Лэннет, капитан Стрелков, затянутый в щегольской зеленый мундир, остановился, щелкнул каблуками, вытянулся в струнку и доложил майору, командовавшему конвоем:

— Заключенный прибыл, сэр.

Майор резко развернулся.

— Отделение, слушай мою команду: оружие наголо!

При слове «наголо» двадцать четыре Стрелка — все отделение — единым движением выхватили палаши из ножен. Над залитым солнцем плацем, опоясанным застывшими белыми зданиями казарм, разнесся негромкий, но отчетливый металлический шелест. И чудный ясный день внезапно омрачила тень угрозы.

Майор тем временем продолжал:

— По местам становись!

Стрелки тут же двинулись вперед, образуя две колонны. Эти колонны, по десять человек каждая, окружили двух офицеров с флангов. Двое стрелков впереди и двое сзади замыкали строй. Майор встал во главе отряда.

Лэннет, капитан Стрелков, оказался в кольце охранников. Братья по оружию. Те самые солдаты, что когда-то относились к нему с уважением и восхищением. Люди, для которых его имя отныне неразрывно связано со словом «измена». Теперь они избегали его взгляда. Славные ребята: готовы расправиться с предателем, пустив в ход всю свою грозную силу — не зря же их обучали ратному труду!

И по команде майора «Вперед шагом марш!» отделение под звонкий рокот катунских барабанов двинулось по плацу неторопливым, размеренным шагом.

Более всего Лэннета терзало лицемерие предъявленного ему обвинения. Ведь вся операция была спланирована и проведена в полном соответствии с приказом императора! Но Мандро Та, тиран Донии, вступил в преступное соглашение с командором Этасалоу из Изначальной гвардии и подтолкнул того к нападению на Паро. Часть Лэннета сумела сорвать вторжение, но полегла почти подчистую. И кто в результате оказался козлом отпущения? Младший из офицеров, втянутых в это дело.

Конвоиры вместе с подсудимым прошли под изогнутой аркой, прорезающей стену, что окружала казармы, и свернули вправо. Теперь они вступили на пустынный бульвар, ведущий к Парнеону — к тому стержню, вокруг которого вращалась вся административная жизнь галактики Гомера. Парнеон — подобно большинству зданий этого города, под тропическим солнцем Коллегиума он казался ослепительно белым, — высился в отдалении, словно гора. Точнее — подумалось Лэннету, — так могла бы выглядеть гора, если бы боги были архитекторами. Более того — архитекторами из Дома, этой окутанной покровом тайны колыбели человечества, переселившимися в здешнюю галактику десятки поколений назад.

Проходя между двух зданий — дробь катунских барабанов эхом отразилась от их стен, — Лэннет чуть не сбился с шага. Он едва удержался, чтобы не оглянуться назад, на барабанщиков. Даже они были частью поглотившего его обмана. Лэннету припомнились времена, когда он вместе с отцом ходил на парады и видел там настоящие катунские барабаны. Это были огромные штуковины высотой с человека. Их везли на повозках, а барабанщики ехали рядом и орудовали палочками, больше напоминавшими крикетные биты. Только так и мог человек играть на настоящем катуне. Нынешние же барабаны превратились в электронные игрушки, и их вешали на шею, словно лоток разносчика. А так называемые барабанщики барабанили пальцами по черной невыразительной поверхности. Остальное довершали усилители. Электронные дурилки размером не больше шляпы.

На какой-то миг фальшивые барабаны показались Лэннету символом всего происходящего, и капитан почувствовал, что его доселе непоколебимый самоконтроль заколебался и пошел трещинами. Больше всего ему сейчас хотелось ринуться в конец строя и разбить эти лживые поддельные барабаны.

Но Лэннет не поддался этому порыву. Стоит лишь ему броситься туда, и конвоиры просто изрубят его на куски. Он, капитан Лэннет, опозорил их. Все опубликованные показания изобличали в нем предателя. В нем, офицере Стрелков. В одном из них. Нет, они не потерпят ни малейшего подозрительного движения с его стороны.

Усилием воли Лэннет очистил сознание. Он сосредоточился на жаре, исходящем от окружающих зданий. Лэннет впитывал этот жар, позволял ему смягчать напряженные мышцы, успокаивать ноющие нервы… К тому времени, как подсудимый и конвоиры добрались к подножию одной из сотен лестниц, ведущих ко входу в Парнеон — вход располагался в тридцати футах над уровнем мостовой, — Лэннет почти расслабился.

