Наши попутчики по рейсу, завсегдатаи американо-австралийских авиалиний, в один голос расхваливали отель «Гранд-Пасифик» в Вити-Леву: лучшего, мол, в западной части Тихого океана не сыскать. Даже поверхностное знакомство с гостиницей убеждало в их правоте. Чуть старомодный, но роскошный, сверкающий, точно серебряная монета новой чеканки, он столь успешно сочетал учтивость с деловитостью, что любой владелец английского отеля при встрече с этими чудесами сервиса схватился бы за голову. Шикарные спальни. Великолегтное питание. Уверен, память о нынешнем ужине будет украшать наши сновидения еще много лет. А вид с веранды на подернутые дымкой горы — зрелище для богов. Панорама нездешнего мира.

Увы, в нашем несовершенном мире нет совершенства. И запоры в спальнях отеля тоже оказались несовершенными. Я заподозрил это, когда посреди ночи меня ткнули в плечо. Правда, в тот момент меня разволновало не качество дверей и замков, а бесцеремонное самоуправство пальца, ввинтившегося мне в мышцы. Изо всех известных мне пальцев этот оказался самым жестким, прямо-таки стальным. С трудом одолевая дремоту, я открыл глаза, сощурился на лампу под потолком и наконец сосредоточился на своем левом плече. Вот оно что! Стальной палец, он и впрямь стальной.

Стальной, тускло поблескивающий кольт 38-го калибра. Дабы у меня не было сомнений в подлинности предмета, владелец оружия приставил дуло к моему зрачку, к правому глазу. Клянусь, сквозь дырку весь ствол просматривался! Пистолет, совершенно точно! Глаза на то и даны, чтобы смотреть. Так. Пистолет, коричневое волосатое запястье, белый рукав кителя, невозмутимое смуглое лицо под мягкой мятой шапочкой яхтсмена.

Опять пистолет.

— О'кей, приятель! — молвил я, стараясь выказать хладнокровие. Увы, голос мой обернулся карканьем — хриплым карканьем вороны на башнях Макбетова замка. — Вижу, у тебя пистолет. Вычищенный, смазанный и все такое. Но лучше в ты его убрал. Пистолет — опасная игрушка.

— Умничаешь?! А! — проговорил он жестко. — Показываешь молодой жене, какой ты герой? Только все это несерьезно, Бентолл! Ты ведь не станешь поднимать шум? Затевать кутерьму?

Ах, как хотелось поднять шум и затеять кутерьму! Как хотелось отобрать у него пушку — и по башке! Когда суют пистолеты дулом в глаз, во рту почему-то пересыхает, пульс учащается и адреналин выбрасывается в диких количествах. Я начал излагать в подробностях то, чего бы мне хотелось, но он кивнул в сторону.

— А если станешь, глянь сперва туда.

Я повернул голову — медденно, чтоб никого не спугнуть. Мужика по другую сторону кровати вполне можно было в назвать симфонией в черных тонах, кабы не желтизна зрачков. Черный китель, черный морской свитер, черная шляпа и наичернейшая из всех физиономий, какие я видывал на своем веку. Эта чисто индийская физиономия — тощая, суровая, нос торчком — принадлежала низкорослому, щуплому типчику. Но зачем ему рост, если у него есть то, что есть. А именно ружье 12-го калибра, укороченное на две трети. У меня появилось странное чувство: куда ни глянь, всюду перед собой видишь темный туннель без просвета в конце. Неспешно повернулся к представителю белой расы:

— Ты мне все втолковал. Присяду я, что ли?

Он кивнул и отступил на пару футов. Я спустил ноги на пол, покосился на Мэри Гопман, сидевшую в кресле близ своей кровати, Рядом с ней стоял третий пришелец, тоже смуглый до черноты. На Мэри было бело-голубое шелковое платье без рукавов. Это последнее обстоятельство и позволило мне разглядеть четыре отметины повыше локтя: видно, хватанули ее без особых церемоний за руку.

Хоть и приехали мы несколько часов назад, оставив позади утомительную, нескончаемую тряску дороги, я был практически при полной экипировке — за вычетом ботинок, пиджака и галстука. К незапланированному путешествию нас вынудили незапланированные затруднения: в районе аэропорта, на другом конце острова, ночлега не оказалось. Наводнившие отель толпы неприкаянных пассажиров сняли с повестки дня вопрос об отдельных комнатах для мистера и миссис Бентолл.

Но одетыми мы остались вовсе не из ложной скромности. Гостиничный бум спровоцировала незапланированная посадка самолета в Суве. А что спровоцировало эту незапланированную посадку? Эта проблема лишила меня покоя. Все началось с пожара, вспыхнувшего на нашем ДС-7, едва самолет кончили заправлять и убрали шланги. Огонь погасили в одну минуту, но командир корабля резонно отказался продолжать рейс, пока технари с Гавайских островов не определят размеры ущерба. Я многое отдал бы за то, чтоб выяснить причину пожара.

Я верю в совпадения, но не дохожу в этой вере до идиотизма. Четверо ученых исчезли вместе со своими женами по пути в Австралию. Шанс исчезнуть имелся также у пятой четы, то есть у нас. Задержка в аэропорту Сувы на островах Фиджи выглядела как попытка задействовать этот шанс.

Вот почему мы не раздевались на ночь. Вот почему заперлись и прямо в одежде дежурили. Приняв вахту первым, я стоически отсидел в потемках до трех утра, а в три легким касанием разбудил Мэри и тотчас улегся почивать. Уснул я мигом, а она, кажется, сразу последовала моему примеру. Мне удалось глянуть украдкой на циферблат своих часов. Они показывали всего-навсего три двадцать. Одно из двух: либо я будил ее слишком деликатно — и не добудился, либо ее подкосила усталость — следствие прошлой бессонной ночи. Ведь перелет Сан-Франциско — Гавайи протекал столь тяжко, что даже тренированные стюардессы не выдерживали.

Да что, впрочем, махать кулаками после драки!

