Это случилось во время последнего представления следующим вечером официально это было открытием программы, хотя фактически они уже дали два представления — детский утренник и некий упрощенный вариант шоу днем.

Среди огромной аудитории царил тот восторженный энтузиазм, что когда это произошло, потрясение было сильнейшим.

В зале не было ни одного свободного места, было продано более 10 тысяч билетов. Атмосфера перед началом выступления была веселой, праздничной, наэлектризованной ожиданием. Женщины были одеты изящно и роскошно, как будто в город приехал Большой театр, а мужчины блистали в своих лучших костюмах или в усыпанных наградами мундирах. Сергиус, сидевший за Ринфилдом, выглядел ослепительно. За ними располагались Модес и Анжело. Последний пытался пренебрежительно не замечать общей атмосферы восхищения. Доктор Харпер, как обычно, сидел в переднем ряду со своим неизменным черным саквояжем под креслом.

Зрители, подогретые полными восторга репортажами, приготовились к чуду, в которое они должны были попасть этим вечером. Как бы в компенсацию за отсутствие «Слепых орлов», по радио перед началом представления было с сожалением объявлено о нездоровье двух воздушных гимнастов, остальные артисты, удивив даже Ринфилда, выступали триумфально. Зрители — более 10 тысяч — были очарованы.

Номера сменяли друг друга гладко и без задержек, этим особенно славился цирк, и каждый последующий номер был лучше предыдущего. Но всех в этот вечер превзошел Бруно. Он выступал с повязкой на глазах и в натянутом на голову капюшоне, и его программа, в которой ему помогали лишь две девушки, поддерживающие две свободные трапеции, идущая под мерную дробь барабанов, приковала взоры даже искушенных цирковых артистов. Апофеозом этого выступления было двойное сальто между двумя трапециями, когда его протянутые руки пропустили приближающуюся трапецию. Ощущалось физически, как замерли сердца зрителей — в отличие от болельщиков, любители цирка всегда желают благополучного исхода для артистов — и так же ощутимо было их облегчение, когда Бруно поймал трапецию согнутыми ногами. Чтобы показать, что это не случайность, Бруно продемонстрировал этот трюк еще дважды.

Зрители были в истерике. Дети и подростки визжали, мужчины кричали, женщины рыдали в облегчении — в зале царила такая какофония звуков, какой даже Ринфилд не слышал. Ведущему манежа понадобилось целых три минуты, чтобы успокоить публику.

Сергиус осторожно потер бровь шелковым платком.

— Сколько бы вы не платили нашему другу, все равно он стоит большего.

— Я плачу ему целое состояние, но я с вами согласен. Вы когда-нибудь видели нечто подобное?

— Никогда. И знаю, что такого больше не увижу.

— Почему?

Сергиус помедлил с ответом, и наконец сказал:

— В нашей стране есть старинная пословица: «Только раз в жизни человеку позволено играть с богами». А сегодняшний вечер и есть такой.

— Может быть, вы и правы, может быть.

Ринфилд с трудом расслышал его, он пытался что-то сказать своему соседу. Между верхней и нижней частью рта Сергиуса образовалась щель толщиной в миллиметр. Он позволил себе еще раз улыбнуться.

Вновь вспыхнул свет. Как обычно, во второй части своего номера Бруно выступал на низкой, если 20 футов можно было назвать невысокой проволоке, проходящей над ареной, где располагался Бейбацер со своими львами. Эта дюжина зверей не подпускала к себе никого, кроме хозяина.

Для первого путешествия над ареной и обратно на велосипеде и с балансирующим шестом Бруно — без обычной ноши, какой были его братья посчитал смехотворным демонстрировать акробатический баланс, который могли исполнить и другие цирковые артисты. Публика, казалось, чувствовала легкость выполнения этого номера и, ценя искусство, бесстрашие и мастерство, ждала чего-то необычного. И она его получила.

Следующий рейс над ареной он продолжал на машине с седлом, поднятым на четыре фута, с педалями под сиденьем и приводной цепью в четыре фута.

Он снова проехал взад и вперед над ареной, снова выполнил акробатические трюки, но на этот раз с большими усилиями, когда же он пересекал арену в третий раз, зрители явно забеспокоились: на этот раз седло было поднято на восемь футов и настолько же удлинилась цепь. Губы зрителей сжались в мрачном предчувствии, и беспокойство еще более возросло, когда достигнув середины троса, велосипед, если так можно было назвать это странное сооружение, начал угрожающе раскачиваться, а Бруно фактически отказался от самых элементарных попыток сохранить равновесие. Он начал балансировать лишь тогда, когда дыхание, пульс и адреналин в крови большинства зрителей подскочил до предела. В четвертый и последний заезд и сиденье и цепь достигли 12 футов. Теперь его голова была на высоте 16 футов от проволоки и в 30 от арены.

Сергиус посмотрел на Ринфилда, который нервно прижав руки ко рту, внимательно наблюдал номер.

