Той весной дождь лил без перерыва, но даже под дождем Париж для Эрнеста таил в себе множество соблазнов. Он знал город как свои пять пальцев и любил по нему гулять — особенно вечерами, заглядывая в разные кафе, чтобы узнать, кто там есть, а кого нет. Его, типичного писателя с левого берега Сены, везде узнавали — длинные непокорные волосы, теннисные туфли, куртка с заплатками. По иронии судьбы он превратился в тот тип художника, который еще два года назад вызывал у него самого отвращение, и сознание этого причиняло мне легкую боль. Я скучала по нему, прежнему, не была уверена, что всегда узнаю его, но не хотела тянуть его назад. Особенно теперь, когда у него все налаживалось.

Монпарнас менялся вместе с Эрнестом. Его заполонили американские туристы в надежде увидеть настоящих представителей богемы, хотя перед новой публикой те держались еще более нелепо и распущенно, чем раньше. Кики была тогда одной из самых любимых моделей художников, а также любовницей и музой Мана Рэя. Ее можно было часто застать в «Доме» или «Ротонде» с любимой мышкой. Белая мышка пристегивалась к запястью натурщицы изящной серебряной цепочкой. У входа в кафе «Селект» Флосси Мартин в окружении поклонников выкрикивала ругательства в адрес жителей города и туристов. Боб Макэлмон аккуратно блевал на клумбы лучших ресторанов, а потом заказывал очередной абсент. Запрещенный напиток продавался везде так же, как опиум и кокаин. Эрнесту и мне для кайфа хватало алкоголя, но многим требовалось повысить дозу, чтобы острее чувствовать вкус жизни и риск. Удивить, шокировать становилось все труднее.

Дафф Твизден считалась одной из самых сумасбродных девиц в этой ресторанной жизни. Она пила, как мужик, отпускала грязные шутки и могла заговорить с кем угодно. Устанавливала собственные правила, и ей было плевать, знают их или нет. После нашего возвращения из Австрии Эрнест стал видеть ее чаще, чем раньше. Иногда к ним присоединялся ее жених Пэт Гютри — известный пьяница, он часто был не в состоянии выйти из дома без очередной пьяной сцены. Я почувствовала некоторое облегчение, узнав о женихе, в которого девица якобы влюблена, хотя на самом деле это не всегда означало то, что подразумевалось.

Дафф, как и Эрнест, нуждалась по вечерам в обществе, и они, естественно, потянулись друг к другу. Меня это очень беспокоило, но однажды Эрнест привел ее к нам на лесопилку, чтобы провести время вместе, и она сразу встала на колени перед Бамби.

— Привет! А ты красавчик!

Бамби засмеялся и заковылял, чтобы спрятаться за моей спиной. Той зимой он только-только научился ходить, и, когда бежал, его пухленькие ножки были так напряжены, что казалось, он во что-нибудь обязательно врежется головой.

— И здесь то же самое, — пожаловалась Дафф, с улыбкой глядя на малыша. — Почему все мужчины бегут от меня? Наверное, я их отпугиваю.

— Ты еще и половины не знаешь, — сказал Эрнест.

Остальное время Дафф провела за столом, не выказывая никаких претензий. Она была хорошо воспитана, не привередлива и громко, от души, смеялась заразительным смехом. Мне она понравилась. Вопреки всему — понравилась.

Примерно в те же дни из Лондона вернулась Китти и прислала мне записку, приглашая на чай.

— Чего это она вернулась? — спросил Эрнест. — А я-то уж подумал, что мы избавились от этой расфуфыренной сучки.

— Ты несправедлив, — оборвала его я.

— Справедлив. Уж сучку-то могу распознать.

Я старалась не обращать внимания на его слова. Он никогда не менял своего мнения в отношении Китти, что бы я ни говорила или делала. Если он заносил человека в черный список, то с тем было покончено раз и навсегда, и это качество мужа очень расстраивало меня. Я не хотела с ним ссориться из-за Китти, но увидеть ее собиралась.

К сожалению, единственные приличные платья оставила мне она; но мне не хотелось надевать ее старые вещи, потому я пошла в поношенной юбке и кофточке. Однако, войдя в комнату, я пожалела о своем выборе. Китти также пригласила двух сестер из Среднего Запада, Полину и Джинни Пфайфер, которые были одеты с иголочки. Как я быстро выяснила, Полина приехала в Париж, чтобы работать для «Вог». Невероятно шикарная — в манто, сшитом из нескольких сотен шкурок бурундука, и туфлях цвета шампань, лучше которых я не видела. Джинни, с ее необыкновенными миндалевидными глазами, была красивее сестры, но Полина покоряла своей чуть ли не мальчишеской живостью. Она была худощавая, челка из черных волос почти закрывала ее лоб, а длинные изумрудные серьги почти доходили до крепких плеч.

