Нэн прислонилась к прогретой солнцем стене Зала Посредничества. Ее неотступно преследовало одно и то же воспоминание — как советник Уллас уродовал себя откровенно неудобными позами, которые, по его мнению, должны были представить его в наилучшем виде. Нэн содрогнулась, несмотря на то что ее спина прижималась к теплым камням. У этого человека просто не было никакого наилучшего вида! Совершенно бесцветный, безвкусно одетый… и эти глаза! Маниакальная настойчивость по-птичьи пристального взгляда.

Женщина оттолкнулась от стены и направилась в сторону казарм. Начав двигаться — особенно с учетом того, что двигалась она прочь от Улласа, — Нэн приободрилась. Ей не хотелось сейчас думать о том, что если она станет личным врачом Улласа, ей придется часто общаться с ним. Нэн позволила себе слегка улыбнуться; пожалуй, это будет не так уж сложно — переадресовывать большую часть его жалоб к соответствующим специалистам. Доктор Ренала с радостью предоставит подхалимов, готовых окружить советника заботой.

Но облегчение быстро сменилось более серьезными размышлениями.

Почему Уллас в своей патетической шараде так настойчиво пытался убедить ее, что Этасалоу здесь нет? Нэн скривилась. Он что, всерьез надеется, что присутствие Этасалоу может оставаться тайной? Возможно, простые хайренцы и не знают, что бывший командор находится среди них, но во Дворе любой, имеющий уши, давно уже раскусил, что к чему. Так всегда и бывает: чем выше должностное лицо, тем более на виду его частная жизнь. Однако встречаются люди, верящие, что уж их-то тайны и преступления никогда не выплывут на белый свет. А вот что и советник Уллас, и командор Этасалоу предпочитают игнорировать, так это тот факт, что когда-нибудь император Халиб устанет терпеть подобные глупости и нанесет удар.

Но грызня правителей ее не касается. Ей нужно скрыться от Этасалоу. И в этом отношении утренний визит оказался исключительно успешным. Конечно, неприятно осознавать себя одной из фишек Улласа в его игре с ее дядей. Впрочем, это все равно лучше, чем сидеть в женском общежитии Люмина и каждую минуту помнить, что где-то там, за кольцом стен и некомпетентной — если не сказать продажной — охраны, ждет он.

По некоторым мелким деталям поведения Улласа Нэн поняла, что Этасалоу известно о ее пребывании на Хайре. И Уллас отдаст ее дяде без малейших колебаний — но только в том случае, если у него появится на то причина. А до тех пор новая должность в самом сердце Двора — наилучшая защита. И еще Нэн ощущала жгучее удовольствие при мысли о том, что Этасалоу наверняка будет появляться при Дворе, даже не подозревая, что его ненавистная племянница находится совсем рядом.

Впрочем, ее план не сводился к стремлению скрыться от Этасалоу; по сути своей он был куда более дерзок. Бывали моменты, когда Нэн боялась и думать о своей конечной цели, страшась как-либо выдать затаенные мысли.

Проект Этасалоу должен исчезнуть, раз и навсегда. Даже если император найдет способ уничтожить Этасалоу, кто-нибудь может продолжить изыскания командора. Идея о том, что человеческий мозг можно расчертить, как карту, а его способность порождать мысли — измерить, проанализировать и взять под контроль, способна стать соблазном для посвященных в эту тайну ученых. Неважно, насколько возвышенными целями они будут при этом руководствоваться, — подобная мощь неизбежно будет искажена.

Ведь эта возможность и вправду страшно соблазнительна. Любой медик знает, насколько важно задействовать при лечении мозг — тогда он может сотворить чудеса, которых ни один доктор не в силах полностью объяснить. Любому студенту известно, что человек использует лишь малую часть возможностей органа, именуемого мозгом. Ученые изучали его на протяжении столетий, но никто так и не разгадал загадку сознания. Да и как могли они это сделать? Ведь число потенциально возможных синаптических связей неисчислимо — в прямом смысле этого слова. Что же касается трудов Этасалоу, они преследовали лишь одну цель: управлять достаточным количеством этих связей, дабы создать разновидность людей, подчиняющихся заданным правилам. Но вдруг кто-то сумеет задействовать триллионы этих связей? На что окажется способен разум, до конца осознавший себя?

