Сьюзан Маклеод

Холодный поцелуй смерти

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

На нее никто не обращал внимания — на босую девочку под холодным проливным дождем; длинные черные волосы трепал порывистый ветер, с тщедушного тельца свисали лохмотья. Ей было лет восемь, от силы девять. Она ждала, в упор глядя на меня темными злыми глазами. Когда я увидела ее, сердце у меня екнуло, по спине пробежались ледяные пальцы ужаса, зубы скрипнули. Народ кругом спешил себе по брусчатке к гостеприимным огням Ковент-Гарден — укрыться под стеклянным куполом торгового центра с его магазинами, кафе, уличными актерами и толчеей вокруг прилавков. Над Лондоном разразилась обычная для конца октября непогода, а значит, у ведьм открылся сезон бурной торговли чарами вроде «сухоножек», «непромоканцев» и «всепогодных заколок» — и очень вовремя, прямо настоящий ультрасовременный маркетинг. И никто из этих предвечерних гуляк не остановился, чтобы помочь ребенку. Никто даже не замечал девочку — никто, кроме меня.

Вообще-то, ничего удивительного, она же призрак.

Не так уж много людей видят призраков.

А я сида. Я призраков вижу, и еще как, но вот чтобы прицепилось привидение и слонялось за мной по пятам?! Честно говоря, с тех пор как в моей жизни объявилась Козетта — недели две назад, — я поняла, что видеть и подвергаться преследованиям — это совсем не одно и то же. Теперь я постоянно твержу себе, что бояться привидений глупо, ведь они физически не могут причинить живым никакого вреда, и заставляю себя преодолевать иррациональную потребность повернуться и удрать. Я перевела дух и, не сбавляя хода, побежала трусцой прямо на девочку. Когда я приблизилась, она протянула ко мне руки в мольбе и широко раскрыла рот, и ветер визжал и выл, словно подменяя ее безмолвный крик.

Я остановилась перед ней, подавляя дрожь.

— Вот что, Козетта, нам нужно обязательно найти какой-то способ договориться, — проговорила я, чувствуя, как досада вытесняет страх. — Я хочу тебе помочь, но не могу, потому что не знаю, что случилось.

Козетта вцепилась в ворот сорочки и распахнула ее. Три переплетенных полумесяца, вырезанные на тощей груди — красные, открытые, кровоточащие, — и не думали затягиваться и вообще выглядели точно так же, как и в последние десять раз, когда я их видела. Это были не смертельные раны, и даже не свежие — судя по одежде, Козетта была мертва уже лет сто пятьдесят, — но меня скрутило от гнева на того мерзавца, который сделал такое с ребенком. Три полумесяца — это что-то из символики богини Луны, но какое они имели отношение к Козетте, ее смерти и к тому, почему она меня преследует, мне никак не удавалось выяснить. Я спрашивала у всех подряд, основательно прошарила Интернет, провела бесплодный день в ведьминском отделе Британской библиотеки, наняла медиума — сколько времени и денег зря потратила! — и так ничего и не выяснила, так что даже назвала девочку Козеттой по собственной прихоти, ведь, как ее зовут на самом деле, я не знала. Так что, если я хочу умилостивить призраков, следующая остановка — обратиться к некроманту. А это, прямо скажем, дело нелегкое. Некроманты не из тех, кто рекламирует свои услуги, поскольку повелевать мертвыми — а не просто разговаривать с ними — запрещено законом… Но сейчас нам с Козеттой — обеим — нужно было отдохнуть друг от друга.

— Вижу. — Я вгляделась в кровавый символ и поежилась — с мокрых волос потекло за шиворот, — И все равно не понимаю, чего ты от меня хочешь, что я должна сделать?

Уронив руки по швам, девочка с молчаливым раздражением топнула ногой. Потом как обычно, поглядела мне за плечо, как будто кого-то там увидела, замерцала и рассеялась, словно свет от выключенного уличного фонаря.

По спине пробежал холодок, и я поняла, что на сей раз ко мне сзади и вправду кто-то подобрался — или что-то. Я повернулась проверить. Надо мной бесстрастно нависал фасад церкви Св. Павла; сквозь узкие, скругленные сверху окна сочилось теплое свечное сияние, прямоугольная бронзовая доска на фальшивой двери казалась темным провалом на фоне серого песчаника. Руки покрылись мурашками, а промокший спортивный костюм, липнувший к коже, лишь подхлестнул тревогу. Под нависшим фронтоном церкви жались друг к дружке три душеспасителя — члены секты «Охранителей душ»; мощный прожектор у них над головами высвечивал красные кресты на серых, как у крестоносцев, плащах, словно высеченных из гранита. На миг мне стало интересно, почему душеспасители не спрятались в метро, — они всегда в плохую погоду отступали на подземные позиции: к чему «охранять души» от вампиров, ведьм и всего волшебного, в том числе и от меня и от прочего волшебного народа, когда эти души попрятались от дождя и проповедовать некому.

Я выкинула душеспасителей из головы и проверила, нет ли в церкви каких-то чар, которые могли напугать Козетту. Ворота с обеих сторон здания были широко распахнуты и вели в темный сад. Я всмотрелась в темноту за ближайшими воротами, включила внутренний локатор…

— Смотрите-ка, это же наша паскуда-сида! — захихикал за спиной знакомый голос. — Наверно, ждет своего сутенера-вампира!

Я медленно обернулась и обдала говорившую ледяным взглядом. Она с усмешечкой глядела на меня из-под большого черного зонтика: каштановые кудряшки закрутились от сырости еще туже, темно-зеленая униформа топорщилась на более чем пышной фигуре — этакая реклама шин «Мишлен». Дженет Симе, в прошлом констебль. «В прошлом» по собственной вине — она без памяти втрескалась в сослуживца, моего друга, и из-за ревности пренебрегла предписаниями, а заодно и мной, когда мне потребовалась помощь, так что она сама вырыла себе яму, но винила, разумеется, меня. Мне не повезло: когда ее вышвырнули из полиции, она нашла себе работу в охране Ковент-Гарден и теперь «случайно натыкалась» на меня каждый день.

— Ага, наверно, папарацци дожидается! — Ее подпевала, потасканная блондинка, сложила пальцы рамочкой и нацелилась на меня. — Улыбочку, мисс Тейлор! — зашипела она, а потом состроила жалостливую гримасу. — Журналистов вы больше не интересуете, Женевъева! Вчерашние новости никому не нужны, и сидские шлюшки нам тоже ни к чему, так что проваливай-ка ты со своими оранжевыми котячьими глазенками в СОС-таун, там тебе самое место!

Внутренне я застонала — я и представить себе не могла, сколько неприятностей у меня случится из-за того, что на первых полосах газет напечатали мое фото в компании главного лондонского кровососа (к счастью, ныне покойного). И Дженет с ее подпевалой были самой маленькой из этих неприятностей, пусть и до обидного сухой благодаря огромному зонтику, — хотя они и охотились за моей кровью в переносном смысле чуть ли не с большим рвением, чем вампиры — в прямом. Пока что я сохраняла спокойствие и тренировалась делать им «полное, не вижу’’», однако…

— Некогда мне тут с вами болтать. — Я отбросила с лица мокрую прядь и медовым голосом пропела: — У меня жаркое свидание с красавцем-фавном, надо хорошенько подготовиться.

К сожалению, красавец-фавн был мой начальник, а жаркое свидание сводилось к обычной работе, но, когда оказываешься лицом к лицу с парочкой гарпий, готовых жизнь положить, лишь бы тебе насолить, все средства хороши. Я улыбнулась подружкам, порадовалась зеленым сполохам в их глазах — недаром ревность называют зеленоглазым чудовищем, — повернулась и ушла, не слушая, что они там лепечут.

Дойдя до угла, я обернулась и сосредоточилась, включив магическое зрение. Так я и думала — над большим черным зонтиком Дженет набрякли чары «глаз бури», роняя вокруг подружек жирные круглые капли. Я помедлила. Мне всего-то нужно было сложить ладонь чашечкой и призвать чары — тогда ветер вырвет из рук Дженет ее великанский зонтик и две эти дуры заверещат и задрыгаются под дождем, как мокрые мыши. Я стиснула кулак и велела себе не опускаться до их уровня. Их насмешки того не стоили — меня же не побивали камнями, в самом деле. Как говорится, слова не ранят, и это правда, если только к ним не присовокупляют чары, а Дженет с подпевалой были не ведьмы — просто ведьмины дочки. Отцы у них были люди, а не сиды, поэтому подружки жили в мире, напоенном магией, видели ее отсветы, но так и не научились ею управлять — и никогда не научатся. Чары «глаз бури» им пришлось купить, а любое действенное заклинание — удовольствие недешевое, это я прекрасно знала.

Я засмеялась — коротко и безрадостно. Сама-то я хороша — сида, волшебное существо, напоенное магией, но это вовсе не значит, будто я умею с ней обращаться. О да, я ее видела магическим зрением, могла призвать, взломать или даже впитать, но, как я ни старалась, собственные мои колдовские способности на деле оказывались не серьезнее, чем у ведьминых дочек. Почему, я сама не знала, но магия любит подобные мелкие шуточки. Однако сложности с чарами были у меня всегда и сейчас значились где-то в самом низу списка, в начале которого стояли куда более важные пункты — например, выяснить, что от меня нужно привидению Козетте.

Я потрусила домой, ломая голову над тем, где же, прах побери, раздобыть некроманта, — разве что в буквальном смысле слова рыться в могильном прахе?

Пять минут — и я была дома, в тепле и сухости, по крайней мере, на пороге вестибюля; оставалось еще подняться на пять пролетов. Я положила ладонь на парадную дверь, и кобальтовые защитные чары вспыхнули, словно неоновая вывеска в сумраке, снова впитались в косяки, и дверь подалась. Отняв руку, я вдохнула знакомый аромат восковой мастики для пола, а с ним и свежий — и куда менее приятный — запах сырой плесневелой земли и чеснока.

— Проклятущие ведьмы, — процедила я и сморщилась.

Я щелкнула выключателем, но, как обычно, ничего не произошло, — в люстрах, свисавших из-под высокого эдвардианского потолка, по-прежнему не было лампочек. Хозяин дома, мистер Трэверс, что-то затаился. Моим соседкам-ведьмам темнота была нипочем: все они могли наколдовать себе огненные шары. Но хотя у меня и «оранжевые котячьи глаза» (лично я предпочитаю называть их янтарными), в темноте я вижу примерно так же фигово, как колдую, так что пришлось полагаться на свет уличных фонарей, сочащийся сквозь витражную фрамугу над парадной дверью. А этот свет не мог ни развеять темные тени, таящиеся на лестнице, ни осветить высокую, темную, неподвижную фигуру на площадке надо мной.

Сердце у меня екнуло, я уставилась в темноту, а потом вздохнула с робким облегчением — мне удалось разглядеть толстое древко и березовые прутья метлы-оберега. Еще раз проклятые ведьмы! Мало того что с чесноком переборщили, еще и всякий хлам на лестнице сваливают. Впрочем, не привидение — уже спасибо. Поежившись, я вытащила из полиэтиленового пакета заботливо приготовленное до пробежки полотенце и вытерла мокрые лицо и волосы. Шагая к лестнице на цыпочках — наш гоблин-уборщик Элигий был не из тех, кто потерпит мокрые следы на оттертом черно-белом кафельном полу, — я натянула через голову сухой свитер и почувствовала, как холод мало-помалу отступает.

— Дженни!

От гулкого баса я так и подскочила.

— Можно тебя на пару слов? Пожалуйста.

Сердце у меня упало. Я натужно улыбнулась и повернулась к хозяину дома:

— Конечно, мистер Трэверс!

«Если эта пара слов не о выселении из квартиры», — добавила я про себя, глядя снизу вверх на горного тролля ростом добрых восемь футов.

Он напоминал Халка из фильма, только Халк желто-зеленый, а мистер Трэверс — всевозможных оттенков коричневого. Он с головы до пят задрапировался во что-то вроде бархатного мешка песочного цвета, оставлявшего бугристые бежевато-бурые руки обнаженными. На самом деле мистер Трэверс весь светло-бежевый, а уродливые бурые комья — это была налипшая и еще не отслоившаяся земля. Он залегал себе геологическими пластами в подвале — так он боролся с эрозией из-за задымленного лондонского воздуха — и никого не трогал, но мои соседки заставили его выкопаться и заняться их жалобами. На меня.

— Извини, нехорошо получается, но госпожа ведьма Уилкокс опять недовольна. — Мистер Трэверс нахмурился, его лоб прорезали глубокие трещины.

Ведьма Уилкокс жила на четвертом этаже, была полна решимости меня выселить и не жалела ради этого сил и красноречия. Дело осложнялось тем, что до выхода на пенсию она состояла в Ведьминском совете, и от нее нельзя было так просто отмахнуться.

— Мне кажется, я не делала ничего такого, что вызвало бы ее недовольство, — проговорила я, делая ставку на дипломатию.

— Дженни, ты же понимаешь, не важно, что ты делала и чего не делала, — угрюмо пророкотал тролль. — К ней приехала пожить внучка. Насколько мне известно, она только что рассталась с женихом и потеряла работу, поэтому чувствует себя несколько неуверенно. Госпожа ведьма Уилкокс говорит, что ее внучке в ее нынешнем состоянии может навредить соседство феи-сиды… — он подался вперед и похлопал по почтовому ящику, — особенно если учесть, сколько писем шлют тебе вампиры…

Вот зараза! В пекло дипломатию!

— Она что, думает, я силком потащу ее внученьку в вампирский клуб и устрою ей Укус только потому, что какие-то кровососы прислали мне несколько писем? — Я фыркнула. — И вообще, даже если бы я решила натворить таких глупостей, внучка-то у нее ведьма, так что ни в какое лицензированное вампирское заведение ее и на порог не пустят!

— Дженни, я это понимаю, и она тоже должна понимать. — Мистер Трэверс яростно почесал руку, отчего на мраморный пол посыпались хлопья сухой земли. — Я пытался напомнить ей о старинных соглашениях и объяснить, что ни один вампир в Британии их не нарушит, но она и слушать не хочет!

Соглашения были не просто старинные, а древние, их заключили еще в четырнадцатом веке, когда ведьмы и вампиры столкнулись лицом к лицу с группой религиозных фанатиков — охотников на ведьм. Охотники искореняли любое колдовство на корню и, обнаружив преступника, не тратили время на разбирательства, кто он и что он. Столкнувшись с общим врагом, вампиры с ведьмами решили объединиться ради самосохранения и заключили перемирие на условиях «живи и давай жить другим» — перемирие, остающееся в силе и в наши дни.

Разумеется, нынешние ведьмы предпочитают забыть, кто спас их от перспективы долгих пыток и поджарки на решетке, но вампиры живут дольше и память у них лучше — благодаря Дару кое-кто из них лично был свидетелем тогдашних событий, — а кроме того, крайне серьезно относятся к «слову чести». Поэтому ведьмы, а также все, кто удостаивался их протекции — два месяца назад в их число входила и я, но теперь все изменилось, — последними оказались бы в числе гостей-деликатесов на вампирском званом обеде. К несчастью для меня, если ведьма впадает в паранойю, подобные соображения ее не останавливают.

— Хотел, чтобы ты была в курсе дела, Дженни. — Пыль висела над головой мистера Трэверса нервным бежевым облачком. — Мне правда очень неприятно, ты такая хорошая съемщица. — Уступы бровей сочувственно опустились. — Но если она подаст жалобу выше, я уже ничего не смогу поделать.

— Понимаю, заявление пойдет в Ведьминский совет. — Я вяло похлопала его по руке в знак благодарности и тут же пожалела: от руки отвалился большой кусок сухой глины, а под ним виднелась воспаленная мокнущая кожа. Разнесся густой запах сырости, и я с трудом сдержалась и не закашлялась. — Надеюсь, совет не примет его всерьез, — проговорила я, когда смогла.

— Я обязательно замолвлю за тебя словечко, Дженни. — Мистер Трэверс полез в карман своего балахона, извлек оттуда бумажный пакетик и протянул мне. — Хочешь сливочный леденец?

Я взяла конфетку, чтобы не обидеть его.

— Спасибо, — улыбнулась я и добавила: — Съем потом. — Скорее уж никогда: я не собиралась ломать себе зубы о тролльи сладости. — И что предупредили, тоже спасибо. Я постараюсь сделать так, чтобы письма больше не приходили.

Тролль коротко улыбнулся мне в ответ, губы разомкнулись, показав истертые бежевые зубы.

— Я тут подумал… хотел с тобой посоветоваться, Дженни.

Он умолк и опустил глаза, словно бы смутился из-за кучки сухой земли у своих ног.

— Мм… ничего, если спрошу?

— Давайте, — кивнула я.

Он пошевелил землю ножищей, похожей на кирпич.

— Я вот подумал, может, полировку себе сделать… — тихо пророкотал он, украдкой взглянул на меня и снова уставился в пол. — Все только об этом и говорят, но я решил: наверно, староват я уже… а на Хеллоуин будет праздник, и… — Он поднял руки в пятнах глины. — Не могу же я так пойти.

— Ну, по-моему…

— Да, молодые тролли полируются, — очертя голову зачастил он, и по его лицу побежали тревожные трещины, — ну, и еще иногда бетонные, но я не хочу выглядеть дураком! Как ты думаешь, делать полировку или не надо? К тому же я боюсь, что будет больно, современные методы не значит самые лучшие, правда?

Я заморгала, не зная, имею ли право давать косметологические рекомендации троллю; мистер Трэверс мне нравился, и мне совсем не хотелось оказать ему медвежью услугу своим советом. Но единственным троллем, с которым я была близко знакома, был мой друг Хью, сержант полиции Хью Манро, а он сейчас поправлял здоровье в Кернгормских горах, среди соплеменников, — не так давно он пострадал при исполнении служебных обязанностей. Сам-то Хью придерживался традиционных взглядов, однако если подумать…

— Вот что, — сказала я, слегка нахмурясь. — У меня есть знакомый тролль, который делал себе полировку, он работает в полиции, его зовут констебль Тейгрин. — А констебль Тейгрин, возможно, подскажет мне, где найти некроманта, следовательно… — Давайте я ему позвоню и спрошу, может быть, вы с ним поговорите, хорошо?

— Замечательно, Дженни, огромное тебе спасибо! — Лицо мистера Трэверса расколола радостная улыбка. — Так и знал, что нужно спросить именно тебя. — Он снова протянул мне пакетик. — Возьми еще леденец!

Я вежливо приняла подношение, и мистер Трэверс на удивление бесшумно двинулся прочь, бормоча что-то насчет швабры и совка. Несколько растерявшись, я сунула леденцы в свой полиэтиленовый мешок, прямо к мокрым кроссовкам, а потом повернулась, чтобы как следует рассмотреть возмутительный почтовый ящик — моя ячейка, как обычно, была битком набита. Ведьме Уилкокс есть на что жаловаться.

По вестибюлю разнеслись механические звуки музыкальной темы из «Хеллоуина», и у меня ушла целая секунда на то, чтобы сообразить, что это звонит мой мобильник. Мелодию выбирала не я — это досадные последствия моей работы в фирме «Античар». Я вытурила компанию гремлинов из-под Тауэр-бридж, и эти тварюги наслали на мой телефон технопорчу. Я целую неделю пыталась снять ее, то есть взломать, хотя дело шло к концу октября и такая музыка была даже кстати, но мой телефон все равно перебирал в случайном порядке мелодии из классических ужастиков, и это было катастрофически непрофессионально: многие клиенты жаловались. Я вытащила телефон из заднего кармана шорт, но, когда увидела, кто звонит, досаду как рукой сняло и я разулыбалась.

— Грейс! — Тут я вспомнила, почему она звонит: ее беспокоила вся эта дурацкая история с письмами от вампиров, и, хотя я готова была расцеловать ее за то, что она, душечка, проверяет, все ли у меня хорошо, лишние тревоги были ни к чему ни ей, ни мне. Я попробовала ее отвлечь. — Слушай, у тебя случайно нет знакомого некроманта, а?

— Дженни, я врач, а не справочное бюро! — ответила Грейс со своим обычным здравомыслием. — И вообще, по-моему, если медиум тебе не помог, то и некромант не поможет. Говорила я тебе, подожди до Хеллоуина, тогда и сможешь поболтать со своим привидением!

Я набросила полотенце на плечи и поежилась.

— Ну, знаешь, в ночь с тридцать первого на первое я на церковный двор ни ногой! Это все равно что запереть тебя в одной комнате с пауком!

— Фу! Ты мне вечно твердишь, что пауки совершенно безобидные, так вот, и привидения тоже! Сама понимаешь, так будет быстрее и дешевле, чем искать некроманта, — справедливо заметила она. — К тому же в «Надежде» в Хеллоуин будет не протолкнуться, так что у тебя, возможно, не будет времени наведаться на церковный двор.

«Надежда» — это клиника Комитета по этике межвидовых отношений. В клинике лечат «Дубль-В» — под этим политкорректным ярлычком скрывается вирус вампиризма и отравление вампирским ядом, — а также всех, кому навредило колдовство. Грейс работала там в приемном покое — именно в «Надежде» мы познакомились и подружились — и была совершенно права: один Хеллоуин стоит дюжины полнолуний. Психи повылазят изо всех щелей — и люди, и нежить, — и клинику «Надежда» ждет коллапс от перегрузки, к тому же туда сбежится гораздо больше обычного перепуганных людей, которым пришло в голову, что, может быть, Укус — это не так уж и «круто».

— Только не говори, что меня вызовут подежурить, — отозвалась я, подпрыгивая сначала на одной ноге, потом на другой: стаскивала мокрые носки.

— Просить тебя никто не станет, — рассмеялась Грейс. — Наш новый администратор уже поставил в расписание и тебя, и всех остальных волонтеров.

— Наверняка кто-то показал ему ту прошлогоднюю запись выпуска новостей. — Я свернула носки и сунула в мешок. — Где ведьминский сейм Челси закатил истерику, потому что их доченьки решили, что будет весело, если пойти развлечься в СОС-таун.

Получить Укус в каком-нибудь фешенебельном вампирском клубе — затея относительно безопасная, потому что тамошние вампиры теряют контроль над собой, только если речь идет о презренном металле, а не о крови, и после визита в такой клуб «Дубль-В» лечить не приходится — разве что легкую анемию, вызванную чрезмерно рьяным донорством. Однако в СОС-тауне, куда модно наведываться как раз в Хеллоуин, правила совсем другие. Вампиры придают традиционным хеллоуинским забавам совершенно новое направление.

— Хорошо, хоть вампиры от них так и разбегались, так что никого не покусали и тем более не инфицировали, — проворчала Грейс. — Безответственные дуры и идиотки. Будем надеяться, что лекция о побочных эффектах вируса вампиризма и джи-заве произвела на них должное впечатление и ее не придется повторять в этом году.

— Будем-будем, — горячо согласилась я, потому что уже десять лет, с моих четырнадцати, знаю на собственном опыте, что это за «побочные эффекты». Джи-зав, о котором говорила Грейс, — это такой метадон для инфицированных вампирским ядом, и зависимость от него — штука совсем не веселая, но все лучше, чем стать кровной рабыней какого-нибудь упыря.

По крайней мере, я всегда так считала. Но теперь начала сомневаться.

— Ладно, если не считать мерзкого настырного привидения, как моя любимая сидочка чувствует себя в этот холод и ветер? — бодро поинтересовалась Грейс, вторгаясь в мои разбегающиеся мысли.

— Если учесть, что я единственная сидочка и в Лондоне, и среди твоих знакомых, любезности ты говорить не умеешь! — заявила я и фыркнула.

— А как там вам-пи-ры? — спросила она, вопросительно повысив голос.

— Пока никто не напрыгнул на меня из кустов, так что я никуда не делась, глотаю таблетки и имею при себе положенные восемь с чем-то пинт крови.

— Практически все это я могу вывести самостоятельно из того факта, что ты со мной разговариваешь, — сухо сообщила Грейс.

Я улыбнулась:

— В дедукции с тобой никто не сравнится!

— Оставим в стороне неуместные комплименты, — возразила она с явной ехидцей. — Вернемся к вампирам и к тому, сколько приглашений ты получила сегодня.

Я подергала кипу конвертов, торчащих из ящика, и буркнула: «Как всегда», надеясь, что Грейс этим удовлетворится. Беда в том, что теперь, когда все вампиры и все их кровные рабы до единого знали, что у меня «Дубль-В», я стала еще более аппетитной закуской, чем раньше. Пока что, правда, дело ограничивалось приглашениями, ультравежливыми просьбами составить компанию на всевозможных звездных мероприятиях, запечатанными в одинаковые дорогие кремовые конверты, однако тяжесть на сердце подсказывала мне, что пройдет совсем немного времени, и вампиры откажутся от услуг почты и примутся доставлять мне «приглашения» лично. Да уж, веселье мне предстоит, ничего не скажешь…

— Сколько? — спросила Грейс тоном тверже хирургической стали.

Если уж Грейс чего-то хочет, ее не остановишь, поэтому я сдалась:

— Погоди секунду.

Положив телефон на почтовые ящики, я вытащила очередную порцию на тусклый свет и свирепо прищурилась. «Женевьеве Тейлор, бин-сиде», — значилось на верхнем конверте жирными ржаво-красными буквами. Я поднесла письмо к носу и принюхалась, и от слабого запаха меди и лакрицы у меня потекли слюнки — адресант подмешал в чернила собственной крови: вампиры — мастера саморекламы и не упустят случая применить разные уловки. Не обращая внимания на досадное биение, пробудившееся от запаха у основания шеи, я пробежала пальцем по краям конвертов, сосчитала их и снова взяла телефон:

— Сегодня девять.

— На два больше, чем вчера! — Было слышно, как она нервно постукивает карандашом по столу. — Нехорошо.

— Сама знаю! — огрызнулась я вполголоса. — Такое чувство, будто мне на грудь повесили табличку: «Фея-сида, эксклюзивный аксессуар для истинных знатоков гламурных укусов, не пропустите!» Глазом не успею моргнуть, как очередь выстроится на весь квартал! То-то у всех ведьм котелки с зельями поопрокидываются!

Грейс ответила тяжким вздохом — я даже телефон от уха отодвинула.

— Кстати, о ведьмах, ты уже слышала, что Ведьминский совет собирается возобновить протекцию?

— Не думаю, что я у них первая в списке неотложных дел. — Я бросила приглашения на ящики, радуясь, что Грейс не видит, как я скрестила пальцы, чтобы меня не уличили во вранье.

— Но ведь уже прошла уйма времени, должны бы… — Я поморщилась, а Грейс возмущенно продолжила: — Дженни, ты что, не подавала прошение? Почему?! Только не говори мне, что это твоя загадочная фейская гордость!

— Гордость тут вообще ни при чем, Грейс. — Я подцепила выбившуюся из полотенца ниточку и стала ее вытягивать. — Понимаешь, это бессмысленно. Я уверена, что ведьмы вернули мне место в «Античаре» только потому, что потерпели фиаско в истории с обвинением мистера Марта в убийстве. А для меня это не только работа, но и жилье. — Я бы не смогла жить в Ковент-Гарден без позволения Совета. — Просить еще о чем-то — значит испытывать судьбу.

Мало того, такими темпами ведьмы, наверно, скоро меня отсюда выселят, но об этом я умолчала.

— Я все равно считаю, что ты должна подать прошение, Дженни, — отчеканила Грейс. — Это положит конец твоим бредовым планам сговориться с тем вампиром… — Тут ее перебил звонок служебного телефона, и она поспешно бросила: — Ладно, мне пора, целую.

Стыдно признаться, но я обрадовалась, что не придется возвращаться к этой теме; сунув мобильник на место, я поджала губы и уставилась на кипу приглашений.

Перевернула верхний конверт — на красной восковой печати виднелся оттиск в виде клеверного листка. Из этого я сделала вывод, что письмо от вампира Деклана — главы кровного клана Красного Трилистника, одного из четырех вампирских семейств в Лондоне. Коварный негодяй-ирландец никогда не знал меры! Я бегло просмотрела остальные печати, но той единственной, которой я то ли ждала, то ли боялась, той единственной личной печати вампира, с которым я хотела «сговориться», по-прежнему не было.

Малик аль-Хан.

Последний раз он давал о себе знать чуть ли не месяц назад.

Я уже не знала, увижу ли его когда-нибудь.

Если нет, то все мои разговоры с Грейс о том, чтобы «разобраться» с моим «Дубль-В» при помощи вампира перестанут иметь отношение к медицине и вообще утратят смысл. Малик был единственной кандидатурой, больше никому нельзя было доверять. Не то чтобы я особенно доверяла Малику, но…

Я порвала конверты пополам, открыла корзину для рекламных писем под почтовыми ящиками и запихнула приглашения туда, а потом громко хлопнула крышкой.

Ох, если бы и от вампиров можно было избавиться с такой же легкостью…

Закрыв глаза, я потерла виски, пытаясь облегчить привычную мигрень: когда глотаешь джи-зав, как конфетки, это, конечно, отчасти устраняет признаки тяги к яду, зато побочные эффекты у него примерно такие же приятные, как поджаривание заживо в гномской домне. Я вздохнула, положила полотенце в мешок вместе с носками и кроссовками и двинулась вверх по лестнице; всепроникающий запах чеснока усиливался с каждой ступенькой.

Главной загадкой было то, почему до сих пор не нашлось такого предприимчивого вампира, который стукнул бы меня по старинке камнем в темечко и отволок за короткие сидские волосы куда хочет. Конечно, закон не позволяет вампирам прибегать к каким бы то ни было мерам принуждения, ни к физическим, ни к психологическим, они могут сосать кровь только с согласия жертвы (жертвы у вампиров по-прежнему есть, только теперь они называются «клиентами», то есть вампирскими фанатами). А вампиры прекрасно умеют изображать законопослушность, поэтому последний случай, когда один из них получил билет в один конец на гильотину за нелицензированное потребление крови, был в начале восьмидесятых.

Однако люди не считают, что мы, волшебный народ, нуждаемся в такой же защите, что и они, — ведь вампиры не могут ни наслать на нас морок, ни заманить своей месмой, пока они нас не заразили; к тому же люди частенько считают, будто мы опаснее вампиров, которые и сами когда-то были людьми, а мы-то совсем не люди. Ну, и еще надо учесть, что нас меньше, чем кровососов, мы — меньшинство, которое далеко не так сильно влияет на политику и к тому же далеко не всегда обладает такой смазливой внешностью. Ничего удивительного, что человеческое правосудие относится к нам не слишком справедливо.

Поэтому мы и оказываемся легкой добычей для вампиров.

На самом деле нам был нужен хороший специалист по связям с общественностью. Иногда я праздно задумывалась над тем, жив ли еще тот умник, который в свое время запустил вампирскую рекламную кампанию под кодовым названием «Золоченый гроб». Конечно, лично у меня не было денег на оплату полномасштабной раскрутки. Еле-еле хватало на квартиру, и то только с учетом субсидии, которую я получала за работу в ведьминской фирме.

Когда я шагнула на площадку четвертого этажа, чесночная вонь меня едва не оглушила. Прокашлявшись, я свирепо уставилась на дверь ведьмы Уилкокс. Если ей удастся меня отсюда выселить, субсидия мне, само собой, уже не понадобится…

— Ой!

Что-то кольнуло меня в голую лодыжку. Я подскочила, прихлопнула несуществующего комара, а потом посмотрела на дверь магическим зрением.

Зараза. Дело не в том, что ведьма не пожалела чеснока, дело в том, что она всю дверь обрызгала противовампирским репеллентом, и чары расползлись по площадке гигантской актинией — из темно-фиолетового тела топорщились, извиваясь и шаря по воздуху, более светлые лиловые щупальца, окружавшие черную дыру, которая подозрительно напоминала раззявленную пасть.

— Это уже хуже, — пробормотала я потрясенно.

Тварь была похожа скорее на ловушку, чем на средство от вампиров, а нога у меня так и горела, словно ее прижгли раскаленной докрасна кочергой. Неизвестно, что это были за чары, но мне их трогать точно не стоило.

Я начала осторожно пробираться по краю площадки, плотно прижавшись спиной к стене. Шевелящиеся щупальца нашаривали меня, как будто чуяли мой запах. Я резко втянула воздух сквозь зубы, когда одно из них просвистело мимо моего живота, и пригнулась, когда другое едва не хлестнуло меня по щеке, оставив за собой чесночный шлейф, от которого щипало глаза, и привкус хлорки в придачу. Когда ко мне потянулись еще три смертоносных щупальца, я повернулась и ринулась к лестнице, зажав под мышкой мешок с мокрой одеждой. Чары все-таки обожгли мне шею сзади, и я вскрикнула, подпрыгнула и едва не оступилась, но все-таки ухватилась за перила и не упала.

Прерывисто дыша, я тяжело опустилась на верхнюю ступеньку и осмотрела рубец на ноге. Кожа была цела, только покраснела, вздулась и горела. Я бережно пощупала шею. Та же картина. О чем, прах побери, думала эта старая придурочная ведьма, когда накладывала… как, интересно, называются эти актинии? По мне, так это уже чересчур, даже если учесть параноидальную любовь этой карги к внученьке: неужели она не помнит, что даже если какой-нибудь вампир сумеет пройти мимо охранительных чар на парадной двери, никто из них не в силах переступить порог ведьминского жилища, если, конечно, она не выживет из ума настолько, чтобы пригласить кровососа к себе. Нахмурясь, я поглядела на чары сверху вниз. Щупальца лениво колыхались, но мне почему-то показалось, что они затаились в ожидании.

— Жалко, что я не могу взломать эти чары, поделом было бы старой ведьме, — процедила я, потирая ноющую ногу.

Беда в том, что при взломе волшебство мгновенно растворяется в воздухе, поэтому к взлому прибегают, когда чары надо снять быстро, но при этом, к сожалению, можно разнести вдребезги все то, на что эти чары наложены. Едва ли мне сойдет с рук, если я расколочу ведьмину дверь в мелкие щепочки. Можно было бы, конечно, отманить чары — это безопаснее, хотя и дольше, и труднее, — но тратить на них столько времени я не хотела. Тем более что ведьма все равно наложит новые.

Вот ведь грымза. Я подумала, не наябедничать ли мистеру Трэверсу, однако запах чеснока означал, что чары как-то связаны с вампирами; хотя, если жертва наестся чеснока, вампиры не утратят аппетита, некоторым из них кулинарные ароматы даже нравятся. Нет, конечно, если натереть себе точки пульса долькой-другой, вампиры всерьез задумаются, не стоит ли пообедать где-нибудь в другом месте, — впрочем, чили приводит к тому же результату: раздутые красные губы портят гламурный имидж, да и больно это. Само собой, чесночный сок делает свое дело, только пока вампир владеет собой и не потерял голову от жажды крови. Тогда его уже ничем не остановишь.

Откуда там хлорка, я понятия не имела: может быть, это просто удобная, хотя и довольно противная основа для зелья. Так или иначе, актиния старой ведьмы — это было уже серьезно.

Потому-то мне и не стоило жаловаться: как прикажете объяснить, почему чары, нацеленные исключительно против вампиров, действуют и на меня? Поразмыслив, я решила, что один «Дубль-В» ничего не объясняет, и ведьмы смогут это доказать. А если я доверю кому бы то ни было мою последнюю тайну — подлинную причину происходящего, — меня не только выселят из квартиры, но и выгонят с работы. Нет, жаловаться мне нельзя, ведь иначе придется признаться, что мой отец — вампир трехсот лет от роду.

В мои невеселые думы вторгся звонок мобильника — теперь он был до странности похож на тему из «Кошмара на улице Вязов». Все-таки заразы эти гремлины! Я посмотрела на дисплей — пришло сообщение от Грейс: она обещала зайти ко мне сразу после дежурства. Я отстучала ей в ответ, что буду на работе, но пусть она все равно приходит и ждет меня — она знала, как открыть дверь, — но тут я увидела, который час, и все мысли о гремлинах, привидениях, ведьмах и кровожадных вампирах вылетели у меня из головы. У меня были неотложные дела — «жаркое свидание с красавцем-фавном», а именно с моим начальником Финном, и если я не потороплюсь, то опоздаю.

Иначе «свидание» выйдет и вправду «жарким», но совершенно не в том смысле.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Свидание действительно получилось жарким, но мой начальник Финн тут ни при чем: все благодаря газовым обогревателям в подземном туннеле. Они выдували воздух такой температуры, что она пришлась бы по нраву разве что огнедышащему дракону. Однако жару я бы еще вытерпела — струйка пота у меня по спине стекала потому, что работать надо было с привидениями.

Волосы у меня встали дыбом: к нам подплывал очередной призрак, его раздутые почерневшие ноги шаркали по земляному полу, поднимая в неподвижный воздух облачка пыли. На левой щеке темнела глубокая резаная рана; в ней поблескивала кость, белая и блестящая. Из запавших глазниц смотрели бессмысленные глаза, а нос разъедала большая черная язва. Привидение двигалось прямо на нас, и я вела обратный отсчет — три, два, один, — потом сморщилась, то ли от сочувствия, то ли от сводившего скулы страха, когда призрак наткнулся на стену защитного круга, в котором сидели мы с Финном. Безгубый рот привидения расплющился о колдовской барьер, а руки, от которых остался один костяк, жадно скреблись не дальше чем в четырех футах передо мной. Я подавила дрожь, нервно заерзала в шезлонге, а призрак скользнул дальше вдоль стены и зашаркал своей дорогой.

Вздохнув с облегчением, я застучала по клавиатуре ноутбука, вводя время появления в таблицу против прозвища призрака — Шрам, а затем продублировала запись в блокнот — на всякий случай. Конечно, ноутбук был защищен сильнейшим буферным заклятием, заключенным в приклеенном к корпусу кристалле, но рисковать мне не хотелось. Один шальной всплеск волшебства — и у меня будет взломанный кристалл, сгоревший жесткий диск и невосстановимые данные исследования привидений.

Я постучала карандашом по блокноту и примерно в сотый раз задумалась о том, за что мне такое наказание — ночь напролет сидеть под Лондонским мостом и считать привидения, особенно после до обиды одностороннего знакомства с Козеттой. Причем привидения были не какие-нибудь, а жертвы эпидемии чумы в четырнадцатом веке. Фобия мучит меня даже тогда, когда привидения выглядят более или менее нормально, без всяких тошнотворных подробностей. Не говоря уже о том, что мы расположились глубоко под основанием моста, на так называемых могилах — прямо над рвами, где закапывали умерших от чумы.

Ну и ночка — хуже, наверное, не бывает.

— Мы уже в пятый раз это делаем, — заметила я, рисуя в блокноте рожицу в стиле Эдварда Мунка, с раззявленным в крике ртом. — Пора бы ему усвоить, что тут не пройти.

Финн рассеянно поднял голову от книги — он читал про историю Лондонского моста, — и сердце у меня, как обычно, глупо екнуло. Я устроила самой себе привычную выволочку. Да, конечно, выглядит Финн отменно: при виде его правильного точеного лица слюнки текут у целой толпы прекрасных дам — и кое у кого из мужчин тоже, — а еще у него широкие плечи и накачанные мышцы, так и распирающие линялую темно-синюю футболку. Даже рожки цвета папоротника, торчащие на дюйм над шевелюрой и выдающие в нем фавна, лишь придают ему мужественного шика. Но все это одна видимость. Финн никогда не забывает об Очаровании — особом заклятии, которое придает ему человеческий вид, так что даже в обтягивающих линялых джинсах не заметно ни намека не только на мускулистые козлиные ляжки, покрытые гладкой шерстью, но и на хвостик, который, как мне достоверно известно, у Финна есть. Это одна видимость, и покупаться здесь не на что. Все это я твердила себе не раз и не два — и не верила ни единому слову. Его истинное обличье ничуть не менее притягательно, просто оно другое — дикое, животное. А Очарование помогает вести дела с людьми. Люди спокойно относятся к легким признакам нежити, но стоит слишком подчеркнуть разницу между нашими видами — и поднимают уродливые головы чудовища вроде нетерпимости и предрассудков, а люди хватаются за свои не очень-то метафорические вилы.

Да уж, из-за стычек со стервозными ведьмиными дочками и разбирательств с одержимыми соседками я стала отпетой пессимисткой.

— Кто? Что? — рассеянно спросил Финн. Между бровей у него залегла тонкая складка.

Я вздохнула. А может быть, дело в том, что я общаюсь с красавцем-фавном, который, кажется, перестал меня замечать. Раньше он так часто искал моего общества, что даже надоедал. Нет-нет, не то чтобы мне не хотелось сказать ему «да» — может быть, я и не собиралась жить с ним долго и счастливо, но мне так хотелось попробовать пожить счастливо хотя бы недолго, — однако я не собиралась выдавать свои тайны и ради этого всегда говорила «нет». Потом приключилась эта история с мистером Мартом. Финн твердо решил стать для меня рыцарем в сверкающих доспехах, и я предприняла последнюю попытку его отпугнуть и пресечь его склонность к самопожертвованию: объяснила, что спасать меня от вампиров — затея сомнительная, так как мой отец был вампир и все неизбежно кончится тем, что я попаду к ним в лапы или стану одной из них. После моих признаний Финн успокоился и стал меня сторониться — предсказуемо, но все равно обидно, — а в финале вышло так, что мы спасли друг друга и заодно сами спаслись. А потом, когда я уже решила, что, раз ему известна моя тайна, для меня все потеряно — и работа, и дом, и большинство друзей, — он меня никому не выдал и к тому же выступил в мою защиту перед Ведьминским советом. Тем не менее любые отношения, выходившие за рамки работы, прекратились раз и навсегда: видимо, из-за того, что теперь Финн знал мою родословную. Что ж, это понятно и естественно.

Правду говорят — желания всегда исполняются, так что желать надо осторожно.

Какая горькая правда.

— Джен, ты о ком? — снова спросил Финн. Взгляд мшисто-зеленых глаз стал сосредоточеннее.

— О Шраме — он только что прошел мимо. — Я ткнула карандашом в сторону призрака, уплывающего в глубину туннеля, рядом с которым сидел Финн; это был один из боковых туннелей, перпендикулярных нашему, и когда-то эти коридоры использовали как склад, но потом раскопали, отреставрировали и теперь водили сюда туристов. Мы устроились на перекрестке лицом друг к другу, так что нам было видно призраков со всех сторон. — Опять натолкнулся на круг, — добавила я, довольная, что голос не дрожит.

Финн профессиональным взглядом осмотрел восьмифутовый круг. Он обвел его — и буквально, и волшебством — на самом чистом местечке: соль — для прочности уз, тисовые опилки — чтобы отпугивать мертвых, шалфей — для колдовской защиты и ясности зрения. Мне наш магический круг виделся колоссальным прозрачным пузырем, поэтому было жутковато наблюдать, как по нему скребут костлявые пальцы.

— Адово пламя, Дженни, с кругом ничего не сделается! — вздохнул Финн и с легким раздражением запустил руку в волосы и почесал за левым рогом. — Привидение не может его разрушить одним тычком!

— Да знаю, знаю. — Я подняла ноутбук, чтобы джинсы немного остыли, и пристроила его на подлокотнике шезлонга.

На самом деле я нервничала не из-за круга — мне почему-то казалось, будто я должна предупредить Шрама, объяснить ему, что надо огибать стену.

Финн ободряюще улыбнулся мне — на загорелом лице блеснули белые зубы.

— Я понимаю, ты волнуешься. Постарайся успокоиться, договорились?

— Само собой, — кивнула я, и Финн снова углубился в чтение.

Попробуй-ка успокоиться, когда спину по-прежнему щекочет струйка пота. Поэтому я просто уставилась в ярко освещенную глубину туннелей, поджидая появления очередного призрака и в очередной раз уговаривая себя, что бояться мне нечего. Шрам — не более чем отзвуки чьей-то памяти, которую из-за мучительной смерти заело, будто старую пластинку. Если когда-то его обуревали ужас и паника, если он и хотел чего-то от живых, эти времена давно прошли. Мне вспомнилась Козетта, поджидавшая меня под дождем. Она показывала мне раны, однако было ясно, что терзает ее именно гнев, а не испуг и не унижение. Проклятье, как бы выяснить, чего ей от меня надо?! Телефонный разговор с констеблем Тейгрином оказался полезным лишь отчасти — констебль согласился поболтать с мистером Трэверсом о тонкостях полировки, но, стоило мне завести речь о своих неприятностях с привидениями и упомянуть о некроманте, в его голосе зазвучало неодобрение. Он не ответил прямым отказом, но особых надежд на него я не возлагала. Я подумала было спросить у Финна, может, он кого-нибудь знает, но сочла за лучшее промолчать. Козетта — не работа, а у Финна и так дел по горло, он ведь только недавно открыл дочернее предприятие и стал полноправным начальником. На экране ноутбука включилась заставка: «„Античар" — магия должна быть безопасной!» — и я, устав придерживать его на весу, перегнулась через подлокотник, чтобы пристроить его на свой рюкзак.

— Дай-ка я. — Финн протянул руку, чтобы мне помочь, и наши пальцы соприкоснулись.

Золотые и зеленые искры магии — его и моей — рассыпались веселыми бенгальскими огнями.

Я застыла. Волшебство действовало как обычно — влекло нас друг к другу с такой силой, словно из всего волшебного народа на свете, кроме нас, никого нет. И хотя я прекрасно понимала, что этому не бывать, во мне снова пробудилась глупая надежда: вдруг на этот раз он что-нибудь скажет, кроме своего обычного…

— Извини, — выдавил Финн, отпуская ноутбук и убирая руки.

Волшебство с шипением рассеялось.

— Ничего-ничего, — с готовностью ответила я, проследив, чтобы в голосе не звучало разочарования, и осторожно поставила компьютер на рюкзак.

Финн откинулся в шезлонге и уткнулся в книгу.

Я тоже попыталась откинуться в шезлонге, решила, что следить за привидениями хоть немного, но приятнее, чем терзаться по поводу несбывшегося, и посмотрела в таблицу, кто там следующий. Бутоньерка. И вовремя — волосы у меня тут же стали дыбом, и мимо, сжимая в руках высохший букетик, прошествовала Бутоньерка — грязная повязка на пол-лица, изодранный подол юбки. Я отметила все данные в блокноте и настучала их в компьютер подрагивающими пальцами. Работа с привидениями пугала меня до смерти — дурной каламбур тут ни при чем, — и дело не только в застарелой фобии. Но когда я поделилась своими смутными подозрениями с Финном, он только отмахнулся.

Я грызла карандаш и в очередной раз осматривала туннели. Голые лампочки в желтых металлических оплетках освещали подземелье ярче полуденного солнца, хотя было уже за полночь. От яркого света мне легче не делалось — он отбрасывал леденящие душу тени вокруг забытых строительных инструментов, превращая их в черные норы, откуда на меня пялились настороженные глаза. Под кирпичными сводами висели фестоны густой паутины, от сырости на стенах расползались пятна плесени. И пахло тут древностью и затхлостью с оттенком разлагающейся плоти — Финн уверял меня, что этот запах существует только в моем не в меру расшалившемся воображении, но от его заверений трупная вонь никуда не девалась. Здесь было жутко даже без череды проплывающих мимо призраков. Наконец мой взгляд бегло окинул более современную шлакобетонную стену в конце туннеля, отделявшую подземелье от вод Темзы, и остановился в огороженном углу. Там громоздилась куча серых человеческих костей. Тех самых костей, на которые я всю ночь пыталась не обращать внимания, как бы мне ни мерещилось, будто они шепчут мое имя.

— Скажи мне, зачем мы опять здесь торчим? — спросила я, в основном чтобы заглушить шепоток.

Финн вскинул голову от книги — по лицу пробежала тень раздражения. Нет уж, нет уж, его раздражение мне нравится больше, чем костяной шепоток, поэтому молчать я не стала:

— Вот смотри, тут собираются устроить аттракцион для туристов и хотят, чтобы здесь бродили привидения — для вящей жути, — но привидения явно чего-то боятся. — В этом я была с ними солидарна, хотя, вообще-то, они мне не нравились. — Я одного не понимаю: при чем здесь «Античар»? Мы же чем занимаемся — снимаем и нейтрализуем чары, правда? А привидения не имеют никакого отношения к чарам, так почему подрядчик, как его там, не позовет сюда медиума, чтобы с ними разобраться?

— Я же тебе объяснял, Дженни, он не хочет, — отозвался Финн, разглаживая страницу. — Он опасается, что любой контакт испугает призраков еще сильнее. Просит, чтобы мы понаблюдали и, возможно, выяснили, почему они исчезают.

Мимо прохромал Весельчак — полчерепа долой, на лице идиотская улыбка, тело прозрачное, словно отражение в оконном стекле. Я опять подавила дрожь, нагнулась, постучала по клавиатуре ноутбука, ввела данные. Все призраки появлялись по заведенному порядку, через установившиеся промежутки времени, и так из часа в час. Пока что все они соблюдали строжайшую очередность. Разумеется, в данный момент в туннеле было тихо, как в пресловутом склепе.

— Откуда он вообще знает, что они чего-то боятся? — Я зарылась каблуками ботинок в земляной пол. — Рабочие-то все люди, так ведь? Значит, они привидений не видят.

— Он говорит, строители заметили какую-то перемену — в обстановке, что ли, то есть они реже чувствуют холодок, который ощущают люди в присутствии призраков.

— Может быть, они сами и виноваты. — Я нарисовала молоток, ударяющий по мунковской голове.

Финн пробормотал что-то неразборчивое и перевернул страницу.

Я погрузилась в молчание, сердито косясь на него из-под ресниц. Что-то явно идет не так, но что именно? Включила волшебное зрение, но ничего не увидела, кроме нашего круга, который теперь переливался золотым и зеленым, и еле заметного пепельного тумана над грудой костей у стены-плотины, который, возможно, вообще был останками привидения, а не чарами. Не видно было даже Очарования Финна: правда, он, наверное, так долго его носил, что оно стало частью его сущности. Я порисовала в блокноте, потеребила футболку, прилипшую к телу от жары, — старалась, как могла, одолеть нервозность.

Финн щелкнул пальцами, и в руке у него возникла бутылка воды. Он протянул ее мне.

— Хочешь?

— Спасибо.

Я взяла бутылку — осторожно, чтобы наши пальцы случайно не соприкоснулись; вода была ледяная, прямо из холодильника у Финна в кухне. Какое все-таки чудо — чары домовых, если умеешь ими пользоваться, а я, к несчастью, не умею. Я с радостью сделала освежающий глоток, а Финн между тем щелкнул пальцами еще раз и призвал бутылку для себя.

— Смотри, еще одна, — махнул он бутылкой, — Фонарщица.

По спине у меня побежали мурашки, и оборачиваться я не стала, только уголком глаза смотрела, как грациозно ступает Фонарщица, ощупывая наш защитный пузырь расставленными руками, — челюсть туго подвязана кружевным шарфом, пышные юбки перемазанного кровью бального платья оставляют в пыли широкую борозду. Стоило ей пройти под очередной лампой, и та мерцала и с шипением гасла, но загоралась снова, когда Фонарщица доходила до следующей. Все это повторялось при каждом ее появлении.

Я поставила бутылку, ввела данные в таблицу, зафиксировала подробности в блокноте, хмурясь оттого, что подозрения по поводу нашей работы только усиливались. Посмотрела на свои почеркушки. Рогатый человек верхом на коне, — впрочем, больше похоже на мартышку верхом на толстой, как бочка, свинье… и тут я поняла, о чем твердило мне подсознание, что меня так тревожило. Дело было не в работе, а в Финне, в его отношении ко мне. Он опять изображал рыцаря на белом коне! Проклятье, раньше я быстрее это замечала.

— Знаешь что, — задумчиво протянула я, когда Фонарщица скрылась из виду, — по-моему, эта работа — очередное «пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что».

Финн даже головы не поднял, что лишь подтвердило мои подозрения.

— Почему ты так решила?

— Смотри, призраки торчали здесь с незапамятных времен, они здесь застряли. Они следуют определенному порядку, с точностью до секунды, и появляются строго по очереди. — Я постучала карандашом. — Они привыкли к тому, что здесь жутко, и Шрам продолжает идти намеченной дорогой, даже натолкнувшись на стену. Я не понимаю, что их тут может напугать.

— Джен, нам же платят, а за работу в ночные часы — по особому тарифу, — напомнил Финн, как будто такого ответа было достаточно.

— Ну-ну. А почему господину заказчику не угодно, чтобы мы пришли сюда в дневное время?

— Потому что он хочет, чтобы все было сделано без шума. — Финн перевернул очередную страницу. — Не желает, чтобы о нем поползли нехорошие слухи.

— Нехорошие слухи?! — Я прыснула. — Если все узнают, что привидения отсюда уходят, какие же это нехорошие слухи? Это отличная бесплатная реклама!

Финн ничего не ответил, просто отвинтил крышечку с бутылки и стал пить. Я дождалась, когда он напьется, стараясь не пялиться на игру мышц на горле, и продолжила:

— Ладно тебе, Финн, говори, зачем мы взяли это дело? Мне уже понятно, что на самом деле никакие призраки никуда не исчезают!

Финн досадливо вздохнул и закрыл книгу:

— Дело как дело, Джен. Я даже поговорил с парой рабочих. На вид заурядная история про подземелье с привидениями. Сама знаешь — холодок по спине, смутные образы, видимые только боковым зрением, загадочные прикосновения, непонятные запахи…

— Ага, ага, например, трупная вонь, — ехидно поддакнула я и поджала губы.

— Ну, как тебе сказать… — Финн улыбнулся уголком рта. — То, что призраки исчезают… возможно, рабочие к ним просто привыкли — примерно как к белому шуму. Я сказал об этом заказчику — зачем же зря деньги тратить? — но он все равно захотел, чтобы мы все проверили. — Он пожал плечами — пытался сделать беспечный вид, но у него ничего не вышло. — Доложим о результатах — и дело закрыто.

— И все, больше ничего? — уточнила я.

— Я понимаю, Джен, ты боишься привидений, но ведь бояться-то нечего, сама знаешь.

— Тогда почему ты темнишь?

— Хватит, Джен. — Он печально покосился на меня. — Это не важно.

— Отлично, тогда послушай, что я тебе скажу. Господин заказчик попросил, чтобы дело вела именно я. Ты ответил, что мне в одиночку не справиться, и тогда он, надо полагать, взбесился и предложил обеспечить мне охрану и все такое прочее. Может быть, даже заявил, что лично проследит за исполнением. Так?

— Примерно, — буркнул Финн, щелкнул пальцами, и опустевшая бутылка исчезла.

— Зараза, что же я сразу не сообразила! Очередное псевдодело. Этому парню интересно узнать, так ли сиды хороши в постели, как говорят, и теперь нам с тобой приходится ломать эту комедию!

Что-то нам часто стали предлагать работу, после того как в Интернете всплыл видеоролик, на котором я целуюсь с одной вампиршей; лесбийский аспект происходящего только подлил масла в огонь. Само собой, если бы все эти распалившиеся людишки хотя бы разок попробовали почитать, что пишут про этот миф, они бы живо остыли. Мифологический сюжет восходил к тем временам, когда мы жили ближе к природе. Волшебный народ поддерживал уровень рождаемости, чтобы земля не оскудевала. Да, при этом было много секса, но только по особым дням, и никакого разврата — тоже мне, размечтались.

— Зря ты мне не сказал, Финн. — Меня несло. — Хватит защищать меня ото всех на свете! Сам знаешь, я могу за себя постоять. Я уже привыкла!

— Я твой начальник, Джен, и был бы плохим начальником, если бы поставил тебя в заведомо рискованное положение. — Финн наклонился вперед, опершись локтями о колени, лицо его было серьезно. — Достаточно пустяка — стоит какому-нибудь человеку разозлиться на тебя за то, что ты ему отказала, и нажаловаться в полицию, что ты якобы пыталась Очаровать его, и все. Тебя арестуют и, не исключено, даже осудят. Разве ты этого хочешь?

«Осудят» — это не значит «отправят на гильотину», прах побери, нет! Но…

— Финн, я имела в виду другое. Не думай, будто я не ценю твою заботу и помощь. Но если я буду знать, что дело, которое нам поручают, с подвохом, я как-нибудь разберусь. Мне не нравится, когда мне ничего не объясняют.

— Кто бы говорил! — фыркнул Финн.

— И что это значит, интересно знать?! — рявкнула я.

— Ладно тебе, Джен, кровососы завалили тебя письмами, соседка хочет выселить! А теперь я еще и узнаю, что за тобой по пятам ходит привидение! Но если я тебя спрашиваю, как ты поживаешь, у тебя вечно все нормально!

— Потому что все это не имеет отношения к работе, Финн, это мои личные дела!

— Адово пламя! И что? Если я твой начальник, то мне должно быть наплевать на то, что происходит у тебя в жизни? — В его глазах вспыхнул гневный изумрудный отблеск. — Я хочу тебе помочь, а ты мне не разрешаешь!

— Почему? — Я не понимала, на что он злится. — Почему ты хочешь мне помочь?

— Потому что мы друзья, Джен, а друзья помогают друг другу!

Я отшвырнула карандаш и схватила его за запястья — волшебство тут же откликнулось, и кругом запрыгали искры.

— Если мы друзья, Финн, почему ты делаешь вид, будто не замечаешь вот этого, зачем прикидываешься, будто между нами ничего не происходит? Раньше, до всего, ты даже хотел изучить это поближе…

— «Это» здесь ни при чем. — Финн отдернул руки, и глаза его потемнели от раздражения и еще какого-то чувства — какого именно, я не поняла. — Тебе надо держаться подальше от кровососов, надо, чтобы тебе перестали присылать приглашения. Тогда по меньшей мере у ведьм не будет повода жаловаться, и Совет ответит отказом на прошение о выселении… — Он помолчал. — И на все остальное.

Я постановила не обижаться на то, что он отмахнулся от моих вопросов, и медленно произнесла:

— Все остальное — это моя работа, да?

— Джен, мне было непросто убедить Ведьминский совет вернуть тебе место в «Античаре», и у тебя пока что испытательный срок. Если они сочтут, что твоя связь с вампирами более не объясняется уважительными причинами, то вернутся к прежнему решению. — Он с силой провел руками по лицу. — О боги, Джен, если бы речь шла только обо мне, я бы ничему не придавал значения, но идти против Совета я не могу, ведь это значит потерять фирму. Все мое стадо вложило деньги в «Античар».

Мне даже стало нехорошо. Вот зараза. Как скверно.

— Зря ты мне не сказал, — тихо проговорила я.

— Да, наверное, — устало выдохнул он. — Но за всем прочим как-то не получилось. Не было подходящего момента.

Я опустила глаза, не зная, что и сказать, а потом, решив, что хуже уже не будет, открыла рот, чтобы… Чтобы что? Спросить, чем я могу ему помочь? Это как раз проще простого: если я преодолею собственные трудности, то и у Финна их почти не останется. Тогда, может быть, лучше спросить, чем он может помочь мне?

По телу побежали мурашки, требующие немедленного внимания, и я вскинула голову.

Призрак по прозвищу Шрам снова налетел на наш круг. Он стоял, раскинув руки, и на миг мне померещилось, будто взгляд его запавших глаз что-то выражает, но потом он снова двинулся привычным курсом вдоль пузыря. Послышался шепоток — я нервно глянула на груду костей. Там ничего не было. Когда я снова посмотрела вслед призраку, он уже исчез.

— Видел? — Я ткнула пальцем туда, где только что стоял Шрам.

Финн непонимающе сдвинул брови:

— Что видел?

— Шрама — он опять натолкнулся на пузырь, а потом испарился!

— Погоди, Джен, никуда он не испарился, вон он, — Финн показал, — ползет себе, как обычно!

Я обернулась. И правда, призрак медленно удалялся по туннелю, только успел уйти гораздо дальше, чем я думала.

— Просто ты что-то очень уж долго глядела вон в тот угол, — пояснил Финн, сделав прежнее отстраненное начальственное лицо. Он поднялся, закинул руки за голову, потянулся. — По-моему, мы славно поработали, данных о призраках собрано больше чем достаточно. Я не стал бы полагаться на то, что заказчик не решит сегодня нас навестить. У нас и без этого хватает неприятностей.

Я нахмурилась, внесла в компьютер данные по Шраму и выключила его. Подняла глаза на Финна. Возобновлять ли начатый разговор? Или отложить его до лучших времен, когда у меня будет возможность все обдумать. В результате я удовлетворилась трусливым компромиссом: час был слишком ранний — или слишком поздний, смотря с чьей точки зрения. Я сложила шезлонг и, зазевавшись, прищемила палец: до меня дошло, что именно я видела в глазах Шрама.

Гнев!

На что же вдруг разгневалось привидение — существо, мягко говоря, не наделенное разумом и чувствами? Ерунда какая-то. Впрочем, как верно заметил Финн, неприятностей у меня и без этого накопилось выше крыши, и пополнять список нерешенных задач было незачем. Тут я вспомнила, что Грейс наверняка уже сменилась с дежурства и уже ждет меня. Вот что мне сейчас нужно — выплакаться у нее на плече!

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В моей квартире был вампир. Я застыла на площадке у двери — во рту пересохло, все мышцы окаменели. В двери у меня не было глазка — и вообще, если глядеть в глазок с другой стороны, ничего полезного не увидишь, — но мне и так все было понятно. Для моего внутреннего локатора присутствие вампира было как мокрым полотенцем по лицу.

Мой порог мог переступить только один вампир… Только один — Малик аль-Хан. Наш пострел, как говорится, везде поспел.

Втянув побольше воздуху, чтобы успокоиться, и радуясь, что Грейс, наверное, застряла в приемном покое «Надежды» и еще не пришла, я вытащила ключ и…

Дверь распахнулась мне навстречу, и я подскочила от неожиданности. Передо мной стояла девушка — нет, скорее, молодая женщина. Веселые карие глаза густо подведены черным, темные волосы с продуманной небрежностью сколоты в узел, в ушах болтаются крошечные серебряные черепушки с рубиновыми глазенками, а пышная грудь так и распирает глубокий вырез приглушенно-оранжевого бюстье, которое она надела с пышной черной тюлевой юбкой. Я мельком посмотрела на незваную гостью и привстала на цыпочки, чтобы разглядеть вампира, стоявшего у нее за спиной.

Это был не Малик.

Меня оглушил ужас, сердце заколотилось прямо в горле. Как же этот кровосос сюда попал?!

— Женевьева… — пропела женщина и отступила, приглашая меня войти.

В мой собственный дом!

Какого лешего тут делает эта парочка? Я так разозлилась, что даже перестала бояться, но одной злости мало, чтобы выкинуть их отсюда или получить ответы на свои вопросы. Я запихнула их подальше вместе с остатками страха, надеясь, что вампир не успеет его почуять, — не хватало еще его заводить, — а затем подозрительно и настороженно оглядела визитершу.

Она приподняла одну идеально выщипанную бровь.

— Может быть, лучше все-таки войти, а не топтаться на площадке?

Я снова нахмурилась, поглядела на ее буфера и только тогда сообразила, где я ее видела: Ханна Эшби, человек, авторитетный аудитор из Сити и самоопределяющаяся вампирская шестерка, то есть, пардон, «управляющий делами».

Беда в том, что хозяин, на которого она шестерила, уже умер.

И я совершенно не представляла себе, на кого она работает теперь, но была уверена, что не на того вампира, который стоял у нее за спиной. Он был так молод, что едва ли служил ей чем-то большим, нежели постельной принадлежностью с клыками.

Я шагнула мимо нее, остановилась за порогом и окинула быстрым взглядом большую комнату, служившую мне и гостиной, и кухней.

Компьютер стоял где обычно — на полу в углу, но на процессоре светилась красная лампочка режима ожидания. А я его всегда выключаю. Огромный ковер в янтарно-золотых тонах лежал на месте, но груда подушек и пледов тех же бронзовых оттенков была сдвинута ближе к стене. Кипу журналов и газет на широком низком подоконнике сложили аккуратненькой стопкой, а аквариум с моими новыми питомцами, как и прежде, красовался на кухонной стойке рядом с огромной пластиковой банкой лакричных конфет, только вот и то и другое перекочевало на другую сторону от раковины. Понятия не имею, что тут искала эта парочка, но ничего не нашла — это точно, иначе их уже здесь не было бы. Почему-то я сомневалась, что умение профессионально и незаметно делать обыск не входит в число многочисленных Ханниных талантов, а следовательно, она хотела, чтобы я знала, что она рылась в моих вещах своими наманикюренными оранжевыми коготками.

Зачем?! Я от этого только сильнее разозлилась — как будто ей мало, что она залезла ко мне в дом с этим своим жиголо… В памяти мгновенно всплыл ответ — спокойный, педантичный голос отца, предупреждающий: «Те, кто не может контролировать свой гнев, склонны ошибаться». Но контролировать гнев — не значит соблюдать этикет, особенно если грубость дает преимущество.

— Мисс Эшби, до Хеллоуина еще несколько дней, — проговорила я, с брезгливой гримасой рассматривая ее наряд. — К тому же, знаете ли, предполагалось, что это вы будете стучать в дверь, а не вломитесь без приглашения.

— Ах, пожалуйста, зови меня Ханной! — Уголки накрашенных черной помадой губ приподнялись в милой улыбке. От этой фамильярности меня затошнило. — Что же касается приглашения — вспомни, мы ведь с тобой обменялись кровью. Мы не хотели смущать твоих соседей и вошли через черный ход. — Она показала на открытую дверь в спальню — я оставляла ее закрытой.

Окно спальни вело на маленький пятачок плоской крыши, засыпанной щебенкой, который летом служил мне садиком, а с него на церковный двор внизу вела старая пожарная лестница, которая круглый год служила мне запасным выходом.

— Как вы любезны, — процедила я.

В открытую дверь ворвался порыв холодного ветра, загремел прозрачными золотыми, медными и янтарными бусинами на моей люстре — когда я въехала сюда год назад, то позволила себе только один предмет роскоши, — и тут я наконец посмотрела на вампира, стоявшего под люстрой. Само собой, Ханна — человек, и воспользоваться окном как входом ей ничто не мешало — это единственное место во всем доме, где нет охранительных чар, и мне, пожалуй, надо бы исправить положение. Но вампир ростом шесть футов с лишком, позировавший посреди моей гостиной так, словно вот-вот должны были защелкать фотокамеры, без приглашения войти не мог, и пригласить его должен был тот, кого узнают и пропустят наложенные на порог чары.

— Позволь полюбопытствовать. — Я махнула рукой в сторону вампира, жалея, что от этого пасса он не растворится в воздухе. — Как этот субъект сумел войти без приглашения?

— Разумеется, дело в крови. Я предложила тебе мою кровь без ограничений, и ты приняла ее. — Веселая улыбка стала шире. — Между нами возникла связь, позволяющая более свободно относиться к некоторым условностям. Вот я и пригласила его сюда от твоего имени.

Сквозь залежи подавленного гнева прорвалась вспышка ужаса. Зараза! Неужели, стоило мне один раз выпить ее крови (в момент отчаянной нужды, когда я сама себя не помнила), и она теперь вправе приглашать ко мне домой своих кровных дружков?! Правда, таких, как она, технические тонкости не останавливают: если она решила, что нашла магическую лазейку, то она ею воспользуется. Я включила магическое зрение — и едва не ахнула. Вокруг Ханны струился неспешный воздушный поток. Там, где была бы ее аура, если бы я видела ауры, он обвивал ее, затем устремлялся к вампиру и обратно, охватывая обоих моих гостей переливающейся восьмеркой. Приглядевшись, я поняла, что это не воздух. Это была магическая сила — заряженная до предела магическая сила, из-за которой я не разглядела более мелких чар, хранившихся в рубиновых глазах Ханниных сережек. Между тем эти чары каким-то образом притупляли ощущение от присутствия в моем доме вампира, а ведь мой локатор убеждал меня, что Ханна обычный человек без всяких колдовских способностей. Однако я всегда подозревала, что она черпает силы откуда-то еще, а подобная мощь говорила о том, что Ханна балуется не чем-нибудь, а черной магией.

Она заключила сделку с демоном.

По части зловредности демоны дают вампирам сто очков вперед. Хорошо в них только одно: они приходят на помощь силам зла, только если их попросить, и даже самый безмозглый черный маг не станет вызывать их, не приняв необходимых мер предосторожности. Ханна Эшби казалась мне отнюдь не безмозглой, а чары Концентрированного Круга я бы не проглядела.

Конечно, что для одного демон, тот для другого бог, все зависит от религии; поэтому сделка с демоном вовсе не означала, будто Ханна обязательно злая колдунья. Однако демоническая мощь ничем не отличается от любого другого инструмента, все зависит от того, как ею пользоваться — и чем за это платить. Демоны, как и некроманты, стоят недешево. И колдун становится серым, черным или попросту злым в зависимости от того, какую валюту выбирает.

Поскольку в последнее время мне что-то не везло, я была готова спорить, что Ханна относится к последней разновидности — к подвиду попросту злых.

Подавив очередной всплеск ужаса, я направилась в кухню, вытащила из морозилки водку, а из шкафчика — стакан, поставила все это на стойку и развернулась лицом к непрошеным посетителям.

— Если бы мы были друзьями, — я отвинтила крышечку с бутылки, — я бы вас угостила. Но мы не друзья, поэтому будьте так любезны, сообщите мне, ради чего вы сюда явились, а затем уловите мой толстый намек и покиньте помещение. Буду вам крайне признательна.

— Женевьева, мы можем предложить тебе кое-что, за что ты будешь нам признательна еще больше! — Жестом конферансье Ханна указала на вампира, блеснув изумрудными глазами черепа на серебряном перстне. — Ты готов, Дарий?

Вампир Дарий улыбнулся мне, показав все четыре клыка, и лениво расстегнул длиннющий, до щиколоток, черный плащ. Потом повел широкими плечами, приспустил плащ до локтей и остался без ничего, если не считать высоких черных ботинок и тугих черных трусиков от Кельвина Кляйна. Улыбнувшись еще шире, он провел ладонью по гладким мускулам груди, словно натирая маслом и так уже лоснящуюся кожу, а затем не спеша пробежался пальцами по квадратикам пресса и слегка оттянул низкую резинку трусиков. Трусики украшали выложенные белыми стразами раскрытые губы, а между ними сверкали красные бисерные клыки, которые непристойно, будто в рамке, выставляли его выпиравшее хозяйство. Дарий эффектным движением головы — словно под барабанную дробь — отбросил со лба мелированные каштановые волосы, после чего нарочито медленно повел бедрами вперед-назад и в заключение наградил меня воздушным поцелуем.

Я устало вздохнула и скучающе глянула на него — ну и что, мол? Все это я уже тысячу раз видела: в низкопробных забегаловках в СОС-тауне подобные концертные номера частенько показывали ошалевшие от невостребованности вампирские фанаты последнего разбора. Да и в его исполнении я это тоже видела — когда он еще был человеком, а не вампиром. Конечно, смазливый молодой кровосос, танцевавший свою версию вампирского стриптиза в моей гостиной, еще успел забыть о том времени, когда сам был таким фанатом, — он и клыки свои получил какой-нибудь месяц назад. Неудивительно, что Ханна таскала его за собой, словно чистокровного пса на строгом ошейнике.

Я поджала губы и перевела взгляд на Ханну.

— Вы ошиблись адресом — с этим номером впору выступать в «Грошовом клыке», там как раз публика подходящая.

Ханна провела пальчиками по четко очерченному бицепсу Дария — оранжевые ногти ярко выделялись на бледной коже.

— В «Грошовом клыке» нашему Дарию никто и в подметки не годится. — Она заговорщически подмигнула мне. — Поверь мне, уж я-то знаю.

— Отлично! Не сомневаюсь, мы с тобой, Ханна, могли бы целую ночь напролет обмениваться историями о постельных победах, но, признаться, все это как-то скучно. — Я указала подбородком на осклабившегося вампира, который всячески вертел выступающей деталью своей анатомии, и стразовый рот, еле ее прикрывавший, повторял его широкую улыбку. — Так что кончай спектакль и перейдем к делу.

Ханна рассмеялась — низко, хрипловато.

— Скучно? Нет, Дарий не скучный — я бы подобрала другое слово: изобретательный, неотразимый, неутомимый — это да, но только не скучный… — Она захлопала ресницами, будто в голову ей только что пришла блестящая мысль. — Хочешь, дам попробовать? Лучше один раз увидеть… точнее — отведать!

В животе у меня ежом зашевелилось предвкушение. Отведать его крови — ох, как это было бы кстати! К моему горькому сожалению, жажду подобного рода алкоголь не заглушает, да и в том, что за этим последует, не поможет. Мне хотелось вышвырнуть эту парочку вон из моего дома — физически, — может быть, даже пойти на отчаянные, криминальные меры — например, стукнуть их чем-нибудь тяжелым по голове или наложить на них такие чары, чтобы они оказались где-нибудь за горами и долами. Но я настолько плохо умею насылать чары, что о таком повороте и мечтать нечего. Поэтому я не стала делать никаких резких движений, аккуратно налила себе водки и, силой воли заставив руку не дрожать, приподняла стакан приветственным жестом.

— Чтобы тебя разорвало, — произнесла я тост и, отведя душу, отхлебнула — ледяная водка обожгла горло долгожданным огнем.

Ханна улыбнулась, словно добрая продавщица, которая знает, что к витрине с игрушками прижался носом какой-то малыш и надо просто открыть дверь. Она шагнула к Дарию, встала перед ним, медленно и грациозно отклонилась назад, руки ее скользнули вдоль его боков, огладили бедра. Глаза у него потемнели от возбуждения. Он сбросил плащ и, обхватив Ханну одной рукой за талию, притиснул ее к себе, потом заставил откинуть голову, показав длинную шею. Я глядела на них как завороженная, уже не пытаясь подавить собственную жажду, — знала, что эти подонки специально меня мучат, но не могла заставить себя отвести глаза. Парочка улыбнулась — две одинаковые победные улыбки. Вампир, глядя на меня в упор, не спеша лизнул Ханне голое плечо, потом провел влажную полосу вдоль шеи к мочке уха. Качнул на языке сережку-череп, взял ее в рот, пососал. Ханна глубоко вздохнула и впилась ногтями ему в бедра. Ноздри у вампира раздулись — он почуял ее аромат, глаза помутились от жажды. С тихим урчанием, от которого у меня заныло сердце, он опустил губы к пульсирующей вене.

Я не могла дышать, жажда крови кислотой разъедала мне внутренности, пальцы сжались на нагревшемся горлышке бутылки, я смотрела и ждала, ждала, когда же он укусит…

Он впился в нее, клыки пронзили плоть, Ханна застонала и обмякла в его объятиях. Оттуда, где он присосался, по атласной коже потекла струйка крови. Я следила за ней, словно загипнотизированная: вот она перетекла через выступ ключицы, вот змейкой скользнула в ложбинку между приподнятых грудей, так и светившихся алым из-за прилива крови под действием яда; из приоткрытых губ Ханны вырывались частые короткие выдохи, она трепетала и содрогалась — укус Дария мгновенно довел ее до оргазма.

Миг — и она уже шла ко мне, маняще улыбаясь накрашенными черными губами, на шее красовалась припухлость от вампирского яда. Я ошарашенно заморгала, но стоило Ханне приблизиться, и аромат лакрицы и сладкой меди оглушил меня, и я уже ни о чем не могла думать — только о том, чего мне так отчаянно хотелось. Рот наполнился слюной, я с трудом сглотнула, под ложечкой засосало, от желания напряглись соски и стало горячо и влажно между ног. Я не сдержалась и облизнула пересохшие губы.

— Как давно ты не пробовала крови, Женевьева. — Ханна прикоснулась к укусу на горле, сладко ахнув, когда из крошечных проколов на нежной коже показались капли прозрачной жидкости. Я уставилась на ее шею и невольно подалась вперед. — Зачем же отказывать себе в самом необходимом, когда все, что тебе нужно, уже здесь, протяни руку и бери…

Сердце у меня колотилось о ребра так, что эхо ударов отдавалось в ушах. В закоулках сознания шуршала мысль о том, что Ханна на самом деле делает, когда предлагает мне то, чего я так жаждала, зачем она искушает меня, но мне было все равно. Так и есть. Это было давно.

Ханна протянула мне руку, манила, влекла, ее пальцы были так близко, что наклонись я чуть вперед — и можно будет слизнуть поблескивающий на них яд…

На миг я закрыла глаза.

Нет, я не стану этого делать.

Схватила ее за запястье.

Нет, я не поддамся ей, не поддамся этому…

Остановила ее руку…

Нет?

И резко отпихнула ее.

— Ханна, я этим не занимаюсь. — Я кивком показала на неодетого вампира, ухмылявшегося у нее за спиной. — Вон отсюда вместе со своей игрушкой.

Она надула губы, потом кивнула, как будто приняла решение.

— Что мне нравится в тебе, Женевьева, — ты не допускаешь, чтобы то, что у тебя в крови, отвлекало от главного. — Она протянула руку назад и погладила Дария по гладкой мускулистой груди. — Это у нас тоже общее.

Я стиснула кулаки, потому что руки так и тянулись к ней — то ли влепить ей затрещину, то ли схватить ее и вонзить клыки ей в шею, то ли, наоборот, подставить горло ее жиголо.

— Что… тебе… нужно? — отчеканила я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не сорвался.

— Естественно, оказать тебе услугу, — улыбнулась Ханна. — По-дружески.

— Мы не друзья, я же сказала! С чего ты взяла, будто мне нужны твои услуги?

— В последний раз они очень даже пригодились, правда? — Это было утверждение, а не вопрос. — Если бы не я, тебя бы здесь не было, Женевьева. Ты бы перестала быть хозяйкой собственной судьбы. Нет, ты стала бы кровной рабыней вампира, который делал бы с твоим телом, твоей кровью, твоей магией все, что ему заблагорассудится.

Ну, знаете, это все-таки было преувеличение. Изрядное.

Конечно, история с мистером Мартом закончилась тем, что вампир, пожелавший кровных уз со мной, погиб, и от него ничего не осталось, кроме развеянного по ветру пепла, но Ханна имела к этому мало отношения — разве что предложила мне собственную кровь, а было ли это мне полезно или все-таки нет, вопрос спорный. Однако спорить мне как раз и не хотелось — ясно же, что Ханна просто взвинчивает цену. Мы обе это понимали.

— Рассказывай, — сдалась я. — И вон отсюда вместе со своей игрушкой.

Ханна подошла еще ближе.

— Женевьева, у тебя «Дубль-В». Все только об этом и говорят: и вампиры, и ведьмы, и фанаты, и если кто-то и не видел, как тебя кусали месяц назад, все равно об этом слышал. И без регулярной дозы яда… — она состроила сочувственную гримаску, — постоянные головные боли, приливы, мучительные рези в животе, невыносимый зуд по всему телу, тяжкие приступы сердцебиения, крайняя усталость…

Очень похоже на жесткую социальную рекламу в клинике «Надежда».

— И ведь это еще не самое худшее! — Ханна показала на аквариум и брезгливо скривилась. — Фу! Пиявки! А что же будет, когда ты уже не сможешь выносить ломку? Когда с тобой приключится инфаркт или инсульт? Ты сида, ты не умрешь и когда-нибудь поправишься, но лишь телом — ломка пошатнет твой рассудок, ты сойдешь с ума. Неужели ты действительно этого хочешь?

Она что, в самом деле ожидает, что я ей отвечу?!

— И это тоже не выход. — Она бросила на кухонную стойку упаковку маленьких черных таблеток — наверняка стащила у меня из шкафчика в ванной.

Это правда — джи-зав, метадон для вампирских фанатов, помогает только людям, но у нас, сидов, обмен веществ гораздо быстрее, вот почему я глотала таблетки с такой скоростью, словно они вот-вот выйдут из моды.

— Разумеется, — продолжала Ханна, — мы с тобой, в отличие от всех прочих, знаем, что «Дубль-В» у тебя уже… дай подумать… лет десять, так ведь? — Она постучала ноготком по таблеткам. — Даже если тебе удастся убедить остальных в том, что ты живешь на джи-заве, я-то знаю, что у тебя на бедре зачарованная татуировка — то есть мы обе знаем, как именно ты удовлетворяешь свои потребности.

Вот оно что! Точно, она же видела татуировку, когда оказывала мне… гм… «услугу». Я купила полновесные, полномасштабные, полновампирские чары у одной колдуньи по прозвищу Древняя, которая практиковала свое ремесло гораздо дольше Ханны. Яд вызывает настолько сильное привыкание, что регулярная доза нужна даже некоторым вампирам, которые обычно получают ее от других вампиров или из вторых рук, от подвернувшихся под руку фанатов, так что в свое время мне показалось, что раздобыть себе магическим способом все атрибуты вампирши для регулярных и безопасных набегов в СОС-таун — это отличная мысль. Беда в том, что, хотя вампирское обличье помогало мне в последние три года бороться с ломками, совсем недавно я обнаружила, что это не маскировка, а самое настоящее чужое тело, которое на самом деле было занято — оно принадлежало одной вампирше по имени Роза.

Очередная задачка из моего списка неотложных дел — после вампиров, соседок, Козетты… а теперь еще и Ханны.

Длинноватый получался список.

— Здесь есть одна сложность, — промурлыкала Ханна, понизив голос. — Малик аль-Хан обнаружил, что ты иногда заимствуешь тело у его возлюбленной Розы, и теперь, пожалуй, не допустит, чтобы ты и дальше устраивала этот маскарад, как бы тесно ни были связаны ваши тела — я имею в виду твое и Розы…

И снова правда. Малик действительно угрожал, что убьет меня из-за Розиного тела. Однако он не воспользовался возможностью осуществить свою угрозу, а вместо этого взял и исчез, так что Ханнины представления о моих сложностях несколько устарели. Кроме всего прочего, это означало, что прислал ее не он.

— Хорошо, Ханна, — сухо ответила я. — С пессимистическими прогнозами все ясно, показывай мне теперь свет в конце туннеля.

— Вот он, твой свет, Женевьева! — Ханна протянула руку и взяла Дария за подбородок. — Молод, красив, к тому же получил Дар совсем недавно, а значит, послушен и управляем. И Господина у него нет, ему не с кем сплетничать, а значит, никто не узнает, что ты с ним делаешь.

У Дария нет Господина? Я нахмурилась. Так не бывает! Разве что… Выходит, у шашней со злой колдуньей есть свои преимущества.

— Может быть, Дарию есть что сказать по этому поводу?

Ханна с улыбкой посмотрела на него:

— Тебе есть что сказать?

— Да, — бодро улыбнулся он в ответ, сверкнув клыками.

Тут я вспомнила, что Дарий по натуре сильный, молчаливый мужчина и щедро расходует только одно слово — «да». Если бы в его глазах не светился хищный ум, я бы решила, что он слегка умственно отсталый.

— Подумай, — тихо произнесла Ханна, — тебе больше не нужны будут таблетки, не нужно будет зависеть от милости какого-то вампира, для которого ты пустая забава, не нужно будет ни о чем ни с кем договариваться. Свобода, независимость, власть над собственной судьбой. Только погляди на него — это же конфетка!

Она словно бы читала мои мысли — а может быть, и в самом деле читала, — но чем больше я обдумывала ее сценарий, тем яснее мне становилось, что ничего не выйдет, а если и выйдет, то ненадолго. Да, сейчас у Дария нет Господина-вампира, но как только кто-нибудь из них узнает, что я использую его как источник яда, положение изменится. От одной мысли о том, что придется поменяться ролями, меня начало мутить, я была категорически против того, чтобы становиться чьей-нибудь кровной рабыней, поэтому и сама ни за что не завела бы себе раба, как бы он сам к этому ни стремился. Кроме того, в этой бочке меда была и другая ложка дегтя — весомая, с Ханну размером: может быть, у Дария и нет Господина, который им распоряжается, зато есть она, а она колдунья. Кому бы она ни служила — себе самой или другому, — мне ее услуги были ни к чему.

— И как это будет выглядеть, по-твоему? — медленно проговорила я. — Будем пользоваться им по очереди, через день, а воскресенье — выходной?

— Как пожелаешь, — улыбнулась она.

— Мне гораздо интереснее, чего желаешь ты, Ханна. Например, что вы искали в моем доме — и чего не нашли?

Ханна похлопала Дария по груди.

— Нас раскололи, мой сладкий! — После чего оглядела комнату и печально усмехнулась. — Хотя искать было почти что негде… о, только не обижайся, мне очень нравится твой интерьер, но неужели тебе не хочется чего-то еще — в общем, неужели тебе не хочется завести гнездышко, куда Дарий мог бы наведываться никем не замеченным, дом, который принадлежал бы тебе вне зависимости от щедрот Ведьминского совета?

Так вот где собака зарыта.

— Ладно, твои условия.

Ее глаза удовлетворенно вспыхнули. Она нагнулась ко мне — было видно, как ей не терпится заключить сделку.

— Граф сделал тебе подарок. — Она говорила о крупной шишке среди лондонских вампиров, с которым я была связана кровными узами и который, слава Богине, теперь обратился в прах, развеянный над водами Темзы. — Он подарил тебе яйцо Фаберже, в котором хранится сапфировый кулон. Это была одна из первых работ Фаберже, изготовленная в Санкт-Петербурге в тысяча восемьсот восемьдесят шестом году, подарок царя Александра Третьего царице Марии Федоровне, ныне, как считается, утерянный. — Она протянула ко мне руки. — Все, что тебе нужно, это продать его.

У меня отвисла челюсть. Ничего себе собака…

А я-то совсем о нем забыла, — наверное, потому, что никогда не хотела получить подобный подарок и никогда не считала его своим. Граф действительно отдал мне яйцо — в разгар истории с мистером Мартом, — но это был не подарок, а скорее письмо с угрозами ювелирной работы, дополнительный довод в пользу того, чтобы я согласилась стать его кровной рабыней. Я, конечно, представляла себе, что оно ценное — как-никак, Фаберже, — но почему-то решила, будто это современное изделие или дорогая копия, а не утраченный оригинал. Проклятье, откуда же Ханна о нем узнала?!

— Только не надо говорить, будто у тебя его нет, Дженни. — Улыбка ее отвердела. — Вспомни сначала, что я заведовала делами Графа. Я знаю, что он подарил тебе Фаберже, поскольку лично организовывала доставку. От имени и по поручению Графа, разумеется.

Я задумчиво прищурилась. В ее словах что-то не сходилось — я не понимала, что именно, но…

— У меня связи, Женевьева, — продолжала Ханна теперь уже четким деловым тоном. — Я могу устроить так, что ты быстро найдешь покупателя за достойную сумму; шестьдесят процентов тебе, сорок мне — плюс услуги Дария, как только они тебе понадобятся. — Она лукаво подняла бровь и прикоснулась кончиком пальца к основанию моей шеи. — Только он — или ты предпочитаешь менаж-а-труа?

