Глава 1

ПОНЕДЕЛЬНИК с вечера до трех часов утра вторника

«Писмейкер» — кольт. Существует уже целое столетие, и в его внешнем виде за это время не произошло никаких изменений. Если купить такой кольт в наши дни, то он ничуть не будет отличаться от того, который носил Вайатт Ирп, когда был шерифом Додж-Сити. Этот револьвер является старейшим ручным оружием в мире и, без сомнения, самым надежным. И если его эффективность взять за основу ценности, то оно будет признано лучшим оружием, которое когда-либо создано. Разумеется, если в тебя выстрелят из какого-нибудь другого, конкурирующего с кольтом оружия, например из «люгера» или маузера, то мало тоже не покажется, но большая скорость полета пули и малый калибр пробьют лишь дырочку — маленькую и аккуратную, а все остальное сделают внутри тела, в то время как большая и тупоносая пуля кольта ударит со всей силой, повредит кости, мышцы и ткани.

Короче говоря, если пуля из «писмейкера», скажем, попадет в колено или вообще в ногу, то человек не сможет ни убежать, ни укрыться, чтобы свернуть самокрутку, закурить, а потом элегантно выстрелить в своего противника. Если пуля из кольта попадает человеку в ногу, то тот сразу теряет сознание и падает на землю. В случае, если пуля попала в бедро, и человеку повезло — ему удалось преодолеть шок и залечить рану, — он все равно будет ходить на деревяшке, потому что хирургу не останется ничего другого, как ампутировать ногу.

Именно поэтому я стоял совершенно неподвижно и даже старался не дышать, ибо такой вот «писмейкер»-кольт, который и навел меня на эти неприятные размышления, был сейчас направлен точно на мое правое бедро.

Еще деталь: чтобы обращаться с полуавтоматическим спусковым механизмом «писмейкера», нужны сила и полное спокойствие, так как, находясь в неуверенной руке, он может функционировать очень неточно. Правда, в данном случае надеяться на это было бессмысленно. Рука, державшая кольт легко и уверенно, была самой спокойной рукой, с какой мне когда-либо приходилось встречаться, неподвижной в самом прямом значении этого слова. Я видел эту руку совершенно отчетливо, хотя свет в каюте радиста был скудным. Световой кружок изогнутой настольной лампы оказался таким слабым, что светил только в одном направлении, благодаря чему рука словно обрезалась у локтя и была видна только ее нижняя часть с револьвером. Оружие не дрожало, и тем самым создавалось впечатление, будто револьвер покоится в мраморной руке какой-то статуи. За пределами светового кружка угадывались контуры человека, прислонившегося к переборке. Голова его была немного наклонена, а из-под козырька фуражки на меня неподвижно уставились застывшие глаза. Мой взгляд снова упал на его руку. Кольт, как и прежде, был направлен на меня. Подсознательно я напряг правую ногу, чтобы подготовиться к предстоящему удару — разумное действие для защиты, в действительности равнозначное тому, если бы я прикрылся газетой. В это мгновение мне страстно хотелось, чтобы полковник Сэм Кольт в свое время изобрел не этот револьвер, а что-нибудь другое, что-нибудь действительно полезное — скажем, французские булавки.

Очень медленно и спокойно я поднял обе руки ладонями вперед — поднял до уровня плеч. Поднимал я их настолько осторожно, что даже очень нервный человек не смог бы подумать, что я замышляю что-то дикое… ну, скажем, собираюсь перейти в наступление. Но, возможно, вся моя осторожность была ни к чему, так как человек, державший кольт, казалось, вообще не имел нервов. Я тоже не собирался переходить в наступление. Солнце давно зашло, лишь последние отблески освещали западный горизонт, так что я, стоя в дверях каюты, представлял собой четкий силуэт. Возможно, левая рука человека, который сидел сейчас за столом, покоилась на настольной лампе, и он каждую минуту мог ее повернуть, чтобы на мгновение ослепить меня. К тому же у него оружие! Мне платили за риск, мне платили даже за то, что я временами подвергаюсь опасности, но мне никогда не платили за то, чтобы я разыгрывал из себя тупоголового идиота, идущего на верную смерть. Поэтому я поднял руки еще выше и попытался придать себе мирный и безобидный вид, В моем состоянии это было совсем не трудно.

Человек с револьвером ничего не сказал и не предпринял. Он вел себя совершенно спокойно. Я увидел, как мерцают его белые зубы. Блестящие глаза продолжали смотреть на меня не мигая. Улыбка, слегка наклоненная голова, небрежная поза свидетельствовали о том, что в этой крошечной каюте каждый дюйм таил в себе страшную опасность. В неподвижности и спокойствии этого человека было что-то страшное, что-то ужасающе неестественное. Его злобная хладнокровная игра в кошки-мышки говорила о больших неприятностях. В этой узкой каюте смерть, казалось, только и ждала того, чтобы дотронуться своим железным пальцем до жертвы. Несмотря на то, что из моих бабушек-дедушек двое по происхождению шотландцы, я отнюдь не обладаю парапсихологическими данными, так сказать, вторым «я». Все мои чувства вполне реалистичны, и я реагирую на подобные вещи приблизительно так же, как куча металлолома. Но здесь я буквально слышал запах смерти.

— Мне кажется, мы оба совершаем ошибку, — начал я. — Во всяком случае, вы. Вполне возможно, что мы оба относимся к одной и той же группе. — Так как в глотке у меня совсем пересохло, а язык тоже был не способен придать ясности речи, слова сходили с губ с большим трудом. Тем не менее мне они казались именно такими, какими я и хотел их услышать — тихими, монотонными и успокаивающими. Ведь не исключено, что револьвер лежал в руке у психически больного. А таких людей нельзя сердить, им нужно поддерживать хорошее настроение — все равно каким способом, лишь бы остаться в живых. Я кивнул, указывая на табурет, который стоял у стола. — У меня сегодня был тяжелый день. Вы не будете возражать, если я присяду и мы поговорим? Обещаю, что руки я опускать не буду.