Тут Нэн обнаружила, что ее мысли каким-то неизъяснимым способом перескочили на Лэннета, на малышку Дилайт и неизвестную женщину, с которой девочка когда-то намеревалась поговорить.

Нэн почувствовала, что у нее пересохло во рту, а волосы на тыльной стороне шеи и на предплечьях встали дыбом. Ей отчаянно захотелось оглянуться.

Стоял ясный, солнечный день. Нэн шла по хорошо освещенному и оживленному проходу сквозь муравейник, именуемый Двором. Никакая опасность ей не грозила. И все же от напряжения женщину бросило в жар.

Нэн решила подумать о том, что она должна сделать. План побега из женского общежития оказался на удивление удачен. Она-то надеялась всего лишь, что ее отошлют куда-нибудь, где она сможет укрыться от Этасалоу и вступить в контакт с движением сопротивления. Теперь же могло произойти все, что угодно. Включая и измену. Нэн заставила себя взглянуть в лицо фактам. Вероятность измены тоже была фактом. До тех пор, пока она служит целям Улласа при Дворе, она находится в относительной безопасности. Если же она станет более ценной в качестве предмета торговли, Этасалоу тут же заполучит ее.

Если только до этого она не уничтожит его.

Сперва человека. Затем работу. Работы над проектом должны быть прекращены, а вся документация ликвидирована. Нэн просто мутило при мысли о том, что такой огромный объем научных изысканий был проделан впустую. В чем же заключается обязанность ученого — ученого-медика?

Но здесь не было никого, кто мог бы помочь Нэн принять решение. Равно как и никого, кто помог бы ей сделать то, что следовало сделать. Конечно, где-то существовали нонки, но они составляли ничтожное меньшинство населения и больше прятались от Помощников, чем оказывали им реальное сопротивление.

И снова Нэн почувствовала наползающий холод, словно чья-то мертвая рука сжала ее сердце. Люди могут быть далеки от совершенства, но все же они заслуживают лучшей судьбы, чем быть превращенными в инструменты. Женщина невольно взглянула в сторону гор, где скрывалась лаборатория ее дяди. Эту лабораторию нужно разрушить, сжечь дотла, а пепел развеять. Как это произошло со всем оборудованием на Гекторе.

Гектор. Первый эксперимент.

Нэн заплакала. Крупные слезы потекли из глаз, но глаза отказывались признавать это и продолжали глядеть вдаль. Когда проект будет уничтожен, тогда, возможно, ее собственный разум позволит ей вспомнить, что произошло с ней, пока она в качестве одного из врачей работала на своего дядю — там, на Гекторе. Она должна найти способ. Это ее право. Ее долг.

Память отказывалась открыть ей доступ ко всему, что происходило в те годы. Но был один повторяющийся сон, о котором Нэн не рассказывала никому, даже Лэннету. Этот сон переносил ее в лабораторию. Нэн чувствовала, что это ее лаборатория, но при этом помещение всегда оставалось странно незнакомым. Все вокруг, даже пациенты, были в санитарной одежде с капюшонами и с хирургическими масками на лице. Операция была в полном разгаре. Нэн кружила вокруг большой компании, столпившейся вокруг пациента. Если она подбиралась слишком близко, ее с легкостью оттирали в сторону. Никто не смотрел на Нэн и не заговаривал с ней, а когда она сама смотрела на себя, то оказывалось, что она не человек, а какое-то облачко чуть плотнее тумана. Она всегда принимала свое несуществование с печальным смирением.

Нэн чувствовала запах дезинфицирующего мыла, мази-антибиотика, нагретого воздуха и мягких тканей, горящих под лазерным скальпелем. Пациент был завернут в простыню, и открытой оставалась лишь верхняя часть головы. Точнее говоря, верхняя часть мозга. Крышка черепа была снята, и теперь ее удерживал в зажимах какой-то сверкающий стальной аппарат. Это наводило Нэн на мысли о лампе, плоде претенциозной попытки совместить искусство и практичность. И то, что у нее появляются подобные мысли в то время, как живой человек подвергается осквернению, заставляло Нэн устыдиться. Во сне то бесформенное, туманное существо, которым была Нэн, уплывало в соседнюю комнату. Там ее всегда встречала одна и та же картина: женщина сидит в кресле, а из ее головы торчит множество проволочек, и эти проволочки тянутся к голографическому экрану. А на экране светится изображение мозга. Мозг выглядел как скопление крохотных огоньков размером с пылинку. На экране вспыхивали картинки, а женщина смотрела на них расширенными глазами. На ней были надеты наушники. При каждой смене изображения по электронному изображению мозга проносился водоворот разноцветных огоньков.