Надев ботинки, я всмотрелся в Мэри повнимательней. Ореол безмятежности вокруг ангельского чела померк, лицо побледнело, голубые тени утомления сгустились под глазами. Путешественница-мученица, вконец вымотанная дорогой. Перехватив мой взгляд, она заговорила:

— Каюсь, что я...

— Помалкивайте! — распорядился я свирепо.

Она заморгала часто-часто, словно схлопотала по физиономии. Затем, поджав губы, уставилась на свои чулки. Мужчина в яхтсменской шапочке противно захлюпал, ну, как вода, толчками опорожняющая засоренную раковину.

— Не берите его слова в голову, миссис Бентолл. Он вякает для блезиру. На земле не протолкаться — кругом крутые парни вроде Бентолла.

А крутые они для показухи. А на деле — хлюпики. С перепугу еще огрызаются. Ловят в крике кайф. Да на кого огрызаются? На слабаков! — Он испытующе и отнюдь не благожелательно покосился на меня:

— Верно, Бентолл?

— Чего тебе надо? — хрипло спросил я. — Что означает это... это вторжение? Зря теряешь время, парень. Ну, есть у меня долларов этак сорок. Есть туристские чеки. Тебе они без пользы. Камешки моей жены...

— Почему вы оба при параде? — спросил вдруг он. Я насупился.

— Не понимаю, зачем...

Нечто твердое, холодное и хамоватое ткнулось мне в затылок. Тот, кто укорачивал дуло этого двенадцатикалиберного ружья, плохо отшлифовал его жерло.

— У нас с женой приоритетное положение, — быстро отозвался я, совмещая две малосовместимые тональности: испуганную и павлинью, позерскую. — У меня крайне срочные дела. Я сообщил об этом начальству аэропорта. Известно ведь, что некоторые ночные рейсы садятся в Суве на дозаправку. Ну вот я и попросил, чтоб при первой же оказии нас отправили. Здешняя челядь предупреждена, держит руку на пульсе... — Я вешал ему лапшу на уши. Пусть проверят. Дневная смена давно разошлась по домам. Спрашивать не у кого. Но, кажется, он мне и так поверил.

— Очень интересно, очень интересно, — проворчал он. — И вполне подходяще... Миссис Бентолл, можете подсесть к вашему мужу. А то вы дрожите. Если от холода, муж вас согреет. — Она пересекла комнату, села рядом со мной и уставилась в пространство. Тогда он позвал:

— Кришна!

— Да, капитан! — откликнулся индус, сперва карауливший Мэри.

— Пойди прогуляйся. Как увидишь телефон, позвони в отель администратору. Скажи, звонишь из аэропорта. Только что, мол, сел на дозаправку КLМ, на нем, мол, есть два свободных места. Пускай, мол, они в темпе выезжают. Понял?

— Да, капитан! — Блеснув белоснежными зубами, Кришна направился к двери.

— Не туда, дурак! — Капитан кивнул в сторону французской двери на веранду. — Зачем проталкиваться через толпу любопытных, верно? Теперь так. Как только закончишь разговор, бери такси у своего дружка — и к парадному. Скажешь, что тебя вызвали из аэропорта. И мигом в номер за чемоданами.

Индус кивнул, открыл французскую дверь и испарился. Мужчина в яхтсменской шапочке зажег бычок, выдохнул облако дыма мне в лицо, ухмыльнулся:

— Ну как, лихо сработано?

— Что вы намерены с нами сделать? — настоятельно поинтересовался я.

— Захватить с собой в путешествие. — Он вновь заухмылялся, обнажая неровные прокуренные зубы. — И ни у кого не будет никаких вопросов. Все решат: вы улетели в Сидней. Вот ведь беда, верно. А теперь — подъем, руки за голову и кругом марш!

На меня смотрели три дула, самое далекое — в восемнадцати дюймах от меня. Так что разумней всего было подчиниться приказу. Яхтсмен позволил мне лишний разок окунуться взглядом в зияющие пасти темных железнодорожных туннелей, пошекотал ребра пистолетом, обшарил одежду опытной рукой, которая не упустила бы и спичечной головки. Наконец давление пистолета на позвоночник ослабло. Яхтсмен сделал шаг назад.

— О'кей, Бентолл, присаживайся. Диву даюсь. Фраера такого пошиба обычно мнят, будто без пушки им жизнь не в жизнь. А у тебя... Может, в шмотках? Пошмонаем поздней. — Он переключил свой исследовательский пыл на Мэри Гопман. — А как насчет вас, леди?

— Не прикасайтесь ко мне? — воскликнула она. — Вы не посмеете до меня дотронуться, наглец! — Она вскочила на ноги, прямая, как королевский гвардеец. Руки по швам, пальцы сжаты в кулак. Глубокий вдох — быстрый выдох, еще глубокий вдох — еще быстрый выдох. Без каблуков росту в ней было от силы пять футов четыре дюйма, но гнев несколько дюймов ей прибавил. — Как вы смеете подозревать... Разве похоже, что я... Конечно же никакого оружия у меня нет.

Медленно, внимательно, но без излишнего цинизма его глаза прошлись по всем складкам и изгибам одежды, облегавшим ее тело с предельной откровенностью. Он вздохнул.

— Конечно нет. Чудес на свете не бывает, — признал он с явным сожалением. — Может, в шмотках? Но время терпит. Пока мы не доберемся до места, чемоданов вам не видать. — Еще мгновение раздумий. — У вас, кажется, есть сумочка, не правда ли, леди?

— Не прикасайтесь к моей сумке своими грязными руками! — воскликнула она.

— И вовсе они не грязные, — возразил он мягко. Поднес руку к своим глазам. — Во всяком случае, не такие уж и грязные. Итак, вашу сумочку, миссис Бентолл!

— Она в шкафчике у кровати, — с презрением бросила она.

