницы Ирисов, которая укрепляет меня в мысли, говорит, что я не должна сдаваться. И я хочу продолжать искать.

Качая головой, Тейт ласково улыбнулась.

— Ну и парочка мы с тобой. Две чудачки.

— Чудачки? Как точно сказано! — Сайла крепко обняла ее.

Тейт нежно оттолкнула ее и вернулась на свою скамейку, обеспокоенная, что недоговоренное в мыслях отразится у нее на лице. Она не могла объяснить Сайле, что мальчик был связующим звеном с миром, в котором это «точно сказанное слово» умерло больше пятисот лет назад.

С миром, который забросил ее сюда, ее, совершенно не приспособленную к окружающим условиям.

От чувства собственной неполноценности ей стало стыдно. Никто из выживших не обладал практическими знаниями и опытом, чтобы воссоздать алгебру, систему дифференциального исчисления, геометрию. Кому это было нужно, когда компьютеры так эффективно хранили и выдавали всю эту информацию? Из всех только Леклерк имел некоторые технические навыки. И все они понимали, что если Леклерк будет «изобретать» слишком много и слишком быстро, то его обвинят в колдовстве. Он уже воспроизвел дымный порох и коксовые печи; все от мала до велика уважали его. Но когда он проходил мимо, матери прятали своих детей, украдкой осеняли себя Тройным Знаком и бормотали молитвы.

Именно сюда попала и Доннаси Тейт, неудачница экстракласса. Дважды неудачница. С учетом навязчивой идеи.

Сайла прервала грустные размышления Тейт.

— А что, если мальчик считает себя виновным в том, что случилось? Может, он боится, что ты тоже его обвиняешь.

— Я уже думала об этом. Как жаль, что я не могу поговорить с ним хоть минутку, утешить его.

— Потерпи. Не очень расстраивайся. — Слова прозвучали как-то неуклюже, с оттенком скрытого сомнения.

Вдруг Тейт оцепенела, резко прижав к груди сжатые кулаки. Устремленные мимо Сайлы глаза лихорадочно заблестели. Сайла была не настолько глупа, чтобы двигаться. Страх призывал ее обернуться, но другая, еще большая сила приказывала не мешать Тейт.

— Не двигайся, — сказала Тейт.

Напряжение отпустило Тейт, и Сайла поняла, что критический момент миновал. Помня предостережение Тейт, она медленно повернулась.

Мальчик встретил ее пристальным взглядом. Последние стелющиеся по земле лучи солнца придавали его глазам необыкновенную яркость.

Тейт почти задыхалась от волнения.

— Не убегай! Мы не причиним тебе зла. Я не дам тебя в обиду. Я хочу поговорить с тобой. — Она шагнула в сторону от Сайлы и протянула руки в умоляющем жесте. — Как ты сюда попал?

— Там есть одно место, через которое можно перелезть. Совсем нетрудно. — Его стремительный жест напомнил Сайле юркость колибри. Рубашка и штанишки, выглядевшие еще потрепаннее, чем раньше, лохмотьями висели на костлявом тельце. — Ты сердишься? Тебе досталось от хозяина куда больше, чем мне. Твои друзья видели. Они будут бить меня, возврати меня к нему.

— Никогда. Ты свободен. И мне нужна твоя помощь.

— Я? — Не веря своим ушам, мальчик попятился назад. Тейт наклонилась, безуспешно пытаясь сократить расстояние между ними. Сайла посторонилась. От этого движения он пригнулся и весь напрягся. Хотя черты его лица выказывали все признаки опасения, а поза выражала готовность бежать, Сайле показалось, что он не чувствует страха.

Продолжая говорить успокаивающим голосом, Тейт продвигалась вперед. Внимательно глядя на подругу, Сайла снова почувствовала — эта картина противоречит тому, что происходит на самом деле. Она не могла избавиться от ощущения, что мальчик подкрадывается к Тейт. Эта мысль действовала ей на нервы, и она обругала себя. Какое зло могло таиться в маленьком исхудалом ребенке? Ведь он был воплощением беспомощности.

Тейт удалось коснуться его головы и погладить его по спутанным волосам. Взгляд его переметнулся к Сайле. Тейт заметила это.

— Сайла — моя хорошая подруга. Она любит тебя так же, как и я.

Мальчик недоверчиво качнул головой.

— Никто из твоих друзей меня не любит. Я просто раб. Они любят тебя, а не меня.

— Теперь это не так, — возразила Тейт. — С сегодняшнего дня никогда больше не называй себя рабом. Ты свободен. Все мои друзья обязательно полюбят тебя.

— Нет. Пообещай, что ты не дашь меня в обиду.

— Конечно же, обещаю, потому что они не хотят тебя обидеть. Они только хотят помочь тебе. Мы все этого хотим.

Он снова взглянул на Сайлу.

— Ты будешь помогать мне?

Это прозвучало скорее как вызов, а не как вопрос. Сайла вся сжалась, как будто ее обдало промозглым ветром. Мышцы на руках напряглись. Осторожно подбирая слова, она сказала:

— Друг моего друга всегда получит от меня помощь.

Одобрительно кивнув головой, мальчик опять обернулся к Тейт.

— Мне хотелось увидеть тебя. Ты вела себя храбро. Мой хозяин хотел убить тебя. Я видел, как он убивал людей.

Тейт опустила руку ему на плечо, и он пугливо отпрянул в сторону.

— Меня зовут Тейт, — сказала она, — а это — Сайла. Она целительница, Жрица Роз.

Он опустил голову.

— Избранная, — произнес он, и Сайла окаменела, почувствовав в его словах оттенок презрения.

— Так и есть, — Сайла хотела было продолжить, но он отвернулся от нее с холодным равнодушием, словно освобождаясь от работы, снова обратившись к Тейт.

— А ты — Доннаси Тейт, одна из Шести Чужеземцев Гэна Мондэрка. Они называют тебя Черной Молнией. А Мэтта Конвея зовут Белым Громом.

— Да. — Тейт слегка это ошеломило, но она быстро овладела собой. — Откуда ты так много знаешь о нас?

— Пожилые женщины всегда накормят голодного мальчика. Если же ты станешь слушать их глупую болтовню, то они накормят еще лучше. И будут болтать больше.

— А ты смышленый, — рассмеялась Тейт. — Но сегодня говорить будешь ты. Как твое имя?

— Которое? Хозяева давали мне не одно имя, поэтому зовут по-разному. — Губы на его худом, заостренном лице были пухлые и чувственные. Они растянулись в бессмысленную улыбку.

— То, которое дали первым.

— Додой.

Тейт вздрогнула. Она подняла руку и положила ее на плечо Додоя. На это раз он ничего не предпринял, чтобы увернуться от нее. Голос Тейт оставался спокойным.

— Звучит знакомо. А ты был в замке, когда я болела?

Он неприятно-визгливо захохотал.

— Я думал, стража убьет меня сегодня, когда пробирался сюда. В самом замке? — Он снова залился смехом.

Повернувшись к Сайле, Тейт сказала:

— Мне надо его покормить и переодеть. — Она увела его, даже не взглянув, идет ли следом Сайла.

Додой же посмотрел. Хотя рука Тейт лежала у него на плече, он обернулся и бросил взгляд из-под нее. Лицо его было холодно-безжизненным, глаза походили на запертые двери. Однако Сайла знала: это было предупреждением о том, что отныне он входит в ее жизнь.

 

Глава 16

Перемены, произошедшие в характерах Кейт Бернхард, Сью Анспач и Дженет Картер, восхитили Тейт. Теперь они носили церковные мантии с непринужденностью. Ее подруги, несомненно, нашли свое место в новом мире.

Все в их манерах говорило об удовлетворенности; для Картер это даже немного походило на чудо. Тейт улыбнулась, вспомнив вспыльчивую Картер в роли детской учительницы. И все же она любила ее так же, как и Анспач. Бернхард была агрономом и целиком посвятила себя земледелию. Она уже успела прославиться среди местных жителей своим опытом, у нее бывали даже приезжие. Ее уважали за то, что она обучала фермеров. А готовность учиться у них и передавать знания везде, где она появлялась, заставили даже полюбить ее.

Когда они уселись в зале замка, предназначенном для заседаний, Тейт охватила грусть. Ей хотелось, чтобы эти три женщины поняли ее.

Даже в их собственном мире они оставались женщинами, к которым было неприменимо понятие «женщина-воин». Тейт чувствовала, что сама уже покинула их круг. Утрата былой близости со своими подругами печалила ее, но пути назад не было.

Доннаси Тейт тоже смирилась с новым миром, только для нее он больше походил на войну. По иронии судьбы они стремились к одной цели. Эти трое, живя в мире, где женщины искали и требовали равенства, придали своей работе в новой жизни более практический характер. Их влияние распространилось на все земли Гэна во многом потому, что они были связующим звеном между ним и женами его воинов. Они руководили работой ткацких, гончарных и кожевенных женских мастерских. И уже многие жительницы городов и сел открывали подобные предприятия.

Было время, когда и Тейт занималась этим, вместе с Сайлой. Они жили в Джалайле и создавали отряды бойцов, которых теперь называли Волками. Ей было больно смотреть, как эта троица присваивает себе ее обязанности в работе с женами воинов. Во всяком случае, ей удалось избежать конфронтации в деле с мальчиками-сиротами.

Тейт присутствовала там в тот день, когда эти трое представили требования о снабжении продуктами, обеспечении жильем и попечительским персоналом; Гэн одобрил все. Кроме размещения мальчиков-сирот. Гэн заявил, что они будут находиться на попечении Трех Территорий до шестнадцатилетнего возраста, после чего будут служить в армии до двадцати четырех лет. Затем им будет предоставлено право самостоятельного выбора жизненного пути.

Несмотря на гнев, вызванный деспотичным и неразумным отношением Гэна, Тейт получила истинное наслаждение, когда Дженет Картер вышла из себя. Как в старые добрые времена.

Чуть позже, оставшись вчетвером, они пошушукались насчет фашистских ублюдков и империалистических происков. Все это было бесцельно. Мальчиков следовало воспитывать воинами.

Программа, составленная Гэном, предусматривала радикальные социальные перемены. Рабство или мгновенная смерть являлись обычным уделом взятых в плен детей мужского пола. Война с Алтанаром породила проблему отпущенных на волю или брошенных несовершеннолетних рабов и неусыновленных детей. Предложенное Гэном решение не отличалось изяществом, хотя в целом отвечало потребностям детей и его новому положению.

В тот день вопрос был улажен. Кейт, Сью и Дженет походили на закормленных канарейками кошек. Хоть с чем-то было покончено.

Когда в сопровождении Сайлы и Ланты вошел Конвей, они беспокойно заерзали на стульях, приводя в порядок безукоризненно сидевшие платья. Конвей кисло улыбнулся им, но, как только взгляд его упал на Тейт, громко захохотал, сморщившись от боли и заохав. Когда боль утихла, он сказал:

— Ах, Доннаси, как приятно узнать, что ты здесь. Я боялся, что буду самым безобразным в этом зале, но теперь можно расслабиться.

Притворяясь рассерженной, Тейт погрозила ему кулаком.

— Если бы ты был достаточно здоров, я бы тебя малость помяла. В том месте, где у тебя еще не все мозги вышибли. Так кто же тебя разукрасил?

Как только Сайла с Лантой заняли свои места, в разговор вмешалась Картер. Ее напряженный четкий голос выстреливал слова быстрее, чем обычно.

— У нас, Сайла, есть для тебя сногсшибательная новость. На самом деле, даже для всех нас. С той поры, как ты поведала нам о том, как настоятельница Ирисов всю жизнь изучала проблему Врат, мы пришли к выводу, что она оставила об этом записи.

Картер замолчала, и Анспач сунула руку в огромный карман платья, достала из него пергаментный свиток и развернула его.

Бернхард нетерпеливо потянулась к нему.

— Он хранился под каминной плитой. Дженет простукивала, и мы услышали глухой звук…

— …И нашли вот это, — закончила Анспач. Оглядываясь по сторонам, краснея от смущения, она добавила: — Да-да, мы искали тайники. Это была идея Дженет.

Ее перебила Картер:

— Нет. Нам всем пришла в голову эта мысль.

Тейт тихо засмеялась. Услышав, Картер попробовала было вспылить, но потом тоже улыбнулась и сказала:

— Ведем себя, как малые дети. Так вот, мы его нашли. Все это так захватывающе! Анспач сказала: «Подумайте! Где в фильмах всегда прячут? Мы глянули, и бинго!»

— В фильмах? — переспросила Сайла.

— Бинго? — переспросила Ланта.

Анспач встряхнула сверток так, что тот зашуршал, и поспешно сказала:

— Послушайте, что в нем написано:

«На основании многочисленных бесед, проведенных мною на протяжении долгих лет, я пришла к выводу, что Врата действительно потеряны для Церкви. В отличие от других, я не верю, что их существование или назначение является секретом. Это — тайна. Возможно, придуманная. Хотя я считаю, что нет. Быть может, мои доводы покажутся глупыми, но я полагаю, что наши любимые и уважаемые Учителя погибли не напрасно. Существует множество различных версий об их необнаруженном святилище. В этих историях есть много общего. Разумеется, я полностью отвергаю все суеверные глупости о рычащих железных чудовищах, которые охраняют святилище и убивают незваных гостей одним взглядом. Равно как и не признаю существование духов грома и молнии».

Анспач сделала паузу и оторвала глаза от документа.

— Здесь нарисована звездочка и есть примечание на полях, в котором говорится:

«Я склонна пересмотреть последнее замечание. Эти люди появились среди нас с оружием, которое, несомненно, обладает мощью грома и молнии. В этом кроется нечто выходящее за пределы моего понимания. Эти люди многого не желают объяснить.

Я доверяю им полностью, хотя в них есть что-то, чего я боюсь больше, чем любого их оружия».

Раскрасневшаяся Анспач не отрывала глаз от пергамента.

— Итак, читаем дальше.

«Тщательно и втайне я обдумала каждый слух и каждую историю о Вратах, которые попали в поле моего внимания. Участвовала во многих посвященных этой теме Церковных собраниях, некоторые из них были тайными, только для редких избранных. Во всех рассказах удивительно повторяются три особенности. Утверждение о скрытом в горах городе (в этом месте в повествовании обычно появляются железные чудовища). Описание города, как места, где гиганты заявляли, что тьма навсегда исчезнет — фраза необычная, хотя народные предания всех известных мне культур утверждают, что гиганты по своему желанию превращали ночь в день. Местонахождение. Недалеко от Дома Церкви, через уничтожающую пустыню и пожирающую реку, на юге страны, где солнце может убить, и место, где солнце никогда не светит».

Все взгляды устремились на Сайлу. Ее лицо сияло.

— Моя настоятельница. Она словно вернулась ко мне из Далекой Земли. — С грациозной легкостью Сайла вскочила со стула и бросилась поочередно обнимать женщин. Приблизившись к Конвею и вспомнив о ранах, она поцеловала его в щеку более сдержанно. Кружась и шелестя платьем, она вернулась на свое место и села. — Друзья мои, я найду их. Дорогие мои, любимые. Я их обязательно найду.

Все одобрительно зашумели, потом обступили ее, охваченные восторгом и осыпая поздравлениями.

* * *

Подпрыгнув в последний раз, Додой опустился на пол сырого темного коридора, находившегося за стеной. Попытки подсмотреть через слишком высокое отверстие лишили его сил. Он ударил кулаком по холодному камню, жалея, что это не бледное лицо одной из трех дур, которые так неожиданно сообщили такие ценные сведения. Если бы у них хватило ума хоть как-то намекнуть, что у них есть действительно важные новости, то он принес бы что-нибудь подставить себе под ноги. Все, чем он теперь обладал, — это лишь разрозненные кусочки и обрывки того, о чем писала старая настоятельница.

Он был рад, что она умерла. Поделом ей.

И все же он кое-что знал. Что-то находилось неподалеку от Дома Церкви. Что-то рядом с пустыней. Какое-то место, где совершенно отсутствовала вода; это было ему знакомо. Всплыло смутное воспоминание о том, как в раннем детстве ему было жарко и хотелось пить. А что же говорилось о реке? Может, плохо расслышал, хотя уверен, что в послании старой ведьмы говорилось: «Город, в котором не будет тьмы».

Никакой факел, чтобы освещать себе путь, ему не был нужен.

На стенах висели металлические светильники, а сеть тайных коридоров служила ему местом для игр. Сквозь щели в стене время от времени просачивался тусклый свет, и это все, что ему требовалось. Некоторые люди подозревали о существовании тайного лабиринта, но он был единственный, кто нашел проход в него. Холод и сырость поначалу раздражали, но потом он был рад. Даже если кто-то еще обнаружил бы скрытую галерею и вошел туда, ему пришлось бы двигаться осторожно, отгоняя от себя таких отвратительных тварей, как пауки.

А значит, пауки были его друзьями. Так же как и холодный, липкий от сырости камень и затхлый воздух. Раб понимал: тот, кто помогает получить то, что он хочет, и есть его друг. Пока эта помощь оказывается.

Он опять вспомнил о послании настоятельницы и снова нахмурился. Он услышал слишком мало. Однако, если использовать то, что понял как следует, они расскажут ему и остальное.

Водя пальцами по каменной кладке, он вскоре отыскал подходящее сухое место, прислонился спиной к стене и задумался. Немного спустя он уже тихо мурлыкал что-то себе под нос.

Он должен контролировать Тейт, а все они должны продолжать верить, будто он боится.

С Тейт было легко.

С остальными же… Они не были друзьями.

 

Глава 17

Конвей ожидал в зале заседаний, сидя за сколоченным из толстых досок столом. Справа от него в южной и западной стенах, сложенных из гранита, были сделанные в форме высоких арок смотровые щели. Длинные узкие полосы послеполуденного солнца падали через них и освещали внутреннее помещение, где лучи расплывались по полу теплыми лужами. То и дело ярко вспыхивали кристаллические вкрапления в камне. Свет оживлял краски на великолепной скатерти, вышитой Людьми Собаки, которая покрывала стол. Ослепительно желтый круг на ней, увенчанный желтой фигурой в виде крылатой буквы «V» на ярко-красном фоне, представлял собой родовой герб Гэна Мондэрка.

Подвинув расшитый бисером вещевой мешок, в котором лежали ботинки, Конвей удивился тому, что Гэн оставил без изменения одну из черт культуры Оланов — носить в помещении комнатную обувь. Гэн Мондэрк неумолимо требовал, чтобы санитарное состояние и чистоплотность каждого подчиненного соответствовали нормам Людей Собаки. Пользу этих нововведений Оланы только начинали понимать.

Конвей оценивающе вдохнул насыщенный запахами трав воздух. До введения частых уборок, окуривания благовониями и ароматными свечами замок всегда напоминал Конвею неприятно холодный, сырой, зловонный подвал. Алтанар и его предшественники страшно запустили свое жилище со всеми его произведениями искусства и сокровищами, а мылом почти не интересовались.

В отличие от Оланов и Людей Гор, в племени Гэна чистота считалась неотъемлемой частью религии. Так или иначе, они поняли, что чистота помогает бороться с «порождениями грязи» и «невидимыми». Конвей вспомнил об аккуратности военных целительниц, врачевавших его раны.

Была еще проблема со спиртом. Церковь знала, как его производить. И когда Гэн обнаружил его запах, он учинил небольшой скандал. После этого потрясенные Избранные сторонились Мондэрка не один день. В конце концов Ланта взяла на себя смелость объяснить ему, что тайное снадобье, называемое ею «прозрачная чистота», используется как эффективное наружное средство в лечебных целях и оказывает губительное действие при приеме внутрь.

Гэн согласился с таким рациональным, хотя и спорным, подходом.

К тому же пожелал получить галлон «прозрачной чистоты», выдержанной в дубовом бочонке.

Появление Сайлы, держащей пергаментный свиток, вывело Конвея из задумчивости. Приветственно махнув им Конвею, Сайла подошла к столу, села напротив и внимательно посмотрела на его грудь.

— Как раны? Заживают? Сегодня утром я говорила с Тейт. Она готова.

Он слегка стукнул себя в грудь.

— Отлично. Все время занимаюсь — упражнения с мечом, верховая езда. Между нами: было бы неплохо отложить отъезд на пару недель. Приношу извинения за нас обоих. — Конвей боялся, что она почувствует в его голосе противоречие — страстное желание и неуверенность.

Никак не отреагировав, Сайла развернула сверток.

— Самое главное, чтобы ты выздоровел. Отправишься вслед за нами через пару дней. Поэтому хочу, чтобы ты взглянул на вот это. Это самая лучшая карта, которую составил Алтанар, — сказала она. — Результат усилий шпионов, торговцев, неосторожно сказанных слов вестников и людей из Церкви.

— Церкви?

— Да. Целительниц и военных целительниц. Когда-то Кос являлся оплотом Церкви. Но случилась эпидемия чумы. В этом обвинили Церковь и надолго запретили ее. Сейчас там три аббатства: Роз, Фиалок и Лилий. Сестры находятся под пристальным наблюдением, содержатся в строгой изоляции, но тем не менее с ними обращаются хорошо. По отношению к Церкви Кос щедр на дары.

— Откуда ты все это знаешь? Почему я до сих пор не слышал об этом?

— Поиски — часть моих самых ранних воспоминаний. — Сайла положила руки на стол и напряженно подалась вперед. — По ночам я просыпалась в поту от приснившейся невыносимой жары. Меня мучила страшная жажда, но не было сил кричать. Я видела покрытые снегом горы, глубокие ущелья, которые, казалось, раскалывали мир на части. И всякий раз я понимала, сама не знаю почему, но во сне я занималась поисками так называемых Врат. Когда я рассказала об этом настоятельнице (в то время она, конечно, еще не была настоятельницей), она взяла с меня клятву, что я никому больше об этом не скажу. Всю оставшуюся свою жизнь она помогала мне получать сведения о мире за пределами Олы. — Опустив голову, Сайла внезапно умолкла. Воцарилась гнетущая тишина. Конвей хотел было нарушить ее, но почувствовал, что ему нечего сказать.

Наконец Сайла продолжила:

— Легенды гласят, что до Великой Чистки Учителя в Косе процветали. Мы можем найти там разгадку. Теперь же каждый, кто торгует с Косом, скажет, что страна погрязла в интригах. Это общество каст и привилегий, богатства и угнетения. Рабство — опора экономики, жестокость — основа управления обществом.

Опустив руку на плотный пергамент, она медленно провела пальцем на юг, через голубую ленту Матери Рек, через равнину между высокой горной грядой и морем. Картограф пометил перевалы и реки, тропы и мосты. Две горные вершины были окрашены в красный цвет и увенчаны струйками дыма. Черные завитушки на склонах, по-видимому, являли собой потоки лавы. В месте, где, по воспоминаниям Конвея, должна располагаться гора Маунт-Худ, художник нарисовал четкий, покрытый снегом конус. Это вселяло слабую надежду, что карта была хоть отчасти точна. Потом Конвей заметил, как из-под двигавшейся руки Сайлы возникло изображение кита недалеко от морского берега. Он проглатывал корабль вместе с командой в десять человек.

Конвей подумал, как сейчас выглядит Маунт-Худ. Независимо от того, как она теперь называется.

У него уже было некоторое представление о Пустошах. Никаких поселений, равных по величине Оле или даже Джалайлу. Всего лишь горсточка населенных пунктов да форт в центре для защиты от возможного нападения. Гористая местность была родиной племен, походивших во многом, кроме кровожадности, на Людей Гор, живших в Горах Дьявола между Олой и землями Людей Собаки.

От горы Сайла провела пальцем к морю и остановилась, отчертив треть пути между Олой и глубоким заливом Коса.

— Коссиары охраняют и дальние северные рубежи, и восточные, где из-за Гор Дьявола поднимается утренняя заря. Никому не известно, как далеко они продвинулись на юг. Патрули заставляют силой платить дань, грабят одиночек.

— Мы с Тейт слышали о Косе разные истории, — сказал Конвей, — проклятое место, которое, похоже, не имеет пределов, странные животные. Говорят, даже Скэны их опасаются. Торговцы вынуждены останавливаться и торговать у его границ. Вестники всегда едут с завязанными глазами и в сопровождении охраны. Морские торговцы рассказывали нам, что могут сойти на берег только на каком-нибудь острове, поскольку на своей территории Коссиары убивают любого, кто не имеет надлежащей татуировки или приветствует не так, как у них принято.

— Мы обойдем Кос, пройдя через Горы Дьявола, вот здесь. — Она показала на место, помеченное «Страж Перевала», и взглянула на Конвея. — Мы уже обсуждали это раньше, помнишь?

— Верно, эта местность расположена к северу от караванного пути между Косом и восточной стороной гор, и все ее называют Сушью. Я беседовал с одним торговцем, и он сказал, что Страж Перевала — труднопроходимое место.

Не отрывая глаз от карты, Сайла спросила:

— Он рассказал тебе что-то еще?

В ее вопросе Конвею послышалось веселье.

— Он сказал еще, что есть только одна подходящая дорога, которая ведет на юг от Матери Рек до Коса. Помимо нее есть еще две-три тропы, но на них нет постоялых дворов. По его словам, лучший способ выжить в Пустошах — просто затеряться; если ты затерялся, то патрули Коссиаров могут не обнаружить тебя.

— Он считает, что патрули — это единственная реальная опасность? — Сайла вызывающе улыбнулась.

— Не только. Он говорил также о тиграх, медведях, волках и местных жителях, которые запросто могут выдать тебя Коссиарам за награду. Если им не покажется, что у тебя есть чем поживиться. В таком случае они просто убьют и ограбят.

Сайла свернула карту.

— Ты не упомянул Церковь, которая тоже представляет опасность.

Кровь ударила ему в лицо.

— Мне показалось, об этом не стоит говорить.

Она с раздражением покачала головой.

— Нет. Больше так никогда не делай. Мне необходимы твои суждения, Мэтт Конвей. Твои мысли и мнения. То, что ты думаешь на самом деле. Конечно, Жнея представит свою версию того, что произошло здесь, и большинство ей поверит. Из-за раскола в Церкви моя неприкосновенность пошатнулась. Благодаря Одил она стала совсем иллюзорной. — Сайла взяла Мэтта за руку. — Для нас самая большая опасность — это предательство. Теперь ты понимаешь, почему я должна быть уверена, что ты говоришь искренне? Чего бы это ни стоило?

Конвей стиснул ее руку.

— Прости. Этого больше не повторится. — Он помолчал, затем резко задал вопрос, которого боялся: — А что будем делать с Тейт? Не столько с Тейт, сколько с этим мальчишкой, Додоем? Она только о нем и думает. Ты же разбираешься в людях, понимаешь женскую душу; что делать?

— Положись на нее. Мы сейчас не можем привлечь ее к себе. Мы можем только оттолкнуть ее. Наберись терпения, друг мой. Отнесись с сочувствием.

В ответ Конвей уклончиво хмыкнул. Не высказывая всех своих мыслей до конца, он продолжил:

— Она ведь знала, что мы встречаемся в последний раз, чтобы поработать с картой. И знаешь, почему она не пришла? Она собиралась вести Додоя на базар. Ему нужна обувь. Я боюсь за нее, Сайла. Она зациклилась.

Сайла недовольно наморщила лоб.

— Мне непонятно это слово — зациклилась. Оно звучит очень неприятно. Я тоже о ней беспокоюсь. Мы должны дать ей время. Она навсегда останется нашей Доннаси, мы это знаем.

— Да, конечно. Послушай, она собиралась пойти со мной в конюшню, чтобы в последний раз проверить снаряжение и отобрать лошадей с собаками. Не хочешь присоединиться ко мне?

Улыбнувшись еще раз, она положила карту на стол, обошла кругом и взяла Мэтта под руку. Покидая серые каменные стены комнаты, оба болтали, как школьники.

Конвей с тревогой думал, действительно ли она была такой обеспокоенной, как казалась. Что касается его, он чувствовал себя подавленным и пристыженным. Вспомнились слова Сайлы: «Я должна быть уверена, что ты говоришь искренне». А он притворился, будто уверен, что с Тейт все будет в порядке.

Первый обман раскрылся менее чем через минуту. Раскрылся легко.

Когда Сайла с Конвеем вышли во двор, Тейт уже спешила им навстречу.

— Извините, опоздала, — проговорила она, задыхаясь. — Додою надо было купить ботинки получше. Старые жали.

— А мне показалось, они были новые, — заметила Сайла.

Тейт поморщилась.

— Разве это не ужасно? Торговец никак не мог подобрать подходящие. Додою это страшно не понравилось.

— А где он теперь?

— В конюшне. Он подождет нас, пока мы будем объезжать лошадей, а потом поможет в последний раз проверить снаряжение. Он был так возбужден, когда говорил со мной. Он такой милый, когда волнуется. В нем столько жизни.

Конвея это удивило.

— Ты не сказала ему, что тебе от него нужно?

— Ни слова. Если бы я сказала это сейчас, он бы подумал, что я использую его.

Сайла еле сдержалась, чтобы не сказать ей, именно это она и делает.

Проезжая по городу, Сайла вначале участвовала в разговоре. Спустя какое-то время она уже мысленно бродила далеко за пределами кирпично-каменных крепостных стен. Она позволила Тейт и Конвею обогнать себя.

Проезжая через Восточные ворота, она расслабилась и, чуть наклонившись набок, провела пальцами по отполированным медным пластинам тяжелой двери. Какой-то колеблющийся образ усмехнулся в ответ. Лицо было искаженное и неузнаваемое.

Она услышала шепот Жнеи.

— Я есть Церковь. При слове Мать кого ты представляешь? Ответь, Сайла. Ответь Матери.

Нет, это был другой голос. Любящий.

Я никому не буду принадлежать.

Слова эти прогремели.

Открыв глаза, Сайла обнаружила, что находится за воротами, и бросилась догонять Тейт и Конвея.

Ничего не произошло, говорила она себе. Ничего я не слышала. Просто померещилось.

Вскоре они добрались до конюшен. Тейт всю дорогу только и говорила о Додое. Сайла рискнула поймать взгляд Конвея и закатить глаза, получив в ответ мимолетную участливую улыбку.

У боевых лошадей не было имен. Люди Собаки, которые разводили и обучали их, никогда не давали им прозвища, считая это плохой приметой. Конь Сайлы не был боевым. За великолепную медно-красную масть его звали Рыжик.

Из дверей украдкой, словно амбарный кот, показался Додой. Он поспешно направился к Тейт. Даже когда она стала теребить ему волосы, он продолжал смотреть на Сайлу и Конвея. Когда же те поздоровались с ним, он молча кивнул в ответ, тупо на них уставившись.

Задрав голову, он сказал Тейт:

— Солдаты говорят, что надвигается гроза. Может, не поедем и подождем, пока она пройдет? Не то промокнем насквозь. А что, если я заболею? Сайла ведь только военная целительница; она, наверное, не знает, что делать, если я по-настоящему заболею.

Еще как знаю, мрачно подумала Сайла, загадочно улыбаясь. Все так же улыбаясь, она мысленно послала Додою проклятия.

Мальчик продолжал.

— А что, если ветром сломает дерево? И оно кого-нибудь поранит? Нам что, придется опять вернуться сюда? А?

Тейт терпеливо стала объяснять и утешать ребенка. Сайла и Конвей оседлали коней и тронулись в путь, предоставляя ей возможность следовать за ними тогда, когда она будет готова. Отъехав на безопасное расстояние, Конвей сказал:

— Он скоро меня доведет… Тейт никак не может втолковать Додою, что мы его не обидим.

Сайла одобрительно кивнула головой.

— Порой так хочется задать ему трепку. Ты видишь, из-за него она отделилась от нас. Мы — здесь. А она — там, позади, вместе с ним. В случае опасности она сразу же бросится оберегать малого.

— Тейт слишком умна, чтобы забыть о главном. Она самый надежный товарищ, какого можно только желать.

Сайла почувствовала в этой фразе скрытую иронию. Конвей не вынесет, если она снова начнет открыто критиковать Тейт. Она решила попробовать другой способ.

— Она узнала что-нибудь о том, где он родился?

— Только то, что на юге. — Конвей нахмурился, и она замерла в терпеливом ожидании. Лицо его выражало сомнение и беспокойство. Затем его прорвало. — Она заявляет, что не хочет ускорять процесс их сближения. Одного она не замечает — как он манипулирует ею.

— Подождите! — Крик Тейт заставил Конвея выпрямиться в седле. Лицо его вспыхнуло. Глаза обратились к Сайле, которая тихо сказала:

— И я так считаю, Мэтт Конвей. Будь начеку.

 

Глава 18

По телу Рыжика пробежала быстрая дрожь. Сайла повернула его голову по ветру и погладила коня по шее. Ее заинтересовало, что значила эта дрожь: реакцию животного на погоду или какое-то предчувствие.

На склоне, примерно в четверти мили от поля, где они стояли, Мать Рек впадала в море. Окрашенная весенними водами, несущая на своих волнах массу мусора, от веток до стволов, она летела мимо в дикой, устрашающей спешке.

К западу река текла почти прямо, и видно было, как она исчезает в пелене тумана. Он опустился на широкий каньон, почти целиком скрыв под собой великую реку.

Подобно этим веткам, вода поглощает любую добычу, имевшую неосторожность оказаться у нее на пути, мрачно подумала Сайла.

Она поглубже закуталась в мантию из шкурок выдры.

Ветер гнал туман вверх по течению и, казалось, вырывал куски с поверхности потока, превращая их в волны. Затем с детской жестокостью он неистово трепал гребень волны. Разглядывая фонтаны белых капель, Сайла вспомнила о казнях, проводимых облаченными в белое блюстителями Алтанара.

Еще один признак нездорового состояния ума, подумала она, взглянув на миниатюрную Ланту. Внимание другой Жрицы было приковано к ожидавшему их неказистому парому.

У Ланты было достаточно причин для опасений. По форме паром напоминал кирпич, лишь нос и корма едва поднимались над бортами. Похоже, его приводили в движение два паруса, сейчас свернутые вокруг укосин. Они угрожающе дрожали, а тонкие мачты скрипели на двигающейся взад-вперед палубе. От особенно сильного порыва ветра судно неуклюже закачалось, до предела натянув толстые цепи, которыми было привязано к деревьям.

Оглядевшись вокруг, Сайла увидела улыбающегося Конвея. Брызги на его лице напоминали капельки пота.

— Вот здесь начинается настоящее приключение, — сказал он.

— Как же ты назовешь предыдущие дни и реки, по которым мы плыли? — отреагировала Тейт. — Праздником? Моя одежда не просыхает с того дня, как мы отправились в путешествие. Когда-нибудь эта погода поменяется?

— То были просто реки, — Конвей старался говорить небрежно, — а дальше нас ждет неизвестность.

Ланта твердо произнесла:

— Если только мы до нее доберемся. Это ведь не прогулка в поисках красивых пейзажей. Все намного опаснее, чем ты себе можешь представить.

Отъехав на некоторое расстояние, Конвей снова улыбнулся. Отозвавшись на его свист, все собаки взбежали на крутой подъем, к тому месту, где лес граничил с полем. Пара коричневых псов Тейт стояла близко друг от друга, они никогда не разлучались без приказа. Черный пес Конвея Карда, повернувшись, рассматривал обратный след. Микка, чья белесо-серая шерсть удивительным образом сливалась с туманом, углубилась в высокую траву. Конвей подозвал своих собак. Они подбежали, и он в который раз затрепетал, почувствовав сверхъестественную силу их выразительного молчания, которое манило его присоединиться к ним. Было ясно, что он был вожаком, он отдавал команды.

Тейт подъехала к Конвею. Он обратился к ней, не отрывая взгляда от собак:

— Что бы подумали наши друзья из прошлого, увидев эту сцену? Представляю себе эту парочку в мире, где только супружеской паре с лицензией на двух детей разрешалось иметь одну домашнюю собачку, весом не более тридцати фунтов.

— Я знала парня, который разводил собак. — Его удивление вызвало улыбку у Тейт. — Он со своей семьей владел правами на разведение животных. Ему не раз предлагали большие деньги, но он отказывался. А лошади? Подумать только — десять лет ждать только для того, чтобы попасть в список на розыгрыш ежегодной национальной лотереи развлечений? Помнишь? И если тебя не оказывалось в «тысяче счастливчиков» в твой год, то не оставалось ничего другого, как снова встать в очередь и ждать следующие десять лет.

Конвей посерьезнел, вспомнив огромные очереди, в которых люди стояли, чтобы получить свой паек мяса, хлеба, сахара, масла. Миллионы людей в набитых битком, прогнивших, отравленных городах.

— Ты слышишь меня? — Голос Тейт вернул Конвея на землю, он резко повернулся.

— Ни единого слова. Замечтался, наверное. — Они стояли одни, остальные уже направились к хижине паромщика.

Тейт свистнула Танно и Ошу, затем промолвила:

— Я спросила тебя, задумывался ли ты когда-нибудь над тем, почему эти поселения такие маленькие и изолированные друг от друга. Они враждуют друг с другом, и это кое-что проясняет. Мы знаем, что вначале их было совсем немного. Все же у них было пять веков для того, чтобы отстроиться. Кажется, я знаю, в чем причина. Ты видел, как они боятся болезней?

— Чума, — ответил Конвей, и Тейт молча кивнула. Он продолжил. — Думаю, ты права. То, что выпустили на свободу ученые, должно было мутировать с бешеной скоростью. Вполне возможно, что они заложили эту возможность изначально. Чтобы победить прививки.

— Логично. — Это слово слетело с ее уст, как приговор. Вдруг она громко рассмеялась. — Ну и что? Микробы, стрелы, еще что-то. Давай-ка отличимся, Мэтт. Ты со мной?

Они подъехали друг к другу и взялись за руки. Некоторое время молчали. Затем отпустили руки и с ликующим криком галопом рванули вперед.

Сайла и Ланта смотрели на них, смущенно покачивая головами.

Когда Конвей и Тейт поравнялись с женщинами, Сайла торговалась с паромщиком. Он оказался несговорчивым человеком и не соглашался до тех пор, пока Сайла не предложила ему сумму, от которой просто невозможно было отказаться.

— Возможно, мы все приплывём на дно реки, — проворчал он, надевая стеганое пальто и широкую, длинную, по самые лодыжки, юбку. На ней были огромные, размером с ладонь пуговицы. Они озадачили Конвея, но вскоре он понял, что такие пуговицы можно расстегнуть онемелыми руками, если владелец юбки вдруг окажется в воде. Пончо паромщика, надетое поверх пальто, опускалось ниже талии. Оно было сделано из узких полосок полупрозрачного материала. Тот, кто смастерил его, хитроумно соединил горизонтальные полосы материала внахлест, чтобы оно как можно меньше пропускало воду. Заметив интерес Конвея, паромщик снизошел до объяснений. — Это тюленьи кишки. Мы торгуем зерном с Китобоями, которые живут вниз по течению, чтобы получить этот материал. Защищает от дождя и ветра, как ничто другое. С таким пальто под этим пончо я не испугаюсь, даже если непогоду принесет из Преисподней. — Он резко взглянул на Жриц. — Прошу прощения.

Сайла сказала:

— Ты знаешь эту реку слишком хорошо, чтобы позволить ей забрать нас в Преисподнюю. Ты просто хочешь поднять цену за переезд.

— А ты упрямая, не то что другая.

— Другая? — Сайла задала вопрос, и все замерли.

Паромщик нервно вздрогнул.

— Другая Жрица. Шесть или семь дней назад она пришла сюда с первыми лучами солнца. Пряталась под таким же капюшоном. Боялась даже посмотреть на воду, пока мы не достигли того берега. С ней не было столько возни, как с вами. Заплатила столько, сколько я сказал, даже не торгуясь. Была очень напугана, будто думала, что если люди не убьют ее, то это сделает река.

— Она была одна?

Паромщик заговорщически улыбнулся.

— Она хотела, чтобы я так думал. Но когда я вернулся назад, то мне пришлось отправиться на поиски нашей коровы. Понимаете, щеколда на воротах…

— Только факты, пожалуйста, — перебил его Конвей, и Тейт издала сдавленный возглас. Это был отрывок из диалога, который являлся неотъемлемой частью каждого телекурса 101 (обычно он назывался «Вступления и лозунги») в любом университете.

Услышав его в столь напряженный момент, Тейт едва не хихикнула. Паромщик на мгновение обиженно замолчал, продолжив:

— Она пришла с полудюжиной мужчин. Я видел их следы в том месте, где они сошли с дороги и пошли в обход. К моей хижине она подъехала одна, остальные пошли на запад.

— Откуда ты знаешь, что это были мужчины? И что они были вместе с ней? — спросила Сайла.

— Слухи. Один человек, который проходил мимо, рассказал мне о шести мужчинах, которых он видел в гостинице за ночь до того, как эта женщина появилась здесь. Двое были богатыми, он называл их баронами. Я не очень-то верю в это, но, по словам этого человека, они все время отдавали приказы, а остальные прыгали вокруг них. В любом случае, Жрица тоже остановилась в гостинице. Они не переговаривались друг с другом. Она держалась чуть позади них. Думаю, соединились на дороге; в лесу их ждали семь лошадей.

— Ты очень нам помог. Возможно, когда-нибудь я смогу отблагодарить тебя, — произнесла Сайла.

Он посмотрел вдаль, потом, как будто стесняясь, повернулся к Сайле и, немного поколебавшись, вымолвил:

— Если бы я знал что-то еще, смогли бы вы сохранить это в тайне? И ваши друзья тоже?

— Конечно. Именно потому они мои друзья.

— Там был еще один всадник. Мужчина или женщина, сказать не могу. Я спрашивал у людей, но никто не видел его. Я нашел еще одни следы в месте, откуда можно было видеть все, о чем я вам рассказывал. Я не могу гарантировать, что все так и было, я не следопыт, но факты говорят сами за себя.

— Кто-то наблюдал за наблюдателями? — Тон Тейт выражал сомнение. — Но зачем?

— Поглядеть со стороны, с каким вниманием вы меня слушаете, и можно подумать, что вы в этом лучше меня разберетесь. — Паромщик одарил Тейт широкой улыбкой.

— Другой всадник никогда не появлялся возле твоего парома? — продолжала Тейт.

— Он остался на этой стороне реки. — Заметив, что его не понимают, он продолжил: — Отсюда до следующего парома два дня пути. А переплыть Мать Рек невозможно. Если бы он украл лодку или заплатил за перевозку кому-то другому, я бы наверняка знал. Я думаю, вы ничего не хотите сказать мне обо всем этом?

— Тут нечего говорить. Мы просто путешественники, и наш путь лежит к югу, — ответила Сайла.

Направляясь к двери, паромщик сказал:

— О да, я верю вам, Жрица Роз. Пойдемте со мной, и вы увидите, как я запрягаю команду уток, которая перевезет нас на тот берег.

Смеясь собственной шутке, он направился к парому. Однако, проверяя, как привязаны лошади, он стал вполне серьезным. Его помощник отвязывал цепи. И сам паромщик, ловко и сильно правящий румпелем, и его помощник, натягивающий и ослабляющий паруса, показывали чудеса своего ремесла. Но все же несколько раз паром опасно накренило, а порывы ветра то и дело окатывали палубу фонтанами брызг.

Причаливая к берегу, паромщик показал все свое искусство. Уверенной рукой он преодолел водоворот. Двое мужчин на берегу кинулись подхватывать брошенные с парома швартовы. Подведя судно ближе, они заменили веревки цепями, точь-в-точь такими, какими паром крепился на северном берегу.

Собаки с радостью выпрыгнули на землю, однако, чтобы стащить на берег насмерть перепуганных лошадей, Конвею и команде потребовалось несколько минут. С боевыми лошадьми было чуть полегче, чем с вьючными, пребывавшими в неописуемом смятении. Заново распределяя и привязывая грузы, Конвей обратил внимание на то, как тихо, почти незаметно вели себя обитатели нескольких ближайших хижин, выглядывающие из дверей своих жилищ. Даже дети исчезали восвояси, стоило только на них взглянуть. Единственной примечательной вещью в этой деревушке были прислоненные к каждой хижине лодки. Они были сделаны из дерева и кожи, а вручную разрисованные паруса, по-видимому, из холста. Одна незаконченная лодка стояла на козлах. Необтянутая конструкция шпангоутов и стрингеров напоминала скелет рыбы. По свернутым парусам, огромным крюкам и шпунтам корпуса можно было догадаться, что хозяин собирается идти за крупной рыбой.

Как только путешественники вышли из пределов слышимости, Тейт спросила:

— Что вы думаете насчет этой Жрицы, о которой рассказывал паромщик? Она принадлежит к какой-то из группировок?

— Вне всяких сомнений, — ответила Ланта. А Сайла добавила: — Это еще раз говорит, что враги Гэна намного активнее, чем мы думаем. Те два человека были баронами, я уверена в этом.

— Мы должны возвращаться в Олу, за нами гонятся бароны, а мы все здесь только ради Врат Сайлы, — пробурчал Додой.

— Прекрати. Все будет хорошо, — одернула его Тейт.

Он открыл было рот, чтобы продолжить, но окрик сзади опередил его. Путешественники обернулись назад и увидели, как в их сторону мчится паромщик на расседланной лошади. Отдышавшись, он заговорил:

— Я прискакал так быстро, как только мог. У меня кое-что для вас есть. Один из помощников сказал, что пару ночей назад вверх по течению украли лодку. — Он показал на затянутые туманом утесы. — Этот же человек видел там всадника, позавчера. Ничего не делал. Просто наблюдал. Целый день. Появился там снова этим утром, но уже ушел.

— Ты думаешь, что это он украл лодку? — спросила Сайла.

Скептицизм, с которым она произнесла вопрос, заставил паромщика покраснеть.

— Можешь надеяться, что нет. Кто бы он ни был, он украл лодку и стащил ее к воде. Большую лодку. Вся семья была в это время в доме в десяти футах от этого места. Никто ничего не слышал. Если это ни о чем тебе не говорит, значит, я вообще зря тебя побеспокоил.

И прежде чем кто-либо успел открыть рот, паромщик резко развернул лошадь и, пришпорив ее, унесся туда, откуда только что прискакал. Некоторое время все молчали.