Двери распахнулись перед приблизившимися солдатами беззвучно, но так стремительно, что по мраморному полу пронеслось несколько крохотных пылевых смерчей. За дверью находился главный холл. При нормальных обстоятельствах Лэннет не преминул бы задержаться в огромном, прохладном помещении и полюбоваться причудливой мозаикой, украшающей пол и стены, а также резными колоннами и великолепным стеклянным потолком, выполненным в виде витража. Витраж изображал различные эпизоды, связанные с освоением галактики.

Но данные обстоятельства никак нельзя было счесть нормальными. Осознав это, Лэннет едва сдержал усмешку.

Потом капитан снова услышал барабанный бой, и все его веселье тут же как рукой сняло. Барабанщики увеличили громкость — у человека штатского от такого грохота заболели бы уши, — и зашагали быстрее. Чеканный шаг воинского подразделения породил необычное для этого холла эхо. Изначальная гвардия убрала всех досужих зевак с бульвара, но убрать их из этого здания она не могла. То тут, то там кучки зрителей наблюдали за прохождением подсудимого, окруженного кольцом Стрелков.

Перешептывание зевак напомнило Лэннету перепуганных птиц, забившихся в кусты и дожидающихся, пока над ними не перестанет кружить стая ястребов. Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Вот уже несколько недель весь Коллегиум бурлил и ходил ходуном. По городу упорно бродили слухи, гласящие, что мятежные части Стрелков непременно попытаются отбить любимого командира. И потому все предпочитали держаться на безопасном расстоянии от Лэннета — так, на всякий случай.

Сам Лэннет лучше всех осознавал беспросветный идиотизм этих слухов. Да, когда-то Стрелки действительно любили его. Ключевое слово — «когда-то».

С того момента, как Лэннет вернулся с Паро на Атик и оказался под арестом, у него было достаточно времени, чтобы обдумать ситуацию. Поначалу капитан бесился, протестовал, возмущался, но вскоре успокоился и принялся упорно и кропотливо трудиться над восстановлением своего доброго имени. Он приучил себя воспринимать все происходящее как бой — что вполне соответствовало действительности. А в бою все эмоции следовало держать под жесточайшим контролем — иначе они легко превращались из помощника в злейшего врага. Пехотинцы быстро узнают на своей шкуре, что красивые движения и эффектные позы срывают аплодисменты, но настоящую работу выполняют мышцы и кровь. И Лэннет ринулся в схватку. Но к концу второй недели пребывания под арестом в главных казармах Стрелков капитан в конце концов вынужден был признать, что положение его отчаянное.

Единственными друзьями Лэннета были люди, видевшие на Паро то же самое, что и он, и сумевшие выжить. И всем им, включая Нэн Бахальт — женщину, которую он любил, — дали понять, что еще один шаг, и они вместе с их драгоценным капитаном Лэннетом подпадут под обвинение в измене. Они не отступили. Они продолжали защищать своего друга. Но все было без толку. Могущественных особ, выдвинувших обвинение против Лэннета, мало интересовали обычные люди. Равно как и обычная правда. Что эти нижние чины могут знать о галактической политике? Что же касается этой Бахальт — ну да, конечно, она доктор и одна из жриц Люмина, но она чистокровка, да к тому же еще и чернокожая.

Нэн не принадлежала к тем раскритикованным семействам, которые трудились над сохранением подобия этнической целостности. Тем не менее, правды ради, следовало отметить, что Нэн Бахальт — красивая женщина и что всякому с первого взгляда заметно, как смотрит она на капитана Лэннета. Неужто кто-то и вправду станет ждать от нее правды? От нее — чистокровки (мы ведь будем относиться к этому рассудительно, не так ли?), уже отошедшей от семейных традиций?

Его будущее решат слова. И Лэннет понимал, что, если он проиграет, слова прикончат его не хуже ножей.