Не сводя с нас глаз, он прошел в другой конец комнаты. У меня мелькнула мысль, что он не очень-то полагается на того парня, с мушкетоном. Он достал из шкафчика серую сумочку из крокодиловой кожи, отстегнул пряжку и вытряхнул содержимое на кровать: деньги, гребень, носовой платок, косметичку и всякую прочую дребедень, вплоть до губной помады. Но пистолета среди этой дребедени не было.

— Действительно на вас не похоже, — сказал он, как бы извиняясь. — Но ведь чтоб до пятидесяти дожить, даже собственной мамочке нельзя доверять, леди, и... — Тут он замолчал, взвешивая сумочку на руке. — Тяжеловата она все-таки! — Он заглянул внутрь, погрузил туда руку, вытащил обратно, ощупал сумку снаружи, снизу. Послышался слабый клацающий звук, и второе дно отвалилось, повиснув на скрепках. Теперь послышался удар тяжелого предмета об пол. Яхтсмен нагнулся и поднял тупоносый пистолет-автомат.

— Еще одна липовая зажигалка! — подытожил он весело. — А может, это флакон или пудреница? Да мало ли что!

— Мой муж ученый. В своей области — крупнейшая фигура, — весьма категорично заявила Мэри Гопман. — На него дважды покушались. Я... У меня есть разрешение на пистолет.

— Ладно, я выдам вам расписку, так что все будет красиво и по закону, — сказал он успокоительно. Но испытующий взгляд яхтсмена свидетельствовал: это миролюбие показное. — Итак, на выход! Рабат, — это распорядителю укороченного мушкетона, — через веранду! И чтоб между парадным и такси они были как шелковые!

Операция была организована на высшем уровне. Я не смог бы ничего предпринять, даже если в попытался. Но я и не пытался. Пока не пытался.

По-видимому, он не хотел нас убирать — сейчас и здесь. А я сейчас и здесь не получил еще ответа на свои многочисленные вопросы. Так стоило ли мне убегать?!

Раздался стук, и яхтсмен исчез за гардинами, драпировавшими французские окна, вошел рассыльный, взял три чемодана. Кришна, обзаведшийся к этому времени остроконечным чепчиком, следовал за рассыльным с плащом на руке, что вполне соответствовало метеорологической обстановке: за окном лил дождь. Но я смекнул: под плащом не только рука, под плащом еще кое-что. Кришна вежливо пропустил нас вперед, забрал четвертый чемодан и пристроился в арьергарде. В конце ддинного коридора показался мужчина в яхтсменской шапочке, он вышел из нашей комнаты и последовал за нами, на достаточном расстоянии, чтобы не выглядеть одним из нас, и достаточно близко, чтобы пресечь любой мой взбрык. Видимо, подобные приюшчения были ему совсем не в новинку.

Ночной дежурный, тощий смуглый малый с печатью мировой скорби на лице, присущей всем ночным дежурным на белом свете, успел уже выписать счет. Пока я расплачивался, яхтсмен с лихо торчащим окурком вразвалку приблизился к конторке и вежливо поклонился клерку.

— С добрым утром, капитан Флекк, — почтительно проговорил клерк. — Нашли своего приятеля?

— Как же! — Ледяная гримаса сменилась приветливой. — Он сообщил мне, что те, кого я ищу, как на грех, укатили в аэропорт. Кликните мне, пожалуйста, такси, ладно?

— Сию минуту, сэр! — По-видимому, на этих широтах капитан Флекк пользовался влиянием. — Простите, а это срочно?

— Все мои дела срочные! — отрезал Флекк.

— Разумеется, разумеется! — Клерк разнервничался, заискивая перед Флекком. — Видите ли, по счастливому совпадению, мистер и миссис Бентолл как раз едут в аэропорт, и такси их уже ждет...

— Рад познакомиться с вами, мистер... гм... Бентолл, — сердечно молвил Флекк, сжимая своей правой рукой мою в приступе показной моряцкой сердечности так крепко, что едва ее не раздавил. Зато левая рука как бы не фигурировала вообще. Левую яхтсмен держал в кармане жеваной куртки, рискуя с корнем его вырвать продвинутым на боевой рубеж пистолетом. — Мое имя Флекк. Я тороплюсь в аэропорт. И если вы окажете мне любезность... расходы, естественно, пополам... я буду вам безмерно благодарен.

Что и говорить, профессионал! Меня с Мэри наши новые знакомые буквально вытолкали из вестибюля, подведя к машине с учтивой предупредительностью метрдотеля, определяющего вас за наихудший столик в битком набитом ресторане. Если у меня и оставались сомнения в профессиональной компетентности Флекка, они мигом выветрились, когда на заднем сиденье меня стиснули с двух сторон Флекк и Рабат. Ни дать ни взять клещи гигантского краба. Слева — двенадцатикалиберный мушкетон Рабата, справа — автоматический пистолет Флекка. Обе игрушки упираются — правда, с разных сторон — в подреберье, как раз туда, откуда их ни за что не сдвинешь. Я сидел чинно-благородно, стараясь не шевелиться. Зачем провоцировать дополнительные осложнения в условиях сплошного риска?

Проржавевшие рессоры, несчетные дорожные ухабы — один толчок и указательный палец Флекка — или Рабата? — ненароком нажмет на спуск.

Мэри Гопман сидела впереди, рядом с Кришной, притихшая, нездешняя.

Любопытно, много ли в ней осталось к данному моменту апломба, самоуверенности и кокетства — всего того, чем она столь лихо козыряла в кабинете полковника Рейна? Кто ответит на этот вопрос? Преодолев в тесном соседстве с нею, локоть к локтю, 10 тысяч миль на борту самолета, я по-прежнему не знал о ней ровным счетом ничего. Благодаря ее личным стараниям.

О городе Сува я тоже ничего не знал. Но даже если в знал Суву как свои пять пальцев, ни за что не определил бы, куда нас везут. Два человека впереди, еще один — справа, еще один — слева. А то, что попадает в поле зрения через незагороженные участки боковых стекол, смазано сильным проливным дождем. Что в таких условиях разглядишь?