Дочери богатого землевладельца из Арканзаса, они выросли в Сент-Луисе. Китти едва начала мне рассказывать, как одно время Полина дружила с Кейт Смит, как в комнату после боксерской тренировки вошли разгоряченные и смеющиеся Гарольд и Эрнест.

Я с удивлением смотрела на Гарольда — значит, он и Китти снова вместе? — и тут же перехватила ее взгляд, говоривший: не спрашивай. И зачем явился Эрнест? Изводить Китти? Я считала, что он, напротив, старался избегать ее общества. Я ждала доверительной беседы с любимой подругой, а не напряженной взаимной неловкости, и уж тем более не хотела видеть, как Эрнест и Гарольд крутятся вокруг новых потрясающих женщин, словно те экзотические животные из зоопарка.

Время шло. Гарольд и Эрнест крепко напились. Я пошла с Китти на кухню, чтобы принести еще чаю, а в это время Эрнест начал флиртовать с Джинни.

— Знаешь что, — громко обратился Эрнест к Гарольду, — хотелось бы мне куда-нибудь повести развлечься эту девушку.

— Не обращай внимания, — шепнула мне Китти. — Джинни не интересуется мужчинами.

— Правда? — удивилась я. С того места, где я стояла, Джинни выглядела настоящей соблазнительницей, женщиной-вамп. Подняв на Эрнеста миндалевидные глаза, она бросила на него выразительный взгляд.

— Ей нравится иногда оттачивать свое мастерство. Она находит мужчин забавными.

— Наверное, приятно уметь так контролировать себя, — сказала я. — А как насчет тебя? Что случилось с Гарольдом?

— Все-таки поехал за мной в Лондон. Я почти сдалась. Говорит, что не понимает, чего хочет.

— Значит, он скучал по тебе.

— Конечно, скучал. Все они скучают, когда от них уходят. Но я вернулась и не знаю, как долго это будет продолжаться.

— Почему все должно быть так сложно? — спросила я.

— Понятия не имею, — отозвалась Китти. — Должно быть — и все.

В гостиной Гарольд сидел на диване с толстой сигарой во рту, а Джинни, Эрнест и Полина стояли на ковре перед ним.

— Я могу взять с собой обеих, — говорил Эрнест. — Ведь у меня две руки.

— Не совсем, — поправил его Гарольд, увидев меня. — Одна принадлежит жене.

— Ну хорошо. Тогда беру Джинни — при условии, что она наденет манто сестры. Все рассмеялись, и тот момент положил начало тому, что называют «эффектом домино». Этот смех станет отправной точкой цепной реакции событий, пока еще не наступивших. Зародившись в этой комнате, эта точка раскачивалась, но не падала.

Еще не падала. Не совсем.

В последующие месяцы весны 1925 года наш круг друзей продолжал меняться. Сначала эти перемены были едва заметны, и каждая новая потеря, казалось, не имела ничего общего с предыдущей, но старый круг неуклонно распадался, а на месте ушедших появлялись более богатые и распущенные личности. Паунд и Шекспир проводили все больше времени в Рапалло, живя там почти круглый год. Гертруда и Эрнест то и дело ссорились — не только по серьезным, но и пустяковым поводам. Он, похоже, приходил в замешательство, не понимая, почему так происходит, но, мне кажется, ее раздражало, что он так быстро меняется.

— Я никогда не нравился Алисе, — сказал он однажды, когда мы выходили от них.

— Чепуха. Ты ей нравишься.

— Тогда у нее странный способ это демонстрировать. Сегодня она только что карьеристом меня не назвала. Очевидно, я плохо соображаю.

— И Гертруда тебя любит. Она просто тревожится.

— Не нуждаюсь я в ее наставлениях. И с чего вдруг она считается таким уж великим педагогом? Что она совершила на самом деле?

Я с грустью воспринимала эти профессиональные разногласия между двумя хорошими друзьями и не понимала, как они отразятся на мне. Наш новый круг состоял из очень богатых художников, их цель заключалась в том, чтобы хорошо жить и иметь все самое лучшее. Мы по-прежнему тратили меньше трех тысяч в год, и хотя, на мой взгляд, у нас с этими людьми не было ничего общего, они проявляли к нам интерес — по крайней мере, к Эрнесту.