Ответная реакция была равна нулю. Глаза человека вспыхивали светлым и презрительным блеском. Я почувствовал, как мои руки сжимаются в кулаки, и поспешно их разжал, но не мог ничего поделать со злостью, которая начала во мне закипать.

Тем не менее я улыбнулся и понадеялся, что улыбка моя была приветливой и успокаивающей, а сам направился к табурету. Все время я не отрываясь смотрел на него, и от этой судорожной улыбки у меня даже начали болеть мышцы лица. Руки я держал еще выше, чем раньше, — кольт может уложить буйвола на расстоянии шестидесяти ярдов, а что сделает со мной с такого расстояния, знает лишь Господь Бог. Во всяком случае, я пытался не думать об этом. Как-никак, но у меня только две ноги, и обе мне крайне необходимы.

Я добрался до табурета, не потеряв ни одной, уселся, продолжая держать руки над головой, и задышал поспокойнее. Направляясь к табурету, я подсознательно придержал дыхание, что было естественным, поскольку меня заботили другие вещи, например смерть от потери крови, или жизнь на костылях, или еще что-нибудь в этом роде, то есть мысли, которые и приходят в голову человеку в подобной ситуации.

Кольт остался неподвижным. Дуло не поворачивалось за мной, пока я двигался по узкой каюте. Оно было все еще направлено туда, где я находился десять секунд тому назад.

Я двинулся навстречу руке с револьвером, быстро, но не опережая хода событий. Я был уверен, что мне не стоит двигаться с большей скоростью. Я еще не достиг зрелого возраста, когда шеф может считать, что оказывает мне честь, поручая самые грязные дела, когда можно рисковать всем.

Я правильно питаюсь и благодаря тренировкам нахожусь в такой хорошей форме, что любой врач мне выдаст любую справку. Правда, ни одно страховое общество в мире меня все равно не застрахует… Ну так вот, несмотря на мою отличную физическую подготовку, я не смог вырвать кольт из его застывшей руки. Рука, выглядевшая как мрамор, на ощупь была такой же — даже холоднее. Да, здесь побывала смерть… Сейчас старуха с косой очистила каюту, оставив после себя безжизненное тело и не ожидая никого более. Я выпрямился и, заметив, что занавески задернуты, осторожно подкрался к двери и бесшумно ее закрыл. И лишь после этого зажег свет в каюте.

В страшных романах с убийствами, действие которых происходит в старинных английских коттеджах, редко возникает сомнение относительно времени смерти. После беглого осмотра и многочисленных псевдомедицинских манипуляций добряк доктор опускает руку убитого и произносит: «Смерть наступила этой ночью в 23 часа 57 минут», — или что-нибудь в этом роде. Потом по его лицу скользит смущенная улыбка, говорящая о том, что он тоже всего лишь человек и может ошибаться в мелочах, и он добавляет; «Естественно, смерть могла наступить минуты на две раньше или позже». Врач, находящийся не на страницах детективного романа, сталкивается с более трудной проблемой. Он должен учитывать вес тела, конституцию, температуру окружающей среды, и каждый из этих факторов сильно влияет на охлаждение трупа, так что предполагаемое время смерти может растянуться до нескольких часов.

Я не врач, и все, что я мог сказать о человеке, сидящем за столом, это то, что у него наступило трупное окоченение, которое пока не начало исчезать. Он был так же тверд, как человек, замерзший в сибирской тайге. Мертв несколько часов. Но сколько именно — я не имел ни малейшего представления.

На рукавах у него было по четыре золотые полоски, а это означало, что речь идет о капитане. Капитан в каюте радиста? Капитанов очень редко можно увидеть в каюте радиста и никогда — за его рабочим столом. Он сидел понуро на своем стуле, наклонив голову набок, прислонившись затылком к куртке, висевшей на крючке, вбитом в переборку. Трупное окоченение заставило его застыть в этом положении, но до того, как оно наступило, он в нормальных условиях должен был бы упасть вперед на стол или соскользнуть на пол.

Я не мог обнаружить никаких внешних признаков борьбы, но стоял на той точке зрения, что слишком презрительно отнесусь к теории вероятности, если предположу, что он умер естественной смертью в тот самый момент, когда хотел защищать свою жизнь с помощью кольта. Я снова огляделся и попытался усадить его прямо, но он не поддавался. Я приложил побольше усилий и внезапно услышал слабый треск рвущейся материи. Мне удалось его приподнять, и в тот момент он упал влево, на рабочий стол, причем его правая рука повернулась и в итоге поднялась вверх. Дуло кольта, словно обвиняющий перст, ткнулось в небо.

Теперь я знал, почему он умер и не свалился вперед. Он был убит оружием, которое и сейчас торчало из его позвоночника. Приблизительно между шестым и седьмым позвонком. Рукоятка запуталась в кармане куртки, которая висела на переборке и удерживала его в таком положении.

В моей профессии мне часто доводилось иметь дело с людьми, которые позднее погибали той или иной смертью, но сейчас я впервые видел человека, который был убит обыкновенной стамеской. Самой обычной стамеской, шириной приблизительно в дюйм. На ее деревянную ручку была натянута еще одна — резиновая, видимо велосипедная, и такой структуры, что на ней не остается отпечатков пальцев. Стамеска вошла внутрь на несколько дюймов, и даже если ее отточили как бритву, все равно человек, нанесший удар, должен был обладать большой силой. Я попытался вытащить стамеску из трупа, но это мне не удалось. Кости или хрящи, пробитые острым инструментом, плотно смыкаются вокруг стали, и вытащить оружие бывает довольно трудно…

Видимо, убийца тоже пытался вытащить стамеску, но безуспешно. Поэтому я даже не стал напрягаться. Наверняка убийца не оставил бы оружие в спине, если бы мог его вытащить. Правда, у него мог быть целый набор стамесок, и он мог позволить себе роскошь оставить одну в чьем-либо позвоночнике.