Мелькнула темная громада кинотеатра, потом насыпь, потом канал, рой огоньков, отразившихся в его темных водах. Несколько узеньких неосвещенных улиц. Потом рельсы, гулко сотрясающие нашу колымагу.

Длинная череда железнодорожных вагонов. Кое-какие из этих впечатлений резко расходятся с моим идеалом — «островком на юге Тихого океана». Чем и как? Обдумать сию проблему не успеваю. Машина резко затормозила, отчего мушкетон чуть не продырявил меня насквозь. Капитан Флекк выпрыгнул наружу, приказав мне вылезать. Я выбрался из такси, принялся разминать затекшие мышцы. Вокруг — непроглядный, замогильный мрак. Льет дождь. За его завесой смутно различимы две угловатые конструкции. Нечто вроде портовых кранов. Но наше местонахождение можно вычислить даже с закрытыми глазами, держа нос по ветру. Пахнет дымом, нефтью, ржавым железом. Пахнет смолой, пеньковыми канатами, сырыми снастями. А все эти запахи перешибает запах моря.

Что правда, то правда. Сна я не добрал, острых ощущений перебрал, и голова в результате работает со скрипом. Но и без великих интеллектуальных озарений ясно, что капитан Флекк не собирается отправлять нас в Сидней самолетом австралийского рейса КLМ. Я пытаюсь заговорить, но Флекк отстраняет меня пренебрежительным жестом. Освещает карманным фонариком чемоданы, для которых Кришна отыскалтаки лужу погрязнее. Флекк прихватывает пару чемоданов, дружелюбным кивком приглашая меня следовать его примеру и его маршруту. Рабат без всякого дружелюбия поддерживает волеизъявление начальства тычком в бок. Честно говоря, этот Рабат со своим двенадцатым калибром и гнусными манерами сидит у меня в печенках. Флекк явно перекормил его ссылками на американские триллеры.

То ли Флекк обладал кошачьей способностью видеть в потемках, то ли держал перед мысленным взором подробную карту местности со всеми тросами, канатами, тумбами и булыжниками, но нам не пришлось долго плутать, и упал я всего раз пять, не болыяе. Но вот он замедлил ход, повернул направо и двинулся по каменным ступенькам вниз. Без излишней поспешности сперва включил фонарик, за что я ему мысленно выразил искреннюю признательность: покрытые тиной ступеньки без перил доверия не внушали. Каюсь, было у меня искушение уронить Флекку на макушку чемодан.

Экспериментально проверить его реакцию на закон всемирного тяготения. Но я подавил сей порыв по двум причинам: во-первых, два дула по-прежнему сверлят мне спину. А во-вторых, свыкшиеся с темнотой глаза мои уже различают смутный контур судна у подножия лестницы. Ну, допустим, собьешь его с ног, максимальный ущерб потерпевшего минимален — пара царапин. А моральный — максимален. По самолюбию Флекка будет нанесен удар, после которого он мигом сменит милостивый тон на гнев, дружелюбие — на мстительность. Кстати, выстрелив, он не промахнется. Такие стреляют наверняка.

Я покрепче сжал чемоданные ручки и продолжил нисхождение по скользким ступеням с настороженностью Даниила в приятном обществе спящих львов.

Кстати, разница не столь уж велика. Разве что львы в данном случае на полную катушку бодрствуют... Через пару секунд Мэри Гопман и оба индуса были на причале рядом со мной.

Сейчас от морской глади нас отделяло едва ли футов восемь. Я все таращился на судно, пытаясь определить его тип и размеры. Но небо, затянутое тучами, было невыгодным фоном. Мои наблюдения сложились приблизительно в такой черновой набросок. Судно широкое, длина — футов семьдесят, ну, двадцатью больше или меныле. И мачты — то ли две, то ли три. Вдруг дверь палубной надстройки распахнулась, яркий свет, хлынувший наружу из помещения, буквально ослепил меня.

Длинная тощая фигура быстро пересекла освещенный прямоугольник. Дверь тотчас закрылась.

— Ну как, босс, порядок? — В Австралии я не бывал, но австралийцев встречал изрядно. В данном случае акцент неоспоримо изобличал австралийца.

— Порядок. Они у нас в руках. И поосторожней с этим треклятым освещением. Мы загружаемся.

Посадка прошла без приключений. Палуба корабля плотро прижата к причалу. Тридцать дюймов вниз — и ты на палубе. На деревянной, дощатой, а не стальной. Это я засек сразу.

Когда все забрались на судно, капитан Флекк спросил:

— Готовы мы к приему гостей, Генри? — В голосе слышалось облегчение: слава, мол, Богу, рискованная кампания позади.

— Каюты готовы, босс, — ответствовал Генри мерзким грубым голосом. — Показать им?

— А что, покажи. Я буду у себя. Повидаемся позже. И пожалуйста, без фокусов!

Генри направился к корме, мы — за ним, за нами — конвойные. Когда палубная надстройка осталась позади, он осветил фонариком крышку люка.

Нагнулся, убрал болт, открыл люк, направил луч в зияющую дыру.

— Спускайтесь.

Я, отсчитывая ступеньку за ступенькой на отвесной стальной лестнице, иду первым. Сразу за мной — Мэри Гопман. Считаю: раз, два... Десять ступеней. Едва светлая головка Мэри оказывается на уровне палубы, люк захлопывается. Слышен скрежет задвижки. Еще две-три ступеньки вниз — и пора осмотреться.

Отвратительный каземат, непроглядно темная тюрьма. Впрочем, зачем сгущать краски? Тусклый светлячок пробивается сверху, сквозь щели люка, ведь в рубке на палубе горит лампа. Так что определиться в пространстве можно без помощи рук и передвигаться — без тросточки. Но все равно гнуснейшая резиденция, равных в мире не сыщешь. И вонища жуткая.

Бубонная чума, а не запах. Разит — аж небесам тошно.