Полина Пфайфер была одной из них. Для видимости она работала, получая жалованье в «Вог», но, помимо этого, имела трастовый фонд — он-то и давал ей возможность носить с шиком дорогую одежду. Это было время Шанель, и Полина написала для «Вог» материал о новой коллекции кутюрье — пыл статьи граничил с одержимостью.

— Шанель навсегда изменила силуэт одежды, — заявила она женщинам, сидящим за столиком в «Де Маго», среди которых была и я. — Мы никогда не будем прежними.

Женщины дружно закивали, словно Полина предсказала день Второго пришествия, но меня мода не волновала. Моя одежда никогда не была модной, а свой силуэт я могла изменить, разве только совсем перестав есть.

Китти давно знала Полину и очень хотела, чтобы мы подружились. Я не думала, что между нами есть что-то общее, но, когда Китти впервые привела ее к нам, меня приятно удивили ее ум и чувство юмора. И она очень старалась мне понравиться.

— Кейт Смит рассказывала о вас много хорошего, — сказала она. — Так приятно наконец познакомиться.

— Вы давно знаете Кейт?

— Мы учились в университете Миссури, и обе специализировались в области журналистики.

— Боюсь, что Кейт захватила меня своими щупальцами много раньше, — сказала я. — В девять лет она довела меня до рвоты, заставив курить украденные сигареты.

— Похоже на нее. Но ей пришлось бы потрудиться, чтобы научить меня чему-нибудь плохому. К этому времени я и сама была не промах.

Мы рассмеялись, и в это время я услышала, как Эрнест откашливается в нашей спальне. Мне было стыдно, что он не присоединился к нам, и я сочинила какие-то оправдания.

Полина неодобрительно посмотрела на дверь. Та лишь слегка растворилась, но лежавшего на постели Эрнеста было видно — у него ничего не болело, просто ему было неинтересно наше общество.

— Я знаю все о мужьях, — сказала Полина. — Много лет наблюдаю за ними со стороны.

— А самой удалось прошмыгнуть, никого не задев? — спросила я.

— Разве только чуть-чуть, — вставила Китти.

— Не важно. Теперь я свободна, — сказала Полина. — Свободна, как ветер, и мне хорошо.

— Не говори Хэдли о свободе, — рассмеялась Китти. — По этому поводу у нее заготовлены разные теории и лекции.

Я залилась краской и попыталась объяснить, но Полина быстро и легко сменила тему разговора.

— Китти говорит, вы большой мастер фортепьянной игры. Разве у вас нет инструмента? Мы попросили бы вас поиграть.

— К сожалению, нет. Я ведь не профессионал.

— Профессионал отличается от любителя только тем, что играет для других, а не для себя. Вы давали концерты?

— Когда мне было немногим больше двадцати. Но и тогда душа к публичному исполнению не лежала.

— Важно иногда подвергать нервы испытанию. Трудности сохраняют молодость, — сказала Полина.

— Надо дать концерт, — посоветовала Китти. — Это пойдет тебе на пользу. Все придут.

— Мне становится плохо при одной только мысли об этом, — отвергла я со смехом эту идею. Но ночью, перед сном, когда мы лежали в постели, я сказала Эрнесту, что хочу иметь свой инструмент. — Не думала, что мне будет так сильно не хватать музыки. Однако не хватает.

— Понимаю, Кошка. Мне тоже хочется, чтобы у тебя был инструмент. Может, купим из аванса.

— Хорошее слово «аванс», правда?

— Да, и «авторский гонорар» тоже неплохое, но не будем делить шкуру не убитого медведя.

— Хорошо, Тэти, не будем. — Но я все равно заснула счастливая.

Как-то вечером в начале мая мы с Эрнестом сидели в кафе вдвоем, и к нам от стойки бара подошел и представился Скотт Фитцджеральд.

— Вы — Хемингуэй, — начал Фитцджеральд. — Несколько недель назад Форд показал мне ваш рассказ, и я сказал: «Вот то, что надо. Это настоящее».

— Жаль, что не читал ваших книг, — признался Эрнест.

— Ничего страшного. Не думаю, что появятся другие. С тех пор как мы с женой приехали в Париж, я побывал на тысяче вечеринок, но ни разу не сел за письменный стол.

Эрнест недоверчиво вгляделся в него сквозь тусклый свет.

— Но так вы ничего не напишете.

— Разве я не понимаю этого? Но Зельда любит танцевать. Вам надо с ней познакомиться. Она необыкновенно эффектная. — Глаза его обратились на танцпол, где несколько пар исполняли сложные фигуры танго. — У меня только что вышел роман. «Великий Гэтсби».

— Поищу его, — сказал Эрнест. — Как вы переносите ожидание рецензий?