Вообще-то эта стамеска мне не нужна. У меня есть своя, собственная. Правда, не стамеска, а нож. И я вынул его из ножен, которые находились во внутреннем кармане куртки, вшитом как раз под затылком. Выглядел нож довольно безобидно — рукоятка дюйма четыре, да острое лезвие дюйма три. Но оно могло без особого труда перерезать канат в два дюйма, а лезвие было острым, как ланцет. Я посмотрел на него и перевел взгляд на дверь за столом, которая, должно быть, вела в спальню радиста. Затем вынул из нагрудного кармана маленький фонарик, подошел к наружной двери, выключил свет в каюте и стал ждать.

Сколько времени я так простоял, сказать трудно. Может быть, две минуты, а может, и все пять. Да и зачем это мне, я тоже не знал. Себе говорил, что жду, чтобы глаза привыкли к царившей в каюте темноте. Но я отлично знал, что дело не только в этом. Возможно, ждал шороха, шепота, вообще чего-нибудь. Ждал, не случится ли это. А быть может, просто боялся и больше ничего? Боялся заглянуть в спальню? Боялся найти что-нибудь за дверью? Что ж, возможно… Я взял нож в левую руку: я правша, но в некоторых случаях действую обеими руками с одинаковой сноровкой. Пальцы правой взялись за ручку внутренней двери.

Мне понадобилось двадцать секунд, чтобы открыть дверь настолько, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель. Но на последнем дюйме дверь заскрипела. Скрип был совсем тихим, и в нормальных условиях его не услышишь с двух ярдов, но мои нервы, натянутые как стальные струны, восприняли его как пушечный грохот. Причем пушка выпалила прямо над моим ухом. Я застыл, словно какое-то восковое божество. Даже находившийся рядом мертвец не был столь неподвижен. Я услышал, как дико заколотилось сердце, и с волнением подумал, что было бы неплохо, если бы оно билось потише.

Если даже кто-то и ждал меня в спальне, чтобы ослепить, а потом застрелить, заколоть ножом или всадить в меня стамеску, он отнюдь не спешил это сделать. Я снабдил легкие очередной порцией воздуха и бесшумно проскользнул в дверь. Фонарик я держал как можно дальше от себя в вытянутой руке. Когда какой-нибудь негодяй стреляет в человека с карманным фонариком в руке, он обычно метит в источник света — ведь человек держит фонарь перед собой. Этому много лет назад меня научил коллега, которому как раз вытаскивали пулю из легкого, — он забыл принять элементарные меры предосторожности. И, как видите, поступил очень неумно. Поэтому я держал фонарик подальше от себя, а левую руку с ножом спрятал за спину. Потом, страстно надеясь, что реакция того, кто находился в каюте, будет медленнее моей, я включил фонарик.

Да, в каюте находился человек, но с его реакцией, сейчас во всяком случае, все было о'кей. У него ее просто не было. Он лежал лицом вниз на койке, и в нем застыла та пустота, которая присуща только мертвым. Я быстро осветил каюту. Кроме мертвеца, в ней никого не было. И, как в каюте радиста, не было видно признаков борьбы. Но чтобы выявить причину смерти, мне даже не пришлось к нему прикасаться. Те несколько капель крови, которые вытекли из колотой раны на спине, не наполнили бы и чайной ложки. Большего я найти и не ожидал. Ибо если точно проколоть позвоночник, то сердце очень быстро прекращает работу. Кровообращение останавливается, и кровотечение бывает лишь самое незначительное. Внутреннее кровотечение тоже незначительно.

Занавески были задернуты. Я обшарил фонариком еще раз — повнимательнее — переборки, мебель, пол. Не знаю, что я надеялся найти. Как бы то ни было, я ничего не нашел. Тогда я вышел из каюты, закрыл за собой дверь и так же безрезультатно обыскал комнату радиста. Больше мне здесь нечего было делать. Я все видел. Даже то, чего найти не предполагал. Я ни разу не взглянул в лица мертвецов. И мне это было не нужно, ибо их я знал так же хорошо, как и то, которое видел каждое утро в зеркале во время бритья. Буквально неделю тому назад они вместе с моим шефом и со мной ужинали в нашем постоянном ресторане в Лондоне. Оба были в веселом, приподнятом настроении и совершенно спокойны, как могут быть спокойны только люди нашей профессии. На какое-то короткое время они позволяли себе разрядку и радости жизни, которые им были запрещены. И я был убежден, что они и на этот раз были внимательны и бдительны как всегда, но обычной осторожности в этом случае оказалось недостаточно, и они умолкли навеки. Видимо, они столкнулись с тем, с чем рано или поздно встречается человек нашей профессии и с чем когда-нибудь придется встретиться и мне. С этим сталкиваются все, независимо от того, насколько ты смел, силен и изворотлив. Рано или поздно, но тебе попадется человек, который окажется более сильным и более изворотливым, и этот человек будет держать в руке небольшую стамеску, и весь твой накопленный годами опыт не будет стоить ничего, ибо ты даже не увидишь, как этот человек к тебе приблизится. Ты просто встретишься с более сильным противником, и тогда тебе ничто не поможет.