Единственный путь отсюда тот, что ведет сюда. Поближе к корме — дощатая перегородка, между досками — щель. Бесполезная. Ничего сквозь нее не разглядишь, зато унюхаешь. Запах бензина. Значит, там машинное отделение. Поближе к носу — две незапертые двери. Одна — в примитивный сортир. Унитаз и раковина с краном. Из крана, если пожелаешь, хлынет вода — коричневая, солоноватая, но все-таки не морская... Вторая — в крохотную, четыре на шесть, каморку, почти полностью загроможденную койкой, кажется, без простыней, зато с одеялами, по первому впечатлению вполне приличными. В передней части трюма просматриваются — наверху, слева и справа — отверстия, по шесть дюймов в диаметре. Вероятно, вентиляция, не такая уж роскошь в предлагаемых обстоятельствах. Жаль только, что в эту безветренную ночь — да еще на стоянке — она бездействует.

Весь трюм от носа до кормы опоясан досками В четыре ряда. Два ряда, те что поближе к бортам, ограждают ящики, пирамиды ящиков вдоль всех стенок лишь возле вентиляторов — проемы, открывающие достул воздуху.

Между внешними и внутренними рядами досок наложены в половину высоты трюма еще какие-то ящики да мешки. Между внутренними перилами, от машинного отделения до двух дверей на носу, — проход фута в четыре шириной. Под ногами у нас — деревянный пол со скребком и веником он не встречался, думаю, еще со времен коронации.

Я продолжал осматриваться, постепенно обретая хладнокровие; в душе теплилась надежда, что освещение, хотя и убогое, все же позволит Мэри Гопман изучить мою тщательно выверенную мимику: некий баланс беспокойства, безразличия и бесстрашия. Как вдруг свет у нас над головой вовсе померк, секундой позже с кормы донеслось характерное нытье, переходящее в вой, сомневаться не приходилось: ожил мотор. Судно завибрировало, дернулось вперед, притормозило, и я явственно различил топот босых ног и шлепанье сандалий — с корабля уходили лишние. Потом мотор заглушил все побочные звуки. Судно слегка накренилось вправо и отвалило от причала.

Я нащупал в потемках руку Мэри Гопман. Гусиная кожа, влажная, холодная. Извлек спичку из коробка зажег огонек. Мэри зажмурилась от неожиданности. Перепачканные волосы ее сбились набок. Отсыревший шелк облепил тело. Она беспрестанно дрожала. Только теперь я осознал, как холодно и мокро в этой норе. Резким движением я погасил спичку, сорвал с себя ботинок и принялся барабанить по перегородке. Никакого результата.

Тогда я взобрался на ступеньку и стал обрабатывать кулаками крышку люка.

— Чего вы хотите? — спросила Мэри Гопман.

— Сервиса — хотя бы в минимальных дозах. Если нам в самое ближайшее время не вернут чемоданы, мне придется осваивать азы медицины, чтоб совладать с тяжелым случаем пневмонии.

— Может, уместней было бы завладеть экземпляром оружия, пускай даже легкого? — спросила она негромко. — Почему вы ни разу не спросили у них, с какой целью они нас сюда приволокли?

— Думаете, чтоб ликвидировать? Чушь! — Я попытался изобразить смешок, но он у меня не получился. Так, пустое хмыканье, и совсем не убедительное. — Уверен, они не намерены нас уничтожать. Во всяком случае, пока. С равной легкостью такой план можно было осуществить в Англии. И наконец, им незачем было ради столь элементарной операции доставлять нас на этот корабль. Грязная канава, мимо которой нас везли, да пара камней на шею — и дело с концом. Кроме того, капитан Флекк конечно же хам и проходимец, но на убийцу он, по-моему, не лохож. — Звучало это правдоподобно. Я и сам бы поверил в свою версию, кабы повторил ее раз сто. Мэри Гопман молчала, словно обдумывая мои слова.

Может, они и влрямь содержали крупицу здравого смысла.

Через пару минут мне наскучила крышка люка. Толку в моих джазовых упражнениях не было. Я перешел в другой конец трюма и там возобновил эту музыку. Каюты экипажа находились, по-видимому, за перегородкой, потому что реакцию я заполучил уже через полминуты. Кто-то лоднял крышку люка, и яркий луч фонарика прогулялся по трюму.

— Может, прекратите этот шум? — Кажется, Генри пребывал в дурном ластроении, — Поспали бы!

— Где наши чемоданы? — поинтересовался я. — Нам нужно переодеться.

Жена моя до нитки промокла.

— Давайте сюда, — проворчал он. Мы подошли. Он шагнул вниз. Потом принял у кого-то, у кого — мы не видели, чемоданы и посторонился, уступая дорогу капитану Флекку, вооруженному фонариком и пистолетом.

Капитана Флекка окружал этаким невидимым ореолом запах виски, повлекший тут же приятные последствия: вонища на миг поулеглась.

— Сожалею, что заставил вас ждать, — весело пробасил он. — Замки на этих чемоданах больно хитроумные. Итак, в конечном счете при вас не было пистолета, а, Бентолл?

— Разумеется, нет, — заявил я нахально. Конечно, пистолет при мне был, но в прошедшем времени, поскольку остался под матрасом в отеле. — Что за отвратный запах здесь, в трюме?

— Отвратный? Разве? — Флекк принюхался к гнусной атмосфере трюма с видом знатока, склонившегося над коньячной рюмкой. — Копра и плавники акул.

— Еще бы! — с горечью согласился я. — Долго мы будем торчать в этой дыре?

— Лучшей шхуны не сыскать... — вспыхнул было Флекк, но тотчас успокоился. — В восемь вам подадут завтрак. — Он осветил фонариком трюм и виновато продолжал:

— Дамы нечасто удостаивают нас своим присутствием, особенно такие, как вы. Надо было, конечно, навести чистоту. А все-таки койка там есть, с чистой постелью. Однако разуваться не советую.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Тараканы, — лаконично пояснил он, — весьма неравнодушны к пяткам. — Он быстро увел луч фонарика в сторону и тотчас высветил парочку чудовищных насекомых в несколько дюймов длиной. Насекомые, впрочем, мигом удрали.

