Джулия удивилась, получив приглашение. В Нью-Йорке она познакомилась с Грейс поближе, они там шушукались, и пересмеивались, и украдкой бегали по магазинам. И все же она растерялась, когда Грейс пригласила ее к своим родителям. Они обе думали, что придется торчать в банке все выходные и не строили никаких планов.

Для Грейс это была довольно большая жертва. Джулия не поддерживала связь со старыми друзьями по школе и Оксфорду и искусно увиливала от полчищ «прекрасных молодых людей», с которыми ее пыталась знакомить мать. Так что оставались лишь приглашения от холостяков из «Скиддер», но Джулия не собиралась повторять ошибку и путать работу с частной жизнью. Первые несколько недель по возвращении в Англию она отклоняла все романтические приглашения. Она дала согласие своему американскому другу-юристу попробовать роман на расстоянии. Но вскоре стало ясно, что чувства с обеих сторон слабоваты, и поток телефонных звонков, которым были отмечены первые дни разлуки, обернулся тоненькой струйкой. Джулия видела, что, не считая физической привлекательности, он не более чем заурядный, хоть и весьма смазливый манхэттенский мужчина — преуспевающий, самодовольный «белый воротничок», вылощенный, ухоженный, будто сошедший с обложки журнала, непоколебимо уверенный, что мерилом человека является его банковский счет.

Грейс пригласила ее вечером в четверг, когда стало ясно, что на выходные работы не будет. Джулия решила, что, пожалуй, это поинтереснее, чем в одиночку шататься по Лондону, и в пятницу, в семь вечера, они уже катили по шоссе М-1 в новеньком «альфа-ромео» Грейс, направляясь к ярким огням Беверли.

Движение было ужасное, и на пути через Лестершир они отказались от попытки добраться до Йоркшира без остановок, свернули с главной дороги и перекусили в жутком пабе, где вся еда была до невозможности жирная. В конце концов после полуночи они добрались до дома Честерфилдов. Мать Грейс, как и следовало ожидать, проигнорировала телефонный приказ дочери и ждала их с какао и бисквитами. Грейс заняла комнату младшего брата, а свою уступила Джулии. Комнатка маленькая, но уютная, узкая кровать застлана покрывалом с изображением героя мультфильма — паддингтонского медвежонка. Обои с розовым рисунком почти сплошь увешаны аттестатами в рамках и групповыми фотографиями, сделанными в школе и в Кембридже. Джулия не сразу нашла Грейс, а когда нашла, удивилась. Судя по школьным успехам Грейс, она рассчитывала увидеть зубрилу и гадкого утенка, который, только повзрослев, превратился в нынешнюю красотку. Но нет, вот здесь ей пятнадцать, у нее ярко-алые губы, глаза и брови подведены тушью, а волосам, по всей видимости, уделялось куда больше внимания, чем экзаменам.

Джулия спала не хуже, чем обычно. Она бы с удовольствием встала пораньше и приняла душ, но замок в ванной комнате оказался сломан, а ей не хотелось, чтобы миссис Честерфилд спросонья застала ее там. Поэтому Джулия лежала в постели, подсчитывая, сколько раз открылась и закрылась дверь ванной, пока не решила, что вроде бы все там уже побывали. Она уже готова была сбросить одеяло и пробежать туда, когда дверь распахнулась и в комнату вплыла огромная кружка чая, а за нею мать Грейс.

— Спасибо, миссис Честерфилд, очень мило с вашей стороны. Вы меня балуете.

— Так приятно видеть здесь друзей Грейс. Вы хорошо спали? Кровать маленькая, скорее для ребенка, чем для большой девочки вроде вас.

— Ночь была прекрасная.

— Чего не скажешь о дне. Открыть занавески?

— Пожалуйста.

Джулия села в постели, чтобы глянуть в окно. Сухо, но над крышами муниципалитета клубились черные тучи.

— Том говорит, прогноз плохой. К вечеру будет дождь. Если хотите посмотреть собор или проехаться по окрестностям, лучше сделать это с утра.

— Тогда я встаю.

— Ну, спешить незачем. Грейс внизу, но еще в халате.

— Мне так понравились ее фотографии. — Джулия кивнула на стену.

— Мы гордимся Грейс. Ее брат Пол — хороший парень, но в учебе не блистал. Да и с самой Грейс не все было так просто, сказать по правде.

— Вот как?

— Плохой девочкой она не была, слава Богу, наркотики не употребляла. Ее сложности шли от мальчиков, с самого начала. Как только она воображала, что влюбилась, об учебе и речи не было. У нас с Томом иной раз просто руки опускались.

