Минули две недели после предложения Эрнеста, и я отправилась в Чикаго с конкретной целью — познакомиться с семьей Хемингуэя. Я так нервничала, что перед встречей выпила значительную часть бутылки вина, расхаживая по гостиной в «Домицилии», а Эрнест изо всех сил старался приободрить меня. Усугубил мое состояние и дневной визит Кейт. Эрнест был на работе, и она застала меня одну.

— Надеюсь, ты не выходишь замуж за Уема? Это смешно. — Голос ее звучал визгливо. Она вошла, не сняв шляпки и пальто.

— Кейт, пожалуйста, сядь и успокойся.

— Ты пожалеешь. Сама это знаешь. Он такой молодой, такой импульсивный.

— А я кто? Скучная старая дева?

— Нет, просто наивная. Ты слишком ему доверяешь.

— Давай откровенно, Кейт. Ты ведь считаешься его другом. Что он тебе сделал, что ты настолько ему не веришь?

Внезапно она оборвала свою шумную тираду и тяжело опустилась на диван:

— Ничего.

— Тогда к чему все эти разговоры? — Я понизила голос и села рядом. — Скажи мне, что происходит.

— Не могу. — Кейт медленно покачала головой. Ее глаза были чистыми и печальными. — Не хочу вносить еще большую смуту. Я буду радоваться за вас. Клянусь — буду.

У меня зашумело в ушах, и шум этот не прекращался весь день. Когда Эрнест пришел с работы, я уже так себя накрутила, что накинулась на него еще у дверей.

— Может, расскажешь о Кейт. Кажется, она по уши влюблена в тебя. — Меня саму удивило, как это я заговорила о таком во всеуслышание, но Эрнест сохранял спокойствие.

— Возможно, — сказал он. — Но тут нет моей вины. Я не давал ей надежды.

— Так ли это? Она, похоже, чем-то уязвлена.

— Послушай. Кейт есть Кейт. Все уже в прошлом. Ты что, действительно хочешь знать?

— Да. Хочу знать все. О каждой, кого ты когда-то поцеловал или вообразил, что любишь, — пусть всего на две минуты.

— Бред. Зачем тебе это?

— Чтобы ты мог потом сказать, что они ничего для тебя не значат и что меня ты любишь больше.

— Да я тебе все время это твержу. Ты что, совсем меня не слушаешь?

— Разве можно жениться, если между нами есть секреты?

— Ты не хочешь выходить замуж?

— А ты хочешь жениться?

— Конечно. Ты придаешь слишком большое значение мелочам, Хэш. Пожалуйста, будь разумной.

— Вот и Кейт говорит то же самое.

Во взгляде Эрнеста было такое раздражение, что я не выдержала и залилась слезами.

— Ну, иди сюда, котенок. Все будет хорошо. Вот увидишь.

Я кивнула и утерла слезы. А потом попросила чего-нибудь выпить.

Чтобы добраться до большого родового гнезда Хемингуэев в Оук-Парке, мы взяли автомобиль у Кенли. По мере приближения к Кенилворт-авеню, Эрнест становился все более возбужденным.

— Ты думаешь, я им понравлюсь? — спросила я.

— От тебя все придут в восторг. Вот ко мне здесь относятся не лучшим образом.

— Они любят тебя. Иначе быть не может.

— Я им нужен как собаке пятая нога, — горько произнес он. — Как ты думаешь, почему я остановился у Кенли, хотя моя семья живет всего в пятнадцати милях от города?

— О, дорогой, я не представляла, что все так плохо. А если попробовать улучшить отношения?

— Все очень запущено, — ответил он, и мы поехали долгой, окружной дорогой.

Грейс, мать Эрнеста, открыла нам дверь сама, буквально растолкав слуг, собиравшихся это сделать. Полная, роскошная женщина, с большим пучком с проседью на голове. Не успела я переступить порог, как она уже набросилась на меня, схватила за руки, и, хотя я улыбалась, изо всех сил стараясь ей понравиться, мне стало понятно, почему Эрнест воевал с ней. Она, как и моя мать, была больше и громче всех вокруг. Изменяла центр тяжести в комнате, управляла событиями.

В гостиной на красивой посуде были разложены вкусные сандвичи, стояли бокалы с розовым шампанским. Марселина, старшая сестра Эрнеста, сидела рядом со мной на кушетке, и хотя она казалась довольно милой девушкой, мне было не по себе: очень уж она напоминала своего брата. Урсула тоже была на него похожа — та же улыбка, ямочка на подбородке. Шестнадцатилетняя Санни прелестно выглядела в бледно-желтом шифоновом наряде. Малыш Лестер, всего шести лет, повсюду преследовал Эрнеста, как щенок, пока не затеял возню в столовой. А меня Грейс удерживала в гостиной, рассказывая о превосходстве европейских кружев, в то время как доктор Хемингуэй нерешительно топтался там же, держа в руках тарелку с разными сортами сыра и свеклой, которую вырастил в своем саду в Уоллон-Лейк.