Отвечать на этот вопрос я не стала.

— Вот мой телефон, — добавила она и выставила вперед руку ладонью кверху.

Дарий извлек откуда-то карточку — ни дать ни взять вышколенный ассистент фокусника. Ханна положила карточку на стойку рядом с упаковкой джи-зава.

— Позвони мне завтра, и мы устроим встречу и обсудим все подробности продажи. — Она снова улыбнулась — мне стало интересно, не ломит ли у нее скулы. — Уверена, это будет выгодное и приятное для нас обеих соглашение.

Я стояла, пила свою водку и глядела, как они убираются восвояси, — а потом включила компьютер.

— Сколько-сколько стоит это яйцо? — Грейс расплескала кофе и уставилась на меня круглыми от потрясения карими глазами.

Я вытащила из-под раковины чистую губку для посуды, намочила под краном и протянула ей.

— Если верить «Гуглу», десять-двенадцать миллионов фунтов стерлингов, — повторила я, не сдержав смешка при виде ее изумленной физиономии. — Как-никак, Фаберже.

— О Богиня! — Грейс заморгала, взяла губку и тщательно стерла пятно от кофе с балахонистого джемпера.

Я глядела на нее — какой же у нее все-таки усталый вид… Под глазами синяки, щеки цвета кофе с молоком приобрели землистый оттенок — она выглядела лет на пять старше своих двадцати девяти, кругленькие плечи поникли, всем своим видом жалуясь: перетрудились, мол. Мне было жалко, что она так себя загоняет и никогда не дает себе передышки, но об этом мы с ней спорили уже давным-давно — задолго до того, как начался нынешний затяжной спор обо мне и вампирах. Но поскольку до моей квартиры от «Надежды» ближе, чем до ее дома в Уимблдоне, она все-таки согласилась оставаться у меня, когда у нее было два дежурства подряд, а не пристраиваться на кушетке в своем кабинете в клинике. Хотя сегодня это оказалось ей не очень-то кстати. Когда ей наконец удалось освободиться после работы в приемном покое, пришлось еще приводить в порядок меня и мое обиталище: я так хотела избавиться от мерзкого липкого ощущения чужого присутствия в моей квартире, что меня обуял невроз чистоты.

— Как хорошо, что ты больше не хранишь яйцо дома, — заметила Грейс, бросив губку в раковину. — И за меньшие деньги могут убить.

— Сама знаю, — фыркнула я.

К счастью, яйцо лежало запертое в банковском сейфе, а не болталось в квартире, иначе я бы, наверное, больше никогда его не увидела — ни в этой жизни, ни в следующей, которая наступила бы очень скоро, потому что Ханна со своим жиголо-стриптизером, конечно, быстренько бы меня пришлепнули.

Нас, волшебный народ, трудно убить, мы живем по нескольку сотен лет, но мы не бессмертны, особенно если на кону такие денежные суммы.

Грейс вытерла руки, после чего запустила пальцы себе в кудрявую стрижку и затрясла головой.

— Грр, ненавижу такие истории! — Она уронила руки и строго посмотрела на меня. — Ну, Дженни, и что ты собираешься предпринять?

— Пока не знаю, — ответила я, стараясь говорить как ни в чем не бывало. — Наверно, попытаюсь выяснить, кому на самом деле принадлежит это яйцо после смерти Графа, а дальше посмотрю.

— Для этого тебе, конечно, надо поговорить с тем вампиром — с Маликом, да? — Грейс поджала губы и посмотрела на меня с той материнской заботой, в которой всегда сквозит изрядная доля недовольства.

— Понимаешь, Грейс, только на этом я жить не смогу. — Я ткнула пальцем в упаковку джи-зава, которая так и лежала на кухонной стойке между нами. — Ты же помнишь, на что я была похожа, пока не купила маскировочные чары: иногда ломало так, что я целый день напролет только и могла, что сидеть и трястись. А теперь я узнала, что это на самом деле за чары, и применять их больше не могу.

Грейс несколько секунд смотрела на меня с тенью нерешительности на лице, а затем вздохнула:

— Конечно, не можешь, Дженни. Непорядочно пользоваться чужим телом, даже вампирским.

— А визит Ханны Эшби в дополнение ко всем этим вампирским приглашениям означает, что долго я не продержусь, как бы тебе этого ни хотелось, — ровным голосом проговорила я. — Надо срочно найти выход из положения, и Малик кажется мне самым подходящим вариантом.

— Не стану возражать, по крайней мере сейчас. Просто… Дженни, ты же, наверно, лучше меня знаешь, что это за твари — вампиры! — огорченно воскликнула она и всплеснула руками, с неохотой признавая мою правоту. — Что я говорю? Конечно же, ты знаешь их лучше меня, ведь ты выросла среди них, хотя одна Богиня знает, что это за жизнь!

— Я тебе все рассказала! — напомнила я с ехидной улыбкой, надеясь хоть чуть-чуть подбодрить Грейс. — Я росла, как любой нормальный ребенок, чей отец упрямо придерживается традиций русской аристократии восемнадцатого века — с няньками, гувернантками, домашним обучением, горничными, уроками танцев, переодеванием к обеду…

— Вот именно! — Она рассмеялась, пусть и невесело, и скрестила руки на груди. — Даже представить себе не могу, как выглядели ваши обеды.

— Честно говоря, — сухо отозвалась я, — за столом одной мне подавали еду на тарелке, а не на двух ногах, но я была маленькая и не знала, что может быть как-то по-другому, вот и считала, будто так полагается.

И еще, честно говоря, случалось, что у кого-нибудь чересчур сильно «разыгрывался аппетит», однако, как говорила моя мачеха Матильда, всякое бывает, и впоследствии «лакомый кусочек» возвращался к жизни как ни в чем не бывало, только выглядел каким-то ошарашенным и слегка не в себе, хотя «пищевые отходы» должным образом «перерабатывались»… Но, в конце концов, у всех свои фобии. Грейс, например, боится пауков, а я — привидений, так уж получилось.

— И вообще, обед у нас проходил очень, очень цивилизованно, — сдержанно улыбнулась я, надеясь отвлечь Грейс еще сильнее. — Естественно, только запястья.

Это правда: все остальное делалось только за закрытыми дверями. У моего отца на сей счет были строгие правила. Так что сцены вампирского секса вроде той, которую устроили Ханна с Дарием, я впервые увидела только в СОС-тауне. Отец пришел бы в ужас — как и Грейс, когда я ей об этом рассказала, правда, по другим причинам.

— Ну да, все было так цивилизованно, что ты в четырнадцать лет сбежала из дома, — кивнула Грейс: голос у нее по-прежнему был озабоченный, но в нем звучал и укор за то, что я тут ерничаю.

— Понимаешь, — вздохнула я, внезапно почувствовав острое желание оправдаться, — дело было не столько в моем отце, сколько в одной его ошибке. Ошибка заключалась в том, что он собрался выдать меня замуж за другого вампира — только о таком будущем я тогда и мечтала, только вот вампир оказался садистом и психопатом.

— Ты уверена, что не совершишь той же ошибки с этим твоим Маликом? — На лбу у Грейс залегла тревожная складка.

— Я не собираюсь вступать с ним в такие близкие отношения.

Несмотря на предательские мыслишки, время от времени возникавшие у моего неуемного либидо, я была твердо намерена подпускать Малика к себе только на расстояние вытянутой руки. Буквально. Малик жаждал моей крови с тех пор, как мне было четыре года, а я нуждалась в его защите и его яде, так что запястье было местом встречи, устраивающим обе стороны. Это я и собиралась ему сказать, как только он наконец объявится, но все шло к тому, что мне придется самой его искать. А это даст ему преимущество — не слишком выгодная позиция при переговорах.

— А как же Финн? — спросила Грейс, но не успела я и рта раскрыть, как она добавила: — Ты же понимаешь, Дженни, я говорю не о работе.

— Финна, кроме работы, ничего не интересует, — бесстрастно ответила я.

— Чушь! Как это не интересует, когда он никому не проговорился, кто твой отец, и отстаивал тебя перед Ведьминским советом? Дженни, он ведет себя деликатно и разумно. — Грейс серьезно заглянула мне в глаза и взяла мои руки в свои. — Ты доверила ему важную-важную тайну, и вы оба понимаете, что из-за нее у тебя вся жизнь может пойти кувырком. Может быть, он считает, что, если сейчас о чем-нибудь тебя попросит, ты будешь вынуждена ответить «да», чтобы его умилостивить.

Во мне замерцала искорка надежды. Вдруг она права? Вдруг Финн решил больше не ухаживать за мной, потому что решил, что я отвечу согласием по каким-то неправильным соображениям, а совсем не потому, что моя наследственность со стороны отца вызывала у него отвращение и ужас? Вообще-то, это вписывается в образ благородного рыцаря…

— Само собой, — гнула свое Грейс, — если он, узнав твою тайну, так отстраняется, это значит, что и ты тоже ему уже не доверяешь. Вот, наверное, почему ты на него обиделась. — Она стиснула мне руки. — Дженни, он же тебе нравится, и еще как. Поговори с ним, разберись во всем.

Она была права и в том, и в другом. Да, он мне нравился, и еще как… и да, я ему не доверяла. А как я могла ему доверять, когда не понимала, чего он хочет? Или действительно поговорить…

Тут Грейс подняла мою левую руку и указала на нее обвиняющим жестом. Вокруг запястья темнели синяки — уже наполовину выцветшие.

— Дженни, они у тебя уже больше месяца не проходят, а с твоим сидским метаболизмом должны исчезать за пару часов! Я думаю, это такое… клеймо! — Она скривилась от отвращения. — Как ты можешь даже думать о том, чтобы иметь с этим вампиром что-то общее после того, как он такое с тобой сделал?!

…Уже не важно, чего хочу я и чего хочешь ты, — я уже смирилась с тем, что выбора у меня нет. Мне нужен Малик — мне все равно нужен какой-нибудь вампир, и я даже не буду заниматься самообманом — да, мне нужен именно он. А главное — я знаю, что он никогда не нарушит данного слова…

Вслух я этого не произнесла: Грейс не надо было этого слышать. Но если насчет Малика она заблуждалась, то во всем, что касалось Финна, была права. Нет, таких радужных надежд на продолжение отношений я не питала — учитывая, что я собиралась заключить соглашение с вампиром, — но он помог бы мне разобраться с остальными, невампирскими сложностями…

— Ты права. — Я понуро улыбнулась. — Я поговорю с Финном, хорошо? Попозже — или прямо сегодня, на работе.

— Отлично, наконец-то мы хоть к чему-то пришли! — Грейс от всей души обняла меня.

— Рано радуешься, — пробурчала я, обнимая ее в ответ и вдыхая знакомый цветочный аромат туалетной воды с легчайшей ноткой антисептика. — Пока что пункт о соглашении с вампиром я не вычеркнула. А что касается того, чтобы к чему-то прийти… — Я поглядела на настенные часы. До рассвета еще часа два, но мне уже не терпелось принять очередную дозу джи-зава, а в таблетках столько амфетамина, что я все равно в ближайшее время не усну. — Пойду-ка я пробегусь, вот что.

— Бегать?! Там же холодно, мокро, темно и… — Грейс совершенно не по-докторски пищала от ужаса, на самом деле она неженка, не выносит сырости и ни за что на свете не наденет спортивных шорт. — Ну, смотри, раз тебе постель все равно не нужна, я туда лягу. Физической нагрузки мне хватит на неделю — подумать только, пять лестничных пролетов пешком!

— Грейс, бегать полезно для здоровья. — Я усмехнулась и приподнялась на цыпочки. — Вы, врачи, сами всем советуете заниматься физкультурой.

Грейс даже передернулась от омерзения.

— Знаешь, что тебе советует твой личный врач? Купи-ка нам пышек на обратном пути.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В пекарне «У Томаса» мела метель — там клубилась стена тончайшей мучной пыли, и видимость в помещении была ноль. Я стояла на улице у входа, схватившись за голову, и скрипела зубами. Бывшая девушка Томаса опять наслала на него очередные злые чары. Я так и видела, как сам Томас и все прочие, кто оказался внутри, медленно задыхаются, потому что легкие им забивает мелко смолотая пшеница. Все-таки даже бывшие девушки редко бывают такими дурами! На этот раз она явно перегнула палку. Хватит уже Томасу проявлять доброту и всепрощение, пора заявлять в полицию, а если он сам не хочет, это сделаю я. Между прочим, он не сделал ничего такого, за что ему стоило мстить, — подумаешь, пару раз вывел ведьму прогуляться, не из-под венца же сбежал! Но Томас был шестифутовый блондин-тяжелоатлет скандинавского типа, и на него положили глаз многие местные ведьмочки. Уж я-то знаю, что по части воплощения ревнивых фантазий ведьму не переплюнет никакая стервозина.

Тьфу, пропасть. Только этого мне не хватало после такой ночки.

Кстати, строго говоря, ночь еще не кончилась: до рассвета оставалось еще минут пятьдесят. Но часовая пробежка в быстром темпе сожгла весь амфетамин, поэтому я и забежала в пекарню купить пышек для Грейс. Пекарня ютилась в проулке, втиснувшись между букинистическим магазином и дорогой цветочной лавкой, — я всегда пробегала там по утрам. Когда я бежала в ту сторону, то ничего необычного не увидела, но теперь я поняла, чего не хватало. Не хватало аромата свежевыпеченного хлеба. Могла бы и раньше заметить — за последние две недели Томас столько раз просил меня снять гнусные мелкие заклятия, наложенные его бывшей, что я взяла себе за правило забегать к нему каждое утро на обратном пути — даже не за плюшками, а просто так. Но сегодня, шлепая подметками по мокрой мостовой, я снова и снова думала совсем о другом — о своем разговоре с Грейс, о прочих своих сложностях и о том, как объяснить все Финну, когда я его увижу… Я фыркнула, сердясь на саму себя за то, что простых вещей не замечаю, и включила магическое зрение.

Мучная метель так и светилась от волшебства, как будто каждая пылинка была заряжена чарами, вызвавшими бурю. Надо было найти средоточие чар, тогда можно будет их взломать, только эта дрянь так мерцала, что мне ничего не было видно. На миг я закрыла глаза и сосредоточилась еще сильнее, но все равно поймать сердцевину заклятия не получалось, а колдовство, оживившее муку, таилось именно там. Я сдвинула брови, пытаясь придумать…

— Вы та фея, да? — Из цветочной лавки высунул голову с черным «ирокезом» парнишка лет семнадцати. — Я вас уже видел, вы всегда тут бегаете.

Я пробралась по лабиринту среди металлических ведер, выкрашенных черной краской, и картонных коробок со сладко благоухающими цветами, чтобы поговорить с ним.

— Ты не знаешь, там кто-нибудь есть? — Я показала на открытую дверь пекарни.

— Томас. Он помахал мне, когда босс привез меня сюда с цветами. — Парнишка высунул язык и облизнул серебряное колечко в нижней губе. — А, еще та женщина — как только она вошла, сразу мука и залетала. — Он вышел мне навстречу и остановился, продев большие пальцы в шлевки мешковатых штанов с огромными карманами. — Потом я услышал крики и ругань, наверно, они ссорились, потом грохот, будто кто-то упал, потом стало тихо. — Он говорил с оттяжечкой, словно все это ему до смерти надоело, а может быть, просто старался казаться ужасно взрослым и крутым.

Я поджала губы. Неужели бывшая пассия Томаса и правда наделала глупостей и он лежит там покалеченный? Мы с Томасом дружили; мало того, нрав у него был мягче мха в зачарованном лесу. Он ни за что не стал бы применять силу против женщины, даже для самообороны, и вообще, когда на сцену выходит магия, никакие мускулы не помогут. Я потянулась за телефоном, но сообразила, что оставила его дома. Проклятые гремлины со своей ворожбой.

— Позвони в полицию, — велела я парнишке, — и скажи им все то же самое, что сейчас сказал мне. Скажи, что в деле замешана ведьма, пусть пришлют наряд по борьбе с колдовством, понятно?

Он нагнулся, расстегнул карман на уровне колена и вытащил оттуда крошечный серебристый мобильник на цепочке.

— Конечно, сейчас позвоню.

Я продиктовала номер, он его набрал.

— А вы что, туда пойдете? — спросил он и потянул воздух носом.

И в самом деле… Несколько секунд я колебалась, потом решила, что ждать снаружи не по мне, особенно если я могу что-то сделать.

— Ладно, только когда кто-нибудь приедет, обязательно скажи, что я там, не забудь!

— Конечно. — Он потеребил колечко в губе пальцами с обгрызенными ногтями. — Все равно мне надо рассортировать цветы, пока босс не вернулся.

Стянув флиску, я намочила ее в черном ведре для цветов и тут поймала взгляд парнишки — он пялился на меня, прижав мобильник к уху. Ну и пожалуйста, в конце концов, я только что разделась перед ним до куцей черной маечки в облипку, и хотя телосложение у меня деликатное, на грани костлявого, и любая модель с журнального разворота одарена природой гораздо щедрее, но ведь подростки есть подростки, им покажи любую полуодетую самку, и они будут на нее пялиться, такова жизнь.

Я прижала флиску к лицу наподобие маски, дрожа от струящихся по голым плечам холодных капель. С трудом дыша сквозь ткань и вытянув руки, я на ощупь ринулась в мучную круговерть. Волшебство так и пузырилось вокруг, так что мне даже стало нехорошо — промелькнула мысль о том, что эти чары не просто оживили мешок муки. Я медленно пробиралась вперед, в основном по памяти, осторожно пробуя дорогу ногой — не лежат ли на полу чьи-нибудь распростертые тела. Полдюжины шагов — и я наткнулась на прилавок. Пробралась вдоль него, чувствуя, как чешется все тело: мучная пыль жалила, словно рой крошечных назойливых мошек, которым невтерпеж пробурить себе дорогу в живую плоть.

Живо представив себе это, я скрипнула зубами и подавила позыв почесаться.

Прилавок кончился неожиданно, и я чуть не упала. Снова нащупала себе дорогу ногой, обрадовалась, что ничего не нашла, и в конце концов добралась до места, где, согласно моим пространственным воспоминаниям, была дверь в пекарню. Я обшарила ее ладонями, нашла ручку, отступила, шаркая, назад, чтобы потянуть дверь. Свет, проникающий сквозь флиску, стал ярче. Я шагнула за порог — зуд внезапно исчез, и это вселило в меня надежду, что мучная метель кончилась. Стянув с головы мокрую ткань, покрытую коркой муки, я бросила флиску на пол. В лицо мне ударил бело-золотой свет, и я невольно зажмурилась. Потом я сморгнула картинку-негатив, ослепительные очертания кухни понемногу сложились в нечто узнаваемое, и сознание наконец разобралось, на что смотрят глаза.

Томас лежал, распростершись на длинном столе из нержавейки, на котором он раскатывал тесто.

Он был обнажен.

Он был явно очень возбужден.

И так же явно, явно, явно мертв.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Томас лежал на спине, судорожно выгнувшись и широко открыв рот и глаза, зрачки от магии превратились в ярко-золотые кружки — натуралистическая скульптура, запечатлевшая пик сексуального наслаждения.

Я была так потрясена, что долго смотрела на него, сама себе не веря.

Томаса убила не ревнивая ведьма.

Французы называют оргазм «1е petit mort» — маленькой смертью. Смерть Томаса не была маленькой, — с другой стороны, люди существа хрупкие, им не по силам полномасштабный секс с моими соплеменниками вне пределов Зачарованных Земель.

Тело Томаса заливал бело-золотой свет, четкими контурами очерчивая накачанные мускулы, и на задворках сознания у меня появилась мысль о том, что недаром местные ведьмочки лупили из-за него друг друга метлами. А потом горе и гнев победили потрясение, и я бросилась к Томасу — безумная искра надежды заставила меня прикоснуться к нему, проверить, вдруг он еще жив, вдруг все это не взаправду, вдруг это какое-то хитроумное наваждение. Я протянула руку и осторожно прикоснулась пальцем к его лбу. Из открытого рта дымком поднялась золотистая дымка, и в воздухе разлился аромат медуницы.

Медуницей пахнет мое Очарование, мое собственное волшебство.

Меня обдало ужасом, волосы встали дыбом. Сердце отчаянно заколотилось. Я невольно сделала шаг назад, потом другой, а потом тоненько вскрикнула — плечи кольнула горячая игла охранительных чар. Я обернулась и включила магическое зрение. Дверь за спиной была по-прежнему открыта, ее застилала непроницаемая белая стена мучной пурги, но на пороге теперь подрагивали охранительные чары — словно пелена горячего воздуха: это были простенькие, не заказные, а купленные готовыми парализующие чары, к таким обычно прилагается большая табличка с надписью «Не подходить! Опасно!». Кому-то хотелось, чтобы полиция застала меня на месте преступления прямо-таки с дымящимся пистолетом в руках.

Какая гадина!

Вопрос о том, кто это сделал, почему и зачем, я оставила на потом. Как бы я ни хотела хоть чем-нибудь помочь Томасу, это было уже невозможно, зато я могла найти его бывшую — или ту красотку, которая здесь побывала, кто бы она ни была. Я осторожно пересекла пекарню. Одну стену целиком скрывали духовки со стеклянными дверцами, в их стальных глубинах плясали синие огоньки конфорок. К полу были привинчены два промышленных комбайна для изготовления теста, над гигантскими чашами зависли мешалки с плоскими лопастями. А у узкого прямоугольного окна рядом с задней дверью, запертой на засов и висячий замок, стояло с полдюжины больших металлических бочонков с мукой. Я внимательно их оглядела. В таком бочонке вполне можно спрятаться, однако чутье и тот факт, что на узком окне и задней двери тоже дрожали охранительные чары, подсказали мне: той женщины здесь давно уже нет.

Вспомнилось все, что я знаю о мышеловках. Кажется, отсюда так просто не сбежишь.

— Женевьева…

Я вздрогнула — звук собственного имени скользнул по коже печальным шепотом, нежным шелком. Месма. Я узнала этот голос, этот еле заметный акцент, — и обернулась, чувствуя, как сердце колотится в груди, словно у загнанной кошки.

Малик стоял у самого порога, и сумрак, сгустившийся вокруг него, заслонял мучную метель у него за спиной. Темные кудри сливались с чернотой длинного кожаного плаща, а чернота плаща сливалась с черной одеждой под ним. Я уже видела, как Малик напускает на себя эти тени, чтобы скрыться от чужих глаз. Он изучал меня, тени рассеивались, мерцала белая кожа, мерцали загадочные обсидиановые глаза, разрез которых выдавал азиатских предков. Когда-то мне казалось, что лицо у Малика слишком правильное, едва ли не хорошенькое, но это он играл с моим разумом, с моим зрением, а теперь, когда остался лишь легчайший намек на чрезмерную правильность черт, он был еще красивее, еще мужественнее, еще кошмарнее, чем в моих воспоминаниях, преломленных воображением.

Я сдвинула брови. Что-то было не так, и дело не в том, что я испугалась: вампиры — хищники, и их положено бояться, но это было какое-то другое чувство. Тут я поняла, что подумывать о соглашении с Маликом совсем не то же самое, что взвешивать эту мысль, когда вот он, стоит передо мной, словно ангел тьмы. Зараза. Наверное, Грейс и в этом права и я просто дурила себе голову, будто способна диктовать ему условия: явное влечение к нему и «Дубль-В» в моей крови не дадут мне отстаивать собственные интересы.

Твердо решив ни о чем с ним не договариваться, я произнесла: «Малик аль-Хан», радуясь, что прозвучало это суше мучной пыли.

Он наклонил голову — грациозное движение, пробудившее эхо минувшего. Не говоря уже о могуществе, которым он обладал, — уж я-то видела, на что он способен, — у него было еще и богатое прошлое, добрых пятьсот лет с гаком, хотя казался он примерно моим ровесником — а мне двадцать четыре. Как и все вампиры, он выглядел так же, как и в момент, когда принял Дар. Несуществующий ветерок пошевелил его волосы, приподнял края плаща, стряхнул покрывавшую его легчайшую белую патину, — а я опустила глаза, увидела мучную корку на собственной мокрой одежде и вздохнула.

Все самые удобные чары всегда достаются вампирам.

Взгляд Малика скользнул в сторону мертвого тела, лежавшего на столе между нами.

— С твоей стороны было неразумно входить сюда, не дождавшись полиции.

— Да-да, я, знаешь ли, и сама уже пришла к такому же выводу. — Я скривилась. — Надо полагать, ты не знаешь, не прячется ли где-нибудь здесь ведьма или еще кто-нибудь?

Малик закрыл глаза и сделал глубокий вдох:

— Никакая ведьма сюда, в эту часть магазина, не приходила — уже сутки, а вероятно, и больше, здесь не было никого, кроме нас с тобой и умершего.

Ясно, значит, Томасова бывшая здесь не ошивается, в бочонках просто мука. Тут мне в голову пришла еще одна мысль. Малик шел за мной по пятам — так, наверное, он слышал, что говорил парнишка?

— Мальчик из соседней лавки говорил тебе, что он видел, как сюда приходила женщина, и слышал, как они ссорились? — спросила я, прищурясь на него.

— Он солгал.

— Понятно. — Я поджала губы. Старое доброе вампирское чутье распознает невиннейшее вранье за пятьдесят шагов лучше любого детектора лжи. — Он что, тоже участвует в заговоре?

— Не обязательно; его разум несколько помутился. — Малик отбросил со лба завесу темных волос. — Как я уже упомянул, Женевьева, с твоей стороны было неразумно сюда входить.

Помутился разум? Из-за какого-то заклятия? Итак, я снова в мышеловке, только теперь в довершение всего рядом маячит страшенный вампирище. Да уж, не хочется начинать с этого новый день. Тут я с грустью поглядела на Томаса — вот у кого день начался куда как хуже моего, так что у меня все обстоит не так уж скверно. По крайней мере, пока не прибыла полиция.

Я хмуро посмотрела на Малика. Он-то зачем за мной пошел?

— Ты хоть понимаешь, что тут повсюду охранительные чары, и нам не выйти, а полиция приедет с минуты на минуту?

— Я сообщил молодому человеку, что услуги полиции не потребуются. — Малик чуть повернул голову, словно прислушиваясь, а заодно и продемонстрировал мне скульптурную линию профиля. — Он уверен, что ты разрешишь все вопросы, и забыл о случившемся.

Я похолодела. Он наслал на мальчика морок и дал ему указания. Этот вампирский трюк разрешен законом, ведь и другие разновидности гипноза никто не запрещает, пока они не приводят к преступлению. Значит, полиция сюда не ворвется и меня никто не арестует. И не спасет. Как в анекдоте про плохие и хорошие новости. Что ж, какое-то время я выиграю. Томас погиб. Кто-то убил его, чтобы подставить меня и… Я сжала кулаки: найду мерзавца и узнаю, зачем он это сделал! Мой взгляд с невольным подозрением упал на вампира, прекрасной статуей застывшего в трех футах от меня.

— Ты имеешь к этому отношение? — Я кивнула на труп.

Малик в ответ посмотрел на меня, как всегда, бесстрастно, а затем грациозно и целеустремленно направился вокруг стола. Он обошел ноги трупа и двинулся ко мне, а я усилием воли заставила себя остаться на месте — не позволю какому-нибудь вампиру себя запугать! Наконец он остановился, полы плаща щекотали мне голые ноги. Темный аромат пряностей пополам с запахом выделанной кожи вился вокруг меня, и во мне замерцала страсть. Я решила не обращать на нее внимания — когда в крови бродит «Дубль-В», это не более чем химическая реакция, вызванная близостью вампира. Говори-говори, шепнул у меня в голове насмешливый голосок. На него я тоже решила не обращать внимания.

— Похоже, это дело твоих рук, Женевьева, — промурлыкал Малик, глядя на меня сверху вниз, и его дыхание щекотало мне волосы.

— Ага. — Вздернув подбородок, я посмотрела ему прямо в лицо. — Можно подумать, я сама не догадалась, за исключением одной мелочи — я его не убивала.

— Именно так звучит стандартный ответ в обоих случаях — и когда обвиняемый невиновен… — он обвил прохладными пальцами мое левое запястье, и синяки так и запылали от его прикосновения, — и когда виновен.

— Малик, я из волшебного народа. — Я выдернула руку. — Мы никогда не лжем.

— Это правда. — Его голос лизал меня, словно языки пламени. — Но правда бывает разной.

— Отлично! — зыркнула я на него. — Поговорим как зануда с занудой: да, представители волшебного народа не способны на заведомую ложь, но они… — Я осеклась; я ведь и сама была из волшебного народа, хотя росла в другой обстановке. — Но мы обычно можем пройтись по самому краешку правды и направить на неверный путь. Разумеется, и вампиры устроены так же.

Он отстранился — так стремительно, что я едва не упала. Потом склонился над мускулистой грудью Томаса и, закрыв глаза, с силой втянул носом воздух.

Я оцепенела от ужаса.

— Какого лешего ты делаешь?!

Он медленно поднял голову и посмотрел на меня — в зрачках мерцали алые огоньки магической мощи.

— Запах очень похож на твой. — Лицо его стало хищным. — Он едва различим.

Под его настойчивым взглядом у меня все внутри похолодело от дурных предчувствий, и я твердо решила постоять за себя.

— Да, знаю, пахнет жимолостью. Но он умер часа два назад, а у меня есть алиби на всю ночь, хочешь верь, хочешь нет. — Грейс, Ханна… Конечно, полагаться на Ханну и Дария не стоило бы, но ведь ей кое-что от меня нужно. А до этого я была с Финном, считала призраков.

— Нет. — Малик задумчиво глядел на труп сверху вниз, между бровей залегла тонкая складка. — Этот человек был убит лишь совсем недавно, самое большее полчаса назад.

— Да он же весь отвердел! — Тут я вдруг поняла, насколько отвердела определенная часть тела Томаса, и осеклась. Он лежал тут мертвый и не мог защититься, так что нечего мне было каламбурить. Я отмахнулась от этих мыслей и продолжила: — Трупы коченеют не раньше чем через два-три часа после смерти!

— Тело еще не достигло стадии rigor mortis. — Малик отступил на пару шагов, чтобы подробнее изучить мертвеца. — Это пример трупного окоченения иного рода — если смерть наступила в момент крайнего напряжения и сильного возбуждения, мышцы погибшего застывают в том положении, в котором она их застигла. Так бывает, если человек утонул или у него произошел разрыв сердца, когда он от кого-то спасался, а иногда — при перегрузке из-за сексуальной стимуляции, как в данном случае.

Я едва не спросила его, на каких курсах он такого наслушался, но вовремя одумалась. Вампиры часто становятся не просто свидетелями смерти, но и ее причиной, особенно сейчас, когда масштабная рекламная кампания заставила оболваненную публику заглотить кровавый крючок вместе с наживкой, леской и грузилом. Вообще-то, вампиры и сами считались мертвыми до одного судебного процесса в семидесятые годы: тогда некая вдовушка, оставшаяся без наследства, потому что ее богатый муж принял Дар и завещал свои миллионы новой Госпоже, решила, что ей выгоднее считаться разведенной. Она наняла врачей, которые доказали, что в дневное время у вампиров наличествует мозговая активность, следовательно, с клинической точки зрения никакие они не мертвые. К тому же решение судьбы выдернуло еще один гвоздик из крышки гроба, где покоились вампирские права человека, — какое удачное совпадение, правда?

— Если ты посмотришь сюда… — Малик присел на корточки и указал на место, где ребра трупа соприкасались со стальной столешницей, — на коже проступила еле заметная фиолетово-красная полоса, похожая на легкий синяк. — Кровь начала отстаиваться только сейчас. Смерть наступила в пределах часа, вероятно, не раньше, чем ты вошла в пекарню.

Я прикинула все в уме. Томаса убили, пока я бегала, — на это время у меня не было никакого алиби.

— И я бы не смог ощутить присутствие тела, — договорил Малик, преспокойно выпрямляясь, — если бы оно не было таким свежим.

Какая прелесть!

— То есть ты шел за мной случайно, а зайти сюда решил исключительно ради того, чтобы снабдить меня компетентными сведениями о времени смерти, так, что ли?!

Малик снова бесстрастно посмотрел на меня, как будто на сей раз мой вопрос был таким дурацким, что на него и отвечать не стоило.

— Извини, я на самом деле так не думала, — процедила я. — Надо полагать, ты шел за мной ради моей же безопасности.

Он склонил голову, губы искривила лукавая усмешка:

— Если тебе угодно так думать…

— Скорее, ты боишься потерять то, что считаешь своей собственностью! — выпалила я и фыркнула. — И хочешь отпугнуть других вампиров, которым может что-то взбрести в голову!

— Женевьева, — в его голосе прозвучал намек на раздражение, — если бы ты была моей собственностью, никто на свете — за одним исключением — не рискнул бы вызвать мое недовольство. Однако в глазах вампирского сообщества после нашей последней встречи ты принадлежишь не мне — ты принадлежишь Розе.

Роза! Возлюбленная Малика, как назвала ее Ханна. Это была больная тема: Роза получила Дар именно от Малика, и в какой-то момент он твердо решил отнять его, лишь бы не позволять кому-то другому брать напрокат ее тело, пока не обнаружил, что беру его я. И все равно я не знала, в чью пользу он сделал выбор — в мою или в Розину.

— Даже если бы Роза и в самом деле была твоей Госпожой, — говорил между тем Малик, — а не марионеткой, в которую ты превратила ее тело, ей не хватило бы сил оградить тебя от тех, кто пожелал бы создать с тобой кровные узы. Терпеть подобное положение дел нельзя, со временем оно лишь усугубляется.

— Объясни, что ты имеешь в виду, — настороженно потребовала я.

— Сейчас не время это обсуждать, Женевьева. — Малик отряхнул руки, а затем показал на труп. — У нас есть более насущные дела. Кто-то приложил самые серьезные усилия, чтобы ложно обвинить тебя в преступлении. Есть ли у тебя какие-нибудь соображения по поводу того, кто это мог быть?

— Понятия не имею, — ответила я, а про себя добавила: «Но обязательно выясню». — Единственный раз, когда меня обвинили в убийстве, которого я не совершала, это сделал ты.

По его лицу пробежала тень досады.

— К несчастью для тебя, мои планы тогда рухнули. Если бы их удалось воплотить, ты не оказалась бы замешана во всех последующих событиях, а я теперь не был бы вынужден постоянно за тобой присматривать.

— Знаешь, насчет присматривать — или как там это называется — можешь не трудиться. Вот уж чего мне даром не надо, так это чтобы за мной по пятам шлялся вампир!

В темных омутах его глаз промелькнуло что-то опасное, и я нервно сглотнула — ужас перехватил горло. Малик протянул руку и снова стиснул мне левое запястье. Под его прикосновением жадно заколотился пульс.

— Я заявил свое право на тебя, — проговорил он и поднял руку, так что запястье оказалось у меня перед глазами — синяки расцвели, словно красные розы, и между бледными его пальцами сочилась кровь. — И никому не позволю узурпировать это право.

— Я не вещь, Малик, и никаких прав на меня у тебя нет! — отчеканила я, дрожа и от ярости, и от жажды, пронзившей все тело. — А если хочешь моей крови — давай поторгуемся, говори, что ты готов за нее предложить!

Он замер и уставился на меня, лицо его выражало какие-то непонятные мне чувства. Потом он поднял вторую руку и взял меня за подбородок, провел большим пальцем по губам. Они запылали, и от гнева не осталось и следа — его затушило желание, охватившее то ли меня, то ли Малика, то ли нас обоих, не знаю. Малик нагнулся ближе, его благоухание оглушило меня, пленило, обездвижило. Рука его огладила мне шею, скользнула в волосы, чуть потянула — и я бессознательным движением запрокинула голову, подставляя горло. Малик прижался губами к нежной тонкой коже под ухом — ласково, едва ли не благоговейно.

— Думаешь, ты вольна диктовать мне условия? Где, когда, сколько? — Его шепот щекотал мне ключицу. — А вдруг я не захочу вести переговоры, Женевьева? — Острые клыки провели черту по моей плоти. — Как ты меня остановишь?

Сердце у меня затрепыхалось. Мне стало больно от страстной необходимости отдаться ему — целиком. Я прижала ладонь к его груди, пальцами ощущая, какие у него твердые жилистые мышцы… и оттолкнула его, заставив язык выговорить слова, на которые тело никак не хотело соглашаться:

— Все, что я готова предложить, — это переговоры; а нет — так я тебя убью!

— Тогда переговоры.

Он улыбнулся, но линия губ выдавала печаль. Отпустив мое запястье, он отодвинулся — выстроил дистанцию. Я закрыла глаза, сопротивляясь порыву броситься к нему, сопротивляясь зову крови. Проклятый вампиришка! «Переговоры» — это от слова «говорить», а не от слова «морочить», но он, конечно, и сам это знает. Я перевела дух, сосредоточившись на слабом аромате жимолости, витавшем в воздухе, на еле заметной кислинке газа из духовок, на земляном запахе бродящего теста. Открыв глаза, я скосилась на запястье. Никакой крови уже не было, а синяки по-прежнему выглядели как тепловатые пятна на медовой коже. Просто этот гаденыш воспользовался моей впечатлительностью. Я стиснула кулаки от злости на себя за то, что так легко это допустила, и снова посмотрела на него.

Он между тем смотрел в оконце.

— Приближается рассвет.

Стоило ему заговорить — и я уже ничего не слышала, кроме звуков его голоса, ничего другого не ощущала, как будто зазвучала, набирая силу, тревожная сирена, вытесняя из сознания все прочие мысли. Меня физически затрясло от этого чувства, и я едва не пнула Малика от досады. Месма! Вот зараза, он же меня по-прежнему морочит! Мне-то рассвет нипочем, это Малику будет плохо! Вампиры не выносят солнца, для них губительны даже те жалкие отсветы пасмурного октябрьского утра, которые просочатся в окошко через несколько минут. Однако данный конкретный вампир, запертый вместе со мной в пекарне, казалось, не слишком тревожится, — правда, он был уже очень стар и опытен и не последовал бы за мной в мышеловку, если бы считал, что ему что-то угрожает, а значит, это опять игры. Какого лешего?!

— А что, если тебя застигнет рассвет, ты вспыхнешь синим пламенем и рассыплешься в прах? — спросила я с деланым ленивым интересом.

— Твой отец был вампир. — Малик нахмурился. — Однако же твой запас познаний о нашем племени, мне кажется, прискорбно скуден.

Я дернула плечом:

— Я знаю, что ты умрешь, если пронзить тебя колом, только надо еще отрубить голову и вырвать сердце, но, знаешь, мне раньше как-то не приходилось наблюдать, что бывает с вампиром на солнце без всяких защитных приспособлений, а на слово я вам не верю. Вот, например, до встречи с тобой я была уверена, что ревенанты не более чем страшная старинная легенда.

На эту шпильку он не отреагировал: ревенанты — жуткие скелеты в вампирских шкафах, и именно он доказал мне, что они не миф, а реальность.

— И я уверена, что это не единственный пробел в образовании, которое дал мне отец, — закончила я.

— Нет, — уронил Малик и сунул руки в карманы плаща. — Я не вспыхну и не рассыплюсь в прах, как и любой вампир, который уже добился независимости. Те, кто еще покорен своему Господину, зависят от его желания сохранить им жизнь. Тем не менее соприкосновение с солнцем причиняет мучительную боль, которую невозможно унять, поэтому многие предпочитают быструю и окончательную смерть, лишь бы прекратить страдания.

— Так с тобой-то что будет?

— Как я уже говорил тебе, Женевьева, я — носитель подлинного Дара. — Губы его сжались в угрюмую полоску. — Пока мой пепел не развеян по ветру, я способен исцелиться от любого увечья — и даже оправиться после целого дня, проведенного на ярком солнце… когда-нибудь.

— Что значит «когда-нибудь»? — испугалась я.

— На все нужно время.

— Сколько времени? Сколько дней, недель, месяцев?

— Окно выходит на север, сегодня пасмурно… пожалуй, полтора-два месяца.

Тьфу, пропасть, я хотела услышать совсем другую цифру. Конечно, нельзя допустить, чтобы он вышел из строя так надолго. День за решеткой я еще вытерплю, но полтора месяца… Я бросила взгляд на тело Томаса. Мне ведь еще надо разобраться с убийцей.

— Если ты сейчас отсюда выйдешь, успеешь вовремя добраться до безопасного места?

— Да. — Лицо его стало задумчивым. — Но почему тебя так беспокоит моя судьба?

— Хватит со мной в игры играть, Малик! Когда сюда наконец нагрянет полиция, меня, скорее всего, арестуют по обвинению в его убийстве! — Я махнула рукой в сторону трупа. — А ты шел за мной, и я готова спорить, что ты точно знаешь, где я была каждую минуту со вчерашнего вечера! — Я улыбнулась, прекрасно зная, что до глаз улыбка не дошла. — Ты — мой купон «Из тюрьмы — бесплатно!».

— Ты хочешь, чтобы я подтвердил твое алиби? — уточнил он, как будто сам об этом не задумывался.

— По-моему, с того раза за тобой должок, правда? — Это был не вопрос, а утверждение. — К тому же тебе кое-что от меня нужно. — Причем я подозревала, что речь идет не только о крови. — А иначе зачем ты полез за мной сюда, чтобы, так сказать, предложить помощь? — Это тоже был не вопрос, а утверждение. — Если я буду сидеть в тюрьме, пока ты не поправишься, никого из нас такой выход не устроит, так?

Малик наклонил голову, молчаливо соглашаясь со мной, затем двинулся к открытой двери в торговый зал и прикоснулся к косяку. Когда его рука задела охранительные чары, волшебство вспыхнуло, словно спичка.

— Перед нами по-прежнему стоит некоторое препятствие, Женевьева.

— Ерунда, — отмахнулась я с уверенностью, которой вовсе не ощущала.

Встала перед черным ходом и включила магическое зрение. На двери пульсировала черная решетка оборонительных чар, а когда я присмотрелась внимательнее, то увидела, что и те, и другие, и третьи чары — на обеих дверях и на окне — соединены словно бы длинными черными проводами. Если я хочу выпустить Малика, надо убрать все заклятия. На то, чтобы снимать их как положено, не оставалось времени, а взламывать было нельзя: пекарня была слишком маленькая, никому не хочется оказаться под градом осколков стекла и острых щепок, а значит, оставался только один вариант — впитать чары. Разумеется, и у такого варианта были свои недостатки.

— На всякий случай, чтобы ты знал… — начала я, поворачиваясь к Малику, и вытаращила глаза: он достал мобильник и писал сообщение. Зачем, а главное, кому?! Мне всегда казалось, что он одиночка, в отличие от прочих лондонских вампиров, к которым по первому писку сбегаются все члены их кровных семей. Я тряхнула головой и продолжила: — Когда я сниму чары, скорее всего, от магии со мной что-нибудь сделается, но ты, пожалуйста, не обращай на это внимания, договорились?

Малик поднял голову и с любопытством посмотрел на меня:

— Что же с тобой произойдет?

— Трудно сказать — ну, вырублюсь на пару секунд, волосы дыбом встанут, а может быть, и ничего не случится. Волшебство — штука капризная, но обычно все быстро проходит. Так что беги спасайся, а на закате вернешься с моим алиби.

— Как пожелаешь, — отозвался он и снова защелкал кнопками.

Напоследок я еще раз взглянула на Томаса; мне не хотелось оставлять его здесь одного, но я понимала, что в силах для него сделать только одно — найти убийцу.

Потом я набрала побольше воздуху, вытянула руки и призвала чары.

Магия обрушилась на меня, словно тонна кирпичей, она дробила кости и крушила плоть, набила мне легкие пылью, так что казалось, будто я дышу бритвами. Краем сознания я слышала собственные крики — раскаленное пламя охватило меня с ног до головы. Огонь застилал глаза. Жесткие руки схватили меня за запястья, рванули, выдернули плечи из суставов. Рот наполнился кровью — густой, медно-сладкой; нос заложило от запаха горелого мяса. А кирпичи все падали и падали — и меня засыпал целый курган волшебной щебенки.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Женевьева, дорогая, я буду вам очень признателен, если вы поскорее придете в себя. — В голосе Графа слышались легкие нотки скуки, но, поскольку он относился к окончательно и бесповоротно мертвым вампирам, я решила, что это страшный сон, и вернулась к неспешному парению в мерцающей дымке и золотых солнечных лучах, от которого он меня отвлек.

— Я сказал — поскорее, дорогая, — повторил Граф уже настойчивее, и острая боль в руке заставила меня резко открыть глаза.

Красно-черно-розовая мгла рассеялась, и я увидела собственное ошарашенное отражение в огромном зеркале на потолке. Разглядев подробности, я вытаращилась еще сильнее. Я лежала на застеленной черным атласом кровати размером с небольшое футбольное поле. В тыльную сторону левой руки была воткнута капельница с прозрачной жидкостью, прилепленная пластырем, к груди крепились три датчика от сердечного монитора — куда уходили провода, мне было не видно. Мою медовую кожу сплошь покрывали желто-зеленые синяки, которые перемежались с блестящими розовыми участками, напоминавшими поджившие ожоги.

Вид у меня оставлял желать лучшего, — честно говоря, чудовище Франкенштейна наверняка выглядело пристойнее. В довершение дикой картины одета я была в облегающий красный атласный пеньюар, совершенно не подходящий к моим янтарного цвета волосам — подпаленным и всклокоченным. Ко всему прочему, облегающая красная ночнушка была мне на пару размеров велика в области бюста и распахивалась спереди, не оставляя простора ничьему воображению. Прочий интерьер комнаты был до тошноты выдержан в той же черно-красной гамме — и ковер, и стены, и даже узорчатые шторы, обрамлявшие огромные, от пола до потолка, окна и предрассветное небо. Бе. Да, это точно сон: больничные палаты редко оформляют как провинциальные дома терпимости.

— Доброе утро, Женевьева.

Граф сидел на краю постели, светлые волосы падали на бледный аристократический лоб, голубизна пикейной рубашки подчеркивала лазурный оттенок глаз. Синий блейзер и серые мягкие брюки завершали образ «светского льва на отдыхе в загородном имении» — только этот образ был иллюзией: на самом деле Граф венчал своей особой пищевую пирамиду лондонских вампиров — по крайней мере до того, как я его убила. Тьфу, пропасть. Ну почему мне не снятся нормальные страшные сны — например, когда бежишь по дикому лесу, а за тобой гонится безымянное зубастое нечто, — вместо сюрреалистических снов с участием покойных вампиров посреди диких больнично-бордельных декораций?

Граф широко улыбнулся, сверкнув клыками:

— Я начал было беспокоиться за вас, дорогая. Мне уже довольно долго не удавалось пробудить вас к жизни, как я ни старался.

— Отвали, — ответила я, но получилось что-то вроде «ава-а-а-а-и».

— Так я и знал, что вы будете рады меня видеть. — Граф похлопал меня по ляжке, прикрытой красным атласом. — Хочу вас успокоить — я не сон и не галлюцинация, вызванная болеутоляющими… — он приподнял мою безвольную руку с простыни, — …несмотря на то что ваш организм насыщен морфином. — Тут он пережал капельницу, и меня снова охватила острая боль.

— Уберируу… — выдавила я, мечтая, чтобы он сказал «Пуфф!» и растворился в воздухе — или что там полагается делать воображаемым мертвым вампирам.

— Вижу, вам трудно с этим свыкнуться. — Граф выпустил мою руку, и мы оба проследили взглядами, как она упала на постель и чуть спружинила. — Признаться, мне и самому поначалу было нелегко, однако в конце концов я примирился с мыслью, что в действительности не умер.

Боль в руке утихла, и я попыталась перевернуться на бок, чтобы снова окунуться в мерцающую дымку и положить конец кошмару. Но попыталась я только в мыслях. Тело осталось лежать как было. Сверху на меня уставились собственные перепуганные глаза — я поняла, что не могу пошевелиться, сердце тяжко ухнуло, ужас вполз в душу на острых как бритва когтях, лишь немного притуплённых лекарствами. Может быть, это и не сон.

— Явиделакакгоблиныразвеялипрах…

Слова слипались, но кое-как управлять языком я уже могла.

— Да, конечно, видели. Это был довольно-таки неприятный сюрприз. — Граф пригладил ладонью лацкан блейзера. — Куда приятнее было обнаружить, что я не вполне покинул бренный мир… то есть, в моем случае, нетленный мир, — сострил он и опять сверкнул клыками.

— Ажалкочтонепокинул, — с отвращением проговорила я.

Граф вздохнул:

— Лекарства помутили ваш разум, дорогая. Как это огорчительно: я как раз собирался переговорить с вами. Позвольте мне исправить положение.

Он снова взял меня за руку — и выдернул капельницу. Охваченная ватным ужасом, я безуспешно пыталась сопротивляться, а вампир между тем обнюхал мне внутреннюю сторону запястья.

— Ах, как восхитительно сладка ваша кровь — как всегда, несмотря на лекарства…

Рядом с острыми волчьими резцами выдвинулись два ядовитых зуба, тоненькие, как иглы. Крепко ухватив меня за локоть, Граф вонзил в меня все четыре клыка.

Меня пронзила боль, руки и ноги затрепыхались, будто умирающие рыбы. Мозг посылал мышцам команду «Сражайся!», но сигнал проходил совсем слабо. Я завизжала, но Граф накрыл мне лицо ладонью и приглушил крик, снова вдавив голову в черные атласные подушки. Потом мир подернулся дымкой и замерцал — яд наводнил кровь, кувалдой ударил в сердце, боль исчезла, сменившись напряженным ожиданием наслаждения. Сердце колотилось все быстрее. Жар и страсть захлестнули тело, кожа запылала от гормональной бури.

Граф откинул голову и резко втянул воздух.

— Вы же знаете, как это действует, правда, дорогая? В вашей крови столько моего яда, что организм постоянно будет жаждать чувственной разрядки, однако достичь ее сможет лишь в то время, когда я буду вкушать вас. — Он нагнулся, распахнул мою ночнушку и с улыбкой ущипнул меня за левый сосок. Я так и выгнулась навстречу его руке, едва не лопнув от смеси боли и наслаждения. — Разумеется, с моей стороны было бы неучтиво воспользоваться вашим нынешним состоянием, ведь вы не можете защищаться. — Граф удовлетворенно вздохнул и слизнул с нижней губы капельку моей крови. — Но как поучительно узнать, что я, так сказать, не утратил хватки.

Я едва не дала слабину и не начала его просить, чтобы он укусил меня еще раз, — организм пытался переработать яд, и меня всю трясло. Это как любой наркотик: чем больше получаешь, тем больше нужно, а вампирам только на руку сделать так, чтобы пища сама всюду шла за тобой, словно налитые кровью овцы за пастухом: если с каждым укусом впрыскивать капельку яда, овцы будут здоровы и веселы — и станут, безмозглые, просить добавки.

А этот мерзавец впрыснул мне вовсе не капельку. Будь я человеком, недалеко было бы и до инфаркта.

Вот она, главная причина, по которой вампиры так стремятся обеспечить себе эту роскошь — кровь волшебного народа: дело не в магии и не в том, что мы, дескать, вкуснее людей.

Просто мы дольше не умираем.

Ведь гораздо веселее, если твоя жертва останется жить, какую бы пытку ты ни придумал. А завести меня до предела и бросить — это тоже такая пытка.

— Гад, — выдохнула я наконец.

— Ну, ну, дорогая. — Он предостерегающе положил руку мне на живот. Желание так и пронзило меня, из горла сам собой вырвался отчаянный стон. — Я бы предпочел, чтобы вы выражали свои мысли более изысканно, тогда наши свидания будут проходить куда как приятнее.

Я с трудом перевела дух, потом еще раз, заставляя себя не обращать внимания на спазмы страсти во всем теле. От яда лекарственный туман в голове и в теле рассеялся. Если бежать очень быстро, может быть, удастся спастись…

Но я же не могу пошевелиться.

Страх навалился на меня всей тяжестью.

Граф может делать со мной все, что хочет.

Паника сдавила горло.

Я не могу ему помешать.

Я глотнула воздуха — успокойся… — мне снова захотелось завизжать — спокойно, спокойно… — глаза защипало. Я вытаращилась, чтобы слезы не хлынули, чтобы не сделать Графу приятное, но все равно почувствовала, как влага катится по щеке.

Граф наблюдал за мной — голубые глаза смотрели холодно, отстраненно.

Потекла вторая слеза.

Граф нагнулся надо мной — дыхание его было затхлым, плесневелым — и нажал мне на уголок глаза кончиком указательного пальца. Прочертил линию по мокрому следу слезы, остановился, добравшись до перепуганного биения под челюстью, — кровь толкалась ему в палец вяло и медлительно. Граф принюхался, ноздри удовлетворенно раздулись.

— Хорошо. Вижу, дорогая, вы наконец-то понимаете ситуацию.

— Что вам надо? — прошептала я, проклиная дрожь в голосе.

— Мне бы хотелось вместе с вами посмотреть новости.

Он потрепал меня по щеке, взял пульт и нацелил его на стену перед кроватью. По комнате разлилось тихое гудение, и большая картина, на которой был изображен щедро одаренный природой обнаженный мужчина, развалившийся в неудобном на вид шезлонге, отъехала вверх, а за ней обнаружился большой плазменный экран.

— О, это же наша восхитительная мисс Крейн, — весело воскликнул Граф. — Полагаю, она разыскивает вас, дорогая.

Тупо уставившись в экран, я медленно вытащила себя из зияющей пропасти в сознании. Спустя некоторое время передо мной сфокусировалось безупречно правильное лицо полицейского инспектора Хелен Крейн. Я узнала и суровое выражение, и светлые волосы, гладко зачесанные назад и стянутые в тугой узел. Выглядела она точь-в-точь как женщина-командир чуть за сорок с рекламного плаката, гарантирующего бесперебойный приток новобранцев в современную полицию. А если учесть, что она могущественная ведьма и занимает видное положение в Ведьминском совете, сразу станет ясно, что с ней лучше дружить, чем враждовать.

Беда в том, что мы с ней никогда друг другу не нравились. Во время истории с убийством мистера Марта мы постоянно сталкивались лбами, и не только потому, что инспектор Крейн не хотела, чтобы я совалась в расследование. Нет, главным камнем преткновения был Финн, мой начальник. Когда-то давно инспектор Хелен Крейн с Финном вместе перепрыгнули через метлу — таков свадебный обычай моих соплеменников, — и хотя он твердил, что дело прошлое и брак был временный, на семь лет и один день, всем было ясно: она придерживается на сей счет иного мнения. Пусть мои отношения с Финном были, мягко говоря, туманными — не важно: окажись инспектор Крейн в этой комнате, и ее антипатии ко мне, не сомневаюсь, хватило бы, чтобы подбадривать Графа с трибун приветственными криками.

Хорошо, что она только в телевизоре.

А поскольку она возглавляла Отдел расследования магических убийств при лондонской полиции, лично мне не показалось приятным сюрпризом, когда я увидела, как она отвечает на вопросы журналистов вне стен штаб-квартиры Отдела. Граф увеличил звук.

— …никаких новостей о пропавшей Женевьеве Тейлор, фее-сиде, которая, как предполагается, владеет информацией о трагической гибели Томаса Эриксена, местного пекаря и предпринимателя, — говорила инспектор Крейн. — Жители района Ковент-Гарден весьма уважали и любили мистера Эриксена, и для них это тяжелая утрата. Если кто-нибудь располагает сведениями о местонахождении Женевьевы Тейлор, просим не выходить с ней на контакт — это может быть небезопасно, — а немедленно сообщить в Скотленд-Ярд по номеру, который вы видите сейчас внизу экрана. Конфиденциальность гарантируется.

— Инспектор Крейн, правда ли, что эту сиду подозревают в убийстве Томаса Эриксена? — выкрикнул кто-то.

Засверкали вспышки. Три яшмовые броши и длинные гранатовые серьги инспектора так и заблестели, и мне на миг показалось, что я вижу чары, которыми она напичкала самоцветы.

— Мы хотим, чтобы мисс Тейлор помогла нам в расследовании…

— Ким Джонс, «Дейли мейл». Скажите, инспектор, какие у вас есть доказательства, что Томаса Эриксена убила сида?

— Если она не убийца, — закричали из толпы, — почему вы говорите, что связываться с ней опасно?

Инспектор подняла руки — коллекция перстней напоминала драгоценные кастеты.

— Считается, что мисс Тейлор пострадала при взрыве в пекарне и, возможно, не вполне отдает себе отчет в происходящем; мы не считаем, что она способна сознательно причинить…

У меня перехватило дух.

— А что, пекарня взорвалась? — выговорила я.

— Конечно, иначе где бы вы так покалечились, дорогая? — Граф приглушил звук. — Насколько я понял, в воздухе было много мучной пыли; руководство новостной компании пригласило специалиста, который объяснил химическую сторону дела, что-то в том смысле, что крахмал очень горюч, пыль легко воспламеняется от малейшей искры — и тогда бабах! — Он всплеснул руками: показал, как все было. — По всей видимости, взрыв был довольно мощным.

В голове запрыгали вопросы — я выбрала самый главный:

— Никто не пострадал?

— Никто, кроме вас и Малика аль-Хана, который, к несчастью, в куда более тяжелом состоянии и едва ли сможет в ближайшем будущем чем-либо вам помочь. — Он просиял и стиснул мне ляжку, отчего по телу прокатилась новая волна страсти — отличное средство пресечь дальнейшие расспросы на корню. — Смотрите, смотрите, это мой любимый эпизод! — заявил он, снова махнув пультом в сторону экрана.

Я пригляделась и сквозь похотливую муть различила пекарню. Это была запись с камеры видеонаблюдения: кто-то, стоящий спиной к объективу, — то есть я, — в шортах и флиске, говорит с парнишкой из цветочной лавки. Я огляделась, показав камере свой профиль во всех подробностях, потом стянула флиску… Дата и время переключились на следующий кадр — полчаса спустя: взрыв высадил весь фасад пекарни, в воздух взметнулись груды битого кирпича, мусора и пыли. В развалинах замелькали оранжевые языки пламени. Картинка сменилась очередной говорящей головой, звук отключился.

— У вас настоящий талант вызывать раздражение. — Граф смахнул с колена пылинку. — С вашей стороны это недальновидно, дорогая.

Я глядела на экран, мучительно стараясь просеять все, что узнала, сквозь частое сито. Неужели он прав? Неужели я и в самом деле разозлила кого-то до такой степени, что бедного Томаса убили только ради того, чтобы подставить меня? Или была какая-то другая причина? Так или иначе, я ничего не узнаю, пока кто-нибудь не найдет убийцу — или я сама, или полиция. Беда в том, что стоит мне войти в Скотленд-Ярд без алиби — и инспектор Крейн вздернет меня на рее, не успею я вякнуть «невиновна». В мыслях она уже вынесла мне приговор — и весь мир об этом знает. Никакие другие подозреваемые ей не нужны, никого она не будет искать, тем более другую сиду, и вообще, я единственная сида в Лондоне. И — да, я сида, я из волшебного народа, а значит, в отличие от человека, мне не дадут посидеть в тюрьме, пока время работает на меня, а быстренько отправят на гильотину.

Граф выжидательно смотрел на меня, а поскольку, огрев меня кнутом (с клыкастым наконечником), он явно собирался предложить мне пряник, я уныло произнесла то, чего от меня ждали:

— Назовите вашу цену.

— Прямо и по существу, как всегда Ах, дорогая, какую сладость сулит мне эта ваша черта — среди прочих! — Граф облизнулся. — Но, разумеется, сначала дела, а радости потом. — Он показал на экран. — Я могу сделать так, чтобы от этих неприятностей не осталось даже воспоминаний.

Кто бы мог подумать?

— Как именно?

— Гм… у меня же связи в высшем свете. — Он на миг нахмурился. — Или в низшем? — Он улыбнулся, словно я должна была понять шутку. Я не поняла. — Так или иначе, у меня есть друзья, разделяющие мои идеалы, — продолжил он, — и справедливо озабоченные сложившимся положением.

Тут настала моя очередь хмуриться.

— Каким положением?

— Ну как же, моей кончиной, разумеется. — Он в очередной раз стиснул мне ляжку, и я опять едва не задохнулась от прилива страсти. — Мое место среди лондонских вампиров опустело, достойных преемников у меня нет. Боюсь, как бы недостаточно чуткое руководство не привело к полнейшему хаосу. Все мои продуманные планы, все труды ради достижения нынешнего статуса вампиров в обществе — все пойдет прахом из-за некомпетентности…

— Какого… — Я осеклась, наткнувшись на предостерегающий взгляд Графа и осознав, что его рука по-прежнему лежит у меня на бедре. — Я не понимаю, о чем вы говорите.

Взгляд стал снисходительным.

— Позвольте все объяснить, дорогая. Последние восемьсот лет я без устали трудился ради того, чтобы вампиры в нашей стране пользовались уважением людей и, в свою очередь, уважали их. — Он поправил манжеты. — Только поэтому нам удалось восстановить себя в правах, только поэтому нас не затравили до полного исчезновения, как случилось в России и на Востоке. Только поэтому нам не нужно баррикадироваться в замках, как во всей остальной Европе. — Он распростер руки, словно обращался к целой толпе слушателей. — Чтобы так продолжалось и дальше, я задумал гениальный план: вампиры должны вносить свой вклад в индустрию развлечений и средства массовой информации, тогда их перестанут считать кровососущими паразитами, пресмыкающимися перед Ведьминским советом, и они возвысятся до всеми почитаемых знаменитостей, влияющих на жизнь человечества в целом, к чему мы так стремились.

Приехали — болтун, одержимый манией величия!

— Теперь я больше не присутствую на сцене, мой голос перестал быть решающим, — гнул свое Граф, — и я опасаюсь, как бы реакционные элементы нашего общества не навязали нам ситуацию, когда нам снова придется прятать лица и притворяться, будто мы не те, кто есть на самом деле, ради сомнительных удобств…

Я прищурилась:

— Мне по-прежнему не ясно, чего вы хотите.

— Женевьева, вы состоите со мной в кровных узах. — Граф лучезарно улыбнулся. — Вы станете моим воплощением.

— Чего?! — Понятнее мне не стало.

— Вы во всем разберетесь, дорогая. — Граф небрежно махнул рукой в сторону окон. — К сожалению, нам пришла пора расстаться. Приближается рассвет, и я вас на время покидаю, отдыхайте.

Я ошарашенно глядела на пустое место — не осталась ли в воздухе его клыкастая улыбка, как у Чеширского Кота?

Тут я поняла, что могу двигаться.

Надо отсюда выбираться — не важно откуда, важно куда. Я с трудом села, ладони скользили по дурацким атласным простыням, руки и ноги были как чужие, циферки на мониторе у постели мелькали все быстрее, сердце отстукивало в ушах крещендо…

Дверь в спальню отворилась.

Вошел мужчина лет сорока, с большим деревянным подносом, на бледном как полотно лице читалась тревога. Он был одет в джинсы и мятую футболку, локти и запястья основательно перебинтованы. Мужчина остановился у изножья кровати и поглядел на меня глазами, которые казались огромными, будто у совы, из-за очков в металлической оправе с толстыми линзами. Руки у него так дрожали, что посуда на подносе брякала. Тревога развеялась, и он улыбнулся, показав ровные белые зубы — человеческие.

— Прекрасно, мисс Тейлор, вы пришли в себя! — По углам подноса отщелкнулись коротенькие деревянные ножки, и незнакомец поставил его на кровать. — Я уже начал беспокоиться.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Я посмотрела на поднос: охлажденная бутылка «Кристалла» — моя любимая марка водки, — и рядом два стакана, один пустой, другой с апельсиновым соком, фарфоровое блюдечко с лакричными конфетами и что-то похожее на сэндвич с беконом, помидорами и салатом. Все мое любимое — кроме красной розы в граненой стеклянной вазочке, — и если бы незнакомец не был вампирской шестеркой, я бы испугалась, что это не несколько потасканный тюремщик, а маньяк, который давным-давно меня выслеживал и все обо мне знает.

— Кто вы такой, а? — рявкнула я.

Совоглазый дернулся, как будто я его ударила.

— Доктор Джозеф Уэйнрайт. Джозеф. Разве вам Малик не говорил?..

Раздался писк тревожного сигнала, незнакомец осекся, и мы разом посмотрели на сердечный монитор. Красные циферки показывали триста два удара в минуту. Я отодрала датчики от груди, поморщилась — они потянули за собой кожу. Чем их только приклеивают, прах побери? Суперклеем, что ли? Красные циферки замигали и погасли, график сердечной деятельности стал плоский, и тревожный сигнал принялся ритмично и пронзительно взвизгивать. Я хлопнула по кнопке, и он умолк.

— Вы чей кровный раб?

Глаза у Джозефа были совсем круглые.

— Такой сердечный ритм несовместим с жизнью!

Ха! Я же не человек.

— Эй, доктор Джозеф Уэйнрайт! Джозеф! Кто из вампиров ваш Господин?

— Малик аль-Хан, конечно. — Он снова смотрел на меня с тревогой.

— А не Граф?

— Граф же умер…

— Граф только что был здесь и говорил со мной! — заорала я. — Он меня укусил…

Я сунула доктору под нос свое запястье, потом отдернула руку и уставилась на нее. Следов от укусов не было.

— Это побочные эффекты морфина, — умиротворяюще зажурчал доктор. — Он вызывает…

— Галлюцинации, сны, я знаю! — Я растерянно нахмурилась. Это было совсем не похоже на сон. — Он включил телевизор, показал мне новости.

Джозеф обернулся через плечо на выключенный экран.

— Я смотрел новостной канал, пока дежурил при вас. Вероятно, ваше подсознание усвоило информацию.

Неужели Граф мне всего-навсего приснился? Конечно, если это был страшный сон, Граф вполне мог претендовать на главную роль. Как и инспектор Крейн — вот из кого получилась бы отличная дублерша. Если ее показали по телику, ничего удивительного, что мой мозг начал откалывать фокусы. А вдруг это не сон? Вдруг Граф действительно жив? Нет уж, не стану я тут дожидаться, пока он снова объявится. Сердце у меня заколотилось еще пуще, я подползла к краю кровати и спустила ноги. Ступни утонули в мягком алом плюшевом ковре, меня шатнуло от внезапного приступа головокружения. Я одурело вцепилась в скользкие простыни. Что бишь я хотела? Ах да, сбежать. Одеться и удрать, пока они не вернулись — Граф с инспектором…

— Мисс Тейлор, я не рекомендую вам вставать.

Я ощерилась на него, то есть не на него, а на них — на двух смотревших на меня испуганных сов.

— Я наблюдал вас несколько дней после взрыва, — сообщили они, — и пока что положительной динамики не замечено. Честное слово, вам не следует…

Я решила его не слушать и вместо этого прищурилась в зеркальную дверцу платяного шкафа. В платяных шкафах хранят одежду. Жаль, что ширь алого ковра, отделявшая меня от шкафа, волновалась бурным морем. Какого лешего было делать такую громадную комнату? Я снова прищурилась — на меня глядела какая-то образина, вся в поту, грудь, руки, шея были алые, как ковер. От всей этой красноты меня замутило и бросило в жар. Я вытерла лицо — краснолицая образина тоже вытерла лицо. Я посмотрела на руку — она была мокрая от розоватого пота. На миг меня осенило: у меня мега-прилив, настоящий криз от лишней крови, которую мой организм вырабатывал из-за вампирского яда. К горлу подступила тошнота. Если я ничего не предприму, сейчас начнутся судороги, а потом будет инсульт, а значит, я буду валяться без сознания, беспомощная…

От паники в горле забулькало еще сильнее. Надо что-то…

Меня схватили за руку.

Я дернулась и отпрянула.

— Женевьева, только не волнуйтесь.

Слова прозвучали твердо, властно, и я подняла глаза на Джозефа, который в ответ улыбнулся мне ободряющей, уверенной улыбкой, — его лицо было слегка искажено прозрачным респиратором. Я сдвинула брови — респиратор что-то означал, что-то хорошее. Паника начала отступать, а в сознании всплыло, как нужно поступить. Я перевела дух.

— Вот и хорошо, Женевьева. Теперь я хочу, чтобы вы встали на колени на пол. — Он легонько потянул меня, и я опустилась на колени. — Молодец. — Он присел на корточки и с суровым видом поставил между нами зеленое пластмассовое ведро. — Сейчас я сделаю вам небольшое кровопускание, больно не будет, расслабьтесь. — В руках у него появилась игла, прикрепленная к прозрачной трубочке, которая соединялась с пустым пластиковым мешком для крови.

— Н-надо быстрее… — еле проговорила я, — н-ножом…

Теперь доктор смотрел на меня уже без прежней уверенности. Игла куда-то пропала, он протягивал мне скальпель. Лезвие блеснуло в зеркалах у него за спиной.

Я кивнула, еле дыша, — так колотилось о ребра сердце, так дрожало мелкой дрожью все тело.

— Давайте.

Я сунула руку в ведро.

Он прикоснулся кончиком скальпеля к набухшей алой вене у меня на запястье. С моего подбородка сорвалась ему на перчатку капля розового пота. Я услышала, как доктор ахнул, и посмотрела на него — в карих совиных глазах был испуг.

— Давно этого не делал.

Доктор нервно сглотнул, на шее дернулся кадык.

Схватив его за руку со скальпелем, я почувствовала, как лезвие вошло в тело — и глубоко рассекла кожу от локтя до запястья. Острая боль сменилась наслаждением, пронзившим меня с ног до головы, словно электричество. Рана налилась кровью — густой, вязкой, словно смола, воздух наполнился ароматом меда, лакрицы и меди. В ушах шелестел шепот, соблазнявший меня, призывавший еще раз рассечь плоть, еще раз испытать этот экстаз, увидеть, как еще больше крови, яркой, блестящей, стекает по коже…

— Господи боже мой!

Джозеф вырвал у меня руку, отбросил скальпель. Тот со звоном отскочил от зеркала и бесшумно упал на ковер.

Глубоко вздохнув, я откинулась назад и закрыла глаза, стараясь не обращать внимания на теплую кровь, струившуюся по телу. Было слышно, как она с тихим плеском падает в ведро, как взволнованно, учащенно дышит доктор. Я ждала, когда сердце у меня замедлится и станет нормально биться. Случается, что зависимые от вампирского яда умирают от кровопотери — рассудок у них мутится от отчаянного желания пролить собственную кровь. Немного погодя я спросила:

— Какой сегодня день?

— Пятница, — тихо ответил доктор.

Проклятье. Последнее, что я помню, — утро вторника. Трех дней как не бывало. Я открыла глаза. Кровь была густая, как жидкий мед, и по-прежнему текла в ведро, но уже медленнее. Я надавила на руку под локтем, раздвинула края раны — легкий укол боли растворился в предвкушении наслаждения, и я волей-неволей скривилась.

Джозеф сдвинул брови:

— Зачем вы это делаете?

— Кровь у меня густая — это из-за яда, — и если я не буду так делать, ее вытечет слишком мало, и у меня опять будет прилив.

— А, ясно. — Он заглянул в ведро и снова посмотрел на меня. — Предвестия прилива были у вас еще вчера: давление подскочило, а такого уровня гемоглобина я в жизни ни у кого не видел. Я раздумывал, делать ли вам кровопускание, пока вы без сознания, или все же повременить, но раны и ожоги не заживали, поэтому я не знал, не будет ли от кровопускания больше вреда, чем пользы. — Он сдвинул брови еще сильнее. — Никогда не лечил фей-сид.

Я оглядела свою кожу — всю в пятнах.

— Не так уж плохо — всего за пару дней.

— Не за пару дней. Малик дал вам свою кровь, как только смог. Он носитель подлинного Дара, поэтому залечил ваши ожоги до такого состояния примерно за час. Но с тех пор — никаких перемен.

Настала моя очередь сдвинуть брови. Очень странно. Может быть, дело в том, что моя магия почему-то не запускалась, так как мне не было больно? Я вспомнила, как плавала в теплой золотой дымке, каталась на солнечных лучах, пока бессознательное не реконструировало Графа мне на радость и не поместило его в эпицентр галлюцинации.

— Вы, наверное, накачали меня морфином? — медленно спросила я.

— Конечно, ведь у вас были сильнейшие боли, мне не хотелось видеть, как вы страдаете. Метаболизм у вас в несколько раз быстрее, чем у человека. Мне пришлось несколько увеличить дозу, чтобы добиться желаемого действия.

Так вот почему у меня ничего не заживало — слишком много морфина!

— За такое короткое время у вас не могла возникнуть зависимость, это меня не тревожило, — добавил доктор. — Когда морфин используют как болеутоляющее, он, судя по всему, не затрагивает центры, ответственные за наркотическое привыкание.

Я заморгала:

— Джозеф, у меня «Дубль-В». Он аннулирует зависимость от любых других химикалий, а еще убивает возбудителей всех инфекций. Если бы не очевидные побочные эффекты, носители «Дубль-В» были бы поголовно здоровы, как быки. Вас что, не учили в институте?

— Простите, конечно, я об этом знаю. — Он поправил очки забинтованным запястьем. — Дело в том, что я всегда произношу эту фразу, когда успокаиваю больных, так положено, так что это я машинально. Все нервничают, потому что морфин — это опиат. — Он устало повел плечами. — Но «Дубль-В» подавляет инфекции только у хозяина; они остаются в крови и при переливании и другом контакте могут перейти к тому, у кого нет «Дубль-В». — Он постучал по респиратору. — Потому я так и вырядился.

— У вас нет «Дубль-В»? — удивленно вытаращилась я. — Но вы же сказали, что Малик — ваш Господин!

— На самом деле не сказал, — печально улыбнулся доктор. — Мне показалось, вы не готовы выслушивать долгие объяснения. Я много работаю в СОС-тауне — состою в мониторинговой группе Министерства здравоохранения — и видел, как действует «Дубль-В», поэтому боюсь заразиться. — Он кивнул на мою руку, откуда до сих пор капала в ведро кровь. — Мы с Маликом друзья, он во всем идет мне навстречу.

Друзья?! У раненых вампиров друзей не бывает, зато бывают безусловные рефлексы и инстинкт самосохранения. То есть они насылают морок на ближайший источник пищи, вонзают в него клыки, и передозировка яда заставляет организм жертвы в бешеном темпе вырабатывать красные кровяные тельца и одновременно гарантирует, что она никуда не сбежит: обычно яд вызывает такой скачок давления, что у нее случается инсульт, и она лежит без сознания и парализованная. Вампиру хорошо — его так называемым друзьям, прямо скажем, плохо.

Я посмотрела на повязки на руках Джозефа, потом критически смерила его взглядом.

— Значит, Малик не очень сильно пострадал, ведь вы его кормили. — Я снова раздвинула края раны и надавила на руку. — Если бы он был одержим жаждой крови, вы бы уже превратились в его кровного раба.

Ну, или в труп.

— Да, Малик меня предупреждал. — Доктор вздохнул. — Мы даже разработали план на крайний случай — парализующий пистолет. Договорились, что, если он будет ранен, я сначала выстрелю, а потом, когда он придет в себя, стану задавать вопросы. Транквилизатор такой же, какой применяют при отлове крупных кошачьих, львов или тигров. Я вводил его Малику все эти дни, чтобы иметь возможность за ним ухаживать.

Потрясающе! Отличный способ обращаться с раненым вампиром. Я снова надавила на руку. Было больно — и никаких тебе экстатических мурашек. Посмотрела на себя в зеркало. Апоплексический румянец прошел, кожа приобрела привычный медовый оттенок с блестящими розовыми подпалинами, сердце отбивало в груди мирное «тук-тук».

— Вроде бы все, — сказала я. — Запасного бинта не найдется?

Доктор меня словно бы не слушал, а задумчиво смотрел, как моя кровь стекает в ведро.

— Джозеф!

Он вскинул голову.

— Тут около пинты. — Его осенило. — Вы не могли бы нацедить чуть побольше? Я бы не стал просить, но я уже перелил Малику две пинты своей крови, а ему надо еще. — Он взялся за край ведра, и я увидела, что у него дрожат руки. — У вас сложности с полицией, и мне больше не к кому обратиться, никому нельзя доверять.

Разве можно отказать, когда так просят?

— Конечно. — Я сжала и разжала кулак, и кровь побежала быстрее.

Две пинты — это значит, что прежний уровень гемоглобина у Джозефа восстановится месяца через полтора. У людей, инфицированных «Дубль-В», этот срок сокращается вдвое. А у меня вирус подстегивал и без того стремительный обмен веществ, как и у всех представителей волшебного народа, так что я рассчитывала, что оправлюсь через неделю, — это еще одна причина, по которой мы такой лакомый кусочек для вампиров. Этакий, знаете, гамбургер с колой.

Я заглянула в ведро. Ну вот, достаточно.

— Все, Джо, — сказала я и быстро улыбнулась ему. Пора выяснять, насколько он усердствует в роли тюремщика. — Как насчет одолжить мне какую-нибудь одежку и дать позвонить?

— Вы хотите уйти? — Даже под респиратором было видно, как он испугался. — А Малик?

— Уверена, что вы будете лучше за ним ухаживать, если вам не придется отвлекаться на меня. — Я поднялась на ноги; рана на руке уже затягивалась. — И вообще, из меня та еще сестра милосердия, — скорбно усмехнулась я.

— Ладно. — Он надул губы. — Одежду мы найдем, но телефона я вам, к сожалению, не дам. — Он скривился от неловкости. — Поймите меня правильно, я не отказываюсь вам помочь, но вы будете звонить друзьям, а я не хочу, чтобы мои звонки засекли и вычислили, где я нахожусь. Это одно из тайных убежищ Малика.

Я подняла бровь:

— У вас случайно не паранойя, нет? Самую чуточку?

— Может быть, — доктор пожал плечами, — но вас разыскивают по подозрению в убийстве, поэтому, скорее всего, телефоны прослушивают, особенно мобильные, если их номера известны. Я видел в кино — ну, где шпион потерял память и пустился в бега. — Он робко покосился на меня. — Конечно, это художественное преувеличение, но лучше уж я впаду в паранойю, чем окажется, что ко мне стучится полиция.

Что ж, бессмысленно тратить время на споры — я и так три дня провалялась в коме. Мне нужно было раздобыть еще кучу всего: душ, поесть, ножницы, чтобы привести в порядок волосы. А еще настало самое время приступать к поискам убийцы Томаса.

С чего начинать, я знала прекрасно.

С кельпи, который живет в Темзе.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Ветерок пускал по Темзе рябь — зыбкие серые бороздки. Я брела по набережной Виктории, держась поближе к низкому каменному парапету над рекой. По тротуару несло порыжелые и бурые разлапистые листья платанов, в лицо мне бросило горсть холодных капель, свежий запах реки развеял вечные выхлопы, затуманившие предвечерний воздух. По набережной, урча, катила непрерывная череда машин, такси и автобусов, они то останавливались, то трогались с места, повинуясь стремительному перемигиванию светофоров. Я прошмыгнула мимо обвешанных фотоаппаратами туристов, мимо группы щебечущих школьников, мимо толстяка-бегуна, который пыхтел и останавливался не реже машин.

Никто не обращал на меня внимания — в огромной, не по размеру, ветровке, болтавшейся ниже колен, и бейсболке, под которой прятались предательские янтарные волосы, я ничем не отличалась от бездомных подростков, бесцельно бродивших по городу, — закатанные джинсы и набитые газетами старые кроссовки уже ничего не добавляли к образу. Как ни странно, хотя зеркальные шкафы Джозефа были битком набиты женскими нарядами, все они подходили скорее для визита в ночной садо-мазо-клуб, а не для того, чтобы инкогнито ходить по лондонским улицам. Джозеф что-то мямлил про «приятельницу» и багровел до ушей, а потом предложил мне свою собственную одежду, но позвонить так и не дал. Я набрала Грейс из телефонной будки и все ей рассказала — разговор был не из легких, но в конце концов она одобрила мой план.

Подойдя к памятнику погибшим воинам Королевских военно-воздушных сил, я замедлила шаг. На вершине гранитной стелы сверкал в сером свете дня золотой орел: он глядел на тот берег, на неспешно крутящееся колесо обозрения. Калитки высотой мне по пояс с обеих сторон стелы были заперты на висячие замки, а ступени за ними вели к причалу, который вдавался в реку, после чего сворачивали и растворялись в коричневатой темной воде. Нельзя сказать, чтобы это было похоже на парадный вход в чье-то жилище, но волшебный народ, живущий в Лондоне, предпочитает не афишировать свое присутствие и незваных гостей не любит, не говоря уже о настырных людях. Поэтому туристы обычно останавливаются, читают надпись про ушедших от нас авиаторов, бросают нелюбопытный взгляд поверх калиток и двигаются дальше — никто из них не чувствует легких чар, которые побуждают их проходить мимо.

Я остановилась прямо перед надписью и провела пальцами по буквам, раздумывая, дома ли Тавиш — тот кельпи, с которым я хотела поговорить. Тавиш — вольнонаемный компьютерный гений, говорят, он получает заказы от Министерства обороны, потому-то, наверное, он и устроил вход в свое обиталище у самого Уайтхолла (само собой, другая причина состояла в том, что Темза от Ламбетского моста до самого моря — его охотничьи угодья).

Взломать базу данных новостного агентства или даже полицейского управления и добыть мне полную, без купюр, запись с камеры видеонаблюдения возле пекарни, запись, которую сейчас полощут на всех телеэкранах страны, для Тавиша так же просто, как нырять за монетками на дно реки — это он тоже делает с закрытыми глазами. А если на записи обнаружатся какие-то улики, расшифровать их ему особого труда не составит.

Сердце у меня нервно трепетало, словно я наглоталась стрекоз.

Теперь, уже на месте, я засомневалась, так ли это разумно…

Беда в том, что у нас с Тавишем «кое-что было» — если можно так многозначительно назвать полдюжины легкомысленных свиданий, однако никто не сказал, что не будет продолжения. Нет, лично я не хотела подавить роман в зародыше, но в то время мои тайны были именно что тайнами и я держалась подальше от прочих представителей волшебного народа. Я нерешительно побарабанила пальцами по верху калитки. Наверное, наш разрыв принес мне больше бессмысленных сожалений и огорчений, чем Тавишу, но ведь, если бросить мужчину (да и женщину), ничего толком не объяснив, его самолюбие наверняка не обрадуется. А если бросить кельпи, которому от роду несколько веков, — между прочим, кельпи принадлежат к дикой, нецивилизованной ветви волшебного народа, — даже представлять себе не хочется, что станет с его самолюбием.

Впрочем, у меня были неприятности и посерьезнее, чем неслучившиеся романы, и к Тавишу я пришла не только ради записи с камеры видеонаблюдения.

В Лондоне есть три портала на Острова Блаженных, и Тавиш — страж одного из них. Если бы в городе объявилась еще одна сида, Тавиш знал бы об этом, а значит, он знал бы, кто убил Томаса. При этой мысли по коже побежали крупные мурашки.

Тавиш был дома и понял, что я пришла. На всякий случай я огляделась по сторонам, удостоверилась, что на меня никто не обращает особого внимания, а потом быстренько перелезла через калитку сбоку от колонны. Магия обволокла меня, словно я вошла в густой туман. Я сбежала по ступенькам к одному из причалов, схватилась одной рукой за железные перила и присела на корточки, глядя, как в нескольких дюймах подо мной бурлит вода. В ней я различила верх старинной арки, которую в конце девятнадцатого века заложили кирпичом, чтобы сдержать реку. Собравшись с духом, я протянула руку и коснулась хвоста резной каменной рыбы на самом верху арки, но не успели мои пальцы сомкнуться на нем, как я вся похолодела и замерла.

Поднявшись на ноги, я повернулась и посмотрела на тротуар. Там стояла Козетта, мой штатный призрак, и глядела на меня поверх калитки — на ее детском личике было неприятное оценивающее выражение. Во мне поднялась волна нерешительности: надо ли подниматься обратно и говорить с ней? Затем взял верх здравый смысл: общаться у нас по-прежнему не получалось, поэтому лучшее, что я могла сейчас сделать, — это разобраться с тем, с чем собиралась. Я кивнула и помахала Козетте и снова повернулась лицом к реке.

Я снова протянула руку вниз и обхватила пальцами хвост каменной рыбы. Перила, за которые я держалась другой рукой, пошатнулись, но под напором магии уличный шум, пронизывающий осенний ветер и озоновый запах реки развеялись. Мир вокруг меня сдвинулся — нет, почувствовать это движение было нельзя, дело было в чем-то более глубоком, как будто изменилась форма самого пространства. Магия выхватила меня из мира людей.

И вышвырнула в Промежуток.

Река подо мной исчезла — превратилась в пропасть, такую глубокую и темную, что у меня закружилась голова. Я медленно выпрямилась, не поднимая головы, не желая — да что там, не в силах — отвести глаз от провала. В нем было что-то влекущее, мне казалось, что стоит мне в него броситься — и я обрету все, что искала…

Силой заставив себя отвернуться, я встала спиной к пустоте. Промежуток — это зазор между Зачарованными Землями и миром людей. Это опасное место, так как магия, которая его питает, сильна и неукротима — и пронизывает все кругом, вот почему легенды о тех, кто сбился с пути, полны или чудес, или ужаса и смерти.

Или пустоты.

Небо прояснело — голубое-голубое, выгнутое, словно перевернутая над головой исполинская миска. Жаркое желтое солнце полыхало, словно печка, и через считаные секунды по спине и между грудей у меня потекли капельки пота. Внутри вспыхивали охранительные чары, которых я нахваталась в пекарне, — магия поводила носом, словно собака, обнюхивающая новое место. Я порылась в кармане парки, вытащила оттуда две лакричные конфеты и сунула в рот. Как только организм усвоил сахар, я воспользовалась приливом колдовских сил и силой воли отправила охранительные чары в спячку. Смешивать с местной магией чары, даже такие простенькие, как охранительные, — дело рискованное: иногда получается хорошо, а иногда — все равно что бросить спичку в бочку с порохом.

Я осмотрелась. Передо мной, докуда хватало глаз, расстилалась золотая полоса пляжа. По одну сторону от нее высились белые утесы, а у их подножия, в тени, стояла палатка в камуфляжной раскраске песочного цвета — берлога Тавиша или, по крайней мере, ее нынешнее маскировочное обличье. По другую сторону от пляжа поблескивало темно-зеркальное море — воды его были спокойны, молчаливы и, наверно, так же глубоки, как та пропасть.