Лэннет всегда считал, что он рожден для солдатской доли. И жизнь всегда была одной из шашек на доске, наряду с честью, гордостью и теми невыразимыми, но драгоценными вещами, которые позволяют человеку сливаться воедино со своим подразделением. Сильнее всего Лэннет страдал от того, что понимал: он может провалить предстоящее испытание. Он невиновен. Но этот факт утоплен в потоках лжи. Лишь оказавшись в этой чрезвычайной ситуации, где ему грозило клеймо предателя, Лэннет понял, насколько сложна и хрупка эта конструкция, именуемая «жизнью». Капитан сам удивился, осознав, насколько бессмысленной для него станет жизнь, если его лишат всего остального. Но бывали и такие моменты — мрачные, жуткие моменты, — когда Лэннет переставал понимать, что же это такое «все остальное» и стоит ли ради него умирать.

Впрочем, ему никогда не приходило в голову усомниться в себе. Если трибунал признает его виновным, мир официально назовет его предателем. Но те, кто сражался бок о бок с ним, будут знать, что это не так. Мертвые и живые, все они знают правду. И этого не изменишь.

Сейчас же, проходя по огромному холлу Парнеона, Лэннет как-то умудрялся сохранять стоический вид и не обращать внимания на взгляды зевак. Немногочисленные Изначальные гвардейцы таращились на него и не слишком успешно скрывали раздражение. Что же касается штатских, то некоторые из них явно наслаждались зрелищем поверженной гордости, а другие, более человечные, сочувствовали подсудимому.

Когда отделение подошло к двери, ведущей в зал трибунала, майор приказал остановиться. Солдатские ботинки с грохотом впечатались в полированный мрамор Парнеона. Среди стен, которые сами по себе являлись произведениями искусства и памятниками культуры, прокатилось гулкое эхо. Конвоиры, замыкавшие переднюю сторону прямоугольника, отступили вправо. Майор шагнул влево и скомандовал:

— Заключенный, вперед шагом марш!

Лэннет повиновался. На пороге он остановился и доложил:

— Заключенный прибыл, сэр.

— Займите место на скамье подсудимых, капитан Лэннет.

Капитан двинулся вперед, и тут майор пробормотал нечто такое, от чего Лэннет едва не споткнулся. Старый служака, сохраняя каменное выражение лица, одними губами произнес:

— Удачи.

Так и не уверившись, действительно ли он слышал это слово или ему просто померещилось, Лэннет прошел через зал суда к столу, за которым полагалось сидеть обвиняемому. Он поздоровался со своим адвокатом, полковником Стрелков Эйлахом. Это был смуглый и молчаливый уроженец планеты Сирак. Еще при первой их встрече он сказал Лэннету: «Капитан, я расспросил о битве в долине Вайии всех, кого только было можно. Недурная битва, хоть и испохабленная использованием плазганов. Я всегда разделял неприязнь Прародителя к стрелковому оружию. Стрелку не следует иметь дела с подобными вещами — не считая тех скрещенных ружей, что изображены на наших погонах. Это удел тех зануд, которые одобряют проклятое оружие, поскольку сами входят в орудийные расчеты. Опустившись при Вайии до использования ракет — пускай даже плазменных, — вы унизили всех нас».

И вот этот-то человек был его адвокатом. Полковник даже не пытался скрыть тот факт, что он всем сердцем верит в виновность Лэннета.

И действительно, все показания, прозвучавшие во время предварительного разбирательства дела, оставляли мало простора для вопросов. Представитель паровианских властей под присягой сообщил — причем совершенно честно, — что Стрелки Лэннета успешно уничтожили вооруженные силы Паро, открыв тем самым путь мятежникам, желавшим возвести на трон принца Кейси. Впрочем, королю Кейси оставалось лишь уступить их желанию, поскольку Лэннет разгромил заодно и экспедиционный корпус имперских войск, отправленный на подавление мятежа. Даже Люмин, государственная религия, получила весьма ощутимый удар. Солнцедарительница, верховная жрица Люмина, утверждала, что по вине Лэннета на Паро снова набрал силу культ Взыскующего.

Когда Лэннет поинтересовался у полковника Эйлаха, что, по его мнению, может произойти на сегодняшнем заседании, полковник придвинулся поближе.