— Этот ваш Бруно... он что, в доле с аптекарями, продающими успокоительное, или с врачами-кардиологами? — спросил он.

— Такого раньше не исполняли, полковник. Никто и не пытался.

Бруно начал раскачиваться сразу же после того, как съехал с платформы, но его сверхъестественное чувство баланса и невероятная реакция сводили колебания до минимума. На этот раз никакой акробатики и даже попыток ее. Глаза, сухожилия, мускулы, нервы сосредоточились на одном — на сохранении равновесия.

Неожиданно на полпути Бруно перестал крутить педали. Даже самые неискушенные зрители понимали, что это невероятно, что это самоубийство, когда фактор баланса достигнет критической величины, а он, похоже, уже прошел этот критический момент — только движение может восстановить равновесие.

— Это в последний раз, — сдавленным голосом прохрипел Ринфилд. Посмотрите на них! Только посмотрите на них!

Сергиус мельком взглянул на зрителей. Нетрудно было понять восклицание Ринфилда. Зритель может соучаствовать в опасности, когда она вполне приемлема, и это может доставлять ему удовольствие, но всегда опасность становится непереносимой и длительной, как в данном случае, удовольствие превращается в страх, в тревогу. Сжатые руки, стиснутые зубы, у многих отведенные взгляды, полные испуга — все это вряд ли снова привлечет толпу зрителей в цирк.

В течение десяти бесконечных секунд длилось это невыносимое напряжение, за это время колеса велосипеда не сдвинулись ни на дюйм, а угол раскачивания заметно увеличился. Тогда Бруно с силой нажал на педали.

Щелкнула цепь.

Не нашлось бы двух человек, сумевших одинаково объяснить то, что после этого произошло. Велосипед сразу же наклонился вправо — Бруно надавил на правую педаль, и бросил себя вперед. Руля, препятствовавшего его движению вперед, не было. С вытянутыми для амортизации руками он боком упал на проволоку, которая, казалось, обхватила его за внутренние части бедер и за горло, отчего голова его откинулась под непонятным углом. Затем тело соскользнуло с проволоки. Казалось, он повис на правой руке и подбородке, потом с проволоки соскользнула голова и он упал вниз на арену, приземлившись ногами на опилки, но тут же осел, словно сломанная кукла.

Бейбацер, у которого в этот момент сидели на овальных тумбах двенадцать львов, среагировал мгновенно. И Бруно и велосипед упали в центре арены и хорошо были видны львам, но они плохо реагируют на внезапное нарушение порядка, к которому привыкли.

А это вторжение было для них действительно внезапным. Трое львов в центре полукруга уже поднимались на все четыре лапы. Бейбацер наклонился и бросил им в глаза пригоршни песка. Они не сели, но временно ослепли и потеряли ориентировку. Двое из них принялись тереть лапами глаза.

Открылась дверь клетки и ассистент укротителя с клоуном вошли в клетку, подошли к Бруно, подняли его, вынесли из клетки и закрыли дверь.

Доктор Харпер тут же присоединился к ним. Он наклонился, быстро осмотрел Бруно, выпрямился и подал знак рукой, но в этом не было необходимости. Кан Дах с носилками был уже рядом.

Через три минуты последовало объявление, что у знаменитого «Слепого орла» лишь легкое сотрясение мозга, и что, вероятно, он повторит свое выступление на следующий день. Публика, непредсказуемая как и любая толпа, дружно поднялась на ноги и аплодировала целую минуту: лучше «Слепой орел» с сотрясением мозга, чем мертвый.

Представление продолжалось.

За кулисами же атмосфера была отнюдь не веселая, а скорее похоронная.

В комнате находились Харпер, Ринфилд, двое директоров из ассоциации цирков, Сергиус и седоусый джентльмен лет семидесяти. Он и Харпер находились в том конце комнаты, где все еще на носилках, поставленных на стол, лежал Бруно.

— Доктор Хасид, если бы вы могли лично осмотреть его, — предложил Харпер.

— Вряд ли есть в этом необходимость, — печально улыбнулся тот. Он посмотрел на одного из директоров по имени Армстронг. — Вы когда-нибудь видели мертвых? — Армстронг кивнул. — Потрогайте его лоб. Что скажете?

Армстронг, поколебавшись, положил ладонь на лоб Бруно, и тут же отдернул ее.

— Холодный... — он вздрогнул. — Он уже остыл.

Доктор Харпер обвязал голову Бруно белым полотенцем и накинул на него покрывало, которым были покрыты носилки, после чего отступил назад.

— Как говорят в Америке, — вздохнул Хасид, — врач есть врач и я не оскорблю коллегу. Но по законам нашей страны...

— По законам любой страны, — заявил Харпер, — иностранный врач не может констатировать смерть.

Взяв ручку, Хасид принялся заполнять бланк.