Не глядя на экран и не слушая, что звучит в наушниках, Нэн Бахальт наблюдала за стремительным потоком разноцветных огоньков и считывала их значение.

Она знала мысли этой женщины.

Сон заканчивался, когда женщина поворачивала голову — мучительно медленно, кривясь от чудовищной боли, — и смотрела в сторону двери, откуда за ней наблюдала доктор Бахальт — или ее туманный облик.

Нэн Бахальт смотрела в пустые глаза Нэн Бахальт.

Нэн стряхнула с себя видение и пошатнулась. Ей пришлось раскинуть руки, чтобы удержать равновесие. И все же она больно ударилась о каменную стену. Тут чьи-то сильные руки ухватили Нэн за плечи и поддержали. Нэн понемногу приходила в себя, и мир вокруг перестал расплываться. Поддерживавший ее мужчина спросил:

— С вами все в порядке? Я пытался уступить вам дорогу. Вы не ушиблись?

Разволновавшись, Нэн качнула головой и попыталась подыскать нужные слова.

— Все в порядке. Я просто замечталась. Не смотрела по сторонам. Это я виновата.

Заботливость в голосе мужчины медленно растаяла, уступив место узнаванию. А еще — страху и гневу.

— Вы — та самая женщина с Атика, да? Ссыльная!

Это прозвучало как обвинение.

Нэн двинулась прочь, цепляясь за стену. Мужчина отдернул руки так проворно, словно прикосновение к Нэн обжигало. Обходя его, Нэн хрипло бросила: «Прошу прощения», и от этого извинения его передернуло еще сильнее. Он быстро отступил с ее пути, и, споткнувшись о бордюр, едва не упал на дорожку для наземных машин. Не обращая внимания на гневное гудение автомобильных сигналов, мужчина крикнул вслед Нэн:

— Я с вами заговорил только потому, что не знал, кто вы такая! Я ничего плохого не сделал!

Нэн развернулась и взглянула ему в лицо, обуреваемая одновременно жалостью и презрением. Хоть это и не пристало жрице, возобладало именно презрение. Нэн плюнула на тротуар и снова двинулась в сторону общежития. И глаза у нее были сухими. Сухими и гордыми.

В горах Маноффар случались потрясающе красивые закаты. Лежащий на юге океан обеспечивал высокую влажность воздуха, а преобладающие ветра гнали возникшие облака в сторону суши. Паря в вышине, они собирали солнечный свет, и их мягкая белизна приобретала теплые, обещающие оттенки. На планете, где все ночи были безлунными, эти последние проблески света ценились куда выше, чем где-либо еще на памяти Лэннета.

Капитан надеялся, что его отряд не станет отвлекаться на восхищение закатом.

Он надеялся, что сейчас, в тридцати милях от базового лагеря, в глубине незнакомой местности, его подразделение полностью сосредоточено на своей задаче. Но человеческому сознанию свойственно временами отвлекаться. Слишком многое оставалось непостижимым, но Лэннет все-таки продолжал думать об этом. Он приписывал это стрессу и страстному, но подавляемому желанию оказаться где-нибудь в другом месте. Неприятная улыбка исказила черты капитана. Он мог бы написать целую книгу об этом чувстве; оно и сейчас будоражило его душу.

Лэннет по-пластунски, как ящерица, взобрался на гребень невысокого холма и принялся рассматривать лежащую внизу базу воздушных шпионов. В течение последних трех дней он и остальные члены отряда использовали этот и другие наблюдательные посты, чтобы составить как можно более подробную схему охранной системы. На самом деле она поддерживалась в отличном состоянии. Но их противников подводила самоуверенность. Помощники регулярно проверяли датчики, разряжали и заново устанавливали радиоуправляемые мины, осматривали натянутую по периметру проволоку. Только вот проделывали они все это, совершенно не таясь, — Помощникам даже в голову не приходило, что кто-то может наблюдать за ними.