— Такие большие? — прошептала Мэри Гопман.

— Потому что копра и мазут, — угрюмо объяснил Генри, — их любимая жратва, если не считать ДДТ. А уж это они получали галлонами. И ведь были недавно совсем малыши. Родители попрятались, понимали: от людей надо убраться подальше, они же...

— Хватит, — оборвал его Флекк. Потом вручил мне фонарик. — Держите.

Он вам пригодится. Увидимся по-утру.

Генри выждал, пока голова Флекка исчезнет в люке, отвел в сторону доски, огораживающие центральный проход, и указал на помост из ящиков высотой фута в четыре.

— Спите здесь, — посоветовал он. — В трюме водятся не только тараканы. И не гасите свет.

— Почему? Что еще может...

— Не знаю, — оборвал он меня. — Здесь я еще не ночевал. У них не хватит денег оплатить мне такой подвиг. — С этими словами он исчез.

Секундой позже захлопнулась крышка люка.

— Идет и распространяет вокруг себя благость и свет. Точно? — сказал я. — Любопытно, что под этой оболочкой скрывается? Готов побиться об заклад, они же наемные убийцы. Убийцы... они не...

— Если вам нетрудно, — прервала она меня, — передайте мне мой чемодан. Хочу переодеться.

— Пожалуйста! — Я передал ей чемодан вместе с фонариком. — Брюки прихватили? Она кивнула.

— Вот их-то и наденьте. — Я пошарил в одном из своих саквояжей и нашел, что искал: две пары носков. — Натяните одни на другие.

Антитаракановое средство. Можете переодеться в той каморке.

— Надеюсь, вы не думаете, что я стану переодеваться прямо здесь? — холодно заметила она. Ни малейшей признательности. Я улыбнулся ей. Но в ответ не получил и благожелательного взгляда. Дверь каморки она за собой захлопнула. Причем не слишком деликатно.

Я переоделся при смутном свете потусторонней — за люком — лампы и принялся было выбивать щелчками сигарету из пачки, когда вдруг вопль неподдельного ужаса на мгновение просто парализовал меня. На одно-единственное мгновение. Уже в следующую секунду я разом прердолел четыре шага, отделявшие меня от двери, которая тут же с грохотом отворилась, пропуская ошеломленную, спотыкающуюся Мэри Гопман. Не пригнувшись вовремя, она умудрилась удариться головой о дверную притолоку и свалилась мне на руки в буквальном смысле этого слова. Она отчаянно прижималась ко мне, напоминая медвежонка коалу, впервые в жизни очутившегося на стволе эвкалипта. В другой ситуации это было бы весьма приятно. Но в данный момент — совершенно бесперспективно, поскольку никакие хэппи-энды в обозримом будущем нам не светили.

— Что случилось? — вопрошал я. — Что произошло?

— Заберите меня отсюда! — всхлипывала она. Развернувшись в моих объятиях, она глянула через плечо расширившимися от ужаса глазами. — Пожалуйста! Прямо сейчас! — Глаза ее раскрылись еще шире, она порывисто втянула в себя воздух, что, как свидетельствует мой опыт, зачастую служит прелюдией к воплю. Поэтому я быстро поднял ее на руки, в темпе одолел десять футов до помоста, посадил на ящик, прислонив спиной к доскам.

— Что там такое? — настаивал я. — Побыстрее!

— Это ужасно! Ужасно! — Она не слышала меня, не понимала, дышала она неровно, судорожно хватая воздух, дрожь ее колотила неистовая. Я попытался распрямиться, и сразу же ее пальцы впились в меня. — Не уходите! Прошу!

— Я же на минутку, — проговорил я успокаивающе и показал на световой луч, прочерченный на полу каморки. — Мне нужен фонарик.

Я вырвался из ее рук, отчаянно за меня цеплявшихся, и буквально вломился в каморку. Не столько из храбрости, сколько под влиянием ее дефицита. Не располагая достаточными сведениями о фауне южной части Тихого океана, я вполне допускал возможность встречи с гнездами кобр или колониями каракуртов. Размышления на подобную тему угрожали затянуться надолго, а потому, чтобы упростить свою задачу, я решительно переступил порог.

Подобрав с пола фонарик, я одним движением прочертил световой круг, позволявший мгновенно оценить обстановку. Ничего. Еще один, куда более медленный и соответственно более тщательный осмотр. Опять-таки ничего, если не считать кучки грязной одежды да пары моих носков на кровати. Я прихватил носки и вышел, плотно прикрыв за собою дверь.

Дышала она теперь ровнее, но дрожала все также отчаянно. Превращение хладнокровной, самоуверенной, снисходительной юной леди, сопровождавшей меня на острова Фиджи, в эту перепуганную, беззащитную девчушку было поразительным. Печальное зрелище! Светлые ее волосы всклокочены. Джемпер и кофточка, правда, хорошо сочетаются друг с другом, а также с легкими голубыми брючками, но плохо сочетаются с носками: на одной ноге — два, на другой — ни одного.

Я осветил фонариком босую ногу, пригнулся и присмотрелся повнимательней. Возле мизинца видны были два маленьких глубоких прокола, из которых сочилась кровь.

— Крыса! — сказал я. — Вас укусила крыса.

— Да. — Девушку передернуло при воспоминании об испытанном ужасе, и глаза ее потемнели. — О, как это было страшно! Черная крыса, громадная, величиной с кошку. Я пыталась ее стряхнуть, а она — как повисла, так и висела...

— Ладно, все ведь уже позади, — проговорил я резко, потому что истерическая нотка вновь ощутилась в ее голосе. — Минутку!

— Куда ж вы? — испуганно спросила она.

