Глава 1

— Будь вы настоящим полицейским полковником, — произнес Пилгрим, — не малоубедительной фальшивкой, а настоящим, вам можно было бы прибавить сразу три звезды. Замечательная работа, дорогой Фосетт, замечательная.

Пилгрим был потомком пэров Английского королевства, и это ощущалось во всем. И в своей одежде, и в своей речи он был немного типичным одвердинцем: монокль на цепочке, старомодный штоковский галстук. Носил он изысканного покроя костюм от Сэвилла Боу, рубашки от Турнболла и Азара, а пара спортивных пистолетов, которые он сравнительно дешево приобрел за четыре тысячи долларов, были, несомненно, от Пордейса с Вест-Вила. Туфли ручной работы из Рима дополняли его портрет. В нем трудно было распознать скрытого Шерлока Холмса.

Фосетт не прореагировал на эту то ли критику, то ли правду, за которой слышалась похвала. Движение мускулов его лица вообще крайне редко можно было заметить, скорее всего потому, что из-за своей полноты оно у него было почти лунообразным.

Фосетт оторвал взгляд своих полузакрытых, утонувших в круглом лице глаз от кожаных корешков книг в библиотеке и перевел его на горящие в камине сосновые поленья. Затем он произнес задумчивым голосом:

— Хотелось бы, чтобы продвижение по службе в ЦРУ было более быстрым и эффективным.

— Башмаки умирающего, мой мальчик, — Пилгрим был на пять лет моложе Фосетта. — Башмаки умирающего. — Он с некоторым удовлетворением кинул взгляд на свои итальянские туфли и перевел его на лучезарный набор орденских ленточек на груди Фосетта. — Вижу, что ты даже наградил себя орденом «За отвагу».

— Полагаю, что это в соответствии с моим характером.

— Понятно. Тот субъект, которого ты откопал... Бруно... Как ты на него вышел?

— Это не я. Это Смизерс, а я находился в Европе. Смизерс — большой любитель цирка.

— Понятно, — казалось, что Пилгрим подыскивает слова. — Бруно...

Кажется, у него есть другое имя.

— Вилдермен. Но он им никогда не пользуется — ни в личной жизни, ни в профессиональной деятельности.

— Почему?

— Не знаю. Я его ни разу не видел. А Смизерс его об этом не расспрашивал. Вы можете спрашивать Пеле, или Балао, или Либераса... Какие у них в цирке есть еще имена?

— Вы приравниваете его к ним?

— По-моему, цирковой мир заколебался от английской поговорки: «Не мечтай о башмаках умирающего — босиком находишься».

Пилгрим просмотрел несколько машинописных листков.

— Говорит с легким акцентом.

— Он уроженец Восточной Европы.

— Если верить афишам, он величайший в мире воздушный гимнаст. Это что «отважный молодой человек на подвесной трапеции под куполом цирка»?

— И это тоже. Но в основном он специалист по работе на высоко натянутом канате.

— И тоже лучший в мире?

— Его коллеги не сомневаются в этом.

— Если наша информация по Грау верна, то это неплохо. Я вижу, он еще мастер карате и дзюдо?

— Этого он никогда не утверждал. За него утверждаю я — вернее, Смизерс, а он специалист в этом деле. Он видел, как Бруно работал сегодня в клубе самураев. Там у инструктора черный пояс — в дзюдо выше ранга не бывает. Так Бруно переборол его. Но Смизерс не видел, чтобы Бруно кого-нибудь отрубал с помощью карате: он даже считает, что это ему не по праву.

— В этом досье еще говорится, что он менталист, — Пилгрим поднял палец в лучших традициях Холмса. — Может быть, это и хорошо для Бруно. Но, черт возьми, что такое менталист?

— Парень, проделывающий психологические трюки.

Пилгрим уважительно потрогал массивное досье.

— Чтобы стать гимнастом, надо ли быть интеллектуалом?

— Я не знаю, нужно ли быть интеллектуалом или даже просто интеллигентным человеком, чтобы быть воздушным гимнастом. Это между прочим. Практически каждый циркач владеет одной, а то и двумя специальностями дополнительно к своему номеру. Некоторые выступают в качестве подсобных рабочих, другие развлекают зрителей.

Бруно из таких развлекателей. Прямо рядом с цирком у них эстрада или балаган — называйте как хотите — которая отделяет прибывающих зрителей от экономящих деньги. Бруно выступает в маленьком разборном театрике из фанеры. Он угадывает мысли, называет имя вашей бабушки, заодно говорит номера банкнот в вашем кармане, определяет, что написано внутри запечатанного конверта. Ну и остальное в том же духе.

— Понятно. Собирается публика, и ей показывают всякие фокусы-покусы.

— Возможно, хотя дело в том, что он проделывает такие трюки, какие не под силу и профессионалам. Но что наиболее ценно для нас — это то, что у него фотографическая память. Дайте ему раскрытый журнал, скажем, «Таймс».

Он посмотрит на него, а после того, как журнал уберут, он повторит содержание, начиная с любого предложенного слова. Если вы спросите, какое слово написано в третьей строчке третьего столбика правой страницы, он скажет. И он может проделать это с текстом, написанном на любом языке ему совсем не обязательно знать язык.

— На это надо посмотреть. А вообще-то, если он столь одарен, чего же это он подвизается исключительно на манеже? Ведь он мог бы добиться большего, не рискуя жизнью, кувыркаясь где-то под облаками.

— Этого я не знаю. Смизерс утверждает, что он даже не требует прибавки. Он — просто самая выдающаяся звезда в самом знаменитом цирке мира. Но не в этом истинная причина. Он лидер трио акробатов, называемого «Слепые орлы», а без него они пропадут. Полагаю, что они не менталисты.

— Удивительно. Мы не можем позволить себе излишней сентиментальности или верности в нашем деле.

— Насчет сентиментальности верно, но верность нам нужна. И по отношению к другим лицам тоже. Если они два ваших младших брата.

— У них что, семейное трио?

— Я полагал, вы знаете.

Пилгрим качнул головой.

— Вы назвали их «Слепые орлы»?

— Смизерс сообщил мне, что никаких преувеличений в этом нет. Они скорее всего не работают, как вы изволили выразиться «под облаками», но и отнюдь не близко от земли. На своей трапеции они раскачиваются где-то в 80 футах от земли. Ну, а если свалишься с такой высоты, результат будет тот же. Особенно, если у вас завязаны глаза, снизу подсказка невозможна, а тело подсказать тем более не может.

— Вы хотите сказать...

— Перед своим выступлением они надевают такие черные шелковые перчатки. Публика думает, что в них специальное электронное устройство, что-то вроде разноименных заряженных предметов, притягивающихся к трапеции, но это не так. У них нет системы наведения. Повязки на их глазах абсолютно непроницаемы, но они никогда не промахиваются. Ну, это понятно, что не промахиваются, иначе на одного «Слепого орла» было бы меньше.

Думаю, что это одно из проявлений экстрасенса, и им обладает лишь Бруно, поэтому именно он ловит двух других в полете.

— Это я должен увидеть своими глазами.

— Нет проблем, — Фосетт взглянул на часы. — Мы можем отправиться прямо сейчас. Мистер Ринфилд ждет нас?

Пилгрим молча кивнул.

Уголок рта Фосетта дрогнул, что могло означать улыбку.

— Поехали сейчас, Джон. Все любители цирка в душе счастливые дети, а у вас не очень радостный вид.

— Не могу. В этом цирке работают люди 25 национальностей, и не менее восьми из них из Восточной или Центральной Европы. Как я могу быть уверен, что кто-то из них не любит меня настолько, что носит мое фото во внутреннем кармане? А может быть, половина из них таскает мои фотографии?

— Вот цена славы. Вы должны загримироваться, — Фосетт самодовольно посмотрел на свою форму полковника, — скажем, подполковником, а?

* * *

По Вашингтону они ехали на служебном, но без опознавательных знаков лимузине: Пилгрим и Фосетт на заднем сидении, шофер и еще один мужчина спереди. Четвертым был сумрачный лысый тип в плаще и с незапоминающейся физиономией.

Пилгрим обратился именно к нему:

— Не забудьте, Мастерс, что вы должны вызваться первым из публики.

— Я буду первым, сэр.

— Придумали свое слово?

— Да, сэр. «Канада».

Спустились сумерки, и в пелене мелкого дождя замаячил опоясанный сотнями разноцветных огоньков высокий купол цирка.

Фосетт приказал шоферу припарковаться. Мастерс, держа в руке сложенный журнал, без слов выбрался из нее и растворился в толпе. Машина поехала дальше и снова припарковалась уже возле самого входа в здание. Они вышли из нее и направились ко входу.

Широкий коридор вел прямо к главному залу на 7 тысяч мест. Справа от коридора угадывались кулисы цирка: рычащие тигры в клетках, беспокойные стреноженные слоны, лошади и пони, обезьяны, копошившиеся в ожидании представления, фокусники — им, как и пианистам, требуются постоянные упражнения — и кроме всего, оттуда шел неповторимый, незабываемый запах.

Слева доносились звуки музыкальных инструментов. Музыка, если можно так назвать эту какофонию, была просто набором невообразимых звуков, издаваемых отнюдь не нью-йоркской филармонией.

Пилгрим и Фосетт направились к одной из боковых дверей, над которой висела интригующая табличка «Великий Маг». Они заплатили по доллару и заняли свои скромные стоячие места позади публики. Сидячих мест не было, так как слава Великого Мага бежала впереди него. На крошечной сцене работал Бруно Вилдермен.

Не очень высокий, и не слишком широкоплечий, он не впечатлял своей фигурой, если бы не длинный до пят, разноцветный в широких волнистых полосах халат китайского мандарина. Его смуглое орлиное лицо, обрамленное длинными черными волосами, выглядело достаточно интеллигентно, но его можно было назвать скорее красивым, чем заметным: встретишь такого на улице — вслед ему не оглянешься.

Пилгрим прошептал на ухо Фосетту:

— Поглядите на его рукава. В них можно упрятать стадо кроликов.

Но Бруно не проделывал никаких трюков в своем представлении. Он ограничивался, как было объявлено в афишах, ролью менталиста. У него был глубокий, не очень громкий голос с легким иностранным акцентом, делавшим его запоминающимся.

— Да, интересная личность, — снова шепнул Пилгрим.

Бруно попросил одну женщину из числа зрителей задумать какой-нибудь предмет и шепнуть его название своему соседу. Затем он без колебаний тут же дал правильный ответ.

— Подсадка, — заявил Пилгрим.

Бруно попросил выйти на сцену трех желающих. После недолгих колебаний вызвались три женщины. Посадив их за стол, он вручил им по конверту и квадратному листку бумаги и попросил нарисовать какую-нибудь простую фигуру, а затем спрятать листки в конверт. Пока они проделывали это, Бруно находился к ним спиной, лицом к публике. Когда женщины закончили свою работу, он повернулся к ним и, сжимая руку за спиной, осмотрел лежащие на столе конверты. Через несколько секунд он изрек:

— В первом конверте изображена свастика, во втором знак вопроса, а в третьем — квадрат с двумя диагоналями. Покажите их, пожалуйста, уважаемой публике.

Женщины подняли листочки вверх, Там действительно были изображены свастика, знак вопроса и квадрат с двумя диагоналями.

Фосетт наклонился к Пилгриму:

— Три подсадки?

Пилгрим задумчиво посмотрел на него, но ничего не ответил.

— Может быть, кто-нибудь считает, что у меня есть среди зрителей сообщники? — поинтересовался Бруно. — Ну, все вы не можете быть моими помощниками, иначе зачем вам приходить сюда и платить деньги за то, чтобы посмотреть на меня? Не могу же я платить свей этой толпе, которая меня окружает. Но то, что сейчас будет, отбросит все ваши сомнения. — Он сделал бумажный самолетик и продолжил:

— Сейчас я запущу его к вам. И хотя я могу сделать многое, но направить полет в нужное место не в состоянии. Да и никто не сможет этого сделать. Думаю, что тот, кого коснется самолет, будет достаточно хорош для выхода на сцену.

И он запустил его в зрителей. Тот полетел по замысловатой траектории и ударился в плечо молодого человека не старше двадцати лет. Тот как-то неуверенно встал со своего места и поднялся на сцену. Бруно ободряюще улыбнулся ему и протянул листок бумаги и конверт, аналогичный тем, что давал женщинам.

— Вам очень простое задание. Напишите три цифры и положите листок в конверт.

Пока молодой человек проделывал все это, Бруно стоял к нему полуобернувшись. Когда листок был уже в конверте, Бруно повернулся, взглянул на конверт и сказал:

— Сложите эти фигурные цифры и назовите сумму.

— Двадцать.

— Написанные вами цифры — семь, семь и шесть.

Юноша вытащил листок из конверта и поднял его вверх: там были эти цифры.

Фосетт взглянул на Пилгрима, у которого был весьма задумчивый вид.

Если Бруно и не профессиональный, то, по крайней мере, умелый фокусник.

Бруно объявил о своем наиболее сложном трюке — что он обладает фотографической памятью и готов это доказать, назвав месторасположение любого слова с раскрытого листа журнала на любом языке.

Мастерс, чтобы никто из зрителей не сумел опередить его, стремительно рванулся на сцену еще до того, как тот закончил объяснение.

Бруно забавно приподнял брови, взял у него раскрытый журнал: быстро взглянув на него, возвратил владельцу и вопросительно посмотрел на Мастерса.

— Левая сторона, вторая колонка, — произнес Мастерс и с победной улыбкой посмотрел на Бруно.

— Канада, — последовал мгновенный ответ.

Усмешка Мастерса испарилась. Он в недоумении пожал плечами и сошел со сцены.

Выбравшись из зала, Фосетт заявил:

— С трудом верится, что Бруно согласится работать на ЦРУ.

— Убедительно?

— Убедительно. Когда начнется представление?

— Через полчаса.

— Давайте посмотрим его на проволоке, или на чем там еще. Если он хотя бы наполовину так же хорош, как и здесь — ну, тогда это тот, кто нам необходим.

* * *

Трибуны, окружавшие три крупные арены, были полностью заполнены.

Атмосфера была пронизана музыкой, на этот раз безупречной. Тысячи ребятишек восхищенно смотрели на очарование Волшебной страны. Все сверкало. Это был не дешевый блеск мишуры, а то, что являлось неотъемлемой частью настоящего цирка. На безукоризненной серовато-коричневой арене появились ослепительно одетые девушки на невозмутимых слонах. И если существовал какой-либо цвет в этом параде красок, который пропустил художник-декоратор, то ни один глаз не смог бы этого заметить.

На всех аренах клоуны и арлекины соревновались друг с другом в нелепости своих гримас. Зрители наблюдали это зрелище в очаровании, но с некоторой долей нетерпения — ведь это было только прелюдией к основному действию.

Нет в мире ничего подобного атмосфере, предшествующей началу представления.

Фосетт и Пилгрим сидели на очень удобных местах, почти напротив центра основной арены.

— Кто здесь Ринфилд? — осведомился Фосетт.

Не указывая пальцем, Пилгрим кивнул на человека, сидящего на их же ряду всего через два места. На нем был безупречно сидящий костюм, галстук в тон и белая рубашка. У него было худое задумчивое лицо ученого, с опрятными седыми волосами и контактными линзами.

— Это Ринфилд? — удивился Фосетт. — Больше похож на профессора колледжа.

— Когда-то он им и был. Экономист. Но быть руководителем современного цирка — не сидячая работа. Это большой бизнес, предъявляющий много требований к человеку и интеллигентности. Теско Ринфилд очень интеллигентный человек. С таким именем, и все-таки работает здесь.

— Может быть, слишком интеллигентный для такой работы...

— Он американец в пятом поколении.

Последние слоны покинули арену, и под аккомпанемент барабанов и оркестра золоченая колесница, запряженная парой великолепных жеребцов, на полном скаку выехала на арену. За ней выбежала дюжина наездников, время от времени по очереди исполняя акробатические трюки. Зрители кричали и аплодировали. Представление началось...

Прошла полная вереница имен и номеров, не знающих себе равных в цирковом мире: Генрих Бейбацер — несравненный укротитель с группой львов, Мальтус — единственный, кто мог сравниться с Бейбацером, дрессировщик группы тигров, выглядевших еще более свирепо, но подчиняющихся словно котята, Карредала — обезьянки которого имели более интеллигентный вид, чем он сам; Кан Дах, рекламируемый в афишах, как сильнейший человек в мире, проделывал головокружительные трюки на высоко натянутой проволоке в окружении привлекательных девиц, цепляющихся за него. Женни Лоран клоун-канатоходец, проделывающий такие трюки, что страховые агенты хватались за голову, Рон Росбак — вытворяющий такие трюки с лассо, какие не снились ни одному ковбою, Макуэло — метатель ножей, попадавший в кончик зажженной сигареты с двадцати футов с завязанными глазами, и целый ряд других циркачей — от воздушных танцоров до группы эквилибристов на высоких лестницах, перебрасывающихся томагавками на огромной высоте без всякой страховки.

Примерно через час Пилгрим снисходительно заметил:

— Неплохо, совсем неплохо. А сейчас должна подойти очередь нашей звезды.

Погас свет, оркестр выдал барабанную дробь, затем свет снова зажегся.

Высоко на площадке трапеции, освещенные направленными на них прожекторами, находились трое мужчин, облаченных в сверкающие костюмы. В центре стоял Бруно. Без своего халата он выглядел необычайно эффектно. Широкоплечий, мускулистый, настоящий атлет, каким он и должен был быть. Двое других внешне уступали ему. Глаза всех троих были завязаны. Смолкла музыка и зрители с замиранием сердца следили, как все трое натягивают поверх повязок еще и капюшоны.

— Я бы предпочел быть внизу, — заметил Пилгрим.

— И я тоже. Даже смотреть страшно.

Но они просмотрели все выступление «Слепых орлов», как они под барабанный бой летали с трапеции на трапецию, не видя ее раскачивания, и не зная, где кто из них находится. Номер продолжался четыре минуты в полной тишине, после чего свет вновь ненадолго погас, и весь зал вскочил на ноги, топая, вопя и крича.

— Что известно о его братьях? — осведомился Пилгрим.

— То, что их имена Владимир и Иоффе. И это все. Но я полагаю, что наша работа будет для одного человека.

— Да, это так. А у Бруно имеются какие-нибудь мотивы согласиться?

— Как и у любого человека. Я навел справки, когда он был в последний раз в Европе. Многого я не узнал, но думаю, что и того, что выяснил, вполне достаточно. Семеро из их семьи участвовали в цирковых представлениях — отец и мать постепенно отошли от работы — а как только эта тройка стала выступать за границей, ими сразу же заинтересовалась секретная служба. Почему они заинтересовались, я не знаю. Это было шесть или семь лет назад. Жена Бруно умерла — это точно. Имеются свидетели, готовые это подтвердить. Женат он был всего две недели. Что случилось с его младшим братом и родителями — никто не знает: они просто исчезли.

— Как и миллионы других. Ладно, он нам подходит. Мистер Ринфилд готов к игре. А Бруно?

— Он будет играть, — уверенно заявил Фосетт. — Самый подходящий для нас человек. После всех этих треволнений вы тоже согласитесь с этим.

Освещение вспыхнуло еще ярче. «Слепые орлы» стояли теперь на платформе, от которой на 25-ти футовой высоте была натянута проволока к другой платформе в дальнем конце центральной арены. Обе другие арены пустовали. Музыка опять смолкла, зрители тоже сохраняли гробовую тишину.

Бруно оседлал велосипед. Поперек его плеч положили деревянное ярмо, а один из братьев взял двадцатифутовый стальной шест. Бруно направил велосипед вперед, пока переднее колесо не съехало с платформы, и поджидал, пока его брат не поставил шест в паз ярма. Это было смертельно опасно.

Когда Бруно тронулся с места, братья ухватились за концы шеста и абсолютно синхронно оттолкнулись от платформы и повисли в воздухе, держась за шест руками. Проволока провисла, но Бруно медленно и упорно двигался вперед.

В течение нескольких минут Бруно катался по проволоке взад и вперед, а его братья проделывали сотни сложнейших акробатических трюков. В одном случае, когда он на несколько секунд полностью остановился, его братья, двигаясь с той же безупречной синхронностью, постепенно увеличили амплитуду своих движений до тех пор, пока не вышли в стойку на руках на месте.

Невероятная тишина установилась в зале, дань, которая не была принадлежащей исключительно представлению, где безумствовали братья: прямо под ними, на арене, расположился Бейбацер и его 12 львов, головы которых были задраны вверх.

В конце представления тишина в зале сменилась общим продолжительным вздохом облегчения, который вскоре перерос в неистовую овацию.

— С меня достаточно, — вздохнул Пилгрим. — Мои нервы больше не выдержат. Ринфилд последует за мной. Если он, возвращаясь на свое место, коснется вас, это будет означать, что Бруно готов поговорить, и что после представления вы должны будете пройти на некотором расстоянии перед Ринфилдом.

Не подавая никаких знаков и не оглядываясь по сторонам, Пилгрим с ленцой поднялся и вышел. Почти сразу же за ним последовал Ринфилд.

Несколькими минутами спустя двое мужчин сидели запершись в одном из кабинетов Ринфилда, небольшом, но уютном. В его кабинете находился небольшой бар, но в соответствии с принципами, по которым он запрещал любому выпивать в расположении цирка, он отказывал в этой привилегии и себе.

Кабинет, тем не менее, был крошечной частью сложного и прекрасно организованного целого, которое составляло передвижной дом цирка. Все ночевали здесь, за исключением нескольких человек. Во время турне поезд также предоставлял жилище всем животным, а в конце, прямо перед тормозным вагоном, размещались четыре массивные платформы, на которых располагалось оборудование, от тягачей до кранов, без которых была невозможна работа цирка. В целом это было чудо изобретательности, дотошного планирования и максимального использования имеющегося пространства. Сам цирковой поезд был гигантским, более полумили в длину.

Пилгрим взял коктейль и произнес:

— Бруно нам подходит. Как вы думаете, он примет наше предложение?

Если нет, то мы можем со своей стороны аннулировать вашу поездку по Европе.

— Он согласится по трем причинам, — речь Ринфилда стала похожа на него самого: краткая, с тщательно подобранными словами.

— Как вы убедились, этот человек не знает страха. Во-вторых, как и все недавно натурализованные американцы — ладно, ладно, пусть он натурализовался уже пять лет назад, но это все равно, что вчера — его патриотизм по отношению к признавшей его стране делает ваш или мой бледным. В-третьих, у него большой счет к его прежней родине.

— Даже теперь?

— Даже теперь! Когда мы с вами поговорим еще?

— Теперь вы будете разговаривать с другими. Необходимо, чтобы нас реже видели вместе. И ближе чем на милю к моей конторе не подходите — у нас тут целый легион иностранных агентов, кто с интересом присматривается к нам и за нашей входной дверью. Полковник Фосетт, сидевший рядом со мной в форме, знает об этом значительно больше.

— Я не полагал, что в вашей организации носят форму, мистер Пилгрим.

— Мы и не носим. Это маскировка. Он носит ее так часто, что его в ней значительно легче узнать, чем когда он в цивильном платье, поэтому почти все называют его «полковником», но они его недооценивают.

* * *

Фосетт дождался конца представления и вышел, не взглянув на Ринфилда: тот уже подал ему сигнал. Он покинул цирк и медленно пошел так, чтобы Ринфилд в темноте не смог упустить его из виду. Наконец, он подошел к огромному темному лимузину, на котором они приехали вместе с Пилгримом, и сел на заднее сидение. С другой стороны приткнулась чья-то темная фигура.

— Хэлло. Меня зовут Фосетт. Надеюсь, никто не заметил вашего прихода?

— поинтересовался он.

Никто, — ответил шофер. — Я следил. — Он посмотрел сквозь забрызганные окна. — Не та погода, чтобы посторонние совали нос в чужие дела.

— Это точно, — Фосетт повернулся к фигуре, сидящей в тени.

— Рад вас видеть. Я приношу извинения за эту одежду и шпионскую обстановку, но боюсь, что оно запоздало. Вы знаете, это у нас в крови. Мы ждем одного вашего друга... А вот и он.

Фосетт открыл дверцу, и Ринфилд уселся рядом с ним. Восторга на его физиономии не наблюдалось.

— На проспект, а потом на Пойнтон-стрит, Баркер, — приказал Фосетт.

Шофер кивнул и тронулся. Все молчали.

— Мне кажется, нас преследуют, — заметил Ринфилд.

— Так и должно быть, — произнес Фосетт, — но водитель той машины останется без работы. Мы должны были быть уверены, что нас никто не преследует.

— Понятно, — проронил Ринфилд.

По мере того, как они приближались к району трущоб, Ринфилд становился все более и более несчастным. Недовольным голосом он протянул:

— Это не лучшая часть города. А это здание... напоминает бордель.

— А это и есть бордель. Наша собственность. Очень уютное местечко.

Кто, скажите на милость, может себе представить, что Теско Ринфилд посещает такие места? Пойдем.

 

Глава 2

Гостиная для такого соблазнительного местечка была на диво уютной, хотя могло показаться, что у человека, обставлявшего ее, имелось пристрастие к красновато-коричневому цвету, поскольку и диван, и кресла, и тяжелые занавески были такого же или близкого к нему оттенка. От камина шло тепло. Ринфилд и Бруно сидели в креслах. Фосетт расположился за столиком для коктейлей.

— Растолкуйте мне, пожалуйста, еще раз об этой антиматерии, или как там ее, — осторожно попросил Бруно.

— Я боялся, что вы попросите об этом. Знаю, что в первый раз рассказал вам все правильно, потому что вызубрил и повторил как попугай.

Мне пришлось все вызубрить, так как в этих вопросах я ни черта не смыслю, — Фосетт протянул Бруно содовую и потер подбородок. — Попытаюсь повторить еще раз. Может быть, на этот раз что-нибудь дойдет и до меня. Как известно, материя состоит из атомов. Те же состоят из целой кучи всякой всячины — и яйцеголовые могли бы перечислить эти составные части — но нам достаточно двух основных компонентов: протонов и электронов. В нашей Вселенной, в том числе и на Земле, электроны заряжены неизменно отрицательно, протоны — положительно. Если я не ошибаюсь. К несчастью, по вине наших ученых и астрономов жизнь чертовски усложнилась. Например, только в этом году они открыли какие-то бог знает какие частицы, которые двигаются со скоростью во много раз превышающие скорость света, и это здорово потрясло весь ученый мир, так как все они были уверены на сто процентов, что быстрее света двигаться невозможно. Но тем не менее, это факт. Некоторое время назад два астронома — Дикки и Андерсон — сделали, основываясь на своих вычислениях, необычайное открытие об обязательном существовании положительных электронов. Теперь их существование всемирно признано, и они получили название позитронов. Дальше больше — в Бирили открыли существование антипротонов — электрически противоположных нашим протонам. То, что состоит из позитронов, и называется теперь «антиматерией». И она существует, несмотря на существенные разногласия серьезных ученых. В одном они сходятся: если столкнуть электрон с позитроном, или протон с антипротоном, или обе пары вместе, результатом будет взрыв. Они аннигилируют друг с другом, испуская смертельные гамма-лучи и тепло, уничтожающие жизнь на десятках, а может и сотнях квадратных милях. В этом ученые солидарны. Рассчитано, что если только два грамма антиматерии ударят в нашу планету со стороны, противоположной Солнцу, то Земля, если не развалится при взрыве, будет вытолкнута с орбиты на Солнца.

— Восхитительная перспектива, — буркнул Ринфилд, — но для меня это звучит как сказка.

— Для меня тоже. Но я должен верить тому, что говорю. И даже больше, я начинаю этому действительно верить.

— Понимаю. А на Земле нет хоть немного этой гадости?

— Конечно, нет! Ведь оно аннигилирует с любым веществом, с которым приходит в соприкосновение.

— Тогда откуда оно возьмется?

— Откуда я, черт возьми, могу знать? — Фосетт не собирался выходить из себя, но ему не нравилось продираться сквозь дебри познания. — Мы думаем, что существует только наша Вселенная. А откуда мы это знаем? Может быть, где-то есть еще одна Вселенная, а, может быть, их много. И в соответствии с последними гипотезами ученых, если существуют такие вселенные, то почему бы некоторым из них не состоять из антиматерии! Фосетт мрачно помолчал. — Думаю, что если там есть свои яйцеголовые, то они считают, что это именно мы состоим из антиматерии. Конечно, может и в нашу Вселенную заложен бесовский материал в момент ее создания. Что вы на это скажете?

— Вся эта антиматерия — теоретический бред. Это всего лишь гипотеза.

Теоретические просчеты и все. Нет доказательств, полковник Фосетт, заявил Бруно.

— Думаем, что есть, — улыбнулся тот. — Простите множественное число.

Ведь в совсем недавний период человеческой истории кое-что произошло. Я имею в виду бедствие в, по счастью, малонаселенном районе Сибири в 1908 году. Когда русские ученые начали обследовать этот район через двадцать лет после катастрофы, они обнаружили, что на площади более чем в сто квадратных миль деревья были уничтожены тепловым излучением: не огнем, а мгновенно испепелены, многие окаменели. Если бы этот феномен произошел в другом месте, скажем, в Нью-Йорке или в Лондоне, они бы превратились в мертвые города.

— Где же тут доказательства? — не унимался Бруно. — Мы говорим о доказательствах, полковник.

— Доказательства... Остальные известные катастрофы, имевшие место на Земле от столкновений с предметами из космоса, были все без исключения от метеоритов. Следы, оставленные ими — это не та пустыня, что в Сибири.

Метеориты, упавшие в Аризоне или в Южной Америке, оставляли только кратеры. Существует признанное заключение, что в Сибирь залетела частица антиматерии массой что-то около одной стомиллионной доли грамма.

Последовало длительное молчание, после которого Ринфилд многозначительно произнес:

— Ну, будем считать, что уяснили. От второй лекции стало немного яснее. Итак?

— Несколько лет назад возникло предположение, что русские разгадали секрет получения антивещества, но не смогли удержать его в руках — ну, потому, что антивещество имеет неприятное свойство аннигилировать с любым веществом, с которым вступает в контакт. Создание, хранение и использование его было невозможным. БЫЛО невозможным. А что, если это стало возможным или близко к этому? Страна, владеющая таким секретом, может держать в руках весь мир. Ядерное оружие по сравнению с этим безобидная игрушка для развлечения малышей.

Снова последовала длительная пауза, и вновь ее прервал Ринфилд:

— Вы бы ученые не разглагольствовали бы в таком духе, если бы у вас не было причин верить в существование или возможность существования подобного оружия.

— У меня есть причины верить. Эта возможность нервирует все разведывательные службы мира уже в течение нескольких лет.

— Очевидно, что этот секрет не в наших руках, иначе вы бы не рассказывали нам об этом.

— Очевидно.

— И не в руках такой страны, как Великобритания?

— Это бы нас не беспокоило.

— Потому что в этом случае секрет попал бы в надежные руки?

Бруно взял стакан и отпил содовой.

— Вы имеете в виду выкрасть? — поинтересовался он.

— Просто достаньте. Можно ли называть это воровством, если вы отберете оружие у маньяка?

— Но почему я?

— Потому что у вас уникальные способности. Я не могу обсуждать, каким образом мы собираемся их использовать, пока не получу вашего согласия.

Все, что я знаю, так это то, что мы вполне уверены в существовании только формулы, и в том, что есть один человек, знающий ее и способный ее воспроизвести. И мы знаем, где находится этот человек со своей формулой.

— Где?

— Крау! — без колебаний ответил Фосетт.

Бруно же отреагировал на это так, как и ожидал Фосетт. Лишенным тональности голосом он лишь повторил:

— Крау...

— Крау, ваша старая родина и ваш родной город.

Бруно ответил не сразу. Он повернулся в своем кресле, и спокойно ответил.

— Если я соглашусь, как я туда смогу попасть? Нелегальный переход границы? Парашют?

Фосетт приложил героические усилия и успешно, чтобы не выказать своего торжества. Ринфилд и Бруно — он достал их обоих! Обыденным голосом он проговорил:

— Ничего эффектного и рискованного. Вы поедете с цирком.

На этот раз Бруно, казалось, был ошарашен, поэтому в разговор вмешался Ринфилд:

— Это вполне реально, Бруно. В этом вопросе я дал согласие сотрудничать с правительством. Мы собираемся проделать турне по Европе, в основном, по Восточной. Договоренность уже есть. Они присылают к нам свой цирк, а мы едем к ним.

— Всю труппу?

— Нет, естественно, нет. Это невозможно. Только лучших, — Ринфилд слабо улыбнулся. — Понятное дело, что и ты будешь включен.

— А если я откажусь?

— Мы просто аннулируем турне.

Бруно взглянул на Фосетта.

— Тогда мистер Ринфилд потеряет прибыль. И это будет стоить вашему правительству миллион долларов.

— Нашему правительству. Мы готовы положить за это и миллиард.

Бруно перевел взгляд с Фосетта на Ринфилда, потом обратно на Фосетта и отрубил:

— Я согласен!

— Великолепно. Примите мою благодарность и благодарность вашей страны. Теперь детали...

— Мне не нужна благодарность моей страны, — мрачно, но без обиды, произнес Бруно.

Фосетт попытался поразмышлять над значением его ответа, но сразу же отказался от этого.

— Как вам угодно. Детали, о которых я упомянул, могут и подождать.

Мистер Ринфилд, мистер Пилгрим говорил вам, что мы были бы благодарны, если бы взяли с собой в турне еще двух человек.

— Нет. Выясняется, что мистер Пилгрим не сообщил мне массу вещей.

— Мистер Пилгрим знает, что делает. Не было необходимости обременять вас деталями, пока вы не дали согласия на сотрудничество. Эти двое доктор Харпер и наездница Мария Хопкинс. Это наши люди, весьма нужные для нашего дела. Есть вещи, которые я должен сначала согласовывать с мистером Пилгримом. Скажите, Бруно, почему вы согласились? Должен предупредить вас, что это может быть чрезвычайно опасным делом, а если вас схватят, мы вынуждены будем отречься от вас. Так почему?

Бруно пожал плечами.

— Кто знает? Может быть много причин, которых нельзя объяснить даже самому себе. Может быть, благодарность. Америка приняла меня к себе, когда собственная страна выгнала. Здесь живут люди, которым я хочу отплатить благодарностью. Я знаю, что в стране, где я родился, имеются опасные и безответственные люди, которые без колебания могут применить это оружие, если оно существует. И потом, вы сказали, что я очень подхожу для этого задания. Каким образом, этого я еще не знаю, но если это так, то как я могу позволить другому занять мое место? Не только потому, что он может провалиться, выполняя это задание, но он может даже погибнуть при этом. Я бы не хотел иметь ни того, ни другого на своей совести, — он слабо улыбнулся. — На меня ложится очень большая ответственность.

— А настоящая причина?

— Я просто ненавижу войну...

— М-м-м... Не тот ответ, что я ожидал, но достаточно честный. Фосетт поднялся. Спасибо, господа, за ваше время, за ваше терпение и ваше понимание. Обратно вас отвезут.

— А вы сами? — поинтересовался Ринфилд. — Как вы доберетесь до конторы мистера Пилгрима?

— У нас с хозяйкой полное взаимопонимание. Уверен, что она обеспечит меня каким-нибудь транспортом.

* * *

Фосетт, подойдя к апартаментам Пилгрима — тот жил и работал в одной комнате — достал ключи, но тут же убрал их. Пилгрим не только не запер, но даже плотно не прикрыл свою дверь. Фосетт толкнул дверь и вошел внутрь.

Первой мыслью было, что он несколько погорячился, уверяя Ринфилда в том, что Пилгрим знает, что делает.

Пилгрим лежал на ковре. У того, кто уложил его туда, вероятно, была достаточно большая коллекция кинжалов, так как он даже не потрудился вытащить всаженный по самую рукоять в его шею.

Смерть, по всей вероятности, наступила мгновенно, поскольку на рубашке не было крови. Фосетт присел на колени и взглянул в лицо убитого.

На нем было то же безмятежное спокойствие, что и при жизни. Пилгрим не только не знал, кто его ударил, но он даже не знал, что его ударили.

Фосетт поднялся, подошел к телефону и поднял трубку.

— Доктора Харпера, пожалуйста. Пускай немедленно придет сюда.

* * *

Доктор Харпер не походил на стандартный тип доброго врачевателя, но в другой роли его трудно было представить. В нем было все, что требуется медику. Он был высок, строен, и носил очки. Его внешность была вполне внушительной: этому способствовала седина на висках, а его очки придавали его взгляду особенное выражение. Очки — большое подспорье для врача: пациенту никогда не угадать, здоров он или ему осталось жить всего несколько недель. Одежда на нем была так же безупречна, как и у покойника недельной давности, которого никто не трогал на секционном столе в морге.

Стоя у трупа, он задумчиво смотрел на него. У него была с собой медицинская сумка, но ею он пользоваться не собирался.

— Итак, это все, что вы знаете о сегодняшнем вечере? — спросил он.

— Все.

— Ринфилд? В конце концов, он единственный, кто знал. До этого вечера, я имею в виду.

— До этого вечера он не знал многих деталей. И у него не было возможностей, ведь он был со мной.

— Существуют еще сообщники.

— Ерунда! Подождите до встречи с ним. Его досье безупречно. Не думайте о нем так, ведь Пилгрим потратил на него столько дней. Его патриотизм вне сомнений. Меня не удивит, если у него на груди окажется татуировка «Боже, спаси Америку!» Однако, как вы считаете, он успеет вовремя подготовить свой цирк, вернее, большую часть его, к поездке в Европу, если это понадобится?

— Не очень, вероятно, при данных обстоятельствах.

— Я полагаю, что сюда стоит вызвать Бруно. Чтобы показать, на что именно он идет. И мы немедленно должны известить Адмиралтейство. Не займетесь ли вы этим, пока я вызову Баркера и Мастерса?

Доктор Харпер все еще висел на телефоне, когда прибыли Баркер и Мастерс.

— Доставьте сюда Ринфилда и Бруно, — произнес Фосетт. — Скажите им, что они срочно нужны, но ничего не сообщайте о случившемся. Проведите их через черный ход. И побыстрей!

Фосетт прикрыл за ними дверь, но запирать ее не стал. Харпер повесил трубку.

— Мы скроем это. По данным Адмирала, единственного, кто был в курсе дела, у Пилгрима нет близких родственников, поэтому для всех он скончался от инфаркта, клянусь Гиппократом! Адмирал скоро прибудет.

Фосетт мрачно заметил:

— Думаю, что должен прибыть. И будет очень счастлив от всего этого.

Пилгрим был у него как бельмо на глазу, и не для кого не секрет — основной претендент на кресло Адмирала. Ну, ладно, надо пригласить пару ребят, чтобы они поискали тут отпечатки пальцев, хотя вряд ли они тут что-то найдут.

— Вы так уверены?

— Да. Тот, кто хладнокровно оставляет орудие убийства на месте преступления, должен быть весьма уверен в себе. А вы заметили, что он лежит ногами к двери?

— Ну и что?

— То, что тело так близко к двери, без сомнения, доказывает, что Пилгрим сам открывал дверь. А повернулся бы он спиной к подозрительному человеку? Как бы там ни было, убийца был человеком Пилгрима, которого он не только знал, но и доверял.

Фосетт был прав. Два эксперта, пришедшие со своими коробочками, ничего не обнаружили. Те места, где наверняка должны были быть отпечатки пальцев — рукоятка кинжала и дверная ручка — были тщательно протерты. Они уже собирались уходить, когда в комнату без стука вошел мужчина.

Адмирала можно было принять за любимого дядюшку или даже за преуспевающего фермера, или, наконец, за того, кем он был — флотского адмирала в отставке. Дородный, краснолицый, с шевелюрой цвета перца с солью. Он излучал властность и выглядел лет на десять моложе своих 55 лет.

Адмирал уставился на труп, лежащий на полу, и все его показное добродушие мигом покинуло его. Он резко повернулся к Харперу:

— Причину смерти уже установили? Сердце, конечно...

Доктор покачал головой.

— Тогда сделайте это и отправьте тело Пилгрима в морг.

— Нам бы немного подождать, сэр. Я имею в виду морг. Тут должны подойти два человека — владелец цирка и наш последний новобранец. Я убежден, что они непричастны к этому, но очень интересно понаблюдать за их реакцией. Ну и посмотреть, останутся ли они с нами после этого, — закончил Фосетт.