Конвей удивился собственной реакции. Он немного испугался, но испуг был почти неуловим, подавленный жгучим нетерпением. Стараясь не подать виду, он с трудом расслабил напряженные мышцы, что наполнило его тело приятным, почти чувственным теплом.

Он посмотрел на остальных. Возбужденный Додой перебирал в руках поводья, заставляя лошадь нетерпеливо бить копытом. Тейт беспокойно наблюдала за мальчиком.

Ланта изучала скалы так, будто ее дар мог проникнуть сквозь покрытый туманом лес. Затем, будто потревоженная каким-то звуком, она резко обернулась и перехватила взгляд Конвея. Он вспомнил, что имеет дело с провидицей, которая наперед знает все, что произойдет лишь завтра, и почувствовал, как волосы встали дыбом. Ланта одарила Конвея короткой усмешкой и тут же отвернулась, оставив его теряться в догадках среди множества тайных сигналов, которые все время посылала ему. Мэтт знал, что его счастье заключено в ней, но всякий раз, когда казалось, это станет явным, что-то его останавливало. Почему она постоянно держится в стороне? Ее поведение смущало Конвея и сбивало с толку, как будто его остановили в тот момент, когда он пытался заглянуть под маску.

Однако времени на раздумья уже не было. Он повернулся к Сайле, сказав:

— Я с собаками поеду вперед, а Тейт пусть проследит за грузом.

Пока каждый готовился занять свою новую позицию, Ланта подошла к Сайле и прошептала:

— Ты думаешь, он способен поехать вперед в разведку? Ты не должна принимать его за Класа.

Сайла сдавленно усмехнулась.

— Я ни одного мужчину не могу сравнить с Класом. Конвей и Тейт должны учиться. Собаки предупредят их об опасности.

— Буду молиться, чтобы так оно и было.

Прошло довольно много времени, прежде чем Сайла осмелилась вновь взглянуть на Ланту. Когда она внимательно посмотрела на нее и не увидела ничего особенного, ее лицо приняло расстроенное выражение. Она сказала это таким тоном… Нет, ничего особенного. Что-то скрытое. Да, какое-то скрытое чувство. Ланта заботится о Конвее не просто как о спутнике по путешествию.

 

Глава 19

Тейт наблюдала за тем, как Додой разводит костер. Видно было, что парню не по душе это занятие, однако впрямую отказаться он не решался. Это была его обычная манера. Внутри него, казалось, уже не было маленького мальчика. Детские игры и забавы не прельщали его. По-настоящему развлечь Додоя могло лишь что-то грубое, недетское.

Прошло уже восемь дней, как они пересекли реку, и Тейт была уверена, что почувствовала в нем перемены к лучшему.

Вокруг тоже многое изменилось. Первые два дня дорога была достаточно широкой, чтобы на ней могли разъехаться две крестьянские повозки. Грязная и неровная, она извивалась по равнинам и холмам. Весело поющие, свистящие и без конца болтающие тучи скворцов закрывали небо, извещали о том, что весна окончательно вступает в свои права. Тысячи их голосов сливались в один рев, заглушая почти все остальные звуки. Однако их сменили массивные стаи гусей и уток. Птицы пикировали вниз, опускались на поля, выискивая пищу в свежей, проснувшейся ото сна земле. Иногда к ним присоединялись небольшие стайки голубей. Орлы и ястребы патрулировали небо, набрасываясь на больных и неосторожных.

На уже засеянных полях дети дергали веревки, приводя в движение огородные пугала, или просто махали длинными тонкими жердями, отгоняя нарушителей. Они невольно замирали на минуту, провожая взглядом проезжающих, и в их глазах читались несмелые, застенчивые мечты о далеких странствиях.

Дорога исчезла с раздражающей внезапностью. Она нырнула в лес на краю последней фермы и пропала, как потерянная стрела, превратившись в узкую тропинку, протискивающуюся сквозь огромные ели. В последующие пять дней им не встретилась ни одна живая душа. Вчера они заметили заросшие одуванчиками следы костра. Они даже спешились, чтобы осмотреть поляну, относясь к происходящему, как к великому открытию. Сегодня картина не изменилась, кругом тянулся бесконечный, почти непроходимый лес. Скучая по солнцу, Тейт при первом удобном случае прилегла на солнцепеке.

Сайла присоединилась к ней, расстелив на влажную землю кожаное покрывало. Она протянула Тейт деревянную миску с густой жидкостью.

— Это суп, который мы никогда еще не пробовали: утка с яблоками и немного картофеля.

Тейт неуверенно взяла миску, думая о том, что большинство ее экспериментов с едой оказывались успешными. Ей нередко приходилось есть что-то, что пытались выдать за еду, и это были не самые приятные моменты в ее жизни. Запах этого супа, однако, заставил ее глаза удивленно расшириться.

— Здесь же… Здесь же апельсин! Я уж и не помню, когда пробовала его в последний раз!

Сайла улыбнулась, заметив ее реакцию.

— Я была удивлена не меньше тебя. Небольшой подарок от жен воинов, которые собирали сухой паек. Интересно, откуда они его взяли? Ведь совсем немного этого порошка попадает в Олу или Харбундай.

— Эти дамы становятся настоящими торговцами. — Тейт сделала большой глоток и продолжила: — Кто бы ни варил этот суп, мое сердце принадлежит ему навеки, — сказала она и поставила миску назад.

Сайла покачала головой.

— Доешь. У Ланты еще на всех хватит. Я отнесу немного Конвею, он кормит и чистит лошадей.

— Ой! — Тейт вдруг резко поднялась, выглядела она очень взволнованной. — Я должна была помочь ему расседлать их. Он уже сделал это?

— Он сказал, что хочет, чтобы у тебя было немного времени заняться собой. Он не держит зла, правда.

Тейт ответила:

— В следующий раз я позабочусь об этом. Ты знаешь, а ведь он сам себе нравится, он становится настоящим следопытом.

Сайла, отворачиваясь, усмехнулась. Когда Тейт стала настаивать, прося ее объяснить, в чем дело, она осторожно оглянулась вокруг.

— Я лишь подумала — очень хорошо, что у него есть оружие-молния. Ты видела, как он обращается с луком?

— Нет, а что?

— Это просто ужасно. Он очень старается, но безуспешно. Стрелы летят куда угодно, но только не в цель. Волки прозвали его Убийцей Облаков.

Обе женщины засмеялись, и Тейт призналась, что она сама использовала лук только раз в жизни.

— В тот раз, когда за мной и Класом погнался медведь, помнишь? Нам тогда крупно повезло.

— Это мне тогда повезло, ведь мой муж и моя подруга остались в живых. — Осмотревшись вокруг, Сайла посерьезнела. — Я сегодня целый день думала об остатках лагеря, что мы встретили вчера. Они очень похожи на остатки лагеря, который мы разбили, убегая от Бея Яна и Ликата, когда Гэн убил Фалдара Яна. Тот же ручеек, те же запахи. Стоит задуматься, и за каждым деревом начнут мерещиться враги.

— А где Додой, я не вижу его? — Тейт поднялась, тихонько позвав мальчика.

Он появился сзади, из-за кустов.

— Уже время еды?

— Не совсем. Ты собрал достаточно дров?

Мальчик кивнул, взгляд его остановился на остатках супа. Тейт села на прежнее место, предложив ему суп.

— Сайла принесла его. Приятный сюрприз, не правда ли?

Он осушил миску, протягивая ее Сайле.

Сайла промолвила:

— Ты можешь помыть ее, когда будешь готовиться к обеду.

Направляясь к ближайшему ручью, он сказал:

— Вы всегда говорите, что я плоховато мою посуду. Похоже, я знаю, почему не люблю это занятие, как все остальные. Когда я был еще по-настоящему маленьким, какая-то женщина сказала мне, что у нас нет достаточно воды, чтобы быть такими же чистыми, как другие люди. Единственным местом, где мы могли взять воду, была река. Она боялась ее. Она сказала что-то вроде того, что река причинит мне боль.

Тейт задумалась:

— Вспомни, Додой, это важно, что именно она сказала? Она говорила, что ты утонешь?

— Этого она не говорила.

— Она сказала, что река съест тебя, пожрет?

Медленно, как будто что-то сильно его заботило, Додой опустился на подстилку, теребя в руках свой мешок. Он достал из мешка сверло для добывания огня и дощечку, пристроил несложный аппарат и начал крутить дощечку, добывая огонь. Потом продолжил:

— Я не уверен. Какое слово ты произнесла последним?

— Пожирать? Это слово?

— Думаю, да. Это значит съедать, так?

В нетерпении Тейт посмотрела на Сайлу.

— Ты слышала? Это же слово употребила настоятельница Ирисов, описывая реку. Точно. Здесь есть какая-то связь, должна быть.

Сайла улыбнулась.

— Если бы сама не увидела и не услышала, ни за что бы не поверила.

От дощечки Додоя начала подниматься вверх струйка дыма. Он соорудил вокруг нее небольшую горку веточек. Поглощенный работой, он не замечал ни радости Тейт, ни холодного недоверия во взгляде Сайлы.

— Все готово. Теперь мы можем есть, — сказала Ланта.

Тейт произнесла:

— Мне не терпится рассказать об этом остальным. У него остались детские воспоминания о стране пустынь. Это, должно быть, где-то около Дома Церкви. Когда он снова увидит эту землю, он вспомнит больше. Он может быть нашим проводником, это прекрасно.

— Прекрасно, — согласилась Сайла.

Конвей соорудил навес так, чтобы Ланта могла готовить и чтобы все могли есть под этим навесом. Сайла увидела, что ее миска все еще на том месте, где Додой ее оставил. Идя за ней, она не переставала думать об этом слове «пожирать».

Вдруг озноб прервал ее мысли. А что, если он — начинающий Провидец? Ходили истории о таких людях, которые и сами не знали, что обладают даром, пока опытный и знающий наблюдатель не замечал в них этого таланта. Такую силу нужно воспитывать, контролировать, иначе она станет дикой и может натворить немало бед.

Обед прошел, как обычно. Весь день они ехали в странной смеси скуки и напряжения. Так что теперь, после горячего супа, все наслаждались легким, расслабляющим разговором, пока не опустилась ночь.

Сайла поражалась, как Конвею удается так мало спать. Казалось, ночные дежурства совсем его не утомляли. Однако он избегал любого проявления прямого контроля, и Сайла ценила это. Теперь, когда обед закончился, он напомнил Додою, что мыть посуду — его обязанность. Мальчик послушно собрал тарелки и пошел к ручью. Тейт поднялась, чтобы помочь ему.

Конвея позабавила эта сцена, и он встал, чтобы оповестить всех, что уходит на ночное дежурство.

Его интересовало, понимали ли они двойной смысл его ожидания. На этот раз он одновременно чувствовал себя воином и боялся упасть в глазах своих товарищей.

Гэн, Клас и другие сделали из него отличного воина, может быть, он не очень хорошо владел луком и стрелами, но зато он отлично дрался мурдатом.

Кроме того, с ним была снайперская винтовка.

Достав винтовку, он погладил водонепроницаемый чехол, в который она была уложена. Он помнит каждое слово из лекции Фолконера. «Не пытайся регулировать этот прицел, он работает от солнечных батарей. И никогда не отсоединяй прицел, чтобы рассмотреть местность. Винтовка автоматическая, и тебе никогда в жизни не поставить его на место. Просто направь перекрестие прицела на цель и нажми на эту кнопку. Встречая цель, лазер определяет расстояние, вводит данные в компьютер и передает в прицел увеличенную картинку. С помощью этой небольшой кнопки ты должен ввести поправку на ветер. Остается просто нажать на курок — и цель поражена в девяноста восьми с половиной случаях из ста. В пуле три четверти унции меди, начиненной обедненным ураном. Не заботься о том, попал ты или нет, целься в середину мишени, и тебе не придется стрелять дважды».

Достав из деревянных ножен мурдат, Конвей взмахнул им в воздухе. Баланс и формы оружия радовали глаз. Обмотанная кожей акулы рукоять его была не только очень красива, но и не выскальзывала из руки, если мурдат был мокрый. На деревянных ножнах был изображен встающий на задние лапы медведь, готовый отразить любую атаку. Это говорило о гордости ремесленника, сделавшего этот мурдат.

«Вайп» был откровенным орудием убийства.

А винтовка лгала. Она лежала у его ног, гладкая, глянцевитая, шедевр форм и изящества. Казалось, отделка из орехового дерева и голубая сталь так и просятся в руки. Панель солнечных батарей и оптика поражали техническим изяществом. И все же это было не что иное, как орудие смерти. Фолконер использовал эту винтовку лишь однажды. С расстояния не меньше полумили. Человек завертелся волчком и рухнул на землю. Всего один выстрел.

Конвей представил себе, что берет ее в руки, и почувствовал, как по позвоночнику пробежали мурашки. Наверное, это из-за сырой ночи, подумал он, заворачиваясь в одеяло Людей Собаки, защищавшее от воды.

Карда и Микка бежали впереди него, вниз по склону.

Через несколько часов легкое касание лапы мгновенно пробудило его ото сна. Конвей безмолвно всматривался в темноту. Он научил себя спать сидя, опершись на дерево. Микка всегда располагалась со стороны пистолета. Медленно, бесшумно Конвей достал из чехла «вайп». Он был уже заряжен, оставалось только снять предохранитель. Приготовив оружие, он приник к шестикратному оптическому прицелу, переключив его в режим ночного видения.

Неподалеку слышался шелест. Несколько лошадей шагали по тропинке, неуверенно ступая по мокрой земле. Прямо под Конвеем кашлянул мужчина. Всадники хранили молчание, которое заставило его заволноваться.

Конвей пытался разгадать причины их визита. Они скрывались от кого-то? Если нет, то зачем было изнурять себя ночным маршем? Он решил пока не будить остальных. Для него же один вопрос порождал десяток других, каждый из которых был так же неразрешим, как и предыдущий. После многих неудачных попыток заснуть Конвей вспомнил о технике расслабления, которой научила его Сайла. Он беззвучно затянул песнопение и постепенно начал уходить в себя, погружаясь в сон. Ему приснилась поляна, усеянная зеленой, ароматной травой. Человек — он сам — лежал на солнце и спал, а другой — он же — стоял на страже, охраняя сон первого.

Он проснулся, когда Карда тихонько зарычал. Через мгновение Конвей был уже готов к любой неожиданности. Может быть, лошади привлекли? Конвей заставил себя замереть, всматриваясь в темноту и пытаясь глядеть уголком глаза. Однако спросонья глаза слезились, и он рискнул бесконечно медленным жестом протереть их. «Вайп» в его руках был бесполезен против невидимого противника.

Конвей положил руку на голову собаки, пытаясь определить, в каком направлении находится опасность. Однако похоже, что собака тоже была сбита с толку. Медленно, будто легкие дуновения ветерка, напряжение покидало животное. Конвей послал его на разведку.

До возвращения Карды о сне не могло было быть и речи. Вернувшийся пес был спокоен.

Микка отодвинулась от Конвея. В последний раз принюхавшись, Карда растянулся на небольшом бугорке, и Конвея сморил сон.

Он снова проснулся уже на рассвете, потревоженный каким-то посторонним звуком. Он раздался из лагеря. Оказалось, что Сайла и Ланта просто вышли из шатра, приступив к утреннему ритуалу. Он быстро и легко поднялся, потянувшись, разгоняя по телу застоявшуюся кровь перед тем, как пойти и обследовать тропу.

На ней отпечаталось множество свежих следов. Хотелось бы ему разбираться в них лучше. Подумав, Конвей пришел к выводу, что здесь ночью проехали четверо всадников, а может быть, и шестеро.

То никаких признаков жизни целыми днями, то всадники и дикие звери. Достойный повод, чтобы быть еще более осторожными.

И в свете дня его опасения оставались достаточно серьезными. Как ночному дозорному, ему следовало еще многому научиться.

Возвращаясь в лагерь, Конвей решил пройти через ручей, чтобы помыться. Он не торопился — всадники были уже далеко, а дикие звери — всего лишь неприятный эпизод. Мэтт уже представлял себе, как над ним будут подшучивать, когда он признается в своих ночных приключениях.

Ручей находился с той стороны, в которую указал ночью Карда, и Конвей подумал, что, может быть, собакам заодно удастся разыскать что-нибудь, объясняющее ночное происшествие. Однако не было ничего, кроме уже знакомых следов.

Он отошел примерно на тридцать ярдов от своего наблюдательного пункта и пришел на берег ручья. Порыв утреннего ветра погнал песчинки с берега реки в лес.

Карда и Микка бросились вперед, принюхиваясь и рыча над отпечатками ног.

Человеческих ног.

 

Глава 20

— Это была женщина. — Конвей примерил свою ногу к отпечатку. Его спутницы нагнулись, чтобы лучше оценить разницу. Додой примостился напротив, почти наступая на следы. Тейт мягко оттолкнула его в сторону, и он присел на корточки, обиженно надувшись, словно маленькая сердитая обезьяна. — Боюсь, мы не сможем сказать, давно ли она прошла здесь, — произнесла Сайла, — но все же не раньше последнего дождя — здешний песок легко размывается водой.

— Пожалуй, я могу определить точнее, — сообщил Конвей.

— Каким образом? — Тейт наклонилась, чтобы вглядеться получше.

Конвей показал на края углублений.

— Смотри, какие они четкие. А ведь этот плотный песок осыпается сразу, как только теряет влагу. Значит, следы не успели высохнуть. Теперь взгляни на форму следа. Она шла осторожно, почти на цыпочках. А вот здесь обе ноги вместе — может быть, она проверяла, не дует ли ветер к тому месту, где, по ее мнению, находился я. Теперь я буду предусмотрительнее. Собаки знали, что здесь кто-то был.

Как будто одобряя его слова, Тайно и Ошу опасливо потянулись из-за спины Тейт, снова обнюхивая следы. Они явно предпочитали держаться поближе к хозяйке, шерсть у них на загривках стояла дыбом. Не отрывая взгляда со следов, Тейт рассеянно погладила их мохнатые головы. Карда и Микка, уже закончившие осматривать и обнюхивать следы, сидели неподалеку.

Сайла посмотрела на них.

— Странно, что твои собаки не подняли тревогу.

— Никто из нас не дремал. Они предупредили меня, хотя ветер дул с вершины холма, и они не могли как следует принюхаться.

— Как же тогда ты можешь быть уверен, что следы свежие? А может быть, тебе это приснилось? — вмешался Додой.

Тейт схватила мальчика за плечо.

— Додой, не груби! — сказала она, глядя на Конвея. — Мэтт знает, что делает.

Однако Додой ничуть не смутился.

— Он не настоящий воин, как Гэн Мондэрк или Клас на Бейл! Он недостоин нас, да к тому же ничего не знает!

Сайла хотела вмешаться, но удержалась. Конвей снова заговорил с Тейт:

— Он прав, я не следопыт. Однако я все же выучился кое-каким штукам. Если бы ты не была так занята своим маленьким другом, я бы научил и тебя.

В течение долгой секунды они награждали друг друга свирепыми взглядами. Собаки нервно переступали с лапы на лапу. Наступившую тишину нарушало лишь робкое поскуливание Микки. Первой не выдержала Тейт. Схватив Додоя за плечо, она подтолкнула его к вершине холма, где расположился лагерь, со словами:

— Нам надо поговорить. — Собаки последовали за ней, то и дело оглядываясь, словно пытаясь понять причину повисшего в воздухе напряжения.

Сайла показала на удаляющуюся группу.

— Сочувствую собакам. Они считают, что должны защищать нас. Всех нас. А их хозяева начинают грызться между собой. Как мы объясним им это?

— Как я объясню это ей? — парировал Конвей.

Сайла и Ланта взглянули туда, где маленькая фигурка торопливо продвигалась вперед рядом с Тейт.

— Возможно, если бы ты каждое утро посвящал немного времени созерцанию, как мы… — проговорила Ланта.

— То научился бы его любить? — криво усмехнулся Конвей.

Просто научился бы не так сильно его ненавидеть, — продолжила Ланта, серьезно кивнув головой. Конвей хотел было возразить, но она приподняла руку. — Со временем у тебя получится. Он чувствует в тебе соперника. Если ему удастся сделать тебя своим врагом, то он украдет у тебя дружбу Тейт. Будь осторожен.

С этими словами Ланта зашагала прочь. Конвей неуклюже повернулся к Сайле.

— Может быть, она права?

— Возможно. По крайней мере, я так считаю. — Сайла двинулась по направлению к лагерю.

— Погоди! — окликнул ее Конвей — Раз уж сегодня у нас день откровений, может, ты скажешь, что может ждать нас за Вратами?

Резко остановившись, Жрица испуганно посмотрела на него, потом попыталась отделаться смущенным жестом.

— Ну же, у тебя наверняка есть идея! — настаивал Конвей.

— Нет, правда, я не знаю.

— Тогда какого черта? — он рубанул рукой воздух — Я слышал многое об Учителях и их предполагаемой мощи, но ни слова о том, какого рода была эта мощь. Если уж они были такими сильными, то как люди нашли способ… способ…

— Уничтожить их? — Сайла почти выкрикнула эти слова. — Нас терпят только потому, что мы даем жизнь. Учителя же бросили вызов господству мужчин. У нас есть только одна защита — мораль, и если ее не будет, мы погибнем. Ты знаешь это так же хорошо, как и я. К твоему сведению, моя настоятельница утверждает, что только некоторые Учителя знали, где находятся Врата. Их имена тщательно скрывались. Но когда убийцы не могут найти того, кого ищут, то убивают всех. А еще говорят, кто-то из них сыграл жестокую шутку со своими палачами, сказав, что только Учителям дано снова открыть Врата. Когда потомки убийц узнали об этом, они навеки прокляли своих отцов.

Конвей остановился, и Сайла снова повернулась к нему. Он стоял ниже по склону, так что они смогли взглянуть друг другу в глаза. Конвей посмотрел на нее так, словно взгляд его проникал сквозь тело в самый центр ее существа.

— Ты ищешь эту силу? — спросил он.

— Конечно. — Помолчав, она добавила: — Не для себя. Мне она была ни к чему, это люди заставили меня хотеть ее. Сила пугает меня. Я вижу, она страшит и тебя тоже. Но подумай о равноправии. Равноправии для таких, как я. Я благодарна Церкви за спасение моей жизни. Но я принадлежу ей, пойми.

— А получив силу, ты обретешь себя?

— Не только я! — Она взмахнула рукой. — Мощь Учителей поможет всем женщинам. Всем людям.

— Сила может испортить тебя.

— Никогда! Ты обижаешь меня.

— Я просто прошу тебя задуматься о том, что ты собираешься совершить. Я верю тебе, ведь я твой друг. Именно поэтому я предупреждаю — ты ходишь по лезвию ножа. Эта сила не смогла защитить Учителей, но ее с лихвой хватило, чтобы погубить их. Учителя предпочли умереть, но не раскрыли ее секрета. Ты и в самом деле уверена в своих способностях? Будешь ли ты хранить ее подобающим образом? Сможешь ли отвергнуть ее, если возникнет опасность, что она попадет в злые руки?

Сайла повернулась и решительно зашагала вверх по склону. Да как он смел усомниться? Вся ее жизнь была посвящена поиску Врат. Кто он вообще такой, чтобы оспаривать решения аббатства Ирисов?

Зачем он будит в ней тревоги, скрываемые с такой тщательностью?

Кто он такой, чтобы заставлять ее плакать?

Конвей схватил ее за руку, но она выдернула рукав с такой силой, что чуть не упала. Мэтт вовремя поддержал ее. Сайла снова обернулась, но выражение лица Конвея отбило у нее охоту ссориться.

— Ты умеешь завоевывать и владеть, — заговорил он, — меня же жизнь научила терять. Сайла, я больше не хочу лишаться друзей. Я вижу, как Тейт медленно ускользает от меня. А теперь между мной и тобой встали Врата. Поймешь ли ты, если я скажу, что опасаюсь смерти друзей меньше, чем их потери? Действительно ли это имеет смысл?

Сайла вытерла глаза платком. Потом взяла Конвея за подбородок и, улыбнувшись, прошептала:

— Какой же ты бестолковый мужчина. Хотя я все больше убеждаюсь, что «мужчина» и «неприятности» это одно и то же. — Они улыбнулись, и оба почувствовали, как близки друг другу. Сайла продолжила: — Наверное, тебе приходится трудно здесь, среди чужих. Если бы ты мог вернуться в свой мир, покинуть нас, я не стала бы тебя осуждать. Видишь, я тоже беспокоюсь о своих друзьях.

Конвей рассмеялся коротким смехом человека, много пережившего на своем веку.

— Благодарю, но, пожалуй, я предпочту остаться здесь. Ведь я тоже кое-кого ищу, Сайла. Самого себя. Пока я тебе полезен, можешь на меня рассчитывать. — Он пожал плечами.

Тейт крикнула, что еда готова, и они поспешили в лагерь.

Увязывая тюки, Ланта исподтишка поглядывала на них. Она так затянула веревку, что лошадь сдавленно всхрапнула.

Наполняя деревянную миску кашей, Ланта снова взглянула на Сайлу и Конвея. Потом накинула на голову капюшон и некоторое время наблюдала за поднимающимся вверх паром, вдыхая запахи измельченных орехов, зерен пшеницы и овса. Она добавила в кашу меда, попробовала, и опять ее взгляд остановился на приближающихся Мэтте и Сайле.

Во время трапезы никто не пытался заговорить или хотя бы вздохнуть. Сайла была слишком опытна, чтобы позволить вспыхнуть внутренним конфликтам.

Ланта вдруг поймала себя на том, что ревнует свою подругу совершенно незаслуженно. Мало того, все ее выводы строились на ложном предположении. Сайла не проявляла никаких признаков влюбленности. По крайней мере, сейчас она относилась к Конвею как к своему другу. Красивый, плечистый, с хорошо развитой мускулатурой, Мэтт совсем не походил на Класа на Бейла. Он никогда не займет место Класа в ее сердце.

Ситуация осложнялась тем, что Конвея окружал романтический ореол. Все знали, что он так и не смог оправиться от потери Ти и примкнул к Сайле, чтобы убежать от своих переживаний. Неизбывная печаль в его глазах оставляла отпечаток в сердце каждого, кто внимательно смотрел в них. Он даже двигался как человек, который пытается отыскать свой путь среди неудач и жизненных перипетий. Мэтт не был болен или слаб. Наоборот, в его движениях чувствовалась сила и уверенность, в седле он сидел как влитой. Чтобы заметить внутренний разлад в душе Конвея, нужно было смотреть внимательнее и чувствовать глубже.

В этом и заключалась ловушка. Его эмоции были скрыты; так спокойная речная гладь скрывает под своей поверхностью темные глубины. Хороший рыбак помнит все секреты реки, ибо это знание — часть его профессиональной гордости. Никакая женщина не устоит перед соблазном раскрыть тайну мужчины, похожего на Конвея.

Хуже всего для Ланты было сознание собственного бессилия — что бы она ни сказала, ситуация могла только ухудшиться. И Конвей, и Сайла не чувствовали того, что вот-вот могло на них обрушиться.

Что-то острое и неприятное вклинилось в мысли Ланты. Ей внезапно представился шип прекрасной розы, пришло ощущение внезапной боли и обиды. Было жаль Сайлу, которая вела себя так неосторожно, и одновременно ее мучила злость: Конвей достаточно опытный человек и должен понимать, какую опасность представляет для замужней женщины. Он никогда не совершил бы ничего порочащего честь намеренно, но легче от этого не становилось.

Нужно было что-то делать.

Ланта выскребла остатки каши со дна миски и облизала ложку. Продолжая водить языком по шершавой поверхности, она задумчиво смотрела на своих друзей. Со стороны она напоминала маленького котенка, умиротворенно моющего свою изящную лапку.

 

Глава 21

Обед подходил к концу, когда Конвей сказал:

— Нам придется сегодня же выбрать другую дорогу.

Все удивленно посмотрели на него.

Мэтт продолжал:

— Я не хотел об этом говорить, но все же вы должны знать: ночью здесь проехали какие-то всадники. — Его спутники заговорили все сразу. Он попытался их успокоить и в конце концов добился тишины. — Женщина, оставившая следы на песке, не представляет реальной угрозы. Что действительно меня волнует, так это человек, о котором упомянул паромщик, и та группа, которую он преследовал. Все-таки интересно, кто здесь за кем шпионит.

— Если они действительно охотятся за нами, — вступила Сайла, — то им достаточно лишь пойти по нашему следу. Что ты предлагаешь?

— Если мы не сбились с пути, то возле следующей переправы должна быть деревня. До нее осталось меньше дневного перехода. Я поеду вперед, вы немного отстанете. Если все будет в порядке, я подожду вас в деревне.

Ланта с трудом подавила нахлынувшие эмоции. Ввязаться в опасное мероприятие — лучший способ произвести впечатление на Сайлу. Вскоре она откроет и другие достоинства Мэтта, а потом будет уже поздно.

— Мы потеряем почти полдня, — сказала Ланта.

— И все же он прав, — задумчиво проговорила Сайла. — Однако не стоит идти в одиночку. Я пойду с тобой. Тейт, вы с Лантой будете сопровождать лошадей.

— Нет! — не выдержала Ланта и быстро продолжила: — Сайла, они могут охотиться только за тобой. Никто из нас их больше не интересует. Я — представитель Церкви, и я не ищу Врата.

— Но ты мой друг и моя спутница.

— Все равно я настаиваю, чтобы ты находилась хотя бы в относительной безопасности. Оставайся с Тейт, а я пойду с Конвеем.

Тейт начала злиться. Чтобы предотвратить вспышку ее гнева, Сайла сжала плечо девушки.

— Если мне вообще требуется защита, то мне нужна осторожность Мэтта и твоя надежная поддержка. Останься со мной.

Выдавив из себя улыбку, Тейт позвала Додоя и двинулась с ним вверх по течению.

Пока Конвей и Ланта седлали лошадей, Сайла заворачивала одеяла Мэтта в специальную ткань, изготовленную жителями Китового Побережья. Она скорчила гримасу и раздраженно фыркнула:

— Интересно, сколько надо времени, чтобы эти тряпки перестали вонять дохлой рыбой. Конечно, они очень прочны и прекрасно защищают от воды, но, Боже мой, какой запах!

— Без них пришлось бы использовать для укрытия одеяла Людей Собаки, а ты знаешь, сколько они весят, — заметил Конвей.

Сайлу это не убедило.

— Иногда мне кажется, что мужчинам нос нужен только для того, чтобы отделять друг от друга глаза.

— Ни одна женщина тебе не поверит. Зачем тогда нужны все эти изысканные духи? Для мужчин.

Чтобы унять дрожь в руках, Ланта натянула поводья и вонзила пятки в бока своей лошади. Та окончательно проснулась и, продемонстрировав несколько резвых прыжков, толкнула лошадь Конвея, от которой сразу же получила чувствительный пинок. Последовавшие взбрыкивания и недовольное ржание заставили Карду и Микку зарычать и принять боевую стойку. Пока утихала суматоха, Ланта была весьма довольна собой.

Спускаясь с холма, Конвей свернул к следам на песке, спешился и показал их собакам. Те понюхали их еще раз. Поднявшиеся торчком уши демонстрировали старания Карды и Микки понять, что от них требуется.

Обращаясь к Ланте, Мэтт произнес:

— Надеюсь, они запомнят запах, хотя это и не входило в их подготовку. — Заметив удивление спутницы, Конвей пояснил: — Конечно, среди собак есть и ищейки, но их меньшинство. Остальные относятся к типу, который Гэн называет «глазастые псы», — они больше полагаются на зрение. — Карда смотрел на хозяина, будто понимая каждое слово. Конвей рассмеялся, и огромный пес привстал на задние лапы, положив передние Мэтту на бедро. Карда был настолько велик, что без особых усилий держал голову на уровне локтя хозяина. Конвей посмотрел на раскрытую пасть, и ему показалось, что со спины лошади зубы пса выглядят даже большими, чем на самом деле. Он потрепал Карду за уши, тоже отличающиеся внушительными размерами, и погладил Микку, которая была хоть и поменьше, но требовала к своей персоне равного внимания.

— Они действительно тебя любят, — сказала Ланта. — И выполнят все, что ты потребуешь. Они найдут эту женщину.

— Хотелось бы верить.

На долгое время воцарилось молчание.

Дорога оставалась все такой же, как на протяжении многих дней, — узкая тропка, петляющая между деревьями. По лесу плыл утренний туман, и легкий ветерок разгонял его сонное спокойствие. Иногда дымка стлалась над самой тропой, скрывая очертания окружающих предметов, иногда подымалась вверх и сочилась сквозь зеленые кроны. Хвоя покрывалась тончайшей пленкой влаги, и два всадника двигались сквозь серебристое сияние застывших без движения деревьев. Невдалеке от них, бесшумные и невидимые, как призраки, рыскали две большие собаки. Иногда они выныривали из тумана прямо перед лошадиными мордами и, убедившись, что их услуги не нужны, исчезали снова.

Конвей отметил, что по дороге недавно проезжали, — земля была утоптана, кое-где попадались сломанные ветки. Огромное количество улиток погибло под лошадиными копытами. Он не мог точно определить число всадников, и отсутствие навыков раздражало его. На его месте Гэн или Клас без труда сказали бы, сколько людей здесь прошло, каков был их вес и физическое состояние. Они читали следы, как цивилизованный человек читает книгу.

Чего стоила тут его цивилизованность?

Конвей обвел взглядом окружающий лес. В его далеком мире люди платили большие деньги специальным компаниям, чтобы те сохранили жалкие остатки нетронутых земель. Доступ к таким территориям строго контролировался, ведь все остальные «леса» уже давно превратились в стерильные плантации.

Если бы они проявляли больше заботы о природе и ограничили рост населения, превративший Землю в кричащий суетящийся муравейник, кто знает, может быть, удалось бы избежать непрекращающихся мелких и бессмысленных войн, которые переросли в неотвратимую ужасную катастрофу?

Неторопливое течение мыслей прервал тревожный крик дятла, напомнивший, что в этом мире исподтишка пущенные стрелы не менее смертельны, чем нервно-паралитические газы в его родном.

Несколько минут спустя они заметили на тропе конский навоз. Как давно он здесь появился, Конвей не знал. Впрочем, собаки были спокойны, и когда на следующей развилке цепочка следов свернула в сторону, Мэтт вздохнул с облегчением. Тем не менее он отложил свои философские размышления и сосредоточился на тропе.

Солнце только начало клониться к западу, когда дорога пошла вверх. Вскоре всадникам пришлось спешиться. Они медленно продвигались по крутому склону, ведя спотыкающихся лошадей под уздцы. Наконец они достигли вершины, и восхищенным взглядам открылась необъятная ярко-зеленая равнина, простирающаяся вокруг на тысячи ярдов. Только несколько одиноких деревьев росло посреди огромного изумрудного моря. На востоке крутой обрыв делал дорогу непроходимой для лошадей.

Конвей решил было объехать препятствие с запада, но вскоре отказался от этой идеи — тропа не делала бы такой большой крюк, не будь в этом надобности.

— Разве такое бывает? — спросила Ланта — Всего тридцать или сорок деревьев на всей равнине. Ужасно. Они выглядят такими одинокими.

— Пожалуй, ты права, — ответил Конвей. — Наверное, здесь когда-то был пожар. Пепел — неплохое удобрение. Однако что бы здесь ни случилось, мы на ложном пути. Придется потратить много дней, чтобы исправить нашу ошибку. А эта дорога ведет на юг. Интересно, что за люди ею пользуются?

— Церковь платит своим подданным, чтобы они содержали дороги в порядке. Время от времени здесь проезжают вестники и заодно расчищают путь. Не бесплатно, конечно. А иногда правители заставляют работать своих людей. Хорошие дороги — хорошая торговля. Возможно, эта тропа содержится самими торговцами или контрабандистами.

Конвей размял ноющие мышцы.

— Вот мы и наказаны за приверженность нехоженым путям. Я понятия не имею об этой долине. — Он искоса взглянул на Ланту, ожидая ее реакции. Чертыхаясь про себя, Мэтт попытался вспомнить, кто предложил маршрут, по которому они продвигались уже несколько дней. Во всяком случае, о равнине не было сказано ни слова. Или советчик просто намеревался задержать путешественников и подвергнуть их жизни опасности?

Если так, это наверняка результат раскола Церкви.

Сейчас Сайла и Ланта близки, как настоящие сестры, но не заставят ли их религиозные группировки относиться друг к другу, как к врагам? Конвей уже видел, как люди делили себя на истинно верующих и проклятых. Они уничтожали друг друга.

Неужели ему придется увидеть это снова?

Он пристальнее посмотрел на Ланту.

Провидица. Жрица Фиалок. Целительница. Она была миниатюрной, но не чувствовала по этому поводу никаких неудобств. Наоборот, в ней было что-то такое, что заставляло Конвея подумать об упругости закаленной стали.

Глядя на Ланту, Конвей подумал, что ему не нравится смотреть ей в глаза. Притягивающие. Прекрасные — даже это слово не было слишком сильным. Темно-зеленого цвета, они казались еще темнее, чем были на самом деле. Особенно когда она вдруг начинала смотреть таким пустым, отрешенным взглядом. Ему хотелось узнать, о чем же думает Ланта в такие минуты. Было бы чудесно сказать ей что-то такое, чтобы она улыбнулась. Ее улыбка похожа на солнце, бросающее свои лучи на цветы. Он удивился тому, насколько четко его память сохранила этот образ.

Что, если церковная междоусобица сделает ее врагом Сайлы? Его врагом? Если она нападет на Сайлу или Тейт, сможет ли он остановить ее? Убить?

Он невольно вздохнул, в ответ получив от Ланты вопросительный взгляд. Скрывая смущение, Конвей отстегнул фляжку и отпил большой глоток.

Они стояли на вершине гряды, где тропа выходила из леса. Каменная осыпь полого спускалась к зарослям ежевики. Там, где нагромождение камней обрывалось, тропа сужалась до еле заметной дорожки между кустами.

Свистом послав собак вперед, Конвей медленно последовал за ними. Казалось, что молодая поросль тянется к нему, настолько она была переполнена жизненной энергией. Кончики веток казались прозрачными, а земля почти черной. Толстые одеревеневшие стволы, и живые, и уже мертвые, стояли, переплетаясь друг с другом. Выжившие в этой схватке тянули листья к свету. Конвей срубал побеги, мешавшие идти. Когда над ними засияло солнце, узкий туннель между зеленых стен вдруг заиграл переливающимися зелеными и золотыми отблесками. Конвей осторожно вытащил ноги из стремян и встал на седло. Стоя на спине лошади, он едва доставал до верхнего края зарослей.

Некоторое время ничего не происходило. Вскоре оказалось, что тропа, проложенная человеком, была не единственной в зеленом море. Звери, большие и малые, проложили через заросли свои тропы, пересекавшие их путь, словно ручьи, впадающие в реку. Конвею нравилась новизна этого места. За каждым изгибом и поворотом скрывалось что-то удивительное. Собаки вырвались далеко вперед, и до приближения людей мелкие животные спешили вернуться к своим обычным занятиям. Первый кролик, выскочивший из-под ноги Конвея, вызвал у Ланты удивленное и радостное восклицание. Чуть позже еще один выскочил из зарослей, припустив по тропинке прямо перед ними. Белый хвостик возбужденно дергался из стороны в сторону, пока кролик снова не скрылся в кустах. Некоторые из поперечных троп были намного больше: их явно проложили не кролики. Проезжая около одного из этих проходов, Конвей взглянул на Ланту и увидел, что она озабочена не меньше него. Им не надо было напоминать о тиграх или медведях.

Когда прямо перед ними на тропу выскочил громадный кабан, первой мыслью Конвея было: ну вот, наконец-то. Конечно, его беспокоил вид ревущего зверя — тот был добрых три фута в холке и весил не меньше трехсот фунтов. Впечатляет, ничего не скажешь, но все же это просто свинья.

Кабан помотал головой. Конвей никогда не видел таких блестящих изогнутых клыков. Зверь открывал и закрывал пасть. Раздававшийся при этом звук напоминал щелканье ножниц. Кабан предупреждающе затопал по земле, щетина на его шее поднялась дыбом. Конвей обратил внимание на копыта. Они были карикатурно маленькими. Но чистыми. Даже скорее блестящими. И шерсть животного не была грязной, как у обычной свиньи, она блестела здоровьем и силой.

Конвей повторил себе, что это свинья. Всего лишь свинья.

Кабан снова затопал копытами. Щелкнул зубами. Из пасти потекла слюна. Злобные глазки расширились и выпучились. Где-то далеко-далеко впереди залаяла собака.

Осторожно сжимая бока лошади коленями, Конвей дал знак к отступлению. Одновременно он достал «вайп», пытаясь прицелиться получше. Лошадь начала отступать, ступая с какой-то болезненной медлительностью.

 

Глава 22

На долю мгновения показалось, что все идет хорошо.

Конвей слышал за собой нервное всхрапывание лошади Ланты, тоже отступавшей назад. Влажный воздух над узкой тропинкой наполнился запахом лошадиного пота.

Кабан продолжал стоять в угрожающей позе.

Один поросенок из выводка, спрятанного в низкорослом кустарнике, не выдержал и пронзительно завизжал от ужаса прямо под носом у лошади Конвея. Та отпрянула от неожиданности.

Кабан же явно готовился к нападению. Свиноматка подстегнула его истеричным визгом, а затем бросилась наутек со всем выводком.

Лошадь Конвея сначала взвилась на дыбы, затем подняла переднюю ногу и начала бить о землю копытом с металлической подковой. Еле сдерживая ярость, кабан пританцовывал на месте. Проклиная все на свете, Конвей безуспешно попробовал прицелиться.

Неподалеку залаяли собаки, спешившие на помощь.

Казалось, кабан понял, что означает этот звук. Отбросив предосторожность, зверь попытался обойти лошадь сзади и ударить в самое уязвимое место — заднюю ногу.

Это ему почти удалось. Лошадь метнулась с тропинки. Пойманная в ловушку зарослями, она как будто попала в путы. Конвей не смог совладать с быстротой и резкостью ее броска. Его выбросило из седла и ударило лицом о спутанный, словно проволока, колючий кустарник. Он в страхе смотрел, как вепрь рыл мордой землю, рвя ее на куски и мешая в кашу. Стараясь не обращать внимание на раздирающие тело колючки, Мэтт вытащил из ножен мурдат.

Кабана больше не интересовал ни Конвей, ни его лошадь. Оставив их позади, он рванулся вперед, нацеливаясь на испуганную лошадь Ланты, и одним ударом выбил Ланту из седла. В панике лошадь попыталась перепрыгнуть через кабана, угодив прямо в коня Конвея. Сила столкновения отбросила лошадей по разные стороны тропинки.

Они шумно дышали, пытаясь встать на ноги. Конь Конвея получил сильный удар копытом между глаз. Через мгновение нога лошади угодила в голову Конвея.

Мощный удар отшвырнул его еще дальше в заросли; колючки изорвали в клочья одежду и почти до мяса расцарапали кожу. Он очнулся, стоя на коленях лицом к тропе, опираясь о землю левой рукой. Мурдат бессильно свешивался в правой; сейчас он служил скорее опорой, нежели оружием.

Его конь лежал на земле, из раны на его голове лилась кровь.

Ланта пронзительно закричала.

Конвей неуклюже пополз вперед. Его трясло после падения, но рядом с Лантой угрожающе пританцовывал кабан, и это придало Мэтту силы. Кабан уже был готов напасть, но Конвей успел бросить ему хриплый вызов. Угрожающе хрюкая, вепрь развернулся к нему, соглашаясь вступить в схватку с новым противником. Конвей понимал, что не сумеет достать свой револьвер — зверь располосует его прежде, чем он дотянется до кобуры.

И в это мгновение Конвея осенила мысль.

Мурдат! Схватка не на жизнь, а на смерть. Мэтт Конвей. Не машина. Человек. С куском стали в руках.

Идиотизм.

Он опустился на колени, крепко сжимая клинок в вытянутых руках.

Животное тщательно прицелилось, намереваясь ударить на дюйм выше его глаз. Удар отбросил Конвея, как игрушку, но он продолжал сжимать мурдат. Клинок разорвал кабану шкуру и пробил мясо до самой кости. Вепрь остановился, скорее от удивления, чем от боли, и чуть отступил, мотая головой. Затем, разъяренный, он снова бросился в атаку. Раздалось чудовищное клацание челюстей. Кровь и слюна, смешавшись, непрерывным ручьем стекали по морде.

Конвей успел снова выставить клинок так, что тот пришелся зверю прямо под горло. Скользнув по кости, меч едва не вылетел из рук. На мгновение все замерло. Это мгновение, казалось, никогда не кончится — два противника друг напротив друга, глаза в глаза, на расстоянии всего лишь вытянутой руки. Конвей был поражен, осознав, что невероятный шум, царивший вокруг, исходил не только от зверя. Во всяком случае, не четвероногого. Он сам выл, орал и визжал, столкнувшись лицом к лицу со смертью. В нем кипела опаляющая бешеная ярость. Вся жизнь сконцентрировалась в одном мгновении, в одном испытании силы и воли.

Израненный, едва живой человек, задыхаясь, хрипел в изуродованную морду разъяренного, с налитыми кровью глазами зверя.

Завизжав, кабан ринулся вперед, выставив клыки, намереваясь разрубить ими все вокруг себя. Чудовищный напор толкал Конвея назад. Клинок проникал все глубже, и это немного придерживало животное.

Конвей почувствовал, что теряет силы. От макушки до кончиков пальцев мышцы одеревенели от усталости.

Кабан все не отступал, не понимая, что сейчас убивает не противника, а самого себя.

Резко рванувшись в сторону, он вырвал клинок из рук Конвея. Вепря занесло, и неожиданно силы оставили животное. Заваливаясь на бок, он неуклюже бил копытом, пытаясь встать.