— За пакетом первой помощи, что лежит в моем чемодане. — Я достал пакет, выдавил из ранок зараженную кровь, промокнул ее ваткой, смазал ранки йодом и заклеил пластырем, после чего натянул на ногу носок. — Все будет в порядке.

Я прикурил для нее сигарету. Отодрал планку от одного из ящиков, использовав ее в качестве рычага, отхватил планку от яшика и наконец с ее помощью вырвал из самого большого ящика, какой только сумел высмотреть, трехфутовую доску, один дюйм на три в сечении. На ее конце торчали три гвоздя, по три дюйма каждый, обращавшие деревяшку в оружие, способное противостоять когтям любой крысы. «Величиной с кошку». Эти слова Мэри Гопман я рассматривал как гиперболу. Длиной с кошку — еще куда ни шло, но величиной... И все равно черные корабельные крысы очень опасны, особенно когда их много. Я вернулся в камеру, огляделся в поисках неприятеля, никого не обнаружил, снял с койки подушки и одеяла, вышел, демонстративно вытряхнув на глазах у Мэри одеяла: пусть видит, что нет там в складках ни единой крысы. Потом туго обернул ее одеялами, щедро обложил подушками. Откопал у себя в чемоданах запасной жилет, заставил ее надеть еще и эту одежду, а уж затем, уподобляясь художнику, завершившему шедевр, сделал шаг назад. Надо же полюбоваться своей работой.

— Недурственно! констатировал я. — У меня имеется искра Божия. Я думаю, зеркало и гребешок не помешают? Говорят, нет лучших средств улучшить дамское самочувствие.

— Ничего подобного, — неуверенно заулыбалась она. — Чего не видишь, то не волнует. Знаете, а вы оказывается не злой.

Я улыбнулся ей в ответ, как мне показалось, весьма загадочно, после чего подвесил при помощи своего галстука фонарик к самому ее изголовью на планку возле перегородки. А сам подыскал себе ллатформу на ящиках по другую сторону прохода.

— Как вы там будете спать? — запротестовала она. — Очень жестко... и... вы свалитесь отгуда. — Это было ново.) Мэри Гопман заботилась о моем комфорте.

— Я не собираюсь спать, — сообщил ей я. — Сон это для вас. А мой удел — охота на крыс. Спокойно ночи.

К этому времени мы, видимо, ушли довольно далек от суши. Шхуну начало покачивать, еще не сильно, но уже ощутимо. Балки поскрипывали, фонарик раскачи вался из стороны в сторону, разбрасывая вокруг больши движущиеся черные тени, и теперь, когда смолкли наш голоса и прекратились наши хождения, мне стал досаж дать монотонный свистящий шорох: то ли наши приятели грызуны выступили в поход, то ли батальон тараканов марширует.

Сочетание скрипа с шорохом на фоне зловеще раскачивающихся теней было плохим успокоительным средством, и я ничуть не удивился, услышав минут через десять Мэри Гопман:

— А вы... вы уже спите? У вас все в норме?

— Конечно в норме, — как можно сердечнее произнес я. — Спокойной ночи.

Прошло еще пять минут, потом снова:

— Джон! — Впервые она обратилась ко мне по имени. Если, разумеется, не принимать в расчет случаи, когда возникала необходимость имитировать супружеские отношения.

— Слушаю?

— Ладно, черт с ним! — проговорила она с досадой, словно бы сердясь на себя, но в ее тоне преобладало волнение. — Сядьте рядом со мной.

— Есть, — покладисто среагировал я. Затем спрыгнул на пол, перебрался на противоположную сторону разделявшего нас коридора и устроился с минимальным комфортом, притиснув ноги к жестким доскам ограждения.

Она не пошевельнулась. А ведь могла бы столь скромным способом отметить сам факт моего прибытия. Она даже не посмотрела на меня. Зато я посмотрел на нее. Посмотрел и поразился, сколь существенные перемены могут учинить в человеческой жизни какие-нибудь коротенькие два-три часа. На протяжении всего нашего четырехэтапного перелета из Лондона в Суву она едва-едва воспринимала меня как личность. Разве что на регистрации в аэропортах или при бортпроводницах в самолете улыбалась мне, брала меня за руку, ворковала, словом, вела себя, как и полагается молодой жене со стажем супружества в десять недель. Но стоило нам оказаться друг с другом наедине, на приличной дистанции от общества, и ее обычная рассеянная отчужденность разделяла нас подобно железному занавесу. Очнувшись прошлым вечером, после перелета, от мимолетной дремоты, я в полусонном трансе забыл, что на нас никто не смотрит, и бездумно взял ее за руку. Она в ответ правой рукой схватила мое правое запястье, потом медленно (с подчеркнутой, кинематографической медлительностью) высвободила свою левую руку, одарив меня ледяным взглядом — одним из тех взглядов, которые запоминаются надолго. Будь у меня возможность спрятаться от нее под сиденье, я бы спрятался, и притом не шутки ради, а самым серьезным образом. Я дал зарок свой промах не повторять. И все-таки сейчас, сидя с ней рядом в сыром, холодном трюме мерно покачивающейся шхуны, я забрал ее руку в свою.

Рука эта, совершенно заледеневшая, мигом замерла, но тут же сжала мою, как бы выражая сдержанную, но вместе с тем вполне определенную признательность. Я сделал вид, будто этого не замечаю. Тем более что замечать следовало в первую очередь другое: она была не просто перепугана, она буквально умирала от ужаса. Ее била дрожь, и списать эту дрожь исключительно на холод было невозможно. Мэри Гопман изменилась до неузнаваемости.

— Почему ты крикнул на меня в отеле? — спросила она с укоризной. — Совсем забыл о приличиях!

— Кричать не в моих правилах. Кричать и впрямь неприлично, — согласился я. — Но в тот момент нельзя было действовать по-иному. Ты вот-вот начала бы каяться вслух, что уснула. — Ну конечно. Я же была виновата в...