— Перелом позвоночника, второй и третий позвонок, вы сказали? Отрыв позвоночной ткани, — он выпрямился. — Если вы хотите, чтобы я договорился...

— Я уже договорился с санитарами. Морг госпиталя...

— В этом нет необходимости. Не более чем в ста метрах отсюда имеется похоронное бюро, — сообщил Сергиус.

— Да? Тогда все проще. Но в такое позднее время...

— Доктор Харпер...

— Мои извинения, полковник. Мистер Ринфилд, вы можете выделить мне двух человек, надежных и не болтливых?

— Джонни, ночной сторож.

— Пусть он отправится к поезду. У меня под кроватью черный чемодан.

Пусть он принесет его сюда.

* * *

Задняя комната похоронного бюро была ярко освещена неоновой лампой, подчеркивающей антисептическую гигиену обстановки — изразцовых стен, мраморного пола, раковины из нержавеющей стали. Вдоль одной из стен стояли гробы. В центре зала на мраморных столиках с металлическими ножками стояли еще три гроба. Рядом с ним переминался с ноги на ногу пухлый гробовщик, мужчина в глянцевых башмаках и с глянцевой макушкой. Его профессиональные чувства были глубоко попраны.

— Но нельзя так, прямо в гроб, я имею в виду, — возмутился он. — Есть вещи, которые необходимо соблюдать.

— Я сделаю все, что нужно. За всем необходимым уже послано.

— Но его понадобится вытащить.

— Он был моим другом. Я сделаю это.

— Но саван...

— Вам простительно не знать, что артистов цирка хоронят в их цирковой одежде.

— Все это неправильно. У нас своя этика. В нашей профессии...

— Полковник Сергиус... — утомленно произнес Харпер.

Сергиус кивнул, взял гробовщика за руку, отвел в сторону и что-то спокойно ему сказал. Через двадцать секунд он возвратился с гробовщиком, бледным как тень, и с ключом, который тот протянул Харперу.

— Бруно в вашем распоряжении, доктор Харпер, — он повернулся к Гробовщику. — Вы свободны.

Тот ушел.

— Я думаю, мы тоже пойдем, — сказал Ринфилд. — У меня в кабинете есть превосходная выпивка.

* * *

В кабинете сидела Мария с головой на сложенных руках. Когда они вошли, она подняла голову и взглянула на них невидящим взглядом.

Обеспокоенный Харпер подошел к ней, а Сергиус стал рядом: выражение симпатии на его физиономии атрофировалось уже много лет назад. Глаза Марии были влажными и припухшими, щеки ее горели. Ринфилд печально посмотрел на нее и неловко взял за руку.

— Извините меня, Мария. Я забыл... я не знал... через пару минут мы уйдем.

— Пожалуйста, все в порядке, — она вытерла лицо платком. Пожалуйста, не уходите.

Мужчины с явной неохотой остались. Ринфилд вытащил бутылку водки, а Харпер обратился к Марии со словами:

— Откуда ты узнала? Мне очень жаль, Мария, — он посмотрел на ее обручальное кольцо и отвел взгляд в сторону. — Откуда ты об этом узнала?

— Не знаю, я просто знала, — она опять вытерла слезы. — Да, я знала.

Я слышала объявление о его падении, но не вышла посмотреть, потому что боялась выходить. Я была уверена, что если бы он не разбился, то послал бы за мной, или вы послали бы за мной. Но никто не пришел.

Мужчины в молчании вышли. Харпер, выходивший последним, сказал ей:

— Я захвачу все необходимое. Через пару минут вернусь.

Он закрыл за собой дверь. Мария выждала некоторое время, поднялась, бросила взгляд в окно, открыла дверь и осторожно выскользнула наружу.

Вблизи никого не было. Она вернулась, закрыла дверь, заперла ее, выдвинула ящик стола, достала оттуда чашку и втерла еще немного глицерина себе в глаза и щеки. После этого она открыла дверь.

Вскоре вернулся Харпер с пальто. Он плеснул себе немного выпивки, посмотрел по сторонам, избегая взгляда девушки, точно не зная с чего начать. Затем он откашлялся и примирительно произнес:

— Я понимаю, что ты никогда не простишь мне этого, но я обязан тебе сказать. Понимаешь, я не знал, какой хорошей артисткой ты можешь быть. Я боялся, что не слишком хорошей, боялся, что чувства выдадут тебя.

— Мои чувства выдадут... Вы знаете, что Бруно и я... — она умолкла и затем поинтересовалась:

— Ради бога, что это значит?

Он широко улыбнулся.

— Вытри слезы, пойдем и ты все увидишь.

Первые проблески понимания появились на ее личике.

— Вы имеете в виду...

— Я имею в виду, что нужно пойти и посмотреть.

Бруно откинул покрывало и уселся в гробу. Без всякого энтузиазма он взглянул на Харпера и укоризненно произнес:

— Что-то вы не очень спешили. Как вам понравится лежать в гробу в ожидании, что какому-то помощнику гробовщика придет в голову придти сюда и заколотить крышку?