Лэннет и его бойцы были уверены, что знают защитное оборудование базы не хуже своих врагов. Вскоре они испытают свою уверенность на деле.

Капитан пополз вниз. Он полз, пока гребень холма не начал вырисовываться на фоне неба, потом встал и рысью направился к тому месту, где был расположен лагерь отряда. Большинство повстанцев были сейчас заняты ужином — консервированной, совершенно неаппетитной протеиновой смесью, поддерживавшей их силы на протяжении всего того времени, что они находились на задании. На часах стоял Реталла, и он заметил Лэннета издалека. Долговязый хайренец вскинул жестянку со своей порцией в сдержанном салюте, после чего снова заработал ложкой, дожидаясь, пока Лэннет подойдет достаточно близко, чтобы к нему можно было обратиться.

— Я так голоден, что даже этой болтушки дожидаюсь с нетерпением, — заметил повстанец.

Состроив подходящую к случаю мину, Лэннет отозвался:

— Полагаю, я не могу сказать то же, не покривив душой. Возможно, завтра вечером мы сможем приготовить нормальную еду.

— Я тоже на это надеюсь. С тех пор, когда я ел что-нибудь горячее, прошло уже столько времени, что мой желудок считает, что весь мир вымерз. Вы заметили на базе что-нибудь необычное?

— Ничего.

Реталла покачал головой.

— Хороший урок. Насчет того, как легко застать врасплох небрежных.

— У них мало оснований держаться настороже. Но это быстро изменится. Начиная с завтрашнего дня Хайре станет совершенно другим местом.

— С завтрашнего дня и на ближайшую тысячу лет. Я хочу, чтобы внуки моих внуков знали, что один из их предков участвовал в этом с самого начала. Мне без разницы, кто возглавит следующую династию — советник, тиран, правитель, или как там он себя назовет. Мне это совершенно безразлично до тех пор, пока мы будем сохранять нашу свободу.

Лэннета пробрал озноб, велящий ему отступить. Это ощущение было таким сильным и вместе с тем таким обескураживающим, что Лэннет не нашелся, что ответить Реталле. Капитан изобразил легкую рассеянность, выгадывая время для размышления.

И в его сознании прозвучал голос Астары:

«Расскажи ему о самоуправлении. Расскажи о сообществах, управляющихся путем общего согласия».

Лэннет был достаточно искушен, чтобы не подать виду, что он слышит Астару. Капитан продолжал держаться внешне непринужденно, но его разум превратился в бушующий вулкан. Лишь одна мысль прозвенела совершенно отчетливо: Астара говорила о правлении, но не сказала ничего об императоре. Это было невозможно. Пугающе. Лэннет не мог представить себе, чего она добивается.

Его размышления прервал смех, древний, как горы, и мягкий, словно облака. Голос Астары произнес:

«Разве я стану подвергать опасности того, кого люблю? Ты ведь хорошо меня знаешь, юный Лэннет. Нет, я желаю тебе лишь добра. И я прошу тебя задать для меня несколько вопросов. Неужели это так трудно?»

По стихающему смеху Лэннет понял, что женщина удалилась. Капитану захотелось закричать, окликнуть ее, попросить вернуться. У него было столько вопросов к ней! Но Лэннет знал, что она не ответит. Астара приходила, когда хотела, и уходила, когда хотела. Но все же она была с ним, пусть даже только мысленно, — и Лэннет почувствовал себя приободрившимся. Хотя как такое могло получиться? Астара больше спрашивала, чем отвечала. Лэннет скривился. На лице его отразилось смирение перед неизбежным. И острая тоска. Капитану пришлось напрячь все силы, чтобы стряхнуть с себя эти чувства и вернуться к реальности. По крайней мере, Астара объяснила, что ее вопрос о способе правления не нес в себе никакой угрозы.

Реталла смотрел на командира, склонив голову набок.

— С вами все в порядке?

— Просто задумался. Размышлял, что получится, если здешние жители захотят сами выбрать себе руководителя, после того как прогонят советника.

Лэннет выпалил неприятные слова, стараясь побыстрее от них избавиться.