— Какие гарантии вы можете дать, что они, выходя отсюда, тут же не бросятся к ближайшему телефону? Ни одна газета страны не упустит такую сенсацию.

— Вы думаете, мне это не пришло в голову, сэр? — в голосе Фосетта появились сердечные нотки. — Гарантий нет. Это всего лишь мое мнение.

— Пусть будет так, — миролюбиво проронил Адмирал, чтобы как-то извиниться. — Хорошо. — Он замолк, но чтобы вернуть свои позиции, добавил:

— Надеюсь, они не будут стучаться и входить через переднюю дверь?

— Баркер и Мастерс проведут их через черный ход.

Как будто по сценарию, в дверях появились Баркер и Мастерс, пропуская впереди себя Ринфилда и Бруно. Фосетт понимал, что Адмирал и Харпер так же внимательно взирают на их лица, как и он сам. Понятно, что ни Бруно, ни Ринфилд не смотрели на них. Когда видишь возле своих ног покойника, то глаза по сторонам бегать не будут. Как и следовало ожидать, Бруно почти никак не среагировал на увиденное: у него лишь слегка сузились глаза и крепко сжались губы, но реакция Ринфилда превзошла все ожидания: кровь отхлынула у него от лица, сделавшегося мертвенно-бледным, он приложил дрожащую руку к сердцу, как бы проверяя достаточно ли он жив, и какое-то время казалось, что он вот-вот попятится и упадет. Через три минуты — три минуты, в течение которых Фосетт упрекал себя в том, что он мало знает Ринфилд сидел со стаканом бренди в руках и продолжал дрожать. Бруно от предложенного успокоительного средства отказался. Молчание прервал Адмирал:

— У вас в цирке есть враги?

— Враги? В цирке? — Ринфилд явно был захвачен врасплох. — Слава Богу, нет. Вам это покажется странным, но мы действительно одна большая счастливая семья.

— Враги в другом месте?

— Каждый преуспевающий человек имеет недоброжелателей. Разного пола и разного рода. Ну, тут и соперничество, и конкуренция, и зависть. Но враги?

— он почти с ужасом взглянул на тело Пилгрима и содрогнулся. — Таких у нас нет.

Ринфилд минуту помолчал, затем взглянул на Адмирала с выражением близким к обиде, и когда снова заговорил, в его голосе слышалась дрожь:

— А почему вы задаете мне подобные вопросы? Меня они не убили. Они убили мистера Пилгрима.

— Есть взаимосвязь, Фосетт?

— Есть. Я могу говорить прямо, сэр?

— Я ведь уже извинялся.

— Ну, есть телефонные кабины и безответственные редакторы...

— Не валяйте дурака. Я уже за это извинялся.

— Да, сэр, — Фосетт покопался в памяти, но извинений не припомнил. Но на этом не стоило заострять внимание. — Как вы сказали, сэр, взаимосвязь есть. А так же имеется и утечка информации, и она может быть где-то в нашей организации. Как я говорил, сэр, и как я объяснял этим господам, совершенно ясно, что Пилгрим был убит кем-то хорошо ему знакомым. В этой утечке не должно быть ничего специфического — только вы, Пилгрим, доктор Харпер и я знали о действительных целях. Но кроме того, об этом могли догадываться еще целый ряд людей: эксперты, телефонисты и шоферы нашей организации, знающие о наших регулярных контактах с мистером Ринфилдом.

Трудно разыскать разведывательную или контрразведывательную организацию в мире, в чьи ряды не затесался бы вражеский агент, который при известных обстоятельствах может поставить себя вне подозрений. Не такой уж большой секрет, что мистер Ринфилд планирует турне по Европе, и сравнительно легко можно выяснить, что Крау тоже попал в список городов. Ну, а в Крау, как известно, находятся джентльмены, ответственные за важные научные исследования. Совпадение совпадением, но явная связь с ЦРУ — это слишком.

— Поэтому они убили Пилгрима? Как предостережение?

— В своем роде да, сэр.

— Не могли бы вы поподробнее, Фосетт?

— Хорошо, сэр. Без сомнения, это было предостережение. Мы имеем дело с умными людьми, а не безрассудными. Смерть Пилгрима подтвердила этот факт. И это не только предостережение. Это убийство — смесь приглашения и вызова. Это предостережение, которое хотели бы видеть отклоненным. Если они нас считают крестными отцами будущего турне мистера Ринфилда и если, несмотря на смерть Пилгрима, в которой, как они никоим образом не сомневаются, мы обвиним их, мы все же организуем турне, значит, нам это чрезвычайно выгодно и необходимо. Решающие доказательства они надеются получить в Крау. И тогда мы будем дискредитированы в международном масштабе. Представьте себе, если сможете, какую сенсацию вызовет высылка из страны целого цирка. Представьте себе, какой сокрушительной силы оружие попадет в руки Востока для будущих переговоров. Мы станем международным посмешищем, мы потеряем доверие в мире, станем объектом насмешек как на Востоке, так и на Западе. Случай с У-2 Гарри Пауэрса — детская шалость по сравнению с этим.

— В самом деле. Скажите мне, а где, по вашему мнению, можно искать эту кукушку в гнезде ЦРУ?

— Понятия не имею.

— Доктор Харпер?

— Полностью согласен. Шансов нет. Это означает прикрепить наблюдателей за несколькими сотнями служащих этого здания, сэр...

— А кто будет наблюдать за наблюдающими? Ведь вы именно это имеете в виду?

— Вы прекрасно меня поняли, сэр.

— Увы, — Адмирал залез во внутренний карман, вытащил оттуда карточки и протянул их Бруно и Ринфилду. — Если я вам понадоблюсь, позвоните по этому телефону и попросите Чарльза. Еще раз сожалею, но ваши рассуждения, Фосетт, верны. Другого объяснения не придумать. Тем не менее, этот секрет должен быть в наших руках. Надо придумать что-нибудь хитроумное.

— Ничего другого не придумаешь, сэр, вздохнул Фосетт.

— Ничего другого не придумать, — согласился Харпер.

— Ничего другого не придумаешь. Или Бруно или ничего, — кивнул Адмирал.

Фосетт покачал головой:

— Бруно и цирк, или ничего.

— Посмотрим, — Адмирал внимательно взглянул на Ринфилда. — Скажите, считаете ли вы эту фантастическую идею реальной?

Ринфилд поднял стакан с бренди. Он уже успокоился и его рука больше не дрожала.

— Честно говоря, нет.

— Я вас понимаю. Могу ли я считать, что вы переменили свою точку зрения?

— Не знаю. Сейчас я ничего не знаю, — он отвел взгляд в сторону. Бруно!

— Я готов, — голос Бруно был ровным, без оттенков драматизма.

— Если я поеду, то поеду один, Пока я не знаю, как я туда попаду, не знаю пока, что буду делать, когда попаду туда, но поеду.

Ринфилд вздохнул. — Пусть будет так, — улыбнулся он. — Мужчина должен быть твердым в своих поступках. Новоиспеченный американец пристыдил американца в пятом поколении.

— Благодарю, мистер Ринфилд, — Адмирал с любопытством взглянул на Бруно. — Вам тоже спасибо. Скажите мне, что заставляет вас ехать туда?

— Я уже говорил об этом мистеру Фосетту. Ненавижу войну!

* * *

Адмирал ушел. Доктор Харпер тоже. Ушли Ринфилд и Бруно, а Пилгрима унесли: в трехдневный срок он будет похоронен со всеми почестями, но о причине его смерти никто не узнает. Обычное явление среди тех, кто занимается разведкой и контрразведкой, и чья карьера неожиданно подходит к концу. Фосетт мерил тяжелыми шагами комнату, когда зазвонил телефон. Он мгновенно снял трубку.

Голос в трубке был хриплым и испуганным.

— Фосетт? Фосетт? Это вы, Фосетт?

— Да. А кто это?

— Не могу сказать по телефону. Вы, черт побери, отлично знаете кто, голос настолько дрожал, что его невозможно было опознать. — Ради бога, приезжайте сюда, случилось нечто ужасное!

— Что?

— Приезжайте! — умолял голос. — И, ради Бога, один. Я в своем кабинете, в цирке.

Телефон замолчал. Фосетт потряс трубку, но без успеха. Он бросил трубку, вышел из комнаты, запер за собой дверь, добрался на лифте до подземного гаража и направился к цирку.

Цирковая иллюминация, за исключением подсветки, была погашена — было уже поздно. Фосетт вылез из машины и направился к зверинцу, где у Ринфилда был маленький кабинетик. Здесь было достаточно светло. Кругом не было никаких признаков жизни, что весьма удивило Фосетта, но он тут же сообразил, что ни один здравомыслящий человек не будет находиться среди слонов и львов. Не потому, что их трудно заставить слушаться, но и просто находиться рядом с ними весьма затруднительно. Почти все животные лежали и спали, и только слоны, спящие или нет, стояли, привязанные за одну ногу, постоянно раскачивались из стороны в сторону, а в одной большой клетке без устали метались 13 тигров и без всяких причин рычали.

Он направился к кабинету Ринфилда, но потом в недоумении остановился, заметив, что в его единственном окне не было света. Фосетт подошел и толкнул дверь. Она не была заперта.

Он открыл ее и вошел, и свет померк у него в глазах.

 

Глава 3

Не удивительно, что Ринфилд, из-за выпавших на его долю хлопот и приключений, плохо спал в эту ночь. Наконец, в пять часов он не выдержал и поднялся. Побрившись и приняв душ, он оделся и на трамвае направился в свой зверинец. Это было для него обычным явлением. Когда он был чем-то недоволен или расстроен, он проводил время в цирке, так как любил его и проводил там больше времени, чем где-либо. Взаимоотношения между ним и животными все больше и больше налаживались по сравнению с тем, что было между ним и студентами-экономистами, на обучение которых он потратил лучшие годы своей жизни. Кроме того, он мог скоротать время с ночным сторожем Джонни, который, несмотря на разницу в их положении, был его близким другом и доверенным лицом. Больше ни с кем секретничать Ринфилду не хотелось.

Но Джонни нигде не было, а ведь он был не из тех, кто спит на работе.

Вначале с легким недоумением, затем с возрастающим беспокойством, он принялся за тщательные поиски и, наконец, обнаружил его в темном углу.

Джонни был тщательно связан. Во рту его торчал кляп, но он был жив и очень зол. Ринфилд вытащил кляп, развязал Джонни и помог старику подняться на дрожащие ноги. Жизнь в цирке научила Джонни массе всяких непечатных выражений, и он не выбирал эпитетов для излияния своих чувств, когда его освободил Ринфилд.

— Кто это сделал? — возмутился он.

— Не знаю, босс. Для меня это загадка. Я ничего не видел и ничего не слышал, — Джонни осторожно потер затылок. — Как будто мешком с песком...

Ринфилд осмотрел его загривок. Там был синяк и кровоподтек, но кожа была цела. Ринфилд обнял Джонни за подрагивающие плечи.

— Действительно, мешок с песком. Пошли, посидим в кабинете. У меня там есть кое-что, чтобы привести тебя в чувство, затем сообщим в полицию.

Они уже были на полпути к кабинету, когда плечи Джонни дрогнули и он прошептал странным голосом:

— Мне кажется, что мы сможем сообщить полиции нечто более важное, чем удар мешком с песком, босс.

Ринфилд вопросительно посмотрел на него, затем перевел свой взгляд туда, куда в ужасе уставился Джонни.

В клетке с тиграми лежали страшно изуродованные останки того, что недавно было человеком. На нем остались жалкие лохмотья, и лишь по иконостасу нашивок Ринфилд опознал в них то, что осталось от полковника Фосетта.

Он как зачарованный в ужасе наблюдал за продолжающейся сценой цирковые рабочие, артисты, полицейские в форме и детективы в штатском болтались по зверинцу, чрезвычайно занятые разгадкой происшедшего.

Санитары унесли останки Фосетта, бросив их на носилки. В маленькой группке, стоявшей отдельно от других, находились Мальтус — дрессировщик тигров, Бейбацер — укротитель львов, и Бруно — трое вошедших в клетку и вытащивших куски Фосетта. Ринфилд повернулся к Адмиралу, которому он позвонил первому, и который с самого прибытия не побеспокоился объяснить свое присутствие или кто он такой, и никто из полицейских не обратился к нему за разъяснениями, но это и понятно. Кое-кто из полицейских чинов приказал: «Не подходите к этому человеку».

— Боже мой, кто мог сделать такую ужасную вещь, сэр? — спросил Ринфилд.

— Очень сожалею, мистер Ринфилд, — это было нехарактерно для Адмирала сожалеть о чем-либо. — Извините за все. Извините за Фосетта, одного из способнейших моих заместителей и чудесного человека. Извините за то, что я вовлек вас в эту страшную историю. Это такой род рекламы, без которой обошелся бы любой цирк.

— Черт с ней, с рекламой! Кто, сэр, кто?

— Мне нужно извиниться и за себя, — Адмирал тяжело пожал плечами. Кто? Вероятно, тот же самый или те же самые, кто ликвидировал Пилгрима, если ваши предположения кто они аналогичные моим. Одно можно сказать с уверенностью, что они — кто бы они ни были — знали, что он придет сюда, иначе им не нужно было бы заставлять молчать сторожа, который должен благодарить судьбу, что не оказался в клетке вместе с Фосеттом. Возможно, это был ложный телефонный звонок. Это мы скоро узнаем. Я это проверю.

— Что проверите?

— Все звонки в нашу резиденцию, за исключением, конечно, специальных, которые записываются. По счастью, через несколько минут мы получим эту запись. А пока мне хотелось бы поговорить с теми тремя, которые вытащили части Фосетта из клетки. Как я понимаю, один из укротитель тигров. Как его зовут?

— Мальтус. Но... но он вне подозрений.

— В этом я не сомневаюсь, — Адмирал старался быть спокойным. — Вы думаете, что таинственные убийства могут быть раскрыты, если задавать вопросы лишь подозрительным лицам? Пожалуйста, приведите его сюда.

Мальтус, темноглазый болгарин с открытым лицом, был глубоко расстроен. Адмирал мягко обратился к нему со словами:

— Не надо так сильно переживать.

— Это проделали мои тигры, сэр.

— Похоже, они бы сделали то же самое с любым, за исключением вас.

Так?

— Не знаю, сэр. Если человек будет лежать спокойно, то не думаю, — он заколебался. — Ну... при определенных обстоятельствах могут.

Адмирал спокойно выжидал, и Мальтус продолжил:

— Если их спровоцируют. Или...

— Да?

— Если учуют кровь.

— Вы в этом уверены?

— Конечно, он уверен, — Адмирал, не знающий о чрезвычайной привязанности Ринфилда к своим людям, был удивлен резкости его тона. — Что вы думаете, сэр? Мы кормим их кониной и говядиной, а это сырое, пахнущее кровью мясо. Тигры сразу же рвут его на куски зубами и когтями. Вы когда-нибудь видели тигров за обедом?

Подумав, Адмирал мысленно представил себе картину гибели Фосетта и внутренне содрогнулся.

— Нет, не видел, и сомневаюсь, чтобы хотел видеть, — он опять повернулся к Мальтусу. — Итак, он мог быть живым — в сознании или без ведь кровь не течет, если человек мертв и брошен в клетку?

— Вполне возможно, сэр. Но теперь вы не найдете следов от ударов тяжелым кинжалом.

— Пожалуй, что так. Вы нашли дверь запертой снаружи. А это можно сделать изнутри?

— Нет. Изнутри можно закрыть ее на засов.

— Это что, достаточно сложное устройство?

Мальтус впервые чуть улыбнулся.

— Только не для укротителя, сэр. Когда я вхожу в клетку, я снаружи проворачиваю ключ и оставляю его там. Зайдя внутрь, запираю дверь на засов — не могу рисковать, что дверь распахнется или ее откроет один из тигров.

— Он улыбнулся еще раз и снова не очень весело. — Это может быть полезным и для меня. Если что-то не ладится, я отодвигаю засов, выскакиваю из клетки и запираю ее на ключ снаружи.

— Спасибо. Не могли бы вы попросить своего приятеля...

— Генрих Бейбацер, сэр. Укротитель львов.

— Мне бы хотелось поговорить с ним.

Мальтус уныло ушел, а Адмирал произнес:

— По-моему, он очень переживает.

— Еще бы! — вновь резкость тона Ринфилда резала Адмиралу слух. — Он не только чувствует личную ответственность, но и обеспокоен тем, что его тигры впервые ощутили вкус человеческого мяса. Как вы понимаете, сам Мальтус сделан из такого же материала.

— Об этом я не подумал.

Адмирал задал Бейбацеру несколько ничего не значащих вопросов, и затем пригласил Бруно. Когда тот подошел, Адмирал сказал:

— Собственно, по-настоящему мне были нужны только вы. Двое других были лишь прикрытием — за нами смотрят как циркачи, так и полиция.

Некоторые полицейские считают, что я очень важный полицейский чиновник, другие, что я из ФБР. Ну, и оставим им то, что они воображают. Ужасная история, Бруно, очень ужасная. Она показывает, что бедняга Фосетт был прав, нас толкают к тому, чтобы мы в отчаянии полезли в Крау. Что касается меня, то я уже зашел далеко. Но кто знает, кто окажется следующим? Я не знаю, право, никто не имеет права просить вас продолжать участвовать в этом страшном деле. Есть предел и патриотизму — у Пилгрима и Фосетта его было предостаточно, не так ли? Отныне вы свободны от всех обязательств, которые вы взяли на себя.

— Говорите только за себя, — тон Ринфилда изменился. Это задело его и становилось его личным делом. — Погибли два хороших человека. Вы хотите, чтобы их гибель оказалась напрасной? Я еду в Европу.

Адмирал заморгал и взглянул на Бруно.

— А вы?

Бруно молча бросил на него быстрый взгляд.

— Ладно, — Адмирал был несколько ошарашен. — Если вы готовы идти на риск, что же, я готов принять вашу жертву. Да, это эгоизм с моей стороны, но нам отчаянно нужны эти сведения. Я не буду пытаться вас благодарить, честно говоря, я не знаю как это сделать. Но единственное, чем я смогу вас обеспечить, так это безопасность. Я приставлю к вам пятерку лучших своих людей, скажем, в качестве представителей прессы, а когда вы будете на борту корабля...

В этот момент его прервал Бруно.

— Если вы приставите к нам своих людей, то никто никуда не поедет, в том числе и я. А из того, что мне рассказали, хотя я до конца в этом не разобрался, если не поеду я, то и другим ехать незачем. Исключением является доктор Харпер, за которого поручился покойник. Лучшего порекомендовать вы не сможете. Что касается других ваших людей, то кто, как вы думаете, прикончил Пилгрима и Фосетта? Без поддержки у нас больше шансов на успех.

Бруно резко повернулся и вышел. Адмирал посмотрел ему вслед, испытывая на миг недостаток в словах, но от необходимости комментариев его спасло появление полицейского сержанта с небольшой черной коробочкой. В это время к Чарльзу вернулся его обычный цвет лица, и успокоившийся Ринфилд понял, что это человек, который быстро уравновешивал нервы.

— Это запись? — спросил Адмирал и, когда сержант кивнул, добавил: Можно воспользоваться вашим кабинетом, мистер Ринфилд?

— Конечно, — он оглянулся, — но лучше не здесь, а в поезде. Тут слишком много посторонних.

Когда за ними закрылась дверь кабинета, Ринфилд осведомился:

— Что вы ожидаете услышать?

— Ваш голос.

Ринфилд изумился, а Адмирал уточнил:

— Или что-то похожее на ваш или на голос Бруно. В цирке Фосетту были знакомы лишь ваши голоса, ни на чьи другие он бы сюда не пришел.

Они прослушали запись, после чего Ринфилд спокойно заметил:

— Это не мой голос. Вы сами понимаете, что не мой.

— Мой дорогой Ринфилд, а я и не думал, что это будете вы. Но я вынужден был прослушать это дважды, чтобы убедиться. Когда человек говорит так быстро и в отрывистой манере, в его голосе появляются необычные тона.

Этому может способствовать кусок шелка, положенный на микрофон трубки. Я не виню беднягу Фосетта за то, что позволил себя одурачить, особенно если учесть, что мысли его в это время были заняты другим. Но, черт побери, какое все-таки великолепное подражание, — Адмирал смолк, задумался и внимательно взглянул на Ринфилда. — Чтобы я лучше знал и был уверен, да и вы тоже — никого из моих людей не знаете и ни с кем не разговаривали, так?

— Ринфилд кивнул. — Тогда этот звонок сделал тот, кто досконально знал ваш голос и изучил его.

— Абсурд! Если вы предполагаете...

— Прежде всего, я боюсь того, что предполагаю. Послушайте, если могут проникнуть в нашу организацию, то не думаете ли вы, что в ваш чертов цирк нельзя проникнуть? В конце концов, у вас работают люди 25 национальностей, а у меня только одной.

— Вы — ЦРУ. Все хотят просочиться в ЦРУ. А кому нужно внедрятся в безвредный цирк?

— Никому. Но в глазах этих безбожников вы не безвредный цирк, вы филиал ЦРУ, и поэтому вполне созрели для внедрения. Не позволяйте вашему патриотизму затмевать вашу проницательность. Давайте послушаем запись еще раз. Только на этот раз не слушайте свой голос, слушайте чей-то другой. Я предполагаю, что вы знаете голоса всех, кто служит в вашем заведении. И чтобы сузить поле поисков, вспомните, что многие из ваших людей говорят с иностранным акцентом. Это голос англосакса, возможно американца, хотя я и не могу быть уверенным в этом.

Они прослушали запись еще четыре раза и в конце концов Ринфилд покачал головой.

— Ничего определенного. Очень сильные искажения.

— Благодарю, сержант, вы свободны. — Когда сержант удалился, Адмирал принялся быстро расхаживать по кабинету, затем довольно кивнул головой. Какая представительная мысль. Чудесная мысль! Соединительное звено между моим полем деятельности и вашим.

— Вы дьявольски уверены.

— Я дьявольски уверен в одном: человек моего круга скорее махнет рукой на поиски, чем решится открыть клетку с тиграми.

Ринфилд подтверждающе кивнул. В свою очередь должен заметить, что тоже думал об этом.

— Ладно... Что будем делать дальше? Вы под вражеским контролем, моя карьера под угрозой, — он уныло замолчал, но потом поглядел на собеседника и продолжил:

— А когда все это закончится, моей карьере станет еще хуже.

— Думаю, что мы уладим это, — в голосе Ринфилда послышалась привычная уверенность. — Вы слышали, что я сказал в цирке, вы слышали, что сказал Бруно. Мы едем.

Адмирал задел боком стул при ходьбе по кабинету, и раздраженно проговорил:

— Ваши позиции с прошлого вечера заметно изменились, точнее, стали заметно тверже.

— Мне кажется, что вы не совсем ясно меня поняли, сэр, — Ринфилд успокоился. — В цирке моя жизнь, вся моя жизнь. Кто тронул мой цирк трогает меня и наоборот. У нас имеется одна козырная карта.

— И я ее упустил?

— Бруно еще чист.

— Это я учел, и чтобы это так и оставалось, я хотел бы ввести в ваше окружение девушку. Ее зовут Мария Хопкинс, и хотя я ее не очень хорошо знаю, доктор Харпер рекомендовал мне ее как блестящего оперативника, а ее преданность не вызывает сомнений. Они с Бруно должны закрутить любовь. Что может быть естественней? — Адмирал печально улыбнулся. — Будь я лет на 20 моложе, я сказал, что нет ничего проще. Она действительно довольно-таки красива. Таким способом она сможет держать связь с Бруно, с вами, с Харпером, а во время вашего отъезда со мной, не вызывая подозрений. Может быть, ее устроить в качестве наездницы? Это был идея Фосетта.

— Невозможно. Она может считать себя хорошей наездницей, она может быть действительно хорошая наездница, но в цирке нет места любителям, кроме того, все сразу поймут, что она не настоящая циркачка, а это самый лучший способ привлечь к себе внимание, — Ваши предложения?

— Да, Фосетт упоминал о такой возможности в том ужасном борделе, куда он нас привез, и я продумал этот вариант. Моя секретарша через несколько недель выходит замуж за чудака, не любящего цирка, поэтому она уходит. Об этом известно всем. Пусть Мария станет моим новым секретарем. Самая естественная причина быть в постоянном контакте со мной, а через меня с вашим доктором и Бруно. И все без лишних вопросов.

— Нет ничего лучше. А теперь я хочу, чтобы завтра поместили объявление, что вам необходим врач для сопровождения вашего цирка в турне по Европе. Я понимаю, что это не самый лучший способ найма нормального медика, но у нас нет времени. Кроме того, необходимо сделать так, чтобы всем было ясно, что вы подобрали доктора не имея никого конкретно на уме, что ваш выбор был сделан случайно. Вы можете побеседовать со многими, чтобы создалась видимость конкуренции, но выберете Харпера. Он не практиковался в медицине уже много лет, хотя можно утверждать, что он прекрасный разведчик. В это меня заставили поверить Пилгрим и Фосетт, Адмирал сделал раздраженный жест. — Не все повторяется трижды. Фортуна изменчива. Те двое знали цену риска. Харпер тоже. Кроме того, он ни в чем не может подозреваться. Между ним и цирком не было никакой связи.

— А вам не приходит в голову, что они могут проверить его окружение?

— А приходит ли вам на ум, что я мог бы иметь лучшего хозяина и лучше управлять цирком, чем вы?

— Хорошо, но все же...

— Есть два момента. Проверять Харпера у них не больше причин, чем проверять кого-либо из ваших служащих. Его прикрытие безупречно: он консультант в Бельведере. Более высокой квалификации и опыта у других претендентов нет. Естественный выбор. Вы с радостью его берете.

— Но у него нет практики...

— Он занимался больными в госпитале. В одном из отделений нашего учреждения.

— Для ваших людей нет ничего святого!

— Согласен. Как скоро вы приготовитесь выехать в Европу?

— Куда?

— В Европу...

— У нас есть много предварительных контрактов, но это не проблема.

Еще три дня мы даем представления здесь, затем еще три дня на Восточном побережье.

— Аннулируйте их!

— Аннулировать? Это невозможно! Я имею в виду, что все приготовления уже проделаны, помещения забронированы, подготовлена реклама, проданы тысячи билетов.

— Компенсация, мистер Ринфилд. Вам все возместят по самым великолепным расценкам. Подумайте о подходящей цифре, и завтра же мы перечислим всю сумму на ваш счет в банке.

Ринфилд только что не поднял руки, но по его физиономии было ясно, что он готов это сделать.

— Но мы и в будущем намереваемся заключать здесь контракты. У нас тут хорошие связи.

— Удвойте цифру, о которой подумали вначале. А контракты аннулируйте.

Теплоход будет подготовлен для вас в Нью-Йорке через неделю. Когда вы свяжетесь с Харпером, он организует прививки. Если возникнут трудности с визами, мы вам немного поможет. Я не ожидаю затруднений со стороны посольств и консульств тех стран Восточной Европы — они умирают от желания заполучить вас. Я буду сегодня вечером у вас на представлении.

Очаровательная мисс Хопкинс будет тоже, но не со мной. Пусть кто-нибудь, но не вы сами, встретят ее.

— У меня есть весьма сообразительный приятного вида племянник. Так что...

— Чудесно! Ему ничего не говорите. Путь он побудет гидом, пока новая секретарша знакомится с местом своей будущей работы. Пусть она познакомится с некоторыми вашими знаменитостями, прежде всего, конечно, с Бруно. Дайте ему знать об этом.

* * *

Генри Ринфилд внешне скорее походил на сына Теско Ринфилда, чем на племянника. У него были такие же темные глаза, такое же приметное лицо, та же интеллигентность. Если бы он был так же умен, как его дядя, то вырывался из списка посредственностей, но был достаточно сообразителен, чтобы не сталкиваться с трудностями, сопровождая Марию Хопкинс за кулисы цирка. За это время, что-то около часа, он практически забыл Или Лигуэр, с которой был помолвлен, и был скорее удивлен, когда через час впервые вспомнил о ней — он редко проводил более десяти минут, не вспоминая ее но угрызений совести при этом не испытывал.

У Мэри Хопкинс была хорошенькая фигурка, длинные темные волосы, великолепные темные глаза и необыкновенная манера смеяться и улыбаться.

Она совершенно не походила на сотрудника разведки, и это могло быть причиной того, что Харпер так высоко ценил ее.

Генри, без всякой к тому необходимости, вел ее под руку, показывая ей животных, представил ей Мальтуса и Бейбацера, которые готовили животных к выходу на арену. Мальтус был обаятелен и грациозен, и пожелал ей всего самого приятного. Бейбацер, хотя и был достаточно вежлив, но как быть галантным он не знал, и поэтому ничего не пожелал.

Затем Генри отвел ее в сторону, туда, где звучали тяжеловесные шлепки. Там находился играющий огромными шарами Кан Дах. Выглядел он как всегда внушительным и мощным. Он взял ее маленькую ручку в свою огромную лапу, широко улыбнулся и объявил ей, что она самый лучший доброволец, прибывший в цирк с тех пор, как несколько лет назад он сам сюда прибыл, и пожелал ей счастливого пребывания здесь. Он всегда был большим юмористом, хотя никто с уверенностью не мог сказать — то ли это от здоровой натуры, то ли потому, что несколько лет назад он был вынужден скрывать свою неприязнь к окружающим.

Макуэло, мексиканский мастер метания ножей, стоял за перегородкой и благосклонно смотрел, как молодые и не очень молодые зрители кидают ножи в движущиеся мишени. Наконец, он вышел из-за перегородки и в течение нескольких секунд сбил шесть целей, показывая публике, что это очень просто. Он приветствовал Марию со всем своим латиноамериканским темпераментом, и предложил себя к ее услугам на все время пребывания в цирке.

Чуть позже ее серьезно, но дружелюбно приветствовал Рон Росбак специалист по лассо. Он поразил ее тем, что когда она повернулась и стала двигаться к выходу, вокруг ее тела замелькали кольца веревки, но не коснулись ее. Она повернулась к нему, подарила обаятельную улыбку, и он перестал быть серьезным.

Бруно уже собрался выходить из своей маленькой гримерной, когда в нее вошли Генри и Мария. Он был одет в одежду китайского мандарина и выглядел весьма внушительно. Генри представил их друг другу, и Бруно оценивающе посмотрел на девушку. Как обычно, его мысли было прочитать практически невозможно, но он улыбнулся ей — сравнительно редкий жест для него, но очень меняющий его лицо.

— Добро пожаловать в цирк. Надеюсь, ваше пребывание здесь будет долгим и счастливым.

— Спасибо, — обворожительно улыбнулась она в ответ. — Почту за честь.

Вы... вы звезда?

Бруно указал на небо:

— Все звезды там, мисс Хопкинс. Внизу только исполнители. Все мы делает то, что умеем.

— Да. Все такие красивые и вежливые.

Генри рассмеялся.

— Ну, мы не только что слезли с деревьев.

Он взял ее под руку и повел к арене. Образ его невесты Иви Лигуэр растаял словно облачко на горизонте.

* * *

В это же время в цирке присутствовал кое-кто, кого нельзя было назвать очень приятным и вежливым, но Адмирала работником цирка не назовешь, а менять свои планы он не собирался. Более того, у него был долгий, утомительный день, и его обычная любезность покинула его.

— Не думаю, что вы как следует выслушали меня, — проговорил Адмирал со зловещей сдержанностью. — Но вы меня выслушали, и этого достаточно.

Так как у служебного входа в цирк освещение было слабым, так как было темно и моросил дождь, а старые глаза уже не так хорошо видели, ночной сторож Джонни не признал Адмирала.

— Вход для публики гораздо дальше. Идите туда.

— Вы арестованы, — произнес Адмирал без всякого выражения. Он повернулся к расплывчатой фигуре позади себя. — Заберите этого парня в ближайший участок. Пусть знает, как препятствовать следствию.

— Полегче, полегче, — Джонни несколько сбавил тон. — В этом нет необходимости... — Он подался вперед и всмотрелся в Адмирала. — Вы ведь тот джентльмен, что был здесь утром, когда у нас были легкие хлопоты?

— Если убийство — это легкие хлопоты, то да. Проведите меня к мистеру Ринфилду.

— Извините, сэр, но я на дежурстве.

— Вас зовут Джонни, не так ли? А завтра хотите здесь дежурить?

Джонни пришлось проводить его к Ринфилду. Их встреча оказалась короткой.

— С визами для турне проблем не будет, — сообщил Адмирал.

— Да? В один день?

— У меня штат в четыре сотни, и среди них достаточно таких, у которых при внимательном рассмотрении можно обнаружить проблески ума. Доктор Харпер прибудет сюда в десять утра. Будьте на месте, пожалуйста. Он сразу подключится к делу. Наша работа и усилия полиции в расследовании убийства Пилгрима и Фосетта ничего не дали. Да я этого и не ожидал. Предвижу, что может случиться еще кое-что, так что будет хорошо, если вы не потеряете бдительность.

— А что может случиться?

— Не знаю. Но могут произойти серьезные события. Далее... Я тут прощупал Джонни, ночного сторожа. Чтобы проверить возможность сотрудничества с ним. Он агрессивен, немного тускловат, но надежен.

— Я доверяю ему до гроба.

— Мы несколько по разному ценим наши жизни. Я выделил шесть человек для патрулирования жилых помещений сегодня ночью. Они не из нашей организации, поэтому на этот счет у вас не должно быть беспокойства. Они будут дежурить здесь по ночам до тех пор, пока вы не уедете, что, между прочим, произойдет через пять дней.

— Зачем мне это? Мне не по душе такие штучки.

— Честно говоря, неважно, нравится вам это или нет, — устало улыбнулся Адмирал, чтобы смягчить свои слова. — С того момента, когда вы согласились на наше предложение, вы выполняете приказы правительства.

Патрулирование необходимо, как мера безопасности. А Джонни я хочу использовать в роли сторожевой собаки.

— А для чьей это безопасности?

— Бруно, Марии, Харпера и вашей.

— Моей? Я в опасности?

— Если по правде, то я уверен, что нет. Но ведь если по какой-то причине что-нибудь случится с вами, то ваше турне будет аннулировано, а это совсем не устраивает наших друзей. Но чем черт не шутит...

— И вы считаете, что патрулирование поможет?

— Да. В таком близком окружении, как ваше, об их присутствии станет известно всем уже через час. Объясните это тем, что полиция получила угрозы по адресу вашего коллектива. Если в него кто-то затесался. Эта новость заставит их притаиться.

— Но ведь вы сказали, что дальнейшие инциденты невероятны, не так ли?

— Я думаю, что души Пилгрима и Фосетта всецело одобрят меня, — сухо проронил Адмирал. — Бруно и Мария уже встретились? — Ринфилд подмигнул. Какова их реакция?

— У Бруно никакой. Если она и есть, то он ее не выкажет. Что касается Марии, то Генри сказал, что она не в восторге.

— Можно сказать, что не впечатлило?

— Да.

— Она смотрит представление?

— Да. С Генри.

— Удивлюсь, если ее не впечатлит.

* * *

— Все еще не впечатляет? — осведомился Генри, не отрывая взгляда от Марии.

Девушка ответила не сразу. Она во все глаза, как зачарованная, как и все остальные десять тысяч зрителей, смотрела, как «Слепые орлы» проделывают немыслимые трюки. В конце представления она с трудом перевела дыхание.

— Невероятно, — прошептала она. — Не верю своим глазам.

— Я и сам с трудом верю в это, а ведь я видел это сотни раз. Первое впечатление может быть ошибочным, так?

— Как ошибочным?

Через полчаса она с Генри уже находилась возле гримерной, когда из нее вышел Бруно, одетый в будничную одежду. Он вернулся к облику, не привлекающему внимания. Бруно остановился, улыбнулся девушке и сказал:

— Я видел вас на представлении.

— С завязанными глазами?

— На низкой проволоке, на велосипеде.

Она удивленно уставилась на него.

— Проделывая такую немыслимую вещь? И у вас остается время разглядывать публику?

— Я должен на чем-то сконцентрировать внимание, — произнес он с дразнящей бравадой. Вам понравилось? — она кивнула и он вновь улыбнулся. Даже «Слепые орлы»? Я, конечно, напрашиваюсь на комплимент.

Мария без улыбки взглянула на него, перевела взгляд вверх и заметила:

— Звезда упала с неба.

После этого она повернулась и ушла. По легкому движению брови невозможно было понять, как отреагировал на это Бруно: позабавился или остался в недоумении.

* * *

Доктор Харпер, выглядевший каждым своим дюймом как высокооплачиваемый консультант, кем он и был, прибыл ровно в десять часов, но ему пришлось ждать Ринфилда более получаса, пока тот разбирался с другими претендентами на место циркового врача, прибывшими еще раньше.

Ринфилд был один, когда в его кабинет постучал и вошел доктор Харпер.

— Доброе утро. Доктор Харпер.

Ринфилд в полном удивлении посмотрел на него и собрался было открыть рот, чтобы проинформировать того, что не забыл его хотя бы потому, что познакомились у трупа Пилгрима, но тут Харпер протянул ему записку, чтобы Ринфилд прочитал ее.

«ЭТОТ КАБИНЕТ МОЖЕТ БЫТЬ С ЖУЧКАМИ. БЕСЕДУЙТЕ СО МНОЙ КАК С ОБЫЧНЫМ КАНДИДАТОМ».

— Доброе утро, — Ринфилд даже не мигнул. — Ринфилд, хозяин цирка.

Затем он приступил к собеседованию. Харпер одновременно слушал и отвечал, и одновременно написал другую записку:

«ЗАКАНЧИВАЙТЕ БЕСЕДУ И БЕРИТЕ МЕНЯ НА РАБОТУ. СПРОСИТЕ МЕНЯ О МОИХ БЛИЖАЙШИХ ПЛАНАХ И ПРИГЛАСИТЕ ОСМОТРЕТЬ ЦИРКОВЫЕ ПОМЕЩЕНИЯ.»

— Ладно, достаточно, — проговорил Ринфилд. — Я слишком занятый человек, чтобы тянуть с решением. Я беру вас. Честно говоря, когда приходится выбирать между опытным консультантом и молодыми врачами, которые были тут до вас, то выбирать не приходится. Я не так наивен, чтобы думать, что это венец вашей карьеры.

— 12 лет в Бельведере — очень долгий срок.

— Как скоро вы освободитесь, док?

— Уже свободен.

— Чудесно! И каковы ваши ближайшие планы?

— Все зависит от того, как скоро вы отправитесь в турне.

— Дней через пять.

— Времени куча. Сперва, мистер Ринфилд, нужно ваше разрешение на осмотр медицинского хозяйства. Затем мне необходимо просмотреть все паспорта на предмет выяснения, кому понадобятся прививки и вакцинация. Как я понял, за рубеж вы отправляетесь впервые. Боюсь, что некоторым вашим артистам придется отказаться от выступлений в ближайшие дни.

— Все это я могу уладить немедленно. Но вначале я хотел бы, чтобы вы все здесь осмотрели. Когда вы увидите, что взвалили на свои плечи, то, может быть, откажетесь от своего решения.

Мужчины покинули кабинет и Ринфилд повел нового доктора на центральную арену, место, пожалуй, самое уединенное, чем любое другое в миле отсюда.

Тем не менее, Ринфилд поковырял песок носком своего ботинка и внимательно осмотрелся по сторонам, прежде чем спросить:

— Для чего все это?

— Простите эти штучки. Мы не часто к этому прибегаем — все портит наша фантазия. Между прочим, примите поздравления. Вы дали нашей организации чудесного новобранца. Однако, перед самым моим приходом сюда, мы беседовали с Адмиралом и оба одновременно пришли к одному неприятному подозрению.

— Что в моем кабинете жучки?

— Если это так, то многое объясняется.

— Но зачем эти записки, что вы протягивали мне? Почему бы просто не позвонить и не предупредить меня? — Харпер слегка улыбнулся, и Ринфилд постучал себя по голове. — Да, не блестящая мысль. Телефон могут тоже прослушивать.

— Конечно. Через несколько минут вы примете еще одного врача, точнее претендента на роль врача в вашем цирке. Его зовут доктор Морли, и у него будет с собой черный полицейский саквояж. Но он не доктор, он эксперт-электронщик. А в саквояже у него необходимое оборудование для обнаружения жучков. Ему хватит десяти минут, чтобы выяснить этот вопрос.

Через 15 минут, когда Харпер и Ринфилд подошли к кабинету, оттуда вышел темноволосый человек с черным саквояжем. Они прошли в буфет и заняли отдельный столик в углу.