— Без особого труда. Прочесть их труднее. А когда прочтешь, не можешь двигаться дальше. Как Гэтсби. Я знаю его так хорошо, словно он мой ребенок. Он умер, а я продолжаю о нем беспокоиться. Ну не смешно ли?

— А над чем-нибудь новым вы работаете? — спросила я. — Помимо танцев?

Он улыбнулся, показав безукоризненные зубы.

— Нет, но буду, если обещаете безмерно восхищаться каждым написанным словом. Скажите, а что вы сейчас обо мне думаете?

Спустя час или немногим больше Эрнест и я усаживали Скотта в такси.

— Не люблю мужчин, которые не умеют пить, — сказал Эрнест, когда машина отъехала. — Боялся, что он отключится прямо за столом.

— Он был очень бледный. И задавал такие личные вопросы, что становилось неловко. Ты слышал, он спросил, была ли я влюблена в отца.

— И меня об этом спрашивал, а еще: боюсь ли я воды и была ли у нас с тобой близость до свадьбы. Странный он, правда?

Он действительно был странный, и, возможно, мы бы больше его не увидели, если б он не разузнал наш адрес и не послал нам в подарок экземпляр романа «Великий Гэтсби». Распечатав бандероль, Эрнест поставил книгу на полку, и, наверное, она так и пылилась бы там, если б меня не разобрало любопытство и я ее не прочла. Поначалу она не казалась трагичной, но вскоре ситуация стала обретать жесткий характер, и история полностью захватила меня. Буквально проглотив роман, я была под сильным впечатлением и рекомендовала Эрнесту его прочесть. Он прочел роман задень, назвал его дьявольски талантливым и написал об этом Фитцджеральду. Мы договорились встретиться в «Тулузском негре» через несколько дней. Войдя в кафе, мы увидели, что Фитцджеральд и Зельда уже там — они допивали вторую бутылку шампанского. Когда Зельда встала, чтобы обменяться с нами рукопожатием, она была уже навеселе; все выглядело так, будто она специально культивирует свойственное только ей особое, изящное опьянение. Обтягивающее фигуру платье было отделано тончайшими оборками, находившими одна на другую; и, когда она села, они загадочно зашуршали. У нее были светлая кожа и светлые вьющиеся волосы, и все в ней, казалось, было того же светлого оттенка за исключением жесткой, прямой линии губ, накрашенных ярко-красной помадой.

Когда мы подошли к их столику, Скотт встал, а Зельда улыбнулась, странно сузив глаза. Ее нельзя было назвать красивой, но голос завораживал — низкий, какой-то утонченный.

— Здравствуйте, — приветствовала она нас и сразу же обратилась к Эрнесту: — Скотт считает вас настоящим.

— Вот как? А вас — необыкновенно эффектной.

— Какой ты милый, дорогой. Ведь ты мой дорогой? — И она провела рукой по скульптурной голове Скотта. Этот жест, сам по себе незначительный, надолго увел супругов за невидимый занавес в их маленький мир. Их глаза сомкнулись в долгом, тайном, пьяном взгляде: они теперь не были с нами — только наедине друг с другом.

Позже мы видели, как они танцевали чарльстон, и впечатление было то же самое. Они не прыгали озорно, как другие пары, а двигались осторожно, будто стеклянные, их руки описывали дуги, словно их вели на ниточках. Платье Зельды надувалось при движении, и она каждый раз поправляла его, выставляя напоказ подвязки. Со стороны это выглядело шокирующе, но нельзя сказать, что она сознательно добивалась такого эффекта. Она танцевала только для себя и Скотта. Они двигались по одной орбите, поглощенные собой, и не отрывали глаз друг от друга.

— Как она тебе? — спросила я Эрнеста.

— Не красавица.

— Нет, но в ней есть изюминка, правда?

— Думаю, она сумасшедшая.

— Ты шутишь?

— Нет, — ответил он. — Ты видела ее глаза?

Под конец вечера они пригласили нас к себе — их квартира располагалась в фешенебельном районе на Правом берегу, недалеко от площади Этуаль. Сразу бросался в глаза богатый вид дома, но в самой квартире царил беспорядок — повсюду валялись книги, одежда, бумаги и детские вещи. Чтобы сесть на диван, нам пришлось отодвинуть в сторону кучу разного добра, но Скотт и Зельда не испытывали по этому поводу никакого смущения. Как и раньше в кафе, они продолжали развлекать друг друга, только теперь делали это гораздо громче. Шум стоял такой, что в глубине квартиры заплакал ребенок, и английская няня вынесла к нам Скотти, их пухленькую дочурку. На ней была хорошенькая пижама, большой бант схватывал сбоку белокурые шелковистые волосы, от подушки личико примялось, но это только красило малышку.