— Я сам об этом думал, капитан. Суд уже заслушал всех свидетелей. Трибунал может вынести приговор сегодня, может потребовать новых свидетельских показаний, а может просто объявить перерыв и удалиться на совещание. Я вот что придумал. Всем известно, что вы пользуетесь благосклонностью императора, потому что на Дельфи спасли жизнь его племяннику, — Эйлах на мгновение умолк и, не удержавшись, добавил: — Это там вы связались с культом Взыскующего, да? Ваши действия, направленные против Люмина, могут здорово нам повредить. В конце концов, это ведь единственная истинная религия. Люмин ведет нас к свету, и всегда будет вести. Ну да ладно. Похоже, особого выбора у нас нет.

— Мы уже говорили об этом, полковник! — перебил его Лэннет. — Я не предавал императора. Там, на Паро, мы подверглись нападению и были вынуждены защищаться. Мне не нравится, когда меня обвиняют в том, чего я не совершал.

Полковник Эйлах скривился и замахал руками, словно пытаясь отогнать неприятный запах.

— Конечно-конечно, капитан.

Полковник страдал от огорчительной особенности: он не мог лгать, глядя в глаза своему собеседнику. В настоящий момент он смотрел то на валяющийся перед ним справочник «Суды и коллегии», то на потолок, то на стол, за которым полагалось сидеть членам трибунала, то на собственные ногти — в общем, куда угодно, но не на Лэннета.

— Но мы не можем доказать правдивость ваших слов, — продолжил полковник. — Конечно же, Стрелки, которые были с вами, поддерживают вашу версию событий, равно как и доктор Бахальт. Но это еще не доказывает вашей невиновности.

— Я вам тысячу раз говорил: это не «моя версия»! Это правда — клянусь всем светом, какой я только надеюсь узреть! Все, что сделала сторона обвинения, это притащила сюда шайку лжесвидетелей, клевещущих в мой адрес. А на самом деле это обязанность обвинителя — доказать мою виновность!

Лишь договорив, Лэннет осознал, что потирает шрам, — тонкая полоска начиналась высоко над левым глазом, проходила через правый глаз, резко сворачивала вниз и заканчивалась на скуле. Это было давней привычкой — в минуты гнева или раздражения касаться шрама, который, как было известно Лэннету, в такие мгновения становился багровым. Капитан поспешно отдернул руку.

Заслышав подобный отзыв о суде, полковник поморщился.

— То, что человек считается невиновным, пока его вина не доказана — это лишь теория. К несчастью, мы столкнулись с чрезвычайно могущественными силами, и их версия противоречит вашей по каждому пункту. И, честно говоря, они располагают более вескими доводами.

— Потому, что они занимают высокое положение и слаженно лгут. Все, кто свидетельствовал против меня, либо защищали какие-то свои интересы, либо рассчитывали заслужить чью-то благосклонность. А я защищал интересы императора. И теперь они пытаются уничтожить меня, потому что я разрушил их планы.

Полковник Эйлах напустил на себя официальный вид. Главное отличие этого вида заключалось, собственно, в том, что полковник сел прямо.

— Вы вступили в бой с имперскими войсками и разгромили их. Ваше утверждение о намерениях этих войск противоречит словам тех, кто отправил их на Паро. Послушайте моего совета: воспользуйтесь вашими особыми отношениями с императором. Признайте свою вину. Попросите Возвышенного о прямом вмешательстве. Если он…

Прозвучавший сигнал оборвал их спор. Лэннет и полковник Эйлах встали. Члены трибунала вышли из-за стола и перешли на приготовленное для них возвышение. Их было семеро, как того требовала судебная процедура подобных разбирательств. Все судьи были облачены в бесформенные черные балахоны длиной до пола; капюшоны этих балахонов здорово смахивали на наволочки. Закрепленные у горла микрофоны придавали голосам гулкие, металлические нотки и изменяли их до неузнаваемости, обеспечивая таким образом самим членам трибунала полную анонимность.

Черные безликие фигуры, державшие сейчас в своих руках жизнь Лэннета, внушали капитану Стрелков глубокое отвращение. А эта заунывная подделка под человеческую речь вызывала у него искреннюю ненависть. Да, Лэннет знал о существовании подобной традиции, но от этого ему не становилось легче.