Тавиш был в воде — в человеческом обличье, но все же в воде.

Проклятье. Не слишком хорошее начало.

Он сидел у кромки песка, по пояс в море, спиной ко мне. Я видела его длинные ноги, погруженные в мелководье. Опершись руками за спиной, он поднял лицо к солнцу. Бутылочно-зеленые дреды, струившиеся по его плечам, были похожи на морские водоросли, вывешенные на просушку, серебряные бусины на концах сверкали на солнце. Меня Тавиш то ли не заметил, то ли не узнал. Не обращая внимания на нервную дрожь, я сбросила парку и с облегчением вздохнула — теперь меня обвевал прохладный ветерок. Я даже подумала, не стянуть ли и джинсы, — футболка, которую дал мне Джозеф, была мне так длинна, что вполне могла сойти за мешковатое платье, — но, поразмыслив, ограничилась тем, что сняла бейсболку и пригладила пальцами остриженные волосы. Стряхнув старые кроссовки, я прошла по пляжу с десяток шагов. Песок под ногами был тепленький и приятный — вовсе не обжигающий, как можно было ожидать, судя по палящему солнцу… но ведь это Промежуток. А полагаться на законы мира людей, оказавшись в Промежутке, — верный путь к катастрофе.

Когда я подошла к Тавишу так близко, что стало видно, как по обе стороны его шеи трепещут черными кружевными веерами нежные жабры, но так далеко — и от него, и от воды, — что можно было чувствовать себя, так сказать, в недосягаемости, я остановилась.

— Здравствуй, Тавиш.

— Сколько воды утекло с тех пор, как мы виделись, куколка!

Он обернулся и посмотрел на меня через плечо, лицо расплылось в приветливой улыбке, остроконечные зубы блеснули белым на фоне темной кожи — не черной, но того густейшего зеленого цвета, который и увидишь-то, пожалуй, только там, где солнечные лучи едва-едва достигают морских пучин.

— Однако же ты не спешила, куколка, я жду тебя вот уже два дня.

Я улыбнулась в ответ, не в силах сдержаться, — вся магия во мне всколыхнулась ему навстречу, а нервная дрожь сразу стихла. Я села по-турецки, где стояла, и запустила пальцы в мягкий песок. Да, Тавишу от роду много сотен лет — сколько именно, он помалкивает, — но, как и большинство представителей волшебного народа, выглядит он не старше тридцати. К тому же он меньше всех моих знакомых похож на человека, и все равно легко за него сходит без всякого Очарования. Узкое скуластое лицо с римским носом и заостренным подбородком не такое тонкое, как у меня, и более мужественное, но все равно у нас столько общих черт, что в кельпи легко различить родича сидов. Я часто задумывалась о том, что он, вероятно, гораздо старше, чем все думают, и родился, возможно, еще в золотом веке, когда сиды могли скрещиваться с любым живым существом, которое привлекало их благосклонное внимание. Но вот глаза у Тавиша не наши, не кошачьи, с вертикальным зрачком: у него зрачков вообще нет, а глаза — сверкающе-серебряные, обведенные узкой белой полоской, как у коня, его второго обличья. Он не столько красив, сколько притягателен, соблазнителен…

Я отвела взгляд, обнаружив, что пялюсь на него, словно привороженный человек из тех, кто последует за кельпи куда угодно, например в омут, и с некоторым усилием принялась любоваться остальными декорациями.

— Тут все по-другому, — заметила я, чтобы завязать разговор. — Раньше было не так похоже на тропики.

— А, да, я кое-что подправил, — ответил Тавиш со своим мягким теплым акцентом. — В это время года в горах родной Шотландии чуток ветрено и вереск окрашивает склоны в прекрасные цвета самой природы.

Я махнула рукой назад, в сторону пропасти:

— А там что случилось?

— Фр-р, — по-лошадиному фыркнул он, — это в планы не входило, но тебе повезло: пропасть все липла к тому концу спуска, все норовила разукраситься мостиками из дощечек да веревочек. У меня прорва времени ушла на то, чтобы уговорить магию перетащить ее поближе сюда.

Ну да, теперь-то она вся в Промежутке. А Промежуток очень податлив — в отличие от мира людей и Зачарованных Земель, — так податлив, что кто угодно с минимальными колдовскими талантами может навязать ему свою волю. Но иногда магия предлагает собственные причудливые интерпретации того, чего от нее хотят. Тавиш создал этот клочок земли пару столетий назад, но, хотя все это время он лепил его по собственному вкусу, все равно ощущение было такое, словно магия может в любой момент оставить его ни с чем — или с лоскутком земли не толще лезвия бритвы.

— Надо полагать, чего-то добивается, — мрачно пробормотала я.

— Как мы все, куколка, как мы все! — Он рассмеялся — редко когда удается услышать такое мелодичное ржание. — Ах, если бы еще всегда удавалось получить то, чего добиваешься…

Во мне проклюнулась досада. Я набрала горсть песка, подняла руку, чтобы песок высыпался между пальцев. Наверно, Тавиш был вовсе не так рад меня видеть, как показывала его улыбка.

— Должна ли я сделать вывод, что ты не собираешься мне помогать?

— Ах нет, куколка, вовсе нет — просто не рассчитывай, что у меня найдутся ответы на все твои вопросы. — Он перевернулся на живот, лицом ко мне, и оперся на локти. Вода омывала его широкие плечи и стекала по желобку на мускулистой спине, сверкая на темной коже аквамарином и бирюзой. — Однако же спрашивай.

Я переморгала яркие пятна, плавающие в глазах от бликов на воде, и медленно проговорила:

— Ты видел ту запись с камеры видеонаблюдения, которую показывают в новостях? Может ли быть, что ее подправили или что там есть какие-то улики, которые полиция не заметила или не показывает?

— На записи нет ничего, кроме тебя и как ты входишь в пекарню. — Жабры его раздулись. — И потом взрыв.

— Да уж, честно говоря, я надеялась услышать совсем другое. — Я поджала губы.

— Странно мне, что ты туда пошла, куколка.

Тавиш провел по песку волнистую линию, и поднялся ветер — море за его спиной подернулось рябью.

— Ничего удивительного, Тавиш. — Я нахмурилась, не понимая, почему он спрашивает. — Последние две недели я заходила туда почти каждое утро.

— Зачем? — не унимался он, выкапывая в песке у себя под носом глубокую ямку.

Я подтянула колени к груди и обхватила их — тон Тавиша мне не нравился.

— У пекаря были неприятности с одной ведьмой: ну, молоко скисало, тесто не поднималось…

— Тогда, пожалуй, не с ведьмой, а с домовыми, но… — В ямку сочилась вода. — Ты ведь смекаешь, к чему я клоню? — Тавиш испытующе взглянул мне в лицо.

— Меня кто-то подставил, — заявила я, надеясь, что он не станет задавать мне еще каких-нибудь вопросов: например, не я ли убила Томаса. — Да, я это сама сообразила, представь себе. Беда в том, что этот Томас — погибший пекарь — говорил мне, что у него куролесит ведьма, а я сама ее никогда не видела. — Я кисло улыбнулась. — Ты ведь смекаешь, к чему я клоню?

— Ах, это правда — кто это был, ведьма или сида, человеку нипочем не различить, если сида сама не захочет. — Ямка в песке перед ним переполнилась. — Однако же в Лондоне нет сидов, кроме тебя, куколка. Вот уже лет восемьдесят с лишком.

Тогда приключился раздор между лондонским волшебным народом и одной королевой сидов, и королева запечатала врата.

Лет сто назад упомянутая королева полюбила смертного человека и решила родить от него сына. Сын ее, естественно, родился человеком, как и все дети от смешанных союзов сидов с людьми, поэтому она оставила его и вернулась на Острова Блаженных. Но она его любила, навещала, когда он вырос, и повелела лондонскому волшебному народу оберегать его, пока ее нет. А он в один прекрасный день связался с дурной компанией, попался в вампирские сети и погиб. Королева обвинила в этом лондонский волшебный народ и не просто запечатала врата, но еще и наложила проклятие дрох-гвиде, чтобы они «вечно разделяли горе, терзающее ее сердце».

Вот почему так много лондонских полукровок — людей с примесью крови волшебного народа — становится жертвами банд кровососов из СОС-тауна, причем невинными жертвами.

Конечно, ворошить грязное белье на людях никому не нравится, поэтому принято считать, будто сиды не жалуют Лондон — хотя в других местах их полным-полно — только потому, что предпочитают жить в Зачарованных Землях, а не иметь дела с шумом нашпигованных техникой столичных улиц.

— Может быть, один из порталов в Зачарованные Земли на какое-то время открывался? — спросила я, уткнув подбородок в колени. — Если да, в них могла пройти другая сида… — Не закончив фразы, я посмотрела из-под ресниц на Тавиша и на воду перед ним. И отгородилась от него небольшим бруствером, который выстроила пальцами ног.

Тавиш снова фыркнул, и от него в темные морские дали разбежались пенные барашки.

— Никто из нас не в силах открыть врата без ведома других!

Я надеялась на более содержательный ответ, в котором, например, упоминалось бы о том, открывались все-таки порталы или нет, но Тавиш был из диких представителей волшебного народа, а с ними бывает трудно. Они с легкостью умалчивают обо всем, о чем не считают нужным распространяться, причем зачастую просто так, из чистой вредности.

Я зашла с другой стороны:

— А вдруг это сида открыла врата?

— Такого скверного нрава, как у волшебного народа, на всем белом свете не сыщешь. — В улыбке Тавиша появилась резкость. — А леди Мериэль с леди Изабеллой между тем отказываются заключать с королевским посланцем даже перемирие. — Он наклонил голову, серебряные бусины зазвенели — дреды свесились вперед, и по воде в ямке пошла рябь. — Если другая сида решит навестить Лондон, она не обнаружит прохода. Врата теперь запечатаны и с нашей стороны.

Зараза! Значит, надежды на порталы нет! Но на запись с камеры видеонаблюдения все равно стоит посмотреть. Теплая волна перекатилась через бруствер и намочила мне ноги, взметнув вокруг них сахаристые песчинки.

— Можно мне тогда прокрутить запись? — спросила я, отодвигаясь на дюйм назад. — Вдруг что-нибудь разгляжу.

— Ах, конечно, куколка. — Тавиш улыбнулся и скользнул под воду. — Только сначала искупайся со мной, — прошептал его голос в моем мозгу.

Я поднялась на ноги, стараясь двигаться медленно, но не слишком, чтобы не разгневать его, чтобы его магия не начала притягивать меня еще сильнее.

— Мне не стоит купаться с тобой, Тавиш.

Вода бурлила вокруг моих щиколоток, намочила джинсы. Я посмотрела на палатку, понимая, что надо выйти из моря на сухую землю, но вода велела остаться, было что-то томительно-мечтательное в том, как она любопытной рыбкой тыкалась мне в колени. Я опустила глаза на Тавиша, парящего под водой, из его жабр поднимались цепочки аквамариново-бирюзовых пузырьков. И смотрела как завороженная, как они разбивались о темную поверхность моря, словно падучие звезды.

— Приди ко мне в глубины, владычица моя. — Глаза его — сияющие серебряные сферы. — Смерть приникла к сердцу твоему. — Голос его — нежность и соблазн. — Дай мне прижать тебя к груди, дай мне спеть тебе вековечную песнь морскую, дай напиться сладким дыханием, слетающим с твоих уст. — Он взмыл из воды, нагой и прекрасный, точеные мышцы играют под сверкающей от влаги темно-зеленой кожей. — В глубинах царят доброта и мир.

Он протягивает ко мне руки, он дает мне обет — обет развеять печаль, что тяжким бременем легла мне на плечи, отбросить душный покров горя, отчаяния и терзаний, тоски по тем, кого я обидела, кого я утратила… кого я убила. Он откидывает голову, магия радужным каскадом ниспадает с его плеч, сияющими брызгами рассыпается под солнцем.

А он принимает другое свое обличье.

Сердце у меня так и заколотилось от испуга и неожиданности. Это по-прежнему был Тавиш, но не совсем. В обличье коня природа брала верх, он сбрасывал лоск цивилизованности и становился диким, неукротимым, словно сама магия.

Конь-кельпи тихонько заржал, раздувая ноздри, и шагнул ко мне. Он уткнулся носом мне в грудь, дыхание, отдающее виски и торфом, согрело мою футболку. Я погладила мягкую бархатную морду, щекотные щетинки усов, нежными пальцами пробежала по черным кружевным жабрам, затрепетавшим под моим прикосновением.

— Красавец, — прошептала я, чувствуя, как вода плещется вокруг бедер. — Красавец и плут, но это ты и сам знаешь. — Он заржал, ехидно, весело, раздвоенное копыто прочертило в песке борозду. Я провела ладонью по гладкой от воды шее, прижала руку к его груди. — Так и хочется поплавать по морю на твоей спине, поведать тебе свои чувства, так хочется, чтобы ты принял от меня этот дар…

Он качнул головой, прядая ушами, нетерпеливо стегая хвостом гладкий мускулистый круп. Я прижалась щекой к его боку, сердце колотилось от предвкушения счастья. Его магия тянула меня, словно мощное течение, зазывала пойти с ним, позволить ему увести меня в теплые объятия моря. Он подтолкнул меня, и я облизнула губы — они были не соленые, а отдавали торфом и сладкой свежей водой. Вплела пальцы в узловатые дреды его гривы, чувствуя, как моя магия рвется соединиться с его, кожа засветилась ярче солнца, и черно-зеленая шкура словно покрылась мерцающей золотой пылью.

Я потерлась лицом о его шею, прижала губы к его теплой шкуре.

— Да, я искупаюсь с тобой, кельпи, — он прижал уши, и я отступила на шаг назад, — обязательно, когда-нибудь, просто этот день еще не…

Над нами выгнулась зеленая молния, ударила в воду, зашипел пар. Конь-кельпи оглушительно заржал от ярости, встал на дыбы и скакнул к берегу. Поднялась грозная волна, сшибла меня с ног, я с головой погрузилась в темные воды. Я замолотила ногами, устремилась к поверхности. Кто-то схватил меня за ногу, я в панике принялась брыкаться, хватка ослабла. Я выскочила из воды и еле отдышалась — так тяжело колотилось сердце. Берег был дальше, чем мне помнилось, — время, пространство и магия в Промежутке сговорились всех обманывать. Я пустилась вплавь, обнаружив, что обида и страх — лучшее топливо. Проклятый кельпи! Да и я та еще дура — нечего было поддаваться на соблазны его магии. А теперь за свою дурость придется как следует поплавать. Далеко впереди кельпи рассекал воду — стремительный водяной конь — и галопом выбежал на берег из бурной полосы прибоя. Воздух раскололо яростное ржание. Еще одна зеленая молния вонзилась в песок рядом с Тавишем и взорвалась, окутав его густым облаком и скрыв из глаз.

Кто-то бросался в него оглушающими чарами, как будто шутихами на тролльем празднике Новолуния.

Я страшно перетрусила, но тут вспомнила, что к Тавишу никто не может войти без его разрешения. Он-то наверняка знал, кто на него напал. И наверняка не впустил бы его, если бы не рассчитывал с ним договориться. Хорошо бы, он за всем этим не забыл, что бросил меня барахтаться в море, взбаламученном его яростью. Стервец и нахал. Я крепко-накрепко стиснула губы и по-собачьи погребла к берегу, изо всех сил стараясь не утонуть. Не прошло и нескольких минут, как руки у меня заныли, а джинсы настойчиво тянули под воду, словно железные гири на щиколотках. Молотя ногами, я победила застежку и в конце концов сумела стянуть джинсы с бедер — и еще раз страшно перетрусила, потому что вслед за ними ухнула в глубину.

Вода хлынула в горло, жгла в носу, но я все-таки выбралась на поверхность и принялась хватать воздух, словно рыба в сети. Потом, старательно не обращая внимания на то, что левое бедро свело судорогой, снова пустилась плыть. Но как бы я ни старалась, берег был по-прежнему далеко, и я поняла, что что-то — то ли кельпи, то ли магия — держит меня на месте. Я разозлилась, отчего у меня немедленно открылось второе дыхание. Нет уж, не выйдет, больше я здесь не останусь! Как только мне в голову пришла эта мысль, море сразу успокоилось, плыть стало легче, а берег заметно приблизился.

Ржание кельпи резало уши, потом сквозь них прорезался другой, более низкий рев — свирепый и вызывающий. Руки и колени задели за песчаное дно на мелководье, я с трудом оперлась на ноги, выпрямилась — и застыла, глядя на разгоревшийся передо мной поединок. Кельпи встал на дыбы, продолжая яростно ржать, передние копыта яростно колотили воздух, потом тяжко опустились на песок. На фоне ослепительно сверкающего синего неба воздвигся могучий силуэт фавна с выгнутыми над головой рогами, готового к атаке. Финн?! Какого лешего его сюда принесло?! Разъяренная волна ударила меня под колени, ноги подкосились, и я плюхнулась на пятую точку. Снова выбралась из воды, с трудом переводя дух, и наконец оказалась вне полосы прибоя.

Прижав руки ко рту, я глядела, как фавн прыгнул между передними ногами кельпи, увернувшись от молотящих копыт, и вонзил рога ему в грудь, прочертив глубокую кровавую борозду. Копыта кельпи обрушились фавну на спину, сбили с ног, но не успел он снова встать на дыбы, как фавн перекатился из-под копыт и снова встал в боевую стойку. Тогда кельпи отпрыгнул назад, приземлился на все четыре ноги — широкая грудь вздымалась, кровь и пот смешивались в розовую пену и стекали по черно-зеленой шкуре.

Это был жуткий, жестокий бой, но он внушал благоговение и восторг, и мне стало понятно, почему их предков почитали как божеств и боялись как демонов. А еще этот бой был, прах побери, до смешного дурацкий, тем более что я подозревала, что дерутся они из-за меня и, судя по обоюдной свирепости, собирались драться, пока кто-нибудь не рухнет без сознания, а лучше оба. Поскольку они из волшебного народа, на это уйдет прорва времени, а у меня были занятия и поважнее, чем глядеть на то, как два недоумка-соплеменника вколачивают друг дружку в песок. Например, искать убийцу! Хватит одного того, что я поддалась на Тавишевы чары…

— Стоп! — заорала я, но никто меня не услышал.

Зараза. Я была от них слишком далеко. Меня охватила досада, и охранительные чары тут же беспокойно заворочались — и тут меня осенило: может, удастся ими как-нибудь воспользоваться? Стоило мне задать этот вопрос, и магия сразу ответила: у меня появилось странное ощущение, словно в руку мне вложили тяжелый металлический прут. Не успев ничего подумать, я подняла прут к плечу, будто копье. Магия завибрировала во мне высоковольтным разрядом, и я сосредоточилась и метнула прут, целясь в песок между противниками.

И замерла.

Там, где копье вонзилось в песок, из ничего возникла дверь, запертая на висячий замок. По ее поверхности шипели и потрескивали серые с черным полосы охранительных чар. Фавн оказался по одну сторону от двери, кельпи по другую, и ни тот ни другой, судя по всему, ее не видели. Они пригнули головы и ринулись друг на друга…

…и в миг, когда оба они ударились об иллюзорную дверь, возник такой выброс магии, что меня оторвало от земли и швырнуло обратно в воду. Ну вот, опять! Я поднялась на ноги и увидела, что поединок внезапно кончился.

Казалось, наступила ничья. Оба противника лежали на песке и стонали, а дверь высилась между ними нелепым барьером.

Угрюмо, но удовлетворенно улыбаясь, я зашагала к ним, раздувая ноздри от пронизывающего резкого запаха гари.

Финн лежал на боку — рога вымазаны в красно-коричневой крови, гладкие загорелые плечи и спина испещрены синяками и глубокими порезами. Смесь крови и песка сплошь покрывала обычно гладкий иссиня-черный мех на бедрах и боках, а копыта были разбиты и обколоты.

Тавиш опрокинулся навзничь, раскинув руки, — он снова был в человеческом обличье. Дреды перепутались и растрепались, из зазубренной раны на груди, булькая, лилась красно-коричневая кровь.

— Что за игру вы затеяли, так вас разэтак?! — заорала я. — Я пришла сюда за помощью, а вместо этого меня сначала едва не потопили, а потом заставили быть рефери на кретинской драке!

Ни тот ни другой ничего не ответили. Лежали и смотрели друг на друга исподлобья — с одинаковыми загадочными лицами.

Я в бешенстве пнула песок.

— Знаете что, если кто-то из вас собирается мне помогать, пусть приступает! Если нет — валите оба обратно в воду или откуда там вас принесло! Хватит тратить мое время!!!

Повернувшись к ним спиной и свирепо размахивая руками, я зашагала к камуфляжной палатке. Я и сама знала, как работают компьютеры Тавиша, и могла разобраться во всем без посторонней помощи. Приподняла дверь-занавеску, нырнула под нее — и тут мне в лицо ударил настоящий ураган, и я пошатнулась. Чтобы не упасть, мне пришлось схватиться за деревянный шест. От магии по коже побежали мурашки и вокруг завихрился горячий воздух — он в мгновение ока впитал всю воду из моей промокшей футболки и волос. Я совсем забыла, что Тавиш наложил на свой порог чары чистоты и порядка. Дождавшись, когда магия остыла — а значит, и чары развеялись, — я шагнула вперед.

И перенеслась из Промежутка обратно в мир людей.

Обратно ко всем моим бедам.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

С того времени, как я была тут в последний раз, подземная берлога Тавиша сильно изменилась. Стены были сложены из серых глыб нешлифованного гранита, совсем как монумент над головой, а пол вымощен гладкими темно-серыми плитками. По одну сторону комнаты с высоким потолком стоял низкий черный замшевый диван. Перед ним на косматой белой шкуре какого-то зверя, который никогда не бродил по тропам мира людей, лежала черная гранитная плита. Мне никогда не хотелось вставать на эту шкуру в ботинках и тем более босиком: что-то мне подсказывало, что гранитная плита не просто удобный журнальный столик, поэтому я обошла ее и направилась прямо в рабочий кабинет Тавиша. Кабинет от остальной комнаты отделяла стеклянная перегородка.

Стекло тоже было не просто стильной ширмой между рабочим местом и гостиной. Включив магическое зрение, я увидела сложные бронечары, которые защищали все компьютеры от колдовского взлома; от этих чар стекло сверкало, словно солнечный зайчик. Защищать было что: огромная панель, состоявшая из пятнадцати плоских мониторов — три на пять, — полукругом обрамляла несколько столов с целой армадой клавиатур и морально устаревшими, зато надежными шариковыми мышками. Все вместе было похоже на нечто среднее между великанской электронной клумбой и ультразатратным эротическим сном какого-нибудь хакера.

Я отодвинула стеклянную дверь — в уши ударило утробное жужжание электроники, в носу запершило от переработанного ионизированного воздуха. Почти на всех мониторах были части одной гигантской заставки — коралловый риф со шныряющими стайками тропических рыбок и парочкой зубастых акул, лениво переплывавших с экрана на экран, — однако на центральных экранах застыл стоп-кадр из записи с видеокамеры, на котором было видно, как я возле пекарни Томаса разговариваю с парнишкой из цветочной лавки.

Сердце у меня при этом зрелище снова екнуло, но уже несильно. Подогнув одну ногу, я устроилась в кожаном кресле, потянулась за ближайшей клавиатурой…

— Тавиш просил напомнить тебе о перчатках и браслетах, — тихо проговорил Финн у меня за спиной.

Я замерла — рука повисла в воздухе.

— Спасибо.

Из коробки под столом я вытащила пару особо прочных и толстых хирургических перчаток. Натянула их, поддернула выше запястий, затем осторожно взяла с подноса возле коробки два массивных серебряных браслета вроде наручников. Они были толщиной полдюйма и обсыпаны технической алмазной крошкой. Я застегнула их поверх перчаток, чтобы серебро не обожгло кожу. Вполне возможно, серебро с алмазами были уже лишними, — учитывая, что вокруг каждого компьютера мерцали отдельные бронечары, — но мне бы не хотелось спалить их винчестеры только потому, что я забыла надеть поглотители магии. Я, конечно, нравлюсь Тавишу, но не настолько.

— Как ты?

Было слышно, что Финн спрашивает не из простой вежливости.

— Нормально, — бросила я: мне по-прежнему было противно, что они с Тавишем подрались из-за меня.

— На вид не очень-то нормально, Джен.

Я бросила взгляд вниз, на мешковатую футболку; Джозеф предлагал мне свои трусы, но я из них выпала, а фетишистские наряды в зеркальных шкафах меня не соблазнили. Чары чистоты и порядка на пороге дома Тавиша высушили мне футболку и отряхнули с нее песок, но элегантнее она от этого не стала. Я вздохнула. Да, выгляжу я не слишком хорошо, но чего, собственно, Финн от меня ожидал после таких передряг?! Сначала взрыв, потом барахтанье в море — это никого не украсит!

Повернув голову, я посмотрела на Финна. Он прислонился к стене у мониторов, скрестив руки на груди. Рожки съежились и торчали всего на пару дюймов над курчавой белокурой шевелюрой, а Очарование уже сгладило его заостренные звериные черты — лицо стало обычным, точеным и красивым. Недавняя драка не оставила на нем ни следа: черные слаксы, черная рубашка в тонкую ярко-голубую полоску и — я проверила! — начищенные черные полуботинки выглядели так, словно он только что достал их из шкафа, — вероятно, так оно и было: он же умел колдовать.

Я пожала плечами.

— Не все, знаешь ли, умеют когда угодно вызывать себе наряды при помощи чар.

— Я имею в виду не одежду, Джен. — Финн шагнул ко мне, присел на корточки у подлокотника кресла. — Я имею в виду вот это. — Он легонько коснулся розовой проплешины ожога у меня на предплечье. Внутри меня зародился трепет — и браслеты не сразу вспыхнули и поглотили его. — Ты же могла погибнуть. — Мшисто-зеленые глаза потемнели от тревоги.

— Через несколько дней буду как новенькая, — отмахнулась я, по-прежнему в ярости, что он не позаботился узнать, как у меня дела, до того, как начал бросаться оглушающими чарами.

— Дьяволовы рога, Джен! — воскликнул Финн, теряя терпение. — Как ты думаешь, что я тут делаю? Тебя не было с утра вторника, я волновался!

— А теперь я нашлась. — Я испытующе уставилась на него. — Ты явился мне помогать или на то есть какие-то другие причины?

Между бровей у него залегла недоуменная морщинка.

— Конечно, помогать, а зачем еще?

— Может быть, ты собираешься выдать меня инспектору Хелен Крейн, своей бывшей женушке-ведьмочке, и она придет и арестует меня? — произнесла я, даже не стараясь сделать вид, будто это я так шучу.

— Джен, Хелен работает в полиции. — Финн поднялся на ноги, лицо его стало непроницаемым. — Она обязана руководствоваться уликами.

— Как же, как же!

Меня скрутило от злости. Естественно, он на ее стороне, даже если она видит улики глазами, подернутыми зеленым туманом ревности. Я отвернулась к мониторам, нажала «ввод» и запустила запись. Та я, которая была на мониторе, еще не зашла в пекарню — она раздраженно уперлась руками в бока и огляделась вокруг.

— Все равно ей незачем меня арестовывать, — сказала я, помолчав. — У меня есть алиби — кое-кто может доказать, что я не была с Томасом, когда его убили.

— Кто?

На экране появилось отражение Финна. Я едва не подпрыгнула: его заслонило другое отражение — Козетта! Я рывком развернула кресло, чтобы посмотреть назад, и уткнулась коленками в ноги Финну — он-то стоял совсем близко, а вот Козетты, конечно, нигде не было. Вот зараза — мало того что меня преследуют призраки, так еще и воображение разыгралось!

— Кто подтвердит твое алиби? — снова спросил Финн.

Я хмуро глянула на него снизу вверх, потом открыла было рот, чтобы сказать «Малик», и тут меня огорошила пренеприятная мысль. Мало того что Малик в данный момент валяется в коме, но упоминание вампира для Ведьминского совета — все равно что красная тряпка для быка. Поди-ка выбери меньшее из двух зол. Проклятье.

— Кровосос, да? — В голосе Финна появились резкие ноты обвинения. — О боги, Джен, ну зачем…

Я вздохнула:

— Финн, я была не с ним, он преследовал меня. Зато теперь он может отчитаться о каждом моем шаге с той секунды, как я вышла из дому.

Финн запустил пятерню в волосы, на лбу собрались тревожные морщины.

— То есть, когда того человека убили, этот вампир не общался с тобой лично?

— Нет, — отозвалась я и снова повернулась к экранам. — Я вышла пробежаться.

На мониторе из цветочной лавки как раз показался парнишка, а я пробралась между ведер с цветами, чтобы поговорить с ним.

— Беда в том, Джен, — медленно начал Финн, — что, даже если бы ты действительно была с этим вампиром, я не уверен, что в нынешних обстоятельствах это послужило бы тебе алиби. В газетах была большая шумиха, и в обществе пробудились всевозможные предрассудки против волшебного народа. — Он помолчал. — Я обратился к одному юристу, даже он не выражает особых надежд. Он сказал, что раз ты из волшебного народа, он был бы рад, если бы ты оказалась в запертой комнате в компании дюжины гоблинов, которые подтвердили бы, что ты в тот момент не колдовала. Он думает, что дело за малым: стоит лишь обвинить тебя в том, что ты предположительно способна убивать подобным способом, физически не присутствуя на месте преступления… — Он умолк окончательно.

На записи я стянула флиску и окунула ее в ведро, а затем юркнула за дверь пекарни — прямиком в мышеловку.

— Получается, если не объявится настоящий убийца, я уже арестована, осуждена и казнена, — закончила я за Финна. — Что ж, твоя бывшая потрудилась на славу, — добавила я с горечью.

— Было бы лучше, Джен, если бы ты не исчезала! — в гневе парировал он.

— Финн! — рявкнула я в ответ. — У Хелен на меня зуб — и все из-за тебя! Может, ты и думаешь, будто ваши отношения остались в прошлом, но она так не считает, а расхлебывать эту кашу, густо замешанную на мести, придется мне! — Я стиснула кулаки — руки под резиновыми перчатками были мокрые от пота. — Разбирайся с ней сам!

Финн развернул мое кресло обратно, лицом к себе, и наклонился надо мной — глаза так и сверкали от возмущения.

— Джен, наши с Хелен отношения действительно в прошлом, но… все сложно. Я не понимал, что это может иметь такие последствия для тебя. — Он наклонил голову. — Простит ли меня прекрасная дама?..

Я вытаращилась на него, не веря своим ушам.

— Не знаю, что за идиотскую игру ты затеял со своей «прекрасной дамой», но лучше даже не начинай! — Я повернулась обратно к экранам. — Кстати, имей в виду: «все сложно» — это не оправдание, а стиль жизни.

Экран прямо передо мной смотрел вниз на пустую улицу за дымкой дождя. Стопка картонных коробок рядом с цветочной лавкой понемногу кренилась набок, превращаясь в шаткую Пизанскую башню. Дверь в пекарню оставалась открытой. За витриной висела белая пелена. Слушая, как тихонько дышит у меня за спиной Финн, я всматривалась в пустую улицу: вот бы там появился кто-нибудь, кто бы все уладил — и с убийством, и с Финном, и с кровососами, и со всем остальным, что грозит погубить мою жизнь, вот бы в моей жизни все перестало наконец быть так сложно, прах побери. Я чуть не расхохоталась. Нечего и мечтать — ничего такого не будет! На самом деле моя жизнь отродясь не бывала простой.

— Тебя никто не найдет… — проговорил Финн. Я услышала в его голосе вопрос, но решила не отвечать. Кресло дернулось — Финн схватил его за спинку. — Хелен даже попросила ведьм из своего сейма наложить заклятие поиска. Результат был отрицательный.

Странно… Я задумчиво побарабанила пальцами по ручке кресла. На мониторе парнишка взял из накренившейся стопки две коробки и потащил их в лавку. Заклятие поиска, за которым стоят силы ведьминского сейма…

— Когда это было?

— Только вчера, поздно вечером. Хелен пришлось ждать ордера и одобрения сметы.

— Вчера вечером?

Я валялась без сознания, под врачебным наблюдением Джозефа, накачанная морфином. Все равно заклятие должно было меня найти — почему же не нашло?

— Джен, я наблюдал, как они колдовали, — продолжал Финн. — Когда тебя не смогли найти, я наконец понял, что ты наверняка в Промежутке. Заклятие не нашло бы тебя, только если бы ты была…

Конечно, Промежуток — нигде, его в этом мире нет. Буквально. Но я же не…

— Здесь, с Тавишем! — Финн едва не зарычал.

— Что? — скривилась я — его тон меня раздражал. — С чего ты взял, что я именно здесь, а?!

— Я позвонил этому стервецу и прямо спросил, знает ли он, где ты, — сухо сказал Финн. — Он дал честное слово, что не знает.

— Потому что действительно не знал. — Я потерла переносицу двумя пальцами — мигрень из-за «Дубль-В» собиралась вернуться. — Если он создал у тебя другое впечатление, то, скорее всего, пытался, как обычно, навешать тебе лапши на ро… — я осеклась: фавны по неизвестным причинам очень нервно относятся к своим рогам, — …пытался тебя обмануть. — Уж Финну-то известно, какой у Тавиша нрав, иначе он не вошел бы в его берлогу как к себе домой, пусть даже и оказалось, что они из-за меня по-глупому соперничают. Неужели они думали произвести на меня впечатление?! — Я сюда пришла незадолго до того, как ты объявился и закатил истерику непонятно почему! — Парнишка на экране выпятил губу, полюбовался на отражение своего серебряного пирсинга в витрине, потом обернулся и оглядел пустую улицу. — С какой радости ты тут бросался оглушающими чарами?

— В таком случае где ты была? — Моего вопроса Финн даже не услышал.

Я надулась — злость никуда не делась.

— У друзей.

— Джен, что происходит? — напирал Финн. — Почему ты исчезла, даже не позвонив?

Я фыркнула, не понимая, зачем он разыгрывает дурачка.

— Знаешь, трудно звонить, когда лежишь без сознания!

Финн развернул мое кресло:

— Как — без сознания?

— Без-соз-на-ни-я, — ехидно отчеканила я. — Так часто бывает, если взлетишь на воздух, — можно подумать, ты новостей не видел!

— Ты же не взлетела на воздух, Джен! — Он даже побледнел от недоумения. — Видели, как ты выбегала из пекарни до взрыва…

— Что?! — Я вцепилась ему в плечи. — Кто видел?!

— Он! — Финн ткнул пальцем в сторону экрана. — Мальчик из соседнего магазина. По его показаниям, ты вошла в пекарню, чтобы поговорить с погибшим, а потом почти сразу вышла, после чего произошел взрыв. На записи ничего подобного нет, но мальчик так настаивал, что Хелен сделала вывод, будто ты применила к нему какие-то чары, корректирующие память, или даже приворот…

Зараза! Я ничего такого не делала, у меня на такие дорогие чары и денег-то нет, а вот Малик запросто… Он мог даже обойтись без чар, просто наслал на парнишку морок, когда не дал ему позвонить в полицию, хотя я просила это сделать.

— Гм, нет, я не колдовала, — проговорила я, не понимая, какое чувство сильнее: обида, поскольку Финн решил, будто я оказалась способна скрыться с места взрыва, или умиление — так он огорчился, что не примчался к постели больной с охапкой цветов и вагоном фруктов.

Потом я вспомнила, что Грейс советовала мне с ним поговорить, и последовала ее совету.

Я рассказала ему все — нет, почти все, кое о чем я умолчала, например о кризе из-за «Дубль-В», а еще, конечно, о том, где именно я была.

— Так что я узнала обо всем только сегодня утром, когда пришла в себя, — закончила я.

— О боги, Джен, прости меня! Если бы я только знал, что тебе было так плохо… — Финн отвел с моего лица прядку волос, глаза его почернели от угрызений совести, — я бы не вел себя так глупо, не злился бы. Ты же знаешь, для тебя я сделаю все, что в моих силах!

Я даже не знала, что внутри у меня затянулся тугой узел, — а теперь он ослабел, и я поняла, что мне уже не так страшно и одиноко. А как же Хелен? — фальшиво пропищал мой внутренний голос. «О ней сейчас и вспоминать не стоит», — подумала я и заглушила его.

— Спасибо, Финн, — серьезно сказала я. — Для меня это очень важно. А сейчас у меня все нормально, кроме вот этого… — Я с печальной улыбкой показала на мониторы. — Вдруг на записи обнаружится какая-нибудь подсказка?

Финн коротко вздохнул, словно собирался что-то сказать, потом погладил мои плечи.

— Хорошо. — Он выпрямился, еле заметно усмехаясь уголком рта. — Я посмотрю вместе с тобой.

— Я не знала, что вы с Тавишем знакомы, — с отсутствующим видом заметила я, повернувшись к экранам. — Ты никогда об этом не говорил.

— Я знаю Тавиша с детства. — Финн говорил тихо и задумчиво.

Подавшись вперед, я включила перемотку назад и поставила запись с начала. Пора посмотреть, не заходил ли кто-нибудь в пекарню до меня.

— Куда он подевался, кстати?

— Играет со своей едой, наверно, — процедил Финн сквозь зубы. — С Лондонского моста два дня назад кто-то бросился в реку, тело так и не нашли.

Мне мгновенно вспомнилось, как чья-то рука в море схватила меня за щиколотку. Нахмурившись, я взглянула через плечо на Финна.

— Тавиш подчиняется Закону Реки, он забирает только тех, кто сам хочет умереть. Ты это прекрасно знаешь.

— Это он тебе говорил? — Финн насмешливо скривился. — Джен, не будь такой наивной. Закон Реки — это сплошная видимость, он придуман, чтобы успокоить людей, а Тавиш согласился разве что не заманивать их откровенно в воду своими чарами. От первоначальных претензий — права на любого, кого он найдет в реке, — он никогда не отказывался. Он же кельпи, они иначе не могут.

— Что? — Я фыркнула. — То есть, если ты — божество плодородия, а я — фея-сида, не важно, что нам нужно и что нас интересует, главное — подчиняться велениям магии?!

— Нет, конечно.

— Почему тогда Тавиш должен вести себя по-другому?

Финн снова пригладил шевелюру пятерней:

— Джен, он вел себя по-другому много сотен лет. Он не может измениться.

— Так ты поэтому бросался в него оглушающими чарами? Думал, что спасаешь меня? — Я выдохнула — это было уже слишком. — Финн, может, хватит разыгрывать рыцаря в сияющих доспехах? Тавиш ни за что не сделает мне ничего дурного!

— Адово пламя, Джен! По Закону Реки он имеет право на любого, кто кого-то убил, а хотели они умереть или нет, не важно. Он не стал бы делать для тебя исключение, ему наплевать, что это был вампир и у тебя не оставалось другого выхода!

— Оставался, конечно, выход всегда есть, Финн, — я могла стать кровной рабыней вампира на веки вечные, а это не тот стиль жизни, к которому я стремлюсь. — «По крайней мере, с четырнадцати лет» — добавила я про себя. Развернув кресло, я уставилась на мониторы. — И вообще я не в первый раз была в воде с Тавишем… да и вампир этот — не первый, кого я убила, — вполголоса закончила я.

Финн ничего не сказал, просто скрестил руки на груди и погрузился в свои мысли. Я со вздохом поглядела на испещренные алмазами браслеты. Ссоры с Финном не приносили никакой радости ни ему, ни мне, и при этом мы постоянно ссорились. Между нами по-прежнему искрила магия, но что-то — не то Хелен, не то моя вампирская родословная — удерживало его на расстоянии. Хуже того, я не могла понять, почему мне никак не удается смириться с тем, что между нами никогда ничего не будет, кроме моей службы в «Античаре». Да и это не надолго. Задув крошечный огонек надежды, который я по глупости поддерживала, я протянула руку, остановила запись и снова запустила ее с начала.

— Не знаю, что сказать, Джен. — Слова Финна прозвучали мягко и неуверенно.

— Я и не прошу тебя ничего говорить, просто сообщаю. — Я сглотнула комок в горле. — Это было много лет назад и теперь уже не имеет значения. Я была типичной беглянкой, мне только-только удалось спастись, а тот вампир — штампованным злодеем, решившим, будто можно сделать из меня живца, чтобы поймать более крупную дичь, только, прошу извинения за еще один штамп, он отхватил себе кусок больше, чем мог проглотить… Пора сменить тему. Почему ты вообще решил, что я здесь, у Тавиша?

— Как почему? Все же знают, что у вас с Тавишем… э… роман.

— У нас с Тавишем нет никакого романа, — ошарашенно проговорила я, глядя, как я пробегаю мимо пекарни, а парнишка из цветочной лавки оборачивается и смотрит мне вслед. — Когда-то, довольно давно, мы были вместе, но до сегодняшнего дня не виделись как минимум полгода.

— Джен, для волшебного народа полгода не срок, а для сплетен многого не нужно. Уж на что ведьмы обожают перемывать кости всем подряд, но мы еще в десять раз хуже. Нас в Лондоне не так уж много — дриады, наяды из озера Серпантин, мое стадо и несколько фей-одиночек. И всем им очень интересно, что происходит со всеми остальными. Ты — единственная сида («Ага, — подумала я, — и вот к чему это привело!»), может быть, вы даже не знакомы, но это их не останавливает — они все равно в курсе всех твоих дел.

— Ах, куколка, это истинная правда, — послышался у меня за спиной голос Тавиша.

Я обернулась через плечо и увидела, как он шагает ко мне. Рана на мускулистой груди уже зажила — осталась лишь легкая тень шрама. Тавиш был одет, если можно так выразиться, в длинные оранжевые шелковые шальвары, дреды украшали бусины в тон. Прямо главный герой костюмного фильма по «Тысяче и одной ночи».

— Почему ходят слухи, что у нас роман, — поинтересовалась я, недоумевая, что еще затеял этот плут, — когда никакого романа нет и никогда не было?

— Именно это я и говорил вчера леди Мериэль, — ухмыльнулся он, — когда она спрашивала о тебе и интересовалась, давно ли мы виделись.

Я вытаращилась на него:

— Ей-то какое дело?

— Смерть того человека весьма ее встревожила. — Тавиш взял из коробки пару перчаток и натянул их. — Это так понятно. Из всего волшебного народа в Лондоне ее наяд легче всего найти.

Я окончательно перестала что-либо понимать.

— Какое отношение наш предполагаемый роман имеет к смерти Томаса?

— Ни малейшего, куколка.

Тавиш перегнулся через меня, я попала в облако аромата виски и торфа, и моя собственная магия встрепенулась, внутри стало жарко. Алмазная крошка на браслетах вспыхнула и погасила волшебство. Я поерзала в кресле, не зная, нарочно Тавиш это сделал или нет. Тавиш с невинным видом покосился на меня, и я поняла, что нарочно. Проклятый кельпи. Я сверкнула на него глазами, но он лишь улыбнулся еще шире, напомнив мне акул, лениво плавающих по его заставке. Тут он нажал две кнопки на одной из клавиатур, и монитор слева от меня переключился на программу местных новостей.

— Взгляни на это.

На экране показалась толпа, которую удерживала цепочка полицейских — людей в шлемах и бронежилетах: какая-то акция протеста. В сторонке виднелась группа душеспасителей в длинных серых балахонах, украшенных красными тамплиерскими крестами; остальную толпу составляли в основном женщины, некоторые с детьми; они ритмично подпрыгивали, что-то выкрикивая и размахивая самодельными транспарантами.

Камера выхватила один из лозунгов: «Руки прочь от наших мужчин!», потом переехала на другие: «Выродки-феи, вон из страны!», «Кто крадет наши души?», «Сделаем Британию зоной без фей!»

Тавиш показал на экран:

— Озеро Серпантин. Люди сначала сыпали в воду соль, потом стали лить хлорку и бензин и подожгли его, но потом появилась полиция и оттеснила их. С обеих сторон есть пострадавшие, однако сейчас беспорядки улеглись.

Я подалась вперед, прижав ладонь ко рту:

— Они с ума посходили!

— Да, куколка, они и вправду помешались. Газеты сделали из гибели того человека сенсацию. Чтобы подбить на мятеж нескольких фанатиков, достаточно одной искорки, а остальные потянулись за ними, словно овцы, — проговорил Тавиш, как будто повторяя мои недавние мысли. Он показал на другой экран — там компания обнаженных мужчин прыгала в какую-то воду. — А вот и обратная сторона медали: одна толпа кричит и требует, чтобы нас изгнали, а другая спешит склонить кого-нибудь из фей к соитию.

Это было не просто безумие. Я схватилась за виски — мигрень уже разыгралась вовсю — и оглядела все мониторы. Парнишка из цветочной лавки выставил за порог несколько ведер, снова выпятил губу и полюбовался отражением в витрине, резко обернулся и посмотрел на пустую улицу. Душеспасители с женщинами размахивали своими лозунгами. Голые мужчины плюхались в воду. Еще на одном экране была пожарная машина в каком-то парке.

— А это что?

Пожарные тушили охваченные пламенем деревья.

— Кто-то поджег деревья в Грин-парке, — отозвался Финн, и я покосилась на него. — К счастью, никого из дриад дома не было. — Он сжал губы в тонкую линию.

На задворках сознания шебуршилась какая-то мысль…

— Оттого что тебя не могли найти, куколка, было только хуже, — добавил Тавиш, не дав мне додумать. — Ведьме-инспектору не пришлось бы просить всех тебя разыскивать.

А теперь я нашлась.

Я посмотрела Финну в лицо. Он в ответ сдвинул брови, но ничего не сказал. Если я пойду и сдамся полиции, это кончится? Или все уже слишком сильно раскачались? Даже если я сдамся и беспорядки прекратятся, никто не знает, когда Малик достаточно оправится и даст показания. А пока я сижу в тюрьме — или хуже, — никто не будет искать настоящего убийцу.

Что, если меня никто не подставлял и все это совпадение?

Что, если в Лондоне все-таки нашлась еще одна сида, несмотря на заверения Тавиша, что врата не открывались?

Не важно, совпадение это или нет, — вдруг убьют еще кого-нибудь?

Я кивнула на экраны:

— Ты ведь не просто так мне это показываешь, да?

Тавиш развернул мое кресло к себе — как недавно Финн. Он вцепился в подлокотники и навис надо мной — глаза его были серьезны, дреды свесились вперед.

— Нет, куколка, долго прятаться тебе не удастся. Надо довести дело до конца. Однако есть способ умилостивить человеческий суд. Предлагаешь вместо себя подменыша-умайда. Правда, придется несколько лет прожить в Зачарованных Землях…

— Тавиш, об этом и думать нечего! — Я хмыкнула. — Я не стану жечь собственную плоть, а тем более часть души ради того, чтобы оживить подменыша, которому отсекут голову, к тому же, если ты забыл, у меня «Дубль-В», и я за полгода сойду с ума, не говоря уже о том, что я никогда не бывала в Зачарованных Землях!

— А можно, — продолжал Тавиш, словно я его и не перебивала, — до поры до времени остаться в Промежутке.

Я нетерпеливо тряхнула головой:

— Та же проблема, Тавиш.

— Нет, Джен, — вмешался Финн. — Ты не первая из волшебного народа, у кого в крови салайх-шиол. Я тебе это уже объяснял.

— Не мучай ее, мальчик мой. — Тавиш отмахнулся от Финна, по-прежнему глядя на меня. — Это было бы ответом на вопрос, только если бы ты действительно убила того человека, как они думают. Но душа твоя омрачена не человеческой смертью.

Я с подозрением взглянула на него:

— Что?

Тавиш улыбнулся, показав острые белые зубы.

— Ты же не думала, куколка, будто я хотел искупаться с тобой только для собственного удовольствия?

Зараза. Он меня испытывал.

— Мог бы спросить словами, — огрызнулась я.

— Спрашивать — только все испортить, куколка, а ведь я мог отведать капельку твоей души!

— А пошел ты… — Я ощерилась на него.

— Как скажешь, куколка, как скажешь, лишь бы добиться наконец твоей благосклонности!

Краем глаза я уловила движение и снова посмотрела на Финна. Он изумленно поднял бровь, и я поняла, что он был уверен, будто у нас с Тавишем действительно роман! Мониторы вокруг него бесконечно отражали собственные отражения в стекле… Мне сразу вспомнилось, как парнишка из цветочной лавки любовался собой в витрине. Я в очередной раз повернула кресло, высвободившись из хватки Тавиша, и запустила запись с того места, где я подбегала к пекарне.

— Смотрите! — воскликнула я — внутри все заискрилось от радости. — Видите: парнишка смотрит на свое отражение в витрине? Тут я пробегаю мимо, он видит мое отражение и оборачивается… — Я перемотала запись немного вперед. — А теперь смотрите: он опять смотрит на свое отражение, опять поворачивается, потому что кого-то видел, но на улице никого нет. Она пуста. Видите, как он резко поворачивается обратно к витрине? — Я остановила запись и прищурилась на экран. — Там действительно кто-то есть! Поглядите!

Тавиш перегнулся через мое плечо:

— Похоже, куколка, ах как похоже. Они прячутся с помощью чар, и что это за чары — неведомо, но когда их насылали, то просчитались. Позабыли об отражении в витрине.

Я победно улыбнулась, показывая на экран:

— Тавиш, сможешь увеличить изображение?

— Попытаюсь. — Тавиш взял меня за локоть и вытащил из кресла. — Придется потрудиться. — Он уселся, напряженно уставился в экран, пальцы запорхали над клавиатурой. — Беда в том, куколка, что одного этого не хватит, чтобы обелить твое имя.

— Имя подождет, — решительно ответила я. — Мне гораздо важнее найти убийцу, пока он не прикончит следующую жертву, а эта пленка подскажет нам, кто это.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Если ты сделаешь мне копию записи, я предъявлю ее полиции и заставлю посмотреть на отражение, — сказал Финн, нагнувшись над плечом Тавиша.

— Сомневаюсь, что в полиции найдутся такие умельцы, как я, мальчик мой.

— Не найдутся, — согласился Финн, — но, если я им покажу, с чего начинать, они смогут сравнить ее с оригиналом. Тогда, по крайней мере, никто не будет подозревать, будто ты подделал улики.

— А, твоя правда. — Тавиш кивнул и протянул руку к нижней полке, где у него хранились пустые флэшки. — Подделать подобную малость проще простого, а люди сами лгут так часто, что уверены, будто и другие следуют их примеру.

Я оперлась на спинку кресла и показала на парнишку из цветочной лавки.

— Дело не только в том, что мы увидели на пленке, парнишка тоже что-то знает. — Я повернулась к Финну. — Как ты думаешь, ты сможешь убедить Хелен допросить его еще раз и все выяснить?

— Да, я ей скажу, — ответил Финн, снова запуская пятерню в волосы и почесывая левый рог.

— Спасибо. — Я коротко улыбнулась ему, но мысленно скрестила пальцы на удачу.

Пора переходить ко второй части плана — той, которая все это время медленно складывалась в темных уголках моего сознания. Мне надо было вызвать поуку, а я не знала, что на это скажут Финн и Тавиш. Может быть, и ничего не скажут, может быть, у меня уже паранойя. Поэтому я решила разбить все на удобоваримые кусочки, хотя, если думать о поуке и об удобоваримости одновременно, возникают нездоровые ассоциации.

— Эй, Финн, — сказала я, — пока ты здесь, может, у тебя получится призвать для меня кое-что из моей квартиры?

Финн сдвинул брови:

— Смотря что тебе нужно. Магия действует только тогда, когда четко себе представляешь, что ты хочешь и где оно находится.

— М-да. Я-то надеялась переодеться. — Вздохнув, я посмотрела на свою футболку. — Хорошо, если не выйдет, мне нужен такой гладкий блестящий черный камешек — они лежат у меня в белой миске в виде листа. — Я вопросительно наклонила голову. — Помнишь?

— Да, конечно, помню, — раздумчиво проговорил Финн. — Они у тебя в спальне.

— Правильно, — подтвердила я как ни в чем не бывало.

Финн бывал у меня в спальне всего раза два, но белая миска с камешками стоит у меня на тумбочке у кровати и сразу бросается в глаза. Тавиш рядом со мной перестал молотить по клавиатуре, повернул кресло и уставился на меня безумным взглядом. Сердце у меня упало. Оказалось, будет даже тяжелее, чем я думала.

— На столике с твоей стороны постели, — уточнил Финн с легчайшей ноткой издевки в голосе.

— Финн, у моей постели обе стороны мои, — сухо парировала я.

Неужели этот поганец хочет создать впечатление, будто я с ним сплю?! Ладно, пусть лучше они опять начинают ревновать, чем сообразят, зачем мне нужен камешек. Финн щелкнул пальцами, и я перевела дух: свою долю развлечений он получил и принялся за дело. Тут он нахмурился:

— С той стороны, которая ближе к двери, так?

— Да! — нетерпеливо воскликнула я и поглядела на него, словно говоря: ну давай же, давай!

Тавиш тихонько хмыкнул, Финн покосился в его сторону, посмотрел ему прямо в глаза. Между ними что-то произошло, и я похолодела. Проклятье. Потом Финн снова поглядел на меня — на его лице отражалось какое-то чувство, но какое, я не разобралась, — и опустил руку.

Прах побери! Что такого Тавиш ему сказал?

— Куколка, — тихо произнес Тавиш, — почему эти камни тебе так дороги?

Я на миг прикрыла глаза.

— Мне их подарила подруга. Я считаю, что они сейчас мне пригодятся, вот и все.

Тавиш перевел взгляд на Финна:

— Что это за камни?

— Гематиты, — мрачно ответил тот. — Но на них нет никаких чар, я проверял.

Проверял? Когда?! Ладно, не важно, — на этих камнях никогда не было чар.

— В них нет нужды, — сказал Тавиш и показал на меня. — Все колдовство — в ней самой. А если ты, куколка, вознамерилась вызвать кого-то из посланцев королевы, — Тавиш подался вперед, лицо его было необычно серьезно, — это опасно. Леди Мериэль и леди Изабелла такого не допустят, а я тебе говорил, что не в силах открыть врата без их ведома.

Поделом мне! Надумала тоже — пытаться обвести вокруг пальца кельпи, которому несколько сот лет от роду!

— Послушай, — я повернулась к Финну, — мне надо от тебя только одно: чтобы ты раздобыл мне эти камни. — Посмотрела через плечо на Тавиша. — А от тебя мне надо, чтобы ты ему не мешал. Остальное тебя не касается — поука вратами не пользуется.

— Еще бы, вертлявой суке они без надобности, — брезгливо скривился Тавиш.

— Ого! — воскликнул Финн, отчего я снова посмотрела на него, не успев ничего возразить Тавишу. — Имей в виду, Тавиш мне не мешал. Камней там больше нет. — Он развел руками с сокрушенным видом. — По крайней мере на тумбочке их точно нет, а если я не знаю точно, где они, то и призвать их не могу. Хочешь — спроси трижды.

Я смотрела на него, раздумывая, не поступить ли по его совету, но он говорил прямо и честно, и я понимала, что он не лжет. Зараза.

— Но я их никуда не убирала. — Я раздраженно сжала губы. — Им больше негде быть!

— У тебя была полиция, Джен, — печально ответил Финн. — С обыском.

У меня потемнело в глазах. Сволочи! Я потерла переносицу, отгоняя мысли о том, что чужие руки снова рылись в моих вещах, и пытаясь понять, как теперь быть.

— Джен, мне тебя очень жалко. — Финн ласково погладил мне плечо. — Я только потом узнал.

Полная решимости, я стиснула кулаки. Хорошо, обойдусь без камешков, можно поступить иначе. Я посмотрела на Тавиша:

— Ладно, тогда мне нужно вот что: такое Очарование, чтобы изменить мне внешность, а еще одежда, деньги и телефон. Ты ведь можешь мне все это добыть, правда?

Жабры Тавиша взметнулись и опали — прижались к коже на шее с едва-едва слышным шелестом, который прозвучал в моем мозгу тревожной сиреной.

— Могу, но не обязательно стану, — спокойно проговорил он.

— Джен, подожди, пока Тавиш еще раз посмотрит запись, — подал голос Финн. — Не забывай, ты серьезно пострадала, тебе надо поправиться.

— Я нормально себя чувствую! — Я уперлась руками в бока и огрела соперничков разъяренным взглядом. — А ну, прекратите, оба! У меня есть дела, а вы!.. Хотите — помогайте мне, не хотите — не надо. Даже если вы выжмете что-нибудь из записи с видеокамеры, она нам все равно не скажет, где прячется вторая сида. А поука, возможно, что-то знает или сможет ее выследить…

Тавиш протянул длинную руку и ухватил меня за локоть, потом пробежал пальцами по поджившим ожогам — и совершенно сбил меня с мысли.

— Именем Реки заклинаю, поведай, что с тобой случилось?

Я заморгала, огорошенная и растерянная, как будто забыла что-то важное. Почему он вдруг заинтересовался моими ожогами?

— Тавиш, я была в пекарне, когда она взорвалась, ты, наверное, видел это на записи. И вообще, я мало изменилась с тех пор, как ты меня увидел на берегу, — добавила я недоуменно. — Ты что, только сейчас заметил?

— Ах, куколка, сердце мое полно печали и раскаяния — да, я заметил лишь сейчас. — Он нежно провел ладонью по моей коже, и досады как не бывало. — Я не всегда смотрю на телесную оболочку — мне по душе видеть суть тех, кто меня окружает, а не маски, которые они предлагают другим. Волшебный народ слишком разбалован своим Очарованием. Вот и наш мальчик, — он кивнул на Финна, — тоже норовит всех убедить, будто он уж так хорош собой…

Финн стоял в расслабленной позе, сунув руки в карманы. Он ничего не сказал, но было видно, как у него напряглись плечи.

Я подняла бровь:

— Тавиш, Финн работает в основном с людьми, с Очарованием это проще.

— Это он так говорит, куколка, но ведь раньше он был не таков!

— Времена меняются, кельпи, — негромко заметил Финн, но в его голосе сквозило бешенство. — Ты вечно об этом забываешь.

— Ладно вам, — проговорила я, переводя глаза с одного на другого и пытаясь разобраться, почему все происходящее кажется мне таким подозрительным, а мысли почему-то путаются. — Объясните, что вы не поделили?

— Ах, куколка, пусть это тебя не тревожит, — улыбнулся Тавиш и подтянул меня поближе — мне волей-неволей пришлось оказаться между его расставленных коленей. Теплые пальцы стиснули мои голые локти. — Нужно думать о собственной душе, Женевьева. — В серебре его глаз взвихрились бирюзовые спирали, меня потянуло в эти цветные омуты жидкой страсти. — Твоя суть — словно чистая река, несущая золотистые потоки, она ярче солнечного света, услада взора, воды твои так прозрачны, так сладки, так теплы, что душа с радостью скользит в твои глубины, готовая отдать жизнь за блаженство твоих объятий…

Весело улыбнувшись, я нагнулась и бегло поцеловала его в уголок губ — они были сладкие, землисто-апельсиновые на вкус.

— Тавиш, — зашептала я ему, нарочно не отстраняясь, его пальцы вжались в мои руки — и я сама не ожидала, какая тяга к нему проснется во мне и проскользнет в голосе. — Все это прекрасно, но браслеты очень жгутся. — Уф, получилось хотя и нежно, но без излишней телесности. — Морочить мне голову своей магией будешь потом, а иначе я выпущу мою, и тогда мы с тобой споем песенку «Прощай, компьютер»…

Тавиш посмотрел вниз, вытаращил глаза от ужаса и отъехал назад вместе с креслом, выпустив мои руки, словно они были радиоактивные, — а может, они и были радиоактивные: алмазики на браслетах полыхали, будто сверхновые.

Сзади послышался приглушенный смешок, и я обернулась. Финн стоял, прислонившись к стеклянной стене, и улыбался ехидно и самодовольно.

— Кажется, кельпи, наша бин-сида не собирается пасть жертвой твоих жиденьких заклятий!

Прах побери! Что я им, сахарная косточка, что они из-за меня так грызутся?

— А ты ничем не лучше! — Я подбежала к нему и пихнула кулаком в грудь, отчего полетели искры и браслеты снова полыхнули. — Сам же пытался сыграть со мной такую же штуку! И нечего тут глумиться — у тебя, между прочим, тоже ничего не вышло!

Финн взял меня за подбородок, глаза его хулигански блеснули:

— Хочешь, я еще раз попробую? Я постараюсь, вдруг получится?

— Н-нет, — выдавила я, наконец-то вспомнив, с чего все началось. — Мне нужно именно то, о чем я просила. — Я снова в упор посмотрела на Тавиша. — На всякий случай, если ты за своими фокусами все позабыл: мне нужно Очарование, чтобы изменить внешность, одежда, деньги и телефон. — Я открыла стеклянную дверь. — А если захочешь еще поколдовать, предупреждаю: в следующий раз я все-таки сожгу твои компьютеры.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Я стояла у входа в палатку Тавиша и смотрела на высокую дюну, покрытую нежно-сиреневым вереском. Она совсем заслоняла море.

— Что-что у вас там случилось? — переспросила я, не веря своим ушам.

— Думаю, все из-за тебя, Джен, — вполголоса объяснил Финн. — Тавиш считает, что ты помешала ему колдовать. Кажется, ему это не очень понравилось.

— Я ничего такого не делала! — воскликнула я.

— Делала-делала, куколка, — фыркнул Тавиш. — Когда ковыряла мой песок своими прелестными ножками. — Он приобнял меня за плечи. — Похоже, магия играет с тобой в странные игры.

Я задумалась: конечно, Промежуток очень податлив, но это были владения Тавиша. Вспомнила, как он рыл в песке ямку, а я на него глядела. Я понимала, что он колдует, но не представляла себе, что бруствер, который я выстроила в ответ, может привести к таким результатам, — неудивительно, что Тавишу это не понравилось, а ведь я к тому же еще и угрожала его компьютерам!

Я оглядела себя. Тавиш со мной достойно поквитался.

Я просила Очарование, чтобы изменить себе внешность, при этом я рассчитывала на что-нибудь неброское, а получила ядреную блондинку с такими буферами, что, ляг я на живот, лицо повисло бы в добром футе от земли. Ну, может, это и преувеличение, но в редакциях порножурналов меня в ближайшее время будут встречать с распростертыми объятиями. Тавиш, конечно, горячо отрицал, что у него были какие-то скрытые мотивы, и уверял, будто это он не нарочно, — просто он, когда ворожил, ориентировался на фотомодель в белом бикини с рекламы какого-то шикарного курорта из той же брошюры, что и его пляж. После такого магического «нежданчика» я сочла за лучшее потребовать настоящую, а не наколдованную одежду, и Тавиш написал электронное письмо в один местный магазинчик, владелец которого был ему кое-что должен, и призвал оттуда рубашку, джинсы, кожаную куртку и кроссовки, в которые я и облачилась. Прошу отметить, мне пришлось оставить на себе белый купальник, который прилагался к Очарованию, вплетенному в мои длинные блондинистые волосы, потому что Тавиш, видите ли, «забыл» раздобыть мне белье, хотя я его об этом отдельно просила. Ладно, бикини все равно лучше, чем ничего, зато Тавиш «не забыл» новенький мобильник с приличной суммой на счете, бесконтактный проездной билет и толстую пачку двадцаток в придачу.

— Ищи дверь, куколка. — Тавиш взял меня за руку и подтолкнул на песчаную полосу.

Дверь, которая материализовалась, когда я швырнула в Тавиша с Финном оглушающие чары, по-прежнему стояла на том же месте, куда вонзилось копье. Я обошла ее по кругу. Дверь стала другой. Кованые полосы, замки и облупленная краска исчезли, сменившись подобием офисной двери с матовым стеклом. В стекло было видно, как за ней туда-сюда ходят силуэты людей. Помедлив, я взялась за ручку…

…И вышла на перекресток узенького переулка и довольно оживленной улицы. Никто, кроме подскочившей на месте старушки, не заметил, как я возникла из воздуха, — все спешили по своим делам, низко пригнув головы из-за сильного дождя. Я не сразу поняла, где нахожусь, но после нескольких неприятных секунд растерянности и головокружения сообразила, что оказалась на Клинк-стрит — почти что там, где нужно. Пригнув голову, как все, я заскакала через лужи, радуясь, что на мне кроссовки. Проскочив мимо следующего перекрестка, я заметила вдали «Золотую лань» — копию того корабля, на котором плавал сэр Френсис Дрейк, и на миг задумалась, удалось ли выжить оттуда духа-селки, который торчал на капитанском мостике уже недели две. Добежав до музея тюрьмы Клинк, я едва не съехала по мокрым истертым ступенькам у входа. Купила билет, не спеша прошла по галереям в просторный зал.

Там за большим деревянным столом восседал бетонный тролль, катая туда-сюда между ладонями-плитами пластмассовые игральные кости. Тролль был старый — или, по крайней мере, прожил трудную жизнь: от носа остался едва заметный выступ, а трещины в бетоне были заделаны синим раствором, отчего пористая кожа казалась картой с наведенными по ней извилистыми реками. Я невольно вспомнила о синих, лишенных кислорода жилах на теле голодного вампира. Прозвище у тролля, что неудивительно, было соответствующее — Синяк; музейная табличка перед ним гласила, что уже в пятнадцатом веке тролли служили в тюрьме Клинк надзирателями. Тюрьма Клинк — интерактивный музей, поэтому Синяк был в подобающем костюме — мешковатый шерстяной сюртук, потрепанные панталоны до коленей и жилетка из толстой домотканой материи грязно-кремового цвета. За спиной у Синяка теснилось с полдюжины оборванных людей; я не была уверена, кто они — часть экспозиции или игроки, ждущие начала партии.

У музея давно уже сложилась репутация игорного притона, потому-то я сюда и пришла. Только нужны мне были не деньги.

Я уселась напротив Синяка, он поднял на меня глаза, рот раскололся в улыбке узким ущельем — не настолько узким, чтобы скрыть от меня плохо сидящие зубные протезы, рассчитанные на человека, а не на тролля.

— Фем могу флувыть, мифф?

Я сложила руки на столе, показав Синяку краешек двадцатифунтовой купюры:

— Хочу бросить кубики.

— В кубики играют только детифки, мифф. — Синяк извлек из кармана голубой платок размером со скатерть и протер лысину. — Ефли велаете, мовете бвосить кофти.

— Желаю, — заявила я.

Тролль сгреб в сторону пластиковые кубики, которые вертел в руках, порылся в кармане сюртука и достал три пары костей. Выложил на стол первую пару — они были из пестрого янтаря с золотыми искрами.

— Фелюсть огненного дракона, — негромко пророкотал он.

Вторая пара была черная, с закругленными углами.

— Лопатка горного тролля. — Синяк почтительно огладил кубики, на лбу его собрались такие глубокие морщины, что на стол посыпались мелкие крошки синего раствора. Положив на стол третью пару, он прошептал: — Бедренная кость поуки.

Кубики испускали легкое серебристое сияние — их прежняя владелица была еще жива.

— Во что играем? — спокойно спросила я, но пальцы у меня побелели, так трудно мне было сдержаться, чтобы не схватить последнюю пару костей и не призвать таившиеся в них чары.

Синяк встряхнулся:

— Обыфные кофти?

— Договорились, — кивнула я.

Воздух вокруг Синяка замерцал, и на пару секунд вокруг него и полудюжины оборванцев сгустилась целая толпа, десятка два, зевак иного рода — кого-то было видно лучше, кого-то хуже. Меня затрясло. Зал был битком набит привидениями! Я совсем забыла, что музей был их излюбленным местом, причем здешние призраки были куда чувствительнее, чем их собратья из-под Лондонского моста. Я боязливо посматривала на них из-под ресниц, не желая привлекать излишнее внимание. Привидения щеголяли пестрой коллекцией оков, цепей и висельных петель, а один призрак, с любопытством тянувший шею из-за чужих спин, топотал испанским сапогом. Я сомневалась, что призраки были настоящие, из тех времен, — просто местным привидениям нравились подобные украшения.

— Вы называете, я бросаю, мифф. Трифды угадываете — вы победили.

Призраки подошли поближе, пробираясь между и сквозь живых людей, стеснившихся вокруг стола, чтобы ничего не пропустить.

Я немного расслабилась. Они пришли ради игры и не замышляли ничего дурного.

— Начинайте, я готова.

— Делайте ваши ставки, леди и джентльмены, — пророкотал тролль. — Синяк бросает. — Он бережно положил справа от себя на стол свой носовой платок. — Мисс ставит на себя.

Один из зевак, анемичного вида человек, поставил у левого локтя Синяка металлическую мисочку.

Я бросила в мисочку свою двадцатку.

Толпа зашепталась, зашаркала, на голубом платке Синяка выросла горка призрачных монет. В мою мисочку тоже положили несколько бумажек — и крупных, и не очень. Как тут делались ставки, я не понимала, но большинство игроков были привидения, так что мне было грех жаловаться.

— Какие кофти выбираете, мифф? — Синяк уставился на меня синими стекляшками глаз.

— Бедро поуки, — проговорила я.

Остальные кости исчезли в кармане тролля. Синяк бережно взял кубики из бедра поуки и протянул их мне:

— Желаете поцеловать их на счастье, мисс?

На миг сердце у меня нерешительно затрепыхалось, потом я кивнула. Такова была традиция: если зовешь на помощь кого-то из дикого волшебного народа, надо ему что-то пообещать. Поука предпочитала живую плоть. Нагнувшись, я поцеловала кости. Иллюзорный вкус кровавого сырого мяса поднял волну тошноты. Я отпрянула, отдышалась и сглотнула ужас.

Поука была известной любительницей гиперсвежей пищи.

Синяк сгреб кости в высокий пластиковый стакан и прихлопнул его громадной лапищей. Тщательно потряс стакан — кости грохотали внутри, словно скелет висельника, — и провозгласил:

— Навывайте!

— Большой красный, — объявила я.

Толпа одобрительно заурчала.

Синяк глубокомысленно кивнул и перевернул стакан. Костяные кубики со стуком выкатились на стол: четверка и тройка.

— Больфой красный и есть. — Тролль снова сгреб кости, потряс стакан, погремел. — Навывайте.

— Полночь.

Толпа зашепталась — на сей раз не так одобрительно.

Синяк еще раз глубокомысленно кивнул и метнул кости. Кубики замерли на самом краю стола — на обоих было по шестерке.

— Полночь и есть.

Воздух загудел от коллективного вздоха облегчения.

— Пофледний бросок, — пророкотал Синяк, погремел стаканом, и из аккуратно высверленных в его черепе дырочек поднялась тонкая серая пыль.

Я не успела даже подумать.

— Змеиные глаза, — само собой сорвалось у меня с языка.

Толпа застыла — все разом внезапно умолкли. «Змеиные глаза» — это к несчастью, к проигрышу; я-то собиралась назвать очко и двойку. От злости на себя я стиснула кулаки — какая глупость целовать кости, не включив сначала магическое зрение, — но было уже поздно: я назвала ставку.

Синяк метнул кости, меня затошнило от обреченности; я вяло глядела, как первый кубик остановился одной черной точкой вверх, а потом второй подскочил и приземлился, показав миру две точки.

— Очко и двойка, — пророкотал Синяк, бережно пряча кости в карман и пододвигая к себе деньги. — Ифвините, мифф, сегодня выигрыфа не будет, вы проиграли.

Вот проклятие. Вообще-то, если ты не человек, игра в кости — это простая формальность. Очарование — поверхностные чары, они не могли повлиять на игру. Кто-то наложил на кости какое-то заклятие. Я оглядела толпу — и живых, и призраков, — но не увидела ни на одном лице необычно сильного интереса.

С деланой улыбкой я вытащила еще одну двадцатку:

— Попробую еще раз.

— Никак нельзя, мифф. — Синяк печально покачал головой. — Если первую игру не выиграл, до следующего заката играть уже не положено.

Я смяла двадцатку в кулаке. Зараза. Не могу же я ждать до завтрашнего вечера!..

К моей руке прикоснулись холодные пальцы, кто-то потянул меня за рукав. Я обернулась — и взглянула в огромные пустые глаза Козетты, девочки-призрака, которая меня преследовала. Я замерла с колотящимся сердцем, изо всех сил подавляя в себе желание вырвать руку, вскочить на ноги и умчаться отсюда с такой скоростью, словно за мной гонятся все псы Преисподней.

Козетта снова потянула меня за рукав — еще настойчивее. Я поняла: она хотела, чтобы я шла за ней. Бросив полный сожаления взгляд на кости, я позволила ей увести меня прочь из музея. Стоило мне шагнуть на крыльцо, как Козетта показала вдоль улицы и растворилась в воздухе.

На верхней ступеньке крыльца стояла женщина. Она надменно смотрела на меня из-под фетровой шляпы, шикарный терракотовый брючный костюм подчеркивал высокую изящную фигуру. Глаза сверкали ярчайшей зеленью — как молодые весенние листья, — ни зрачков, ни белков. За ее спиной стоял коренастый мужчина, коричневая двойка в полоску не сочеталась с белой соломенной панамой, промокшей под дождем. Глаза у него были такие же весенне-зеленые, как и у его спутницы. Брови у обоих отсутствовали, отчего лица казались неприятно-незавершенными, к тому же они под шляпами были лысые, однако подрезать побеги на голове — давняя традиция их народа. Проклятье! За что мне такое несчастье — угодить в засаду к парочке дриад?!

— Мисс Тейлор? — Женщина наклонила голову, высокий лоб перерезала легкая морщинка. — Ах да, вижу, — пробормотала она. — Очарование очень сильно, мисс Тейлор, неудивительно, что у деревьев ушло столько времени на то, чтобы выследить вас.

Проклятые духи деревьев, у них везде шпионы! Одно дуновение ветерка — и новости доходят с одного конца Лондона на другой быстрее, чем успеваешь спросить: «О чем шелестят деревья?»

Фетровая шляпа заговорила снова:

— Меня зовут Сильвия. Моя мать, леди Изабелла, хочет с вами поговорить.

— О чем?

Фетровая шляпа сердито сжала губы от такой наглости, но все же ответила:

— Ее беспокоят нынешние лондонские волнения. С течением дней и ночей волшебному народу в Лондоне становится все труднее жить.

— Передайте леди Изабелле, — бесстрастно заявила я, — что я сочувствую ей, с какими бы трудностями она ни столкнулась, но не уверена, что наш с ней разговор поможет их преодолеть, особенно если он состоится прямо сейчас.

— Мне кажется, мисс Тейлор, вы меня неверно поняли. К сожалению, это не просьба, а требование, и при необходимости… — она щелкнула пальцами, и Коротышка в своей обмякшей панаме шагнул вперед и оказался рядом С ней, — …мне придется прибегнуть к грубой силе. — Улыбка была призвана продемонстрировать скорее зубы в коричневых пятнышках, чем дружелюбие. — Хотя, разумеется, будет лучше, если вы спокойно последуете за нами.

Разумеется, лучше будет не мне, а ей! Я опустила плечи и быстро оглянулась, чтобы проверить, сколько еще дриад ошивается поблизости. Они выделялись из толпы разнообразными шляпами. Высокий, слегка сутулый мужчина в черном стэтсоне — слева, пара молоденьких, гм, саженцев в вязаных шапчонках — желтой и зеленой — на другой стороне улицы, а справа… справа мне не было видно. Обзор заслонял угол здания.

Пора уносить ноги.

Я поставила ногу на первую ступеньку.

— Сильвия, вы же понимаете, мне не хочется неприятностей, — проговорила я ровным мягким голосом. — Мне только надо позвонить начальнику. Не хочу, чтобы он волновался.

Я поднялась еще на ступеньку, демонстрируя, что подчиняюсь дриадам по доброй воле.

— С работодателем вы сможете связаться из машины, мисс Тейлор. — Сильвия кивнула в сторону блестящего зеленого «роллс-ройса» в нескольких ярдах от входа в музей.

— Хорошо, конечно.

Я сделала покорное лицо, посмотрела снизу вверх на Сильвию с Коротышкой и принялась охлопывать себя по карманам. Где легче прорваться — слева или справа? Машина слева, скрутить меня и запихнуть в нее будет проще, если я побегу в ту сторону. Естественно, для этого меня надо сначала поймать. Значит, предпочтительнее искать спасения справа, несмотря на плохой обзор. Я подчеркнуто нахмурилась и протянула к дриадам пустые руки:

— Вот досада! Извините, Сильвия, я не могу найти телефон в карманах куртки. — Он был в кармане джинсов, так что я не лгала. Я дернула подбородком в сторону двери. — Неужели я забыла его в музее? — Это был вопрос, а не утверждение, — опять же не ложь.

Бледное лицо дриады недовольно вытянулось, затем она коротко втянула воздух носом:

— Малюс, помогите мисс Тейлор получить назад свой телефон. Побыстрее, пожалуйста.

Коротышка кивнул и начал спускаться ко мне.

— Ах, извините, так неловко получилось, — глупо улыбнулась я, поднялась ему навстречу на пару ступенек, резко вскинула руку, словно хотела его подхватить, и воскликнула: — Осторожней, ступеньки мокрые и очень скользкие!

Коротышка вздрогнул, опустил взгляд, руки у него, как я и рассчитывала, замахали в инстинктивном поиске опоры, и тут я схватила его за запястье и дернула. Он потерял равновесие, качнулся вперед, повалился на живот, нырнул в музей и воткнулся панамой прямо в стол билетерши.

Фетровая шляпа только рот разинула. Я одним прыжком преодолела оставшиеся ступеньки, нагнулась и изо всех сил боднула ее в живот. Она упала навзничь, с омерзительным хрустом ломающихся костей рухнула на тротуар, из открытого рта вырвался свистящий выдох. Я перепрыгнула через длинные ноги в брюках и пустилась бежать.

Повернула направо — мимо мелькнули лица двух береток, метнулась в сторону, увернувшись от цепких рук огромного, в три обхвата, парня в бандане с фиолетовыми узорами, низко повязанной на лбу цвета красного дерева. Прибавила ходу — и понеслась вдоль Клинк-стрит. Брусчатка была еще мокрой после дождя, воздух прохладный и влажный, серые предзакатные сумерки растворились в мертвенном свете фонарей, бросавших на дорогу белесые круги.

Сердце у меня неистово колотилось, адреналин бил фонтаном, и я никак не могла взять в толк, что, прах побери, затеяла леди Изабелла. Хорошо, положим, антиволшебные демонстрации нарушили уютный распорядок ее жизни, но зачем было посылать дриад и похищать меня?! Может, это она приделала мину к кубикам из бедра поуки? Я на миг остановилась, напрягла и расслабила икры, вдохнула полную грудь воздуха — и почувствовала, как тело настроилось на привычный быстрый бег. Все-таки от регулярных пробежек есть польза: два-три дня вынужденного постельного режима на морфине почти что не сказались на моей физической форме. Я вполне могла бежать в таком темпе еще несколько миль, однако за спиной слышались глухие удары подметок о землю, и ритм этих ударов был такой же натренированный, как и мой. Я была практически уверена, что за мной гонится парень в бандане, — остальных, по всей видимости, моя выходка застала врасплох и они не успели так быстро отреагировать, а Бандана был единственным, кто попытался меня задержать. Оборачиваться я не стала — или я бегу быстрее, чем он, или нет, и от оглядываний ничего не изменится.

Здания слева внезапно кончились, и просвет закрыла громадина «Золотой лани» — ее мачты вздымались в утыканное звездами небо. Узкую улицу передо мной заполонила толпа клерков из Сити, направлявшихся за вечерней выпивкой в паб возле корабля. Я замахала руками, оскалилась в безумной улыбке и заголосила: «Ио-хо-хо! Пропустите даму вперед!» — и они с добродушным хохотом расступились, глядя, как я петляю между ними и скрываюсь вдали.

Спустя несколько секунд позади раздалось разгневанное: «Эй, поосторожнее!», «Куда прешь!» и «Прочь с дороги!» Похоже, Бандана оказался не таким находчивым и проворным. Я помчалась дальше, но беда в том, что бежать я могла сколько угодно, только вот надо было придумать, куда бежать, где спрятаться, чтобы дриады меня не поймали. Дриады тоже из волшебного народа, поэтому порог их не остановит, в отличие от вампиров.

В лицо ударил порыв ветра, и через несколько секунд дождь принялся хлестать меня по глазам, словно ледяной душ. Обычно моих соплеменников отпугивают железо и сталь, но дриады родились в этом мире, их деревья росли в здешней почве, пили все химикалии, которыми загрязнены дожди. Руки у меня работали, как поршни, я чувствовала, как блондинистый хвост — часть моего Очарования — с каждым шагом шлепает по спине кожаной куртки. К машинам дриады привыкли, но вот поезда… поездов они не любят. В метро никто из них не ездит. К тому же там нет деревьев, так что выслеживать меня будет некому — под землей я могу не бояться предательского шороха листьев.

Я добежала до развилки: левая дорога шла под Лондонский мост, но уводила меня от ближайшей станции и к тому же проходила через открытое пространство. По правой я бы быстрее всего добралась до метро, но, уже повернувшись в ту сторону, я поняла, что путь отрезан: ко мне гигантскими скачками приближались двое высоких долговязых парней. На головах у них были тюрбаны. Может быть, если бы они не бежали, если бы их лица не светились странным бледным светом, словно деревья, с которых только что ободрали кору, если бы в уши мне не ударяли их шелестящие окрики, я бы их и не заметила, — впрочем, оттого что я их заметила, они не исчезли.

— Вот гады, — выдохнула я и, заложив вираж, рванула влево. — Вызывать подкрепление, ребята, — это нечестно!

Улица круто повернула, и я срезала напрямик через тротуар и газон и перепрыгнула низкую ограду садика. Завернув за угол, я увидела тихий участок дороги, который уходил под мост и терялся вдали. Мерному топоту моих ног вторило тройное эхо. Проливной дождь стегал мне лицо и насквозь промочил рубашку. Впереди я различила голубые и зеленые огни дорожной разметки под мостом: вперед в Сити, где дриады всегда чувствовали себя неуютно, потому что там мало деревьев и много твердых поверхностей, но бежать туда было неразумно, ведь я не слишком хорошо знала этот район. Однако, если я правильно помнила, был еще путь на мост и оттуда к ближайшей станции метро, откуда был выход через «Нэнсины ступеньки».

Раздался свирепый рык, и у меня волосы встали дыбом. Во мгле впереди словно бы из ниоткуда возникла огромная собака — размером почти что с датского дога — и встала посреди дороги, преградив мне путь и накрепко упершись лапами в землю. Горло у меня перехватило от ужаса, и я едва не затормозила, но, присмотревшись, с робким облегчением разглядела потустороннее свечение, исходившее от шкуры собаки, словно серебряное северное сияние. Это была Грианна, поука, — значит, она все-таки узнала об игре в кости, хотя я и не назвала все нужные комбинации. Беда в том, что я так и не разобралась, на моей ли она стороне: если дело касалось Грианны, ничего нельзя было утверждать наверняка. Впрочем, не у всех есть фея-крестная в обличье свирепой собаки, которая их ненавидит. Про себя я называла Грианну «фея-пёсная».

Грианна залаяла — громко, настойчиво, — и ее лай разнесся по тихой улице. Люди услышали бы только лай; я услышала слова: «Скорее, дитя, деревья ополчились против тебя!»

Можно подумать, я сама этого не знаю! Стиснув зубы, я ускорила бег.

Поука снова зарычала, ощерив черные клыки, каких не может быть ни у одной собаки, повернулась, прыгнула к лестнице по одну сторону от моста, которая вела к дороге наверху, и исчезла. Я бросилась за ней. Цепляясь за перила, я то ли карабкалась, то ли скакала по ступеням. В груди начинало жечь. Поука мчалась все вверх и вверх, острые когти громко царапали по камню, серебристая шкура отбрасывала на темный пролет гостеприимный свет.

Вторая площадка. Внизу раздавались крики, потом в ушах засвербело от полусвиста-полушелеста: длиннющие ноги парней в тюрбанах перескакивали по две ступеньки зараз. Проклятье. Я переглотнула зарождавшуюся панику и, слыша, как в ушах ухает пульс, и преодолевая боль в перенапряженных мышцах бедер, сосредоточилась на том, чтобы поскорее оказаться наверху.

Когда до конца осталось всего несколько ступенек, внезапно послышались злобное ворчание и рык, а сразу вслед за ними — испуганные человеческие вопли и визг, едва не заглушившие рычание. Я выбежала на тротуар и увидела, что поука нависла над одним из дриад в вязаной шапчонке и рвет ему горло. Его напарница голосила от ужаса. Она ударила поуку ногой, метя в живот. Поука взвизгнула, взлетела в воздух и неловко приземлилась скулящей грудой к ногам остолбеневших зевак.

— Эй, вы! — заорала я, радуясь в глубине души, что легкие меня не подводят. — Оставьте в покое бедного пса!

Желтая Шапчонка развернулась, выгнув губы в таком оскале, которому и сама поука позавидовала бы, и прыгнула на меня. Я присела, выждала момент, пригнулась — и Желтая Шапчонка по инерции прокатилась у меня по спине. Она совершила аварийную посадку на каменный парапет моста — при этом раздался такой звук, словно ветки шумели на ветру, — и замерла. Ее спутник лежал на земле и стонал, из ран на горле сочился желтоватый древесный сок. Зеваки глядели на них, теснясь под зонтиками и перешептываясь, и так и стреляли глазами от одной Шапчонки к другой, а потом на меня, не понимая, за кого болеть.

— Скорее, дитя, — сказала поука, рысью подбегая ко мне, — говори, где ты спрятала спасенного полукровку, пока эти паразиты не пришли в себя.

— На этот раз дело не в полукровках, Грианна. — Я посмотрела на поуку сверху вниз. — В Лондоне появилась вторая сида, убит человек. Мне надо знать, кто открыл врата…

— Достаточно, я все сделаю сама. — Поука зарычала, прижав уши. — Встретимся на этом же месте завтра, когда солнце будет в зените. — Мне в руку ткнулся мокрый нос. — А теперь беги, дитя, приближаются другие деревья. Я их задержу.

Я на миг положила ладонь на шелковистую, мокрую от дождя голову, не зная, чего мне будет стоить помощь поуки, но…

— Я перед тобой в долгу, Грианна.