А ведь именно я послал этих людей на смерть. Непреднамеренно, несознательно, но в конце концов ответственность лежит на мне. Ведь это была моя идея! И родилась она в моем мозгу! Только в моем! И я сумел убедить своего вечно сомневающегося, скептичного шефа дать согласие — пусть без восторга, но все же. А своим ребятам — Бейкеру и Дельмонту — я сказал, что если они будут строго придерживаться плана, то с ними ничего не случится. Они поверили моим словам, вели себя строго в соответствии с моими инструкциями и теперь были мертвы. Не беспокойтесь, господа, верьте в меня, но не забудьте оставить, завещание!

Здесь мне больше нечего было делать. Я послал своих людей на смерть, но повернуть время вспять был не в силах. Пора сматываться.

Я открыл наружную дверь точно с таким же чувством, с каким открывают дверь в подвал, о котором знаешь, что он полон кобр и «черных вдов». Точнее говоря, кобры и «черные вдовы» — это маленькие, безобидные и даже милые существа по сравнению с некоторыми представителями человеческой породы, которые этой ночью свободно передвигались по палубе «Нантсвилла».

Широко открыв дверь, я некоторое время стоял не шевелясь. Дышал я ровно и неглубоко. В таких ситуациях минута кажется человеку жизнью. Я прислушался: услышал, как бьются волны о борт корабля, металлические звуки якорной цепи, когда «Нантсвилл», гонимый ветром, пытался пойти против течения, глухие вздохи усиливающегося ночного ветра, а иногда и крик ночной птицы. Но это все было не то. Они постепенно превратились в звуки, которые свидетельствовали о покое и безопасности. А других — тайных, говорящих об опасности, — я не различал. Ни дыхания, ни тихих шагов по металлической палубе, ни шелеста одежды — ничего. Если кто-нибудь меня поджидает, то он обладает сверхчеловеческим терпением и выдержкой. Этой ночью меня интересовали не сверхчеловеки, а обыкновенные люди — с ножами, пистолетами или стамесками в руках. Я тихо переступил порог.

Мне еще никогда не доводилось плыть в ночи по Ориноко в самодельном каноэ — и чтобы на меня с ближайшего дерева бросалась анаконда, обвивала кольцами и начинала душить. Но самое интересное, что не нужны ни Ориноко, ни каноэ, ни анаконда, чтобы понять, какое чувство охватывает человека в подобных обстоятельствах. Я это испытал. Звериная хватка двух рук, вцепившихся сзади в мою шею была настолько страшна, что я не испытывал такого не только наяву, но и во сне. На секунду меня парализовало от страха, а в голове промелькнуло рано или поздно дойдет черед и до тебя — такова аксиома нашей профессии. И вот время настало.

Я изо всех сил ударил назад правой ногой, но противник был готов ко всему. Он встретил мой удар. Судя по всему, позади меня находился кентавр с копытами — причем такими большими, какие мне еще ни разу в жизни не встречались. Боль была такая, что показалось, будто нога не просто сломалась, а буквально расщепилась. В ту же секунду, почувствовав его левую ногу позади моей, я нанес второй удар. Но в момент, когда я бил, его ноги уже не было на прежнем месте, зато моя изо всей силы ударилась о железную плиту и отскочила обратно. Тогда я решил работать руками и, подняв их, попытался переломить мелкие суставы на его пальцах, но и тут он меня опередил. Его пальцы сжались в кулаки, а средний буравил мне сонную артерию. Наверняка я был не первым человеком, которого он душил, и если сейчас не предпринять что-либо, то буду и не последним. В ушах я слышал шипение сжатого воздуха, который выходил под большим давлением, а пестрые пятна перед моими глазами становились все больше и красочнее.

В первые секунды меня спасали от удушения капюшон и парусиновый воротник костюма для подводного плавания — довольно плотного, прорезиненного, который был у меня под курткой. Но в следующие мгновения это наверняка не спасет, ибо задача моего противника сводилась к тому, чтобы костяшки пальцев сомкнуть в центре моего затылка. Если он будет и впредь действовать с тем же успехом, то скоро добьется своей цели. Наполовину ему это уже удалось…

Резким движением я нагнулся вперед. Теперь его вес приходился мне на спину, но клещи не ослабли ни на йоту. В то же время он отставил ноги далеко назад. Это была интуитивная реакция на мой рывок, ибо он должен был предположить, что я попытаюсь схватить его за ногу. Но в тот же момент, выведя его из равновесия, я быстро вывернулся, так что мы оба теперь стояли спиной к воде. Собрав все силы, я начал тянуть назад… Один шаг, второй, третий… У «Нантсвилла» не было современных деревянных поручней, а были лишь цепи, состоявшие из трех или четырех рядов. И вот на такую цепь повалился спиной мой душитель.

Если бы я ударился спиной о цепь, то наверняка бы переломил позвоночник или по меньшей мере сильно повредил позвонки, предоставив тем самым ортопеду работу на несколько месяцев.

Парень не крикнул, не застонал и вообще не издал ни звука. Возможно, это просто глухонемой, подумал я. Мне приходилось слышать о глухонемых, обладающих необычайной силой. Видимо, Господь Бог довольно своеобразно позаботился о справедливости: лишая человека одного, он щедро наделял его другим.

И тем не менее он оказался вынужденным разжать хватку и судорожно схватиться за поручни — иначе мы оба упали бы за борт в темные холодные воды Лох-Хоурона. Я оттолкнулся и повернулся к нему, пытаясь разглядеть его лицо. Спиной я прислонился к стене каюты радиста. Мне была необходима какая-нибудь опора, пока жизнь не возвратиться в полупарализованную голову и полумертвую ногу.

Когда он выпрямился у поручней, я смог его увидеть. Довольно смутно — было слишком темно, — но я разглядел белеющее расплывчатым пятном лицо, руки и контуры тела.