Мария спасла Харпера от необходимости отвечать. Когда Бруно, наконец, выпутался из покрывала, он мягко соскочил на пол, пошарил внутри гроба и вытащил мягкий полотняный мешок, из которого что-то капало.

— Кроме того, я насквозь промок, — вздохнул он.

— Что-о? — удивилась Мария.

— Небольшая уловка, моя дорогая, — Харпер взбадривающе улыбнулся. Мешок со льдом. Ведь было необходимо, чтобы у Бруно был холодный лоб. Но лед, к несчастью, тает. — Он поставил саквояж на гроб и открыл крышку. И увы, Бруно должен был еще немного пострадать: мы должны превратить его в нечто веселое и красивое.

Превращение заняло целых двадцать минут. Харпер ошибся в выборе профессии, он вполне подошел бы любой киностудии в качестве гримера.

Работал он споро, умело и явно получал от этого удовольствие.

Когда он закончил, Бруно взглянул на себя в большое зеркало и содрогнулся. Волосы светло-коричневого цвета были слишком длинными и лохматыми, светлые усы — роскошными, яркий полукруглый шрам, шедший ото лба к самому носу был, несомненно, результатом разбитой бутылки. Из одежды на нем была рубашка в белую и голубую полоску, горчичного цвета носки и ботинки такого отвратительного цвета. Кольца на его пальцах были обязаны своему происхождению ярмарке или рождественскому карнавалу.

— Можно сказать, красавец, — скривился Бруно. — Меня запросто можно сдать напрокат в качестве пугала. — Он бросил обескураживающий взгляд на Марию, чьи руки сдерживающе прикрыли рот, но не закрывали веселых морщинок вокруг глаз. Затем он взглянул на Харпера. — Это делает меня неузнаваемым?

— Совершенно верно. Это делает вас настолько приметным, что никому не захочется посмотреть на вас во второй раз, за исключением тех, кто захочет проверить, не обманулись ли его глаза в первый раз. Пусть незаметные серые люди крадутся по переулкам и привлекают любопытных. Вы — Джон Пейхас, торговец машинами из Восточной Германии. Паспорт и другие документы в вашем внутреннем кармане.

Бруно вытащил паспорт, весьма почтенного возраста документ, который подтверждал тот факт, что его владельцу по торговым делам пришлось побывать фактически во всех странах, лежащих за Железным Занавесом, и в некоторых из них по несколько раз. Он взглянул на фотографию, а затем в зеркало. Сходство было поразительным.

— Чтобы все это подготовить нужно было время. Где это делали, Харпер?

— В Штатах.

— И весь реквизит был у вас собой все это время? — Харпер кивнул. Вы должны были показать мне это пораньше, чтобы дать время привыкнуть к этому ужасному виду.

— Тогда бы вы отказались ехать, — Харпер взглянул на часы. Последний поезд прибывает через 15 минут. Машина вас ждет прямо на улице в сотне ярдов отсюда. Она доставит вас на станцию, где можете быть уверенными, вас заметят. Там сразу сядете в поезд. В этом чемодане необходимая одежда и туалетные принадлежности. На этой же машине доберетесь до отеля, где две недели назад для вас забронировали место.

— Вы все уже подготовили?

— Да. Точнее, это сделал один из наших агентов. Как говорят, наш человек в Крау, бесценный человек. В этом городе он может уладить все — он не последний винтик в муниципалитете. Один из его людей поведет машину.

Бруно задумчиво посмотрел на него.

— Вы все еще верите в жесткую игру, доктор Харпер.

— И поэтому жив, — он позволил себе терпеливый вздох. — Когда вы проведете большую часть своей сознательной жизни в приключениях, подобных этим, то обнаружите, что чем меньше люди знают, тем это для них безопаснее. Завтра утром Мария возьмет напрокат машину. В двух кварталах отсюда есть отель под названием «Охотничий рожок». Как только начнет смеркаться, будьте там. Она подъедет туда сразу после вас. Посмотрит на дверь и отойдет. Вы пойдете за ней. У вас необычайный дар чувствовать слежку, поэтому на этот счет я не беспокоюсь. Любые изменения плана и дальнейшие инструкции вам передаст Мария.

— Вы сказали, что ваш человек здесь может уладить все?

— Да, я это говорил.

— Пусть он достанет несколько шашек динамита и запалы, рассчитанные на десять секунд. Это можно устроить?

Харпер заколебался.

— Надеюсь. А зачем вам это?

— Об этом я скажу вам через пару дней. И это не потому, что я поступаю, как доктор Харпер, и не потому, что я играю в тайны. Я еще не уверен, но у меня выклевывается идея, как выбраться из Лабиана.

Тень беспокойства вновь омрачила чело девушки, но Бруно даже не взглянул в ее сторону.