Реталла уставился на него. Лицо повстанца застыло. Момент получился какой-то жутковатый. Лэннет поймал себя на том, что думает о животном, загнанном в угол. Но когда следующая реплика нарушила тишину, это ощущение было с насмешкой отметено в сторону.

— Выбрать? Мы? По-вашему, мы настолько глупы, что можем клюнуть на такие идиотские обещания? — внезапно Реталла умолк. Когда же он заговорил снова, похоже было, что эта мысль по-прежнему забавляет его. — На нас тогда обрушится вся императорская Изначальная гвардия — это же ясно, как свет. У нас даже людей, пытающихся скинуть советника, и тех ничтожно мало, а вы спрашиваете, не захотим ли мы провернуть такую штуку, после которой за нас с гарантией возьмется сам император. Должно быть, вы считаете нас очень крутыми.

Лэннет и сам рассмеялся с неприкрытым облегчением. Он выполнил просьбу Астары.

— Это последнее, что пришло бы мне в голову. И кстати, если уж речь зашла об этом, крутизна — это не наша проблема. Что нам действительно нужно — так это численность.

— Любопытная мысль.

Лэннет уже двинулся к лагерю, но тон, каким были произнесены следующие слова Реталлы, заставил капитана остановиться.

— Мне кажется, вы никогда прежде не говорили о нас «мы». Вот так, как сейчас, во всяком случае. Как будто вы один из нас.

Лэннет ткнул пальцем в сторону базы Помощников и заявил:

— Нынешняя ситуация из тех, когда скорее всего начнешь говорить «мы». Я никогда не стану хайренцем. Я не принадлежу вашей борьбе или вашей культуре. Меня силой поставили в это положение, и я его ненавижу. Но эта ненависть не распространяется на вас лично.

— Вы заставляете нас вкалывать, как рабов. Но при этом и сами вкалываете наравне с нами. Может, мы сумеем сделать что-нибудь для вас, прежде чем вы уйдете отсюда.

— Меня бы это не удивило, — отозвался Лэннет с мимолетной улыбкой, а потом все-таки двинулся дальше.

Джарка сидел на земле. Остальные шестеро членов отряда сидели перед ним полукругом. Лэннет тихо подошел и послушал, как Джарка заканчивает объяснять задачу двум тройкам.

— Мы — первая тройка — отвечаем за упаковку пульта управления. Третья, вы несете демонтированный аппарат-шпион. Вторая тройка, вы рассредоточиваетесь вдоль периметра и прикрываете отход. Как только первая и третья тройки управляются со своими задачами, вы подаете сигнал свистком и отходите в лес. Свистком пользуется только третья — и только в чрезвычайной ситуации. Для любой другой тройки, попавшей в переплет, сигнал — три взрыва. Если такое происходит, вторая тройка идет на помощь. Запомните, вторая, — когда будете входить на территорию, идите через отмеченные проходы и, когда пройдете, восстанавливайте за собой защитные приспособления Помощников. И не забывайте при этом наши собственные проволочные ловушки и колышки.

Слушатели закивали. Колья, которые упоминал Джарка, были вырезаны из твердой древесины и расставлены на лесной тропинке — точнее, вбиты в землю в нескольких дюймах за натянутой проволокой. Они с высокой долей вероятности проткнули бы любого Помощника, которого угораздило бы споткнуться об проволоку. Если же он был достаточно везуч, чтобы не споткнуться, ему все равно пришлось бы очень осторожно пробираться между кольями, дабы не распороть себе ногу. Заветы Прародителя прославляли тех, кто использовал обман и хитрости, дабы сбить погоню со следа. Эта сторона боя не давала Лэннету покоя. Капитан понимал, что он наивен. Но ему все равно не нравились бездушные приспособления, предназначенные для того, чтобы калечить и убивать.

Тут до Лэннета дошло, что он с трудом различает лица повстанцев. Здесь, на дне лощины, среди густого кустарника, темнело быстрее.

Джарка обернулся и встал.

— Кажется, я вас услышал. Мы готовы, осталось только выкрасить руки и лица. Люди из сторожевого охранения подойдут примерно через час.

— Хорошо. Когда подойдут, все собираемся здесь.