— Но в итоге она с блеском окончила университет, верно? Получить степень в Кембридже что-нибудь да значит.

— Лет до шестнадцати нам частенько приходилось запирать ее дома, чтобы она не шастала по свиданкам — то к одному парню, то к другому. После этого она, как говорится, взялась за ум.

— Почему же она изменилась? Просто выросла или все же прислушалась к учителям?

— Нет, не в том дело. Она поняла, чем кончит, если будет продолжать по-старому…

Миссис Честерфилд умолкла. Джулия тоже молчала: пусть хозяйка сама решит, рассказывать дальше или нет. Похоже, она предпочла прервать разговор. Медленно встала с края кровати, куда ненадолго присела.

— Ну ладно, завтрак-то вряд ли сам собой приготовится, так что я лучше пойду.

— Спасибо за чай. Я быстренько приму душ.

— Не торопитесь. Как вам приготовить яйца, деточка?

Дом стоял на окраине городка, и, опасаясь попасть под дождь, они поехали к собору на машине, хотя до него было рукой подать. При свете дня улица выглядела словно длинная вереница уродливых, ярко накрашенных женщин. Двери кричаще-ярких цветов — оранжевые, красные, желтые, ядовито-зеленые. А сами здания скучно одинаковые, с маленькими окнами в металлических рамах и квадратными бетонными навесами над входными дверями. Кое-кто из обитателей дерзнул вырываться из архитектурных оков и символически использовал штрихи тюдоровского, георгианского или средиземноморского стиля.

Когда они выехали из тупика, Грейс кивнула на дома.

— Как они тебе?

Джулия медлила. Что она вообще может сказать? Не хочется обижать Грейс.

— Ну… по-моему…

— Полный кошмар! — хихикнув, докончила Грейс.

Джулия облегченно рассмеялась:

— Архитектурных премий им не получить. Если, конечно, георгианские детали не понравятся принцу Чарлзу.

— Сколько я себя помню, этот город всегда вызывал у меня горячее желание убраться как можно дальше…

Подъезжая к собору, Грейс заметила на стоянке свободное место, резко затормозила и аккуратно завела туда машину. Выключила двигатель, но не вышла.

— Когда мне было лет пятнадцать, я мечтала удрать со своим дружком. Летом мы, лежа в траве, смотрели в небо и рассуждали о том, как заживем вместе в Калифорнии или еще где-нибудь. Неважно где, были бы деньги и солнце.

— Ты когда-нибудь убегала из дома по-настоящему?

— Нет. Поняла, что просто поменяю одну бедность на другую. Кстати, я оказалась права. Он женился, имеет троих детей и сидит на пособии по безработице.

— И что, это было как озарение?

Грейс отвела глаза.

— Вроде того… Пошли осматривать собор.

Остаток уикенда лил дождь и дул сильный северный ветер. В субботу вечером они съездили в местный паб, где случайно встретили двух одноклассников Грейс. Джулии они сразу понравились, и она не возражала бы вместе выпить по стаканчику, но после недолгого разговора Грейс увела ее за столик у камина.

В воскресенье они встали поздно и уселись читать газеты, меж тем как миссис Честерфилд готовила на завтрак гигантский ростбиф. А там пришла пора грузить вещи в машину. Миссис Честерфилд тепло обняла Джулию, затем надолго заключила в свои пухлые объятия Грейс. Мистер Честерфилд, который за все время не произнес почти ни слова, попрощался весьма сдержанно. Торжественно пожал Джулии руку и поблагодарил за визит, Грейс быстро чмокнул в щеку, но глаза его светились теплом, и Джулия поняла, что он очень любит дочь.

Когда они направлялись к главной дороге, Джулия легонько коснулась руки Грейс, лениво лежавшей на рычаге передач.

— Спасибо. Все было замечательно. У тебя такие хорошие родители.

— А тебя не шокировало, как они живут?

— Брось ты, Грейс, нормальный дом, не лачуга какая-нибудь.

— Да так себе домишко… По-моему, ты самая шикарная из тех, кто когда-либо переступал этот порог. Папа совсем заробел. Наверняка решил: чем меньше говоришь, тем меньше риска ляпнуть что-нибудь невпопад.

— Ужас какой! — Джулия искренне огорчилась. — Неужели я такая противная?

— Конечно, нет. Ты просто не из тех, к кому они привыкли. Маме ты очень понравилась. Говорит, ты красивая и тонкая.