Во времена освоения галактики вражда кланов и кровная месть были широко распространенным, чуть ли не обыденным явлением. И Прародитель повелел, чтобы судьи, разбирающие дела об особо тяжких преступлениях, всегда оставались неузнаваемы. Века сменялись веками. Постепенно обычай кровной вражды сошел на нет, но одеяние судей и их анонимность, предписанные Прародителем, остались. Для рассмотрения дела об особо тяжком преступлении — как, скажем, в данном случае, — создавалась команда из двадцати одного офицера. В нее всегда входили одиннадцать Стрелков и десять Изначальных гвардейцев. Каждого (или каждую) из них выбирали из множества офицеров, служащих в этих частях. Каждого на время судебного разбирательства изолировали от остальных, дабы никто не знал, кого именно изберут непосредственно для проведения суда. Целью этой процедуры было достижение полной анонимности, и с момента ее введения она еще ни разу не давала сбоев.

И все равно в судьи никто особо не рвался.

Зал суда заполнил искаженный электроникой голос, напоминающий приглушенное, леденящее пение трубы:

— Заседание имперского трибунала его императорского величества Халиба объявляется открытым. Слово трибунала — слово императора. Пусть галактика Гомера слышит его и повинуется. Приговор трибунала окончательный, обжалованию не подлежит.

Семеро офицеров уселись на свои места. Зрители и участники заседания последовали их примеру, и по залу пронесся шорох, напоминающий шелест листьев на ветру. Лэннет с трудом подавил дрожь. Он не в силах был оторвать взгляд от черных фигур.

Сидевший в центре судья произнес:

— Подсудимый, встаньте.

Лэннет оперся о стол костяшками стиснутых кулаков и встал. Сегодняшнее заседание трибунала начиналось точно так же, как все предыдущие. Лэннет сам удивился захлестнувшему его чувству облегчения. Пока что ничто не наводило на мысль о том, что сегодня суд примет окончательное решение. До сих пор Лэннет даже не подозревал, насколько он боится объявления приговора. Сосредоточившись, капитан принялся смотреть на стену, чуть выше левого плеча судьи, сидящего в центре. Теперь председатель трибунала должен спросить у остальных судей, готовы ли они приступить к дальнейшему рассмотрению дела…

Зал снова заполнили звуки неестественного голоса:

— Трибунал считает обвинение доказанным. Заключенной будет препровожден в имперскую тюрьму «семь-джи», где и подвергнется казни путем обезглавливания, в соответствии с древними традициями, предписанными священными установлениями Прародителя. Казнь состоится ровно через неделю, считая с этой минуты. Имперский адвокат, засеките время.

Услышав, что срок его жизни исчислен — вплоть до минуты, — Лэннет пережил такие ощущения, каких раньше и представить себе не мог. Капитану казалось, словно все его тело обратилось в лед, и в то же время его сознание, раскалившись, словно плазма, исходило криком, взывая о снисхождении, о помощи, об исправлении ошибки.

Он ни в чем не виновен. Он сражался за императора. А теперь они убивают его.

Он невиновен!

Колени Лэннета задрожали. Что-то перехватило горло, мешая дышать. Сердце бешено колотилось, пытаясь вырваться из груди. Взбаламученная масса, бывшая некогда его мозгом, похоже, утратила всякую связь с реальностью. Лэннет тяжело ссутулился, стыдясь собственной ужасающей слабости. Едва контролируя себя, капитан ухватился за массивный стол. Толчок в спину чуть не сбил его с ног. Лэннет с огромным трудом обернулся, чтобы посмотреть, кто это толкнул его. Полковник Эйлах лежал на полу, и из его открытого рта тянулась струйка слюны. Полковник хрипел.

Какое-то безумие. Лэннет повернулся чуть дальше, но тут у него закружилась голова, и он упал навзничь на крышку стола. Чьи-то руки поддержали капитана и превратили его падение в какую-то комедию, прокрученную на замедленной скорости.

Зал суда завертелся. То тут, то там оседали зрители. Никто даже не вскрикнул. Тела падали с глухим негромким стуком.

С усилием выпрямившись, Лэннет повернулся лицом к помосту, на котором восседали члены трибунала. Пять голов в капюшонах уже лежали на служебном всемогущем столе.

Лэннет сощурился и зашелся безумным смехом. Он пытался справиться со своим волнением, пытался заговорить… Кто-то схватил его за руки. Второй человек вцепился ему в лодыжки. А затем окружающий мир превратился в размытое тусклое пятно, на череп капитана принялась давить тьма и давила до тех пор, пока мозг Лэннета не вспыхнул ярко-алым пламенем.