Мы парили во времени и пространстве, вокруг многоцветным бриллиантовым кружевом лучей сверкали софиты, в уши толкалась музыка — громкая, грубая и такая смазанная, что мне никак не удавалось уловить сколько-нибудь внятный ритм. В перекрещенных лучах софитов было видно, как от толпы поднимаются дрожащие миазмы телесного жара, а вместе с ними соленый пот и толкотня несовместимых запахов — духов, лосьонов после бритья, дезодорантов и фруктовых коктейлей. И все это, словно огонь маяка в кромешной тьме, перекрывал зазывный нестройный хор оглушительных басовых аккордов — биение тысячи сердец, которое накрыло меня волной, половодье пульса, потопившее меня в потоке голодной слюны с металлическим привкусом, в потоке охотничьей страсти; мне казалось, что все кругом — моя добыча, и не более того…

Под нами открылся участок пола — разгоряченные светящиеся тела возбужденных людей разогнали холодные тени вампиров, с замкнутыми бесстрастными лицами, с замершими ледяными сердцами, — вампиров, которые дерзнули встать между мной и моей добычей!

Все равно никто от меня не уйдет.

Босые ноги коснулись деревянного пола, рука, обхватившая меня за талию, ослабила хватку, я выпрямилась, вдохнула аромат недавно выпитой крови. Скулы заныли еще сильнее, я понимала, что на этот раз не удовольствуюсь парой глотков, пылающий зуд в жилах гнал меня по следу добычи. Я шагнула в сторону налитых розовым сиянием людей, и толпа, окружавшая меня кольцом, отпрянула, тоненькие испуганные смешки и лихорадочный перестук сердец были еле слышны за гулкой ритмичной завесой музыки, отдававшейся во всем теле. Я сосредоточилась, чтобы наслать на них морок, — пусть замрут на месте и не шевелятся, на этот раз я не буду, как обычно, играть с ними в кошки-мышки, мне не до игр, я хочу крови, я хочу их сожрать! Ближе всего ко мне стоял молодой парень. Он нервно улыбнулся, на горле дернулся кадык. Я наткнулась взглядом на бьющуюся под челюстью жилку, заурчала, обнажив клыки. Парень в ужасе вытаращился на меня — и тут мой разум сомкнулся на нем стальным капканом, лицо у него стало бессмысленное от морока, узы между нами затрепетали звенящей струной. Я сделала еще один выпад и разом захватила сознание доброй дюжины светящихся тел вокруг, подчинила их своей воле, оставила про запас — легкая добыча.

От предвкушения все мышцы у меня напряглись, отвердевшие соски терлись о неподатливый металл бикини, между ног сладко пульсировал скользкий жар — но это не имело никакого отношения к сексу, секс — это когда тебя швыряют на пол, бьют и ломают, сколько ни проси пощады…

Отмахнувшись от непрошеных мыслей, я глухо зарычала, как рычат довольные хищники. Теперь мой черед рвать, терзать, уродовать, мучить — вволю, досыта, — мой черед хохотать в ответ на мольбы, плач, крики, мой черед пронзать слабую податливую плоть. Меня заволокла утробная жажда крови. Я присела на корточки, изготовясь к прыжку, растопырила пальцы, ногти росли и заострялись, превращались в острые как бритвы когти…

Металлический ошейник впился в горло, рванул меня назад, не дал добраться до добычи. Я развернулась, злобно визжа, и оказалась лицом к лицу с Маликом.

— Не смей! — отчеканил он. — Я тебе запрещаю!

Он поддернул цепь, туго натянул ее, снова потащил меня к себе, и я волей-неволей споткнулась и упала перед ним на колени. Бесстрастно глядя на меня, он протянул руку.

Я полоснула по ней когтями — потекла кровь — и ухватилась обеими руками за цепь: только бы вырваться, только бы освободиться, а уж там… На этот раз Малик меня не удержит!

Руки и плечи у него взбугрились мышцами, но он не отпустил меня.