— Два жучка, миниатюрные радиопередатчики. Один в светильнике на потолке, другой в телефоне, — сообщил Морли.

— Значит, я снова смогу спокойно дышать? — поинтересовался Ринфилд.

Никто ему не ответил, и он продолжил не так уж уверенно:

— Я имею в виду, вы их обезвредили?

— Конечно, нет, — ответил Харпер. — Жучки там и останутся, возможно, до вашего возвращения из Европы. Вы думаете, мы хотим, чтобы противники знали о том, что мы догадались? Подумайте, сколько дезинформации мы сможем им пропихнуть. — Можно было почувствовать, как Харпер мысленно потирает руки. — С этого времени разговоры в кабинете только о цирковых делах, за исключением, конечно, тех случаев, когда я буду давать противоположные инструкции и дезинформацию.

* * *

В последующие дни цирк жил исключительно четырьмя заботами. Первая из них, несомненно, ожидание предстоящей поездки в Европу, эйфоричное состояние, которое не коснулось тех неудачников, которым предстояло вернуться на зимние квартиры во Флориде по вполне логичной причине — в турне участвовало лишь две трети штата цирка. Но для этих двух третей предстоящий визит в Европу, особенно если к этому присовокупить поездку через океан туда и обратно, представлялся сплошными каникулами. Половина штата цирка были американцами, и лишь немногие из них ездили раньше за границу из-за финансовых затруднений или же из-за того, что цирковой сезон настолько долог, что в году остается только три недели свободного времени, причем в самое неподходящее время года — глубокой зимой — и эта поездка была для них единственным в жизни шансом. Другая половина была преимущественно европейцами, большей частью из-за Железного Занавеса, и это, возможно, также был их единственный шанс увидеть свою родину и родных.

Второй заботой была неприятная активность доктора Харпера и двух временно нанятых медицинских сестер. Уровень их непопулярности был очень высок. Харпер был строг и безжалостен, и когда дело коснулось вакцинации и прививок, никто не смог проскользнуть сквозь его широко расставленные сети, и когда ставился вопрос «быть или не быть», он никогда не пренебрегал своим долгом. Цирковой люд, несомненно, тверже и мужественней, чем большая часть людей, но когда дело касается отвратительных инъекций, уколов и последующей боли в руках, они ничем не отличались от простых смертных. Но никто из них не сомневался в том, что в их среду попал подлинный и квалифицированный врач.

Третья забота — два таинственных происшествия. Сначала патруль, охраняющий жилые помещения по ночам, и ранним утром. Никто серьезно не верил в угрозу неизвестных, но они не знали во что еще верить. Затем последовал настораживающий инцидент с двумя неизвестными мужчинами, называвшими себя техниками, прибывшими для проверки проводки. Они уже почти завершили свою работу, как их заподозрили, и была вызвана полиция.

Никто в цирке, кроме Харпера, не знал, что за пять минут до того, как их взяли под стражу, один из техников позвонил Адмиралу и доложил, что в жилых помещениях жучков не обнаружено.

Последней, но, несомненно, всепоглощающей темой были отношения Бруно и Марии. К огорчению Генри, вступившего в битву со своей совестью, их не только стали видеть вместе, но и было заметно, что они не стараются примкнуть к другим компаниям. Реакция на это была различной. Некоторых забавляло то, что до сих пор несокрушимая оборона Бруно была прорвана.

Другие завидовали, потому что Бруно почти без всяких усилий привлек внимание девушки, которая вежливо, но твердо отвергла попытки других приблизиться к ней. Женщины — потому что Бруно самый подходящий в цирке холостяк, который твердо игнорировал все их попытки сблизиться с ним.

Большинство радовались за Бруно, несмотря на то, что кроме Кана Даха, Макуэло и Росбака в цирке друзей у него не было, так как всем было известно, что после смерти жены он стал печальным, одиноким, сторонящимся людей человеком, никогда не смотрящим на женщин. Но большинство считали естественным и неизбежным, что ярчайшая звезда цирка смогла сойтись с такой девушкой, бесспорно самой хорошенькой молодой леди среди изобилия хорошеньких девушек в цирке.

Все началось с того последнего в этом городе выступления, когда Бруно довольно-таки робко предложил ей посмотреть его комнату в вагончике. Мария без колебаний согласилась. Он провел ее вдоль ряда вагончиков и помог забраться по ступенькам, ведущим к крыльцу.

У него была великолепная для таких условий квартира, состоящая из гостиной, кухни-столовой, ванной комнаты и спальни. Мария была почти ошеломлена, когда они вошли в гостиную.

— Я обещал, что смешаю то, что американцы называют мартини только после окончания выступлений в этом городе. Алкоголь и высота несовместимы.

Вы присоединитесь ко мне?

— С удовольствием. Должна сказать, что вы живете своеобразно. У вас должна быть жена, чтобы поддерживать все это.

— Будьте добры, возьмите лед, — предложил он Марии и спросил:

— Это предложение?

— Нет. Но все это... только для вас одного?

— Мистер Ринфилд очень добр ко мне.

— Не думаю, чтобы мистер Ринфилд раздавал что-нибудь просто так. У кого-нибудь еще есть такая квартирка? — сухо осведомилась Мария.

— Я не присматривался.

— Бруно!

— Нет.

— И я, конечно, тоже. У меня жилье похоже на горизонтально лежащую телефонную будку. Ах, я понимаю, что и тут существует большая разница между квалифицированным секретарем и вами.

— Это так.

— О, мужчины! Воплощенная скромность! Я этого не понимаю!

— Пойдемте со мной на трапецию с завязанными глазами, тогда поймете.

Она вздрогнула.

— Я даже сидя на стуле испытываю головокружение. Правда. Добро пожаловать в ваши апартаменты! Надеюсь, что смогу навещать вас одна.

Он протянул ей бокал.

— Специально для вас я закажу пригласительный плакат.

— Благодарю, — Мария подняла бокал. — За нашу первую встречу наедине.

Предполагается, что мы влюбились. Интересно, что думают другие о том, как мы проводим время?

— Я не могу говорить за других, но думаю, что поступаю достаточно хорошо, — он взглянул на ее поджатые губки и поспешно добавил:

— Я думаю, мы делаем все хорошо. К этому моменту добрая сотня человек должна знать, что вы здесь у меня. Вы не смущены?

— Нет.

— Это забытое искусство. Ладно, я не думаю, что вы явились сюда ради моих чудесных глаз. Что вы хотите мне сказать?

— Ничего существенного. Вы спросили меня, помните? — она улыбнулась.

— Почему?

— Чтобы отшлифовать наши совместные действия, — она перестала улыбаться и поставила бокал. Бруно быстро нагнулся и коснулся ее руки. Не будьте гусыней, Мария. — Она неуверенно взглянула на него, многозначительно улыбнулась и снова подняла бокал. — Скажите мне, что я должен буду сделать в Крау и как я должен буду сделать?

— Об этом знает лишь Харпер, а он еще не готов рассказать. Думаю, что он расскажет нам по дороге в Европу или на месте. Но сегодня утром он сообщил мне две вещи...

— Я знал, что вы мне должны что-то сказать.

— Да. Я только пыталась вас подразнить, но это не сработало, не так ли? Помните двух так называемых техников, арестованных полицией? Это были наши люди, эксперты-электронщики, обнаруживающие подслушивающие устройства. В основном, они работали в ваших апартаментах.

— Жучки? В моей квартире? Продолжайте, Мария, это похоже на мелодраму.

— Так ли? Другая новость — несколько дней назад в кабинете Ринфилда обнаружили двух жучков — один для комнаты, другой для телефона. Это тоже мелодрама? — Бруно не ответил, и она продолжила:

— Этих жучков не тронули.

Мистер Ринфилд по предложению доктора Харпера звонит Чарльзу по несколько раз в день, делая туманные намеки и давая завуалированные предложения по некоторым работникам цирка, которые могли бы быть полезны для Чарльза. О нас, конечно, ничего. Он предлагал столь многих, что те, кто подслушивает, не будут иметь времени на проверку остальных, в том числе и нас.

— Я думаю, они не сумасшедшие. Под «они» я подразумеваю не «тех», а Ринфилда и Харпера. Играют в детские игры.

— Убийства Пилгрима и Фосетта тоже игры?

— Избавьте меня от женской логики. Я не это имел в виду.

— Доктор Харпер очень опытен.

— Полагаю, что опытней меня. О'кей, отдаю себя в спасительные руки специалистов. Думаю, что жертвенному телефону больше ничего не остается делать?

— Нет. Ах, да! Вы можете мне сказать, как вас вызывать?

— Постучите два раза и спросите Бруно.

— У вас тут большая свита. Я не смогу вас видеть, когда цирковой поезд тронется.

— Ладно, ладно, — Бруно широко улыбнулся: очень редкое для него явление. Впервые она увидала, что улыбка затронула даже его глаза. — Я прогрессирую. Вы думаете, что захотите увидеть меня снова?

— Не будьте дурачком! Я должна буду вас видеть.

Бруно подался вперед.

— Есть возможность проникнуть в любую часть поезда во время движения, не привлекая постороннего в внимания. В углу моей спальни имеется дверь, которая ведет в коридор. Но у этой двери только одна ручка, и она с моей стороны.

— Если я постучу так: та-та, та-та, знайте — это я.

— Та-та, та-та, — повторил он спокойно. — Обожаю детские игры.

Он проводил Марию до ее вагончика и в футе от ступенек произнес:

— Ну, спокойной ночи. Благодарю за визит, — затем он наклонился и поцеловал ее.

Мария не возражала и мягко проговорила:

— Это еще не означает, что нам стоит идти до конца!

— Не совсем, но приказ есть приказ. У нас должны возникнуть определенные отношения, и это наилучший способ их продемонстрировать. В конце концов, за нами наблюдает много людей.

Она криво улыбнулась, повернулась и взбежала по ступенькам.

 

Глава 4

Большая часть последующих дней прошла в демонтаже невероятно разнообразного оборудования арен, кулис и погрузки его в поезд, растянувшийся почти на полмили.

Для перемещения всех этих массивных и нетранспортабельных вещей: клеток для животных, разборных кабинетов, участков арены, ветхого театрика психологических миниатюр Бруно так, чтобы не потревожить животных, приходилось выполнять невероятное. Даже погрузка продуктов для сотен животных и людей казалась невыполнимой задачей, но тем не менее, последний грузовик с провизией был загружен не позднее чем через час после первого.

Вся операция была проведена с военной точностью.

Цирковой поезд должен был тронуться в десять вечера. В девять доктор Харпер все еще сидел с Адмиралом, изучая два чертежа. В одной руке Адмирал держал свою трубку, в другой — стакан с бренди. На вид он был спокоен, расслаблен и апатичен. То, что он был расслаблен и спокоен, можно было допустись.

— У вас все готово? Охрана, подход, проникновение в здание, проходы и маршрут для отхода на Балтику? — спросил он.

— У меня есть все. Я даже надеюсь, что этот чертов корабль уже там, Харпер свернул чертежи и спрятал их в карман.

— Операцию вы проведете в четверг ночь. Мы будем курсировать вдоль берега с пятницы до следующей пятницы. В запасе целая неделя.

— Восточные немцы, поляки или русские ничего не заподозрят?

— Наверняка ничего.

— А возражать они не будут?

— А что они смогут сделать? С каких это пор Балтийское море стало чьим-то частным водоемом? Конечно, они свяжут присутствие корабля — или кораблей — с прибытием цирка в Крау. Это неизбежно, и тут ничего не поделаешь. Цирк, Цирк... — вздохнул Адмирал. — Будет лучше, если вы достанете груз, Харпер, или мне придется еще до конца года отправиться на пенсию.

— Мне бы этого не хотелось, сэр. Ну и вы лучше чем кто-либо знаете, что главная роль в доставке груза не моя.

— Это я знаю. У вас уже сложилось мнение о последнем новобранце?

— Ничего большего, что бросается в глаза всем, сэр. Он интеллигентный, жестокий, сильный и, кажется, рожден без нервов. Весьма замкнутая личность. Мария утверждает, что его невозможно раскрыть.

— Что? — Адмирал нахмурил брови. — Этот восхитительный ребенок?

Уверен, что если бы она постаралась...

— Я совсем не это имел в виду, сэр...

— Мир, Харпер, мир. Я не собираюсь шутить. В определенные моменты можно попытаться раскрыть душу мужчины. Хотя у нас и нет выбора, но полагаться на незнание при окончательном анализе будет очень затруднительно. Кроме того, он может провалиться. Такая возможность существует, и это будет на моей совести до конца моих дней. Не добавляйте к этой ноше себя.

— Сэр?

— Будьте осторожны, я это имел в виду. Эти бумаги, что вы только что спрятали — надежно, я полагаю. Надеюсь, вы представляете, что будет, если вас схватят с ними?

— Представляю. Я окажусь с перерезанной глоткой и привязанный к надежному грузу в каком-нибудь канале или реке, и только так. Несомненно, вы всегда найдете замену, — заметил Харпер.

— Несомненно! Но дело в том, что в этом случае замену вам придется подыскивать уже не мне, поэтому об этом я не беспокоюсь. Вы достаточно уверены, что у вас хватит времени передать и вызубрить код?

— У вас, сэр, не достает веры в своих подчиненных, — усмехнулся Харпер.

— Последние события заставляют меня усомниться в самом себе, а не то что в других.

Харпер коснулся дна своего саквояжа.

— Этот передатчик размером с почтовую марку. Вы уверены, что услышите меня?

— Мы пользуемся надежным оборудованием. Мы все услышим даже с Луны.

— Когда-нибудь мне захочется побывать и там.

Через шесть часов цирковой поезд выехал с запасных путей, где, несмотря на освещение, было темно, так как лил проливной дождь. После бесконечного маневрирования, лязганья и скрипа колес, часть вагонов и платформ были отцеплены, чтобы затем отправиться на зиму во Флориду.

Основная же часть поезда продолжила свой путь в Нью-Йорк.

В дороге ничего необычного не случилось. Бруно, который неизменно готовил для себя сам, не покидал своего жилища. Дважды его навестили братья, и один раз Харпер, и больше никого.

И до самого прибытия в Нью-Йоркский порт, где стояло грузопассажирское судно, которое должно было доставить их в Геную, выбранную потому, что она была одним из немногих средиземноморских портов, оснащенных оборудованием для выгрузки вагонов и платформ, Бруно не покидал свой салон.

С одной из первых он встретился с Марией. На ней были брюки, штормовка и выглядела она крайне несчастной.

— Мы не очень-то общались, не правда ли?

— Сожалею, но вы знали, где я.

— Мне нечего было вам сказать, — заметила она и добавила:

— А вы знали, где я.

— Телефонные будки были заперты.

— Могли бы меня пригласить. Так как предполагается, что между нами должны возникнуть особые отношения, а я не намерена в открытую охотиться за мужчинами.

— Понимаю, — он улыбнулся, чтобы смягчить последующие слова:

— Вы предпочитаете проделывать это тайком?

— Очень смешно. Очень умно. Вам не стыдно?

— За что?

— За постыдную невнимательность.

— Очень.

— Тогда пригласите меня вечером пообедать.

— Телепатия, Мария, настоящая телепатия.

Она недоверчива взглянула на него и отошла.

По дороге в выбранный Марией маленький итальянский ресторанчик они трижды меняли такси. Когда они уже расположились за столиком, он поинтересовался:

— Разве все это было необходимо? Такси, я имею в виду?

— Не знаю, но таков приказ.

— Почему мы здесь? Вы так по мне соскучились?

— У меня есть для вас инструкция.

— Не ради моих красивых глаз? — она улыбнулась и покачала головой. Он тяжело и печально вздохнул. — Так какие инструкции?

— Я подумала, что вы собираетесь сказать, что я легко могла бы прошептать их где-нибудь в темном углу на пристани.

— Предположение не лишено привлекательности, но не сегодняшней ночью.

— Почему?

— Дождь.

— Что это может значить для романтика?

— А мне нравится здесь. Очень приятный ресторанчик, — он внимательно посмотрел на нее, на ее голубое вельветовое платье, на меховое манто, слишком дорогое для секретарши, на капельки дождя на ее блестящих черных волосах. — Кроме того, я не мог бы любоваться на вас в темноте, а здесь могу. Вы действительно очень красивы. Там какие инструкции?

— Что? — она моментально вспыхнула от этого неожиданного перехода, а затем сжала губы в наигранном гневе. — Завтра в одиннадцать утра мы отчаливаем. Будьте в своей каюте в шесть часов, пожалуйста. В это время к вам зайдет стюард, чтобы обсудить с вами вопросы, связанные с устройством.

Он действительно настоящий стюард, но и еще кое-кто. Он проверит, нет ли в вашей каюте жучков. — Бруно промолчал. — Я вижу, что теперь вы уже не вспоминаете о мелодраме.

Бруно устало заметил:

— Об этом говорить бесполезно. Кому на свете придет в голову подсовывать жучки в мою каюту? Я вне подозрений. Но буду, если Харпер и вы станете продолжать вокруг меня эту идиотскую тайную возню. Зачем искали жучков в кабинете Ринфилда? Зачем послали искать их в моем вагончике?

Зачем вы это повторяете сейчас? Очень много людей знают, что у меня нет их, очень многие знают, что я не тот, за кого себя выдаю или за кого меня выдает цирк. Внимание очень большого числа людей привлекается ко мне, и мне это совсем не нравится.

— Пожалуйста, нет нужды быть, как...

— Разве я не прав? Не надо со мной сюсюкать!

— Послушайте, Бруно, я всего лишь связная. Действительно, брать вас под подозрение нет причин. Но мы имеем и будем иметь дело с чрезвычайно сильной, эффективной и бдительной тайной полицией, которая, конечно, не пропустит ничего мало-мальски подозрительного. Кроме того, необходимая нам информация находится в Крау. Мы едем туда. И они знают, что у вас есть сильная возбудительная причина — месть. Они убили вашу жену...

— Хватит! — Мария отпрянула, испуганная холодной яростью его голоса.

— Шесть с половиной лет мне о ней никто не говорил. Еще раз побеспокоите мою мертвую жену, и я выхожу из игры, сорву всю операцию и оставлю вас, чтобы вдолбить вашему драгоценному шефу, почему ваша опека, ваше болезненное воображение, ваша бедность чувств, ваше невероятное бесчувствие разрушили все. Вы поняли?

— Я поняла, — она была бледна, почти в шоке, пытаясь понять гнусность своего промаха. Мария нервно провела кончиком языка по своим губкам. — Мне жаль. Мне Очень жаль. Я допустила большую ошибку. — Она все еще не понимала, в чем состоит ее ошибка. — Но я обещаю вам, что этого больше не повториться.

Он ничего не ответил и она продолжила:

— Доктор Харпер просил, чтобы вы в 6.30 утра вышли из своей каюты и уселись на палубу в футе от кают-компании. Вы упали и повредили лодыжку.

Вас найдут и помогут добраться до каюты. Доктор Харпер немедленно явится туда. Он хочет дать вам полный инструктаж о деталях операции.

— Вам он уже сказал, — констатировал Бруно с обычной беспристрастностью.

— Мне он ничего не сказал. Насколько я знаю доктора Харпера, он наверняка попросит вас ничего не сообщать мне.

— Я сделаю все, как вы сказали. Теперь, поскольку вы свою миссию выполнили, мы можем вернуться. Конечно, тройная смена такси для вас правило из правил, я же отправлюсь прямо на корабль. Это быстрее и дешевле, и к черту ЦРУ.

Она дотронулась до его руки.

— Я раскаиваюсь. Искренне. Как долго я должна это делать? — не услышав ответа, она улыбнулась, и эта улыбка, как и ее ладонь была неуверенной. — Мне кажется, что человек, зарабатывающий столько, сколько вы, может позволить себе покормить бедную девушку, вроде меня. Или вернемся в порт? Не уезжайте пожалуйста, я не хочу сейчас возвращаться.

— Почему?

— Не знаю. Это — все те же неясные подозрения. Просто я хочу все делать правильно.

— Я был прав в тот первый раз. Вы гусыня, — Бруно вздохнул, взял меню и протянул Марии, странно взглянув на нее. — Забавно. Я полагал, что у вас темные глаза, а они стали карими. Темные, темно-карие, понятно вам, не карие. Как это вам удается? У вас что, есть переключатель или как?

Она торжествующе посмотрела на него.

— Нет.

— Тогда он у меня в глазах. Скажите, а почему доктор Харпер не мог придти сам и рассказать все это?

— Это произвело бы очень странное впечатление, если бы вас увидели вместе. Вы никогда друг с другом не разговаривали. Что он для вас или вы для него?

— А-а!

— Другое дело мы. Или вы забыли? Это самая естественная вещь на свете. Я влюблена в вас, а вы в меня.

* * *

— Он все еще влюблен в свою покойную жену, — голос Марии был спокойным и ровным. Положив руки на перила, она стояла на палубе теплохода «Карпентарий», почти не обращая внимания на холодный ночной ветер, наблюдая с кажущейся зачарованностью, но на самом деле ничего не видя. В это время гигантские портовые краны, сверкая прожекторами, грузили на борт вагоны.

Она невольно вздрогнула, когда на ее руку легла чью-то ладонь и насмешливый голос спросил:

— Ну, так кто влюблен и в чью жену?

Она повернулась и увидела Генри Ринфилда. Его тонкое интеллигентное лицо улыбалось.

— Вы должны были кашлянуть или еще что-то в этом роде, — с укоризной промолвила она. — Вы меня напугали.

— Извините. Но на мне могли быть сапоги с подковами, и вы все равно бы не услышали меня из-за этого ужасного грохота. Ну ладно, оставим это.

Так кто в кого влюблен?

— О чем вы говорите?

— О любви, — терпеливо ответил он. — Когда я подошел, вы говорили о ней.

— Я? — неуверенно произнесла она. — Не удивительно. Моя сестра утверждает, что во время сна я все время болтаю. Может быть, я стоя и уснула. Вы когда-нибудь читали последователей Фрейда?

— Увы, нет. Уверен, что это мое упущение. Но ради бога, что вы делаете здесь?

Она задрожала.

— Мечтаю, конечно, и что-то замерзла.

— Поднимемся выше. Тут есть прекрасный бар в старом стиле. Очень теплый бар. Бренди вас согреет.

— Постель меня тоже согреет, а в баре я уже была.

— Вы отказываетесь от вечерней порции с последним из Ринфилдов?

— Никогда! — она рассмеялась и взяла его под руку. — Ведите!

В буфете — это заведение вряд ли можно было назвать баром — стояли глубокие зеленые кожаные кресла, бронзовые столы. Тут же находились очень незаметный официант и отличное бренди. Мария заказала одну порцию, Генри три, и, приканчивая третью порцию, он, потеряв голову от алкоголя, начал форсировать события, устремив в ее глаза свой тоскующий и жаждущий взгляд.

Он взял ее руку в свою и затосковал еще больше.

Мария взглянула на его руку.

— Это несправедливо, — заметила она. — Правила диктуют женщинам носить обручальные кольца, если они помолвлены, и свадебные, если она замужем. Мужчин это не касается, и я полагаю, что это неправильно.

— Я тоже так думаю.

Если бы она сказала, что он должен носить колокольчик на шее, он бы и с этим согласился.

— Тогда где же ваше?

— Что?

— Ваше обручальное кольцо? Иви свое носит. Ваша невеста, зеленоглазая. Вы ее помните?

Хмель мгновенно выветрился у него из головы.

— Как вы про это узнали?

— Вы забыли, что я провожу по несколько часов в день с вашим дядей? У него нет своих детей, поэтому предметом его гордости и радости являются его племянники, — она взяла свою сумочку и поднялась. — Спасибо за бренди.

Спокойной ночи. Надеюсь, что во сне вы увидите свою невесту.

Генри грустно посмотрел ей вслед.

* * *

Мария пробыла в постели не более пяти минут, как в дверь ее каюты постучали.

— Входите, не заперто, — сказала она.

Вошел Бруно и прикрыл за собой дверь.

— Надо запирать. Учитывая мой характер, и то, что вокруг ходит Генри.

— Генри?

— Его видели заказывающим двойную порцию. Вид у него как у Ромео, обнаружившего, что он исполнял серенады возле чужого балкона. Чудесная каюта.

— Вы пришли сюда для этого?

— Вам дали эту каюту?

— Забавный вопрос. Но для ясности. Стюард, очень чудесный человек, предложил мне семь или восемь кают на выбор. Я выбрала именно эту.

— Понравилась обстановка, да?

— Зачем вы пришли, Бруно?

— Думаю, чтобы пожелать спокойной ночи, — он присел рядом с ней и притянул ее к себе. — И извиниться за свое поведение в ресторане. Я объясню вам все позже, когда будем возвращаться домой. О'кей?

Он резко поднялся, открыл дверь и приказал:

— Запритесь!

Дверь за ним закрылась. Мария глядела ему вслед с глазами, полными изумления.

* * *

«Карпентарий» был большим судном, водоизмещение примерно в тридцать тысяч тонн, построенным первоначально как рудовоз, но имеющим возможность в кратчайший срок быть переоборудованным в контейнеровоз. Оно также имело возможность перевозить до двухсот пассажиров, хотя на трансатлантических линиях это было затруднительно. В данный момент два его трюма были отведены под двадцать цирковых вагончиков, остальные вагоны ожидали на пристани своей очереди. А она скоро должна была наступить. Платформы были тщательно закреплены на защищенном от дождя баке. В Италии их встретит достаточное количество пустых вагонов и мощный локомотив, чтобы перевезти через горы Центральной Европы.

На следующий день к шести вечера «Карпентарий», уверенно преодолевая дождь и тяжелую зыбь — он был отцентрирован, чтобы свести к минимуму качку — уже находился в семи часах ходу от Нью-Йорка.

Когда постучали в дверь, и в каюту, одну из самых роскошных на судне, вошел одетый в униформу стюард, Бруно поднялся с дивана. К его удивлению, в руках у стюарда находился толстый черный портфель.

— Добрый вечер, сэр. Вы ждали меня?

— Кое-кого я ждал. Возможно и вас.

— Благодарю, сэр. Можно начинать? — он запер за собой дверь, повернулся к Бруно и раскрыл портфель. — Бумажная работа для современного стюарда бесконечно надоедлива, — печально сказал он.

Из раскрытого портфеля он достал плоскую прямоугольную коробку, щедро усеянную приборами и кнопками. Выдвинув из нее антенну, он принялся медленно проверять каюту. Минут через десять он закончил и уложил все в портфель.

— Чисто, — произнес он. — Я в этом уверен. Почти...

Бруно взглянул на портфель и заметил:

— В этих штуках я ничего не понимаю, полагаю, что они надежны.

— Так оно и есть, особенно на сухом месте. Но на корабле так много железа, корпус является проводником, кабели питания создают магнитное поле — в этих условиях можно и ошибиться. И я могу, и мой электронный друг тоже, — он схватился рукой за стойку, так как судно неожиданно накренилось. — Похоже, нам предстоит скверная ночка. Не удивлюсь, если этим вечером на корабле окажется несколько вывихнутых ног и живописных синяков. Знаете, в первые сутки у людей не успевает выработаться нужная походка.

Бруно не мог понять, видел ли он на самом деле, как стюард подмигнул ему или это просто игра воображения. Он не был в курсе взаимоотношений стюарда с Харпером. Бруно произнес ничего не значащую реплику, стюард вежливо откланялся и вышел.

Ровно в шесть тридцать Бруно уже находился в коридоре, по счастью, практически пустом. Он как можно удобнее расположился на палубе и принялся ждать. Через мять минут, когда он стал ощущать, что правую ногу стала сводить судорога, появились двое стюардов и спасли его от ненужных мучений. Они сочувственно помогли ему подняться, довели его до гостиной и уложили на диван.

— Полежите минутку, — произнес один из них на сильнейшем кокни. — Я мигом приведу доктора Беренсона.

Бруно, да очевидно и Харперу, не приходило в голову, что на судне обязательно должен находиться свой врач.

— Не могли бы вы позвать нашего циркового доктора? Его зовут доктор Харпер.

— Я знаю, где его каюта. Один момент, сэр.

Харпер, вероятно, уже ждал в своей каюте с саквояжем в руке, так как уже через тридцать секунд явился в каюту Бруно. Как только стюарды вышли, он запер дверь и уселся, чтобы обработать лодыжку Бруно с помощью мази и бинта.

— Мистер Картер, эконом, прибыл вовремя? — осведомился он.

— Да.

Харпер прекратил свои манипуляции и осмотрелся.

— Чисто?

— А вы ожидали другого?

— Не исключал.

Харпер полюбовался на свою работу, затем он принес маленький столик, залез во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда два чертежа. Разгладив их, он положил рядом с ними несколько фотографий, после чего слегка стукнул по одному из чертежей.

— Сначала этот. Здесь показано здание Исследовательского центра Лабиан. Знаете такой?

Бруно без всякого энтузиазма взглянул на доктора.

— Надеюсь, это последний идиотский вопрос, который вы задаете мне в этот вечер, — Харпер постарался принять вид, что ответ Бруно не задел его.

— Прежде чем ЦРУ привлекло меня к этой работе...

— Откуда вы знаете, что это ЦРУ?

Бруно прикрыл глаза, чтобы сдержаться.

— Прежде чем ваши разведчики привлекли меня к этой работе, они проверили каждый мой шаг от колыбели. Вам, несомненно, известно, что первые 24 года жизни я прожил в Крау. Так как же я не могу знать Лабиан?

— Ладно, хорошо. Как это ни странно, в Лабиане проводят научные исследования, большая часть которых, к прискорбию, связана с химическим оружием и тому подобному.

— К прискорбию? А США этим не занимаются?

Харпера, казалось, это задело.

— Это не моя область.

Бруно терпеливо заметил.

— Послушайте, доктор, если вы мне не доверяете, то как же вы можете ждать моего доверия к вам? Это ваша область и вы, черт возьми, хорошо знаете об этом. Помните армейский центр в аэропорту Орли? Все главные секретные связи между Пентагоном и американской армией в Европе проходили через него. Согласны?

— Да.

— Помните некоего сержанта Джонсона? Парень по имени Робер Ли — ярый христианин. Наиболее успешно внедренный шпион русских бог знает как долго переправлял все ваши секреты в Москву. Это вы помните?

Харпер кивнул с несчастным видом. Инструктаж Бруно шел совсем не по его плану.

— Тогда вы не забыли и как русские опубликовали фотокопию секретнейшей директивы, которую выкрал Джонсон. Это был основной план США на случай захвата Россией Западной Европы. Там предусматривалось опустошение континента путем применения бактериологического, химического и ядерного оружия: при этом допускалось, что население практически будет уничтожено. Это произвело в Европе взрывной эффект, и обошлось американцам около двухсот миллионов. Сомневаюсь, что это было опубликовано даже на последней странице «Вашингтон Пост».

— Вы очень хорошо информированы.

— Не быть сотрудником ЦРУ — не значит быть неграмотным. Я умею читать. Немецкий — мой второй язык, а моя мать из Берлина. Эту историю опубликовали одновременно два немецких журнала.

«Шпигель» и «Штерн», сентябрь 69-го года, — подчинился неизбежному Харпер. — Вам доставляет наслаждение смотреть, как я изворачиваюсь?

— Этого я не хотел. Я просто хочу подчеркнуть две вещи. Если вы не доверяете мне всегда и во всем, как вы можете ожидать понимания с моей стороны? Теперь я хочу, чтобы вы знали, почему я ввязался в это дело. Мне наплевать, будут ли американцы впереди в этом деле. Я и не верю, но допускаю, что если страны Восточной Европы поверят, что американцы могут без колебаний осуществить свои угрозы, у них может возникнуть болезненное искушение нанести упреждающий удар. Как я понял из объяснений полковника Фосетта, миллионной доли грамма антиматерии достаточно, чтобы уничтожить Америку раз и навсегда. Я не думаю, чтобы кто-нибудь обладал подобным оружием, но из двух зол я предпочитаю выбрать меньшее: я родился в Европе, но усыновила меня Америка. Я придерживаюсь взглядов моей приемной Родины.

А теперь давайте продолжим и разложим все по полочкам. Представим, что я никогда не видел и ничего не слышал о Крау. Отсюда и будем танцевать.

Харпер взглянул на него без энтузиазма и проговорил с кислым видом:

— Если у вас было намерение ловко изменить наши отношения, то, вне всяких сомнений, лучшего вы не могли придумать. Я не хочу утверждать, что это был тонкий ход... Ну ладно, Лабиан. Нам повезло, что он расположен всего в четверти мили от того места, где будет размещаться наш цирк.

Лабиан, как вы видите, выходит фасадом на центральную улицу.

— На плане показаны два здания.

— До этого я дойду. Эти два здания связаны между собой высокими строениями, которые на плане не указаны, — Харпер быстро набросал эскизы.

— Сзади Лабиана лишь пустырь. Ближайшее здание в том направлении электростанция. В здании, выходящем на центральную улицу — давайте назовем его западным — проводятся основные исследования. В восточном здании, примыкающем к пустырю, тоже проводятся исследования, но другого характера.

Там проводят серию экспериментов на людях. В восточном здании содержатся под охраной секретной полиции враги государства — от возможных убийц премьера до слабоумных поэтов-диссидентов. Думаю, что смертность там значительно выше средней.

— Мне кажется, что теперь моя очередь сказать вам, что вы великолепно проинформированы.

— Мы не посылаем своих людей с завязанными глазами и со связанными руками... На уровне пятого этажа проходит пересекающий двор коридор, связывающий оба здания. Стены и крыша у него стеклянные и там горит яркий свет. По нему нельзя пройти незамеченным. Все окна зданий имеют прочные решетки и снабжены надежной сигнализацией. Оба здания имеют по одному входу, который постоянно заперт и с надежной охраной. Оба здания девятиэтажные, связывающие их стены той же высоты. Весь верхний периметр с наружной стороны окружен колючей проволокой, находящейся под высоким напряжением. На каждом углу наблюдательные пункты типа вышек. Часовые на них оснащены пулеметами, прожекторами и сиренами. Внутренний дворик также постоянно освещается, но не это главное: там постоянно находятся специально натасканные доберман-пинчеры.

— У вас великолепный дар ободрять людей, — улыбнулся Бруно.

— А вы разве не знали таких деталей? Есть лишь два способа беспрепятственно уйти оттуда — смерть по приговору трибунала или самоубийство. Оттуда еще никто не сбежал, — тут Харпер указал на другой чертеж. — Это план девятого этажа западного здания. Ваша цель проникновение туда. Это здесь работает Ван Димен. Здесь он спит, ест, существует.

— Я должен был знать его?

— Маловероятно. Он практически неизвестен в широких кругах. На Западе ученые произносят его имя с благоговением. Неизвестный гений — но гений бесспорный — в области исследования элементарных частиц. Открыватель антиматерии, единственный в мире человек, владеющий секретом изготовления, хранения и применения этого страшного оружия.

— Он голландец?

— Несмотря на имя — нет. Он ренегат из Западной Германии, дезертир.

Бог его знает, почему он дезертировал. Здесь вы видите его лаборатории и кабинет. Здесь комната охраны — место, конечно, охраняется как Форт-Нокс 24 часа в сутки. Это его мини-апартаменты — маленькая спальня, еще более маленькая ванная и крошечная кухня.

— Вы хотите сказать, что у него нет дома? Все было бы значительно проще, если бы он был.

— У него есть дом, великолепный особняк с участком, подаренный правительством, но он там никогда не бывает. Для него ничего в жизни не существует, кроме работы, поэтому он не покидает Лабиана. Правительство от этого в восторге: проблема сохранения секретности решается сравнительно просто.

— Тогда перейдем к другой простой проблеме. Вы говорили, что оттуда еще никто никогда не сбежал. Откуда же тогда, черт побери, и как я туда попаду?

— Сейчас, — Харпер откашлялся. Это был его первый шаг на весьма скользкой почве. — Прежде чем обратиться к вам, мы, конечно, хорошенько подумали. Поэтому обратились к вам и только к вам. Это место, как я уже говорил, обнесено колючей проволокой под высоким напряжением.

Электричество подводится извне, а именно от электростанции, расположенной позади восточного здания. Подвод осуществляется от высоковольтной линии через кабель, соединяющий пилон электростанции с крышей восточного здания.

— Вы с ума сошли! Это точно. Если вы настолько безумны, чтобы предлагать...

Харпер приготовился быть дипломатичным, убедительным и благоразумным.

— Давайте рассмотрим это так. Пусть это будет обычная проволока на высоте. Сколько бы вы не находились в контакте с проволокой руками или ногами, не касаясь при этом земли, то в этом случае...

— Будем думать о кабеле, как о простой проволоке, — повторил Бруно. Две тысячи вольт, которые по ней проведены, могут быть использованы и на электрическом стуле, не так ли?

Харпер уныло кивнул.

— В цирке приходится сходить с платформы на проволоку, а на другом конце ступать с нее на противоположную платформу. Если я буду перебираться с пилона на кабель или с кабеля на тюремную стену, у меня одна нога будет на земле, другая на кабеле, так? Я в одно мгновение зажарюсь. А вы представляете себе, какое будет провисание на трехстах ярдах? Вы можете себе представить, что значит такое провисание при ветре, которым также нельзя пренебрегать? А известно ли вам, что в это время года на кабеле может быть и лед, и снег? Ради бога, Харпер, разве вам не известно, что жизнь канатоходца зависит от трения между подошвами его ног и проволокой, а в данном случае кабелем. Поверьте, доктор, вы можете знать все о контрразведке, но вы чертовски мало смыслите о работе на высоте, — Харпер стал еще более унылым. — И если я попаду в западное здание, то как я миную охрану? — теперь Харпер выглядел совсем несчастным. — А если мне удастся все это — я не игрок, но ставлю тысячу против одного — как я обнаружу место, где находятся нужные бумаги? Не думаю, чтобы они валялись просто так на столе. Они должны быть спрятаны. Вероятно, Ван Димен даже спит с ними, держа их под подушкой.

Харпер старательно избегал взгляда Бруно. Он явно чувствовал себя неудобно.

— Открыть любой кабинет или сейф не составит труда. Я могу достать вам любые ключи.

— А если он открывается комбинацией?

— Похоже, вам на всем пути понадобится немного удачи.

Бруно отодвинул бумаги и уставился в потолок, предаваясь размышлениям. Через довольно-таки продолжительное время, он встрепенулся, посмотрел на Харпера и заявил:

— Боюсь, что мне понадобится пистолет. Бесшумный пистолет и много всякой амуниции.

Харпер тоже поразмышлял и ответил:

— Вы хотите сказать, что попытаетесь? — даже если он и испытывал чувство надежды или облегчения, он их не выказал. В его голосе слышалось лишь скучное недоверие.

— Семь бед — один ответ. Нужен пистолет, стреляющий не пулями, а газовый или со специальными ампулами. Это возможно?

— Для этого и существует дипломатическая почта, — почти рассеянно произнес Харпер. — Знаете, по-моему, я не смогу оценить все трудности. Но если вы считаете возможным... — Вы безумец и я безумец. Все мы безумцы.

Если мы ничего другого не придумаем, придется обратиться к нашим кровавым друзьям. За пистолетом.

Харпер попытался подыскать подходящие слова, но не сумел, — Вы сможете поместить эти чертежи в сверхнадежное место? — спросил он.

— Да, — Бруно встал, сгреб все бумаги, разорвал их на мелкие кусочки, отнес в ванную и спустил в унитаз. Вернувшись, он проговорил:

— Теперь они в безопасности.

— Да, трудновато будет кому-нибудь добраться до них. У вас замечательный дар. Буду молиться, чтобы вы не свалились со ступенек особенно сейчас. Ну, а своих идей у вас нет?

— Послушайте, я менталист, а не колдун. Сколько времени вы знакомы с этим?

— Не так много, несколько недель...

— Не так много, несколько недель... — Бруно произнес это так, как будто это было несколько лет. — И вы уже разрешили эту сложную проблему?

— Нет.

— И вы хотите, чтобы я сделал это за несколько минут?

Харпер качнул головой и поднялся.

— Думаю, что скоро вас навестит Ринфилд. Ему ведь сообщат, что произошло с вами. Он не знает, что это розыгрыш, хотя вы можете ему об этом сказать. Что вы ему намереваетесь сказать?

— Ничего. Если я расскажу о том самоубийственном способе, что вы мне предложили, он развернет корабль скорее, чем вы успеете умыть руки.