Собаки уже примчались и набросились на кабана рычащей, рвущей сворой. Конвею показалось, что он услышал лай Микки. Пот и кровь застилали глаза, и он с трудом различал, что происходит вокруг. Мэтт попытался вытереть рукой лицо, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Окровавленные Карда и Микка окончательно повалили кабана. Рукоятка клинка все еще торчала из его груди. Лезвие было опасно не только для вепря, но и для собак.

Пытаясь подняться, Конвей упал вперед, но, собрав остаток сил, всем весом навалился на клинок.

Вепрь взревел, по его туше пробежала судорога. Агония смерти подстегнула Микку. Закрыв глаза, Конвей вцепился в клинок, будто он связывал его с жизнью. Он все еще крепко сжимал его, когда узнал голос Ланты.

— Вставай, пойдем, — говорила она. — Все уже позади. Я вылечу тебя, Мэтт Конвей. Все будет хорошо. Я восхищаюсь тобой.

Чудесные слова. Чудесный голос.

Он почувствовал, как сознание покидает его. Он был слишком измучен, чтобы спросить себя, почему он все-таки противился слабому, угасающему внутреннему голосу, который шептал ему:

— Спи. Верь. Подчинись.

Он был почти уверен, что это внутренний голос.

 

Глава 23

Открыв глаза, Конвей болезненно вздрогнул.

Слабый, серый свет. Холод.

Что это за тусклое, неприветливое место?

Море.

Он силился понять. Что произошло?

Дождь. Неприятный запах рыбацкой лодки. И движение. Медленное покачивающееся движение. Ему нужна была твердая почва. Мэтт чувствовал себя совершенно разбитым.

Голова раскалывалась.

Конь. Собаки.

Кабан.

Память обрушилась на него. Конвей сел, скрежеща зубами от нахлынувшей боли.

Содранная кожа, глубокие шрамы, как от удара ножом, вздутые бордовые полосы. Голова забинтована большим куском материи, закрепленным двумя кожаными ремешками. Ноги не в лучшем состоянии. Правая — забинтована. Осторожно приподняв ее, Конвей вгляделся в рваную глубокую рану, наверняка след кабаньего клыка. Мэтт понятия не имел, как и когда получил ее.

Полупрозрачная материя, служившая навесом и одной из стен его убежища, пахла рыбой. Похоже, он находился в гроте между тремя массивными валунами. Входом служила большая дыра в тряпичной стене. Выходя, ему пришлось бы буквально проползать сквозь нее.

Пока он размышлял об этом, в отверстии появилась голова Ланты. Конвей невольно улыбнулся, увидев, как она удивилась, обнаружив, что он сидит. По ее болезненной гримасе Мэтт понял, что его лицо так же изранено, как и тело.

Ланта попыталась улыбнуться в ответ и поспешила внутрь. Оказавшись в гроте, она взяла массивную деревянную миску. Капли дождя блестели на вогнутых стенках, а кверху поднимался пар. Конвей вдохнул запах, и его желудок заурчал, как разбуженная собака.

Говорить было трудно. Наконец это ему удалось.

— Ты в порядке? Микка! Где Микка? А мой конь?

Ланта ответила ему:

— Не беспокойся. Сайла кормит Микку и твоего коня. Они понемногу поправляются. Но тебе нельзя сидеть. Раны могут открыться. — Тут он вспомнил, что под одеялом совершенно гол, и неловко закутался в него, вздрагивая от прикосновения к израненной коже.

Нахмурившись, Ланта поспешила к нему, поставила миску на пол и отвела его руки в стороны.

— Смотри. Я же тебе говорила, — упрекала она. — Раны опять начали кровоточить. — Она потянулась к одеялу, и Мэтт отпрянул. Испугавшись, Ланта замерла на минуту, потом громко рассмеялась: — Стесняешься? Сейчас? Кто же, по-твоему, купал тебя и обрабатывал раны? Я — целительница, и посвятила свою жизнь этому делу.

— И тем не менее я очень беспокоюсь за тебя.

Они заметили Сайлу, когда та была уже в гроте и поднималась на ноги, отряхивая свое одеяние. За ней протиснулась Тейт, начавшая говорить еще до того, как очутилась внутри.

— Хотела бы я, чтобы ты увидел себя, когда мы нашли вас с Лантой возле кабана. Ты выглядел так, как будто кто-то пытался выстрогать тебе новое тело. А шишка на голове наливалась, как баклажан. Вдобавок нам пришлось сражаться с твоим конем. Он был слаб, как козел, но все еще пытался защищать тебя. Бедные животные слишком долго наблюдали, как ты лежишь в грязи. — Шутка не могла скрыть ее глубокого облегчения. Она дотронулась до его щеки, затем поцеловала в лоб.

Ланта зачерпнула ложкой немного тушеного мяса с овощами и протянула Конвею, приказав: «Ешь!». Он с удовольствием подчинился.

Между глотками ему удалось спросить.

— Как долго я был без сознания?

Указав вверх, Сайла прочертила в воздухе дугу.

— Довольно долго. Двое суток. После того, как мы тебя нашли. Я беспокоюсь о твоем коне. И Микка будет хромать еще несколько дней; у нее тяжелая травма плеча.

— Мой конь? Что с ним случилось?

— Я думаю, что рана на голове скоро заживет. Но он хромает. Ланта накладывает ему компрессы с целебной мазью.

Конвей посмотрел на маленькую Жрицу, не отводившую глаз от миски, и с огорчением заметил, как ужасно были изранены ее руки. Некоторые порезы были так же глубоки и уродливы, как его собственные. Он сказал:

— Ланта, я еще не спрашивал о тебе. С тобой все в порядке? Ты в силах делать все это?

Залившись краской, Ланта пробормотала, что все в порядке. Но Конвей продолжал:

— Я благодарен тебе. За всех нас. Я должен пойти взглянуть на своих животных. Ты понимаешь.

Ланта открыла рот, чтобы возразить ему, но приход Додоя помешал ей. Не успев оказаться внутри, он скорчил гримасу:

— Фу! Ну и вонь!

— Не говори так. Это специальная одежда, — урезонила его Тейт. Она заставила его рассмотреть материю, похожую на стеганое одеяло. — Никто не знает, как люди с Китового Побережья делают это, но история гласит, что первый кусочек сделал мальчик. Он был маленьким и слабым, и отец не любил его. Но однажды он сделал открытие, как из мидий и других морских обитателей делать этот материал. Никто не может разорвать его. Видишь, он доказал своему отцу, что необязательно быть большим, чтобы стать полезным.

Додой сказал:

— Это не просто одежда с запашком. Все эти вещи, которые на него надели, тоже воняют. Он что, умирает?

— Извини, приятель — Конвей взял у Ланты миску и осушил ее. — Может быть, в следующий раз. А сейчас я пойду проверю, как там Микка и мой конь. Ланта, я займусь их лечением, если ты мне покажешь, что нужно делать.

Женщины пытались спорить, советуя ему остаться в постели, но Мэтт попросил их выйти, чтобы переодеться. Это оказалось труднее, чем он ожидал, но ему все-таки удалось.

Карда ждал его снаружи. Не успел Конвей подняться на ноги, как он радостно облизал лицо хозяина. Мэтт пытался протестовать, но это не помогло. Пес был абсолютно неуправляем и скакал вокруг него, как огромный щенок. Наконец, когда они успокоились, Ланта проводила их к расщелине, где уже заждались раненые животные. По пути она рассказала, как они с Сайлой разбили лагерь.

— В сотне ярдов отсюда есть ручей и небольшой водопад на холме. Мы хорошо укрыты и находимся далеко от дороги. Дождь уже уничтожил наши следы. Сайла считает, что тебе не следует садиться в седло в ближайшие день-два. Животным тоже нужно отдохнуть.

При появлении Конвея конь тихонько заржал, а Микка, хромая, подбежала к нему и начала вертеться вокруг. Карда наблюдал за ними, помахивая хвостом. Рана на голове коня была самой тяжелой. Не опираясь на распухшую ногу и как-то странно наклонив набок голову, конь очень осторожно пошевелился. Ланта объяснила, что удар задел не только голову, но и мускулы шеи. Она с огорчением заметила:

— У меня почти не осталось целебной мази. Я буду вынуждена тратить меньше на него, чтобы осталось для тебя и Микки.

— Используй все на него. Я в порядке.

— Это невозможно. Это глупо. — Слова были четкими, резкими. — Если ты не думаешь о себе, подумай о нас. Коль для тебя понадобится все оставшееся лекарство, так тому и быть. Здесь не может быть споров.

Отвернувшись от Конвея, все еще возбужденная спором, Ланта занялась Миккой. Раны собаки были ужасными, но, обработав их, целительница произнесла:

— Гноя нет. Не угрожают внутренним органам и не повлияют на подвижность. — Ланта действовала быстро и вскоре уже осматривала переднюю ногу коня. Тот повернул голову, его светящиеся глаза излучали боль.

Говоря мягким, успокаивающим голосом, она тщательно осмотрела кожу над копытом.

— Опухоль немного осталась, но жар спал. Я боялась, что будет жаркий ветер, но, кажется, здесь все нормально.

— Жаркий ветер? Это ты о лодыжке?

Увидев удивление Ланты, Конвей почувствовал себя неловко. Ему захотелось вернуть произнесенные слова обратно, чтобы скрыть свое невежество.

Она сказала:

— Мы называем это жарким ветром. Знаешь, когда у них появляется опухоль или растяжение сухожилия. Как ты это называешь? Ваши люди говорят «лодыжка» вместо «волосы за копытом»?

— М-м-м. Нет. Не все. Мы называем это ветряная опухоль. Да. Чаще всего жарким ветром, но иногда ветряной опухолью. — Он вспотел и почувствовал жгучую боль в ранах.

Ланта повернулась к коню.

— А сейчас давай посмотрим, что с плечом. — Она подошла к животному спереди и схватила двумя руками за ногу возле колена, поднимая ее вверх. Прогнувшись, конь вскинул голову. Она немедля отпустила ногу, потрепав его по шее. — Плохо дело. Я задела его лопатку. Попытаемся исправить положение. — Гладя коня по шее, она жестами попросила Конвея принести целебную мазь.

Заглянув в банку и увидев, что бальзама осталось совсем немного, он зачерпнул ладонью солидную порцию. Ланта взяла половину, сердито ответив:

— Остальное — для тебя.

Конвей понял, что спорить бесполезно.

— А мы не можем сами сделать целебный бальзам?

Она задумалась.

— Я видела ивы возле ручья. И дикий чеснок. Но у меня нет всего, что нужно для приготовления бальзама.

— У нас есть кабан; ты ведь используешь свиное сало, так?

— От дикого кабана? Его будет немного. К тому же он далеко отсюда.

— Я принесу его. Он еще свежий.

Она исподлобья взглянула на него.

— Свежее мясо. Я так устала от… — Покачав головой, она поставила банку. — Нет. Сейчас это для тебя слишком тяжело. Я возьму Тейт. Мы сделаем это сами.

— Я с этим справлюсь. — Мэтт перестал гладить Микку. Собака подняла лапу, чтобы уйти, но потом улеглась с покорным вздохом. Ланта промолвила:

— Хорошо. Мы с этим справимся. Вместе. — Она повернулась, прекращая спор, и Конвей поспешил за ней.

Разделка туши была непростым занятием. Конвей хотел сначала отделить постное мясо, но Ланта криком остановила его. Ему пришлось следовать ее указаниям. Она приказала ему сделать круговые надрезы возле колен на всех четырех ногах. Затем круг вокруг шеи, чуть ближе к лопаткам. От него надрез шел вдоль всей туши. Небольшие разрезы соединяли круги на ногах и линию на туше. Затем она показала ему, как с помощью небольшого ножа отделить шкуру. Конвей спросил, зачем нужна шкура, если ее нельзя выдубить. Ланта коротко ответила:

— Увидишь.

Она заставила Конвея вскрыть брюхо кабана. Отделив печень, он положил ее на приготовленную тряпку. Своим коротким ножом Ланта отделила сало возле почек. Как она и говорила, его было немного. Ланта тщательно осмотрела его, держа на просвет.

— Выглядит здоровым. Весенний дикий кабан. Постный. — Она положила сало на тряпку, позади печени.

Когда они упаковали и погрузили на коня все мясо, Ланта попросила Конвея собрать требуху и отнести подальше, объяснив:

— Дикие звери быстро подчистят остатки, но у нас нет времени. Любой, кто будет нас искать и найдет остатки разрубленного животного, обязательно приглядится к этому месту. Мы не должны ничего оставлять возле тропы.

Начал капать дождь. Они поднимались на холм, и Конвей отметил про себя, что дождь поможет спрятать следы их деяний. Ланта благосклонно улыбнулась ему той улыбкой, которой одаривают учителя своих учеников-тугодумов, когда те делают успехи. Он не знал, гордиться ли этим или сердиться.

 

Глава 24

Вернувшись в лагерь, они застали Сайлу и Тейт весьма раздраженными.

— Куда, к чертям, вы запропастились? — спросила Тейт.

Конвей покачнулся в седле.

— Ланте нужен жир для целебного бальзама. Всем нам нужно свежее мясо. Я пошел за ним. Она не позволила мне идти одному.

— Я думаю, что вы оба должны были остаться здесь, — отрезала Сайла.

— И позволить мясу пропасть впустую? — мягко спросил Конвей.

Она одарила его улыбкой поощрения и раздражения одновременно.

— Я не сказала, что не рада тому, что вы ходили туда. Я сказала, что вы не должны были этого делать.

Ланта заметно расслабилась.

— Из мяса я приготовлю бульон. А пока он будет вариться, смогу сделать бальзам.

Сайла согласилась.

— Все мясо, которое останется, я закопчу. — Она помолчала, пристально глядя на Конвея. — Я хочу, чтобы ты отдохнул.

За кажущейся строгостью Тейт заметила в ее голосе заботу, предложив:

— Я подежурю сегодня ночью. Отдохни немного.

Конвей хотел возразить, но тело с ним не согласилось. Едва успев растянуться на кровати, он тут же заснул.

Утром следующего дня, когда Сайла и Тейт сооружали жаровню, Ланта попросила Конвея вырубить четыре кола в три фута длиной и заострить их. Когда он закончил с этим, у нее уже горели два костра. Один был маленький, другой побольше, и расстояние между ними составляло всего несколько футов. Она показала ему, где вбить колья в землю. Они образовали прямоугольник, внутри которого находился больший костер. Затем она вырезала из шкуры длинные полоски, чтобы с их помощью привязать к столбам основную часть шкуры кабана. Провисая посередине, она походила на кровавый волосатый гамак. Конвей с откровенным ужасом наблюдал за тем, как она льет в него воду и добавляет овощи. Когда же она начала резать кусками мясо и бросать туда же, он не выдержал.

— Ты собираешься готовить таким образом?

Ланта беззаботно продолжала свое занятие.

— Как ты заметил, собственно шкура нам не нужна. Небольшой огонь не дает ей прогореть, мясо медленно томится, и весь подкожный жир идет в рагу. Тебе понравится.

Конвей шумно сглотнул, волосы его встали дыбом. Порыв ветра окутал его дымом, и он отпрянул в сторону так резко, что заныли все раны. В спешке Конвей не обратил на это внимания.

Ланта уже закрепила металлический горшок над маленьким костром, от которого осталась небольшая горка углей.

Она сказала:

— Этот костер должен быть небольшим, иначе он разрушит силу компонентов целебного бальзама. Тепло — враг многих лекарств.

Оставив Конвея присматривать за рагу, Ланта вскоре вернулась с кожаной сумкой, из которой извлекла связку довольно грязных прутьев и низкий керамический кувшин с деревянной пробкой. Конвею было поручено отрезать несколько кусочков от прутьев, которые, как выяснилось, были ивовыми ветками. В какой-то момент он ощутил странную противоречивость своей работы — лезвие, сделанное в эпоху технического прогресса, помогало готовить лекарства в бронзовом веке. Действия Ланты вновь привлекли его внимание. В кувшине был чеснок. Она растерла его в небольшой ступке. После этого обрезки ивовых прутьев и чеснок вместе со свиным салом были положены в горшок.

Конвею почудилось, что, перед тем как Ланта вновь заглянула в сумку, в ее чертах промелькнула неуверенность. В этот раз она вытащила коробку размером с ладонь и высотой в два пальца. В ней был мучнистый порошок. Аккуратно отмерив порошок, она добавляла его в смесь. Заметив любопытство Конвея, она объяснила:

— Валериана. Некоторые называют ее всеисцеляющая. Она расслабит мускулы.

— Разве я выгляжу очень напряженным?

Засмеявшись, она покраснела.

— Не ты. Бедная Микка. И конь.

Теперь была его очередь смеяться.

— Таким образом, я расслаблюсь, потому что мои животные переутомлены, не так ли? Отлично.

Она скорчила гримасу и продолжила помешивать в горшке. Затем принюхалась, попробовала топленый жир на вкус. Конвей молча наблюдал за ней, по-прежнему не замечая боли и жжения в ранах. Он начал клевать носом; очнувшись, Мэтт почувствовал головокружение. Оно быстро прошло, оставив чувство полуобморочной тошноты и горячий румянец на щеках, которые исчезли, как только он встал на ноги.

Ланта поставила растопленный жир в горшке возле углей и встала.

— Ему нужно немного настояться. Пойдем посмотрим, чем заняты Сайла и Тейт.

Конвей взял ее за руки, заставив повернуться лицом к себе. Ланта удивилась, почти испугалась. Чтобы успокоить ее, он быстро заговорил:

— Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала. — Она продолжала молча смотреть на него. Ланта казалась встревоженной.

Он заторопился. — Только что ты сказала «конь». Я хочу, чтобы у него было имя.

Жрица покачала головой, но в ее реакции чувствовалось заметное облегчение.

— Люди Собаки считают, что это плохая примета.

— Знаю. Но сейчас он со мной, а не с ними. Я хочу, чтобы ты дала ему имя.

— Я?

— Ты вылечила ему плечо и эти новые раны. Я хочу, чтобы у него было имя, и ты заслужила право дать его. Пожалуйста.

Протестуя, Ланта спешно направилась через холм к Сайле и Тейт. Конвей последовал за ней, не сдаваясь. Наконец она остановилась возле огромного валуна. Щеки ее зарделись.

— Я уже давно дала ему имя. Ты не будешь сердиться?

— Я очень рад. Скажи мне.

— Вихрь.

Конвей повторял, вслушиваясь в звучание. Ланта с беспокойством смотрела на него.

— Тебе не нравится?

— Хорошее имя. Почему? Что заставило тебя подумать об этом?

Румянец стал ярче.

— Я не знаю. Но оно подходит ему. Он такой черный и сильный. Когда он скачет, стук его копыт звучит, как раскаты грома. Иногда кажется, что он может обогнать ветер.

Он долго и пристально смотрел на нее, то ли с улыбкой, то ли серьезно.

— Это более поэтично, чем я бы мог себе представить. Может быть, потому, что он мне очень нравится. Спасибо, Ланта. Он будет Вихрем.

Ланта пробормотала слова благодарности, а затем Мэтту опять пришлось догонять ее.

Некоторое время спустя они уже разглядывали результаты труда Сайлы и Тейт. Двухслойная кладка камней, нижний отсек — для костра, верхний — коптильня. Тейт сказала:

— Мы можем готовить здесь до тех пор, пока ветер не подует с запада. Запах пищи распространится в долину и привлечет внимание всадников, которые могут прочесывать тропу.

Сайла добавила:

— Куски, которые будут коптиться, пока вымачиваются. У меня мало соли для рассола, так что придется сделать его острым.

Конвей взглянул на Тейт, она ответила ему понимающей усмешкой. Он повернулся к Сайле.

— Ты добавила туда перец, да?

— И очень много. — Она рассмеялась. — Это сохранит мясо.

— Где эта отрава?

Она указала на водонепроницаемую корзину. Конвей осторожно поднял крышку и понюхал содержимое. Задохнувшись, он отступил назад и опустил крышку на место.

— Убийца, — выдохнул он.

Сайла игриво опустила палец в жидкость и попробовала. Часто поморгав, она вздохнула.

— О-о-о, хорошо. Просто отлично. — Ее глаза сверкали. Конвей знал, что не столько от слез, сколько от резкого запаха.

— Это слишком остро даже для тебя. А остальных этот перец просто изжарит.

— Может быть, — согласилась Тейт. — Но уже поздно.

Сайла продолжила объяснения.

— На берегах реки растет мята. Я нашла немного чабреца. Здесь не только перец. Тебе понравится это блюдо.

— Не сомневаюсь, — сарказм Конвея вызвал приступ всеобщего смеха.

Ланта заторопилась.

— Мы должны вернуться к моим кострам. Я не хочу, чтобы бальзам испортился.

Когда они подошли, Додой мешал угли в костре. Ланта объяснила, что она готовит. Мальчик отошел, даже не оглядываясь.

— Я вообще не понимаю его, — сказала Ланта. — Он избегает нас.

— Не трать время попусту. — Конвей почувствовал навалившуюся усталость. Он проводил мальчика безразличным взглядом.

Ланта еще раз попробовала бальзам. Довольная результатом, она процедила смесь через чистую марлю в керамический горшок. Выпрямившись, она посмотрела на Конвея. На ее лице промелькнула обеспокоенность. Подняв его голову, она вгляделась в глазное яблоко. Вторая рука потянулась к его запястью.

— Лихорадка, — заключила она и после небольшой паузы добавила: — Частый пульс. Слишком частый. Ты должен лечь в постель.

— Я просто устал. — Она потянула его за руку, и Конвей споткнулся. — Может быть, небольшое головокружение.

Разрешив ему подойти к костру и взять горшок с бальзамом, Ланта подтолкнула Мэтта в сторону грота. Тот почти не сопротивлялся.

Зайдя внутрь, Конвей без колебания подошел к кровати и упал на одеяло. Ланта развела небольшой костер в очаге неподалеку. Раздвинув тряпичную крышу, она соорудила выходное отверстие для струящегося дыма. Водя горшок взад и вперед над огнем, она одновременно помешивала смесь пальцем, проверяя температуру. Внезапно каменная комната заполнилась резким запахом чеснока.

— Раздевайся, — приказала Ланта. Вопросительно взглянув ей в лицо, Конвей понял, что дальнейшие споры бесполезны. Она не поворачивалась, пока он не произнес:

— Я готов. — Ланта улыбнулась, увидев, что одеяло натянуто до самых плеч, и хладнокровно сдвинула его до талии.

Ее руки, увлажненные теплым бальзамом, двигались с такой мягкостью, что навеяли Конвею мысли о крыльях птиц или скользящем касании бриза. Раздражающий зуд рваных ран перестал его беспокоить. Она попросила его повернуться, но Конвей уже почти заснул, и всякое движение было ему ненавистно.

Ти точно так же умела разогревать его тело, снимая напряжение уверенными руками. Конвей подумал, знала ли Ланта хоть одного мужчину. Вероятно, нет. Она была слишком поглощена работой. Во всяком случае, кто бы захотел иметь дело с провидицей, которая точно знает, о чем ты думаешь и что намереваешься делать еще до того, как ты это сделаешь?

Эта мысль заставила его улыбнуться.

Ее руки медленно, размеренно массировали мышцы от основания шеи по обеим сторонам позвоночника. Ее вес давил на него, на его ребра. И ритм его дыхания подчинялся ритму ее движений.

Сквозь аромат бальзама пробивался слабый, неуловимый цветочный запах, который дразнил его. Конвей не мог точно определить его происхождение. Что-то, что она носила на себе; он был уверен в этом. Аромат бальзама, должно быть, перебил более слабый запах, но все равно он ощущал его. У Конвея было странное чувство, будто бы этот тонкий аромат проник в его мозг, рождая видения.

Все его тело было послушно движениям Ланты.

Она что-то напевает? Он попытался вслушаться. Его мозг не мог сконцентрироваться.

Это не просто пение. Не песня. Повторение мелодии. Снова и снова.

* * *

Открыв глаза, Конвей почувствовал себя виноватым, что проспал так долго. Пробивающиеся сквозь матерчатую крышу солнечные лучи нагревали жилище. Он лежал на боку лицом к стенке грота. В ней пролегала глубокая трещина, внутри которой виднелась черная базальтовая порода. Осторожно перевернувшись на спину, Конвей удивился, что ему стало намного легче. Возле него лежал Карда. Выразительные темные глаза собаки светились, а массивный хвост бил по земле. Конвей потянулся, чтобы почесать его за ухом, и пес счастливо засуетился, высунув язык.

Заметив движение угловым зрением, Конвей повернулся. Карда залаял. Вместе посмотрев на вход, они увидели Додоя. Они не двигались и молчали, пока Додой не сел на землю. Подтянув колени к лицу, он обхватил их руками, производя впечатление человека, которого засунули в мешок, оставив снаружи только голову.

Конвей провел рукой по лицу. Начинала пробиваться борода.

Когда стало очевидно, что Конвей чего-то ждет от него, Додой заговорил:

— После того как Ланта рассказала о твоей болезни, Сайла никогда сюда не зайдет. Тейт тоже. Она сказала Сайле, что нужно оставить Ланту выхаживать тебя. Сайла ответила, что им нужен ты и твое стреляющее молниями оружие. — Мальчик замолчал, часто моргая. И, увидев, что Конвей не собирается отвечать, продолжил: — Они испугались. Иногда я тоже тебя боюсь. Ты большой, а я очень маленький. Люди не всегда знают, кто друг, а кто враг. Если я узнаю что-нибудь еще, что тебе нужно знать, и скажу тебе, ты будешь моим другом?

— Додой, я не собираю сплетни о своих друзьях, — ответил Конвей. — Если бы ты это знал, то, может быть, и у тебя бы были друзья. Тебе лучше уйти.

Спрятавшись за колени, Додой произнес:

— Видишь, как легко ты простил Сайлу и Тейт. Но до сих пор зол на меня. Я знаю, что понимаю не все, потому что я ребенок, но мне все равно, им нужен ты. Я боюсь, потому что если я не скажу тебе, что знаю, ты не сможешь спасти их.

— Спасти их?

— Есть опасность, о которой они не подозревают. Ты тоже об этом не догадываешься. А я слишком слаб, чтобы что-нибудь предпринять.

Конвей повернулся к мальчику спиной. К горлу подступала тошнота. Мысли расплылись, он был не в состоянии их контролировать.

Взгляд остановился на расщелине в каменной стене. Незначительный изъян в чем-то основательном. Тем не менее вешние воды будут спускаться вниз и заполнять его. Затем ветер переменится. Вода замедлит свой бег и замерзнет. Лед начнет расширяться в трещине. Гора разрушится. Не сразу. Не из-за кабана. Беззвучно. Медленно. Мучительно. Понемногу.

Ненавидя себя, Конвей потянулся за одеждой в ногах и сказал:

— Если ты хочешь мне что-то сказать, Додой, то говори и уходи. Я хочу одеться.

Додой несколько раз глубоко вздохнул и промолвил:

— Я слышал чьи-то песнопения два дня назад, когда ты заболел и попал сюда. Я слышал.

Два дня назад. Так вот сколько времени он спал.

— Песноспения? Они обычны для всех служительниц Церкви. Это помогает им расслабиться и думать более ясно. Это все, что ты хотел мне сказать? — Конвей помнил колыбельные напевы Ланты во время лечения. Он сказал: — Я думаю, ты слышал Ланту. Она напевала, когда была здесь внутри.

Додой опустил руки.

— Сайла тоже была здесь? А Тейт?

— Нет. Одна Ланта. Она лечила меня.

Медленно, почти незаметно на худом заостренном лице Додоя появилась многозначительная усмешка.

— Лечила, — с обвинительной интонацией повторил он, делая ударение на каждом слоге. — Она не напевала. Я же слышал. Это было песнопение.

— Даже если так, то что? Если она думает, что ей это поможет…

Продвигаясь к выходу, Додой сказал:

— Я буду твоим другом, даже если ты не хочешь быть моим. Я помогу тебе. Предупрежу. — Он вышел, оставив вход незанавешенным. — Есть особое песнопение. Для провидиц, чтобы вызвать Видение. Она ничего не говорит другим, даже тебе. Когда она лечила тебя, Мэтт Конвей, ты ведь очень устал? Спал? Почему твой друг хочет видеть тебя? Или, может быть, ты должен подумать, чей друг хочет это сделать?

Додой исчез во входном отверстии. Конвей успел заметить сияющую, торжествующую усмешку на лице мальчика, похожую на блеск кинжала в ножнах.

Конвей и Карда лежали без движений до тех пор, пока Мэтт не попытался сменить положение. Когда ему это удалось, пес чуть отодвинулся, оставаясь лежать мордой к двери, но опершись массивным телом на хозяина. Уверенный, что без его ведома хозяин не пошевелится, Карда улегся, положив морду на лапы. Он смотрел в том направлении, куда ушел Додой.

 

Глава 25

Сайла натянула через голову платье. Ткань с шелестом скользнула вдоль тела, и она вздрогнула от первого холодного прикосновения шерсти. Но сбереженное тепло, окружавшее ее в уютной постели, вскоре вновь вступило в свои права. В темноте Сайла наклонилась и провела кончиками пальцев по плотным переплетениям одеяла, вытканного женщинами племени Собаки, пытаясь представить осязаемые образы. Одеяла людей Класа. Станут ли они ее людьми?

Сайла с удивлением отметила, что никогда не думала о том, где они будут жить, когда она вернется после завершения своих поисков.

Не было смысла даже думать об этом. Ее ждет могущество, власть, а вместе с ними и ответственность. Никто не способен представить будущее, уготовленное властью. У власти своя судьба, а люди — всего лишь гонимые случайным ветром песчинки. Она не в силах ничего изменить, и Клас все поймет.

Сайла нахмурилась, выпрямившись. Ее воображение рисовало разноцветные шатры из одеял в лагере Людей Собаки, которые складывались в яркие, пестрые круги, оживлявшие степи. Как будто она снова вдыхала терпкий животный запах разгоряченных лошадей, аромат трав, дым костров. В глубине души звучал бой барабанов возума и пала. Но прежде всего ей вспоминались дети, свободные и счастливые, их веселая возня и пронзительный смех. Они играли, как и положено детям.

Как играла она до набега разбойников, похитивших ее и ее детство.

Как никогда не сможет играть ее первый ребенок. Ребенок, который умер у нее в чреве, погиб в темницах Алтанара.

Почему? Почему?

Потому что она была предметом торга, ее использовали, продавали, выменивали.

Вещью, которую Жнея готова была безжалостно растоптать.

На западе звезды ярко сияли на ночном небе. На востоке они мерцали перед тем, как погаснуть. Опустившись у ручья на колени, прежде чем начать ритуальное омовение, Сайла на мгновение замерла, смакуя острый привкус влажного воздуха. Перекатываясь по камням в своем тесном русле, поток приветствовал ее веселым журчанием.

Достав мыльницу и полотенце из глубокого кармана платья, Сайла разложила их на земле — полотенце слева, мыльницу справа. Склонив голову, она осенила себя Тройным Знаком аббатства Ирисов. Пальцы сложились, изображая листья и стебель ириса; указательный палец согнут, его накрывает большой палец, а остальные три пальца расходятся в стороны. Костяшкой большого пальца Сайла коснулась лба, затем середины груди. Потом она коснулась глаз, сначала правого, затем левого. Перед молитвой Сайла сложила руки так, что указательные пальцы почти что касались кончика носа.

— Дай мне силу увидеть истину и следовать ей с открытым сердцем и чистым разумом. Дай мне силу увидеть зло и избежать его. Дай мне силу увидеть во всем чудо и славу Вездесущего и всегда быть благодарной за то, что Он посылает нам солнце, напоминая нам о Едином в Двух Лицах.

Сайла подняла с земли мыльницу. Это была украшенная резьбой шкатулка из красного кедра, которая принадлежала настоятельнице Ирисов, когда она была девочкой. Шкатулка разнималась на две половинки; в нижнюю укладывали мыло и накрывали верхней. Закрывалась шкатулка с помощью кожаного ремешка с серебряной пряжкой, искусно отлитой в виде маленькой головки жабы. Язык жабы служил язычком застежки, и, открывая ее, Сайла всегда вспоминала давние поучения настоятельницы о том, что жаба — умнейшая из тварей: имея самый быстрый в мире язык, она использует его лишь для добывания пищи.

Сайла энергично вымыла лицо, наслаждаясь покалыванием ледяной воды. Закончив, она так же энергично растерла его полотенцем, положила мыльницу в карман и выбрала место, чтобы поприветствовать наступавший день.

Как и в предыдущие утренние ритуалы в этом лагере, Сайла взошла на плоскую скалу на самом краю крутого спуска в ежевичную долину. Не успела она подумать о том, где может быть Ланта, как среди черных вершин Гор Дьявола показался край солнца. Сайла развела руки в стороны, удерживая их параллельно земле.

Мужчины считали эту позу непристойной, полагая, что женщина слишком уж выставляет напоказ свое тело. Сами женщины называли ее приветствием солнца.

Но в глубине души они посмеивались, так как всем известно, что это — запрещенный мужчинами крест.

Сегодня восход был прекрасен. Закрыв глаза, Сайла ощущала свет и первое, еще робкое тепло на прохладном лице.

— Темнота уходит, — нараспев произнесла она, — приходит свет, приходит жизнь.

Повернувшись, чтобы идти в лагерь, Сайла заметила поднимавшуюся к ней по склону горы Ланту. Когда миниатюрная женщина поравнялась с ней, Сайла сказала:

— Я и не слышала, когда ты сегодня встала.

— Мне хотелось выйти пораньше, — ответила Ланта. — Вчера я присмотрела чуть выше одно место. Подъем туда не очень тяжелый, а вид просто грандиозный. Мне бы хотелось взять тебя с собой.

— Понимаю. Нам редко удается побыть одним. Особенно тебе. Почти все время рядом с тобой Конвей.

Ланта нарочито небрежно махнула рукой:

— Да и тебе без конца приходится быть с ним. Кроме того, ты гораздо больше занимаешься с Вихрем и Миккой.

Сайла уже собиралась напомнить ей о разделении обязанностей, как услыхала какие-то звуки. Она резко остановилась и откинула капюшон, вслушиваясь. Ланта попыталась выяснить у нее, в чем дело, но Сайла решительным жестом призвала ее к молчанию. Женщины замерли, напоминая тревожно принюхивающихся оленей.

— Вот опять, — наконец сказала Сайла. — Слышала?

— Очень слабо. Это лось ревет?

Ответив неопределенной гримасой, Сайла вновь направилась к лагерю.

— Скорее горный лев. Стой: сейчас слышишь? — Они снова замерли. Словно издеваясь, ветер шелестел ветвями и иглами пихт, лес как будто посмеивался над ними. Листья ежевики терлись друг о друга зубчатыми краями с шумом стремительного ручья.

Ланта прервала молчание:

— Такой ветер, что ничего…

— Наверное, мне показалось, — солгала Сайла. — У нас всех нервы на пределе. А все потому, что сидим и ничего не делаем. Хорошо, что сегодня мы выступаем. — Но ведь были какие-то звуки. Она тщетно осматривалась по сторонам, пытаясь что-нибудь заметить.

— Не скажу, что я с легким сердцем снимаюсь с лагеря. Конвею придется очень не просто.

Сайла постаралась отоптать одолевавшие ее мысли о странных звуках. Она похлопала Ланту по плечу.

— Он должен научиться терпеть. Я наблюдала за ним. Он боец, но что-то в нем меня тревожит. Не знаю, что ему пришлось испытать на пути к Оле, но до конца положиться на него нельзя. Взять хотя бы его лихорадку. Не так уж страшно он был ранен в той схватке с кабаном; и поправлялся точно так, как мы предполагали. А потом, безо всяких причин, снова заболел. Заболел страшно, опасно. Ты когда-нибудь видела, чтобы болезнь свалила человека так быстро и так серьезно?

Похоже, Ланте ее слова не понравились.

— Видела и не раз. Хотя бы во время чумы. Он очень сильный и уже почти поправился. И пациент он очень терпеливый.

Сайла ответила с озабоченной серьезностью, кивая в сторону лагеря.

— Сейчас, кажется, его беспокоит желудок.

Конвей вышел из-под своего навеса и, осторожно переставляя ноги, направлялся к костру, где Тейт варила овсянку. Женщин встретил взгляд Додоя, который перемешивал палочкой угли. Не проронив ни слова, он вернулся к своему занятию.

Завтрак прошел спокойно, и все приступили к своим обязанностям, сворачивая лагерь и навьючивая лошадей.

Тейт была рада предстоящему походу. Тем более что из-за болезни Конвея только она могла идти во главе группы. Свистом подозвав собак, она велела Додою оставаться с Конвеем и поскакала вперед.

Даже когда ей приходилось пробираться вслед за Танно и Ошу по узкой тропе в ежевике, Тейт не покидало чувство уверенности. Она не сомневалась, что со зверем вроде кабана у нее будет гораздо меньше проблем, чем у Конвея. Того спасла просто сила, на ее стороне боевые навыки и ловкость.

Доннаси вспомнила свою схватку с капитаном Скэнов. Она едва не погибла, но и убедилась, что в бою может противостоять лучшим из лучших. Ее главное оружие — не сила. У большинства мужчин мускулы покрепче. Но до сих пор не было случая или особой необходимости обучить известным ей приемам ближнего боя Конвея или еще кого-нибудь.

Тейт не знала, почему так произошло. Она вовсе не держала свои навыки в секрете. Но мысль о том, что она так ни с кем ими не поделилась, оставляла какое-то чувство вины.

Тейт встряхнула головой, прогоняя прочь глупые сомнения.

Умение мыслить — вот ее главное оружие. Постоянно думать и на шаг опережать противника — в этом главный принцип выживания. И, конечно, лучший способ помочь Сайле. Вслух же она сказала:

— Пошел на службу королю — изволь ему служить. — Это была фраза, которая умерла вместе с ее миром, веков пять назад, не меньше, но заключенная в ней философия работала и в этом мире. И неважно, согласны с ней остальные или нет. Важно, что она, Тейт, сама так считала. Она была профессионалом — раз подрядилась помогать Сайле, то пойдет с ней до конца.

Хотя были вещи, которые она не могла заставить себя сделать.

Отвлекшись от мыслей, Тейт увидела, что они подъехали к месту, где была битва. Поле боя можно было узнать по искромсанному и растоптанному тростнику, хотя дожди уже залечивали нанесенные природе раны. Новые побеги и листья тянулись к свету, заполняя образовавшиеся прорехи. Там, где тростник был уничтожен или поврежден, лишенные опоры верхние ярусы зарослей провисали вниз. Агрессивные побеги виноградной лозы, обвиваясь друг вокруг друга, карабкались вверх к солнцу. Они цеплялись за одежду Тейт, хватая ее за рукава, как назойливые нищие. Выхватив меч, Тейт расправилась с самыми нахальными из них.

Далеко впереди на изгибе тропы показался Танно, проверявший, на месте ли хозяйка, Тейт так обрадовалась, что улыбнулась во весь рот. Собака завиляла хвостом и вернулась к своим обязанностям.

Тропа вела в основном на юг и запад. К тому моменту, когда на краю заросшей виноградной лозой долины перед Тейт показались первые деревья, было уже позднее утро. Солнце на короткое время вышло из-за облаков, а затем вновь скрылось за тяжелыми тучами, заполонившими все небо. Пошел моросящий дождь, и на мгновение Тейт заколебалась, надеть ли ей вытканное женщинами Собак пончо или обернуться в стеганую накидку жителей Китового Побережья. Накидка была легче и не пропускала воду, но от нее шел такой запах, что Доннаси предпочла пончо. Шерсть впитывала воду и тяжелела, но все-таки пончо было красивее. К тому же вытканные на зеленом фоне черные и коричневые змеи улучшали маскировку.

Тейт показалось странным, что ей в голову пришла мысль о маскировке: ничто вокруг не предвещало опасности.

Доннаси свистнула собакам и, когда они появились в поле зрения, внимательно осмотрела их. Кроме явного удовольствия от долгих пробежек, в поведении животных не было ничего примечательного. Только когда из зарослей ежевичника показались остальные члены группы, собаки затеяли веселую возню, приветствуя друг друга.

Сайла предложила перекусить, прежде чем продолжать путь. Они никогда не готовили днем горячую пищу, не желая тратить время и рисковать, что их обнаружат по дыму костра. Каждый доставал себе что-нибудь из мешков на вьючных лошадях. Сайла выбрала сушеное мясо, обильно полив его острым уксусом. Тейт и Конвей отобрали себе разных сушеных фруктов. Ланта насыпала большую чашку пакки — смеси орехов, поджаренного зерна и кусочков нарезанных сушеных фруктов.

Быстро покончив с едой, они тронулись в путь, держась рядом и разговаривая. Сайла предложила переложить разведку маршрута целиком на собак с тем, чтобы Тейт оставалась в основной группе. Доннаси согласилась. Однако, несмотря на царившее вокруг видимое спокойствие, каждый из них непроизвольно оглянулся и посмотрел на исчезавшие за высокими пихтами заросли ежевичника.

Тропа понемногу спускалась вниз, по-прежнему на юго-запад. Однако вскоре впереди между деревьями показался отвесный каменный склон горы. Тропа свернула влево, направляясь между возникшим препятствием и еще более высокими горами на востоке.

Конвей начал было извиняться за то, что они так и не вышли на деревню, которую рассчитывали найти, но Сайла прервала его:

— Мы ведь понимали, что можем сбиться с пути, стараясь идти по самым безлюдным местам. Хотя вряд ли мы перепутали тропу или выбрали не то направление. Скорее всего нам неверно описали маршрут. Но, думаю, все будет в порядке.

Тейт и Ланта хором поддержали Сайлу, и почти сразу они выехали из леса на покрытый галькой берег необыкновенно красивого треугольного озера. Один из его углов упирался в каменистый утес, который угрожающе вырисовывался на фоне неба. До него было не менее четверти мили.

Высоко в небе, покачиваясь из стороны в сторону, парил орел. До путников донесся его пронзительный крик. Не останавливаясь, Сайла приподнялась на стременах и, запрокинув голову, рассматривала прекрасную птицу.

Развернувшись, орел закричал вновь и полетел параллельно утесу. Он настолько приблизился к скале, что казалось, вот-вот коснется ее кончиком крыла. Сайла подумала, что, когда они с Лантой приветствовали утро, она скорее всего слышала крики птицы.

Вскоре они добрались до южного края озера. Зеленая буйная поросль понемногу затягивала обезображенную огнем землю. Сайла прикинула, что после пожара прошло года четыре. Выжженные места казались открытыми растревоженными ранами. Вид их был настолько страшен, что Сайле почудилось, что она ощущает запах горящего дерева, а рядом все еще бушует пожар.

Стремительно бросившись вперед, Карда и Микка прервали ее мысли. Карда занял позицию в нескольких ярдах перед лошадью Конвея. Увидев мчавшуюся к Тейт Ошу, все осадили своих лошадей. Остановившись перед хозяйкой, собака оглянулась и зарычала. Затем она снова посмотрела на Тейт, ожидая указаний.

Танно остался где-то впереди, не показываясь им на глаза и не подавая голос.

— Веди нас, Тейт, — сказала Сайла. — Пусть твоя собака покажет нам, что ее так встревожило.

Тейт кивнула и что-то сказала собаке. Та мгновенно пустилась назад по своим следам длинными упругими прыжками, и лошадям, чтобы не отставать, пришлось перейти на рысь. Обращаясь к Сайле, Тейт сказала:

— Танно, наверное, завалил еще одного кабана или другого зверя, оказавшегося на тропе. Если бы там были люди, думаю, Ошу была бы возбуждена сильнее.

— Будем надеяться, — ответила Сайла.

Неуверенность спутницы обеспокоила Тейт. Обернувшись, она жестом велела Додою держаться подальше сзади.

Они проскакали совсем немного, когда Ошу свернула с тропы вправо. Обернувшись, собака убедилась, что ее не выпускают из виду, и помчалась дальше.

— Что все это значит? — недоумевала Тейт. — Они что, решили загнать оленя? На них это не похоже.

— Карда и Микка выглядят какими-то неуверенными, — вмешался Конвей. — Если бы это была погоня, их нельзя было бы остановить.

Ошу вела их вверх по холму к каменной стене утеса. Они были еще далеко от его основания, но земля вокруг уже была усеяна огромными глыбами, веками падавшими с утеса. Миновав пожарище, всадники вновь скакали по лесу. Деревья стояли редко, но их тень, казалось, смягчала гнетущее молчаливое напряжение. Объехав огромный валун величиной с дом, они увидели впереди Тайно. Собака лежала, терпеливо поджидая группу и поочередно поворачивая голову то в направлении скалы, то к приближавшимся всадникам. Увидев Тейт, пес вильнул хвостом и снова перевел взгляд на что-то, еще не видимое всадникам, закрытое от них очередным огромным валуном.

Группа миновала препятствие, и все остановились, пораженные открывшимся зрелищем. Первое, о чем подумала Сайла, — звуки, которые услышала рано утром. Прежде она пыталась убедить себя, что это были звуки дикой природы, хотя в глубине души и не принимала это объяснение. А теперь у нее не оставалось никаких сомнений.

Под легкими дуновениями ветра, как в каком-то непристойном танце, медленно кружилась облаченная в черный плащ служительница Церкви, повешенная на веревке, свисавшей с ветки дерева.

 

Глава 26

Дым тлеющего костра мягким саваном окутывал тело. Оно поворачивалось, открывая в глубине капюшона искаженное удушьем лицо. Порыв ветра накрыл тело облаком дыма. В ужасе Сайла подумала, что сама природа пытается скрыть это страшное и дикое преступление. Она услышала, как за ее спиной Ланту начало тошнить.

Тейт оцепенела, Конвей побелел от ужаса.

Сайла заставила себя подъехать ближе.

Справа на груди плаща женщины были вышиты три фиалки — знак хранительницы Ордена Фиалок. Медленно, как в кошмарном сне, Сайла протянула руку к веревке. Намертво затянутый узел впивался в шею. Тот, кто сделал это, умел завязывать узлы, выдавливавшие из человека дыхание, кровь, а напоследок, и страдания. И делалось все это не из милосердия. Нет.