Тогда я призвала тех людей, на кого успела наслать морок, и услышала дружный вздох — они столпились у меня за спиной. Но тут разум Малика ворвался в мой и одним махом разрушил морок, перерубил узы — и моя ярость осталась одиноко бушевать в ледяном безмолвии его сознания.

Гулкая музыка утихла, сменилась тишиной. Потом послышался шелестящий шепоток — три софита нашарили нас на полу, пригвоздили к месту перекрывающимися кругами света. В голове у меня прозвучал далекий голос — Малика, мой, непонятно чей:

— Представление начинается!

Рядом с Маликом возникла Элизабетта — в своей девичьей маске, бронзовый палаш лежал на плече, словно древко копья.

— Я говорила, что она взбесилась, Малик аль-Хан, но ты не желал меня слушать! — Ее слова отдавались эхом, словно из мегафона. — Теперь ты сам видишь, что в твоем кровном клане в очередной раз проявилось проклятие!

— Не надо было вмешиваться не в свое дело, Элизабетта, — отозвался Малик. — Роза одержима демоном, а при таком содействии взбесилась бы даже ты со своей рафинированной кровью.

— Пф! — Платье взметнулось, бисерная бахрома победно застучала, а я представила себе, как когтями сдираю с Элизабеттиного личика эту мерзкую усмешку. — Какая разница, отчего она стала такой? Надо прикончить ее, пока она не устроила тут незнамо что! — Она схватила меч и нацелилась острием мне в яремную ямку. — Ну что, мне самой разделаться с этой стервой… — клыки выдвинулись на нижнюю губу… — или предоставить эту честь тебе?

— Не-ет, — процедил Малик, полыхнув голубым огнем в глазах. Он протянул руку и забрал меч из ее безвольных пальцев. — Не-ет, она моя. Отобрать у нее Дар — мой долг.

Я злобно зарычала — хотя та часть моего сознания, которая не хотела перегрызть ему горло, понимала, что он этого не сделает, что это актерство, что он не убьет меня, то есть Розу, потому что тогда мы оба погибнем… но так ли это? Я посмотрела снизу вверх ему в лицо, увидела написанную на нем неумолимость — и засомневалась. Но его воля по-прежнему сковывала меня, я не могла пошевелиться, не могла сопротивляться.

Демонята внутри кипели и горели — они не желали ждать, им не нравилось, что теперь они не в силах заставить меня лить кровь и сеять разрушение.

— Но сначала она принесет мне обет.

Малик выпустил цепь, и она с лязгом упала на пол.

— Ни… за… что! — Элизабетта подняла ногу и медленно опустила ее, вместо громкого «топ» получилось что-то размазанное — Малик опять останавливал время. — Я… не… позволю!

— Решать не тебе, это право принадлежит Розе.

Малик встал передо мной на одно колено, на лбу блестели бусинки кровавого пота.

«Женевьева, — прозвучал у меня в голове бесстрастный приказ. — Повторяй за мной. Я приношу тебе клятву верности, считаю тебя и только тебя моим повелителем и в знак этого пью твою кровь».

Я послушно повторила слова — голос звучал сипло, словно заржавел от неупотребления, язык с трудом ворочался, выговаривая слоги, из-за жгучей боли, терзавшей гортань.

Малик прикоснулся к моей щеке — и по жилам разлился лед, от которого личинки мгновенно притихли. Он протянул мне запястье.

«А теперь пей, Женевьева».

Не сводя с него взгляда, я ощерила клыки — и вцепилась ему в руку, пронзила кожу, присосалась, жадно, неутолимо.

«Женевьева, приготовься бежать, как только я прикажу».

Малик поднялся одним текучим движением, потянул меня за собой, клыки сами собой разжались. Он посмотрел наверх, и в его глазах я увидела Ханну — она наблюдала за нами через разбитое окно, перекосившись от колдовских усилий. Ханна высоко подняла руку и швырнула в меня каким-то светящимся магическим символом. Тот описал в воздухе яркую дугу и ударился мне в грудь, и демонята вырвались на свободу и, победно вереща, снова разбежались по моим жилам.

Малик снова посмотрел на меня, взгляд его потемнел и затуманился, он занес меч…

Я едва не задохнулась от ярости, не веря своим глазам. Он не сможет, он не посмеет…

…И обрушил его на меня.