Я ожидал увидеть гиганта, но оказалось, что это не так. Глазам можно было не верить. Я различал в темноте коренастую, плотную фигуру. Он был ниже меня ростом. Но это еще ни о чем не говорило: Джордж Хакеншмидт был ростом всего один метр семьдесят пять сантиметров и весил девяносто килограммов, когда подбросил в воздух «Страшного турка», словно футбольный мяч, и с восемьюстами фунтами цемента протанцевал по рингу, чтобы держать себя в норме. Я не страдаю угрызениями совести, ненужной гордостью и могу без ложного стыда убежать от человека, обладающего худшими физическими качествами, чем я, но что касается этого парня, то от него я бы улепетнул еще до того, как он меня увидел. Но в данный момент я не мог этого сделать: моя нога была совсем не в форме. Поэтому я забросил руку назад и вытащил из затылочного кармана нож. Держал я его перед собой, но так прикрыл ладонью лезвие, чтобы он не смог увидеть отблеска стали в слабом свете звезд.

Спокойно, обдуманно, как человек, который хорошо знает, что намеревается делать и ни на йоту не сомневается в успехе, он начал надвигаться на меня. Господь Бог знает, что я тоже ни на йоту не сомневался, что его уверенность была оправдана. Он приближался ко мне сбоку — так что я не мог достать его ногой, — вытянув вперед правую руку. Какой-то односторонний парень. Он опять прицелился. Я выждал, пока его ладонь не очутилась в паре дюймов от моего лица, а потом с силой выбросил свою правую вверх. Наши руки встретились, и лезвие моего ножа прошло как раз по центру его ладони.

Нет, он отнюдь не был глухонемым. Последовали три коротких слова, которые я не решусь повторить. Совершенно неоправданное оскорбление моих: предков. Он быстро отступил, вытирая ладонь о костюм, чтобы потом начать каким-то звероподобным образом зализывать свою рану. Он смотрел на кровь, которая в слабом свете звезд казалась черной как чернила и сочилась с обеих сторон его ладони.

— Ага, оказывается, у малыша есть ножичек! — сказал он тихо.

Сила этого пещерного человека вызывала соответствующие мысли об его уме и манере разговаривать. Но сказал он это спокойным, приятным и почти лишенным акцента голосом благовоспитанного англичанина, уроженца южных районов Англии.

— Что ж, придется отнять его! — Теперь он заговорил громче: — Капитан Имри? — Во всяком случае, это имя я услышал именно так.

— Тише ты, болван! — раздался со стороны матросских кают чей-то злобный, скрежещущий голос. — Неужели ты хочешь…

— Не беспокойтесь, капитан… — Человек не спускал с меня глаз. — Он у меня здесь, перед радиорубкой. Вооружен… У него нож. Но я его сейчас отниму.

— Ты его прижал? Поймал? Хорошо, хорошо, хорошо! — Голос звучал так, словно человек, которому он принадлежал, причмокивал и потирал от удовольствия руки. Кроме того, казалось, что эти слова были произнесены с немецким или австрийским акцентом. Краткий гортанный звук в слове «хорошо» нельзя было не заметить. — Но только будь осторожен! Он мне нужен живым. Жак! Генри! Крамер! Быстро! На мостик и к радиорубке!

— Нужен живым? — повторил человек, стоявший напротив меня, повторил мягко и спокойно. — Живым — это может означать: не совсем мертвым… — Он снова начал высасывать кровь из раны на ладони. — Может быть, ты отдашь мне нож мирно и по-доброму? Я предлагаю…

Я не стал ждать. Он придерживался испытанной тактики: заговаривал противника, который вежливо слушал и выжидал, пока он не закончит, не подозревая, что человека можно пристрелить и на середине фразы, когда он считает себя в безопасности и меньше всего ожидает этого. Игра, конечно, не по правилам, но зато очень действенная. И у меня не было желания ждать до тех пор, пока я почувствую это на своей шкуре. Правда, я не совсем представлял, как он на меня нападет, но предполагал, что это будет нечто вроде броска вперед — головой или ногами — и что мне, если он свалит меня на палубу, больше с нее не подняться. Во всяком случае, без посторонней помощи. Поэтому я сделал резкий шаг вперед, направил фонарик ему в лицо и, увидев, что на какое-то мгновение он закрыл глаза, понял, что для меня это единственная возможность нанести удар, который, увы, был не таким сильным, на какой я рассчитывал, так как нога казалась сломанной, да к тому же из-за темноты я не мог хорошенько примериться. Но в данных обстоятельствах мне ничего не оставалось, как довольствоваться и этим. Собственно говоря, от такого удара он должен был бы сломаться пополам, но вместо этого парень остался стоять на месте и лишь немного нагнулся вперед, держась руками за поручни. Слава Богу, это был только человек. Я мог видеть блеск глаз, но не выражение лица, что было к лучшему, так как вряд ли оно польстило бы мне.

Я бросился наутек. Я вспомнил, что когда-то видел в Базельском зоопарке гориллу, большую черную тварь, которая рвала руками толстые автомобильные покрышки и считала это легким упражнением для пальцев.

Так вот я предпочел бы сейчас оказаться в одной клетке с этой гориллой, чем на палубе в тот момент, когда этот парень придет в себя после удара. Я быстро свернул за радиорубку, взобрался в спасательную лодку и растянулся на дне.

Люди, которые находились ко мне ближе всех — некоторые с карманными фонариками, — были уже у подножия трапа, ведущего на мостик. Мне бы пришлось бежать до кормы, чтобы добраться до каната с обтянутым резиной крючком, который я забросил на его борт. Но туда мне нельзя, пока не очистится средняя палуба. А потом эта возможность исключалась. Когда отпала необходимость держать всё в секрете, кто-то зажег корабельные огни, и весь нос и средняя часть судна осветились ярким резким светом. Одна из ламп в передней части корабля висела на мачте, почти над тем местом, где лежал я. У меня было такое ощущение, что я муха, пытающаяся укрыться на белой стене. Я плотнее прижался к днищу лодки, словно хотел его выдавить.