— Полагаю, что есть шанс попасть туда незамеченным. Но не думаю, что мне удастся незамеченным выбраться оттуда. Ведь мне придется удирать оттуда весьма поспешно, и как только поднимется тревога, как все выходы автоматически перекроются. Поэтому, возможно, лучшим выходом для меня будет идти напролом.

— Кажется, вы говорили, что не хотите никого убивать? При взрыве могут погибнуть люди.

— Я буду осторожен, если получится, и употреблю динамит лишь в крайнем случае. Будем надеяться на лучшее. Так я получу динамит или нет?

— Вы должны дать мне время на раздумья.

— Послушайте, Харпер, я понимаю, что вы отвечаете за конечный результат, но здесь не вы главная фигура. Главная фигура — Я. Ведь я буду рисковать жизнью, чтобы проникнуть туда и выбраться живым и с положительным результатом. Не вы... Вы будете сидеть в безопасности и отречетесь от меня, если я провалюсь. — Он с отвращением поглядел на свою одежду. — Если я его не получу, можете примерить эти лохмотья сами.

— Повторяю, мне нужно время.

— Я не могу ждать! — Бруно положил локти на гроб. — Я жду всего пять секунд. Начинаю отсчитывать. Затем я сбрасываю эту чертову одежду и возвращаюсь в цирк. И желаю вам благополучно выбраться из этого положения.

Желаю вам также удачно объяснить полиции по поводу вашего заключения о моей смерти. Раз... два... три...

— Это шантаж!

— Что еще? Четыре...

— Хорошо, хорошо, вы получите ваши чертовы хлопушки, — Харпер на время замолк и недовольно добавил:

— Должен сказать, что с такой стороной вашей натуры я раньше не сталкивался.

— И я раньше не занимался этим дьявольским Лабианом. Теперь я его увидел. Пусть Мария завтра захватит с собой в машину динамит. Ринфилд о сегодняшней комедии знает?

— Конечно.

— Но существовал шанс, что Сергиус увяжется за вами сюда.

— Ну, последнее, что могло прийти ему в голову, что кто-то мог выбрать его округ в качестве места для самоубийства.

— Где деньги?

— У вас в другом кармане.

— На улице холодно.

— В машине лежит чудесное теплое пальто, — Харпер ухмыльнулся. Вы будете от него в восторге.

Бруно кивнул в сторону открытого гроба.

— А что с этим?

— Положим туда груз и закрепим крышку. Ваши похороны в понедельник утром.

— Я могу послать себе венок?

— Нежелательно, — Харпер тяжело вздохнул. — Вы всегда можете, конечно, смешаться с толпой, оплакивающей вас.

* * *

Через 40 минут Бруно уже находился в забронированном для него номере и разбирал свой багаж, время от времени бросая взор в сторону прекрасного теплого пальто, которым предусмотрительно снабдил его Харпер. Оно было из толстого нейлона в черно-белую полоску, и выглядело как меховое.

Несомненно, другого такого пальто не сыскать не только в Крау, но и в сотнях миль вокруг, и суматоху, которую он вызывал, двигаясь через вестибюль к администратору, не особенно усилила демонстрация всех цветов радуги, что была под этим пальто.

Бруно выключил свет, раздвинул шторы и выглянул наружу. Его комната выходила на заднюю сторону отеля, возвышаясь над узким проходом вдоль складов. Темнота еще не наступила, но сумерки уже сгущались. Менее чем в четырех футах проходила пожарная лестница — в сочетании с темным переулком это отличная комбинация для незаметного исчезновения из отеля. Все просто и безупречно.

В соответствии с указаниями Харпера Бруно спустился в ресторан пообедать. В его руках была восточно-берлинская газета, которую он обнаружил в своем чемодане. Харпер был такой человек, который придает большое значение самым незначительным деталям. Где ее добыл Харпер, Бруно не интересовало. Его появление не вызвало заметной сенсации — граждане города и приезжие были достаточно хорошо воспитаны. Но поднятые брови, улыбки и шепот вполне отчетливо показали, что его появление не осталось незамеченным. Он небрежно кинул взгляд по сторонам. Никого похожего на агента полиции, хотя ничего удивительно в этом не было: квалифицированных агентов обнаружить сложно. Бруно сделал заказ и погрузился в чтение газеты.

* * *

На следующий день в 8 утра он опять был в ресторане и снова читал газету, но на этот раз местную. Первое, на чем он споткнулся, был черная траурная рамка толщиной в полдюйма по центру первой страницы. Здесь он узнал, что этой ночью он скончался. Все любители циркового искусства глубоко скорбят, но больше всех, конечно, жители Крау. Там было много сентиментальных и философских сожалений о превратностях судьбы, приведших Бруно Вилдермена на родину для того, чтобы умереть. Похороны должны состояться в понедельник утром. Выражалась надежда, что сотни граждан Крау придут, чтобы отдать последний долг одному из наиболее известных сыновей города, величайшего воздушного гимнаста и канатоходца.