Ее глаза по-звериному вспыхнули желтым, она опустила морду в знак согласия, и я повернулась и помчалась к метро.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Я вбежала на станцию «Лондонский мост», не сбавляя хода, шлепнула по турникету проездным билетом и кинулась вниз по эскалаторам навстречу волне теплого воздуха, возвещавшей о прибытии поезда — по Юбилейной линии на запад, к станциям «Ватерлоо» и «Стэнмор». Ввинтившись в дверь вагона, я уперлась в пол ногами и едва не упала, когда поезд тронулся. Сердцебиение потихоньку стихало, и мне стало неловко: одежда, насквозь мокрая от пота и дождя, липла к телу в душном, словно в теплице, воздухе набитого вагона. Я сморщила нос, уповая на то, что от меня не слишком разит напряжением и страхом — слишком уж этот запашок притягателен для вампиров, вышедших на промысел.

Дриады вряд ли могли последовать за мной под землю, но мне не казалось, что они легко и просто откажутся от идеи похищения сиды, поэтому я на всякий случай оглядела теснившихся вокруг попутчиков в поисках головных уборов. Взгляд наткнулся на здоровяка в тирольской шляпе, но за ушами у него кустились седые волосы, и я сразу же отмела его — он явно был человеком. Я заметила парочку в одинаковых камуфляжных беретах и компанию евреев в ермолках. Почему дриады за мной гнались? И почему Козетта в музее предупредила меня об этом? Конечно, спасибо ей за это, если бы не она, дриады бы меня скрутили, но…

Мне было ужасно досадно, что опять придется ждать, но тут ничего не поделаешь. Ладно, в любом случае завтра утром Грианна что-нибудь мне расскажет.

Поезд остановился на станции «Ватерлоо», и я выпрыгнула на платформу и снова пустилась бежать по извилистым подземным переходам, чтобы поскорее попасть на Северную линию. Бежала не только я — рядом со мной трусили с полдюжины попутчиков, которым тоже надо было успеть на поезд. Мне хотелось одного: добраться хоть куда-нибудь, где можно спрятаться, и побыстрее, поэтому я так и бежала, пока не вскочила, пыхтя и отдуваясь, в очередной поезд. Следующая остановка была «Набережная». Двери с лязгом и чмоканьем раздвинулись, я вышла, оглядела платформу и двинулась к выходу. И приостановилась: оказывается, я на автопилоте приехала к Тавишу, — видимо, рассчитывала отсидеться у него до завтрашнего утра, пока не пора будет идти встречаться с Грианной. Но ведь если я буду болтаться у него и ничего не делать, то впустую потрачу время! Не говоря уже о том, что по дороге от метро к монументу погибшим авиаторам мне придется пройти мимо целой кучи деревьев.

Я прислонилась к стене и позвонила Тавишу. Он не брал трубку. Тогда я решила, что попробую достучаться до Финна, и он ответил, но на заднем плане я расслышала гул голосов.

— Финн, это я. За мной тут целые джунгли охотятся — кровь из носу хотят доставить к своей атаманше! Что происходит, а?

— Да-да, понимаю, это, конечно, проблема. Прошу вас, подождите минуту, не вешайте трубку. — Он сказал в сторону: — Извините, срочный звонок, мне придется ответить. Постараюсь закончить поскорее. — Было слышно, как открылась какая-то дверь, потом она закрылась, и гудение голосов смолкло. — Я в Скотленд-Ярде, к вашему сведению, — проговорил Финн вполголоса. — Что произошло с той группой, с которой вы должны были встретиться?

— Я же тебе сказала — дриады!

— Где вы находитесь?

— В метро «Набережная». Я звонила Тавишу, но он не отвечает.

— К сожалению, сегодня вечером мой коллега не сможет с вами переговорить. — На заднем плане снова зазвучали голоса. — Возникла непредвиденная ситуация, которая потребовала его немедленного участия. Я тоже не уверен, что мне удастся заняться вашей проблемой сегодня, по крайней мере до полуночи. Раньше мне вырваться не удастся.

Оставалось надеяться, что это он не буквально.

— Ты не сможешь улизнуть хотя бы на минуту? Только чтобы впустить меня к Тавишу? — спросила я. — У меня не получается войти, чары барахлят!

— Нет, пожалуй, это не выход из положения, — сказал Финн. Раздался чей-то смех — низкий, рокочущий, наверное, троллий. — Действовать подобным образом в вашем случае небезопасно.

— Небезопасно?! Слушай, Финн, кончай придуриваться, спрячься куда-нибудь и давай поговорим нормально!

Раздались гудки, и я уставилась на телефон — внутри у меня все так и пылало от страха. Почему небезопасно?.. Телефон снова зазвонил.

— Ну вот, я вышел на улицу. — Финн слегка запыхался. — У Тавиша кругом вода, чего доброго, наяды проделают тот же фокус, что и дриады.

— Какого… какого лешего им меня похищать?

— Все из-за убийства человека. Они все уверены, что это ты его убила, и хотят этим воспользоваться.

— Отлично, теперь ты меня окончательно запутал. Что им даст, если меня?.. — Я осеклась, сообразив, что кругом полно народу. — Если со мной это случится, — неловко закончила я.

— Джен, все так сложно… — Финн примолк и добавил: — Ты же знаешь о дрох-гвиде — о проклятии?

— Ага. — Я нахмурилась. — Местная королева сидов прокляла лондонский волшебный народ, когда вампиры убили ее сына, — пусть мы «вечно разделяем горе, терзающее ее сердце». Только какое отношение это имеет к нынешним событиям?

— Понимаешь, когда дрох-гвиде только начало действовать, вампиры перебили огромное количество полукровок, и все думали, что в этом оно и заключается. — Голос его звучал бесстрастно, чуть ли не отстраненно. — Но прошло время, и мы обнаружили, что у проклятия есть еще одна сторона. С тех пор как оно было наложено, у лондонского волшебного народа перестали рождаться чистокровные потомки, только полукровки, поэтому нам не просто приходится смотреть, как умирают наши дети, поскольку им отведен лишь краткий человеческий век, — если наша магия не будет воспроизводиться, она угаснет. А когда угаснет магия, за ней последуем и мы.

Зараза. В эти скверные подробности проклятия Грианна меня не посвятила, но…

— Какое отношение все это имеет ко мне? — как могла спокойно спросила я.

— Снять проклятие дрох-гвиде пытались самыми разными способами, — продолжал Финн — уже не так отстраненно, — но пока что ничего не подействовало. Осталось лишь одно средство, которого никто еще не испробовал, потому что королева этого не разрешала… если кто-то из лондонского волшебного народа родит чистокровного потомка в союзе с сидой, — договорил он тихо.

До меня дошло, что он имеет в виду, и я заморгала.

Грианна посвятила меня во все особенности сидской физиологии, когда мне было пятнадцать лет, — причем в тонкостях, которые мне показались излишними. Если я не буду участвовать в обрядах плодородия, то забеременею только в том случае, если сама захочу, — так что я навсегда избавлена от «паники после вчерашнего», как с завистью заметила Грейс, когда я ей как-то об этом рассказала, — а если я не стану специально делать ничего, чтобы повлиять на беременность, мой ребенок унаследует исключительно гены отца (если бы я была сидом-мужчиной, то, соответственно, матери).

Это магическая аномалия, которую людям якобы «трудно понять». Но они сами подтвердили ее экспериментально — еще в восьмидесятые годы, когда появились сомнения в том, что ведьмы имеют право считаться людьми. Были проделаны все мыслимые генетические анализы, и хотя отцами ведьм были сиды, их ДНК была на сто процентов человеческой. Единственное, что ведьмы получили от своих отцов, — кроме жизни, конечно, — это способность колдовать. Вот почему ведьмины дочки, рожденные от союзов матери-ведьмы с отцом-человеком, не имеющим магических способностей, не наследуют материнских талантов. Они дальше не передаются.

Вот почему сын королевы сидов был человеком.

И вот, выходит, почему я оказалась первым номером в списке завидных невест для наяд и дриад.

— Ой, погоди! — зашептала я потрясенно и недоверчиво. — Ты хочешь сказать, они хотят заполучить меня, чтобы я рожала им детей, так, что ли?! У них же ничего не получится. Даже если они меня похитят, нужно мое полное добровольное согласие, чтобы родить ребенка, иначе магия не подействует!

— Если магия не примет решение за тебя, Джен, — возразил Финн, и в его голосе почему-то зазвучала сталь. — А они думают, что это уже произошло. Тогда твое согласие не обязательно. По традициям волшебного народа, это даже не считается изнасилованием.

— Послушай, любой, кому взбредет в голову заняться со мной любовью без моего согласия, огребет неприятностей по полной программе, и магия тут ни при чем! — яростно зашипела я, ловя на себе шокированные взгляды прохожих. — Откуда они вообще взяли такую ахинею?!

— Из протокола ритуала плодородия. — Финн вздохнул. — Адово пламя, Джен, я понимаю, как глупо это звучит, но на самом деле это не ахинея, надо только встать на их место. Насколько им известно, ты свободна, ни с кем не встречаешься, даже с людьми, и у тебя нет никаких… соглашений ни с кем из волшебного народа. Обычно наши соплеменники, особенно сиды, воздерживаются от любовных связей, когда готовятся к зачатию, поэтому наяды с дриадами, узнав о подробностях твоей личной жизни, сразу сделали вывод, что ты воздерживалась уже очень долго и теперь магия заставит тебя отреагировать на любые… сексуальные стимулы, даже без должным образом организованного ритуала плодородия. Они уверены, что так можно решить нашу проблему деторождения — и твою заодно.

— Что?! — взвилась я. — Значит, похитить меня, заставить участвовать в ритуале плодородия и обрюхатить — это, с их точки зрения, разумно и практично?!

— Ну, примерно так, — промямлил Финн.

— Вот зараза! А я-то думала, это только люди сами не свои — лишь бы заполучить сиду в койку!

— Понимаешь, люди интересуются исключительно сексом, а не его последствиями. Для них-то зачать ребенка — это досадная осечка. Нам это гораздо труднее, даже если не надо преодолевать дрох-гвиде. — В его словах звучала горечь. — В общем, Тавиш пошел с ними поговорить и все растолковать, но на это у него уйдет какое-то время, так что будь осторожна. Мне отсюда не выбраться до полуночи. Если ты придумаешь, где спрятаться, встретимся там.

— Не знаю… — Я огляделась и увидела огромный рекламный плакат клиники «Надежда». — Я поеду в «Надежду», там привыкли иметь дело с магией и всем таким прочим и ничему не удивятся, что бы ни случилось.

— Хорошо. Джен, прости, мне пора бежать. Хелен согласилась, чтобы я присутствовал при допросе мальчика из цветочной лавки. Мы сейчас туда едем. До встречи — и, пожалуйста, будь осторожна.

— Буду, — буркнула я, но телефон уже отключился.

Я стояла и тупо глядела на текущую мимо толпу, мысли в голове перепутались. Тьфу, пропасть! Мало того что вампиры так и рвутся заманить меня на свои ночные гулянки, мало того что полиция играет со мной в прятки, теперь еще и соплеменники размечтались привязать меня к спинке кровати и пустить по кругу, словно племенную кобылу! Почему Грианна решила умолчать о таких гнусных подробностях? Ведь наверняка все знала…

Тут меня пронзила мысль, острая, словно вампирский клык. Если наяды и дриады хотят сделать из меня репродуктивную машину, может быть, и фавны тоже?! А если так, какую роль в этом играет Финн? Потенциального папаши? Вдруг он именно поэтому поставил себя в трудное положение перед Ведьминским советом, ради того чтобы меня не выгнали с работы? И именно поэтому хранит мою тайну? Вдруг его навязчивая идея белого рыцаря вызвана не просто страстью к гиперопеке и нашей невинной взаимной симпатией? И вообще… и вообще — вдруг симпатия никакая не взаимная, вдруг это просто колдовство ради того, чтобы его стадо услышало наконец топоток крошечных копыт?

Вопросы язвили меня, будто острые клинки, и от боли я обхватила себя руками. Неужели я для него больше ничего не значу? Я посмотрела на телефон: мне отчаянно хотелось позвонить ему и прямо спросить об этом, но что, если он честно ответит, что так оно и есть? Хватит одного того, что он держит меня на расстоянии… Тогда я глубоко вздохнула и велела себе не дурить. Финн действительно держит меня на расстоянии — с тех самых пор, как я рассказала ему, кто мой отец, так что, если он и заинтересован в роли потенциального папаши, такой образ действий к достижениям не приведет. Как ни странно, при этой мысли боль сразу утихла, хотя почему — я не до конца понимала: получалось, что, если меня отвергают из-за того, что я не в силах изменить, это лучше, чем если бы меня домогались, но по неправильным причинам… Бр-р! Я замотала головой, отгоняя эти глупости:. надо было заниматься более насущными делами. Между прочим, Финн честно рассказал мне обо всех подробностях проклятия, а Грианна этого не сделала… и Тавиш тоже. Но Тавиш относился к дикому волшебному народу, а не к моей ветви, — он-то тут при чем? Я застонала — то ли от возмущения, то ли от непосильной умственной нагрузки. Ну вот, теперь я окончательно не понимаю, кому можно доверять.

И еще — какое отношение к проклятию имеет убийство Томаса?

Но если кто-то сумел заставить сиду совершить убийство, почему бы ему не заставить ее заниматься любовью? Впрочем, в случае Томаса кто-то заставил сиду делать и то и другое одновременно: любая сида знает, что полномасштабный секс с человеком приведет к его гибели.

Дьявол! Наплевать на все: на разбойников-дриад, на интриганок-поук, на плутов-кельпи; главное — найти убийцу-сиду! Только вот в голову ничего не приходит — ничего, кроме как дождаться завтрашней встречи с поукой. Я снова посмотрела на плакат «Надежды». В «Надежде» работает Грейс. Грейс — мой настоящий друг, это мне сейчас и нужно. Ей я доверяю.

Открыв телефон, я повернула его, сняла собственный портрет — ядреной блондинки под действием Очарования — и отстучала Грейс сообщение, что сейчас приеду. После чего сбежала по эскалатору и прыгнула в поезд за миг до того, как закрылись двери.

Пристально оглядев вагон, я села, отдышалась и стала следить, кто входит на каждой станции. На «Тоттенхем-Корт-роуд» я заметила, что ко мне медленно приближается девица в серой бейсболке, но на бейсболке был вышит красный тамплиерский крест, а значит, никаких похищений от этой брюнетки в пуделиных кудряшках можно было не ожидать. Брюнетка была из душеспасителей; подземка — их излюбленные охотничьи угодья, здесь они вербуют рекрутов: пассажиры вынуждены слушать их разглагольствования, деваться-то из вагона некуда.

За душеспасительницей тянулся целый шлейф из «нет, спасибо», но улыбка ее оставалась на месте несмотря на отказы, и плечи под длинным серым балахоном, на котором тоже был вышит красный крест, сохраняли военную выправку. Я опустила глаза, надеясь, что не привлеку ее внимания, и мое Очарование отразилось в паре огромных черных очков. Сердце у меня екнуло. Только этого еще не хватало.

Гоблин-собиратель.

Длинный, как горнолыжный склон, нос гоблина покрутился, словно у любопытной мыши. Я бросила по сторонам осторожный взгляд — куда бы улизнуть, — но было уже поздно, гоблин уловил запах моей магии, который Очарование не скрывало. Гоблин кивнул — седоватые косицы скользнули по плечам темно-зеленого рабочего комбинезона — и провел узловатым пальцем вдоль носа в знак приветствия. Мне стало нехорошо. Вдруг гоблинам, работающим в лондонской подземке, велели меня выслеживать? Вдруг он меня выдаст, как только я отвечу на приветствие?

Не отвечать тоже было нельзя: он выразил мне уважение как фее-сиде, а это дорогого стоило. Позабыв дышать, я скользнула пальцем по собственному носу, стараясь, чтобы это выглядело, как будто я просто почесалась.

Гоблин притопнул ногой, отчего на кроссовках вспыхнули красные огоньки. Я так и ждала, что сейчас он взвоет в знак того, что мое инкогнито раскрыто, но этого не случилось. Вместо этого гоблин подобрал смятый бумажный стаканчик и старательно засунул его в розовую с блестками пляжную сумку, висевшую у него на плече.

Я перевела дух.

Гоблин просто исполнял рабочие обязанности.

— Вы принадлежите к нашей пастве, мисс? — поинтересовалась душеспасительница, помахивая в поле моего зрения своим буклетом.

— Что? — Я подняла голову и обнаружила, что она смотрит на меня с заинтересованной улыбкой.

— Мне показалось, что Самуил вас узнал: он поприветствовал вас, как одну из нас.

Она поманила пальцем гоблина Самуила. Тот постучал пальцем по собственному душеспасительскому значку с красным крестом, приколотому рядом с бейджиком служащего подземки.

— Хотя они плохо видят, — продолжала она, — но у них отличная память на лица, вот я и подумала, может быть, вы псаломщица? — Улыбка стала вопросительной.

— Гм… э… нет. — Я настороженно поглядела на нее. — Просто я смотрела на него и думала о том, какое это благое дело — поддерживать чистоту.

— О да, гоблины занимают достойное место среди тварей Господних: не чураются служения, совсем как Господь наш Иисус Христос, когда мыл ноги апостолам! — Глаза душеспасительницы так и засияли. — Нам всем надо брать с Него пример — Он наставит нас на путь истинный, поможет искупить грехи, наши души очистятся от скверны и зла, которых так много в мирской жизни, и мы сольемся с Ним во славе Его.

Мысленно я застонала от тоски. Что поделаешь, придется с ней поговорить, меня от этого не убудет. Впрочем, если я не стану отвечать, это ничего не изменит: все душеспасители — рьяные проповедники. Душеспасительница почувствовала слабину и заложила вираж, чтобы нанести последний удар, то есть начать беседу.

— На самом деле гоблины не совсем Божьи твари, — заметила я как ни в чем не бывало, чтобы избавиться от нее, — они же принадлежат к другому виду.

— Все мы твари Господни! — запрыгала она. — Все мы: и люди, и гоблины, и тролли, и феи, и все другие. Господь никому из нас не отказывает в помощи, все мы равны пред лицом Его!

У меня отвисла челюсть. С каких таких пор душеспасители так резко изменили генеральную линию?!

Обычно они обещали спасение вовсе не всем, а только людям, троллям и гоблинам. Мы, все прочие, могли гореть в аду — это их совершенно не волновало.

Душеспасительница улыбнулась Самуилу (тот деятельно отскребал от пола прилипший ком жевательной резинки), не разжимая губ, — ух ты, она даже знает, что гоблину нельзя показывать зубы! — и продолжила:

— Может быть, закон и не дает Самуилу, как и большинству его собратьев, тех же прав, что и людям, — она наклонила голову набок, тряхнув буйными пуделиными кудряшками, — но от этого Господь и Его последователи не откажут ему в помощи!

Так, теперь я совсем ничего не понимаю.

— Прекрасно! — Я поглядела на схему метро над окнами. — Извините, что перебиваю, но мне сейчас выходить… — В подтверждение своих слов я передвинулась на краешек сиденья.

— Конечно-конечно! — Душеспасительница взяла меня за руку и крепко вдавила в нее буклет. — Обязательно нам позвоните! — Она снова улыбнулась — с таким понимающим видом, что у меня волосы на голове зашевелились. Прежде чем двинуться дальше по вагону, она добавила: — Помните, мы всегда готовы прийти к вам на помощь.

Что это — она хочет сообщить что-то мне лично или просто привыкла так завершать беседу? Так или иначе, я в жизни не видела таких странных душеспасителей. Я сдвинула брови и проглядела буклет — ничего особенного, обычная чушь разряда «приди и спасешься». Я сунула его поджидавшему рядом Самуилу.

— 'Сиба, мисс.

Гоблин нежно зажал буклет узловатыми пальцами, большим и указательным, а потом, сверкая огоньками на кроссовках, протопал вдоль вагона и вернул его кудрявой душеспасительнице.

Идеальная переработка вторсырья.

Украдкой я наблюдала за ней, пока поезд не подъехал к следующей станции. Двери с шипением открылись, я двинулась наружу, но вздрогнула и обернулась на вспышку: душеспасительница нацелилась на меня телефоном, я моргнула, и она снова полыхнула вспышкой. После чего улыбнулась, поезд тронулся и поехал, а я так и застыла на перроне, глядя ему вслед с нарастающим бешенством.

Зараза. Она ведь и вправду разгадала, кто я такая, а может быть, спросила Самуила, а он кивнул. Вопрос в том, кому она отправит эту фотографию — в полицию? Начальству? Еще кому-то? И что это за ерунда про «всегда готовы прийти на помощь»? Ладно, сейчас мне в этом все равно не разобраться, разве что, пожалуй, стоит как можно скорее отказаться от Очарования, в нем нет никакого прока, раз теперь и так все знают, как я выгляжу.

Я мчалась по улицам в сторону «Надежды», и мне все отчетливее казалось, что меня преследуют. Пару раз я оборачивалась, уверенная, что увижу Козетту, — ведь от дриад мне удалось убежать. Но она так и не появилась, и никто не появился, несмотря на мои предчувствия. Нервы расшалились так, что у меня открылось второе дыхание, и совсем скоро я уже увидела гостеприимно горевшие окна клиники.

Раздвижные двери открылись, и я ввалилась в вестибюль. Хари, ночной дежурный, высунулся из-за застекленной стойки и встретил меня своей фирменной гримасой «Только тебя мне не хватало», включив ее на полную мощь. От этого я сразу перестала нервничать: восьмифутовому троллю в желто-коричневую прожилку, у которого каждый кулак размером с хороший валун, не приходится даже хмуриться, чтобы приструнить самых буйных пациентов, но на самом деле Хари добряк, каких мало.

— Да, мисс? — утробно пророкотал он.

Хари не был посвящен в планчик, который разработали мы с Грейс, поэтому я прислонилась к стойке, доходившей мне до груди, и, изображая полуобморочное состояние, что было проще простого, так как мне никак не удавалось отдышаться, пропыхтела:

— Доктор Хартвелл здесь? Я в полном хламе.

Пыхтение придало реалистичности моей трактовке роли наркоманки, одуревшей от вампирского яда. Беда в том, что скоро это перестанет быть актерской игрой — из-за беготни, погони и адреналина мой сидский обмен веществ разогнался до немыслимых оборотов, как будто мало мне было других сложностей.

— Имя? — грохотнул тролль.

— Дебби, через две «б». — Я назвалась тем именем, каким велела Грейс.

— Хорошо, Дебби-через-две-«б», посидите в приемной и успокойтесь. Доктор Хартвелл очень занята, — он попытался напугать меня, снова сдвинув брови, отчего лоб пошел трещинами, — но я скажу ей, что вы здесь.

Я прошла мимо дверей лифтов и двери на пожарную лестницу, борясь с искушением распахнуть ее и помчаться прямиком на пятый этаж, где располагалась клиника. Но я сдержалась и играла свою роль, разглядывая персиковые обои в точечку, гравированные гербарии в золотых рамках и пол, застеленный гигиеничной виниловой плиткой. Поморщилась от сильного запаха антисептика с хвойной отдушкой, который не вполне заглушал аромат лакрицы с еле заметной нотой крови. Вдоль стен приемной стояли лицом друг к другу два ряда ярко-оранжевых кресел, а еще — слегка обшарпанный торговый автомат и, как положено, столик с коллекцией старых глянцевых журналов. Подойдя поближе, я невольно остановилась и едва не ахнула. В одном из кресел кто-то сидел. Зараза. Я о нем совсем забыла. Мне даже подумалось, не уйти ли, но податься было некуда, к тому же я хотела увидеть Грейс.

Да и что мне может сделать один-единственный вампиришка?

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Один-единственный вампиришка может сделать все, что угодно, так что вопрос был дурацкий и бравада не удалась. Но Бобби, вампир, сидевший в приемной «Надежды» у торгового автомата с лимонадом и колой, был еще совсем юнец — он получил Дар всего три года назад. К тому же предполагалось, что он старается вести себя как можно лучше.

Я встала напротив него, прислонясь к стене и сунув руки в карманы.

Он поднял голову и подробно оглядел меня, губы кокетливо надулись, серые глаза печально затуманились. Именно это выражение особенно удавалось ему, когда он позировал перед камерами в роли мистера Марта для календаря с вампирами-знаменитостями. Стянутые в хвостик длинные волосы, кожаное пальто до пола, джинсы и шелковая рубашка завершали образ — образ, от которого у юных девушек и не очень юных дам слабели от страсти коленки, образ, который заставлял их выстраиваться в километровые очереди у дверей вампирского клуба «Голубое сердце» в безнадежном стремлении получить Укус от звезды этого месяца. Разумеется, то, что совсем недавно его арестовали по подозрению в убийстве невесты, а потом сняли все обвинения — публично и сенсационно, — ничуть не повредило его популярности. Если бы я не была посвящена во все детали и не участвовала непосредственно в снятии обвинений, то наверняка подумала бы, что звездулькам вечно все сходит с рук.

На голове у него красовался серебряный обруч, усыпанный цитринами, а руки были скованы серебряными наручниками, что придавало ультрамодному готичному облику средневековые обертона и подчеркивало имидж «плохого мальчика». К счастью, ни журналисты, ни специалисты-рекламщики, работающие на вампиров, не успели еще об этом разнюхать, иначе наверняка заставили бы его позировать во всем этом магическом антураже.

Конечно, живший во мне маленький циник прекрасно видел, в чем его привлекательность. Мистер Март, он же Бобби, был красивенькой картинкой. Но я не принадлежала к сонму его преданных фанаток и не хотела украшать этой картинкой стену моей комнаты — потому что в перепуганном до смерти шестнадцатилетнем кровном рабе, оказавшемся ледяным январским утром посреди СОС-тауна, нет ничего сексуального, а Бобби я впервые увидела именно таким: это было во время одной из моих спасательных экспедиций в компании Грианны. Естественно, это произошло четыре года назад, и с тех пор он успел принять Дар, что, конечно, многое изменило. Может быть, просто его феромоны на меня не действуют.

А вот мои феромоны, судя по тому, как он оглаживал взглядом мое Очарование, действовали на него просто отменно.

Усмешка превратилась в улыбку, ноздри затрепетали — он принюхивался. Потом он принюхался еще раз, уже не таясь, и улыбка сменилась гримасой ужаса.

— Ты сказала Хари, что тебя зовут Дебби, — обличающим тоном заметил вампир. — Дебби через две «б».

Ах, вампирский слух, какая прелесть.

— Да, сказала.

— Ты — это она, да?

— Собираешься заложить меня Хари?

Он бросил взгляд в сторону застекленной стойки, где виднелась лысая желто-коричневая голова тролля, мерно кивавшая в такт айтроду — огромному айподу, предназначенному специально для троллей.

— Нет конечно! — воскликнул он с обиженным видом. — После всего, что ты для меня сделала…

Я кивнула, как будто не ожидала иного ответа, но на самом деле мне стало легче.

Бобби принялся демонстративно разглядывать свои наручники.

— Я пришел сюда навестить папу, — проговорил он. — Жду вот, когда придет охранник и проводит меня, — добавил он, помрачнев от обиды.

Отец Бобби был обычный человек и лежал в обычной палате для людей, только одноместной, класса «люкс», в главном отделении больницы, но, поскольку Бобби был вампиром, ему полагалось сначала пройти через «Надежду». Волшебное серебро предназначалось для того, чтобы не дать ему применять вампирские магические трюки к остальным пациентам клиники, — компромисс, которого добился адвокат Бобби, когда доказал, что, если Бобби запрещают посещать больного отца, это нарушает его «права человека».

— Как папа? — спросила я. — Что-нибудь изменилось?

— Была необъяснимая флуктуация на энцефалограмме. — Бобби стиснул руки, наручники звякнули, костяшки пальцев побелели от напряжения. — Но он так и не вышел из комы.

— Очень сочувствую, — сказала я совершенно искренне, и не только потому, что чувствовала себя некоторым образом виноватой в несчастье, постигшем Алана Хинкли, его отца: оно произошло в процессе «снятия обвинений», когда одна ясновидящая в припадке паранойи подослала ко мне убийц. Я была знакома с Аланом, и он не заслуживал такой участи.

— Неужели Хари не видит, кто ты? — Бобби не сдержал любопытства.

— Тролли не чувствуют магии.

— Значит, они не как гоблины? Не могут сказать, когда вампир пользуется месмой или насылает на кого-нибудь морок?

— Они как гоблины — в том смысле, что магия на них не действует, но гоблины гиперчувствительны к колдовству, а тролли по большей части неуязвимы для него. — Я скрестила руки на груди. — Зато у троллей фантастически острое зрение. За милю разглядят что угодно.

— Но Хари ведь не разглядел, что скрывается за… как это называется? — Бобби бегло обвел скованными руками контуры моих форм.

— Очарование — специальное заклятие, которое меняет внешность, но только с виду.

— Оно немного… — Он умолк и снова оглядел меня с головы до ног. — Я хочу сказать, ты выглядишь просто обалденно, но с такой фигурой невозможно скрыться в толпе.

Я фыркнула:

— Не я выбирала чары. — Потом кивнула на его собственный наряд: — Ты ведь тоже не кажешься скромнягой, правда?

— Мне потом на работу. Смена начинается в десять, и, если прийти уже одетым, это экономит время. И вообще, у меня только одно пальто. — Он окинул кожаное пальто едва ли не смущенным взглядом. — Никак не могу научиться регулировать температуру тела.

Звякнул лифт, я подняла голову, надеясь, что это Грейс или, на худой конец, охранник, который должен был проводить Бобби к отцу, но это оказалась всего-навсего супружеская пара, уходившая из клиники. От светской беседы с вампиром у меня уже все чесалось, а когда у тебя от присутствия вампира все чешется, это плохой признак, особенно если ты заражен «Дубль-В» и зуд — первый симптом приближающегося криза.

— То есть я понимаю, что уже давно пора разобраться, как это делается, — продолжал Бобби, поднимаясь и мрачно изучая недра торгового автомата. — Все остальные соображают за полгода после принятия Дара.

Я прикинула в уме: он принял Дар в семнадцать — наверное, одним из последних перед тем, как был издан парламентский билль о том, что юридическое согласие на превращение в вампира можно давать лишь с двадцати одного года. Вампир навсегда остается таким, каким был в момент принятия Дара, поэтому все кандидаты и соискатели не вылезают из тренажерных залов. Чересчур моложавый вид — это отнюдь не преимущество, особенно для некоторых вампиров, которым несколько сотен лет от роду и которые хотят урвать свою долю славы, но выглядят такими юными, что им и выпивку-то не продают, а рынок мальчиков-жиголо — крайне нездоровое место. Я даже задумалась, не жалеет ли Бобби, что принял Дар в столь нежном возрасте — и вообще сделал это. Впрочем, меня это не касается.

— Я бы на твоем месте не нервничала, — отозвалась я, снова сунула руки в карманы, чтобы не начать чесаться, и уставилась на лифты, дожидаясь, когда же наконец появится Грейс.

— Я по-прежнему работаю в «Голубом сердце», — сказал Бобби, нарушив молчание, и я повернулась к нему. — Альби, новый директор, разрешает мне перед работой навещать папу, и после смены я тоже забегаю сюда на пару часов, когда клуб уже закрывается. Альби — славный парень, он не любит все эти властные разборки и кретинские игры с памятью, как «Тот».

«Тот» — это Деклан, Господин Бобби и глава кровного клана Красного трилистника. У Деклана есть привычка проделывать мерзкий вампирский фокус — похищать воспоминания, а потом возвращать их по кусочку: он делает это со своими подчиненными вампирами по собственной прихоти, ради садистского развлечения. Однажды он сделал так, что Бобби забыл, что его подруга мертва, — пожалуй, такое Бобби не скоро простит.

Бобби посмотрел на меня с вызовом:

— Я ушел из «Кровавого трилистника».

— А, ясно, — я сама не знала, что ему ответить.

— Не мог же я там оставаться — после всего. — Он начал мерить шагами коридор между креслами. — Еще эта сука Фиона считает, что, когда Деклана нет рядом, можно строить мне глазки. Это ведь из-за нее папа попал сюда!

Фиона и есть та чокнутая ясновидящая, которая подослала ко мне ревенантов, — и по совместительству «управляющая делами», то есть дневная заместительница и подружка одновременно.

— Я даже подумал, не подать ли прошение о переходе в другой кровный клан. — Бобби остановился и застыл посреди прохода. — Ну, петицию в Совет Старейшин — чтобы получить другого Господина. Как ты считаешь?..

Я озадаченно уставилась на него. Почему он со мной советуется?

— Не знаю, Бобби. Я слышала, что так можно сделать, но, наверное, надо спрашивать не у меня.

— Я уже разузнавал — тайком, конечно. — В его глазах мелькнул страх. — Не хочу, чтобы Деклан узнал, — уж он-то постарается, чтобы у меня ничего не вышло. Прежде чем подавать петицию, надо заручиться согласием другого Господина, — тогда Деклан не сможет возразить, если меня сразу возьмут, — ну, или сможет и получит какую-то компенсацию, но я все равно уйду.

— Кажется, тебе стоит поговорить с другими старшими вампирами, — проговорила я, снова покосившись на лифты.

— Само собой, первым делом я пошел бы к Альби, — продолжал Бобби, — но он все время говорит, что не хочет переманивать чужих вампиров. Даже Дар никому давать не хочет! Говорит, у него и так хлопот полон рот — надо же управлять «Голубым сердцем».

Я поймала себя на том, что чешу шею, и с усилием опустила руку, с тоской думая о том, когда же придет Грейс. Может быть, если попросить Хари, он смилостивится и даст мне таблетку джи-зава… Надо только попросить очень-очень вежливо или очень-очень отчаянно.

— Понимаешь, — Бобби пригладил ладонью волосы, наткнувшись пальцами на серебряный обруч, — у меня никак не получается поговорить с другими Господами. Я или здесь, или на работе в «Голубом сердце». Они продают билеты на каждые пятнадцать минут, — тоже мне, нашли конвейер! Приходится кусать клиенток одну за другой, без передышки, а другие вампиры завидуют, считают, будто это такой вампирский рай, а я трачу столько сил на то, чтобы клиентки ловили полный кайф от каждого укуса, что иногда даже поесть толком не успеваю и к утру все равно голодный!

— Нечего на меня так пялиться, — проговорила я: мне стало его жалко, но при этом я опасалась, что все эти разговоры — повод пригласить меня на ужин а-ля вампир.

— Мне нельзя, ты же знаешь! — Бобби с обиженной миной шагнул ко мне. — Этот подонок мне не разрешает!

Ах да, даже у Деклана есть свои достоинства. Одно из них — то, что он запретил всем своим подчиненным вампирам вонзать клыки в меня. При этом, конечно, остается и лично Деклан, и куча других кровососов, на которых запрет не распространяется.

— Вот и хорошо, — произнесла я; голос звучал спокойнее, чем я опасалась.

— Я вот что хотел у тебя спросить. — Теперь Бобби глядел на меня с надеждой. — Я вот думал, может, ты замолвишь за меня словечко перед своей Госпожой: вдруг она согласится меня принять?

— У меня нет Госпожи! — удивилась я.

— Все говорят, что ты и Роза…

Ах, Роза — вампирша, чье тело я раньше заимствовала, когда пользовалась маскировочным заклятием. Дьявол.

Малик что-то об этом говорил: все вампиры теперь считают, будто я ее собственность.

— Роза мне не Госпожа. — Я тщательно подбирала слова. — Это другое, и не проси меня объяснять, все очень запутанно.

— Ладно, — кивнул он: объяснения его, как видно, не интересовали. — Ты ей только скажи — я сделаю все, что угодно, я слышал, что она любит, и на все согласен. — Он прижал к груди скованные руки и улыбнулся, подавшись ко мне, на клыках блеснул отсвет флуоресцентных ламп. — Я теперь все умею, каждый день тренируюсь! Серьезно, я что угодно сделаю, лишь бы оказаться подальше от этой суки Фионы.

Я предостерегающе подняла ладонь — пусть он отойдет!

— Бобби, я не могу…

— Нет! — Он схватил меня за руки, прижался к ним губами. — Прошу тебя! Я знаю, что наслать на тебя морок не получится, но — все, что захочешь… все, что захочет Роза… я все сделаю!

Холодные губы целовали мне пальцы, серебряная цепочка грохотала в ушах, словно кандалы. Я зачарованно смотрела туда, где соприкасались наши руки. Персиковые стены исчезли, приемная превратилась в громадную квадратную комнату, освещенную сотнями кремовых церковных свечей и увешанную тяжелыми багровыми драпировками, в угол выстланного каменными плитами наклонного пола вделана решетка, и реки крови…

На миг я замерла, не понимая, где нахожусь, и тут на меня обрушились воспоминания.

…Я покрепче ухватилась за цепь, соединявшую его скованные запястья, и рванула на себя. Он потерял равновесие, рухнул с коленей, спиной прямо на твердый пол. Я снова дернула за цепь, и он, визжа и отплевываясь, поехал по скользким от крови плитам и замер, содрогаясь, у моих ног. Я улыбнулась, глядя на него, — я видела лишь свежую красоту его тела, застывшую на грани между юностью и мужественностью, и не замечала столетий, таившихся во мраке его глаз.

— Как ты назвал меня, мио каро? — спросила я голосом, шелковым от соблазна.

— Ты сука, стерва и садистка! — оскалился он, между изогнутых губ показались клыки, красные от моей крови.

Я откинула голову и восторженно захохотала.

— Какие сладкие слова, любимый! — Я крутанула запястьем, мой смех прервал щелчок, похожий на выстрел, и хлыст с металлическим наконечником прочертил по голому животу очередную тонкую кровавую линию.

Он снова завизжал, пискляво, пронзительно, выгнув спину от наслаждения, пробужденного болью. Потом ухватился за соединявшую нас цепь, притянул меня к себе, заставил рухнуть на колени рядом с ним.

— Честью моей клянусь, — простонал он, — я переломаю все твои косточки, паскуда. А потом трахну тебя, пока ты будешь в отключке.

Я вся напряглась от голода и вожделения, жидкий жар пылал между ног, и я облизала клыки, чувствуя сладкий лакричный привкус собственного яда.

— Конечно, мио каро, все, что захочешь, — выдохнула я, не в силах совладать с возбуждением, и нагнулась, чтобы поцеловать его. — Но сначала моя очередь пить кровь.

— Черт побери!!! Что это за дьявольщина?! — Крик Бобби вернул меня к действительности.

Я глядела в его потрясенные серые глаза, не в силах вымолвить ни слова.

— Это какое-то воспоминание, да? — Теперь его серые глаза были уже не потрясенными, а изумленными, это большая разница. — Я поймал какое-то твое воспоминание — твое и Розы!

Зараза! Я все это чувствовала, прожила, словно свое! И я знала этого мальчишку, точнее, этого кровососа, я знала, как его зовут — Бастьен, — и знала, что он получил от этих игрищ столько же удовольствия, сколько и Роза. И еще я знала, что обещание он дал всерьез. Бастьен был Автарх — мало того, он был мой суженый…

Меня бросило в пот, к горлу подступила тошнота, и я сжала губы, чтобы сдержать рвоту. Бастьена здесь нет. Он мне ничего не сделает. И вообще это не мое воспоминание, это случилось не со мной! Во рту стало кисло и мерзко. Это Розино воспоминание. Тогда какого лешего оно делает у меня в голове?!

— Послушай, — перебил мои размышления Бобби, — то, что я видел, меня совсем не напугало, понимаешь? Я все равно хочу, чтобы ты спросила Розу…

— Я же тебе сказала, я не могу ни о чем спрашивать Розу, — рассердилась я.

Как мне, интересно, с ней разговаривать, если я даже не знаю, где она и жива ли — в противоположность ее телу? За последний месяц я ни разу не пользовалась маскировочным заклятием… Стоп, а вдруг именно поэтому у меня появились чужие воспоминания? Вдруг чары испортились?!

— Прошу тебя! — чуть не плакал он, стиснув мне пальцы. — Я прямо не знаю, как быть! Если ты чего-то хочешь… кусать тебя мне нельзя, но я красивый, говорят, очень хорош в постели, в сексе умею делать все на свете, а если тебе нужно что-нибудь другое…

Я покачала головой — он был такой несчастный, что и раздражал, и умилял одновременно.

— Бобби!..

Он затараторил:

— Мне надо уходить от «Того», но, если я просто уйду, а другие Господа меня не примут, «Тот» имеет право отнять у меня Дар, а тогда я погиб, в самом деле погиб, и за папой будет некому ухаживать! Прошу тебя! Умоляю! — Он снова прижал мои руки к губам…

…И его клыки оцарапали мне костяшку, рассекли кожу, от острой боли — сразу после полномасштабного чувственного воспоминания — все мое тело скрутила паника и страсть. Я изо всех сил дернула руками, пытаясь высвободиться.

Бобби застонал, зрачки у него расширились от жажды, он судорожно стиснул мои пальцы. Губы раздвинулись, блеснули все четыре острых клыка, он принялся слизывать капли крови, набухавшие в царапине. Меня обволакивал лакричный запах яда, кожу обдало жаром, я замерла. Бобби прижал меня к стене, откинул голову, готовясь впиться мне в горло…

Самоцветы в серебряном обруче вспыхнули желтым, словно кошачьи глаза в темноте, и вампира перекосило от боли. Крупинки яшмы, вделанные в наручники, засверкали ярко-зеленым, пальцы Бобби сами собой разжались, и я оказалась на свободе. Бобби всхлипнул, рухнул на пол и сжался в комочек, по его щекам текли розовые слезы.

Я глядела на него не мигая, мне хотелось ему помочь, но я понимала, что ничего не могу поделать. Прислонясь к стене, я перевела дух, — из-за Боббиной просьбы мне было и тошно, и противно, и совестно. На самом деле вампиришка не смог бы укусить меня даже без серебряных оков, так что мне ничего не грозило. Я посмотрела на кровавую полосу на пальцах и прикрыла глаза — не надо было от него отбиваться. Меня же учили. Моя мачеха Матильда постоянно твердила, что, если от вампира убегать или отбиваться, это его только раззадорит. Естественно, если замереть на месте, это не помешает вампиру тебя укусить, когда он одержим жаждой крови, однако покорное согласие, возможно, сохранит тебе жизнь. Бобби даже не был одержим жаждой крови, он просто был молод, голоден и перепуган — еще до того, как в дело вступило «воспоминание». Меня передернуло, и я пинком отправила эту мысль в темный угол сознания. Поделом мне, надо было помнить, что следует сохранять спокойствие и поменьше шевелиться.

— Мисс Тейлор, как вы себя чувствуете? — спросил мягкий, заботливый мужской голос.

Я открыла глаза и заморгала — неподалеку от меня стоял молодой человек лет двадцати с небольшим, в шикарном сером костюме, и встревоженно смотрел на меня. Ухоженная эспаньолка и мелированная стрижка, уложенная гелем, показались мне смутно знакомыми. Потом я заметила у него на лацкане красный душеспасительский крест, и в памяти всплыло имя: Нил Баннер.

Рядом с ним стоял гоблин-колотун — исполин почти пяти футов ростом.

— Не желаете ли, чтобы наш Таддеуш помог вам разобраться с вампиром, мисс Тейлор? — спросил Нил Баннер.

Гоблин Таддеуш поиграл бейсбольной битой, обернутой блестящей фольгой, и предупреждающе оскалил черные зазубренные резцы — сверкнули алым инкрустированные в эмаль крошечные крестообразные рубины. Длинные волосы гоблина с серыми и красными прядями были стянуты на макушке в «пальму» и торчали вверх дюймов на восемь, а затем падали на могучие плечи. Его собственный значок-крест красовался на почетном месте рядом с десятком других — в самом центре груди. А поверх обычной формы Гоблинской Службы Охраны — сине-зеленого комбинезона — он носил серый душеспасительский балахон, тоже изукрашенный большими тамплиерскими крестами.

— Только скажите, мисс, — прорычал Таддеуш голосом, низким даже для тролля, — и я из этого кровососа фарш сделаю.

Я с сочувствием поглядела на Бобби, который все еще корчился на полу.

— Мне кажется, джентльмены, он будет нам благодарен, если мы не станем его трогать и подождем, пока он придет в себя.

Я провела пальцем по носу и улыбнулась Таддеушу, не разжимая губ, — традиционное приветствие: я совсем не хотела, чтобы он решил, будто я ему возражаю.

— Тем не менее спасибо, — вежливо добавила я. — Если мне когда-нибудь надо будет сделать из вампира фарш, я буду знать, к кому обратиться.

Я не шутила, и не потому, что Таддеуш был, без преувеличения, на голову выше всех остальных гоблинов. Гоблины обычных размеров тоже отличались беспощадностью — просто мне подумалось, что расправиться сорвавшимся вампиром для Таддеуша будет все равно что прихлопнуть назойливую муху.

— Как скажете, мисс.

Таддеуш опустил биту, и его серая морщинистая кожа собралась в угрюмые складки. Он тоже провел пальце м по носу, приветствуя меня в ответ. Нил Баннер бодро улыбнулся:

— Мисс Тейлор, нельзя ли с вами поговорить?

Я развела руками, показывая, что ношу заклятие Очарования.

— Только если вы будете называть меня Дебби, — сказала я сухо. — Дебби-через-две-«б».

— Конечно-конечно. — Он улыбнулся еще шире. — Я забыл, что вы здесь инкогнито. — Он выудил из кармана пиджака идеально сложенный носовой платок и протянул его мне: — Мм, у вас кровь…

Я взяла платок:

— Спасибо.

Промокнула царапину, задумчиво пожевав губами. Очевидно, Баннеровы крестоносцы со своими ручными гоблинами-собирателями следили за мной по его приказу — доказательством тому служила кудрявая душеспасительница, которая сфотографировала меня на свой телефон в подземке, — но на всякий случай я решила прямо спросить:

— Позвольте полюбопытствовать, как вы меня узнали?

Баннер вытащил телефон, постучал по клавиатуре и протянул его мне. На экране был мой портрет со всем его Очарованием.

— Мне помогли. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Извините, что пришлось прибегнуть к методам плаща и кинжала, но мне было необходимо поговорить с вами, и я заключил, что в сложившемся положении вы рано или поздно спуститесь в метро или окажетесь здесь И весьма вероятно, в маскировке. Разумеется, далеко не всякие чары способны укрыться от гоблинского чутья.

Вот болтун!

— Надо полагать, вы не собираетесь сообщать в полицию о моем местонахождении?

— Э-э-э… в данный момент — нет. — Улыбка стала чуть-чуть вяловатой.

Мне стало ясно, что он хочет от меня чего-то малоприятного.

— Почему для вас так важно поговорить со мной, мистер Баннер? — холодно спросила я.

— Вопрос достаточно деликатный, мисс… — Он нервно потер руки. — Гм… Полагаю, вы получили в собственность некий предмет, принадлежащий нашему ордену. Поскольку мы с вами уже встречались, вышестоящие инстанции сочли, что будет проще, если к вам обращусь именно я, а не кто-то незнакомый.

— Какой предмет?

— К сожалению, я не уполномочен вам объяснить… — Он снова улыбнулся — на сей раз извиняясь. — Могу лишь отметить, что этот предмет завещала ордену одна недавно ушедшая от нас персона. Юрист, ведущий дело о наследстве, полагает, что предмет находится на хранении у вас.

Я прищурилась:

— К чему все эти тайны, мистер Баннер?

— Очевидно, это очень важный предмет, поэтому вам наверняка известно, есть он у вас или нет. — Он уже не просто потирал, а прямо-таки заламывал руки. — Однако вышестоящие инстанции не желают, чтобы какая бы то ни было информация об этом предмете стала достоянием гласности.

— Иначе говоря, они мне не доверяют.

— Извините! — Он заговорил быстрее. — Я ратовал то, чтобы быть с вами откровенным, я говорил, что вы спасли мне жизнь, рискуя собственной, когда на меня напал вампир, что вы заслуживаете того, чтобы рассказать вам все как есть, однако…

— Ничего-ничего, я понимаю. Меня подозревают в убийстве, и я в бегах. Едва ли это делает меня достойной доверия, правда?

Щеки у него запылали от смущения.

— Так я и думала.

Я покосилась на ранку на руке. Она уже подсохла. Потом я оценивающе оглядела Таддеуша. Обычно гоблинов-колотунов нанимают в СОС-тауне — своего рода частная полиция, которой вампиры платят из собственного кармана ради того, чтобы их гости-люди не боялись появляться на ночных улицах. Никакого противоречия в этом нет: гоблины очень трудолюбивы и исполняют условия договора до последней буковки. Тем не менее никто, кроме душеспасителей, не прибегает к помощи колотунов: во всех делах, связанных с вампирами или магией, принято обращаться к менее внушительным и более дешевым гоблинам-охранникам, поскольку появление в свете в компании телохранителя с бейсбольной битой наготове — плохой способ установить теплые дружеские отношения. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Нил Баннер отправился меня искать под охраной великана-колотуна, однако он упоминал о нашей первой встрече. Тогда он пригласил в качестве поручителя неопытного гоблина-чужеземца, хотя ему предстояло иметь дело с самим Графом и его кровными дружками. Либо за последний месяц он получил в своем ордене солидное повышение, либо явился ко мне с делом необычайной важности. А как только я вспомнила о Графе, осталось лишь сложить два и два. Из всех моих знакомых только он недавно «ушел от нас» — и только от него я получила нечто ценное.

Яйцо Фаберже.

Тревожная сирена у меня в мозгу так и взвыла — я всегда чувствую, когда вот-вот влипну в крупные неприятности, только сделать ничего не могу. Зачем вампир оставил подобное наследство религиозной организации, особенно если учесть, что эта организация считала вампиризм мировым злом, а всех, кто принял дар, погибшими душами, обреченными гореть в Аду? Кроме того, Графу было от роду восемьсот лет с лишним, так что смерть, наверное, не входила в его планы.

Но не успела я задать этот вопрос, как у входа в клинику раздался истошный вопль:

— Где тут сида?!

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Где тут сида?! — снова закричала девица.

Одета она была скудновато — в линялые серые кружева и бархат; выбеленные волосы неряшливо свисали до тощих бедер. Одежда выдавала в ней «ночную бабочку» из СОС-тауна: так называли несчастных, которые жили — и умирали — в нелицензированных вампирских притонах. На тощем теле, проглядывавшем между полосками кружев и бархата, виднелось столько припухших красных следов от укусов, что выглядела она как главное блюдо на кровавой пирушке для вампирской банды, к тому же в крови у нее так много яда и адреналина, что она была словно обкуренная по самое не могу, и очень некстати: она бессмысленно размахивала туда-сюда длиннющим мясным ножом, как будто какая-нибудь призрачная принцесса-воительница из компьютерной игры.

Какого лешего она здесь делает? Зачем я ей сдалась?!

— Давайте сюда сиду! — разорялась девица. — Сиду, говорю!

Ничего более внятного она сказать не смогла и замолотила ножом по стойке регистратуры.

Появился Хари — он примирительно держал руки перед собой, в глубоких трещинах на желтом лице читалось беспокойство и участие.

— Пожалуйста, мисс, положите нож, вы пораните себя! — Он медленно двигался на девицу, почти целиком заслонив ее от меня крупным могучим торсом.

— Отойди-и-и! — Девица раззявила рот в лиловой помаде и завизжала во всю мочь прямо ему в лицо.

Хари отпрянул к стене, и она по инерции пролетела мимо него вперед, прямо в приемную. Затормозила у лифтов и остановилась — ребра ходят ходуном, вся шатается, словно деревце на штормовом ветру.

Таддеуш, стоявший рядом со мной, притопнул ногой — на кроссовках вспыхнули алые огоньки — и занес блестящую биту.

Нил Баннер придержал его за плечо:

— Нет-нет, друг мой, эта девушка больна и нуждается в нашей помощи, а не в наказании.

Бабочка крутанула головой в сторону нашей маленькой компании, потом снова оглянулась на Хари — густо начерненные, как у Пьеро, глаза моргали, будто у клоуна, ударенного пыльным мешком, а мозг никак не мог совладать с кризом в разгаре.

Подобные наркоманы последнего разбора — в «Надежде» частые гости. С ними обращались по отлаженному плану: дежурный отвлекал беднягу, в нашем случае Бабочку, пока не подоспеет охрана, после чего наркомана обезоруживали и лечили, как могли. Хари знал порядок действий не хуже моего, но тут я сообразила, что на нем нет бронежилета, — вдруг он испугался? Горные тролли созданы из камня, они очень крепкие, живут лет на пятьсот дольше людей, но их плоть — все равно плоть, и, если их поранить, потечет кровь, пусть и силикатная.

Я машинально шагнула вперед, двигаясь так же медленно и осторожно, как и Хари.

— Эй, — позвала я громко, чтобы она меня услышала.

Голова мотнулась в мою сторону — от резкого движения девица едва не потеряла равновесие. Она с подозрением посмотрела на меня, по-прежнему моргая.

— Зачем тебе понадобилась сида? — мягко спросила я. — Чем тебе помочь?

— А не скажу-у-у-у! — Девица наставила нож на меня. — Ты не сида, я видела фотки! Сида рыжая, у нее еще такие жуткие глазища, а ты вон блондинка! — Это прозвучало как обвинение. — Ты никакая не сида!

— Мисс, я убежден, что сида вот-вот будет здесь, — ласково, с улыбкой проговорил Нил Баннер. — Тогда вы с ней поговорите. Я и сам пришел, чтобы встретиться с ней. Давайте подождем ее вместе.

Я поняла, на что он намекает: я должна сбросить Очарование, чтобы Бабочка меня узнала. Неплохая мысль. Беда в том, что сбросить Очарование не так-то просто, не говоря уже о том, что меня ищет полиция и еще неизвестно, зачем я потребовалась Бабочке. Гораздо более разумным планом представлялось отвлекать Бабочку, пока не появится охрана.

— Да, я уверена, вы ее вот-вот увидите, — подтвердила я. — Если ее… никто… не отвлечет и не задержит, — произнесла я еще мягче, покосившись на Нила Баннера.

Он поднял бровь, а потом просиял — видимо, расшифровал мое ответное послание. Он улыбнулся Бабочке и произнес все тем же умиротворяющим тоном:

— Если хотите, мисс, скоротаем время и о чем-нибудь поговорим. — Он легким движением показал на оранжевые кресла для посетителей и сделал несколько осторожных шагов в их направлении. — Буду рад вашему обществу.

Бабочка глянула на Нила Баннера исподлобья и яростно почесала руку с ножом, отчего кожа еще сильнее покраснела и вспухла.

— Мне надо ей кое-что передать, — пробурчала она.

Надеюсь, ножик тут ни при чем.

Нил Баннер продолжал что-то щебетать, пытаясь удержать нестойкое внимание Бабочки. Из-за ее спины надвигался Хари. От напряжения с уступа его бровей уже насыпалось столько пыли, что белый халат весь измазался. Бабочка мучительно скривилась и снова принялась яростно чесаться — на сей раз у нее зудели внутренние стороны бедер. Да у нее же вот-вот начнется…

— Ты же видишь, что у нее сейчас будет криз, да? — тихо произнес Бобби у меня над ухом.

Я едва не подпрыгнула: так сосредоточилась на девице, что позабыла обо всем остальном.

— Ага, вижу, — ответила я так же тихо.

Сегодня утром у меня самой был криз, и я прекрасно понимала, каково ей сейчас: кровь, насыщенная ядом, жжет ее изнутри, доводит до безумия, отчаяния, бешенства. Если сию секунду не отобрать у нее нож, можно не беспокоиться, что она кого-то поранит, — скоро она начнет крошить в капусту саму себя.

— Я бы наслал на нее морок и обездвижил, — прошептал Бобби, — но стоит мне попытаться, как этот треклятый венец опять меня вырубит, разве что ты заэкранируешь чары или…

Ну да, можно их взломать и заодно взорвать ему башку — или призвать и самой вырубиться в процессе, а можно провести пару часов, кропотливо их разбирая. Ни то, ни другое, ни третье не годилось. На миг я задумалась.

— Если ты доберешься до Хари так, чтобы она не заметила, и все ему объяснишь, — прошептала я в ответ, — он деактивирует венец. Я помогу душеспасителю ее отвлекать.

Бобби молча скользнул прочь, а я повернулась и шагнула туда, где Нил Баннер превозносил достоинства Таддеуша, который слегка расслабился. Уши, остренькие, как у летучей мыши, были прижаты, и от этого он стал не такой страшный.

Тут у меня за спиной раздался топот бегущих ног. Видимо, подоспело подкрепление, только вот, судя по грохоту, к нам мчалась толпа троллей, так что ничего хорошего топот не сулил; охранники из «Надежды» обычно вели себя тише. Бабочка перестала чесаться и застыла, ее всю трясло от страха.

Сбоку что-то мигнуло, и я поняла, что лампочки над лифтом показывают пятый этаж. Кто-то сюда ехал — и этот кто-то обречен был попасть в самую гущу событий.

Я начала обратный отсчет.

Топот приближался.

Тихое воркование Нила Баннера стало тоном выше — он пытался удержать внимание Бабочки.

Лифт доехал до четвертого этажа.

Мимо меня пробежали два могучих охранника в полной выкладке.

Бабочка вытаращила глаза от ужаса, рука с ножом дрогнула.

Третий этаж.

Я начала двигаться, — казалось, бежевые виниловые плитки превратились в зыбучий песок.

Охранники решительно остановились перед Бабочкой.

Второй этаж.

Бабочка отшатнулась, повернулась и хотела убежать.

Но оказалась в западне — перед ней высился Хари.

Двери лифта звякнули и открылись. В коридор, взметнув полами белого халата и не отрывая глаз от каких-то бумаг, шагнула Грейс.

— Грейс! — завопила я и бросилась наперерез, понимая, что не успею, понимая, что все пропало…

…Бабочка в порыве отчаяния метнулась от преследователей вбок, к открытому лифту…

…Грейс рывком подняла голову и побледнела, внезапно поняв, что происходит…

…Бабочка врезалась в нее, позабыв про выставленный вперед нож…

…и Грейс рухнула на пол, и ее бумаги взметнулись вверх и разлетелись, словно стая вспугнутых голубей…

Я оцепенело глядела, как бумаги оседают на плиты. На том месте, где только что была Грейс, стоял, обхватив Бабочку, Бобби — рот раззявлен, зубы оскалены, острые, как иглы, белые клыки так и сверкают. Бабочка прижалась к нему, заливаясь слезами и откинув голову, — она инстинктивно подставляла горло вампиру, раз он оказался поблизости. Бобби пригнулся, изготовясь к укусу, и самоцветы на серебряном обруче вспыхнули желтым от чар. Он злобно зарычал, отшатнулся и осел у дверей лифта. Бабочка горестно вскрикнула и вцепилась ногтями себе в лицо и шею, оставляя яркие кровавые борозды. Охранники проорали положенное предупреждение, а потом скрутили ее и прижали, отбивающуюся и визжащую, к полу.

Я упала на колени рядом с Грейс, которая неподвижно лежала на полу лицом вниз. Схватила ее за плечо…

…Но она оттолкнула меня.

— Без рук! — рявкнула она, подняла голову, свирепо глянула на меня и удивленно вздернула бровь, увидев мое лицо. — Дженни! Это ты?!

— Я, кто же еще! — Я перевернула ее на спину и лихорадочно ощупала в поисках ран. — Она тебя не задела?

— Дженни, я цела и невредима! — Она пихнула меня в грудь, — видимо, совершенно опомнилась. — Так, давайте разбираться! — отчеканила она, перекрыв плач Бабочки, после чего встала и оглядела вестибюль. — Сейчас прибудет вся остальная бригада скорой помощи. Дженни, тебе…

Она осеклась, темные глаза остекленели, лицо стало бессмысленным. Секунду спустя оборвались и вопли Бабочки, и всех присутствовавших в вестибюле людей охватила неестественная неподвижность.

Морок!

— Зараза, — пробормотала я и поглядела на Бобби, который валялся без сознания у дверей лифта, схватившись за живот руками в серебряных наручниках. Между пальцами у него торчала рукоять ножа. Вид у вампиришки был скверный: по нижней губе, пульсируя, стекал ручеек темной крови — на полу уже набралась небольшая лужица. Но Бобби был вампир, а значит, способен перенести все, что угодно, — умрет он, только если его сжечь или отрубить ему голову и вырвать сердце. И массовый морок наслал не он.

Вдруг я поняла, что рядом что-то мерно стучит, и поглядела на Таддеуша, который загородил собой Нила Баннера и ритмично постукивал по полу бейсбольной битой. У самого Нила лицо было такое же бессмысленное, как у Грейс, Бабочки и охранников.

Предупреждающий оскал Таддеуша стал еще шире, он показал полный набор инкрустированных рубинами зубов. Мы с гоблином разом посмотрели в сторону входа, и мне наконец пришел в голову вопрос, который надо было задать гораздо раньше.

Зачем вампирской банде потребовалось сначала искусать наркоманку вроде Бабочки, а потом отправить ее в «Надежду» искать меня? Ерунда какая-то. Накачать кого-то ядом можно только с одной целью — чтобы кровь у него так и забурлила, и тогда и вампир, и Бабочка получат полный кайф. Если они не хотели, чтобы их жертва впала в беспамятство и ей можно было бы всласть подзакусить на закате, почему бы не воспользоваться…

Или это отвлекающий маневр?!

Двери с шорохом открылись, и я едва не задохнулась от ужаса. Кто бы что ни затеял, чего бы от меня ни хотели — речь шла именно обо мне, и нельзя было допускать, чтобы пострадали другие! Я зашагала к дверям.

Они с шипением задвинулись.

Но никто так и не вошел.

По крайней мере, я никого не увидела.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Меня обдало теплом, словно я вышла на летнее солнышко; к синякам, опоясывавшим левое запястье, прилила кровь, сердце заколотилось. Я втянула воздух, сосредоточилась и почувствовала на языке вкус рахат-лукума. Малик. Я очень удивилась: как он сюда попал? Он же не мог так быстро прийти в себя после взрыва! И робко вздохнула с облегчением: нет, все это устроил не Малик. Не его стиль.

— Малик аль-Хан, — прошептала я, — а ну-ка, покажись.

Он возник из ниоткуда, несуществующие тени, которыми он себя окутал, растекались от тела темным дымом. Загадочное лицо было бледно и прекрасно, как обычно; узкие глаза по-прежнему напоминали черные омуты, где бродили мысли, а какие — мне, пожалуй, лучше не знать; волосы ниспадали черным шелковым водопадом, которого так и хотелось коснуться. В голове зашевелилась предательская мыслишка: если я заключу с ним сделку, можно будет касаться его волос сколько угодно — и не только… Я отогнала ее подальше.

— Жалко, что ты не пришел на десять минут раньше, — заметила я как ни в чем не бывало. По крайней мере, явных следов увечий — что бы там с ним ни стряслось — заметно не было. Конечно, мне были видны только лицо и руки, остальное тело было элегантно скрыто под дизайнерским костюмом всегдашнего черного цвета, даже полоска шеи не проглядывала между длинными волосами и стоячим воротником френча. — Но раз ты уже здесь и, похоже, владеешь ситуацией, будь так добр, помоги мне во всем разобраться.

Он глядел на меня, между бровей залегла тонкая складка, глубоко в глазах мерцали искорки гнева.

Я удивилась еще сильнее. На что это он, интересно, злится?

Сначала мне показалось, будто он сейчас заговорит, но затем искры в глазах полыхнули пламенем, и он шагнул ко мне в такой ярости, что волны раскаленного воздуха растрепали мне волосы и жгли кожу, словно полуденное солнце в пустыне. От ужаса у меня внутри все сжалось, инстинкты приказывали бежать со всех ног. Но на сей раз я вспомнила, что говорила мачеха: нельзя убегать, нельзя отбиваться — вампира это только раззадорит. Я сжала кулаки и заставила себя стоять на месте и смотреть Малику в лицо.

Он остановился — так близко, что октябрьский холодок, окутывавший его, развеял жар, обдававший меня; так близко, что голубые вены, пульсирующие под прозрачной кожей его горла, поплыли у меня перед глазами; так близко, что медленные, вялые удары его сердца отдавались у меня в ушах страстными алчными воплями.

Мало того что злой, так еще и голодный.

Дьявол. Не было мне печали.

Малик огладил мне голову ладонью, я почувствовала, как он вплел пальцы мне в блондинистый хвост, и содрогнулась. Он потянул меня за волосы, заставил поднять подбородок, обнажив горло. Сердце у меня заколотилось еще чаще, кровь забурлила под кожей. Я смотрела ему в глаза. Пламя в зрачках потухло, они стали непроницаемые, как обсидиан, белки окрасились тонкой багровой пленкой. Это же жажда крови! Проклятье! Он же сейчас сорвется!

Сердце так и бухало от страха, и я, не в силах унять дрожь, уперлась ладонью Малику в грудь, я хотела оттолкнуть его, заранее зная, что ничего не выйдет, потому что чертов «Дубль-В» в крови приказывал мне дать этому кровососу все, чего он захочет. Малик наклонил голову, но не впился мне в горло, а властно прижался губами к моим. Рот у меня открылся под его натиском сам собой, я ощутила укол — клыки Малика пронзили мне нижнюю губу. Он втянул мою губу себе в рот, присосался так, что мне стало больно, и когда я почувствовала медовый привкус собственной крови, то не сдержала панического писка. Малик свободной рукой придавил мне горло, задушив крик.

Я задрожала всем телом — и тут боль от укуса утихла из-за вампирской месмы, страх превратился в страсть и жар, соски напряглись саднящими остриями, жаркое желание билось между ног. Руки Малика спустились вниз по моей спине, схватили меня, прижали к себе — его тело было тверже твердого. Колени у меня подкосились, я вцепилась ему в плечи, скользнула языком между клыков — да, я хотела того, что он мне предлагал.

— Женевьева…

Голос его прозвучал у меня в сознании сипло, словно бы отстраненно.

И тут Малик исчез…

…А я осталась стоять, трепеща, и где-то в груди застряла ледяная заноза печали.

Я потерла этот холодный островок — страх, обида и желание накручивали во мне спирали: вот он, настоящий водоворот противоречивых чувств. Малик стоял в нескольких футах поодаль и глядел на меня оценивающе. Нашего кровавого поцелуя — или как там это называется — как будто и не бывало. Я потрогала нижнюю губу. Она распухла и болела, а когда я отняла руку, кончик пальца оказался в яркой кровавой шапочке. Тут все противоречивые чувства как ветром сдуло, и осталось только одно: злость на Малика за то, что он использовал меня, словно кровную рабыню, и заодно и на себя — за то, что я ему разрешила. Я ткнула в его сторону окровавленным пальцем:

— Что за кашу ты тут заварил?!

Он подробно оглядел меня с ног до головы — как будто его это не касалось.

— Ты любишь заимствовать чужие тела, Женевьева. Мне было необходимо удостовериться, что под этим новым обличьем скрываешься ты и только ты.

— Ах вот оно что. Ты хочешь сказать, будто во всей этой истерике виновата только я? Подумай хорошенько, может статься, ты не так уж и прав, — ровным голосом проговорила я, стараясь унять жаркое биение сердца. — Мне прекрасно известно, что ты опознаешь меня где угодно только по запаху, поэтому мое Очарование — не предлог для укуса по-быстрому.

— Твой аромат так силен, что заглушает все чужие, поэтому я не способен различить в нем посторонние ноты. — Он грациозно повел одним плечом. — Однако — да, ты права, я голоден. Тебе не следовало уходить.

Мне не следовало уходить! Видали? Вот зараза! Мы даже переговоров не начали, а он уже ведет себя, как будто считает, что я так и побегу к нему, точно наркоманка последнего разбора! Не дождется — и плевать, что он такой красавчик! Я перевела дух, заставив себя не обращать внимания на адреналин, который густо переплетал мои чувства страхом и злостью.

— Малик, я не твое имущество, — твердо заявила я: надо, чтобы мы оба это как следует поняли. — Поэтому не рассчитывай, что я каждый вечер буду прыгать возле твоей постели, дожидаясь, когда ты проснешься, — не бывать такому.

На миг в его глазах мелькнул холодок, и по спине у меня пробежали мурашки, но потом я решила, что это у меня фантазия расшалилась, поскольку Малик сказал:

— Нам нужно заняться вопросами твоего алиби и обратиться в полицию. — Он окинул мое Очарование презрительным взглядом. — Тебе понадобится некоторое время, чтобы привести себя в пристойный вид.

Я уставилась на него с подозрением. Неужели он и правда искал меня только затем, чтобы обеспечить мне алиби? Гм, отказываться я, конечно, не стану, но…

— Спасибо, я тебе очень признательна. — Я махнула рукой в сторону замороченной компании в вестибюле. — Но я никуда не пойду, пока не буду уверена, что никто не пострадал.

— Женевьева, это же больница. Здесь прекрасно обученный персонал и все необходимое оборудование для подобных случаев. — Малик улыбнулся, и я кивнула: мне показалось, что это разумный довод. — Ты не можешь сделать ничего полезного, так что лучше не мешай врачам.

Тут, словно по чьей-то беззвучной команде, Грейс скользнула по мне невидящим взглядом и решительно бросилась туда, где два охранника навалились на трепыхающуюся Бабочку. Охранники вскочили и отпрыгнули в стороны, и один из них по приказу Грейс помчался куда-то по коридору. Грейс опустилась на колени, принялась осматривать Бабочку на предмет повреждений…

— Женевьева!

Я резко обернулась — холодный голос Малика приковал мое внимание. Вампир стоял на прежнем месте и ждал, протянув ко мне руку.

Я смотрела на нее и думала, как было бы славно переплести свои пальцы с его, позволить ему увести меня отсюда в безопасное место. Жаль, что нельзя. Для меня не существовало безопасных мест, тем более в его обществе, — да и ни в чьем. Проклятье. Этот наглый кровосос лезет мне в мысли. Будто ему мало того, что заморочил мне голову своей месмой, мало того, что играл моими чувствами.

— Молодец, Малик. — Я раздраженно глянула ему в лицо. — Только вот вампирские гипнофокусы со мной не удаются, так что ты мне эти штучки брось.

— Я говорю правду, Женевьева. — Он шагнул в сторону, чтобы посмотреть на сцену, разыгрывавшуюся у меня за спиной. — Мы здесь никому не можем помочь, но, если ты настаиваешь на том, чтобы остаться, я буду вынужден поставить в известность наших друзей.

Я обернулась посмотреть на Грейс — она развязывала белую ленточку на шее Бабочки. Второй врач — кажется, Крейг, судя по лысине, — готовился вставить Бабочке шунт в яремную вену, чтобы пустить кровь. Откуда он появился? Я занервничала. Неужели Малик настолько меня отвлек, что я все пропустила? Но беспокоило меня не пропущенное время… Я снова поглядела на Малика.

— Простите, что побеспокоил вас, любезный тролль, — говорил он Хари, плавным жестом обводя вестибюль, а затем поклонился гоблину. — Даю вам обоим слово, что не собираюсь причинять вреда никому из ваших подопечных.

— По рукам, шеф. — Таддеуш указал оттопыренным большим пальцем себе за спину, где стоял Нил Баннер. — А как быть с клиентом? В моем договоре сказано, что, если вампиры попробуют наслать на клиента морок, я обязан применить крайние меры. — Он похлопал битой по ладони, оскалясь в рубиновой улыбке. — Так вы отпустите его или как?

— Я сдерживаю его из предосторожности, — спокойно ответил Малик. — Но если вы за него поручитесь, я отпущу его без промедления.

Таддеуш кивнул, и серебристо-красный хвост веером рассыпался по плечам.

— Поручусь, шеф, никаких проблем.

Малик наклонил голову — и Нил Баннер заморгал, бессмысленное лицо стало озабоченным и встревоженным. Не успел он ничего сказать, как Таддеуш ухватил его повыше локтя, потащил к самому дальнему креслу и силой усадил. Он принялся увещевать Нила, но так тихо, что мне было не расслышать слова.

Я посмотрела Малику в глаза и задала вопрос, который меня так мучил:

— Почему ты сказал, что мы никому не можем помочь?

Малик посмотрел сверху вниз на Бабочку. От ее кожи исходило радиоактивно-алое свечение из-за прилива крови.

— Сердце девушки бьется слишком сильно под воздействием яда, и, хотя уровень гемоглобина и, следовательно, кислорода у нее повышен, кровь циркулирует так быстро, что легкие не успевают ее перерабатывать. Они отказывают, сердце перегружается, а кровь так загустела, что питание мозга нарушено.

Классический случай адреналиновой гипертензии, вызванной вампирским ядом, и, если не принять неотложных мер, будет инсульт, а потом, вероятно, остановка сердца. Я знала эти симптомы, со мной это было, но я — фея-сида. А Бабочка — человек. Я поморщилась. Если не считать побагровевшей кожи, вид у нее был довольно мирный, даже на губах играло подобие улыбки.

— Если она уже дошла до этой стадии, — проговорила я, — где судороги?

— Я облегчаю ее страдания.

— Но ведь ей делают кровопускание, давление должно упасть.

— Одного кровопускания из яремной вены недостаточно, — пояснил Малик. — Если бы ей пробили сонную артерию, прогноз был бы более оптимистичный, однако это слишком рискованная процедура. Нужно контролировать отток крови от сердца.

Как именно — нечего и спрашивать. «Шейка» — питье крови из сонной артерии — популярное, хоть и противозаконное развлечение в не самых фешенебельных притонах СОС-тауна. Ничего удивительного, что Бабочки толкутся как раз возле таких притонов. Вампир — один или в компании — накачивает жертву ядом, а потом, когда она дойдет до грани инсульта, кусает ее в сонную артерию и глотает кровь, как будто жертва — это фонтанчик с лимонадом. Но даже в самых низкопробных заведениях в таких случаях прибегают к подстраховке: второй вампир следит за сердцебиением жертвы, не давая высосать ее до смерти, а потом помогает залечить рану, потому что вампир, пьющий из «шейки», насасывается до полного умопомрачения и впадает в коллапс от обжорства. Естественно, если вампир очень голоден, такой исход ему не грозит. Я прикоснулась языком к ранке на губе — мне пришла в голову блестящая идея.

— Ты бы мог ее спасти, если бы выпил ее крови?

Он ответил мне бесстрастным взглядом:

— Женевьева, я не могу пить ее кровь.

— Почему? Ты ведь очень голоден.

— Ты права. Я голоден, но она человек. Если выпью столько ее крови, сколько требует мой организм, она не выживет, — проговорил он, и в его голосе не было ни намека на какие бы то ни было чувства. — А остановиться я буду не в силах.

У меня возникла ужасная мысль: вдруг он укусил меня за губу, потому что боялся не сдержаться и перегрызть мне горло? Перед глазами вспыхнуло давешнее «воспоминание» — Роза проводит языком по собственным клыкам и наклоняется, готовясь к укусу.

Тут я поняла, как можно спасти Бабочку.

Я сбросила с плеч кожаную куртку и запрыгала на одной ноге, стягивая кроссовку.

Малик наблюдал за мной с отстраненным интересом.

— Что ты делаешь, Женевьева?

Я мотнула головой в сторону Бабочки:

— У нее будет шанс выжить, только если найдется вампир, который отсосет у нее лишнюю кровь. Ты этим заниматься не хочешь…

— Это было бы нецелесообразно, — уточнил он.

— Все равно. — Я стянула вторую кроссовку и расстегнула джинсы. — Поэтому я найду вампира, который это сделает. — Спустив джинсы с бедер, я замерла и осторожно покосилась на Малика. — Это будет Роза.

В глубинах его глаз заплясали и потухли искорки ярости.

— Не понимаю, чем в нашем случае поможет тело Розы.

Я переглотнула.

— Роза… она… ее тело — по-прежнему вампир, поэтому, когда я запущу чары, у меня появятся способности вампира. Тогда я смогу отсосать у девушки кровь… — Внутри все похолодело, но я решила не обращать на это внимания — в обличье Розы я никогда не пила кровь, только яд. — Ты меня подстрахуешь.

Малик не ответил; что ж, молчание — знак согласия. Джинсы упали на пол, я отпихнула их ногой в сторону и осталась в носках, рубашке и наколдованных белых плавочках. На левом бедре не было ни следа от волшебной татуировки — ее закрыло Очарование от купальника. Я оттянула трусики вниз, мимоходом отметив, что Тавиш сделал из меня натуральную блондинку, и включила магическое зрение, но татуировки по-прежнему не было. Сосредоточилась и провела пальцами по бедру. Я не пользовалась чарами уже с месяц, и магия должна была бы запрыгать от радости и требовать, чтобы я ее запустила, но я ничего не почувствовала. Проклятье. Я снова подумала о том, что чары, наверно, испортились. А может быть, им мешает Очарование, которое напялил на меня Тавиш? Тогда пора его сбросить.

— Ножницы, — пробормотала я себе под нос и огляделась.

Они нашлись на столике на колесах, который стоял поблизости. Откуда он взялся? Не важно — или я чего-то не заметила, или Малик по-прежнему морочит мне голову. Я схватила ножницы и наклонила голову, так что блондинистый хвост свесился на лицо.

— Мисс Тейлор, — послышался нерешительный голос Нила Баннера откуда-то сбоку. — Позвольте мне…

Я раздраженно покосилась на него:

— Что?

— Я так понимаю, вы с этим вампиром полагаете, что единственный способ спасти девушку — это отсосать ей кровь?

— Да, — сказала я. Нашел время лезть. — Если вам это не нравится, потом обсудим.

— О нет, мне все нравится. — Он улыбнулся, и глаза его так и засияли от счастья. — Ведь это спасет ее душу.

Я так и вытаращилась на него от неожиданности.

— Однако я думаю, что можно найти и более удачное решение, — продолжал Нил Баннер, плавным жестом указывая на лифты. — Здесь же есть еще один вампир, не правда ли? И к тому же отчаянно нуждающийся в помощи. Почему бы не дать ему напиться? Тогда мы спасем не одну душу, а целых две.

Я выпрямилась и уставилась на него, стараясь осознать ход его мыслей. Перевела взгляд на Бобби, который скорчился на полу, по-прежнему вцепившись в нож, а вокруг него растекалась лужа крови. Я о нем совершенно забыла — как, видимо, и все прочие. Но он же вампир, он выживет, если только…

— Вы говорите, он умирает? — спросила я у Баннера. — Откуда вы знаете?!

— Господь даровал мне способность видеть наши души. — Баннер сцепил пальцы и прижал руки к губам. — Когда наши земные тела умирают, ауры постепенно истончаются, и в конце концов души выходят на свободу и способны слиться с дивным сиянием Славы Господней. Как чудесно лицезреть их в этот миг… — На его лице собрались горестные складки. — Кроме тех случаев, когда душа сверх меры отягощена мирскими горестями и страданиями и не в силах ступить на этот путь.

— Красивая картина. Надо полагать. А при чем тут они?

— И у девушки, и у вампира практически не осталось ауры, мисс Тейлор. — Нил Баннер еще сильнее стиснул руки. — Они умирают. Мы с Таддеушем помолились за обоих, но этого, вероятно, недостаточно. К сожалению, их души слишком обременены тяготами и не достигнут небес Господа нашего. Душа девушки останется здесь и превратится в призрак, что же касается вампира… — Он покачал головой, прямо-таки олицетворяя отчаяние.

Я повернулась к Малику:

— Это так?

— Женевьева, я не вижу ни призраков, ни духов, — ровным голосом ответил он. — Однако он уверен, что прав.

— Нет, я имею в виду то, что Бобби умирает. Он вампир и не должен умереть.

Малик приподнял подбородок и втянул воздух:

— Он молод, и, если с тех пор, как его Господин кормил его, прошло уже много времени, он ослабел. Чары, заключенные в оковах, пресекают и связь с Господином, поэтому — да, возможно, он страдает от раны так же, как страдал бы человек.

— Тогда вперед!

Он перевел на меня бесстрастный взгляд:

— Что — вперед?

— Хватит тебе, Малик! — Я уперлась руками в бока. — Ты тут изображаешь главного кукловода, дергаешь всех за ниточки, вот и скажи, чтобы девицу подтащили к Бобби и дали ему поесть.

Малик смотрел на меня, словно что-то взвешивая.

— Ты слишком многого просишь, Женевьева. Мое вмешательство в их разум минимально — лишь в той степени, чтобы подтолкнуть их к тому, чего и так требуют профессиональный долг и образование. И разумеется, чтобы они считали, что на нас не надо обращать внимания, поскольку мы не нуждаемся в медицинской помощи. — Он обвел вестибюль плавным жестом. — Направить их мысли на нечто стороннее — более трудная задача.

— Но ты ведь это можешь!

— Мог бы, если бы захотел.

— Говори! — Я вздохнула. — Назови цену. Но это только на один раз, не больше.

Он поднял бровь:

— Ты предлагаешь мне сидскую сделку, Женевьева?

— Ты же сам этого хочешь, правда? — сухо парировала я. — Иначе зачем тебе болтаться тут и всеми руководить?

— В самом деле, зачем еще, — проговорил он и вдруг хлопнул в ладоши — я так и подскочила. — Но это слишком заманчивое предложение, я не могу принимать поспешных решений.

— Тогда три варианта на выбор, но у меня есть право вето, а если все три мне не понравятся, то останавливаемся на том, что ты один раз пьешь у меня кровь, договорились?

— Пью кровь так, как захочу. — Малик медленно улыбнулся, показав мне блеснувший клык. Это был не вопрос, а простая декларация о намерениях.

Сердце у меня екнуло. Дьявол. Нельзя же быть таким красавчиком и при этом таким мерзавцем-манипулятором!

— Но чтобы никто не пострадал.

— Но чтобы никто третий не пострадал физически, — поправил меня он.

Сердце у меня екнуло по совершенно другой причине. Мне совсем не нравились подобные уточнения. Удастся ли с ним договориться? Я-то планировала добиться этакого делового контракта, а не заключить волшебную сделку, из-за которой придется поставить на кон все свое будущее. Волшебные сделки никому не приносят пользы: магия — штука капризная. Я поглядела на Бобби, скорчившегося на полу. Он потерял мать и невесту, а его отец лежит в коме. Да, из него получилась модная фотомодель для вамп-фанатов, но на самом деле он остался тем перепуганным подростком, с которым я когда-то повстречалась, и хотя он и кровосос, но смерти не заслуживает — по крайней мере, если я в силах ему помочь. И девица тоже, ради чего бы она меня ни искала. Я закрыла глаза и мысленно прошептала короткую молитву, обращенную к любому богу, который мог бы меня случайно услышать.

— Согласна, — уронила я.

— Нет. — В зрачках Малика на миг вспыхнуло яркое пламя. — Я не согласен.

От потрясения я даже рот открыла. Он отказывается?

— Как это — не согласен? — поразилась я.

— Я не желаю заключать эту сделку.

— А как же они?! — Я махнула рукой в сторону Бобби и девицы.

— Женевьева, они не входят в число тех, чья судьба меня заботит. — Слова скользнули по мне, словно прохладная тень золотисто-солнечным осенним днем, и я поежилась — по спине побежали мурашки.

Тут Малик посмотрел вверх, и лицо его перекосила гримаса — едва ли не страдальческая.

Все кругом принялись быстро и энергично действовать.

Охранник, замерший было в растерянности, шагнул к Бобби, разжал его пальцы на рукоятке и выдернул нож. Клинок вышел с влажным чмоком, от которого Нил Баннер весь передернулся. Бобби вскрикнул от боли, между пальцев у него с новой силой хлынула черная кровь. Охранник осторожно повернул его на бок.

Грейс отработанным движением выдернула шунт из шеи Бабочки, а второй врач — Крейг — бережно, словно боясь поломать, поднял ее на руки и уложил рядом с Бобби. Веки у Бобби затрепетали, он поднял голову, губы раздвинулись, обнажив клыки. Желтый самоцвет на обруче сначала зашипел, потом зажужжал и погас. Я ощутила, как Малик еле заметно повел плечами, словно ему стало неудобно. Потом Бобби наклонил голову, и Бабочка дернулась — он впился в нее. По вестибюлю разнеслось чуть слышное причмокивание, а Грейс и Крейг поднялись на ноги и двинулись к оранжевым креслам для посетителей.

— Дело сделано, — сообщил Малик.

Он шагнул к лежавшей на полу Бабочке и подобрал окровавленную белую ленточку. Поднес ее к носу, принюхался, а затем тщательно сложил и спрятал в карман После чего двинулся к стойке регистрации и о чем-то зашептался с Хари. Оглядываясь в поисках разбросанных джинсов и кроссовок, я изо всех сил прислушалась, но не разобрала, о чем они говорили. Я нагнулась, чтобы подобрать одежду.

— Мисс Тейлор…

У меня за плечом раздался голос Нила Баннера, и я невольно выпрямилась. Его улыбка сияла надеждой, глаза так и сверлили мне переносицу.

— Мне бы хотелось напомнить вам о нашем давешнем разговоре и спросить, известно ли вам о том, о чем я упомянул?

— О деликатных материях, связанных с предполагаемым наследством, — кивнула я, перекинула джинсы через руку и прикрылась ими. Я не стыдлива, а вот он, кажется, застеснялся. — Прежде чем мы двинемся дальше, я хочу, чтобы с завещанием познакомился мой адвокат. — Как только я его раздобуду, добавила я про себя. — Принимаете ли вы такие условия?

— Естественно! — воскликнул Нил и протянул мне визитную карточку. — Здесь все мои телефоны. Как только будете готовы, прошу вас, позвоните мне. Чем раньше, тем лучше, даже сегодня: глава ордена заинтересован в том, чтобы дело было решено как можно быстрее.

Как-то уж слишком заинтересован, подумала я. Наклонила голову — пора кое-что проверить.

— Разве занятия некромантией не противоречат всей этой религиозности? Наверное, большинство церквей считают, что такие, как вы, служат злу…

— Ах, я сомневался, поймете ли вы меня, когда рассказывал о способности видеть души. — Он наградил меня тонкой полуулыбкой. — Но ведь главное — не дарования, которые мы получили свыше, а то, как мы ими распорядимся.

— Ясно. Поняла.

Я уже собралась попросить его поговорить с Козеттой, но в душе у меня так и заверещал тревожный сигнал, предвещающий крупные неприятности, — прямо-таки сиренин камертон.

«Женевьева, — прозвучал у меня в мыслях голос Малика, — нам пора идти. У меня сегодня есть и другие дела, в том числе и твои переговоры с полицией».

Я полуобернулась, подчиняясь его приказу, — и вдруг осознала, что делаю. Я потрясла головой и заставила себя остановиться. Проклятый зануда, неужели не мог попросить по-человечески, а не по-вампирски? Я подавила нездоровый порыв бежать за ним — и тут мне в голову пришла мысль по поводу претензий Нила Баннера и того, что насторожило меня с самого начала: зачем Графу было завещать яйцо Фаберже душеспасителям?