Они поднялись по трапу и стояли у радиорубки. Внезапно я услышал встревоженный гул голосов, проклятия и понял, что они нашли парня. Его голоса я не слышал и пришел к выводу, что он в отключке. Резкий голос с немецким акцентом рявкнул:

— Раскудахтались как куры! Тихо! Жак, автомат при тебе?

— Да, капитан! — Жак говорил спокойно, голос был уверенный, и при определенных обстоятельствах я счел бы его приятным. Но в теперешнем положении меня мало заботило, приятен он или нет.

— Отправляйся на корму! Встань перед входом в салон, смотри вперед и наблюдай за средней палубой. А мы пройдем на нос и прочешем весь корабль до кормы. Если он не сдастся, стреляй по ногам. Мне он нужен живым!

Боже ты мой! Это похуже, чем кольт! Тут дело пахло не одной пулей, а целой очередью. Я понятия не имел, какой автомат у этого Жака. Возможно, он при каждом нажатии на спуск выпускал по дюжине пуль. Я почувствовал, как мышцы правого бедра снова начали затекать, что постепенно привело к рефлекторному движению.

— А что делать, если он прыгнет за борт, сэр?

— Неужели мне нужно учить тебя, Жак?

— Нет, сэр, не надо.

Я был не глупее Жака, и мне тоже не нужно было ничего объяснять. У меня появился какой-то неприятный и суховатый привкус во рту и в горле. Минута была в моем распоряжении, не больше. Я тихо проскользнул к крыше радиорубки со стороны штирборта, то есть с места, дальше всего расположенного от капитана Имри. Оттуда я быстро спустился на крышу и метнулся к рулевой будке.

Внутри мне фонарик не понадобился. Отражение больших ламп давало достаточно света. Я присел на корточки, оказавшись ниже застекленной части, огляделся, и мой взгляд сразу упал на что нужно: металлический ящичек с ракетами на пожарный случай.

Двумя быстрыми движениями я перерезал ремни, которыми ящичек был прикреплен к полу, а к одной из ручек ящичка привязал канат ярдов четырех длиной. После этого я вытащил из кармана пластиковый мешочек и быстро стянул морскую куртку и брюки, которые были надеты поверх костюма для подводного плавания. Я засунул их в пластиковый мешок и привязал его к поясу. Куртка и брюки были очень важными атрибутами. Фигура, которая разгуливала по «Нантсвиллу» в прорезиненном костюме для подводного плавания, вряд ли смогла бы сделать все то, что сделал я, не возбуждая любопытства. В полутьме в одежде моряка меня спокойно могли принять за члена экипажа. Да так оно и было дважды — правда, на известном расстоянии.

 Костюм моряка сыграл большую роль и в те минуты, когда я средь бела дня покидал Торбейскую гавань. Вид человека в костюме для подводного плавания, который в конце дня собрался в море, тоже привлек бы внимание, так как любопытство жителей маленькой гавани, расположенной на западном плоскогорье, в этом отношении — как я уже смог установить — ничем не отличалось от любопытства их собратьев с материка. Некоторые сформулировали бы это более категорично.

Ползком я выскользнул из двери рулевой рубки в сторону мостика, добравшись до конца, я выпрямился. Я был вынужден это сделать. Риск неизбежен. Сейчас или никогда! Я слышал шаги приближающейся команды, которая шла цепочкой со стороны носа. Я поднял ящичек с ракетами и, взявшись за веревку, начал его раскачивать — медленно и осторожно, как моряк раскачивает лот, прежде чем выбросить его за борт.

Ящичек весил по меньшей мере фунтов сорок, но я этого не замечал. С каждым взмахом дуга становилась все круче. Наконец она достигла угла в сорок пять градусов. Видимо, это было большее, чего я мог достичь. Время вышло. У меня было такое чувство, будто я нахожусь у всех на глазах, в центре внимания, как какой-нибудь канатоходец, освещенный дюжиной мощных прожекторов. Когда ящичек, описав очередную дугу, находился в нижней точке, я потянул за веревку изо всех сил, чтобы придать ему наибольшую скорость, а затем выпустил из рук и упал на кучу парусины. Не успел я это сделать, как вспомнил, что не проделал дыры в проклятом ящике. Я не знал, погрузится ли он на дно или останется на поверхности, но зато представлял, что будет со мной, если он не затонет. Ясно было и другое: ломать над этим голову поздно.

Я услышал, как с главной палубы, расположенной в семи — десяти ярдах от мостика, раздался чей-то крик, и пришел к выводу, что меня обнаружили. Но я ошибся. Буквально через секунду прозвучал громкий, успокаивающий душу шлепок в воду, и голос, принадлежащий Жаку, прокричал:

— Он прыгнул за борт! По штирборту, за мостиком! Быстро дайте поисковый прожектор!

Должно быть, как ему и было приказано, он отправился на корму и оттуда, увидев дугообразное падение в воду темного предмета, сделал единственный логически напрашивающийся вывод. Жак быстро соображал. Кроме того, в три секунды он передал сообщникам все, о чем они должны были знать: что произошло и какие нужно принять меры, чтобы с помощью автомата превратить меня в сито.

Люди, шедшие цепью, бросились в сторону кормы и пробежали буквально подо мной, в то время как я по-прежнему прятался на краю капитанского мостика.

— Ты его видишь, Жак? — капитан Имри говорил очень быстро и спокойно.

— Пока нет, сэр!