 

Глава 5

Дни проходили в качке. Казалось, стабилизаторы корабля забыли о своем назначении. Для артистов не оставалось никакого занятия, кроме как кормить животных да чистить их клетки. Те, кто могли отрабатывать свои номера репетировали.

Бруно проводил с Марией достаточно много времени для того, чтобы укрепить веру окружающих в любовном романе. И что было наиболее интригующим, все уверовали в возможность сразу двух романов, так как когда с ней не было Бруно, Генри Ринфилд не оставлял ее своим вниманием. А так как Бруно большую часть времени проводил с Каном Дахом, Росбаком и Макуэло, Генри испытывал недостаток не во времени, а в сопернике.

Кают-компания, огромная комната, рассчитанная более чем на сто человек, постоянно хорошо сервировалась к обеду. На третий вечер Генри сидел с Марией за дальним угловым столиком и что-то горячо доказывал ей. В противоположном конце сидел Бруно со своими друзьями и играл в карты.

Перед игрой они репетировали. Кан Дах не занимался разминкой. Он был уверен, что его могучая сила не покинет его в ближайшие дни.

Друзья играли в покер. Игра шла по малым ставкам и Бруно почти неизбежно выигрывал. Остальные утверждали, что он видит сквозь карты, говорили, что он отчаянно блефует, хотя в предыдущий вечер он играл с повязкой на глазах и выиграл четыре партии подряд. Кан Дах опрокинул очередную пинту пива, взглянул в другой конец зала и тронул Бруно за руку.

— Ты бы лучше следил за своей прелестью, парень. Твоя ненаглядная в осаде.

Бруно взглянул и мягко заметил:

— Она не моя любимая. И даже если бы это было так, то я полагаю, что Генри не из тех, кто сможет ее схватить и убежать. Да и куда он отсюда сбежит?

— Достаточно далеко, — мрачно проронил Росбак.

— Его зеленоглазая любовь осталась в Штатах, — по слогам произнес Макуэло, — а наша Мария здесь. Это большая разница.

— Кто-нибудь расскажет ей об Иви, — предположил Росбак.

— Малютка Мария знает о ней все. Она сама мне об этом говорила. Даже знает об обручальном кольце, которое так любит носить Иви, — Бруно вновь взглянул на парочку и вернулся к игре. — Ну, я все-таки не думаю, что они обсуждают сердечные дела.

* * *

Мария и Генри в самом деле не обсуждали сердечные дела. Генри был очень горяч, очень пылок, очень искренен. Внезапно он замолчал, взглянул в другой конец зала и вновь на девушку.

— Вот подтверждение! — в голосе Генри прозвучала смесь триумфа и опасения.

— О чем вы?

— Парень, о котором я вам говорил. Парень, который следит за вами.

Тот стюард, который только что вошел в бар. Ну, тот, со скучающим лицом.

Он не имеет права бывать здесь, так как работает в другом месте.

— Прекратите, Генри! Кстати, лицо у него не хитрое, а просто чужое.

Вот и все.

— Он англичанин, — непоследовательно заявил Генри.

— Я встречала некоторых англичан, которые не были преступниками. А вы не упустили из виду тот факт, что наше судно британское?

— Я видел, что он шел за вами достаточно много раз, — упорствовал он.

— Я видел это, потому что шел за вами обоими. — Она с удивлением взглянул на Генри, но уже без улыбки. — Он также шел и за моим дядей.

— А! — Мария выглядела задумчивой. — Его зовут Барри. Он каютный стюард.

— Я же говорил вам, что он не имеет правила быть здесь. Он следит за вами, так что... — он еле сдерживал себя. — Каютный стюард... Откуда вы знаете?

— Я впервые увидела его у вашего дяди, — Мария еще больше задумалась.

— Теперь я вспоминаю, что видела его довольно часто.

— Будьте уверены, так оно и было.

— Что бы это все могло значить?

— Не знаю, — нахмурился Генри, — но я не ошибаюсь.

— Почему кто-то должен следить за мной? Вы думаете, он замаскированный детектив, а я — преступница? Или я похожа на секретного агента, как Мата Хари?

— Нет, совсем нет! Кроме того, Мата Хари была уродлива, вы же красивы, — он поднял свой бокал, чтобы подтвердить это. — Вы действительно красивы.

— Генри! Помните то утро? Мы пришли к соглашению ограничить наши беседы интеллектуальными темами.

— К черту это! — Генри подумал и осторожно взвешивая свои слова, сказал:

— Я пришел к выводу, что люблю вас. — Он еще немного подумал и добавил:

— Сражен!

— Не думаю, чтобы Иви...

— Черт с ней! Извините, вырвалось, — он повернулся. — Смотрите, Барри уходит.

Они смотрели, как он уходит, невысокий, худой, темноволосый мужчина с маленькими тоненькими усиками. Проходя в футах десяти от их столика, стюард бросил на них быстрый взгляд и отвернулся.

— Точно преступник. Вы видели его взгляд?

— Да, — она дрожала, — но почему, Генри, почему?

Он пожал плечами.

— У вас есть драгоценности?

— Я никогда не ношу драгоценности.

Генри одобрительно кивнул.

— Они для женщин, которые нуждаются в них, а такая красавица, как вы...

— Генри, если так будет продолжаться, я не смогу с вами разговаривать. Утром я сказала, что день чудесный, вы сделали бездушное и пренебрежительное замечание об этом дне. Когда я похвалила мою красавицу Мелбу, вы заявили, что она и половину не так привлекательна, как я. А когда мы смотрели на прелестные краски заката...

— У меня поэтическая натура. Спросите у Иви. Нет, это так вырвалось, не спрашивайте у нее. Мне постоянно хочется смотреть на вас.

— Вы можете просверлить дырку в моем лице своим взглядом.

— Ах! — нераскаявшиеся глаза Генри блестели, но не от алкоголя, и не пытались отвести взгляд от девушки. Он прошептал:

— Вы знаете, я всегда хотел быть чем-то вроде сэра Галахера.

— Мне бы на вашем месте этого бы не хотелось, Генри. В современном мире сэр Галахер не сможет найти себе места. Рыцарство умерло. Пора рыцарских турниров миновала. Наступила пора ударов ножом в спину.

— Да, — пробормотал Генри. Все его чувства, кроме зрения, были отключены. Слова ее отскакивали от его закрытых ушей.

* * *

На четвертый вечер доктор Харпер навестил Бруно в его каюте. Его сопровождал Картер, эконом, который занимался выявлением подслушивающей аппаратуры в первый вечер.

Картер вежливо поздоровался, повторил свои поиски, покачал головой и ушел. Харпер открыл бар, налил спиртного, попробовал и произнес с удовлетворением:

— Ваши пистолеты мы получим в Риме.

— Пистолеты?

— Да.

— У вас есть связь с Штатами? А радист не удивился?

Харпер сдержанно улыбнулся и проинформировал:

— Я сам себе радист. У меня имеется передатчик размером с почтовую марку, который работает на частотах, не совпадающих с корабельными. Как сказал Чарльз, с его помощью можно связаться хоть с Луной. Конечно, передача была закодирована. Как-нибудь я покажу вам передатчик, тем более, что я обязан вам его показать и объяснить, как им пользоваться, на случай, если со мной что-то случится.

— А что с вами может случиться?

— А что случилось с Пилгримом и Фосеттом? Теперь вот что... Вы получите два пистолета, а не один, и на это есть свои причины. Пистолет, стреляющий специальными пульками-капсулками, размеры которых не больше иголки, очень эффективен, но утверждают, что у Ван Димена очень крепкое сердце. Поэтому, если вам придется его успокоить, то использование капсулы может привести к обратному эффекту. Для него у вас будет газовый пистолет.

Вы уже придумали, как пробраться туда?

— Неплохо бы, конечно, иметь вертолет, но его нет. Пока я не представляю, как туда проникнуть.

— Вы знаете, что занесены в список приглашенных на обед сегодня вечером за капитанским столиком вместе со мной?

— Нет.

— Этой привилегией пользуются по очереди. Обычная вежливость. Так что увидимся там.

* * *

Они уже сидели за столом, когда к капитану подошел стюард и что-то прошептал ему на ухо. Капитан поднялся, извинился и вышел из салона вслед за стюардом. Вернулся он через две-три минуты в сильном смятении.

— Странно, очень странно, — удивился он. — Картер, вы его видели, это наш эконом, сказал, что на него кто-то напал. Чисто по-американски, захватывают сзади шею и затыкают рот. Следов нападения на нем нет, но вряд ли он шутит.

— Что-нибудь пропало? — осведомился Харпер.

— Да, из его внутреннего кармана исчез бумажник.

— Судя по манере нападения его бумажник, но уже без содержимого, наверняка, скорее всего на дне океана. Может быть, взглянуть на него?

— Что ж, пожалуй, это разумно. Беренсон сейчас щупает пульс у одной старой гусыни, считающей, что у нее сердечный приступ.

— Благодарю, док. Стюард вас проводит. — Харпер ушел. — Очень вежливый человек. Кто же мог ограбить Картера? Не в его характере сочинять. Кто-то нуждался в деньгах и решил, что если и у кого есть при себе деньги, так это у эконома. Неприятные вещи случаются в море, хотя с подобным случаем мне не приходилось сталкиваться на своем веку. Я поручу старпому расследовать этот прискорбный случай.

Бруно улыбнулся.

— Надеюсь, что наши артисты не попадут под подозрение. Среди благоразумных граждан наша репутация не на высоте, но я не знаю более честных людей.

— Не знаю, но опасаюсь, что мой старпом вряд ли разыщет грабителя. Бруно облокотился о стенку помещения и безразлично посмотрел на капитана, после чего вышел.

* * *

Выйдя на палубу, Бруно безразлично смотрел на фосфоресцирующий след корабля. Он оживился и повернулся, когда кто-то подошел к нему.

— Есть кто поблизости? — спросил он.

— Никого, — проронил Бруно. — Тебя никто не беспокоил?

— Никто, ответил Макуэло, белые зубы которого блеснули в темноте. Ты оказался абсолютно прав. Несчастный мистер Картер действительно подвергся нападению вечером на рик-баке, так что надо как следует подумать. Кан Дах слегка прижал его. Росбак вытащил ключ от его каюты, передал мне и наблюдал за коридором, пока я там находился. Искал я недолго. В чемодане было забавное электронное устройство... Думаю, что я знаю, что это...

— А что это?

— Устройство для обнаружения подслушивающих устройств. Здесь все очень подозрительно.

— При нашем окружении это неудивительно.

— Что еще?

— В бумажнике было полторы тысячи долларов десятками.

— Об этом я не знал. Пользованные?

— Нет, новенькие, и номера по порядку.

— Какая беспечность!

— Действительно, — Макуэло протянул Бруно бумажку. — Я записал номера первой и последней банкнот.

— Чудесно. А они настоящие?

— Да. Я показал одну Росбаку и он это подтвердил.

— Больше ничего?

— Несколько адресованных ему писем. Не от частных лиц, а от почтовых ведомств различных городов, в основном, Лондон и Нью-Йорк.

— На каком языке? Английском?

— Нет. Язык мне не знаком. Штемпель в Гданьске. Это, кажется, в Польше?

— Наверное. Дальше мы оставили все как было, заперли двери, а ключи вернули отключившемуся мистеру Картеру.

Бруно поблагодарил Макуэло, вернулся в свою каюту, взглянул на цифры, написанные на клочке бумаги и спустил его в унитаз.

Никто не удивился, что грабителя так и не нашли.

* * *

Вечером, за день до прибытия в Геную, Харпер зашел в каюту Бруно. И сразу же взбодрил себя виски из почти нетронутой бутылки.

— Появились какие-нибудь мысли насчет проникновения в Лабиан? Боюсь, что нам это не удастся.

— Возможно, это и к лучшему, особенно для моего здоровья, если я там завязну, — ответил Бруно.

Харпер сел в кресло и поджал губы.

— Так есть у вас идеи?

— Не знаю. Что-то мелькает. Для меня есть новая информация? Или ничего нет? Тогда поговорим о западном здании и как пробраться на девятый этаж. Ну, прежде всего крыша. Там есть какие-нибудь отдушины, что-то вроде вентиляционных шахт и люков?

— Честно говоря, не в курсе.

— Думаю, о вентиляционных шахтах можно забыть. В таком весьма любопытном месте, как это, воздух циркулирует, вероятно, внутри стен, и у них скорее всего узкие отверстия. А вот люки, я полагаю, есть. Иначе как же часовые поднимаются на свои вышки, или электрики, когда случаются неполадки с оборудованием? Трудно представить, что они карабкаются по лестнице, привинченной к стене. Вы не знаете, там есть лифты?

— Это я знаю. В каждом здании имеются лестницы и по две лифтовые шахты по обеим сторонам.

— Вероятно, они обслуживают в числе прочих и девятый этаж. Это означает, что головка лифта должна выступать над крышей. А это может быть путем в здание.

— Это может оказаться и отличным путем быть раздавленным, если вы спуститесь в шахту, когда лифт будет подниматься. Такие случаи бывали.

— Риск, безусловно, есть. А прогулка по обледенелому кабелю, находящемуся под высоким напряжением, да еще при ветре, это не риск? Что находится на восьмом этаже? Лаборатория?

— Как ни странно, нет. Этот этаж относится скорее к восточному зданию. Там спит вся тюремная верхушка, может быть, не желают слышать криков, а может, не хотят оказаться в здании тюрьмы, когда враги государства попытаются вырваться на свободу. Все служащие там. Кроме комнат охраны и столовой, все остальное на этаже занимают камеры. Плюс к этому в подвале расположены несколько чудненьких местечек, которые благозвучно называются центрами допроса.

Бруно вопросительно взглянул на Харпера.

— Позволительно ли мне будет спросить, откуда у вас такая подробная информация? Думаю, что посторонних вряд ли туда пропустят, а охранники не осмелятся болтать.

— Не совсем так. В Крау у нас, как говорится, есть свой человек. Не американец, а местный. Он был осужден на 15 лет по какому-то пустяковому политическому делу, прошел, назовем это очищением, в течение нескольких лет, и его выпустили из здания. К режиму, центру и к тем, кто там работает, он воспылал глубокой ненавистью. Он упал в наши руки, как спелое яблочко с дерева. Он все еще выпивает со стражниками Лабиана и имеет возможность держать нас в курсе дела. Прошло уже четыре года, как его освободили, но стражники все еще помнят и уважают его. Они свободно болтают при нем, особенно когда он угощает их выпивкой. Деньгами мы его обеспечиваем.

— Хорошее занятие.

— Как и весь шпионаж и контршпионаж. Здесь не до романтики.

— Проблема все еще остается. Может удастся найти приемлемое решение, не знаю. Вы разговаривали об этом с Марией?

— Нет. Времени еще достаточно. Чем меньше людей знает...

— Я хотел бы поговорить с ней сегодня вечером, не возражаете?

— Три головы лучше двух. Не очень-то приятный для вас комплимент.

— Да, это так. Я не могу позволить, чтобы вы слишком явно были вовлечены во все, что делаю. Вы координатор, единственный человек, который знает, что в действительности происходит — я все еще не верю в то, что вы сообщили мне все, что я обязан знать, но теперь это не кажется мне столь важным. Кроме того, я ведь усиленно ухаживаю за молоденькой девушкой — и хотя это было предписано мне инструкцией, я не нахожу эту задачу слишком неприятной — люди привыкли видеть нас вместе.

Харпер беззлобно улыбнулся.

— Они также привыкли видеть крутящегося вокруг нее Генри.

— Я вызову его на дуэль где-нибудь в Европе. А от Марии мне нужна активная помощь, но об этом — потом. Нет смысла обсуждать с вами, пока у меня ничего нет.

— Понятно. Когда?

— После обеда.

— Где? Здесь?

— Нет. Мой доктор может зайти и осмотреть меня, но ее могут засечь. а мне бы этого не хотелось.

— Тогда я предлагаю ее каюту.

Бруно подумал и согласился:

— Хорошо.

Перед обедом Бруно зашел в буфет и нашел там Марию. Подсев к ней, он заказал стакан сока.

— Это невероятно. Мария Хопкинс сидит одна!

— А кто в этом виноват? — сурово спросила она.

— Конечно, не я.

— Здесь полно мужчин, горящих желанием угостить меня и немного поболтать. Но, увы, я чумная. В любой момент может войти великий Бруно, она немного подумала и добавила:

— Или Генри, что еще хуже, и не только потому, что он свет и радость сердца своего дядюшки — неплохо вспомнить, что его дядюшка большой босс — он также умеет пугающе жмуриться.

Единственный, кто не обращает на это внимания — ваш громадный друг. Вы знаете, что он называет меня вашей любимой?

— А это так? Как говорится, вопрос ребром, — она молча прореагировала на его реплику. — А где же мой соперник на руку любимой сейчас? Я совсем недавно разговаривал о нем с доктором Харпером. Генри и я будем драться на дуэли, как только доберемся до Карпат. Приглашаю вас посмотреть. В конце концов, из-за вас же!

— О, успокойтесь, — она долго смотрела на него, затем широко улыбнулась и непроизвольно положила свою руку на его ладонь. — А какой мужской эквивалент слова «возлюбленная»?

— Его нет, а если бы и был, не думаю, что мне его было бы приятно услышать. Так где Генри?

— Следит, — она как-то инстинктивно понизила голос. — Я думаю, что он наблюдает кое за кем. Последние два дня он тратит массу времени, следя за кем-то, кто, как он считает, следит за мной.

— Удивительно, но Бруно это не позабавило.

— Почему вы не сообщили мне об этом раньше?

— Не сочла это важным, не приняла всерьез.

— Не приняли? А сейчас?

— Не совсем уверена.

— А почему кто-то должен за вами следить?

— Этого я не знаю.

— Доктору Харперу не говорили?

— Нет, потому что нечего сказать. Я не желаю, чтобы надо мной смеялись. Думаю, что доктор все-таки оберегает меня. Мне бы не хотелось, чтобы он считал меня большей простофилей, чем я есть.

— Кто же все-таки за вами следит?

— Барри. Каютный стюард. Невысокий мужчина, узколицый, очень бледный, узкие глазки и маленькие черные усики.

— Я его видел. Это ваш Стюард?

— Мистера Ринфилда.

Бруно на мгновение задумался, а потом как-то потерял интерес к теме.

Он поднял стакан и произнес:

— Хотелось бы видеть вас после обеда в вашей каюте, если не возражаете.

Она подняла свой бокал и улыбнулась.

— Хорошо.

После обеда они направились вместе, не делая из этого секрета. Это было естественно и ни у кого не вызывало удивления.

Через минуту после их ухода появился Генри и тут же удалился в противоположную дверь столовой. Он быстро перешел на другую сторону и добрался до кают. Бруно и Мария находились в 50 футах впереди. Генри прошел вперед и спрятался в тени.

Неожиданно из бокового прохода показалась чья-то фигура. Она всмотрелась вдоль главного коридора, заметила Бруно и Марию, и быстро отпрянула назад в укрытие. Но не настолько быстро, чтобы Генри не смог узнать ее. Конечно, это был Барри. Генри ощутил удовлетворение. Барри отважился выглянуть еще раз. Мария и Бруно как раз повернули за угол, и Барри последовал за ними. Генри подождал, пока тот скроется из виду и последовал за ним. Дойдя до угла, он украдкой выглянул одним глазом и отпрянул назад. Барри был рядом и наблюдал за правым коридором. Генри не было нужды угадывать, куда тот смотрит — дверь каюты Марии была четвертой.

Когда он выглянул еще раз, Барри исчез. Генри переместился на его место и снова выглянул. Барри он увидел в неприятном положении — с плотно прижатым к двери каюты правым ухом. Действительно, это была каюта Марии. Генри отодвинулся назад и затаился. Торопиться было нельзя. Выждав секунд 30, он снова рискнул выглянуть. Коридор был пуст.

Генри не спеша прошел по коридору, миновал каюту Марии — оттуда раздавался мягкий шелест голосов — дошел до поворота и направился к служебным каютам. Два дня, потраченные на наблюдение за Барри, не прошли даром — он знал, где обитает стюард.

Генри не ошибся. Барри действительно был у себя и был так беспечен, что даже оставил дверь нараспашку. Что для такой явной небрежности могут существовать определенные причины, Генри не подумал. Тот сидел, повернувшись к нему спиной. На голове у него были наушники, присоединенные к приемнику. Барри, как и все стюарды, делил каюту с напарником, а так как они работали в разных сменах и спали в разное время, наушники использовались для того, чтобы слушать радио, когда другой спит.

* * *

Мария сидела на кровати в своей каюте и потрясенно смотрела на Бруно.

Краска схлынула с ее лица, глаза округлились и стали еще больше. Она тревожно прошептала:

— Это безумие! Вы сумасшедший! Это самоубийство!

— Все это так и даже в значительно большей степени. Но, как вы могли заметить, доктор Харпер предложил совсем невыполнимый план.

— Бруно! — она соскользнула с кровати и встала на колени возле его кресла, взяв его левую руку в свою. На ее лице читался страх, и он с неловкостью увидел, что боится она не за себя. — Вас убьют, вы знаете, вас убьют. Не надо, пожалуйста, не надо! Нет, Бруно, худшего у вас в жизни не было! О боже, у вас нет ни единого шанса!

Он посмотрел на нее с нежным удивлением.

— А я все время считал вас стойким агентом ЦРУ.

— Ну, а я нет, не стойкая, я имею в виду, — в ее глазках блеснули слезы.

Почти рассеянно он погладил ее по волосам, она отвернулась.

— Должен быть какой-то другой путь, Мария.

— Другого пути нет.

— Посмотри, — незаметно переходя на «ты», сказал Бруно. Свободной рукой он набросал чертеж. — Давай забудем путь по силовому кабелю. Тот факт, что эти окна зарешечены, может быть для нас спасением. Точнее, для меня. Я предполагаю подойти по этому переулку с юга здания. У меня будет длинная веревка с крюком на конце. Пара бросков и я цепляюсь за решетку первого этажа. Потом подтягиваюсь, освобождаю веревку и дальше, пока не окажусь наверху.

— Да? — скептицизм не согнал испуг с ее личика, а наоборот, усилил его. — А что потом?

— Я найду способ заставить замолчать часового или часовых на вышке.

— Как это понимать, Бруно? Откуда такая одержимость? Ты не работаешь в ЦРУ, и до этой проклятой антиматерии тебе нет никакого дела. И еще я знаю — не думаю, а знаю, что ты умрешь, лишь бы попасть в эту проклятую тюрьму. Хотелось бы знать зачем, Бруно?

— Не знаю, — она не могла видеть его лица, но в этот момент оно было расстроенным и настороженным. — Возможно, об этом лучше спросить тени Пилгрима и Фосетта.

— Что они тебе? Ты едва знал их.

Он не ответил.

Мария устало продолжала:

— Итак, ты собираешься заставить часовых молчать. А как ты собираешься заставить молчать две тысячи вольт на колючей проволоке, Бруно?

— Я найду способ проникнуть через нее, но мне необходима твоя помощь, и ты можешь оказаться в тюрьме.

— Какая помощь? — ее голос был лишен интонаций. — И что значит тюрьма, если ты будешь мертв?

* * *

Генри слышал последние слова. Барри снял наушники, чтобы поискать сигареты, и разговор из каюты Марии, хотя слабый, но вполне разборчивый.

Генри вытянул шею. В каюте был не только радиоприемник. На столике стоял маленький магнитофон с вращающимися катушками. Барри нашел сигареты, закурил и уселся на место. Затем он взял наушники и хотел снова надеть их, но тут в дверь вошел Генри.

— Если не возражаете, то я заберу эту пленку, Барри.

— Мистер Ринфилд?

— Да, это я. Вы удивлены? Пленку, Барри!

Непроизвольно, как это могло показаться, Барри поглядел чуть выше левого плеча Генри.

Тот рассмеялся и сказал:

— Очень жаль, Барри...

Но тут он услышал тихий звук, последний звук в своей жизни — почти неслышный свист позади себя. Его слух зафиксировал это моментально, но тело не успело отреагировать. Ноги его подкосились и Барри успел подхватить его, прежде чем Генри упал на пол.

* * *

— Ты слышишь меня? — голос Марии все еще был лишен эмоций. — Что тюрьма, что все на свете, если ты мертв? Обо мне ты подумал? Ладно, ладно, пусть я эгоистка, но обо мне ты мог подумать?

— Прекрати! Перестань! — он старался придать своему голосу грубость и холод, но в нем не было ни того, ни другого. — В Крау мы прибываем в следующий четверг и будем до будущей среды — это самая длительная остановка в турне. Представления у нас в пятницу, субботу, понедельник и вторник. Воскресенье свободно. Поэтому в воскресенье мы нанимаем машину и едем на маленькую экскурсию в город. Не знаю, как далеко нам позволят уехать, думаю, что ограничения смягчились. Прогулка будет вечером, так что на обратном пути мы окажемся рядом с Лабианом и посмотрим, есть ли там охрана снаружи, и если она есть, то мне понадобится твоя помощь.

— Пожалуйста, брось эту бредовую идею. Пожалуйста!

— Когда я заберусь на нижнюю стену корпуса, ты встанешь на углу южного переулка и центральной улицы. Операция начнется — это я уже решил после нашего последнего выступления во вторник ночью. Машина должна стоять на улице рядом. Стекла должны быть опущены, а у тебя под рукой должна находиться небольшая канистра с бензином. Если ты увидишь, что приближается патруль, то плесни немного, совсем немного на сидения, выйди из машины и брось горящую спичку, и уходи. Это не только отвлечет внимание всех, но пламя создаст такую тень, что я окажусь практически в темноте.

Боюсь, что тебя схватят и подвергнут допросу, но мистер Ринфилд и доктор Харпер сумеют вырвать тебя на свободу, — он немного подумал и добавил:

— А может быть и нет.

— Ты совершенно обезумел, совершенно!

— Слишком поздно менять себя, — он поднялся и она вместе с ним. Сейчас мы должны связаться с доктором Харпером.

Она подошла к нему и обняла за шею. Голос ее отражал горе, написанное на ее лице.

— Пожалуйста, Бруно, ради меня... Пожалуйста...

Он взял ее за руки и мягко произнес:

— Послушай, любовь моя, ведь нам только предписано было влюбиться. А это шанс.

Мария печально заметила:

— Что толку, если ты покойник.

* * *

На полпути к своей каюте, Бруно обнаружил телефон и позвонил доктору Харперу, который как обычно в это время сидел за обеденным столом в салоне.

— У меня снова разболелась лодыжка, — сказал Бруно.

— Буду через десять минут.

И через десять минут, как и обещал, Харпер был у Бруно. Он отказался от предложенной выпивки, сел в кресло и выслушал отчет Бруно о разговоре с Марией. Немного поразмыслив, он, наконец, проговорил:

— Хочу заметить, что это даст нам реальный шанс. Должен признать, что это лучше моего плана. Когда вы намерены осуществить операцию?

— Окончательное решение, конечно, за вами. Разведку я думал провести в воскресенье, а операцию во вторник ночью. Самый лучший вариант, так как на следующий день цирк уезжает, и у полиции останется меньше времени на допросы, если они к ним прибегут.

— Не возражаю, думаю так будет действительно лучше.

— Если дело выгорит, есть ли у вас план возвращения в США?

— Есть, но еще не утвержден. Как только его утвердят, я вам сообщу.

— Через свой маленький передатчик? Помните, вы обещали при случае показать его?

— Сделаю все, что обещал. Одновременно я проделаю три вещи: покажу передатчик, вручу пистолеты и сообщу план возвращения. Когда именно — я дам знать. А как отнеслась Мария к вашей идее?

— Без особого энтузиазма, но вашу она отвергла начисто. Тем не менее, она будет помогать, — Бруно замолчал и стал в замешательстве оглядываться по сторонам.

— Что-то не так? — осведомился Харпер.

— Не знаю почему, но корабль замедлил ход. Разве вы этого не чувствуете? Почему он замедляет ход, точнее останавливается, посреди Средиземного моря? Думаю, что мы узнаем об этом в ближайшее время.

Об этом они узнали через секунду. Дверь резко распахнулась и в каюту ворвался мистер Ринфилд. Его лицо было серым, а дыхание тяжелым и прерывистым.

— Генри исчез! Исчез! Мы не можем найти его!

— Вот почему корабль замедлил ход, — заметил Бруно.

— Мы обыскали все, — Ринфилд взял стакан бренди, который протянул ему Харпер. — Искали всем экипажем и до сих пор его ищут, но нет никаких следов. Исчез, просто исчез!

Харпер попытался утешить его и взглянул на часы.

— Посмотрите, мистер Ринфилд, прошло ведь не более 15 минут, а ведь наше судно очень большое.

— И с большим экипажем, — добавил Бруно. — И у них есть специально разработанный план в такого рода случаях — при поисках пропавших пассажиров. Они могут скрываться где угодно. — Он повернулся к расстроенному Ринфилду. — Утешить это вас не может, сэр, но я думаю, что если капитан приказал замедлить ход, то это сделано, чтобы не уходить далеко от того места, где ваш племянник мог выпасть за борт.

— Я тоже того же мнения, — Ринфилд прислушался. — Вам не кажется, что они увеличили скорость?

— По-моему, мы поворачиваем, — сказал Бруно. — Боюсь, это означает, что Генри на борту нет. Капитан разворачивает корабль на 180 градусов и возвращается назад. Если Генри свалился за борт, он может продержаться на воде. Такие случаи бывали и раньше, так что шанс есть, мистер Ринфилд.

Тот с безумным взглядом подозрительно посмотрел на него, и Бруно не мог винить его за это: он сам себе не верил.

Они вышли на палубу. «Карпентарий» изменил курс и шел со скоростью не более 10 узлов. Спасательный плот на талях уже был заполнен моряками. Два мощных прожектора по обеим сторонам мостика были направлены вперед. На носу корабля два матроса шарили по морю лучами малых прожекторов. Чуть дальше двое матросов держали наготове спасательные пояса.

Прошло двадцать минут. Неожиданно Ринфилд оставил своих спутников и направился на мостик. Там находился капитан с биноклем. Когда он подбежал, капитан опустил бинокль и медленно покачал головой.

— На борту вашего племянника нет, мистер Ринфилд, — сообщил он и посмотрел на часы. — Прошло 38 минут с того момента, когда его видели в последний раз. Сейчас мы на том месте, где были 38 минут назад. Если он жив, извините меня за прямоту, он должен находиться где-то здесь.

— Может, вы его не заметили?

— Вряд ли. Море спокойное, безветренная ночь, волн почти нет.

Средиземное море, как известно, сильных течений не имеет. Он должен быть на нашем курсе, — капитан что-то шепнул стоявшему рядом офицеру и тот сошел с мостика.

— А что теперь? — спросил Ринфилд.

— Пойдем по малому кольцу, затем сделаем еще три или четыре расходящихся круга, а если и потом ничего не обнаружим, пойдем с той же скоростью на место, где мы повернули.

— Так и будет?

— Боюсь, что да.

— Вы не очень-то надеетесь, капитан.

— Да.

Через 40 минут корабль закончив поиски вернулся в точку поворота.

Когда машины прибавили оборотов и корабль начал увеличивать ход, Мария, стоявшая рядом с Бруно в тени спасательной шлюпки, вздрогнула.

— Это конец, не так ли? — испуганно спросила она.

— Прожекторы выключили.

— Это моя вина, это моя вина... — голос Марии был хриплым.

— Не глупи, — обнял ее Бруно. — Этого нельзя было предусмотреть.

— Можно, можно! Я не принимала его всерьез. Я открыто смеялась над ним, и даже его не до конца выслушивала. Я должна была понять это два дня назад, — на ее глазах появились слезы. — Надо было рассказать об этом тебе или доктору Харперу. Генри был таким хорошим.

Бруно услышал слово «был» и понял, что она наконец, согласилась с тем, с чем он смирился час назад.

— Хорошо бы тебе поговорить с мистером Ринфилдом, — мягко произнес он.

— Да, да, конечно, но... я не могу смотреть людей. Не могли бы мы сделать это вместе... если бы он пришел сюда... если бы ты его привел...

— Небезопасно для твоей жизни, Мария. Одну тебя я тут не оставлю.

Даже в темноте он увидел, как она уставилась на него.

— Ты думаешь, что кто-то...

— Я не знаю, что думать, потому что не знаю, как погиб Генри. В одном я уверен: это не было случайностью, он погиб потому, что сделал ошибку, узнав слишком много. У меня есть пара вопросов. Очевидно, он покинул салон сразу же после нас. Он вышел в другую дверь, но думаю, что он сделал это, чтобы избегнуть очевидных подозрений. Я уверен, что он следил за нами.

Генри мог иметь смутное подозрение о том, что мы соучастники, а он был прямым и честным парнем. Полагаю, что он играл роль невидимой охраны и обнаружил, что кто-то следит за нами. У него был романтический характер и такого рода открытие подстегнуло его. Могу предположить, что он действительно обнаружил этого типа и заметил его в крайне компрометирующей ситуации. Компрометирующей для злодея, я имею в виду. Но это не меняет того факта, что начальным объектом внимания была ты. Не думаю, что ты смогла бы долго продержаться на воде, если тебе в свою очередь размозжат затылок. — Он вытащил платок и вытер слезы с ее плачущего лица. — Ты пойдешь со мной.

Проходя по палубе, они встретились и поздоровались с Росбаком. Бруно подал ему незаметный знак следовать за ними. Тот последовал за ними в десяти шагах.

Ринфилда они нашли в радиорубке. Он составлял телеграммы родным и близким Генри. Когда первоначальный шок прошел, он успокоился и сосредоточился. Своим видом он больше успокоил Марию, чем она его. Они оставили его в рубке и нашли ожидающего Росбака.

— Где Дах? — буркнул Бруно.

— В баре. Сидит в уголке и утоляет семилетний пивной голод.

— Проводи, пожалуйста, девушку в каюту.

— Зачем? — Мария не была раздражена, а была лишь в замешательстве. Разве я не в состоянии...

— Мятежников на рею, — продекламировал Росбак, мягко сжимая ее руку.

— И запри дверь. Сколько времени тебе нужно, чтобы лучшим образом успокоиться и лечь в постель? — спросил Бруно.

— Десять минут.

— Я буду у тебя через пятнадцать минут.

* * *

Услышав голос Бруно, Мария отворила дверь. Он переступил порог каюты, следом за ним показался Кан Дах с двумя одеялами под мышкой. Он дружелюбно улыбнулся девушке, втиснул свое массивное тело в кресло и аккуратно прикрыл колени одеялами.

— Кан Дах считает, что в его каюте слишком укачивает. Он думает, что здесь он сможет отдохнуть.

Мария взглянула на них сперва с протестом, затем с замешательством, потом беспомощно покачала головой, улыбнулась и ничего не сказала. Бруно пожелал им спокойной ночи и вышел из каюты.

Дах дотянулся до ночника, слегка убавил свет и развернул светильник так, чтобы свет не падал на лицо девушки. Он взял ее руку в свою массивную ладонь.

— Спи спокойно, малышка, Кан Дах рядом.

— Вы не сможете уснуть в этом ужасном кресле.

— И не надо.

— Вы не заперли дверь.

— Неужели не запер? — беспечно сказал он.

Она быстро уснула и никто, что было очень хорошо для состояния его здоровья, в эту ночь к ней не заходил.

 

Глава 6

Причаливание, разгрузка и высадка на берег в Генуе прошли гладко и необычайно быстро. К Ринфилду вернулись его обычное спокойствие, деловитость и способность все подмечать и наблюдая, как он занимается своим делом, нельзя было предположить, что всего лишь одна ночь прошла со смерти его любимого племянника, заменявшего ему сына. Но Ринфилд прежде всего был артистом: банально выражаясь, представление на носу, а если он здесь, оно состоится.

Цирковой поезд с помощью специального тепловоза был составлен и переведен на маневровые пути в миле от причала, где уже дождались несколько пустых вагонов и пища для животных и людей.

К исходу дня все приготовления были завершены, тепловозы отцепили и их место занял огромный итальянский локомотив, который должен был их доставить через обширное горное пространство, лежащее на их пути. Когда начало смеркаться, поезд потихоньку тронулся и отправился в Милан.

Бросок через Европу по территории десяти государств — трех в Западной Европе и семи в Восточной — было нечто большим, чем просто огромный успех.

Это был триумф. Слава цирка неслась впереди него, всеобщий энтузиазм и дифирамбы становились весьма смущающими, пока не достигли той фазы, когда в залах негде было яблоку упасть, а многие из были громадными, превышающими по вместимости любые в США. В загрязненных кварталах городов их приветствовали толпы побольше тех, что окружают моднейшие музыкальные ансамбли или лидеров легендарных футбольных команд.

Теско Ринфилд с удовольствием работал локтями, прокладывая себе дорогу через эти толпы. Это была его стихия. Он знал Европу, в особенности Западную, где доводилось участвовать в гастролях или просто путешествовать на поезде. Он знал, что зрители здесь более разборчивы и взыскательны, чем в Америке или Канаде, и он наполнялся гордостью и радостью, что его цирк самый великий во все времена. Это было дополнительным бальзамом на его сердце артиста. Он не пренебрегал и деловой стороной поездки: руководя крупным цирком нельзя быть только великим артистом, не являясь при этом крупным бизнесменом. Подсчеты показывали, что прибыль была баснословной.

И наконец, как счастливы были те из его артистов — а их было больше половины — которые были родом из Европы. Для них, особенно для негров, болгар и румын, чья цирковая школа была лучшей в Европе, а может быть и в мире, это было долгожданным возвращением домой. Перед лицом своих земляков они превосходили самих себя, демонстрируя такие великолепные трюки, на которые раньше и не замахивались. Ринфилд никогда не видел этих людей такими счастливыми и довольными.

Они проехали Италию, Югославию, Болгарию, Румынию и Венгрию и через Железный Занавес вернулись в Австрию.

После заключительного представления их первого дня в Вене, которое было принято ставшими уже традиционными овациями, Харпер, урезавший в момент вступления их на континент контакты до минимума, навестил Бруно.

— Как закончите с делами, зайдите в мое купе, — попросил он.

Когда Бруно пришел, он без всяких предисловий сказал:

— Я обещал вам как-нибудь кое-что показать, — он вынул дно своего саквояжа и извлек оттуда металлическую коробку размером со спички. Маленькое транзисторное чудо. Наушники и антенна. Регулятор мощности. Это переключатель выбора волны и вызова — станция в Вашингтоне работает круглосуточно. Это рычажок для ведения передачи. Все очень просто.

— Вы говорили о коде.

— Не буду вас этим обременять. Я знаю, что если напишу его на бумаге, вы тут же запомните его, но ЦРУ имеет правило не доверять бумаге даже на короткое время. Но если вам все-таки придется воспользоваться этим агрегатом, а это будет означать, что я попал в беду, вам не придется возиться с кодом. Вы просто крикните по-английски: «Помогите!» С помощью этой машинки сегодня днем, вернее вечером, я получил подтверждение на план возвращения. Через десять дней на Балтике будут происходить маневры НАТО.

Некий военно-морской корабль — скорее всего американский, будет стоять или курсировать вдоль побережья с пятницы по пятницу. На нем будет вертолет.

Он сядет в том месте, которое я покажу вам непосредственно на местности ведь не очень-то мудро таскать при себе карты. Приемная станция корабля настроена на ту же волну, что и в Вашингтоне. Мы нажимаем эту корректирующую кнопочку передатчика, все очень просто, и вскоре появляется вертолет.

— Похоже, что это будет происходить в открытую. Мне кажется, что правительство считает бумаги Ван Димена чрезвычайно важными.

— Ваше впечатление не обмануло вас, Бруно. Кстати, из любопытства, как долго вы можете удерживать сведения в памяти?

— Столько, сколько захочу.

— Выходит, вы сможете вспомнить содержание этих бумаг и воспроизвести их, скажем, через год?

— Думаю, что смогу.

— Будем надеяться, что так и будет, что у вас появится возможность воспроизвести их. Будем надеяться, что вы все отыщете, запомните и незаметно уйдете, чтобы вас там никто не обнаружил. Другими словами, будем надеяться, что вам не придется применить вот это, — Харпер вытащил из нагрудного кармана курточки две «ручки» — черную и красную. Они были вроде тяжелых фломастеров с кнопками на конце. — Я получил их сегодня в городе.

Бруно взглянул на ручки, потом на Харпера.

— С какой стати я должен захотеть ими воспользоваться?