Так вешали людей блюстители истины Алтанара. Это они вязали такие узлы. Они не убивали, срубая головы. У Алтанара и его слуг за прекращение страданий люди должны были расплатиться жизнью. И приходило это облегчение очень, очень не скоро.

Пальцы Сайлы легли на узел, но Конвей резко оттолкнул ее в сторону. Сверкнул меч. Вместо резкого удара раздался тяжелый, хлюпающий звук, и веревка оборвалась. Сайла не успела спешиться, как Конвей перерезал узел. Какая-то часть ее сознания отметила, как умело он нащупывал пульс. Это было бесполезно, Конвей знал, но таков был порядок. По той же причине Сайла должна была посмотреть, как он отрицательно покачал головой.

Заметив, что Ланта подошла ближе, Конвей поспешно надвинул на лицо капюшон.

Увидев вышитую эмблему, Ланта вздрогнула.

— Одна из нас, — хрипло прошептала она.

Сначала Сайла подумала, что Ланте снова стало плохо. Она судорожно сглотнула и пристально вгляделась в лицо мертвой. Потом опять опустила капюшон.

— Трудно сказать, — сказала она Сайле, — лицо так обезображено. Кажется, раньше я ее не встречала.

— Что же она делала здесь одна? — спросила Тейт. — Хранительница — это ведь высокий сан, да? Почему же она путешествовала без сопровождающих? И даже без проводника? И что делала в этой глуши?

— Трудно объяснить, — согласилась Сайла. — Разве что у нее были разногласия с Орденом, или ей надо было держать свое путешествие в тайне.

Конвей указал на запястье монахини.

— Разбойники, — сказал он. — Запястье расцарапали, когда с него сдирали браслет. Посмотрите, как разодраны пальцы на ее правой руке. Готов поспорить, там были кольца. — Непослушными пальцами он вывернул глубокие карманы плаща. — Ничего, — сказал он. — Все забрали. Я осмотрю лагерь, может, удастся найти ее лошадь.

— Я помогу тебе, — сказала Ланта, потом повернулась к Сайле. — Мы должны сложить погребальный костер. Если ты не хочешь задерживаться, я останусь здесь и сделаю все сама. Она из моего Ордена.

— Мы сожжем ее как полагается, — ответила Сайла. — Огонь очищает.

— Огонь очистит всех нас, — сказала Ланта. Все осенили себя Тройным Знаком. Ланта поспешила вслед за Конвеем.

Помогая Тейт нести тело, Сайла почувствовала, что у нее, как всегда в подобных ситуациях, начала кружиться голова. Она часто размышляла об окончательном освобождении. Рука хранительницы волочилась по земле, оставляя на мягкой лесной земле неглубокую борозду. Сайле показалась, что мертвая насмехается над ними, будто говоря: они могут поднять ее и нести, куда угодно, но по-настоящему она подвластна теперь лишь одной силе — притяжению земли. Она познала вечность, и все преходящее, земное, не имело для нее значения.

Разыскивая место для костра, Сайла обнаружила подходящую нишу в скалах. Вместе с Тейт они нарубили веток с поваленного дерева, настелили их крест-накрест в несколько слоев, положили на них хранительницу и накрыли еще полудюжиной слоев. Когда все было готово, обе женщины взмокли от пота, а тело сестры казалось темным пятном среди веток.

Тут Тейт заметила, что с ними не было Додоя. Она бросила на землю топор и побежала за карабином, который прислонила к дереву.

— Мэтт! Ты где? Додой с вами? — прокричала она дважды, беспокоясь все сильнее и сильнее. Вдали показались Конвей, Ланта и две собаки.

— С нами его нет, — крикнул ей в ответ Конвей.

Тейт подбежала к лошади, вскочила в седло и свистнула Танно и Ошу. Собаки уже бежали к ней. Несмотря на уговоры остальных подождать, она поскакала назад через лес, громко окликая Додоя.

* * *

Додой с интересом наблюдал за происходящим со своей площадки в скалах над озером. Слева от него вставала отвесная скала, а сзади подымался вполне проходимый, хотя и довольно крутой склон, который вел на запад, на вершину небольшой горы. Ниже рос редкий лес, нашедший себе приют на скалах. Справа от него склон горы сначала плавно спускался вниз, а затем резко обрывался. Там была тропа, по которой им предстояло идти. Прорывавшийся на тропу ветер теребил деревья, заставляя плясать ветви.

И люди внизу тоже плясали, подумал Додой, улыбаясь. Ему было хорошо видно. Достаточно хорошо, чтобы увидеть, как вскочившая в седло Тейт едва не переехала Ланту. Маленькая целительница споткнулась, упала и покатилась по земле. Додой зажал рот руками. Внизу вряд ли могли услышать его смех, но рисковать не хотелось.

Однажды он нашел на корабле у Скэнов деревянную коробку без дна и крышки. Он вынес ее на палубу и напустил в нее тараканов. А потом совал туда горящую палочку, и они начинали потешно разбегаться во все стороны. Люди внизу были на них страшно похожи. Особенно Ланта. Черная. Ноги и руки дергаются. Вылитый жук.

Здесь было даже интереснее. Тараканы могли лишь удирать и тихо шелестели на бегу. А люди орали. Но доносившиеся до него голоса были тихи и неразборчивы. Ему захотелось узнать, о чем они там говорят.

Так им и надо. Особенно Тейт. Слишком она много командует. Кричит, чтобы он ехал позади всех. А что там можно увидеть? Машет на него рукой, как на глупую собаку. А увидела эту висящую на дереве дуру — вообще про него забыла.

Ну зачем так беспокоиться о мертвеце? Если бы она действительно его любила, то подошла бы, сказала, чтобы он не боялся этого уродливого багрового лица, которое смотрело на него гадкими, выпученными глазами.

Он вздрогнул, сел и уперся руками в бока.

Вместо того чтобы подойти к нему, когда он действительно заждался в ее поддержке, что она сделала? Побежала к мертвой! Дура! Чем она могла ей помочь?

Он снова подумал о тараканах. Когда какой-нибудь из них выбирался на край и хотел вылезти из коробки, он сталкивал его вниз горящим прутиком.

Вот бы было интересно пострелять по Сайле и остальным из лука! Только мимо, а то они начнут отстреливаться. И, конечно, убивать тоже никого нельзя. Тогда остальные оставят его. Одного. Может быть, даже без лошади, и ему придется идти пешком.

Никто его не любит. Даже Тейт, что бы она ни говорила. Ее интересует только, откуда он взялся. Думает о выкупе или о чем-то вроде этого. Говорит, он похож на кого-то из ее семьи. Наверное, за дурака его принимает. Она же черная. Ни у кого больше нет такой кожи.

Но он знал, что был откуда-то с юга Олы. Даже с юга Коса. Так сказал человек, который продал его капитану Скэнов. Там, где он родился, никакого океана не было, и сначала вид воды пугал его. Когда его силой заставили подняться на корабль, он так перепугался, что орал во все горло и обмочил штаны.

Додой невольно сжался, вспомнив, как капитан объяснял ему, что не стоит делать подобные вещи.

Его рука коснулась шрамов на ягодицах. Потом он улыбнулся, вспомнив, как орал капитан, когда Тейт всадила ему в промежность меч.

Расквитаться с обидчиком может каждый. Особенно если он терпелив. И не дурак.

Тейт внизу доскакала уже до ежевичника.

Все-таки она помогла ему бежать с корабля.

Остальные спешили за ней. Собаки Конвея уже ее догнали.

Обидно будет, если они заберутся в заросли. Он ничего не увидит, кроме дрожащих листьев. А это совсем неинтересно. Ну а если с кем-нибудь что-то случится, остальные сядут в кружок и будут ждать, пока он отойдет. Как тогда, когда этот дурак Конвей сцепился со свиньей.

Он скажет, что испугался мертвой старухи и потому убежал. Тейт поверит. И остальных успокоит.

Он встал и набрал в легкие воздуха, готовясь крикнуть.

Тут что-то прижало ему руки к бокам, ударило в грудь. Ноги оторвало от земли. Грубая, как древесная кора, рука зажала ему рот. Кто-то затащил его за скалу, развернул кругом. К нему склонилось широкое бородатое лицо. Глаза были будто из синего стекла. Из нечесаной бороды послышался голос:

— Ни звука, крысеныш, ни звука!

Появившийся в руках незнакомца нож скользнул по шее Додоя. Было больно, словно тысячи москитов набросились все разом.

Додой завизжал.

Бородач засмеялся спокойным раскатистым смехом и убрал нож.

— Вижу, ты понятлив. Повернись. Руки за спину.

Додой немедленно подчинился. Привычными проворными движениями незнакомец до боли крепко связал руки за спиной. Затем взял его одной рукой за волосы, другой сзади за ремень и поднял. Додой думал, что волосы вот-вот вырвутся из головы, а ремень перережет его пополам. Он сжал зубы: ни звука.

Бородач швырнул его на коня. Додой безуспешно попытался дотянуться до стремян. Руки были связаны, и он держался только с помощью колен.

Разбойник вскочил на лошадь Додоя. Взяв за поводья ту, на которую усадил мальчишку, он сказал:

— Тебе досталось почетное место, крысеныш. Последним, кто сидел в этом седле, была важная старуха из Ордена Фиалок. — Увидев реакцию Додоя, он снова разразился тем же раскатистым смехом.

Додой заплакал.

— Хорошо! Очень хорошо. Это полезно! Хочешь жить, крысеныш?

— Да! Да. Я сделаю все, что скажешь. Обещаю.

Волоча лошадь за собой, разбойник ответил:

— Словам твоим я верю не больше, чем тому, что смогу сохранить снежинку на языке. Делай, что скажу, и надейся, что это тебе поможет.

— Хорошо! Я все сделаю, — Додой хотел сказать еще что-то, но разбойник рявкнул, чтобы он замолчал.

Слезы все текли по лицу Додоя. Он проклинал всех. Дураки. Тараканы. Если бы они оставили его одного, ничего бы не случилось. Чем им было плохо в Оле? Все эта ведьма, Сайла. И Тейт, дура Тейт, и ее идиотские приказы.

И что теперь? Этот человек его продаст.

Он их ненавидел. Всех. Глупые собаки, и те нашли бы его быстрее.

Ланта, Конвей, Тейт — все они шли за Сайлой. Это она виновата. Они виноваты. Что бы с ними ни случилось, они этого заслужили.

 

Глава 27

Конвей свистом подозвал собак, а Тейт в одиночку нырнула в заросли ежевичника. Ему казалось маловероятным, что Додой так далеко вернулся назад по тропе, тем более один осмелился вновь углубиться в заросли. Оправившись от шока после пропажи мальчика, Конвей быстро решил, что лучший способ отыскать Додоя — это положиться на собак.

Карда и Микка остановились перед Вихрем и сели в ожидании новых команд. Конвей указал рукой в противоположном от ежевичника направлении:

— Карда. Микка. Искать. Додой.

После его жеста «вперед» собаки решительно побежали в указанном направлении.

Вскоре они свернули с тропы на запад и стали взбираться на гору. Конвей позвал Тейт. Ответа не последовало. На краю зарослей показались Сайла и Ланта и, помахав руками, поскакали ему навстречу. Ожидая их, Конвей в последний раз позвал Тейт и направился вслед за собаками.

Трое всадников ехали медленно, высматривая на земле следы копыт. Время от времени раздавалось восклицание того, кто замечал что-нибудь подозрительное. Тогда они собирались вместе и обсуждали находку. И каждый раз след в конце концов признавался ложным. Во время одного из таких обсуждений Конвей поднял голову и с удивлением увидел, что к нему во весь опор несется Микка.

До сих пор Конвей был почти уверен, что пропажа Додоя — это результат бездумной и эгоистичной детской шалости. Но сейчас он начал в этом сомневаться. Если мальчик так близко, то, конечно, слышал отчаянные крики Тейт. Несмотря на всю свою неприязнь к мальчику, Конвею не верилось, что Додой был способен так издеваться над Доннаси.

Огромные валуны все чаще возникали у них на пути, заметно замедляя движение. Микка, явно переоценивая способность лошади пробираться по узеньким тропкам и карабкаться по опасным нагромождениям камней, три раза подряд заводила Конвея в непроходимые для коня места. Раздраженный и слегка отчаявшийся, он как раз выезжал из очередного тупика, когда к нему, обогнав двух целительниц, подскакала перепачканная Тейт.

— Почему ты повернул назад? — спросила она. — Ты что, не собираешься помогать мне?

Конвей выдержал ее взгляд:

— Моя лошадь не умеет летать, Доннаси. А в этом овраге в нескольких ярдах отсюда непроходимый тупик. Я буду продолжать поиски. Если ты, конечно, позволишь мне проехать.

Тейт освободила тропу.

— Так почему ты не зовешь его, не успокаиваешь? Собаки его не любят. Они перепугают мальчика до смерти, эти зверюги…

Конвей ударил каблуками по ребрам Вихря, и остаток тирады Тейт утонул в цокоте копыт. Поджав хвост в явном замешательстве, Микка побежала разведывать путь. Конвей не знал, как объяснить собаке, что ее единственная задача — идти по следу лошади Додоя, и тогда все будет в порядке. Микка же стремилась отыскать самый прямой — по собачьим меркам — путь к Карде.

Расстроенная и напуганная Тейт скакала так близко от Конвея, что ее лошадь все время натыкалась на Вихря. В свою очередь, Вихрь нервничал и пытался оторваться от раздражавших его преследователей. С каждым шагом лошади шея Конвея все больше наливалась кровью.

— Добром это не кончится, — шепнула Сайле Ланта. — Мы чем-нибудь можем помочь?

Сайла покачала головой.

— Как только Тейт отыщет мальчика, все уладится само собой.

— Она должна оставить Конвея в покое, — продолжала Ланта. — Посмотри, она сейчас выведет его из себя.

Впереди раздался приглушенный крик Конвея — Вихрь, решивший сам избавиться от назойливого преследования лошади Тейт, поднялся на дыбы и развернулся. Тейт запоздало натянула поводья, пытаясь удержать свою лошадь, которая уворачивалась от взметнувшихся в воздух копыт. Собаки Тейт решили, что их хозяйке угрожает опасность, и бросились на Конвея. Тейт отчаянным криком успела вернуть их назад, и они лишь свирепо поглядывали на предполагаемого обидчика.

Все это произошло за несколько мгновений, но тем не менее атмосфера резко изменилась. Напряженная ситуация превратилась в явно угрожающую.

Полным сарказма голосом Конвей предложил Тейт хотя бы слегка следовать той хваленой дисциплине, которую она якобы олицетворяет.

— Начни с себя, — бросил он через плечо, направляя все еще нервно вздрагивавшего Вихря вслед за Миккой. Затем добавил: — А если получится, можешь поработать со своей лошадью, своими собаками и этим малым тоже.

— Сначала найди свою собаку, — ответила Тейт. — Или хотя бы уступи дорогу, чтобы я ее сама нашла.

Взгляд, который Тейт украдкой бросила в сторону Ланты и Сайлы, выдавал, что она сознает свою неправоту. Однако по решительному развороту плеч безошибочно можно было судить, что ни за что в этом не признается. Нервно постукивая пальцами по рукоятке хлыста, она подождала Сайлу и Ланту и затем тронулась вслед за Конвеем, соблюдая безопасное расстояние.

Мужчину, который держал Додоя, они увидели все одновременно.

Он стоял на плоской площадке на вершине скалы, выдававшейся перед горой, словно алтарь. Позади него был пологий спуск на землю, однако спереди взобраться на скалу было невозможно. Кроме того, со скалы был отличный обзор, исключавший возможность незаметного обхода с флангов. В нескольких шагах за незнакомцем виднелось нагромождение валунов, при необходимости обеспечивавших ему безопасный отход в гору. Одетый в темную куртку с длинными рукавами и в облегавшие штаны, он стоял, широко расставив ноги, спокойный и решительный. На спине у него был закреплен меч, длинный клинок которого доходил до ягодиц, а рукоятка защищала левое плечо. Справа виднелся повешенный через плечо лук и ощетинившийся стрелами колчан.

Карда укрылся за скалой на фланге, из-за которой виднелись лишь его глаза и прижатые к макушке уши. Не поворачиваясь, он скосил глаза на Конвея и снова все его внимание устремилось на стоявшего мужчину. Микка спряталась за деревом, поочередно поглядывая то на Конвея, то на незнакомца.

Мужчина держал перед собой Додоя, глядя на них поверх его головы. Левой рукой он обхватил Додоя за талию. Нож в правой руке был у самого горла мальчика. На бледной коже Додоя отчетливо виднелось пятно крови. Когда мальчик попытался вырваться и позвать их, лезвие ножа дернулось, послав опасный отблеск прямо в глаза Тейт. Шок вывел Доннаси из состояния транса. Она закричала незнакомцу:

— Отпусти его! Черт! Ты же его ранил. Отпусти его!

Незнакомец невозмутимо обратился к Конвею:

— Предлагаю обмен. На Жрицу Розы Сайлу из Ирисов. Ее на мальчика.

— Нет. — Не опуская головы, Конвей снял «вайп» с предохранителя и передернул затвор. — Отпусти его.

— Спроси у других. У Черной Молнии, что рядом с тобой. Она говорит, что мальчик ее. Мы ведь оба знаем, что это беглый раб. По закону я должен доставить обоих к настоящему хозяину. Вместо этого я предлагаю обменять того, кто нужен этой Тейт, на чужого вам человека — Жрицу Роз Сайлу.

Сайла выехала вперед, остановившись рядом с Конвеем. Он отметил, что она приблизилась слева, непроизвольно стараясь держаться подальше от правой руки незнакомца, в которой может оказаться меч. В голосе ее сквозило презрение.

— Я знаю тебя, блюститель. И перед кем ты теперь виляешь хвостом, после того как свергли Алтанара? Может, ты хочешь разыскать своего жалкого короля и отдать меня ему?

Впервые незнакомец вышел из себя. Лицо налилось кровью, глаза расширились. Потребовалось несколько мгновений, чтобы он снова взял себя в руки.

— Я служу тому, кто мне платит. Золото — вот мой хозяин.

— Ты убил хранительницу. Твоя жизнь кончена. Зачем я тебе?

Незнакомец покачал головой. Обращаясь к Конвею, он сказал:

— Я веду дела с мужчинами. Итак, мальчика за женщину.

То ли намеренно, то ли по мгновенной оплошности, незнакомец позволил Додою выскользнуть. Снова прижав мальчика к себе, на короткое время он отвел нож от его горла. Освободившись от страшного лезвия, Додой закричал:

— Отдайте ему Сайлу! Доннаси! Мама! Пусть он меня отпустит.

Блюститель вернул нож на прежнее место. Додой замолчал.

Тейт разрыдалась. Когда Конвей повернулся к ней, она лишь покачала головой, отказываясь встретить его взгляд.

— Если я пойду… — начала Сайла.

Конвей направил своего коня на лошадь Сайлы, едва не сбросив женщину из седла.

— Если этот тип попытается увезти Додоя, я разнесу его на куски.

Услышав эти слова, к ним подъехала Тейт. Она положила руку на плечо Сайле и, глядя на Додоя, сказала:

— Не стреляй, Конвей. Он зарежет его, как пить дать.

Незнакомец кивнул, выражая свое согласие.

— Я видел, как Фолконер показывал ваше оружие-молнию Алтанару. Не пытайся меня убить, я все равно успею прирезать парня.

— Просто отпусти его к нам. И уходи, мы не будем тебя преследовать.

Мужчина рассмеялся, сверкая белыми зубами сквозь бороду.

— Все не так просто, Конвей. Я знаю — Церковь не успокоится, пока ее сестры не вдохнут дым костра, на котором меня спалят. Если я не получу Жрицу Роз, мне придется прихватить с собой пацана для своей защиты. А это значит, что и твоя черная подружка не угомонится, пока не выпустит из меня кишки. Так что без Жрицы мне в любом случае не жить. — Драматичным жестом он поднял Додоя за воротник, покачивая им, словно продаваемым на рынке кроликом. — Покупайте, а то больше никогда его не увидите.

Тейт затряслась всем телом. Она вцепилась обеими руками в седло.

— Я найду тебя. Выслежу тебя и убью. И не из мести, а ради удовольствия увидеть, как ты будешь подыхать.

— Не сомневаюсь, что ты попробуешь это сделать, — невозмутимо отозвался незнакомец.

— Доннаси, моя славная, славная подруга. Мне так жаль. Все было так хорошо, — сказала Сайла. Она потянулась к Тейт, пытаясь накрыть ее руки ладонью.

Тейт вздрогнула от прикосновения. Глаза ее сузились, губы сжались. Она процедила сквозь зубы:

— Я не хочу слушать все это. Думать об этом не хочу. Твои чудесные планы, эти замечательные приключения. Посмотри, что…

— Замолчи! — заорал на нее Конвей. — Разве она виновата! Ты лишь испортишь все еще больше!

Блюститель вновь расхохотался. Успокоившись, он обратился к Сайле:

— Ну что, Жрица, видишь, какую любовь и уважение ты заслужила своей добротой? Эта черная — твоя подруга? Подумай, что вас ждет впереди. Каждый раз, когда она на тебя посмотрит, перед глазами у нее будет хладный труп ее крошки. Или она будет представлять, как он раскапывает место, проклятое Богом, не зная толком, жив он или мертв. Я убиваю, чтобы выжить. Она же хочет убить меня ради удовольствия. Так кто из нас лучше? Подумай об этом. Подумай о том, как она будет спать рядом с тобой. — Он вложил кинжал в ножны, обхватил покрепче мальчика и сделал осторожный шаг назад.

Мрачно наблюдая за незнакомцем, Конвей был вынужден признать, что подстрелить его удастся лишь тогда, когда он потеряет бдительность. Он перехватил «вайп» поудобней, готовясь к решительному выстрелу.

Тейт громко застонала, глядя, как блюститель осторожно, шаг за шагом, отступает. Она вскинула свое оружие и тут же опустила его. Зубы ее впились в нижнюю губу, непослушные слезы потекли по щекам.

Додой отчаянно кричал, умоляя Тейт о помощи. Его пронзительный истерический крик окончательно лишил Доннаси самообладания. Она выкрикнула имя мальчика. Танно и Ошу подползли к ее лошади, сбитые с толку и разъяренные. Карда и Микка, не отрывая глаз от блюстителя, припали к земле, готовые броситься в атаку. Негромкая команда Конвея успокоила собак.

Додой завизжал.

Спрыгнув с лошади, Тейт бросилась к скале. Не отступая ни на шаг, рядом бежали Танно и Ошу. Блюститель тут же остановился, и отчаянный крик Додоя заставил Доннаси замереть на месте.

— Из-за тебя он меня снова порезал. Из-за тебя он меня схватил, а теперь мучает меня. Спаси меня! Спаси!

Тейт вздрагивала от каждого слова, как от удара. Она упала на колени, вытянув вперед руки. Беспомощный крик, словно само страдание, вырвался из ее горла.

Блюститель снова стал отступать, понемногу приближаясь к пологому спуску, где смог бы надежно укрыться среди скал и деревьев. Напоследок он решил еще раз поиздеваться:

— Конвей, я оставляю вам лошадь старой Жрицы и лошадь парня.

Он повернулся к ним вполоборота.

Конвей сначала услышал свист и лишь затем увидел стрелу. Ее полет был для его сознания чем-то ускользающим, словно загадка, ответ на которую он знал, но не мог вспомнить. А затем, будто по какому-то страшному волшебству, сзади из плеча блюстителя выросло белое древко. Незнакомец застыл на месте. В полном замешательстве он сделал несколько неуверенных шагов. На лице застыла маска изумления.

Вторая стрела вонзилась под первой, на этот раз ближе к позвоночнику. Блюститель рухнул на колени, руки беспомощно упали вниз.

Додой ни разу не оглянулся. Почувствовав, что его уже не держат, он бросился к пологому краю скалы и спрыгнул на землю.

Тейт уже ждала его, подхватив на руки. Додой кричал, чтобы она бежала, колотя ее по спине кулаком. Прикрывая мальчика своим телом, она укрылась за большим валуном. Словно очнувшись, бросились в укрытия и остальные, не зная, с кем теперь они имеют дело — с благодетелем или новым разбойником.

Блюститель на вершине скалы продолжат раскачиваться взад и вперед.

— Такое впечатление, что он кается, — подумал вслух Конвей.

— Так оно и есть, — ответила Сайла.

Блюститель рухнул на землю, и какое-то время тишину нарушал лишь шелест леса. Затем Сайла повернулась к горе и закричала:

— Эй! Кто ты? Я Жрица Розы Сайла из аббатства Ирисов. — Ответом было молчание. Когда Сайла закричала снова, в голосе был вопрос. — Эй?

Конвей осторожно приблизился к телу. Белоснежные перья на белом древке покачивались под дуновениями ветерка. Прикрывая глаза от солнца ладонью, Конвей посмотрел вверх на гору.

— Ты блюститель?

В ответ раздался смех. Не презрительный и насмешливый, а полный искреннего веселья. Путники нервно переглянулись. Подобное добродушие их избавителя лишь нагнетало напряженность.

Услышав отдаленный цокот копыт по камням, они поняли, что остались одни.

Сайла поднялась на скалу. Вместе с Лантой она перетащила тело убитого к краю площадки на вершине скалы. Почуяв кровь, Рыжик задрожал, беспокойно переступая с ноги на ногу.

К ним подъехал Конвей.

— Что вы делаете?

— Его надо предать огню, как подобает.

— Да бросьте его. Другие звери позаботятся о нем.

Сайла остановила на нем горящий взгляд.

— Как тебе не стыдно. Он не зверь. И это наша обязанность.

Конвей постарался выдержать ее взгляд, сколько мог, затем, что-то бормоча себе под нос, наклонился и поднял тело. Сайла успокоила Рыжика, и Конвей перебросил тело убитого через спину лошади и привязал его.

Молча они возвратились к телу хранительницы. Когда Сайла попросила Конвея положить блюстителя на тот же погребальный костер, он лишь неодобрительно поворчал, но сделал, как ему велели. Но, закончив, он сразу же ушел, сказав, что надо принести еще дров. Ланта бесцельно бродила по лагерю хранительницы. Она представляла ее скитания в этой глуши. Как настигла ее смерть? Убийца подкрался ночью? Или он ехал ей навстречу открыто, пряча свои намерения за приветливой улыбкой?

Спина Ланты взмокла от пота. Пульс стучал у нее в висках, в горле. Она села на землю, прислонившись спиной к скале. Ее рука наткнулась на какой-то камень, и она раздраженно отбросила его в сторону. И в тот же момент она громко всхлипнула, увидев, как в луче солнце вспыхнул пурпурным цветом Камень Истины, волоча за собой золотую цепь.

Со всем проворством, на которое только была способна, Ланта схватила бесценную святыню и спрятала ее во внутренний карман мантии на груди. Камень исключал все вопросы. Женщина в роще Олы. Хранительница.

Камень Истины. Как? Почему? Образы — бессвязные, разрозненные — замелькали перед ее внутренним взором.

— Ланта? — Кто-то тряс ее. Было больно. Она зажмурилась, жалобно застонала. Руки стали нежнее, пальцы постукивали по ее вискам, массировали запястья. Когда Ланта открыла глаза, она наткнулась на встревоженный взгляд голубых глаз Сайлы. Сайла спросила: — Что случилось? Тебе плохо?

— Думаю о нашей сестре, — сказала Ланта, пытаясь спрятаться за полуправдой. — Со мной все в порядке. — Проклиная собственную неискренность, она продолжала: — Почему такой важный человек, как хранительница, оказался здесь? Ты можешь это как-то объяснить.

Сайла покачала головой, скорее от удивления, чем в знак отрицания. Она протянула Ланте руку, и та с благодарностью ее приняла. Стоя на ногах и сжимая Камень, Ланта чувствовала себя в большей безопасности. Но когда Сайла произнесла:

— Пора, — она едва не упала вновь. Призвав все свои силы, Ланта встала рядом с Сайлой, и они направились к погребальному костру.

Сайла высекла искры и подожгла паклю. Вместе с Лантой они начали читать молитву о быстром вознесении в Верхний Мир, не останавливаясь до тех пор, пока пепел Жрицы, смешавшись с пеплом ее убийцы, стал уже неотличим от остатков костра, огонь которого поглотил тела обоих.

Медленно поднявшись, Сайла произнесла:

— Надо разбить лагерь где-нибудь в другом месте, даже если из-за этого нам придется выступать ночью. Мы должны забыть все, что здесь произошло. Все. — Ее голос дрожал от скорби и невысказанного страха за то, что это окажется для них непосильной задачей.

 

Глава 28

Джонс последовал за Лисом. Прижимаясь к земле, они проползли последние несколько ярдов к поросшему можжевельником гребню горы. На этой высоте воздух был прохладен. Садившееся солнце почти не грело, а острый, свежий запах шалфея и можжевельника, казалось, предвещал, что сгущавшиеся сумерки принесут еще большую прохладу. Словно в дразнящем контрасте вечернее небо по всему горизонту было покрыто толстобрюхими облаками, окрашенными в теплые розовые и оранжевые тона.

Воин-горец проворно полз по склону. Под повязкой на голове едва покачивались вставленные веточки и пучки травы. Джонс, одетый, как и Лис, в кожаную рубаху и штаны, подождал, пока его спутник доберется до вершины, и пополз вслед за ним. Лис обернулся на раздавшийся сзади шум, и Джонсу пришлось отвести взгляд, чтобы не рассмеяться. Воин выглядел, как оживший свирепый куст.

Не останавливаясь, Джонс приложил палец к запястью, чтобы проверить свой пульс, продолжая думать о том, что может ждать его впереди. Удары были ровными и уверенными. Гордость заполнила сердце пастора. Не многим в истории — и в прежнем его мире, и в нынешнем — приходилось принимать решения, подобные тем, что ему доводится принимать едва ли не каждый день.

Джонс вновь подумал о Лисе. Вот кого приходится вести за собой. Классический дикарь; суеверный, полностью подчиненный групповым интересам. Человек, для которого не существует страданий, амбиций, соблазнов. Неотъемлемая часть окружавшего его мира, с навыками человека и коварством зверя. Увидеть все это несложно. Но кто, кроме Джонса, разглядит здесь идеальный материал для работы? Никто. Как никто другой не сможет управлять такой первозданной силой.

Лис знаком велел ему двигаться вперед, и Джонс пополз по каменистой почве и колючей поросли, довольно шумно имитируя движения змеи. Он проигнорировал встревоженные жесты Лиса, призывавшие соблюдать тишину. Лис должен понять, что лидер не должен вести себя подобно букашке на лугу. В сознании Джонса, будоража кровь, промелькнули яркие образы неотвратимого возмездия.

Он был уже почти у самого гребня горы, так что, потянувшись, мог бы взглянуть через него. Предвкушая ожидавшее его зрелище, он подавил торопившее его любопытство и преодолел последние несколько дюймов, чтобы уже ничто не смогло отвлечь его внимание.

Отчет Лиса об увиденном накануне был весьма подробен, так что развернувшаяся перед глазами Джонса картина не оказалась для него сюрпризом. Важно было разглядеть все как следует, оценить масштабы происходившего. Это должно дойти до него единым ярким образом, все сразу, наполнить его своим размахом.

Закрыв глаза, Джонс почувствовал, как земля поплыла под его ладонями и неуклюжими пальцами. Опустив подбородок на руки, он заглянул в будущее. Взглянул на ту силу, которая вынесет его к славе в этом новом мире.

Кочевники заполнили все огромное пространство долины между зубчатыми горами. Их лагеря были разбиты не рядом друг с другом — между некоторыми было не меньше мили. В пурпурно-серых сумерках костры только начинали разгораться. Огромные повозки на высоких колесах маячили в мягком полумраке подобно застывшим животным. Над куполообразными шатрами виднелись похожие на блюдечки крышки, закрывавшие от дождя отверстия дымоходов. Некоторые шатры подсвечивались горевшими внутри кострами, мерцая, словно угольки, разбросанные по долине. Отблески огромного количества костров сливались в общее мерцание. Этот колеблющийся полупрозрачный покров огней привносил в общую картину ощущение чего-то нереального, мистического. Джонс на мгновение зажмурился, затем открыл глаза, словно надеясь, что все увиденное исчезнет.

Развернувшаяся перед глазами картина и притягивала, и пугала. Он задрожал. Успокаивающая рука Лиса легла ему на плечо. Эта была страшная бесцеремонность, и ослепленный мгновенной яростью Джонс подумал о гремучих змеях, толстые тела которых изогнулись в предвкушении жертвы, примеряясь…

Он посмотрел на Лиса с умиротворяющей улыбкой.

Солнце опустилось за горизонт, и темноту разрывали лишь отблески костров снизу и свет звезд сверху. Джонс смотрел на все это с благоговением, как на предзнаменование, говорящее об извечной борьбе неба и земли.

От лагерей отделились сторожевые отряды кочевников с факелами в руках. Лис фыркнул. Вплотную приблизив рот к уху Джонса, он сказал:

— Факелы только сбивают ночное зрение. А что еще хуже, они выдают, где ты находишься. Мои воины пойдут за ними по следу, как волки идут за ягненком прямо к стаду. Эти люди глупы, как бараны.

Прежде чем Джонс успел ответить, Лис жестом призвал его к молчанию. Через несколько мгновений пастор и сам услышал приближение лошадей. Указывая в сторону доносившегося шума, Лис дважды поднял руку с растопыренными пальцами. Джонс занервничал, собираясь ретироваться, но Лис, покачав головой, остановил его.

Двумя неплотными колоннами отряд кочевников проскакал ярдах в пятнадцати от притаившейся на гребне пары. Разведчики остановились прямо под ними, чтобы зажечь свои факелы, и у Джонса было достаточно времени рассмотреть их. Командиром отряда был высокий смуглый мужчина с длинными волосами, собранными в хвост, который свисал сзади почти до пояса. Еще у двоих были такие же прически, а четверо были обриты наголо.

Бритоголовые носили шляпы, которые теперь, когда палящее солнце им уже не угрожало, они сдвинули на спину. Джонс заметил у двоих обритых разведчиков шрамы от старых ран. Особенно страшными они были у одного из них, так что рука Джонса непроизвольно потянулась к его собственной ране.

Все кочевники были одеты в рубахи с длинными рукавами и в штаны из ткани, на которые привязывались кожаные накладки, защищавшие ноги от хлеставшего кустарника. Обуты все были в сапоги, но у одних они доходили до колен, у других — едва закрывали лодыжки. Вооружены все были одинаково. Прежде всего в глаза бросалось копье. Джонс прикинул, что длина его не меньше восьми футов. Разящий конец завершатся острым железным наконечником. С другого конца древко было обернуто кожей. В пути копье крепилось в специальном трубчатом гнезде сзади на седле справа от всадника. Острие было направлено назад под таким углом, чтобы приблизившийся сзади всадник не мог случайно на него напороться. Кроме того, у всех воинов были луки и стрелы. Когда командир отряда достал из кожаных с медными вставками ножен меч и указал им, отдавая приказы, в сторону лагеря, Джонс увидел, что меч довольно короткий, длиной с человеческую руку от запястья до подмышки, и имеет толстое массивное лезвие.

Вспоминая воинов Людей Собаки, которые преследовали его и Алтанара к югу от Олы, Джонс подумал о том, как эти силы выглядели бы в схватке друг с другом. Лошади у кочевников были крупнее, и оружие их указывало на другую военную стратегию, другую философию. Люди Собаки полагались прежде всего на быстроту и неуловимость. Здесь же была тяжелая кавалерия. Луки и стрелы были длиннее, рассчитанные на стрельбу с большого расстояния. Такая стрельба дезорганизует противника. Затем следует атака конницы с копьями. А уж в самом конце в ход пускают эти мясницкие мечи, которыми рубят и колотят, как палицами.

Пока Джонс так размышлял и сравнивал, ничего не подозревавшие кочевники разожгли факелы сильнее, и отряд ускакал быстрой рысью вниз по склону горы.

В лагере факелы разделились, каждый из них, казалось, блуждал среди шатров и потухал, словно искра, когда всадник наконец добирался к себе домой.

Лагерь понемногу успокаивался, словно тишина медленно накрывала его своим покровом.

Затем, заставляя содрогаться все вокруг, долину заполнил рев рожков. Джонс громко вздохнул.

Лис рассказывал о звучащих в ночи рожках, рассказывал он и о ночном песнопении, растекавшемся из каждого лагеря по долине вместе с медным эхом рожков. Но он не смог передать поразительное впечатление от всего этого.

Успокоившись, Джонс произнес:

— Песнь безлунной ночи. Никогда не слышал более величественного обряда. — Когда он говорил, примерно в центре каждого лагеря вновь ожили костры. В их далеком свете были видны костровые, поддерживавшие огонь. Джонс продолжал:

— Какое удовольствие отправлять все эти ритуалы в такой огромной массе людей. Людей, обладающих несметными богатствами.

Лис попытался возразить:

— Мы ведь выполняем все эти ритуалы в точности, как ты велишь.

— Конечно, конечно. — Джонс умиротворяюще похлопал его по плечу. — Но ты же видишь, насколько более впечатляюще это выглядит здесь. Сотни, тысячи людей, и все подчиняются одним командам.

— Какое имеет значение, сколько людей верит, если вера настоящая. Разве мы хуже Танцующих-под-Луной тем, что нас мало и мы бедны?

Джонс вздохнул, решив молчать, чтобы не выдать свое раздражение.

Оба немного сдвинулись, почувствовав вдруг, что уже долго находятся в неизменном положении.

Вскоре до них донеслись новые звуки. Далеко на востоке завыл волк. С юга последовал отчетливый леденящий кровь ответ. Внизу в долине, где-то совсем рядом с погруженными в темноту шатрами, запричитал койот. Несколько других койотов подхватили его песню, и в ответ им залаяли собаки кочевников. Немного спустя одна из собак отчаянно завизжала. Тут же донесся визг других животных — похоже, там завязалась нешуточная схватка. Затем визг вдруг прекратился, донеслись крики людей, которым, передразнивая, вторили койоты.

В долине снова стало тихо.

Джонс пополз вниз, указав знаками Лису следовать за ним. Когда они уже могли встать, не опасаясь, что их силуэты будут заметны на фоне ночного неба, Джонс просунул руку сзади под ремень своего спутника. Он шел позади, позволяя более искушенному в ночных вылазках воину вести его к разбитому ими лагерю.

При всем опыте Лиса возвращение в темноте заняло у них в два раза больше времени, чем они затратили на тот же путь днем. Добравшись наконец до узкой расщелины между двумя склонившимися к земле деревьями, они были не в силах уснуть, охваченные общим пониманием значимости увиденного.

Джонс заговорил, когда Лис начал разводить небольшой костерок в углублении в земле.

— Ты был не прав, когда говорил об их разведчиках и факелах, — сказал он. — Они не дураки, Лис. Дураки не могут совершать такие походы, побеждая всех на своем пути. Ты видел уверенность в своих силах. Они осматривают новое для них место. Они знают, что за ними наблюдают, и показывают наблюдающим, что им все нипочем. Они словно говорят: «Атакуйте, если посмеете».

— Я и буду атаковать. Люди Гор свирепы, как тигры. Шаг на нашу территорию — это шаг к смерти.

— Никто не спорит, — спокойно согласился Джонс. — Но, собравшись вместе, люди загоняют и убивают тигра. Не потому, что они сильнее или они лучшие охотники. Просто их слишком много для тигра.

В прозвучавшем в темноте голосе Лиса слышна была уязвленная гордость:

— Так почему же ты подвергаешь меня и моих людей опасности, наблюдая здесь за кочевниками? Если они такие сильные, зачем мы вышли им навстречу?

Джонс долго перемешивал костер срезанным свежим прутом, пока тот не загорелся. В слабом свете пламени черты лица пастора обострились. Потушив ногой огонек, Джонс поднялся и, направив обуглившийся конец прута на спутника, сказал:

— Мы должны победить их, а затем управлять ими. Вы — мое оружие. Нападайте на их сторожевые отряды. Разбейте тех, кто пустится за вами в погоню. Проберитесь в их лагеря и перережьте сотни спящих. Убивайте и убивайте. Их лидер, этот Каталлон, должен понять, что следует не за теми пророками. Вы приведете его в замешательство, в панику. А я принесу ему утешение. Он познает победу, которую пока даже представить не может. Мы сотворим ему это.

— Сотворим? Что-то, что поразит Каталлона? После того, как убьем его людей?

Откинув назад голову, Джонс захохотал. Металлические нотки в смехе заставили Лиса невольно отпрянуть. Пастор вновь заговорил скрипучим голосом:

— Совершенно верно. Будь со мной, служи мне, отдай мне свое сердце и мастерство, и я отдам под твою команду воинов Каталлона. Поверь. — Пастор приблизил свое лицо вплотную к лицу Лиса. Мокрая от пота кожа, освещенная тлеющим костром, отливала цветом свежей крови. Когда Лис заглянул в глядящие на него глаза, он увидел отраженные там угольки, которые направляли прожигающий насквозь свет откуда-то из глубины, из самого черепа Джонса.

Лис замер, дрожа всем телом.

— Я верю тебе. И подчиняюсь. Жрец Луны. Рожденный вновь, чтобы править всеми людьми.

Сын. Этот человек отвечал ему, как истинный сын. От волнения у Джонса перехватило в горле.

Жрец Луны. Лис так его назвал. Жрец Луны. Олицетворение религии.

Так оно и есть.

 

Глава 29

Колонна продвигалась осторожно. Казалось, что по высохшему лесу среди деревьев, извиваясь, пробирается огромное чудовище, составленное из людей и лошадей. Фланговые прочесывали склоны гор, двигаясь параллельно протекавшей по долине быстрой реке, а головной отряд из двадцати воинов шаг за шагом продвигался вперед. Двадцать всадников скакали в арьергарде. Еще одна группа, разбившись на пары, прочесывала лес между фланговыми и основным отрядом, передвигаясь по сложному маршруту от одного возможного укрытия врагов к другому.

Примерно в миле от того места, где всадники тщательно прокладывали свой путь среди деревьев, долина резко изгибалась на север. Земля в этом месте была искорежена, перекошена, словно каким-то страшным мучительным спазмом, но когда и как это произошло, не помнил и не знал никто. Срываясь вниз, река здесь образовывала водопад, который накрывал гранитную стену пенящимися кружевными складками. Лучи высокого утреннего солнца превращали шумный поток в слепящее серебро. Нежные трепетные радуги казались неуместными среди буйства падающей воды и вздымаемого ветра.

Высоко над каньоном в тени дерева стоял Джонс, наблюдая за продвижением кочевников. Стоявший позади и немного повыше Лис заметил:

— Все происходит, как ты и предполагал. Этот человек ведет их к нашему лагерю.

Джонс пожал плечами:

— Я не предполагал. Я знал. Никто из блюстителей не способен пройти мимо их постов. Как только он дезертировал, я не сомневался, что он попадется и выдаст все, что знает. — Он сменил тему. — Командир колонны знает свое дело. Хорошо, что ты отсоветовал устраивать засаду в долине.

— Мы научили их быть осторожными.

— Вы — необыкновенные воины. Всего трое убитых за три недели набегов. И отрядам Каталлона досталось лишь тело одного из них. Должно быть, они считают, что вы — призраки.

— Надеюсь. Но, я думаю, нам пора уходить. Командир колонны постарается выдвинуться на удобную для атаки позицию до наступления темноты.

Джонс и Лис направились к оставленным неподалеку за гребнем горы лошадям. По дороге они проходили мимо следивших за колонной воинов. Некоторые из них были бывшими блюстителями, другие — Горными воинами Лиса. Несмотря на сказанные слова, Джонса поражало, как быстро блюстители осваивают боевые навыки. Но все же что-то безошибочно выдавало в них дезертиров. У воинов Лиса была поразительная способность появляться, как из небытия, в самом неожиданном месте. А самое главное, они постоянно наблюдали, выслеживали, и все это было для них просто и естественно. Порой рядом с ними Джонсу было не по себе, он вспоминал тигра, с которым выжившие обитатели криогенных капсул столкнулись в первый день после выхода из пещеры. Ему знаком был страх — да, даже ужас — в мире с отравляющим газом, ядерными бомбами, терроризмом. В этом новом мире он увидел смерть в тот краткий миг, когда его взгляд встретился с глазами зверя. До сих пор у него сбивалось дыхание, когда он вспоминал полосатую кошку, смотревшую на него, просто как на пищу.

Его восприятие жизни теперь не то, что прежде. Другие могут судить обо всем, как люди. Жрец Луны должен оценивать события с другой, более высокой точки зрения.

В этом его задача, его суть.

Горные воины были беспощадными людьми, но всего лишь людьми. К тому же грязными. По крайней мере, сейчас они начали мыться. Джонса передернуло от воспоминания о царившей здесь антисанитарии, пока он не убедил их, что, купаясь, они не станут более уязвимыми для «невидимых» других племен. С подобными вещами ему приходилось сталкиваться на каждом шагу — ритуалы и молитвы неизвестного происхождения, обычаи, назначение которых было непонятно, но все это поддерживалось непреложным авторитетом традиций. Горные люди, которых они встречали во время своего путешествия на юг, не были такими свирепыми, как племя Лиса. Почему? И почему у них есть священный огонь, а у той ветви, к которой принадлежит Лис, его нет?

Эти и другие вопросы занимали мысли Джонса по дороге к лагерю, расположенному на плато рядом с водопадом. Когда они пришли, солнце уже было на полпути от зенита к вершинам самых высоких гор на западе. Когда Джонс спешился, потирая внутренние части бедер, которые, казалось, никогда не привыкнут к спине лошади, к нему подскакал блюститель, спрыгивая из седла прямо на ходу. По инерции его лошадь прошла иноходью еще несколько шагов. Всадник подбежал к Джонсу и стал докладывать:

— Разведчики кочевников уже у самого плато, они возбуждены, о чем-то спорят. Наш командир боится, что они пойдут в атаку сразу же, как заметят лагерь.

Угроза стихийной атаки передовых отрядов колонны была действительно реальной. Если это случится, могут возникнуть проблемы. Даже таких покорных его последователей, как эти, может отрезвить смерть их женщин и детей.