Меч пронзил меня насквозь.

Я уставилась на рукоять в груди, чувствуя ледяное лезвие в сердце и длинный твердый клинок, торчащий между лопаток.

«А как же насчет бежать?!» — мысленно воскликнула я.

Но тут боль встряхнула меня с головы до ног, я превратилась в смерч из золотой пыли и унеслась в темно-багровые пучины памяти.

День, когда мне исполнилось четырнадцать. День, когда я должна была идти под венец. Я стояла посреди главного зала, гордо выпрямившись во весь рост, как меня учили. Высокие стрельчатые окна были распахнуты, в них лился тусклый лунный свет; слышалось далекое тявканье лисицы — других звуков, кроме собственного тихого дыхания, до меня не доносилось. Меня окружали гости — только вампиры, ни одного человека, ни одного сородича из волшебного народа. Некоторых из них я знала, они принадлежали к кровному клану отца, но остальные были незнакомые, вассалы моего жениха, которые пришли посмотреть, как их повелитель возьмет в жены фею-сиду.

Я стояла, оцепенев от потрясения, никого не видя и не слыша, делая вид, что не замечаю, как теплая кровь впитывается в подол платья из золотой парчи, как намокает от крови тонкая ткань туфель. Эта кровь пахла спелыми сладкими грушами.

Кровь Салли.

Салли подарили мне на день рождения, когда мне исполнилось двенадцать, она должна была стать моей личной горничной, компаньонкой и наперсницей. Предполагалось, что мы станем неразлучны — две девочки, которые будут расти и взрослеть вместе, — но Салли была тремя годами старше, подружки ее не интересовали, по крайней мере я. Впрочем, я ни на что не претендовала — Салли была такая красивая, с нежно-голубой кожей и иссиня-белыми волосами, к тому же отчасти мне сродни, поскольку ее прабабка была Синей Каргой, Кайлиак Баэр, — поэтому я была рада просто бывать с ней рядом.

Мой принц, мой суженый, Бастьен, Автарх, чудовище, шел мне навстречу. Он выпустил меч, и тот со звоном упал на пол. Босые ноги моего принца шлепали по крови, оставляя на плитах белые, не залитые кровью следы. С волос у него текло на плечи. Брызги крови на лице казались юношескими веснушками. Даже высокий рост — почти шесть футов — не делал его старше пятнадцати лет, возраста, в котором он получил Дар.

За ним тянулись тени — вездесущие, непроницаемые, неразличимые, неописуемые; спрашивать о них мне запретили.

Только теперь я поняла, кого скрывали эти тени: Малика аль-Хана, который был Автарху… кем? Этот вопрос выплыл из пучин памяти, словно обвинение, а затем снова медленно потонул во тьме.

— О моя принцесса-сида, ты прекрасна.

Красивое юное лицо чудовища сложилось в улыбку, в радостную, открытую улыбку, не скрывавшую ни клыков во рту, ни жажды боли в глазах.

— Благодарю вас, мой принц, — прошептала я, не в силах унять дрожь в ногах, и чем ближе он подходил, тем сильнее они дрожали.

Чудовище отвесило мне низкий галантный поклон и подало руку. На ладони свернулась тонкая косица из Саллиных иссиня-белых волос.

— Трофеи достаются победительнице, верно, моя нареченная?

Я вцепилась трясущимися пальцами в плотную материю платья. Я не желала быть победительницей, я никогда не желала быть победительницей — и даже не понимала, что участвую в состязании, пока оно не завершилось поражением. Я всегда знала, что буду у мужа не единственной: отец просветил меня на этот счет. Так что в моем будущем не было места ни победителям, ни побежденным, одни лишь волшебные сказки о прекрасном принце да «они жили долго и счастливо». Но Салли не знала правил игры, она твердо намеревалась победить, не понимая, что ее великая война — всего лишь жалкая стычка на границе, и в конце концов водрузила победный флаг — на всеобщее обозрение.

— Тебе не нравится мой подарок, о прелестная сида? — Он обтер косицей окровавленную грудь и снова протянул ее мне. — Разве ты не этого хотела?