— Тот, кто оставил вам это наследство… — протянула я, обращаясь к Баннеру. — Вы знаете, почему он так поступил?

Нил Баннер улыбнулся улыбкой фанатика:

— Он хотел, чтобы мы молились за его душу.

Вот уж кто никогда не казался мне религиозным, так это Граф, но ведь, перед тем как его убить, я провела в его обществе всего часа два — разве я могла судить?..

— Ладно. — Я взяла у Нила визитную карточку. — Позвоню.

Я тревожно посмотрела на Бобби и девицу: Грейс с охранником их уже растащили.

— Они выживут?

— Если на то будет воля Божья. — Нил с серьезным видом сложил перед собой ладони. — Обе ауры стали ярче и плотнее. Мы с Таддеушем и дальше будем молиться за несчастных, — провозгласил он, — а когда они поправятся, предложим им и более материальную, мирскую помощь.

«Идем, Женевьева! — снова зазвучал у меня в голове голос Малика. — Пусть больными занимаются врачи!»

Мне хотелось подождать, пока не станет ясно, что оба вне опасности. К тому же было нужно получить ответы на кое-какие вопросы: что хотела передать мне Бабочка и откуда она знала, где меня искать? Кто и зачем ее послал? И еще я хотела поговорить с Грейс. Но настойчивая необходимость следовать за Маликом тянула меня, словно натянутая проволока, а напряженная линия плеч под черным френчем и приподнятый подбородок показывали, что его терпение на исходе. Поэтому, когда я выходила из «Надежды» вместе с красавцем-вампиром, сердце у меня колотилось сразу по нескольким причинам.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Снаружи нас дожидалось такси «Золотой гоблин», и кислый запах метанового топлива пеленой завис в сыром ночном воздухе. Из такси выскочил гоблин-долгоног и распахнул перед нами дверцу. Его ядовито-желтая прическа была похожа на мохнатого тарантула, с удобством расположившегося у него на голове. Порыв прохладного ветра примял темно-синий комбинезон, и обрисовавшаяся под ним высокая худая фигура напомнила мне о дриадах в тюрбанах — моих недавних преследователях. Ничего удивительного — царица гоблинов скрестила древесных троллей с солнечнорожденными гоблинами, которых отдавали дриадам на воспитание, чтобы вывести работников, которым рост и зрение позволяли получить водительские права.

— Вечер добрый, мисс, вечер добрый, мистер!

Гоблин провел длинным пальцем с тремя суставами вдоль носа и притопнул ногой, на кроссовке вспыхнули зеленые огоньки. Пронесся еще один порыв ветра, листва на ближних деревьях зашелестела. Я испугалась, не узнали ли меня деревья и не передали ли дриадам, где я, однако гоблин не обратил на них внимания, наверное, просто ветер подул.

Я ответила на приветствие, а Малик протянул гоблину черный бархатный мешочек.

— Все, что произойдет между мной и моей спутницей, должно остаться в тайне, это нельзя ни повторять, ни передавать третьим лицам ни в каком виде и никоим образом, — проговорил он.

Гоблин принял мешочек, прищурил ярко-зеленые глаза и вытряхнул содержимое на ладонь. В свете горевшей в такси лампочки блеснули три черных камня размером с мраморные шарики, но неправильной формы. Гоблин поднес камни к носу и принюхался, его беличьи уши дернулись.

— Договорились? — спросил Малик.

Гоблин-долгоног спрятал камни обратно в мешочек:

— Конечно, мистер.

Он похлопал морщинистой серой рукой по эмблеме «Золотого гоблина», вышитой на груди синего комбинезона, и снова притопнул.

Малик коротко поклонился и подтолкнул меня к машине:

— После тебя, Женевьева.

Я помедлила, не зная, действительно ли он собирается ехать в Отдел расследования магических убийств. Не успела я об этом подумать, как Малик вполголоса произнес:

— Мы едем в Старый Скотленд-Ярд, не правда ли, Женевьева?

Я обрадованно кивнула, и Малик повторил адрес гоблину. Я забралась в такси и забилась в дальний уголок заднего сиденья, чувствуя, как пластик холодит голые бедра. Малик опустился рядом, вытянул длинные ноги и прикрыл глаза. Гоблин занял водительское кресло, завел мотор, и мы с урчанием тронулись с места.

Я натянула джинсы, с трудом удержавшись на своей стороне сиденья, когда машина повернула за угол. Покосилась на Малика, отметив сетку бледно-голубых вен под белой кожей на руках и вдоль изящной линии челюсти. Да, он был голоден. Я бы решила, что он еще в «Надежде», еще до того, как укусить меня, был готов потерять контроль над собой и впасть в жажду крови. Но этого пока не произошло, так что я, возможно, зря поверила полученным от мачехи инструкциям, а возможно, у ревенантов все иначе. Само собой, он вполне мог в любую минуту обезуметь от жажды крови, а оказаться в замкнутом пространстве такси наедине с ошалевшим вампиром — не то, на что стоит соглашаться благоразумной девушке. По крайней мере мне.

— Женевьева, я не настолько нуждаюсь в крови, чтобы подвергать тебя риску, — тихо проговорил Малик.

Его слова дали ответ на мои невысказанные опасения, но сердце у меня все равно затрепыхалось.

Малик открыл глаза и посмотрел на меня чуть ли не насмешливо:

— Однако мне было бы легче, если бы ты несколько умерила сердцебиение.

Какое счастье! Чудовище обещает меня не есть! До поры до времени.

Я сделала глубокий вдох, имея в виду расслабиться, и зря — внутри так и заклубилась страсть: я вдохнула темный аромат специй. Чтобы отогнать неуместные мысли, я стала напряженно думать о некромантах, яйцах Фаберже, Бабочках и Бобби — и в конце концов свела все эти темы к самому насущному вопросу, моему алиби, точнее, к тому, что Малик поставил задачу подтвердить мое алиби первым пунктом в своем списке неотложных дел — даже не поел толком, прежде чем отправляться меня искать. Почему, интересно, он так рвался меня найти? Я уже открыла рот, чтобы задать прямой вопрос, но потом решила, что Малика лучше пока не трогать. Из-за строгого костюма, застегнутого на все пуговицы, вид у него был отстраненный, недоступный… но тут я поняла, что дело не в костюме. Малик выключился. Он остановил сердце — оно не билось, остановил легкие — они не дышали, приглушил свои сверхобостренные вампирские органы чувств до уровня человеческих, а то и меньше. Большинство вампиров учатся этому сразу после принятия Дара — так им легче внедряться в человеческое общество, проще не обращать внимания на оглушительный рев бьющихся сердец и ароматы крови, от которых клыки так и чешутся. Если вампир разрешит себе незаконно перехватывать глоточек-другой, как только засосет под ложечкой, ему не сносить головы, причем буквально: это верная дорога на гильотину. Естественно, лакомиться добровольной жертвой никто не запрещает, пусть только на лицензированной территории…

Мое внимание привлек объектив установленной в такси камеры видеонаблюдения, и в голове тут же раздался звонок тревожного сигнала. Я подалась вперед и постучала по стеклянной перегородке.

— Нам надо вернуться в клинику «Надежда»! — крикнула я гоблину-водителю.

Он слегка повернул голову, и я заметила в зеркале заднего вида, как тормозные огни стоящего впереди автобуса отражаются у него в глазах красными огоньками.

— Поезжайте дальше, — тихо произнес Малик.

Гоблин резко кивнул.

Дьявол! Я развернулась лицом к Малику.

— В больнице есть камеры видеонаблюдения, — проговорила я, держа злость и досаду в ежовых рукавицах. — Они засекли, как Бобби пьет кровь, это не лицензированная территория, а то, что он был без сознания, ничего не…

— Камеры не зафиксировали данный конкретный эпизод, — перебил меня Малик. — Люди будут уверены, что своими усилиями сумели спасти и вампира, и девушку; ничего другого они не запомнят.

Так, значит, он им и воспоминания успел подправить, пока насылал морок, — что ж, разумно…

— А как же тролль? И гоблин-колотун, и душеспаситель — они все знают, что произошло!

— В самое последнее время прошли совещания между Вампирским Советом Старейшин, царицей гоблинов и владычицей-матриархом лондонского тролльего клана — Малик отбросил назад завесу черных волос; на бледной коже блеснул самоцвет в мочке уха — Мы добились нескольких новых договоренностей, которые не допустят, чтобы люди чувствовали себя в присутствии вампиров менее уверенно и спокойно, нежели сейчас.

Я чуть не подпрыгнула от удивления. Вампиры и гоблины всегда находили общий язык, но что они взяли в компанию гоблинов… Кажется, бросив регулярно бегать в КровоСОС-таун в обличье Розы, я лишилась не только отравы, но и свежих сплетен.

— СМИ непомерно раздули бы сегодняшний инцидент, — продолжал Малик, — ведь в нем участвовал мистер Март. С него лишь недавно сняли обвинение в убийстве, и, если присовокупить к этому нынешнее недовольство волшебным народом, вероятно, что люди обратятся против всего нечеловеческого. Так что в наших общих интересах свести количество подобных случаев к минимуму.

Конечно, то, что меня обвинили в убийстве, подогревало тлеющие ксенофобские настроения едва ли не до кипения. И все равно, хотя Малик и стоял за всеобщий мир и покой, в «Надежде» мне казалось, что эта мысль ему почему-то не нравится.

— Если ради всеобщего блага стоит все покрывать… — то есть ради блага вампиров, пропищал у меня в голове мерзкий циничный голосок, — зачем ты так старался все уладить?

— Женевьева, даже если бы я ничего не сделал, результат был бы таким же, — мягко ответил Малик. — Мистер Март остался бы героем, хоть и павшим, а девушка лишь пополнила бы печальную статистику. Как ты справедливо заметила, сенсацией стал бы только метод, который был применен, чтобы спасти их жизни.

Я нервно пригладила волосы и замерла, наткнувшись на хвост, в котором заключалось Очарование. Перед глазами так и мелькали заголовки: «КРОВОСОС ЛАКОМИТСЯ, ВРАЧИ БЕЗДЕЙСТВУЮТ» или даже «БОЛЬНИЧНУЮ КАШУ ТЕПЕРЬ ЗАМЕШИВАЮТ НА КРОВИ». В общем, такого нагородят — мало не покажется. А Грейс выгонят с работы!

— Ты уверен, что люди ничего не запомнят? — испуганно уточнила я.

— Что-то может им присниться. — Малик прикоснулся к платиновому перстню на большом пальце — в этом жесте сквозила неуверенность. — Воздействовать на человеческий разум таким образом — не лучший выход, но у меня не было ни времени, ни сил добиваться их покорности иными способами.

— Им от этого будет плохо?

— Нет, однако справиться с волей врачей было непросто. — Он поднял ладонь, — мол, я сделал все, что мог. — Если они всерьез задумаются о происшедшем, то, вероятно, восстановят забытое.

— Грейс — моя подруга, — нахмурилась я, — она не поймет, почему я ушла. Что ты ей внушил?

— Ты увидела, что она занята, и не хотела ей мешать.

Я досадливо забарабанила пальцами по бедру: Грейс такому не поверит! Она наверняка рассчитывала, что я останусь и буду ей помогать! Я вытащила телефон и настучала ей сообщение, что нашла себе алиби и перезвоню, когда побываю в полиции. Тут я заметила, что пропустила сообщение от Финна: Тавиш дома, там нам ничего не грозит, и Финн предлагал у него и встретиться. Я ответила «Да», а больше ни о чем решила не распространяться: не хотелось рассказывать ему, куда я направляюсь, к тому же неизвестно, насколько у Тавиша на самом деле безопасно — из-за проклятия королевы сидов.

— Та девица твердила, что ей надо мне что-то отдать. — Я посмотрела на Малика. — Надо полагать, ты об этом ничего не знаешь.

— Ты знаешь, что это такое? — Он вытянул из кармана белую ленточку, заляпанную кровью.

— Она была повязана у девицы на шее, — ответила я. В голове мелькнула какая-то мысль об этой ленточке — мелькнула и пропала. — Нет-нет, даже не спрашивай, я не знаю, что это значит. Так что, может, перестанешь на минутку делать загадочное лицо и объяснишь мне, что в ней важного — по-простому?

Малик протащил ленточку между пальцев, и я передернулась — он словно бы пощекотал лентой мне шею. Месма!..

— У нас есть традиция: когда мы хотим завоевать чье-то расположение, то предлагаем ему подарок, — не спеша и почему-то печально начал Малик. — Цвет ленты означает намерения дарителя. Красный — предложение крови, черный — предложение секса, а белый показывает, что получатель вправе делать с подарком что захочет — и для питья крови, и для секса, и с использованием яда, а нож — это дополнительный аксессуар для другого рода развлечений.

Смотреть, как кто-то режет себе вены и истекает кровью, — это развлечение?! Ничего себе. Все это вампирские штучки, но зачем тогда Бабочку послали искать меня? Я покосилась на ссадины на костяшках и вспомнила, как Бобби умолял меня замолвить за него словечко перед Розой — моей предполагаемой Госпожой.

И тут у меня в голове так и щелкнуло!

— Выходит, Бабочку мне подарили. — Ну да, коробка конфет по-вампирски, с кровушкой. — А значит, какой-то вампир чего-то хочет от Розы… — примерно как Бобби… — …но ее найти не смог, поэтому взял Бабочку, накачал ее ядом и послал ко мне, наверное, рассчитывал, что я передам подарочек Розе, поскольку все думают, будто Роза — моя Госпожа, так?!..

— События развиваются активнее, чем я предполагал, — кивнул Малик.

Итак, теперь мне известно «что», отчасти — «почему» и «зачем», но я по-прежнему не знаю, «кто» стоит за Бабочкой и как они — или она? — разыскали меня в «Надежде». Меня по-прежнему донимала какая-то настырная мысль. «

— Этот вопрос необходимо решить, — продолжал Малик, — пока он не породил дальнейшие недоразумения.

Если подобная идея возникла у одного вампира, несомненно, появятся и другие… Черт!

— А я-то думала, хуже приглашений уже ничего не будет, — буркнула я, разозлившись из-за того, что придется в очередной раз копаться в вампирских делах. — От них хотя бы больно никому не было. Вот уж чего мне даром не надо — так это подарков вроде бедняги Бабочки…

Малик схватил меня за запястье — пальцы у него были ледяные.

— Какие приглашения?

Я вытаращила глаза, попыталась отнять руку — и тут все тело стало словно ватное: нет, это ни к чему… надо всего-навсего отвечать на его вопросы — и все… неужели нельзя просто поболтать по душам? Конечно можно… Я откинулась на сиденье, улыбнувшись при мысли о том, как мне удобно — сижу себе, а Малик держит меня за руку, поглаживает большим пальцем оцарапанные костяшки… Только ощущение было такое, словно разговор происходит в соседней комнате, а я заглядываю туда через окно и с трудом разбираю слова, как ни прислушиваюсь. Потом оконное стекло растаяло.

— …и к тебе приходили приглашения от вампиров из всех четырех кровных кланов?

— Да… — Тут я опомнилась и вырвала у него руку. — Какого лешего ты мне опять голову морочил?!

— Я ничего не делал, Женевьева. — Его месма огладила меня с головы до ног, словно легчайшее прикосновение шелка. — Просто небольшой фокус, чтобы помочь тебе вспомнить сведения, которые сознание, скорее всего, вытеснило как неважные. Вот и все.

— Замечательно, — фыркнула я не без облегчения. — В следующий раз попробуй сначала попросить, — возможно, я отнесусь к тебе несколько дружелюбнее.

— Ты хочешь, чтобы мы были друзьями? — спросил он каким-то неопределенным тоном.

— Я говорю… — На тыльной стороне ладони осталось ощущение нежного прикосновения, и я яростно потерла ее. — Я говорю, если ты еще когда-нибудь захочешь применить ко мне свои фокусы, попроси разрешения, понятно?

На миг мне показалось, что в его глазах мелькнула злоба, но потом он ехидно усмехнулся:

— Ах, прости, Женевьева. Постараюсь не забыть.

Он отвернулся и стал смотреть в окно такси. Мне никак не удавалось успокоиться — я сама не понимала, в чем дело; поглядев вперед, я увидела на фоне ночного неба яркие огни колеса обозрения и поняла, какой дорогой мы едем. Будем в Скотленд-Ярде через несколько минут.

Меня одолело любопытство, так что остатки вялости как рукой сняло.

— И что ты, интересно, выяснил про приглашения этими своими фокусами?

— Как я и предполагал, — ответил Малик. — Те вампиры, которые еще не стали хозяевами собственной судьбы, ищут Розу, вероятно, потому, что им нужен новый Господин, а те, кто уже добился автономии, намерены бросить ей Вызов, чтобы завладеть тобой как трофеем. Поскольку местонахождение Розы им узнать не удалось, они решили обратиться прямо к тебе, надеясь, что ты примешь приглашение отведать их крови. Если бы ты таким образом нарушила верность Госпоже, тогда Роза сама бросила бы им Вызов, чтобы вернуть тебя, свою собственность… или не бросила, если бы не пожелала.

— Ох, как это куртуазно и цивилизованно, если, конечно, не считать, что мы говорим о том, как сделать из меня кровный трофей, — язвительно процедила я.

— Обычай посылать приглашения — это редко используемая, однако вполне законная юридическая мера. Ведь мы не присваиваем чужую собственность, однако можем бросить Вызов или же предложить интересующему нас предмету определенные преимущества, которые позволят ему самому сделать выбор в нашу пользу.

— Ага, значит, вот почему никто до сих пор не стукнул меня по голове и не уволок — и, естественно, чтобы бросить Розе Вызов, надо сначала ее найти, а это было невозможно, я же не пользовалась чарами.

— Из этого положения легко найти выход, — заявил Малик. — Тебе нужно всего лишь рассказать мне, где находится тело Розы и как освободить ее от каких бы то ни было магических уз, затем мы убедим полицию в твоем алиби, а после этого я сам все улажу, и тебе больше не придется ни о чем тревожиться.

Я скривилась:

— Извини, Малик, ничего не выйдет.

В черноте его глаз снова замерцала злоба.

— Я не потерплю… — Он осекся. — Женевьева, нельзя, чтобы ты и дальше разгуливала в теле Розы, — продолжил он приторным от скрытой угрозы тоном. — Тебе ли не понимать, что это опасно для всех.

По спине у меня побежала струйка пота; когда-то Малик поклялся убить Розу — когда понял, что это уже не она, — но я рассчитывала, что эту стадию мы уже миновали. А вот и нет, прошептал у меня в голове мерзкий голосок.

— Дело не в том, что я не хочу чего-то тебе рассказывать, — твердо ответила я. — Дело в том, что я не знаю, где Роза. Я была уверена, что купила дорогие маскирующие чары, не более того. Стоит их запустить — и готово: я Роза.

— Кто продал тебе чары? — Малик подался ко мне, и я невольно отпрянула.

— Древняя. Она то ли черная ведьма, то ли колдунья, а может, и то и другое. Думаю, уж она-то знает, где Роза. У нее прилавок на Ковент-Гарден, по крайней мере, раньше был. — Я украдкой вытерла повлажневшие ладони о джинсы. — Я сама уже месяц пытаюсь ее разыскать, но, видимо, она залегла на дно.

— Я знаю, кто такая Древняя. — Лицо Малика утратило всякое выражение. — Ты не в состоянии ее найти по той причине, что она мертва. Граф убил ее около года назад из-за какой-то безделушки, которую она отказалась ему отдать.

Черт! Дьявол! Я же каждый месяц исправно платила ей за чары! На миг мне стало интересно, кто же получал мои денежки и нельзя ли найти Розу по этому следу, но потом я вспомнила про законы о защите персональных данных и про банковскую волокиту — и тут же отмела этот вариант: очень уж это будет долго и муторно. Малик верно подметил, что с появлением Бабочки проблем у меня стало в сто раз больше. А если учесть все остальное — например, что мне позарез нужно найти убийцу Томаса, — чем скорее я разберусь с вампирской частью своих трудностей, тем лучше. Я покосилась на красавца-вампира, который опять уставился в окно. Ему несколько сотен лет от роду, так что, наверное, он уже продумал все возможные осложнения, — например, что произойдет, если ему не удастся найти настоящую Розу…

Я откинулась на спинку и насмешливо подняла бровь.

— Надо полагать, за окном маячит план «А».

Малик повернулся с недоуменным видом.

— Ладно тебе, Малик. — Я побарабанила пальцами по сиденью между нами. — Уж не знаю, что ты задумал, но у тебя наверняка все уже на мази, осталось только найти Розу. Готова поспорить, именно поэтому ты за мной следил — надеялся, что я выведу тебя на нее, правда ведь? А потом некстати приключилось убийство и все осложнило. — Ничего себе художественное преуменьшение у меня получилось! — И фокус с памятью, или как там это называется, тебе не удался. Вот зараза, ты же даже в «Надежде» думал, как бы повыгоднее купить сведения, но потом решил, что лучше найти психологический подход и сыграть на том, кто кому что должен!

В бездне его глаз мелькнуло что-то нечитаемое.

— Разве ты считаешь, что должна мне?

Должна? Да, но еще и очень рада, потому что наконец-то поняла: он выслеживал меня только из-за Розы и рвется воплотить свой неведомый план, в результате которого я наконец избавлюсь от вампиров с их интригами — от всех, кроме него, конечно, — а именно этого я и хотела еще до того, как убийца Томаса снова нас столкнул.

— Я могу вызвать «Розу», — проговорила я, и сердце у меня почему-то сжалось от дурного предчувствия, хотя в этих словах не было ничего страшного.

Малик молча смерил меня взглядом и наконец уронил:

— Мне бы не хотелось решать этот вопрос подобным образом.

— Мне тоже не кажется, что это страсть как весело, но, честно говоря, я не вижу другого выхода!

— Минуту, Женевьева… — Малик помолчал. — Возможно, разумнее сначала уладить эту проблему, а уже затем обратиться к твоему алиби…

— Ага, на тот случай, если полиция тебе не поверит и упрячет меня за решетку, — кисло закончила я.

— Едва ли события развернутся по такому сценарию, однако вероятность есть всегда.

Учитывая, как прохладно — мягко говоря — относится ко мне инспектор Хелен Крейн, вероятность была очень даже высокая, мрачно подумала я. Поход в полицию в данный момент не улыбался мне и по другой причине — утром мне предстояла встреча с поукой Грианной, и мне было позарез нужно узнать, что она мне скажет. Алиби — это хорошо, но алиби, подкрепленное доказательствами, — еще лучше.

— Ну и что теперь будет? — спросила я.

Малик подался вперед и постучал по стеклянной перегородке:

— «Голубое сердце», Лестер-сквер, — сказал он гоблину, и тот кивнул.

Потом он откинулся на спинку и оценивающе оглядел меня:

— Нам придется разыграть некоторый спектакль. Ты уверена, что тебе это по душе?

Сердце снова сжалось, и я задумалась, не надо ли уточнить, какой именно спектакль он имеет в виду, но потом решила, что, наверное, лучше ничего заранее не знать.

— Если в результате появится гарантия, что такое больше не случится ни с одним несчастным человеком, а у меня раз и навсегда кончатся вампирские заморочки, тогда да, конечно, — твердо ответила я.

— Это опасно, — предупредил Малик.

Я хохотнула — отнюдь не весело:

— С вампирами иначе не бывает.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Глазам и ушам на Лестер-сквер была верная погибель: визгливые возбужденные возгласы, топот подметок по асфальту, фоновый гул ночных машин, взрывы доносящейся из баров музыки, яркие огни, отражающиеся мириадами цветов в подернутых рябью лужах, — и ощущение ледяной сырости на коже. Вечерние туристы и веселящиеся компании обтекали нас, как потоки воды в бурной реке обтекают валун, не обращая ни малейшего внимания: Маликовы фокусы в действии. Он прикрыл глаза, поднял подбородок и втянул носом воздух — искал вампиров.

Куртку я забыла в «Надежде» и теперь дрожала на холодном октябрьском ветру, шелестевшем листвой в сквере посередине площади. Сунув руки в карманы джинсов, я твердила себе, что трясет меня исключительно от холода, а не от перспективы разыгрывать какое-то представление в ночном клубе, набитом кровососами. Хорошо хоть, сейчас ни дриады, ни другие соплеменники из волшебного народа меня не тронут; у них хватит ума не соваться в вампирский клуб, не заручившись какой-нибудь гарантией безопасности. Для меня такой гарантией был молчаливый вампир за левым плечом. Я глубоко вздохнула, чтобы взять себя в руки, и поглядела на место нашего назначения.

Клуб «Голубое сердце» в прошлой жизни был кинотеатром с несколькими залами, а потом кровососы превратили его в место жарких свиданий с клыкастыми звездами первой величины. Над входом высились двухфутовые серебряные буквы, а обе «О» в слове «Голубое» заменяла жутковатая эмблема клуба — голубое неоновое сердце, которое билось, как живое. Выше, во весь фасад, соорудили огромный экран — недавно, уже после моего последнего визита, — и на нем крупным планом красовался Бобби в фирменном образе мистера Марта — сексуальный прищур и капризно выгнутые губы. Поперек его лица побежала кроваво-красная строка: «Назначь мистеру Марту свидание в Звездной гостиной в Хеллоуин!» — а потом ее перекрыла печать: «Все билеты проданы». Картинка поменялась — теперь на экране была дюжина копий Белы Лугоши в полном вечернем облачении под медленно вращающимся зеркальным шаром: «„Укус на память" представляет! Встречайте Хеллоуин на балу у Барона! Билеты в наличии!»

— Не шибко веселая компания для бала, — заметила я, обернувшись к Малику.

Он глядел на вход. Вокруг него все замерло — словно и его самого здесь не было, словно его и не существовало.

— Эй, Малик, очнись! — Я помахала рукой у него перед лицом.

Легкая морщинка у него между бровей стала глубже.

— Женевьева, сейчас нам нужно будет туда войти.

— Что? — От страха у меня перехватило горло. — Погоди, я думала, ты хочешь, чтобы я сначала превратилась в Розу!

— В клубе есть отдельные кабинеты. — Малик подхватил меня под локоть и повлек к входу.

Я попыталась высвободить руку.

— Стой! Мне надо будет во что-то одеться — рубашка еще налезет, но в эти джинсы Розе нипочем не втиснуться! — Я похлопала себя по бедру.

— В клубе найдется множество костюмов, Женевьева, тебе будет из чего выбрать.

Каких таких костюмов? Он что, шутит? Я отмахнулась от этой мысли.

— Там же гоблины! — возразила я. — Ты забыл, что они чуют Очарование? Это же все равно что проорать в рупор, что ты привел в главный вампирский клуб меня — сиду!

— Влиять на мысли гоблинов я не в состоянии, зато могу замаскировать их реакцию на тебя. — Малик в который уже раз оглядел меня с ног до головы. — Ты не хочешь этого делать, да, Женевьева?

— Как это? — удивилась я. — Я же сказала, что согласна.

— Ты нас задерживаешь.

— Нет, просто я стараюсь кое-что предусмотреть… — В голове стало пусто: Малик поднял руку и нежно погладил меня по щеке, потом взял за подбородок.

— Пусть мне и не нравится твое нынешнее обличье… — Он пропустил сквозь пальцы мой длинный блондинистый хвост, потом свободно намотал его на руку. В ответ на его прикосновение магия так и вспыхнула, по телу у меня побежали мурашки. — Однако оно позволит мне легче затуманивать чужие мысли. Никто не узнает, что ты сида. Кроме того, лучше, чтобы Роза появилась не слишком рано, — мягко добавил он, а затем наклонил голову и поцеловал меня.

Губы у него были холодные, и холод передался мне, заглушил легкую пульсирующую боль от предыдущего укуса, скользнул в горло, словно ледяная вода знойным летним днем. Малик выпрямился и улыбнулся мне.

Я весело улыбнулась в ответ — мне так хотелось еще раз поцеловать его, еще раз ощутить этот вкус.

Он взял меня за руку и переплел прохладные пальцы с моими:

— Идем, Женевьева, и сделаем это вместе.

Я поморгала, увидев свое отражение в огромных черных очках крошечного гоблина-билетера, примостившегося на высоком табурете за кассой в «Голубом сердце».

Его волосы, выкрашенные в голубой цвет, торчали над головой спиралью, словно рог единорога.

— Ваш пропуск, мисс, — бодро сказал он, схватил меня за руку и украсил тыльную сторону ладони печатью в виде голубого сердечка размером с фунтовую монету. — Праздник скоро начнется.

Я снова поморгала. Теперь я стояла рядом с Маликом посреди фойе, в центре пустого круга. Огляделась с отстраненным интересом. Был субботний вечер, и народу набежало полным-полно. Люди выстроились перед полукругом билетных касс в длинные очереди, дожидаясь, когда и им поставят печати-пропуски, еще одна очередь с набитыми корзинами протянулась у кассы в сувенирном магазинчике, разукрашенном тыквами и летучими мышами. Но гуще всего была толпа у бара «Голубая жилка», где, судя по всему, напитком дня служило густое темно-красное слизистое пойло с оранжевыми прожилками и завлекательным названием «Коктейль „Аорта" с сиропом „Страшилка"». А напротив гардероба я приметила еще одно нововведение: киоск, к которому тоже тянулась очередь, но покороче, под вывеской «Мистер Нэш, специалист по зубным имплантам и коронкам. Клыки на одну ночь или на веки вечные. Специальное предложение к Хеллоуину!» В очереди приходилось стоять даже тем, кто уже выложил денежки. Очередь змеилась между голубыми бархатными шнурами, взволнованно щебеча и дожидаясь, когда же можно будет войти в святая святых клуба через двустворчатые двери. Вглядевшись в толпу, я обнаружила, что некоторые гости желали сфотографироваться на память либо с клыкастым молоденьким вампирчиком, обнажившим мускулистый торс, либо с Невестой Дракулы в прозрачном платьице и с черными кругами вокруг глаз.

При таких темпах вампирские фанаты быстро истекут своими денежками в перекормленные банковские счета кровососов. Похоже, рекламная кампания «Золоченый гроб» окупается с лихвой, и не только кровью.

Рядом шевельнулся Малик, напомнив мне, как я сюда попала, — скорее даже о том, что я на самом деле плохо понимала, как я сюда попала. Я опустила глаза, увидела наши переплетенные пальцы и выдернула руку.

— Хватит уже дурить меня своими фортелями! — прошипела я сквозь стиснутые зубы. — Говорю тебе, у меня от этого нервы ни к черту! И почему, интересно, Розе еще нельзя показываться?

— Потом, Женевьева, — устало отозвался он, оглядываясь в поисках кого-то или чего-то. — Если мы хотим сегодня решить обе задачи — и эту, и твои проблемы с полицией, — время не ждет.

Я покосилась на него. Он весь побелел, голубые вены под челюстью стали ярче и заметнее.

— Что с тобой? Ты выглядишь хуже, чем пять минут назад.

— Люди, — пробормотал он, и на лице его мелькнуло странное выражение — едва ли не паника. — Оказалось, мне труднее не обращать на них внимания…

Мне стало не по себе, я прищурилась:

— Ты голоден, я понимаю, но ты же ехал со мной в такси, и ничего!

— Ты — другое дело, Женевьева. — Глаза его потемнели. — Ты — не пища, не то что эти.

— Малик аль-Хан! — воскликнул женский голос чуть ли не над самым моим ухом. — Где она, Малик? Ты говорил мне, что доставишь ее сюда сегодня! Зрители в сборе, если им придется ждать представления, они потребуют объяснений!

— «Она»? — спросила я, подняв бровь. — Что это за «она»?

«Женевьева, прошу тебя, держи меня за руку, — настойчиво и повелительно произнес Малик у меня в голове. — И не отпускай. При телесном контакте нам будет легче ее обмануть. Она имеет в виду не тебя».

Я помедлила, но все же положила руку на его протянутую ладонь, его пальцы сжали мои ледяными тисками, по моим жилам заструился обжигающий лед и скопился колючим комком в горле. Я проглотила боль и мысленно вздохнула. Попалась! Малик развернул меня лицом к неведомой собеседнице, заломив мне руку за спину — то, что мы держимся за руки, было не видно, и со стороны казалось, будто он просто приобнял меня за талию… или собирается вывихнуть плечо.

К нам приближалась изящная белокурая вампирша, одетая в стиле двадцатых годов; нижнюю половину лица она прикрывала черным кружевным веером, на платье при каждом шаге брякала гагатовая бахрома. Элизабетта, глава кровного клана Золотого Клинка. Некоторые из гостей-людей так и разбегались от нее, только что не прыгая через головы соседей. Некоторые, наоборот, застыли, разинув рты от ужаса и изумления. Что она с ними сделала, прах побери?!

«Она предстала им в виде Медузы Горгоны, или ангела с крыльями, или с тигром на поводке, — пояснил Малик. — Это ее любимые обличья. Людей Элизабетта не любит, зато она наша союзница и готова сегодня нам помочь».

«Ты меня слышал?!» — подумала я и покосилась на него.

«Когда ты специально направляешь свои мысли в мою сторону, а мы соединены, как сейчас, — да, я тебя слышу».

От его слов меня пробила дрожь. Впрочем, это скорее хорошая новость. В нынешних-то обстоятельствах.

Малик в ответ сжал мне пальцы, а изящная вампирша резко остановилась прямо перед ним. Она была маленькая, заметно ниже пяти футов, и очень юная на вид — похоже, приняла Дар лет в шестнадцать-семнадцать, — но высокомерному выражению ее странноватых бесцветных глаз сравнялось несколько сотен лет и от нее исходила такая сила, что мой Очарованный хвостик так и встопорщился, словно испуганная кошка. Я потрясла головой, чтобы избавиться от мерзкого ощущения.

— Где она, Малик? — властно спросила вампирша, и ее голос отдался у меня в ребрах, словно оглушительный аккорд на бас-гитаре.

Я поморщилась и сжала свободную руку в кулак, чтобы не потереть грудь. И эта туда же — морочить меня своей месмой! Я попыталась ее заблокировать, но из-за ледяного комка в горле у меня ничего не вышло. Тут я обнаружила, что месмой морочат не только меня: люди кругом терли себе грудины, а кое-кто даже схватился за голову.

«Похоже, людей она и правда не любит, — мысленно заметила я. — Я слышала, она против всей этой ерунды со знаменитостями — обратно в Средние века хочет, что ли?»

«Женевьева, прошу тебя, постарайся сохранять на лице выражение восхищенной гостьи, этим ты все упростишь». Малик еще сильнее сжал мне руку, а вслух произнес:

— Роза вот-вот будет здесь, Элизабетта.

Ага. Значит, старушка Лиз высматривает Розу.

— Надеюсь! — Элизабетта раздраженно сложила веер. — Малик, я делаю все это исключительно ради тебя. Будь моя воля, я бы первая вонзила клыки ей в горло, стерве ненасытной! Не понимаю, зачем ты настаиваешь на том, чтобы она жила дальше, когда из-за нее столько проблем!

Да уж, Розу сюда пригласили не для того, чтобы пощебетать о своем, о девичьем. Я изобразила восторженную улыбку, но изнутри было такое ощущение, что вышел гоблинский оскал.

— Элизабетта, Роза всегда отличалась порывистым нравом, — спокойно отвечал Малик. — Я уверен, что она не хотела причинить тебе неудобств.

— Пф! Она только о себе и думает, до других ей дела нет! Охотится без разрешения на нашей территории, таскает лучшие куски с наших столов! Не так уж часто нам попадается кровь волшебного народа, даже разбавленная человечьей! Такую ценность нужно расходовать разумно и мудро, а не забирать себе, тешиться в одиночку, а потом выбрасывать!

«Кажется, Женевьева, из тебя вышла превосходная спасительница полукровок».

«А ты как думал, а?!»

Тут мне стало интересно, откуда он это знает. Но когда я услышала следующую фразу Элизабетты, то позабыла обо всем.

— А теперь она еще и завладела сидой — втайне от нас! — Она всплеснула руками от возмущения, бисерная бахрома на платье взметнулась и забрякала. — Неужели Роза решила, будто никто ни о чем не догадается, будто она сможет противостоять самому Автарху? Только его внимания нам и не хватало!

— Розе не придется иметь дела с Автархом, и никому в Лондоне не придется, если ты, Элизабетта, засвидетельствуешь, что она предложила мне свою вассальную верность. — Малик снова сжал мне пальцы. — Я подожду прибытия Розы наверху, а когда мы будем готовы, пошлю за тобой.

Он склонил голову, затем повернулся ко мне и жестом показал на двойные двери, которые вели в клуб.

— Прошу.

— Стой! — приказала Элизабетта, и команда вонзилась в меня, словно крючок. — Это еще что такое? — Она ткнула в мою сторону пальчиком, обтянутым кружевной перчаткой.

«Приношу мои извинения, Женевьева». Голос Малика звучал у меня в голове устало и раздраженно.

— Ничего, Элизабетта. — Он грациозно повел плечами. — Мне нужно подкрепить силы, только и всего.

Подкрепить силы? Очаровательно. Хорошо хоть он заранее извинился.

— Ты же все равно получишь свою долю!

— Естественно; эта девушка лишь аперитив.

Гм. Значит, я теперь аперитив…

— Она не в твоем вкусе, Малик, — заявила вампирша, с кривой ухмылочкой на изысканных губках пялясь на мои порнографические буфера. — Такая… заурядная.

— У нее крепкий организм, — бесстрастно возразил Малик. — В крови нет вредных примесей, она дала свое согласие — что еще нужно, чтобы просто перекусить?

— Надеюсь, ты не собираешься выпивать ее досуха. — Элизабетта надменно раздула ноздри. — Поскольку в этом случае тебе следует учесть, что здесь не лучшие условия, чтобы избавиться от трупа. У меня будут… сложности. — Она оценивающе оглядела Малика. — Сложности, которые я не смогу сохранить в тайне от людей, — пояснила она.

— То, что я собираюсь делать, не должно тебя заботить.

— Еще как должно! Графа нет, и теперь я — глава Лондонского совета!

— Элизабетта, это решение будет утверждено не раньше чем на завтрашнем собрании, — напомнил Малик.

— Пф! Кто посмеет мне перечить? Черви и Бубны из кланов Сердца и Алмаза не располагают достаточным влиянием, а Деклан со своим Трилистником мне не ровня, на стороне моих Пик численный перевес перед его Трефами! Сегодня или завтра — какая разница? — Она торжествующе улыбнулась, продемонстрировав острые как иглы клыки гораздо длиннее обычного. — Так что в моем праве отказать тебе в кровной доле, Малик! Более того, стоит мне решить, что ты поддался проклятию своего кровного рода, и я могу присудить тебя к смерти!

«Не нравится мне все это», — мысленно пробормотала я.

Малик напрягся, между бровей наметилась складка.

— Элизабетта, направь свои усилия в другое русло.

— Малик, я знаю тебя несколько сотен лет, и за это время ты ни разу не ел что попало. — Она театральным жестом развернула веер. — Значит, это для тебя не просто закуска. — Розовый язычок облизнул клыки. — Любопытно почему.

«Она что, знает, кто я такая?»

«Нет, не знает; если бы знала, то не стала бы с нами разговаривать, а сразу попыталась оторвать мне голову, чтобы заполучить тебя».

«Тогда хорошо, что она тебе друг. Не хотела бы встретиться с кем-нибудь из твоих врагов».

«Она не друг, а союзник. Элизабетте необходима была моя поддержка, чтобы добиться завтрашнего повышения, однако сейчас — по неизвестной причине — она полагает, что поддержка ей не нужна».

— Кругом много людей, а я так никого и не убил. — Малик легкомысленно отмахнулся. — Как видишь, Элизабетта, проклятию я не поддался.

— Ошибаешься — не вижу. — Ее странноватые зрачки сжались в невидимые точки, отчего бесцветные глаза приобрели окончательно непонятное выражение. — Думаю, тебе следует показать мне, что ты в состоянии обуздать проклятие. — Она жеманно приложила пальчик к губам, как будто ее только что осенила блестящая мысль. — Отведай своей закуски прямо сейчас.

— Элизабетта, здесь неподходящее место. — Голос его звучал спокойно, но рука едва не переломала мне пальцы. Меня обожгла боль, потом ее заморозил лед. — Слишком много людей.

— Пф! Я могу снести ей голову, а люди увидят только то, что я им позволю, и больше ничего!

Она провела веером перед лицом, и на миг на ее месте оказалась ссохшаяся старая карга. Толпа зрителей восторженно захлопала. Я остолбенела. Какое из этих обличий правда? Девушка или старуха? Я попробовала включить магическое зрение — и чуть не подавилась ледяным комом в горле.

— Или ты сомневаешься в моих способностях? — На морщинистом личике расцвела широкая улыбка.

— Я не сомневаюсь в твоих способностях, Элизабетта. — Голос Малика был тверд, как сталь. — Я сомневаюсь в твоей верности Автарху. Если ты пойдешь ему наперекор, получится скверно.

— По-моему, Малик, это твоя верность под вопросом! Я ведь не собираюсь утащить у него из-под носа сиду! — Она рассмеялась — смех дребезжал, словно битое стекло. — Как, неужели ты полагал, будто кто-нибудь из нас поверит, что Роза заключила с сидой кровные узы без твоего ведома? — Она кокетливо поглядела на него поверх раскрытого веера — глаза затуманила дряхлость, веки набрякли от морщин. — Ты ловко обошелся с нашими законами, — впрочем, ловкости тебе не занимать. Ты хочешь заполучить сиду, но клятва, данная Автарху, не позволяет тебе ее присвоить. Как удачно, что Роза — единственная из твоей кровной семьи, пережившая проклятие, — сумела соблазнить ее, как удачно, что сразу после этого Роза взбесилась, и теперь ее надо либо усмирить, либо изолировать от общества, а значит, ты сможешь снова заставить ее плясать под твою дудку и наложить руку на все ее имущество!

— Как ты проницательна, Элизабетта, твоими стараниями от моей репутации камня на камне не осталось.

— А ну, кусай ее! — Пигалица резко сложила веер и ткнула им в мою сторону.

Малик сделал шаг назад, потянув меня за собой.

Такого я не ожидала. «Это еще зачем?!»

— Если бы я и в самом деле поддался проклятию, — Малик обвел рукой внимательную и благодарную, хоть и забывчивую публику, — ты бы сейчас спровоцировала кровавую бойню. Такого даже ты не пожелала бы.

— Или ты укусишь ее сейчас и докажешь, что не поддался, или я убью и тебя, и ее, а потом скажу, что это была необходимая мера защиты наших гостей! Дать другие показания будет некому — свидетелей не найдется, правда ведь? Ну и где тогда окажется твоя драгоценная сида, сам подумай? Ничейная собственность — сдастся на милость первому попавшемуся вампиру. А они все только о ней и думают — и к тому же, недоумки, заявляют о своих притязаниях, считают, будто сидская кровь придаст им сил, будто она их защитит! Начнется естественный отбор. К тому же она не сможет даже обратиться к человеческим властям — ее же разыскивают по обвинению в убийстве. А сородичи, конечно, будут только рады от нее избавиться — у них из-за нее столько неприятностей! — Длинные клыки нависли над нижней губой, как у моржа. Вампирша похлопала по ним веером — звук получился неожиданно металлический, а не пластмассовый. — Неужели ты этого добиваешься — чтобы из-за сиды начались свары и ее кусали все кому не лень? А потом победитель выдаст ее кровь Автарху и тем самым заручится его покровительством. Насколько я знаю Автарха, он не посмотрит на то, что сида не в лучшем состоянии здоровья, более того, будет рад, если она не станет сопротивляться!

«Нет уж, я такого не допущу, — пробормотала я в мыслях. — И вообще мы зря тратим время на ее трескотню. Слушай, дай ей по голове и пошли, а?»

«Женевьева, она глава клана Золотого Клинка. Посмотри на ее веер и наших зрителей краем глаза — и увидишь, что стоит за наваждением».

Я повернула голову, посмотрела на вход и на компанию, входившую в фойе, потом поймала Элизабетту боковым зрением. В руках у нее был вовсе не веер, а бронзового цвета палаш, и она вертела им, словно перышком. Острие трепетало в нескольких дюймах от наших лиц. Я невольно отшатнулась, и вампирша рассмеялась — ее лицо снова помолодело. Публика опять зааплодировала, но теперь я видела, что среди восторженных людей расставлено несколько вампиров с каменными лицами, и у каждого был нож или меч.

«Она нас окружила!» Я вытаращилась на вампиршу.

«Естественно. Элизабетта никогда не показывается в свете без личной охраны».

Элизабетта между тем наградила меня презрительным взглядом.

— Так, значит, она не просто пища! Наверное, из твоих смертных приятелей — иначе ты не показал бы ей меня! Впрочем, Малик, ты всегда чересчур сентиментально относился к своим игрушкам… — Она состроила фальшиво-сочувственную мину. — Только не давай Розе запустить в нее клыки, а то опять будет как в прошлый раз!

— Осторожнее, Элизабетта, — глухо прорычал Малик, — а не то я объявлю, что ты тоже взбесилась, и отниму у тебя Дар!

— Отнюдь нет, Малик, ведь я в полном рассудке, и это противоречило бы твоему кодексу чести! Видишь ли, у легкой аморальности есть свои преимущества. — Она описала рукой с мечом плавную дугу, едва не перерезав при этом огорошенным туристам глотку-другую. — Кусай ее! — рявкнула она, и клыки у нее выдвинулись чуть ли не до подбородка.

Чтоб они провалились, эти вампиры, со своими вампирскими играми!

«Вот что, давай кусай меня и покончим с этим», — протелеграфировала я Малику.

«Нет; для нее это будет поводом напасть».

«А если ты меня не укусишь, для нее это будет другим поводом! — Я рассвирепела. — У нее такая беспроигрышная лотерея, а мне вовсе не улыбается попасть ей под горячую руку с этим тесаком!»

«Женевьева, не придавай этому значения, она просто провоцирует меня…»

Я перестала его слушать: моим вниманием завладело невероятное зрелище — по фойе бежала девочка. Она проскочила мимо новоприбывшей компании, рассекла толпу, словно пустое место, а потом вдруг повернула голову и улыбнулась мне. Козетта, мое привидение. Тут она растворилась в воздухе, я уставилась на вошедших, а те, в свою очередь, цепкими взглядами изучали толпу. Один из них с крайним любопытством рассматривал нас. В голове у меня щелкнуло — я кое-что вспомнила, и это замечательно сочеталось со словами Элизабетты.

— Спасибо, Козетта, — шепнула я и улыбнулась Элизабетте.

«Вот тебе, стерва, свидетели!»

— Эй, Деклан! — во всю мочь заорала я и бешено замахала рукой в воздухе. — Давай сюда, моя ирландская конфетка! Давай-давай, и дружков своих веди!

«Попробуй только теперь снести нам головы — мало не покажется!»

— Что она делает?! — возмутилась Элизабетта, но Деклан уже шагал к нам.

Палаш мигом превратился обратно в черный кружевной веер.

— Приветствует своего друга, — как ни в чем не бывало ответил Малик, но в голове у меня прозвучал вопрос.

«Деклан снабжает меня негласными сведениями обо всех пропавших полукровках старушки Лиз. У нас с ним договор».

Интересно, было ли для Малика неожиданностью, что Деклан, глава кровного клана Красного Трилистника, заключил с кем-то договор ради спасения полукровок, которых заманивают в СОС-таун вампирские банды. Впрочем, я тоже не понимала, зачем ему это, и было у меня легкое подозрение, что он просто слабоват и не может забирать их себе, вот и действует по принципу собаки на сене; естественно, Малик бы это сразу понял. Главной загадкой для меня было другое: почему Деклан никогда не требует ничего в награду за предоставленные сведения, ничего, кроме того, чтобы полукровок спасли.

«Ему известно, что ты разгуливаешь в теле Розы?» — спросил Малик.

«Нет».

— Элизабетта, Малик аль-Хан! Доброго вечера вам обоим.

Деклан ухмыльнулся, показав клыки, и от легкого всплеска его месмы у меня закружилась голова и показалось, будто все радости мира пришли меня навестить, — да уж, на это Деклан был мастер.

Ближайшие гости немедленно разразились веселым бодрым смехом, и Деклан ухмыльнулся еще шире, но в глазах его сверкало пристальное любопытство. Справа и слева от него стояли еще два вампира — его братья. Они были ошеломляюще неразличимы — все трое в тугих черных молескиновых штанах, белых льняных рубахах без воротников и с крошечными золотыми сережками-колечками в левых мочках, не говоря уже об одинаковых штампованно-красивых узких ирландских лицах и черных кудрях. Неудивительно, что поток гостей затормозил — все остановились поглазеть.

Деклан повернулся и оглядел меня с теплым мужским одобрением.

— О, золотце мое, как же я мог забыть о тебе — ведь подобную красоту нечасто встретишь!

— Дебби. — Я предостерегающе подняла палец. — Дебби, через две «б».

Я бурно вздохнула, колыхнув своими роскошествами, и с удовольствием понаблюдала, как его улыбающееся лицо слегка затуманилось. Как, прах побери, приятно, когда твоя внешность настолько нравится мужчинам, что они сразу теряют голову.

— Деклан… — Малик поклонился так коротко, что движение было трудно заметить. — Вижу, ты привел братьев. Шеймус, Патрик… — Его подбородок дернулся вниз на миллиметр — какое-никакое, а приветствие. — Неужели «Тир на н'Ог» сегодня закрыт?

«Тир на н'Ог» — это ирландский бар Деклана. Может быть, братья не так уж часто попадают на страницы желтых газет, посвященных сплетням о модных вампирах-знаменитостях, зато они в деле с незапамятных времен — уже триста лет, — и у них своя база шестерок и фанатов. Мне мимоходом подумалось: неужели они завидуют новым «первым красавцам и красавицам в классе»?!

— Разумеется нет. — Деклан поморгал, а потом довольно улыбнулся. — За порядком присматривает Фиона, мой драгоценный компаньон, — как ей и положено. Мы же пришли взглянуть, как вы обойдетесь с Розой. — Улыбка стала еще радостнее. — Надеюсь, мы от души повеселимся.

Позабытая Элизабетта с треском захлопнула веер:

— Деклан, тебя лично сюда не приглашали, предполагалось, что ты просто поручишься своей кровью!..

— Что ты, Элиза, разве мог я пропустить такой судьбоносный момент?! — Улыбка Деклана не дрогнула. — Теперь, когда Графа нет, я не доверяю ничьему мнению — лишь своему собственному, особенно если речь идет о судьбе Розы, этой гнусной интриганки…

Я так и подскочила от изумления. Значит, и Деклан тоже не любит Розу? Похоже, никто ее не любит. Вот почему Малик не хотел, чтобы я превращалась в нее раньше… Но главное — вот они, «свидетели», стоят и улыбаются, так что нам пора удалиться со сцены.

«Малик, приятно посмотреть, как они распускают хвосты, но это нас только задерживает!» Я сжала локоть Малика и посмотрела на него снизу вверх со слюнявым обожанием.

— Знаете, Малик обещал мне сюрприз, когда с делами будет покончено. Поэтому мы, с вашего позволения, удалимся, а потом вас догоним. — Я сделала ручкой всей компании. — Пойдем, мой кролик!

«Бегом!» — рявкнула я у него в голове.

— Сюда! — шепнула я и потянула его к входным дверям. — Не знаю уж, чем ты ее разозлил, но торчать рядом с ней было бы глупо…

Все кругом подернулось дымкой, сжалось в горизонтальную линию, словно перед глазами возникли помехи. Гул взволнованной болтовни мгновенно стих. И я поняла, что Малик окутал нас своей личной тенью, скрыл от посторонних глаз, ушей и носов, а возможно, и от осязания, и теперь мы можем улизнуть. Меня обдала горячая волна облегчения, но тут окружающая нас пустота прокралась в сознание, я споткнулась, начала падать, цепляясь за локоть Малика как за последнюю опору…

…И заморгала, уставясь на собственное испуганное блондинистое отражение в муаровом зеркале.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Мы были в лифте; со всех сторон так и сверкали панели, имитирующие старинные, в трещинках, зеркала. Лифт я узнала: как-то раз мне пришлось провести в нем двадцать неприятных минут наедине с Графом, когда он еще был главной вампирской шишкой в Лондоне, а не развеянным прахом и заодно суперзвездой моих морфиновых кошмаров. В этом лифте важные персоны могли добраться до бара для почетных гостей над фойе «Голубого сердца», минуя толпу, так что, по всей видимости, мы по-прежнему были в здании клуба, только непонятно, где именно. Я глянула на панель с кнопками, на ключик в замке, на пригашенные светильники — точно, лифт остановили и выключили. Пока ключ не вынут, мы никуда не поедем — и нас никто не найдет. После чего я перевела взгляд с собственной пучеглазой физиономии на темный размытый силуэт Малика; оба отражения повторялись и дробились, уходя в бесконечность.

Миф о вампирах и зеркалах — это миф и есть. Естественно, Малик вполне способен скрыть свое отражение — он все что угодно способен скрыть, если захочет. Я развернулась к нему лицом.

— Вообще-то, я хотела их отвлечь, чтобы мы могли убежать, — сухо заметила я.

Он ответил очередным непроницаемым взглядом:

— Если бы мы покинули клуб, то не достигли бы цели.

Мгла окончательно развеялась — и стало видно, как рельефно выступают под белой кожей голубые вены.

— Если бы мы дождались, пока старушка Лиз сделает из нас шашлык, то тоже ничего бы не достигли!

— Элизабетта — это препятствие, досадное, однако преодолимое; нам надо всего лишь держаться на виду у других кровных кланов, пока все не уладится.

— Знаешь, мне, честно говоря, здорово надоело, что ты переставляешь меня туда-сюда, будто пешку в твоих треклятых кровавых шахматах, — пробурчала я.

— Женевьева, я не хотел тебя в это вовлекать. — Вид у Малика стал опечаленный. — Я хотел всего лишь найти Розу и заставить ее внести ясность в наши отношения. Но ведь мы с тобой сходимся на том, что этот вопрос необходимо решить как можно скорее. И я предупреждал тебя, что это опасно.

— Ладно, — вздохнула я, соглашаясь с его доводами. — Я понимаю, просто не думаю, что тебя так просто возьмут и убьют: обычные вампирские разборки, кто кого круче…

— Однако за сиду вампиры сражаются всерьез. — (Это за меня, значит.) — Я же не позволяю им заполучить ее, поэтому, разумеется, они возьмут и убьют меня под любым предлогом.

С этой точки зрения получалось, что он прав.

— Но ведь ты говоришь, против тебя никто не пойдет!

— Никто не пошел бы, если бы я был в полной силе и на кону не стоял бы трофей, но сейчас, когда я изнурен ранениями и голодом, они чуют мою слабость. — Он отбросил с глаз черную прядь, и я не могла не заметить, что рука его дрожит. — Как сказала Элизабетта, если я погибну прежде, чем Роза мне покорится, она окажется беззащитной, а ты станешь словно спелый плод: протяни руку и сорви.

— Что-то я не понимаю. — Мне даже стало нехорошо. — Что изменится, если Роза принесет тебе эти самые пасхальные клятвы? Все равно можно потом убить вас обоих — ну, или нас с тобой, так ведь?

— Роза получила независимость. По нашим законам, если кто-то пожелает отнять ее собственность, он должен будет бросить Розе Вызов и победить ее при свидетелях. Если же кто-то из нас отказывается от независимости, Вызов должен принять его Господин.

— Ясно, возвращаемся в начало алгоритма. — Я вздохнула. — Тогда претендентам придется бросить Вызов тебе, а старушка Лиз, похоже, перед этим не остановится.

— Нет, не мне, — бесстрастно отозвался Малик. — Автарху.

— Что?! — Меня так и подбросило от неожиданности, изумления и ужаса. — То есть если Роза покорится тебе, я, получается, снова перейду в собственность к этому психу?!

— На первый взгляд именно так…

Я схватила его за грудки.

— Я к нему не вернусь, ясно тебе?! — заорала я ему в лицо. — У тебя был шанс получить меня, но ты все прошляпил! Только попробуй, и я убью тебя — кого угодно убью — или руки на себя наложу! Я не стану собственностью Бастьена! Ни-ког-да!

Он накрыл мои руки своими — и под его ледяным прикосновением страх сразу развеялся.

— Женевьева. — Голос его звучал мягко, но настойчиво. — Успокойся. Я сказал, что на первый взгляд покажется, будто ради тебя надо будет бросить Вызов самому Автарху. Полагают, будто я ему по-прежнему верен.

— Но ты же мне говорил… — Это было, когда я решила, что он явился забрать меня к Автарху. — Ты говорил, что уже двадцать лет не называешь его Господином! — Я выдернула руки из его ледяной хватки и принялась растирать, чтобы согреться. — И прекрати манипулировать моими чувствами, вот что!

— Приношу свои извинения, я намеревался всего лишь избавить тебя от страха. — Малик наклонил голову. — То, что я больше не зову Бастьена Господином, — это правда, однако нас обоих устраивает, чтобы в кровных кланах полагали, будто я ему покоряюсь. То, что все считают, что он способен подчинить меня себе, немало способствует его положению в обществе, а мне не приходится иметь дело с чужими Вызовами. К тому же все трижды подумают, прежде чем убить меня и тем самым прогневать Автарха.

— Тоже мне проблема! Старушку Лиз перспектива прогневать Автарха не заботит!

— Несомненно, она уверена, что, если улестит Автарха, предложив ему твою кровь, он смирится с неизбежными потерями и будет рад, что она меня устранила, — рассудительно ответил Малик. — Разумеется, она, как и многие другие, полагает, будто кровь сидов несет в себе столько жизненной силы, что позволит ей победить в любом поединке — даже с Автархом.

— Так, давай-ка все проясним. — Я прищурилась. — Как только остальные вампиры увидят, что Роза публично тебе покорилась, они решат, будто я принадлежу Автарху, — и так будут думать все, кроме тебя и его?

— В точности так, — кивнул Малик.

— Значит, если он захочет заполучить меня обратно, ему придется бросить тебе Вызов — или ты сможешь выдать меня ему?

— Да.

У меня перехватило дух — на миг я задумалась о том, станет ли Малик биться за меня, если ему бросят Вызов, или просто отдаст Автарху по первому кивку. Тут я решила, что сейчас не время об этом думать. Мне есть чего бояться и есть о чем поразмыслить — например, о том, как выпутаться живой из этой передряги. А вид у вампира, устало прислонившегося к стенке лифта рядом со мной, был такой скверный, что сразу становилось ясно: он сейчас и комара не одолеет, не то что стервозную вампиршу с длиннющим палашом, поэтому проку от него не дождешься.

Я пожевала губу и задала вопрос, который меня мучил:

— Если ты знаешь, что Лиз или кто-то еще может напасть на тебя, потому что ты ослабел, почему ты не поел, прежде чем идти сюда?

— Никто из тех, кто получил независимость, не предложит мне кровь по доброй воле, а кровь тех, кто принадлежит к другим кровным кланам, для меня запретна без дозволения их Господина. Поэтому я и был вынужден просить кровную долю.

— Но ведь в СОС-тауне кишмя кишат вампирские наркоманы любого калибра — они ведь, наверное, никому не принадлежат!

— Женевьева, я происхожу из ревенантов, и тебе это известно. Я питаюсь лишь кровью других вампиров. Если я буду пить кровь людей, это поставит под угрозу слишком много жизней — и потому, что у меня повышенные потребности, и потому, что я могу неосознанно передать им свой специфический Дар. Именно это проклятие Элизабетта и надеется пробудить.

«Ревенантов влечет лишь жажда крови, и утолить ее полностью невозможно». Когда-то я слышала от Малика нечто подобное; а сейчас я вспомнила, что он говорил Элизабетте, когда она требовала, чтобы он меня укусил. «Если бы я и в самом деле поддался проклятию, ты бы сейчас спровоцировала кровавую бойню».

— Ты хочешь сказать, что никогда в жизни не кусал человека? — потрясенно спросила я.

— Отчего же, кусал, но очень редко — и никогда в таком состоянии, как сейчас.

— То есть ты можешь питаться, только если тебе дадут позволение?

Взгляд его потемнел.

— Да, только так. Остальное не допускает кодекс чести.

Мне даже не стало смешно от слов «кодекс чести». Я представила себе всевозможные тягостные следствия подобного установления — и они рванулись мне в голову, топоча, словно табун гоблинов. Значит, именно поэтому он вонзал клыки мне только в руку или в губу — но не в шею? Значит, поэтому он отказывается пить мою кровь? Что будет, если сородичи решат уморить его голодом? Неужели он превратится в чудище, одержимое жаждой крови, в маньяка, в серийного убийцу? И к тому же он полностью зависит от тех, кто с удовольствием убил бы его, дай им волю! Вопросы так и ринулись ко мне, отталкивая друг друга, но я даже не стала их распутывать. У меня возникла соблазнительная мысль, основанная на одной обмолвке Элизабетты.

— Она права: моя кровь действительно подхлестывает магию.

Малик развел руками:

— По всей видимости, да. Если бы ты сегодня утром не поделилась ею с Джозефом, мне не удалось бы так быстро оправиться.

— Но ты все еще голоден, — гнула я свое, — и все еще слаб.

— Как только я напьюсь крови, силы возвратятся.

Я подумала было предложить ему запястье, даже руку подняла, но Малик предостерегающе поднял ладонь.

— Женевьева, я не прошу твоей крови, — мягко возразил он. — Пусть Элизабетта и отказывает мне в кровной доле, но ведь Золотой Клинок — лишь один из четырех кровных кланов. От тебя мне требуется лишь содействие в облике Розы, как мы и договаривались.

Радуясь, что он отклонил мое не вполне добровольное предложение, я ответила:

— Хорошо, но тогда я превращаюсь прямо здесь, пока никто не мешает.

Я думала, он сразу согласится, но вместо этого он погрузился в размышления.

— Что будет с чарами, которые ты носишь сейчас?

— Чтобы разрушить Очарование, нужно отрезать мне волосы — примерно полхвоста, — и тогда я смогу запустить другие чары и превратиться.

Я повернулась к нему спиной. Мое блондинистое отражение было чуть ли не бледнее его.

— Отрезать волосы не так-то легко.

Малик пропустил мой хвостик сквозь пальцы. От его прикосновения чары так и вспыхнули, а мне стало жарко. Я нахмурилась, не понимая, что это — его месма или просто магия.

— Лучше бы, конечно, раздобыть ножницы…

— У меня есть вот это. — Малик показал мне в зеркале узкий острый кинжал; рукоятка была изысканно инкрустирована черным ониксом, а серебряный клинок украшала черненая насечка из переплетенных полумесяцев, и она светилась, словно была нанесена кровью. — Подойдет? — Вопрос прозвучал так, словно Малик еле слышно шептал мне на ухо.

— Д-да…

Мой голос тоже звучал еле слышно. Во рту пересохло, воздух кругом сгустился и зазвенел. Дьявол, что со мной делается?! Я облизнула губы, переглотнула и попробовала еще раз:

— Да. — Уф, получилось гораздо тверже.

Малик улыбнулся — в его глазах мелькнуло что-то тигриное, и сердце у меня екнуло. Потом он взялся за волосы и медленно провел по ним ножом. Он держал руку на отлете, и блондинистые пряди падали и падали — они планировали, словно тополиный пух, и, не долетев до пола, растворялись без следа. Мое отражение в серебристой стене расплывалось, скручивалось, раздувалось, потом, наоборот, сжималось в тонкую вертикальную линию, как будто в кривом зеркале. Когда последние остатки чар сошли с меня, я даже ахнула от облегчения — как будто я наконец-то сбросила неудобные туфли и только сейчас поняла, как они мне жали. Я вздохнула всей грудью — втянула вдоволь темного, пряного аромата Малика — и потянулась, как кошка, когда мое отражение наконец-то стало настоящим — по крайней мере, отразило ту дочурку Франкенштейна, в которую я временно превратилась, с грубо обрезанной шевелюрой и многоцветными пятнами подживающих ожогов.

— Женевьева…

Все тело мне обдало теплой волной, словно последним дуновением лета. Глаза у Малика сверкали, и не от гнева, не от ярости, а от чего-то другого — от медленно тлевшей печали. Он взял меня за плечи, развернул к себе, провел прохладным пальцем по шее.

— Почему же ожоги не зажили? — озабоченно спросил он, оттянул воротник моей рубашки, потрогал пятна на груди. — Я дал тебе мою кровь, и у тебя есть своя магия…

— Скоро поправлюсь. — Я вывернулась из его рук, старательно не обращая внимания на сладкие мурашки от его прикосновения. — Все уладится — и сразу поправлюсь.

Сверкание померкло.

— Да, ты права. Продолжай, не стану тебе мешать.

Он шагнул назад — и внезапно показалось, будто в лифте полно места. Малик покривился, как будто прочитал мои мысли. А вдруг он их по-прежнему слышал? Впрочем, это не имеет значения…

Я скинула кроссовки, расстегнула джинсы и начала было их стягивать, но тут же поддернула обратно: волшебная татуировка красовалась на прежнем месте, а вот белые трусики исчезли вместе с блондинистым хвостом. Проклятье, надо было заставить Тавиша раздобыть мне настоящее белье и не соглашаться на всякую магическую ерунду!

— Если задета твоя стыдливость, — с ехидцей заметил Малик, — я отвернусь.

— Какой смысл? Тут кругом зеркала, — проворчала я. — Дело не в этом. Белья у меня теперь нет, а джинсы на Розу ни за что не налезут, так что, когда я превращусь, то буду почти голая. Я понимаю, это вампирский ночной клуб, но, если я стану разгуливать в одной куцей рубашонке, меня неправильно поймут!

— Скоро у тебя будет другой наряд, — ответил Малик. — Это не важно.

— Тебе не важно, а мне — очень даже!

Малик улыбнулся:

— Пожалуйста, можешь надеть мой френч.

Я оценила его предложение. Получится что-то вроде мини-платья-халата, — в общем, сойдет за неимением лучшего. Я сняла джинсы, приподняла полу рубашки и провела пальцами сначала по твердому круглому контуру татуировки, а потом по кельтскому узлу в середине. Чары ударили меня, словно током, — как будто ждали в засаде, скорчившись, затаившись, словно голодный зверь.

— Эти чары…

Тихий голос Малика так меня напугал, что я отдернула руку от татуировки.

— Что они делают? — спросил он.

Я заморгала от неожиданности:

— Буду выглядеть как Роза. Сам знаешь.

— Чары, которые ты задействовала в пекарне, лишили тебя чувств до того, как их побочные эффекты вызвали взрыв. — Малик испытующе поглядел на меня. — Вдруг и на сей раз произойдет нечто подобное?

— С какой стати? — оскорбилась я, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения: татуировка пульсировала, словно второе сердце, урчала, словно хищный дух, жаждущий моего внимания. Они требовали крови. — Дай нож. — Я выжидательно смотрела на него снизу вверх.

— Зачем?

Я вытянула вперед левую руку:

— Давай режь, прямо поперек линии жизни. Глубоко.

Малик глядел на мою руку так, словно она его вот-вот укусит.

— Давай! — приказала я, только что не приплясывая на месте. — Ну?!

Он сдвинул брови. Вокруг нас точно так же сдвинули брови миллиарды его отражений — они темным, туманным взором смотрели на мои отражения, угловатые, нетерпеливые, с глазами, полными лихорадочного золотого света, с вертикальными кошачьими зрачками, — чары одолевали меня. На миг я различила среди всех этих лиц третье — лицо Козетты, почему-то сосредоточенное, собранное, а потом Малик выбросил вперед руку с кинжалом так быстро, что я едва заметила движение, и глубоко рассек мне ладонь. Сначала ничего — а потом боль, краткая, сверкающая, исторгла из меня крик, и кровь хлынула в ладонь, яркая, как медь, она жаждала излиться, наполнить все вокруг манящим медово-металлическим ароматом. Малик затрясся, сжал кулаки, вытянул руки по швам — но о нем я не думала, не могла думать. Колдовская татуировка так и взывала ко мне, отчаянная, голодная, и я накрыла ее рукой, втерла в рисунок вязкую кровь. Сердце стало биться медленнее, еле заметно, вяло. Грудь горела — мне не хватало воздуха…

…Нет, что-то не то! Обычно чары действовали быстрее. Я в отчаянии стиснула рану, выжала еще крови, размазала по татуировке. На этот раз липкая бегучая кровь жадно впиталась в плетеный узор, выплеснулась за края, покрыла кожу красной пленкой. Все тело напряглось, словно я вышла в морозную ночь.

Я сорвала рубашку, провела руками по чужому телу, наслаждаясь изгибами роскошных форм, контуром осиной талии, нежным кружевом голубых жилок, расписавшим бледную, полупрозрачную кожу. Длинные черные волосы ниспадали почти до пояса, огромные фиалково-синие глаза смотрели на меня из зеркала, наглые, самодовольные. Да, Роза была красотка, по крайней мере телом. Натуральная женщина-вамп. Наверное, за это Малик и передал ей Дар.

При этой мысли я подняла голову и посмотрела на него — его глаза были пустыми, бесстрастными озерами. Теперь я слышала, как бьется его сердце — медленно, слабо, чувствовала его голод — сладкий медный привкус во рту. Насыщенный аромат пряностей заполнил тесную кабинку, смешался с нотой медовой крови, и перед глазами у меня все поплыло от желания, в груди потеплело от предвкушения. Я втянула запах голода — он скрипнул зазубренными краями о точильный камень моей жажды. Я хотела крови, я не могла без нее обойтись. Так давно мне не удавалось ее отведать, так давно я ограничивалась только ядом! Моей добычей были только люди-наркоманы или пленные полукровки, и пила я лишь столько, чтобы не умереть с голоду или чтобы избавить их от заражения. Но Малик был не человек и не полукровка. Я глядела на него, слушала шепот его крови, знала, что получу от него все, что пожелаю, — и в мыслях крепла уверенность в том, что он, как всегда, готов на все. Он мне не откажет, не сможет отказать, — ему не позволит совесть, память о том, во что он меня превратил. Мысли копошились в голове, словно пиявки, — и чужие, и знакомые одновременно, — и я, водя языком по острым клыкам, пыталась разобраться, что происходит на самом деле, что думаю я сама.

Но мне мешал голод.

Голод требовал Малика — и немедленно.

Я улыбнулась — натренированной улыбкой соблазнительницы — и медленно двинулась к нему. Подняла руки, медленно расстегнула верхнюю пуговицу френча. Малик стиснул зубы, в глазах мелькнул испуг, — но он ничего не сказал и ничего не сделал, чтобы остановить меня. Я не спеша спускалась вниз — две, три, четыре, пять пуговиц, — потом распахнула френч, стянула его. Френч мягко соскользнул на пол, а я уже схватилась за черную футболку и разорвала ее, обнажив идеально гладкую белую кожу, точеные мышцы, шелковистый треугольник черных волос, спускающийся по поджарому животу. Подавшись вперед, я прижалась к твердой плоти над сердцем и, приоткрыв рот, царапнула кожу клыками. Малик вздрогнул, и я подняла глаза и увидела, что он смотрит на меня сверху вниз и в зрачках у него мерцает страсть. Внутри завертелась яркая спираль удовольствия.

Я целовала его, опускаясь все ниже и ниже, нащупывая губами шрам под сердцем — шрам от моего кинжала, который он не стал залечивать, хотя и мог. Под кожей разливалась кровь, шрам расцвел алым, словно роза. Я укусила его — острые клыки пронзили тугую плоть, впились в сердцевину розы, сладкая кровь наполнила мне рот, она пахла пряным нектаром, лакрицей, рахат-лукумом, скользила в горло, растекалась по телу сверкающей прохладой, доводя меня до грани безумного, головокружительного наслаждения — до грани, не дальше. Я с неохотой отняла губы и облизнула ранки, чувствуя, как трепещут под языком мышцы. Кровь Малика, голод Малика пульсировали во мне, словно обещание всего на свете, и я выпрямилась, огладила ладонями его плечи, вдавила пальцы в жилистые бицепсы, а потом приникла к нему всем телом, прижалась пышной мягкой грудью к его груди — жесткой, холодной. Малик застонал, стон отдался эхом во всем моем теле, дыхание щекотало мне шею. Я запустила пальцы ему в волосы, заставила откинуть голову, приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться губами до медленного биения под ухом. Аромат мускуса дразнил мне ноздри, я принялась лизать тонкую кожу, оставляя на ней длинные влажные полосы, ощущая соленый медный вкус его пота, и у меня свело челюсти от голода. Мне хотелось наполнить рот его мерцающей кровью, так хотелось, что само ожидание превратилось в утонченную пытку. Малик содрогнулся, я ощутила животом его налитую твердость. Между ног заструился жидкий жар, грудь набухла, соски отвердели до боли…

Мое тело требовало не только крови.

Я снова приподнялась на цыпочки, обвила талию Малика одной ногой, раскрылась перед ним, потерлась нежной набухшей плотью о жесткую ткань его брюк. Прижалась губами к мягкой коже на горле, вобрала ее в себя, предвкушая, когда же можно будет пронзить ее клыками. По всему телу пробегали волны наслаждения, я снова приникла к Малику — мне не терпелось ощутить, как он врывается в меня, как его кровь струится мне в горло, как его клыки пронзают мне плоть…

Я скользнула рукой вниз, по шелковистой стрелке волос на груди, пальцы сомкнулись на пряжке ремня. Пульсирующий жар между ног стал невыносимым, я рванула пряжку и…

— Нет. — На запястье сомкнулись ледяные тиски. — Я не хочу.

Я попыталась вырваться — губы по-прежнему скользили по коже, бедра ходили ходуном.

Он не может мне отказать, мне надо впустить его в себя, мне надо, надо, надо!

Тогда Малик заломил мне руку за спину, дернул вверх — но и боль показалась мне знаком любви. Тогда он свободной рукой схватил меня за волосы и отодрал от собственной шеи.

Он мне не откажет, я не позволю!

Я ударила его со всей силы ладонью в подбородок, снизу вверх, — голова его крепко стукнулась о стенку лифта, — пнула пяткой в колено, визжа от обиды и злости. Малик пошатнулся, начал падать, вырывая мне волосы, — заломленная рука неловко подвернулась, плечо едва не вывихнулось. Мы рухнули на пол — я оказалась снизу. Боль обожгла спину, рикошетом отдалась вдоль хребта. Я снова завизжала, обнажила клыки — впиться ему в горло, купаться в его крови, отыметь его наконец…

Обхватив его ногами, я скрестила щиколотки у него за спиной, прижала его к себе. Он смотрел на меня с бешеной яростью в черных глазах, ощерился, сверкнул четырьмя острыми клыками. Я ерзала под ним, распаляла его, плечо так и горело, но между ног от этого становилось только жарче. Малик утробно зарычал, заставил меня повернуть голову в сторону так, что жилы на шее натянулись, — и я подставила ему горло.

Где-то в глубине моего существа заворочался холодок страха — и притупил страсть.

Малик еще сильнее заломил мне руку, боль стала невыносимой. Страх смела волна похоти.

— Сломай кость и трахни меня! — взмолилась я. Бедра сводило от неутолимого желания — и какая-то часть меня при этих словах скорчилась от ужаса.

Ярость в его глазах превратилась в жаркое пламя, пламя лизало меня, сжигая плоть до костей.

— Нет, — сказал он. — Не стану.

— Сломай мне руку и трахни меня! — заорала я ему в лицо. — Ты же этого хочешь!

— Тихо, — велел он, неотрывно глядя мне на горло, и я замолчала и стала ждать, оцепенев от его приказа, мечтая, чтобы он подарил мне боль, томясь по ней, зная, что он способен доставить мне наслаждение только болью.

— Малик, пожалуйста, прошу тебя…

— Нет, ты этого не скажешь. — В его голосе было столько печали, что у меня словно колючая проволока провернулась в сердце. — Я этого не допущу — ты не она. — Он склонился ко мне, чуть коснувшись губами моих губ. — Ты. Не. Роза.

И исчез.

Колючая проволока растерзала мне сердце и оставила его в крови, я сжалась в комочек, обхватив колени, горечь Малика колотила меня, словно орава гоблинов с битами. На глаза навернулись слезы — мне было стыдно, что я не смогла его ублажить. Я пыталась их проглотить, но они обжигали щеки, топили меня в море безнадежности. Потом буря улеглась, все чувства выключили, будто кнопку нажали, и наступила ледяная тишь — промерзший омут.

Я открыла глаза и посмотрела вверх.

Малик стоял себе у стенки — спокойный и далекий. Показал пальцем на лежавший на полу френч и бесстрастно проговорил:

— Встань и оденься.

Я молча взяла френч и поднялась на ноги; чтобы надеть его, не потревожив плечо, пришлось скособочиться. Ласковое прикосновение шелковой подкладки успокоило меня. Здоровой рукой я вытащила попавшие за воротник волосы и неловко застегнула френч доверху, чувствуя себя совершенно сбитой с толку и внезапно отупевшей.

Что только что произошло? Нет, скажем так: почему это произошло? Зачем я просила его — умоляла! — сделать мне больно? Мне казалось, что чувства при этом были мои, мои собственные, но на самом-то деле они были Розины! Да, чары определенно разладились, иначе как бы мне удалось дважды за один вечер «видеть» ее воспоминания и испытать ее желания? Зараза, мне это не нравится!

Я вытерла слезы рукавом френча и отогнала лишние мысли. Плечо уже не болело — чары его вылечили. Осталось всего-навсего пройти через ритуал вассальной верности, а после этого я уже никогда не буду ими пользоваться, никогда не полезу в Розино тело! Уж придумаю, как навсегда отделаться от них и от нее.

— Что дальше? — спросила я, и все та же частичка меня удивилась собственному спокойствию, хотя я смутно ощущала, как Малик приглаживает мне мысли.

Малик повернул ключик, лифт чуть-чуть нырнул вниз — у меня ухнуло в животе, — а потом огни загорелись, и лифт поехал вверх.

— Надо подготовиться к клятве, а потом, когда мы все сделаем, сразу же поедем в полицию.

Лифт остановился, дверь отъехала в сторону. Перед нами простирался длинный пустой коридор, устланный голубым ковром с узором из мелких серебряных сердечек; по одну сторону тянулся ряд стальных дверей. По приказу Малика я собрала остатки нашей одежды и двинулась за ним мимо полудюжины дверей — босые ноги тонули с пушистом ковре, — пока наконец Малик не остановился.

Он замер, потом приподнял подбородок и втянул носом воздух.

— Кажется, нас ожидает целая компания, — тихо заметил он. — Нехорошо.

Не успела я спросить, кто именно, как дверь уехала в стену, и у меня приключилось очередное дежавю. В проеме стояла Ханна Эшби все в том же наряде вампирской фанатки — приглушенно-оранжевое бархатное бюстье, черная тюлевая юбка.

— Малик аль-Хан и великолепная, как всегда… Роза! — Она заговорщически приподняла одну идеально выщипанную черную бровь. — Может быть, войдете — к чему топтаться в коридоре? — Она глуховато хохотнула, отступила в сторону и пропустила нас.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Свеженькое вампирское чутье тут же уловило нотки сандала и пачулей в духах Ханны, но от этого запаха почему-то возникло такое ощущение, словно мы вошли в пещеру дракона. Глаза отчаянно защипало. Я уронила одежду и зажала рот и нос ладонью — меня скрутил приступ кашля. Малик подтолкнул меня ладонью в поясницу, и я шагнула в комнату и сразу же побежала к дальней стене, чтобы оказаться как можно дальше от едкой серной вони.

Я прикрыла руками глаза и сосредоточилась — надо было приглушить реакции вампирского организма, чтобы не воспринимать ни ядовитый запах, ни слегка учащенное «тум-тудум» Ханниного сердца, ни горький химический вкус духов на языке, как будто бы я насосалась крови вампирского наркомана, накачанного не только ядом, но еще и крэком. Через две секунды я перестала дышать, сердце у меня остановилось, и от духов осталось одно призрачное воспоминание.

Отняв руки, я похлопала себя по грудине: легкие все еще жгло.

— Что у тебя за духи, прах побери? — спросила я, свирепо глянув на Ханну.

— Мне сделал их Роха Дав по индивидуальному заказу, — похвасталась Ханна. — Это знаменитый «нюхач», его выучили в парфюмерном доме Герлена. Он замешивает в духи жидкое серебро, и я душусь ими, когда мне нужна дополнительная гарантия, что клубные вампиры не станут меня домогаться.

Жидкое серебро! Понятно, почему у меня легкие горят огнем.

Малик стоял на самом пороге, и лицо его полностью скрывали тени. Голая грудь мягко сияла в полумраке комнаты, розовый шрам под сердцем был едва различим, и выглядел мой спутник элегантно и собранно, как всегда, хотя на нем были только брюки от костюма. То ли Ханнино зелье подействовало на него не так сокрушительно, то ли он заранее о нем знал и отключил свои чувства, не успев вдохнуть отравы.

Да и вообще интерьерчик был так себе, не под стать Малику. Так могла бы выглядеть гостиная в номере-люкс плохонького отеля — все выдержано в голубых тонах, а мебель покрыта серебряной краской, — если бы не стеклянная стена у меня за спиной. За стеной открывался великолепный вид на танцплощадку «Голубого сердца» на три этажа ниже, где толпа колыхалась в ритме бас-гитары, который чувствовался даже здесь, хотя слышно ничего не было.

Ханна стояла за одним из диванов, положив руки на широченные плечи знакомого вампира, — конечно, это же Дарий, ее игрушечка. Он развалился на подушках, глядя на меня из-под полуопущенных век. Одет он был в точности так же, как тогда, когда я видела его в последний раз — у меня дома: голый, в одних тугих черных трусиках от Кельвина Кляйна и высоких черных ботинках. На лбу у него поблескивали бисеринки подкрашенного кровью пота, такой же пот струился по накачанной груди, достойной обложки дамского романа. Вид у него был такой, как будто он упился кровью до невменяемости и вот-вот впадет в кровавый сон, — это вампирский аналог глубочайшего, позорнейшего опьянения.

— Естественно, большинству клубных вампиров это не вредит, — щебетала между тем Ханна, ласково ероша мелированную волнистую шевелюру Дария. — Они же все выключенные, когда не едят. А поскольку здесь вдоволь добровольных доноров, а я уже покормила моего милого Дария, больше мне никто не нужен. Так что духи — это мой способ, так сказать, предохраняться…

— Ханна, с какой целью вы здесь? — Голос Малика звучал мягко-мягко, но в нем сквозила нотка угрозы.

Я была готова догадаться с трех раз, что речь идет о некоем яйце Фаберже, потому что Ханна знала о моих маскировочных чарах и к тому же, несомненно, знала, что каждый второй вампир в городе с нетерпением ожидал сегодня появления Розы с Маликом, а я к тому же пропала на пару дней, так что для меня Ханнино присутствие в клубе отнюдь не было сюрпризом.

Ханна безмятежно повернула к нему улыбающееся лицо.

— Я думала оказать вам услугу. — Она запрокинула Дарию голову, показала горло. — Вампиры задумали лишить вас кровной доли — подозреваю, вы об этом уже знаете. Вот я и решила предложить вам кое-что питательное. — Она провела пальчиком по груди Дария, прочертив дорожку в кровавой испарине. — Как видите, он хорошо поел… — (Точнее, обожрался.) —…и готов исполнить любые ваши желания — верно, Дарий? — В завершение она похлопала Дария по щеке.

— Да-а… — выговорил он заплетающимся языком, по-прежнему не спуская с меня мутного взгляда, и уронил голову на плечо.

Малик не пошевелился, даже не моргнул, но я ощутила, как он напрягся всем телом. Это заставило меня вспомнить о собственном голоде — и живот подвело так, что я едва не согнулась пополам.

— Единственное, о чем я прошу, — оставьте его в живых, — добавила Ханна, после чего нагнулась и лизнула Дарию горло. — Он для меня, знаете ли, такое утешение, не хотелось бы его терять.

— Тогда оставьте нас, — приказал Малик.

Ханна подтолкнула Дария в плечо, заставила встать. Он тяжело поднялся на ноги и, пошатнувшись, шагнул к Малику, а тот распростер объятия, прижал Дария, который был выше его на полголовы, к груди, а затем одним плавным движением подхватил его под колени и поднял — как невесту у порога. Судя по тому, как легко это у Малика получилось, весу в Дарий было не больше, чем в его кельвин-кляйновских трусиках.

— Нет, Малик, это вы нас оставите. Мне нужно оказать услугу еще кое-кому, — заявила Ханна, с улыбкой вытащила из-за дивана большую черную дорожную сумку и поставила ее на подушки — внутри брякнул металл. — Элизабетта желает, чтобы Роза на церемонии была в подобающем туалете.

Мне заранее показалось, что «подобающий туалет» окажется не в моем стиле.

— Займите спальню. — Ханна указала на вторую дверь. — Не беспокойтесь, мы подождем, пока вы все закончите, и никуда не уйдем.

Малик нерешительно остановился, потом поглядел на Дария, замершего в его объятиях, глаза его хищно блеснули — и у меня мучительно перехватило горло, не знаю от чего, то ли от зависти, то ли от страха.

«Женевьева, берегись, — прошептал у меня в голове голос Малика. — Она не то, чем кажется».

Дверь отворилась — сама по себе, — и у меня промелькнула мысль, что Малик, наверное, владеет еще и телекинезом. Я отложила этот вопрос на потом.

Когда дверь закрылась за Маликом с его обедом, я повернулась обратно — к самодовольно улыбающейся Ханне. Малик напомнил мне, что я в теле Розы и могу пользоваться только ее вампирскими чувствами — всех магических способностей я лишилась. Раньше меня это особенно не беспокоило, но ведь в обличье Розы мне никогда не приходилось иметь дела с колдунами. А сейчас я не могла включать магическое зрение и не видела даже привидений — да, когда-то меня это раздражало, но Козетта только что мне помогла, и теперь мне было неприятно остаться совсем без защиты.

— Ханна, так с какой целью ты здесь? — повторила я вопрос Малика.

Ханна подошла ко мне и остановилась, глядя на круговорот толпы внизу.