После обеда Грейс пригласила меня к роялю, а сама, стоя рядом, исполнила арию. Эрнест явно страдал. Но еще большее испытание его ждало, когда Грейс стала показывать мне фотографии из заветного альбома: на одной Марселина и Эрнест были одеты в одинаковые розовые льняные платьица и украшенные цветочками шляпки с большими полями.

— Мама, Хэдли это неинтересно, — сказал Эрнест из другого конца комнаты.

— Очень даже интересно, — похлопала меня по руке Грейс. — Правда, дорогая? — Она демонстрировала фотографию с видом собственницы. — Разве не красивый ребенок? Возможно, с моей стороны было глупо наряжать его как девочку, но такая уж у меня возникла прихоть. Вреда от этого никому не было.

Эрнест закатил глаза.

— Ты права, мама. Разве что-то может принести кому-то вред?

Она не обратила никакого внимания на его слова.

— Он всегда любил сочинять истории. О своем коне-качалке Принце, о няньке Лилли Бер. Странным мальчиком он был в детстве. Если ему не нравилось, что вы делаете, он просто с силой колотил вас, а через некоторое время приходил мириться, требуя поцелуев.

— Смотри, не поступай так с Хэдли, — сказала Марселина, подмигивая Эрнесту.

— А если ей это понравится? — возразила Урсула с улыбкой.

— Урсула! — одернул дочь доктор.

— Убери альбом, мама, — попросил Эрнест.

— Ой-ой! — Не обращая на него внимания, Грейс перевернула страницу. — Вот один из коттеджей около Уиндемира. Прекрасная Валлона, — и она продолжила свои восхваления.

Вечер шел своим чередом. Подали кофе, чуточку бренди, вкусные пирожные и затем еще кофе. Когда нам наконец позволили уехать, Грейс крикнула вслед, что нас ждут в воскресенье обедать.

— Ни за что! — тихо произнес Эрнест, поддерживая меня на пути к машине.

Когда мы ехали назад, к Кенли, я сказала:

— Твои родные были невероятно милы со мной, но я могу понять, почему ты хочешь жить отдельно.

— Для них я все еще ребенок, даже для отца, а когда я спорю, то оказываюсь эгоистом, беспечным человеком или даже дураком; я не вызываю у них доверия.

— При жизни мамы со мной было то же самое. Наши матери очень похожи. Может, поэтому нас так тянет друг к другу?

— О боже! Надеюсь, нет, — ответил он.

После нашей помолвки наше проживание у Кенли подверглось пересмотру. Я по-прежнему могла жить в своей комнате, а Эрнеста попросили на время моего пребывания переселиться к другим знакомым.

— Что на Кенли нашло? — злился Эрнест, передавая мне эти новости. — Вряд ли он сам белый и пушистый, как свежевыпавший снежок.

— Он заботится не о своей репутации, а о моей, — сказала я. — Очень галантно с его стороны.

— Новая головная боль. Я хочу видеть тебя сразу, как только ты утром откроешь глаза. Неужели я многого прошу?

— Это ненадолго. Как только мы поженимся, ты сможешь видеть меня, когда пожелаешь.

— Приятно слышать. — Он рассмеялся.

— Очень приятно.

Ни для кого не было секретом, что я девственница. Если не считать нескольких пылких поцелуев от поклонников, мой опыт в любви был невелик. Эрнест же любил намекать, что знал многих женщин. Я допускала, что у него была близость с Агнес в Италии — в конце концов, они собирались пожениться, об остальных я старалась не думать. Все это заставляло меня трепетать и задаваться вопросом, соответствую ли я его требованиям, но потом, отбросив сомнения, я сосредоточилась на том, что физическая любовь поможет мне лучше его узнать: между нами не будет ни преград, ни барьеров. Не важно, что я неопытна. Он почувствует, что я люблю его всего — без остатка. Не может не почувствовать.

Казалось, Эрнест приготовился терпеливо ждать брачной ночи и никак не торопил события, но вечером после нашего визита в Оук-Парк, поцеловав меня на ночь, он сказал, что сегодня не поедет к Дону Райту, а устроится на свежем воздухе.

— То есть как?

— Пойдем покажу.

Я поднялась за ним по пожарной лестнице на крышу, не сомневаясь, что впереди меня ждет жуткий холод — все-таки март, настоящая весна придет в Чикаго через несколько недель, — но Эрнест нашел на крыше укромный, защищенный от ветра уголок, набросал туда одеял и простыни, и там стало даже уютно.

— У тебя здесь свой мирок.

— Этого я и добивался. Хочешь вина? — Он залез в свое логово и вытащил оттуда закупоренную бутылку и чашку.

— Что еще ты припрятал на черный день?

— Посмотри сама. — Голос его звучал легко и игриво, но когда я легла рядом с ним на одеяло и он накинул на мои плечи плед, я почувствовала, как у него дрожат руки.