Лэннет сходил за собственным снаряжением и уселся, чтобы проверить его. Большинство товарищей последовало его примеру. Через несколько минут тишину ложбины то тут, то там принялись прорезать шуршание точила, звяканье металла и шорох проверяемого оборудования. Время от времени в воздухе повисало чье-нибудь приглушенное замечание, и его интонации яснее любых слов говорили о напряженности ситуации.

Когда часовые вернулись, Лэннет присоединился к собравшимся повстанцам. Проверка началась с коммов. Командные коммуникационные модули в официальном жаргоне давно уже окрестили К-КОМами, а солдаты называли их просто коммами. Лэннет извлек свой экземпляр.

— Коммы для голосовой связи не использовать — кроме как в чрезвычайной ситуации. Давайте в последний раз повторим, как они действуют. Если вы отправляете сообщение, оно шифруется и разбивается на электронные сегменты. Эти сегменты передаются на нужной частоте в произвольной последовательности. В каждом комме есть принимающий модуль, настроенный на нужные частоты. Его компьютер расшифровывает и перетасовывает полученные сегменты. Мы будем сохранять радиомолчание — если только особые обстоятельства не заставят нас его нарушить, — потому что я не хочу, чтобы на главном пункте управления что-нибудь перехватили, пусть даже тарабарщину. Я хочу, чтобы мы ушли отсюда задолго до того, как известие о налете просочится наружу. Это важно и с психологической, и с тактической стороны, так что крепко подумайте, прежде чем передавать какое-либо сообщение. Если же радиомолчание все-таки будет нарушено, тут же подсоединяйте свои коммы к стереокартам. Нам потребуется скоординировать свои действия, а для этого придется много разговаривать.

Тишину, которую до этого момента соблюдали повстанцы, нарушили звуки нервной возни. Командиры троек разворачивали стереокарты, добытые Бетаком. Лэннет с трудом сдержал улыбку; они обращались с гибким пластиком так, словно это была бумага. Все они впервые увидели нечто подобное всего за несколько дней до операции. Плоские в основании карты показывали прилегающую местность — с горизонталями, отстоящими на десять футов друг от друга. В небольшом пластиковом утолщении, вделанном в нижний правый угол, находилась батарейка, снабжающая энергией электрочувствительную поверхность. Пометки, сделанные пишущим штифтом на картах командиров троек, могли быть переправлены к Лэннету, но только он мог переслать эту информацию другим тройкам. Еще одна выпуклость, расположенная рядом с первым утолщением, содержала оптический датчик, считывающий отпечатки пальцев владельца карты. Даже если бы карта попала в чужие руки, противник все равно не смог бы извлечь из нее информацию, не зная недостающего звена цепи. Сейчас на каждой карте светились синие стрелки — направление перемещения своих групп, и красные линии — вражеские оборонительные сооружения. Лэннет развернул собственную карту. Используя вместо указки указательный палец, капитан начертил синюю линию, приводящую прямо в огороженную красным территорию.

— Мы много раз репетировали этот налет, — сказал Лэннет. — Мы раз сто обсуждали наши задачи. Теперь мы проделаем это еще раз. Настал день расплаты. Вскоре все только об этом и будут говорить. Позаботьтесь о себе. Позаботьтесь друг о друге. Ведите себя так, чтобы ваши товарищи могли гордиться вами.

Джарка хрипло прошептал:

— Молю Взыскующего о помощи!

Лэннет машинально откликнулся:

— Возможно, все мы целыми и невредимыми придем к свободной истине.

Бойцы уставились на него с любопытством, граничащим с подозрительностью. Но капитан отсек все возможные замечания несколькими резкими вопросами, касающимися предстоящей операции. А в сознании у него прозвучал низкий грудной смех и голос, который он так желал услышать и которого так страшился: «Ты забыл упомянуть удачу, юный капитан Лэннет. Это хорошо. Они сейчас слишком напуганы, чтобы размышлять о таких капризных вещах, как удача. И все же не забывай об этом». Снова послышался тихий смех, а потом успокаивающие слова: «Позволь старой слепой женщине помолиться за тебя. Жадной женщине, которой нужен ее поборник. Позволь мне помолиться за твою удачу».

Лэннет ничего на это не сказал и попытался ничего не подумать. Благодарность была бы сейчас равнозначна признанию того, что он нуждается в ее помощи. А он не мог этого сделать.