— Это разработка нашего научно-технического отдела. Они просто помешались на таких штучках. Не думаете ли вы, что я собираюсь тащить вас через две границы с парой «кольтов» под пиджаком? Это пистолеты. Красный стреляет специальными ампулами, но не слишком опасен для здоровья тех, у кого хорошее сердце, другой — газовый.

— Такие маленькие? — удивился Бруно.

— При современной технологии они еще достаточно большие. Эффективная дальность действия импульсного пистолета — 40 футов, газового — не более четырех. Пользоваться ими очень просто. Нажимаете кнопку на кончике и пистолет на взводе, надавливаете на карманный зажим и он стреляет. Вложите их в нагрудный карман, пусть люди привыкнут к их виду. А теперь внимательно выслушайте планы относительно Крау.

— Но я полагал, что вы уже приняли мой план?

— Принял и принимаю. Это просто уточнения оригинальной части этого плана. Вас наверное удивляет, почему ЦРУ избрало для поездки с вами медицинского работника. Когда я закончу, вы это поймете.

* * *

Примерно в пятистах милях к северу трое мужчин сидели в очень освещенной и эстетичной комнате без окон, вся меблировка которой состояла в основном из ряда металлических ящиков, металлического стола и нескольких стульев с металлическим каркасом. Все трое были в военной форме. Один из них носил знаки различия полковника, другой — капитана, третий — сержанта.

Первым был Серж Сергиус, худой мужчина с ястребиным лицом, с кажущимися без век глазами и с разрезом в том месте где должен был находиться рот: весь его облик соответствовал его должности — он был крупной фигурой в секретной полиции. Второй — капитан Модес, его помощник, был хорошо сложенным атлетичным мужчиной лет 30 с улыбающимся лицом и холодными голубыми глазами. У третьего — сержанта Анжело — было только одно достоинство, но и его вполне хватало. При своих шести футах трех дюймах роста Анжело был еще очень и очень широк, мускулист и массивен, весом не менее 250 фунтов. Он выполнял одну-единственную функцию — был личным телохранителем Сергиуса. Никто не мог подступиться к его шефу без его тщательного присмотра.

На столе стоял включенный магнитофон. Записанный голос произнес: «... вот и все, что мы имеем на текущий момент». Модес подался вперед и выключил магнитофон.

— И этого предостаточно. Вся информация, что нам необходима. Четыре различных голоса. Я уверен, дорогой Модес, что если вы один встретите обладателей этих голосов, то сразу их распознаете, не так ли? осведомился полковник.

— Без сомнения, господин полковник.

— А ты, Анжело?

— Разумеется, господин полковник.

— Теперь, капитан, займитесь, пожалуйста, подготовкой наших обычных номеров в столичном отеле — три дня нас и еще три дня для фотографа.

Вы его уже подобрали, Модес?

— Я думаю о молодом Николасе, господин полковник. У него великолепные данные и способности.

— Выбирать вам, — беззубый рот полковника раздвинулся на четверть дюйма. Это означало, что он улыбается. — Я не был в уютном цирке вот уже тридцать Ведь он очаровал весь мир. О нем так много говорят... Между прочим, Анжело, там есть один участник, которого, я уверен, ты хотел бы, если не встретить, то увидеть.

— Мне нет дела ни до каких американских циркачей, господин полковник.

— Ладно, ладно, Анжело, нельзя же быть таким шовинистом.

— Шовинистом, господин полковник?

Сергиус начало было объяснять, но понял тщетность своих попыток.

Острый ум не входил в число достоинств Анжело.

— В цирке нет национальностей, Анжело, только артисты. Для зрителей не имеет значения откуда родом парень на трапеции — из России или Судана.

Человека, о котором я говорю, зовут Кан Дах, и утверждают, что он даже крупнее тебя. Он разрекламирован, как сильнейший в мире.

Анжело ничего не ответил, а лишь расправил свою огромную грудь и самодовольно ухмыльнулся со злым недоверием.

* * *

Прошли три дня небывалого успеха в Вене. Оттуда поезд двинулся на север и после единственной остановки прибыл в город, куда для встречи с ним приехали Сергиус и его подчиненные.

На вечернее представление эта четверка получила лучшие места: шестой ряд напротив центральной арены. Все четверо были в гражданской одежде, но в них безошибочно можно было признать военных, переодетых в штатское, в этом нельзя было ошибиться. Один из них сразу же достал дорогую кинокамеру с большим объективом. Вид этой кинокамеры немедленно вызвал появление полицейского офицера. Фотографирование было запрещено. В цирковом поезде все кинокамеры были при въезде в стану изъяты, и их обещали возвратить только после выезда из страны.

— Вашу камеру и документы, пожалуйста, — попросил полицейский.

— Офицер...

Полицейский повернулся к Сергиусу и уставился на него холодным взглядом. Он смотрел на полковника несколько секунд, затем сглотнул образовавшийся в горле комок, шагнул к нему и мягко проговорил:

— Извините, господин полковник, меня не предупредили.

— Ваше руководство было информировано. Найдите виновного и накажите...

— Извините за...

— Не мешайте мне смотреть!

А на арене, конечно, было на что посмотреть. Без сомнения, тот факт, что на них смотрели знатоки, большие энтузиасты цирка, и возраставшая день ото дня слава вокруг их выступлений, заставляли артистов совершенствовать свое мастерство, доводить его до небывалых величин. Даже Сергиус, чье обычное состояние напоминало замороженный компьютер, полностью отдался очарованию цирка. Только Николас, молодой и весьма способный фотограф, деловито выполнял свою задачу: непрерывно снимал всех основных участников представления. Но даже и он, и его спутники забыли о кинокамере, когда «Слепые орлы» начали свой самоубийственный воздушный номер.

Вскоре после завершения их выступления к Сергиусу подошел неприятный тип и прошептал:

— Двумя рядами ниже и десятью креслами левее...

Сергиус корректным кивком поблагодарил и показал, что понял.

Завершал представление Кан Дах. Он работал с железными брусками и тяжелыми штангами. Словно играючи, он завязывал бруски в узел и поднимал четырехсотфутовые штанги, предварительно показав, что они сделаны из железа. На прощание Кан Дах обошел вокруг центральной арены с тяжелым брусом, лежащим на его плечах. На каждой стороне этого бруса сидело по пять девушек. Даже если он чувствовал этот вес, заметно этого не было. Он непринужденно остановился, чтобы почесать левую икру пальцами правой ноги.

Сергиус перегнулся через Модеса и сказал Анжело, который наблюдал за представлением с самым непринужденным видом.

— Крупный парень, а, Анжело?

— Это все показуха. Одутловат. Как-то в Афинах я видел одного деда лет семидесяти и весом не более 50 кг, так тот пронес по улице большое пианино. Приятели должны были поставить его ему на спину, но ему нельзя было согнуть ноги. Если бы он их согнул, то рухнул бы.

Пока он произносил эту тираду, Кан Дах начал карабкаться по массивной лестнице, стоявшей посреди арены. На вершине лестницы была платформа в три квадратных фута. Кан без видимых усилий забрался на лестницу, встал на вращающуюся площадку и, перебирая ногами, привел платформу в движение.

Скорость вращения все увеличивалась, и вскоре девушки, сидевшие на концах бруса, замелькали подобно стеклам в калейдоскопе.

Наконец, движение замедлилось, гигант остановился, сошел с лестницы, опустился на колени и наклонил плечи, чтобы ноги девушек коснулись арены.

Сергиус вновь перегнулся к Анжело.

— А твой старикан из Афин мог бы проделать такое со своим пианино? Анжело не ответил. — Ты знаешь, говорят, что он может проделать то же самое и с четырнадцатью девицами, но администрация не позволяет ему. Анжело снова промолчал.

Представление закончилось и раздалась обычная овация, длившаяся несколько минут. Когда ревущая публика начала расходиться, Сергиус осмотрелся, заметил Ринфилда и направился в его сторону, чтобы перехватить его в проходе.

— Мистер Ринфилд? — спросил он.

— Да, но я вас что-то не припомню.

— Мы не встречались, — Сергиус взглянул в фото на программке, которая было у него в руках. — Сходство, вы должны согласиться, безошибочное. Меня зовут полковник Сергиус. — Они обменялись рукопожатием. — Изумительно, мистер Ринфилд! Невероятно! Если бы мне сказали, что такое можно увидеть, я бы такого человека назвал лжецом.

Ринфилд приветливо улыбнулся. Девятая симфония Бетховена оставляла его равнодушным, а эта музыка растапливала сердце.

— Я с детства преклоняюсь перед цирком, — Сергиус врал как по-написанному и даже еще лучше. — Но в жизни я не видел ничего подобного.

Ринфилд снова улыбнулся.

— Вы очень любезны, полковник.

Тот печально покачал головой.

— Передайте мою благодарность вашим великолепным артистам. Но это не единственная причина, по которой я вам представился. Следующая ваша остановка, насколько я знаю, Крау, — он протянул свою визитку. — Я начальник тамошней полиции. — У него были с собой различные варианты визиток. — Все, что смогу, я готов для вас сделать. Только скажите, и я сделаю это для вас с большим удовольствием. Если, конечно, не буду отсутствовать. Я собираюсь присутствовать на всех ваших представлениях, так как другого случая увидеть такое чудо, боясь, мне не представится. Во время вашего визита в Крау все преступления будут оставаться безнаказанными.

— Премного вам благодарен. Надеюсь, вы будете моим персональным и постоянным гостем в цирке. Сочту за честь... — он умолк и посмотрел на трех мужчин, не выказывающих намерения приблизиться. — Они с вами?

— Совсем вылетело из головы. Боюсь, что слишком увлекся.

Сергиус представил своих спутников, а Ринфилд представил стоявшего рядышком Харпера.

— Как я говорил, полковник, — продолжил Ринфилд, — сочту за честь, если вы и ваши люди посетите мой кабинет и мы разопьем по стаканчику вашего национального напитка.

Сергиус ответил, что он почтет это за честь.

Все прошло весьма сердечно.

В кабинете за первым стаканчиком последовал второй, потом третий.

Николас, предварительно испросив разрешения, непрерывно снимал, не забывая и Марию, которая сидела за своим столом, когда они вошли.

— А не хотите ли полковник встретиться с некоторыми артистами? Прямо сейчас?

— Вы читаете мои мысли, мистер Ринфилд! У меня мелькнула подобная мысль, но я не смел позволить себе... я имею в виду, что я и так злоупотребил вашим гостеприимством...

— Мария... — Ринфилд назвал несколько имен. — Сходите в гримерную и спросите их, не будут ли они так любезны и не присоединятся ли к нашим высоким гостям? — в последние недели Ринфилд пал жертвой цветистых оборотов речи среднеевропейцев.

И приглашенные пришли, чтобы присоединиться к высоким гостям: Бруно с братьями, Бейбацер, Кан Дах, Рон Росбак, Макуэло, Мальтус и многие другие.

За исключением определенной сдержанности со стороны Анжело при встрече с Каном Дахом, все было весьма сердечно.

Сергиус не стал злоупотреблять гостеприимством и сразу же после того, как они с Ринфилдом обменялись рукопожатием и изысканными выражениями доброй воли, ушел.

У выхода Сергиуса ожидал большой черный лимузин, в котором сидел шофер в форме и темноволосый мужчина в штатском. Через четверть мили Сергиус приказал остановиться и проинструктировал человека в штатском, которого он называл Алексом. Тот кивнул и вышел из машины.

Вернувшись в свой номер, Сергиус обратился Модесу и Анжело:

— Затруднения с идентификацией голосов с пленки были? — оба покачали головами. — Хорошо, Николас, когда будут готовы фотографии этих людей?

— Фотографии? Через час, господин полковник, будет проявлена пленка.

Снимки несколько позже.

— Сначала сделайте фотографии Ринфилда, Харпера, Марии и ведущих артистов.

Николас вышел и Сергиус обратился к телохранителю:

— Ты тоже можешь идти, Анжело. Я тебя вызову.

— Можно поинтересоваться, зачем это понадобилось? — спросил Модес, когда Анжело удалился.

— Можно. Я могу сказать, почему я отправил Анжело. Кристально честная душа, но не хочется отягощать его девственные мозги сложными вещами.

* * *

Бруно и Мария в первый раз прогуливались по слабо освещенной улице и оживленно болтали. Бруно держал девушку под руку. Ярдах в тридцати от них с непринужденностью опытного филера следовал Алекс. Когда парочка свернула к двери с непонятной вывеской, он замедлил шаги.

В кафе царил полумрак и было дымно от чадящего камина — на улице было прохладно, что-то возле нуля — но при наличии противогаза там было бы уютно комфортабельно. Зал был полупустым. Около стенки кафе сидели Макуэло, Кан Дах. Первый — с кофе, а второй — с пивом. Макуэло оправдывал свою легендарную потребность в пиве.

Бруно приветствовал их и извинился за то, что не может к ним присоединиться. Дах улыбнулся, простил их, и Бруно с Марией направились к угловому столику. Через несколько секунд ввалился Росбак, отметил их присутствие приветственным жестом и присоединился к своим приятелям. Все трое начали отрывисто переговариваться, затем начали рыться в своих карманах. С того места, где сидел Бруно, было видно, как они исходят желчью и переходят к взаимным обвинениям с использованием крутых выражений. Наконец, Росбак нахмурился, сделал успокаивающий жест и направился к столику Бруно.

— Росбак просит милостыню. Мы понадеялись друг на друга в финансовом вопросе. Никто не взял с собой денег и Кан Дах собирается за несколько долларов идти на кухню мыть посуду, — печально завершил он свою речь.

Бруно рассмеялся, вытащил бумажник и протянул несколько банкнот Росбаку. Тот откланялся и отошел. Бруно и Мария заказали омлет.

Алекс, дрожа от холода на тротуаре, дождался пока принесут заказ, пересек улицу и зашел в телефонную будку. Опустив монету, он набрал номер и буркнул:

— Алекс.

— Да?

— Я проследил мужчину с девушкой до «Черного Свана». Они только что приступили к трапезе, значит еще некоторое время они тут пробудут. Сразу после того, как они вошли в кафе, они поболтали с двумя уже находившимися там мужчинами.

— Вы уверены, что следили за нужными нам людьми?

— У меня имеется их фото, полковник. После того, как они сели за свой столик, вошел третий мужчина. Он посидел с первыми двумя, а затем подошел к Бруно. Похоже, попросил денег, так как я видел, что банкноты поменяли хозяев.

— Эту тройку вы знаете?

— Нет, но одного из них я узнаю и через двадцать лет. Настоящий гигант, самый крупный из всех, кого я видел. Даже больше, чем Анжело.

— У меня нет и тени сомнений, кто это. Возвращайтесь обратно, не мешкая. Встаньте так, чтобы никто из кафе вас не заметил. Я пошлю Владимира и Йозефа сменить вас через некоторое время. Инструкции они получат, вы им только укажете людей. Машина прибудет через несколько минут.

— Что-нибудь не так, Бруно? — промолвила Мария.

— Что не так?

— Ты выглядишь обеспокоенным.

— Я и обеспокоен. День Х неумолимо приближается, осталось около недели. Как тут не беспокоиться, если предстоит попасть в этот проклятый Лабиан.

— Я не об этом. Ты стал отдаляться от меня, стал холодным, далеким.

Может, я что-то не то сказала или сделала?

— Не будь глупышкой.

Она положила ладонь на его щеку.

— Ну, пожалуйста...

— Это что, показная любовь или что-то другое?

— Зачем ты меня обижаешь?

— Я не хотел этого, — в его голосе не было убежденности. — Ты когда-нибудь была актрисой?

Она отняла свою руку. На ее лице отразилось расстройство и боль.

— Я не могу представить, что я не так сделала или не так сказала — ты просто хочешь меня обидеть. Тебе вдруг так захотелось. Тогда почему ты меня не ударишь? Прямо здесь, на людях? Так ты заденешь и меня и мою гордость. Я не понимаю тебя, просто не понимаю! — Мария откинулась в кресле.

Теперь уже Бруно взял ее руку. Было ли это показной любовью или лишь желанием успокоить девушку — трудно сказать.

— Думаю, что сумел.

— Что сумел?

— Найти способ, — он взглянул на нее, слегка сморщив лоб. — Ты давно работаешь в ЦРУ.

— Около четырех лет.

— Кто привлек тебя к такой работе?

— Доктор Харпер, а что?

— Я полагал, что тот, кого зовут Чарльз.

— Он заметил меня, а Харпер сделал предложение. Он был совершенно уверен, что я единственная, кто подходит для такой трудной задачи.

— Держу пари — он был прав.

— Что это значит?

— Просто поздравления доктору Харперу и его безупречному вкусу. Кто такой Чарльз?

— Просто Чарльз.

— Он не Чарльз. У него есть другое имя.

— Почему ты не спросил у него об этом?

— Мне бы он не сказал. Я думаю, что скажешь ты.

— Ты ведь понимаешь, что мы не имеем права разглашать некоторые сведения.

— Это мне нравится! Я собираюсь для ЦРУ рискнуть жизнью, а они не могут доверить мне даже простейшей информации. Я думал, что к этому времени мы могли бы начать доверять друг другу. Похоже, что я ошибаюсь. Вы вполне допускаете, что я погибну, но не желаете сообщить даже такой мелочи. Доверие и преданность великая штука, не так ли? Их надо использовать, такое теперь не часто встречается.

— Его зовут адмирал Джордж К. Джемисон.

Бруно долго смотрел на нее, затем его лицо расплылось в широкой улыбке. Она отняла свою руку и яростно взглянула на него. Кон Дах за своим столиком подтолкнул Росбака и Макуэло, и вся тройка с интересом наблюдала за этой сценкой.

— Ты ужасный человек! Ты лживый, хитрый притворщик — вот как я могу тебя называть! И ты еще осмеливаешься спрашивать, была ли я артисткой. Я ею никогда не была, но если бы и была, то мне все равно не сравниться с тобой в притворстве. Зачем тебе все это? Я не заслужила такого.

— Через минуту она взбесится, — заявил Росбак.

— Как мало ты знаешь людей, — возразил Кан Дах. — Через тридцать секунд она сделает ему предложение.

— Прошу прощения, но я должен был это сделать, — улыбнулся Бруно.

— Проверял, доверяю ли я тебе?

— Для меня это ужасно важно. Пожалуйста, прости меня, дорогая, — он взял ее руку, переставшую сопротивляться, и с нежностью посмотрел на Марию.

— Но мне кажется, что нам кое-чего не хватает, — продолжил Бруно.

— То есть?

— Ты знаешь, что мы должны лишь казаться влюбленными?

— Да, — она помолчала и спросила:

— Или ты считаешь, что с этим необходимо покончить? — голос девушки прозвучал с явной печалью.

— Я это твердо знаю. Ты любишь меня, Мария?

— Да, — шепотом, но сразу же ответила она и улыбнулась, глядя на свою руку. — На ней кое-чего не хватает, не так ли?

Кан Дах самодовольно откинулся в кресле.

— Ну, что я вам говорил? Кто-то должен мне выпивку.

— Уверена? — спросил Бруно.

— Только самый проницательный мужчина способен задавать столь глупые вопросы. Разве ты не видишь?

— Думаю, что вижу. Надеюсь, что вижу.

— Я влюблена уже много недель, — она перестала улыбаться. — С самого начала я следила за твоими безумствами на трапеции, затем уходила из зала и переживала. Теперь я не могу находиться в зале, а просто переживаю. Она замолкла и глаза ее увлажнились. — Но я могу еще слушать музыку, твою музыку, и во мне все сразу обрывается.

— Ты пойдешь за меня замуж?

— Конечно, болван! — Мария уже почти кричала.

— Нет нужды в таких вульгарных выражениях. Должен заметить, что Кан Дах, Росбак и Макуэло с крайним интересом наблюдают за этой сценой. У меня такое чувство, что они заключили пари по этому поводу. И у меня такое чувство, что я буду страдать, когда они оставят меня одного.

— Я не могу их видеть, — Бруно протянул ей платок и она вытерла глаза. — Да, вид у них такой, как ты сказал. — Машинально сжав платок в руке, она повернулась к Бруно. — Я люблю тебя и хочу выйти за тебя замуж, если это не старомодно, я готова выйти хоть завтра, но я не могу любить и выйти замуж за величайшего в мире гимнаста и канатоходца. Я точно знаю, что не смогу. Думаю, что и ты это знаешь. Ты хочешь, чтобы я всю жизнь сходила с ума?

— В этом не было бы ничего хорошего для нас обоих. Но я думаю, что обычно шантаж начинается после свадьбы.

— Ты живешь в странном мире, Бруно, если думаешь, что честность и шантаж одно и то же.

Бруно, казалось, задумался.

— Ну, в конце концов, ты всегда можешь выйти замуж за величайшего в мире экс-гимнаста и экс-канатоходца.

— Экс!?

— Нет проблем! — Бруно сделал правой рукой сокрушающий жест. — Я сожгу свою трапецию.

Она удивленно уставилась на него.

— Как, как это? Ведь это твоя жизнь, Бруно.

— У меня есть другие интересы.

— Какие?

— Когда тебя будут звать миссис Вилдермен, я скажу.

Брак ей был явно ближе к сердцу, чем будущие увлечения мужа.

— Можно послезавтра.

Она снова уставилась на него.

— Ты имеешь в виду здесь? В этой стране?

— Боже упаси, нет. В Штатах. Официальное разрешение. Мы можем вылететь завтра же первым рейсом. Никто нас не остановит, и у меня достаточно денег.

Ей понадобилось время, чтобы переварить все это.

— Ты сам не знаешь, что говоришь, — произнесла она.

Бруно согласно кивнул.

— Обычно ты права, сейчас — нет. Я знаю, что я говорю, потому что — и это не преувеличение — я знаю, что мы в смертельной опасности. Я знаю, что они вышли на меня. Я почти абсолютно уверен, что они вышли и на тебя.

Сегодня вечером за нами следили, а я не хочу...

— Следили? Откуда ты знаешь?

— Знаю. Об этом потом. А сейчас я не хочу, чтобы ты погибла. Какое-то время он задумчиво потирал свою щеку. — Более того, я очень не хочу погибнуть сам.

— Ты оставишь своих братьев? Ты оставишь мистера Ринфилда и цирк? Ты отказываешься от святого дела?

— Я брошу все на свете ради тебя.

— Ты напуган, Бруно?

— Вполне вероятно. Пойдем прямо сейчас в американское посольство и все там уладим. Правда, уже поздновато, но не оставят же они в беде своих соотечественников.

Мария в полном недоумении посмотрела на него, затем недоумение сменилось на нечто очень близкое к презрению. Потом это выражение уступило место крайне задумчивому. Неожиданно на ее лице появилась слабая улыбка, и вдруг она рассмеялась. Бруно также задумчиво посмотрел на нее, а троица за соседним столиком была ошеломлена и ничего не понимала.

— Ты невозможен. Мало тебе было одной проверки, так ты затеял еще одну? — сказала она.

Он пропустил это мимо ушей.

— Ты слышала? Я готов бросить ради тебя весь мир. Можешь ли ты это проделать для меня?

— Охотно, но весь мир, Бруно. Ты знаешь, что случится, если мы сунемся в посольство. Завтра я окажусь в самолете, но без тебя. Ты останешься здесь. И не отпирайся. Это написано на твоем лице, хотя ты и считаешься загадочным Бруно Вилдерменом. Все так считают... Вернее, почти все. Трех месяцев оказалось достаточно, чтобы ты перестал быть для меня загадкой.

— Этого я и опасался. Что ж, о'кей. Фокус не удался и меня это не удивило. Только ничего не говори об этом Харперу. Он не только считает меня дураком, но у него возникнут подозрения в моих деловых качествах, он положил деньги на стол. — Пошли! Когда мы подойдем к двери, я вернусь под каким-нибудь предлогом, чтобы переброситься парой слов с Росбаком. А ты тем временем осмотришься вокруг, не проявляет ли кто-нибудь к нам интерес.

Дойдя до двери, Бруно, как и было условлено, вернулся назад. Он подошел к Росбаку и спросил:

— Как он выглядел?

— Среднего роста, темные волосы, черные усы. Темное пальто. Он шел за вами от самого цирка.

— Ваши купе могут прослушиваться. Сомнительно, но чем черт не шутит.

Увидимся.

Они уже шли под руку на улице, когда Мария осведомилась:

— Кто для тебя эти трое?

— Очень старые друзья, и не больше... Но положить головы друзей на плаху... Тот, кто следит за нами, с черными волосами и в темном пальто.

Видела такого?

— Видела двоих, но ничего общего с этим типом. У одного кудрявые светлые волосы, а другой лысый, как пень.

— Это означает, что предыдущий отправился с рапортом к шефу.

— Своему шефу?

— К полковнику Сергиусу.

— Начальнику полиции Крау?

— Никакой он не начальник полиции, он начальник государственной секретной службы.

Она остановилась и удивленно взглянула на Бруно.

— А ты откуда знаешь?

— Я знаю. Я знаю его, хотя он меня не признал. Ты забыла, что это моя родина. Но я отлично знаю Сергиуса и никогда его не забуду. Разве можно забыть этого человека? Человека, убившего мою жену?

— Человека, который... о, Бруно, — Мария примолкла. — Но теперь он наверняка знает о тебе.

— Он знает.

— Но тогда он должен догадаться зачем ты здесь!

— Допускаю и это.

— Завтра я пойду с тобой. Клянусь! — в ее голосе появились истерические нотки. — А этот самолет, Бруно... Ты разве не понимаешь, что не вернешься из этой страны живым?

— Я должен это сделать. И, пожалуйста, говори потише. Кучерявый подошел к нам достаточно близко.

— Я боюсь... я боюсь...

— Это схватка мужчин. Пойдем, дорогая, я угощу тебя настоящим кофе.

— Где?

— В моих апартаментах, которым ты так завидовала.

Какое-то время они шагали молча, затем она тревожно проговорила:

— А ты не думаешь, что если они вышли на тебя, то могли организовать у тебя прослушивание?

— А кто говорит, что мы будем обсуждать государственные тайны?

* * *

А Сергиус в это время глубоко завяз в обсуждении государственных тайн.

— И это все, Алекс? Бруно с девушкой вошел в кафе, быстро поговорил с теми двумя, что пришли раньше, отвел девушку за столик и заказал еду.

Затем появился третий, присоединился к двум другим, а через некоторое время подошел к столику Бруно, попросил у него денег и вернулся на свое место? — Алекс кивнул. — И вы сказали, что вы не знаете эту троицу и никогда не видели их раньше, но один из них такой же гигант, как атлет Анжело?

Алекс взглянул на телохранителя.

— Крупнее, — удовлетворенно произнес он.

Анжело не хватало добродушия Кана Даха, и это не делало его привлекательным. Он зловеще нахмурился, но никто не обратил на это внимания, вероятно потому, что трудно уловить разницу между его зловещим и нахмуренным обычным выражением лица.

— Ладно, кто это мы знаем. Вы узнаете этих мужчин по фото?

— Несомненно, — обиделся Алекс.

— Анжело, скажи Николасу, чтобы принес фотографии.

Анжело вернулся с Николасом, у которого было с собой около двадцати фотографий. Сергиус молча протянул их Алексу и тот принялся быстро их просматривать.

Наконец, он положил одну на стол.

— Это девушка.

— Мы знаем, что это девушка, — сдержанно буркнул Сергиус.

— Прошу прощения, полковник, — Алекс отобрал еще три фото. — Эти.

Сергиус собрал их и протянул Модесу, который, бросив на них взгляд, произнес:

— Кан Дах, метатель ножей — Макуэло и Росбак — специалист по лассо.

— Точно, — Сергиус саркастически улыбнулся. — За ними следить постоянно.

Модес выразил сомнение в этом распоряжении:

— Присутствие этой троицы могло быть случайным. Все они входят в число ведущих артистов цирка и их дружба естественна. Кроме того, «Черный Сван» — ближайшее к цирку кафе.

Сергиус вздохнул:

— Увы, все это так. Фактически, мне одному приходится заниматься всем: принятием основных решений, всем необходимым анализом у нас занимается старший офицер, то есть я, — ложная скромность не была единственным пороком Модеса и особенно Сергиуса. — Наш Бруно Вилдермен умен и, возможно, способен рискнуть. — Немного подумав, он добавил:

— Он подозревал, не знаю по каким причинам, что находится под наблюдением и проверил свои наблюдения. Этот его Росбак должен был следить за тем, кто мог следить за Бруно. Это делает Росбака, а возможно и тех других нечто большим, чем просто другом. Итак, Росбак следил за Алексом. Он подошел не за деньгами, а чтобы проинформировать Бруно, что за ним следит человек с определенными приметами — человек в черном пальто, с черными усами и очень глупый. — Он наградил агента взглядом, полным сожаления. — Я не уверен, Алекс, что вам пришло в голову оглянуться через плечо хотя бы раз.

— Виноват, полковник.

Сергиус бросил на него свирепый взгляд.

 

Глава 7

Цирк отправился в Крау в среду вечером. Предстоящая поездка решала все. Перед отъездом Бруно заглянул в купе к Харперу. Для человека с таким воображением, стоящего перед лицом безусловно решающего момента своей профессиональной карьеры, Харпер был необычайно спокоен и расслаблен.

Этого нельзя было сказать о Ринфилде, который сидел тут же со стаканом в руке и с выражением глубокого уныния на лице. Ринфилд собрал все мужество в кулак, но сейчас у него был вид человека, вбившего себе в голову, что все вокруг него рушится.

— Добрая компания собралась. Что будешь пить, Бруно?

— Благодарю, ничего. Я позволяю себе лишь стаканчик в неделю и оставлю это на следующий раз.

— С прелестной мисс Хопкинс, надеюсь?

— Совершенно верно.

— Почему ты не женишься на ней? — угрюмо спросил Ринфилд.

— В том состоянии, в каком она сейчас, пользы от нее мало: целыми днями то хандрит, то мечтает.

— Я собираюсь сделать это. Вероятно, она беспокоится и нервничает, как и вы, мистер Ринфилд.

— Что собираетесь сделать? — осведомился Харпер.

— Жениться на ней!

— Боже милостивый!

Бруно не обиделся.

— Женитьба — это обычное явление.

— А она знает об этом? — Ринфилд искренне заботился о девушке, и в последнее время особенно, после смерти Генри. Он начал обращаться с ней, как с дочерью, которой никогда не имел.

— Да, — улыбнулся Бруно. — И вы это знали бы, если бы держали глаза открытыми. Вечером за столом она сидела рядом с вами.

Ринфилд хлопнул себя рукой по лбу.

— У нее на руке было кольцо, а до этого она не носила его, — он остановился и с трудом продолжил:

— Обручальное кольцо с камнем.

— Вы должны были сообразить, сэр.

— Ну, поздравляю. Когда поезд отъедет, мы должны будем собраться и поднять тост за счастливую пару, — Бруно вздрогнул, но ничего не сказал. Эй, Харпер!

— Конечно.

— Спасибо. Но я пришел поговорить не об этом, а о компании, которая присутствовала при его покупке. Боюсь, что и сейчас кто-то следит за мной.

Два дня назад я был с Марией в кафе. Так получилось, что сразу после нас туда зашел Росбак. Он сообщил, что его заинтересовало поведение одного типа, появившегося из тени возле цирка, когда мы проходили мимо. Он явно следил за нами до самого кафе, а потом занял место на противоположной стороне, когда мы вошли внутрь кафе. Это могло быть совпадением и живым воображением Росбака. Прошлым вечером и мне показалось, что за нами следят, но я не был в этом уверен. Сегодня днем я уверовал, так как все происходило при дневном свете. И не один хвост, а два. Они работали по очереди. Один с искусственно завитыми светлыми волосами, другой совершенно лысый. Мы бесцельно бродили, как пара туристов, идущих куда глаза глядят, а они всюду следовали за нами.

— Мне это не нравится, — заявил Харпер.

— Благодарю, что не взяли под сомнение мои слова, мне это тоже не нравится и я в недоумении. Я ничего не сделал, абсолютно ничего, чтобы могло привлечь ко мне внимание. Может быть, это потому, что моя фамилия Вилдермен и Крау мой родной город. Но это лишь догадка. А может быть, и другие артисты находятся под таким наблюдением? Кто знает!

— Очень печально, — промямлил Ринфилд, — очень печально... Что ты собираешься делать, Бруно?

— Что я могу делать? Продолжать все по-прежнему, вот и все. Играть, как получится. В одном я уверен: ночью они сделать этого не смогут и не будут.

— Ночью?

— Разве Харпер не говорил вам?

— А... во вторник. Хотел бы я знать, где мы все будем тогда.

Поезд лязгая и вздрагивая, стал набирать ход.

— Я знаю, где я буду. До скорого свидания, — Бруно повернулся, чтобы уйти, затем остановился, заметив миниатюрный передатчик на столе Харпера.

— Скажите-ка мне, меня это часто интересовало. Как это получается, что таможенники разных стран проверяют чуть ли не все пломбы в ваших зубах, а вам удается проскочить с этим передатчиком?

— Передатчиком? Каким передатчиком? — Харпер надел наушники на голову, приложил микрофон к груди Бруно, включил питание и передвинул рычажок назад. Машинка зажужжала и из нее выползла узенькая полоска бумаги. Через десять секунд Харпер выключил устройство, оторвал несколько дюймов ленты и протянул Бруно. По самой середине шла тонкая извилистая линия. — Это кардиограф, мой дорогой Бруно. Такой необходим каждому путешествующему врачу. Вы не представляете, как я забавлялся, предъявляя кардиограф таможенникам.

— Что-то они подумают на очередной границе? — Бруно вышел, прошелся по коридору поезда, вытащил Марию из своего купе, отпер двери и впустил девушку.

— Не послушать ли нам музыку? Потом по стаканчику моего сухого мартини, чтобы отпраздновать, если можно так назвать, мое попадание в рабство.

Он включил проигрыватель, установил тихое звучание, смешал две порции мартини, поставил их на стол, сел на диванчик рядом с ней и вдавил свое лицо в темные волосы приблизительно там, где должно было находиться ее ушко. По выражению ее лица — сначала испуг, затем крайнее недоверие стало ясно, что у Бруно было свое представление о сладких пустяках, с которыми она прежде не сталкивалась.

* * *

До Крау было всего около двухсот миль, поэтому даже для медленно идущего поезда с двумя промежуточными остановками — рейс был коротким. Они выехали в темноте и приезжали в темноте, и было еще темно, когда они разгружались. И еще было очень холодно. Первым ошеломляющим впечатлением от Крау было его суровое гостеприимство. Но когда запасные пути, особенно в темноте и холоде, были где-нибудь гостеприимными местами? Запасной путь, куда они прибыли, пролегал не слишком удобно: в трех четвертях мили от здания цирка, но все сработало с четкой эффективностью и целая армия грузовиков, автобусов и частных машин была уже наготове.

Бруно направился вдоль поезда к группе артистов, стоявших под фонарем и пожал им руки. Затем он осмотрелся в поисках своих братьев, но не увидел их. Тогда он обратился к стоящему рядом Мальтусу:

— Вы не видели моих братьев?

— Нет, — отозвался тот и обратился к присутствующим:

— Кто-нибудь видел сегодня утром Владимира и Иоффе?

Когда стало ясно, что никто их не видел, Мальтус повернулся к одному из своих ассистентов.

— Сходи и разбуди, хорошо?

Паренек быстро ушел. Доктор Харпер и мистер Ринфилд, оба в надвинутых шляпах и с поднятыми воротниками, приблизились и поздоровались.

— Не хочешь ли пойти со мной и взглянуть, что за зал нам приготовили здесь? — обратился Ринфилд к Бруно. — Главное, чтобы в нем было хорошее отопление.

— Схожу, но не могли бы вы немного подождать? Мои братья все еще никак не проснутся. Ага, вот и Коган!

Ассистент Мальтуса тревожно сказал:

— Думаю, что вам нужно пройти туда самому, мистер Бруно, и побыстрей.

Тот молча забрался в вагон. Доктор Харпер и Ринфилд непонимающе переглянулись и последовали за ним.

Владимир и Иоффе занимали двухместное купе, не такое шикарное, как у старшего брата, но достаточно комфортабельное. Безусловно, они бы поразились, увидев, в каком состоянии их жилище.

Это была мясная лавка и выглядела она так, как будто по ней недавно пронесся небольшой, но сокрушительной силы ураган. Постели валялись на полу, два стула были сломаны, стаканы разбиты, маленький таз расколот и даже окно разнесено вдребезги. И что выглядело наиболее зловещим, так это кровавые пятна на разодранных постелях и кремовых панелях стен.

Бруно хотел было войти, но Харпер положил руку ему на плечо.

— Не надо. Полиции это не понравится.

Полиции, когда она прибыла, не понравилось все. Они были шокированы таким чудовищным преступлением, тем более, что похищение двух знаменитых американских артистов — если они и знали, что Владимир и Иоффе родились в полумиле от места исчезновения, то эту информацию они держали про себя.

Сразу же было предпринято тщательное расследование. Прибывший полицейский инспектор приказал своим людям очистить территорию и оцепить ее. Последнее прозвучало слишком громко, так как в оцеплении было всего два человека.

Обитателей вагона, где жили братья, пригласили для дачи показаний. Ринфилд предложил воспользоваться вагоном-рестораном, так как температура снаружи была около нуля, и инспектор согласился на это приглашение. Когда они отправились туда, к делу приступили детективы в штатском и эксперты по дактилоскопии. Ринфилд, отдав необходимые указания по выгрузке циркового оборудования и клеток с животными, присоединился к тем, кто находился в вагоне-ресторане.

Там было почти жарко, огромный локомотив стоял под парами и своим теплом должен был весь день до вечера обеспечивать вагоны с некоторыми животными, которых лишь вечером должны были направить в цирк.

Бруно встал в стороне от Харпера и Ринфилда, которые коротко перебрасывались своими предположениями о том, что могло случиться с братьями, но так как было ясно, что этот вопрос им не прояснить, они умолкли до тех пор, пока не появился полковник Сергиус собственной персоной. Лицо его выражало печаль и едва сдерживаемый гнев.

— Подло! Невероятно! Унизительно! И это в моем городе! Уверен, что на это дело будут брошены все полицейские силы страны. Какой желанный и какой черный день для Крау! — возмущался он.

— Вряд ли это дело рук граждан города. Они не заметили нашего прибытия. По дороге сюда у нас было две остановки, и это могло произойти на любой из них, — мягко заметил Харпер.

— Ваша правда, Крау реабилитирован. Но вы полагаете, что это уменьшает нашу ответственность? Что причиняет боль всей стране, то причиняет боль всем нам, — это вряд ли могло случиться на тех двух остановках. — Он взглянул на Бруно. — Мне очень жаль, но я вынужден предположить, что они были выкинуты из поезда во время движения.

Бруно не вытаращил глаза: свои чувства и эмоции он всегда держал под жестким контролем, но сейчас был близок к тому, чтобы потерять его.

— Кому это понадобилось? Кому понадобилось поднимать на них руку? Я отлично знаю своих братьев. Они никому и никогда не причинили вреда.

Сергиус жалостливо взглянул на него.

— Разве вы не знаете, что чаще всего страдают невинные? Когда совершают кражу со взломом, то для этого не выбирают известных гангстеров.

— Он повернулся к помощнику. — Доставьте сюда телефон и соедините меня с министром путей сообщения. Сделайте это лично. Если он еще в постели и будет артачиться, скажите, что это срочно. Скажите, что я хочу, чтобы ощупали каждый дюйм полотна от столицы до Крау в поисках двух исчезнувших людей. Скажите ему, что они могут быть тяжело ранены и что наружная температура весьма низкая — они могут замерзнуть. Скажите ему, что я жду доклада через два часа. Затем свяжитесь с военно-воздушными силами, и пусть они пошлют на поиски вертолеты. Их доклада я жду через час.

Помощник быстро удалился.

— Вы считаете, что есть серьезная опасность... — осторожно проговорил Ринфилд.

— Я ничего не считаю. У меня мало надежды на эту старую развалину, министра путей сообщения, но за ВВС можно быть спокойными. Пилоты полетят на высоте десять метров по обе стороны полотна. — Он посмотрел на Бруно с выражением, как будто выражающим симпатию. — Я вам сочувствую, Вилдермен.

И вам, мистер Ринфилд.

— Почему мне? Это относится не только ко мне, но и ко всем другим в цирке, — заметил Ринфилд.

— С других нельзя требовать выкуп. Это, правда, мое предположение.

Если такое случится, вам придется выложить кучу денег для возврата братьев, не так ли?

— О чем вы говорите?