До сих пор все его прогнозы сбывались. И дальше все должно идти по плану.

Но это не означает, что можно пренебрегать мелочами. Джонс бросил всаднику:

— Возвращайся к своему командиру. Скажи ему, чтобы выполнял все мои приказы. — Затем он повернулся к Лису: — Иди и проследи, чтобы все было в порядке.

Лагерь, казалось, жил нормальной жизнью. Дети играли. Сидевшие вокруг костра воины точили оружие. Несколько женщин сдирали шкуру и разделывали тушу буйвола. Куски мяса они складывали на маленький стол, где другие женщины натирали их солью, а затем опускали, еще раз пересыпая солью, в большой глиняный кувшин.

Внимание Джонса привлекли ритмичные удары металла о металл. Какой-то мужчина делал миску, положив лист меди на круглую деревянную заготовку и обстукивая ее молотком. На земле рядом с мастером тускло тлели угли, и через некоторое время он погрузил в них начерно выгнутую миску. Ухватив ее щипцами, он поворачивал, пока она не легла, как ему хотелось.

Джонс знал, что тепловая обработка повышает эластичность меди. Без такого прокаливания металл будет оставаться хрупким и, вместо того чтобы принимать нужную форму, может треснуть от ударов молотка.

Люди Гор объясняли все это по-своему. Они говорили, что металл рождается из огня, и огонь придает ему силы. А холод молотка может убить его.

Джонс вздохнул и отвернулся. Неожиданно вид маленьких конусообразных шатров поверг его в уныние. Первобытные, тесные, из зловонной кожи, размалеванной символами их суеверий. Джонс присел на корточки и через низкий, расположенный у самой земли вход, забрался в свой шатер. Когда он распрямился, голова почти доставала до места, где соединялись шесты. Джонс опустился на колени, решив лечь на кровать, но затем передумал. Тюфяк был набит жесткой травой и сосновым лапником. Пахнет чудесно, но разве это ложе для человека, назначение которого — вести всех людей к спасению?

Из прямоугольных корзин, сплетенных из ивовых прутьев, на него смотрели гремучие змеи. Настойчивые глаза, острые, как кристаллики обсидиана, следили за каждым его движением. Время от времени змеи стремительно выбрасывали гибкие раздвоенные язычки. Только Жрец Луны мог, не опасаясь, опускать руку в корзину, извлекая тварей из смертоносного клубка.

Для чего? Чтобы внушать благоговейный страх менее чем двум сотням дикарей — мужчинам, женщинам, детям, которые искренне верят, что флейты из человеческих костей гораздо лучше деревянных? Чтобы добиться повиновения от банды оказавшихся не у дел головорезов?

Джонс вытянулся на кровати, погрузившись в исходившие от нее запахи. Он решил отдаться одолевавшим его мыслям, позволив унести его, куда им вздумается.

Отряд кочевников будет разбит. Но как это решит его проблемы? Он ведь не намеревается провести остаток жизни, скрываясь в лесу; священник с большой дороги, который проповедует убеждения Танцующих-под-Луной и в то же время прячется от Каталлона и ему подобных?

Уж лучше он раздразнит змей, а затем сунет голову к ним в корзину.

Джонс представил, как эти твари на него набрасываются. Будет больно. Да, да, ужасно больно. Он будет стонать. Страх будет гнать его прочь. Но он примет свою смерть стойко. Ранки окрасятся в красно-черный цвет, глаза вылезут из орбит. Ядовитый зуб вонзится в один из них…

Вполне достойный конец. Смерть, отрицающая ту всемогущую силу, которая дала ему власть и над этими тварями.

Все еще погруженный в меланхолию, Джонс подобрался на коленях к выходу и вновь осмотрел лагерь. Сердито орал ребенок, блеяли козы; какая-то женщина звала свою дочь разжигать костер для приготовления пищи. Другая устанавливала большой кувшин, который по красоте не уступал фарфоровому, в специальный чехол, сплетенный из прутьев. Чехол предохранял кувшин от ударов и делал его более устойчивым.

На краю лагеря сидел мужчина, его проворные пальцы бегали по натянутой коже барабана. Тихие низкие звуки смешивались с шелестом листьев. Рядом с ним какой-то юноша плющил молотком конец длинной круглой медной заготовки. Просунув тонкий конец заготовки в отверстие стальной пластины, он протащил всю ее щипцами. Полученную тонкую длинную полоску он обернул себе вокруг запястья.

Этим и ограничиваются все их амбиции, отметил про себя Джонс. Дьяволы темны и невежественны. Все, как один. И как они могут помочь такому, как он, человеку в выполнении его предназначения?

Жгучие слезы наполнили глаза Джонса.

А затем он увидел все, в мельчайших подробностях.

Джонс захохотал. Радость вырывалась наружу разрывавшими легкие воплями, исступленной победной песнью.

Он остановился перевести дыхание, и на него снова обрушилась тишина лагеря, отфильтрованная кожаными стенами шатра. Дрожащий голос неуверенно выводил песню. Это был гимн Танцующих-под-Луной, молящий о защите от безумия.

С отеческой улыбкой на лице Джонс вышел из лагеря. Смеркалось. Далеко на востоке показался Лис, возвращавшийся со своими дозорными в лагерь. За спиной Лиса, примерно в часе быстрой ходьбы, заканчивалась долина и поднимались склоны плато. Джонс живо представлял полные ненависти глаза разведчиков Летучей Орды, стремительно приближавшихся к лагерю.

Выводившая песню женщина отвела взгляд. Джонс подошел к ней и схватил за плечо.

— Посмотри на меня. — Едва живая от страха, она повернулась и заставила себя посмотреть в глаза Джонса, который продолжал тихим голосом: — Я понимаю твой страх. Но ты не пытайся понять меня или то, что я делаю. Я недоступен твоему пониманию. Верь мне. Подчиняйся. И я приведу тебя в мир, о котором ты даже не мечтала. — Он говорил, пристально глядя в глаза женщине, пока та не задрожала. Веки ее трепетали. Когда Джонс спросил, верит ли она ему, женщина с трудом выдавила «да». Джонс отпустил ее, и она пошла, спотыкаясь и покачиваясь, словно одурманенная наркотиками.

Джонс закричал, давая выход своей радости:

— Все, кто слышат меня! Все! Отыщите Алтанара. Мне нужен мой шут. Приведите его. Сегодня вечером Алтанар будет забавлять нас всех.

Протянув вперед руки, Джонс медленно поворачивался, обращая свою проповедь ко всем сразу.

— Возрадуйтесь, люди мои, — сказал он собравшимся вокруг него. — Сегодня ночью мы начинаем наш поход к славе.

 

Глава 30

Лис покрепче вцепился в толстую ветку, на которой сидел, и потянулся в темноте. Земля под ним была не видна, но он знал, что она очень далеко.

Лис медленно и глубоко вздохнул, принюхиваясь к каждому дуновению ветерка, который мог рассказать ему о многом.

Из долины поднимался теплый воздух, принося с собой всю историю дневных событий. Лис вдыхал запах помятых ногами сосновых иголок, песчаную пыль, вздымаемую копытами, зловоние лошадиного помета и мочи. Но отчетливее всего он ощущал соленый горьковатый запах мужчин, идущих на опасное дело; напуганных, возбужденных мужчин. На охоте от них исходит похожий запах, хотя не такой едкий. Если, конечно, они не преследуют раненого степного медведя или тигра — тогда смертельный риск обостряет запах до предела.

Затем, словно в качестве извинения, донесся новый запах. Мягкий, какой-то неуместный, хрустяще чистый запах воздуха, прошедшего сквозь туман над водопадом. Но от этого запаха не было никакого толку, и Лис раздраженно потряс головой, чтобы избавиться от него.

Прошло немало времени, прежде чем сохранявшие полное молчание воины кочевников показались на краю плато. Последние донесения разведчиков раскрыли план их атаки. Две группы, человек по сорок каждая, вскоре после наступления темноты выступили к их лагерю, обходя его с флангов. У них не было ни луков, ни факелов — только мечи. Было ясно, что их главная задача — не позволить никому убежать.

Более сотни воинов они оставили для лобовой атаки на лагерь. Разведчики донесли, что основные силы кочевников движутся двумя цепями, друг от друга шагов на пятьдесят. И только во втором ряду воины идут с факелами.

Справа от Лиса коротко тявкнул койот. Несколько мгновений спустя слева отозвался олень.

Мысленно похвалив врагов за отличные имитации, Лис весь сосредоточился на происходящем внизу.

Это была самая хитрая засада из всех, что ему приходилось устраивать. Она должна быть безупречной. От этой мысли у него пересохло во рту. Для Жреца Луны все должно быть безупречным. Ничто и никогда так не пугало Лиса, как этот тощий израненный человек. Он заглядывал внутрь людей.

Миссионеры Церкви рассказывали о муках Преисподней. Джонс на себе испытал эти муки. Лис сам видел.

Джонс умер.

А его место занял Жрец Луны.

Лис вздрогнул.

Когда раздалось уханье совы, первая цепь кочевников проходила прямо под ним. Практически в абсолютной тишине они выравнивали свой строй. Гордясь собой, Лис улыбнулся. Когда он сам исследовал местность, то определил, что скорее всего именно здесь соберется отряд атакующих перед последним броском к лагерю Дьяволов.

Не имея возможности ни видеть, ни слышать врагов — дисциплинированные воины не проронили ни слова — Лис потянул носом воздух в надежде узнать что-нибудь еще.

Смазанное жиром оружие. Смазанная жиром кожа. Легкий запах воска — навощенная тетива луков. Еще какой-то запах. Острый. Знакомый. Абсолютно неуместный. Лис все еще пытался вспомнить, когда цепь кочевников снова выступила вперед. Движение началось с левого фланга, так что каждый воин был чуть позади от находившегося слева товарища, и отряд стал бесшумно просачиваться среди деревьев.

Небольшие костры освещали несколько шатров. В ямах для приготовления пищи догорали последние угли.

Лис потянулся, нащупав рукой веревку, которая протянулась от него до лагеря. Как только он дернул за нее, закричал ребенок. Продвигавшаяся вперед цепь остановилась. Лис представлял себе врага стремительным потоком, несущимся по высохшему устью ручья — вот он на мгновение задержался у преграды, но лишь за тем, чтобы с новой силой ринуться вперед.

Слева раздался пронзительный вопль — воин закричал, как пума. Крик подхватила вся цепь, и все разом бросились в атаку.

Первыми загорелись освещенные шатры — они рухнули, когда кочевники обрубили поддерживающие их веревки. Воины протыкали мечами их кожаные стены в поисках спящих жертв.

В ярком свете пожара Лис наблюдал за атакой. На него произвела впечатление ее методичность. Шансов на спасение не оставляли никому. Вслед за первой налетела вторая волна атакующих. Некоторые воины бросали факелы на поверженные шатры и принимались работать мечами. Почти что подсознательно Лис отметил, что неопознанный им запах стал еще сильней.

И только теперь атакующие стали замечать, что среди них появились раненные стрелами. И до них стало доходить, что из горящих шатров почему-то не доносятся крики агонии и ужаса, никто не выбегает оттуда на выставленные им навстречу мечи. Кричали лишь свои раненые воины.

Самые наблюдательные заметили, что стрелы летят сверху вниз. Обнаруженные воины Дьяволов с боевыми кличами продолжали поливать врагов с ветвей смертельным дождем.

Лис сбросил привязанную рядом с ним веревку и соскользнул на землю. Повсюду в лесу Люди Гор последовали его примеру. Они разбивались на пары, держась в темноте, в то время как их враги отчетливо вырисовывались на фоне горящих шатров. Осознав свою уязвимость, кочевники попытались укрыться в лесу.

Это было ошибкой — раздались крики тех, кто первым бросился отступать и нашел свою смерть.

Лис действовал в одиночку. Кого успеет, он убьет сам, здесь ему помогать не надо. Припадая к земле, он перебегал от одного дерева к другому. Первый попавшийся ему кочевник был совсем юн, по виду не старше шестнадцати. Из плеча у него торчала стрела. Казалось, расширившиеся от ужаса и боли глаза светились в темноте. Лис прижался к дереву, слился с ним. Когда парень оказался рядом, Дьявол взмахнул своим ма, направляя его по горизонтальной дуге. Прежде чем рухнуть на землю, обезглавленное тело пробежало еще два шага.

Ошеломленные, разрозненные кочевники уже хотели лишь прорваться к долине, где оставили лошадей, и бежать. Ослепленные заревом, они с трудом ориентировались в лесу, вся их отвага была сведена на нет неожиданной атакой. Многие просто удирали, спасая свою шкуру.

На их пути Лис собирал свой кровавый урожай. Он уже потерял счет упавших к его ногам, запоминая лишь тех, кто пытался оказать ему сопротивление. Бойня практически заканчивалась, когда он наткнулся сразу на троих воинов. Двое из них поддерживали идущего в центре, хотя Лис сразу заметил, что раненый не выпускал из рук оружия. Троица двигалась не суетясь, без паники.

Уверовав в собственную безопасность, они позабыли об осторожности. Чтобы одолеть их, надо было делать ставку на быстроту и неожиданность. С боевым кличем Лис выпрыгнул вперед.

Двое на флангах отскочили в стороны, оставив раненого одного, но тот чувствовал себя вполне уверенно. Отразив обрушившийся на него ма, он нанес ответный удар, и его меч со свистом рассек воздух там, откуда едва успел отскочить Лис, почувствовавший, что он попал в серьезную переделку. Перед ним были опытные, умелые воины, а не жалкие беглецы. Их уловка с «раненым» едва не сработала. Лис отпрянул, подумывая, не позволить ли троице убраться восвояси.

Но он уже не мог остановиться. Кровь закипала в нем, и хотя Лис видел, как враги обходят его по сторонам, до предела осложняя защиту, он целиком отдался обжигающему возбуждению настоящей схватки.

Он сказал:

— Я — Лис Одиннадцатый, охотник за людьми из племени Людей Гор.

Ему ответил кочевник в центре:

— Мы — Люди Длинного Неба. Мое имя — Бэн Синий. А это мои друзья — Хабаб Зеленый и Даликор Синий.

— Я запомню, — сказал Лис. — Ваши люди узнают от меня, что умерли вы достойно.

— Думаю, ты ошибаешься, — ответил Бэн. Он сделал ложный выпад, затем ударил мечом наотмашь. Лис легко отразил удар и тут же пнул ногой Даликора, который бросился на него одновременно с атакой Бэна. Развернувшись на другой ноге, Лис рубанул Даликора по шее и отскочил в сторону, вновь занимая оборонительную позицию, в то время как меч Хабаба, не причинив ему вреда, вонзился в дерево, прикрывавшее его бок. Обогнув ствол, Лис хладнокровно нанес Хабабу ответный удар.

В следующий момент Лис почувствовал, что ноги у него подкашиваются и он падает. Он так и не заметил, как Бэн бросил в него тяжелую металлическую флягу, толком не почувствовал, как она попала ему в висок. Он понимал лишь, что теряет ориентацию. Инстинктивно он присел, подняв перед собой ма. Дважды Бэн ударил изо всех сил, и оба раза Лису удалось отразить удар. Но при второй попытке меч, скользнув, вонзился в предплечье Лиса. Дойдя до кости, лезвие повернулось, срезая мясо, словно рыбье филе.

Лис уронил ма на землю и рухнул навзничь.

Следующий удар Бэн направил на его незащищенный живот. Лис слышал хриплое рычание врага, который вонзал меч, наваливаясь всем своим весом, вкладывая всю силу. Лис попытался закричать, но горло его, казалось, окаменело.

Не удержавшись на ногах, Бэн рухнул на Лиса, и тому показалось, что по телу прошелся огонь.

Но все же он был еще жив.

Бэн скатился с его тела. Лис попробовал пошевелиться. Он почувствовал, как кто-то похлопал его мечом по бедру. Затем перед глазами смутно вырисовалась фигура воина. Раздался голос:

— Не шевелись. Ты только сильнее разбередишь рану.

— Алтанар?

— Тише! Я убил этого кочевника вовсе не для того, чтобы дать тебе меня прикончить. Ты же знаешь, что со мной сделает Джонс, если узнает, что я просто дотронулся до оружия. — Алтанар опустился на колени, ощупывая края раны Лиса. Затем он согнул раненую ногу в колене, поднял ее. Лис непроизвольно застонал. Сердито зашипев, Алтанар сказал: — Потерпи немного. Я должен вытащить меч. Будет больно. Я слышал, что твои друзья, Собаки, умеют не подпускать к себе боль. Знаешь, как они это делают?

— Колдовство. Люди Гор принимают боль открыто. Ты оскорбляешь меня.

От раздавшего в ответ металлического смеха Алтанара по коже Лиса побежали мурашки.

— Я знаю, что такое боль. И оскорбление. Знаю.

Шок от боли при извлечении меча пронзил мозг Лиса ярчайшей вспышкой, прояснив его сознание до небывалого, пугающего предела. Несколько раз глубоко вздохнув, раненый смог заговорить:

— Почему ты искал меня?

Алтанар заговорил, как заправский лекарь:

— Крови много, но струей не бьет. Значит, вена не повреждена. И рука, похоже, в порядке. Тебя быстро поставят на ноги.

— Ты мне не ответил.

Алтанар раскачивался на пятках. В свете догоравшего пожарища его нахмуренные брови выглядели, как шрамы. Лис не обращал внимания на звуки схваток, вслушиваясь в задумчивый голос Алтанара.

— Я полагал, что сегодня выдастся удачный случай убить тебя. Но когда увидел, как этот парень собирается тебя прикончить, ничего не мог с собой поделать. — Алтанар снял с Лиса ремень и наложил его как жгут на раненую ногу. При этом он продолжал говорить: — Я знаю, что ты начал кое-что подозревать. Мы живем в пасти тигра. Вместе. Возможно, наступит время, когда мы поможем друг другу удержать ее открытой.

Лису показалось, что он буквально ощущает запах безумия Алтанара. Он сказал:

— Похоже, ты спас мне жизнь. Я спасу твою. Я не расскажу Жрецу Луны о нашем разговоре. Но если я обнаружу тебя за спиной, то убью. Держись так, чтобы я тебя всегда видел, и мы оба сможем служить тигру, держась подальше от его зубов. Ты меня понял?

— Отлично. — Алтанар взял ножны и стал приспосабливать их, как рычаг для затягивания жгута. Засмеявшись еще раз, он стал изо всех сил поворачивать ножны.

 

Глава 31

При свете умирающего костра Люди Гор в спешке покидали лагерь. Пока взрослые увязывали тюки, навьючивали лошадей и занимались с ранеными, дети бродили среди павших, собирая с них свою дань. Джонса удивляла та радость, с какой они приветствовали находку особенно искусно сделанного оружия. Украшения и необычная одежда вызывали меньше эмоций. Надо будет сказать Лису, чтобы он приставил к ним человека, решил он. В том мире, который он собирался создать, с молодежью надо будет работать особыми методами. Не дело, если какой-нибудь разъяренный раненый идиот поранит кого-то из них. Больше того, никто даже не узнает, что стащили маленькие негодники.

Обнаруживая еще живого кочевника, они звали на помощь старших. Осмотр таких раненых выполнялся старшими женщинами. Джонс приказал, чтобы тех, у кого был шанс выжить, относили к центру, связывали и хорошенько присматривали за ними. Если женщины решали, что человек не сможет поправиться, такого просто приканчивали.

Те женщины, которых приставили к этому занятию, постоянно жаловались. Даже сейчас, после того как Джонс уже давно отказался менять свое решение, одна из них появилась перед ним, пока он шел через развалины.

— Почему ты так поступил? Как мы отплатим за свои беды, если даже не можем заставить этих людей мучиться?

Джонс натянуто улыбнулся.

— Мы потеряли убитыми двоих. Шестеро ранены. Пятеро из них вскоре совсем поправятся. Больше сотни наших врагов мертво. Многие из тех, кто бежал, тоже умрут. Мы захватили больше семидесяти лошадей и большую добычу. Разве это не победа?

Старуха сплюнула.

— Победа. Поражение. Мы потеряли сыновей и мужей, или отцов. Наш обычай — пленники платят за все горе. Опасно менять старые обычаи.

— В следующий раз. Я обещаю. Эти пленники имеют для меня большую ценность. Обращайтесь с ними, как я сказал.

— Ты заставил наших женщин перевязывать раненых врагов. Кочевники подумают, что мы слабы.

Джонс наклонился к ней.

— Ты считаешь меня слабым?

Она быстро отскочила назад.

— Не я. — Она сделала неопределенный жест одной рукой, махнув куда-то через плечо, другой рукой подняла изображение Луны, висевшее на груди. — Другие. Я… Мы думали…

Джонс оставил ее бессвязно бормотать. Под грубым навесом из еловых веток, прикрывавшим раненых, он обнаружил Лиса. Тот лежал на спине между двумя другими воинами, пострадавшими так тяжело, что не могли двигаться. Запах свежесрезанной ели почти перекрывал осязаемый туман, слагавшийся из запахов растений, пота и тяжелого дыхания. Джонс посмотрел на соседей Лиса, потом, обращаясь к нему, произнес:

— Ты сможешь ехать на носилках?

— А что остается делать? — Воин приподнялся на локтях и скривился от боли. — Я слышал, что ты запретил женщинам развлекаться с пленными. Говорят, ты даже заставил их лечить.

Свалившись обратно на свое место, Лис выжидающе смотрел на него. Мускул на его челюсти начал подергиваться. Джонс позволил тишине сгуститься, потом ответил:

— Я сказал тебе: «Служи мне преданно и верно, и я отдам войско Каталлона под твою команду». — Лис быстро кивнул, но Джонс почувствовал его подозрительность. Бедный Лис не умеет лицемерить. — У нас нет сил, чтобы завоевывать по всем правилам, значит, мы должны захватить власть каким-то другим способом, — продолжал Джонс. — Ты и твои воины крепко насолили Каталлону этой ночью. Он будет вас уважать. Теперь мы пощадим тех, кого захватили. Он обрадуется, получив их назад живыми. Когда он узнает, что я хочу побеседовать с ним о мире, он удивится. Он пожелает увидеть нас.

Лис хрипло рассмеялся.

— Как только ты окажешься в его руках, он расправится с тобой, как с беспомощным теленком.

— Со мной? — Джонс резко выпрямился. Его лицо пылало, слова скрежетали, словно камни. — Еще не пришло мое время воссоединиться с моей Матерью, Луной. Я покину землю по ее зову. Ни одному человеку не дано определить это время. Я — Жрец Луны.

Лис пытался подняться на ноги, чтобы вымолить прощение. Вытянув раненую ногу, он полз вперед на локтях. Раненые, лежавшие рядом, тихо бормотали в ужасе перед яростью Джонса. Лис, неуклюже вывернув голову, чтобы взглянуть ему в лицо, пытался дотянуться до его руки.

— Я не подумал. Жрец Луны, я знаю. Ведь это я видел, как ты умер и вернулся. Я видел. Я верю.

Джонс сжал его руку.

— То, что ты думаешь обо мне, — хорошо. Я уже говорил тебе, что должен буду умереть. Однако не раньше, чем выполню свое предназначение здесь. Могущество приходит ко мне, сила, которую тебе не понять. А сейчас расскажи мне, что же с тобой произошло.

Лис взмахнул перевязанной рукой, указав на свою ногу.

— Один из них неплохо дрался, — произнес он сухо.

Небрежно усмехнувшись, Джонс сказал:

— По крайней мере, мы захватили пленников. Нам необходима информация. Нам повезло, среди них оказался сын мелкого вождя. Он называет себя Варналалом Красным. Он из племени Длинного Неба. Когда ты будешь готов к переходу?

— Как только сожгут мертвых.

— Хорошо. — Джонс отправился к погребальному костру. Он приказал воину, чтобы к нему привели пленника, способного держаться на лошади. Когда тот вернулся, ведя за собой лошадь со всадником, Джонс стоял перед пылающей горой.

— Это тот человек, которого я приказал привести?

От резкого вопроса воин выпрямился. Он быстро ответил:

— У него сломано плечо. И он ранен в ногу. Я привязал его к седлу, чтобы он не упал.

— Он проживет достаточно долго, чтобы попасть к Каталлону?

— Думаю, да. Если только его не настигнут звери.

Джонс прервал его.

— В таком случае пошлите двоих. Каталлон должен во что бы то ни стало получить мое послание. — Он взял поводья, подтянул лошадь поближе к себе и вцепился в колено пленника. Человек на лошади дернулся и вскрикнул. Потом посмотрел вниз на Джонса, тот сказал:

— Передай Каталлону и его военным вождям — их раненые здесь, они перевязаны, они нуждаются в помощи. В знак моей доброй воли я дарую жизнь всем пленникам. Скоро я пришлю Варналала в лагерь Каталлона, чтобы он все подготовил для переговоров. Передай ему. — Джонс помолчал, потом снова сжал колено, вырвав из пленника вопль боли. — Передай, что я достаточно воевал с ним. Я дам ему силу и славу, чтобы радовать свое сердце и жечь врагов. Я хочу быть ему другом.

Он отступил назад, отпустив человека и лошадь. Потом поднял руку и указал на восток, в свете костра эта поза выглядела величественно. Рев пламени звучал подтверждением его слов, в этом Джонс был уверен.

Пленник отвернулся от огня и уставился на Джонса, будто пытаясь отыскать во всем окружающем что-то рациональное. Потом издал какой-то глухой грудной звук и развернул лошадь здоровой рукой. Явно ожидая, когда стрела вонзится ему в спину и послышится жестокий смех его мучителей, он пригнулся к седлу и исчез в ночи.

Поджав губы, Джонс печально покачал головой.

— Пошлите еще двоих. Этот идиот скорее всего свалится с края плато. Проследите, чтобы остальные несли такие же послания. И быстро. Каталлон наверняка снаряжает еще один отряд. И нам уже не удастся заманить его в ловушку так легко.

Джонс наблюдал за тем, как Алтанар вьючит пару лошадей. Интересно, узнает ли кто-нибудь в Оле прежнего короля, подумал он.

Одетый в грязное тряпье, босой, в драной шерстяной шапке, которая была на несколько размеров больше, чем нужно, Алтанар суетился, как сумасшедший, пытаясь подчиняться командам и самого Джонса, и сгорбленного хромого старика — личного слуги Джонса. Любой приказ одного из них тотчас вызывал совершенно противоположный приказ другого. Ничто не делалось как надо. Или вовремя. Слуга поносил свою потрепанную жертву с нескрываемым удовольствием.

Когда весь немногочисленный багаж Джонса был надежно закреплен на лошадях, он махнул молодому воину, который стал в лагере главным до выздоровления Лиса. Серия свистков, больше похожих на птичьи трели, была сигналом к выступлению.

Варналал произвел на Джонса лучшее впечатление, чем тот ожидал. Молодой, расстроенный своим пленением, но не сломленный, он спокойно рассказывал о жизни у Каталлона.

— Нас там девять племен, — говорил он, — и еще люди из пяти или шести других. Мы — Люди Длинного Неба — самые сильные. За нашими землями нет ничего, только дом солнца и леса, где живут рабы.

— Рабы? Если они рабы, то они должны жить с кем-то, не так ли?

Варналал покачал головой.

— Там живут непойманные рабы.

Джонс улыбнулся.

— Человек не может быть рабом, пока он не принадлежит кому-то. Или она.

— Они принадлежат нам. Просто мы никогда не можем переловить всех.

— А, понимаю. Они ждут, пока вы придете, а потом сами сдаются вам?

— Нет. Они дерутся. Но не по правилам. Они живут в этих своих лесах, настоящим людям там трудно ездить верхом. Как… — Молодой воин посмотрел на Людей Гор, ехавших рядом, потом снова на Джонса. В его взгляде был заметен страх.

И вызов. Джонс почувствовал это. Этот человек настоящий подарок. Молодой. Сильный. Рожденный повелевать.

Это надо иметь в виду.

Влиятельные люди пригодятся в лагере Каталлона.

Джонс решил продолжить беседу насчет рабов.

— Ты говоришь о рабах так, будто они были частью вашего прошлого. Почему?

— Так и есть. — Зубы Варналала блеснули в короткой улыбке. — Мы покинули наши земли двенадцать лет назад. Я едва помню те места. Именно тогда Каталлон появился среди нас. В Летучей Орде тогда было всего три племени — мы, Степные, его собственное племя и Кузнецы, они жили севернее. Мы воевали четыре года. Потом пришла чума и многие умерли во всех трех племенах. Наш новый вождь говорил с Каталлоном, и они решили, что все племена вместе уйдут от чумы, чтобы найти себе новое место для жизни. Когда на нас нападали другие племена, мы сообща бились с ними. С тех пор мы идем к заходящему солнцу, к земле, которая, как говорят легенды, лежит у самого моря.

Джонс спросил:

— А как эта земля называется в ваших легендах?

— Каталлон говорил, что это земля меда и молока.

Ответ испугал Джонса. Он так резко натянул поводья, что лошадь под ним затанцевала. Варналал тоже остановился.

— Ты тоже слышал это название? — спросил он с выражением полнейшей невинности.

— Точно, — Джонс усмехнулся. — Я даже скажу, что видел океан и купался в нем.

— Правда? — Варналал даже не пытался скрыть своего потрясения. — Все мы, любой в Летучей Орде, мечтаем об этом. Он действительно соленый? Его воду можно пить? Правда, что его дальний берег невозможно увидеть? У нас говорят, что он, должно быть, похож на нашу страну, Длинное Небо, там человек весь день может скакать верхом, но его все еще будет видно. Так или нет?

— Ты сам все увидишь.

Помолчав, Варналал произнес:

— Человек вроде тебя не должен давать подобных обещаний. Такие вещи известны только нашей Матери, Луне.

— В таком случае они известны и мне. — Джонс произнес эти слова глубоким, звучным голосом, позволив им раскатиться в ночи. — Верь в меня. Если я скажу тебе, так и будет. Ты должен запомнить, все должны, что я — Жрец Луны. Я говорю тебе: я вижу, как ты пробуешь на вкус Великий океан. Услышь и поверь.

Еще долго Варналал смотрел широко открытыми глазами во тьму, поглотившую Джонса.

Голос, донесшийся с самой земли, привлек его внимание. Он посмотрел вниз и увидел лежавшего на носилках Лиса. Тот сказал:

— Сейчас ты спрашиваешь себя, тот ли это Жрец Луны, за которого он себя выдает. Я скажу да, но мои слова бесполезны для тебя. Он заставил нас поверить. Он заставит поверить и тебя.

— Может быть. А может быть, он просто сумасшедший.

— Подожди. И ты увидишь.

Варналал задумчиво сказал:

— В лагере Каталлона есть женщины, называющие себя целительницами. Они также называли себя Церковью. Наши Жрецы и Жрецы Луны обратили их в свою веру. У нас есть Люди Поющей Земли с далекого севера наших старых земель, они тоже умеют лечить людей. Они знают духов — тайны погоды и времен года, и еще многое другое. Все они будут в ярости, когда узнают, что этот человек называет себя Жрецом Луны и говорит, что обладает большим, чем они, могуществом. Они вызовут его на поединок.

Улыбка придала голосу Лиса выражение:

— Это будет интересно.

— Если Джонс будет побежден, Каталлон расправится с его последователями.

— Никто не сможет расправиться с нами. Жрец Луны — святой человек. Родной сын Луны.

— Ты не боишься?

— Конечно, нет. Никогда. Но я должен знать. А ты?

Варналал, силуэт которого был виден на фоне звезд, выпрямился в седле. Подбородок поднялся.

— Летучая Орда знает. Мы поклоняемся Луне, и у нас есть Каталлон. Мы идем, куда пожелаем, и мы завоевываем. Этот Джонс очень странный. Думаю, он сумасшедший. И, возможно, все, кто идет с ним, такие же сумасшедшие.

Смех Лиса был больше похож на шелест, словно ветерок всколыхнул омытые дождем листья.

— Все вожди сумасшедшие, Варналал. Но ты пойдешь за Жрецом Луны.

 

Глава 32

— Завтра ночью, — произнес Алтанар, и Лис вопросительно взглянул на него с кучи мехов, на которых отдыхал рядом со своим навесом. Алтанар указал на темнеющее небо и пояснил:

— Жрец Луны сказал, что нужно установить отношения с Каталлоном, и Варналал готовится отбыть завтра ночью.

— Ты зовешь его Жрец Луны, как и все мы. Вот уж никогда не думал, что увижу, как ты поверишь.

— О, я верю, — сказал Алтанар, криво улыбаясь. — Не уверен, что мы верим в одно и то же, но я верю.

— Ты готов поклясться жизнью, что он — Жрец Луны?

— Да.

Все еще недовольный, но так и не найдя способ снова подступиться к этому вопросу, Лис задумался. Он пошевелился, кряхтя, когда приходилось опираться на локоть раненой руки. Бедро вроде бы доставляло меньше неудобств.

— Ты извиваешься вокруг истины, словно змея в траве.

— Ты никогда не поверишь тому, кто не принадлежит твоему племени.

— Никогда. Жрецу Луны. И только.

— А что с людьми Каталлона? Он хочет, чтобы ты вел их.

— Это они должны поверить мне.

Алтанар перевел разговор на другую тему.

— Полагаю, что именно я буду стоять за твоей спиной. Для такого ветерана битв ты мало узнал об осторожности. Это напомнило еще кое о чем: будь внимателен, сравнивая кого-то со змеей. Что, если услышит Жрец Луны. Ты забыл о его любимцах?

Лис содрогнулся.

— Никто о них не забывает. — Он огляделся. Потом, поколебавшись, все же продолжил. — Это не змеи. Один из моих людей рассмотрел их. — Когда Алтанар уставился на него в молчаливом недоумении, Лис закричал:

— Лошадь! Помнишь, он приказал нам принести кролика, а потом свинью? А потом лошадь?

— А, животные. Конечно помню. Он не позволил змеям убить их?

— Ты что, не слушаешь? Я же говорю, это не змеи. Мы в горах знаем, на что похожа смерть от укуса гремучей змеи.

Нахмурившись, Алтанар присел рядом с Лисом. Однако тот остался сидеть рядом с углом навеса, чтобы никто не смог подойти незамеченным.

— С тех пор как мы оторвались от патрулей Каталлона, он все время бывает в том маленьком каньоне. Он не разрешает мне ходить туда. Что он делает?

— Кто знает? Он забрал кузнеца и его сына, и нашего лучшего мастера по дереву. Никто их больше не видел с тех пор, как мы оказались здесь. Жрец Луны и сам появляется только, чтобы поесть и потребовать еще дров. И воска. Пчелиного воска! Он всех нас доведет до могилы. Дровосеки шумят. И кузнец, когда стучит молотом.

— Варналал сказал, что он сошел с ума.

Оскалившись, Лис свирепо ответил:

— Я знаю. Варналалу бы лучше попридержать язык. Кто-нибудь может отрезать его и положить в карман.

В памяти Алтанара вспыхнул собственный разговор с Варналалом. Он слишком много говорил. Жрец Луны — сын Богини; он все знает. Но если это так, почему же он позволяет самому верному своему стороннику питать такие болезненные сомнения? Лис страдал от них, иногда даже не понимая самого себя. Разговаривая о Джонсе с другими, он спрашивал. Глядя на Жреца Луны, он восхищался.

— Что же, по-твоему, убило животных? — спросил Алтанар.

— Я их не видел. Оружие-молния?

— Не было шума. И где туши?

Взмахнув рукой, Лис сказал.

— Жрец Луны приказал бросить их в долину. Разве ты не слыхал потом волков?

Алтанар не мог услышать и понять всего того, что было очевидным для Людей Гор. Это раздражало его, потому он не обратил внимания на вопрос.

— Посмотрим, что мне удастся узнать. Возможно, от лошади что-то осталось.

Подтянув Алтанара поближе к себе, Лис прошептал:

— Люди говорят, что животные были разрезаны на кусочки. Даже лошадь.

Алтанар внезапно уставился на что-то, расположенное перед ним. Лис попытался повернуться, чтобы определить, что же это такое, но шкура, из которой была сделана задняя стена, закрывала ему обзор. Когда он повернулся обратно, Алтанар уже почти скрылся за деревьями. Лис устроился поудобнее, зная, что приближается Жрец Луны. Что ему надо?

Только через пять дней непрерывного пути Людям Гор и их новым союзникам, блюстителям, удалось вырваться за пределы той местности, на которую посылал свои патрули Каталлон. Постоянные засады, которые они каждую ночь оставляли за своей спиной, в конце концов убедили воинов Летучей Орды прекратить преследование. В результате всех этих событий в лагере царила атмосфера шаткого перемирия.

Но Джонс во время своих редких посещений буквально излучал уверенность. Сейчас, стоя перед Лисом, он прямо-таки сиял. На нем была мягкая замшевая куртка, практически ставшая его униформой. Она была сшита так, чтобы сниматься через голову; шнуровка на шее позволяла плотно стянуть ворот. На груди Джонса висел медальон кованого серебра, изображающий Луну. Вокруг головы была обмотана полоска ткани, раскрашенная так, чтобы изображать гремучую змею. Пара погремушек с хвоста змеи свисала на спину. При каждом движении Джонса они сухо трещали. Он заговорил:

— Завтра Варналал отправится домой, чтобы подготовить все для моей встречи с Каталлоном. Как только он привезет гарантии неприкосновенности, я еду.

Лис перебил его:

— Я поеду с тобой.

— Нет. Ты должен присмотреть…

— Я поеду с тобой, — снова повторил Лис, и Джонс недоверчиво посмотрел на него. Лис побледнел, его губы ярко выделялись на фоне побелевшего лица. Он продолжил: — Я один из тех, кто пытал тебя. Я не знал, кем ты был… Теперь я знаю. Как ты можешь отказать мне в возможности быть рядом, особенно в такие опасные времена?

— Я собираюсь уехать в течение семи дней. Ты сможешь к тому времени ехать верхом?

— Смогу, — ответил Лис, растирая левой рукой распухшую правую.

Джонс спокойно снял повязки с обеих ран. Невозмутимо наблюдая за Лисом, потыкал в каждую. Глаза Лиса вспыхнули, но на его лице ничего не отразилось, жаловаться он тоже не стал.

Когда Джонс закончил, Лис сказал:

— Возможно, ты веришь этому Каталлону, Жрец Луны, но не я. Варналал — хороший человек, и он не лжец, но он из Летучей Орды. Как мы узнаем, что Каталлон не лжет нам?

— А он солжет. Он сообщит, что можно спокойно приезжать на переговоры, но на самом деле он захочет убить нас.

Лис глупо моргнул, открыв рот. Когда он наконец подыскал подходящие слова, они вылетели напряженным, обиженным писком.

— Бесчестно просить меня идти на смерть, как овца под нож. Если ты прикажешь, я ворвусь в лагерь Летучей Орды и буду драться, пока меня не убьют. Но это совсем другое дело… — Он сплюнул. — Ты говоришь об обычной резне.

Джонс зашелся смехом. Когда приступ прошел, он нагнулся и похлопал Лиса по плечу. Его лицо застыло, став серьезным так же быстро, как прежде веселым. Щелочки глаз смотрели прямо на Лиса.

— Нас подвергнут испытанию. Мы не умрем. Не умрем, если ты будешь делать в точности то, что я тебе скажу. Слушай меня, и ты будешь жить.

— Всегда, Жрец Луны. И во всем. — Лис снова вспомнил тот проклятый разговор с Варналалом. Он отвернул свой предательский взгляд от проницательных глаз Жреца Луны.

Поднимаясь, Джонс произнес:

— Преданность никогда не забывается. Награда превзойдет все твои мечты. — Он распростер руки, будто пытаясь охватить весь лагерь. — Короли будут служить мне. Принцы будут драться за честь служить тебе. Их женщины будут просить твоей защиты. До тех пор, пока ты будешь слушаться меня.

Лис облизал губы. Снова повернулся к Жрецу Луны. Безопасно. То, что он чувствовал в глубине сердца, было красноречивей, чем любые слова.

Варналал вернулся в лагерь Людей Гор, принеся за собой яростную весеннюю бурю.

Лагерь был расположен на конце длинного, изогнутого озера, приютившегося в широкой низине. В тех местах, где тень закрывала солнечный свет, окрестные луга еще не освободились от остатков снега. Отправившись навстречу воину Летучей Орды, Джонс и Лис проехали мимо мальчишек, насыпавших в торбы зерно для лошадей. Животных держали внутри небольшого загона из кольев, чтобы до них не добрались хищники. Там было немного естественной пищи, но природа никогда не смогла бы прокормить такой табун на таком маленьком пространстве. Мешки с зерном уже почти опустели, и лошади начинали тощать.

Варналал ехал параллельно небольшому ручейку, вытекавшему из озера. Белый флаг, позволивший ему беспрепятственно миновать дозоры Людей Гор, был беспечно перекинут через круп лошади. Когда он приветственно улыбнулся, зубы сверкнули из-под тени широкополой шляпы белыми прямоугольниками.

Джонс остановился на сухом месте за пару шагов от болотца, дававшего начало ручью. Варналал быстро подъехал к ним, хоть его лошадь была явно измучена. Он приветствовал Джонса и Лиса так, будто вернулся к старым друзьям. Потом сказал:

— Каталлон шлет вам свое приветствие. Он намерен простить вам это нападение, так как вы тоже поклоняетесь Луне. Однако он требует компенсации за убитых.

В ответ Джонс спросил:

— Он знает о том, что с нашей стороны тоже были жертвы?

Варналал посмотрел в сторону.

— Не стоит поднимать этот вопрос. Мне пришлось сказать ему, что вы потеряли только шестерых. — Он сменил тему разговора. — Лис. Ты уже совсем поправился.

— Не совсем. Я…

— Болтовня потом. — Неудовольствие Джонса сквозило в каждом его слове. — Что еще он хотел передать мне?

— Что он желает пригласить вас к себе, и что он обрадован твоим предложением поставить свое могущество на службу Летучей Орде. Мне поручено провести всех вас к нему.

— Всех? — брови Джонса высоко поднялись.

Варналал энергично кивнул.

— Каталлон сказал, что он догадывается, насколько вы все голодны и измотаны. Поскольку вы предлагаете ему мир и поддержку, он хочет проявить гостеприимство. Пока вы будете обсуждать, как вам лучше сотрудничать, Летучая Орда примет ваших людей.

— Хорошо. — Джонс улыбнулся Лису. — Я говорил тебе, что Каталлон почтит нашу силу своим уважением, не так ли? Видишь, я был прав. — Он снова повернулся к Варналалу. — Ты устал. Твоя лошадь того и гляди упадет. Иди поешь и отдохни. Потом поговорим.

Доставив свое послание и получив на него столь положительный ответ, Варналал отдался во власть усталости. Глаза его закрылись, плечи обмякли.

— Я могу поговорить и сейчас, если вы хотите, — сказал он, явно надеясь, что это необязательно. Джонс отослал его, сделав Лису знак остаться.

Как только Варналал отъехал достаточно далеко и не мог ничего услышать, Джонс развернул свою лошадь, оказавшись с Лисом лицом к лицу. Он все еще улыбался, и от этого Лису стало не по себе.

Джонс произнес:

— Дураки. Оба. Варналал вернулся, чтобы убаюкать нас, словно младенцев в колыбели. Сплошные улыбки и идиотская невинность. «…Он предлагает вам свое гостеприимство». Каталлон — великодушный противник. Варналала я могу простить. Оскорбление Каталлона нет. Если бы ты был завоевателем и я бы предложил присоединиться к тебе, чтобы сделать тебя сильным, как никогда, разве не поинтересовался бы ты, как я собираюсь этого достичь? И почему Каталлон не дал мне ни малейшего намека на то, что за «компенсацию» он имеет в виду? Как мы можем разговаривать, если я не знаю его условий? И он ни разу не назвал меня Жрецом Луны. Ни разу!

Лис напряженно спросил:

— Мы нападем на него?

Джонс хрипло засмеялся.

— В своем роде. Мы вернемся вместе с Варналалом, как и договаривались. Но мы поставим свои условия. — Он ударил поводьями по шее лошади, одновременно пришпорив ее. От испуга животное метнулось вперед, и Джонс сумел снова подчинить его лишь через несколько шагов. Он галопом унесся к молодой поросли, скрывавшей его шатер, крикнув через плечо, что планы они обсудят с восходом солнца.

Лис внимательно наблюдал за этим примером неумелой езды, потом направился к своему навесу. Спешившись, он прохромал внутрь, присел и раздул угли в очаге. Когда вода в котелке закипела, он бросил в нее пригоршню высушенных кусочков мяса. Вскоре навес наполнился ароматом курятины и трав. Движения Лиса были скорее повторением давно ставших привычными действий, его мысли были явно далеко отсюда.

Собрав пальцем последние крошки со стенок кастрюли, он вылизал ее и направился к озеру, чтобы вымыть. Закончив, Лис окунул в воду лицо, сморщив нос от холода и от непонятной настойчивости Джонса в вопросах чистоты.

Завернувшись в меха, лежавшие рядом с навесом, он откинулся на спину. Вверху, прямо над головой, ослепительно яркий свет солнца дробился в сосновых ветвях, превращаясь в хаотический набор пятен и лучей. Такой теперь стала и его собственная жизнь, подумал Лис: все постоянно меняется, пропадает и снова появляется.

Планы внутри других планов. Каталлон. Джонс. Алтанар.

Возможно, даже Варналал. Все, что они делают, может на самом деле не иметь ничего общего с тем, чего они хотят.

Жрец Луны имеет право на хитрость. Может быть, даже на обман. Он строит свой мир, святой мир.

Но он не из их племени. Лис Одиннадцатый отвечает за этих Людей Гор. За их души и жизни. Жрец Луны может потребовать и то и другое, но будет ли он чувствовать дух племени?

Почему он стремится поклоняться ему, даже сомневаясь в нем?

Почему он, зная, что Джонс — Жрец Луны, надеется, что если Каталлон убьет их всех, то он проживет достаточно долго, чтобы увидеть, как Джонс умрет первым?