Позавтракав, Бруно забрал газету с собой в номер, нашел ножницы, вырезал некролог и, аккуратно сложил, спрятал в карман.

Днем он отправился по магазинам. Был холодный, но солнечный день, поэтому экстравагантное пальто осталось в номере. Это он сделал не из-за погоды и не из врожденной застенчивости. Оно было просто слишком громоздким, чтобы не привлекать внимания, даже если его свернуть.

Это был город, который он знал лучше всех городов на свете, и в нем он мог, не прилагая усилий, оторваться от любого хвоста. Через пять минут он уже знал, что за ним никто не следит. Он свернул в боковую улочку и вошел в галантерейный магазин. Хозяин, пожилой сутулый человек, чьи водянистые глаза прыгали за толстыми линзами очков — впрочем, если его и попросят когда-либо опознать Бруно, то встанет вопрос, в состоянии ли такой человек опознать даже членов своей семью — просто это была уникальная возможность продемонстрировать свои товары, которые валялись во всех углах. Бросалось в глаза отсутствие галстуков.

Бруно вышел из магазина с объемистым пакетом, завернутым в коричневую бумагу и обвязанную потертой бечевкой. Затем он зашел в общественную уборную и вышел оттуда совершенно преображенным. На нем была ветхая одежда в прорехах и заплатах, совсем не респектабельная, но мало отличавшаяся от одеяния большинства граждан, находившихся поблизости: засаленный берет на два размера больше, чем требовалось, закрывающий глаза, темный непромокаемый плащ в пятнах, невероятно мешковатые брюки, мятая рубашка без галстука, а каблуки стоптанных башмаков так износились, что пришлось косолапить. В довершение всего от него исходил такой дух, что прохожим приходилось держаться от него подальше, чтобы избавиться от блох, вшей и прочих паразитов. Торговец не пожалел на свои лохмотья дезинфицирующих средств.

Сжимая под мышкой коричневый пакет с прежней одеждой, Бруно не спеша брел по городу. Наступали сумерки. Он немного срезал путь, пересекая огромный парк, часть которого использовалась как городское кладбище.

Миновав железные ворота в высокой стене, он заинтересовался тем, как два человека при свете фонаря деловито копали. Заинтригованный, он подошел к ним, и мужчины выпрямились в неглубокой могиле, потирая затекшие спины.

— Поздновато работаете, друзья, — дружелюбно произнес он.

— Любого человека ожидает смерть, — сказал старший скучным голосом, затем добавил, получше всмотревшись:

— Как-то надо зарабатывать на жизнь.

Не желаешь ли нам помочь?

Бруно ощутил легкое дуновение ветерка, обошел могилу вокруг и поинтересовался:

— Для кого копаете?

— Для знаменитого американца, хотя родился он и вырос здесь. Я отлично знал его бабушку. Это некий Вилдермен. Он приехал с цирком и погиб из-за несчастного случая. В понедельник здесь соберется куча народу. Мы с Иоганном приоденемся по такому случаю.

— Несчастный случай? — Бруно покачал головой. — Ох уж эти чертовы автобусы. Сколько раз...

Его прервал более молодой мужчина:

— Нет, старик. Он сорвался с каната и сломал шею, — мужчина воткнул лопату в землю. — Ну, так ты надумал? Нам надо работать.

Бруно пробормотал извинения и потащился прочь. Через пять минут он был в «Охотничьем рожке», где прежде чем получить кофе, ему пришлось показать деньги официанту со сморщенным носом. Минут через 15 в дверях показалась Мария. Она лениво оглядела зал, никого не узнала, немного помешкала и вышла. Бруно не спеша поднялся и направился к выходу.

Очутившись на улице, он убыстрил шаг и через минуту был от нее уже в нескольких шагах.

— Где машина? — буркнул он.

— Боже, так это ты? — обернулась она.

— Умерь свои эмоции. Где машина?

— За углом.

— За тобой следовала какая-нибудь машина?

— Нет.

Машина оказалась изрядно поношенным фольксвагеном, который был довольно распространенной машиной в Крау. Машина стояла под уличным фонарем. Бруно сел за руль, а Мария расположилась рядом с ним. Ее передернуло от отвращения от вони одежды.

— Боже, откуда этот отвратительный запах?

— От меня? Ты думаешь от меня? Да, ты права, от меня.

— Я так и подумала, но...

— Это дезинфекция. Очень сильная, но дезинфекция. Можешь использовать ее при случае. Страшно бодрит.

— Это удивительно противная дезинфекция. Боже...