Последнее слово Грейс произнесла с ударением. На секунду Джулии почудился намек на насмешку.

— Ты, мол, живая фарфоровая кукла.

Обе рассмеялись.

— Ладно, что бы ты ни говорила, мне они понравились, и, если они когда-нибудь приедут в Лондон, я надеюсь отблагодарить их за гостеприимство.

Грейс хмыкнула:

— Мило с твоей стороны, но волноваться незачем: пуганая ворона куста боится. Они приезжали в Лондон вскоре после того, как я начала работать, и он ужасно им не понравился.

Джулия кивнула и заговорила о другом:

— Ну как, раскручиваешь нашу большую сделку? В ближайшее время нам явно будет не до развлечений. Хотя не могу сказать, чтобы у меня было сейчас много приглашений, если не считать ребят из «Скиддер».

— А как насчет Роско?

— Думаю, у него другие заботы.

— Расскажи-ка поподробнее.

— До недавних пор, как только у него появлялось свободное время, он пытался вытащить меня за город. Теперь он никуда меня не зовет, значит, нашел себе другую.

Грейс улыбнулась.

— А у тебя никого нет? Правда?

— Помнишь тот вечер в Нью-Йорке, когда я сбежала от тебя? Я обедала с человеком, с которым раньше там встречалась. Скорее это были поминки, чем свидание. Мы устроили достойные похороны своему роману. А как дела у Грейс? Грейс влюблена?

— Грейс всегда влюблена. Вся беда в мужчинах, которых я выбираю.

— И что же за беда с нынешним?

— О, ничего серьезного, я справлюсь…

— Как кто?

— Как жена.

— А-а-а.

Они замолчали и не произнесли почти ни слова, пока ехали в Лондон, по мокрой, скользкой дороге.

* * *

Вечером в понедельник Эйнштейн вернулся домой после долгого и утомительного рабочего дня. Никакой новой информации он не добыл, зато выручка оказалась солидная. Он заработал двести двадцать фунтов, недурно для двенадцати часов. Рут тоже здорово устала в лаборатории, поэтому они решили расслабиться и вместе принять ванну. Рут прислонилась головой к его курчавой груди, а Эйнштейн ногой откручивал краны, меж тем как руки рассеянно ласкали ее соски. Они опять добрались до середины шахматной партии, когда зазвонил мобильник. Эйнштейн взял аппарат. Слушал он внимательно, сам говорил мало, потом выключил телефон и вновь положил руку на грудь Рут.

— Кто это был?

— Терри. Он выяснил имя второй девушки. Умеет изловчиться, когда захочет.

— Если замешаны женщины.

— Он купил калькулятор и хранил его в машине. Когда его подружка из «Контрол-кебз» в очередной раз дала знать, что Честерфилд заказала такси к «Фернивал», он отвез троицу в «Скиддер» и пару минут покрутился по округе. Потом пошел к секретарше и сказал, что одна из девушек забыла в такси калькулятор. Описал ее внешность и подождал, пока ее разыщут. Спустя три минуты секретарша назвала ее имя, он оставил калькулятор и ушел. Девушки, наверно, посмеялись, увидев калькулятор. Банковские служащие часто используют калькуляторы в такси, обычно это большие машинки фирмы «Хьюлетт-Паккард». Террин калькулятор стоит шестьдесят пять пенсов и весь разрисован голубыми медвежатами.

— Они что-нибудь говорили о сроках?

— Неизвестно. Этот разиня забыл проверить батарейки. Они сели.

— А как ее фамилия?

— Давентри.

— Опять географическое имя. Как Честерфилд.

— А я и не заметил.

— Ладно, давай сыграем. Кто вспомнит больше английских городов на определенную букву. Начнем с «а».

— Аберкорн, Аберфан, Аберистуит…

— Я сказала «английских»…

* * *

Встретились они в Париже. Роско решил назначить встречу подальше от делового правобережья, из опасения быть замеченным, поэтому они выбрали «Верней», роскошный отель близ Музея Орсэ. По договоренности, Селларс и Лаутеншюц прибыли туда за полчаса до появления своего гостя.

— Итак, насколько он заинтересован, Эрнст?

— Как я и ожидал, он много лет наблюдал за «Юэлл», но не предполагал, что эта компания может стать… доступной.

— Для вас это, конечно, не новость, Эрнст, вы прекрасно понимаете, что, коль скоро предложение «Фернивал» успешно продвинется, «Скиддер» не может работать на другого? «Бурликону» нужно выбрать другой банк.