— Ты нервничаешь, — сказала я.

— Сам не знаю почему.

— У тебя ведь было много девушек?

— Ни одна из них не похожа на тебя.

— Отлично сказано.

Мы забрались под одеяла и долго целовались, укрывшись, словно в теплом коконе, от остального мира. И вдруг я — за мгновение до того еще не думая, что сделаю, — стянула с себя жакет и блузку и прижалась к нему, не обращая внимания на колючий свитер и на то, что он отодвинулся, чтобы лучше рассмотреть меня.

Я не чувствовала робость и незащищенность — те чувства, которые, как мне казалось раньше, должны испытывать в подобных ситуациях неопытные девушки. У него были нежные руки. Они ласкали мои груди, и меня удивила сила возбуждения от его прикосновений, током пронзившая мое тело. Я непроизвольно изогнулась, и после этого все стремительно завертелось — мои руки жадно искали его, он целовал мои глаза, шею, все подряд. Ощущения были новыми, но естественными и правильными, даже когда я испытала боль.

Когда я была подростком, мать опубликовала статью в «Нью рипаблик», где писала, что замужняя женщина, получающая удовольствие от секса, не лучше проститутки. Только ради получения потомства надо повиноваться мужу, но высшее назначение женщины — абсолютное, полное блаженства воздержание от половой близости. Я не знала, как относиться к сексу и чего ожидать от него, кроме неудобства. Повзрослев и став любознательней, я ознакомилась с отрывками из «Психологии секса» Хэвлока Эллиса в «Литерери дайджест» Роланда, откуда извлекла много полезной информации. Однако вещи, вызывавшие особенный интерес, так и остались неизвестными — как соединяются тела и что при этом испытывают вступающие в союз пары. Не знаю, была ли я недоразвитой или просто наивной, но в моем воображении наша первая брачная ночь с Эрнестом начиналась с того, что он переносил меня через утопающий в цветах порог, а белое платье само собой падало на пол. Затем после какой-то нежной, но неопределенной возни я становилась женщиной.

На крыше все покровы упали, и когда не осталось никаких призрачных иллюзий, меня удивила сила моего желания — я стремилась принадлежать ему, меня влекло тепло его кожи. Я хотела его, и ничто не могло сдержать мой порыв — ни неуклюжие столкновения наших коленей и локтей на пути друг к другу, ни внезапный резкий толчок, когда он вошел в меня. Когда я полностью ощутила его вес, почувствовала под плечами и бедрами каждую неровность, каждый изгиб крыши, проступившие сквозь одеяла, то испытала мгновения такого чистого, такого огромного счастья, которое никогда не забуду. Казалось, нас так вдавило друг в друга, что его кости вошли в мое тело, и мы мгновенно стали одной плотью.

Потом, откинувшись на одеяла, мы смотрели на яркие звезды, рассыпавшиеся по всему небу.

— У меня такое ощущение, что я твой домашний любимец, — сказал он. Голос его звучал ласково и нежно. — И ты тоже. Ты моя маленькая красивая кошка.

— Ты предполагал, что может быть так? Что именно так все произойдет?

— Если ты со мной, я способен на все, — сказал он. — Думаю, даже могу написать книгу. То есть я хочу ее написать, но ведь она может оказаться глупой или бесполезной.

— Конечно, можешь, и это чудесно. В ней будет твоя молодость, свежесть и сила. Она будет отражением тебя.

— Я хочу, чтобы мои герои были похожи на нас, на людей, которые просто живут и говорят, что думают.

— Мы говорим, что думаем, но ведь это трудно, правда?

— Кенли считает, что мы торопим события. Не понимает, почему я стремлюсь к семейной жизни, когда мне и одному неплохо.

— Это его право.

— Не только его. Хорни боится, что брак помешает моей карьере. Джим Гэмбл уверен, что после свадьбы я перестану и думать об Италии. Кейт с нами не разговаривает.

— Давай не будем о ней. Не сейчас.

— Хорошо, — согласился он. — Я только хочу сказать, что, похоже, никто не понимает: мне это нужно. — Эрнест сел и долго всматривался в мое лицо, и я подумала, что могу раствориться в этом взгляде.

— Хочу быть похожей на тебя, — сказала я. — Хочу быть тобой.

Никогда я не была искренней. Той ночью я с радостью сбросила б свою кожу и забралась в его, потому что верила: именно это и есть любовь. Разве не почувствовала я, как мы исчезаем друг в друге, как между нами рушатся преграды?

Самым тяжелым уроком, вынесенным мною из нашего супружества, стало признание ошибки такого умозаключения. Я не смогла проникнуть во все закоулки естества Эрнеста, да он и не хотел этого. Со мной он чувствовал себя в безопасности, у него был тыл, и я тоже нуждалась в этом. Но ему также нравилось ускользать от меня, погружаться в работу. И возвращаться, когда он этого хотел.