«Возьми ее, Женевьева».

В голове прозвучал приказ, и рука сама собой протянулась вперед и схватила косицу с ладони жениха — ей не успели помешать ни страх, ни осознанная мысль.

— Я рассчитывал порадовать тебя, — нежно проворковало чудовище и повело рукой, словно охватывая весь зал. — Впрочем, у меня есть для тебя и другой свадебный подарок. — Чудовище снова протянуло ладонь, и в мерцании свечей сверкнуло ожерелье — от крови, стекавшей с пальцев, бриллианты превратились в розовые звезды. — Повернись, моя принцесса. Я застегну его.

«Делай, как он говорит», — велел голос в голове.

Я медленно присела в реверансе, наклонила голову в знак согласия, потом повернулась, как велел суженый, — сердце гулко бухало в груди, спина похолодела от ужаса. Я посмотрела в аристократическое лицо отца — он гордо приподнял подбородок, но все равно было видно, как он боится, — и в испуганные глаза мачехи Матильды. Она нервно подняла руки к горлу, прикоснулась к черным опалам, обвивавшим шею, губы приоткрылись, блеснули клыки, — то ли она хотела что-то сказать, то ли собиралась остановить чудовище…

Но нет — она плотно сомкнула губы, взгляд сапфировых глаз опустился на растекающееся по полу озеро крови.

Это был последний раз, когда она смотрела на меня.

«Женевьева, приготовься бежать. Как только я прикажу».

Бриллианты обвили горло, тяжко легли на похолодевшую кожу.

— Подарок, достойный королевы — моей королевы фей, — сказал Бастьен и туго натянул ожерелье, специально намотал его на палец, чтобы оно врезалось мне в плоть.

Нагнувшись, он прикоснулся губами к моей шее — как будто приложил клеймо. Чудовище резко втянуло ноздрями мой запах, и от ужаса по спине у меня побежали мурашки.

— Сидская кровь, сладкая, густая, словно мед, приправленный страхом, — проговорило чудовище голосом, в котором смешивалось удовлетворение и предвкушение. — Сида и к тому же девственница — я не ошибаюсь, Александр? Ручаетесь ли вы честью, что еще никто не отведал ни тела, ни крови вашей дочери? Подтверждаете ли, что она готова по доброй воле отдаться мне, чтобы я взломал ее печать своим мечом?

От паники спасительная броня отупения пошла трещинами, и по ноге у меня под платьем побежала струйка мочи и смешалась с кровью на полу.

— Мы выполняли вашу волю, мой повелитель. — В глазах отца мелькнуло страдание — и пропало.

«Женевьева, беги!»

Я бросилась бежать — в дубовые двери, в ночную тьму, оскальзываясь на влажной земле, путаясь в тяжелом парчовом платье, хрипя, задыхаясь, — мышцы сводило от страха, но я понимала, что надо спасаться, понимала, что от теней мне не уйти…

Он поймал меня, обхватил сзади, все кругом заслонили боль и кошмар — меня прижали к земле, крепко держа за волосы, преследователь навалился сверху, придавил меня всем своим весом — казалось, он гораздо больше меня, — в шею впились острые клыки, как я ни молила о пощаде, как жалобно ни кричала…

…а потом он поцеловал меня в губы — и его поцелуй был холоден, как смерть.

Со всех сторон напирала багровая тьма, назойливые руки хватали меня, щипали, тормошили, терзали. Воздух наполнился густым пряным ароматом, медная сладость заливала рот, в дальней дали маячила, словно северное сияние, золотистая дымка. Однажды я уже побывала здесь — как и в тот раз, я была опутана черной шелковой бечевой, которая обвивала меня, проходила сквозь меня, привязывала меня к багровой черноте, не давала настырным рукам растерзать меня, превратить в рой танцующих бабочек и рассеять его в золотой дымке.

«Женевьева!»

Голос Малика доносился и сверху, и снизу, еле различимый, от него кружилась голова, а черная бечева тянула меня в разные стороны, будто решила разорвать пополам.