— Прямо цыплята в лисьей норе, да? — Она презрительно засмеялась. — Совершенно не представляют себе, как здесь опасно. Но мы же не такие, верно, Женевьева? — Ее пальчики потеребили серебряный кулончик в виде черепа, лежавший в яремной ямке. — Мы-то знаем, как непредсказуема жизнь, если, конечно, некому протянуть нам руку помощи. — Она подышала на стекло, затуманила его, помахала ладошкой перед помутневшей стеной. — Давай посмотрим…

В толще стекла появилась картинка — комната, похожая на ту, где мы находились. В комнате лицом друг к другу стояли Деклан и Элизабетта, а на столике между ними я увидела хрустальный кубок, до половины заполненный иссиня-красной жидкостью. Элизабетта протягивала Деклану тонкий серебряный нож — искуснее украшенный, чем у Малика, и с уже окровавленным острием, — и улыбнулась. На ее остреньком личике — в данный момент юном — читалось предвкушение. В ответ Деклан тоже улыбнулся — вокруг синих глаз собрались веселые морщинки, — взял нож, а затем протянул руку над кубком и стремительным, едва уловимым движением рассек плоть вдоль вены, взбугрившейся синим жгутом под белой ирландской кожей. Темная кровь потекла из раны, смешалась с той, что уже была в кубке.

— Они заключили соглашение помогать друг другу, вместе проливать кровь, — сообщила мне на ухо Ханна.

Деклан поднес ко рту Элизабетты свое окровавленное запястье, она ответила ему тем же, и они хором заговорили — губы двигались одновременно и одинаково. Затем с уверенностью участников давно знакомого ритуала они впились друг другу в запястья и принялись сосать.

— Это они договариваются делиться трофеями, — пояснила Ханна хрипловатым полушепотом.

— Трофеи — это, значит, я, то есть я-сида, — сказала я, маскируя бесстрастным тоном охватившие меня дурные предчувствия.

Картинка заколыхалась и исчезла. Я повернулась к Ханне:

— Славное кино, Ханна, но ведь на самом деле в нем нет ничего сенсационного.

— Возможно, однако мне кажется, всегда лучше знать, что замышляет враг, даже если знание всего лишь подкрепляет подозрения. — Она показала рукой на сумку на диване. — Тогда не станешь жертвой лживых обещаний.

Ах да, Элизабеттин «подобающий туалет». Я шагнула к сумке, расстегнула молнию — внутри зазвенело, — и открыла ее. Вытащила то, что лежало сверху: золотой ошейник с пристегнутой к нему длинной массивной золотой цепью. На такой цепи хорошо фуры буксировать. Кончалась цепь широким золотым браслетом. Я покривилась:

— Надеюсь, это не инвентарь для бандитских разборок.

— Посмотри, что там еще, Женевьева.

Я вытащила остальное — разукрашенное чеканкой цельнометаллическое золотое бикини, из которого получился бы отличный пояс верности, если бы вместо кожаных завязочек приделать висячие замки. К золотым трусикам крепился шлейф из красной материи — двигаться в таком сооружении попросту опасно, того и гляди наступишь и полетишь кувырком, да и скромности шлейф не прибавлял. Где-то я это все уже видела… Когда я представила себе, как надену всю эту дребедень — золотое бикини, металлический ошейник, цепь, — в голове вспыхнул кадр из культового фильма: пленная принцесса, прикованная цепью к своему жирному, в складках, хозяину-инопланетянину.

— Значит, Элизабетта хочет, чтобы я убила Малика. — Это было утверждение.

Ханна захихикала:

— Вот что она сказала: «Убей чудовище, и я приму тебя и твоих друзей в свой кровный клан с распростертыми венами». Конец цитаты.

— С распростертыми венами. — Я поджала губы. — Необычный оборот.

— Это один из любимых фильмов Элизабетты, а Роза известна пристрастием к цепям… — Ханна пожала плечами. — Элизабетта решила, что такой наряд будет в самый раз. Ты же понимаешь, что она имеет в виду.

— Да. Элизабетта предлагает свое покровительство, если Роза убьет Малика и принесет ей клятву верности. — Я подняла металлический ошейник — даже с моими нынешними вампирскими силами штуковина была тяжелая. Наверное, позолоченная сталь. — Само собой, если бы Роза согласилась и была действительно вампиршей, как рассчитывает Элизабетта, она привела бы с собой сиду. — Я криво ухмыльнулась. — Парадокс в том, что Роза не вампирша, так что старушка Лиз крепко обломится.

— Значит, ты отвергаешь ее предложение? — уточнила Ханна, — казалось, ей даже не очень интересно услышать ответ.

Я изо всех сил состроила гримасу, означавшую «Что я, дура, по-твоему?».

— Слушай, Ханна, даже если бы я действительно была Роза, чем верить Элизабетте, лучше сразу удавиться!

— Я же говорила, — печально улыбнулась Ханна, — мы с тобой понимаем, что жизнь полна опасностей.

— И я одна не смогла бы все предусмотреть. — Я прищурилась. — Если ты хочешь получить яйцо Фаберже в благодарность за утечку информации — даже не мечтай. Лучше скажи мне что-нибудь, чего я и вправду не знаю, например, зачем тебе яйцо?

— Яйцо Фаберже — большая ценность, Женевьева. — Ханна лукаво приподняла идеально выщипанную бровь. — Ты наверняка посмотрела в Интернете.

Я осклабилась, понимая, что улыбка вышла фальшивая — одними губами, — и махнула рукой в сторону стекла, снова ставшего прозрачным.

— Я же говорила, подобное шпионство — фокус, не более того. А в Интернете я смотрела не только про яйцо. Ханна, для тебя же такие деньги — капля в море. У тебя личный капитал — как бюджет небольшой африканской страны!

Ханна огладила ладонями бока и кокетливо взмахнула ресницами:

— «Нельзя быть ни слишком богатым, ни слишком худым» — так ведь говорила эта американка, герцогиня Виндзорская?

Я подробно оглядела ее роскошные изгибы:

— Быть слишком худой тебе явно не грозит, так что хватит шутки шутить. Яйцо тебе нужно не потому, что оно дорого стоит, а если бы я хотела его продать, то, откровенно говоря, справилась бы и сама.

Ханна сцепила пальцы, а потом, глубоко вздохнув — с риском выскочить из бюстье, — кивнула, словно бы в подтверждение чего-то.

— Очень хорошо, я объясню, почему это так важно, но сначала хочу показать тебе кое-что еще. — Она снова подышала на стекло. — Это одно воспоминание, которое меня… расстраивает, но… в общем, увидишь.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Дымка развеялась, и в стекле появилась другая картинка. Сначала казалось, что я смотрю в телескоп не с той стороны, но потом картинка резко приблизилась, и в стеклянной панели стало видно две фигуры в натуральную величину. Пятна свечей усыпали сводчатый каменный потолок у них над головой и роспись на стене на заднем плане — унылый пейзаж и далекая скалистая гора. Фигуры стояли в круге, нарисованном красным на бетонном полу, по сторонам каменного стола, на котором лежало завернутое в саван тело. Саван прилегал плотно — было видно, что это тело женщины. Один из стоявших — Граф — поднял руку, на лицо ему, как обычно, падала светлая прядь, но он не двигался, как будто застыл, не закончив жеста. Холодные лазоревые глаза оценивающе глядели на вторую фигуру. Та опиралась на клюку, капюшон был отброшен, являя бесплотный желтый череп, а богатый лиловый бархатный плащ, ниспадавший до земли, не скрывал горба на спине. Ее я тоже узнала. Это была Древняя.

Ханна что-то сказала — на резком гортанном наречии, которого я не понимала, но от ее слов по коже у меня побежали мурашки, а по спине — холодок.

Картинка пришла в движение — Граф взмахнул рукой, схватился за саван и сдернул его с тела. Это было тело Розы, обнаженное и застывшее, будто статуя, — длинные черные кудри рассыпались по плечам, кулаки сжаты то ли от злости, то ли от боли, глаза открыты и смотрят в пустоту, клыки ощерены.

— Просто поразительно, — произнес Граф своим аристократическим голосом. — Сида пользуется заклятием вот уже два года, а на теле это никак не сказывается. — Он провел рукой по Розиному животу, погрузил пальцы в кровавую рану на левом бедре. Поднес руку к носу, понюхал, начисто облизал пальцы, вздыхая от явного удовольствия. — И кровь даже слаще, чем в прошлый раз. — Благосклонно улыбнулся Древней. — Твое колдовство превосходно, Карга. Мои комплименты…

— Милорд… — Древняя коротко поклонилась. — Тем не менее я должна предупредить вас — неразумно пить так много крови, как в прошлый раз. Это может нарушить равновесие.

— Пить я буду столько, сколько решу сам. Тебе хорошо платят за то, чтобы ты контролировала магию, — и тебе, и твоей ученице. — Он небрежно махнул в нашу сторону. — Да, что касается равновесия и прочих сложностей: наша сида работает сейчас у ведьм, они предложили ей покровительство.

— Такого я не могла предвидеть, милорд! — сварливо возразила старуха.

— Однако же следует принять меры. Запрет утратил силу, когда ей исполнилось двадцать три года, но теперь, когда в игру вступили ведьмы, она снова недосягаема для меня — если только…

Он поглядел сверху вниз на Розу, словно бы что-то прикидывая, отбросил ей волосы назад и провел пальцем по голубым венам, змеившимся на горле. Шею обвивала золотая цепочка — и Граф подцепил ее и приподнял до самого овального медальона, лежавшего между грудями. Он подержал медальон в ладони, словно взвешивая, а затем улыбнулся Древней.

— У тебя хранится ожерелье сиды, Карга, принадлежавшее ее мачехе. Ты отдашь его мне, а как только она узнает, что оно у меня, то придет ко мне сама — и тогда покровительство ведьм уже не будет мне мешать.

Древняя стиснула рукоять клюки — так, что косточки побелели.

— Этого я не могу, милорд. Я взяла его лишь в залог и пообещала вернуть, как только долг будет выплачен.

— Пока сида пользуется чарами, она у тебя в долгу, если я тебя верно понял.

— Да, милорд, но…

— Долг есть долг. — Он выпустил медальон — тот упал Розе на грудь с еле слышным хлопком — и поддернул манжеты. — Ожерелье будет у меня в целости и сохранности, даже более того, поэтому тебе не о чем тревожиться.

— Нет, я не стану так рисковать. — Старуха протестующе подняла дрожащую ладонь. — Сида молода и неопытна, но нельзя же перечить высшему волшебному народу!

— Это мне нельзя перечить, Карга! — Граф подался вперед, заговорил тихо и страшно: — И не думай, что тебя защитят твои черные знания! Я прожил на свете восемьсот лет и уже имел дело с колдунами. — Губы его чуть раздвинулись, блеснул клык. — После чего остался жив и живу до сих пор — а они нет, потому что тело смертно, даже если его подпитывает демон, как у тебя, и ему все равно нужна кровь и бьющееся сердце! — Он выпрямился. — Отдавай ожерелье.

Клюка дрогнула:

— Воля ваша, милорд.

Она повернулась к нам, и на миг показалось, будто в ее пустых глазницах копошатся жирные серые черви.

— Ханна, принеси из сейфа черные опалы, — велела она.

Крупный перстень в виде черепа у нее на пальце заморгал от злости янтарными глазами. «Ханна, душечка моя, принеси мне еще порошок из драконьей чешуи. Надобно преподать урок этому шелудивому кровососу».

Стоявшая рядом со мной Ханна произнесла еще несколько слов на кошмарном наречии.

Картинка замелькала. Кадры сменяли друг друга, затем все заволокло красным, и изображение скрылось за кровавой завесой. Кровь залила стекло, оно затрещало и затряслось — и вдруг взорвалось сотнями острых осколков слепящего света.

Я невольно вскинула руки, закрыв лицо, но быстро поняла, что это иллюзия. Тогда я прижалась лбом к прохладному стеклу и уставилась на битком набитую танцплощадку внизу невидящим взглядом — надо было сообразить, что следует из Ханниных воспоминаний.

Я три года пользовалась чарами альтер-вамп, уверенная, что это просто дорогое и качественное маскировочное заклятие, которое мне продала Древняя. Но все эти три года я разгуливала в теле Розы, и все это время она зависела от милости Графа — манипулятора, садиста, мерзавца, кровососа, наконец! К горлу подкатила тошнота. Да. Роза и сама вампирша и, судя по ее репутации и воспоминаниям, отнюдь не пай-девочка — паинек среди вампиров не часто встретишь, — но такой участи я не пожелала бы даже ей, никому бы не пожелала. Так не должно продолжаться, ни в коем случае. Дело было уже не в том, чтобы отказаться от чар ради собственного благополучия, — теперь я обязана найти тело Розы и освободить ее от магических уз, какими бы они ни были.

— Представляешь, Граф ее убил. — Слова Ханны напомнили мне, что я не одна. Пальцы у Ханны скрючились, лицо перекосилось от ненависти. — Когда я вернулась с ожерельем, Граф рассмеялся — и оторвал ей голову, прямо на моих глазах, будто курице шею свернул! Только он не ошибся — она была колдунья, а любая колдунья прежде всего заботится о собственной душе, то есть о ее безопасности. — Тут она и сама рассмеялась — глухо, хрипло, словно это тоже было гортанное заклинание. — К чему продавать ее демону, если не извлечь из этого всей возможной выгоды?

Ханна подошла к бару с серебристой дверцей и открыла его. Достала оттуда приземистую бутылку вроде ликерной и отсалютовала мне.

— Я любила Гвен.

— Кто такая Гвен? — не поняла я.

— Моя наставница, Древняя, кто же еще. — Ханна потянула за пробку, и та тихо хлопнула и выскочила. — Она была совсем не похожа на классическую старую каргу, ничего общего, это был всего лишь фасад. А сама Гвен — живая, милая, остроумная…

Она умолкла и принялась изучать этикетку на бутылке, как будто на ней было написано что-то неожиданное.

— Какое отношение это воспоминание имеет к тому, что ты хочешь заполучить яйцо? — ровным тоном спросила я.

— Что? — Она вскинула голову, попыталась улыбнуться, но уголки губ поползли не вверх, а вниз. — Яйцо — аварийное хранилище ее души. Стандартная процедура, если поблизости нет подходящего тела. Яйцо Фаберже — драгоценность, его не повредят и не выбросят, самое худшее, что может приключиться, — ей придется немного постоять в сейфе или в витрине, пока я не придумаю, как ее вызволить; разумеется, время тратить жалко, но это лучше, чем оказаться в Преисподней, если демон не уплатит должок. — От этой мысли она вся содрогнулась, после чего как следует отхлебнула из горлышка. — Конечно, все это очень неизящно, но…

Я прищурилась — все это казалось мне изрядно подозрительным.

— Если яйцо было для нее так важно, почему оно оказалось у Графа?

— Это я виновата, — призналась Ханна. — Граф решил сделать из меня свою личную колдунью — ведь Гвен к тому времени уже передала мне почти все свои заклятия. Но у меня не было такой защиты, как у нее. — Она показала мне тыльную сторону ладони, повела пальчиком — перстень с черепом подмигнул мне янтарным глазом. — Лишь когда ему надоело меня эксплуатировать, я смогла во всем разобраться и понять, что я ему наговорила и что он у меня выманил. — Плечи у нее поникли. — Некоторое время спустя я сумела вернуть себе перстень и после этого уже могла сопротивляться Графу — в определенной степени, однако из-за «Дубль-В» была вынуждена его слушаться.

Она сделала еще один глоток и протянула бутылку мне.

— Я пыталась отобрать у него яйцо, но этот подлец-кровосос был не дурак — он знал, зачем оно мне, и не собирался допускать, чтобы я воскресила Гвен, раз уж он ее убил. И стоило ему заподозрить, что я близка к цели, и он передал яйцо дальше — тебе. — Ханна фыркнула от отвращения. — Какая, в сущности, глупость: ведь он хотел получить тебя и твою сидскую кровь, а Гвен принесла бы ему все это на блюдечке с голубой каемочкой, дай только срок, — так нет же, он не мог подождать и убил ее в припадке гнева!

История была красивая — и к тому же по большей части правдивая, но что-то в ней не стыковалось, а что именно — я не могла разобраться. Зачем Ханне воскрешать свою наставницу? Насколько я могла судить, у нее все было в ажуре: куча денег, Графа нет, «Дубль-В» под контролем — на это есть Дарий, — и при этом никто ею не помыкает, так что, если не считать любви к наставнице, а об этой любви я знаю только с ее слов… Одно было ясно: если Древняя действительно погибла год назад от руки Графа, значит, с тех пор Розу и мои маскировочные чары курировала Ханна. А следовательно, она знает, где находится тело Розы.

— Очень трогательная сценка, Ханна, а теперь объясни, каковы твои условия.

— Что ты, Женевьева, я никогда не выставляю условий! — мягко возразила она. — Я оказываю мелкие услуги!

— Да-да, конечно. Что за услуги?

— Я бы подсказала тебе, чье тело лежит на каменном столе в данный момент, — Ханна лукаво подняла пальчик, — но думаю, ты сама догадаешься — ты так проницательна…

Я ахнула от потрясения и на миг прикрыла глаза. Это мое тело оказывалось там каждый раз, когда Розино… Какая я дура! Мне не приходило в голову, что мое тело может оказаться не при мне, а в другом месте, я не додумалась до этого даже после того, как разобралась, что чары были не просто маскировкой! Я внутренне фыркнула. Зато теперь понятно, почему я не могла колдовать и почему Ханна узнала меня в обличье Розы, а Малик — нет, не говоря уже о прочих.

Ханна двинулась на меня с ободряющей улыбкой.

— Нет-нет, не беспокойся, с тобой ничего плохого не случится, ведь Графа уже нет! — Она обхватила пальцами горлышко бутылки. — Временами он и правда вел себя как гадкий извращенец, кстати, вот тебе еще один повод меня благодарить…

Меня затошнило — перед глазами всплыли жуткие картины. Я попыталась прогнать видения — ни к чему думать о Графе и о том, что он вытворял с моим телом, пока оно беспомощно валялось на каменном столе…

— Ты взяла мое тело в заложники, так что мне сейчас не до благодарности! — рявкнула я.

— Вовсе нет — я никогда не делаю ничего такого, что приносило бы мне прямую выгоду, это против моего кодекса чести! Понимаешь, пользоваться магическим могуществом, когда твоей душой владеет демон, крайне неразумно; ведется этакий учет грехов с точки зрения прибыли и убытков, и декларировать прибыль крайне невыгодно. Поэтому уверяю тебя, тебе вовсе ничего не грозит и твое тело благополучно вернется к тебе на заре, когда чары перестанут действовать, — все как обычно. — Ханна откинула голову и снова отпила из бутылки, и пульс на ее горле вспыхивал, словно отвлекающие огни полицейской мигалки, а затем продолжила: — Между прочим, Элизабетта и в самом деле очень хочет, чтобы Роза приняла ее предложение, а поскольку я вызвалась ей помочь, у меня есть чем тебя завлечь.

Она сжала губки бантиком и послала мне воздушный поцелуй. В воздухе выгнулась струя прозрачной жидкости, рассыпалась на крупные черные капли, словно при замедленной съемке. Капли впились мне в лицо, словно кипящая смола, я закричала — кожа у меня покрылась пузырями, лопалась от жара… Огненная жидкость выжгла мне глаза, опалила язык, хлынула в горло, адское пламя протекло по пищеводу и раскаленной лавой забурлило в желудке.

От потрясения в голове у меня на миг стало совсем пусто, а потом я поняла, что она со мной сделала, и разум скорчился от страха.

Ханна осеменила меня демоновой кислотой.

Прошло всего несколько секунд — и я почувствовала, как внутри копошатся личинки, как они кусаются, царапаются, вгрызаются микроскопическими коготками, зубами, ядовитыми шипами в мои внутренности, мышцы, кости, мозг… Крошечные зазубренные вспышки боли вонзились в меня сотнями булавок. Паразиты-демонята так отчаянно хотят родиться, что пожирают и своего носителя, и друг друга, — вот он, естественный отбор в действии. Это вам не «ребенок Розмари», в моем распоряжении нет девяти месяцев, нет постепенно пухнущего чрева, которое придется таскать на себе, пока не родится Антихрист, — пройдет всего лишь сорок восемь часов, и на свет появится один-единственный новехонький демон, если, конечно, мне повезет, точнее, не мне, а Розе.

Я ошарашенно глядела на Ханну, онемев от ужаса.

— Женевьева, ну что ты на меня так смотришь? — промурлыкала та. — Понимаю-понимаю, ты наслушалась страшилок, но ведь на самом деле личинки вполне можно контролировать! — Она прикоснулась указательным пальцем к моему лбу и пробормотала что-то на своем гортанном наречии, и личинки тут же притихли. — Всего-навсего следуй указаниям, и они будут вести себя смирно, а тело Розы избежит серьезных травм, к тому же, как ты помнишь, на нем все заживает необычайно быстро. А когда ты завтра снова станешь самой собой, я с радостью окажу тебе услугу и изгоню паразитов из тела Розы. — Она пожала плечами. — Если не будешь меня слушаться — что ж, дело твое; можешь позволить личинкам следовать их естественным склонностям, и в этом случае вы с Розой освободитесь от связывающих вас магических уз. Нет тела — нет чар, знаешь ли. Тебе ведь это и нужно, правда? — Она вопросительно приподняла бровь. — Однако же, признаться, я всегда считала, что ты от природы склонна к состраданию и такой жестокий выход из положения тебя не устроит.

Я облизнула пересохшие губы, едва не закашлявшись от приставшего к ним привкуса серы.

— Надо полагать, в уплату за изгнание паразитов я должна буду отдать яйцо, — проговорила я, радуясь, что голос звучит твердо.

— Что ты, конечно нет! Я буду рада оказать тебе такую услугу! — Ханна положила мне руки на плечи. Я хотела сбросить их, мне было противно ее прикосновение, но мышцы отказались повиноваться — и я едва не задохнулась от паники. А Ханна между тем продолжала с печальной улыбкой: — Просто я боюсь, что если я не смогу к завтрашнему вечеру освободить Гвен — а без яйца это невозможно, — то так огорчусь, что не сумею сотворить нужные чары.

Завтрашний вечер. Хеллоуин.

Ночь, когда демоны собирают долги.

Вот почему история о любви к наставнице показалась мне подозрительной. Ханна не собиралась освобождать Древнюю, она хотела отдать ее душу в уплату за долги.

— Ты же сама понимаешь, что в твоем плане есть нестыковка, — сказала я, мимоходом удивившись, что еще способна думать, несмотря на паралич. — Яйцо лежит в банковском сейфе, а я не могу прийти в банк и забрать его, потому что есть одна пикантная подробность — меня разыскивают по обвинению в убийстве.

— Ах, проклятая рассеянность! Совсем забыла сказать… — Ханна потрепала меня по щеке, и я скрипнула зубами от отвращения. — Я договорилась с одним юристом, он завтра сходит с тобой в полицию — скажем, ровно в полдень, тебе это удобно? — и с тебя снимут все обвинения. Он будет ждать тебя у подъезда твоего дома без четверти двенадцать. — Она хихикнула. — Назовем это услугой-бонусом за твое содействие в моей хеллоуинской охоте за пасхальным яйцом!

Так, выходит, она знает, кто убийца?! Или это просто побочные эффекты — спасибо ее демону-повелителю?

— А как же настоящий убийца? — спросила я.

— Ну, сейчас это не должно нас беспокоить! — Она взялась за верхнюю пуговицу моего пиджака, то есть пиджака Малика, и я бы вздрогнула, если бы могла: еще и руки распускает! — Об этом мы подумаем завтра. А сегодня тебе предстоит сделать кое-что в обличье Розы. Как ты понимаешь, это нужно не мне, а Элизабетте. Пока ты прилежно следуешь указаниям, личинки не причинят тебе особенных страданий. — Она медленно вынула пуговицу из петли и ободряюще улыбнулась, увидев, как меня перекосило. — Элизабетта хочет, чтобы ты надела костюм и убила Малика, не принеся ему клятвы верности, — не забудь, что клятву приносить нельзя! — а затем дала обет ей. После этого ты до рассвета должна во всем повиноваться Элизабетте. — Она расстегнула еще две пуговицы, и пиджак распахнулся. — Понимаешь? Не так все это трудно. Да и к тому же мне известно, что Малик считает Розу любовью всей своей жизни, так что особых хлопот с ним быть не должно, но на всякий случай я оказала тебе еще одну услугу, чтобы уравнять шансы.

Меня в очередной раз перемкнуло.

— В каком смысле?

Ханна кокетливо постучала пальчиком по носику:

— Скоро увидишь! А теперь, Женевьева, пора одеваться!

Одной рукой я взяла позолоченный стальной ошейник, а на другую намотала тяжелую цепь и тупо уставилась на нее, машинально прикидывая боевые качества этого снаряжения. На гарроту не очень похоже, но, если обвить цепью Малику шею — а ее длины хватит не только на Малика, но и на киношное чудище — и потянуть изо всех сил — а я сейчас вампирша, и сил у меня предостаточно, — можно в две секунды снести ему голову.

Вот только…

Вот только я не хотела убивать Малика.

Я хотела убить эту стерву-колдунью Ханну, вот кого!

Стоило мне это подумать, и по всему телу разлилась боль — как будто в мою плоть вонзились тысячи остреньких как иглы зубок. Я согнулась пополам, вцепившись в стальной ошейник и не в силах сдержать кровавые слезы, хлынувшие из глаз: весь мир обратился в раскаленную добела пыточную.

Я провела в эпицентре геенны огненной целую вечность, но в конце концов сумела заставить голову сформулировать слова, которые были нужны личинкам-демонятам.

Ладно, я убью его.

Мало-помалу пытка сменилась тупой ноющей болью. Вот, оказывается, какие у Ханны условия: или я убью Малика, или личинки сожрут тело Розы до того, как я его покину.

Ничего себе положеньице.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Полутемная спальня была больше гостиной и залита кровью так обильно, словно начинающему художнику дали задание нарисовать сцену преступления: алые потеки расчертили сумрачно-синюю стену за колоссальной кроватью, багровые пятна испещрили белые шелковые простыни, на толстом голубом ковре остались бурые следы. Малик с Дарием лежали, обнявшись, поперек постели — перепутаница бледных, измазанных кровью тел. Меня оглушила какофония противоречивых чувств — страсть, голод, ревность, злость и потрясение, — и приглушенные вампирские чувства разом проснулись. Сердце гулко заколотилось от сильного запаха меди, рот наполнился слюной, пустой живот подвело. Прислушавшись, я уловила перестук двух сердец — оба бились медленно, но ровно. Значит, Малик не убил Дария. Тут меня охватило невыносимое желание прыгнуть в постель к двум вампирам — и вовсе не для того, чтобы утолить голод, а чтобы перегрызть им горло, оторвать руки-ноги и искупаться в крови, потому что это так весело и интересно.

Я даже сделала шаг вперед, и еще, и еще, — так силен был порыв, — волоча ноги и цепь, шаркая по ковру, а потом заставила себя остановиться — и зашаталась от приступа дурноты. Вот зараза! Кажется, правду говорят, что от личинок начинается еще и психоз. Паразиты не только пожирают носителя, но и заражают его собственной непреодолимой страстью сеять смерть и разрушения.

И вообще, можно подумать, Малик сам не любит насилия, можно подумать, у него идеальные застольные манеры!

Эта мысль подмешала нотку истерики к смеху, который я изо всех сил старалась подавить. Мне это удалось, я задушила его, не дав вырваться на волю, — да уж, именно так я должна была поступить с Маликом по воле паразитов. Я оглядела спальню — вдруг найдется что-нибудь полезное: деревянный письменный стол, плазменная панель, ноутбук с черным потухшим экраном, приоткрытая дверь — наверное, в ванную, — и такая же стеклянная стена, как и в гостиной, выходящая на танцплощадку, но, к сожалению, нигде не видно ни священника-экзорциста, ни бутылки со святой водой. Надо бы подать жалобу в администрацию «Голубого сердца» за непредусмотрительность. До ближайшей церкви, кстати, рукой подать… В голове забрезжила неплохая, вполне дееспособная мысль…

Острая, как шпага, боль в области левой почки живо вернула меня к действительности, к телам на постели и к заданию, которое я только что получила.

— Прямо пара влюбленных голубков, — протянула я, ловко замаскировав спокойным тоном ужас, разъедавший мое тело. — Даже жалко портить такую кровь-любовь-морковь, но у меня тут для тебя подарочек, Малик. — Я свела руки, и цепь громко звякнула. — Мне приходится плясать на угольях, а они адски жгучие и не любят ждать.

Малик приподнял голову над плечом Дария — веки полуопущены, взгляд сонный, но ни капельки не смягчившийся. Оценил мой наряд и пробормотал:

— Вижу, у тебя уже начался Хеллоуин.

— Кажется, это любимое кино старушки Лиз. — Я картинно повернулась.

— Принцесса инкогнито, прикованная к чудовищу. — Малик криво усмехнулся. — Тонкие намеки Элизабетте никогда не давались.

— Так ты готов или как? — Я указала подбородком на впавшего в сладкую истому Дария. — Видишь ли, я сегодня вся демоническая-демоническая, так что лучше покончить с убийствами поскорее, пока не поздно.

— Демоническая? — Малик сдвинул брови и приподнялся на локте.

— Да, потому что на меня наслали демонические чары.

Я стиснула цепь, звенья впились в ладони. Длинные тонкие пальцы Малика покоились на накачанном, в шашечку, прессе Дария, перемазанном кровью, — между прочим, совсем не обязательно всем своим видом подчеркивать, как ему тут было хорошо! Интересно, почему я так злюсь на того, кто должен быть в моей жизни неизбежным злом, и не более? Я же не хочу сама, гм, вступать с Маликом в подобные отношения! Или хочу? Или это на меня опять влияют Роза с демонятами? Ладно, с этим потом разберемся. Если оно наступит, это «потом».

— Естественно, у меня есть выбор, и я знаю о последствиях…

Понимая, что здесь у всех стен есть уши, я продолжила мысленно, надеясь, что Малик меня услышит: «Последствия касаются тебя и тела Розы, потому что, как только солнце покажется над горизонтом, я снова вернусь в себя, то есть в свое тело».

Думать было трудно — колени так ломило, что я еле держалась на ногах.

— Так что если за последние полдесятка столетий твоей жизни ты случайно получил сан священника — любой конфессии, мы с демонятами непривередливые — или можешь быстренько раздобыть какую-нибудь очищающую жидкость, лучше благословленную… — я подняла глаза к небесам, — все обойдется, а нет — скоро прозвенит первый звонок, то есть колокол, то есть по нам…

— Полагаю, время еще есть, — произнес Малик.

В его глазах зажегся голубой свет, полутемную комнату залило мирное сияние. Он поднес запястье к губам, впился в него, потом приподнял Дарию голову и предложил ему выпить крови. Дарий, похоже, не отдавал себе отчета в происходящем. Глаза у него были закрыты, обмякшее лицо не выражало ничего, кроме сытости; тогда Малик склонился к его щеке — завеса темных волос закрыла обоих — и прошептал что-то так тихо, что даже мне с моим вампирским слухом было не разобрать. Дарий открыл рот и присосался к запястью Малика, жадно, словно проголодавшийся младенец к материнской груди, было видно, какое наслаждение ему это приносит. Я глядела на них как завороженная, пряный аромат крови Малика дразнил меня, к нему примешивались более резкие запахи меди и лакрицы и еще чего-то такого, что я не могла распознать, как ни старалась, какой-то сладковато-горький привкус, вроде перебродившего нектара…

От размышлений меня оторвал громкий хлопок — это Малик просунул палец между губ Дария и отлепил его от своей руки; у меня появилось легкое ощущение, что я это уже где-то видела, и я нахмурилась.

«Прими мои извинения, Женевьева, — прозвучал у меня в голове голос Малика, и вправду полный сожаления. — Планы Элизабетты не стали для меня неожиданностью, но если бы я догадывался, какие доводы Ханна намерена выдвинуть, то не принял бы ее предложение подкрепить свои силы. — Он сел и натянул на Дария одеяло. — Прошу тебя, исполняй все ее желания, а я попытаюсь добиться, чтобы это принесло нам с тобой как можно меньше вреда».

— Легко тебе говорить! — буркнула я сердито, сама не зная, на что я сержусь, но тут меня согнуло от нового приступа боли, пронзившего солнечное сплетение, и я снова обо всем забыла.

Малик грациозно соскользнул с постели и, как был, обнаженный, направился к платяному шкафу. Я невольно проследила взглядом точеную линию спины от скульптурных плеч до пояса, а затем тугой изгиб твердых ягодиц и длинные мышцы бедер — как они напрягаются и расслабляются, как при каждом балетном шаге под коленями намечаются ямочки. От этого зрелища в груди у меня проснулась страсть, внутри занялся жар, заглушивший докучливое царапанье личинок. Тут я едва не подпрыгнула: Малик стоял передо мной, и шелковый треугольник темных волос на бледной груди стрелкой указывал на черные кожаные штаны, низко сидящие на узких бедрах, — он уже успел одеться!

— Что ж, попробуй меня убить, — уронил он.

В его голосе прозвучало смирение — и чуть ли не насмешка, как будто он уже давно так стоял и ждал.

Я стиснула цепь в руках. Что здесь происходит? Я-то могла заглядеться на этого красавчика до полного самозабвения и не заметить, как идет время, но демонят мужчины не интересовали! Не обращая внимания на острую боль в бицепсах, вынуждающую поднять цепь, я покосилась на Дария, а затем снова взглянула в голубые, словно газовые горелки, огни в глазах Малика.

— Обычно глаза у тебя горят красным, а не голубым, — проговорила я, задумчиво склонив голову набок: иногда вот так сложишь два и два и получишь больше четырех. — Дарий принадлежит к кровному клану Голубого Сердца. У Графа была привычка останавливать время, это был его любимый фокус. — Только у Графа глаза не загорались и кожа не голубела, словно тонкий фарфор, но ведь… — Выходит, ты не просто попил крови Дария, но еще и умудрился перенять кое-какие способности его клана!

Малик улыбнулся еще шире, показав мне отблеск клыка.

— Когда пьешь кровь других вампиров, у этого есть свои преимущества.

— Здорово, — процедила я сквозь зубы: крошечные челюсти прогрызали ходы у меня в пояснице. — Так, может, остановишь для нас с демонятами время до рассвета, а там уж я вступлю в игру?

— Обычно действие чужой крови сохраняется недолго, хотя можно было бы и попытаться. — Он шагнул ко мне плавным тигриным движением; пугать меня он не собирался, но сердце у меня все равно екнуло. — Дело в том, что я не могу ждать до рассвета, так что посмотрим лучше, чем этот фокус поможет нам в данный момент.

— Почему ты не можешь ждать до рассвета?

— Кровь Дария была отравлена, так что у нас самое большее полчаса.

Перебродивший нектар — гнилые цветы — точно, белладонна!

— Зараза! Вот что имела в виду Ханна, когда говорила, что уравняет шансы! Вампирский организм быстро выведет яд, но перед этим белладонна на некоторое время вырубит Малика, а когда кое-кто собирается обмотать тебе шею цепью и обезглавить, лучше не валяться без сознания.

— А он как же? — Я кивнула на Дария.

— Я высосал почти весь яд, так что ему грозит разве что слабость, это не смертельно.

Значит, застольные манеры тут ни при чем.

— Надо полагать, у тебя есть план? — спросила я, снова сгибаясь пополам от очередной волны зубастой боли — на сей раз личинки терзали мне желудок. — Понимаешь, еще немного — и я не выдержу и убью тебя…

— Разумеется. — Он наклонил голову, по лицу пробежал отблеск веселой улыбки. — Они хотят получить спектакль, и мы его устроим.

— Ладно, — не слишком уверенно ответила я. — Только я не смогу особенно актерствовать.

Малик развел руками, скривив губы в усмешке:

— Пропускаю даму вперед.

Я подняла над головой конец цепи с наручником — он был легче, — раскрутила его, как лассо, и одним движением запястья метнула вперед, без раздумий и без усилий, как будто сто раз тренировалась, — впрочем, может быть, мышцы и тренировались, только без меня. Цепь с громким лязгом обвилась вокруг шеи Малика…

…Точнее, пролетела мимо цели и с громким лязгом обрушилась на ковер.

Малик стоял в пяти футах от нее, руки расслабленно свисали по швам, взгляд был напряжен.

Я дернула цепь к себе, перехватила ближе к концу и снова метнула. Малик шагнул в сторону, поднял руку, поймал цепь и крепко держал ее, как я ни тянула изо всех вампирских сил. С тем же успехом я могла бы двигать гору. Малик рассмеялся — его смех обдал меня дразнящим весенним ветром с тончайшим намеком на грядущий зной — и отпустил цепь, и я повалилась назад, врезалась в стол, ноутбук с грохотом упал на пол. Я завизжала от ярости, и личинки внутри восторженно запрыгали, подхлестывая меня. Теперь я вращала уже другим концом цепи, с ошейником, словно моргенштерном. Целиться им было трудно — вес распределялся косо, — но я все равно метнула его прямо Малику в грудь, вложив в удар всю свою волю. Малик увернулся, однако ошейник все равно хлестнул его по ребрам, они захрустели, громко, словно трескался лед. Демонята внутри меня заверещали от радости, а Малик отшатнулся, ноздри его раздувались, в глазах полыхал голубой огонь.

— Шальной удар, — тихо проговорил он.

— Может, и не шальной, — так же тихо отозвалась я, вспомнив, как он открыл дверь в спальню. «Роза с тобой одной крови, а ты владеешь телекинезом!»

«Мы с Розой одной крови, но ей передались не все мои способности».

— Не надо на это закладываться, — заявила я, дернула цепь к себе, одним плавным движением раскрутила ее и снова метнула.

Малик размытым пятном перемахнул через кровать, но я была настороже и теперь уже осознанно велела цепи ударить его по голове. Малик пригнулся, перекатился, но ошейник еще раз попал в него, только не в череп, а в плечо. Малик снова перекатился, с грохотом налетел на окно, я крутанула запястьем, и цепь змеей метнулась к более крупной мишени — к его торсу.

Но не долетела — Малик перекатился опять, вскочил на ноги и бросился на меня. Его плечо ударило меня в живот, приподняло над землей, отшвырнуло назад.

Сначала я врезалась в стену спиной, потом головой, штукатурка разлетелась на куски, все кругом засыпало пылью и мусором. Я выпустила цепь и обхватила Малика руками, не успела она звякнуть об пол. Визжа как резаная, я впилась ногтями ему в спину и прочертила по коже кровавые борозды.

Малик зашипел от боли, поднял меня над головой и швырнул в стеклянную стену. Стена разбилась с артиллерийским грохотом, выгнулась наружу… и разлетелась. Я заглянула в пропасть, услышала музыку, рокотавшую в голове, словно пульс великана, а крошечные кубики стекла посыпались на ничего не подозревавших танцоров в тридцати футах подо мной.

На миг я зависла в воздухе, упершись в раму пальцами ног и молотя руками воздух в тщетной попытке удержаться.

Будет больно, очень больно, но я не погибну — на Розином теле залечатся любые увечья.

Но что же станет с толпой людей внизу? Они-то не такие прочные!

Демонята ликовали, а я в панике пыталась выгнуться назад и не упасть…

…и с облегчением поняла, что зависла и во времени, и в пространстве и что никуда я не упаду.

Сильная рука обхватила меня за талию, жесткие края золотого бикини впились в спину — Малик притиснул меня к себе. Золотой ошейник защелкнулся на шее, и голос Малика у меня в голове прогремел:

— Летим, Женевьева!

Сердце у меня заколотилось, все быстрее и быстрее, демонята пищали в экстазе, Малик шагнул в пролом, и мы взмыли в воздух.

— Вампиры не летают! — крикнула я, но никто меня не услышал.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Мы парили во времени и пространстве, вокруг многоцветным бриллиантовым кружевом лучей сверкали софиты, в уши толкалась музыка — громкая, грубая и такая смазанная, что мне никак не удавалось уловить сколько-нибудь внятный ритм. В перекрещенных лучах софитов было видно, как от толпы поднимаются дрожащие миазмы телесного жара, а вместе с ними соленый пот и толкотня несовместимых запахов — духов, лосьонов после бритья, дезодорантов и фруктовых коктейлей. И все это, словно огонь маяка в кромешной тьме, перекрывал зазывный нестройный хор оглушительных басовых аккордов — биение тысячи сердец, которое накрыло меня волной, половодье пульса, потопившее меня в потоке голодной слюны с металлическим привкусом, в потоке охотничьей страсти; мне казалось, что все кругом — моя добыча, и не более того…

Под нами открылся участок пола — разгоряченные светящиеся тела возбужденных людей разогнали холодные тени вампиров, с замкнутыми бесстрастными лицами, с замершими ледяными сердцами, — вампиров, которые дерзнули встать между мной и моей добычей!

Все равно никто от меня не уйдет.

Босые ноги коснулись деревянного пола, рука, обхватившая меня за талию, ослабила хватку, я выпрямилась, вдохнула аромат недавно выпитой крови. Скулы заныли еще сильнее, я понимала, что на этот раз не удовольствуюсь парой глотков, пылающий зуд в жилах гнал меня по следу добычи. Я шагнула в сторону налитых розовым сиянием людей, и толпа, окружавшая меня кольцом, отпрянула, тоненькие испуганные смешки и лихорадочный перестук сердец были еле слышны за гулкой ритмичной завесой музыки, отдававшейся во всем теле. Я сосредоточилась, чтобы наслать на них морок, — пусть замрут на месте и не шевелятся, на этот раз я не буду, как обычно, играть с ними в кошки-мышки, мне не до игр, я хочу крови, я хочу их сожрать! Ближе всего ко мне стоял молодой парень. Он нервно улыбнулся, на горле дернулся кадык. Я наткнулась взглядом на бьющуюся под челюстью жилку, заурчала, обнажив клыки. Парень в ужасе вытаращился на меня — и тут мой разум сомкнулся на нем стальным капканом, лицо у него стало бессмысленное от морока, узы между нами затрепетали звенящей струной. Я сделала еще один выпад и разом захватила сознание доброй дюжины светящихся тел вокруг, подчинила их своей воле, оставила про запас — легкая добыча.

От предвкушения все мышцы у меня напряглись, отвердевшие соски терлись о неподатливый металл бикини, между ног сладко пульсировал скользкий жар — но это не имело никакого отношения к сексу, секс — это когда тебя швыряют на пол, бьют и ломают, сколько ни проси пощады…

Отмахнувшись от непрошеных мыслей, я глухо зарычала, как рычат довольные хищники. Теперь мой черед рвать, терзать, уродовать, мучить — вволю, досыта, — мой черед хохотать в ответ на мольбы, плач, крики, мой черед пронзать слабую податливую плоть. Меня заволокла утробная жажда крови. Я присела на корточки, изготовясь к прыжку, растопырила пальцы, ногти росли и заострялись, превращались в острые как бритвы когти…

Металлический ошейник впился в горло, рванул меня назад, не дал добраться до добычи. Я развернулась, злобно визжа, и оказалась лицом к лицу с Маликом.

— Не смей! — отчеканил он. — Я тебе запрещаю!

Он поддернул цепь, туго натянул ее, снова потащил меня к себе, и я волей-неволей споткнулась и упала перед ним на колени. Бесстрастно глядя на меня, он протянул руку.

Я полоснула по ней когтями — потекла кровь — и ухватилась обеими руками за цепь: только бы вырваться, только бы освободиться, а уж там… На этот раз Малик меня не удержит!

Руки и плечи у него взбугрились мышцами, но он не отпустил меня.

Тогда я призвала тех людей, на кого успела наслать морок, и услышала дружный вздох — они столпились у меня за спиной. Но тут разум Малика ворвался в мой и одним махом разрушил морок, перерубил узы — и моя ярость осталась одиноко бушевать в ледяном безмолвии его сознания.

Гулкая музыка утихла, сменилась тишиной. Потом послышался шелестящий шепоток — три софита нашарили нас на полу, пригвоздили к месту перекрывающимися кругами света. В голове у меня прозвучал далекий голос — Малика, мой, непонятно чей:

— Представление начинается!

Рядом с Маликом возникла Элизабетта — в своей девичьей маске, бронзовый палаш лежал на плече, словно древко копья.

— Я говорила, что она взбесилась, Малик аль-Хан, но ты не желал меня слушать! — Ее слова отдавались эхом, словно из мегафона. — Теперь ты сам видишь, что в твоем кровном клане в очередной раз проявилось проклятие!

— Не надо было вмешиваться не в свое дело, Элизабетта, — отозвался Малик. — Роза одержима демоном, а при таком содействии взбесилась бы даже ты со своей рафинированной кровью.

— Пф! — Платье взметнулось, бисерная бахрома победно застучала, а я представила себе, как когтями сдираю с Элизабеттиного личика эту мерзкую усмешку. — Какая разница, отчего она стала такой? Надо прикончить ее, пока она не устроила тут незнамо что! — Она схватила меч и нацелилась острием мне в яремную ямку. — Ну что, мне самой разделаться с этой стервой… — клыки выдвинулись на нижнюю губу… — или предоставить эту честь тебе?

— Не-ет, — процедил Малик, полыхнув голубым огнем в глазах. Он протянул руку и забрал меч из ее безвольных пальцев. — Не-ет, она моя. Отобрать у нее Дар — мой долг.

Я злобно зарычала — хотя та часть моего сознания, которая не хотела перегрызть ему горло, понимала, что он этого не сделает, что это актерство, что он не убьет меня, то есть Розу, потому что тогда мы оба погибнем… но так ли это? Я посмотрела снизу вверх ему в лицо, увидела написанную на нем неумолимость — и засомневалась. Но его воля по-прежнему сковывала меня, я не могла пошевелиться, не могла сопротивляться.

Демонята внутри кипели и горели — они не желали ждать, им не нравилось, что теперь они не в силах заставить меня лить кровь и сеять разрушение.

— Но сначала она принесет мне обет.

Малик выпустил цепь, и она с лязгом упала на пол.

— Ни… за… что! — Элизабетта подняла ногу и медленно опустила ее, вместо громкого «топ» получилось что-то размазанное — Малик опять останавливал время. — Я… не… позволю!

— Решать не тебе, это право принадлежит Розе.

Малик встал передо мной на одно колено, на лбу блестели бусинки кровавого пота.

«Женевьева, — прозвучал у меня в голове бесстрастный приказ. — Повторяй за мной. Я приношу тебе клятву верности, считаю тебя и только тебя моим повелителем и в знак этого пью твою кровь».

Я послушно повторила слова — голос звучал сипло, словно заржавел от неупотребления, язык с трудом ворочался, выговаривая слоги, из-за жгучей боли, терзавшей гортань.

Малик прикоснулся к моей щеке — и по жилам разлился лед, от которого личинки мгновенно притихли. Он протянул мне запястье.

«А теперь пей, Женевьева».

Не сводя с него взгляда, я ощерила клыки — и вцепилась ему в руку, пронзила кожу, присосалась, жадно, неутолимо.

«Женевьева, приготовься бежать, как только я прикажу».

Малик поднялся одним текучим движением, потянул меня за собой, клыки сами собой разжались. Он посмотрел наверх, и в его глазах я увидела Ханну — она наблюдала за нами через разбитое окно, перекосившись от колдовских усилий. Ханна высоко подняла руку и швырнула в меня каким-то светящимся магическим символом. Тот описал в воздухе яркую дугу и ударился мне в грудь, и демонята вырвались на свободу и, победно вереща, снова разбежались по моим жилам.

Малик снова посмотрел на меня, взгляд его потемнел и затуманился, он занес меч…

Я едва не задохнулась от ярости, не веря своим глазам. Он не сможет, он не посмеет…

…И обрушил его на меня.

Меч пронзил меня насквозь.

Я уставилась на рукоять в груди, чувствуя ледяное лезвие в сердце и длинный твердый клинок, торчащий между лопаток.

«А как же насчет бежать?!» — мысленно воскликнула я.

Но тут боль встряхнула меня с головы до ног, я превратилась в смерч из золотой пыли и унеслась в темно-багровые пучины памяти.

День, когда мне исполнилось четырнадцать. День, когда я должна была идти под венец. Я стояла посреди главного зала, гордо выпрямившись во весь рост, как меня учили. Высокие стрельчатые окна были распахнуты, в них лился тусклый лунный свет; слышалось далекое тявканье лисицы — других звуков, кроме собственного тихого дыхания, до меня не доносилось. Меня окружали гости — только вампиры, ни одного человека, ни одного сородича из волшебного народа. Некоторых из них я знала, они принадлежали к кровному клану отца, но остальные были незнакомые, вассалы моего жениха, которые пришли посмотреть, как их повелитель возьмет в жены фею-сиду.

Я стояла, оцепенев от потрясения, никого не видя и не слыша, делая вид, что не замечаю, как теплая кровь впитывается в подол платья из золотой парчи, как намокает от крови тонкая ткань туфель. Эта кровь пахла спелыми сладкими грушами.

Кровь Салли.

Салли подарили мне на день рождения, когда мне исполнилось двенадцать, она должна была стать моей личной горничной, компаньонкой и наперсницей. Предполагалось, что мы станем неразлучны — две девочки, которые будут расти и взрослеть вместе, — но Салли была тремя годами старше, подружки ее не интересовали, по крайней мере я. Впрочем, я ни на что не претендовала — Салли была такая красивая, с нежно-голубой кожей и иссиня-белыми волосами, к тому же отчасти мне сродни, поскольку ее прабабка была Синей Каргой, Кайлиак Баэр, — поэтому я была рада просто бывать с ней рядом.

Мой принц, мой суженый, Бастьен, Автарх, чудовище, шел мне навстречу. Он выпустил меч, и тот со звоном упал на пол. Босые ноги моего принца шлепали по крови, оставляя на плитах белые, не залитые кровью следы. С волос у него текло на плечи. Брызги крови на лице казались юношескими веснушками. Даже высокий рост — почти шесть футов — не делал его старше пятнадцати лет, возраста, в котором он получил Дар.

За ним тянулись тени — вездесущие, непроницаемые, неразличимые, неописуемые; спрашивать о них мне запретили.

Только теперь я поняла, кого скрывали эти тени: Малика аль-Хана, который был Автарху… кем? Этот вопрос выплыл из пучин памяти, словно обвинение, а затем снова медленно потонул во тьме.

— О моя принцесса-сида, ты прекрасна.

Красивое юное лицо чудовища сложилось в улыбку, в радостную, открытую улыбку, не скрывавшую ни клыков во рту, ни жажды боли в глазах.

— Благодарю вас, мой принц, — прошептала я, не в силах унять дрожь в ногах, и чем ближе он подходил, тем сильнее они дрожали.

Чудовище отвесило мне низкий галантный поклон и подало руку. На ладони свернулась тонкая косица из Саллиных иссиня-белых волос.

— Трофеи достаются победительнице, верно, моя нареченная?

Я вцепилась трясущимися пальцами в плотную материю платья. Я не желала быть победительницей, я никогда не желала быть победительницей — и даже не понимала, что участвую в состязании, пока оно не завершилось поражением. Я всегда знала, что буду у мужа не единственной: отец просветил меня на этот счет. Так что в моем будущем не было места ни победителям, ни побежденным, одни лишь волшебные сказки о прекрасном принце да «они жили долго и счастливо». Но Салли не знала правил игры, она твердо намеревалась победить, не понимая, что ее великая война — всего лишь жалкая стычка на границе, и в конце концов водрузила победный флаг — на всеобщее обозрение.

— Тебе не нравится мой подарок, о прелестная сида? — Он обтер косицей окровавленную грудь и снова протянул ее мне. — Разве ты не этого хотела?

«Возьми ее, Женевьева».

В голове прозвучал приказ, и рука сама собой протянулась вперед и схватила косицу с ладони жениха — ей не успели помешать ни страх, ни осознанная мысль.

— Я рассчитывал порадовать тебя, — нежно проворковало чудовище и повело рукой, словно охватывая весь зал. — Впрочем, у меня есть для тебя и другой свадебный подарок. — Чудовище снова протянуло ладонь, и в мерцании свечей сверкнуло ожерелье — от крови, стекавшей с пальцев, бриллианты превратились в розовые звезды. — Повернись, моя принцесса. Я застегну его.

«Делай, как он говорит», — велел голос в голове.

Я медленно присела в реверансе, наклонила голову в знак согласия, потом повернулась, как велел суженый, — сердце гулко бухало в груди, спина похолодела от ужаса. Я посмотрела в аристократическое лицо отца — он гордо приподнял подбородок, но все равно было видно, как он боится, — и в испуганные глаза мачехи Матильды. Она нервно подняла руки к горлу, прикоснулась к черным опалам, обвивавшим шею, губы приоткрылись, блеснули клыки, — то ли она хотела что-то сказать, то ли собиралась остановить чудовище…

Но нет — она плотно сомкнула губы, взгляд сапфировых глаз опустился на растекающееся по полу озеро крови.

Это был последний раз, когда она смотрела на меня.

«Женевьева, приготовься бежать. Как только я прикажу».

Бриллианты обвили горло, тяжко легли на похолодевшую кожу.

— Подарок, достойный королевы — моей королевы фей, — сказал Бастьен и туго натянул ожерелье, специально намотал его на палец, чтобы оно врезалось мне в плоть.

Нагнувшись, он прикоснулся губами к моей шее — как будто приложил клеймо. Чудовище резко втянуло ноздрями мой запах, и от ужаса по спине у меня побежали мурашки.

— Сидская кровь, сладкая, густая, словно мед, приправленный страхом, — проговорило чудовище голосом, в котором смешивалось удовлетворение и предвкушение. — Сида и к тому же девственница — я не ошибаюсь, Александр? Ручаетесь ли вы честью, что еще никто не отведал ни тела, ни крови вашей дочери? Подтверждаете ли, что она готова по доброй воле отдаться мне, чтобы я взломал ее печать своим мечом?

От паники спасительная броня отупения пошла трещинами, и по ноге у меня под платьем побежала струйка мочи и смешалась с кровью на полу.

— Мы выполняли вашу волю, мой повелитель. — В глазах отца мелькнуло страдание — и пропало.

«Женевьева, беги!»

Я бросилась бежать — в дубовые двери, в ночную тьму, оскальзываясь на влажной земле, путаясь в тяжелом парчовом платье, хрипя, задыхаясь, — мышцы сводило от страха, но я понимала, что надо спасаться, понимала, что от теней мне не уйти…

Он поймал меня, обхватил сзади, все кругом заслонили боль и кошмар — меня прижали к земле, крепко держа за волосы, преследователь навалился сверху, придавил меня всем своим весом — казалось, он гораздо больше меня, — в шею впились острые клыки, как я ни молила о пощаде, как жалобно ни кричала…

…а потом он поцеловал меня в губы — и его поцелуй был холоден, как смерть.

Со всех сторон напирала багровая тьма, назойливые руки хватали меня, щипали, тормошили, терзали. Воздух наполнился густым пряным ароматом, медная сладость заливала рот, в дальней дали маячила, словно северное сияние, золотистая дымка. Однажды я уже побывала здесь — как и в тот раз, я была опутана черной шелковой бечевой, которая обвивала меня, проходила сквозь меня, привязывала меня к багровой черноте, не давала настырным рукам растерзать меня, превратить в рой танцующих бабочек и рассеять его в золотой дымке.

«Женевьева!»

Голос Малика доносился и сверху, и снизу, еле различимый, от него кружилась голова, а черная бечева тянула меня в разные стороны, будто решила разорвать пополам.

— Поздно, вампир, время упущено. — Во втором голосе, низком, с картавинкой, слышалась тревога. — Ее душе давно вышел срок вернуться в тело.

— Кельпи, я по-прежнему ощущаю связь с ней, хотя сейчас мне труднее дозваться ее, чем в первый раз, когда душу отделили от тела.

«Женевьева!»

На этот раз призыв донесся снизу, громче, настойчивее. Я поплыла вниз, к нему навстречу.

«Женевьева!»

В вышине отдалось эхо, и я замерла.

— Надо было оставить чары как есть, чтобы души вернулись в тела на рассвете, как полагается, а не пытаться силой привести их в действие до поры!

— Тогда тело Женевьевы оказалось бы во власти колдуньи. — Было слышно, что говорящий еле сдерживает раздражение. — Нельзя так рисковать.

— Ах, несомненно, но вдруг ты создал узы с ней очень давно, вдруг они успели разорваться? — Слова звучали резко, сипло. — Тогда ее душа заблудится, потеряется, чего доброго, даже угаснет!

«Женевьева!»

Боль скользнула по бечеве, словно ломкий лед, бечева лопнула — и я полетела назад.

Я пришла в себя — и обнаружила, что кругом никого нет, а я лежу голая в луже подсохшей крови и в горле першит от запаха кислых груш. Как и в первый раз, в высокие стрельчатые окна лились лучи полуденного солнца, нарезали на каменном полу полосы света и тени. Преодолевая боль во всем теле, я поднялась на четвереньки, потом встала, выпрямившись во весь рост. Разорванное свадебное платье из золотой парчи громоздилось неряшливой грудой у тяжелых дубовых дверей, рядом валялась иссиня-белая косица, а когда я поглядела на то место, где расчленили Салли, в глаза мне ударило ослепительное солнце. Я подошла туда, где со вчерашнего вечера лежал меч, и уставилась на него, сжимая и разжимая кулаки.

На этот раз я уже не маленькая.

На этот раз я никуда не побегу.

На этот раз я с ним поквитаюсь.

Тут меня взяли за руку ледяные пальцы, я медленно обернулась — и взглянула в темные настороженные глаза Козетты, девочки-призрака.

— Женевьева, это больше не твое время, — мягко проговорила она. — Нельзя здесь оставаться, это опасно. — Девочка потянула меня за руку, вид у нее был испуганный. — Пошли, они оба тебя ждут, и остальные…

Какие еще остальные?

Я повернулась и вслед за Козеттой двинулась обратно в багровую черноту…

Когда я снова пришла в себя, меня так и подбросило — в ушах грохотал пульс, глаза распахнулись, и я увидела лицо Малика. Он сидел на мне верхом, прижав обе руки к холодной коже у меня над сердцем. В ночном небе над его головой виднелась россыпь серебряных крошек — звезды, земля подо мной подалась — мягкий песок.

— Женевьева… — Голос звучал сипло, словно Малик долго звал меня и не мог дозваться.

— Той ночью — это был ты. — Я облизнула губы. — Это ты меня тогда укусил.

— Разумеется. — Между бровей у него обозначилась тонкая складка. — А ты как думала?

— Он. Я всегда считала, что это он.

— Он не стал бы гнаться за тобой самолично — ведь у него был я, его правая рука.

Страх взорвался яростью. Я стиснула кулаки:

— Ах ты сволочь! Ты же бросил меня умирать!

На его лице появилось непонятное выражение:

— Я не бросил тебя умирать.

— Ага, щас!

— Я тебя убил. Как сегодня. Сердце у тебя не билось, кровь не текла по жилам, легкие не вдыхали воздух, кожа на ощупь была холодной и безжизненной. Если бы ты не была сидой, сомневаюсь, что тебя удалось бы оживить.

Я вытаращилась на него, отчаянно пытаясь уловить ускользающую мысль.

— Не понимаю!

Он нахмурился еще сильнее:

— Ты бы предпочла, чтобы я вернул тебя Автарху живой?

«Нет!» — завопил в голове голос — мой голос в четырнадцать лет.

Малик прикоснулся к моему лбу:

— Спи.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В третий раз я открыла глаза, уловив тихое журчание воды, аромат чистого воздуха и нежное прикосновение шелковых простыней. Я напряженно замерла, прислушиваясь, но кругом было так спокойно, что в конце концов я уверилась — рядом никого нет и мне ничто не грозит, хотя где я, по-прежнему непонятно.

Я осторожно огляделась из-под ресниц. В комнате все было круглое: я лежала на круглой кровати, которая стояла на круглом возвышении, в круглом окне в куполе надо мной виднелся круглый участок неба, утыканного звездами, за иллюминаторами в стенах сновали стайки крошечных рыбок, неоново светящихся синим, желтым и оранжевым. Даже подушки на постели, дверь, массивная, как в банковском хранилище, и люк для ныряния, вделанный в пол из толстого зеленого стекла — и те были круглые. Не узнай я спальню Тавиша, решила бы, что попала в какое-то кино.

Ощущение покоя никуда не делось — более того, оно приглушило и удивление от того, что я здесь оказалась, — но я все равно решила включить магическое зрение. Стену и потолок покрывала еле различимая сеть холодных зеленоватых чар, она медленно колыхалась, словно поверхность спокойного моря. Я решила, что это, наверное, какое-то сдерживающее заклятие, но, когда я потянулась потрогать сеть возле кровати, где она стягивалась, чары рябью разбежались в стороны и сбежались обратно, стоило мне убрать руку. Нет, скорее всего, это какие-то умиротворяющие чары, а может быть, и целительное заклятие.

Очень кстати — ведь меня только что нанизали на пятифутовый бронзовый меч.

Конечно, инцидент с мечом в груди, пожалуй, стал неординарным финалом нашего концертного номера с принесением обетов, но в одном можно было не сомневаться: я, то есть Роза, поклялась Малику в верности, несмотря на умопомрачение из-за демонят и жажды крови. А значит, любому лондонскому вампиру нечего и мечтать пообщаться со мной — и не только лондонскому, но и любому другому. Меня окатила волна облегчения. Все, не будет больше ни приглашений от кровососов, ни претензий от одержимых паранойей ведьм, ни требований о выселении, ни визитов несчастных Бабочек, накачанных по самое не могу. Теперь им всем придется иметь дело с Маликом, причем, надо надеяться, не такое «дело», на которое рассчитывала Элизабетта, а мне остается беспокоиться только о том, как строить отношения с самим красавчиком-вампиром.

Я зябко поежилась — непонятно, станет мне от этого легче жить или наоборот.

Тут мне некстати вспомнилось разорванное свадебное платье — к горлу сразу подкатила тошнота, я рывком села, зажав ладонью рот, чтобы меня не вырвало. Что было, то прошло! Мне приснился страшный сон, только и всего, в голове у меня перепутались две истории с ранами от меча, смешались с тем, что говорила об Автархе Элизабетта. Только и всего, и не более того. Малик — не Бастьен, не чудовище, и я не собиралась за него замуж, я вообще не собиралась ничего с ним делать. А Малик не раз и не два мог сделать со мной все, что угодно, — и не сделал…

Меня одолел смех, едва ли не истерический, — это я, конечно, вспомнила недавний эпизод с мечом. Я глубоко вздохнула и доверилась зеленоватым чарам — пусть успокоят меня, — а тем временем принялась растирать ледяной участок кожи под сердцем, место, куда вошел клинок. Мне стало страшно, и я сбросила одеяло, чтобы осмотреть себя. Кажется, это и вправду я, целая и невредимая. Пробежала пальцами у грудины, с силой нажала, прощупала — нет, точно нет ни ран от меча, ни розового шрама, ни желтеющего синяка. Просто как новенькая! Впрочем, Малик — носитель подлинного Дара, ему уже случалось меня лечить… И убивать, как выяснилось.

От ощущения, что меня предали, мне стало так же больно, как от удара мечом. Я подтянула колени к груди, уткнулась в них лицом, слезы жгли глаза, перехватывали горло. Той ночью голос приказал мне бежать. Я проглотила слезы. Нет, плакать я не стану. От вампиров нельзя убегать — так учила меня Матильда. А я-то поверила голосу в голове, поверила голосу Малика, поверила, что он сулит спасение…

А Малик погнался за мной, словно за диким зверем на охоте.

Малик вонзил в меня клыки.

Малик заразил меня вирусом «Дубль-В».

Малик, а не Автарх, как я думала раньше.

Ярость накрыла меня волной, выплеснулась наружу длинным свирепым воплем. Какого дьявола он это сделал? Почему нельзя было попросту убить меня — и не обрекать на вечную зависимость от него или от любого кровососа? Я колотила по кровати, рвала простыни в клочки, расшвыривала подушки, пока они не кончились, хотела что-нибудь разбить, расколотить, сломать, хотела, чтобы этого никогда не было. Опять закричала, еще раз, еще, пока не хлынули слезы, горячие, жгучие, и я снова не заснула, обессиленная, вялая, оцепеневшая от горя.

Я неподвижно лежала на изодранной простыне и глядела, как тают наверху звезды в предрассветном небе.

Нельзя убегать, нельзя отбиваться, вампира это только раззадорит.

Может, Малик и не хотел меня заражать, может, он не совладал с собой.

И при этом спас меня от Автарха, по-настоящему спас.

Этакий прекрасный, но смертоносный ангел-хранитель.

Меня охватило теплое чувство благодарности, оно притупило гнев и утолило горе, а заодно в водоворот противоречивых эмоций змейкой юркнула еще и страсть. Причем я не понимала, что именно хочу отдать Малику — горло, тело или даже сердце…

И вообще, хочу ли я еще когда-нибудь встречаться с этим красавцем.

Словно по заказу, в приоткрытую дверь донесся голос Малика с едва уловимым акцентом:

— …чтобы уничтожить личинок до того, когда кто-то из них вылупится, нужно убить их носителя, кельпи, другого способа нет.

Я медленно села, обхватила колени и стала ждать ответа. Ответа не последовало. Пауза все тянулась и тянулась, утончалась и утончалась, и вот уже плеск воды и далекое жужжание чар исчезли, и не осталось ничего, кроме грохота моего сердца, колотящегося в ожидании. В конце концов мне пришлось признать, что встречаться с этим красавцем я все-таки хочу. Что же касается всего прочего, пока я намерена предложить ему только…

— Спасибо, — буркнула я, зная, что он меня услышит, и, не сдержавшись, с ехидцей добавила: — В следующий раз, когда соберешься меня убивать, придумай что-нибудь не такое жестокое.

«Уповаю на то, что следующего раза не будет, Женевьева». Его слова скользнули мне в голову печально и покаянно.

Я легла обратно и опять принялась созерцать бледнеющие звезды в вышине. Сеть успокаивающих зеленых чар сползла на постель, я не стала ее прогонять, и она накрыла меня, словно мягкое теплое одеяло, и заботливо подоткнулась со всех сторон.

— О да, но убивать носителя — дело трудное, вампир. — Картавый говор Тавиша звучал неодобрительно. — Особенно если учесть, что душа Женевьевы возвращалась в тело с такой неохотой.

Я вздохнула — все-таки я осталась в живых, и это хорошо. А Розино тело? Она вампирша, так что, скорее всего, и ей удалось уцелеть, но все-таки… Я коротко помолилась любому заинтересованному богу — пусть она (или оно) тоже избежит гибели — и отметила про себя, что этот вопрос тоже стоит в моем списке неотложных дел. Получается, что Малик, прибегнув к радикальным мерам, то есть к мечу, в некоторой степени решил «проблему Розы» — тот пункт, где значилось «Сделать так, чтобы Розино тело не сожрали демонята».

— Даже если тело, которое временно занимала Женевьева, и пережило физические разрушения, которые причинили личинки, — напряженно произнес Малик, — нельзя исключать, что ее личность уничтожена. Женевьева уже подпала под влияние личности Розы, а рассудок Розы утратил устойчивость еще до того, как им начала манипулировать колдунья.

С Ханной я тоже поквитаюсь — ничего себе мелкие услуги!

Подумав о мелких услугах, я вдруг поняла, что знаю, как решить «проблему Розы». Нужно всего-навсего сообщить Малику то, ради чего он меня выслеживал. «Ханна Эшби знает, где лежит тело Розы, — мысленно проговорила я. — Это она управляла чарами с тех пор, как погибла Древняя».

«Благодарю, Женевьева, — снова послышался в голове голос Малика. — Теперь я знаю, как мне поступить и с колдуньей, и с Розой».

Отлично — два решения по цене одного. Я вычеркнула их из списка неотложных дел, зато добавила туда яйцо Фаберже, сделав мысленную сноску с упоминанием неоднозначного интереса к нему со стороны Нила Баннера, хотя я по-прежнему не понимала, что мне делать с заключенной в яйцо душой Древней.

— Говорил я тебе, наша бин-сида не из слабеньких! — В тоне Тавиша было пополам гордости и озабоченности. — Поглядел бы ты, как она разделалась с Графом, когда он месяц назад полез к ней и к ее другу-фавну!

Я подняла бровь: кельпи с вампиром болтали, словно закадычные приятели или по крайней мере старые знакомые. Есть над чем задуматься. А обо мне они сплетничали так, словно провели за этим занятием не один час — и не в первый раз.

Мысли метались во мне, словно стайки крошечных рыбок, а я увлеченно гонялась за ними и так увлеклась, что голоса отодвинулись на задний план. Рыбка-мысль об убийстве Томаса и о том, как найти сиду-убийцу, ускользнула из пальцев, зато мне удалось поймать за хвост воспоминание Ханны о последнем разговоре Древней с Графом.

«Запрет утратил силу, когда ей исполнилось двадцать три года, но теперь, когда в игру вступили ведьмы, она снова недосягаема для меня».

Тогда я не обратила особого внимания на эти слова, однако «запрет», каким бы он ни был, объяснял, почему лондонские вампиры не набросились сворой голодных псов на беззащитную девочку-сиду, когда она объявилась у них прямо под носом. Конечно, последние десять лет я вела себя ультраосторожно, но ведь достаточно было пару недель продержать меня в плену, и без яда меня бы так сильно скрутило, что я бы валялась в ногах у первого попавшегося кровососа, умоляя его вонзить в меня клыки…

Ну а потом, чуть больше года назад, я нашла работу в «Античаре», как раз за несколько дней до того, как мне исполнилось двадцать три. Я была счастлива, как гоблин, которому подарили гору блестящих цацек: мне не просто удалось найти работу, связанную с магией, но, поскольку «Античар» — ведьминская фирма, я еще и заручилась покровительством ведьм. Неудивительно, что Граф изволил гневаться. Срок запрета окончился — а я по-прежнему была для него недосягаема.

Между прочим, на свете не так много вампиров, которым могущество позволяет диктовать свои условия и что-то запрещать Графу, да и всем остальным кровным кланам в Лондоне, поэтому не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что без Малика здесь не обошлось, — но зачем Малику все эти сложности? Особенно если учесть, что он, по его же словам, жаждал меня и моей крови с тех пор, как мне было четыре года. Мог бы просто прийти и взять меня с потрохами. Я заражена вирусом, а он, очевидно, с самого начала всегда знал, где меня найти.

Я уже открыла рот, чтобы спросить его, но тут мне внезапно вспомнилось проклятие дрох-гвиде, которое наложила сидская королева, и то, что волшебному народу внезапно потребовалась машинка по изготовлению младенцев, и все встало на свои места. Малику помешал лондонский волшебный народ, видимо, в лице Тавиша. Но если это так, по-прежнему непонятно, почему, собственно, дриады или другие мои сородичи только сейчас додумались, что можно похитить меня и обрюхатить.

В четырнадцать лет сиду гораздо проще держать в подчинении, чем в двадцать четыре года.

Однако, кроме Тавиша, я за все время пребывания в Лондоне откровенничала только с тремя сородичами из волшебного народа и так старалась, чтобы никто не догадался о моем отчасти вампирском происхождении, что это никогда не казалось мне странным. Но теперь, на свежий взгляд, мне показалось, что это почти так же странно, как и то, что за десять лет меня практически не тронул ни один вампир.

Похоже, у запрета есть и обратная сторона.

Если над головой лондонского волшебного народа нависло проклятие королевы, что и кто вынудит его согласиться меня не трогать?

Сама королева, естественно, — ведь именно она заварила всю эту кашу.

Ко мне подкрались подозрения — на мягких лапках, но с черными коготками. Кто же был ее послом? Грианна, моя страшноватая фея-пёсная…

Я уставилась в небо в мазках рассвета.

…с которой я должна была встретиться сегодня, когда солнце будет в зените.

Невольно вспомнилась пословица: кто рано встает, тому Бог дает — в данном случае дает ответы на все загадки, связанные с запретами, проклятиями и убийствами.

Я рывком села и оглядела комнату, рассчитывая раздобыть себе какую-нибудь одежду.

Впрочем, не я одна ее оглядывала.

Я ойкнула и замерла.

Из люка на меня кто-то смотрел. Этот кто-то — мой взгляд скользнул вниз, да, определенно «этот», а не «эта» — до пояса высунулся в комнату, растопырил по полу светло-серые чешуйчатые локти и сложил перед собой ладони с когтями и перепонками, а синевато-серые ноги и длинный, словно лассо, хвост плавали в воде под полом. Большой безгубый рот расплылся в улыбке, выставив напоказ несколько рядов крошечных острых зеленых зубов, матовая пленка, защищавшая глаза, поднялась, и блестящие черные полусферы отражали неяркий зеленый свет, который испускали чары.

Я схватила изорванную простыню и заткнула ее себе под мышки, не сводя с визитера ошарашенных глаз. Какого дьявола наяды делают прямо в спальне Тавиша?! Ответ нашелся сразу: разумеется, дело все в том же дурацком проклятии сидской королевы. Я поспешно осмотрела пол — не шныряют ли там собратья незваного гостя: нет, похоже, он тут один.

Гость кивнул мне, расправил толстые плавники за ушами, похожие одновременно на веера и на флейты Пана, уперся в пол плоскими ладонями, подтянулся и примерился вылезти из люка.

Я решительно выставила вперед руку и велела:

— Сиди где сидишь, рыбья рожа. Я не принимаю без приглашения и предварительной договоренности.

Наяд замер на месте, опираясь на выпрямленные руки.

— Рыбья рожа, милаха? — Оказалось, что и без губ можно говорить вполне четко. — Какая ты вежливая, чтоб тебя засушило!

— А чего ты ждал, когда лез в мою спальню голый и непрошеный? — парировала я.

— В твою спальню? — Ершистый гребень на голове поднялся, видимо, в знак удивления. — Это же комната кельпи.

— Ты что, никогда не слышал о частном пространстве? — спросила я. — Кельпи здесь нет, а я есть, поэтому сейчас комната моя. — Я помахала на него рукой — проваливай, мол. — Хочешь с ним поговорить — иди через парадный вход.

— Милаха, там же песчаный холм, чтоб его засушило! Кельпи перетащил сюда пол-Сахары, а я, чтоб меня засушило, наяд, а не лошадь на верблюжьих ногах! — Он тоненько защелкал, и я поняла, что это он так смеется.

— Хорошо, я ему обязательно передам, когда ты отсюда исчезнешь.

— Не надо, я, вообще-то, к тебе пришел. — Он вылез из люка и выпрямился, расставив ноги и обтекая — гребень на голове задевал за купол, хвост свешивался в воду. — Ходят слухи, бин-сида, ты вышла на рынок невест-фирионнах, поэтому мы, наяды, устроили турнир в покер, и тебе повезло, милаха, — мне пришла отменная карта, и вот твой Рику здесь!

— Ты выиграл меня в покер?! — оскорбленно проговорила я, не веря своим ушам.

— Ага. Круто, чтоб меня засушило! — Рот снова растянулся не то в улыбке, не то в зевке. — Вот я и решил не устраивать волокиты с леди Мериэль, а сразу поплыть к тебе — дать тебе поглядеть на мои достоинства. — Он посмотрел вниз и бережно обхватил перепончатыми ладонями оба свои явно возбужденные «достоинства». — Видишь, милаха, ты получишь вдвое больше обычного за те же деньги! — Он гордо расправил ушные плавники. — Это чтоб ты знала, что я чистокровный наяд, а не какой-нибудь малек-полукровка!

Два?! Конечно, я об этом слышала, но… Я уставилась на него, не в силах отвести взгляд, такое все-таки не каждый день увидишь!

— Кстати, если тебе интересно, они всегда такие, — похвастался визитер, приспустив пленку на левом глазу, — наверное, подмигивал. — У нас, наяд, ничего никогда не опадает, не то что у иных прочих. — Он что-то подкрутил, и его неопадающие достоинства раздвинулись под прямым углом. — Так что, милаха, когда тебе придет охота сделать плюх-плюх, только позови, я здесь!

Я с трудом навела в голове порядок — и закричала в приоткрытую железную дверь:

— Тавиш! Тавиш! Иди сюда, скорее!

Тавиш тут же возник на пороге — на концах дредов сверкают серебряные бусины, черные шальвары стянуты шнурами у щиколоток, исчерна-зеленая кожа на груди блестит, словно мокрый шелк. Он улыбнулся — и я невольно улыбнулась ему в ответ. Пришлось сжать зубы и старательно отвести глаза, чтобы не пялиться на него, будто привороженная человечица.

— Это еще что такое?! — Я ткнула пальцем в сторону Рику.

— Ах, куколка, если этот наяд тебе не по нраву, только скажи! — Он нежно оглядел меня с ног до головы. — Не сомневаюсь, леди Мериэль даст тебе выбрать…

— Кельпи, чтоб тебя засушило, это нечестно! — завопил Рику. — Я же сказал бин-сиде…

— Эй, рыбья рожа, заткнись, — замахала я на него руками, — а то я не сдержусь, и ты пожалеешь!

— Как это не сдержишься, милаха? — снова раздался трескучий смех. — Я слышал, магии-то в тебе ни на грош, бояться нечего!

— Да ну? — Я подняла на него бровь — только попробуй, мол. — А кто, по-твоему, создал этот песчаный холм?

Гребень на голове Рику медленно сложился.

— Само собой, если наяды вообще тебе не по вкусу, куколка, — преспокойно продолжал Тавиш, еле заметно колыхая нежными кружевными жабрами на шее, — мне стоит лишь сказать леди Мериэль, что у нас с тобой роман, и подобным неприятностям сразу настанет конец.

Ничего себе неприятности.

— Знаешь что, Тавиш? — Я фыркнула. — Это твой личный аквариум. Рыбья рожа могла сюда просочиться только с твоего ведома, так что не морочь мне голову.

— Ах, куколка… Мне хотелось познакомить тебя со всеми вариантами, — улыбнулся этот поганец, и серебряные глаза блеснули, словно полная луна на морских волнах. — Я не собираюсь запрещать тебе завести стайку мальков или, скажем, полдюжины саженцев…

Между прочим, я не дам одурачить меня в таком важном деле, как решение родить ребенка, так что пусть-ка претенденты дружно постоят у стеночки, пока я все не выясню.

— Впрочем, если у тебя есть другие желания… — добавил Тавиш.

За спиной у него в проеме массивной двери появился Малик — и при нем больше не было неизменных теней. Он где-то раздобыл черную футболку, и простой тонкий хлопок туго обтягивал стройный мускулистый торс, оставляя над поясом низко посаженных кожаных штанов дразнящую полоску бледной кожи. Черные глаза заглянули мне в лицо из-под полуопущенных век едва ли не лениво, уголок губ приподнялся в подобии улыбки, мысли мне заволокло легким многообещающим дымком предвкушения.

Вот зараза! А я еще сердилась, что этот пижон ведет двойную игру. Да они оба в нее заигрались. Тут мне захотелось от злости взять да и поймать напарничков на слове — невзирая на последствия, просто чтобы посмотреть, как они будут выкручиваться… Нет, это чистой воды безумие, причем, похоже, не мое, а наведенное. Я огрела красавчика-вампира свирепым взглядом. Выкрутятся, наверняка выкрутятся — да так ловко, что я и представить себе не могу.

Да уж, надо поскорее разобраться с этим проклятием; конечно, последствия его ужасны, и волшебный народ очень от них страдает, но лично мне уже крепко надоело бегать от дриад, хамить рыбьей роже и копаться в интригах, в которые меня втягивает умник-кельпи. Неужели никто из них не сообразил, что можно сесть и поговорить по душам? Правда, сейчас мне некогда разговаривать — если только после встречи с Грианной…

Вот оно что. Совсем как вчера: никто не хочет, чтобы я увиделась с поукой, посланницей королевы.

— Запрет, — уронила я. Никто не шелохнулся — это говорило о многом. — Назову это иначе: все считают себя вправе контролировать меня, манипулировать мной, решать мою судьбу. И вы тоже. — Я кивнула в сторону Рику. — Думали, рыбья рожа отвлечет меня — вместе с пустой болтовней о саженцах и дурацкими обещаниями! Так вот, спасибо за предложение, но у меня есть другие важные дела. Например, собрать информацию, которая поможет раскрыть убийство моего друга. Поэтому я не стану больше валяться в постели Тавиша, какими бы… привлекательными ни были ваши доводы, кстати, если вы не поняли, это была ирония.

Тавиш усмехнулся, блеснув остроконечными белыми зубами:

— Ах, куколка, если хочешь, я приведу менее привлекательные доводы.

От злости я едва не взорвалась. Ладно, хочет жесткой игры — получит. Первым делом я подумала об оглушающих заклятиях, но ведь в Промежутке я не могла насылать никакие чары. Однако магия по-прежнему благоволила ко мне, так что…

— Посмотрим, как вам это понравится!

Подняв руки, я призвала волшебную сеть. Она хлынула мне в ладони — ощущение было такое, словно я держу два круглых комка пушистой зеленой ваты. Одним я зашвырнула в Тавиша, велев сети его опутать. Действовала я наудачу и вовсе не была уверена, что чары меня послушаются, дело вполне могло ограничиться метафорическим плевком мне в физиономию, однако злость, похоже, подхлестнула магию, уже не в первый раз, и сеть расправилась в воздухе и плавно осела Тавишу на голову, перепутавшись с дредами. Серебряные глаза вспыхнули от неожиданности, пальцы вцепились в сеть, но ведь с чарами не поспоришь!

Тогда я взломала заклятие, взорвала сеть — вместе с серебряными бусинами, — превратила их в крошечные пылинки, которые вспыхнули на миг и растаяли в воздухе. Тавиш схватил дреды в пригоршню и горестно уставился на ободранные концы. Конечно, это детская месть, зато я сполна поквиталась с ним за обличье ядреной блондинки, которое он мне навязал в качестве Очарования.

После этого я повернулась к Рику, который глядел на Тавиша в полном остолбенении, насколько можно было судить по разинутому рту и поднятому гребню на голове.

— Эй ты, рыбья рожа, если не хочешь, чтобы я сделала то же самое с твоими достоинствами, — я грозно подбросила и поймала второй ватный шарик, — возвращайся-ка к своим приятелям по покеру и передай им, что если — если! — я когда-нибудь захочу с ними увидеться, причем, поверь мне, отнюдь не ради секса, то приду сама, ясно?

— Яснее ясного, милаха… — Заушные плавники прижались к черепу, лицо снова перерезала улыбка-зевок. — А на тот случай, если ты все-таки захочешь делать со мной плюх-плюх, — он ударил себя когтистым кулаком в грудь и еще раз подмигнул мне, — капни в воду капельку крови и позови Рику, договорились?

Он подпрыгнул, сделал сальто, нырнул в люк и темной торпедой умчался прочь.

Позову я его, как же, — не раньше чем Темза промерзнет до дна!

— В следующий раз, Тавиш… — Подняв зеленый шарик магии, я подула на него, и он разлетелся на волоконца, покрывшие стеклянный пол, словно железные опилки — магнит, — я разнесу этот твой аквариум. Это считается менее привлекательным доводом? — Я вопросительно подняла бровь.

Тавиш хмыкнул:

— Знатная ворожба, куколка, я и не знал, не ведал, что ты так сумеешь.

— Долго тренировалась, — отозвалась я. Все-таки крайне неприятно получать нокаут каждый раз, когда впитываешь чары. Беда в том, что пока я умела призывать только мелкие, относительно безобидные чары. Впрочем, спасибо и на том, что Финн не докладывал Тавишу о каждом моем чихе… А теперь пора объяснить кельпи, что ему хватит фонтанировать глупыми идеями.

— Давай договоримся об основных правилах игры, — произнесла я самым что ни на есть деловым тоном. — О скверных последствиях проклятия мне известно, Финн мне рассказал, а вообще-то, должен был рассказать ты, причем уже сто лет назад. — Я ткнула в Тавиша пальцем.

— Ах, куколка, — кивнул он, — может, и так, может, и так, что, когда за кем-то ухаживаешь, не хочется сразу брать быка за рога. Лучше сначала прощупать воду…

Пожалуй, заявлять девушке на первом свидании, что намерен играть с ней «в папу и маму» в самом буквальном смысле, и правда несколько прямолинейно, но когда речь идет о беременности, к тому моменту, когда прощупываются воды, обычно уже поздно.

— Насколько я понимаю, вы оба следили, чтобы запрет относительно меня не нарушался, — продолжала я все тем же деловым тоном. — Не считайте, будто я это не ценю и не благодарна вам… — И будто я не знаю, что у каждого из вас были свои причины этим заниматься. — Но чем дольше вы будете держать меня в неведении, тем, похоже, запутаннее станет мое положение. Поэтому я собираюсь увидеться с поукой, выяснить, что она разузнала о сиде-убийце… — А заодно задать ей кое-какие насущные вопросы о запрете. — После чего мы все вместе сядем и обсудим, как быть дальше. Хорошо? — Я подняла голову, увидела бледный круг неба — выходит, не все вместе, кое-кто будет спать вампирским сном.

Тавиш посмотрел на Малика, словно говорил: «Решай сам».

Малик по-прежнему глядел на меня из-под полуопущенных век, но на его лице больше не читалось ни соблазна, ни веселого интереса.

— Женевьева…

— Малик, я знаю, что встречаться с поукой опасно, — отрезала я. — Не надо меня в этом убеждать.

И не только с поукой, подумала я, переводя взгляд с Малика на Тавиша и обратно и от души надеясь, что это не станет поводом для драки… в которой мне, естественно, не победить.

— Будь осторожна.

Малик наклонил голову — я сочла за лучшее решить, что это смирение, а не что-нибудь более досадное, например согласие.

— Отлично, рада, что мы обо всем поговорили. — Я встала, потянув за собой простыню. — Есть ли у меня шанс найти какую-нибудь одежду? — Я солнечно улыбнулась обоим. — Боюсь, если я стану разгуливать по Лондону голой, то привлеку к себе излишнее внимание.

Ведь скоро солнце будет в зените, и меня ждет поука.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

На этот раз волшебная дверь, которая вела из дома Тавиша на пляж, выплюнула меня под Лондонский мост. Я шагнула за порог у самого входа в катакомбы под мостом — именно там я несколько дней назад провела малоприятную ночь за изучением призраков в компании Финна; сейчас казалось, что с тех пор прошла целая жизнь, причем рекордно долгая и насыщенная. На тротуаре горели синие и зеленые лампочки, пара музейных служащих — женщины в шерстяных балахонах по щиколотку а-ля Средние века и гриме зачумленных — развлекали ожидающих в очереди туристов. Такое можно увидеть любым воскресным утром, но особенно в Хеллоуин, когда публика жаждет страшненького.

Я миновала очередь — туристы оживленно болтали между собой, кое-кто притоптывал ногами и дышал в ладони: с Темзы тянуло ледяным ветром. Спустившись до самого низа по «Нэнсиным ступенькам», я остановилась и задрала голову, вспомнив, как вчера убегала по ним от дриадов в тюрбанах. С верхней ступени на меня, словно сфинкс, смотрела поука в обличье собаки — короткая шелковистая шерсть слегка отливала серебром. Поука слегка наклонила голову к плечу, насторожила уши — и, улыбнувшись так, что язык вывалился из пасти, помчалась мне навстречу.