 

Глава 33

Сквозь дым, поднимавшийся от костра Алтанара, Джонс наблюдал, как собирается отряд. Он сидел на пятках, держа над огнем насаженный на раздвоенную палочку кусок хлеба. Алтанар стоял неподалеку, озабоченный, боясь отвести взгляд от своего хозяина, который, впрочем, совершенно не обращал на него внимания.

Мысли Джонса сновали от одного вопроса к другому, словно мышь среди рассыпанного зерна. Непрерывные споры о приготовлениях к отъезду все еще звенели у него в ушах. В конце концов удалось убедить Лиса в том, что не стоит брать эскорт больше, чем из десяти человек. Каталлон хочет захватить весь их отряд. И силы у него будут соответствующие. Чтобы оказаться в Летучей Орде, придется применить смекалку, но уж никак не силу.

Джонс лениво погладил полотняные мешки, лежащие на груди под рубахой. Под тканью бугрились свернувшиеся в кольца мускулистые тела. Змеи уютно устроились; с одной стороны, их согревало тепло его тела, с другой — жар от костра. Каждая переваривала по птенцу, которых он скормил им пару дней назад. К тому моменту, как они доберутся до Каталлона, змеи снова проголодаются и станут агрессивными. Занятные создания. Такие прекрасные и отталкивающие. Такие невинные, такие смертоносные.

Джонс с отсутствующим видом откусил кусок хлеба. Змеи произведут впечатление на Каталлона. Однако это не будет иметь решающего значения. Джонс слегка повернулся влево, бросив взгляд на плетеную корзину, в которой лежал ящик с фарфоровым кувшином.

О значимости этого кувшина знали все. Лис четко дал понять: любой, кто причинит вред грузу, проживет достаточно долго, чтобы пожалеть об этом. В этом была доля иронии: люди знали, что их жизнь зависит от способности защитить груз, но они никогда не смогут понять, что же они защищали.

Печально то, что они никогда не смогут оценить всю красоту таких вещей, как этот кувшин. Как женщине удалось подобрать его, а потом не дать ему разбиться, было выше понимания Джонса. Очень тонкая работа, стенки не толще четверти дюйма и выполнены с почта механической точностью. Он сравнил кувшин со своей ступней и решил, что тот около восемнадцати дюймов в диаметре и двадцать два высотой.

Как не прекрасен был фарфор, но остальным снаряжением Джонс гордился еще больше. Все было придумано им самим. Глядя на танцующие языки пламени, он бессознательно выпятил нижнюю губу. Кузнец и мастер по дереву, которые, собственно, и сделали всю работу, знали, что им грозит за одно лишь упоминание виденного. Неважно, главное то, что они помнили. В свое время им захочется рассказать. Так было всегда. Маленькие, слабые людишки никогда не смогут нанести сильному последний удар. Но его всегда предает трещина в доспехах.

Терпение, остановил он себя. Вспомни змей. Наноси удар только когда это необходимо, бей насмерть.

Первые прямые лучи солнца превратили дым перед лицом Джонса в пылающий туман. Почти скрытая за ним, к Джонсу приблизилась чья-то фигура. По хромоте он узнал Лиса. Джонс протянул левую руку вверх и назад. Подскочивший Алтанар вложил в нее кружку с горячим травяным чаем. Джонс приветствовал Лиса, протянув ему чашку горячего чая.

— Хочешь выпить?

Лис покачал головой.

— Лагерь поднялся, Жрец Луны.

— Вьючные лошади готовы?

— Все идет по плану.

Джонс склонил голову набок, глядя на Лиса, словно птица, разглядывающая лист.

— Ты произнес «план», как будто он тебе не нравится. Объясни.

— Я не говорил этого. — Взгляд Лиса, казалось, не мог оторваться от того места, где под вздувшейся одеждой скрывались мешки со змеями.

— Не ври, — сказал Джонс. — В этом нет необходимости, и это оскорбительно. В чем дело?

Решимость на лице Лиса переборола неохоту.

— Наши люди запугали патрули Каталлона чуть ли не до потери сознания. Варналал зол. Он говорит больше, чем стоило бы. Воины кочевников заявляют, что они больны. Лошади вдруг все «захромали». Мы можем нападать на Каталлона до тех пор, пока он сам не придет к нам с миром. Зачем нам вообще ехать к нему? Ты подвергаешь себя опасности.

Джонс вздохнул.

— Ты не понимаешь, ведь так? Каталлон должен думать, что я его покорный слуга. Он должен полностью доверять мне. И тебе. Как еще мы можем победить его? Мне не нужен его шатер; мне нужна верность и вера всех его людей. Если я уничтожу Каталлона, я стану простым узурпатором. Я должен сделать так, чтобы его люди сами уничтожили его и возвели меня на его место. И ты должен мне в этом помочь.

— Как пожелаешь, Жрец Луны. Мы верим.

— Я знаю. Иди и готовь всех к отправлению.

Джонс снова присел перед огнем и зажарил еще один ломоть хлеба. Усмехнулся, наблюдая, как грубый хлеб приобретает приятный коричневый оттенок. Право, Лис — очень занятный тип. Рано или поздно, как только он почувствует вкус настоящей власти, он начнет считать мечи. И строить планы. С этим придется смириться. А пока надо его использовать. В конце концов именно для этого все они и предназначены.

Джонс прикрикнул на Алтанара:

— Забирайся на свою лошадь. И приведи мне мою. Ты что, опять заснул?

— Нет, Жрец Луны! Ни за что. Смотри, я уже бегу. — Удивительно, подумал Джонс, даже голос изменился. Вместо высокомерия — подобострастие, каждое слово — мольба. Этот звук действовал Джонсу на нервы, он схватил головню и швырнул ее в Алтанара. Тот взвыл, хоть палка и пролетела в добрых десяти футах от него.

* * *

Они двигались на восток, медленно спускаясь с высот. Шел уже третий день. Лис как раз говорил, что пора устроить привал, когда вернулся дозорный с сообщением о ловушке Каталлона.

Это был молодой, но уже покрытый шрамами воин. Его глаза были так широко раскрыты, что зрачки, казалось, плавали в глубине белков. На лице его отражалась смесь усталости, гордости и ожидания битвы.

— Много людей, обычная засада из двух отрядов. Сайг Двадцатый наблюдал за ними. Три сотни воинов скрыты за каменистой грядой, идущей вдоль дороги. Илк Десятый сказал, что отряд, который перекроет дорогу, состоит из ста пятидесяти воинов. Сам я осмотрел местность к северу от дороги, там нас поджидают еще полсотни человек.

Лис напрягся.

— В точности то место. План.

Молодой воин помрачнел. Его проверяли, и озабоченность сменила предыдущий энтузиазм.

— Они находятся там, где вы и ожидали; по эту сторону последней цепи холмов, отделяющей нас от долины, где стоит лагерь Летучей Орды. Засада находится примерно в дне медленной езды от лагеря; при нашей скорости мы встретимся с заградительным отрядом через полдня. Кочевники скоро увидят наш отряд с высоты. Когда мы столкнемся с ними, ударный отряд бросится на нас из-за гряды. Часть из них явно должна зайти сзади, чтобы перекрыть нам дорогу к отступлению. Отряд на севере должен перекрыть нам путь в том направлении.

— Хорошо. — Лис повернулся к Джонсу. — Все, как ожидалось, Жрец Луны. Каталлон думает, что поймал нас. Снова. — Его губы скривились в гордой улыбке.

Скрюченные, напряженные пальцы Джонса смяли вожжи, свернули их кольцами, а потом выпустили. Разведчик все припишет предвидению Лиса. Конечно, Лис ожидал этой засады Каталлона, где она будет, как она будет организована и все остальное. Он и Каталлон — одного поля ягоды: недалекие убийцы. Тактики. Детские игрушки. Он закричал на воина:

— Как мы узнаем, не видели ли они тебя, не выследили ли досюда? И почему ты не вымылся?

Лис ответил за него:

— Он сейчас вымоется, Жрец Луны. Он хотел сообщить нам новости как можно скорее.

На лице молодого воина появилась мольба.

— Мы никогда не приведем врага к своему лагерю. Мы скорее умрем. Так или иначе, воины Летучей Орды — простые солдаты. Они, в отличие от нас, не знают, как жить в лесах.

Джонс слегка смягчился, но не смог удержаться от укола.

— Надеюсь, они не так хороши, как люди Собаки. Особенно Гэн Мондэрк и его друг по имени Клас на Бейл.

Лис рядом с ним вздрогнул, словно от боли, его лицо застало безжизненной маской.

— Я еще встречусь с этой парочкой. Они умрут.

Ярость его ответа остановила Джонса. Он попытался разрядить ситуацию.

— Я знаю, Лис, я знаю. Единственное, о чем я попрошу: сохрани для меня эту ведьму из Церкви, Сайлу. Она задолжала мне развлечение.

Разведчик уже готов был сбежать. Улыбаясь, Джонс сказал ему:

— Лис выбрал тебя разведчиком за твои способности и храбрость. Но все же я беспокоюсь о своих последователях. Разве не нарушу я свои обязанности, если не стану задавать тебе такие вопросы.

Тот буквально расцвел.

— Понимаю, Жрец Луны. Клянусь жизнью, воины Летучей Орды даже не подозревали, что мы наблюдаем за ними. Четверо все еще в засаде.

— Ты все сделал правильно. Теперь иди.

По взмаху руки Лиса воин развернулся и унесся галопом вдаль. Джонс недовольно сморщился, когда они проехали через облако пыли, поднятое его лошадью. Однако его спутник не обратил на густую завесу ни малейшего внимания. Джонс вздохнул, удивляясь, как могло племя выжить, ничуть не беспокоясь о чистом белье, да и моясь от случая к случаю. Они принимали военных целительниц, посылаемых иногда Церковью, но решительно отвергали обычных целительниц, лечивших болезни. У Людей Гор имелся свой, жестокий обычай. Старухи, занимавшиеся больными, делали это принудительно. Это были вдовы, без особых навыков и уже вышедшие из детородного возраста, и с точки зрения племени они не только не имели ценности, но были совершенно бесполезны. Будет больной жить или умрет, будет сиделка жить или тоже умрет — все это решалось в домах болезни, расположенных далеко за пределами укрепленных деревень Людей Гор. Когда человек заболевал, семья отправляла его к старухам в дом болезни, пела песнь смерти и горевала, на этом все кончалось. Если кто-то выживал, устраивался праздник. Потом жизнь снова шла своим чередом.

Теперь гимны Луне сменили старые песни. Их сочинил Джонс. В бытность священником он немного познакомился с теорией музыки и был приятно удивлен, обнаружив в Людях Гор некоторую склонность к гармонии. Ему было по-настоящему жаль, что не хватило времени написать хорошую песню о жертвах сражения с Летучей Ордой. Он решил вспомнить их всех во время следующей кремации. Все племя возвысит голос, чтобы ускорить их путь в Дальние Земли.

Джонс снова громко рассмеялся. Поглощенный своими мыслями, он не заметил косой взгляд Лиса. Если бы заметил, то объяснил бы с радостью, что сочиняем новые гимны, прославляющие собственное могущество. Глянув через плечо, Джонс увидел человека, присматривающего за его вьючными лошадьми.

Как весело будет посмотреть на них, когда они поймут, с чем имеют дело.

Лис произнес:

— Жрец Луны, я вижу, у тебя много мыслей на уме, но я должен спросить: ты доволен нашим планом? Не хочешь ли ты изменить его?

— Нет. План превосходен. Никаких изменений. — Вопрос разрушил хорошее настроение Джонса. Лис уехал, не сказав больше ни слова.

Длинные черные тени протянулись от гор на западе. Колонна продолжала идти прочь от заходящего солнца, молча ощущая, как его тепло перестает согревать спины. На севере сгущающиеся сумерки разорвал вой волчьей стаи. Другая стая эхом отозвалась на юге.

Лис приказал остановиться и наблюдал за установкой лагеря, разъезжая между шатрами и выкрикивая приказы. Начали бить малые барабаны, вскоре к ним присоединились звуки, издаваемые металлическими струнами арф, и пение флейт. Загорелись костры. Запах приготовляемой еды заполнил еще не достроенные жилища.

Некоторое время Джонс наблюдал, как его слуга и Алтанар устанавливают его собственный шатер. Устав от этого зрелища, он решил проехаться через лагерь в одиночку. Подошел дозорный, доложивший о засаде. Когда Джонс остановился, он сказал:

— Лис просил передать, что кочевники поставили дозорных. На утесе к северу, на следующем гребне к западу и на обрыве дальше к югу. В каждом месте по пять человек. Те, в засаде, спят на своих местах.

Не отвечая, Джонс поехал дальше. Все идет, как и должно. Воины, отрываясь от своих занятий, поднимали на него глаза, когда он проезжал мимо. Они кивали; многие улыбались. Дети махали ему. Джонс заметил, как пристально матери наблюдают за ним, какой у них нахохленный вид.

Женщины.

Его разум горел, растревоженный ревом пламени у кузнеца.

Женщины. Беспомощные. Собственность. Смотрят. Они кладут свои грязные руки на головы своих бесполезных ублюдков и наблюдают за ним. Дикие, предупреждающие глаза, которые смотрят со всех сторон, смотрят на него.

Пытаются заглянуть в него. В душу Жреца Луны.

Как Сайла. Хотят коснуться его мозга, хотят завладеть каждой его мыслью, каждым секретом. Она сделала это. Ведьма. Проклятая ведьма.

Ярость забурлила в нем.

Женщины. Он подвергает их детей опасности. Они наблюдают.

Ярость пропала.

Жрец Луны узнал страх.

 

Глава 34

Джонс задрожал во тьме. Он повернулся, чтобы найти положение поудобнее, и, хотя он был уверен, что двигался совершенно беззвучно, один из людей Лиса обернулся к нему. В холодном свете неполной Луны он увидел, как тот поднял палец к разрисованному лицу, призывая к тишине.

К покрывшейся плотью дыре в черепе Джонса прихлынуло тепло. Какое-то отродье будет ему указывать. Этот мальчишка — глупец. Джонс даже сам не слышал, как пошевелился; разве его мог услышать кто-то другой? Это высокомерие, фальшивая…

Плеча Джонса коснулась рука. Крик, скрывавшийся у него в глотке с того самого момента, как они выехали из лагеря, попытался снова вырваться на свободу. Он смог сдержать его, только зажав рот предплечьем.

Лис крепче взялся за его плечо и осторожно потянул, показывая Джонсу, что тот должен следовать за ним. Сдвинув мешки со змеями на спину, Джонс, последовав примеру Лиса, опустился на живот. Твари явно заметили смену ситуации. Джонс почувствовал, как они завозились, одна даже лениво приглушенно затрещала.

Дюйм за дюймом продвигаясь вперед, Лис и Джонс ползли между деревьями, пока перед ними не открылся лагерь дозорных из Летучей Орды. Как и сообщил разведчик, их было пять человек. Трое спали, двое наблюдали за кострами в лагере Дьяволов, расположившемся на юго-западе. Один из спящих тихо похрапывал. Джонс прикинул, что от него до тройки примерно две длины его тела, а до остальных двоих еще раза в два больше. Те, что не спали, переговаривались между собой. Между ними и остальными тремя тускло светились угли костра.

Вдали послышалось уханье филина, раскатившееся по его охотничьим владениям. Двое воинов Лиса поднялись за спинами болтающих кочевников, они были словно кошки на охоте, бесшумные, внезапные. Два меча ударили одновременно. Одуряющая волна чистейшего экстаза чуть не поглотила Джонса, когда клинки, словно серебряные лепестки, прошелестели в лунном свете. Головы отделились от тел и с шумом упали в заросли кустарника. Потом, будто подумав сначала, из шей ударили струи крови. Только сейчас тела начали падать.

Еще одна группа воинов появилась рядом со спящими. Клинки снова взлетели в лунном свете, нанося колющие удары.

Туг же нападавшие снова исчезли, растворившись в темноте.

Джонс смотрел на мертвые тела, поражаясь ужасной разнице между царившим только что теплом человеческой дружбы и холодной неподвижностью. Лис произнес:

— Путь открыт, Жрец Луны. — Слова были мягкими. Звук, который издают хищники. Лис в своей стихии.

Джонс еще раз содрогнулся, обругав про себя холод. Он снова вспомнил глаза женщин.

Лис показал во тьму.

— Летучая Орда кое-чему научилась. Сегодня никаких костров. — Он указал подбородком на лагерь дозорных. — Эти глупцы не научились. Но там, на гребне, и в долине их друзья ждут, когда мои люди утром въедут в их ловушку.

Сглотнув, Джонс сказал:

— Принесите тела.

Лис спросил:

— Какие тела? Никто из наших…

— Людей Летучей Орды. Посадите их на лошадей.

Джонс мог явственно слышать недоверие Лиса. Когда тот ответил, оно сменилось покорностью.

— Придется задержаться. Мы должны обмотать копыта их лошадей, как мы сделали с нашими.

— Тогда поторопитесь.

Несмотря на задержку, их небольшой отряд неплохо продвинулся за остаток ночи. Когда над горами на востоке загорелись первые лучи солнца, Лис дал сигнал остановиться. Долина перед ними расступалась, открывая глазу панораму лагеря Каталлона.

От костров поднимался дым. Люди бродили между нагромождением рассыпанных в беспорядке шатров и палаток. Стада скота и табуны лошадей встречали новый день мычанием и ржанием, катаясь в грязи. Пели петухи. Цыплята пищали. Какое-то движение привлекло внимание Джонса. Приглядевшись, он увидел койота, уносящего добычу подальше от палаток. За вором оставался след из вьющихся в воздухе перьев. Еще долго после того, как он исчез из виду, оставшиеся в живых куры продолжали истерично кудахтать.

Джонс приказал:

— Поднимите белый флаг. Мы будем въезжать медленно. — Поднялся длинный шест с прямоугольной белой тряпкой на конце. Когда Джонс снова повернулся лицом к ближайшему лагерю кочевников, несколько человек уже смотрели в их сторону. Когда отряд двинулся, люди начали разбегаться. Через несколько секунд их встревоженные крики донеслись до всадников. Вскоре послышались звуки рогов и барабанов, созывающих всю Летучую Орду. Всадники за спиной Джонса, ехавшие по двое, ближе придвинулись друг к другу. Он оглянулся назад, и сердце защемило от выражения решимости на их лицах. По крайней мере, двое буквально светились, с радостью ожидая жизни или смерти.

Джонс запомнил их лица.

Лис сказал:

— Большой шатер, за которым стоит шесть фургонов, принадлежит Каталлону. Сейчас он кажется черным, но, когда солнце станет поярче, ты увидишь, что на самом деле он красный. Говорят, что он покрашен кровью. Фургоны предназначены для его жен и детей. Он никогда не спит с одной и той же женщиной две ночи подряд.

Все это были старые сплетни. Джонс понимал, что Лис разговаривает, чтобы успокоить нервы. Поэтому он позволил ему продолжать. Особенно интересной была та часть, где рассказывалось о приготовлениях ко сну. Кто-то может подумать, что это имеет отношение к гармонии дома. Но Джонс был абсолютно уверен, что они отражали состояние власти и агрессивности в лагере. Эта мысль помогла ему сохранить спокойствие при виде того, как все больше воинов Летучей Орды направлялось в их сторону. Сначала они просто шумели. Потом один испустил боевой крик. Через мгновение утренний воздух заполнился пронзительными воплями.

Лис начал выкрикивать приказы своим людям. Те образовали плотное кольцо, заключив в него Джонса, вьючных лошадей и тела убитых воинов. Белый флаг реял высоко в воздухе.

Наибольший интерес вызывал Джонс. В тюрбане и с большим диском, символом принадлежности культу Луны, поднятым высоко над головой, он выглядел экзотично. Поднявшись в стременах, он медленно повернулся, демонстрируя диск всем окружающим. Он пытался заглянуть в глаза как можно большему количеству воинов, взгляд его был вызывающим и высокомерным. Там, куда он смотрел, наступала тишина, стоявшая, пока он не отводил взгляд. Потом послышался низкий шум сбитой с толку толпы.

Народу все прибывало.

Во главе небольшой группы всадников подъехал мужчина с разлетающимися по ветру серебряными волосами, он был верхом на белом коне. На груди его висел лунный диск добрых десяти дюймов в диаметре. На всадниках, следовавших за ним, тоже были диски, но поменьше. К удивлению Джонса, на лбах у лошадей висели такие же. Толпа расступилась перед вновь прибывшими, как расступается вода перед лодкой.

Джонс посмотрел на предводителя. Это был худощавый пожилой человек. Ветер и солнце покрыли его лицо сеткой морщин. Одет он был в одежды темно-голубого цвета. Поверх них был накинут плащ из шкур, мягкий, словно пена, он ниспадал от украшенной драгоценными камнями застежки на шее, покрывая плечи мужчины и круп его лошади. Он въехал в круг, образованный воинами Дьяволов, и остановил свою лошадь в тот момент, когда она, казалось, уже готова была столкнуться с лошадью Джонса.

Всадник произнес:

— Я Жрец Танцующих-под-Луной в Летучей Орде. Вы те, кто убил их, те, кто убил наших людей.

Джонс молчал.

Жрец сплюнул.

— Вы убили наших людей, а теперь пришли к нам и принесли с собой их тела? Вы хотите скрыться за белым флагом?

Джонс снова отказался отвечать. Жрец залился краской, он возвысил голос:

— Вы сгорите вместе с ними!

Толпа, окружавшая кольцо воинов вокруг Джонса, взорвалась криками одобрения. Всей воли Джонса едва хватило, чтобы спокойно смотреть в глаза окружившим их людям, но в этом была его единственная надежда на спасение. Лис отдавал команды своим людям.

Жрец поднял свою длинную руку, указал на Джонса, потом круговым движением обвел весь отряд. Другой рукой он начертил круг у себя над головой.

Толпа взвыла. Блеснули обнаженные мечи.

По лицу Джонса катился пот. Все еще стоя в стременах, он теперь не осмеливался сесть, однако его колени слабели с каждым ударом сердца. Сейчас он уже с трудом сдерживал дрожь. Воин за его спиной начал молиться. Жрецу Луны.

Джонс взмахнул диском, зажатым в протянутой руке. Тень улыбки, скользнувшая по суровому лицу другого Жреца, источала презрение и триумф.

Перекрывая гомон, над толпой разнесся звук рога, требуя внимания. Все притихли, повернувшись в сторону его источника. Джонсу достаточно было взглянуть на приближающегося человека, чтобы понять — это сам Каталлон. Даже если бы он и не понял этого с самого начала, поведение толпы не оставляло сомнения; там, где люди расступились, пропуская Жреца, они собирались вокруг Каталлона, двигаясь вместе с ним. Только четверка всадников, расчищавших дорогу, позволяла ему свободно ехать.

На Каталлоне была алая куртка и желтые штаны, на голове он носил высокую шерстяную шляпу с широкими загнутыми полями. На какое-то безумное мгновение Джонсу вспомнился рисунок мексиканского вакеро из старой детской книжки по истории. Но стоило ему приглядеться к лицу Каталлона, как наваждение рассеялось. Там была мрачная ярость, однако к этому Джонс был готов. Кроме того, в нем было странное обаяние.

Джонс опустился в седло. Инстинкт подсказывал ему, что с таким почетом могут встречать только Каталлона.

Всадники раздвинули толпу, освободив для Каталлона место рядом со Жрецом.

Джонс прочистил горло. Затем произнес:

— Я приветствую Каталлона. Я предлагаю ему объединить наши силы.

— Ты знаешь меня?

— Я не знаю тебя в лицо. Но я чувствую. Ты — Каталлон.

— А если я скажу, что я — Вождь Войны, пришедший, чтобы поддержать Виппарда в его решении разорвать вас на куски?

— Я бы назвал это ложью.

По толпе прокатился вздох. Краем глаза Джонс заметил, как снова поднялись мечи.

Каталлон произнес:

— Ты не храбр, ты глуп. Ты привез с собой тела моих воинов на их собственных лошадях. Наших лошадях. Ты должен знать, что сейчас мои воины избивают твоих людей. Ты хочешь купить свободу себе и этой кучке убийц? Думаешь, я возьму такого труса в плен?

Подбородок Лиса поднялся. Глаза сверкнули.

Джонс произнес:

— Никакой бойни не будет, Каталлон. Еще до рассвета мои воины разогнали ваших лошадей. Остальные наши люди уже давно отступили обратно в горы. Никто не войдет в ловушку. Сейчас твои воины идут назад в свой лагерь. Некоторым наверняка удастся поймать лошадей. Они должны появиться довольно скоро.

Лицо Каталлона потемнело.

— Лживый Жрец, сегодня ты умрешь. И если ты лжешь мне, то твоя смерть будет весьма мучительной.

— Я не умру. Я не умру сегодня, как не умру и в любой другой день, определенный человеком. Еще не время. Хоть я всего лишь человек, но мое время вернуться к Матери еще не пришло.

— Ты в этом уверен, не так ли? — Каталлон ухмыльнулся. — Посмотрим.

Жрец, которого звали Виппард, наклонился вперед.

— Может, твоя Мать и не хочет, чтобы ты вернулся домой, глупец, но мы все же пошлем тебя к ней сегодня ночью, когда Мать всех нас явит нам свой лик. Обещаю, ты будешь молить обеих матерей отпустить тебя домой, где бы он ни находился.

Не обращая внимания на Виппарда, Джонс заговорил с Каталлоном.

— Я бы не пришел к столь могучему владыке, как Каталлон, с таким ничтожным предложением, как моя личная помощь. И возможности бежать от тебя я тоже не ищу. Мы ищем мира и единства с Летучей Ордой. — Он остановился, медленно отвернувшись от Каталлона, чтобы оглядеть толпу. Потом, возвысив голос, произнес: — Я пришел к Каталлону, чтобы предложить ему мощь Луны. Я делаю это потому, что так приказала мне моя Мать, Луна. Она послала меня.

— Нечестивец! — Виппард пришпорил свою лошадь, бросив ее вперед. Ухватив его поводья, Каталлон едва не был вырван из седла. Один из всадников загородил Джонса своей лошадью от Виппарда. Порядок быстро восстановился, Каталлон отбросил шляпу, и она повисла у него за спиной, держась на ремешке. Тревожный шум толпы никак не отразился на его поведении.

— Твои воины опозорили самых лучших из наших воинов, — произнес он. — Ты предвидел все наши ловушки. Теперь ты говоришь о силе Луны. Если ты сможешь показать мне, что ты имеешь в виду, если ты сможешь поделиться этой силой с моим Вождем Войны и его генералами, то я, возможно, оставлю тебя в живых. Но если ты еще раз скажешь, что являешься сыном Луны, я не берусь сказать точно, что сделают с тобой наши Жрецы.

— Я разделю с Каталлоном все, что имею. Но я не отрекусь от своего наследства. Если этот Виппард думает, что значит для моей Матери больше, чем я, позволь ему бросить ей вызов. Сегодня, когда она явится нам во всем величии своей красоты, проверь нас. Посмотри, сможет ли он или его Жрецы превзойти могущество, данное мне.

— Состязание. Между Жрецами? — Каталлон расхохотался. — Кто может отказаться от такого? — Толпа засмеялась вместе с ним. Каталлон закричал: — Приготовьте погребальный костер для наших воинов. Относитесь к ним, как настоящим людям, достойным меча. Сегодня ночью этот хвастливый Жрец будет состязаться с нашим Виппардом. Все вы будете им судьями. Если этот чужеземец не покажет нам того, что обещает, — он поднял большой и указательный пальцы, сомкнув их в кольце, — он продолжит развлекать нас. И все, кто пришел с ним, последуют за ним. — Он опустился в свое седло и обернулся к Джонсу. — Кто бы ты ни был, следуй за мной. Как тебя звать?

Джонс видел в нем ум и обаяние. И еще легчайший проблеск нерешительности, искорку страха, испытываемого человеком, который не знает точно, с чем же он столкнулся.

— Жрец Луны, — произнес Джонс. — Я — Жрец Луны.

 

Глава 35

Лис злобно смотрел на толпу, окружившую Людей Гор. Его люди сидели кружком, в центре которого горел небольшой костер из сушеных коровьих лепешек. Каждый из сидящих следил за тем, что делалось за спиной у товарища напротив. Все делали вид, что не замечают время от времени звучащие оскорбления и враждебные взгляды.

Лишь раз они нарушили подобное относительно безопасное расположение, проверяя вьючных лошадей с поклажей Джонса. Все животные были привязаны к частоколу и, кроме того, на всякий случай стреножены.

Лис обратился к своим людям:

— Если эти отбросы из Летучей Орды относятся к нам, как к «настоящим людям, достойным меча», то как же они относятся к ненастоящим?

— Если Жрец Луны не использует какое-нибудь очень сильное волшебство, то скоро мы все об этом узнаем, — беззаботно ответил один из них. Точно так же он мог говорить о погоде.

Лис хмыкнул:

— Лучше бы Жрец Луны не заставлял нас смывать раскраску смерти. Я не должен идти к Матери-Луне с чистым лицом. И моя рука все еще не окрепла после раны. Если они придут за нами, то толпа окажется справа от меня.

— Сколько, ты думаешь, мы протянем?

— Во всяком случае, не так долго, как если бы они взяли нас живыми.

Один из воинов спросил:

— Сколько еще осталось до рассвета?

Другой ответил ему:

— Ты хотел спросить не о рассвете. Ты, наверное, имел в виду восход Луны. Ты боишься, что Жрец Луны проиграет.

Первый воин опустил голову, бесцельно ковыряясь в грязи. Тот, чья вера была крепче, наградил его презрительным фырканьем и повернулся к Лису.

— Жрец Луны рассказывал тебе о новой силе, дарованной ему Матерью? О том, как именно он побьет этого Жреца из Орды?

— Он никогда никому не рассказывал, как ему удается управлять змеями, не так ли? Мне он позволил наблюдать за собой лишь потому, что ему нужен был свидетель. Но когда придет время, он всем покажет.

— Надеюсь, — прошептал человек, сидевший рядом с ним.

Лис резко повернулся к нему. Сказал едва слышно:

— Довольно. Если Жрец Луны проиграет, то только потому, что его Мать призовет его домой. Даже он не может знать всего. Если такое случится, то наша честь велит нам следовать за ним.

Лис снова отвернулся к окружающей толпе. Однажды ему показалось, что он увидел Варналала, но он не был в этом уверен. Он не винил того за нежелание приближаться к ним. А быть связанным с судьбой Джонса — не большое утешение.

* * *

Перед тем как следовать за Каталлоном и Виппардом, охранники заставили Джонса спешиться. Четыре человека сопровождали его. Джонс не пожалел времени, чтобы повернуться к каждому из них по очереди и пристально посмотреть в глаза. Они выражали угрозу, но он выдержал взгляд каждого. Когда стражи наконец заключили его в кольцо и двинулись вперед, Джонс упивался их настороженностью.

Змеи в мешках постоянно шевелились, будто почувствовав, что мир вокруг их теплого убежища круто переменился. Когда они просто были голодны, их движения были короткими и нервными. Теперь все было совершенно по-другому. Медленно, но непрестанно они скользили по груди Джонса. Он был рад, что свободная рубашка скрывает их шевеление, но сам наслаждался их прикосновениями, их силой, доверенной ему.

Возвышавшийся впереди шатер Каталлона привлек к себе внимание Джонса. Шерстяная материя была, как и говорил Лис, пурпурно-красного цвета венозной крови. Порывы ветра заставляли ее шевелиться, делая похожей на бьющееся сердце. Растяжки были сделаны из кожи. Наружные шесты по высоте превосходили всадника, каждый из них оканчивался копьем. Больше на шатре не было никаких украшений, ни флажков, ни эмблем.

Эскорт Джонса остановился у небольшого навеса перед главным входом.

Дальше Джонс пошел один. Свет давали дюжины свечей, расставленных на треугольных подставках, и клапаны в потолке. Однако сейчас, холодным утром, лишь немногие из них были открыты. Через те, которые находились на восточной стороне, проникали прямые солнечные лучи. В них вился дым от свечей.

Висящие гобелены с изображениями охотничьих сцен разгораживали шатер на несколько комнат. Около дальней стены находилось возвышение с троном. Каталлон указал на разрез в стене справа от Джонса. Виппард уже скрылся в нем. Джонс еще не успел двинуться, чтобы выполнить приказ Каталлона, как от стены рядом со входом отделился охранник, не замеченный им ранее. Он протянул руку к груди Джонса, и тот оттолкнул его. Охранник тут же выхватил меч.

Каталлон закричал:

— Нет! Не убивай его! — Потом спросил: — Что ты там прячешь?

Джонс произнес:

— Создания духа. Они были посланы мне как символ моего бытия.

Разгневанное лицо Виппарда появилось из разреза, служившего выходом.

— Животные? Поклонение Луне не требует никаких созданий духа.

— Я говорю о себе, — холодно оборвал его Джонс. — Мое могущество принадлежит только мне.

Обернувшись к Каталлону, Виппард произнес:

— Я не желаю находиться в одной комнате с этим мошенником и его вонючей рубахой, набитой дерьмом.

— Сядь в соседней комнате и слушай через стену, если это нравится тебе больше, — сказал Каталлон. Он пристально смотрел на Джонса. — Ты сказал, что эти создания символизируют твое бытие? Мы знаем людей, называющих себя Народом Медведя, Тигра, и еще много других. Ты это имеешь в виду?

— В своем роде. Я намеревался показать тебе.

— Это та сила, которую, как ты утверждаешь, ты получил от Матери? — улыбка Каталлона стала угрожающей.

Джонс спокойно ответил:

— Малая ее часть.

Каталлон жестом приказал Джонсу следовать за Виппардом, сам он шел сзади.

Вторая комната явно предназначалась для избранных. Тут были стулья, сделанные из деревянных рам с кожаными сиденьями и спинками. Небольшие подушечки, лежащие рядом с каждым из них, позволяли сидевшим устраиваться поудобнее. Виппард уже занял свое место. И, как заметил Джонс, выбор его был не случаен. Очевидно, что Каталлон сидел на самом большом стуле. Виппард сидел к востоку от него, спиной к солнцу. Пока Джонс наблюдал за ним, тот с помощью длинного шеста откинул клапан у себя над головой. Скоро солнечный луч будет светить прямо на стул, повернутый к западу. Это будет весьма неудобно.

Каталлон произнес:

— Ты доставил мне неприятности. Ты бросил вызов нашим Жрецам. Ни одно из этих действий не было ни разумным, ни необходимым.

— Я хотел бы, чтобы наша встреча произошла при лучших обстоятельствах.

— Ты мог приехать сюда вместе со своими людьми и присоединиться к Летучей Орде.

— Кого еще ты принимал столь радушно?

— Важно то, что вы убили многих наших людей. Теперь мой народ требует возмещения.

— А мы требуем задуматься. Мы знаем, что вы продолжаете двигаться на запад. Мы находимся между вами и морем. Вы уничтожаете всех на своем пути и поглощаете тех, кто сдается. Мы должны были дать вам понять, что не хотим быть уничтоженными, поэтому мы хотим сдаться вам, но на наших собственных условиях.

— Условия? Требования? Ты сидишь в моем шатре, окруженный тысячами моих людей, и говоришь эти слова? Мне? — Несмотря на ураган ярости, бушевавший прямо перед ним, сердце Джонса воспарило. Лишь необычный человек может командовать такой огромной ордой кочевников. Джонса поразила целеустремленность, яростная непримиримость, которую излучал Каталлон. Для него любое поражение будет лишь временным. Сколько бы он ни жил, все его помыслы будут лишь о следующей битве. И о той, которая после нее. Каждое завоевание было лишь ступенькой на пути к новому.

Джонс надеялся, что голос не выдаст его радости.

— Я понимаю тебя, Каталлон. Я знаю, чего ты хочешь. Ты слышал истории о Великом Океане, о мягком климате по ту сторону гор. Ты желаешь править там. Я могу осуществить это желание.

Виппард издевательски улыбнулся.

— Лжец. Каталлону нужно больше воинов, больше пищи и воды. Ему необходимо знание горных проходов и земель по ту сторону гор, ему необходимо…

Каталлон свирепо взглянул на него, и Виппард прекратил перечислять слабые места Летучей Орды. После неуклюжего вступления он продолжал:

— Нам необходимо духовное руководство культа Луны. Только через веру можем мы возвысить свои души и жизни.

Джонс наклонился вперед.

— Был ли твой отец вождем твоего племени, Каталлон?

Тот испуганно уставился на него, потом разразился смехом.

— Ты собирался служить высокородному вождю? Но не здесь, Жрец. Я не знал своего отца. Моя мать умерла при родах. Меня воспитала ее сестра, сделавшая меня своим рабом. Чтобы выжить, я научился сам брать то, что хотел. Я не являюсь избранным вождем. Я правлю, поскольку сам избрал для себя такой путь.

Джонс сплел пальцы, положив руки поверх змей. Их хищное простодушие вливалось в него прямо сквозь ткань.

— Ты пришел в мир нагим и одиноким. Ты поднялся над рожденными править. Говорю тебе, не насмехайся надо мной лишь потому, что я кажусь слабым и бесполезным. Ты можешь убить меня с такой же легкостью, с какой могла бы убить тебя твоя тетка. Но моя потеря будет для тебя невосполнимой.

Каталлон отвернулся и хлопнул в ладоши. В комнату вбежала женщина. На ней была длинная желто-коричневая юбка и блуза чуть потемнее. Каталлон сказал:

— Мяса. Пива. Хлеба. — Он взмахнул рукой, и женщина исчезла.

Снова повернувшись к Джонсу, Каталлон начал молча разглядывать Жреца Луны. Сначала Джонс смотрел прямо на него, потом отвернулся. Виппард улыбнулся, наслаждаясь неудобным положением противника. Джонс сосредоточился на том, что предстояло сделать этой ночью.

Чем яснее он представлял себе грядущие события, тем увереннее становился.

Два раба внесли стол с едой. У каждого из них вокруг шеи и запястий были надеты тонкие стальные обручи. Кольца, приделанные к полоскам, служили для привязи. Оба раба были обнажены по пояс. Когда они повернулись к Джонсу спиной, он увидел, что спина одного из них обезображена вспухшими красными рубцами, оставленными кнутом. Рука Джонса скользнула к его тюрбану. Он представил себе свою собственную изуродованную, униженную плоть. Перед его мысленным взором проплыл образ Сайлы.

Каталлон наблюдал; когда рабы вышли, он кивнул.

— В Летучей Орде жесткая дисциплина, — произнес он, потом взял зазубренный нож и отрезал ломоть мяса. Мясо исходило красным соком, а его аромат чуть не лишил Джонса рассудка. Он схватил нож еще до того, как Виппард успел потянуться к нему, отрезал кусок и, последовав примеру Каталлона, положил его на хлеб. Пиво было налито каждому в отдельную кружку, пена наверху выглядела, словно желтые сливки. На мгновение Джонс позабыл обо всех своих трудностях.

Каталлон как раз допивал последнюю кружку, когда из первой комнаты послышался звон колокольчика. В ответ Каталлон прокричал какой-то приказ. Вошел охранник. Он сказал:

— Часть из тех, кто был в засаде — около двадцати человек, им удалось поймать лошадей — вернулись. Пришел Вождь Войны.

Каталлон еще раз хлопнул в ладоши, приказав убрать остатки пиршества. Бросив быстрый взгляд на Джонса и Виппарда, он в ожидании откинулся в кресле.

Человек, влетевший в комнату, был меньше похож на Вождя Войны, чем любой другой, когда-либо виденный Джонсом. Ростом он был ниже пяти с половиной футов, и почти такой же в ширину. Маленькая головка, венчавшая массивное приземистое тело, выглядела жестокой шуткой природы. Даже множество шрамов, пересекавших ее бритую кожу во всех направлениях, и угрожающее выражение единственного уцелевшего глаза не могли разрушить иллюзию того, что это существо было собрано из обрезков, оставшихся от разных людей. Потом в Джонсе все же возобладал более аналитический взгляд на вещи. Руки воина, хоть и короткие, вздувались могучими мускулами. Бедра, больше напоминавшие бочонки, и вздутые икры переходили в относительно небольшие ступни и почти изящные лодыжки. Пятна пота на кожаной рубахе отмечали те места, где раньше были надеты доспехи. Джонс представил, как тот срывал их с себя по пути сюда.

Единственный глаз воина дико метался, потом остановился на Джонсе. Без всякого предупреждения он выхватил из чехла боевой топор и бросился на него.

Ошеломленный Джонс видел, как медленно, словно в кошмарном сне, опускается на него изогнутое лезвие.

Слишком поторопившись, Вождь Войны споткнулся. На его грубом лице отразилось удивление, смешанное с раздражением. Он постарался сохранить равновесие, пытаясь направить неожиданно перекосившуюся рукоять топора в нужную сторону. Это усилие еще больше закрутило его к центру. Вождь пошатнулся, вывернулся и оказался прямо лицом к лицу с Джонсом. Топор просвистел рядом с ухом Джонса и врезался в массивную спинку стула.

Раздавшийся звук был по-своему мелодичен, чистый стук дерева, потом тихий звон металла, словно вдалеке ударили в колокол. Чувствуя, как опустошается мочевой пузырь, Джонс одновременно вслушивался в этот звук, понимая, что он запомнит его до конца своих дней, как запомнит и зловонное дыхание Вождя, и его красный, мокрый открытый рот, пока он пытался освободить оружие.

Джонс посмотрел вниз и увидел змей. Он не помнил, чтобы выпускал их, и все же они были на свободе, тело каждой сжимала его рука.

Воин заметил их на мгновение позже. Его глаза вылезли из орбит. Когда он закричал, капли слюны брызнули на Джонса.

Яростно гремевшие змеи одновременно впились в него. И еще раз. И еще. Они кусали напрягшееся, вздувшееся горло, лицо, грудь. Яд буквально вливался в раны. Одна укусила его за руку, на сгибе около локтя, тут Вождь запоздало отшатнулся назад, выпустив топор.

Он катался по утоптанному земляному полу, безумно крича и дергая ногами. Каталлон и Виппард отупело смотрели на него, как и стражники, вбежавшие в комнату, остальные столпились в дверях.

Вождь сумел сесть. Кожа его приобрела бело-голубой оттенок. Потухающий глаз снова уставился на Джонса. Парализованный Джонс сел и уставился на него, шипящие и гремящие змеи обвернулись вокруг его вытянутых рук.

Вождь снова взглянул на него, потянувшись к Джонсу. На таком расстоянии было видно, что он хочет вновь завладеть топором. Каталлон и Виппард за его спиной наблюдали, не в силах сдвинуться с места.

Оправившись, Джонс запихнул змей обратно в мешки. Подняв лунный диск правой рукой, он протянул его в сторону воина. Потом произнес глубоким голосом:

— Я прощаю. Как и я, ты восстанешь из мертвых, когда придет мое время, и присоединишься ко мне в вечной жизни рядом с моей Матерью, Луной.

С искаженным лицом, открывая и закрывая рот, Вождь снова потянулся к Джонсу, пытаясь достать свой топор. Его рука коснулась колена Джонса. Тот склонился вперед, положив руку под подбородок умирающего. Джонс был приятно удивлен тем, как много сил потерял этот человек; теперь он был словно младенец. Джонс произнес:

— Приди ко мне, сын мой. Я утешу тебя. Верь в меня и ступай, готовый снова подняться по моему зову. Я, Жрец Луны, говорю тебе.

Вождь в конвульсиях свалился ему под ноги. Все видели, как он стряхивает с себя последние остатки жизни.

Джонс откинулся на своем стуле. Он старался не обращать внимания на теплую лужу, разливавшуюся под ним. Чтобы усилить воздействие своей речи, он обратился к Каталлону:

— Луна умирает, чтобы возродиться снова. Так и я. Змея сбрасывает кожу и живет обновленной. Так и я. Но змея — это лишь символ. Многое скрыто во мне, могущество, которое ты даже не можешь себе представить. Оно превращает змеиный яд в утреннюю росу. Я предлагаю это могущество тебе. Но если ты причинишь вред моим людям, если ты причинишь вред мне, ты потеряешь его навеки. Вместо этого ты получишь проклятье Жреца Луны и пронесешь его до самой смерти и до седьмого колена.

Медленно и уверенно Джонс повернулся к Виппарду.

— В своем высокомерии ты хочешь состязаться со Жрецом Луны. Что ж, попробуй.

 

Глава 36

— Поторопитесь, идиоты, — закричал Джонс.

Лис побледнел. Его очень беспокоило взвинченное состояние Джонса. Таким он не видел его с самого перерождения. Джонс беспрерывно мерил шагами огороженную площадку, на которой должна была состояться его встреча с Виппардом.

Тела мертвых воинов Летучей Орды лежали на верхушке погребального костра в дальней части площади. За веревочной изгородью стояло массивное кресло, обращенное к устройству, над которым сейчас работал Лис и его люди. По бокам от него стояли четырнадцать меньших кресел. Каталлон, Виппард и другие знатные люди из племен Летучей Орды будут наблюдать оттуда за состязанием.

Огромная толпа, уже собравшаяся по ту сторону веревок, не добавляла Лису уверенности. Он лишь раз видел подобное скопление народа, когда произошла Битва. Так в его народе называли сражение, в котором Гэн Мондэрк наголову разбил Олу.

Кроме всего, устройство Джонса раньше видел только он сам, кузнец и мастер по дереву. Сборка шла медленно и неуверенно. Толпа чувствовала их смятение. Люди хрипло кричали и обсуждали, какой именно смерти предаст Виппард весь отряд, как только разоблачит фальшивого Жреца.

Но, несмотря ни на что, работа продолжалась.

Основой всему устройству служил приземистый стол, высотой по колено человеку. Вдоль его крышки располагалась большая деревянная рама. К ней крепился кусок тонкой кожи площадью добрых пять квадратных футов. По обеим сторонам было нарисовано по четыре колонки, из семи квадратиков каждая. В крайнем левом столбце каждый квадратик был разделен диагональной линией, проведенной из нижнего левого угла в верхний правый. Верхний треугольник был закрашен белым, нижний — черным. В следующем столбце все квадратики были белыми, их делила черная линия. Третья часть была зеркальным отражением первой; диагональ проходила из верхнего левого угла к нижнему правому, а черный находился над белым. Последний столбец представлял собой черные квадраты, разделенные белыми линиями.