— Он сейчас должен вынырнуть на поверхность! — В душе я пожелал, чтобы он не был так чертовски самоуверен. — Такой прыжок наверняка стоил ему глубокого дыхания. Крамер, возьми двух человек в лодку и прочеши воду поблизости от корабля! Генри — ящик с гранатами! Карло — на мостик, прожектор на штирборт!

О лодке я не подумал, и уже одно это было достаточно плохо, — но гранаты! Я почувствовал, как холодок побежал по спине, — я знал, что значит для человека подводный взрыв, даже самый незначительный. Он был в двадцать раз эффективнее, чем такой же на суше, я же через несколько минут обязательно должен быть в воде. Во всяком случае, я мог предпринять кое-что в отношении прожектора, который находился в полуметре над моей головой. Я держал кабель в левой руке, а нож в правой и хотел было его перерезать, но в последний момент все же оказался достаточно сообразительным, чтобы понять, что если я перережу кабель, то это будет все равно что закричать: «Я здесь! Хватайте меня!» Иначе говоря, если я перережу кабель, я тем самым весьма недвусмысленно заявлю, что нахожусь на корабле. Если стукнуть Карло по голове, когда он поднимется ко мне по трапу, это приведет к такому же результату. Таких людей вокруг пальца не обведешь. Не раздумывая долго, я быстро проковылял через рулевую рубку в сторону бакборта, спустился по трапу и побежал на нос. На передней палубе никого не было.

Я услышал чей-то окрик, а затем щелканье затвора. Наверняка это Жак со своим автоматическим оружием. Неужели он что-нибудь увидел? В тот же момент раздалась автоматная очередь. Возможно, ящичек с ракетами всплыл на поверхность, и он в темноте перепутал его со мной? Ведь так просто не станут расходовать патроны. Но что бы он там ни увидел в воде, я его благословил. Ведь они полагали, что я выплыл из воды со стороны штирборта и что меня изрешетили, сделав похожим на швейцарский сыр, так что искать меня на этой стороне они не будут.

Якорь со стороны бакборта был спущен. Я перемахнул через борт, упершись ногами в якорный клюз, а потом соскользнул на цепь. Этой ночью спортивным арбитрам надо было бы быть рядом со мной с секундомером: убежден, что побил мировой рекорд по спуску по якорной цепи.

Вода была холодной, но, поскольку на мне был костюм для подводного плавания, меня это мало трогало. Море неспокойное, прибой. И то и другое было как нельзя кстати. Я плыл вдоль бакборта «Нантсвилла» и никого не видел. Меня тоже. Основные действия происходили с другой стороны.

Мой акваланг, ласты и остальное снаряжение для подводного плавания были привязаны к рулевому винту. «Нантсвилл» сидел в воде только наполовину, так что верхняя часть винта находилась неглубоко под водой. При неспокойном море, да еще во время прилива надеть акваланг — дело нелегкое. Но мысль о Крамере и его гранатах меня подстегивала. Не говоря о том, что мне нужно было отсюда убираться, так как предстоял длинный путь и много дел по возвращении.

Я слышал шум моторной лодки, которая бороздила воду около штирборта. Он то нарастал, то затихал. Но ближе чем на тридцать пять ярдов лодка не приближалась. Выстрелов я больше не слышал. Видимо, капитан Имри остановился на применении гранат. Я привязал грузила и скользнул в темную, надежную глубь. Здесь я проверил направление по светящемуся компасу и поплыл. Минут через пять я вынырнул на поверхность, а еще через пять почувствовал, как ноги коснулись каменистого дна острова, где я спрятал надувную лодку.

Я взобрался на скалы и посмотрел назад. С «Нантсвилла» освещалось море, а моторная лодка продолжала кружить. Потом я услышал звон якорной цепи. Якорь подняли.

Я спустил надувную лодку на воду, сел в нее, высвободил весла и поплыл в юго-западном направлении. Я все еще находился в зоне действия корабельного прожектора, но обнаружить темную фигурку в темной лодке посреди темного моря очень трудно.

Проплыв приблизительно с милю, я втянул весла в лодку и завел подвесной моторчик. Вернее, попытался это сделать. Подвесные моторчики у меня всегда работают превосходно, за исключением тех случаев, когда мне холодно, когда я промок и выбит из колеи… То есть когда я действительно нуждаюсь в их помощи, они не работают. Пришлось снова взять весла и грести, грести, грести… Мне казалось, что я греб целый месяц.

Я вернулся на «Файркрест» без десяти три утра.

 

Глава 2

ВТОРНИК с трех часов утра до рассвета

— Калверт? — голос Ханслета был почти не слышен в темноте.

— Да… — Стоя надо мной на палубе «Файркреста», он скорее угадывался, чем вырисовывался на фоне ночного неба. С юго-запада пришли тяжелые тучи; на небе исчезли последние звезды. В воду шлепались большие тяжелые капли холодного дождя. — Помоги мне поднять лодку на борт.

— Как прошло?

— Потом. Сперва давай это… — Я поднялся по трапу, держа в руке канат, к которому была привязана лодка. Поднимаясь на палубу, я должен был задрать правую ногу. Она онемела и затекла, в ней снова появилась боль. Она едва могла нести тяжесть моего тела. — И пожалуйста, поспеши! Не исключено, что нам скоро нанесут визит.

— Так вот, значит, в каком положении находятся дела, — сказал Ханслет задумчиво. — Дядюшка Артур будет этому рад.

Я ничего не ответил. Наш работодатель — контр-адмирал сэр Артур Арнфорд Джейсон, КСВ и многие другие буквы алфавита — отнюдь не будет этому рад. Мы вытащили резиновую лодку, с которой капала вода, сняли подвесной мотор и отнесли на переднюю палубу.

— Принеси пару непромокаемых мешков, — сказал я. — И подними якорную цепь. По возможности тише. Тормоз не используй… И захвати парусину.