— Поздно, вампир, время упущено. — Во втором голосе, низком, с картавинкой, слышалась тревога. — Ее душе давно вышел срок вернуться в тело.

— Кельпи, я по-прежнему ощущаю связь с ней, хотя сейчас мне труднее дозваться ее, чем в первый раз, когда душу отделили от тела.

«Женевьева!»

На этот раз призыв донесся снизу, громче, настойчивее. Я поплыла вниз, к нему навстречу.

«Женевьева!»

В вышине отдалось эхо, и я замерла.

— Надо было оставить чары как есть, чтобы души вернулись в тела на рассвете, как полагается, а не пытаться силой привести их в действие до поры!

— Тогда тело Женевьевы оказалось бы во власти колдуньи. — Было слышно, что говорящий еле сдерживает раздражение. — Нельзя так рисковать.

— Ах, несомненно, но вдруг ты создал узы с ней очень давно, вдруг они успели разорваться? — Слова звучали резко, сипло. — Тогда ее душа заблудится, потеряется, чего доброго, даже угаснет!

«Женевьева!»

Боль скользнула по бечеве, словно ломкий лед, бечева лопнула — и я полетела назад.

Я пришла в себя — и обнаружила, что кругом никого нет, а я лежу голая в луже подсохшей крови и в горле першит от запаха кислых груш. Как и в первый раз, в высокие стрельчатые окна лились лучи полуденного солнца, нарезали на каменном полу полосы света и тени. Преодолевая боль во всем теле, я поднялась на четвереньки, потом встала, выпрямившись во весь рост. Разорванное свадебное платье из золотой парчи громоздилось неряшливой грудой у тяжелых дубовых дверей, рядом валялась иссиня-белая косица, а когда я поглядела на то место, где расчленили Салли, в глаза мне ударило ослепительное солнце. Я подошла туда, где со вчерашнего вечера лежал меч, и уставилась на него, сжимая и разжимая кулаки.

На этот раз я уже не маленькая.

На этот раз я никуда не побегу.

На этот раз я с ним поквитаюсь.

Тут меня взяли за руку ледяные пальцы, я медленно обернулась — и взглянула в темные настороженные глаза Козетты, девочки-призрака.

— Женевьева, это больше не твое время, — мягко проговорила она. — Нельзя здесь оставаться, это опасно. — Девочка потянула меня за руку, вид у нее был испуганный. — Пошли, они оба тебя ждут, и остальные…

Какие еще остальные?

Я повернулась и вслед за Козеттой двинулась обратно в багровую черноту…

Когда я снова пришла в себя, меня так и подбросило — в ушах грохотал пульс, глаза распахнулись, и я увидела лицо Малика. Он сидел на мне верхом, прижав обе руки к холодной коже у меня над сердцем. В ночном небе над его головой виднелась россыпь серебряных крошек — звезды, земля подо мной подалась — мягкий песок.

— Женевьева… — Голос звучал сипло, словно Малик долго звал меня и не мог дозваться.

— Той ночью — это был ты. — Я облизнула губы. — Это ты меня тогда укусил.

— Разумеется. — Между бровей у него обозначилась тонкая складка. — А ты как думала?

— Он. Я всегда считала, что это он.

— Он не стал бы гнаться за тобой самолично — ведь у него был я, его правая рука.

Страх взорвался яростью. Я стиснула кулаки:

— Ах ты сволочь! Ты же бросил меня умирать!

На его лице появилось непонятное выражение:

— Я не бросил тебя умирать.

— Ага, щас!

— Я тебя убил. Как сегодня. Сердце у тебя не билось, кровь не текла по жилам, легкие не вдыхали воздух, кожа на ощупь была холодной и безжизненной. Если бы ты не была сидой, сомневаюсь, что тебя удалось бы оживить.

Я вытаращилась на него, отчаянно пытаясь уловить ускользающую мысль.

— Не понимаю!

Он нахмурился еще сильнее:

— Ты бы предпочла, чтобы я вернул тебя Автарху живой?

«Нет!» — завопил в голове голос — мой голос в четырнадцать лет.

Малик прикоснулся к моему лбу:

— Спи.