— Здравствуй, Грианна, — сдержанно сказала я, пока она отряхивалась, как ни в чем не бывало обрызгивая меня с ног до головы дождевыми каплями и — так же как ни в чем не бывало — накладывая на нас заклятие невидимости.

Магия окутала нас коконом, заглушив и гомон взволнованных туристов, и гул машин на мосту.

— Как себя чувствует нынче утром моя фея-пёсная? — осведомилась я. — Вдоволь ли ты набегалась за палками вчера вечером?

— Дитя мое, прошу тебя, не называй меня этой дурацкой мирской кличкой, — огрызнулась собака; если бы нас слушал человек, он бы различил лишь глухой рык. — Я поука. После того как мы с тобой расстались, дриады больше не досаждали мне.

— Страшно рада за тебя.

Я сунула руки в карманы куртки и двинулась по улице. После напряженной дискуссии, в разгар которой Малик куда-то испарился, Тавиш все-таки расщедрился и добыл мне одежду — причем куртка, джинсы, кроссовки и футболка, к счастью, были самые настоящие, — в обмен на клятвенные заверения, что после встречи с поукой я сразу же, никуда не сворачивая, вернусь к нему; собственно, так я и планировала.

Поука нагнала меня и затрусила рядом.

— Ну как, удалось ли тебе что-нибудь узнать о сиде, решившей наведаться в Лондон? — спросила я.

— В Зачарованных Землях никто не открывал врат, все три стояли на замке. — Когти с черными концами громко цокали по мостовой. — Открывать их запретила Клиона, моя королева.

— Из-за проклятия дрох-гвиде. — Нагнувшись, я заглянула поуке в прозрачные серые глаза. — В некоторые подробности которого ты забыла меня посвятить, например в то, что малый волшебный народ не может рожать чистокровных детей.

Поука прижала уши:

— Это не твоя забота.

Я выпрямилась и наградила поуку взглядом «Скажи это кому-нибудь другому».

— Как раз моя забота, Грианна, чья же еще! Я ношусь по СОС-тауну по твоим поручениям, собираю заблудившихся полукровок, потому что ты твердишь мне, что твоя королева не может снять собственное проклятие и ей из-за них совестно. А теперь выясняется — мало того что у проклятия есть осложнения, королева еще и решила не рассказывать о них здешнему волшебному народу! Надо полагать, ты-то знаешь, какой они нашли выход из положения?

— Довольно, дитя мое. — На этот раз Грианна всерьез зарычала на меня, обнажив длинные черные клыки. — Положение дел мне известно. И я была вынуждена подчиняться запрету точно так же, как и все остальные, — хотела я этого или нет.

— Это другая история! — Я покосилась на нее. — Всем остальным было запрещено приближаться ко мне, а тебе было велено всего-навсего хранить тайну! Чем ты заслужила такую честь?

— Проклятие не затронуло меня. — Жесткая шерсть вдоль хребта у нее встала дыбом. — И я не вампир и не хочу поработить тебя.

Грианна ускорила бег, на два шага обогнала меня, и воздух вокруг нее затуманился. Теперь она предстала передо мной в своем человекоподобном обличье с привычным надменным выражением узкого удлиненного лица. Платье из тонкой серебряной ткани было схвачено на плече пряжкой и шелковисто облегало высокую стройную фигуру поуки, растекаясь у ног, словно озерцо. Вид у нее в таком наряде был неземной, эфирный, платье скрадывало ее силу. Пепельно-серые волосы ниспадали гладкой пеленой, пряди разделялись лишь над заостренными ушами, кожа испускала то же серебристое сияние, что и собачья шкура. С первого взгляда было понятно, что она из волшебного народа, только никто не различил бы ее за завесой чар ни с первого, ни со второго взгляда.

— Что ж, хорошо. — Я остановилась и настороженно уставилась на нее. — Но были и другие причины, верно?

— Разумеется, нет, дитя мое. — Грианна улыбнулась, зубы у нее были острые, как у собаки, и черные. — Я уже говорила тебе, что такие, как ты, мне омерзительны; даже если бы ты не заразилась салайх-шиол, кровь твоя осквернена отцовской наследственностью, и поначалу я намеревалась убить тебя. — Таким светским тоном хорошо погоду обсуждать. — Но той ночью я поняла, что ты находчива, упорна и отважна, и с тех пор я в долгу перед тобой.

Да-да, это ведь не меня тогда укусил вампир, подумала я. Тупица-кровосос был сам не свой от счастья, что заполучил себе поуку, и упустил четырнадцатилетнюю сиду, можно-сказать, прямо из рук. Зато я его не упустила. Чувства, которые питала ко мне Грианна, не были для меня новостью. Но все равно приятно знать, что я произвела на нее впечатление — и то хлеб.

— Поэтому я и согласилась с запретом, — спокойно продолжала Грианна. — Мне было запрещено пытаться выселить тебя из Лондона — какими бы то ни было средствами, в том числе и убивать, — если ты не помешаешь моей королеве. — Уголки ее губ опустились. — Однако в то время я не знала, что и вампиры заключили подобное соглашение.

Иначе говоря, кто-то обвел ее вокруг пальца, а она на самом деле была уверена, что я со дня на день превращусь в вампирскую закуску. То, что рассказала мне поука, подтвердило мои подозрения насчет того, почему волшебный народ, как и вампиры, не трогал меня последние десять лет. Если бы они нарушили запрет, Грианна и в самом деле убила бы меня — и тогда они все лишились бы сиды-трофея.

Я мысленно поблагодарила Малика и Тавиша, невзирая на их мотивы. Да, я прикончила вампира, который в ту ночь напал на Грианну, но он ранил меня, и, если бы она решила меня убить, из меня бы в два счета вышли отменные собачьи консервы. Я поежилась — страшно было даже подумать о смерти от челюстей поуки.

— Позволю себе спросить, Грианна, почему ты не сочла нужным убить меня, когда мне исполнилось двадцать три и срок запрета истек, — медленно проговорила я.

— Дитя мое, от живой тебя больше пользы. — Грианна двинулась по тротуару, шлейф струился за ней. — Моя королева соблаговолила решить, чтобы я воздержалась от каких-либо действий.

— Спасибо.

Еще бы. Интересно, что это за «польза» и долго ли я буду ее приносить, но об этом думать не стоило — сейчас меня занимало то, ради чего я пришла на встречу с Грианной, сведения о том, кто убил Томаса.

— Итак, трое врат Зачарованных Земель никто не открывал, — с полуулыбкой повторила я слова поуки. — Весьма конкретная информация; может, все-таки скажешь мне то, о чем пока молчишь?

— Во-первых, у меня есть к тебе предложение. — Ветер играл волосами Грианны. — Моя королева готова дать показания человеческим властям по делу об этом преступлении, которые снимут с тебя все подозрения.

— Почему?

— Ты гораздо больше моего преуспела в спасении полукровок, попавших в плен к вампирам, и моя королева тебе за это признательна. — Грианна показала на меня черным остроконечным ногтем. — Ты умеешь думать, как люди, у тебя обширные связи в вампирских и ведьминских кругах и среди волшебного народа — троллей и гоблинов. Твое знание Лондона не имеет цены.

— Ого, Грианна, не знала, что я тебе настолько небезразлична, — протянула я и, заметив, как она недовольно покривилась, подняла ладонь. — Ничего-ничего, главное я поняла. По Лондону и в самом деле бродит еще одна бин-сида, она умудрилась просочиться во врата без ведома твоей королевы, и теперь королева желает, чтобы я ее нашла. За это она снимет меня с крючка. Надо полагать, еще королева желает, чтобы сиду депортировали на родину, а не выдали властям, — я не ошиблась?

— Истинно так. — Грианна протянула мне руку. На ладони лежал гладкий округлый камешек — блестящий гематит. — Все, что от тебя требуется, — это найти сиду и вручить ей этот камень. Тогда она в мгновение ока вернется домой.

Ах, снова магия, прелестно-прелестно. Я взяла камешек — пальцы закололо, будто током. Сунула его в карман.

— Чтобы это сделать, мне понадобится все, что ты знаешь. И никаких недомолвок, Грианна!

— Значит, ты согласна? — Поука выгнула шею и взглянула на меня сверху вниз, в глазах на миг блеснул странный желтый огонь.

— А что я только что сказала? — Я подняла бровь, но Грианна продолжала выжидательно молчать, и я вздохнула. — Да, я согласна.

Поука довольно улыбнулась.

— Вот и славно, — буркнула я. — Наконец-то твоя душенька довольна, теперь можешь и поговорить.

— Очень хорошо, дитя мое. Трое лондонских ворот не открывали, однако одни из них недавно подверглись магическому взлому, это сделал смертный из здешних мест. Пока что моей королеве не удалось установить, где находится якорь врат, неизвестно даже, здесь он или на ее территории.

Я нахмурилась:

— Что такое якорь?

— По традиции, врата отворяются в местах, отмеченных особым сочетанием чар воды, земли и воздуха, так их легче находить и охранять, и такое сочетание чар называется якорем. — Мне показалось, будто она прижала заостренные уши. — Якорь этих врат — магия крови.

— То есть?..

— Эти врата может открыть любой, кто контролирует кровь, будь то здесь или на Зачарованных Землях.

— То есть их якорь — это не место, а кто-то живой?

— Ты почти угадала, дитя мое. Якорь — это двое, две створки врат. С этой стороны — смертный, состоящий в тесной кровной связи с кем-то из свиты моей королевы.

— Какая еще кровная связь?!

— С этой стороны — отец или мать, со стороны Зачарованных Земель — дитя.

— Смертный отец или смертная мать с нашей стороны, — проговорила я, складывая в уме два и два. — Что ты имеешь в виду — с вашей стороны должен быть похищенный ребенок, так?

Грианна аж побелела от возмущения:

— Моя королева никогда не допустит, чтобы в ее свите оказалось похищенное дитя! Это нарушило бы договор, который смертная королева Виктория заключила со всеми королевами Зачарованных Земель при рождении своего первого ребенка!

Я не знала точно, сколько в Зачарованных Землях королев; я несколько раз интересовалась об этом у Грианны, но в ответ на настойчивые расспросы получала только «более двадцати» или «сколько пожелает магия». Именно так она всегда отвечала мне, когда чего-то не знала или не хотела говорить.

— Королева Виктория умерла больше ста лет назад, — сообщила я без всякого выражения.

Возмущение сменилось озадаченностью.

— На английском престоле по-прежнему сидит королева, а не король, если не ошибаюсь?

— Да, королева Елизавета. Вторая.

— Тогда договор будет перезаключен, когда она родит первого ребенка, — отмахнулась Грианна. — Эта традиция восходит к Боудикке.

— Ладно, не важно. А если дитя не похищено, тогда как?

— Тогда это драгоценный дар, поднесенный моей королеве во времена великих горестей, — тихо произнесла Грианна.

Ясно. Интересно, однако, кто переживал времена великих горестей — королева или та несчастная смертная женщина, которую заставили отдать своего ребенка в дар. Впрочем, таких наверняка было мало, что сразу сужало область поиска.

— Ну и кто мать? — спросила я.

Грианна положила руку мне на запястье:

— В этом и заключается сложность, дитя мое.

Вот оно что!

— Продолжай.

— Врата открыли не родители и не дитя, а кто-то не состоящий с ними ни в каком родстве.

Я остановилась:

— Ты же сказала, что вратам нужна их кровь, чтобы установить связь.

— Именно так, — кивнула Грианна.

— Значит, тот, кто открыл врата, имеет доступ к их крови, — заключила я. — Следовательно, он близок к матери или к отцу, поэтому, если я найду их, то через них выйду на того, кто взломал ворота, а через него — на сиду.

— Поиски послужат на пользу и моей королеве, и тебе самой. — Грианна подтолкнула меня чуть в сторону, и мы обошли большую лужу, затянутую радужной бензиновой пленкой. — Когда ты разыщешь якорь, моя королева заступится за тебя перед человеческими властями и подтвердит, что ты не виновна в гибели того человека.

— Отлично.

— Ты должна знать еще одно. — Грианна на миг примолкла, затем продолжала: — У этой бин-сиды помутился разум.

— Надо полагать, раз уж она кого-то убила, — сухо отозвалась я.

— Вероятно, она сама этого не помнит. — Кончики ушей у Грианны дернулись. — Прошу тебя, постарайся не причинить ей вреда.

— Хорошо. Информация, Грианна.

— Она у тебя в кармане, дитя мое.

Поука повернулась, воздух вокруг нее задрожал, она опустилась на четыре собачьи лапы, и в конце улицы затих резкий перестук когтей по тротуару.

— Вот ведь любительница с достоинством удаляться со сцены, — пробормотала я себе под нос, вытаскивая из кармана куртки сложенный лист пергамента. Развернув его, я прочитала имя…

…и охнула. Хелен Крейн, она же полицейский инспектор Хелен Крейн, глава Отдела расследования магических убийств при лондонской полиции, мой главный обвинитель и преследователь — за убийство, которого я не совершала.

Зараза. Ну и денек!

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Чтобы открыть врата между Лондоном и Зачарованными Землями, применили кровь Хелен Крейн, потому что эти врата вели к ее ребенку — к ребенку, которого она отдала сидам. Вот так. И что мне теперь прикажете делать? Звонить ей и говорить: «Привет, Хелен, я знаю, что мы с тобой совсем не лучшие подружки, но я тут услышала, что у тебя, оказывается, был ребеночек и ты отдала его в Зачарованные Земли, так вот, представляешь, кто-то воспользовался вашим родством, чтобы открыть врата и впустить сюда убийцу, так ты не знаешь случайно, кто бы это мог быть?»

Можно представить себе, с каким надменным выражением на красивом породистом лице она ответит: «Все это очень интересно, мисс Тейлор, но есть подозрение, что убийца — именно вы, не так ли? А расследую это дело именно я. С учетом всего этого уже не важно, что я бы знала, если бы кто-то воспользовался моей кровью».

Вот зараза. С какой стороны ни взгляни, лучше не становится.

Хелен относилась ко мне даже хуже Грианны и еще меньше была склонна меня слушать — все потому, что мы с ней невзначай поспорили из-за Финна, ее бывшего… Впрочем, кому, как не бывшему, знать, что у полицейского инспектора Крейн когда-то был ребенок? Конечно, союз у них был не вечный — когда прыгаешь через метлу, заключаешь временное соглашение на семь лет и семь дней, но это тоже не кот наплакал. Пожалуй, и вправду гораздо лучше спросить Финна, чем бросать вызов могущественной ведьме в ее полицейской берлоге в Старом Скотленд-Ярде. Кроме того, я все равно хотела с ним увидеться, и чем скорее, тем лучше.

— Женевьева!

Услышав собственное имя, я вскинулась и огляделась. Улица была пуста — за исключением троих костюмированных актеров у входа на экспозицию. За ними, футах в тридцати, виднелась дверь в дом Тавиша — она так и осталась распахнутой в ожидании моего прихода, — но Тавиша я нигде не увидела, и вообще там никого не было. Я обежала кружок, внимательно осмотрела ступени, ведущие на мост над головой, прищурилась на парапет…

— Женевьева! — снова позвал голос…

…Он доносился со стороны актеров. Я сдвинула брови и посмотрела на них. Две женщины самозабвенно шушукались, а мужчина стоял в стороне, поодаль. Как только я поглядела на него, он зашаркал ко мне, волоча ноги по земле. Я замерла на месте, как пресловутый кролик перед удавом, горло у меня перехватило, взгляд намертво прилип к запавшим пустым глазницам, язве на носу, глубокой резаной ране через всю левую щеку, а когда он подошел поближе, меня обдало гнилостным запахом разлагающейся плоти. Волосы у меня встали дыбом от ужаса. Это был никакой не музейный служитель, не актер, играющий роль жертвы чумы, а самый настоящий мертвец, Шрам, призрак, который постоянно налетал на магический круг Финна.

Здоровая реакция организма взяла свое, оцепенение прошло, и я с низкого старта ринулась к двери Тавиша по ту сторону моста.

Шрам дернулся и зашаркал проворнее, изменив курс мне наперерез.

Мир сузился до просвета между призраком и стеной.

Женщины удивленно повернули головы. Просвет стал еще уже. Ко мне протянулась рука… Из горла вырвался крик…

Едва дыша, я проскочила мимо Шрама — и вот я уже почти у двери…

…и тут я споткнулась о поребрик и растянулась на мостовой. Щебенка больно впилась в ладони и в обтянутые джинсами колени. Я взвизгнула, начала лягаться, попав ногой в мягкую плоть, потом с грехом пополам поднялась и снова помчалась, согнувшись и не смея обернуться, — скорее к двери, к спасительной двери! С размаху влетев в проем, я ощутила, как магия выталкивает меня, словно густой липкий сироп, а пальцы скелета граблями скользнули по спине. Я опять закричала, бросилась всем телом вперед, не думая ни о чем, лишь бы вырваться, ухватиться за что-нибудь, за что угодно, только бы призрак меня не уволок.

Я врезалась в твердый торс, знакомые руки обхватили меня, втянули внутрь, а когтистые пальцы остались снаружи. Я прижалась к знакомой груди, икая и трясясь от страха и потрясения.

— Ш-ш, — шептал мне в ухо знакомый голос, дыхание обдавало уютным теплом мою макушку, привычный аромат лесных ягод окутал меня, сильные ладони гладили спину, унимая дрожь. — Все хорошо, Джен, все обошлось, я тут…

Я почувствовала прикосновение губ к волосам.

Тут я прижалась к нему еще теснее, обхватила руками за пояс, уткнулась лицом в теплую впадинку у основания шеи — как хорошо, что это именно он, пусть успокаивает, пусть утешает… Он напрягся — на миг, потом этот миг настороженности миновал, и я ощутила, как мерно бьется его сердце рядом с моим, которое лихорадочно отстукивало «тум-тум-тум». Жар его тела передался мне, я притихла. Мне подумалось, что надо бы высвободиться из его объятий, но мне так хотелось остаться, так хотелось, чтобы он обнимал меня просто потому, что я — это я, а не за то, что я сида, не за то, что у меня такая кровь, не за то, что я могу снять проклятие.

По щеке у меня скатилась слеза, я всхлипнула, но остановиться не получилось, за первой слезой последовала вторая, третья… Я изо всех сил зажмурилась и попробовала отстраниться, щеки так и горели, их жгло от стыда — все-таки у меня позорная фобия! — но руки обняли меня только крепче.

— Не надо, Джен, — тихо сказал Финн. — Дай мне тебя подержать.

Вот я и послушалась его — и позволила ему обнимать меня, а слезам литься, как из крана, а он нежно гладил меня по спине, обволакивая своим ароматом. Постепенно слезы иссякли, и, когда я отстранилась на этот раз, Финн меня отпустил, скользнув руками снизу вверх, мне на плечи.

Я вытерла глаза и лицо и смущенно улыбнулась, тронув его рубашку, совершенно мокрую у расстегнутого ворота.

— Извини, не хотела разводить на тебе сырость.

— Что ты, я люблю, когда на мне разводят сырость. — Финн взял меня за руки и развернул их ладонями вверх, озабоченно глядя на почти зажившие ссадины. — Не хочешь рассказать, что случилось?

— Н-ничего, — промямлила я и неохотно убрала руки. — Меня напугал призрак и… в общем, сам знаешь… вот и все.

— Не надо так, Джен, — произнес он, глядя на меня серьезными потемневшими глазами, зелеными, как мох. — Не отмахивайся от этого. Поговори со мной.

С ним? Поговорить? Гм. Именно это я и обещала Грейс, так ведь? А когда я говорила с ним у Тавиша, речь шла о том, что со мной случилось, а не о наших отношениях, которые то ли были, то ли нет… Правда, проклятие несколько изменило положение дел на отношенческом фронте… Я огляделась, чтобы понять, где оказалась. Мебель из светлого дерева с хромом, ковер песочного цвета, за окном — брусчатка на просторах Ковент-Гарден между Яблочным рынком и церковью Святого Павла: кабинет Финна в «Античаре».

— Сама не знаю, что сказать, — произнесла я наконец, обхватив себя руками за локти. — Устала я, вот что. Ночь была жуткая, ко всей истории с убийством добавилось еще дрох-гвиде, а теперь еще на меня наскакивает этот призрак — и я, нет чтобы повести себя по-нормальному, ну от него улепетывать…

— И прямо ко мне, — мягко произнес Финн.

Ой… ой как нехорошо получилось. Между прочим, мне очень понравилось в его объятиях, он мне вообще очень нравился, но ведь он не станет думать, будто теперь, когда проклятие разгулялось вовсю — точнее, стоит над душой, словно невидимая, но очень рьяная сводня, — ведь он не станет думать, будто если мы один раз пообнимались, значит, я выбрала его?! Неужели он не понимает, что сейчас мне даже труднее прежнего разобраться, кто мы друг другу? Что мне нужно время, чтобы разложить все по полочкам?

— Конечно прямо к тебе, — нарочито беззаботно отозвалась я. — Я хотела поговорить с тобой о вашем вчерашнем визите к парнишке из цветочной лавки, и тут этот призрак как выскочит, как выпрыгнет… — Красиво, однако, поступила со мной магия, ничего не скажешь: притащила прямиком сюда и швырнула в объятия Финну. — Вот что бывает, если вместо подземки воспользоваться простым и удобным волшебным порталом.

Вот именно — простым и удобным.

— Портал привел тебя сюда не только потому, что это удобно. — Финн снова стиснул мои ладони. — Джен, неужели ты не чувствуешь магию, не чувствуешь, как она изменилась?

Тут я поняла, что еще как чувствую. Магия тихонько жужжала на заднем плане, не сверкала, не притягивала нас друг к другу, как раньше, а урчала, словно самодовольный кот.

— Она больше не сталкивает нас, — Финн поднес к губам наши соединенные руки и поцеловал мне пальцы, — потому что это не нужно. Она знает, что между нами что-то есть. Я же тебе говорил: у нас, волшебного народа, такое случается не каждый день. Почему ты мне не веришь?

— Почему не верю?! — Я втянула в себя воздух, чтобы успокоиться: злиться сейчас ни к чему. — Финн, ты уже месяц держишься от меня в сторонке, а до этого только и делал, что уговаривал! И ничего не объяснял, ну да, я, конечно, тоже не откровенничала, но… в общем, все ужасно сложно! — И обидно, добавила я про себя, отступив на шаг и высвобождаясь из его объятий. — А теперь началась вся эта история с проклятием, и каждый мой соплеменник мужского пола в Лондоне почему-то уверен, что именно от него я рожу новое поколение… кого-нибудь. Теперь я еще выяснила, что существовал запрет, который кончился, когда мне исполнилось двадцать три. Сейчас, с моей точки зрения, получается, что первым в очереди стоял Тавиш, а когда с ним ничего не вышло, следующим оказался ты. — Тоска: сплошная алгебра. — Поэтому, сам понимаешь, когда ты говоришь, что у волшебного народа такое случается не каждый день, у меня не возникает ощущения, что я твоя избранница, особенно если учесть все прочее…

— Адово пламя, Джен, все совсем не так!..

— А как, Финн? — тихо спросила я.

— Ну да, я признаю, что мое стадо вложило деньги в «Античар» и именно я получил франшизу отчасти из-за дрох-гвиде. — Финн нервно пригладил пятерней волосы и почесал левый рог. — Джен, я в стаде из самых младших и дольше других прожил среди людей, поэтому, когда срок запрета вышел, а Тавиш не объявил, что официально ухаживает за тобой, старейшины выбрали меня… но, Джен, это же ничего не отменяет, не значит, что я не хочу…

— Значит, я права. — Я старательно не обратила внимания на укол обиды. — Ты был вторым в очереди.

— Джен, на этом месте всегда стоял кто-то из стада, — мягко возразил он. — В иерархии волшебного народа фавны стоят выше наяд и дриад, так было испокон веку. Просто мне повезло, что это оказался я. — Он протянул ко мне руки. — Ну а потом мне показалось, что вся эта затея тебе не по душе, но твоя магия по-прежнему взывала ко мне, вот я и решил, что рано или поздно все выяснится, но тут началась вся эта катавасия, все вверх дном…

— Катавасия — это когда ты узнал, что у меня «Дубль-В», а мой отец был вампиром, — уточнила я, ругая саму себя за нотку обвинения в голосе, но ведь мне по-прежнему было обидно и мерзко, что Финн охладел ко мне, стоило мне доверить ему свою тайну, несмотря на все, что я для него сделала!

— Нет, катавасия — это когда я узнал, что ты не контролируешь собственную магию, — возразил Финн — ему-то удавалось сохранять спокойствие, хотя бы внешне. — А поскольку ты металась между волшебными узами, которые нас связывали, и салайх-шиол и к тому же в последнее время ни с кем не встречалась, я и решил, что ты не вполне владеешь собой.

Иначе говоря, раз у меня давно не было секса, я должна была изголодаться и мне годился кто угодно. Чтоб ему провалиться, этому мифу о сидской сексуальности: вот она, глубинная причина большинства моих нынешних бед!

— Вот я и не хотел пользоваться своими преимуществами, — неловко закончил он.

Ага, значит, Грейс была отчасти права, когда говорила, почему он пошел на попятный; правда, от этого «не хотел пользоваться преимуществами» мне пока что не полегчало.

— Да, признаться, известие о твоей наследственности и салайх-шиол застигло меня врасплох, — продолжал Финн. — Старейшины меня об этом не предупреждали, и я не спрашивал, знали они или нет. Но, как ты сама говоришь, на самом деле это не важно — ты сида, и твой ребенок будет принадлежать к тому племени, к какому ты захочешь. Когда сиды скрещиваются с другими племенами волшебного народа, выбор всегда остается за ними. — На челюсти у него дернулся мускул. — Считалось, что я должен всего лишь заручиться твоим согласием на то, что наш ребенок будет фавном, и пока я считал, будто ты отдаешь себе отчет в происходящем, то не видел в этом ничего дурного, но когда понял, что это не так, то решил отойти в сторону.

Где-то в подреберье у меня образовалась ноющая пустота. Не знаю, хотела ли я сейчас «жить долго и счастливо и умереть в один день» с Финном или еще с кем-то, но оказалось, что я определенно хотела пожить с ним счастливо хотя бы недолго. А из-за всей этой истории с проклятием все встало с ног на голову, и если речь шла не только обо мне самой, но и о моих способностях к деторождению — какое там недолго! Не говоря уже о том, что все это теперь больше прежнего казалось унылой и пошлой интригой, особенно то, что сюжет с Финном и «Анти-чаром» оказался затеей его стада, устроенной с единственной целью: чтобы именно Финн оказался под рукой, когда надо будет меня обрюхатить. Я уставилась в окно, на набрякшие серые тучи, затянувшие октябрьское небо, отогнала обиду и боль и попыталась взглянуть на происходящее логически. Если над всем волшебным народом тяготеет проклятие, я в состоянии понять почему… Дьявол, если бы речь шла только обо мне, я бы не колебалась ни секунды, но ведь от меня хотят, чтобы я родила ребенка, выпустила его в мир не ради естественного продолжения рода, а с какой-то иной целью! Магия и в более спокойные времена отличается капризным и ветреным нравом, а примешай к этому проклятие — и кто знает, какая горькая участь будет уготована моему сыну или дочери?!

Ребенок еще не родился, еще даже не зачат, а судьба его уже отягощена, и он ее не выбирал!

Принимать такое решение надо ответственно.

И ни в коем случае не коллективно.

Сколько тут ни философствуй, все равно жутко обидно, что я в этой игре должна играть роль племенной кобылы. А еще — что Финн был на все согласен еще до знакомства со мной…

— Прах побери, Финн! — воскликнула я, сжимая кулаки. — Неужели тебя не смутило, что из тебя делают жеребца-производителя?!

— Джен, я же фавн! — Он потерял терпение. — Мы божества плодородия, это наша основная специальность! Мы всегда ухаживаем за теми, кого нам предназначит стадо, таков обычай. Но если бы я этого не захотел — до нашего знакомства или после него, — я всегда мог отказаться. — Лицо его потемнело. — В Лондоне полно фавнов, кроме меня.

Конечно, и мне это было прекрасно известно, как и то, что за мной гонялись дриады, а с утра пораньше ко мне понаведался двуснастный Рику.

— То есть ты хочешь сказать, что я должна сама выбирать? — медленно проговорила я.

— Да.

В таком случае простора для сомнений, пожалуй, не остается…

— Послушай, Джен, я хочу, чтобы ты выбрала меня. — Финн стиснул мои плечи, в глазах блеснула надежда. — Но я же видел, как ты смотришь на Тавиша, так что… — Взгляд у него стал тусклый, пустой. — В общем, решать тебе, но не тяни, а то как бы дриады не решили за тебя.

— Какое там решение, Финн? Это fait accompli.

— Вот именно. Это я и имею в виду. — Его пальцы до боли впились мне в плечи. — Как только ты сделаешь выбор и официально заявишь о нем, вопрос с дриадами отпадет сам собой.

— Нет, ты не понимаешь! Дело не в дриадах, которые за мной гоняются, fait accompli — это все целиком. Родить ребенка — это должно быть мое решение, мое и отца ребенка, а не вердикт, вынесенный целой кучей разного народу, которого я в жизни не видела и который желает, чтобы я выбрала себе донора волшебной спермы из ограниченного круга претендентов. И я, в отличие от тебя, не могу отказаться, мне не позволят, верно?

— Не позволят, — тихо отозвался Финн, и в голосе его прозвучала опустошенность. — Ведь речь идет о том, что мы вымираем.

Я высвободилась из его рук, села, с силой провела ладонями по лицу — меня охватила мерзкая, пугающая слабость. Я не хотела в этом участвовать, не хотела брать на себя такую ответственность. Ну почему нельзя было найти кого-нибудь другого? Почему все свалилось именно на меня? Впрочем, ответ напрашивался сам собой: потому что я подвернулась под руку, вот и все.

— Джен, — с болью произнес Финн и опустился передо мной на корточки, — даже если весь волшебный народ Лондона позволит тебе отказаться от этой миссии, магия не позволит.

— Чего? — удивленно вскинулась я.

— Как ты думаешь, почему она нас постоянно сталкивает, как только что? — Финн снова завладел моими руками, и магия одобрительно загудела. — До сих пор это было… удобно, но все может измениться, ты же знаешь. Магия хочет жить так же, как и большинство из нас, дело не только в том, что она умирает и убивает нас, — если мы угаснем, магия тоже угаснет с нами.

Моя мать угасла.

Мой отец повстречал мою мать во время обряда плодородия, она от него забеременела, а когда я родилась, мать потеряла столько крови, что угасла — а отец ничего не смог сделать. По крайней мере, так мне рассказывали. Когда я была маленькая, то всему верила, но теперь поняла, что никакая сида не согласится по доброй воле родить ребенка от вампира, так что «она от него забеременела» — не более чем эвфемизм для детских ушек. В результате появилась я. Я дочь своего отца, но когда он насиловал мою мать, то был намерен заполучить ценное имущество, и именно это ценное имущество и продал садисту-вампиру.

Подобным историям не место в сказках о счастливых семьях.

И уж точно подобная история не способствует тому, чтобы я захотела сама стать матерью, — тут никакого проклятия не нужно. Но если уж магия решила подтолкнуть меня… Даже если бы лондонский волшебный народ оставил меня в покое, я бы не доверила себе сделать правильный выбор — такая перспектива пугала меня больше всего прочего.

Я опустила глаза и посмотрела на свои ладони в руках Финна.

— А как же ребенок? — еле слышно выдавила я.

— Ребенок — это и есть ребенок, Джен. Его будут любить, холить и лелеять независимо от того, кто станет отцом. Ты сама за этим проследишь. — В его взгляде снова загорелась надежда. — Давай хотя бы обсудим это, хотя бы решим, как нам быть дальше!

Конечно, мне этого хотелось, — но при этом я понимала, что, когда Финн говорит «как нам быть дальше», он на самом деле требует, чтобы я окончательно решила, выберу я его или нет. А я не была готова это решить, потому что на самом деле меня мучил другой, куда более насущный вопрос: что будет, если проклятие перейдет на ребенка? На этот вопрос Финн уж точно не мог ответить, и не только он, но, подозреваю, вообще никто. Даже если не учитывать магию — все кругом почему-то не сомневались, будто ребенок, рожденный от сиды, снимет проклятие, а вот лично я совершенно не была в этом убеждена. Так или иначе, принимать решение здесь и сейчас я не собиралась, в какой бы степени оно ни касалось меня, Финна и прочих.

Я пришла спросить о другом ребенке — о ребенке Хелен — и рассчитывала, что ответ поможет мне найти сиду, которая убила Томаса.

Я забрала у Финна руки и выпрямилась в кресле.

— Когда вы с Хелен вчера ходили к парнишке из цветочной лавки, что там случилось?

— Дьяволовы рога, Джен! Почему ты не хочешь со мной разговаривать?!

— Потому что не готова! — Я положила ладони на колени, сосредоточилась на шершавых прорехах в джинсах, старательно сдерживая все прочие ощущения — страх, обиду, злость и разочарование, и продолжила: — А еще потому, что у нас с тобой есть другие неотложные заботы, например найти сиду, которая уже совершила одно убийство. Что случилось с мальчиком вчера вечером?

— Ладно, — произнес Финн, как будто говорил сам с собой. — Ладно, не готова так не готова, поговорим потом. — Он задумчиво сдвинул брови. — Парнишка из цветочной лавки, да-да. Мы пришли с ним побеседовать, но его не было дома. Его отец сказал, что они с приятелем пошли на какой-то концерт или еще куда-то. Хелен поручила кому-то это проверить.

Зараза. Тупик. Теперь следующий вопрос. Я не отрывала взгляда от ладоней — не хотела видеть, какое у Финна будет лицо.

— Я только что видела поуку, — проговорила я ровным тоном. — Хелен отдала сидам своего ребенка.

Финн резко втянул воздух, потом поднялся и сел в свое кресло за столом.

Я подняла глаза. Лицо его было замкнуто, лишено всякого выражения — красивая маска, и только. Так я и думала. В груди заворочалась тупая боль, а потом меня пронзила внезапная — и кошмарная — мысль: вдруг это был его ребенок?!

Но следующие слова Финна развеяли эти опасения:

— Я не вправе это обсуждать.

Голос был таким же бесстрастным, как и лицо.

— Финн, нам придется это обсудить. — Отступать мне было некуда. — Кто-то воспользовался ее кровью и ее связью с ребенком, чтобы открыть врата между нашим миром и Зачарованными Землями. Этот же кто-то впустил в Лондон сиду.

— Она бы так не поступила. — Финн наморщил лоб. — Честно говоря, сомневаюсь, что она знает, как это делается.

— Я же не говорю, что это она, — ее кровь, Финн. Кто еще мог бы ее заполучить?

Финн схватил мобильник, нажал кнопку и прижал к уху. Подождав всего несколько секунд, он спросил:

— Хелен, когда ты в последний раз пользовалась кровью для ворожбы?

Я сжала губы — как славно, что он поставил номер своей бывшей на быстрый набор, как мило, что она ответила ему чуть ли не со скоростью света.

— Нет, сначала ответь, потом объясню. — Финн выхватил ручку из стакана и подтянул к себе блокнот. — Заклятие поиска, которое ты творила в Старом Скотленд-Ярде, так? А до этого? — Пауза. — Больше месяца назад, ясно. А Банк крови при Ведьминском совете?

Я подняла брови. При Совете есть банк крови для колдовства?!

— Хорошо… — Лицо стало задумчивым. — У кого был к ней доступ? — Финн записал в блокноте две-три фамилии. — Ясно. — Он на миг встретился со мной глазами и признался: — Да, она здесь, у меня.

Проклятие, не мог смолчать! С другой стороны, лгать в ответ на прямой вопрос он тоже не мог, а если бы стал увиливать, она бы его расколола.

— Нет, не буду, и ты тоже не будешь, пока я тебе не перезвоню, ладно? — Он стиснул ручку так, что костяшки побелели. — Хелен, речь идет о прошлом, о подменыше. — Еще одна пауза, длиннее первой, потом он сказал: — Подожди пять минут, я тебе перезвоню.

Он большим пальцем нажал «отбой» и уставился на меня непроницаемым взглядом:

— Она говорит, в полиции кровь не хранят — она очень редко требуется. В таких случаях вызывают полицейского врача. Украсть ее в принципе невозможно.

— А Банк крови при Совете?

— Совет берет кровь у всех работающих ведьм для использования в сложных чарах, это проще, чем собирать их всех, когда нужно. Хелен сдает кровь раз в месяц.

Удобно, ничего не скажешь. Обычно, чтобы наслать сложные чары, Совету нужен целый сейм, тринадцать ведьм, а это, прах побери, дорого обходится.

— Когда она сдавала кровь в последний раз? — спросила я.

Финн постучал по столу ручкой.

— Вчера была ровно неделя.

Ага! Вот оно! Я показала подбородком на каракули в его блокноте.

— Кто имел к ней доступ?

Он развернул блокнот и показал мне.

— Все три — служащие при Совете.

Первых двух я не знала, но третья…

— Сандра Уилкокс — моя соседка.

— Я знаю, к тому же она весьма уважаемый член Ведьминского совета, более того, ей за восемьдесят. Что-то я не представляю себе, как она крадет кровь и уговаривает неизвестную сиду кого-то убить!

— А еще она чокнутая старая ведьма, которая уже месяц ведет полномасштабную кампанию по выселению меня из дома! Хелен может проверить, на месте ли ее кровь?

— Ее и не будет на месте. Если кровь не используется в течение пяти дней, ее уничтожают. Она уже не годится для колдовства.

— Уничтожают, конечно, те же служащие, — сухо проговорила я. — Так что старуха могла ее взять, и никто ничего не заподозрил. — Я поднялась. — Пойду прямо к ней и узнаю, что ей известно.

— Джен, не надо этого делать! Давай лучше я все расскажу Хелен, и она договорится с ней, встретится и…

— Ладно тебе, Финн. — Я вздохнула. — Я не допущу, чтобы мою судьбу решали две ведьмы, особенно если обе они состоят на окладе в штате клуба «Долой сиду». А у Хелен есть все причины спустить эту историю на тормозах, она же не хочет, чтобы история о том, как она отдала сидам своего ребенка, стала достоянием гласности, правда?

— У Хелен есть должностные обязанности!

— Тогда звони ей, Финн, если хочешь. Я понимаю, ты ей доверяешь. А я не доверяю и поэтому пойду сейчас туда, и если в результате там объявится лондонская полиция в полном составе, тем лучше. Тогда никто ничего не спустит на тормозах.

Я развернулась на пятках и гордо удалилась.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Меня не было дома всего-то пять дней, но я ужасно истосковалась по своей квартире. Отмахнувшись от этой не слишком утешительной мысли, я внимательно — и обычным зрением, и волшебным — осмотрела общий вестибюль и лестницу, проверила, не поджидают ли меня там какие-нибудь новенькие чары. Ничего. Я закрыла за собой парадную дверь, не включая охранительные чары, — ведь полиции нужно будет войти. Втянув побольше воздуха, я уловила запах мастики и легкий привкус сырой земли — это запахи гоблина-уборщика и мистера Трэверса, хозяина дома, — еле различимые из-за менее приятного амбре хлорки и чеснока от отпугивающего заклятия ведьмы Уилкокс: чеснок — от вампиров, хлорка — от волшебного народа, как говорил мне Тавиш.

Да, отпугивающее заклятие — это некстати. Как мне, спрашивается, постучаться в дверь старой ведьмы, если к ней не подойти? Впрочем, решимость все преодолеет. А если сида там, у нее, лучше мне до прихода полиции вернуть ее Грианне, даже если за это придется несколько дней просидеть в участке, пока Грианнина королева не даст нужные показания.

Я бесшумно взбежала по лестнице, остановилась за две ступеньки от площадки четвертого этажа и снова включила магическое зрение.

Так и есть — над площадкой колыхались фиолетовые щупальца анемоновых чар. Я смотрела, как темная зияющая пасть в середине анемона сжалась в маленькую круглую дырочку, а потом растянулась снова — это было до неприятного похоже на воздушный поцелуй. Тьфу! Чары проторчали здесь столько, что у них успело появиться чувство юмора! Ненавижу, когда магия откалывает подобные фокусы, потому что в конце концов именно я становлюсь мишенью ее шуточек!

— Ух ты, это же недотраханная бин-сида! — прорычал грубый голос. — А мы как раз тебя и дожидаемся! Все готово для веселой вечеринки!

Я вскинула голову на голос, и все тело обожгла адреналиновая волна. Через перила перегнулся парень в лиловой бандане на бритой голове — один из дриад, которые гонялись за мной в музее тюрьмы Клинк. Бандана, значит. Он усмехнулся, показав зубы в бурых пятнах от жвачки из коры, глаза блеснули анемичной желтизной умирающих осенних листьев.

Стараясь говорить легко и с ноткой скуки, я задала главный вопрос:

— Кто еще придет на вечеринку?

— Пара-тройка близких друзей. — Бандана поскреб подбородок, оставив бледно-зеленые полосы — верхний слой кожи он содрал. Потом он вытянулся еще сильнее, посмотрел вниз, на площадку первого этажа далеко внизу. — Я думал, ты встретишь их по дороге.

Я бросила вниз осторожный взгляд. По лестнице ко мне поднимался дриад в тюрбане — красный тюрбан трясся при каждом длинном шаге, — а за ним виднелась соломенная панама над плечами полосатого пиджака. Да, друзья, только, видимо, не мои. Панама остановился перевести дыхание и прищурился на меня.

— Приветик. — Он погрозил мне толстым пальцем. — Некуда тебе бежать, бин-сидочка, — с радостной улыбкой заметил он. — Блондинкой ты была лучше, но внешность не главное, правда?

— У тебя-то точно не главное, Коротышка, — нежно прожурчала я в ответ.

Его аж перекосило от гнева, и он снова тяжело затопал по ступеням. Красный Тюрбан протянул длинную руку, ухватил Коротышку за апоплектическую шею и остановил.

— Охолони, — посоветовал он неожиданно тонким голоском. — Не забывай, калечить бин-сиду запрещено!

Хорошо, что они собираются вести себя деликатно. Даже жалко, что я не намерена ответить им той же любезностью.

Красный Тюрбан выпустил Коротышку и поглядел на меня ледяным взглядом. После чего похлопал Коротышку по спине и заявил:

— Ничего, я покажу тебе массу способов получить от нее кайф по полной — даже без блондинистого хвоста!

Ага, размечтались, подумала я и подобралась. Через перила надо мной перегнулся близнец Красного Тюрбана в синем тюрбане и посмотрел на меня таким же ледяным взглядом. Засада! Вот уж везет так везет… А вот и еще один — в вязаной шапчонке — щерится, перевесившись через перила рядом с Банданой и Синим Тюрбаном. Итого пятеро.

По лестнице разнесся тихий шелест — словно листья на ветру. Вот зараза, они совещаются, — правда, мне не надо было понимать, о чем они говорят, цель-то и так ясна, особенно когда они загнали меня в угол и задавили числом.

Ох как это скверно…

Мышцы от напряжения сводило до боли, а я все пыталась придумать какой-нибудь план, хоть самый завалящий. Скоро здесь будет полиция, надеюсь, что и Финн тоже. Если бы удалось продержать дриад на расстоянии до их приезда… Выбор был невелик — вверх или вниз, — и оба варианта ничего особенно хорошего не сулили, особенно вверх, где разлапились анемонистые чары…

Я развернулась лицом к тем двоим, которые двигались ко мне снизу, и шелест сразу прибавил громкость.

Красный Тюрбан снова хлопнул Панаму по спине, и они двинулись на меня — длинные ножищи Тюрбана перескакивали по две ступеньки зараз, и багровый Коротышка, пыхтя, едва поспевал за ним.

Над головой что-то скрипнуло, и меня так и подмывало взглянуть вверх, но я не поддалась и сосредоточилась на надвигавшейся снизу парочке. Второго шанса у меня не будет, а если ничего не получится, я попаду в самую настоящую беду. Я ухватилась за перила и собралась. Время замедлилось — я втянула в себя воздух, чтобы успокоить нервы.

Красный Тюрбан был от меня в семи ступенях.

Сзади гулко раздалось сдвоенное «дум-дум» — словно тяжко билось сердце. Я навострила уши и стала ждать третьего удара, но его не последовало. Проклятье. Я-то надеялась, что все трое разом прыгнут или побегут вниз, но, похоже, удача от меня отвернулась.

Пять ступеней… Красный Тюрбан замедлил ход, в кленово-красных глазах мелькнуло недоумение, наверно, не понимает, почему я не обращаю внимания на троих за спиной.

Я переглотнула. Сейчас он догадается…

Тут, как по команде, начался визг — высокий, пронзительный, словно буря воет в зимнем лесу.

Взгляд Красного Тюрбана был прикован к происходившему у меня за спиной. Я как раз и дожидалась, чтобы он отвлекся, прыгнула вниз, опираясь на перила. В прыжке я выбросила ногу вперед и вмазала ему в грудь, послышался приятный треск ломающихся ветвей. У дриад есть одна симпатичная черта — стукни их как следует, и кости у них ломаются в щепки, словно сухой хворост. Из удивленно разинутого рта Красного Тюрбана вырвался выдох пополам с опилками, и он повалился назад, хотел уцепиться длинными пальцами за перила, но промахнулся и долговязой костяшкой домино рухнул на Коротышку, отчего тот так и покатился по ступенькам и грянулся на площадку этажом ниже. А я приземлилась на руки — от удара все тело сотряслось, и пришлось еще крепче вцепиться в перила.

Трое долой, осталось двое.

Красный Тюрбан потряс головой и начал подниматься — я снова пнула его, целясь в висок. Снова раздался треск, оглушительный, словно выстрел, эхо раскатилось над визжащими дриадами за спиной, Красный Тюрбан полетел вниз. На этот раз он не встал и, обмякнув, остался лежать на площадке. Визг позади резко оборвался, настала тишина.

Остался только один.

Тут мое везение кончилось.

Я ощутила движение за спиной — но ничего не успела сделать: толстые мускулистые руки обхватили меня поперек живота, словно стальная петля, и подняли на воздух.

— А ты крута, бин-сида, — сообщил Бандана своим низким урчащим баритоном, обдав мне шею влажным горячим дыханием. — Люблю девушек с характером. Когда отбиваются, потом получается интереснее. — Он дернул бедрами, прижался к моим ягодицам напряженным членом. — А ты у нас с перчиком, черт побери!

Я тебе покажу перчик, подумала я и сначала нагнула голову вперед, а потом изо всей силы запрокинула. Послышался отрадный хруст — это мой затылок расплющил ему нос. Бандана заревел, забулькал и пошатнулся, рухнул, стиснув меня так, словно я его любимая резиновая женщина. Он повалился навзничь, от удара из меня вышибло остатки воздуха. Мы поехали по лестнице, пересчитывая все ступеньки, и остановились, только когда врезались в бесчувственное тело Красного Тюрбана.

Я отбивалась как могла, царапала ему руки, молотила пятками по его коленям и лодыжкам. Он обхватил ногами мои бедра, не давая мне вырваться. Тогда я потянулась назад, схватила его за уши и еще раз крепко стукнула затылком в лицо — снова раздался громкий треск, на этот раз я свернула ему скулу. Он зарычал и еще сильнее стиснул мне ребра, не давая вздохнуть. Пора было с ним кончать, пока он не поломал мне что-нибудь или я не вырубилась от удушья. Скользнув руками по его голове, я нащупала глаза и вдавила большие пальцы в податливые глазницы, — может, он хоть теперь меня выпустит? Он дико заорал — и так налег мне на ребра, что внутри хрустнуло. Правый бок пронзила боль, и тут запястье мне обвили упругие лианы, оторвали руки от его лица, дернули вверх. Тоненькие побеги оплели шею, стягивали, душили. Я в панике задергалась, но ветви отвердели и намертво примотали меня к Бандане.

— Тихо ты, шлюха погадая, — неразборчиво прорычал Бандана. — Де дергайся!

Он дернул рукой, и бок мне снова пронзила страшная жгучая боль. Я вскрикнула, но лианы сдавили шею, перекрыли воздух, в глазах стало темнеть…

…но потом я снова четко увидела потолок над головой и ощутила, как с каждым вдохом в бок вонзается боль. Я лежала, дрожа от напрасных стараний подавить панику.

— Ты мне дос слобала, гадида, — заявил Бандана. Краем глаза я видела, как он осторожно ощупывает лицо. — Я тебе это припобдю.

— Будет… только… лучше, — пропыхтела я.

Между прочим, они договаривались меня не калечить.

— Стерва! — заорал он и еще раз сдавил мне ребра.

Я передышала боль, пока она не утихла до мучительного биения, и уговорила себя, что глупо задирать Бандану, пока он занимает стратегически выгодную позицию. Он все сопел и сипел мне в щеку, и я чувствовала, как кожу обдувает магией — это он пытался поскорее залечить свои переломы. Проклятье, мне-то сейчас колдовать не под силу. Мы лежали и лежали на лестнице, и понемногу я стала ощущать и другие мелкие неудобства — грубая кора натирала запястья и шею, плечи ныли, потому что руки были неловко заломлены за голову, сизалевый половик колол тыльную сторону ладоней. Хорошо, что я сверху, — Бандане наверняка гораздо неудобнее лежать прямо на лестнице, а если ему захочется заняться чем-то еще, придется либо отпустить мне ноги, либо убрать все лианы. Я тупо пялилась в потолок. Вообще-то, не только он лежит на спине, а держать меня можно и одной рукой…

Паника снова забурлила и задымилась…

Я скрипнула зубами, приказывая себе не падать в эту пучину.

По лестнице разнесся тихий шелест, и я поняла, что Бандана что-то говорит или, чего доброго, зовет подмогу.

Кстати, о подмоге: где, интересно, полиция, Финн, соседи, в конце концов? Хелен с командой за это время успела бы доехать сюда уже дважды! К тому же дриады вовсе не старались нападать тихо; а я сейчас встретила бы с распростертыми объятиями любую, самую сварливую ведьму!

— Мы что, будем так лежать, пока не вернется домой кто-нибудь из моих соседей? — осведомилась я, пытаясь говорить беспечно, но дрожь в голосе меня выдала.

— Де волдуйся, бид-сида, никто сюда де придет, — ответил Бандана и потрепал меня по щеке. — Бы даложили да доб танковое заклятие.

Я прикрыла глаза, стараясь не обращать внимания на впившиеся в шею лианы. Не знаю уж, что это за танковое заклятие, но, похоже, оно лишает всех, абсолютно всех всякой возможности заметить, что происходит, и прийти мне на помощь.

— А пока бы ждеб боих приятелей, лежи тиходько. — Его пальцы принялись ковыряться в застежке моих джинсов, и мне стало нехорошо от ужаса. Рука сдавила мне ребра, от боли у меня все поплыло перед глазами. — А то опять вырублю, ясно?

Нет уж, терять сознание мне вовсе не улыбалось, даже на долю секунды. Я заставила себя не двигаться и думать. Наверное, Бандана — ива, только у ив ветки растут так быстро и гнутся так легко, словно хлысты. Не может быть, чтобы все эти побеги были настоящие, наверняка они отчасти наколдованы…

— Божеб пока порезвиться. — Бандана крепче прижал ногами мне ляжки, пытаясь расстегнуть молнию моих тесных джинсов. — Тихо лежи, бид-сида, кобу говорю!

Я включила магическое зрение и увидела вокруг многоцветные потоки волшебства, они переплетались и свивались, словно густые краски, взболтанные в мутной воде: тусклые оттенки зеленого смешивались с яркой охрой и переходили в приглушенный оранжевый, темно-бордовый растекался в мерзко-марганцовочный и тошнотворно-лиловый, и во всем этом поблескивали крошечные крупинки золота. Вот зараза, оказывается, и я истекаю магией. Я не могла различить, где кончается магия Банданы и начинается моя или ведьминская от анемоновых чар. Что будет, если я попробую все это взломать? Нет, это какая-то идиотская мысль, это у меня от нервов… А вдруг?..

— Всегда хотел стать папочкой. — Бандана прижал пятерню к моему голому животу и принялся его оглаживать. — Вот посею сюда семечко и буду любоваться, как оно растет…

Я не стала его разочаровывать и объяснять, что забеременею, только если сама захочу. Лежала и молилась, чтобы он так и продолжал мечтать о будущем отцовстве и ничего не предпринимал в этом направлении. Все равно в такой позе ничего не выйдет, ему придется меня отпустить, а тогда я смогу…

…тоненький побег царапнул меня по животу и пополз к застежке джинсов.

— Жалко, что повеселиться обычным банером не выйдет, — прошелестел Бандана мне в щеку, — но сеять рассаду божно и так…

Побег юркнул мне в трусы… Ни за что!!!

Ярость поднялась во мне золотой волной, я сосредоточилась на чарах, вложила в них всю волю — и взломала. И мир взорвался.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Мне улыбался ангел — на фоне прохладного серебристо-золотого тумана, переливающегося радужными огнями. Светло-золотые локоны окружал серебристый нимб, тоненькую фигурку облегало роскошное свадебное платье — сплошной шелк, атлас и кружева. Пахло корицей, апельсинами и сладкой ванилью. В одной изящной ручке прекрасная дева держала волшебную палочку, другую протягивала мне. Я уставилась на эту ручку в полной растерянности. Ногти были выкрашены в разные цвета: синий, зеленый, желтый, красный и черный. Это как-то не сочеталось с ангельским обликом. Сон? Галлюцинация? Может, я умерла и оказалось, что загробная жизнь и вправду похожа на рождественские открытки? Я накрепко зажмурилась. Но когда я открыла глаза, красавица никуда не делась — она по-прежнему смотрела на меня, улыбалась и протягивала руку. Я вгляделась в туман, пытаясь понять, что это за прозрачные перепончатые штуки у нее за спиной — неужели действительно крылья? Нежное личико омрачилось, красавица повернулась посмотреть, что делается у нее сзади.

— Я умерла? — спросила я сиплым, как у придушенной жабы, голосом.

Красавица повернулась ко мне — от изумления она казалось еще моложе.

— Не знаю, — прошептала она. Радужные огни перестали мерцать и понемногу угасли. — Тебе кажется, что ты умерла?

Я обдумала ее слова. Мне многое казалось, — например, что мне оторвали руки. Я поднесла их к лицу в смутной тревоге. Нет, руки при мне, хотя все исцарапаны и в крови, как будто я продиралась сквозь густой терновник. Если прищуриться, получалось даже, что все пальцы на месте. Горло болело так, что казалось, будто я подавилась кактусом, а когда я прикоснулась к шее, на пальцах осталась кровь и ошметки чего-то зеленого, и насчет головы мне тоже казалось — казалось, что на ней как следует потоптался раздражительный тролль и превратил ее в кашу. Но все это были пустяки по сравнению с колющей болью в ребрах. Я решила, что если я умерла, то для рая мне слишком уж больно и, скорее всего, я попала в другое место.

— Вроде бы в аду ангелов нет, — заметила, точнее, проскрежетала я.

На ее личике появилось мятежное выражение, она наморщила носик:

— Будешь плохо себя вести — ангелы покусают!

Я ошарашенно заморгала. Не ожидала такого ответа! Дева склонилась надо мной, грациозно изогнув талию, и пропустила между пальцев прядь моих волос.

— Твои волосы словно дыхание дракона — такие яркие, все золото да медь. Ты умеешь завивать их дымком?

Наконец-то я разглядела ее глаза — прекрасные светло-золотистые глаза с вертикальными, как у кошки, зрачками — и поняла, что никакой она не ангел, а то, чего я никогда в жизни не видела, по крайней мере, без зеркала.

Самая настоящая сида.

Каша в голове начала деятельно превращаться в нечто более прозрачное.

Неужели это та самая сида? Та, которая убила Томаса? Наверняка это она — вряд ли в Лондоне их две, таких совпадений не бывает. Беда в том, что глаза, в которые я смотрела, были круглые и простодушные, как у ребенка, но это была сида, и даже если она выглядела лет на семнадцать-восемнадцать, на самом деле ей могло быть… гм… несколько столетий от роду.

Да что там пустые глаза, — похоже, у нее вообще были не все дома, то есть вообще никого.

— Нет, завивать их дымком я не умею, — проговорила я.

Красавица разочарованно надула губки и выпрямилась.

— А Сесили умеет, и еще она умеет делать из дымка картинки, например луну и солнце, и звезды, и даже горы и замки! — Она показала руками какие.

Я с трудом поднялась на ноги, прижимая руку к правому боку.

— Как тебя зовут? — спросила я.

— Не спрашивай, милый, как меня звать,

Куда веселей с безымянной гулять,

Если не знаешь,

С кем ты гуляешь,

Можно гулять и позора не знать! —

пропела она тоненьким фальцетом, после чего подобрала длинные шелковые юбки, присела в реверансе и утанцевала в серебристую дымку.

— Ладно, — пробормотала я, потирая переносицу, чтобы задавить мигрень в корне.

Что там говорила Грианна? Вроде бы просила обращаться с сидой бережно…

Я вздохнула — теперь-то понятно, что она имела в виду. Подняв голову, я осмотрелась — надо было разобраться, куда я угодила.

Серебристый туман развеялся, оставив лишь легкое мерцание в воздухе, и я поняла, что осталась где была — на четвертом этаже собственного дома, только теперь я стояла в центре площадки, джинсы приспущены с бедер, живот покрыт кровоточащими царапинами, такими же, как на руках. Застегивая джинсы, я снова покривилась от боли в боку. Выглядела площадка так же, как и до того, как я взломала чары, — почти так же, не считая зазубренной дыры, зиявшей на месте двери в квартиру ведьмы Уилкокс. И опилок, толстым ковром покрывавших площадку и лестницу.

Под слоем опилок виднелись два холмика — надо полагать, дриады, оглушенные анемоновыми чарами. Я поглядела вниз — ага, еще два холмика, они же Бандана и Красный Тюрбан, а в самом низу можно различить макушку Панаминой панамы, всю засыпанную его же щепками.

Опилок и щепок была целая куча — одной деревянной двери, даже с рамой, не хватило бы, так что я решила, что отчасти они от самих дриад. Правда, когда я взломала чары (вот почему вид у меня был такой, как будто меня протащили сквозь терновый куст туда и обратно), они, судя по всему, остались живы, ведь их тела не растаяли в воздухе, не угасли. Но играть во Флоренс Найтингейл я все равно не собиралась: Бандана позвал подкрепление, и я хотела забрать отсюда Ангелочка-сиду до того, как оно прибудет — ну, или полиция. Подумаешь, поломались, сами виноваты.

Я повернулась к Ангелочку — та восторженно хихикала, подбрасывая в воздух пригоршни опилок и тыкая в них своей волшебной палочкой, отчего они не падали на пол, а кружились вокруг нее по орбитам, будто пчелы вокруг горшка с медом.

Пора ей домой. Я обтерла кровь с исцарапанных рук о футболку, потом, помня о ребрах, осторожно расстегнула карман куртки и вытащила оттуда гладкий гематит, который дала мне Грианна. Оказавшись у меня в ладони, он тихонько загудел, и я ощутила, как это гудение отдается в позвоночнике. Я помахала Ангелочку, стараясь привлечь ее внимание, и она подхватила свои объемистые юбки и поспешила ко мне, поддавая по пути туфелькой опилки, которые присоединялись к хороводу.

Я улыбнулась ей — заискивающе, словно маленькому ребенку.

— Хочешь к Сесили? — спросила я, разумно предположив, что Сесили, наверное, ее нянька или опекунша.

— Да!

Она захлопала в ладошки, просияла от уха до уха — и, не успела я поздравить себя с легкой победой, метнулась мимо меня в квартиру ведьмы Уилкокс.

Я вздохнула и поплелась за ней в зазубренную дыру, которая вела в маленькую прихожую без окон. В нос мне ударила металлическая вонь старой крови, по коже побежали мурашки, и я пробежала мимо двух закрытых дверей и ворвалась в гостиную.

Гостей тут явно не ждали.

По периметру задвинутых штор пробивался солнечный свет. Всю мебель раздвинули к стенам, множество грязно-белых свечей превратились в бесформенные комья воска. Воздух в комнате был душный, спертый, словно в нем таилось что-то невидимое. Меня передернуло. Посреди комнаты кто-то расстелил большой кусок голубой клеенки и нарисовал на ней круг красным песком. В круге лежало обнаженное тело, ссохшееся от старости.

Я осторожно шагнула вперед, еще раз, еще — пока носки кроссовок не оказались у самой красной линии. Запах крови, перемешанный с кислой вонью серы и посмертных телесных выделений, ударил в нос, и я поперхнулась. От грудины до лобка тянулась глубокая рана. Проверять мне не хотелось, но я готова была ручаться, что сердце и внутренние органы из тела извлекли.

Ведьма Уилкокс больше не будет требовать, чтобы меня выселили.

Я стиснула кулаки; серебряный камушек встревоженно затрепыхался в ладони. Конечно, я не любила эту старушенцию с манией преследования, но сейчас все бы отдала, лишь бы она была жива — и пусть жалуется на здоровье сколько влезет…

— Ну, пойдем к Сесили, пойдем! — Прекрасная сида выскочила из боковой двери и вприпрыжку обогнула круг на полу. Платье весело взметалось, словно бы она не замечала ничего странного; впрочем, она уже была здесь и все видела. Остановившись передо мной, она просияла: — Я хочу показать ей свои новые книжки!

Она протянула мне полдюжины детских комиксов: с обложки «Волшебного Рождества» мне радостно улыбалась Золушка в комплекте с радужными огнями, пышным, как торт, свадебным платьем и серебряным нимбом. Теперь понятно, откуда взялся этот наряд.

Я открыла было рот, чтобы задать вопрос, но осеклась — Ангелочек глядела мне за спину, вытаращив золотистые глаза, зрачки расширились от страха, нижняя губка подрагивала.

— Женевьева!.. — проворковал сиропный женский голос. Узнав его, я передернулась. — Я надеялась, вы встретитесь не сейчас, а гораздо позднее, но que sera, sera.

Вот дьявол, только ее здесь не хватало! Я схватила Ангелочка за руку, сунула ей в ладонь Грианнин камушек и сомкнула ее пальцы.

— Счастливого пути, — шепнула я, и она исчезла в ослепительной вспышке серебристо-серого света.

В этом вся Грианна: зрелищно и действенно, как всегда.

Несомненно, Ангелочек уже в Зачарованных Землях, а я даже подумать ничего не успела.

Я обернулась — перед глазами еще мелькали яркие пятна от вспышки — и спокойно произнесла:

— Привет, Ханна.

Очевидно, Малик пока не нашел времени с ней разобраться: то, что вампиры не выносят дневного света, имеет и свои отрицательные стороны, — и не менее очевидно, что Ханна заменила свой наряд вампирской шестерки костюмом в стиле Шанель, сине-зеленым с белой отделкой. А еще она стояла в дверях, перекрывая мне путь к отступлению. Тем не менее, будь она хоть трижды колдуньей, физически она осталась человеком. Человек мне по силам. А вот ее магия… В этом я сомневалась.

— Я решила, ты рано или поздно здесь покажешься поглядеть на свою колдовскую работенку, — сухо заметила я.

— Какое мастерство, Женевьева! — восхитилась Ханна, улыбнувшись идеально подкрашенными губами, но выражение ее кофейно-карих глаз показывало, что она с удовольствием прихлопнула бы меня на месте. — Я и не знала, что ты владеешь чарами транспортации!

Я пожала плечами:

— Век живи, век учись.

— А… Ну, значит, начинается следующий урок. — Ханна отступила в сторону. — Джозеф!

В комнату, судорожно моргая совиными глазами, вошел врач — приятель Малика. Он поднял руку и нацелился в меня пистолетом…

Зараза!

…и меня пронзила острая боль. Я опустила глаза и увидела стальной дротик, вонзившийся в левую грудь, потом еще три дротика, потом так много, что и сосчитать не успеешь, мир на глазах раскалывался на крошечные неузнаваемые кусочки, и я падала, падала…

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

— Ну как, доктор, умерла? — донесся до меня нетерпеливый голос Ханны.

Я открыла глаза и обнаружила, что гляжу в прикрытое медицинской маской лицо доктора Джозефа Уэйнрайта, он же тот гад, который только что стрелял в меня дротиками с транквилизатором. Я свирепо вперилась в него, но он, похоже, не заметил моего взгляда, а по-прежнему светил мне в глаза фонариком-ручкой. Я крепко зажмурилась, потом снова открыла глаза, стараясь разобрать, что делается за пределами ослепительной точки в освещенном огарками полумраке, сомкнувшемся у него за спиной. Различила кирпичный свод над головой. По одну сторону была большая, замурованная кирпичами арка с деревянной дверцей, по другую — какая-то настенная роспись. Я прищурилась — прояснились очертания унылого пейзажа с далекой скалистой горой.

Я нахмурилась, узнав это место из Ханниного полноэкранного воспоминания о Розе, которая лежала здесь полумертвая, когда Граф убил Древнюю. Я оказалась в логове колдуньи, неизвестно где, а каменный стол, на котором я лежала, был, несомненно, пресловутым жертвенником.

Повезло так повезло, нечего сказать.

Конечно, мне повезет гораздо больше, если удастся придумать, как исчезнуть с этого стола — предпочтительно до того, как начнется собственно жертвоприношение.

Я медленно подмигнула доктору. Он никак на это не отреагировал. Я показала ему язык. Нет ответа.

До меня дошло, что он меня не видит; похоже, я, что называется, «вышла из тела». Пеной поднялась паника, но я подавила ее. Паника здесь не поможет.

— Доктор! — снова раздался повелительный вопрос Ханны. — Женевьева мертва или нет?

— Нет, еще жива. — Джозеф поправил маску и поглядел на что-то рядом с ним. — Наблюдается некоторая активность мозга.

Я проследила его взгляд. Он опять подключил меня к своей машинерии. Поперек одного монитора скакала тонкая зеленая линия, на другом, должно быть сердечном (я проверила — и точно, к груди прилеплено несколько электродов), не мелькало никаких цифр.

Проклятье. Сердце у меня не бьется. И совсем ничего не болит.

Скверный симптом.

Похоже, доктор Джозеф ошибся с диагнозом. Я мысленно подбодрила его. Пусть я и не знала, положительный он герой или отрицательный, но, если он спасал мне жизнь, я готова была голосовать за него обеими руками — хотя, возможно, он пытался меня реанимировать лишь затем, чтобы Ханна на досуге вернула все на круги своя. Но и в таком случае у меня был шанс.

— Доктор, нельзя ли поскорее, у нас напряженное расписание, — не стерпела Ханна.

Я повернулась к ней — и она ничего не заметила, должно быть, в ее колдовские способности не входило умение видеть духов и привидений. Она стояла близко, почти что на расстоянии вытянутой руки, одетая в черный бархатный балахон до пола, густо расшитый красными, незнакомыми мне символами и стянутый у ворота таким же красным шнуром с кистями в фут длиной. Должно быть, это колдовская спецодежда, хотя больше похоже, будто она вырядилась в пару шикарных штор.

— Я и так стараюсь поскорее, — отозвался Джозеф с нервной дрожью в голосе. — Ее метаболизм быстрее, чем у людей, а организм более выносливый. К тому же мне надо сбалансировать морфин с транквилизатором, потому что они подавляют действие…

— Ох, да замолчите же и займитесь делом! — рявкнула Ханна. — Нам каждая секунда дорога!

— Слушайте, зарежьте эту сиду, и дело с концом. Быстрее получится, — произнес еще один голос где-то у меня в ногах.

Зарезать?! Разве доктор меня не спасает?

Я рывком села, уставившись на полную кудрявую женщину, отпустившую последнюю реплику. Она сунула в рот лакричную конфету из белого бумажного пакетика, который держала в руках. Балахон у нее был такой же, как у Ханны, но если Ханна выглядела царственно, то эта — просто глупо, и надутое выражение пухлого лица делу не помогало. Дженет Симе, бывший констебль, моя любимая охранница в Ковент-Гарден. Неудивительно, что она спит и видит, как бы меня зарезать.

Похоже, в этом уже не было необходимости. Я посмотрела на саму себя с чувством обреченности. Я-то сидела, но вот тело мое не стало садиться вместе со мной. Оно лежало совершенно неподвижно, с закрытыми глазами, голое, если не считать электродов и дурацкого чепчика, от которого к первому аппарату тянулся пучок проводов. Лицо, шея, руки, грудь и живот были все в царапинах после стычки с дриадами.

Кажется, выход из тела обернулся неприятными последствиями. Я умерла — хуже того, я превратилась в привидение.

Дьявол. Я стиснула кулаки и на всякий случай сделала плотину, которая отгораживала меня от паники, еще выше.

Тело мое никуда не делось, не угасло, а значит, я умерла не по-настоящему — просто отделилась от него.

Значит, надо всего-навсего разобраться, как влезть в него обратно.

— Дженет, я же тебе объясняла, — с бесконечным терпением произнесла Ханна, — она фея-сида и быстро исцеляется, но мне некогда ждать. Тело нужно мне прямо сейчас, чтобы забрать яйцо Фаберже из банка.

Ей нужно мое тело?!

— Мне и так не нравится, что придется ходить плоскогрудой, — Ханна поморщилась, — и выглядеть так, будто на меня напала целая стая бешеных кошек, не хватало еще ножа в сердце. А если этот так называемый врач не поторопится, нож в сердце будет у него! Доктор, вы меня слушаете?

— Да! — Он дрожащим пальцем поправил очки на переносице.

Тут мне все стало понятно: значит, Ханна решила воспользоваться чем-то вроде моего маскировочного заклятия, только что меня выпихнули из собственного тела, а она собиралась разгуливать в моей шкуре.

Вот мерзавка!

Дженет подошла к Ханне и поглядела на мою распростертую оболочку.

— Ко мне же перешли Бабушкины способности, я бы могла тебя вылечить. — Она надула губы. — Бабушка здорово умела лечить. — Она нетерпеливо потерла руки. — Тогда можно было бы прирезать эту шлюху-сиду! Всегда об этом мечтала!

Нет уж, такого я не допущу, правда, непонятно, как ей помешать.

— Дженни…

Я резко повернулась на шепот, но ничего не увидела.

— Дженет, дорогая! — Ханна фыркнула. — Бабушкины способности перешли к тебе уже неделю назад. Пока что у тебя все прекрасно получается, как я погляжу! — Она стала перечислять по пальцам: — Волшебный щит невидимости, который отразился в витрине, взрыв из-за мучной пыли, эти, как их там, омерзительные вонючие чары, которые ты наложила на Бабушкину дверь, — чары, которые по странной случайности не помешали нашей милой Женевьеве забраться в Бабушкину квартиру, пока ты бегала за детскими журналами и лаком для ногтей!

Та часть моего разума, которая не была охвачена паникой, очень заинтересовалась ее словами: выходит, Кубышка Дженет и есть внучка ведьмы Уилкокс! Та самая, которая приехала к ней пожить!

— Эта твоя волшебная принцессочка все время ныла да скулила! Меня это достало! — Губы у Дженет затряслись. — И я не виновата, что шлюху-сиду подловили дриады!

— Еще как виновата! — парировала Ханна. — Они гнались за ней только потому, что ты не сумела помешать этой скудоумной сиде убить твоего приятеля-пекаря! Тебе надо было, чтобы она всего лишь очаровала его — этого было бы достаточно, чтобы надавить на Женевьеву, но нет же, ты решила устроить маленькую оргию, в результате Женевьеву обвиняют в убийстве, а лондонский волшебный народ уверен, будто она готова снять с него проклятие, и из-за тебя все мои планы вот-вот сорвутся!

— Дженни! — снова позвал меня шепот — уже ближе, и маленькая холодная рука уцепилась за мою и потянула.

Я посмотрела вниз, в большие темные глаза привидения Козетты, и по призрачной спине у меня побежали мурашки — надо же, я их почувствовала.

— Дженни, идем со мной, так надо, — прошептала она.

Правда надо? Козетта уже дважды помогала мне, а если я останусь торчать тут, то ничего не добьюсь. Соскользнув с каменного стола, я двинулась за ней в темный угол — для этого пришлось перешагнуть через дорожку из красного песка, отмечавшую границу магического круга.

— Ты хоть знаешь, сколько рычагов мне пришлось нажать, чтобы разобраться с этим обвинением в убийстве? — продолжала Ханна. — Сколько пришлось наобещать? Если бы ты не устроила такой феерический кавардак, мы бы наложили эти чары несколько дней назад, и нам не пришлось бы делать все в последнюю минуту!

— Я не хотела! — надуто отозвалась Дженет. — Просто не все учла!

Мы дошли до угла и остановились. Угол как угол — я была несколько огорошена тем, что там не оказалось никакого запасного выхода. Посмотрев сверху вниз на Козетту, я сердито спросила:

— А теперь что?

— Теперь будем смотреть, — ответила она, блеснув глазами. — Ах да, Дженни, придумай себе одежду, хорошо?

Что? Я опустила взгляд — и тут же на мне возникли отсутствующие джинсы и футболка. Козетта похлопала меня по руке:

— Вот умница!

Вообще-то, восьмилетние девочки так не разговаривают, даже если они родились сто лет назад.

— Ты бы лучше думала о деле, а не о том, кого пускать себе в трусы, а кого нет! — рявкнула Ханна на Дженет. — Если бы ты не была моей младшей сестрой, я бы уже давно отдала твою душу демону! И прекрати лопать эти проклятые конфеты, они тебе уже не нужны! Бабушкиной магии хватит на что угодно даже без сахара. А тебе пора порастрясти жир, который ты таскаешь на себе неизвестно зачем! Тогда заведешь себе нормальных парней и не надо будет постоянно бегать за жуткими троллями!

— Ничего они не жуткие! — Дженет фыркнула.

Жуткие? В голове у меня начали складываться детали мозаики.

— Ты — Древняя, да? — спросила я Козетту, по-прежнему глядя на нее сверху вниз. — Что случилось с обличьем старой карги?

— Дженни, ведь у тебя фобия — ты боишься призраков, — понимающе улыбнулась Козетта. Странно выглядела эта улыбка на детском личике. — Я решила, что явиться тебе в таком виде будет более приемлемо.

Я поежилась. Так и есть — с меня хватило и ран на груди, а если бы я увидела призрак с пожелтелым голым черепом и копошащимися в глазницах червями…

— Я тебе все объясню, — заключила она, — но сначала надо посмотреть, что сейчас будет.

— Кому что нравится, — говорила между тем Ханна, и я снова прислушалась к их сваре. — Вот что я тебе скажу: когда мы все доделаем, присмотрись-ка к Дарию, моему вампирчику. Он мне теперь больше не понадобится, забирай себе.

— Не нужны мне твои обноски! — обиделась Дженет.

— Нужны, — твердо возразила Ханна. — Дарий в нужных местах почти такой же здоровенный, как тролль, тебе как раз по размеру. — Она подняла на Джозефа элегантную бровь. — Доктор, надеюсь, мы уже закончили?

— Она мертва, — тихо проговорил Джозеф, отвернулся и принялся что-то перебирать на каталке рядом с аппаратами.

— Великолепно, теперь не мешайся под ногами, только не вздумай выходить из круга и помни, что я тебе сказала. Попробуй только забыть — и в полночь я скормлю тебя демону вместе с другими душами, ясно?

Джозеф побелел и перекрестился.

Похоже, он все-таки положительный герой, но тогда непонятно, что, прах побери, такого сделала с ним Ханна, чтобы заставить плясать под свою дудку.

Ханна дернула за шнур и сбросила балахон на пол; оказалось, что под ним у нее нет ничего, кроме цепочки с золотым медальоном на шее. Она шагнула к алтарю, ступила на стоявшую рядом скамеечку, а потом села верхом мне на ляжки. С минуту она внимательно смотрела мне в лицо, а потом обхватила ладонями свои пышные груди и вздохнула:

— Буду скучать по своим прелестям. — Она ткнула пальцем в мою куда более скромную грудь. — Слава богам, на свете есть силикон.

Я едва не ахнула от потрясения: до меня дошло, что она не собирается одалживать у меня тело. Она собирается его забрать.

Навсегда.

Ханна подняла руки, сняла медальон, открыла его и положила мне на живот — он остался лежать, словно замороженная бабочка. Ханна поманила Дженет, и та подбежала к ней, держа перед собой, словно поднос, черную расшитую подушечку.

— Ваш атаме, владычица.

— Дженет, какой же это атаме? — с тоской в голосе протянула Ханна. — Это совершенно особый кинжал, выкованный северными гномами из серебра и холодного железа. — Она взяла кинжал и осторожно провела пальцем по узкому клинку. — Его закаляли в дыхании дракона. Рукоять вырезана из рога единорога, а это… — Она с улыбкой погладила вделанный в рукоять овальный янтарь, — это драконья слеза.

— Соединитель Душ, — благоговейно прошептала Козетта. — Где только она его раздобыла?..

Я прищурилась. Наяву, а не во сне я в последний раз видела этот кинжал, когда мне было четыре года.

— Стибрила, — бесстрастно сообщила я. — У Малика аль-Хана.

— Ах, конечно-конечно: с его помощью он пленил твою душу, когда ты была маленькой, и связал ее со своей. Мне было любопытно, как ему это удалось.

Я с подозрением оглядела ее:

— А ты откуда знаешь?

— Узнать можно все, что угодно, стоит лишь заплатить, — пробормотала Козетта, не сводя глаз с Ханны.

Понятно — у нее есть демоны-информаторы. Ну еще бы…

Ханна занесла кинжал и принялась распевать заклинания на том самом гортанном наречии, которое я уже слышала. Потом она подалась вперед и начертила у меня на грудине три пересекающихся полумесяца.

Я их сразу узнала — у Козетты на тощей груди были точно такие же отметины, и теперь я начала подозревать, что она нанесла их сама и я зря считала, будто ее кто-то обидел.

Я смотрела — напряженно и беспомощно, — как в порезах на моей груди набухают капли крови, сверкающие в мерцании свечей, словно мокрые рубины. Ханна поднесла к моей крови нож — и она устремилась вверх по серебряному клинку, окрасив его багрянцем. Потом Ханна подержала нож над медальоном, и я увидела, как кровь тягуче стекает вниз, в распахнутые крылья медальона.

— Твоя душа, Женевьева, — в золото, — пропела Ханна, поцеловала клинок, и на губах у нее осталось кровавое пятно. — Моя душа — в твою плоть. — Она нагнулась и прикоснулась окровавленными губами к моим. — Моя душа и твоя плоть да станут едины!

Тут она схватила кинжал обеими руками и повернула острием к себе. Глубоко вздохнув, она вонзила кинжал снизу вверх себе под ребра, прямо в сердце.

Она со стоном запрокинула голову, словно в экстазе, сквозь пальцы, сжимающие рукоять, закапала кровь, — а потом она выдернула кинжал из груди, выронила его и то ли рухнула, то ли опустилась на меня, припав к моим губам поцелуем и содрогаясь в смертных конвульсиях.

Джозеф отвернулся, лицо его посерело.

Дженет жадно глядела на происходящее, раззявив рот и зажав в кулаке забытый пакетик с конфетами.

Стоявшая рядом со мной Козетта глядела так же жадно.

— Она всегда отличалась прилежанием, эта девица, — произнесла она, и темные глаза засияли от невольной гордости.

Меня захлестнула злость — и разом смыла и страх, и потрясение. Я нагнулась и посмотрела привидению в глаза:

— Послушай, эта твоя любимая ученица сейчас сопрет у меня тело, так, может, ты скажешь, что мне надо сделать, чтобы ей помешать?!

— Ты не в силах ей помешать, Дженни, — ответила Козетта и подняла ладонь, приказывая мне замолчать. — Но возможно, ты сумеешь заявить права на свое тело.

— Каким образом? — свирепо спросила я.

— Тебе придется изгнать ее душу и заново вселиться в него.

— Мне почему-то кажется, что это легко сказать и трудно сделать! Подсказки будут?

— Задействуй свои связи.

— Лаконично и загадочно — это мне не по мозгам! Нельзя ли поконкретнее?

— Дай-ка я тебе сначала кое-что покажу.

Она снова схватила меня за руку, и хотя теперь я знала, что она такое и кто она такая, но заставить себя выдернуть у нее руку я не смогла. Козетта провела меня мимо стены с росписью в маленькую темную нишу. Там стоял еще один каменный стол — плита высотой мне по пояс, — на котором лежало женское тело, полуприкрытое белой простыней. Черные кудри рассыпались по плечам, рот оскалился в судорожной улыбке, обнажив острые белые клыки. Роза. Хорошо хоть единственной раной у нее была ссадина на левом бедре, в том же месте, где у меня была зачарованная татуировка. Похоже, повреждения от сквозного проникновения пятифутового меча уже успешно зажили.

— Ты ведь не хочешь, чтобы я воспользовалась телом Розы? — осторожно поинтересовалась я.

— К несчастью, теперь это невозможно, — сообщила Козетта и сжала мне пальцы. — Тело вампирши связано с твоим посредством магии и плоти, а не духа и души. Но я хочу показать тебе кое-что другое. — Она прижала палец к губам и потянула меня за собой. — Идем, и постарайся потише. Лучше, если тебя не заметят. — Она подвела меня к дверному проему в заложенной кирпичами арке и показала, куда смотреть. — Встань сюда, в сторонку, — шепнула она.

Я заглянула в дверь — там был просторный полутемный зал со сводчатым потолком. У меня снова появилось мерзкое ощущение дежавю, но тут я обо всем забыла, потому что увидела толпу — человек тридцать, мужчины, женщины и несколько детей, они сидели рядами на полу или стояли кучками и молчали… нет, не живые люди, духи, призраки, тени.

Повернувшись к Козетте, я прошипела:

— Что они тут делают?

— Их собрала Ханна, чтобы расплатиться с демоном; она собирала привидения по всему городу.

Козетта показала в дальний конец комнаты — там лежал на боку, свернувшись комочком, призрак-подросток, и по лицу у него текли слезы. Другое привидение — женщина с высохшим букетиком в руках, нагнувшись, погладила его по голове, чтобы утешить. Мальчик дернулся и вскинул голову. Он огляделся, вытаращив глаза от испуга.

— Кто здесь? — прохрипел он, облизнул серебряный пирсинг в нижней губе и снова съежился на полу, и слезы еще обильнее хлынули из-под зажмуренных век.

Я так и ахнула: это был парнишка из цветочной лавки. Тут меня осенило, и я снова повернулась к Козетте:

— Он же не мертвый!

— Демон любит, чтобы ему приносили в жертву девственников. — Козетта повела тощенькими плечиками. — Мальчик подходит по этому критерию. К тому же это свидетель, от которого нужно избавиться. А если присовокупить к нему все эти души, получится весьма щедрое приношение. Ханна надеется полностью откупиться от демона.

— Но тогда она уже не будет колдуньей! — Я явно чего-то не понимала.

— Зато она станет феей-сидой, по крайней мере телесно. И будет управлять твоими магическими способностями, как ты управляла вампирскими способностями, когда бывала в этом теле.

Так вот, значит, какие у Ханны были честолюбивые мотивы: ясно, что куда лучше заполучить организм классом выше, с собственным источником магии, чем одалживаться у демона для любой ворожбы. Из этого не следовало, что я готова была с этим смириться. И не следовало, что я дура.

Я присела на корточки рядом с Козеттой.

— Вот что. Ты уже давно преследуешь меня, ты показала мне жертву-девственника и кучу духов, которых нужно спасти от геенны огненной, а теперь скажи-ка, как из этого выпутаться. — Я улыбнулась, понимая, что до глаз улыбка не дойдет, даже если они призрачные. — Только не говори, будто у тебя приступ совестливости или внезапный наплыв альтруизма, потому что я тебе не поверю.

— Конечно нет, Дженни. — Козетта похлопала себя по груди. — Я же хочу, чтобы ты спасла от демона и мою душу, хотя и понимаю, что мне ты, вероятно, сочувствуешь меньше, чем некоторым невинным душам в этом зале; считай, что они для тебя — дополнительный стимул. Да, кстати, буду предельно откровенной: Ханна намерена пожертвовать демону и твою душу — в обмен на то, чтобы сделать твое тело постоянным местом жительства.

— Ну еще бы, — буркнула я. — Давай рассказывай про связи.

Козетта махнула маленькой ручкой:

— Посмотри — и увидишь.

Отлично. Опять ребусы…

Тем не менее я посмотрела и обнаружила, что по-прежнему могу включать магическое зрение, по-прежнему вижу магию, а наши тела — и мое, и Козеттино — были прозрачны, словно знойная дымка. В животе — призрачном — похолодело. Я на миг закрыла глаза, восстановила равновесие — и снова включила магическое зрение. На сей раз я разглядела две эфирные нити, тянущиеся к моему призраку: первая — черная шелковая бечева, болтающаяся на левом локте, веревка, которую я уже видела, когда Малик проделал свой фокус с мечом в «Голубом сердце» и зашвырнул меня в кошмарное прошлое. Вторая — тонкая красная нить, обвивавшая костяшки пальцев левой руки.

— Откуда?..

Тишину нарушило громкое гудение — это ожил один из аппаратов доктора Джозефа.

— Получилось! — заорала Дженет и хлопнула Джозефа по плечу. — Давайте помогайте мне его стащить. Берите за ноги.

Она дернула старое тело Ханны, отскочила в сторону, и оно скатилось на пол с громким шлепком — будто мясная туша. Джозеф оцепенело глядел на окровавленный труп, глаза над маской округлились.

Дженет подошла к нему и потеребила за рукав.

— Док, не стойте, делайте что положено! — приказала она.

Джозеф трясущимися руками подкатил каталку к каменному столу и взял оттуда ватный тампон. Он обтер кровь с левой груди бывшего моего тела, а потом выбрал среди инструментария слоновьих размеров шприц. Подержал его вертикально, выдавил из иглы капельку прозрачной жидкости, постучал по канюле, затем, довольный результатом, прощупал мне ребра и нашел нужное место. Он помедлил, и мне было видно, как беспомощно моргают его глаза за совиными очками, а затем медленно ввел иглу целиком в мою плоть. И сделал укол.

— Думаете, этого хватит? — спросила нависшая у него за плечом Дженет.

— Я дал ей лошадиную дозу адреналина, в три раза больше, чем положено при таком весе, — тихо проговорил доктор, извлек иглу и снова протер место укола тампоном. — Это эквивалент огромного количества вампирского яда — я думаю, что в прошлый раз она… ее тело… оправилось именно благодаря яду.