Над каждым столбцом находилось изображение соответствующей фазы Луны. Оно крепилось к раме металлическим зажимом, проходившим в специальное отверстие.

Пока мастера крепили раму к скобам, Лис заметил, что кожа пропитана пчелиным воском. Это напомнило ему, как в их собственном племени люди варили кожу в масле, чтобы потом изготовить из нее доспехи, называемые бармалами.

В уже начавшей обретать форму конструкции было что-то неуловимо тревожное. Лис отлично понимал, что символизируют двадцать восемь квадратиков, изображавшие лунный цикл. Лунные диски, которые сейчас распаковывали его люди, явно имели религиозное значение. Но к чему весь этот разговор о могуществе, о даре от Матери-Луны? Лис поймал себя на том, что закусил губу. Его раздражало, что он поддался всеобщему беспокойству, и злость Лиса теперь обратилась на Джонса.

Жрец Луны. Он обещал многое и многим.

Лис взглянул на восток. Обрисовавшиеся силуэты гор возвещали скорый восход Луны. Рождение могущества Жреца Луны. Или холодный безжалостный свет, который осветит им дорогу в Дальние Земли.

Красновато-коричневая середина каждого лунного диска была изготовлена из прочной керамики и имела около трех футов в поперечнике. В центре имелось большое отверстие, а вдоль внешней кромки шли глубокие вырезы. Кроме того, были еще длинные граненые куски полированной меди, сужавшиеся от широкого тупого конца к маленькому скругленному. Джонс наблюдал, как воины вставляют их в вырезы на кромке, закрепляя потом медными штифтами. Выступавшие примерно на шесть дюймов толстые концы изображали вместе с диском полную Луну с красными лучами.

На каждой стороне экрана из вощеной кожи разместилось по диску. Два воина насаживали их на оси, выступавшие из треугольного основания. Закрепленные на своем месте диски могли свободно вращаться.

Вощеная шкура полностью отделяла один диск от другого, а сам диск почти полностью закрывал рисунки на ней.

Лис не видел во всем этом никакого смысла.

К каждому основанию был прикреплен небольшой стальной прут. На конце этих прутьев находилась щеточка из тонкой медной проволоки. Когда диск вращался, она касалась медных лучей. Лис заметил, что щеточки на передней стороне касались лучей в верхнем левом и нижнем правом углах. С обратной стороны экрана все было наоборот.

Почему?

На каждой оси располагался небольшой шкив, перекинутый через него кожаный ремень уходил к большим колесам, стоявшим несколькими футами дальше. Они были закреплены на толстой балке, находившейся под столом. На колесах были рукоятки. На каждом конце балки располагалось по сиденью. Очевидно, что в на каждом из них должен был сидеть человек и вращать колесо, которое, в свою очередь, будет вращать шкив вместе с осью и диском.

Опять же, зачем?

Продолжавшаяся сборка отвлекла внимание Лиса. Два больших деревянных столба вставили в отверстия, прорезанные в столе, и закрепили на месте. Они выступали над крышкой стола примерно на дюйм и располагались по бокам от рамы, обтянутой кожей. Столяр разукрасил их резными изображениями гремучих змей, обвивавшихся вокруг каждого столба. Одна из них тянулась до самого верха, почти касаясь декоративной шишечки на конце столба, ее голова со зловещими глазами была повернута к зрителям. Вторая доходила только до половины, в ее пасти была зажата вещь, которую Лис мог назвать только парой медных гребней. Зубья одного гребня были направлены навстречу зубьям другого, сами гребни располагались параллельно земле. Они настолько близко подходили к медным лунным лучам, что Лису пришлось встать на цыпочки и заглянуть сверху, чтобы убедиться в отсутствии контакта.

Клин, вбитый между столом и балкой, натягивал ремень.

Джонс приказал испытать устройство.

Оба диска завертелись в промежутке между гребенками. Медные кисточки тихо зашуршали. От осей доносился зловещий шепот.

Потом послышался новый звук. Устрашающее трескучее шипение. Джонс заметил озадаченное выражение на лице Лиса и улыбнулся. Эта улыбка испугала Лиса даже больше, чем сам звук.

Джонс лично присоединил штифтами по одному медному стержню к каждой паре гребней. Они вставлялись в горизонтальные отверстия, проделанные в столбах. Несколькими дюймами ниже из такого же отверстия выходила короткая медная цепочка. Джонс присоединил к ней еще один кусок цепочки, который крепился к кольцу на крышке стола.

Воины достали неуклюжую тяжелую конструкцию. Взглянув на нее, Лис скривился, теперь он понял, почему Джонс собрал в лагере всю медь, какую только смог найти. Этот последний элемент был похож на ступеньки от лестницы, но не толще лезвия ножа и без крепления. Совершенно невозможно. А для щита эта штука была слишком неуклюжей.

В толпе заорали. Лицо Лиса загорелось.

Джонс положил поверх крышки маленького столика еще несколько слоев вощеной кожи. На них покоился верх медной конструкции, выступавший из передней части алтаря и доходивший почти до самого лунного диска. Длинные деревянные стержни проходили через отверстия в коже и меди, закрепляя все устройство на столе. Центральная часть висела в воздухе. Нижний выступ был похож на площадку для молитвы и лежал на земле.

Джонс прикрепил к правой гребенке медный провод. С другой стороны он проходил через отверстие в металлической пластине, лежавшей на столе.

Джонс снова приказал крутить колеса. На этот раз их громыхание показалось Лису еще более хриплым. Снова послышалось то самое влажное шипение.

Неожиданно Лис обнаружил, что весь вспотел. И сильно. Вполне естественно прийти в замешательство при виде нового устройства Джонса, да еще такого секретного. Но почему оно его?.. Лис вынужден был произнести это слою: пугает.

— Жрец Луны, мы готовы, — сказал один из воинов.

Лис резко отодвинулся от того, что скрывалось в этой штуке, стоящей перед ним. Воины сняли шкуру с груза, навьюченного на последнюю лошадь. Под ней находилась корзина из ивовых прутьев, в которой лежал любимый кувшин жены Оттера Пятого. Один из воинов достал его из корзины, другой взял пару отполированных медных горшков. Больший из них Джонс закрепил на пластине, заменявшей крышку стола. В этот горшок поместили фарфоровый кувшин, а в кувшин — меньший горшок. Горшки были всего на пару дюймов короче кувшина и так точно подходили по размеру, что практически скрывали его между собой.

Лису оставалось только преклонить голову перед искусством кузнеца. Горшки получились без единого шва и с абсолютно плоскими донышками.

Кусок белого полотна, прикрепленный к краю стола, свешиваясь до самой земли, закрывал медные ступени. Лис оценил эту мысль; ткань придавала всей конструкции видимость надежности.

Из груды вещей Джонс достал медную дубинку с большим плоским диском на конце. Подойдя ближе, Лис разглядел, что это на самом деле литая статуэтка. На круглой подставке стояла вытянутая фигурка мужчины, его руки были прижаты к бокам, ноги напряжены, кулаки сжаты. Вся поза выражала агонию.

Лицо не оставляло в этом никакого сомнения.

Белые кварцевые глаза были ужасающе выпучены, черты лица искажены. Рот широко раскрыт в бесконечном неслышном крике, обнажившем костяные зубы.

Статуэтка стояла во внутреннем медном горшке. Ее страшная голова и плечи торчали над краем кувшина.

Прозвучали боевые рога. Над дальними утесами появился серебристый краешек Луны. Каталлон со свитой направились к своим креслам.

В наступившей тишине Лису почудилось неслышное движение готовящегося к прыжку леопарда. Он понимал, что этот момент станет кульминацией его жизни. Он не стоял с врагом лицом к лицу, сталь против стали. Он смотрел в лицо самой судьбе.

Или вере.

Джонс наблюдал за прибытием Каталлона с непоколебимой уверенностью. Он никогда еще он не чувствовал себя настолько живым, никогда не чувствовал свое тело так хорошо. Казалось, будто каждый волосок поет.

Ему предназначено судьбой принести этим людям свет истины. И даже больше. Крестовый поход любви. Всем людям, которые будут пленены праведностью.

Виппард обратился к толпе:

— Каталлон дает этому богохульному Жрецу возможность постоять за себя. Вы изберете смерть для него. Вам отдадут его сторонников как расплату за наших убитых воинов. Когда мы уничтожим все его племя, выжившие достанутся вам на потеху.

— Убейте его сейчас! Он убил нашего Вождя Войны! — Требование прозвучало на дальнем конце толпы, и его тут же подхватили голоса.

Глядя прямо перед собой, Каталлон нахмурился. Джонс поднял руки, призывая к тишине. Однако этот жест только накалил обстановку.

Каталлон встал. Вся Летучая Орда затаила дыхание. Каталлон произнес:

— Сегодня мой Вождь Войны осрамил меня прямо в моем шатре. Он обнажил оружие. Он напал на этого человека. Никто не мог победить Вождя Войны. Этот человек убил его. — Мрачная ярость забушевала, словно зимний вихрь. Однако Каталлон усмирил ее единственным жестом. — Большинство из вас слышало, что Вождя Войны убили звери духа. Это правда. Гремучие змеи. Они жалят по приказу этого человека. И он заявляет, что обладает намного большим могуществом. Он предлагает поставить его на службу Летучей Орде. Мы испытаем его.

Когда Каталлон снова занял свое место, Виппард дал сигнал одному из своих Жрецов. Тот оказался искусным жонглером. Он удерживал в воздухе четыре мяча и при этом выделывал акробатические трюки. Джонс кисло отметил, что мячи были раскрашены таким образом, чтобы изображать фазы Луны. Потом Жрец заставил исчезнуть и вновь появиться большой лунный диск, сопроводив это соответствующими религиозными комментариями в адрес Джонса, презрительно наблюдавшего за представлением.

Второй Жрец-фокусник был соперником посерьезнее. Он положил лунный диск в коробку, из которой он исчез и появился в другой. Потом он извлек из воздуха яйцо. Подойдя к небольшой корзинке, Жрец развернул кусок холста примерно в фут шириной и четырех футов длиной. Он разложил материю так, чтобы она выстилала корзину изнутри, концы свободно свисали наружу. Яйцо положили на холст, и доброволец завернул концы ткани внутрь. По приказу Жреца он с силой опустил свой кулак на получившийся сверток.

Толпа зашумела. Джонс понял, что этот фокус они видят в первый раз. Виппард явно решил превзойти своего противника.

Взявшись за холст, Жрец развернул его, чтобы показать, что тот чист. Потом он поднял корзину, перевернул ее и вытряхнул живого пищащего цыпленка. Тот забегал, хлопая крыльями, словно сумасшедший, пока не скрылся в тени, отбрасываемой погребальным костром. Толпа взорвалась смехом.

Когда молодой Жрец ушел, заговорил Виппард:

— Кто, кроме Жрецов Летучей Орды, может превратить яйцо во взрослую птицу? Этот мошенник утверждает, что обладает большим могуществом. Оценим его.

Рев, бывший ему ответом, заставил маленький отряд Джонса пошатнуться. Кое-кто потянулся за оружием. И все смотрели на Джонса.

Он гордо встал перед Каталлоном.

— Оскорбительные фокусы. Детские игры. Он позорит Танцующих-под-Луной. — Джонс бросил на сидящего Жреца грозный взгляд. — Цыплята? — Слово сочилось презрением.

Обернувшись к Каталлону, Джонс продолжил:

— Нельзя ли вывести ко мне матерей и жен пяти погибших воинов? И пусть мне принесут жидкость, которую вы используете, чтобы разводить огонь.

Каталлон приказал выполнить оба пожелания.

Джонс махнул своим воинам. Двое подбежали к сиденьям устройства. Снова повернувшись к Каталлону, Джонс выпрямился и возвысил голос.

— Осмелится ли Виппард состязаться со мной? Он сказал, что вы должны оценить меня. Это верно. Я должен быть достоин Каталлона, я должен быть достоин Летучей Орды. Я должен быть достоин Луны. Кто не согласен со мной? — Тишина. Зачарованная тишина. Джонс продолжил: — Я вызываю Виппарда прикоснуться к могуществу моей Матери. Сначала вы увидите, как она пощадит меня — ее сына, потом одного из вас — невинного.

На этот раз послышался шорох.

Джонс подошел к своей конструкции. Встав слева от нее, он сказал:

— Вот мой алтарь. — Потом раскрутил передний диск, протирая медные лучи тряпицей. Повторил ту же операцию со вторым диском. Губы его двигались в непрерывной молчаливой молитве.

Повернувшись к алтарю спиной, Джонс извлек из внутреннего кармана своего плаща керамическую флейту. С ее помощью он поместил медную цепочку во внутренний медный горшок. Сделав это, Джонс повернулся лицом к Луне и исполнил короткую печальную мелодию. Когда он закончил, двое воинов завертели колеса.

Раскрутившиеся диски издавали густое самодовольное гудение. Шипение превратилось в угрожающий треск.

Джонс еще раз подошел к куче вещей, возвратившись с куском меди в форме серпа. С помощью втулки он прикреплялся к его флейте. Помахав флейтой перед толпой, Джонс приложил один конец серпа к медной крышке алтаря. Потом медленно поднес другой конец к фигурке, стоящей во внутреннем горшке.

Неожиданно через сужающийся промежуток ударила широкая голубая искра.

Все собравшиеся отшатнулись. Женщины закричали. Шелест мечей, извлекаемых из ножен, прокатился словно дождь.

Чтобы восстановить спокойствие, потребовалось вмешательство самого Каталлона.

Когда Джонс снова предстал перед Каталлоном, воин, посланный за женщинами, привел двоих помоложе, очевидно жен, и одну, которая, похоже, была матерью. Помахивая своим серебряным лунным символом, Джонс подошел к старшей. Ее лицо являло собой морщинистую массу ненависти.

— Твои звуки не запугают меня. Ты убил моего сына. Надеюсь, Виппард освежует тебя живьем. — Она плюнула на Джонса.

Он закрыл глаза. Содрогнулся. Убедившись, что снова владеет собой, Джонс опять посмотрел на нее. Пенистая слюна стекала по его рубахе.

— Твой сын вечно будет рядом со мной. Он простил меня, потому что понял: я дам ему вечную жизнь на Луне, у моей Матери. Как я дам ее и тебе, когда завершится твоя жизнь в этом мире. — Он взмахнул рукой со словами: — Иди со мной. Я должен благословить тебя на моем алтаре.

Женщина зарычала на него:

— Не прикасайся ко мне. Я сама убью тебя.

— Иди, — приказал Каталлон. — Жди его. — Джонсу он сказал: — Если старуха пострадает, я отдам тебя Виппарду. Понятно?

Женщина стояла перед алтарем, испуганные глаза метались из стороны в сторону. Джонс заставил ее преклонить колени на нижней медной ступеньке и еще раз протер диски.

После того как колеса немного покрутились, он спросил:

— Ты видишь что-нибудь внутри кувшина?

Женщина напряглась, но все же заглянула внутрь.

— Нет.

Джонс протянул флейту к Луне.

— Говорю тебе, я призвал в него силу моей Матери, Луны.

Женщина побледнела.

Джонс приказал воинам, крутившим колеса, остановиться.

Встав на колени рядом с женщиной, он повернулся к алтарю, убедившись перед этим, что виден большинству зрителей. Медленно и спокойно он потянулся к статуэтке.

— Прошу твоего благословения, Мать, — нараспев проговорил он. — Я подтвердил свою веру. Молю тебя, прояви свою любовь.

Он сжал статуэтку и достал ее из кувшина. Ничего не произошло.

Толпа завопила, выкрикивая угрозы и проклятья. Джонс невозмутимо вернул статуэтку на место.

Он снова вернулся к алтарю, очищая его и молясь. Колеса завертелись. Когда они остановились, Джонс подошел к дрожащей и рыдающей старухе. Взяв ее за запястье, он поднес ее руку к статуэтке. Когда старуха вывернулась, умоляюще глядя на Каталлона, тот лишь произнес:

— Делай, как говорит Жрец.

Джонс выпустил ее. Женщина осторожно прикоснулась к металлической голове. Набравшись уверенности, она сжала ее, подняла, взмахнула над головой.

— Ничего! — выкрикнула старуха. — Никакой магии! Я ненавижу его, а со мной ничего не случилось. У него нет силы. Сегодня мы пошлем его в Преисподнюю.

Нахмурясь и трепеща, Джонс повторил предыдущую демонстрацию с серпом. Ничего не произошло.

Даже Каталлону с трудом удалось утихомирить толпу. Виппард со своими Жрецами завывал от смеха.

Джонс сосредоточился. Он поднял статуэтку с земли, где ее уронила старуха. С безразличным видом стер с нее слюну и вернул на старое место в кувшин. Снова повторил весь ритуал с молитвой. Воины, крутившие колеса, истекали потом. Белки их глаз ярко блестели.

Повернувшись к Летучей Орде, Джонс заговорил. Голос его был неуверенным, жестикуляция чрезмерна.

— Металлический человек — это Человек-Который-Есть-Смерть. Он поражает лживых и злых, тех, кому я не даю своего благословения. Узрите. И поверьте. — Он указал на Виппарда. — Я благословил женщину. Она делала то же, что и я, и она жива. Я предлагаю тебе сделать то же самое, но я не могу благословить тебя. Ты запятнал Луну. Раскайся, Виппард. Раскайся, согласись служить мне, и моя Мать пощадит тебя.

Виппард уверенно встал. Ветерок развевал его длинные седые волосы. Подойдя к Джонсу, он глумливо усмехнулся:

— Думаешь запугать меня своей жалкой игрушкой? Думаешь, я не знаю, что в первый раз ты просто поджег что-то? Мы, Жрецы Летучей Орды, поняли, как использовать страх и ловкость рук еще много поколений назад. Ты ошибся.

Он смело шагнул к алтарю. Джонсу пришлось поспешить за ним.

Изобразив повиновение, Виппард встал перед алтарем на колени, с наигранным страхом глядя на вращающиеся диски. Заглянув в кувшин, он отшатнулся в припадке напускного ужаса. Толпа ободряюще зашумела. Подыгрывая ей, Жрец принял драматическую позу, протянув руку к кувшину.

— Остановись! — Джонс простер руки в мольбе. — Не прикасайся. Прошу тебя, собрат Жрец, не печаль меня. Позволь мне и моим друзьям покинуть это место, не обагрив рук твоей кровью. Возьми мою жизнь, если должен. Пожалуйста, отпусти моих друзей. Но главное, не прикасайся к Человеку.

Виппард мягко сказал:

— Прибереги свои слезы. Они тебе еще понадобятся.

Он сомкнул пальцы.

Жадная голубая искра вылетела навстречу приближающейся руке. Громовой треск расколол ночь.

Виппард конвульсивно отдернулся назад и рухнул на землю, будто его кости внезапно расплавились. От обгорелого пальца поднималась тоненькая струйка дыма.

По толпе прокатился удивленный вздох, и все стихло, будто умерло.

Джонс спокойно подошел к Каталлону, седевшему с открытым ртом. Когда стражники попытались остановить его, он лишь отмахнулся своей флейтой. Возвысив голос, Джонс обратился к толпе:

— Я — Жрец Луны. Я послан Летучей Орде и Каталлону. Услышьте меня. Узрите. И поверьте.

 

Глава 37

Сайла заслонила рукой глаза от полуденного солнца. Рядом с ней ссутулился в седле Конвей.

— Мне это не нравится, — сказала Сайла, продолжая смотреть вдаль. — Там совсем нет людей.

— Пять домов, Сайла. — ответил Конвей. — Везде живность, значит, есть и люди. Если тебе станет от этого легче, я могу послать вперед собак, и мы подождем тут, пока они все осмотрят.

Именно это ей и хотелось сделать. И хотя до скопления домов была еще добрая миля, к тому моменту, как собаки добегут туда, все обнюхают и вернутся, они и сами успеют добраться до места. Возможно, она слишком осторожна. Сайла постаралась успокоиться; она чувствовала, что слишком волнуется.

Но она ничего не могла с этим поделать. Необъяснимая смерть человека, убившего Хранительницу и похитившего Додоя, не давала ей покоя. Белая стрела ясно показывала, что был еще второй блюститель, убивший первого. Почему один головорез сделал что-то, что помогло ей справиться со вторым?

Нерешительность и вопросы, на которые нет ответов, подобны ранам, истощающим силы. Что бы она ни собиралась делать, она ловила себя на мысли о том, что сейчас делает Клас. Когда же она делала что-то, Клас, казалось, все время наблюдал за ней через плечо. Его присутствие было добрым и заботливым, но Сайла никак не могла избавиться от впечатления, что ее оценивают.

Но это было лучше, чем сны о Жнее. Бывали времена, когда она вытесняла образ Класа из одиноких просторов ночи. Жнея презрительно улыбалась. Она заманивала Сайлу в будущее, заполненное видениями Врат, превращавшихся в издевательски смеющиеся рты, и символов Церкви, становящихся лицами, полными ненависти.

Иногда Сайла просыпалась, холод и тишина леса проникали в кровь и кости, усиливая ее беспокойство. Она думала, уж не подводит ли ее рассудок.

Иногда это случалось в разгар дня. Как сейчас.

Конвей, конечно, прав. Люди, живущие в тех хижинах, могут уйти на общую охоту или рыбалку. Разбойники непременно сожгли бы дома и вырезали скот.

Конвей заговорил:

— Когда проедем половину пути, отправим собак вперед. В случае чего, они предупредят нас, и мы не потеряем много времени.

Сайла согласилась. Время становилось все более важным. Они и так уже потеряли его достаточно, чтобы Жрица начала беспокоиться. Из-за рассказов о жаре и суши в той местности, где стоит Дом Церкви, она хотела добраться туда, пока погода будет сравнительно мягкой. Она уже потеряла счет тем милям, которые пришлось пройти в обратном направлении к началу пути, конец которого терялся в глуши. К тому же, казалось, на каждом ручье сейчас половодье. На каждой тропе были завалы из деревьев, или оползни, или обманчивые развилки, выводившие к бесполезным кроличьим стежкам.

Каждое утро, обратившись лицом к солнцу, она выполняла необходимый ритуал. Однако потом она произносила свои собственные слова. Церковь учила, что импровизированной молитве не хватает силы канонической. Какой-то уголок ее сознания всегда отвергал эту мысль, и теперь, поглощенная сомнениями, она обнаружила в этом успокоение. Иногда, описав свою проблему, Сайла вдруг со стыдом понимала, насколько плохо ей это удалось. Никто не должен жаловаться на Вездесущего. Каждый раз, когда после такой молитвы она не становилась калекой и не испытывала никаких других признаков недовольства высших сил, Сайла чувствовала себя немного ближе к невидимому слушателю.

Конвей послал своих собак вперед. Микка вскоре вернулась. Она села рядом со следом, не сводя глаз с Конвея. Когда он остановил лошадь, Микка обернулась и посмотрела через плечо, потом снова на Конвея. Он похвалил ее и обернулся к Сайле:

— Они что-то нашли. Скажи Тейт, что я отправился вперед. — Взяв в правую руку «вайп», он махнул Микке и поехал следом за ней.

Когда собака замедлила бег и остановилась, Конвей спешился. Некоторое время он перебегал от укрытия к укрытию, потом прополз оставшиеся несколько ярдов до того места, где за деревом на краю картофельного поля залег Карда. Нежная полупрозрачная зелень молодых побегов резко выделялась на фоне темно-зеленых окружающих зарослей. Лежа ничком, Конвей вглядывался в поселок.

Дома были сделаны из бревен, щели заделаны грязью и мхом. Все они были одинаковы по форме и размерам, над каждым торчала каменная печная труба. Каждый дом имел пять окон — два спереди, по одному с каждого бока, и одно сзади — и одну дверь. Шкуры, закрывавшие окна, пропускали немного света, и Конвей заметил, что некоторые из них сейчас сняты, видимо, чтобы комнаты лучше проветривались в теплый весенний день. Все дощатые ставни были открыты и закреплены кожаными петлями.

И ни одного человека.

Около каждого дома размещались одинаковые крытые загоны для скота и амбары. Из хлева, расположенного примерно посередине, доносилось хрюканье, где-то блеяли козы. Везде лежала скотина, безмятежно пережевывавшая жвачку. Несмотря на растущее беспокойство, Конвей не мог не обратить внимания на размеры животных. Карда был почти такого же роста, как и ближайший бык, хотя, конечно, намного легче. Черная мускулистая зверюга втягивала ноздрями ветер, дувший прямо от убежища Конвея. Потом поднялась на ноги, выпучила глаза и покачала парой преострых рогов. Из ближнего дома вышла наседка. За ней высыпал выводок цыплят.

Конвей уже было собрался обползти Карду, когда тот повернул морду и посмотрел через плечо направо. Казалось, что его вдруг заинтересовали заросли ольхи.

Конвей услышал, как сзади приближаются остальные члены группы.

— Следите, — приказал он собакам.

Не вставая, он быстро отполз назад, пока целиком не скрылся в лесу. Поднявшись на ноги, Конвей едва успел помахать остальным, чтобы остановить их. Потом рассказал о своих наблюдениях, предложив взять с собой собак и вдвоем с Тейт обойти это место лесом.

Сайла возразила:

— Церковь не нуждается в скрытности. Если там есть люди, скрывающиеся от нас, нечего бояться. Мы с Лантой въедем в деревню и объявим, что принадлежим к Церкви.

— Слишком рискованно, — ответила Тейт. — Всего десять дней назад мы нашли мертвую хранительницу.

— Конвей и Тейт должны были часто сталкиваться с подобными ситуациями во время своих путешествий, — рассудила Ланта.

Сайле показалось, что во взглядах, которыми обменялись двое чужеземцев, промелькнуло что-то подозрительно напоминающее вину, но когда Конвей посмотрел ей в глаза, она не заметила ничего необычного. Спешившись, Тейт приказала Додою оставаться рядом со Жрицами. Тот кивнул.

Вид, с которым Конвей и Тейт исчезли в лесу, произвел на Сайлу сильное впечатление. Они приобрели некоторую уверенность.

Сайла усмехнулась про себя. Какие они неуклюжие по сравнению с Класом.

Веселость исчезла. Образ Класа не желал оставлять ее в покое. Его лицо, его глаза, тоска. Только неимоверным усилием воли ей удалось изгнать непонятную пустоту, затопившую сознание.

Конвей и Тейт двигались вперед. Пока один сидел в укрытии, другой перебегал на пару ярдов вперед. Карда и Микка шли перед ними. Танно и Ошу прикрывали тыл.

Когда впереди показались возглавлявшие процессию собаки, возвращавшиеся бегом через лес, Конвей и Тейт заправили «вайпы» патронами. Разойдясь в стороны, они начали медленно продвигаться дальше. Собаки расположились спереди и с боков.

Их поведение озадачило Конвея. Слишком уж они расслаблены. Какое-то странное чувство говорило ему, что они получают удовольствие от новой игры.

Он взглянул на свои руки. Они были так сильно сжаты, что кожа на тыльной стороне ладоней блестела. Конвей слегка расслабил пальцы, чтобы восстановить приток крови.

Впереди заплакал ребенок. Внезапно звук оборвался. Конвей жестом приказал собакам приблизиться и краем глаза заметил, что Тейт делает то же самое. Прижавшись к толстому дереву, он крикнул:

— Жители деревни! Мы путешественники — две Сестры, мужчина, женщина и мальчик. Мы хотим купить продовольствия.

Слабый шелест нарушил тишину леса. Тейт сложила ладони рупором. Ее остановил крик:

— Уходите! — Звенящий страх лишил голос уверенности.

— Мы не причиним вреда, — сказала Тейт. — Нам нужна свежая пища. Мы голодаем. Мы заплатим за нее.

— Оставьте нас. Вы приведете их назад.

Конвей и Тейт обменялись взглядами.

— Их? — тихо произнесла она, потом сказала громко: — Мы идем. С миром.

В лесу пробарабанили шаги. Тот же голос ответил:

— Оставьте нас в покое, и я скажу им, что никогда не видел вас. Уходите. Пожалуйста.

— Не делайте глупостей, ладно? Никаких неприятностей, — прокричала в ответ Тейт.

Не будь с ними собак, Конвей и Тейт могли бы спокойно пройти мимо замаскированного убежища мальчишки. Он вжался в углубление кленового ствола, вход в которое был закрыт кучей травы и веток. Собаки скалились на него сквозь этот завал. Четыре толстых хвоста радостно виляли. Мальчик поднял сломанный меч, огрызок клинка сходился в кособокое острие с выщербленными лезвиями. Тем не менее он твердой рукой просунул его через импровизированную преграду, его маленькие яркие глаза непоколебимо светились. Все лицо его выражало странную смесь истощения, страха и уверенности.

Конвей присел на корточки и серьезно сказал:

— Собаки изо всех сил пытаются показать, что ты им нравишься.

Мальчик посмотрел на него:

— Они меня не укусят?

Конвей покачал головой. Мальчик обернулся к Тейт, она добавила:

— Слово чести.

Мальчик задумался.

— А остальных?

— Твоих родителей? Позови их. Мы только хотим закупить продовольствия.

Мальчик моргнул, через мгновение он обернулся и крикнул в сторону леса.

— Это не разбойники. И не Коссиары. Возвращайтесь.

Тейт назвала свое имя и спросила:

— Кто ты? Сколько тебе лет?

— Тарабел, — произнес мальчик, прикоснувшись двумя пальцами ко лбу. — Мне двенадцать лет. — Он снова моргнул и громко сглотнул. — Нет никаких родителей.

Послышался шум. Конвей с Тейт обернулись и увидели, как из леса один за другим выходят дети. Их было семеро, включая младенца. Тарабел оказался самым старшим. На девочках были грубые халаты, на мальчиках кожаные штаны и домотканые рубахи. Некоторые носили енотовые плащи, спадавшие до колен. Невинные лица оборачивались к Тейт и Конвею с удивлением. И с обвинением.

Слова Тейт прозвучали неуверенно.

— Нет взрослых?

— Некоторые из нас успели спрятаться. Тетя Минли была с нами. Теперь она… И все остальные… — Он отвернулся. — Пришли разбойники. Они искали вас.

— Нас? Кто нас искал? — спросила Тейт. Взяв ее за руку, маленькая девочка со светлыми волосами пристально разглядывала Доннаси. Тейт вздрогнула от прикосновения. Она улыбнулась ребенку и снова повернулась к Тарабелу, тот сказал:

— Разбойники. Те, кто… Кто забрал остальных. — Он взглянул на других детей, потом умоляюще посмотрел на взрослых.

Тейт все поняла.

— Пошли обратно в деревню. Мы должны вас всех накормить. Да и купание не повредит.

Маленькая блондинка улыбнулась, сжимая руку Тейт. Та снова улыбнулась ей, на этот раз приглашая за собой. Прикоснувшись двумя пальцами ко лбу, как раньше делал Тарабел, девочка произнесла:

— Меня зовут Нандамир. А кто ты? Что случилось с твоей кожей?

— Я Тейт. И я такого цвета потому, что я волшебная. Пошли, я вам всем расскажу об этом.

Дети повернулись в сторону деревни, и Конвей протянул руку Тарабелу. Мальчик отпрянул. Ободряюще улыбаясь, Конвей сказал:

— Эй, я тебя не трону. Пошли.

Тарабел ответил:

— Я сам. — Последнее слово больше было похоже на рычание. Опираясь на локти, он выпрямился и оттолкнулся от дерева. Колени его подогнулись, и он упал лицом вниз.

Тейт вскрикнула:

— О, нет, Мэтт. Взгляни на его ногу.

Правое бедро распирало ткань штанов изнутри. От влажного пятна на ноге мальчика поднимался отвратительный запах. Конвей подхватил его, не обращая внимания на жалкий меч.

— Карда, — скомандовал он, — найди Сайлу.

Карда исчез за деревьями. Конвей поспешил за ним, неся на руках Тарабела.

Нандамир отбросила белую челку.

— Тарабел умрет, — сказала она. Тейт оцепенела. Она смотрела на крошечную девочку и качала головой, сначала слабо, потом все сильнее и сильнее.

— Да, так и будет, — настаивала Нандамир. — Как и все остальные. Он думает, мы не знаем, а мы знаем. Все умрут. Теперь плохие люди вернутся. Мы тоже умрем. Тарабел иногда говорил, что это больно. Тейт, пожалуйста, когда они сделают это со мной, пусть мне не будет больно.

 

Глава 38

Конвей в задумчивости сидел в дверях одного из домов, а дети играли с собаками, не обращая внимания на челюсти, которые могли бы запросто перемолоть их ручки. Они шумели и путались под ногами. Карда и Микка косились на своего хозяина, глупо свесив набок языки.

— Убийцы. Ужас битв. — Он презрительно фыркнул и протянул руку, чтобы вызволить хвост Карды из крепкой хватки ползунка. Пока ребенок просто держался за него, сохраняя равновесие, Конвей не имел ничего против, но зачем же пробовать его на вкус.

Карда завилял хвостом. Малыш опрокинулся назад и грузно приземлился. Со звериной ловкостью он снова поднялся на ноги.

Выпрямился и стал настороженно оглядываться. Однако это продолжалось всего мгновение. Вскоре он снова смеялся и тянулся за хвостом.

Происшествие обнажило все темное, что скрывалось под внешней веселостью. Сердце Конвея сжалось, когда он вспомнил о других временах, других детях. Они мертвы уже не одно столетие, но тогда у них была такая же привычка неожиданно осматриваться вокруг слишком взрослыми, слишком испуганными глазами.

Беленькая Нандамир бросила Микке палку. Собака, чья гордость не позволяла проделывать подобные трюки для своего хозяина, поймала палку прямо в воздухе. Восторженный визг девочки почти перекрыл вопль боли Тарабела. Конвей посмотрел на дом, в котором три женщины разместились вместе с мальчиком.

Наружу вышла Ланта и жестом подозвала его к себе. Позвав собак, Конвей покинул детей, которые тут же хором начали жаловаться. Ланта протянула ему бурдюк из козлиной кожи.

— Наполни его, пожалуйста. Быстрее.

Конвей бросился к ручью.

Вода была кристально чистой. Мелкая рыбешка и водомерки разбежались во все стороны, когда Конвей опустил бурдюк в воду, наполнявшую оправленный в камень бассейн. Ниже по течению берега ручья заросли травой, переливавшейся всеми оттенками изумрудного. Конвей нетерпеливо встряхнул бурдюк, чтобы побыстрее избавиться от остатков воздуха.

Что-то на другой стороне пруда привлекло его внимание, что-то, не вписывающееся в окружающую обстановку. Через переплетающиеся заросли Конвей сумел разглядеть штуку, похожую на небольшой домик величиной примерно с человеческое туловище и открытую с одной стороны. Алтарь, перевернутый и отброшенный с дороги. Три отполированных водой агата чем-то напоминали о Церкви. Внутри находилась грубо изготовленная стилизованная фигурка Жрицы в черной мантии, теперь сломанная. Деревянная шея расщеплена в том месте, где раньше была голова. Одной руки не хватает.

Вернувшись в хижину, Конвей вылил воду из бурдюка в подвешенный над очагом котел. Ланта бросила туда тряпки. Конвей сказал, что она разорвала отличную блузу. Ланта покачала головой.

— Надеть ее все равно некому. Нам надо много бинтов. Пришлось вскрыть рану. В нее попали порождения грязи.

Конвей подошел к кровати мальчика. Это была грубая деревянная рама с натянутыми на нее кожаными ремнями. Матрас зашуршал, когда Тарабел поднял голову.

— Они хотят заставить меня спать. Мы — единственные мужчины здесь, да и я с Додоем всего лишь дети. Когда разбойники вернутся, тебе понадобится помощь.

В темном углу зашевелился Додой. Конвей сказал Тарабелу:

— Чтобы путешествовать, ты должен сначала поправиться. Позволь целительницам помочь тебе.

— Я не могу.

— Ты уже показал свою храбрость, Тарабел.

— Я не был храбрым. Я говорил тете Минли, что нам надо прятаться. Она хотела пойти посмотреть, что стало с остальными. Я не мог отпустить ее одну. Мы нашли всех. Разбойники поймали нас. Они требовали, чтобы мы рассказали, когда вы тут останавливались и сколько пробыли. Они не поверили, что вас тут не было. Она умерла. — Тарабел облизал губы. Казалось, пересохший язык оставляет на них царапины. Взгляд его блуждал, голос приобрел мечтательное выражение. — Человек, державший меня, был не очень осторожен. Я укусил его. И сбежал. Они стреляли в меня. Когда им не удалось найти меня, они начали смеяться. Говорили, что я сгорю в Преисподней, раз я помогал фальшивой Церкви. Что они имели в виду? Они нас поэтому убивали?

Рядом с Конвеем появилась Сайла.

— Церковь излечивает, Тарабел. Пожалуйста, позволь нам вылечить тебя.

Веки Тарабела скользнули вниз. Дыхание его выровнялось. Конвей с улыбкой повернулся к Сайле, но тут мальчик вздрогнул и полностью пришел в себя. Вид его глаз, сперва вспыхнувших молодым огнем, а потом медленно потухших, сводил Конвея с ума. Это было все равно, как наблюдать за пламенем, пожирающим самое себя.

— Ты разбудишь меня, если они придут? — спросил Тарабел.

— Обещаю.

Сморщившись от усилия, Тарабел поднял голову.

— Я сделаю все, что ты скажешь, — произнес он. Его голос заставил горло Конвея болезненно сжаться.

Сайла подала жидкость в деревянной чашке. Конвей хорошо рассмотрел ее темно-коричневую, маслянистую поверхность, почувствовал сырой запах. Его мысли перескочили туда, где невидимые насекомые шуршали под опавшими листьями, а почва никогда не просыхала.

Подошла Ланта, чтобы протереть губы и лоб Тарабела влажной тряпкой. Тот погрузился в тяжелую дремоту.

— Что вы ему дали? — спросил ее Конвей.

— Грибы. Очень сильные. Опасные.

— Опасные?

— Мы используем их только тогда, когда другого выбора нет.

— Он так плох?

Ланта отвернулась. Конвей протянул руку, чтобы ободряюще похлопать ее по плечу. Быстрота, с которой она отстранилась, испугала его.

Сайла со своим целебным набором вернулась к кровати. Ланта поставила на огонь другой котел, добавив в него полосок домотканой материи. Когда она перемешала куски ткани в воде, Конвей увидел на дне маленькие ножи. Отведя глаза от этого неприятного зрелища, он заметил, как Ланта опускает в воду зазубренное лезвие.

Она покраснела. На мгновение Конвею показалось, что она собиралась наклониться к нему, но потом отвергла эту мысль. Ланта сказала:

— Если необходимо спасти жизнь, ногой придется пожертвовать. Вы ведь тоже так делаете в своей стране?

Он кивнул.

Ланта приготовила подушку из чистой ткани и свежей соломы и подложила под раненую ногу мальчика. Из своего мешка Сайла достала большой кусок обсидиана. Точным ударом ножа она отколола от него тонкую пластинку, похожую на лист. Потом обратилась к Тейт и Конвею:

— Вы нам поможете?

— Что нам надо делать? — ответила за обоих Тейт.

— Соберите детей на улице. Когда мы начнем молитву Защиты от Невидимых, они должны присоединиться к ней.

— Я это сделаю. — Тейт жестом подозвала Додоя. Тот не заставил себя ждать.

Сайла и Ланта вымылись. Потом Сайла двумя руками подняла над головой острый как бритва осколок обсидиана и начала нараспев читать молитву. К ней присоединилась Ланта.

С обратной стороны двери стояла на коленях Тейт. Она напряженно слушала и потом повторяла слова Сайлы, чуть-чуть отставая от нее. Неожиданно окружившая ее аура глубокой сосредоточенности поразила Конвея. Он уже был готов поклясться, что видел все облики Тейт, и вот перед ним женщина, о существовании которой он даже не подозревал.

Все увеличивающаяся громкость заклинаний Сайлы отвлекла его внимание. Снаружи чистые голоса детей вздымались и опадали в невинном восхищении и надежде. Тейт управляла ими.

Точные надрезы, сделанные Сайлой, вскрыли рану. По комнате разнесся отвратительный запах. Ланта указала Конвею на тряпки, чтобы он вытирал кровь, пока сама она освобождала обломок стрелы со стальным наконечником. Достав стрелу, она бросила ее в огонь, та противно зашипела. Услышав звук, Тейт заставила детей петь громче.

Сайла потребовала подать нож, лежавший на раскаленных углях. Им она прижгла кровеносные сосуды. Вонь стала сильнее, да и шипение было на редкость противное, но кровотечение прекратилось.

Тарабел побледнел. Жилка на его виске забилась, потом ее биение вдруг стихло, превратившись в слабую вибрацию.

Руки Ланты метнулись к своему мешку, потом появились вновь, теперь она держала мешочек поменьше, из мягкой кожи. Развязав его, она достала глиняную трубку, закрытую с обоих концов деревянными пробками. Держа трубку вертикально, она откупорила ее с одного конца. Потом достала из мешка небольшую коробочку, запечатанную воском. Содрав с нее обертку, Ланта достала короткую палочку, один конец которой был завернут в кожу. Он идеально подходил к трубке. Другим предметом, лежавшим в коробочке, была деревянная пробка, плотно закрывавшая свободный конец трубки. Из ее середины торчало полое птичье перо. Конвей с трудом подавил удивленное восклицание. Эта штука явно предназначалась для инъекций.

Склонившись над мальчиком, Ланта воткнула перо в артерию. Потом надавила на поршень. Жидкость, которая уже находилась в трубке, теперь смешалась с кровью Тарабела. Румянец снова вернулся на его щеки. Пульс стабилизировался.

Вскоре закончилась перевязка и окончательная очистка раны, все, что могло гореть, было сожжено. Тейт с детьми ждали снаружи, пока все трое не вышли к ней. Жрицы терпеливо объяснили, что Тарабелу необходимы тишина и покой. Тейт увела детей, чтобы они вернулись к своим играм. Сайла попросила прощения и отошла.

Когда они остались одни, Конвей спросил Ланту об уколе. Он назвал приспособление иглой. Ланта поправила его, устройство называлось хайпом. В нем содержался сурм.

— Я могу сказать, что этот сурм сделан из растения, называемого наперстянкой. Все сурмы — это секреты Церкви. Иногда мне кажется, что Церковь не должна все хранить в тайне, но это помогает ей удерживать свои позиции. Без этих секретов она потеряет возможность влиять на людей. Понимаешь?

— Полностью, — ответил он. — А теперь я собираюсь взять своих собак и осмотреть окрестности. Я вернусь, самое позднее, завтра к середине утра.

— Стой. — Слово сорвалось с губ еще до того, как она подумала о нем.

Конвей остановился на пороге. Теперь он повернулся, скорее из любопытства, чем подчинившись ее приказу.

— Это действительно необходимо? Разве ты не можешь просто послать собак? Что, если ты наткнешься на разбойников? Или они заметят тебя? Это небезопасно. — Она услышала дрожь в собственном голосе и оборвала поток вопросов. С пылающим лицом она отвернулась к Тарабелу.

Когда она снова посмотрела на Конвея, его хорошее настроение пропало. Ее сердце упало, стоило ей увидеть его сузившиеся глаза, посуровевший рот. Он произнес:

— Я ценю твое участие, Жрица. Я не один из ваших супервоинов, но и не полный ноль. — Он резко повернулся и вышел.

«Почему? — спросила она себя. — Почему он не может понять? Разве на мне лежат злые чары и потому все, что я делаю или говорю, выходит наоборот? Он волнует меня, и я отступаю, потому что так хочу ощутить его прикосновение, и оно пугает меня. А он ненавидит меня за это, ничего не понимая.

Если я могу заглянуть в глубину своего сердца и увидеть любовь, которой я не хотела — и не хочу — почему он не может увидеть того, что это сердце пытается высказать каждый раз, когда я смотрю на него?

Я знаю, что остальные смотрят на меня и все видят. Но он, единственный из всех, остается слепым.

Неужели так будет всегда?»

 

Глава 39

Слушая мелодию верховой езды, Конвей беседовал с самим собой. Мягкое трение кожи о кожу, позвякивание металла, равномерное дыхание лошади подчеркивали тяжелую поступь ее копыт. Однако острее всего он ощущал озабоченность Ланты. В летящих движениях ветвей ему виделась грация ее взволнованных жестов.

Он уже достаточно опытен, что бы они о нем ни думали.

Облака растянулись по небу, когда он подъехал к пересечению дорог. Резким свистом он подозвал собак, и они некоторое время изучали местность. Дорога вела сначала на юг, потом поворачивала на восток, совсем не туда, куда хотела повести их Сайла.

Он вернулся по своим следам к развилке дорог и двинулся в другом направлении. Проехав около сотни ярдов, он увидел маленький ручей и решил немного отдохнуть, прежде чем вернуться в деревню. За холмом еле различимый с дороги крошечный водопад брызгами омывал камни.

Созвав собак, он направил Вихря за водопад. Остановившись рядом со старой огромной елью, он еще раз похвалил свой выбор. В прогалине между деревьями открывался замечательный вид. Тонкие струящиеся облака плыли с запада. Маленькая речка в долине разбивалась о зазубренные горы, выходя на широкое открытое пространство. В водных глубинах, как темное привидение, рыскал массивный лосось. Покрытые булыжником берега разделяли лес и полосу бледно-зеленого кустарника. Походившие на высоких людей серовато-белесые бревна валялись на неровной поверхности берегов.

Конвей закрепил стропы торбы за ушами Вихря и насыпал ему меру зерна. Для себя и для собак в запасе была жареная оленина. Собаки на лету хватали свои порции.

Они с надеждой следили за неторопливой едой Конвея и сдались лишь тогда, когда он облизал пальцы и показал им пустые руки. Карда поднялся и вытянулся на задних лапах так, что достал до бока Конвея, повалившись на землю, когда он его оттолкнул. Микка наблюдала за ними, лежа на животе и положив морду на лапы.

Животные предупредили его: все трое вдруг встревожились, принюхиваясь к воздуху. Затем он услышал это. Резкий низкий звук трубы. Невозможно было понять, откуда он доносился.