— И не подумала о том, что наш друг Флекк может удивиться: к чему бы это нормальные люди, которым нечего скрывать, несут круглосуточную вахту? В тот момент мною владела единственная мысль: чем меньше Флекк будет озабочен проблемой, кто мы — те, за кого себя выдаем, или не те? — тем большую свободу действий обретем впоследствии.

— Я виновата, — повторила она.

— Брось! Слава Богу, все обошлось! — Пауза. — Послушай-ка, ты читала «1984» Оруэлла?

— «1984»? — Голос ее выразил удивление и настороженность одновременно. — Да, читала.

— Помнишь, как власти преодолели в конце концов сопротивление главного героя?

— Не надо! — Она прикрыла лицо, предварительно отняв у меня руку. — Это... это страшно!

— У разных людей разные фобии. Каждому свое, — вежливо заметил я, вновь завладев ее рукой. — Ты, к примеру, боишься крыс...

— Это... это не фобия! — защищалась она. — Если что-то не нравится, разве это фобия? Крысы противны всяким людям, а женшинам — особенно.

— И мыши тоже, — согласился я. — Прекрасный пол орет, и визжит, и вытанцовывает, и лезет на шкафы. Но не падают же дамы по такому случаю в обмороки, даже после укуса. И не трясутся через полчаса после укуса, как сломанная матрасная пружина. Что с тобой?

С полминуты она молчала. Потом рывком убрала с шеи спутанные светлые кудри. Даже в полутьме можно было различить шрам за гтравым ухом.

— Представляю себе, что там было! — склонил я голову. — Крыса? Когда?

— Мои родители утонули на пути в Англию. Воспитывалась я на ферме у дяди с теткой. — В голосе ее не чувствовалось душевного трепета. — У них была дочь года на четыре старше меня. Милая девочка. И мама у нее милая, то есть, значит, моя тетя.

— Зато дядюшка оказался злым?

— Не смейся. Здесь нет ничего смешного. Сперва он был в порядке. А потом, лет через восемь после моего приезда, тетя умерла. Он запил, лишился фермы, вьщужден был перебраться в другой дом, поменьше. Мне пришлось жить в чердачной комнатенке над амбаром.

— Ладно, хватит, — оборвал я ее. — Остальное я в силах домыслить.

— По ночам мне приходилось бодрствовать с фонариком в руках, — прошептала она. — А вокруг, кольцом, глаза — красные, розовые, белесые — стерегут меня, стерегут меня без устали. Я стала зажигать свечку перед сном. Однажды ночью свеча погасла, а когда я проснулась, эта... она запуталась в моих волосах и кусалась, а было темно, и я начала кричать...

— Я ведь сказал: хватит, — отрезал я. — Тебе приятно заниматься самоистязанием? — Не очень вежливо, но — что поделаешь! — надо, так надо.

— Прости меня, — тихо сказала она. — Болыпе не буду. Добавлю только: я пролежала три недели в больнице. Не из-за шеи — у пациентки слегка поехала крыша. Ну, а потом меня выписали. — Все это она проговорила весьма деловито. Чего ей стоила такая деловитость, оставалось только догадываться.

Я попытался подавить горячей волной набежавшую жалость. Впутываться в сантименты? Подобной роскоши я не мог себе позволить. И все же я не удержался от вопроса:

— Твои неприятности были связаны не только с крысами?

Она обернулась, посмотрела на меня, потом проговорила:

— Ты проницательней, чем я предполагала.

— Не преувеличивай. И без всякой проницательности ясно: когда женщина задирает нос выше крыши, значит, она воображает, что надменность — признак превосходства. Либо ей кажется, будто такая поза ее красит. Либо она провоцирует окружающих на агрессивные поступки. Либо она прикрывает таким образом печальный факт, а именно отсутствие элементарной культуры и здравого смысла, словом, привычки вести себя с людьми по-человечески.

Учти; о присутствующих разговор не идет. Но мы забыли о злом дяде...!

— Он и на самом деле оказался злым. Моя кузина однажды сбежала: не могла больше его терпеть. Через неделю я последовала ее примеру, правда, по другой причине. Соседи отыскали меня ночью в лесу плачущую. Меня положили в какой-то институт, потом отдали под опеку. — Ей этот рассказ не доставлял ни малейшего удовольствия. Как, впрочем, и мне. — У моего опекуна были больная жена и взрослый сын. Они стали ссориться из-за меня. И опять лечебное заведение, и опять, и опять... Юная, одинокая, безденежная — да еще иностранка... Некоторые считают, что такое сочетание дает им право на...

— Ладно, — сказал я. — Ты не любишь крыс... и мужчин.

— У меня до сих пор не было оснований изменить к ним свое отношение — ни к тем, ни к другим.

Избежать с ее лицом и фигурой заинтересованного внимания окружающих было нереально. Разве может магнит сохранить свои притягивающие свойства, проползая сквозь кордон железных стружек? Но говорить сейчас об этом было не время. И я, откашлявшись, констатировал:

— А я-то тоже мужчина.

— Правильно. Я совсем забыла. — Слова ничего не значили, но их сопровождала чуть заметная улыбка, которая сразу футов на пять увеличила мой рост. Чтоб не превозносить меня до небес, она добавила:

— Держу пари, ты не лучше других.

— Хуже, — заверил ее я. — Хищник — недостаточно сильное слово для характеристики персонажа.

— Очень хорошо, — прошептала она. — Обними меня.

Я вытаращился на нее.

— Взойдет заря, и ты осудишь собственную слабость.

— Пускай заря занимается своими делами, — спокойно заявила она. — Ты пробудешь здесь всю ночь?..

— Скажем так: ее остаток.

— Ты меня не бросишь? — продолжала она с детской настойчивостью. — Ни на минутку?

— Ни на минутку. — Я пристукнул своей дубинкой по доскам. — Буду сидеть здесь, не смыкая глаз, и устрашать все тихоокеанское крысиное поголовье. И мужское, если понадобится, тоже.

— Не сомневаюсь, — миролюбиво подытожила она. Через минуту она спала.