— Увы, даже в нашей стране есть преступники. У нас случаются такие невероятные вещи, как похищения людей, и их излюбленный метод — похищение людей с поезда. И занимаются этим очень отчаянные люди — похищение людей считается самым тяжким преступлением и сурово карается. Это хотя и предположение, но весьма реальное. — Он вновь взглянул на Бруно и уголки его рта слегка раздвинулись, он почти улыбался. — Повторяю, что мы очень сочувствуем вам. Похоже, Крау не удастся полюбоваться на «Слепых орлов».

— Вы увидите одного из них.

Сергиус удивленно посмотрел на него. Остальные также бросили на него свои взоры. Мария медленно провела языком по пересохшим губкам.

— Как я понимаю... — начал Сергиус.

— До того, как подросли мои братья, я выступал один. Несколько тренировок — и я снова смогу вернуться к старому номеру.

Полковник уважительно посмотрел на него.

— Все знают, что вы человек без нервов. Неужели вы к тому же и без чувств...

Бруно, не отвечая, отвернулся.

Сергиус задумчиво посмотрел ему в спину и тоже отвернулся.

— Все обитатели этого вагона здесь? — спросил он.

— Все, полковник, — ответил Ринфилд. — Но вы выразили предположение о возможности похищения.

— Все возможно. И работа полицейского заключается в том, чтобы учитывать все до мелочей. Кто-нибудь слышал ночью шум или иные звуки? — по гробовому молчанию стало ясно, что никто ничего не слышал. — Ладно. Братья спали в самом последнем купе, а кто спал рядом?

— Я, — Кан Дах продвинул вперед свое могучее тело.

— Вы уверены, что ничего не слышали?

— Я уже дал отрицательный ответ на этот вопрос. Нет. Я очень крепко сплю.

Сергиус задумчиво уставился на гиганта.

— Вы такой огромный, что справились бы с этим и один.

— Вы позволяете себе подозревать меня? — мягко произнес Кан.

— Я просто высказал предположение.

— Владимир и Иоффе были моими хорошими друзьями. Мы хорошо знали друг друга много лет. Зачем мне нужно было так долго ждать и только сейчас совершать это безумие? Кроме того, если бы это сделал я, то вряд ли бы тут были следы борьбы. Я бы просто сгреб их в охапку и утащил с собой.

— В самом деле? — усомнился Сергиус?

— Может быть вам это продемонстрировать, полковник?

— Это должно быть интересное зрелище.

Кан Дах предложил двум дородным полицейским в форме стать рядом.

— Как вы думаете, они ведь крупнее и сильнее братьев?

— Думаю, что да.

Хотя Кан Дах и был гигантом, но двигался он так грациозно и стремительно, как пантера. Прежде чем полисмены успели принять оборонительную позицию, он был уже возле них. Его обезьяньи руки обвили их, прижав их руки к телам. Мгновение и оба полицейских барахтались в воздухе. Они делали отчаянные попытки вырваться. Выражение их лиц показывало, что объятия были далеко не дружескими и не доставляли удовольствия.

— Перестаньте дергаться, или я сдавлю вас, — еще более мягким голосом заявил он.

Считая, что сильнее сдавить уже невозможно, полицейские удвоили свои усилия в попытке высвободиться. Тогда силач сжал их чуть крепче. Один полисмен закричал, а другой замычал от боли. Кан еще сильнее сдавил их, и они перестали сопротивляться. Осторожно и бережно он опустил их на пол, отступил и с сожалением смотрел, как они корчатся.

Сергиус задумчиво наблюдал за этой сценой.

— Утром здесь будет Анжело. Вы реабилитированы, Кан Дах, — тон у него был почти юмористический. Тут он повернулся на звук шагов капитана Модеса:

— Ну?

— Все, что мы имеем — это отпечатки пальцев, полковник. Отпечатки двух людей мы нашли в очень многих местах. Вероятно, они принадлежат братьям. Были также обнаружены и другие отпечатки в необычных местах: на стенах, на окне, на внутренней поверхности дверей, то есть там, где человек ищет опору во время яростной борьбы.

— Так, — Сергиус на мгновение задумался, обводя отсутствующим взглядом полицейских, которые сразу же вскочили. Их страдания не заставили его сдвинуться с места. Он повернулся к Ринфилду. — Сегодня утром у всех ваших сотрудников должны быть сняты отпечатки пальцев в зале, где будет размещаться ваш цирк.

— Если это действительно необходимо...

Полковник устало подчеркнул:

— Я вынужден пойти на это. И я в третий раз вынужден повторить, что работа полицейского заключается в том, чтобы ничего не упустить.

* * *

Хотя Крау строго на севере от столицы, основная железнодорожная магистраль входила в город не с юга, как это можно было ожидать, а из-за неблагоприятного рельефа огибала город и подходила с севера. Поэтому, когда черный лимузин, не слишком старый и не слишком новый, помчался к дворцу, ему пришлось направиться на юг к основной артерии города. Эта улица, ведущая с севера на юг, называлась Западная.

Бруно сидел сзади, а Харпер рядом с ним. Ринфилд, чей угрюмый вид показывал, что его мрачные предчувствия по поводу Крау сбываются, занял место рядом с водителем. Погода не способствовала бодрости духа — был ранний рассвет, хмурый, унылый, темные низкие тучи сыпали снегом. Отъехав несколько сот ярдов от запасных путей, Харпер, сидевший справа, протер запотевшее стекло и всмотрелся сквозь него, после чего тронул Бруно за руку.

— Никогда не видел ничего подобного. Что бы это могло быть?

— Я отсюда не вижу.

— На крышах тех домов. Кустики, кусты... О, боже, они даже деревья там посадили!

— Сады на крыше. Очень распространено в Центральной Европе. Если ты живешь в городской квартире, это не значит, что ты не можешь иметь клочка земли. Многие имеют даже газоны.

Бруно протер стекло со своей стороны. Здание слева от него было самым зловещим, мрачным и неприступным из всех, что он когда-нибудь видел. Он сосчитал этажи — девять, увидел окна — все зарешечены. Он осмотрел угрожающие обводы колючей проволоки на крыше, сторожевые вышки на северном и южном углах. Снизу нельзя было рассмотреть, что находится на вышках, но он и так знал, что там прожектора и сирены. Он взглянул на Харпера и приподнял брови: шофер, когда к нему обратились по-английски, улыбнулся и пожал плечами, но вероятность того, что тот работал на Сергиуса, была очень велика, а полковник не привлекал к работе тех, кто не говорил по-английски. Харпер перехватил взгляд и кивнул, хотя подтверждение это было лишним: он сам слишком красочно расписал Лабиан. Его вид убеждал в бесперспективности всяких попыток проникновения туда.

Через четверть мили они проехали мимо вереницы черных автомобилей, стоявших у правого тротуара. Впереди располагался катафалк — был ранний час, но день уже начался, и кортеж, подумал Бруно, должен был куда-то тронуться. На противоположной стороне тротуара размещалось строение с черными занавесками на окнах. Дверь была также задрапирована черным материалом, и на нем был изображен белый крест. Бруно увидел, что дверь открылась и показался гроб, покоящийся на плечах двух передних носильщиков.

— Как по заказу, — прошептал Бруно.

Затем показался и весь гроб, но Харпер сделал вид, что не видит этой картины.

* * *

Зимний дворец был гордостью Крау, и вполне заслуженно. Построенный в стиле пышного барокко, как внутри, так и снаружи, он выглядел весьма внушительно, и было ему от роду всего три года. Возведен он был из нержавеющей стали и бетона, облицован внутри и снаружи белой мраморной плиткой, благодаря которой здание и получило свое название. Он представлял собой эллиптической формы строение колоссальных размеров. Интерьер сочетался со шпилями, минаретами и фантастическими фигурами, которыми в изобилии были украшены внешние стены. В этом здании нашли воплощение самые современные представления об архитектуре. Возможности перестановок на аренах и в зале как для артистов, так и для зрителей, были практически не ограничены. Здесь можно было ставить оперные и театральные спектакли, использовать для кино и мюзик-холла, проводить различные спортивные соревнования — от хоккея до большого тенниса, ну а для цирка это было просто незаменимое место. По самым скромным подсчетам удобные кресла могли принять не менее восемнадцати тысяч зрителей. Это был, как объявил Ринфилд, самый прекрасный зал из тех, что он когда-либо видел. А это было самым блестящим комплиментом из уст человека, видевшего лучшие залы мира.

При этом следовало учесть, что население Крау составляло всего лишь четверть миллиона человек.

Поголовное снятие отпечатков пальцев у персонала прошло до полудня.

Вполне объяснимое возмущение и негодование, охватившее людей, потребовало от Ринфилда такта и усилий. На толстокожего Сергиуса, удобно расположившегося в кресле и наблюдавшего за процедурой, угрюмый вид и мрачные взгляды циркового люда мало действовали. Когда дело уже шло к концу, его позвали к телефону, но так как разговор шел на его родном языке, то ни Ринфилд, ни Мария содержание разговора не поняли.

Сергиус осушил рюмку и осведомился:

— А где Бруно Вилдермен?

— На арене. Но... вы что, всерьез собираетесь взять отпечатки и у него? Его родные братья...

— Я настолько глупо выгляжу? Идемте. Вы тоже...

Когда появились Сергиус и Ринфилд, Бруно отошел от натянутой низко над ареной проволоки. Без всякого выражения, взглянув на Сергиуса, он поинтересовался, приблизившись к ним:

— Какие новости, полковник?

— Поступили сообщения и от железнодорожников и от авиаторов. Но, к сожалению, результаты отрицательные. Ничьих следов вдоль дороги не обнаружено.

— Выходит, это похищение?

— Других объяснений я не нахожу.

* * *

В полдень, когда Бруно репетировал свой номер на трапеции, его вызвали в кабинет Ринфилда. Он соскользнул на арену, накинул халат и направился в кабинет, который располагался всего в нескольких футах от пока еще пустых тигриных клеток.

Ринфилд сидел за столом. Мария занимала свое место секретарши.

Сергиус и Модес стояли. Атмосфера была нечто среднее между спокойной и натянутой.

Сергиус взял у Ринфилда листок бумаги, который тот внимательно изучал, и протянул его Бруно. Там был напечатанный по-английски текст, которые гласил:

"Братьев Вилдермен вернут живыми за выкуп в 50 тысяч долларов.

Банкноты бывшие в употреблении и различных достоинств. Инструкция по обмену в воскресенье, освобождение в понедельник. В случае отказа — в понедельник получаете два мизинца. Установить их принадлежность можете как угодно. Еще два пальца — во вторник. В среду — двух одноруких цирковых гимнастов".

Бруно вернул листок Сергиусу.

— Ваши подозрения подтвердились.

— Да, я оказался прав. У вас нет нервов и чувств. Да, это так похоже.

— Похоже, что они не знают жалости.

— Это так.

— И они профессионалы?

— Да.

— Они сдерживают свои обещания?

— Неужели вы так наивны, что пытаетесь таким образом заманить меня в ловушку? Вы задаете такие вопросы, как будто я лично знаком с этими людьми. Если это те, о ком я думаю, а почерк весьма похож, значит это достаточно опытная и умелая шайка похитителей, осуществившая похищения многих людей за последние годы, — вздохнул полковник.

— Вы знаете членов этой шайки?

— Мы думаем, что знаем одного-двух.

— Тогда почему они на свободе?

— Подозрения, мой дорогой Вилдермен, еще не доказательства. Нельзя вынести смертный приговор, основываясь на одних подозрениях.

— Вернемся к предыдущему вопросу. Об их обещаниях. Они осуществляют свои угрозы? И если выкуп будет заплачен, вернут ли они моих братьев живыми?

— Гарантировать не могу. Но по прошлым случаям можно сказать, что шансы достаточно высоки. Для них, как специалистов по похищению людей, это очень выгодное дело. В данном контексте это звучит нелепо, но в послании чувствуется глубокое доверие и добрая воля. Если похищенных людей вернут целыми и невредимыми после выплаты выкупа, то родственники будущей жертвы сразу откликнутся на требования, понимая, что только так можно вернуть жертву похищения. Но если похищение совершено с целью сначала получить выкуп, а жертву потом прикончить, то родственники следующего похищенного могут посчитать, что выкуп напрасная трата времени и средств.

— Есть ли шанс выследить их до понедельника?

— Четыре дня? Боюсь, что этого слишком мало.

— Тогда нам необходимо держать деньги наготове, не так ли?

Сергиус кивнул, а Бруно повернулся к Ринфилду.

— Мне потребуется год, чтобы расплатиться с вами, сэр.

Ринфилд улыбнулся, но не очень весело.

— Я сделаю это для ребят сам, не нужно никаких возвратов. Я совершенно эгоистичен, потому что нигде и никогда не будет группы, подобной «Слепым орлам».

* * *

Прогуливаясь, они свернули в переулок напротив похоронного бюро на Западной улице.

— Как вы думаете, за нами следят? — осведомился Харпер.

— Не знаю. Может быть наблюдают, но по пятам не идут.

Через двести или триста ярдов переулок переходил в извилистую загородную тропку. Очень скоро она привела к прочному деревянному мосту, переброшенному через спокойную и, вероятно, очень глубокую речку шириной футов в тридцать, уже покрытую льдом вдоль обоих берегов.

Бруно быстро обследовал мост и поспешил присоединиться к Харперу, чье хождение по кругу явно выдавало, что он не в ладах с низкими температурами. Сразу же за мостом дорожка скрывалась в густом сосновом лесу. Менее чем через четверть мили мужчины вышли на большую полукруглую поляну, лежащую справа от дороги.

— Вертолет приземлится здесь, — сообщил Харпер.

* * *

Уже смеркалось, когда Бруно приодевшись понаряднее, снова зашел в кабинет Ринфилда. Там были только он и Мария.

— Ничего, если я заберу невесту на чашку кофе? — осведомился Бруно.

Ринфилд улыбнулся, кивнул, и снова принял озабоченный вид. Бруно помог девушке надеть меховое манто и они вышли на улицу под мелкий снег.

— Кофе мы могли бы попить в буфете или у тебя. Сейчас холодно и сыро, — сердито сказала Мария.

— Уже ворчишь, а мы ведь еще не женаты. Тут всего пара сотен ярдов. И ты увидишь, что у Бруно Вилдермена всегда имеются веские причины.

— И какие же?

— Помнишь трех приятелей, что прошлой ночью столь преданно следовали за нами?

— Да, — она испуганно взглянула на него. — Ты имеешь в виду...

— Нет, они отдыхают — снег неприятен как для завитой, так и для лысой головки. Сейчас за нами следит коротышка на три дюйма ниже тебя, в зимней шапке, поношенном пальто, мешковатых брюках и стоптанных башмаках.

Они зашли в кафе. В этой стране, похоже, во всех кафе было максимально дымно и минимально освещено. У вошедшего сюда сразу же начинали болеть глаза. Пара канделябров едва освещала помещение. Бруно провел Марию, успешно ориентируясь, к угловому столику. Она с отвращением осмотрелась.

— Семейная жизнь похожа на это кафе?

— Может случиться так, что об этом ты будешь вспоминать, как о самых счастливых днях.

Коротышка опустился на ближайший к двери стул, вытащил откуда-то рваную газету и, положив локти на стол, подпер голову руками. Бруно повернулся к Марии.

— Кроме шуток, тут есть какой-то багажный шарм, — он приложил палец к губам, наклонился вперед и поднял воротник ее пальто. В изгибе воротника удобно расположилось маленькое блестящее устройство, не более горошины. Он показал его ей. Глаза девушки широко раскрылись. — Наведи порядок, ладно?

Бруно поднялся, приблизился к изогнувшейся за столом их тени, бесцеремонно схватил его за правую кисть и резко крутанул. У мужчины вырвался крик боли, но остальные посетители никак на это не отреагировали.

Это послужило для них хоть каким-то развлечением. В руке мужчины были зажаты наушники. От них шел провод к маленькой, не больше пачки сигарет, металлической коробочке, которая находилась во внутреннем кармане его пиджака. Бруно опустил эти игрушки в свой карман и ласково сказал:

— Передай своему шефу, что следующему, кто будет следить за мной, уже не удастся вернуться назад для доклада. Убирайся!

Мужчина торопливо ушел, держась за руку, и постанывая. Бруно вернулся на свое место и показал девушке трофеи.

— Давай-ка их испытаем, — он пристроил крохотный наушник себе в ухо.

Мария приблизила губы к воротнику.

— Я люблю тебя. Правда. Навсегда, — прошептала она.

Бруно вытащил наушник.

— Работает прекрасно, хотя и не понимает, что вещает, — он убрал приборчик в карман. — Они очень настойчивы, но уж слишком явно.

— Не для меня. Думаю, что ты делаешь мою работу. Но зачем ты раскрылся, что мы знаем о слежке?

— Они и так все знают. Вероятно, теперь они уберут от меня хвост и я смогу спокойно передвигаться. Да и как бы я смог рассказать тебе о своей тайне?

— О чем ты собираешься рассказывать?

— О братьях.

— Прости, но я никак не могу понять, зачем их похитили?

— Ну, с одной стороны это сделал изворотливый лгун и садист...

— Сергиус?

— А что, разве можно еще найти подобного лицемерного, изворотливого, лживого садиста? Ему всего-навсего необходимо было получить отпечатки пальцев всего штата цирка.

— Что это ему даст?

— Кроме того, что они помогут ему почувствовать, что он всемогущ и умен, ничего придумать не могу. Но это и не имеет значения. Братья будут его заложниками. Если я зайду слишком далеко, с ними случится непоправимое.

— Ты говорил об этом доктору Харперу? Ты не можешь рисковать их жизнями, Бруно, не можешь! Ох, если я потеряю тебя, и исчезнут они, то с кем останусь я...

— Ну, ладно, похоже ты самая большая плакса из всех, кого я встречал.

И как тебя держат в ЦРУ?

— Итак, ты не веришь в историю с похищением?

— Любишь меня? — она кивнула. — Веришь мне? — Мария снова кивнула. Тогда не обсуждай ни с кем то, о чем я буду с тобой говорить.

Мария кивнула в третий раз и поинтересовалась:

— Включая и Харпера?

— Включая и Харпера. У него светлый ум, но он ортодокс и у него нет европейского склада ума. А у меня обыкновенный ум, но я родился здесь. Он может не заинтересоваться теми импровизациями, которые могут заинтересовать меня.

— Какие импровизации?

— Ну, вот, идеальная жена. «Как могло попасть то красное пятнышко на твой носовой платок»? Откуда я могу знать, какие будут импровизации? Я даже не знаю, что буду делать сам.

— Похищение?

— Чепуха! Он должен был придумать историю, чтобы оправдать их исчезновение. Ты же слышала, как он заявил, что знает парочку человек из шайки, но доказать ничего не может? Если бы Сергиус действительно их знал, то быстренько отправил бы их в Лабиан и вытряхнул бы из них правду за пять минут до того, как они сдохнут в агонии с выпущенными кишками, обмотанными вокруг их шей. Ты что, считаешь, что мы еще в Новом Свете?

Девушка печально вздохнула.

— Но почему угрозы? Почему обещание отрубить твоим братьям пальцы?

Зачем требовать выкуп?

— Для правдоподобности. Кроме того, легко можно предположить, что бесчестный Сергиус будет чувствовать себя уверенней, имея в кармане 50 тысяч долларов, — Бруно с отвращением посмотрел на нетронутый кофе, положил деньги на стол и поднялся. — Хочешь настоящего кофе?

Когда они снова нырнули в уличную темноту, то столкнулись с входящим Росбаком. У него был жалкий вид, он посинел и дрожал. Остановившись, он проговорил:

— Привет! Возвращаетесь на поезд? — Бруно кивнул. — Подвезите своего усталого и страдающего друга.

— Чем ты страдаешь?

— Наступила зима, и все таксисты этого города впали в спячку и сосут лапу.

Пока они ехали на станцию, Бруно молча восседал на переднем сидении.

Когда они высадились возле вагона, Бруно скорее угадал, чем ощутил, как что-то скользнуло в карман его куртки.

После кофе, приятной музыки и сладкого безделья в гостиной Бруно, Мария ушла. Он вытащил из куртки клочок бумаги. На нем почерком Росбака было написано:

«4.30 Западный вход. Никаких вопросов».

Бруно сжег записку и смыл пепел в умывальник.

 

Глава 8

Это случилось во время последнего представления следующим вечером официально это было открытием программы, хотя фактически они уже дали два представления — детский утренник и некий упрощенный вариант шоу днем.

Среди огромной аудитории царил тот восторженный энтузиазм, что когда это произошло, потрясение было сильнейшим.

В зале не было ни одного свободного места, было продано более 10 тысяч билетов. Атмосфера перед началом выступления была веселой, праздничной, наэлектризованной ожиданием. Женщины были одеты изящно и роскошно, как будто в город приехал Большой театр, а мужчины блистали в своих лучших костюмах или в усыпанных наградами мундирах. Сергиус, сидевший за Ринфилдом, выглядел ослепительно. За ними располагались Модес и Анжело. Последний пытался пренебрежительно не замечать общей атмосферы восхищения. Доктор Харпер, как обычно, сидел в переднем ряду со своим неизменным черным саквояжем под креслом.

Зрители, подогретые полными восторга репортажами, приготовились к чуду, в которое они должны были попасть этим вечером. Как бы в компенсацию за отсутствие «Слепых орлов», по радио перед началом представления было с сожалением объявлено о нездоровье двух воздушных гимнастов, остальные артисты, удивив даже Ринфилда, выступали триумфально. Зрители — более 10 тысяч — были очарованы.

Номера сменяли друг друга гладко и без задержек, этим особенно славился цирк, и каждый последующий номер был лучше предыдущего. Но всех в этот вечер превзошел Бруно. Он выступал с повязкой на глазах и в натянутом на голову капюшоне, и его программа, в которой ему помогали лишь две девушки, поддерживающие две свободные трапеции, идущая под мерную дробь барабанов, приковала взоры даже искушенных цирковых артистов. Апофеозом этого выступления было двойное сальто между двумя трапециями, когда его протянутые руки пропустили приближающуюся трапецию. Ощущалось физически, как замерли сердца зрителей — в отличие от болельщиков, любители цирка всегда желают благополучного исхода для артистов — и так же ощутимо было их облегчение, когда Бруно поймал трапецию согнутыми ногами. Чтобы показать, что это не случайность, Бруно продемонстрировал этот трюк еще дважды.

Зрители были в истерике. Дети и подростки визжали, мужчины кричали, женщины рыдали в облегчении — в зале царила такая какофония звуков, какой даже Ринфилд не слышал. Ведущему манежа понадобилось целых три минуты, чтобы успокоить публику.

Сергиус осторожно потер бровь шелковым платком.

— Сколько бы вы не платили нашему другу, все равно он стоит большего.

— Я плачу ему целое состояние, но я с вами согласен. Вы когда-нибудь видели нечто подобное?

— Никогда. И знаю, что такого больше не увижу.

— Почему?

Сергиус помедлил с ответом, и наконец сказал:

— В нашей стране есть старинная пословица: «Только раз в жизни человеку позволено играть с богами». А сегодняшний вечер и есть такой.

— Может быть, вы и правы, может быть.

Ринфилд с трудом расслышал его, он пытался что-то сказать своему соседу. Между верхней и нижней частью рта Сергиуса образовалась щель толщиной в миллиметр. Он позволил себе еще раз улыбнуться.

Вновь вспыхнул свет. Как обычно, во второй части своего номера Бруно выступал на низкой, если 20 футов можно было назвать невысокой проволоке, проходящей над ареной, где располагался Бейбацер со своими львами. Эта дюжина зверей не подпускала к себе никого, кроме хозяина.

Для первого путешествия над ареной и обратно на велосипеде и с балансирующим шестом Бруно — без обычной ноши, какой были его братья посчитал смехотворным демонстрировать акробатический баланс, который могли исполнить и другие цирковые артисты. Публика, казалось, чувствовала легкость выполнения этого номера и, ценя искусство, бесстрашие и мастерство, ждала чего-то необычного. И она его получила.

Следующий рейс над ареной он продолжал на машине с седлом, поднятым на четыре фута, с педалями под сиденьем и приводной цепью в четыре фута.

Он снова проехал взад и вперед над ареной, снова выполнил акробатические трюки, но на этот раз с большими усилиями, когда же он пересекал арену в третий раз, зрители явно забеспокоились: на этот раз седло было поднято на восемь футов и настолько же удлинилась цепь. Губы зрителей сжались в мрачном предчувствии, и беспокойство еще более возросло, когда достигнув середины троса, велосипед, если так можно было назвать это странное сооружение, начал угрожающе раскачиваться, а Бруно фактически отказался от самых элементарных попыток сохранить равновесие. Он начал балансировать лишь тогда, когда дыхание, пульс и адреналин в крови большинства зрителей подскочил до предела. В четвертый и последний заезд и сиденье и цепь достигли 12 футов. Теперь его голова была на высоте 16 футов от проволоки и в 30 от арены.

Сергиус посмотрел на Ринфилда, который нервно прижав руки ко рту, внимательно наблюдал номер.

— Этот ваш Бруно... он что, в доле с аптекарями, продающими успокоительное, или с врачами-кардиологами? — спросил он.

— Такого раньше не исполняли, полковник. Никто и не пытался.

Бруно начал раскачиваться сразу же после того, как съехал с платформы, но его сверхъестественное чувство баланса и невероятная реакция сводили колебания до минимума. На этот раз никакой акробатики и даже попыток ее. Глаза, сухожилия, мускулы, нервы сосредоточились на одном — на сохранении равновесия.

Неожиданно на полпути Бруно перестал крутить педали. Даже самые неискушенные зрители понимали, что это невероятно, что это самоубийство, когда фактор баланса достигнет критической величины, а он, похоже, уже прошел этот критический момент — только движение может восстановить равновесие.

— Это в последний раз, — сдавленным голосом прохрипел Ринфилд. Посмотрите на них! Только посмотрите на них!

Сергиус мельком взглянул на зрителей. Нетрудно было понять восклицание Ринфилда. Зритель может соучаствовать в опасности, когда она вполне приемлема, и это может доставлять ему удовольствие, но всегда опасность становится непереносимой и длительной, как в данном случае, удовольствие превращается в страх, в тревогу. Сжатые руки, стиснутые зубы, у многих отведенные взгляды, полные испуга — все это вряд ли снова привлечет толпу зрителей в цирк.

В течение десяти бесконечных секунд длилось это невыносимое напряжение, за это время колеса велосипеда не сдвинулись ни на дюйм, а угол раскачивания заметно увеличился. Тогда Бруно с силой нажал на педали.

Щелкнула цепь.

Не нашлось бы двух человек, сумевших одинаково объяснить то, что после этого произошло. Велосипед сразу же наклонился вправо — Бруно надавил на правую педаль, и бросил себя вперед. Руля, препятствовавшего его движению вперед, не было. С вытянутыми для амортизации руками он боком упал на проволоку, которая, казалось, обхватила его за внутренние части бедер и за горло, отчего голова его откинулась под непонятным углом. Затем тело соскользнуло с проволоки. Казалось, он повис на правой руке и подбородке, потом с проволоки соскользнула голова и он упал вниз на арену, приземлившись ногами на опилки, но тут же осел, словно сломанная кукла.

Бейбацер, у которого в этот момент сидели на овальных тумбах двенадцать львов, среагировал мгновенно. И Бруно и велосипед упали в центре арены и хорошо были видны львам, но они плохо реагируют на внезапное нарушение порядка, к которому привыкли.

А это вторжение было для них действительно внезапным. Трое львов в центре полукруга уже поднимались на все четыре лапы. Бейбацер наклонился и бросил им в глаза пригоршни песка. Они не сели, но временно ослепли и потеряли ориентировку. Двое из них принялись тереть лапами глаза.

Открылась дверь клетки и ассистент укротителя с клоуном вошли в клетку, подошли к Бруно, подняли его, вынесли из клетки и закрыли дверь.

Доктор Харпер тут же присоединился к ним. Он наклонился, быстро осмотрел Бруно, выпрямился и подал знак рукой, но в этом не было необходимости. Кан Дах с носилками был уже рядом.

Через три минуты последовало объявление, что у знаменитого «Слепого орла» лишь легкое сотрясение мозга, и что, вероятно, он повторит свое выступление на следующий день. Публика, непредсказуемая как и любая толпа, дружно поднялась на ноги и аплодировала целую минуту: лучше «Слепой орел» с сотрясением мозга, чем мертвый.

Представление продолжалось.

За кулисами же атмосфера была отнюдь не веселая, а скорее похоронная.

В комнате находились Харпер, Ринфилд, двое директоров из ассоциации цирков, Сергиус и седоусый джентльмен лет семидесяти. Он и Харпер находились в том конце комнаты, где все еще на носилках, поставленных на стол, лежал Бруно.

— Доктор Хасид, если бы вы могли лично осмотреть его, — предложил Харпер.

— Вряд ли есть в этом необходимость, — печально улыбнулся тот. Он посмотрел на одного из директоров по имени Армстронг. — Вы когда-нибудь видели мертвых? — Армстронг кивнул. — Потрогайте его лоб. Что скажете?

Армстронг, поколебавшись, положил ладонь на лоб Бруно, и тут же отдернул ее.

— Холодный... — он вздрогнул. — Он уже остыл.

Доктор Харпер обвязал голову Бруно белым полотенцем и накинул на него покрывало, которым были покрыты носилки, после чего отступил назад.

— Как говорят в Америке, — вздохнул Хасид, — врач есть врач и я не оскорблю коллегу. Но по законам нашей страны...

— По законам любой страны, — заявил Харпер, — иностранный врач не может констатировать смерть.

Взяв ручку, Хасид принялся заполнять бланк.

— Перелом позвоночника, второй и третий позвонок, вы сказали? Отрыв позвоночной ткани, — он выпрямился. — Если вы хотите, чтобы я договорился...

— Я уже договорился с санитарами. Морг госпиталя...

— В этом нет необходимости. Не более чем в ста метрах отсюда имеется похоронное бюро, — сообщил Сергиус.

— Да? Тогда все проще. Но в такое позднее время...

— Доктор Харпер...

— Мои извинения, полковник. Мистер Ринфилд, вы можете выделить мне двух человек, надежных и не болтливых?

— Джонни, ночной сторож.

— Пусть он отправится к поезду. У меня под кроватью черный чемодан.

Пусть он принесет его сюда.

* * *

Задняя комната похоронного бюро была ярко освещена неоновой лампой, подчеркивающей антисептическую гигиену обстановки — изразцовых стен, мраморного пола, раковины из нержавеющей стали. Вдоль одной из стен стояли гробы. В центре зала на мраморных столиках с металлическими ножками стояли еще три гроба. Рядом с ним переминался с ноги на ногу пухлый гробовщик, мужчина в глянцевых башмаках и с глянцевой макушкой. Его профессиональные чувства были глубоко попраны.

— Но нельзя так, прямо в гроб, я имею в виду, — возмутился он. — Есть вещи, которые необходимо соблюдать.

— Я сделаю все, что нужно. За всем необходимым уже послано.

— Но его понадобится вытащить.

— Он был моим другом. Я сделаю это.

— Но саван...

— Вам простительно не знать, что артистов цирка хоронят в их цирковой одежде.

— Все это неправильно. У нас своя этика. В нашей профессии...

— Полковник Сергиус... — утомленно произнес Харпер.

Сергиус кивнул, взял гробовщика за руку, отвел в сторону и что-то спокойно ему сказал. Через двадцать секунд он возвратился с гробовщиком, бледным как тень, и с ключом, который тот протянул Харперу.

— Бруно в вашем распоряжении, доктор Харпер, — он повернулся к Гробовщику. — Вы свободны.

Тот ушел.

— Я думаю, мы тоже пойдем, — сказал Ринфилд. — У меня в кабинете есть превосходная выпивка.

* * *

В кабинете сидела Мария с головой на сложенных руках. Когда они вошли, она подняла голову и взглянула на них невидящим взглядом.

Обеспокоенный Харпер подошел к ней, а Сергиус стал рядом: выражение симпатии на его физиономии атрофировалось уже много лет назад. Глаза Марии были влажными и припухшими, щеки ее горели. Ринфилд печально посмотрел на нее и неловко взял за руку.

— Извините меня, Мария. Я забыл... я не знал... через пару минут мы уйдем.

— Пожалуйста, все в порядке, — она вытерла лицо платком. Пожалуйста, не уходите.

Мужчины с явной неохотой остались. Ринфилд вытащил бутылку водки, а Харпер обратился к Марии со словами:

— Откуда ты узнала? Мне очень жаль, Мария, — он посмотрел на ее обручальное кольцо и отвел взгляд в сторону. — Откуда ты об этом узнала?

— Не знаю, я просто знала, — она опять вытерла слезы. — Да, я знала.

Я слышала объявление о его падении, но не вышла посмотреть, потому что боялась выходить. Я была уверена, что если бы он не разбился, то послал бы за мной, или вы послали бы за мной. Но никто не пришел.

Мужчины в молчании вышли. Харпер, выходивший последним, сказал ей:

— Я захвачу все необходимое. Через пару минут вернусь.

Он закрыл за собой дверь. Мария выждала некоторое время, поднялась, бросила взгляд в окно, открыла дверь и осторожно выскользнула наружу.

Вблизи никого не было. Она вернулась, закрыла дверь, заперла ее, выдвинула ящик стола, достала оттуда чашку и втерла еще немного глицерина себе в глаза и щеки. После этого она открыла дверь.

Вскоре вернулся Харпер с пальто. Он плеснул себе немного выпивки, посмотрел по сторонам, избегая взгляда девушки, точно не зная с чего начать. Затем он откашлялся и примирительно произнес:

— Я понимаю, что ты никогда не простишь мне этого, но я обязан тебе сказать. Понимаешь, я не знал, какой хорошей артисткой ты можешь быть. Я боялся, что не слишком хорошей, боялся, что чувства выдадут тебя.

— Мои чувства выдадут... Вы знаете, что Бруно и я... — она умолкла и затем поинтересовалась:

— Ради бога, что это значит?

Он широко улыбнулся.

— Вытри слезы, пойдем и ты все увидишь.

Первые проблески понимания появились на ее личике.

— Вы имеете в виду...

— Я имею в виду, что нужно пойти и посмотреть.

Бруно откинул покрывало и уселся в гробу. Без всякого энтузиазма он взглянул на Харпера и укоризненно произнес:

— Что-то вы не очень спешили. Как вам понравится лежать в гробу в ожидании, что какому-то помощнику гробовщика придет в голову придти сюда и заколотить крышку?

Мария спасла Харпера от необходимости отвечать. Когда Бруно, наконец, выпутался из покрывала, он мягко соскочил на пол, пошарил внутри гроба и вытащил мягкий полотняный мешок, из которого что-то капало.

— Кроме того, я насквозь промок, — вздохнул он.

— Что-о? — удивилась Мария.

— Небольшая уловка, моя дорогая, — Харпер взбадривающе улыбнулся. Мешок со льдом. Ведь было необходимо, чтобы у Бруно был холодный лоб. Но лед, к несчастью, тает. — Он поставил саквояж на гроб и открыл крышку. И увы, Бруно должен был еще немного пострадать: мы должны превратить его в нечто веселое и красивое.

Превращение заняло целых двадцать минут. Харпер ошибся в выборе профессии, он вполне подошел бы любой киностудии в качестве гримера.

Работал он споро, умело и явно получал от этого удовольствие.

Когда он закончил, Бруно взглянул на себя в большое зеркало и содрогнулся. Волосы светло-коричневого цвета были слишком длинными и лохматыми, светлые усы — роскошными, яркий полукруглый шрам, шедший ото лба к самому носу был, несомненно, результатом разбитой бутылки. Из одежды на нем была рубашка в белую и голубую полоску, горчичного цвета носки и ботинки такого отвратительного цвета. Кольца на его пальцах были обязаны своему происхождению ярмарке или рождественскому карнавалу.

— Можно сказать, красавец, — скривился Бруно. — Меня запросто можно сдать напрокат в качестве пугала. — Он бросил обескураживающий взгляд на Марию, чьи руки сдерживающе прикрыли рот, но не закрывали веселых морщинок вокруг глаз. Затем он взглянул на Харпера. — Это делает меня неузнаваемым?

— Совершенно верно. Это делает вас настолько приметным, что никому не захочется посмотреть на вас во второй раз, за исключением тех, кто захочет проверить, не обманулись ли его глаза в первый раз. Пусть незаметные серые люди крадутся по переулкам и привлекают любопытных. Вы — Джон Пейхас, торговец машинами из Восточной Германии. Паспорт и другие документы в вашем внутреннем кармане.

Бруно вытащил паспорт, весьма почтенного возраста документ, который подтверждал тот факт, что его владельцу по торговым делам пришлось побывать фактически во всех странах, лежащих за Железным Занавесом, и в некоторых из них по несколько раз. Он взглянул на фотографию, а затем в зеркало. Сходство было поразительным.

— Чтобы все это подготовить нужно было время. Где это делали, Харпер?

— В Штатах.

— И весь реквизит был у вас собой все это время? — Харпер кивнул. Вы должны были показать мне это пораньше, чтобы дать время привыкнуть к этому ужасному виду.

— Тогда бы вы отказались ехать, — Харпер взглянул на часы. Последний поезд прибывает через 15 минут. Машина вас ждет прямо на улице в сотне ярдов отсюда. Она доставит вас на станцию, где можете быть уверенными, вас заметят. Там сразу сядете в поезд. В этом чемодане необходимая одежда и туалетные принадлежности. На этой же машине доберетесь до отеля, где две недели назад для вас забронировали место.

— Вы все уже подготовили?

— Да. Точнее, это сделал один из наших агентов. Как говорят, наш человек в Крау, бесценный человек. В этом городе он может уладить все — он не последний винтик в муниципалитете. Один из его людей поведет машину.

Бруно задумчиво посмотрел на него.

— Вы все еще верите в жесткую игру, доктор Харпер.

— И поэтому жив, — он позволил себе терпеливый вздох. — Когда вы проведете большую часть своей сознательной жизни в приключениях, подобных этим, то обнаружите, что чем меньше люди знают, тем это для них безопаснее. Завтра утром Мария возьмет напрокат машину. В двух кварталах отсюда есть отель под названием «Охотничий рожок». Как только начнет смеркаться, будьте там. Она подъедет туда сразу после вас. Посмотрит на дверь и отойдет. Вы пойдете за ней. У вас необычайный дар чувствовать слежку, поэтому на этот счет я не беспокоюсь. Любые изменения плана и дальнейшие инструкции вам передаст Мария.

— Вы сказали, что ваш человек здесь может уладить все?

— Да, я это говорил.

— Пусть он достанет несколько шашек динамита и запалы, рассчитанные на десять секунд. Это можно устроить?

Харпер заколебался.

— Надеюсь. А зачем вам это?

— Об этом я скажу вам через пару дней. И это не потому, что я поступаю, как доктор Харпер, и не потому, что я играю в тайны. Я еще не уверен, но у меня выклевывается идея, как выбраться из Лабиана.

Тень беспокойства вновь омрачила чело девушки, но Бруно даже не взглянул в ее сторону.

— Полагаю, что есть шанс попасть туда незамеченным. Но не думаю, что мне удастся незамеченным выбраться оттуда. Ведь мне придется удирать оттуда весьма поспешно, и как только поднимется тревога, как все выходы автоматически перекроются. Поэтому, возможно, лучшим выходом для меня будет идти напролом.

— Кажется, вы говорили, что не хотите никого убивать? При взрыве могут погибнуть люди.

— Я буду осторожен, если получится, и употреблю динамит лишь в крайнем случае. Будем надеяться на лучшее. Так я получу динамит или нет?

— Вы должны дать мне время на раздумья.

— Послушайте, Харпер, я понимаю, что вы отвечаете за конечный результат, но здесь не вы главная фигура. Главная фигура — Я. Ведь я буду рисковать жизнью, чтобы проникнуть туда и выбраться живым и с положительным результатом. Не вы... Вы будете сидеть в безопасности и отречетесь от меня, если я провалюсь. — Он с отвращением поглядел на свою одежду. — Если я его не получу, можете примерить эти лохмотья сами.

— Повторяю, мне нужно время.

— Я не могу ждать! — Бруно положил локти на гроб. — Я жду всего пять секунд. Начинаю отсчитывать. Затем я сбрасываю эту чертову одежду и возвращаюсь в цирк. И желаю вам благополучно выбраться из этого положения.

Желаю вам также удачно объяснить полиции по поводу вашего заключения о моей смерти. Раз... два... три...