— В таком случае, Роско, мы просто проведем сделку через дружественный банк.

— Что значит «дружественный»?

— Тот, что без колебаний разделит с нами свои комиссионные. Конечно, не поднимая шума.

— Необходимо уладить это до прибытия Манца. — Роско озабоченно взглянул на часы. — В нашей частной беседе в Цюрихе именно вы отметили, что поскольку я не участвовал в запуске данного проекта, то обычных сорока процентов мне не видать. И если вы хотите моей помощи, прошу вас подтвердить, что, независимо от того, какой банк будет привлечен, я получу свою долю сполна.

Лаутеншюц отпил глоток чаю и ободряюще улыбнулся.

— Дорогой мой Роско, не беспокойтесь. Мы непременно придем к приемлемому соглашению. Верьте мне.

— Годы банковской деятельности научили меня никому не верить… и, с вашего позволения, я поручил своим юристам подготовить вот этот простой меморандум. Взгляните. Пока он не будет подписан, я не стану вдаваться в детали с Манцем.

В этот миг к стойке администратора подошел высокий серьезный господин и уже секунду спустя направился к ним.

— Решайтесь, Эрнст.

Злобно скривившись, Лаутеншюц схватил бумагу и бегло просмотрел. Потом вытащил из кармана пиджака дорогую авторучку, поставил подпись — всего за несколько секунд до того, как Дитер Манц подошел к столу, — и быстро встал.

— А, доктор Манц, добро пожаловать в Париж. Рад вас видеть.

— Я тоже рад, господин Лаутеншюц.

— Позвольте представить вам Роско Селларса.

— Добрый день, мистер Селларс. Дитер Манц.

— Здравствуйте, Дитер. Рад познакомиться.

Лаутеншюц жестом подозвал официанта.

— Что вам заказать, доктор Манц? Может быть, выпьете со мной английского чаю?

— С удовольствием. — Манц сел, открыл свой черный портфель. — Господа, простите, но у меня очень мало времени. Может быть, перейдем прямо к делу? Мистер Селларс, как я понимаю, «Юэлл» выставлен на продажу.

— Что ж, можно и так сказать. У нас это называется «быть в игре», то есть компания вскоре будет выставлена на торги.

— Но, мистер Селларс, не слишком ли «Фернивал» для этого мал? По величине он составит лишь частицу от «Юэлл».

— «Фернивал», возможно, и невелик, но его руководство пользуется огромным весом. Конечно, сделка очень крупная, но она состоится.

— И Цюрихский банк намерен раскошелиться? — Манц бросил острый взгляд в сторону Лаутеншюца.

Селларс кивнул:

— Таков план.

— Очень хорошо, что вы нас предупредили. Случись это неожиданно, как гром среди ясного неба, наша реакция была бы весьма негативна…

Селларс подумал, что швейцарская солидарность заходит слишком далеко. Должно быть, эта мысль отразилась на его лице. Манц о чем-то спросил Лаутеншюца на швейцарском немецком, тот отрицательно покачал головой. Манц наклонился вперед.

— Есть одна вещь, которую господин Лаутеншюц, возможно, не объяснил вам. Мы, швейцарцы, считаем, что судьбе наших компаний не должно угрожать вмешательство со стороны. Поэтому многие из нас через доверенных лиц, трасты и офшорные компании предусмотрительно разместили акции в надежных руках.

Селларс не понимал, куда он клонит:

— Дитер, я не улавливаю связи…

— Тогда позвольте разъяснить. Несколько лет назад, когда в Швейцарии изменилось законодательство, Цюрихский банк начал опасаться, что станет уязвимым. Поэтому он собрал воедино большой пакет своих акций и в целях безопасности продал их другой швейцарской группе. Эта группа и есть «Бурликон».

— А-а-а… Понятно.

— Я так и думал, что вы поймете.

Все это было очень интересно, но Роско не понравилось, что с ним обращаются, как с глупым мальчишкой. И он решил перейти в атаку:

— Тогда скажите мне, Дитер, чьи надежные руки контролируют «Бурликон»?

От возмущения Лаутеншюц подскочил, как ужаленный, но вместе с тем он не был уверен, сделал ли Селларс нарочито оскорбительный выпад или это всего-навсего американская манера.