Мы все стояли и смотрели на мое тело.

— Сделайте еще один…

Спина у моего тела выгнулась, руки и ноги судорожно задергались, словно коснулись оголенного провода. Аппарат оживился, на нем замелькали красные цифры — показатели повышались все быстрее и быстрее. Мое тело открыло глаза, растянуло мои губы в широкой эйфорической улыбке и село.

— Как замечательно! — восторженно закричал мой рот. — Получилось, получилось!

Мое тело подняло руку, что-то шепнуло, и в ладони засиял миниатюрным солнцем огненный шар; мое тело подбросило его в воздух и послало ему вслед воздушный поцелуй. Шар разлетелся на радужные искры и осыпался вниз весенним дождем.

— О, какая мощь! Это все равно что пересесть из старого драндулета прямо в «порше»!

Проклятье. А я и на велосипеде-то ездить не умею.

Я провела ладонями по лицу. Надо понять, как теперь быть, надо вернуть себе собственное тело, пока демон не потребовал все эти несчастные души вместе с моей… Я топнула ногой, чтобы не поддаться ужасу при мысли о том, как заявится демон и утащит меня. Тут мое тело запустило в воздух новые чары, и они залили его-меня-Ханну радужным светом, а я замотала головой, потому что окончательно запуталась.

Ладно, до поры до времени придется считать мое тело Ханниным.

— Уберите эту пакость, — сказала Ханна и принялась отдирать прикрепленные к груди электроды.

Доктор Джозеф подскочил к ней и сноровисто отсоединил и электроды, и чепчик с проводами на голове. Едва дождавшись, пока он закончит, Ханна застегнула на шее цепочку с медальоном.

— Ух ты! — улыбнулась она Дженет. — Ты знаешь, в жизни себя так прекрасно не чувствовала! — Она поднесла к глазам дрожащую ладонь. — Правда, трясет немного.

Она спустила ноги с каменного стола и соскользнула на пол, пошатнулась, но Дженет подхватила ее под руку.

— Время не ждет — вот девиз каждой женщины, то есть каждой сиды. Сначала душ, потом генеральная уборка после всего, что ты натворила в Бабушкиной квартире. После этого я схожу в банк. Надо забрать оттуда яйцо Фаберже.

— Зачем ей яйцо Фаберже? — спросила я у Козетты.

— Яйцо — ловушка для душ. Без него она не сможет собрать все эти души и передать демону, а тогда демон в уплату заберет ее собственную душу.

Понятно… Все именно так, как объяснила Ханна, за исключением пары-тройки немаловажных деталей.

— Как это — генеральная уборка?! — обиделась Дженет. И сунула в рот очередную конфету.

Ханна ответила недоуменным взглядом.

— Во-первых, там лежит Бабушкин труп, к тому же вся лестница завалена щепками. Наверняка полиция уже обнаружила все это.

— Так ведь… все свалят на шлюху-сиду, разве нет?

— Дженет, сестричка, теперь сида — это я, и если ты еще раз обзовешь меня шлюхой… — Ханна грозно сдвинула брови и царственным жестом поманила Джозефа. — Прошу вас, доктор, пристрелите ее, чтобы не мучилась.

— Меня?!

У Дженет отвисла челюсть, а Джозеф тем временем схватил свой пистолет, мгновенно прицелился и выстрелил Дженет прямо в обширную грудь.

Она опустила глаза, круглые от неожиданности.

— Надо свести последствия к минимуму, дорогая сестрица. — Ханна брезгливо поморщилась. — Кто-то же должен отвести от меня полицию, а поскольку ты уже виновна, вполне можно свалить на тебя и пекаря, и мальчишку, и Бабушку.

Дженет заморгала и со стуком рухнула на пол.

— А что, Дженет и правда ее сестра? — потрясенно спросила я Козетту.

Та кивнула.

Вот это я понимаю — неблагополучная семья…

Ханна пнула бесчувственную толстуху.

— Ничего, если все пойдет хорошо, я постараюсь вытащить тебя до того, как тебя сожгут на костре. — Она перевела взгляд на Джозефа. — Не стойте столбом, свяжите ее, что ли! Вам понравится, вы ведь именно этим занимаетесь в вашем клубе!

Джозеф поправил пальцем очки, поднял пистолет и нацелился в нее.

— Без глупостей, доктор! — Она вздохнула. — Бросьте оружие, а не то DVD, где вы скачете в черной коже и цепях, возьмет да и просочится в Интернет…

Джозеф повиновался, руки у него дрожали.

— Радовались бы лучше — ведь теперь вас ждет слава героя, который спас меня из когтей коварной колдуньи! — Ханна улыбнулась. — Это ведь гораздо приятнее, чем слава извращенца.

Он побагровел — не то от смущения, не то от злости, — и я сразу вспомнила наряды в зеркальных шкафах: а он-то говорил про «приятельницу»!

— Приворотное зелье, сдобренное капелькой шантажа, — пробормотала Козетта, глядя, как Джозеф вытягивает шнур из балахона Ханны и связывает Дженет. — В этом она мастерица.

— Вижу, вы начали без меня.

Из темноты вышел человек — мелированная стрижка, уложенная гелем и блеснувшая золотом в свете свечей, ухоженная эспаньолка, красный крест душеспасителя пришпилен к отвороту шикарного серого костюма. Нил Баннер. Что ж, удивляться нечему, если учесть, что и он, и Ханна гонялись — якобы независимо друг от друга — за одним и тем же яйцом Фаберже. Вот интересно, они давно работали в команде или яйцо лишь недавно сделало их напарниками — похитителями душ? Впрочем, какая разница…

Козетта тихонько ахнула и зашептала:

— Это некромант, который собирал для нее души. Не ожидала, что он так скоро вернется.

— Нил! — Ханна раскинула руки, и мое тело крутануло бедрами. — Смотри, получилось. Хочешь потрогать?

Нил скривился:

— Конечно нет, Ханна, ты же вся в крови!

— Дженни! — огрызнулась она. — Называй меня только Дженни!

Нил отмахнулся от нее.

— Буду, просто я по-прежнему вижу твою душу, а не ее. — Он мрачно оглядел комнату. — Кстати, где ее душа?

Ханна похлопала по золотому медальону:

— Здесь, само собой.

— Ее здесь нет.

Ханна в панике стиснула медальон:

— Должна быть! Ритуал прошел идеально!

— Не беспокойся, — спокойно проговорил Нил. — Она не могла уйти далеко, после изгнания из тела у нее наверняка помутился разум.

— Ты не понимаешь! — Ханна схватила его за локоть. — Мне надо носить ее душу при себе до полуночи. Вдруг она рассеется? Тогда ее тело угаснет, и я останусь ни с чем!..

— Ханна, это ты не понимаешь… — Нил высвободил руку и с самодовольной улыбкой извлек из кармана окровавленный носовой платок. — Когда я вчера видел сиду в «Надежде», у нее шла кровь из руки. Тогда я и сумел подцепить ее душу. — Он поднес платок к носу и медленно повернулся вокруг своей оси, что-то бормоча. — Теперь она никуда не денется.

Я сжала кулаки. Вот гад ползучий!

— Беги! Прячься! — Козетта, перепугавшись не меньше Ханны, схватила меня за левую руку и прикоснулась к тонкой красной нити — она тянулась к Нилу Баннеру.

Зараза.

Я попыталась разорвать нить, но это было все равно что дергать резинку — она просто растягивалась и растягивалась.

— Где прятаться? — спросила я.

— Вон там! — Нил ткнул пальцем прямо в меня. — Она прячется в углу вместе с той недоразвитой девчонкой! Открывай медальон, я призову ее!

Он опять что-то забормотал, а Ханна принялась возиться с замочком.

Козетта толкала меня прочь, словно безумная.

— Беги! — Она ухватилась за эфирную черную бечеву, обернутую вокруг моего левого локтя и опутавшую ноги. — Иди по ней и молись, чтобы у некроманта не хватило сил призвать тебя обратно!

Бормотание Нила становилось все громче, и красная нить дернула меня за руку, потащила к нему. Я споткнулась, едва не упала, но успела сомкнуть пальцы на черной шелковой бечеве…

…Пальцы соскользнули, как будто бечева была в крови, и я кубарем полетела в темно-багровые пучины…

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Темно-багровые пучины были в точности как раньше — пустые, беззвучные и неощутимые — в общем, никакие. Только на сей раз дымка была не далекой и не золотистой, она напирала со всех сторон, в глубине проскакивали раскаленные золотые, медные и красные искры, словно солнечные лучи, озаряющие обратную сторону луны. Думать, что бы это значило, мне было ни к чему. Черная шелковая бечева уходила куда-то вниз.

Я крепко держалась за нее, но она была скользкая от крови, и я падала, падала…

Куда меня занесло, неужели в чистилище?!

И как мне теперь вернуть себе тело, не говоря уже о спасении девственников и похищенных призраков? Задействуй связи, сказала Козетта, — отличный совет, только она не уточнила, как и какие именно, а все потому, что не вовремя объявился Некро-Нил.

Я отчаянно нуждалась в помощи, но кто мне поможет, когда не с кем даже словечком перемолвиться, кроме компании других призраков и местного некромантишки, от которого ничего хорошего ждать не приходится? Естественно, если пробиться на какое-нибудь кладбище, можно поговорить с любым живым существом, главное — чтобы его занесло туда среди ночи. Я даже прикоснуться ни к кому не могу, потому что обрету плоть лишь на один час на границе суток, только вот ближайшая полночь — в канун Дня Всех Святых — традиционный срок, когда демоны обходят свои владения, поэтому в полночь будет, увы, уже поздно.

Падала я точно так же, как в прошлый раз, когда Малик проткнул меня мечом, но тогда я ухнула в прошлое, в собственную брачную ночь. Переживать все это еще раз мне не улыбалось — одного визита, на мой вкус, было примерно в сто раз более чем достаточно. Мне стало зябко, и я поежилась в темноте, продолжая скользить вниз. В прошлый раз меня звал Малик, его голос доносился словно бы и сверху, и снизу, но я все равно падала, а потом пришла в себя на следующее утро; следует ли из этого, что вниз — это прошлое? Но в прошлом, когда мне было четырнадцать, я не брала в руки меч Автарха, не клялась свести счеты с суженым, не встречалась с Козеттой, так что это было не воспоминание: это я, взрослая, побывала в прошлом. Вдруг у меня это получится еще раз? Вдруг мне удастся выбрать подходящий момент, чтобы занять собственное тело и все изменить?

Но когда?

Падение замедлилось, как будто шелковая бечева сочла нужным дать мне подумать.

В последний раз, когда я воскресла из мертвых, налицо был один нюанс: Малик призвал мою душу обратно в тело, и я очнулась и обнаружила, что это Малик гнался за мной той ночью, это Малик, а вовсе не Автарх вонзил в меня клыки. Я почувствовала, как рука соскальзывает с бечевы, как будто черный шелк читал мои мысли, и стала падать быстрее, в лицо хлестал ветер, как будто возвещая прибытие поезда…

…и в считаные секунды черная шелковая бечева истерлась и рассыпалась в прах.

Огорошенная, я зависла в багровой черноте, медленно описывая круги и вцепившись в тонкую красную нить, обмотанную вокруг левого запястья. Меня пронзила досада — острая и мучительная, совсем как бронзовый меч из моих воспоминаний. Вот зараза! Какими бы узами ни связал Малик мою душу, теперь они разорвались, и что прикажете делать? Неужели болтаться тут и ждать, хватит ли у Некро-Нила силенок вытащить меня отсюда, чтобы присовокупить к Ханниному выкупу? Или…

Я посмотрела на красную нить. Некро-Нил говорил, что заарканил мою душу в «Надежде».

Я перевела дух — хотя, казалось бы, дышать тут было нечем, — разжала кулак и выпустила нить…

…и тут же навстречу мне ринулись бежевые виниловые плитки. В поле зрения ворвались расплывчатые стены персикового цвета и ярко-оранжевые кресла, а в отдалении я увидела саму себя — я говорила с Некро-Нилом. Таддеуш, гоблин-исполин, стоял рядом с ним, красные с серебром волосы, собранные в хвост, ниспадали на плечи.

Я налетела на что-то холодное и твердое, но на что именно, было не видно. Лицо у Некро-Нила было пустое от морока, наше коротенькое общее прошлое протянулось за ним, словно череда стоп-кадров — до того самого момента, когда он вручил мне носовой платок и я прижала его к ссадинам на руке.

Вот когда он меня зацепил.

— Сида, я тебя искала! — раздался девичий визг. — Я должна тебе кое-что передать!

Я обернулась на голос, и девушка нацелилась на меня своим длиннющим ножом. Белые волосы ниспадали ниже пояса и развевались на несуществующем ветру, обрывки линялых серых кружев, бархата и атласа трепетали на истощенном теле сотней крылышек. Легкий аромат лакрицы и крови прилип к ней, словно вчерашний табачный дым.

То, что Бабочка меня видела, не сулило ничего хорошего ни мне, ни ей.

Я заглянула ей за спину.

Бобби, он же мистер Март, скорчился у двери лифта, прижав руки к животу, и под ним растекалась темная лужа крови. Малик, между черных бровей у которого залегла тонкая складка, смотрел на меня в обличье сдобной блондинки, а я — на Грейс, которая стояла на коленях и проверяла пульс у валявшейся без сознания, а скорее всего, судя по стоявшей рядом со мной девушке, попросту мертвой Бабочки. Рядом маячили два охранника.

Судя по всему, я ворвалась в эпицентр массового морока, который наслал Малик; вероятно, именно мне было не сделать больше ни шагу…

Красная нить слегка натянулась.

— Эй, сида, я с тобой разговариваю! — проорала Бабочка мне в ухо. — Глухая, что ль?

— Не глухая, — поморщилась я и повернулась к ней.

— Круто, а то я тебе кое-что дать должна. — Бабочка помахала мне ножом, а потом подергала за белую ленточку у себя на шее. — Знаешь, что это?

— Знаю. — Я поджала губы. — Ты, надо полагать, подарок от одного вампира другому.

Ее губы в лиловой помаде растянулись в улыбке.

— Точно! Так вот, мой Дарил — ну, Дарий то есть, — так вот, он просил передать…

— Дарий? — перебила я. — Тот вампир, который крутит с колдуньей?

— Ну да, он. Он тебе танцевал. — Бабочка повела тощим задом. — В общем, это мой Дарил — и всегда был мой, еще со школы! — Она снова потеребила ленточку. — Говорит, если я приду и покажу тебе ее, значит, он к тебе может обращаться.

Я подняла ладонь, прерывая ее излияния.

— Погоди. Тебя послал именно Дарий, а не какой-нибудь другой вампир?

— А кто ж еще-то? В общем, он сказал, что, как только ты все поймешь, сразу вытащишь его от той мымры-ведьмищи, потому что у тебя на бедре есть волшебная татушка, чтобы делаться этой вампиршей, которая Роза. Дарил говорит, мымра-ведьмища кому-то названивала и говорила, что ты сегодня тут будешь. — Она улыбнулась еще шире и снова помахала ножом. — Вот я и пришла — готовенькая, дают — бери.

В этом был определенный смысл. Дарий побывал у меня дома, смотрел и слушал, что говорит мне Ханна о Розе и маскировочных чарах. И наверное, решил, что быть рабом колдуньи — не его призвание, и кто же его в этом упрекнет; а поскольку Ханна с Некро-Нилом работали в паре, видимо, именно Некро-Нил и сказал ей, что я была в «Надежде». Дарий, конечно, подслушал, уж точно не в первый и не во второй раз, и, по вампирскому обычаю, повязал Бабочке ленточку на шею и отправил ее ко мне, то есть к Розе, с «запросом».

Но хотя Бабочка и добралась до «Надежды», судя по всему, она не просто не нашла меня — еще бы, я же была под Очарованием ядреной блондинки, — но и, похоже, погибла: мы не успели спасти ни ее, ни Бобби. Печально, конечно, что с Бабочкой все так получилось, но мне была нужна какая-то связь с миром живых, а не с миром мертвых. Так что сейчас коллега-призрак был мне нужен примерно как…

— Эй! — Бабочка замахнулась ножом. — Слушай меня!

…примерно как призрачный нож, которым замахивалась на меня Бабочка. То, что он призрачный, не помешало мне отскочить в сторону. Когда тебе грозят ножом, инстинкты срабатывают даже в загробной жизни.

— Хорошо, хорошо, слушаю, — сказала я, показав на нож.

— Извиняй, — без тени сожаления заявила Бабочка, — мне надо, чтоб ты слушала. А времени у меня нет, этот тупой урод накачал меня вампирским соком по уши, так что и концы отдать можно, вот я и не хочу тут слишком валандаться. — Она посмотрела на Грейс, сосредоточенную на реанимации. — Только бы врачиха попалась хорошая.

— Так ты не умерла? — удивилась я.

— Пока нет. — Выбеленное, как у Пьеро, личико уставилось на собственное распростертое тело. — Врачиха вроде дело знает.

Меня осенило:

— Значит, ты придешь в себя и сможешь разговаривать с людьми?

Я похолодела и невольно опустила взгляд: красная нить в левой руке резко натянулась.

— Да уж наверно! Мы, Ночные Бабочки, всегда туда-сюда бегаем: когда у тебя сосут из шеи, больно до ужаса, так что лучше отойти в сторонку.

— То есть ты все время выходишь из тела, как сейчас?! — поразилась я.

— А как же — я же тебе сказала!

Она опять взмахнула ножом и задела мне тыльную сторону ладони.

— Ой! — Я отдернула руку и уставилась на капельку крови. Я же призрак — и нож тоже призрачный! Откуда кровь?! Я помотала головой. — Послушай, можно тебя попросить сделать одну вещь…

— Нет, сида, это ты послушай! — Бабочка показала ножом на мою порезанную руку. — Видишь, я могу тебе сделать больно, а не будешь меня слушать, вообще начну тебе являться, мало не покажется! Будешь помогать моему Дарилу или нет?!

— Если смогу… — Меня еще раз осенило. — Ты знаешь, где живет та мымра-ведьмища?

Она закивала:

— Ага, вроде как под Лондонским мостом типа.

Сводчатые туннели под основанием моста! Ну конечно, я же там считала призраков вместе с Финном, неудивительно, что своды показались мне знакомыми.

— Ладно, — протянула я, — хочешь, чтобы я помогла Дарию, значит, помогай сначала мне. — Я развернула Бабочку за плечи и показала ей на Малика. — Видишь вон того вампира? Его зовут Малик аль-Хан. Когда придешь в себя или как ты там это называешь, скажешь Дарию, пусть пойдет к Малику и расскажет ему все то, что ты рассказала мне, и передаст: пусть он завтра вечером, до полуночи, в Хеллоуин, придет к мымре-ведьмище домой и обязательно убьет меня. — Я стиснула ей руку выше локтя — косточки у нее были тоненькие, словно птичьи.

Потом я подумала, что, если я хочу еще и спасти души, обреченные попасть в яйцо и в лапы демона, надо, пожалуй, подстелить соломки.

— И ему, — я показала на Бобби, — скажи все то же самое и передай, что, если он это сделает, Роза будет его Госпожой. — Я показала на Грейс. — А еще расскажи все доктору Грейс и попроси ее пойти в полицию. Все поняла?

— Ага, поняла, ты хочешь, чтобы они все завтра заявились к ведьмище и пришили тебя, только ты-то уже мертвая!

— Я — вроде бы да, а мое тело — нет, — объяснила я с нарочитой небрежностью. — Это все мымра-ведьмища.

— А, теперь ясно, — глубокомысленно кивнула она.

Красная нить дернулась так, что рука у меня задралась над головой.

Я потянула ее обратно и опять посмотрела на себя блондинку. Интересно, у меня же дар видеть призраков, но голубые глаза моего Очарования не отрывались от Грейс, которая стояла на коленях возле Бабочкиного тела. Получается, собственного призрака я не замечала. Я потянула за блондинистый хвостик, потом ущипнула себя за щеку, но пальцы ни к чему не прикоснулись и ничего не ощутили. Получится ли у меня занять собственное тело, как получилось, когда я взяла меч Автарха?

— Этак ты ей навеешь страшные сны. — Бабочка фыркнула. — Ее дух поймет, что где-то что-то не так, а что — не сообразит.

Я поджала губы, зашла блондинке за спину и шагнула вперед, слившись… с собой. Опять ничего. Я стояла, смотрела в свои глаза, как в окна, и пыталась поднять руку — призрачная рука двигалась, а блондинка осталась как была.

— Откуда ты знаешь про страшные сны? — спросила я, высунув голову из лица блондинки, чтобы поговорить с Бабочкой.

— Да я однажды сама с собой так сделала. — Бабочка передернулась. — Неделю не спала, причем знала, что это подружка моя мне устроила, потому что я сама попросила. Жуть просто.

— Это было как кино, ну, кто-то говорил тебе что-то страшное?

— Не-а. — Она помотала головой. — Просто падаешь и падаешь в черную дыру.

В груди повисла чугунная гиря разочарования. Никакого смысла лезть в блондинку и пытаться общаться с людьми — ни во сне, ни как-то еще.

Нить отдернула меня от блондинки, я еще раз ударилась о холодную невидимую преграду — и уставилась в пустое замороченное лицо Некро-Нила.

Зараза. Он теряет терпение.

— Эй! — Бабочка подбежала ко мне. — Так ты присмотришь за моим Дарилом, а?

— Постараюсь, — отозвалась я: не хотелось давать несбыточных обещаний.

— О-кей. — Она прикусила губу и протянула мне нож. — Держи. Живым ты ничего не сделаешь, а мертвым очень даже.

— Спасибо.

Я стиснула нож — для призрачного оружия он был слишком уж теплым, тяжелым и на удивление ощутимым.

Бабочка не спеша подошла к собственному телу:

— Ну так ты поможешь Дарилу, а?

— Помогу. Да, кстати… — Я сообразила, что не знаю, как ее зовут, но тут нить снова натянулась, и я взлетела в воздух. — Только ему ничего не говори! — крикнула я, тыча пальцем в Некро-Нила. — И не показывай ему, что умеешь покидать тело! Он некромант и заодно с ведьмищей!

Бабочка глянула на Некро-Нила и брезгливо скривилась:

— Ага, понятно: поганый душехвататель!

С этими словами она рассыпалась на стаю крошечных бабочек, исчезнувших в лоскутьях кружева, бархата и атласа, которые окутывали ее тело.

Я нервно посмотрела вверх, на плиточный потолок — до него оставался всего фут. Рубанула нить ножом — вдруг получится разорвать узы? — но клинок прошел сквозь нее, словно сквозь пустоту. Тут нить снова натянулась, по лицу хлестнул ветер, и я опять понеслась сквозь багровую черноту неведомого мира.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

В нос ударила вонь гниющей плоти, костлявые пальцы сжали мне горло, перекрыв воздух, на грудь навалилась тяжесть. Боль и чернота пожирали светлое пятно разума. В голове среди сгущающейся тьмы промелькнула краткая мысль: быть мертвой — то же самое, что быть живой, всегда найдется кто-нибудь, кто сделает тебе больно, стоит ему только захотеть.

— Ну как, засунул ее в медальон? — Это был далекий женский голос.

— Я же говорю: сделаю — скажу, Ханна! — В мужском голосе звучали злость, раздражение и почему-то страсть.

— Поскорее! — сказала женщина. — До полуночи осталось меньше часа!

Что-то дернуло за руку.

— Мисс Тейлор! В медальон! Быстро! — опять послышался приказ.

— Нет… — прошептала я — как и в ответ на прежние приказы. Пальцы сильнее стиснули горло, выдавили свет.

— Если бы ты, Ханна, дождалась меня, этого бы не было! — выпалил голос.

— Почему ты не засунул ее в яйцо Фаберже вместе с остальными? — спросила женщина.

— Потому что если я его открою, чтобы впустить ее, остальные разбегутся! — Теперь голос звучал едко. — Занималась бы своими чарами, Ханна, и не лезла в мои дела с тенями и духами!

— Я бы и не лезла, если бы у тебя все нормально получалось! — Женщина подошла поближе, наверное, не доверяла ему. — Ты так давно ее уговариваешь, что мне начинает казаться, будто тебе это очень уж нравится!

Света у меня в голове осталось с булавочную головку, панические мысли метались стайкой перепуганных садовых феечек. Костлявые пальцы не собирались…

— Хватит! — раздался приказ, и хватка на горле ослабла.

Меня охватило облегчение, оно развеяло тьму, впустило свет, и, хотя на грудь по-прежнему давило, я парила, как перышко, а голоса, неразборчивые, неважные, становились то тише, то громче…

Постепенно я пришла в себя.

Глаза я открывать не стала. Это было ни к чему — ведь тогда этот треклятый Некро-Нил велит своему палачу-призраку начать следующий раунд, к тому же, если я не открою глаз, то не увижу и изъеденного чумой лица моего мучителя: отсутствующий нос и гнилые пеньки зубов по-прежнему наводили на меня ужас. Я лежала и старалась не думать о Шраме, который сидел у меня на груди, притворялась еще более мертвой, чем была, и радовалась, что пыточный арсенал призрака сводился к удушению: наверное, личность у него тоже распалась, как и плоть, и он был не в состоянии применить на практике более изобретательные — и наверняка менее здоровые — выдумки Некро-Нила.

Зря Бабочка пугала меня страшными снами, которые я по неопытности навеяла сама себе, когда пыталась вселиться в собственное тело: если мне удастся выпутаться из этой передряги, кошмаров мне хватит до двухсотлетнего юбилея.

Если, конечно, мне доведется встретить ближайший рассвет.

А с каждым разом, когда Шрам сдавливал мне горло, вероятность этого понижалась.

— Что ж, мисс Тейлор, кажется, вы очнулись, — нетерпеливо проговорил Некро-Нил, для вящего эффекта дергая меня за руку, — и готовы наконец ответить мне на вопрос: пойдете вы в медальон или нет?

— Нет, — еле слышно прохрипела я, не до конца понимая, зачем ему мое согласие и почему он не может запихнуть меня туда силой.

Шрам пересел поудобнее, и я приготовилась к очередной атаке.

— У нас гости! — взволнованно воскликнула Ханна. — Брось ее. Она никуда не убежит, я же наложила на комнату дополнительные замыкающие чары.

— По-моему, ты говорила, что сама с ним справишься, — процедил Некро-Нил на грани сарказма.

— Я могу, но лучше подстраховаться! Мы же не хотим, чтобы в последний момент все сорвалось!

— Не хотим, — согласился Нил, и голоса затихли вдали.

Я тщательно ощупала все вокруг в поисках призрачного ножа. Он был при мне, когда красная нить доставила меня обратно к начищенным черным штиблетам Некро-Нила и на меня набросился Шрам с полудюжиной других призраков. Никто не пытался отнять у меня оружие, правда, в этом не было особой необходимости, призраков хватило на то, чтобы прижать к земле и руки, и ноги, и голову, но ведь теперь остался один Шрам, который устроился у меня на груди, словно дух возмездия.

Костлявый палец ткнул меня в щеку, я дернулась, но глаз так и не открыла. От трупной вони меня едва не стошнило, хорошо, что было нечем. В ухо захрипели:

— Хват… прочь…

Хват? Прочь? Ерунда какая-то.

— Глядь, — снова захрипел голос. — Душехват! Прочь!..

Душехвататель? Шрам хочет сказать, что Нил куда-то делся? Зачем он это говорит? Я несмело приоткрыла один глаз и прищурилась на Шрама:

— Чего?!

Безгубый рот раззявился, рана на щеке открылась, словно вторая пара губ, в ней блеснула кость.

— Встань!

— Не могу, — прокаркала я, — ты на мне сидишь!

Одно высохшее глазное яблоко крутанулось в глазнице.

— Прости, — прохрипел призрак и слез.

Я с удовольствием перевела дух, подняла руку и потерла шею: когда Шрам меня душил, было больно, однако повреждений на призрачном теле, кажется, не осталось.

— Встань! Спасай! — Шрам сидел рядом со мной на корточках. Костлявый палец настойчиво тыкал меня в плечо. — Хват… тут… скоро!

То, что он меня отпустил, было удивительно, но не настолько, чтобы задавать лишние вопросы. Я перевернулась и встала на четвереньки. Нож был на месте. Я его подобрала. Рукоять легла в ладонь, теплая, плотная, прямо-таки утешительная, хотя я и понимала, что нож годится только против других призраков. Поднявшись на ноги, я огляделась. Шрам не спеша шаркал прочь, в точности так же, как тогда, когда я наблюдала призраков вместе с Финном…

Это же тот самый сводчатый туннель, тот самый, где тогда собирались призраки! Но сейчас он был ярко освещен, и никаких призраков не было — было только яйцо Фаберже, которое в гордом одиночестве высилось посередине круга, описанного красным песком. Рядом с яйцом, скорчившись на полу, лежал парнишка из цветочной лавки, по-прежнему связанный по рукам и ногам, мокрое от слез лицо украшал свеженамалеванный черный глаз.

Похоже, демону расстелили красную ковровую дорожку.

Я направилась к кругу и остановилась у самой границы. Грудь парнишки вздымалась и опадала — он то ли спал, то ли был в обмороке. Я решила рассчитывать на первое. Протянула руку, но она натолкнулась на невидимую стену, а когда я опустила глаза, то увидела, что к красному песку подмешаны зеленые ошметки и серые кусочки, испещренные ржавыми пятнышками: тис — чтобы не прошли мертвые, освященная кость, спрыснутая ритуально очищенной кровью, — чтобы не вырвался демон.

В призрачном обличье такую преграду не преодолеешь. Надо придумать, как добраться до мальчика, пока не наступила полночь.

Кто же заявился в гости? Кто бы то ни был, это очень кстати: по крайней мере, отвлечет Ханну с некромантом. Я двинулась к шлакобетонной кладке в дальнем конце туннеля, держась по стеночке и тщательно огибая груды старых костей, огороженных красно-белыми лентами, и заглянула в приоткрытую дверь. За ней было то самое помещение с унылым пейзажем на стене, где Ханна проделала свой самоубийственный ритуал и заняла мое тело. Там были люди, живые люди, и я поспешно попятилась, а потом мысленно отругала себя за глупость. Я же призрак, никто, кроме Некро-Нила, меня не увидит, а без своих привидений-подручных он даже прикоснуться ко мне не сможет, по крайней мере до полуночи. Я прокралась в комнату и остановилась, высматривая его.

Прямо на меня шла Ханна, шурша длинным шлейфом бального платья в тускло-оранжевых и черных тонах — все-таки у нее нездоровое пристрастие к хеллоуинской тематике; волосы были подобраны вверх и наверчены вороньим гнездом, да еще и с диадемой, инкрустированной янтарем и бриллиантами. В таком туалете, прическе и макияже я даже не сразу узнала саму себя. Хорошо хоть, что за истекшие несколько часов Ханна не успела организовать мне силиконовый бюст. Когда мне наконец удалось оторвать взгляд от собственного тела, я поняла, кто ее спутник.

Малик аль-Хан.

Призрачное сердце екнуло: почему он смотрит на нее с привычно-бесстрастным выражением идеального до слащавости лица? Неужели он не видит, что это не я, а Ханна в моем теле? Почему тогда он ее не убил? Я стиснула кулаки. Мне хотелось заорать на него, чтобы не тянул, но он бы меня все равно не услышал. Тут мое сердце снова екнуло — по другой причине. Вдруг Бабочку не удалось реанимировать? Вдруг она не смогла его разыскать и передать ему мои слова?

Проклятье. План «А» не удался — придется выдумывать другой.

Я внимательно оглядела комнату, но Некро-Нила так и не увидела. Снова посмотрела на Ханну, вырядившуюся в мое тело. Она повисла у Малика на локте. Красивая получилась пара, броская: она в бальном платье, он — в вечернем костюме и рубашке, наверняка ручной работы, и то и другое — черное-пречерное, глаз отдыхает только на треугольнике гладкой белой кожи у ворота — галстуков Малик не признавал.

— Вот она.

Ханна остановилась перед нишей — нишей, где лежала Роза.

Я скользнула вперед и оказалась так близко, что мне было видно и их обоих, и оставшуюся вообще без души вампиршу, распростертую на каменном алтаре. В нише горели свечи, отбрасывая на белый Розин саван колеблющиеся тени.

Малик стянул саван рукой, не занятой Ханной, и уставился в искаженное клыкастой гримасой лицо; темные восточные глаза были бесстрастны и непроницаемы, словно черное стекло.

— Ты ручаешься, что сумеешь вернуть ее душу в это тело? — спросил он.

— Конечно, Малик. — Ханна улыбнулась и погладила его по руке. — Я ведь тебе говорила: ты же дал мне Соединитель Душ, так что теперь достаточно маленького заклинаньица. Все займет несколько секунд.

Значит, Малик сам дал ей кинжал?! Она его не украла? И он знал, что эта «я» — не я! Прах побери, что здесь происходит?!

— Джозеф не ошибся? Тело не повреждено? — спросил Малик, не меняя выражения.

— На нем нет ни единой раны, кроме того места, откуда была взята плоть для тех, первых чар. — Ханна приподняла простыню и показала Малику кровавый кружок у Розы на бедре. — Но как только она снова станет самой собой, все сразу заживет. — Она выпустила ткань, и та мягко упала обратно.

— Как только душа вернется, тело снова будет принадлежать Розе, не так ли? — Малик посмотрел на Ханну. — И не останется никакой связи между ней и тем телом, которое ты сейчас занимаешь.

Недоумение вступило в схватку со злостью — я ощутила внутри острую боль от предательства.

— Ни малейшей, — заверила Малика Ханна.

— Хорошо. — На его лице мелькнуло удовлетворение — и погасло так быстро, что я решила, будто мне померещилось. Малик нежно провел пальцем у Розы под ухом. — А как же душа сиды? Что станет с ней?

— Тревожиться не о чем. — Ханна взяла его за руку и уткнулась в нее щекой. — В полночь ее душа исчезнет. Тогда это тело и вся мощь, заключенная в его крови, станут моими безраздельно. — Она подняла подбородок и прижала ладонь Малика к своему горлу. — С удовольствием поделюсь ими с тобой, как только пожелаешь.

Он улыбнулся — широко, так что даже клык блеснул.

— К сожалению, для этого на тебе слишком много одежды, — негромко проронил он и провел пальцем по ложбинке в декольте. — Мне сорвать ее с тебя или ты предпочитаешь раздеться сама?

Злость с недоумением продолжали упоенно биться, но рядом с ними прорезалась легчайшая надежда.

Ханна рассмеялась — низко, глуховато.

— Скоро, Малик. — Она остановила его руку. — Терпение, терпение, лучше подождем, пока не минует полночь. Тогда у нас будет больше времени.

— Нет, я слишком долго дожидался этого тела. — Глаза его вспыхнули, как у хищника. — И теперь, когда награда у меня в руках, я не собираюсь играть вторую скрипку при твоем демоне.

Он запустил пальцы ей в прическу, заставил ее запрокинуть голову и жадно припал к ее губам. Ханна застонала от предвкушения, подняла руки, вцепилась ему в плечи, было видно, как она трепещет. Он ухватился за край шелкового корсажа, дернул его, разорвал, обнажив ее по пояс, — треск отдался в тесной нише грубым эхом. Потом он положил руку Ханне на грудь, над сердцем, и она задрожала еще сильнее, сжимая пальцы у него на плечах, и тоненько всхлипнула.

Его тоже била дрожь.

Я смотрела на них, стиснув рукоять призрачного ножа, и в голове всплыли давние воспоминания — и последние сомнения рассеялись.

Давние, забытые воспоминания поведали мне, что именно так он убил мое тело — его холодный поцелуй послал по моим жилам обжигающий, мгновенно замерзающий лед, запечатал мое дыхание, остановил течение крови и биение сердца.

Так он убил меня, когда мне было четырнадцать, так он добился того, чтобы десять лет назад предъявить Автарху мое бездыханное тело…

…а сам создал узы с моей душой, удержал меня и не дал мне угаснуть.

Я перевела дух — гора с плеч!

Малик делал то, что я просила.

Тело Ханны замерло. Руки упали по швам, колени подкосились, и она бы рухнула, если бы ее не держали губы Малика, прижатые к ее губам, а еще одна его рука на затылке и вторая — на груди. Под кожей пробежало мерцание, голова повернулась — только это была уже не ее голова, а прозрачные очертания, — и отпрянула от Малика, призрачные руки толкнули его в плечи, пытаясь вырваться.

Малик медленно поднял голову, и я увидела его глаза — в них полыхал огонь.

Теперь дело было за мной.

Схватив призрачный нож, я вонзила его в спину моего тела…

…и тишину взорвал яростный вопль. Призрак Ханны повалился навзничь, но удержался на ногах и повернулся ко мне. Я ударила ее ножом еще раз, под ребра, прямо в сердце, — как она саму себя, когда воровала мое тело. Рукой с ножом я отпихнула ее, притиснув спиной к каменному алтарю. Ханна царапала мне лицо, дергала за волосы, но я вонзила нож еще глубже, а потом вцепилась ей в горло, рвала, кусала, пытаясь добраться до сонной артерии. Ханна была уже не живая — но и я тоже, а Бабочка со Шрамом научили меня, что хотя живым призраки ничего не могут сделать, мертвых они убивают легче легкого. Меня окатила горячая кровь, залила глаза, заполнила рот солоновато-медным привкусом, и я пила, бездумно, взахлеб, отчаянно, ненасытно, и выпила ее всю до капли — инстинкт подсказывал мне, что нельзя оставлять в теле ни капли, иначе Ханна так и не умрет.

Поток крови замедлился, иссяк, она стала жидкая, как вода, и призрачная плоть Ханны растворилась в воздухе под моими руками, вкус поблек, истаял — и вот уже я всасывала лишь воздух. Но я все равно хватала каждую струйку этого воздуха, рвала его пальцами, пока даже запах Ханны не канул во тьму.

Я соскользнула наземь, цепляясь за угол каменного алтаря, сытая, одуревшая от мощи, которая извивалась вокруг каждой моей косточки, как будто обезумевшие от блаженства змеи.

Это было скорее тяжело, чем приятно, и вместе с тем соблазнительно, как будто мне обещали еще, еще, как будто стоило лишь впустить…

— Женевьева!..

Услышав собственное имя, я преодолела истому и медленно подняла голову. На меня озабоченно глядел Тавиш — нежные кружевные жабры нервно встопорщились.

— Кельпи, я зову ее в оболочку, но не ощущаю ее присутствия! — Я повернулась на голос: Малик стоял на коленях над моим бесчувственным телом и давил мне на грудину. — Ее душа здесь?

— О да, она здесь, вампир, — тихо ответил Тавиш, опускаясь на корточки передо мной. Глаза его в пламени свечей отливали темным оловом — в тон бусинам на черно-зеленых дредах. Лицо его было мрачно и встревоженно. — Но из-за чар колдуньи сияние ее померкло, они тянут ее вниз, ползают в ее сознании, словно ядовитые угри, да еще и заманивают…

Змеи повысовывали жала и ринулись по моей руке к пальцам — им не терпелось отведать Тавиша. Я выбросила руку вперед, глубоко погрузила ее ему в грудь, и он отпрянул, фыркнув, ноздри у него раздулись, по краям темно-серебряных глаз показалась белая каемка ужаса. Но я его отведала — апельсины, сладкие от тоски и с горчинкой от страха.

Я улыбнулась, и довольные змеи лениво сплелись в клубок, а Тавиш выпрямился и попятился.

— Может, сделать инъекцию адреналина? — нерешительно вступил еще один голос. На пороге стоял Джозеф, карие глаза за стеклами очков моргали по-совиному, к животу была прижата сумка-аптечка. — В прошлый раз помогло.

Малик посмотрел на него снизу вверх и проговорил:

— Джозеф, друг мой, кажется, мы договорились, что ты подождешь снаружи, пока все не уладится.

— Не могу. — Джозеф затравленно оглянулся и шагнул к Малику. — Я хочу ей помочь — после всего, что заставила меня сделать эта… эта женщина. — Он замер и уставился на мое тело. — Я постараюсь ей помочь. — Опустившись рядом со мной, он поставил сумку на пол и поправил очки на носу. — Мне так совестно, как будто это я во всем виноват.

Змеи оживились, зашипели, я удивленно наклонила голову: что-то в этом докторе меня насторожило.

— Ты не в ответе за то, что заставила тебя сделать колдунья, — спокойно ответил Малик, но в голосе его звучала печаль. — Она же заколдовала тебя. Во всем виновата она одна.

Джозеф закивал — часто, испуганно.

— Головой я это понимаю, но… — Он открыл сумку. — Надо хотя бы попытаться.

Я занервничала и поползла к нему.

— Вреда от этого не будет, вампир, — сказал Тавиш, следуя за мной на почтительном расстоянии.

Малик снял руку с моей грудины и посторонился:

— Прошу, Джозеф.

Джозеф ответил ему улыбкой — только улыбка вышла у него не такой, как надо, победной, а не радостной от возможности помочь. Он сунул руку в сумку, что-то выхватил и нацелился в Малика. Фьюить — и в яремной ямке у Малика затрепетала игла. Потом Джозеф повернулся и выстрелил в Тавиша — игла попала тому прямо в грудь.

Я вскочила, змеи так и вскинулись, грозно разинули пасти на Джозефа…

— Стоп, — будничным тоном сказал Джозеф, подняв голову. — Не двигаться.

И я остановилась — замерла на месте, словно муха в янтаре.

Ничего себе! Что он со мной сделал?!

В комнату ворвалась Козетта — длинные темные волосы развевались, маленькие ладони были развернуты ко мне. Из них дул ураганный ветер — он отбросил меня назад, и я врезалась спиной в основание каменного алтаря, на котором лежала Роза.

— Умница, Джозеф! — Детское личико Козетты озарилось одобрительной улыбкой; она подошла и встала надо мной. — Полагаю, Дженни, вы с Джозефом уже знакомы. — Она поманила его поближе. — Но я сомневаюсь, чтобы вы были представлены как полагается. — Она потянулась к нему и каким-то образом умудрилась взять его за руку.

— Дженни, это Джозеф. Мой сын.

— Твой сын? — Окончательно запутавшись, я поднялась на ноги.

— Да. Интересный мужчина, не правда ли? — Козетта посмотрела на него снизу вверх и просияла, в глазах ее светилась гордость. — И настоящий некромант, не чета тому никчемному болтуну, которого Ханна раскопала неизвестно где.

— Дженни, сидеть, — велел Джозеф все тем же тихим будничным тоном, не сводя с меня совиных глаз.

Не успел он договорить мое имя, а я уже сидела по-турецки на полу. Во мне бурлило поровну страха и злости, а змеи смущенно удалились, спрятались у меня под кожей. Козетта верно подметила — Некро-Нилу удавалось переставлять меня с места на место, но его натужные приказы были просто пшик по сравнению с непринужденным всевластием Джозефа.

Козетта загордилась еще больше.

— Если бы все пошло немного иначе, я была бы рада посмотреть, каких бы внуков вы с ним мне подарили, но теперь это невозможно: пусть я способна заключать сделки с демоном, однако я категорически против инцеста. — Она похлопала Джозефа по руке. — То, что Ханне пришло в голову узурпировать твое тело, — редкая удача, пренебрегать ею было бы преступлением!

Вот дьявол. Из огня да в полымя — еле спаслась от колдуньи и тут же попалась ее родственничку. Прах побери, что же мне теперь делать?!

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

— Ладно, мама, давай с тобой разберемся, — сказал Джозеф. Он подошел к моему обмякшему телу и поднял его, закряхтев от натуги: похоже, то, что он был отличным некромантом, не давало ему никаких преимуществ в материальном мире. Он осторожно уложил мое тело на алтарь и принялся срезать с него остатки оранжевого платья. — Нельзя же, чтобы ты оставалась привидением, когда появится демон.

— Нельзя, — кивнула мамаша. С улыбкой глядя на сынулю, она вскарабкалась на алтарь и уселась — наполовину в моем теле, наполовину снаружи. — Хотя демон будет счастлив, даже если не получит ничего, кроме души сиды.

— Как прекрасно, что хоть кто-то будет счастлив, — процедила я.

Джозеф принялся шарить в своей черной сумке и выкладывать ее содержимое на поднос у аппаратов. Мне на миг стало интересно, случалось ли ему тренироваться — вольничать с моей душой и моим телом, пока я была в отключке после взрыва в пекарне, а он меня якобы лечил. Эту крайне неприятную мысль я отмела до поры до времени. Гораздо важнее выяснить, как вернуть себе собственное тело, пока в нем не поселилась Козетта. После чего нужно не дать демону сожрать всех прочих призраков, не говоря уже о жертве-девственнике: что-то мне подсказывало, что, хотя планы колдуна и были скорректированы, угрозу визита демона в хеллоуинскую полночь никто не отменял.

Героическая спасательная экспедиция Малика и Тавиша закончилась катастрофой, поэтому Козетта, должно быть, собиралась присовокупить их к своему мешку с конфетами для демона. От злости и досады я с размаху ударилась затылком о каменный алтарь. Если у Малика такие друзья, как Джозеф, ему никакие враги не нужны.

— Раз меня отправят в пасть демону, — спросила я, повысив голос и махнув рукой в сторону бесчувственных спасателей, — что будет с ними?

— Гм… — Козетта критически осмотрела Тавиша. — Со вкушателем душ — непонятно, он не мертв, так что демон его, возможно, отвергнет… впрочем, посмотрим. Что же касается вампира, он послужит нашему Джозефу — как и Роза служила тебе последние три года.

Она снова улыбнулась сынуле, который между тем ставил моему телу капельницу. Мне страстно захотелось стереть эту слащавую улыбочку с детского лица. Успеется, пообещала я себе.

— Было бы неразумно отказываться от переместительных чар, раз я в них теперь такая мастерица, — продолжала Козетта. — Правда, сыночек?

— Да. — Джозеф посмотрел на меня, потом взял шприц и набрал в него прозрачной жидкости из пузырька. — Думаю, это очень интересный опыт.

Итак, теперь еще и Джозеф будет разгуливать в теле Малика, как я — в Розином. Мне стало нехорошо: я ведь и сама так поступала, пусть и по неведению, но я никогда не заставляла Розу делать что-то такое, чего не сделала бы сама. Почему-то мне казалось, что Джозеф будет относиться к телу Малика не так щепетильно. Впрочем, сама Роза относилась к своему телу вообще не щепетильно — если хоть немного верить ее воспоминаниям. Я посмотрела на нее с отстраненным любопытством. Не поможет ли она мне выпутаться? Козетта, конечно, говорила, что это невозможно, но у нее своя игра, к тому же нельзя сказать, чтобы колдуны славились правдивостью. Я перевела взгляд на двух своих тюремщиков — они увлеченно обсуждали свои дальнейшие гнусные козни.

Я медленно поднялась, с облегчением обнаружив, что когда Джозеф отдал мне команду «сидеть», то, видимо, отменил предыдущий приказ «не двигаться». Перестав дышать и стараясь ничем не привлечь их внимания, я взобралась на каменный алтарь и поморщилась, так как пришлось встать коленями и ладонями прямо в тело Розы. И легла, устроившись так, чтобы целиком занять ее изнутри.

Ничего.

Я глядела в кирпичные своды, стиснув кулаки, как Роза, и напрягла всю силу воли.

По-прежнему ничего не происходило. Проклятие. Мне было насущно необходимо, чтобы в этом вопросе Козетта ошиблась. Может быть, если сосредоточиться, постараться думать, как Роза, удастся пробудить в ней жизнь. Я закрыла глаза и представила себе Джозефа в цепях. От этого роскошного зрелища гнев и досада вспыхнули с новой силой, но больше ничего не случилось. Джозеф был симпатичный, чего никак нельзя было сказать о его намерениях, но назвать его красавцем я бы не решилась. Может быть, Розе нужно, чтобы я подумала о ком-нибудь более…

— Эй! Э-эй! Сколько тебе талдычить, сида, у нее от этого только страшные сны будут!

От лихорадочного шепота я вздрогнула. Сердце у меня екнуло — и от неожиданности, и от легчайшей надежды, — и я скосила глаза на голос.

Мне широко улыбалось выбеленное лицо Бабочки:

— Мы тебя спасать пришли, — бодро шепнула она. — Правда, круто?

Я выкатилась из тела Розы, соскользнула с алтаря и села рядом с Бабочкой, надеясь, что Джозеф не различит призраков сквозь камень.

— Кто «мы»?

— Ну, типа я, Дарил, еще тот кровосос, которого я ножом пырнула, и до кучи та врачиха, подруженция твоя…

Я похолодела. Зачем только Грейс сюда сунулась?!

— То есть я не нашла того, другого кровососа, которому ты просила передать, ну, этого, на азиата похожего, — продолжала Бабочка.

— Ничего, он сам пришел, — сказала я. — А в полицию ты сообщила?

— А как же, они тоже сюда едут, — похвасталась Бабочка и фыркнула: — Надеюсь. — Она презрительно тряхнула серыми лоскутьями. — Та грымза в участке меня сначала и слушать не хотела, сцепилась с твоей подруженцией, аж жуть. Вот они и прокопались.

Вот зараза — успеет полиция раньше демона или все-таки нет? Наверное, полицейскому инспектору Хелен Крейн известно, когда у демонов обед… Известно конечно, согласился живший во мне маленький циник, но ей наверняка понравится, если со мной больше никогда не будет никаких хлопот.

— Чего распсиховалась? — Глаза Бабочки сверкали от возбуждения. — Не нужны нам эти такие-растакие мусора, у нас же есть призраки с духами! Вон, погляди, мясник идет.

Она высунула голову над краем алтаря, потом встала на коленки и пристроила подбородок на руки, все так же сияя.

Я последовала ее примеру. В дверь тихонько прошаркал Шрам. За ним плыла женщина с букетиком увядших цветов, дальше хромал следующий, с грязной повязкой на голове. В воздухе щедро разлилась трупная вонь, но на этот раз я ей даже обрадовалась. Призраков становилось все больше, и мужчин, и женщин, все они скользили бесшумно — мальчик в кепке, с бело-рыжей собачкой на поводке, две темноволосые девочки лет шести, которые крепко держались за руки и путались в пышных юбках с опаленными воланами, солдат в изорванной, заляпанной кровью форме цвета хаки, опирающийся на винтовку, словно на костыль… Они все прибывали и прибывали.

Я завороженно глядела на них.

— Откуда столько?..

— Скажи — супер?! Это твоя врачиха только что наткнулась на яйцо, взяла его да открыла, и оп — они все как ломанутся! Я им и сказала — пусть идут сразу сюда и наводят порядок.

На краю Розиного алтаря валялся призрачный нож — и если мне удастся добраться до Козетты, пока Джозеф ничего не заметил…

— Отлично. — Я схватила нож и оббежала алтарь. — Поглядим, как у нас с порядком…

— Стоп.

Голос Джозефа пронзил меня с головы до пят и пригвоздил к месту.

— Кругом. Обратно в другой туннель.

Я в тоске смотрела, как призраки дружно развернулись и зашаркали прочь.

Карие глаза Джозефа над маской заморгали. Одной рукой он поднял шприц, тыльной стороной другой поправил очки и поглядел призракам вслед. Я тоже смотрела в удаляющуюся спину Бабочки. Мне хотелось крикнуть ей, что она все равно молодчина, — ведь она же не знала, что Джозеф некромант, да еще и такой сильный, — но я не могла пошевелиться. Судя по всему, приказ отправляться в другой туннель ко мне не относился.

Джозеф наморщил лоб и повернулся ко мне.

— Не знаю, Дженни, как вам удалось это организовать, но… — Он осекся и огляделся. — Здесь еще кто-то есть!

По его команде я окаменела в полуприседе, до призрачного ножа оставались считаные дюймы. Джозеф задал мне вопрос. Оказалось, что от меня не зависит, отвечать или нет.

— Говорите, — приказал он.

— Друзья, — сам собой выговорил мой рот.

— Полиция? Говорите.

— Нет.

— Тогда кто?..

Из-под крыши сорвалось размытое черное пятно, спланировало вниз на черных кожистых крыльях и приземлилось на алтарь, прямо перед ним. Джозеф подскочил и тоненько, пронзительно завизжал. Он вонзил в пятно свой шприц — прямо в грудь. Пятно содрогнулось, зарычало и прыгнуло на Джозефа, и они оба повалились на аппараты, всё вместе с грохотом и треском рухнуло, в воздух яркими трассирующими дугами полетели крупные искры. В эпицентре хаоса пятно бросилось на Джозефа, зарылось головой ему в шею, и по туннелю раскатился вскрик, полный мучительной боли. Вскрик оборвался, скорченную черную фигуру обдало фонтаном крови, и осталось только слабое эхо.

Неужели это демон заявился раньше срока?

Я подскочила к пятну, занесла нож, но замерла, увидев знакомую каштановую шевелюру. Ее обладатель сладострастно вгрызался Джозефу в горло. От чавканья и хлюпанья раздираемой плоти и жил, от резкого хруста позвонков, от металлического запаха крови у меня подвело живот, а змеи так и заскользили по коже.

— Мой Дарил его сделал! — Ко мне подскочила Бабочка, вскинула в воздух кулак и заверещала: — Мой Дарил сделал этого такого-растакого душехватателя!

Дарий, вампир-стриптизер, поднял голову и одарил ее кровавой улыбкой.

— Классный у тебя был план, Шэсс! — сказал он, встал на четвереньки и каким-то неприятным, не вполне человеческим движением поднялся на ноги.

Он расстегнул молнию на черном кожаном плаще и снял его, оставшись все в тех же расшитых кельвин-кляйновских трусиках, даже без ботинок. У него что, нет другой одежды? Он отряхнул плащ, отчего на бетонный пол полетели брызги крови и разные ошметки, к которым я не стала приглядываться, потом надел его обратно, застегнул доверху и облизнулся.

— Клёво, — сообщил он.

Я опустила глаза.

Джозеф лежал навзничь, очки на изуродованном лице перекосились, в ярко-красных остатках шеи поблескивала белая кость, ноги неловко раскинулись. Джозеф по-прежнему оставался для меня загадкой. При первой встрече он показался мне… славным, что ли, и до странности наивным. Но ведь зло не всегда показывается во всем своем безобразии, не всегда демонстрирует уродство, клыки, мутации. Так было бы слишком просто…

Зато Бабочка и правда придумала отличный план! Нельзя сказать, чтобы все вышло мило и интеллигентно, зато Джозефа больше не было, и это меня исключительно радовало.

Оставалось доделать остальные дела.

Я посмотрела на собственное тело, которое так и лежало на алтаре: а где же, интересно, Козетта? Тут я поняла, почему ее нет: у моего тела из груди торчала рукоять кинжала Ханны, и овальная янтарная слеза дракона поблескивала в пламени свечей. Получается, Дарий не дал Джозефу завершить ритуал, и Козетта попалась в собственные сети…

— Дженни! — послышался у меня за спиной взволнованный голос. — Это ты?

Я нервно стиснула призрачный нож и обернулась. В дверь ворвалась Грейс — пиджак в розовую клетку наброшен поверх голубого медицинского халата, черные кудряшки с одного боку примяты и все в паутине, пол-лица в полосах серой пыли на темной коже, как будто она решила расписать себе физиономию боевой раскраской, но бросила на середине. В одной руке она держала открытое яйцо Фаберже, другой тащила за собой заплаканного парнишку из цветочной лавки, на одном плече болтался рюкзак. У меня ноги подкосились от облегчения. Они оба живы!

За Грейс шествовал Бобби — этакий воин тьмы в гиперготичном одеянии мистера Марта, волосы аккуратно стянуты в фирменный хвостик. На руках у него было тело Бабочки.

— Эй, Шэрон! — позвал он. — Ты собираешься сюда возвращаться или мне таскать тебя до конца света?

Грейс выпустила руку парнишки и ринулась ко мне — ко мне призраку, — и крепко-накрепко обняла меня.

— Хвала Богине, Дженни, ты цела! Я так волновалась!

Змеи вскинулись, но тут же улеглись обратно, и Грейс их, кажется, не заметила. Кроме того, я, похоже, казалась ей вполне живой и теплой, а значит, приближалась полночь, когда мертвые могут разговаривать с живыми, и не только разговаривать, если захотят.

Я также крепко обняла ее в ответ, прижав призрачный нож к бедру от греха подальше. Было так приятно вдыхать уютный цветочный аромат ее туалетной воды с легчайшей ноткой антисептика.

— Спасибо, Грейс, что пришла мне на выручку, — неловко проговорила я. — Я-то цела, а ты как?

Грейс слегка передернулась, хмыкнула и истерически хохотнула.

— Этот душеспаситель, как его, Нил, бросился на меня, когда я осматривала того парнишку. Я сама дура, надо было попросить кого-нибудь прикрыть меня. — Она снова то ли хохотнула, то ли икнула и поправила рюкзак. — Вообще-то, я не очень приспособлена для спасательных экспедиций. Хотя даже чары по дороге купила. — Она отстранилась и не без опасения посмотрела на Бобби. — Но Бобби с ним разобрался.

Бобби уложил тело Бабочки на чистый участок пола и теперь смотрел на Розу, распростертую на каменном столе.

— Как это — разобрался? — Формулировка мне не понравилась.

— Нет-нет, он его не кусал. — Грейс заморгала, зрачки у нее были такие широкие, что тонкая коричневая полоска радужки почти не была видна. — Ударил об стенку, и все.

Снова раздался икающий смешок, и только тут я сообразила, что Грейс неплохо бы самой принять успокоительного и полежать… Ведь для того, чтобы лечить вампирских жертв, даже сильно пострадавших, в чистых, ярко освещенных палатах и операционных клиники вроде «Надежды», нужны совсем другие душевные качества, чем для того, чтобы отправляться под землю в компании парочки вампиров и девушки, которая то мертвая, то нет.

— Он погиб, перелом седьмого шейного, я проверяла, — добавила Грейс и опять заморгала.

Туда ему и дорога — сам нарвался. Но Грейс не обязательно было об этом знать. Я обняла ее еще раз и зашептала:

— Ну, ну, все хорошо, ты все сделала как надо и даже лучше, и парнишку тоже ты спасла. — Я посмотрела на упомянутого парнишку — он стоял и трясся, склонившись над…

Тут меня так и подбросило от ужасной мысли.

Чтобы забрать яйцо Фаберже и освободить парнишку, Грейс нарушила магический круг.

А значит, когда объявится демон, его не будут сдерживать никакие чары. А если его не будут сдерживать даже условные границы кладбища, значит, он сможет рыскать где угодно! И забирать кого угодно — не только мертвых!

Надо срочно всех эвакуировать.

— Грейс, надо срочно уносить ноги! — закричала я, выпуская ее. — Уводи всех! Беги! Быстро!!!

Земля под ногами содрогнулась. Грейс застыла, вытаращив глаза от потрясения и испуга.

Я грубо встряхнула ее, визжа:

— Уходите, все уходите, скорее!

Земля снова содрогнулась, на сей раз с потолка посыпалась пыль и кирпичная крошка, в туннеле раздались приглушенные отзвуки взрывов, как будто далекий салют из сотни пушек.

— Это еще что за фигня?! — завизжала Бабочка.

— Фейерверки! — крикнул Бобби, с опаской глядя на сводчатый потолок. — Это тролли устроили Хеллоуин на Лондонском мосту!

— Бегите! — отчаянно заорала я. — Полночь!

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Полночь.

Хеллоуин.

Канун Дня Всех Святых.

Раз в год наступает время, когда завеса, разделяющая живых и мертвых, поднимается…

…и демоны затевают свои веселые забавы.

Данный конкретный демон облачился по случаю праздника в темно-синюю пиджачную пару и голубую пикейную рубашку, расстегнутую на горле, с запонками в виде сапфировых сердечек размером в добрых полдюйма. Из нагрудного кармашка торчал краешек носового платка в тон рубашке. Прямо-таки само обаяние, настоящий светский лев на отдыхе, но, когда демон оглядел комнату, взгляд лазоревых глаз стал холоднее и тверже сапфиров на запястье. В общем, демон вырядился Графом, бывшим заправилой всех лондонских вампиров, Графом, которого я убила и который стал главным героем моего наркотического бреда после взрыва в пекарне.

Я изо всех сил старалась разглядеть в этом иронию судьбы, но получалось лишь дрожать от позорного страха.

— Женевьева, дорогая, мне так приятно видеть вас вновь. — Демон одарил меня очаровательной улыбкой Графа. Столетия тренировок — ни намека на клыки. — Ах, как все это интересно, необычайно интересно!

Я бы, пожалуй, подобрала другое слово. Все, кроме Бабочки и меня, застыли на месте; Бабочка переминалась с ноги на ногу рядом с Дарием, она была перепугана, но на выбеленном лице сохранялось мятежное выражение. Я нахмурилась: паника отступила, оставив по себе вопрос. Как правило, демоны не слишком разговорчивы и предпочитают светской беседе фастфуд. Этот демон был на свободе, его не сдерживал ни магический круг, ни ограда освященного кладбища. Почему он не сожрал нас в один присест, и дело с концом?

Может быть, это действительно Граф, просто он еще не освоился с нравами и обычаями демонов?!

— Вы что, превратились после смерти в демона? — спросила я на удивление спокойным голосом.

— О нет, дорогая, это всего лишь видимость: я натолкнулся на эту душу, когда она скиталась по Преисподней, никому не нужная, и мне понравился образ. — Демон поправил платочек. — Мне представлялось, он и вам понравится, ведь вы были в некотором смысле знакомы. — Он еле заметно покривился. — Хотя, на мой вкус, эта личность после столь долгого пребывания в мире смертных несколько огрубела — мне никак не избавиться от неодолимой тяги произносить длинные речи на определенные темы, скажем, о правах вампиров. Досадно, не правда ли?

— Ну так проваливай в свою Преисподнюю и поработай над имиджем, — выпалила я, прижимая к бедру призрачный нож. В голове начал образовываться план: туннели проходили ближе к южному берегу Темзы, значит, река отсюда к северу. — Мы тебя не задерживаем, — добавила я.

— Ах, у нас так мало времени, всего лишь час, поэтому мне придется довольствоваться этим обликом. — Он потер руки. — Итак, я вижу здесь прекрасную коллекцию душ, духов и теней. Некоторые из них уже несколько поношены, но все равно пригодны к употреблению. — Он подошел к парнишке из цветочной лавки и внимательно его осмотрел. — О, даже девственник, ценю, ценю. — Он понюхал парнишке шею. — Мне уже много лет не предлагали ничего подобного. Видимо, в наши дни девственники — такая редкость!

— Честно говоря, девственников перестали приносить в жертву еще в Средние века, — сообщила я, осторожно снимая рюкзак с безвольного плеча Грейс.

На унылом пейзаже на дальней стене был закат. Для чего бы ни делали эту роспись, ни один колдун не потерпел бы искаженного изображения мира, от этого и магия искажается. Значит, если посмотреть вдоль этой стены направо, там и будет север…

— По правде говоря, мне приносили жертвы и после Средних веков, — педантично уточнил Граф. — Но сейчас не время это обсуждать. Что это вы делаете, дорогая?

Я сунула нож под мышку, расстегнула рюкзак и сунула туда руку.

— Проверяю, не купила ли моя подруга по дороге сюда пузырек святой воды.

— Нет, не купила, — с довольным видом заявил демон. — Какое упущение!

Я пошарила в рюкзаке. Так и есть, не купила, но мне было нужно кое-что другое. Пальцы сомкнулись на бумажном кульке с какими-то пластилиновыми комками и на большом надутом пакете с чем-то вроде ватных шариков — это и были чары, о которых говорила Грейс. Больше в рюкзаке ничего не было, кроме бутылки газировки и всяких медицинских принадлежностей, — придется довольствоваться этим.

Граф потыкал одурманенного Малика носком темно-синего мокасина и покивал, затем зашагал к Дарию. Он оглядел его со всех сторон, словно товар перед покупкой, потом взялся за молнию черного кожаного плаща.

— Руки убери! — зарычала Бабочка.

Граф тоже зарычал — пасть широко разинулась, в ней разверзлась черная бездна, глубокая, беспредельная, в которую все падаешь, падаешь, кричишь, боишься, горишь, тебя пожирает пламя и тьма, и всему этому нет конца…

…После чего мы снова оказались в сводчатой комнате, мерцали свечи, со лба у меня лился пот, джинсы позорно намокли, а цветочный аромат духов Грейс разгонял вонь серной гари.

Бабочка стояла на четвереньках, ее неудержимо рвало.

На миг мне показалось, что я сейчас составлю ей компанию, но тут пальцы судорожно сжались на мягких ватных чарах, я переглотнула — горло болело так, словно я и вправду визжала десять тысяч лет…

Граф между тем осуществил задуманное — расстегнул на Дарий плащ. Внимательно поглядел и переместился к Бобби, который стоял рядом с телом Розы. Провел ладонью по голове Бобби, взялся за хвостик, взвесил на руке. Нагнулся, поцеловал Розу в оскал, выпрямился, с задумчивым видом постучал ногтем по золотому медальону у нее между грудей.

Я ухватила пригоршню ватных шариков — «Шокеры-телохранители. Враг не пройдет!» — и швырнула в него, силой воли послав по нужной траектории. Пожалуйста, пусть подействует, взмолилась я, глядя, как чары напустились на него роем разъяренных пчел. Большая часть попала в противоположную стену и там прилипла, но некоторые зажужжали вокруг его головы, испуская тонкие нити, блескучие, как стекловата. Граф небрежно отмахнулся, и они прилипли к стене вместе с остальными.

Граф повернул голову и посмотрел на меня — с веселым недоумением.

Сердце у меня заколотилось, рука взялась за пластилиновые комочки — залипательные чары. Я вытащила их, побросала рюкзак и нож и запустила чарами в Графа. Несколько шариков попало в алтарь и расплющилось, словно жевательная резинка, а один ударил Бобби в щеку и рассыпался облаком белого порошка. Я поморщилась — такая доза вырубит Бобби часов на восемь, если, конечно, он еще жив и есть кого вырубать. Оставшиеся шарики бесполезно ударились в стену позади Графа.

— Женевьева, неужели вы всерьез полагаете, будто это жалкое чародейство способно на меня повлиять? — Граф сокрушенно вздохнул и посмотрел на стену у себя за спиной. — Да и меткость ваша, признаться, оставляет желать лучшего.

Плечи у меня покорно опустились.

Он был совершенно прав — это были простенькие дешевые чары, которые кто угодно может купить на ведьмином базаре. Все равно я больше ничего не могла придумать. А если бы мой план удался, кого-нибудь удалось бы спасти. Так лучше, чем просто опустить руки.

Бабочка села на колени и вытерла рот тыльной стороной ладони. Улыбнулась мне испуганной, дрожащей улыбкой, потом свирепо ощерилась на Графа.

Он тем временем подошел к моему телу, лежавшему на каменном столе высотой по пояс. Осторожно взялся за колдовской кинжал двумя пальцами, извлек его и положил у бедра. Я стиснула кулаки — меня осенила еще более отчаянная мысль. Надо только завладеть кинжалом…

Тут Граф засунул руку в грудь моего тела, вытащил оттуда отбивающуюся Козетту и поднял на воздух, держа за горло.

— Приветствую, Гвен, дорогая, — произнес он, и на сей раз в улыбке блеснули клыки. — Мы встретились снова, я в восторге. Год назад, когда мы вынуждены были расстаться, я не находил себе места от горя, не сомневаюсь, что и ты тоже. Кажется, со времени нашей последней беседы прошла целая вечность, не так ли? — Он щелкнул пальцами, и появился призрак Джозефа — совиные глаза моргали за стеклами очков. — А вот и твой очаровательный сын Джозеф. Ты держала его в тени, но, признаться, я счастлив, что наконец-то составил с ним знакомство.

Он разинул пасть…

…я на миг зажмурилась…

…и Козетта с Джозефом исчезли.

Теперь Граф глядел сверху вниз на Тавиша. Одурманенный кельпи мирно спал, с каждым вздохом жабры вздымались и опадали, одна рука была вытянута, словно указывала на Бобби и Розу. Мне уже приходилось видеть его спящим в такой позе — среди ила и песка на дне реки.

— Вкушатель душ, не больше и не меньше! — Граф радостно улыбнулся мне. — Какая удача, воистину здесь целая сокровищница, не правда ли, дорогая? Какое представительное собрание теней и духов! — Он плавно повел рукой в сторону открытой двери. — Четыре вампира, три вкусненьких человечка, два некроманта, вкушатель душ и к тому же колдунья, которую я уже и не чаял встретить! — Этот перечень он едва ли не пропел, будто веселый рождественский гимн.

И внезапно оказался рядом со мной. Я снова переглотнула, во рту была сушь, как в песчаной пустыне, горло еще болело.

— И конечно, вы, — нежно проговорил Граф. — Однако как бы мы кого-нибудь не забыли. — Он обошел меня, провел пальцем сзади по шее. Я замерла, сердце затрепыхалось от внезапного ужаса. Змеи проснулись и принялись клубиться под кожей. — О, вы так предприимчивы, — по-прежнему нежно продолжил Граф. — Уже давным-давно ни одному сиду не приходилось полностью поглотить чью-либо душу, а чтобы кому-нибудь довелось поглотить душу, принадлежащую колдунье, — это уж совсем маловероятно; между тем эта душа должна была стать моей.

— Что вам нужно? — спросила я сипло.

— Что мне нужно?.. — Он нагнулся, чтобы прошептать ответ мне на ухо, и щеку мне обдало затхлой сернистой вонью. — Мне нужно… воплощение, моя дорогая, нужен кто-то, кто делал бы мои дела в мире смертных, кто-то, чье тело выносливее человеческого, кто-то, чье тело не будет стареть… Кто-то, кто всегда будет к моим услугам.

— Этот кто-то — не я, — отрезала я, стиснув кулаки, чтобы не заверещать.

— Правда? — задумчиво спросил Граф. — Тогда выберите кого-нибудь, Женевьева.

— Кого?.. — не поняла я.

— Душу, разумеется. — Он отступил на шаг и раскинул руки. — Здесь их в изобилии.

— Нет.

— Превосходно, тогда я заберу всех.

— П-погодите се… секунду, так вас растак, — выдавила Бабочка, поднимаясь на ноги; платье на ней трепетало, словно крылышки от испуга. — Она не хочет — давайте я выберу. Меня.

— Заткнись, Ба… Шэрон! — заорала я.

— Да я лучше тебя знаю! — зашипела она. — Если я добро… добровольно принесу себя в жертву, он тогда остальных не сможет взять! Только… — Голос у нее задрожал, она умолкла, но потом заговорила снова: — Ты пригляди за моим Дарилом, ладно? Он у меня умный, просто… тряпка, понимаешь?

— Как это похвально, признаться. — Граф одарил ее покровительственной улыбкой. Потом нагнулся к ней и зашептал: — Итак, вы желаете провести вечность в огненных пучинах Преисподней ради спасения своих друзей, не так ли?

Шэрон поперхнулась.

— Ну, это же не прямо огонь, — зашептала она в ответ. — Моя бабуля всегда говорила: это все викарий выдумал, чтобы мы были хорошие.

— Преисподняя такова, какой вы ее себе представляете, — серьезно ответил Граф, после чего выпрямился и хохотнул. — А может быть, какой я себе ее представляю. Однако, к сожалению, дорогая, — он коснулся ее лба указательным пальцем, — вы исходили из неверных предпосылок. Видите ли, трюк с добровольной жертвой годится лишь в том случае, если вы имеете дело с богами, а я, к счастью, не бог, а демон, поэтому все эти ханжеские состязания в самопожертвовании для меня не имеют никакого смысла, ведь из-за них я упустил бы всю выгоду. Именно поэтому данный закон ко мне не применяется.

— А чтоб вас приподняло и шлепнуло! — заорала Бабочка. — Тогда какого этого вы заставляли ее выбирать?

— Шэрон, это хеллоуинские штучки, «откупись, а не то заколдую», — пробормотала я, нагнулась, подобрала призрачный нож и медленно перешла поближе к своему телу, еще раз прокручивая в голове свой шаткий план.

Нервы так и звенели, я в каждую секунду ждала, что Граф меня остановит, но потом решила, что у него, наверное, хватит наглости позволить мне сделать все, что угодно, ведь я его все равно не одолею.

Оставалось надеяться, что он не все учел.

— Он хочет, чтобы я думала, будто смогу спасти всех, если выберу одного, — продолжала я. — Это он «откупается», а «колдовство» заключается в том, что все на самом деле наоборот. Жить останется только тот, кого я выберу, и то, конечно, только пока я во всем слушаюсь демона. Так ведь, демон?

— Мне кажется, дорогая, вы хотели меня задеть, — вздохнул Граф. — А ведь я так ждал этого этапа нашей встречи. Так что теперь я, пожалуй, возьму назад свое предложение.

— Он ведь не сможет, правда? — в панике закричала Бабочка.

Я поглядела на стену за Розой и Бобби магическим зрением. Прилипшие к темной кладке чары сияли, словно булавочные проколы в черном занавесе; волшебства в них было на ломаный грош. Хватит ли его?.. Впрочем, какая разница, все равно другого выхода у меня не было. Или получится, или нет.

— Дорогая, я демон. — Граф поддернул манжеты и пригладил лацканы пиджака. — Меня не сдержать благословенной кровью и плотью, к тому же сейчас Хеллоуин, а значит — и я счастлив это сообщить, — мне можно забрать любую душу, если на нее ранее не заявил свои права другой демон.

— Чего?! Даже живую?

Я сосредоточилась на сути всех этих мелких чар, собрала всю свою волю.

— Что ж, в строгом смысле слова, возможно, и нет, — ответил Граф с улыбкой, показав клык. — Однако жизнь, в особенности человеческая, лишь мимолетный миг нашего бытия… — Он остановился перед Грейс и легонько провел костяшками пальцев по ее щеке, потом уцепился указательным пальцем за ворот халата. — Одна только эта душа мне, увы, недоступна. — Он вытянул наружу золотую цепочку — на ней блеснул кулон в виде пентаграммы. — Впрочем, и она может доставить мне радость, ведь я отделю ее от тела заодно с прочими.

Я взломала чары.

Стена выгнулась внутрь и взорвалась, по всей комнате разлетелись кирпичи и камни, и в прорыв размером с канализационный люк хлынул поток мутной воды, сметая все на своем пути.

К нашей компании присоединилась Темза.

Тавишу и вампирам ничего не грозит — они не утонут, как и призраки, которые уже мертвы. Боялась я больше всего за троих людей — я надеялась, что Грейс, Бабочка и парнишка из цветочной лавки плавают лучше меня.

В считаные секунды вода уже бурлила на уровне моих коленей, поднялась до бедер. Я повернулась посмотреть на Графа, унимая дрожь страха и надежды.

Он стоял в ревущем потоке, и на лице у него по-прежнему играла снисходительная улыбка, как будто вода для него не более чем детская шалость на Хеллоуин.

Зараза! А я-то так рассчитывала…

— Демон! — закричала я. — По Закону Реки все души, находящиеся здесь, принадлежат этому кельпи — так заявляю я от его имени!

Лицо у него подернулось рябью, на месте глаз засверкали пылающие красные дыры, рот растянулся, за ним открылась чернота бездны, и вода вокруг него забурлила, закипела, повалила паром, — и он двинулся на меня. Я схватила свободной рукой колдовской кинжал и, молясь всем богам, кто только меня слышит, подпустила его поближе и вонзила ему в грудь оба клинка одновременно.

Волны Темзы сомкнулись у меня над головой.

 

ЭПИЛОГ

Очнувшись, я увидела небо, сверкавшее переливчатыми радужными огнями, но на этот раз из тумана на меня смотрел не ангел, а кто-то другой — до странности бесформенный и гладкий, как будто незаконченная скульптура. Я поморгала, и лицо надо мной приобрело более привычные очертания; радужные огни отражались мокрыми пятнами на отполированной до блеска коже, а в расщелине рта, растянувшегося в улыбке, показались истертые пеньки коричневых зубов, и я узнала мистера Трэверса, владельца дома, где я снимаю квартиру.

— Привет, Дженни, — громко пророкотал он, перекрывая грохот и вой фейерверков. На носу у него накопилась капелька воды и шлепнулась мне на щеку. — Рад снова видеть тебя в мире живых.

Над его головой какофонией многоцветных звезд затрещала новая волна фейерверков.

Желудок у меня взбунтовался, я перекатилась на живот, закашлялась, и меня вырвало, рот обожгло тухлым привкусом серы и речной воды.

— Ну ничего, ничего, зато вся дрянь наружу выйдет… — Огромная ручища хлопала меня по спине. — Кишки тебе еще спасибо скажут.

Сейчас я стою в сквере у церкви Святого Павла в Ковент-Гарден. Здесь тихо, лишь издалека доносится приглушенный гул машин. Светит солнце, но ноябрьский ветер веет холодом, предвещая близкую зиму. Трава под ногами похрустывает от инея, изо рта поднимается пар. То и дело я вспоминаю, как вокруг бурлила и кипела вода, но отгоняю эти мысли прочь, прячу в потайную шкатулку, поворачиваю ключ. Демона больше нет. По крайней мере пока. Змеи под кожей притихли, и мистер Трэверс смотрит на меня с печальной, заботливой улыбкой и протягивает розовый картонный фунтик-подсвечник. Я беру его онемевшими от холода пальцами и держу перед собой, словно факел надежды.

День Всех Святых.

Мы пришли помолиться за мертвых.

Мистер Трэверс подносит тонкую свечку к моей, и я гляжу, как вспыхивает воск от крошечного яркого огонька. Рука у меня дрожит, и на лице мистера Трэверса появляются глубокие тревожные трещины. Над карнизом бровей поднимается озабоченное облачко пыли, и он оглядывается вокруг, словно раздумывая, не надо ли кого-нибудь позвать. Но потом он снова смотрит на меня своими теплыми бежевыми глазами и улыбается медленной, осторожной улыбкой, и треплет меня по плечу.

Начинается служба, и слова поднимаются и опускаются вокруг меня, словно прилив и отлив далекого моря.

Этой ночью нас спасли тролли — они попрыгали в мутную реку прямо с моста, где праздновали Хеллоуин. Мистер Трэверс не отходил от меня ни на секунду с тех самых пор, как вытащил из катакомб под мостом. Он говорит мне, что мы, волшебный народ, теперь герои, об этом во всех газетах написано. Заголовок в одной из них гласит: «Сида против демона. Хеллоуинский кошмар наяву». В другой — «Полуночная тревога сплотила наяд и ведьм» и дальше мелким шрифтом: «Если бы демон вырвался на свободу, он опустошил бы Лондон, однако ведьмы и наяды объединили усилия и очертили магический круг и на суше, и в воде». Естественно, не все статьи хвалебные: «Лондонский мост снова рухнул! Мост закрыт на неопределенный срок для капитального ремонта. Налогоплательщикам это обойдется…»

Парнишка из цветочной лавки, его зовут Колин, сейчас лечится в «Надежде» — у него шок, а в остальном он отделался легкими ушибами и ссадинами. Кроме того, врачи опасаются, что заплыв в октябрьской Темзе может плохо сказаться на его здоровье.

Бобби и Розу пока так и не нашли. Все сходятся на том, что их унесло течением, а поскольку оба в тот момент были без чувств — Розина душа заключалась в золотом медальоне, а Бобби был оглушен моими шальными чарами, — оба оказались во власти реки. Наяды обшарили все обычные места, где оказываются утопленники, но поиски не увенчались успехом. Конечно, вполне возможно, что Роза может находиться под водой сколько угодно, ей почти двести лет от роду, но у Бобби шансов куда меньше. Компания его фанатов с сегодняшнего заката до завтрашнего восхода устроила радения со свечами.

Шэрон, моя Бабочка, все-таки погибла. Наяды нашли ее тело под грудой кирпича, в которую превратилась стена после взрыва. Пока что ее призрака не видели среди прочих духов и теней, которые, по словам наяд, снова бродят по туннелям у основания моста. Дарий, ее Дарил, отсиживается в СОС-тауне, в притоне, где она жила с другими Бабочками. Вообще-то, я не давала слова присматривать за ним, но все равно его сдержу. Скоро.

Бывшему констеблю Дженет Симе предъявлено обвинение в убийстве Томаса, ее приятеля-пекаря, — популярные газетенки тут же окрестили случившееся «убийством в порыве страсти», — а также в убийстве ведьмы Уилкокс, ее бабки со стороны матери. Мистер Трэверс рассказывает мне, что сейчас решают, сжечь ее на костре или нет. Строго говоря, она не ведьма, а ведьмина дочь, но к ней перешли способности ее бабушки, поэтому она опасна для общества настолько, что держать ее в камере рискованно, даже под самой сильной магической защитой.

Яйцо Фаберже не нашли.

Толпа приходит в движение, и я снова возвращаюсь в этот ясный холодный ноябрьский день. Ведьмы блистают отсутствием.

Мой взгляд скользит по шеренге троллей к стене церкви, где собрались представители лондонского волшебного народа. Впереди, у всех на виду, сидит гладкошерстная серебристо-серая собака — острые уши насторожены, серые глаза спокойны и проницательны. Рядом с ней — леди Мериэль, чьи ниспадающие водопадом волосы почти прозрачны в дневном свете, а за ее спиной веером выстроились полдюжины придворных наяд, облаченных в костюмы из жесткой акульей кожи и в Очарование, делающее их похожими на людей.

Здесь и леди Изабелла; на лбу у нее крошечная круглая черная шляпка, отшлифованная кожа головы отливает зеленым, словно первые слабые весенние побеги. Она опирается на руку высокого дриада, за спиной у которого болтается черная ковбойская шляпа; ярко-зеленая кожа испещрена почками. Дриады, напавшие на меня, остались живы исключительно благодаря личному вмешательству леди Изабеллы. Они вернулись в леса поправлять здоровье.

В стороне, отдельно от всех, стоит Финн с двумя братьями — они в изысканных черных костюмах, вид у них строгий и собранный, рожки еле заметны в густых белокурых волосах. Мистер Трэверс говорит мне, что Финн провел весь Хеллоуин в камере в Старом Скотленд-Ярде: полицейский инспектор Хелен Крейн арестовала его за то, что он чинил препятствия полиции при исполнении служебных обязанностей. Потом она сняла все обвинения. Я с ним еще не разговаривала. Не успела. Но я знаю, что он ждет, чем я отвечу на его предложение, — примерно так же, как проклятие дрох-гвиде сидит у меня в голове и ждет моего решения.

Тавиш стоит совсем один, в исчерна-зеленых дредах черные бусины, серебро глаз скрыто за черными очками, длинное черное пальто беспокойно развевается на ветру.

Он говорит мне, что с Маликом все хорошо.

Тут в паузе между вдохом и выдохом все замирает.

И передо мной возникает поука Грианна в человеческом обличье, и в тишине трепещет пепельно-серый мех ее длинной шубы.

— Клиона, моя королева, изволит передать через меня свою глубокую благодарность за благополучное возвращение ее придворной дамы. — Голос у Грианны низкий, и в нем звучит и ее собственная благодарность. — Вот ее награда.

Грианна протягивает руку, и на ладони у нее возникает из воздуха золотое яблоко; до меня долетает легкий аромат лакрицы.

Я тупо гляжу на яблоко.

— Не ты первая среди волшебного народа поражена салайх-шиол, дитя мое, — ласково продолжает Грианна, — а обряд очищения не всегда полностью изгоняет вампирскую скверну. Но если яблоко тебе не по вкусу… — Она щелкает зубами, и вместо яблока появляется горсть посеребренной ежевики. — Тогда возьми ягоды. — Ежевичный сок оставляет у нее на ладони пятна, темные, словно вампирская кровь. — Попробуй, — негромко просит она.

Из дальних уголков сознания до меня доносится шепоток, он напоминает о волшебных сказках, о соблазнах и ядах. Я не решаюсь протянуть руку.

— Дитя мое, я приберегу для тебя другую смерть, не такую пошлую, как от отравленных плодов! — Она улыбается, ее черные клыки остры, а в светло-серых глазах загорается потусторонний желтый свет, и порыв ветра доносит до меня дуновение ее запаха — словно от мясного прилавка. — Даю тебе слово, они не причинят тебе вреда.

Ее слово — не просто слово чести, и магия за этим проследит. Впрочем, мне уже все равно. Я беру одну ягоду. Стоит мне вдохнуть ее густой аромат, как рот наполняется слюной, и я кладу ежевичину на язык и закрываю глаза, ощущая, как стекает в горло ее сладкая кровь. Все тело трепещет от золотистого нахлынувшего здоровья, я и не ожидала, что такое может быть от одной ягоды.

— Вот видишь, дитя мое, ничего плохого не случилось, — бормочет Грианна, и пальцами, кончики ногтей на которых выкрашены черным, кладет мне в рот еще одну ягодку. — Кроме того, моя королева предлагает тебе убежище. — Голос ее повышается. — Ее предложение действительно в течение одного года и одного дня, если ты не согласишься родить ребенка.

По толпе волшебного народа пробегает взволнованный ропот.

Все понимают, что пообещала мне поука и чем это грозит.

Королева предлагает мне свое покровительство. Кроме того, она — то ли намеренно, то ли нет — дает мне год и день на то, чтобы придумать, как снять проклятие дрох-гвиде, найти другой выход, не тот, который навязывает мне волшебный народ… Но это значит, что мне нужно сделать выбор.

Убежище или смерть.

Когда мне удается заснуть, я вижу сон. Снова и снова я вонзаю в демона кинжалы. Снова и снова разверзается его пасть и передо мной зияет бездна, глубокая, черная. Снова и снова я падаю…

Но Грейс обнимает меня и тянет, и клинки выскальзывают из его груди, и черная кровь хлещет в воду, словно чернильный смерч. Грейс толкает меня на алтарь, заставляет вжаться спиной в свое тело, наклоняется надо мной с улыбкой. Ее кудри расплываются вокруг головы темным ореолом. Глаза у нее бестрепетные, решительные, непоколебимые; уверенным и одновременно бережным движением она застегивает у меня на шее цепочку с пентаграммой. А над ней, за ней разверзается чернота бездны, она нависает, нацеливается…

И вот я стою в сквере у церкви Святого Павла в Ковент-Гарден. Я смотрю в безоблачное голубое небо над головой и наблюдаю, как посреди всей этой пустоты парит одинокая черная ворона. Такая же пустота заполняет сейчас все мои мысли, все мое тело, всю мою душу.

День Всех Святых.

Я пришла помолиться за мертвых.

Я пришла помолиться за Грейс.