— Это шантаж!

— Что еще? Четыре...

— Хорошо, хорошо, вы получите ваши чертовы хлопушки, — Харпер на время замолк и недовольно добавил:

— Должен сказать, что с такой стороной вашей натуры я раньше не сталкивался.

— И я раньше не занимался этим дьявольским Лабианом. Теперь я его увидел. Пусть Мария завтра захватит с собой в машину динамит. Ринфилд о сегодняшней комедии знает?

— Конечно.

— Но существовал шанс, что Сергиус увяжется за вами сюда.

— Ну, последнее, что могло прийти ему в голову, что кто-то мог выбрать его округ в качестве места для самоубийства.

— Где деньги?

— У вас в другом кармане.

— На улице холодно.

— В машине лежит чудесное теплое пальто, — Харпер ухмыльнулся. Вы будете от него в восторге.

Бруно кивнул в сторону открытого гроба.

— А что с этим?

— Положим туда груз и закрепим крышку. Ваши похороны в понедельник утром.

— Я могу послать себе венок?

— Нежелательно, — Харпер тяжело вздохнул. — Вы всегда можете, конечно, смешаться с толпой, оплакивающей вас.

* * *

Через 40 минут Бруно уже находился в забронированном для него номере и разбирал свой багаж, время от времени бросая взор в сторону прекрасного теплого пальто, которым предусмотрительно снабдил его Харпер. Оно было из толстого нейлона в черно-белую полоску, и выглядело как меховое.

Несомненно, другого такого пальто не сыскать не только в Крау, но и в сотнях миль вокруг, и суматоху, которую он вызывал, двигаясь через вестибюль к администратору, не особенно усилила демонстрация всех цветов радуги, что была под этим пальто.

Бруно выключил свет, раздвинул шторы и выглянул наружу. Его комната выходила на заднюю сторону отеля, возвышаясь над узким проходом вдоль складов. Темнота еще не наступила, но сумерки уже сгущались. Менее чем в четырех футах проходила пожарная лестница — в сочетании с темным переулком это отличная комбинация для незаметного исчезновения из отеля. Все просто и безупречно.

В соответствии с указаниями Харпера Бруно спустился в ресторан пообедать. В его руках была восточно-берлинская газета, которую он обнаружил в своем чемодане. Харпер был такой человек, который придает большое значение самым незначительным деталям. Где ее добыл Харпер, Бруно не интересовало. Его появление не вызвало заметной сенсации — граждане города и приезжие были достаточно хорошо воспитаны. Но поднятые брови, улыбки и шепот вполне отчетливо показали, что его появление не осталось незамеченным. Он небрежно кинул взгляд по сторонам. Никого похожего на агента полиции, хотя ничего удивительно в этом не было: квалифицированных агентов обнаружить сложно. Бруно сделал заказ и погрузился в чтение газеты.

* * *

На следующий день в 8 утра он опять был в ресторане и снова читал газету, но на этот раз местную. Первое, на чем он споткнулся, был черная траурная рамка толщиной в полдюйма по центру первой страницы. Здесь он узнал, что этой ночью он скончался. Все любители циркового искусства глубоко скорбят, но больше всех, конечно, жители Крау. Там было много сентиментальных и философских сожалений о превратностях судьбы, приведших Бруно Вилдермена на родину для того, чтобы умереть. Похороны должны состояться в понедельник утром. Выражалась надежда, что сотни граждан Крау придут, чтобы отдать последний долг одному из наиболее известных сыновей города, величайшего воздушного гимнаста и канатоходца.

Позавтракав, Бруно забрал газету с собой в номер, нашел ножницы, вырезал некролог и, аккуратно сложил, спрятал в карман.

Днем он отправился по магазинам. Был холодный, но солнечный день, поэтому экстравагантное пальто осталось в номере. Это он сделал не из-за погоды и не из врожденной застенчивости. Оно было просто слишком громоздким, чтобы не привлекать внимания, даже если его свернуть.

Это был город, который он знал лучше всех городов на свете, и в нем он мог, не прилагая усилий, оторваться от любого хвоста. Через пять минут он уже знал, что за ним никто не следит. Он свернул в боковую улочку и вошел в галантерейный магазин. Хозяин, пожилой сутулый человек, чьи водянистые глаза прыгали за толстыми линзами очков — впрочем, если его и попросят когда-либо опознать Бруно, то встанет вопрос, в состоянии ли такой человек опознать даже членов своей семью — просто это была уникальная возможность продемонстрировать свои товары, которые валялись во всех углах. Бросалось в глаза отсутствие галстуков.

Бруно вышел из магазина с объемистым пакетом, завернутым в коричневую бумагу и обвязанную потертой бечевкой. Затем он зашел в общественную уборную и вышел оттуда совершенно преображенным. На нем была ветхая одежда в прорехах и заплатах, совсем не респектабельная, но мало отличавшаяся от одеяния большинства граждан, находившихся поблизости: засаленный берет на два размера больше, чем требовалось, закрывающий глаза, темный непромокаемый плащ в пятнах, невероятно мешковатые брюки, мятая рубашка без галстука, а каблуки стоптанных башмаков так износились, что пришлось косолапить. В довершение всего от него исходил такой дух, что прохожим приходилось держаться от него подальше, чтобы избавиться от блох, вшей и прочих паразитов. Торговец не пожалел на свои лохмотья дезинфицирующих средств.

Сжимая под мышкой коричневый пакет с прежней одеждой, Бруно не спеша брел по городу. Наступали сумерки. Он немного срезал путь, пересекая огромный парк, часть которого использовалась как городское кладбище.

Миновав железные ворота в высокой стене, он заинтересовался тем, как два человека при свете фонаря деловито копали. Заинтригованный, он подошел к ним, и мужчины выпрямились в неглубокой могиле, потирая затекшие спины.

— Поздновато работаете, друзья, — дружелюбно произнес он.

— Любого человека ожидает смерть, — сказал старший скучным голосом, затем добавил, получше всмотревшись:

— Как-то надо зарабатывать на жизнь.

Не желаешь ли нам помочь?

Бруно ощутил легкое дуновение ветерка, обошел могилу вокруг и поинтересовался:

— Для кого копаете?

— Для знаменитого американца, хотя родился он и вырос здесь. Я отлично знал его бабушку. Это некий Вилдермен. Он приехал с цирком и погиб из-за несчастного случая. В понедельник здесь соберется куча народу. Мы с Иоганном приоденемся по такому случаю.

— Несчастный случай? — Бруно покачал головой. — Ох уж эти чертовы автобусы. Сколько раз...

Его прервал более молодой мужчина:

— Нет, старик. Он сорвался с каната и сломал шею, — мужчина воткнул лопату в землю. — Ну, так ты надумал? Нам надо работать.

Бруно пробормотал извинения и потащился прочь. Через пять минут он был в «Охотничьем рожке», где прежде чем получить кофе, ему пришлось показать деньги официанту со сморщенным носом. Минут через 15 в дверях показалась Мария. Она лениво оглядела зал, никого не узнала, немного помешкала и вышла. Бруно не спеша поднялся и направился к выходу.

Очутившись на улице, он убыстрил шаг и через минуту был от нее уже в нескольких шагах.

— Где машина? — буркнул он.

— Боже, так это ты? — обернулась она.

— Умерь свои эмоции. Где машина?

— За углом.

— За тобой следовала какая-нибудь машина?

— Нет.

Машина оказалась изрядно поношенным фольксвагеном, который был довольно распространенной машиной в Крау. Машина стояла под уличным фонарем. Бруно сел за руль, а Мария расположилась рядом с ним. Ее передернуло от отвращения от вони одежды.

— Боже, откуда этот отвратительный запах?

— От меня? Ты думаешь от меня? Да, ты права, от меня.

— Я так и подумала, но...

— Это дезинфекция. Очень сильная, но дезинфекция. Можешь использовать ее при случае. Страшно бодрит.

— Это удивительно противная дезинфекция. Боже...

— Маскировка, — спокойно произнес он. — Надеюсь, ты не думаешь, что это мой любимый стиль одежды? Мне кажется, доктор Харпер недооценивает полковника Сергиуса. Я могу быть Джоном Пейхасом, гражданином с высоким положением из дружественной страны, но я все же из Восточной Германии. Я иностранец, и можно быть уверенным в том, что у Сергиуса на учете любой подобный тип в радиусе 20 миль от Крау. Если ему потребуется, он в течение десяти минут будет знать все о любом иностранце, появившемся в любом отеле города. И у него будет полное мое описание. Документы в порядке, и вторично он обо мне не вспомнит. Но он сможет вновь вспомнить обо мне, если ему станет известно, что респектабельный представитель крупной фирмы оказался в такой дыре, как «Охотничий рожок», или припарковался в тени Лабиана. Как ты думаешь?

— Согласна. В таком случае остается только одно, — Мария открыла сумочку, вытащила оттуда аэрозольную упаковку одеколона и щедро побрызгала вокруг себя, затем на Бруно. Когда она закончила с этим, Бруно фыркнул.

— Дезинфекция победила, — объявил он, и действительно, вместо того, чтобы нейтрализовать запах, одеколон просто с ним смешался. Бруно опустил стекло и быстро глянул в зеркало заднего обзора. Он петлял по темным улицам и переулкам до тех пор, пока не посчитал, что любой хвост, даже если он и был, давно потерял его след. По пути они еще раз обсудили план проникновения в Лабиан во вторник ночью.

— То, что я просил, достали? — осведомился он.

— В багажнике. Правда, не совсем то, что ты просил. Человек Харпера не смог достать динамит. И он сказал, что с этом пакостью необходимо быть очень осторожным — кажется, она взрывается даже от взгляда.

— Боже милостивый! Не хочешь ли ты сказать, что это нитроглицерин?

— Нет, это аматол.

— Тогда сойдет. Это он опасался за детонаторы. Гремучая ртуть, не так ли?

— Да, так он сказал.

— 77 гран. Очень температурная дрянь. Ко всему этому должен быть бикфордов шнур и химический воспламенитель.

— Да, и об этом он говорил, — она странно посмотрела на него. — Когда это ты стал экспертом по взрывчатке?

— Я не стал им. Просто несколько лет назад я читал об этом, а теперь выдаю информацию.

— У тебя, вероятно, целая картотека. Ведь такие вещи легко и быстро забываются. Как ты все помнишь?

— Если бы я знал, что меня ожидает в будущем, кроме дурачества на трапеции? Ладно, мне еще кое-что понадобится. Прежде всего, большой кусок резины или кожи.

Она взяла его за руку и поинтересовалась:

— Зачем тебе это? — но ее глаза говорили ему, что она догадывается зачем.

— А о чем ты подумала? Конечно, чтобы набросить это на проклятый электрический забор. Акробатического коврика будет достаточно. Затем мне понадобится веревка с металлическим крюком. Все это нужно добыть как можно скорее. Пусть этим займется Харпер и положит все необходимое в багажник машины. Позавтракаешь завтра со мной?

— Что?

— Я хочу видеть все это.

— О, я бы хотела... — она глубоко вздохнула. — Нет, не могу, пока ты в этой ужасной одежде. Да и не в этом причина. Тебя не пустят ни в один приличный ресторан.

— Я переоденусь.

— Но если нас увидят вдвоем, да еще днем, я думаю...

— В десяти милях отсюда в прелестной маленькой деревушке есть великолепный маленький отель. Там нас никто не знает и никто не станет искать — я умер. Чуть не забыл! Час назад я разговаривал с парой могильщиков.

— Мы снова обрели чувство юмора?

— Очень любопытный факт.

— В «Охотничьем рожке»?

— На кладбище. Я спросил их для кого они копают могилу, а они ответили, что для меня. То есть для американца, который сверзился с каната. Не каждый получает удовольствие, наблюдая, как для него копают могилу. Очень аккуратно работают.

— Пожалуйста, — она задрожала, — как ты можешь?

— Извини. Это и впрямь не смешно, мне только показалось. Так вот, ты отправишься в эту деревню — она называется Волчуки — на машине, а я поеду поездом. Встретимся мы на станции. Сейчас мы можем смотаться на вокзал и взглянуть на расписание. Конечно, ты должна спросить разрешение у доктора Харпера.

* * *

На металлическом столике, находившемся в по-спартански обставленной, с преобладанием металлических предметов, комнате, вращались катушки магнитофона. За столом сидел полковник Сергиус и капитан Модес. Оба были в наушниках. В добавление к ним у полковника была сигара, рюмка водки и самая блаженная улыбка из тех, что могла появиться на его физиономии.

Капитан Модес тоже позволил себе довольно широкую ухмылку. Анжело сидел отдельно в углу и, хотя у него не было ни наушников, ни водки, тоже улыбался. Если был счастлив полковник — он тоже был счастлив.

* * *

Изучив расписание на вокзале в Крау, Бруно возвратился к машине.

— Есть подходящий поезд. Встречай меня в полдень на станции Волчуки.

Ты ее легко найдешь — в деревне не более полусотни домов. Знаешь, где она расположена?

— В отделении для перчаток есть карта. Я посмотрела, сейчас найду.

Бруно вывел машину на центральную улицу и остановил машину прямо напротив переулка, примыкающего к южной стороне Лабиана. Он не был пустынен — там стояли, очевидно припаркованные на ночь два грузовика и легковушка. По тому, как они совершенно беззаботно расположились в непосредственной близости от Лабиана, можно было считать, что против стоянки транспорта возражений не имелось. Бруно запомнил эту мелочь на будущее.

— Теперь не забудь передать доктору Харперу все, о чем мы договорились. И еще не забудь для пользы дела, что для всех наивных прохожих мы парочка влюбленных. Дорогая Мария, это для практики, — сказал он и потянулся к девушке.

— Да, Бруно, — натянуто промолвила она. — Мы скоро поженимся, Бруно.

— Очень скоро, любовь моя.

Они замолчали, их взгляды были устремлены в переулок, Мария безотрывно, Бруно — почти безотрывно.

* * *

В своей штаб-квартире полковник Сергиус издавал кашляющие звуки. Нет, он не поперхнулся, просто он так смеялся. Он кивнул Анжело, чтобы тот плеснул ему в рюмку немного спиртного, и жестом дал понять, что сержант может налить и себе для бодрости духа. Анжело от удивления чуть не раздавил в руке бутылку водки, улыбнулся и быстро, пока полковник не передумал, выполнил указание. Это был беспрецедентный случай...

* * *

Бруно внезапно развернулся, обнял Марию и страстно поцеловал. Она на мгновение уставилась на него, широко раскрыв глаза, затем высвободилась из его объятий и тут же напряглась, услышав повелительный стук в стекло. Она отпрянула от Бруно и быстро посмотрела наружу. Двое огромных полицейских, вооруженных обычным револьверами и дубинками, наклонились, чтобы заглянуть внутрь машины. Хотя они были в форме и вооружены, они не соответствовали тому типу полицейских из-за Железного Занавеса, которые распространены на Западе. У них были почти добродушные лица. Тот, что покрупнее, принюхался.

— В этой машине весьма странный запах.

— Боюсь, что я разлила флакон духов, — промолвила Мария.

Бруно, слегка заикаясь, добавил:

— В чем дело, офицер? Это моя невеста, — он продемонстрировал левую руку Марии с кольцом, чтобы не оставалось никаких сомнений. — Конечно, нет закона...

— Конечно, нет, — полицейский доверительно положил локти на опущенное стекло. — Но есть закон, запрещающий стоянку на центральной улице.

— Ох, извините! Я не думал...

— Это все запах, добродушно улыбнулся полицейский. — У вас задурманенные мозги.

— Да, офицер, — Бруно слабо улыбнулся. — Ничего, если мы встанем возле тех грузовиков?

— Конечно, только не замерзните в машине. Слышишь, приятель?

— Да.

— Если ты так любишь невесту, почему бы тебе не купить ей флакончик приличных духов? Не обязательно дорогих...

Полицейский выпрямился и отошел с напарником.

Мария, вспомнив свою кратковременную уступку Бруно, произнесла прерывающимся голоском:

— Что ж, спасибо. На мгновение я подумала, что ты нашел меня неотразимой.

— Всегда посматривай в зеркало заднего вида. Это очень важно, понимаешь?

Она скорчила ему потешную гримаску, а он направил машину в Южный переулок.

* * *

Оба полицейских смотрели, как они припарковываются. Потом они вышли из пределов видимости машины. Старший из них вытащил рацию из нагрудного кармана, нажал кнопку и произнес:

— Они припарковываются в Южном переулке возле Лабиана, полковник.

— Отлично, — даже на фоне многочисленных помех и посмеивания, можно было безошибочно узнать голос Сергиуса. — Теперь можете оставить этих влюбленных пташек.

* * *

Чтобы установить наличие внешней охраны, Бруно и Марии понадобилось несколько минут. Их было трое. Они составляли постоянный патруль, совершая обход вокруг здания вне зоны видимости друг друга. Энтузиазм бдительных часовых не был им присущ. Не смотря по сторонам, опустив взгляд в землю, с трудом волоча ноги, они производили впечатление жалких людей, дрожащих от холода и живущих мечтой об отдыхе. Они патрулировали по ночам вокруг Лабиана уже по десять лет, а кое-кто и по двадцать. И ничего необычного не случалось, да и не могло случиться.

Бруно и Мария видели, как с двух вышек время от времени пробегал луч прожектора по стенам. Никакой закономерности в их включении не было: похоже, все зависело от каприза часового.

Через двадцать минут Бруно подъехал к общественному туалету, постоянным посетителем которого он стал этим вечером. Он вышел из машины, раскованно поцеловал Марию на прощание, когда она заняла место водителя, и скрылся в туалете. Когда он вышел оттуда с коричневым пакетом под мышкой, который содержал ветхую одежду и аматол, на нем красовался оригинальный предмет славы.

 

Глава 9

На следующий день ровно в полдень Бруно поджидал Марию на станции Волчуки. Стоял чудесный безоблачный день, но легкий ветерок с востока был порывистым и холодным. Во время поездки Бруно изучал красочный некролог в воскресной газете Крау.

Он был удивлен богатством и разнообразием своей карьеры, своим международным успехом везде, где он появлялся, своим непостижимым искусством, которое он демонстрировал везде и всюду. Особенно его тронул тот факт, что он всегда был очень добр с детьми. В некрологе было достаточно деталей, чтобы понять, что репортер действительно брал интервью у кого-то из артистов цирка, человека, обладающего непоколебимым чувством юмора. Он был уверен, что это дело рук не Ринфилда. Виновником, скорее всего, был Кан Дах. Некролог, как понял Бруно, был вступлением к завтрашней церемонии — похороны в 11 утра обещали быть блистательным и выдающимся событием.

Бруно аккуратно вырезал некролог и присоединил его к вырезкам из вчерашних газет.

Отель, как помнил он, находился в двух милях отсюда. Проехав мимо, он съехал с дороги, вылез, открыл багажник, бегло осмотрел коврик и металлический крюк, привязанный к веревке, закрыл багажник и вернулся на прежнее место.

— И коврик, и веревка в самый раз. Пусть они останутся там до вторника. До какого числа ты взяла машину?

— До среды.

Они свернули с шоссе и немного проехали по узкой тропке, затем въехали на к нему со словами:

— Как вы посмотрите, если мы пересядем к окну? — Мария удивленно уставилась на него. — Сегодня такой чудесный день.

— Конечно, сэр.

Когда они пересели, Мария заметила:

— Прелестей сегодняшнего дня я отсюда не вижу. Единственное, что я вижу, это заднюю стенку развалившегося сарая. Зачем мы пересели?

— Я хочу сидеть спиной к залу, чтобы никто не видел наших физиономий.

— Ты тут кого-нибудь знаешь?

— Нет, но от станции нас вел серый «фольксваген». Когда мы съехали с дороги и остановились, он проехал дальше и подождал, пока мы проедем мимо него, а затем вновь устроился сзади. Сейчас его водитель сидит лицом к тому столику, где мы сидели раньше. Вполне может быть, что он умеет читать по губам.

Она была раздосадована.

— Это же моя работа — замечать подобные вещи.

— Давай поменяемся работами.

— Совсем не смешно, — проронила она и улыбнулась назло себе. — Я как-то не представляю себя отчаянной девчонкой, раскачивающейся на трапеции. Я не могу даже стоять на балконе первого этажа, и даже на стуле, без головокружения. Видишь, с кем ты связался? — ее улыбка увяла. — Я, может быть, улыбаюсь, Бруно, но на душе кошки скребут. Я боюсь. Вот видишь, с кем ты связался? Ладно, спасибо хотя бы за то, что ты не смеешься надо мной. А почему за нами хвост, Бруно? Кто мог узнать, что мы здесь? И за кем они следят — за тобой или за мной?

— За мной.

— Откуда такая уверенность?

— За тобой был хвост?

— Нет. Я запомнила твою лекцию об использовании зеркала заднего обзора. Когда я вела машину, то много раз смотрела в него. За мной никто не ехал. Я дважды останавливалась.

— Вот поэтому хвост за мной. Но нечего беспокоиться. В этом я вижу жесткую руку Харпера. Таков склад ума старого агента ЦРУ, никогда и никому не верить. Я убежден, что половина разведчиков и контрразведчиков проводит львиную часть своего времени, следя за другой половиной. И действительно, откуда он может знать, что я не собираюсь остаться на родине, в своем родном Крау? Я не упрекаю его за это. Для нашего доброго доктора это, конечно, весьма трудная задача. Сто против одного, что за нами следит тот человек, которого он назвал «свой человек в Крау». Сделай мне одолжение, когда вернешься в цирковой поезд, подойди к Харперу и спроси его об этом прямо.

— Ты действительно так считаешь? — засомневалась Мария.

— Я уверен.

После завтрака они снова поехали на станцию, преследуемые серым «фольксвагеном». Бруно остановил машину у платформы и спросил:

— Вечером увидимся?

— Да, конечно, — но девушка тут же заколебалась. — А это не опасно?

— Нисколько. Пройди пару сотен ярдов на юг от отеля. Там имеется кафе. Буду там в девять часов. — Он обнял ее. — Не смотри так печально, Мария.

— Я не печальна.

— Ты не хочешь приходить?

— Нет, хочу. Я хочу быть с тобой каждую минуту.

— Доктор Харпер этого не одобрит.

— Думаю, что да, — она взяла его лицо в свои руки и долго смотрела ему в глаза. — Ты когда-нибудь думал, что скоро окончится отпущенное нам время? — она вздрогнула. — Я чувствую топот ног по моей могиле.

— Скажи ему, чтобы убирался, — улыбнулся Бруно.

Не взглянув на него, она завела машину и уехала. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась.

* * *

Бруно лежал на кровати в своем номере, когда зазвонил телефон.

Дежурная телефонистка спросила, он ли мистер Пейхас, и когда он это подтвердил, она соединила его с абонентом. Это была Мария.

— Таня, — сказал он, — какой приятный сюрприз!

Последовала короткая пауза, пока она осваивалась со своим новым именем, — затем сообщила:

— Ты оказался прав. Над нами наблюдал наш общий друг, который взял на себя ответственность за все происходящее за завтраком.

— Джон Пейхас, как всегда, прав. Увидимся в условленное время.

* * *

В шесть вечера уже полностью стемнело. Температура упала значительно ниже нуля. Дул слабый ветерок и клочья медленно двигающихся облаков время от времени закрывали светившую в три четверти луну. Большая часть небосвода была чистой и сверкала звездами.

Стоянка грузовых машин возле отеля для водителей, в трех милях к югу от города, была заполнена почти до отказа. Из сияющего желтым цветом длинного одноэтажного кафе раздавались звуки музыкального автомата. Кафе не знало отбоя от посетителей: в него постоянно то входили, то выходили.

Один из водителей, мужчина средних лет в поношенной одежде, вышел из кафе и сел в свою машину — огромный пустой фургон. Между кабиной и кузовом перегородки не было. Водитель включил зажигание, но, прежде чем успел коснуться педали газа, потерял сознание и свалился на руль. Пара гигантских рук взяла его под мышки, оторвала от сидения, словно куклу, и уложила на пол в кузов.

Макуэло залепил рот пластырем несчастному водителю, и завязал ему глаза.

— Я огорчен, что мы обошлись таким образом с невинным водителем, вздохнул он.

— Согласен, согласен, — Кан Дах печально покачал головой и завязал последний узел на груди их жертвы. — Но так надежней. Кроме того, радостно добавил он, — он может оказаться не совсем уж невинным человеком.

Рон Росбак, привязывающий лодыжки водителя к борту не считал, что ситуация нуждается в комментариях.

В кузове находились лассо, шпагат, прочный шнур и большие бухты нейлонового каната — больше всего поражала его прочность и толщина, и то, что на нем были узлы, завязанные с интервалом в восемнадцать дюймов.

* * *

В 18.15 вечера Бруно, одетый в свой экстравагантный костюм, покинул отель. Он шагал неторопливой походкой человека, которому некуда спешить, а на самом деле он страшно опасался за шесть ртутных взрывателей, привязанных к его подолу. Широкое пальто скрывало их.

Как и подобает человеку, не стесненному временем, он брел, как бы наобум, не придерживаясь определенного маршрута. Большую часть времени он потратил, останавливаясь и глазея на витрины попадающихся магазинов.

Наконец, свернув за угол, он ускорил шаг и нырнул в густую тень подъезда.

Темная фигура человека в дождевике свернула вслед за ним, замешкалась, дернулась вперед, проскочила мимо того мета, где затаившись стоял Бруно, затем присела на колени и тут же была застигнута врасплох, когда правая рука Бруно схватила человека за правое ухо. Он поднял его одной рукой, а другой быстро прошелся по его карманам и выудил оттуда автоматический пистолет с глушителем. Предохранитель был снят.

— Шагай! — приказал Бруно.

* * *

Фургон со всем необходимым для проникновения в Лабиан стоял среди пяти грузовиков в Южном переулке. Бруно заметил его сразу же, как остановился, приятельски поддерживая под руку свою недавнюю тень. Он сделал эту благоразумную остановку, потому что с другой стороны переулка шел охранник с автоматом наперевес. Судя по тому, как он шел, его мысли витали где-то далеко-далеко. Как и те стражники, что патрулировали прошлым вечером, он вяло тащился вперед, удрученный холодом и погруженный в свои заботы. Бруно посильнее толкнул своего спутника пистолетом.

— Только пикни, и ты покойник.

Было очевидно, что тот все уловил. Сочетание страха и холода превратили его в столб. Как только охранник свернул на Центральную улицу, а по его виду нельзя было сказать, что он из тех, кто способен оглянуться через плечо, Бруно повел своего пленника к группе грузовиков, тем более, что с другого конца переулка никто не мог это увидеть.

Подталкивая его впереди себя, Бруно осторожно провел его между третьим и четвертым грузовиками и посмотрел направо. Из-за юго-восточного угла появился второй охранник и направился к Южному переулку. Бруно отошел к тротуару. Не было никаких гарантий того, что пленник будет вести себя спокойно. Человек без сознания надежней, поэтому Бруно крепко ударил его так, что тот свалился без сознания на землю. Патрульный прошел по другой стороне переулка. Бруно взвалил пленника на плечо и отволок к предусмотрительно открытой двери фургона: кто-то внимательно следил за всем через ветровое стекло. Кан Дах в один миг втащил потерявшего сознание человека внутрь. Следом влез Бруно.

— Росбак в пути? Он должен мне притащить небольшую игрушку из поезда.

— Да.

Кан Дах, за которым последовал и Макуэло, спрыгнул на землю, лег посреди переулка, вытащил из кармана бутылку виски, щедро плеснул себе на лицо и на плечи, после чего вытянулся, сжимая бутылку в руке. Другой рукой он прикрыл лицо.

Из-за юго-восточного угла появился охранник и сразу заметил Кан Даха.

На мгновение он замер, как вкопанный и, не заметив опасности, устремился к распростертому телу мужчины. Подойдя немного ближе, он взял автомат наизготовку и стал медленно и осторожно приближаться. С пятнадцати футов он, несомненно не промахнется, но также несомненно не промахнется и Макуэло с двадцати футов. Рукоятка ножа угодила охраннику точно между глаз, и Кан Дах, подхватив падающего, немедленно втащил его в фургон. За последующие десять секунд, Макуэло поднял нож и вернулся в укрытие, а Дах вновь улегся на мостовой. Бруно нисколько не сомневался в своих помощниках. Он даже не удосужился поглядеть, как проходит операция по удалению охраны, а ограничился тем, что стал укладывать тела, затыкать рты и завязывать глаза. Через шесть минут в фургоне лежало уже пять человек, совершенно беспомощных и молчаливых. Трое из них уже пришли в сознание, но ничего не могли сделать. Артисты цирка мастера вязать узлы, ведь от этого искусства зачастую зависят их собственные жизни.

Из фургона вышли трое. Кан Дах держал в кармане пару парусиновых туфель, а в руках нес небольшой, но массивный ломик. У Бруно был фонарик, с плеча свисал полиэтиленовый сверток с кусками разборного щита, а в кармане находился пакет со всем необходимым. Макуэло, помимо набора метательных ножей, нес с собой кусачки с надежно заизолированными ручками.

Взрыватели для аматола Бруно оставил в фургоне.

Они прошли по переулку на восток. Неожиданно появилась предательская луна и их стало видно, как на ладони, но несмотря на это, они продолжали движение вперед, ведь у них не было другого выбора, хотя их груз мог показаться постороннему наблюдателю не совсем обычным. К тому времени, когда они достигли энергостанции, находящейся в трехстах футах от тюремной стороны Лабиана, луна снова скрылась за облаками. Охранниками и не пахло, единственной защитой здания служила массивная стальная сеть, закрепленная на стальных столбах. Сеть поднималась на шесть футов, а поверху ее шла колючая проволока.

Бруно взял у Кан Даха ломик, воткнул его конец в землю, а другому, быстро отступив на два шага, позволил опуститься на сетку ограждения. Не последовало ни взрыва, ни электрической дуги, ни вспышки, ни искр. Сеть, как и думал Бруно, не была под напряжением. Только псих мог пропустить две тысячи вольт там, где часто ходят люди, но у него не было гарантии, что он не имеет дела со психами. Макуэло принялся кусачками проделывать проход в сетке. Бруно вытащил красную авторучку и задумчиво нажал на кнопку. Как Дах с любопытством уставился на него.

— Не поздновато ли ты собрался писать завещание?

— Эту игрушку дал мне доктор Харпер. Стреляет анестезирующими ампулами.

Один за другим они проскользнули в дыру, проделанную Макуэло. Они прошли несколько шагов и обнаружили, что отсутствие патрулей компенсируется собаками в лице трех доберманов, выскочивших на них. Первый пес сдох прямо в прыжке — нож, брошенный Макуэло застрял в его глотке. Кан Дах просто сломал своему псу позвоночник. Третий пес пытался сбить с ног Бруно, но раньше, чем он успел приблизиться, в его грудь вонзилась ампула.

Собака дважды крутанулась, свалилась на землю и замерла.

Путь к энергостанции был свободен, но металлическая дверь была заперта. Бруно приложил к ней ухо и тут же отпрянул в сторону. Даже снаружи вой вращающихся турбин и генераторов болезненно отражался на барабанных перепонках. Слева от двери на высоте десяти футов находилось раскрытое окно. Бруно взглянул на Даха. Тот приблизился, обхватил его за лодыжки и без усилий поднял наверх, точно на лифте.

В помещении никого не оказалось, не считая человека, сидящего за огороженным стеклом контрольным пунктом. На голове у него была пара антифонов, которые Бруно сперва принял за наушники. Он вернулся на землю.

— Пожалуйста дверь, Кан Дах. Нет, не здесь, в районе ручки.

— Конструкторы всякий раз допускают одну и ту же ошибку. Петли у них всегда слабее запоров.

Он вставил конец ломика между стеной и дверью и снял ее с петель. С досадой взглянул на согнувшийся ломик, и разжал его руками, словно он был сделан из пластилина.

За 20 секунд, не укрываясь, они добрались до стеклянной перегородки контрольного пункта. Дежурный инженер, уставившийся на приборы, был от них не более чем в восьми футах, но не замечал присутствия посторонних. Бруно потрогал дверь. Она была заперта. Он взглянул на друзей, те кивнули. Один взмах ломика и стекло посыпалось из оконного проема. Даже в антифонах инженер услышал звон разбитого стекла. Он крутанулся на вращающемся кресле и успел на долю секунды заметить три смутных силуэта в своей комнате, прежде чем рукоятка ножа Макуэло ударила его в лоб.

Бруно пролез через выбитое стекло и повернул изнутри ключ. Все вошли внутрь, и пока Кан Дах и Макуэло пеленали отключившегося инженера, Бруно внимательно изучал металлическую панель с набором переключателей. Он выбрал один из них и повернул на 90 градусов.

— Уверен? — спросил Кан Дах.

— Да, он маркирован.

— А если ошибка?

— Поджарюсь.

Бруно сел в освободившееся кресло, снял ботинки и заменил их парусиновыми туфлями, в которых он обычно работал на высоте. Свои ботинки он протянул Даху, который осведомился:

— Ты будешь в маске с капюшоном?

— Бруно поглядел на свой костюм.

— А если на мне будет маска, то они меня не узнают?

— Ты прав.

— Мне все равно, узнают меня или нет, я ведь не собираюсь раскланиваться по окончании представления. Важно, чтобы не узнали тебя, Макуэло и Росбака.

— Представление продолжается?

Бруно кивнул и вышел. Желая узнать продолжительность действия анестезирующего заряда, он остановился, потрогал собаку и выпрямился. Тело собаки было холодным.

Перед ним было несколько опор высоковольтного кабеля, каждая приблизительно 80 футов высотой. Он выбрал самую западную и начал на нее подниматься. Кан Дах и Макуэло вышли в проделанное в сетке отверстие.

Подъем не составил никаких трудностей. Хотя стояла ночь и луна спряталась в облаках, Бруно двигался вверх, как обыкновенный человек взбирается по обычной лестнице при дневном свете. Забравшись на верхнюю поперечину, он освободил шесты, снял обертку, которую засунул в карман, и аккуратно сложил три части шеста вместе: получился шест для балансировки.

Он сделал первый шаг, наступив для пробы на опорный изолятор стального кабеля, ведущего в сторону Лабиана. На мгновение он заколебался, но затем решил, что колебания к успеху не приведут. Если он выключил не тот предохранитель, то об этом он все равно не сможет узнать. Он коснулся кабеля.

Да, он выбрал правильный переключатель. На ощупь кабель был холодным, как лед, но что очень важно — не обледенелым. Дул ветер, но не сильный и не порывистый. Было холодно, но это обстоятельство не стоило принимать во внимание. К тому времени, когда он покроет расстояние в триста ярдов, он будет мокрым от пота. Больше он не стал выжидать. Балансируя шестом, он осторожно прошел дальше и ступил на кабель.

* * *

Росбак ступил на ступеньку площадки вагона, вытянул шею и внимательно всмотрелся от начала до конца состава. Никого не заметив, он проскочил оставшиеся ступеньки и быстрым шагом направился прочь от поезда. Это он проделал потому, что не имел права покидать поезда, когда ему захочется, и даже не потому, что могли увидеть его ношу: два мешка, в которых он обычно переносил лассо и металлические штыри, используемые им вместо мишеней во время представления, просто определенное любопытство могло вызвать то, что он сошел с циркового поезда за четыре вагона от собственного.

Он забрался в маленькую «шкоду», на которой сюда прибыл, перегнал ее на сотню ярдов поближе к Лабиану и быстрым шагом пошел пешком, пока не вышел к маленькому переулку. Свернув в него, он прошел через калитку в заборе, подпрыгнул и, уцепившись за нижнюю перекладину пожарной лестницы принялся быстро взбираться по ней, пока не очутился на крыше. Перебраться на противоположную сторону крыши было все равно, что продираться сквозь джунгли Амазонки. Растительность, на которую он наткнулся, представляла собой кусты и растения, посаженные в кадушки и корыта, образующие над Центральной улицей живую изгородь. Но это была та самая крыша, на которую указал ему доктор Харпер во время их первой поездки по городу со станции к Зимнему Дворцу.

Росбак раздвинул живую изгородь и внимательно посмотрел вперед и вверх. Сразу все стало ясно. Через крышу он все же прошел, но через улицу и на 15 футов выше другой крыши находилась наблюдательная вышка. Она явно предназначалась для одного человека, и Росбак ясно видел единственного ее обитателя. Внезапно ожил установленный на два фута над вышкой прожектор с дистанционным управлением. Световая дорожка пробежала по западному периметру и погасла, чтобы не ослепить часового на северо-западной вышке.

Луч погас, но тут же ожил вновь, чтобы пройтись на этот раз по южному периметру, и опять погас. Похоже, что часовой не очень спешил зажечь его снова, он закурил сигарету и поднес ко рту что-то похожее на фляжку.

Росбак надеялся, что положение с освещением так и останется. Изогнутые шипы электрического забора были на одном уровне с основанием вышки. Это расстояние составляло около сорока футов. Росбак отступил на шаг от живой изгороди, мысленно благодаря того садовода, чья тяга к уединению позволила ему встать во весь рост, сбросил с плеча бухту веревки и взял в правую руку около восьми петель. Свободный конец веревки уже был завязан подвижной петлей. Сама по себе веревка вряд ли была толще обычной бельевой и годилась разве что для перевязывания пакетов. Но на самом деле она была сделана из армированного сталью нейлона и выдерживала на разрыв тысячу четыреста фунтов. Он снова раздвинул изгородь и посмотрел вниз. Кан Дах и Макуэло стояли, беспечно болтая, на углу Центральной улицы и Южного переулка. На Центральной улице не было никаких признаков жизни, кроме изредка мчавшихся по ней автомобилей, которые не вызывали беспокойства: ни один водитель не будет ночью глазеть наверх.

Росбак встал на парапет, крутанул веревкой над головой и на втором обороте отпустил ее. Как показалось, веревка с небрежной легкостью взвилась вперед и точно легла на два выбранных им шипа забора. Росбак не собирался туго затягивать петлю. Потом он смотал оставшуюся часть веревки и перебросил ее через улицу, так что она легла прямо к ногам Кана Даха и Макуэло. Они подобрали веревку и скрылись вдоль Южного переулка — веревка натянулась и улеглась у основания шипов.

* * *

Первую половину пути по кабелю Бруно прошел, не испытывая особых затруднений. Вторая половина пути стала настоящим испытанием его силы, реакции и чувства равновесия. Он не обращал внимания на провисание кабеля и на крутизну его подъема, ни даже на частые и резкие порывы ветра. Они стали сильными и раскачивали кабель. Если бы на нем был хотя бы тончайший слой льда, Бруно не смог бы идти, но даже если бы лед и был, то он все равно пошел вперед.

Кабель соединялся с гигантским изолятором, который удерживался двумя растяжками, прикрепленными к стене. За этим изолятором кабель проходил сквозь другой изолятор на цоколе высоковольтного переключателя, закрытого пластиковым колпаком. Если выключить этот переключатель, то это исключит опасность того, что кто-то обнаружит обесточенную Бруно цепь. Но этот выключатель, хотя и погруженный в масло, мог создать достаточно шума, чтобы привлечь внимание часового на юго-восточной вышке, которая находилась не далее десяти футов. Бруно решил отказаться от этой опасной затеи.

Он разорвал свой шест, сложил его части вместе и повесил их на растяжки, хотя вряд ли ему придется еще раз им воспользоваться.

Перебраться через ограждение с изогнутыми наружу шипами труда не составит.

Оно всего на три фута выше его головы и ему придется только надеяться на верхушку переключателя и просто нагнуться. Но здесь таилась большая опасность — в первый раз он попадал в зону видимости.

Он набросил веревочную петлю на шип, подтянулся и взобрался на переключатель, и теперь его голова была на четыре фута выше заграждения.

Массивная стена была толщиной в 30 дюймов. Даже пятилетний ребенок, не страдающий головокружением, мог запросто пройти по ней по всему периметру, но этот же самый пятилетний ребенок будет виден как на ладони под лучами прожектора с вышки.

И как раз в этот момент, когда он собрался перешагнуть через шипы стального забора, прожектор ожил. Он светил с северо-восточной вышки, и его луч прошелся по всей длине восточной стены, куда пробирался Бруно.

Реакция его была мгновенной. Он припал к стене снаружи, держась за веревку, чтобы не свалиться вниз. Навряд ли часовой разглядит такой ничтожный объект, как веревка, затянутая на шипе. Так оно и случилось. Луч прожектора развернулся на 90 градусов, быстро промчался по северной стене и погас. Через пять секунд Бруно стоял на стене. В пяти футах ниже находилась крыша здания тюрьмы. Оттуда начинались восемь ступенек, ведущих к вышке. Он спустился на крышу и, согнувшись, пробрался к основанию вышки.