— Роско, это весьма нескромный вопрос. — Манц, похоже, был раздосадован куда меньше. — Некто однажды сказал, мистер Селларс, что нескромных вопросов не бывает, бывают только нескромные ответы, и я уверен, вы не рассчитываете услышать такой. Но все же постараюсь вас успокоить и с радостью сообщу, что более сорока процентов наших акций контролирует одна из крупнейших швейцарских организаций. Председатель и я вместе учились в школе, поэтому по ночам я могу спать спокойно, не тревожась об изменениях цен на наши акции…

Манц и Лаутеншюц обменялись самодовольными, заговорщицкими улыбками.

— Теперь, когда вы уяснили себе эти детали, вы поймете, что, имея потенциальный интерес к приобретению «Юэлл», мы сочтем нежелательным, чтобы Цюрихский банк помогал какому-либо иному покупателю. Если, изучив обстановку, мы решим не вмешиваться, ситуация будет совершенно другая.

— И сколько времени займет такое изучение?

— Месяца два, возможно, три. Все зависит от объема информации. Далее мы посетим предприятия «Юэлл», ознакомимся с отчетами их управляющих, опросим администраторов. Сегодня у нас, стало быть, третье ноября, вдобавок надо учесть рождественские каникулы. Иными словами, реальный срок — конец февраля.

Селларс недоверчиво покачал головой. Этот Манц с шариков съехал, не иначе:

— Дитер, во-первых, вы, похоже, не имеете представления, как осуществляются подобные операции. Это не продажа на оговоренных условиях. Тут не бывает ни визитов на предприятия, ни опросов администраторов, ни проверок отчетов руководства. Это война. Вспомните, разве Эйзенхауэр и Черчилль приглашали Гитлера в Лондон для согласования высадки десанта в Нормандии? Привыкайте к мысли, что, ввязываясь в боевые действия, вы будете располагать лишь общедоступной информацией. Я также не уверен, что Эрнст четко ознакомил вас со сроками. «Фернивал» планирует объявить предложение о покупке «Юэлл» в следующий понедельник, девятого.

— Что ж, измените сроки. Велите им подождать. Скажите, что, если они хотят получить деньги Цюрихского банка, у них нет выбора.

Вот теперь Селларс разозлился не на шутку, хоть и не знал, в чем тут дело: то ли Эрнст не смог должным образом проинформировать Манца, то ли сам Манц по высокомерию не желал ничего понимать.

— И что же, по-вашему, мы должны сказать «Фернивал»? Что они должны смирно ждать решения «Бурликона»?

Манц пропустил иронию мимо ушей:

— Нет, это было бы неразумно. Подумайте сами, что сказать. Это не моя забота.

— Простите, Дитер, и вы тоже, Эрнст, но так дело не пойдет. Я никогда не встречался с Робертом Куилли, шефом администрации «Фернивал», — по правде говоря, я преднамеренно избегал этого, — но Куилли — стреляный воробей. Он на байки не клюнет. Ситуация на рынке для ферниваловского предложения — лучше не бывает. И хотя «Скиддер» может посоветовать Куилли отложить начало операции, в конечном счете решение примет он сам. Если не случится сбоя с финансированием, мы никак не сможем его остановить.

Манц остался невозмутим.

— Тогда все просто. Создайте сбой.

— Это как же, позвольте спросить? Банки США, которые я подключил, ждут не дождутся этой сделки.

— А что если Цюрихский банк передумает?

— Допустим, я прямо сейчас позвоню Роберту Куилли и скажу, что Цюрихский выходит из игры. Знаете, что он сделает? Пошлет «Скиддер-Бартон» куда подальше и найдет новых советников. Через два-три дня они подыщут другой крупный европейский банк взамен Цюрихского и сколотят новый американский синдикат.

Манц спокойно повернулся к Лаутеншюцу:

— Когда вы формально подтвердите финансирование?

— В эту пятницу.

— Прекрасно. Мистер Селларс, изменится ли что-нибудь, если Цюрихский банк подождет с выходом из игры до пятницы?

Роско задумался:

— Это, безусловно, создаст серьезнейшие проблемы. Начало операции отложится, как минимум, на неделю. Однако биржевые ситуации останутся благоприятны, а банкам США вряд ли есть чего опасаться…

Лаутеншюц перебил:

— Им будет чего опасаться, Роско.

— Не понимаю, Эрнст. С какой стати?

— Мы сообщим, что вышли из игры по некой серьезной причине. Даже американские банкиры консервативны, Роско. Если они обеспокоены, то вряд ли вступят в игру.

— И как же вы намерены сообщить им это, Эрнст?

Лаутеншюц улыбнулся Манцу, а затем Селларсу:

— А мы и не собираемся. Это за нас сделаете вы, не так ли?

И он мягко коснулся рукой недавно подписанного меморандума.