Вокруг в ветвях продолжали прыгать, кружиться и порхать гаечки. Деревья непринужденно шелестели.

Исчезая, звук незримо продолжал висеть в воздухе.

А затем он опять вернулся, снизу со стороны реки. Тону недоставало баса военного горна, но в нем слышалась та же настойчивость. Он напомнил Конвею об убитой хранительнице и о женщине, которая ждала с детьми его возвращения в деревню.

Разбойники говорили, что вернутся.

Карда и Микка повернулись на север за секунду до того, как он тоже услышал приближающийся к ним стук копыт. Конвей приказал собакам молчать.

Всадник проскакал мимо так быстро, что можно было рассмотреть лишь некоторые детали. Военная маска была сделана таким образом, что забрало не полностью закрывало лицо. Подстриженная черная бородка, кожаный жилет, вертикальные металлические пластины. Узкий, похожий на шарф, вымпел, развевающийся позади него в потоке ветра.

Что-то знакомое. Конвей знал, что должен узнать его. Он ударил кулаком по стволу дерева и начал сыпать проклятиями. Здесь было что-то очень-очень важное. Цокот копыт удалялся.

Конвей поднялся и поспешил к перекрестку, чтобы убедиться, что незнакомец поехал по узкой дороге, а не по той, которая вела в деревню. Он был уверен, что между появлением всадника и звуком трубы есть какая-то связь. Мэтт осторожно вернулся к месту наблюдения.

Бегущая фигура разбила полосу кустарника, обозначавшую переход от берега горной реки к лесу. Конвей подумал, что человек хромает, но это нельзя было утверждать наверняка из-за разделяющего их расстояния. Блеск позади фигурки наверняка был стрелой. Сверкнув, она погрузилась в реку.

Человек бежал к большому бревну, которое прибилось к берегу как раз под стремниной. Запутанный клубок корней был почти под водой, перпендикулярно течению. Человек спрятался там. Конвей мысленно одобрил столь разумную тактику. Человек был надежно прикрыт от стрел, и его можно было достать, лишь подойдя совсем близко. Даже находясь на бревне, попасть в него было сложно.

Появились двенадцать преследователей. Летящие из кустов стрелы указывали, что остальные прятались там. Круг нападающих неумолимо сужался.

Одна из стрел обороняющегося попала в цель. Затем другая. Опять прозвучал звук трубы. Спустя минуту из зарослей кустарника выехал мужчина верхом на лошади. Конвей узнал в нем всадника, промчавшегося мимо его укрытия. В его руке поблескивал меч.

Люди ринулись вперед. Один из них — жертва последней стрелы — упал, и его смыло волной с бревна. Упершись спиной в сучковатую опору, одинокий беглец оказывал яростное сопротивление. Расстояние поглощало крики, слышались удары клинка о клинок. В воображении Конвея эти звуки торжествующе усиливались, переходя в стоны. Двое атакующих споткнулись и неуклюже отскочили в разные стороны. Третий повалился, корчась от боли. Пара людей упали в реку, где были подхвачены быстрым течением.

В конце концов беглец был повержен. Люди принялись безжалостно его колотить. Их остановил всадник. Он показал свой меч. Тотчас рванувшись, пленник в полубессознательном состоянии попытался бежать на ослабевших ногах. Два человека схватили его за руки, а третий приставил острие меча к его спине. Они повели его к всаднику. Они сдерживались, пока мужчина шел вперед, но затем принялись бить его в лицо кулаками. Голова жертвы откидывалась назад. Он падал, затем снова вставал.

Конвей поспешил прочь, приказав собакам следовать за ним. Ничто из происходящего не касалось его. Он дал слово помочь Сайле в поисках. Вмешательство в данную ситуацию поставило бы их поход под угрозу.

Ему показалось, что он слышал крик.

Не выдержав, он поскакал обратно. Пленник лежал на земле. Один из людей обливал его речной водой, остальные сидели вокруг, наблюдая за происходящим. Всадник наклонился вперед, тыкая в лежащего человека острием своего меча. Конвей инстинктивно схватил снайперскую винтовку.

Доставая ее из тюленьей кожи, он действовал с неоправданной уверенностью в себе. Оружие само очутилось в руках, поднялось к плечу, как будто это была его собственная — оружия — воля. Спешившись, Конвей устроился за деревом и собрался с силами.

Конвей пристально всмотрелся во всадника. Теперь, увидев его ближе, он начал узнавать детали, которые до того безуспешно пытался вспомнить. Горделивый вымпел ниспадал по спине. Черные и белые вертикальные полосы. Цвета, символизирующие Джалайл, — баронство, ставшее теперь одной из Трех Территорий, которыми управлял Гэн Мондэрк.

Один из тех знатных негодяев, кто до сих пор поддерживал свергнутого Алтанара.

Конвей окинул взглядом остальных нападавших. У некоторых были белые стрелы с белым оперением. Блюстители.

Прицел, как будто по собственному желанию, вернулся назад к всаднику. Странное чувство заполнило Конвея. Кровь застучала в висках; его руки стали тяжелыми, наливаясь растущей силой. Это было не так, как тогда в реке. Это был выбор: борьба или смерть. Это была месть, оправдание, доказательство истины. Это был эмоциональный взрыв, темнота и испуг.

Прозвучал выстрел, величественный, как далекий гром. Конвей осознал, что если бы не отдача винтовки, он не узнал бы звука выстрела.

В какой-то момент он подумал, что промахнулся. Его жертва сильно дернулась, вскинув обе руки, будто желая опустить их на человека возле бревна. Конвею показалось, что он видит дымку вокруг головы всадника. Вероятно, заходящее солнце светило сквозь волосы.

Смерть всадника пришла одновременно с первым эхом. Выпрямившись, прижав руки к телу, он стал клониться набок. Набирая скорость, тело скользило, пока не рухнуло наземь.

Оставшиеся бросились врассыпную. Один из преследователей с поднятым мечом рванулся к пленнику. Конвей выстрелил не сразу, но достаточно быстро, чтобы остановить удар. Пленник уклонился и все-таки смог прорваться к реке.

Конвей поражал цели, наблюдая за тем, как люди разбегались подобно насекомым. Теплый ствол дерева с любовной лаской прижимался к его щеке.

Оружие оживало от его прикосновений, его мыслей.

Каждый раз, останавливая взгляд, он убивал человека, каждое движение пальца на спусковом крючке приносило смерть.

Он громко прокричал свое имя, извещая всех о своей силе.

А потом стало не в кого стрелять.

На берегу валялись восемь тел и брошенное оружие.

На ближней отмели бывший пленник выполз из воды и исчез среди деревьев.

Конвей верхом последовал за собаками по берегу реки туда, где лежал мужчина. Его раны были очень глубоки. В нескольких местах новые порезы пересекали старые шрамы. Мужчина смотрел на Конвея заплывшими, с трудом открывающимися глазами. В нем было какое-то мрачное спокойствие. Конвей размышлял. Мужчина изучал его, вкладывая в это все оставшиеся силы. Даже когда Конвей бинтовал раны беглеца, глаза того следили за каждым движением его рук.

Вдруг, как будто по собственной воле, он потерял сознание. Конвей закинул раненого на Вихря.

Давно сгустилась темнота, когда Тейт со своими собаками перехватила Конвея за деревней. По дороге к дому, где спали Сайла и Ланта, Конвей рассказал ей о мужчине, лежащем без сознания позади него. Услышав голоса, служительницы Церкви проснулись. Пока Конвей вновь пересказывал свою историю, Сайла и Ланта поспешили одеться. Они вышли наружу как раз, когда он отвязал мужчину от седла. Вчетвером они внесли его в дом.

Во время осмотра пациента Сайла попросила Конвея описать всадника. Когда он выполнил ее просьбу, она коротко кивнула, сказав:

— Ты хорошо справился. — Ее слова обладали свойством будоражить неприятные воспоминания.

Сайла изучала пациента. Даже в теперешнем состоянии в нем чувствовалась потаенная сила. Мозоли свидетельствовали о часах тренировок с луком и стрелами. Ладони, как ни странно, были мягкими. Она осмотрела его руки более тщательно и, исходя из расположения мозолей и загара, заключила, что он, вероятно, носил перчатки без пальцев. Любопытно. Его волосы, вымытые и зачесанные назад, сияли, как крылья ворона при свечах. Зашивая последнюю открытую рану, Сайла была поражена, насколько усилился его пульс. Голубая вена на шее пульсировала в том же ритме, что двигалась ее светящаяся игла из моржовой кости.

Откинув волосы, Сайла поискала взглядом Конвея. Он сидел напротив на полу, спиной к стене.

— Он не сказал тебе, почему за ним гнались? — спросила она.

Конвей покачал головой.

— Мы еще не говорили.

— Завтра мы должны уйти. Отступники — это безнадежные люди, преследуемые истинной Церковью. Их единственная надежда выжить — избегать встречи с нами и просить защиты у фальшивой Церкви.

— Уходите. Сейчас. — Раненый с трудом произнес эти слова разбитыми губами, и неправильное произношение придало сказанному зловещий оттенок.

Сайла и Ланта обернулись в его сторону. Он уже спокойно храпел.

Сайла задумалась.

— Следует ли нам рисковать, беря его с собой?

Конвей поднялся.

— Волокуша.

Тейт кивнула.

— Верно. Мы можем идти. Одна лошадь для него, одна для Тарабела. Младшие дети тоже могут ехать верхом.

— Давайте так и сделаем, — Сайла повернулась, прекращая разговор. Она не хотела показывать довольную улыбку. Приняв решение пойти вместе, они пошли на некоторые жертвы. Если что-то и могло устранить разобщенность, вызванную появлением Додоя, так это совместные действия. Она мысленно сказала: «Спасибо, настоятельница, мой друг, мой учитель. Твои уроки никогда не подводили меня. Если твоя недостойная ученица вспоминала их. Несчастье для характера, словно огонь для стали».

Она подошла к одеялам, подняла их и закуталась, когда вдруг почувствовала чье-то присутствие. Уставшая, раздраженная, она перехватила пристальный взгляд Додоя. Тот улыбался, обнажая свои маленькие блестящие зубы. Он заговорил шепотом, разделяя свою злобу только с ней одной:

— Они всегда заставляют тебя делать то, что хотят. Ты думаешь, что это твоя идея. Тебя просто использовали. Так всегда было и всегда будет.

Шокированная, взбешенная, она приподнялась, чтобы ответить ему. Лицо его стало отсутствующе-невинным. Он повернулся к ней спиной. Некоторое время она раздумывала. Что бы Сайла ни сказала, он просто будет это отрицать. Она окажется в глупом положении.

Она слышала звякающее, визжащее, эхо его голоса: «…просто использовали. Так всегда было и всегда будет».

Вспышка перед глазами свидетельствовала об усталости. Порочный, злобный ребенок; бессмысленные слова. Безвредные.

 

Глава 40

Светало медленно, словно утро запуталось в густых волокнах тумана, паутиной оплетавшего деревья и дома. Сайла вышла наружу. Прижавшись к грубым бревнам дома, она обхватила себя руками, вцепившись пальцами в ткань мантии. Из-за холодной мороси ей хотелось вернуться в дом и накинуть что-нибудь потеплее. Но надо было дождаться возвращения Тейт из ночного дозора.

Туман и сырая земля приглушили приближающийся стук копыт. Появление Тейт, больше похожей на привидение, заставило Сайлу вздрогнуть. Заметив неожиданное движение, Тейт с кошачьей ловкостью вскинула «вайп».

Сайла нарушила тишину.

— Ты провела тяжелую ночь. Сможешь сегодня отправиться в путь?

Закинув «вайп» за плечо, Тейт спешилась. Белки ее глаз были покрыты красными прожилками. Она говорила так, будто каждое слово давалось с трудом.

— Делать нечего, Сайла. Я слыхала тот рог, о котором говорил Конвей. Как раз перед рассветом. Кто бы там ни был, они быстро нас найдут.

— Заходи, я приготовлю тебе чаю.

— Эта несчастная лошадь промокла и устала не меньше, чем я. Ее надо покормить. Я пойду.

Сайла слегка рассердилась:

— Как же, сперва заботимся о лошади. Ты прямо как мой муж.

— Рада это слышать. Именно он учил меня. — Тейт подмигнула. Ее тихий смех отдавал хрипотцой, но лицо на мгновение ожило, как раз такой Сайле и хотелось бы запомнить Доннаси.

Войдя в дом, Сайла подумала, что все измотаны до предела и необходимо восстановить силы. Но еще важнее бежать отсюда.

Она взглянула на лежавшего на полу раненого. Возможно, он не вынесет тряски на лошади, но делать нечего. У него был шанс воина.

Дети — совсем другое дело. Сайла посмотрела в угол, где Ланта лежала рядом со спящими детьми. Словно щенята, собравшиеся в грязную, но разрывающую сердце нежностью кучу. Потом она перевела взгляд на Додоя. Он — один из них, сказала себе Сайла; не его вина, что мальчик стал таким. Тяжелая жизнь портит характер.

Ланта открыла глаза, тут же поднявшись с грациозной быстротой.

— Что-то не так?

— Нет. Все в порядке.

Дети заворчали и забормотали, прижимаясь друг к другу, словно сопротивляясь приходу нового дня. Сайла повернулась к ним. Черты лица каждого просыпавшегося ребенка были мягкими. Молодость, еще не отошедшая ото сна. Однако, как только сознание возвращалось полностью, глаза начинали тревожно бегать по комнате. Мускулы напрягались. Лица застывали в ожидании.

Невыразимый гнев закипел в крови Сайлы, ей едва удалось справиться с ним.

Готовясь к отъезду, Сайла и Ланта собрали для своих подопечных всю найденную в домах одежду. Теперь она аккуратными кипами лежала вдоль стены. Обе обратили внимание на полное отсутствие отделки и украшений. На халатах у девочек рукава и воротники были обшиты узкими полосками домотканой материи. Единственной деталью, украшавшей одежду мужчин, были пояса. Они тоже были домотканые, а узор — наконечник стрелы, круг, квадрат, молния или алмаз — указывал на принадлежность к какой-то семье.

На каждом ребенке был теперь плащ из меха енота. Внутри у плащей были кожаные завязки, удерживавшие их на плечах. Спереди они застегивались с помощью маленьких пуговок и сыромятных петель. По бокам располагались прорези для рук, а внутренняя поверхность была вощеной и не промокала. К тому же внутри располагались мешочки для еды и разных мелких предметов.

Пытаясь скрыть неудовольствие, Сайла отвернулась от стены. Она идиотка.

Теперь ей вдруг стало понятно единообразие грубой ткани и покроя одежды. Рубашки состояли из двух кусков, переднего и заднего, которые соединялись по бокам, то же самое и с рукавами. Покрой штанов был прост настолько, насколько это вообще было возможно: ни ширинок, ни карманов.

Домашняя утварь была исключительно из дерева, кости или рога. Осматривая кухню, Сайла наткнулась на пару обсидиановых и кремневых ножей, и только один стальной. Он стерся до самой рукоятки. Среди горшков нашелся лишь один медный.

Обычно люди всегда стараются торговать, даже самые бедные. Эта группа явно избегала всяких контактов с внешним миром. Они знали, как изготовлять два вида ткани: один для рубашки, другой для цветных лент. Если у этих людей и были какие-то иные навыки, они тщательно их скрывали.

Только отчаяние может привести к такой последовательной самоизоляции.

Одевшись, дети разбились на две галдящие группки. В своих мохнатых плащах они напоминали Сайле маленьких проворных зверьков. Отводя их к ручью вместе с Лантой, она не могла припомнить, когда чувствовала себя такой веселой и беззаботной.

Дети были хорошо обучены церемониям. Все, кроме самых маленьких, с серьезным видом сняли накидки, склонились к воде, чтобы умыться, потом обратили лица туда, где, если бы не было тумана, находилось солнце. Ледяная вода разрумянила их лица, когда Сайла и Ланта завершили ритуальную молитву, осенившись Тройным Знаком, дети по-своему повторили ее. Раскрытой ладонью, повернув ее наружу, они касались по очереди обоих плеч, лба и, наконец, живота. Это был очень странный и неуклюжий ритуал. Сайла спросила, почему они так делают.

Нандамир ответила:

— Чтобы показать всем, что наши руки пусты. У нас нет оружия, у нас нечего красть.

Жрицы переглянулись, потом Сайла спросила:

— Разве все, кто приходит сюда, хотят воевать или грабить, дорогая?

— Да. — Голубые глаза, казалось, не допускали другой возможности.

Ланта сказала:

— Но не мы. Мы только хотим вам помочь.

Заговорил тонкий, длинный мальчик:

— Вы украдете нас.

Сайла отшатнулась:

— Вас? Украдем?

— Они всегда говорили, что кто-нибудь это сделает. Но не Церковь. Нам можно остаться с вами? Вы нас не бьете. Пока.

Додой, стоявший на краю группы, засмеялся. Они обернулись к нему. С высоты своего роста он насмешливо улыбался.

— Они не держат рабов. Они отведут вас в Церковь и бросят там.

Еще до того, как женщины успели его прервать, один из детей спросил:

— Где эта Церковь?

Додой только этого и ждал. Он противно расхохотался.

— Они не знают.

Сайла сказала:

— Иди к Тейт. Прямо сейчас. Больше ни слова. Убирайся.

Продолжая ухмыляться, Додой убежал. Когда Сайла снова посмотрела на детей, некоторые из них готовы были заплакать. Ланта поглаживала их по головам, успокаивая.

— Вы отправляетесь с нами только потому, что плохие люди, обидевшие Тарабела, могут вернуться, — произнесла Сайла. — Так или иначе, одни вы тут жить не сможете. Что, если придет медведь? Или тигр? Додой прав, мы хотим отвести вас в Церковь. Но потому, что хотим, чтобы у вас был дом, мы не хотим просто избавиться от вас. И мы ничего не крадем. Особенно детей.

Жрицы отвели детей обратно к хижинам. Конвей и Тейт навьючивали лошадей. Тарабел и раненый воин лежали на волокуше. Молодое тело Тарабела уже начало справляться с раной. Воину вроде тоже стало получше. Однако до сих пор он не проронил ни слова.

Остальные тоже молчали. Конвей открыл загоны для скота, и отряд двинулся. Ланта больше не могла этого выносить. Она подошла к Сайле.

— Я наблюдала за Конвеем. Он слишком спокоен. Потрясен.

Сайла ответила.

— После боя все люди ведут себя по-разному. Ты знаешь, что говорится в Завете Апокалипсиса: «Целитель должен прежде обратиться к разуму, ибо именно разум порождает самые страшные болезни, и он же от них страдает. Человек может убить своего врага и остаться при этом цел, но разум его затаится и нанесет свой удар после». Настоятельница Ирисов говорила об этом так: «Думай о воине, как о гвозде, чистый металл, прямой и прочный, единственное, для чего ему нужна голова — чтобы остановить молоток. Но раз согнувшись, гвоздь будет хуже, чем бесполезным». Тогда я рассмеялась. А она — нет. Потом я поняла, почему.

Ланта задумчиво сказала:

— Думаешь, кто-то из нас должен с ним поговорить, узнать, что его беспокоит?

— Я бы хотела, но думаю, что мне надо позаботиться о Тарабеле и чужеземце. Может быть, ты?.. — Она оставила вопрос висеть в воздухе.

— Ну, если ты так думаешь. Я не военная целительница.

— Вряд ли это что-то меняет, — сказала Сайла и отвернулась, чтобы скрыть выражение своего лица.

Ланта, в свою очередь, слишком нервничала, чтобы смотреть на кого-нибудь, кроме Конвея. Она произнесла его имя, стоя прямо у него за спиной, и Конвей издал какой-то короткий испуганный вскрик. Ланта отступила.

— Ты все время молчишь. С тобой все в порядке?

— Да. Все нормально. — Улыбка медленно расползалась по его лицу. — Просто задумался.

Ободренная его дружелюбием, Ланта продолжила:

— Не знаю. Ты стал задумчивым после того происшествия у реки.

— Может быть, так и есть.

— Это, должно быть, ужасно.

— Не так уж плохо.

Она увидела, как напряглось его лицо. Жилка за ухом хаотически забилась. Он солгал. Разве он не понимает, зачем она пришла?

Она сказала:

— Ты все сделал правильно. Но это все равно неприятно.

— Не так уж плохо. Извини, мне надо идти. Проверить волокушу.

В ее горле застрял комок льда. Никто, даже те, кто явно боялся ее, никто не отвергал ее с таким отвращением. Она остановилась, наблюдая, как Конвей делает вид, что осматривает волокушу.

Лед растаял. Теперь его место занял яростный жар.

Тейт, шедшая во главе отряда, напряглась при виде Ошу, возвращавшейся по тропе назад. Отступив в тень, собака повернулась в ту сторону, откуда прибежала, и залегла. Шерсть у нее на загривке стояла дыбом. Тейт побежала к остальным.

— Кто-то идет!

Ланта торопливо спрятала детей в тени деревьев. Сайла увела лошадей, тащивших Тарабела и раненого. Конвей с собаками расположился за деревом, стоявшим выше по склону холма. Тейт, свистом подозвав своих собак, заняла позицию слева. Они появились через пару секунд, все время оглядываясь. Подобравшись поближе к Тейт, собаки расположились за поваленным деревом. Его могучий ствол теперь стал чем-то вроде питомника; нижняя его часть совершенно прогнила и смешалась с почвой, через него пробивалась молодая поросль. Собаки выглядывали через щели в изгороди, образованной новыми стволами.

Перед ними показался мужчина, низкий и плотный, одетый в облегающую куртку, пятнистые штаны из домотканой материи и кожаную шапку. Она закрывала только макушку, оставляя уши свободными, но зато сзади свисал кусок кожи, защищавший шею. В руках у него был очень короткий, толстый и сильно изогнутый лук. От оружия исходило ощущение невероятной мощи, а одного взгляда на руки его обладателя было достаточно, чтобы понять, что это могучий воин. Под его подбородком проходил неровный шрам, будто когда-то ему пытались перерезать горло.

Он нес в руке белую тряпку, но, казалось, был слишком беззаботен для сложившейся ситуации. Остановившись, воин поднял голову и втянул воздух. Яркие быстрые глаза шарили по лесу. Потом мужчина вдруг просто исчез с тропы.

Взглянув на Тейт, Конвей указал на тропу. Тейт кивнула в ответ, пытаясь сказать, что тоже никого не видит.

Неожиданно белый флаг вновь появился прямо посреди тропы, теперь он свисал с длинной палки, торчавшей из-за дерева.

Тейт громко сказала:

— Мы путешественники, и не хотим неприятностей. Но будем защищаться, если потребуется.

Ей ответил гулкий голос:

— Мы знаем, кто вы такие.

На слове «мы» Тейт и Конвей нервно оглядели подступающий лес.

Тейт сказала:

— Дайте нам пройти.

— Но не с детьми.

— Вы работорговцы?

Последовала томительная тишина. В ответе прозвучало потрясение.

— Вы работорговцы. Это дети Малых. Нашего племени.

Тейт наполовину высунулась из-за дерева.

— Это ложь. Они были брошены.

— Не брошены. Жертвы. Вы уводите их.

В голосе Тейт звучали раздражение и недоверие.

— Если вы докажете, что принадлежите к Малым, мы вернем их вам.

— Да, мы из Малых! — закричал один из детей, и его поддержал хор голосов.

Сайла решила, что пора брать ситуацию в свои руки. Она вышла вперед, подняв руки над головой и сомкнув указательные и большие пальцы в знаке мира, Ланта с детьми шли за ней.

— Выходи и поговори с нами. Наша единственная цель — благополучие этих детей.

Ответом ей была тишина. Потом приземистая фигура снова появилась на тропе. Мальчик, только сейчас разглядевший воина, закричал:

— Бизал! Это Бизал! — Несмотря на все попытки Ланты успокоить их, дети взволнованно зашумели.

Приложив руку к горлу, мужчина усмехнулся. Глаза его все время следили за Сайлой.

— Это все шрам, Жрица. Немногие знают меня в лицо. Пришлось привыкнуть к тому, что люди узнают меня по горлу.

— Я знаю тебя, Бизал. — Она представилась сама и представила остальной отряд, рассказала обо всем происшедшем, добавив: — Эти дети находятся под защитой Церкви.

Бизал кивнул, затем развел руками.

— У меня тут двадцать человек. Я видел ваше волшебное оружие. Но все равно, если придется, мы отберем детей. — Подтверждая свои слова, он, подняв сжатый кулак, шагнул вперед. Или он совершенно не заметил, как мгновенно насторожились собаки, или был настолько храбр, что не придал этому значения. — Малые всегда были жертвами: Коссиаров, работорговцев, разбойников с гор, Людей Реки. Все считали нас животными. Но больше этого не будет. Теперь мы деремся.

Сайла холодно сказала:

— Это звучит, как угроза. Я хочу знать, что ждет этих детей.

Все еще возбужденный, но уже начавший успокаиваться, Бизал ответил:

— Защита. Когда-нибудь они тоже станут драться.

Конвей произнес:

— Прямо как у Гэна.

Бизал неожиданно кивнул:

— Торговец рассказывал нам о Мондэрке. Я не настолько честолюбив, но в остальном не так уж сильно отличаюсь от него. Мой народ будет свободным.

Сайла сказала:

— В таком случае забирай этих детей. Когда я доберусь до Дома Церкви, должна ли я передать им, чтобы они прислали вам целительниц?

— Да. Но только самых сильных. Нам приходится много путешествовать. — Горькая улыбка раздвинула его губы.

Тейт тихо спросила:

— Ты точно не хочешь, чтобы мы доставили детей в Дом Церкви? Там они будут в безопасности.

— Они нигде не будут в безопасности. — Бизал посмотрел в ее сторону, казалось, прося прощения. — Разбойников намного больше, чем убил ваш воин. Рассказывают, что сама Церковь желает смерти Жрице Роз. На вас охотится Кос. Не думаю, что вам удастся увидеть Дом Церкви.

— Весьма ободряюще. Спасибо. — С сардонической усмешкой Конвей вышел из своего укрытия.

Бизал повернулся к нему.

— Это правда.

— Ты можешь помочь.

— Нет. Мы слишком слабы. Мы сами еще не способны защищаться как следует. Нужды моего народа важнее.

Конвей встал рядом с Сайлой, к ним присоединилась Тейт.

Бизал продолжил:

— Разбойники ушли на запад. Они соберут новые силы и будут вас преследовать. Мы уже несколько дней не видели патрулей Коса.

Конвей настаивал:

— Разве вы не можете показать нам дорогу? Мы же не просим вас сражаться.

Бизал нахмурился:

— Жрица, я желаю тебе удачи в твоем путешествии.

Конвей издевательски усмехнулся.

— Ты и двадцать твоих невидимок, окруживших нас.

Впервые за все это время Бизал по-настоящему улыбнулся.

Отличие было разительным. Всего на мгновение, но он стал моложе и даже красивее.

— Малые тоже кое-что умеют. И мы все время учимся. Каждый человек любит иногда прихвастнуть. Ваши собаки знают, что мы тут, но даже они не могут точно определить, где же мы, а все из-за направления ветра.

Он поднес ко рту свисток, висевший на ремешке. Прозвучало два коротких свистка, затем один длинный. Ему тут же начали отвечать, звуки доносились то с одной стороны, то с другой. Смешиваясь, налагаясь друг на друга, они пугали и путали. Сайла попыталась сосчитать их, но на четвертом или на пятом сбилась.

Конвей повернулся к Бизалу.

— Мои поздравления.

Тейт ухмыльнулась и подмигнула ему.

— И мои. Но готова поспорить, их только девятнадцать.

Бизал рассмеялся, залившись краской гордости.

Сайла начала прощаться. Тейт наклонилась, чтобы обнять Нандамир. Окончилось это тем, что они вытирали друг другу слезы. Тарабел, слабый и испуганный, настороженно наблюдал за Сайлой, пока она не склонилась над ним и не поцеловала его в лоб.

— С тобой все будет хорошо. Следи, чтобы рана была чистой. Расти сильным. Ты еще понадобишься Бизалу.

В ответ на его улыбку глаза у Сайлы подозрительно заблестели, и она поспешно отошла.

Двигаясь по тропе, она вдруг подумала, что этот спасенный мальчик — самое ценное в ее работе. Она рождает надежду. Радость. Неожиданно она услыхала голос настоятельницы Ирисов, припоминая один из ночных разговоров. Та говорила: «Один из слухов о Вратах гласит, что за ними должно скрываться счастье. Почти все то, что обещали Учителя, имеет отношение к могуществу. Но существует и другая сторона. Представь себе силу, способную сделать людей счастливыми». Интересно, что же она имела в виду.

С того вечера прошло уже много времени. Сайла ехала рядом с Тейт, не отрывавшей от нее долгого изучающего взгляда. Жрице даже стало немного не по себе. Наконец Тейт неловко и напряженно произнесла:

— Ты сделала Тарабела счастливым. Я хочу того же для Додоя. Вы все думаете, что единственная моя цель — чтобы он привел меня к другим черным людям. Это так. Но я хочу, чтобы он улыбался, как Тарабел. Я хочу увидеть, как человек, которому он доверяет, скажет ему, что все будет в порядке.

Впереди Конвей повернул коня, направляясь к ним.

Тейт напряглась и пригнулась к седлу. Очень мягко она сказала:

— Я хочу сделать это для Додоя. И для себя. Всего один раз. Даже если для этого придется солгать.

 

Глава 41

— Там наверху всадники, — сказал Конвей, указывая на юг. — В доспехах, вооруженные. Под белым флагом. Там есть и другие, но те прячутся. Все верхом, все в доспехах. Я успел насчитать двенадцать.

Сайла кивнула, посмотрев в сторону, куда указывал Конвей. Ланта спросила:

— Они видели тебя? Мы сможем их обойти?

— У них посты по всей долине, вряд ли нам удастся избежать встречи. Они знают, что мы приближаемся, иначе не сидели бы там с белым флагом. Я мог бы просто подойти и спросить, что им угодно.

Путешествие подошло к своей самой опасной точке.

Сайла не смогла бы точно объяснить, как она это поняла (и улыбнулась про себя, подумав, что уже начинает овладевать искусством Ланты), но абсолютно точно знала: что бы она ни сделала сегодня до заката, это определит судьбу ее миссии. Взглянув на Конвея, она попросила:

— Мэтт, ты не мог бы забрать с собой остальных и оставить меня одну? Мне необходимо побыть наедине с собой.

Конвей нахмурился.

— Это ненадолго, ведь так? Я не хочу ехать туда в темноте, и не хочу, чтобы они пришли за нами ночью.

Она протянула руку, коснувшись кончиков его пальцев.

— Все, что мне нужно — немного побыть одной.

Конвей отошел, пожав плечами.

Мысли Сайлы путались, она никак не могла сосредоточиться. Слова песнопения медленно текли, будто цепляясь за крючья и шипы напряжения. Она погружалась в успокоительные, очищающие разум звуки. Медленно и неохотно напряжение уходило. Ритмы тела, которые она сейчас контролировала, разрушали неровные всплески, порожденные беспокойством.

Перед ее внутренним взором предстало место успокоения, место, где росли огромные деревья, где солнечные лучи ласкали землю. Она стояла в центре всего этого великолепия.

И был голос. Всю свою жизнь ты лишь следовала.

И это было так. Сайла действовала, но не осмеливалась говорить. Она позволяла себе лишь почтение и тщательно взвешенные порции советов.

Ты ищешь. Кто же будет вести вперед?

Она была женщиной, ее положение предопределено.

Опора. Прибежище. Подруга.

Последовательница.

Женщина.

Это слово просвистело в ее мозгу, сбивая с толку, шок чуть не вывел ее из транса. Песнопение было спасением. Слова гудели сначала беспокойно, потом все тише и тише. Они снова вернули ей покой.

Из восстановившейся тишины послышался звук, будто шумели деревья или шептал ручей. Другой голос. Голос настоятельницы Ирисов. Слов было не разобрать, но оставалось чувство безмятежности. Помощи.

Воспоминания. Долгие приглушенные разговоры в комнатах настоятельницы, когда рассвет неожиданно загорался за окнами, а ночь пролетала, словно один час.

Столько уроков. Замыслов.

Военная целительница. Она восстанавливала то, что ломали мужчины. Она штопала то, что они рвали в клочья.

Внезапно она узнала ответ, такой простой, такой ясный.

Такой опасный.

То, что не в силах изменить, прими. Тростник гнется под ветром, но побеждает землю, побеждает воду. И завоевывает для себя место.

Женщина создает.

Что-то зашевелилось в глубине ее существа. Ощущение не было приятным, но и не раздражало. Это было похоже на чье-то присутствие. В глубине всевозрастающего головокружительного помутнения рассудка она вспомнила предостережение Тейт:

— Ты не знаешь, как остановиться.

Это было так. Даже слишком.

Сайла больше не может следовать. Сайла ведет.

Снова голос, каждое слово — словно удар хлыста.

Выход из транса всегда вызывал у Сайлы тревогу. Постоянно оставался страх, что сознание возвратится не полностью, оставив ее наполовину в состоянии самоуглубления. Свет и звуки манили ее, как поверхность манит ныряльщика. На этот раз пробуждение было мгновенным, она вдруг неожиданно увидела своих товарищей, отдыхающих под деревьями. Поднялась и подошла к ним.

— Мы идем вперед, — произнесла Сайла.

Все обернулись на скрип кожи — это раненый воин приподнялся на локтях над волокушей. Пока они изумленно глядели на него, тот сказал:

— Коссиары. Не доверяйте им. — Лоб его был покрыт бисером пота, но глаза оставались ясными. — Через несколько дней я снова смогу драться. Остерегайтесь Коссиаров, а с теми, кто напал на меня, мы справимся.

Тейт сказала:

— Когда Конвей нашел тебя, ты не был в этом так уверен.

Воин посмотрел на Конвея.

— Никто не доверяет Коссиарам. Они захватят вас в плен.

— А тебя нет? — невозмутимо спросила Сайла.

— Только пока я не поправлюсь. А это ненадолго.

— Ты — мой пациент, а я принадлежу Церкви. Никто не причинит тебе вреда.

Он покраснел.

— Налатан Сохна ничего не боится. — Потом он обратился к Конвею: — Дай мне меч. И оставьте меня.

Сайла вытянула руку, от нее до воина был добрый десяток шагов.

— Возьми его сам.

Мускулы Налатана напряглись. Конвей приподнялся, намереваясь помочь ему. Сайла что-то прошипела, и он снова сел на свое место. Борьба, казалось, продолжалась бесконечно. Из-под бинтов начала сочиться кровь. Тейт умоляюще посмотрела на Сайлу, но та и не взглянула на нее.

Налатан рухнул обратно на волокушу.

— Воды. — В этом слове звучала боль поражения. Конвей подбежал к воину. Тот бросал на Сайлу яростные взгляды, пока пил из фляжки, потом вернул ее, отрывисто поблагодарив.

Сайла спокойно встретила его холодную злость.

— Ты изучал тайны самолечения, Налатан. Но я знаю, когда ты сможешь путешествовать, драться или выжить в одиночку. — Он было открыл рот, но Сайла уже была на ногах, властным жестом она потребовала тишины. — Нет! У меня есть другие дела, кроме как бороться с твоей гордостью.

Остальным она сказала:

— Мы с Конвеем поедем первыми. За нами Ланта с Налатаном. Доннаси, вы с Додоем будете охранять тылы. Собаки пусть держатся сзади и подальше, вдруг кто-нибудь будет ехать за нами.

Сайла отошла, и Тейт скосила глаза на Конвея. Тот улыбнулся, встряхнув рукой, словно у него горели пальцы.

— Это Жрица Роз Сайла или Леди Стальная Рука?

Посмеиваясь, Тейт сказала:

— Леди взяла верх. Теперь все будет так: «Пятки вместе, носки на сорок пять градусов, а когда я скажу „Смотреть направо“, глаза должны щелкнуть».

— Прямо как дома, а?

Тейт ухмыльнулась:

— Уж постарайся выдержать.

Заходящее солнце вырвалось из плена облаков, как раз когда отряд выехал из леса. Тропа шла через заросший кустарником луг. Посередине стояла лошадь без седока, меланхоличная и расслабленная. Она подняла голову и приветственно заржала. Лошадь Сайлы заржала в ответ. Вихрь прижал уши и вытянул шею. Конвей натянул поводья и свистом подозвал собак.

Из-за кустов вышел мужчина. Мягкий свет заходящего солнца играл на металлических доспехах и шлеме. Подняв белый флаг, он помахал им и прислонился к лошади, ожидая их.

Сайла чуть не улыбнулась, глядя на его тщательно демонстрируемое высокомерие. На голове у воина был шлем, украшенный лошадиным хвостом. Кожаная рубаха расстегнута, под ней блестела и переливалась кольчуга. Вытертые места на кожаных штанах указывали, где крепились поножи. Сайла остановилась, не доехав до воина на корпус лошади, Конвей расположился слева и чуть сзади. Краем глаза Сайла заметила, как он знаком приказал собакам укрыться в кустах.

Воин тоже это заметил и произнес:

— Никто не побеспокоит вас. Я нахожусь здесь, чтобы предложить вам помощь. — Говорил он медленно, голос его то падал, то опять поднимался. Легкий акцент можно было приписать этому мелодичному звучанию.

Однако Сайла без труда чувствовала обман в его речах. Выцветшие голубые глаза слишком широко открыты, квадратная челюсть чересчур напряжена. И хотя правая рука, так естественно опиравшаяся о пояс, была далеко от меча, напряженная поза воина ясно говорила, что тот готов броситься в сторону. Вправо, подумала она.

Конвей осматривал окрестности.

Сайла произнесла:

— Кос не очень-то любезно принимает чужеземцев.

Самообладание воина поколебалось, когда вместо единственного здорового взрослого мужчины в группе к нему обратилась женщина. Глядя то на нее, то на Конвея, он не замечал Тейт, пока та не оказалась прямо у Сайлы за спиной. Глаза его выпучились, челюсть отвисла. Когда он снова заговорил, тон его был намного менее самоуверенным, хотя слова явно были заучены наизусть.

— Капитан знал о твоем приходе уже много лун, Жрица Роз Сайла. Мой дозор лишь один из многих, посланных навстречу, чтобы пригласить тебя в Кос. Капитан ждет тебя.

Сайлу это не удивило. Жнея проходила через Кос. Единственным сюрпризом могла быть какая-нибудь подстроенная ею гадость. Сайла выпрямилась.

— У меня есть свои планы. Капитан ничего для меня не значит. Тем не менее этой ночью мы разобьем лагерь вместе с вами. — Она представила остальных членов отряда. Закончив, едко спросила: — А у тебя есть имя?

Зардевшись, воин ответил:

— Прошу прощения. Меня зовут Гатро. Мое звание — Копье. Я командую пятнадцатью всадниками. И снова я приглашаю вас в безопасную Гавань, где Капитан желал бы говорить с вами.

— И снова я вынуждена отказаться.

— Возможно, я сумею уговорить вас. — Подняв руку над головой, он резко опустил ее. Из кустов выехали трое — два Коссиара и третий, ехавший между ними со связанными за спиной руками.

Все они остановились в нескольких ярдах перед Сайлой. Коссиары отдали салют, прикоснувшись сжатыми кулаками к губам. Оборванный мужчина смотрел с ненавистью. И страхом.

Гатро беззаботно махнул рукой.

— Мы поймали двоих таких. Они сказали, что в их банде было больше пятидесяти человек. Но мы не можем им доверять полностью; они ведь не только убийцы, насильники и воры, они — лжецы. Они рассказывали, что ты убила одного из их вожаков и еще нескольких с помощью грома и молнии. Подонки. Не могут даже достойно принять поражение в честном бою.

Сайла взглянула на Конвея, и он ответил за нее:

— Я убил их. Громом и молнией.

Гатро вздохнул:

— Как скажешь. Но должен предупредить: все знают — Капитану не нравятся разные магические штучки. Но у нас есть еще важные дела. Вы не последуете со мной к дружески настроенному Капитану?

Сайла видела то, что было незаметно другим. Расширенные зрачки. Агрессивно поднятый подбородок. И еще один явный знак — быстро и почти незаметно он чуть наклонился вперед, весь в ожидании.

Гатро устроил ловушку. В этом она была уверена. Но где она? Как она работает?

Периферическое зрение подсказывало один из возможных ответов. Пленный всадник тоже пытался скрыть возрастающее напряжение. Воины наблюдали за ним. Не за своим предводителем, даже не за ней.

Все это говорило ей, что всадники имеют право напасть, если они откажутся от предложения. Капитан же потом скажет, что предлагал помощь, даже защиту той, что искала Врата. Он может отказаться от ответственности за ее смерть.

То, что не в силах изменить, прими.

— Я передумала. Я принимаю твое предложение.

Гатро был доволен. На долгое мгновение Сайла испугалась, что неправильно прочитала его мысли, потом ее озарило: он поставил не одну, а две ловушки. Она попалась в меньшую. Готовясь к его ответу, Жрица подвинулась поближе к Конвею.

— Вы наши гости, и в знак дружбы мы просим доверить нам ваше оружие, — произнес Гатро.

Тейт ответила за всех:

— Мы настроены не настолько дружественно, Копье, и вряд ли это изменится. Мы оставим оружие при себе. А вы не слишком приближайтесь.

Сайла была готова к любой его реакции, кроме той, которая последовала. Гатро просто смотрел, словно громом пораженный. Он несколько раз нервно открывал и закрывал рот, прежде чем сумел вымолвить:

— Ты покрашена? Таков ваш обычай?

— Это моя кожа, идиот, и эти слова — последнее, что я хочу об этом слышать. Это ваш Капитан приказал держать нас тут вечно? У нас есть раненый. Веди нас в лагерь.

Рука Гатро уже почти поднялась в салюте, когда он одернул себя. Он превратил это движение в неуклюжий взмах. Потом напустил на себя суровость и сказал Сайле:

— Мне разрешено отобрать у вас оружие, если я заподозрю какие-либо… неприятности.

— Даю слово, мы будем использовать его только для самозащиты. И для защиты наших друзей, — ответил Конвей.

— Защиты? — На лице Гатро заиграли желваки. Он встал в стременах и вытащил из-за пояса короткий прямой медный горн. Приложив его к губам, он выдул короткий клич, три высокие ноты. Затихающее эхо слилось с шелестом ветвей, когда его отряд выбрался из своего укрытия в кустах. Появились они весьма эффектно: резко останавливаясь, кони вставали на дыбы. Разбившись на три группы по пять всадников, воины выстроились перед своим Копьем.

Молодой офицер гордо произнес:

— Вот ваша защита. Мы делаем это безо всяких фокусов.

— У нас нет фокусов. У нас есть оружие, — сказал Конвей.

— Гром и молния? — презрительно ухмыльнулся Гатро.

Покачав головой, Конвей ответил:

— Сейчас это неважно. Мы хотим проявить свое дружелюбие. Может, мы и сработаемся?

Речь, и так похожая на пение, стала еще мягче.

— Да. — Обратившись к Сайле, Гатро сказал: — Жрица, пожалуйста, следуй за мной. Наш лагерь тут, недалеко.

Сайле доставило удовольствие, что Коссиары действительно оставили их маленький отряд в покое. Она не сомневалась, что где-то в лесу оставлен дозор, но это было сделано с почтительностью.

Тем не менее, когда умерли последние языки пламени походного костерка, Налатан позвал их из темноты. Все, кроме спящего Додоя, присоединились к нему, устроившись около волокуши, служившей теперь Налатану постелью. Сила и уверенность, звучавшие в его голосе, пугали.

— Жрица Роз, что ты знаешь о братствах монахов-воинов, охраняющих Дом Церкви?

— Только то, что они существуют. И что они — отважные люди.

— Ты должна знать больше. Мы — добровольцы. Мы оставили свои дома. Братство стало нашей семьей. Наши укрепленные деревни — это тренировочные лагеря, мы сами себя обеспечиваем. Враги Церкви — наша добыча.

— А как же жены? Дети?

— Это зависит от братства. В некоторых деревнях живут семьями. Некоторые — только для мужчин; жены остаются в родной деревне, там они растят детей.

— А ты из какого братства? — вмешался Конвей.

Лицо Налатана исказилось, но ответил он достаточно спокойно:

— У нас было семейное поселение, но, кроме того, было место для учебы, посещаемое только мужчинами. Часть времени мы живем… жили там. — Неожиданная резкость в его голосе и чувства, кипевшие в словах, потрясли слушавших. Когда он продолжил, стало ясно, что этот человек обладает железным самообладанием. — Год назад к Главе нашего братства явилась Жрица, именовавшая себя Жнеей. Она рассказала о твоем путешествии и о том, что ты будешь за него изгнана. Наш Глава сказал, что это самый отважный поступок, о каком он когда-либо слышал: женщина, лишенная защиты Церкви, осмелилась бросить всем вызов. Жнея потребовала, чтобы мы остановили тебя. Мы отказались.

Сайла спросила:

— Год назад? Мы…

— Жнея заявила, что Дом Церкви ожидал твоего появления много лет. Та, кого она называла Единственной, рассказала ей о твоем приходе. Она называла твое имя. Она также называла тебя Цветком, той, кого приведут к славе могучие маги — белый и черный. — На секунду он прикрыл глаза, потом продолжил: — Через две недели после того, как наш Глава отказал ей, колодец у нас в деревне был отравлен. Из шестидесяти пяти жителей выжило десять. Умирая, наш Глава просил меня позаботиться об успехе Цветка. Еще он сказал мне, что я должен завоевать для нашего братства славу, чтобы люди во все времена пели песни о нашем воинском искусстве. Только тогда я могу умереть.

Конвей улыбнулся ему:

— В таком случае я особенно рад, что встретил тебя, Налатан.

Раненый воин скривился:

— Я поклялся нашему Главе, что увижу, как достигнет своей цели Цветок. Чтобы прославиться, как непревзойденный воин, я поклялся убить белого мага. Тебя, Конвей. Моего спасителя. Ты слышишь, как Вездесущий смеется над своей шуткой?