Когда он взглянул внутрь, внутри будки зажгли спичку и в ее свете он заметил человека в меховой шапке и в шинели с поднятым воротником, прикуривавшего сигарету. Бруно снял предохранительный колпачок с газового пистолета, бесшумно поднялся по ступенькам и левой рукой взялся за ручку двери. Он подождал, пока часовой раскурит сигарету, не спеша открыл дверь, направил авторучку прямо на красный огонек и нажал спуск.

Через пять минут по крыше тюремного здания он подобрался к северо-восточной вышке. Так он задержался не дольше, чем на первой.

Оставив часового в таком же положении, как и первого, он вернулся назад вдоль восточной стены и спокойно надавил на переключатель. Приглушенный звук вряд ли можно было услышать дальше чем на несколько футов. Он вернулся к юго-восточной вышке и трижды коротко мигнул фонариком вдоль южной стены, затем включил его и поднял вверх. С Южного переулка сверкнула ответная вспышка.

Бруно погасил фонарик, размотал на всю длину легкий шнур, который достал из ящика, и опустил его вниз. Ощутив легкий рывок на другом конце, он сразу же поднял его. У него в руках оказался второй конец веревки, которую Росбак забросил на шипы забора из-за западного угла Лабиана. Он потянул ее, но не очень сильно — стальная сердцевина нейлонового троса делала провисание незначительным. Теперь у него была веревка, проходившая по всей длине южной стены на три-четыре фута ниже основания шипов забора.

Для канатоходца такого класса это было все равно, что идти по шоссе.

Весь пятисотярдовый путь занял у него не более трех минут. Это была просто увеселительная прогулка. Правда, один раз, когда луч прожектора прошелся по южной стене, ему пришлось присесть, и этого оказалось достаточным, чтобы остаться незамеченным. Через минуту после того, как он добрался до цели, и третий часовой лишился на ближайшее время всяких ощущений.

Бруно направил фонарик вниз и просигналил три раза. Это означало, что он на месте, но ожидает. Требовалось еще снять четвертого часового на северо-западной вышке. Хорошо, что часовые редко пользовались прожекторами — только по собственному капризу, а не по четкому графику. Длительное отсутствие прожекторного света подозрений не вызывало.

Он подождал, пока последний часовой еще дважды провел своим прожектором, спрыгнул на крышу исследовательского корпуса, которая, как и у его восточного двойника, была на пять футов ниже уровня стены, и тихо пересек ее.

Конечно, часовой ничего не подозревал. Бруно вернулся к юго-западной вышке, дважды мигнул фонариком и вновь опустил шнур. Через минуту он обвязывал основания шипов узловатой веревкой. Снова посигналив, он немножко выждал и потянул веревку. Она туго натянулась — по ней взбирался его первый помощник. Он перегнулся, чтобы разглядеть карабкающегося, но тьма была слишком густой, чтобы распознать человека. Громоздкая тень позволяла предположить, что это был Кан Дах.

Бруно приступил к более тщательному обследованию крыши. Там должен быть ход для часовых, дежуривших на вышках, так как возле вышек и внутри них никаких путей не было. Почти сразу он обнаружил то, что искал, по сильному свету, льющему из приоткрытого люка, находившегося ближе к той части крыши, которая примыкала к внутреннему двору и располагающейся между северной и южной стенами.

Крышка люка была поднята вертикально, то ли для того, чтобы пропускать сверху свет, что было маловероятно, то ли для защиты от непогоды, что больше походило на правду. Бруно осторожно заглянул внутрь.

Свет исходил от зарешеченного фонаря, висевшего на крыше. Заглянув вниз, он смог увидеть лишь часть мрачной комнаты, но и этого было достаточно.

Там находились четыре полностью одетых охранника, трое из них лежали, вероятно, спали на подвесных койках. Четвертый, сидевший спиной к Бруно, лицом к открытой двери, играл сам с собой в карты. От пола комнаты к крышке люка вела вертикальная стальная лесенка.

Бруно осторожно потрогал крышку люка, но полностью она не открывалась, закрепленная каким-то образом внизу. Может быть, железная лесенка и это место не охранялись, как Форт-Нокс, как об этом говорил Харпер, но от проникновения нежелательных элементов было защищено надежно.

Бруно отошел и, перегнувшись через низенький парапет, заглянул во внутренний двор. Никаких признаков собак, о которых упоминал Харпер, но не исключалась возможность того, что они укрывались в многочисленных арках, которые заметил Бруно, хотя это и было маловероятным. И еще он заметил, что в соединяющем на уровне пятого этажа оба здания стеклянном коридоре не было никакого движения, ни каких-либо других признаков разумной жизни.

Когда Бруно вернулся на юго-западную вышку, Кан Дах находился уже там. Подъем не сбил ему дыхания.

— Как путешествие? — спросил он.

— Нормально.

— И ни одна душа тебя не видела. Гримаса судьбы! Я имею в виду, что будь здесь зрители, мы собрали бы не менее 20 тысяч долларов за ночь, казалось его не удивило успешное путешествие Бруно. — Как охрана на вышках?

— Спят.

— Все? — Бруно кивнул. — Выходит, без проблем?

— Сейчас не время задерживаться тут. Я не знаю, когда заступает смена.

— Сейчас семь вечера, вроде как маловероятно.

— Да, но мы проделали этот путь, что тоже казалось невероятным, так?

Он повернулся, чтобы встретить быстро поднимающегося Росбака, а за ним и Макуэло. По сравнению с Каном Дахом, дышали они тяжело.

— Слава богу, — произнес Росбак, что мы будет потом спускаться, а не подниматься по этой веревке, точно?

— Мы будем уходить отсюда другим путем.

— Другим? — побледнел Росбак. — Ты считаешь, что есть иной путь? Я не уверен, что смогу его осилить.

Бруно успокаивающе произнес:

— Воскресная прогулка, да и только. Теперь необходимо проникнуть внутрь здания. С крыши один путь, но он заперт.

— Дверь? — деловито осведомился Кан Дах.

— Люк.

— Бай-бай, и нет люка, — поднял он свой ломик.

— Внизу стража. Один, по крайней мере, не спит, — он направился вдоль периметра западной стены, присел на колени, ухватился за шип и склонился над Центральной улицей. Остальные последовали его примеру. — Я знаю расположение этого места. Вон через то, ближайшее к нам окно, я хочу попасть внутрь.

— Там металлическая решетка, — заметил росбак.

— Это не помеха, — Бруно встал с колен и вытащил из кармана пластиковый мешок. Размотав его, он извлек два маленьких полиэтиленовых пакета. — Лучший ключ к железным решеткам. Превращает их в пластилин.

— Что за фокус? — поинтересовался Росбак.

— Не фокус. Как-нибудь на досуге ты можешь попросить прощения. Каждый профессиональный фокусник знает об этом. Ты можешь размягчить и согнуть практически любой металл, смазав его этим веществом и если принять определенные предосторожности, то кожа рук при этом не пострадает. В полиэтилене кислота, которая разрушает металл и размягчает его. Один иллюзионист из Израиля утверждает, что если ему дать время и достаточное количество этой гадости, он расплавит танк, а перед нами какая-то чепуха.

— И сколько это займет времени?

— Достаточно пяти минут. Точно не знаю.

— А сигнализация? — спросил Макуэло.

— С этим я справлюсь.

Бруно связал двойную петлю, просунул туда ноги, обвязал другой конец веревки вокруг талии и спустился за шипы. Пока Кан Дах обвязывал концы вокруг шипов, он висел на вытянутых руках. После чего он перехватился за одну из веревок, и Кан Дах начал опускать его вниз.

Обвязанный двумя веревками, да еще стоя ногами на подоконнике и держась одной рукой за решетку, Бруно был в такой же безопасности, как и богомолец в церкви. Решетка состояла из четырех прутьев, разделенных друг от друга промежутками в восемь дюймов. Он вытащил из кармана два пакета со смесью, открыл их и аккуратно, чтобы не нарушить покрытие, обмотал их вокруг средних частей двух прутьев, затем протер полиэтиленом так, чтобы смесь вошла в контакт с металлом.

После этого Бруно вскарабкался по веревке на несколько футов вверх по металлическому забору, где Кан Дах перехватил его под мышки и без всяких усилий перенес через шипы.

— Перекур пять минут, — произнес Бруно. — Макуэло, Кан Дах и я спустимся вниз. Росбак останется здесь и будет наблюдать за своими мешками. На данной стадии операции мы не можем себе позволить лишиться их.

Дай мне, пожалуйста, кусачки, Макуэло.

Кан Дах скользнул в двойную петлю и обвязался веревкой вокруг пояса, закрепив ее за три штыря — для человека такой массы это было весьма предусмотрительно — и спустился на подоконник. Взявшись руками за прутья, он принялся их раздвигать. Сопротивление металла оказалось очень слабым.

Прутья были словно из пластилина, но Кан Дах не ограничился простой брешью — поднатужившись, он вырвал оба прута из гнезд и протянул их на крышу.

Бруно спустился к Кан Даху на отдельной веревке. Встав на подоконник, он включил фонарик и всмотрелся через стекло. Вроде это был вполне безобидный кабинет, скупо меблированный металлическими ящиками, металлическими столами и стульями. Признаков опасности не наблюдалось.

Кан Дах держал фонарик Бруно, а тот вытащил рулон коричневой бумаги, развернул и положил на стекло. Бумага была липкая. Выждав несколько секунд, он крепко стукнул костяшками пальцев в середину стекла. Оно почти без шума упало в комнату. Бруно взял фонарик и, держа его в одной руке вместе с кусачками, просунул голову и другую руку в образовавшееся отверстие. Нащупав провода сигнализации, он перекусил их, открыл шпингалеты и распахнул створки. Через десять секунд они были в комнате.

Еще через десять секунд к ним присоединился Макуэло. Он захватил с собой ломик Кан Даха. Дверь кабинета не была заперта, коридор был пуст.

Они прошли по коридору, пока не дошли до открытой двери слева. Бруно дал знак Макуэло продвигаться вперед. Держа нож за лезвие, тот осторожно высунул рукоятку на дюйм за косяк. Почти одновременно с этим раздался в крышке люка тихий стук, Вполне достаточный, чтобы встревожить не спавшего охранника, но недостаточно громкий, чтобы разбудить спящих. Охранник за столом поднял голову и этого оказалось достаточно. Рукоять ножа ударила его чуть выше уха, но прежде чем он с грохотом свалился на пол, Кан Дах подхватил его. Бруно поднял один из четырех стоящих в углу на стойке автоматов и направил его на спящих. Применять его он собирался только в крайнем случае, но им так и не пришлось узнать этого, а тот, кто просыпался, не выказывал намерений спорить со снайпером. Они продолжали спать, когда Кан Дах сдвинул до конца крышку люка и впустил в комнату охраны Росбака со своими мешками. Бруно вытащил газовую ручку и направился к спящим. Росбак с мотком веревки последовал за ним.

Оставив четырех охранников тщательно связанными, причем троих из них спящими крепче чем за несколько минут до этого, они закрыли крышку люка, что, пожалуй, было не слишком необходимо, заперли за собой дверь в комнату охраны и выбросили ключ.

— Чем дальше — тем лучше, — заявил Бруно. Он подкинул взятый им из комнаты охраны автомат. — Пошли знакомиться с Ван Дименом.

Кан Дах задержался в проходе и изумленно взглянул на него.

— Ван Дименом? А почему мы с ним должны знакомиться? Ты знаешь, где его кабинет и лаборатория. Почему бы нам не направиться прямо туда, найти нужные бумаги — ты ведь уверен, что сможешь их узнать...

— Их я узнаю.

— Затем вставляем ваши заряды и исчезаем как арабы. Классическая работа, гладкая, приятная и бесшумная. Это мне по душе.

— Твое предложение — прямой путь к тому, чтобы сложить тут головы. Я могу привести тебе четыре довода не делать этого, и один из них бесспорный — смена охраны может произойти в любой момент. Время работает против нас.

— Сейчас смена чудесно спит в комнате охраны.

— Это может быть и не смена. Может, они должны докладывать дежурному.

Может быть, должен появляться дежурный офицер. Не знаю. Довод номер один: то что нам нужно, может находиться в жилище Ван Димена. Довод два: если мы сможем заставить его сказать, где находятся бумаги. Довод три: если его рабочие кабинеты заперты, а это было бы не удивительно, если это не так, то мы наделаем шуму, открывая их, а его жилые комнаты рядом. Но четвертый довод самый главный. Вы догадались? — по их лицам было видно, что не догадались. — Я собираюсь забрать его с собой в Штаты.

— Забрать с собой? — изумился Росбак. — Ну, это слишком. Похоже, ты спятил.

— Да? Какого черта брать бумаги, а его оставлять здесь? Он единственный в мире знает эту формулу, и ему останется только сесть за стол и восстановить ее заново.

— Понимаешь, мне никогда это не приходило на ум, — заявил медленно соображающий Росбак.

— Похоже, это не приходило на ум и множеству тех людей. Думаю, что дядюшка Сэм найдет ему подходящую работу.

— Вроде наблюдения за развитием этой ужасной антиматерии?

— Из того, что я слышал о Ван Димене, он скорее умрет. У него, вероятно, были весьма веские причины, заставившие его уехать сюда из Западной Германии. Он никогда не согласится на сотрудничество.

— Но ты не сможешь сделать этого с человеком, — вмешался в разговор Кан Дах. — Похищение людей — преступление в любой стране.

— Да. Но это, я полагаю, лучше, чем убийство. Что вы хотите, чтобы я сделал? Заставить его поклясться на библии или на каком-нибудь томике Маркса, что он никогда больше не воспроизведет ни одну из этих проклятых формул? Вы же, черт побери, прекрасно понимаете, что он не пойдет на это.

Если оставить его в покое, то он напишет все, что знает об этом дьявольском оружии.

Молчание было весьма красноречивым.

— У меня нет выбора, ведь так? — продолжал Бруно. — Так что вы хотите от меня? Казнить его во имя священного патриотизма?

Отвечать им было нечего. Наконец Кан Дах вздохнул и сказал:

— Да, тебе лучше взять его с собой.

 

Глава 10

Дверь к Ван Димену была закрыта, но Кан Дах лишь прислонился к ней и она выпала. Первым вошел Бруно с поднятым автоматом. Сейчас ему пришло на ум, что без внушительного оружия они могут оказаться в невыгодном положении: предполагаемый охранник, увидев их безоружными, может впасть в крайнее искушение и разделаться с ними.

У изумленного человека, сидевшего на кровати, опершись на один локоть и протирающего ото сна глаза, было худое аристократическое лицо, седые волосы, седые усы и борода. Его непонимающие глаза метнулись к кнопке звонка на столе.

— Если дотронетесь — смерть, — голос Бруно не допускал никаких сомнений и до Ван Димена это дошло. Росбак подошел к звонку и перекусил провод.

— Кто вы? Что вам угодно? — говорил он спокойно, и вообще у него был вид человека, который так много страдал, что его нечем было запугать.

— Нам необходимы вы. И нужна документация относительно антивещества.

— Понятно. Ну, меня вы можете получить в любой момент живого или мертвого. А чтобы добыть документацию, вам вначале придется прикончить меня. Здесь ее нет.

— Звучит не убедительно, — заявил Бруно и обратился к друзьям: Заклейте ему рот и свяжите руки за спиной, а потом поищем бумаги, которых тут нет.

Поиски, длившиеся около десяти минут и приведшие комнату Ван Димена в неописуемый беспорядок, практически ничего не дали. Бруно в замешательстве остановился. Все, что он знал — это то, что время бежит очень быстро.

— Обыщите его одежду.

Они перерыли всю одежду и опять ничего не нашли. Бруно приблизился к связанной фигуре, сидевшей на кровати, внимательно посмотрел на него и взялся за золотую цепочку, висевшую у него на шее. На ней было не распятие и не Звезда Давида, а нечто другое: с конца цепочки свисал причудливо вырезанный бронзовый ключик.

Две стены кабинета Ван Димена были заставлены рядами металлических шкафов с выдвижными ящиками. Всего их было четырнадцать и 56 замочных скважин. Росбак безуспешно боролся с тридцатой. Все остальные неотрывно смотрели на него, кроме Бруно. Тот внимательно наблюдал за лицом Ван Димена, которое сохраняло безучастное выражение. Неожиданно в уголке его рта забился нервный тик.

— В этом! — сказал Бруно.

Ключ легко повернулся и Росбак выдвинул ящик. Ван Димен сделал безуспешную попытку рвануться вперед, но могучая рука Кан Даха удержала его на месте. Бруно подошел к ящику и начал быстро перебирать папки.

Наконец, он отложил одну из них, перебрал остальные, еще раз взглянул на них и задвинул ящик.

— Да? — шепнул Росбак.

— Да, — буркнул Бруно и глубоко засунул папку во внутренний карман своего роскошного пальто.

— Похоже, напряжение спало, — облегченно вздохнул Росбак.

— Об этом нечего волноваться, — обнадеживающе произнес Бруно. Напряжение еще впереди.

Они спустились на восьмой этаж. У Ван Димена рот был заклеен пластырем, а руки связаны сзади, чтобы он не мог привлечь внимания тюремного персонала. Охраны — ни спящей, ни бодрствующей, не было, да и причин для ее появления не было, ведь даже там, где хранились бумаги Ван Димена, она отсутствовала.

Бруно направился к двери, расположенной в футе от лестницы. Она также не была заперта. Он принялся быстро выдвигать ящики, просматривая их содержимое и сваливая все в кучу на пол.

Росбак с некоторым удивлением посмотрел на него и спросил:

— Куда мы пришли? Совсем недавно ты просил божьей милости, чтобы поскорее смотаться отсюда.

Бруно бросил на него испытующий взгляд:

— Ты забыл о записке, которую мне передал?

— А-а-а...

— Да. «4.30. Западный вход. Никаких вопросов». Здесь хранятся тюремные отчеты.

Больше он ничего не собирался объяснять. В конце концов, он обнаружил требуемое: очень подробный список с рядами имен, выписанных на одной строчке. Он быстро взглянул на него, кивнул с явным удовлетворением, бросил на пол и отошел.

— Снова проделываем телепатический трюк? — спросил Росбак.

— Нечто в этом роде.

Воздержавшись от использования лифта, они спустились на пятый этаж и по стеклянному коридору прошли в тюремный блок. Элемент риска при этом, конечно, присутствовал, но он не был велик: единственно, кто мог бросить любопытный взгляд на аквариум в коридоре — часовые с вышек, находились в таком состоянии, что их глаза были неспособны что-либо видеть.

Когда они подошли к закрытой двери в конце коридора, Бруно остановил остальных. — Постойте. Я знаю, где расположена комната охранников.

Единственное, чего я не знаю, патрулируют ли они.

— Ну и? — осведомился Росбак.

— Есть лишь один способ выяснить это.

— Я иду с тобой.

— Нет. Вас еще никто не узнал, и надеюсь, что никто не узнает. Не забудьте, что верный артист труппы выступает сегодня вечером в представлении. И Кан Дах, и Макуэло. И не забудьте, конечно, Владимира и Иоффе.

Макуэло обалдело уставился на него.

— Твои братья?

— Конечно. Они здесь. Куда же их еще могли доставить?

— Но... требование выкупа?

— Предусмотрительность тайной полиции. Поэтому мои братья будут выступать без помех. Никто против них ничего не имеет. Они были заложниками из-за меня. Не думаете ли вы, что полиция собирается признаться, что сама похитила их и потребовала выкуп? Ведь это наверняка приведет к международному скандалу.

— Ты играешь с картами, прижатыми к груди, — недовольно проговорил Росбак.

— Лучший способ выжить.

— А как ты собираешься выживать дальше?

— Я собираюсь выбраться отсюда.

— Конечно, никаких проблем! Только расправишь руки и улетишь.

— Более или менее верно. У тебя в мешке есть для этого небольшое приспособление. Стоит мне только им воспользоваться и через двадцать минут здесь будет вертолет.

— Вертолет? Ради бога! Откуда?

— Неподалеку от побережья находится американский военный корабль.

Никто не вымолвил ни слова, а Росбак спросил:

— Значит, ты единственный из нас, кто выберется отсюда?

— Я заберу Марию. У полиции есть записанные на пленку доказательства, что она причастна к этому делу.

Они в недоумении уставились на него.

— Я, кажется, забыл вам объяснить, что она агент ЦРУ.

— А как ты собираешься ее забрать? — мрачно поинтересовался Росбак.

— Доберусь до цирка.

— Совсем спятил, — печально произнес Кан Дах.

— Был бы я здесь, если бы это было не так? — с этими словами Бруно нажал на кнопку черной ручки и снял с предохранителя автомат, осторожно приоткрыв дверь.

Тюрьма была как и все тюрьмы: ряды камер по всем четырем сторонам здания, коридоры с четырехфутовым ограждением, крутые лестничные проемы, идущие вверх на всю высоту здания. Насколько он мог заметить, патрулей не было, а на пятом этаже уж точно. Он подошел к ограждению и посмотрел вниз, где в 50 футах под ним находился бетонный пол. Нельзя быть уверенным, но кажется, охраны не видно и не слышно. А у тюремной охраны, особенно военной охраны, совсем не бесшумная поступь.

Между тем время текло.

Слева от него, примерно в 20 футах, светилась застекленная дверь.

Бруно крадучись подошел к ней и заглянул внутрь. Там было всего два охранника, сидящих друг против друга за маленьким столиком. Было ясно, что они не ожидали проверки старшими офицерами или унтер-офицерами, так как между ними стояла бутылка и стаканы. Они играли в карты.

Бруно толчком распахнул дверь. Оба охранника повернули головы и уставились в непривлекательное дуло автомата.

— Встать!

Они с живостью выполнили команду.

— Руки за голову! Закрыть глаза!

И на выполнение этой команды они не потратили много времени. Бруно достал ручку, дважды нажал на красный зажим и тихонько свистнул, подзывая остальных. Пока они связывали охранников, Бруно обследовал ряды пронумерованных ключей, висевших на стене.

На седьмом этаже он отобрал ключ под номером 713 и открыл дверь в камеру. Оба брата, Владимир и Иоффе, с недоумением уставились на него, затем вскочили и принялись молча тискать его. Бруно, улыбаясь, освободился от них, отобрал еще несколько ключей и последовательно открыл сперва 714, потом 715 и 716 камеры. Стоя у 715 камеры Бруно безрадостно улыбнулся друзьям и Ван Димену.

— Довольно-таки трогательная картина и заботливость, не правда ли, собрать всех Вилдерменов вместе?

Три двери открылись почти одновременно и оттуда вышли три человека.

Двое из них спотыкались. Они были стары, сутулы и седы. Это были мужчина и женщина. Лица узников были отмечены страданием, болью и лишениями. Третий, хотя и был молодым человеком, но только по возрасту.

Старая женщина уставилась на Бруно унылыми глазами.

— Бруно... — прошептала она.

— Да, мама.

— Я знала, что ты когда-нибудь придешь.

Он обнял ее за хрупкие плечи.

— Извини, что я так долго не приходил.

— Трогательно, — сказал доктор Харпер, — как все это очень трогательно.

Бруно отпустил руку и не спеша повернулся. Доктор Харпер, используя Марию Хопкинс как щит, держал в руке пистолет с глушителем. Рядом с ним, с волчьей ухмылкой на физиономии, вооруженный таким же образом, стоял полковник Сергиус. За ним располагался гигант Анжело, чьим излюбленным оружием была огромная дубина размером с бейсбольную биту.

— Мы вам не помешали, надеюсь? Я имею в виду, не собирались ли вы куда-нибудь еще? — продолжал Харпер.

— Собирались.

Бруно нагнулся и положил оружие на пол, затем, разгибаясь, сделал маленький шаг в сторону, схватил Ван Димена и выставил перед собой. Другой рукой он вытащил из кармана красную ручку, нажал на кнопку и нацелил ее в лицо Харперу. При виде ручки Харпер перекосился от страха, а палец непроизвольно прижался к спусковому крючку пистолета. И нажал...

Сергиус, уже не улыбаясь злобно приказал:

— Брось это! Я достану тебя сбоку!

Это было точное замечание, но несчастливое для Сергиуса, так как произнося эту фразу он был вынужден обратить внимание на Бруно всего на две секунды, а для человека, обладающего реакцией кобры, каким был Макуэло, две секунды — целая вечность. Сергиус умер мгновенно: нож вошел ему в горло по самую рукоять.

Через две секунды после этого Ван Димен лежал на полу, сраженный пулей в грудь, которая предназначалась Бруно, а Харпер с ампулой, вонзившейся ему в щеку. Анжело, с искаженным от ярости лицом, издал звериный рык и ринулся вперед, размахивая огромной дубиной. Кан Дах, с удивительной для такого гиганта быстротой двинулся вперед, уклонился от удара, вырвал у Анжело дубину и с презрением откинул ее в сторону. Схватка последовавшая за этим была весьма короткой, а звук сломанной шеи Анжело напоминал треск сучка.

Бруно одной рукой обнял сильно дрожавшую девушку, а другой ошеломленную, напуганную и ничего не понимающую старуху-мать.

— Все хорошо. Все позади и теперь мы в безопасности. Думаю, что теперь мы отсюда выберемся. Как ты думаешь, отец? — Старик посмотрел на распростертые тела и ничего не сказал. — Сожалею о Ван Димене, но, возможно, это и к лучшему. У него действительно не было места, куда он мог податься, — продолжил он ни к кому не обращаясь.

— Не было места? — удивился Кан Дах.

— В его мире — да. В моем — нет. Он был полностью аморален, не в смысле распутности, а изобретая такое дьявольское оружие. Насквозь испорченный человек. Я понимаю, что так говорить жестоко, но человечество прекрасно обойдется и без него.

— Знаешь, почему за мной пришел доктор Харпер? Он утверждал, что из его купе в поезде пропали передатчик и ленты, — промолвила Мария.

— Так оно и есть. Их выкрал Росбак. Нельзя доверять этим американцам.

— Ты не очень-то мне доверял, не больно-то все рассказывал, — в ее голосе не было упрека, лишь понимание. — Но, может быть, ты расскажешь, что будет, когда доктор Харпер очнется?

— Мертвые не оживают, во всяком случае, на этой планете.

— Мертвые?

— Эти ампулы начинены смертельным ядом. Думаю, что это кураре.

Предполагалось, что я прикончу кого-нибудь из охраны. К счастью, я использовал его на собаке, и она мертва.

— Убьешь охранника?

— Тогда на меня и на Америку легло бы черное пятно, если бы я убил кого-нибудь из охраны и меня при этом схватили... У людей такого сорта, как Харпер и Сергиус, нет ни души, ни сердца. Они могут прикончить даже своих родителей, если это послужит их целям. Между прочим, ты тоже должна была погибнуть. Харпер проинструктировал меня не стрелять ампулами в Ван Димена под предлогом его больного сердца. Но бог видит — теперь у него действительно с сердцем все в порядке. Харпер всадил ему пулю, — он посмотрел на Марию. — Ты знаешь, как управляться с передатчиком? Он у Росбака в мешке. — Она кивнула. — Тогда передай условный сигнал. — Он повернулся к Кан Даху, Макуэло и Росбаку. — Опустите моих предков аккуратно, договорились? Они могут не спешить, а я буду ждать вас внизу.

— А куда ты сейчас? — подозрительно осведомился Кан Дах.

— Вход на кодовом замке, кто-нибудь может сюда заявиться. Или сюда, или куда-нибудь поблизости. Вы все еще вне подозрений, и я хочу, чтобы это так и осталось. — Он подобрал автомат с пола. — Надеюсь, мне не придется им воспользоваться.

Когда остальные присоединились к нему через пять минут на первом этаже, он уже проделал все необходимое. Кан с полным удовлетворением взглянул на двух связанных охранников с кляпами во рту и без сознания.

— По моим подсчетам мы за ночь повязали 13 человек. Кое для кого это несчастливое число. Надеюсь, что это все.

— В самом деле? — спросил Бруно и обратился к Марии:

— Ты связалась?

Она поглядела на часы.

— Вертолет в воздухе. Встреча через 16 минут.

— Отлично! — улыбнулся всем Бруно. — Ну, мы в фургон, а вы пятеро прямиком возвращайтесь в поезд. До свидания и благодарю за помощь.

Увидимся во Флориде. Приятного вечера в цирке!

Бруно помог своим престарелым родителям и младшему брату забраться в фургон, а сам он сел вместе с Марией впереди и направился к месту встречи с вертолетом. Миновав деревянный мост, пересекающий узкую быструю речушку и проехав еще ярдов тридцать, он остановился. Мария посмотрела на росшие на берегу раскидистые деревья.

— Это место встречи?

— За следующим поворотом на поляне, но вначале мне надо провернуть одно маленькое дельце.

— Как всегда, — она покорно вздохнула. — А можно узнать какое?

— Хочу поднять на воздух мост.

— Поняла, — она не выказала никакого удивления. Если бы теперь он заявил, что собирается разрушить Зимний Дворец, она бы и бровью не повела.

— А зачем?

Захватив несколько взрывателей, он выбрался из фургона. Мария последовала за ним. Когда они приблизились к мосту, Бруно проговорил:

— Разве до тебя не доходит, что когда они услышат вертолет, а его шум можно услышать на чертовски большом расстоянии, полиция и армейские части рванут из города, словно разъяренный рой ос? А я не желаю быть ужаленным.

Мария пала духом.

— Кажется, до меня вообще многое не доходит.

Бруно коснулся ее руки и ничего не сказал. Они вышли на середину моста. Там он наклонился и заложил между опорами два заряда. Выпрямившись, он задумчиво взглянул на свою работу.

— Ты спец во всем! — констатировала она.

— Чтобы взорвать деревянный мост, не нужно быть спецом, — он вытащил из кармана кусачки. — Все, что требуется, это вот такая штуковину, чтобы раздавить химический запал и, конечно, нам пора смываться.

Она о чем-то подумала и спросила:

— Тогда почему ты их не раздавишь?

— По двум причинам. Во-первых, достаточно раздавить один запал, остальные заряды взорвутся от детонации. И во-вторых, если я взорву мост сейчас, тогда разъяренный рой моментально будет здесь, и у них, вероятно, хватит времени, чтобы переплыть речку или найти ближайший мост. Мы дождемся приближения вертолета и взорвем мост, потом подъедем к поляне и фарами фургона дадим знак.

— Я слышу шум вертолета, — оживилась Мария.

Он кивнул, потом нагнулся, раздавил запал, схватил девушку за руку и побежал прочь от моста. Отбежав 20 ярдов, они оглянулись назад, и в этот миг грянул взрыв. Грохот был весьма впечатляющий, да и результат тоже: середина моста переломилась и рухнула в воду.

Погрузка в вертолет и полет прошли без приключений. Пилот вел машину на минимальной высоте, чтобы уйти из зоны радара.

В кают-компании корабля Бруно извинился перед клокотавшей от ярости Марией.

— Я знаю, что дурачил тебя, и очень сожалею об этом. Но я не хотел твоей гибели, пойми. С самого начала я знал, что большинство наших разговоров записывается. А я хотел заставить Харпера поверить в то, что операция произойдет во вторник. Он все подготовил, чтобы схватить нас в тот вечер, а это означало, что и тебя схватят тоже.

— Но Кан Дах, Макуэло, Росбак...

— В этом нет ничего удивительного. Они были в курсе с самого начала.

— Но что заставило тебя заподозрить Харпера?

— Моя славянская кровь. Мы, славяне, до ужаса подозрительны.

Единственным местом, где не было жучков, оказался там, в Штатах, кабинет в цирке. Специалист по электронике, которого привел с собой Харпер, был его сообщником. Все было сделано для того, чтобы бросить подозрение на цирк.

Если внутри цирка не было агента, тогда оставался только Харпер. Только четыре человека были действительно посвящены во все: твой шеф, Пилгрим, Фосетт и Харпер. Твой босс вне подозрений, Фосетт и Пилгрим — мертвы. В итоге остается Харпер. На корабле Картер был в моей каюте не для того, чтобы проверить отсутствие жучков, а наоборот, чтобы убедиться, что они имеются. Как и в твоей...

— У тебя нет доказательств.

— Нет!? Он вел переписку с Гданьском, и в каюте у него полторы тысячи новеньких долларов. У меня были их номера.

— В тот вечер, когда с Картером на палубе произошел инцидент...

— Этим инцидентом был Кан Дах. Харпер сообщил мне, что у него есть ключи от кабинета Ван Димена. Он принял меня за простачка. Понадобилась бы сотня ключей, чтобы подобраться к каждому замку. Ключи у него были по одной простой причине — у него был доступ к ключам Ван Димена. И он все время пытался выяснить мой план. А я все уверял его, что до конца его еще не продумал. Наконец, я дал ему понять мои планы. Помнишь клубок небылиц, которые я рассказывал в твоей каюте. Ну, а я тебе тоже, конечно, не доверял.

— Что!?

— Я не доверял тебе, потому что не доверял никому. Ты была у меня под подозрением до тех пор, пока не призналась, что Харпер лично привлек тебя к участию в этом деле. Если бы вы были сообщниками, то бы сказала мне, что к этой работе тебя привлек шеф.

— Я никогда не смогу снова тебе доверять, — буркнула она.

— И нас постоянно преследовала тайная полиция. Кто-то давал им наводку. Когда я понял, что это не ты, больше подозревать было некого.

Только его...

— И ты все еще ожидаешь, что я выйду за тебя замуж?

— Надеюсь. И ради тебя же. После того, как ты выйдешь в отставку.

Пусть у нас и равноправие, но для тебя, я думаю, это равноправие не подходит. Ведь Харпер остановил свой выбор на тебе, потому что понимал, что ты ему не помеха. И он оказался прав. Боже мой, как это Харперу удалось затащить Фосетта в клетку с тиграми и самому остаться невредимым?

Даже до этого ты не дошла!

— Ну, если ты такой умный...

— Он усыпил тигров ампулами из пистолета.

— Ну, конечно! Может быть, я и подам в отставку, но разве ты сам не ошибся?

— Ошибался. И один раз сильно. И эта ошибка могла стать роковой для многих людей. Я посчитал, что выданный мне пистолет тот же самый, что он использовал для усыпления тигров. А это не так. Если бы мне не подвернулся тот доберман... ну, ладно, в общем он погиб от собственной хитрости.

Подорвался на собственной мине, как говорится.

— А как насчет того, что ты собирался забрать из тюрьмы Ван Димена?

Это было предусмотрено ЦРУ в Вашингтоне, что Ван Димен сможет воссоздать свою формулу?

— Это было предусмотрено. Предполагалось, что я прикончу его отравляющими ампулами из красной ручки. Если же нет, то Харпер, у которого, похоже, полный карман таких штучек, был поставлен в известность о предполагаемом проникновении в Лабиан во вторник. И он вышел бы чистеньким, так как достаточно хитер. Никто не смог бы свидетельствовать против него, а я был бы мертв.

Мария взглянула на него и вздрогнула.

Бруно улыбнулся.

— Теперь все позади. Харпер рассказал мне сказочку о больном сердце Ван Димена и посоветовал воспользоваться газовой ручкой. Но никакую из них применять не потребовалось. Это была идея Харпера и, естественно, его хозяев устраивало оставить Ван Димена живым. Как я говорил, Харпер стал жертвой собственной хитрости, а Димен — жертвой Харпера. Только Харпер несет полную ответственность за свою смерть и смерть Ван Димена.

— Но почему... почему он это сделал?

— Кто знает? Кто это может знать? Ярый антиамериканизм? Деньги?

Причина или причины двойной игры выше моего понимания. Но все это теперь не имеет значения. Между прочим, извини, что тогда в Нью-Йорке я набросился на тебя. Тогда я не знал, жива ли моя семья или погибла. Ты, конечно, понимаешь, зачем Харпер отослал нас в тот вечер в ресторан — он хотел установить у меня жучки. Кстати, это напомнило мне одну вещь: я должен отправить телеграмму, чтобы арестовали Картера. И Морли, коллегу Картера, который насовал жучков в моем купе. Ну, а теперь у меня имеется к тебе деликатный вопрос.

— Какой?

— Могу ли я отлучиться в туалет?

После этих слов он вышел. Там он вытащил взятые из кабинета Ван Димена бумаги, разорвал их на мелкие кусочки и спустил в унитаз.

* * *

Капитан Модес постучал в дверь дирекции цирка и вошел, не дожидаясь приглашения. Ринфилд с недоумением взглянул на него.

— Я разыскиваю полковника Сергиуса, мистер Ринфилд. Вы его не видели?

— Я только что пришел с поезда. Если он тут, то на своем обычном месте.

Модес кивнул и поспешил в зал. Вечернее представление было в полном разгаре и как всегда в заполненном зале. Он направился вдоль ряда кресел напротив центральной арены, но полковника так не оказалось. Инстинктивно его взгляд устремился туда, куда были направлены взоры десятков тысяч зрителей. Модес застыл, потрясенный, отказываясь верить собственным глазам, но глаза его не ошибались. Это было непостижимо. Два «Слепых орла» выступали в своем обычном номере на трапеции.

Модес повернулся и побежал. У входа он столкнулся с Кан Дахом, который весело приветствовал его. В кабинет Ринфилда он влетел на этот раз даже без стука.

— "Слепые орлы"! «Слепые орлы»! Боже, откуда они взялись?

Ринфилд мягко взглянул на него и сообщил:

— Их отпустили похитители. Мы сообщили об этом полиции. Вы что, об этом не знали?

Модес выбежал из кабинета и прыгнул в свою машину.

* * *

Ошеломленный, с пепельно-серым лицом, стоял он на седьмом этаже тюремного блока Лабиана. Его потряс вид связанных и оглушенных охранников, распахнутые входные двери, но все это ни шло ни в какое сравнение с видом лежащих перед ним трупов: Сергиуса, Анжело и Ван Димена.

Безошибочный инстинкт привел Модеса в похоронное бюро. Он с трудом осознал тот факт, что несмотря на позднее время окна были освещены. Задний зал также был освещен. Он подошел к гробу, который занимал Бруно, и медленно поднял крышку.

Доктор Харпер, со сложенными на груди руками, выглядел удивительно мирно. В руки ему была вложена большая черная коробка, в которой находилось свидетельство о смерти Бруно.

* * *

Адмирал откинулся в кресле и смотрел, не веря своим глазам, как в его кабинет входят Бруно и Мария.

— Боже! Какое пальто!

— Бедняки не могут быть привередливыми, — Бруно без энтузиазма осмотрел свое пальто. — Мне подарил его один приятель в Крау.

— Да? Однако, входите, Бруно. И мисс Хопкинс.

— Мисс Вилдермен, — поправил его Бруно.

— Что это значит, черт возьми?

— Священный брак. Для тех, кто спешит, дается специальное разрешение, а мы очень спешили.

Адмирал был близок к удару.

— В общих чертах я в курсе. Давайте детали, пожалуйста.

Бруно выложил ему все детали и, когда закончил свой доклад, печально вздохнул.

— Великолепно, — обрадовался Адмирал. — Вам понадобилось долгое время, чтобы вы могли собраться все вместе. Наконец, семья Вилдерменов соединилась!

— Да, долгое время...

Мария в замешательстве переводила взгляд с одного на другого.

— А теперь документацию! — коротко бросил Адмирал.

— Уничтожена.

— Ясно, но ваша память при вас.

— Моя память, сэр, в состоянии полного покоя. Амнезия.

— Повторите!

— Я все уничтожил, не посмотрев.

Адмирал подался вперед, глаза его сузились, руки вцепились в стол.

— Вы уничтожили, не посмотрев, — это было утверждение, а не вопрос. Почему? — Адмирал немного успокоился.

— Что вы хотите, сэр? Чтобы весь мир балансировал на грани катастрофы?

— Но почему?

— Я вам говорил, почему. Помните? Я ненавижу войну!

Очень долго Адмирал без всякого восторга смотрел на него, затем медленно выпрямился, откинулся в кресле и удивил их обоих, разразившись смехом.

— У меня есть огромное желание уволить вас, — он вздохнул, все еще улыбаясь. — Но, пожалуй, в целом вы правы.

— Уволить его? — беспомощно пробормотала Мария.

— Разве вы не знали? Последние пять лет Бруно был моим агентом и, конечно, самым доверенным.