— Маскировка, — спокойно произнес он. — Надеюсь, ты не думаешь, что это мой любимый стиль одежды? Мне кажется, доктор Харпер недооценивает полковника Сергиуса. Я могу быть Джоном Пейхасом, гражданином с высоким положением из дружественной страны, но я все же из Восточной Германии. Я иностранец, и можно быть уверенным в том, что у Сергиуса на учете любой подобный тип в радиусе 20 миль от Крау. Если ему потребуется, он в течение десяти минут будет знать все о любом иностранце, появившемся в любом отеле города. И у него будет полное мое описание. Документы в порядке, и вторично он обо мне не вспомнит. Но он сможет вновь вспомнить обо мне, если ему станет известно, что респектабельный представитель крупной фирмы оказался в такой дыре, как «Охотничий рожок», или припарковался в тени Лабиана. Как ты думаешь?

— Согласна. В таком случае остается только одно, — Мария открыла сумочку, вытащила оттуда аэрозольную упаковку одеколона и щедро побрызгала вокруг себя, затем на Бруно. Когда она закончила с этим, Бруно фыркнул.

— Дезинфекция победила, — объявил он, и действительно, вместо того, чтобы нейтрализовать запах, одеколон просто с ним смешался. Бруно опустил стекло и быстро глянул в зеркало заднего обзора. Он петлял по темным улицам и переулкам до тех пор, пока не посчитал, что любой хвост, даже если он и был, давно потерял его след. По пути они еще раз обсудили план проникновения в Лабиан во вторник ночью.

— То, что я просил, достали? — осведомился он.

— В багажнике. Правда, не совсем то, что ты просил. Человек Харпера не смог достать динамит. И он сказал, что с этом пакостью необходимо быть очень осторожным — кажется, она взрывается даже от взгляда.

— Боже милостивый! Не хочешь ли ты сказать, что это нитроглицерин?

— Нет, это аматол.

— Тогда сойдет. Это он опасался за детонаторы. Гремучая ртуть, не так ли?

— Да, так он сказал.

— 77 гран. Очень температурная дрянь. Ко всему этому должен быть бикфордов шнур и химический воспламенитель.

— Да, и об этом он говорил, — она странно посмотрела на него. — Когда это ты стал экспертом по взрывчатке?

— Я не стал им. Просто несколько лет назад я читал об этом, а теперь выдаю информацию.

— У тебя, вероятно, целая картотека. Ведь такие вещи легко и быстро забываются. Как ты все помнишь?

— Если бы я знал, что меня ожидает в будущем, кроме дурачества на трапеции? Ладно, мне еще кое-что понадобится. Прежде всего, большой кусок резины или кожи.

Она взяла его за руку и поинтересовалась:

— Зачем тебе это? — но ее глаза говорили ему, что она догадывается зачем.

— А о чем ты подумала? Конечно, чтобы набросить это на проклятый электрический забор. Акробатического коврика будет достаточно. Затем мне понадобится веревка с металлическим крюком. Все это нужно добыть как можно скорее. Пусть этим займется Харпер и положит все необходимое в багажник машины. Позавтракаешь завтра со мной?

— Что?

— Я хочу видеть все это.

— О, я бы хотела... — она глубоко вздохнула. — Нет, не могу, пока ты в этой ужасной одежде. Да и не в этом причина. Тебя не пустят ни в один приличный ресторан.

— Я переоденусь.

— Но если нас увидят вдвоем, да еще днем, я думаю...

— В десяти милях отсюда в прелестной маленькой деревушке есть великолепный маленький отель. Там нас никто не знает и никто не станет искать — я умер. Чуть не забыл! Час назад я разговаривал с парой могильщиков.

— Мы снова обрели чувство юмора?

— Очень любопытный факт.

— В «Охотничьем рожке»?

— На кладбище. Я спросил их для кого они копают могилу, а они ответили, что для меня. То есть для американца, который сверзился с каната. Не каждый получает удовольствие, наблюдая, как для него копают могилу. Очень аккуратно работают.

— Пожалуйста, — она задрожала, — как ты можешь?

— Извини. Это и впрямь не смешно, мне только показалось. Так вот, ты отправишься в эту деревню — она называется Волчуки — на машине, а я поеду поездом. Встретимся мы на станции. Сейчас мы можем смотаться на вокзал и взглянуть на расписание. Конечно, ты должна спросить разрешение у доктора Харпера.

* * *

На металлическом столике, находившемся в по-спартански обставленной, с преобладанием металлических предметов, комнате, вращались катушки магнитофона. За столом сидел полковник Сергиус и капитан Модес. Оба были в наушниках. В добавление к ним у полковника была сигара, рюмка водки и самая блаженная улыбка из тех, что могла появиться на его физиономии.

Капитан Модес тоже позволил себе довольно широкую ухмылку. Анжело сидел отдельно в углу и, хотя у него не было ни наушников, ни водки, тоже улыбался. Если был счастлив полковник — он тоже был счастлив.

* * *

Изучив расписание на вокзале в Крау, Бруно возвратился к машине.

— Есть подходящий поезд. Встречай меня в полдень на станции Волчуки.

Ты ее легко найдешь — в деревне не более полусотни домов. Знаешь, где она расположена?

— В отделении для перчаток есть карта. Я посмотрела, сейчас найду.