— Мое сокровище. — Зельда потянулась к ней, чтобы взять на руки. — Ну разве ты не конфетка? — Девочка улыбнулась сонной, умиротворенной улыбкой, но тут Зельда, сидевшая с ней в позолоченном, но потертом кресле с высокими ручками, вдруг ушла в свои мысли — ребенок соскользнул с ее колен и шлепнулся на пол. Зельда этого даже не заметила. Няня бросилась к девочке и поскорее унесла ее, ревущую во весь голос, а Зельда обратилась ко мне со словами: — Так что вы говорили? — Она смотрела на меня рассеянным, странным взглядом, как будто ее мысли витали где-то в другом месте. — Я мечтаю, чтобы Скотти была взбалмошной сумасбродкой. Эффектной, непостижимой и богатой.

— Она прелестна, — сказала я.

— Правда? Она никогда не будет беззащитной, ведь так? — Ее неожиданный напор пугал.

— Да, — поддержала ее я и подумала, что, возможно, Эрнест прав. Но кто смог бы понять, где подлинное безумие, а где опьянение шампанским, которое постоянно текло рекой?

Насколько я понимала, для этих двух праздник никогда не кончался. Не прошло и недели, как они заявились к нам на лесопилку в шесть часов утра, еще не протрезвевшие после ночной гульбы. Мы спали, но супруги стали колотить в дверь и выкрикивать нараспев наши имена. Их нисколько не беспокоило, что мы вышли в пижамах. Приготовленный нами кофе они не пили, а вместо этого смеялись и клялись в любви к неизвестному нам артисту балета, которого встретили предыдущим вечером в кафе.

— На Зельду очень действует искусство, — сказал Скотт. — Моя девочка витает в облаках.

Лицо Зельды театрально передернулось болью.

— Ты ведь не собираешься все рассказывать?

— Думаю, стоит, дорогая. Они все равно узнают.

— Ну, хорошо. — Ее глаза расширились. — Не так давно я по уши влюбилась в другого мужчину. Это чуть не убило меня и Скотта тоже.

Стоя над ней, Скотт сделал движение, как будто гладит ее по голове, но на самом деле и не прикасался к волосам.

— Нас это чуть не убило, но того мужчину убило на самом деле. Ужасно. Все газеты об этом писали. Вы наверняка что-нибудь слышали.

Я отрицательно покачала головой и сказала:

— Мне очень жаль, что вы прошли через такое испытание. Действительно, жуткая история.

— Да, — согласилась Зельда и неожиданно сменила тональность, словно невидимый режиссер крикнул: «Мотор!» — Этот человек хотел умереть из-за меня. И это еще больше сблизило меня и Скотта.

Эрнеста передернуло; он уставился в чашку с кофе и молчал. Могу сказать, что он никак не мог окончательно определиться относительно этой пары. Они не принадлежали к людям нашего склада, — впрочем, я уже не была уверена, что знаю наш «склад». Правила постоянно менялись.

— Я чувствовал, что Зельда чокнутая, — сказал Эрнест после их ухода, — но теперь я и в муже не уверен. Она высасывает из него силы. Как вампир.

— Зельда держит Скотта на коротком поводке, — добавила я.

— Я бы такого не стерпел.

— А тебе и не надо, — вспыхнула я.

— Успокойся, Тэти. Я ничего не имел в виду. Ты совсем не похожа на Зельду. Она ревнует Скотта к его работе. Мне кажется, брось он писать, она бы только обрадовалась.

— На что бы они тогда жили?

— Скотт сказал, что в прошлом году они потратили тридцать тысяч долларов — деньги просто уплыли сквозь пальцы.

— Тридцать тысяч — а мы живем на три. Какой абсурд!

— Думаю, мы живем лучше, разве не так?

— Да, — с жаром согласилась я.

В соседней комнате завозился Бамби. Я поставила на стол кофейную чашку и пошла за ним, и тут Эрнест сказал:

— Не хотел бы я жить, как они, но тяжело видеть, как бездарно люди тратят деньги, когда сам сидишь без цента. А что, если занять у Скотта некоторую сумму на нашу июльскую поездку в Памплону?

— Думаешь, мы достаточно хорошо знакомы для этого?

— Наверное, нет. Но нужно где-то достать деньги. Может, у Дона Стюарта?

— Он славный парень.

— Да, — согласился Эрнест. — Я вот что тебе скажу. Похоже, все собираются туда ехать. Это усложняет дело.

— Время еще есть. А что может быть такого сложного?

— Никогда не знаешь.