Бруно вывел машину на центральную улицу и остановил машину прямо напротив переулка, примыкающего к южной стороне Лабиана. Он не был пустынен — там стояли, очевидно припаркованные на ночь два грузовика и легковушка. По тому, как они совершенно беззаботно расположились в непосредственной близости от Лабиана, можно было считать, что против стоянки транспорта возражений не имелось. Бруно запомнил эту мелочь на будущее.

— Теперь не забудь передать доктору Харперу все, о чем мы договорились. И еще не забудь для пользы дела, что для всех наивных прохожих мы парочка влюбленных. Дорогая Мария, это для практики, — сказал он и потянулся к девушке.

— Да, Бруно, — натянуто промолвила она. — Мы скоро поженимся, Бруно.

— Очень скоро, любовь моя.

Они замолчали, их взгляды были устремлены в переулок, Мария безотрывно, Бруно — почти безотрывно.

* * *

В своей штаб-квартире полковник Сергиус издавал кашляющие звуки. Нет, он не поперхнулся, просто он так смеялся. Он кивнул Анжело, чтобы тот плеснул ему в рюмку немного спиртного, и жестом дал понять, что сержант может налить и себе для бодрости духа. Анжело от удивления чуть не раздавил в руке бутылку водки, улыбнулся и быстро, пока полковник не передумал, выполнил указание. Это был беспрецедентный случай...

* * *

Бруно внезапно развернулся, обнял Марию и страстно поцеловал. Она на мгновение уставилась на него, широко раскрыв глаза, затем высвободилась из его объятий и тут же напряглась, услышав повелительный стук в стекло. Она отпрянула от Бруно и быстро посмотрела наружу. Двое огромных полицейских, вооруженных обычным револьверами и дубинками, наклонились, чтобы заглянуть внутрь машины. Хотя они были в форме и вооружены, они не соответствовали тому типу полицейских из-за Железного Занавеса, которые распространены на Западе. У них были почти добродушные лица. Тот, что покрупнее, принюхался.

— В этой машине весьма странный запах.

— Боюсь, что я разлила флакон духов, — промолвила Мария.

Бруно, слегка заикаясь, добавил:

— В чем дело, офицер? Это моя невеста, — он продемонстрировал левую руку Марии с кольцом, чтобы не оставалось никаких сомнений. — Конечно, нет закона...

— Конечно, нет, — полицейский доверительно положил локти на опущенное стекло. — Но есть закон, запрещающий стоянку на центральной улице.

— Ох, извините! Я не думал...

— Это все запах, добродушно улыбнулся полицейский. — У вас задурманенные мозги.

— Да, офицер, — Бруно слабо улыбнулся. — Ничего, если мы встанем возле тех грузовиков?

— Конечно, только не замерзните в машине. Слышишь, приятель?

— Да.

— Если ты так любишь невесту, почему бы тебе не купить ей флакончик приличных духов? Не обязательно дорогих...

Полицейский выпрямился и отошел с напарником.

Мария, вспомнив свою кратковременную уступку Бруно, произнесла прерывающимся голоском:

— Что ж, спасибо. На мгновение я подумала, что ты нашел меня неотразимой.

— Всегда посматривай в зеркало заднего вида. Это очень важно, понимаешь?

Она скорчила ему потешную гримаску, а он направил машину в Южный переулок.

* * *

Оба полицейских смотрели, как они припарковываются. Потом они вышли из пределов видимости машины. Старший из них вытащил рацию из нагрудного кармана, нажал кнопку и произнес:

— Они припарковываются в Южном переулке возле Лабиана, полковник.

— Отлично, — даже на фоне многочисленных помех и посмеивания, можно было безошибочно узнать голос Сергиуса. — Теперь можете оставить этих влюбленных пташек.

* * *

Чтобы установить наличие внешней охраны, Бруно и Марии понадобилось несколько минут. Их было трое. Они составляли постоянный патруль, совершая обход вокруг здания вне зоны видимости друг друга. Энтузиазм бдительных часовых не был им присущ. Не смотря по сторонам, опустив взгляд в землю, с трудом волоча ноги, они производили впечатление жалких людей, дрожащих от холода и живущих мечтой об отдыхе. Они патрулировали по ночам вокруг Лабиана уже по десять лет, а кое-кто и по двадцать. И ничего необычного не случалось, да и не могло случиться.

Бруно и Мария видели, как с двух вышек время от времени пробегал луч прожектора по стенам. Никакой закономерности в их включении не было: похоже, все зависело от каприза часового.

Через двадцать минут Бруно подъехал к общественному туалету, постоянным посетителем которого он стал этим вечером. Он вышел из машины, раскованно поцеловал Марию на прощание, когда она заняла место водителя, и скрылся в туалете. Когда он вышел оттуда с коричневым пакетом под мышкой, который содержал ветхую одежду и аматол, на нем красовался оригинальный предмет славы.