— Мы отплываем?

— Люди, находящиеся в здравом уме, в нашем положении сделали бы именно так. Мы же останемся. Ты только подними якорь, а потом снова опусти его в воду.

Когда он вернулся назад с мешками, я успел выпустить воздух из надувной лодки и сунул ее в парусиновый футляр. Потом освободился от акваланга и костюма для подводного плавания и засунул то и другое в мешок вместе с грузилами, водонепроницаемыми часами, комбинированным ручным компасом и прибором для измерения глубины. В другой мешок я засунул подвесной мотор, причем едва сдержался, чтобы не выбросить эту проклятую штуку за борт. Подвесной мотор сам по себе вещь довольно безобидная и может находиться на борту любого корабля. Но дело в том, что у нас был еще один подвесной мотор, который был прикреплен к деревянной спасательной шлюпке, висевшей на палубе.

Ханслет включил электролебедку, и цепь стала медленно подниматься. Электролебедка работает бесшумно, но когда поднимают якорь, шум исходит из четырех источников. Против некоторых из них мы боролись с помощью парусины, против других были бессильны. Шум на поверхности воды разносился очень далеко. Ближайшее от нас судно было расположено в двухстах ярдах, и мы отнюдь не желали в данный момент, чтобы в гавани находились еще и другие суда. От Торбея нас отделяли те же несчастные двести ярдов: дело в том, что бухта, лежавшая перед городом, была довольно глубокой, даже у самого берега, и якорная цепь в сто ярдов длиной не позволяла нам встать далеко от берега. Я услышал, как Ханслет нажал ногой на педаль.

— Цепь поднята.

— Наложи тормоз, как только барабан начнет раскручиваться… — Я подтащил мешки к клюзу, перегнулся через перила и привязал их веревками к якорной цепи. После этого перебросил мешки через перила и осторожно спустил в воду.

— Можешь травить цепь, только осторожнее… и тише. Мы будем опускать их вручную.

Опустить приблизительно восемьдесят ярдов якорной цепи — работенка не из приятных для спины и рук. Не успев ее начать, я понял, что не на высоте. События этой ночи вконец меня измотали. Затылок болел, нога ныла, и ко всему прочему меня начало лихорадить. Я знаю несколько способов, как достичь состояния приятной теплоты, но когда на тебе лишь одна смена нижнего белья, а ты сам находишься на холодном, сыром ветру осенней ночью, неподалеку от Западных островов, то этого достичь довольно трудно. Но зато если кто захочет установить, что прикреплено к нашей якорной цепи, тому понадобится стальной костюм для подводных работ.

Ханслет закрыл за собой дверь нашей каюты, прошел в темноте к иллюминаторам и задернул тяжелые занавески. Потом включил маленькую настольную лампу. Света она давала немного, и из опыта мы знали, что он не пробивается сквозь занавески. Мы не видели необходимости давать знать кому-либо, что в этот поздний, практически утренний, час мы еще бодрствуем.

У Ханслета было смуглое, узкое и мрачное лицо с большим подбородком, густыми бровями и густыми же черными волосами: лицо, которое говорит само за себя и не меняется с годами. Сейчас оно ничего не выражало и было совершенно спокойно.

— Тебе придется приобрести новую рубашку, — сказал он. — Воротничок слишком узкий. Оставляет следы.

Я перестал растираться и посмотрел в зеркало. Даже в этом скудном свете мой затылок выглядел довольно печально. А шея еще хуже. Она вспухла, сияла всеми цветами радуги и имела четыре большие ссадины там, где большой и указательный пальцы того парня впивались в нее. Синие, зеленые и красные — такие долго не заживут.

— Он напал на меня сзади. Транжирить свое время на преступления, когда мог бы быть олимпийским чемпионом по поднятию тяжестей! Мне просто повезло. Кроме того, он носит очень грубые сапоги. — Я повернулся и осмотрел правое плечо. Синяк был больше кулака, и если в нем отсутствовал хотя бы один цвет из спектра радуги, то в данный момент я не мог сказать какой. В центре была глубокая зияющая рана, из которой медленно сочилась кровь.

Ханслет с большим интересом наблюдая за мной.

— Если бы на тебе был более просторный костюм для подводного плавания, ты мог бы истечь кровью… Мне кажется, будет лучше, если я сделаю тебе перевязку.

— Не нужны мне никакие перевязки. Мне необходимо виски. И не вздумай убивать на это время. А впрочем, будет лучше, если ты все-таки приведешь меня в порядок. Мы не можем принимать гостей в лужах крови.

— Ты уверен, что у нас будут гости?

— Я ожидал их встретить по возвращении на «Файркрест». Но как бы то ни было, визитеры к нам пожалуют. Кто бы ни были наши друзья с «Нантсвилла», они не идиоты. Они наверняка поняли, что я мог попасть на их судно только с надувной лодки. Кроме того, они хорошо понимают, что речь идет не о простаке. Люди из окрестностей, даже если захотят доставить себе развлечение, не станут бродить по палубам кораблей среди ночи. Они не отважатся приблизиться к Глотке Мертвеца — ни днем, ни тем более ночью. Даже лоцман говорил, что это место пользуется плохой репутацией. И ни один местный житель не носился бы по их кораблю, как я, не вел бы себя, как я, и не покинул бы судно таким способом, каким это сделал я. Местный житель давно был бы мертв.

— Это бы меня не удивило. Что дальше?

— Значит, мы не из местных. Друзья. Мы ни в коем случае не остановились бы в отеле или в пансионе — были бы слишком скованны и не смогли бы передвигаться. Судно? Не севернее Лох-Хоурон, так как прогноз погоды обещал юго-западный ветер в шесть баллов, который позже достигнет семи. Ни один капитан не осмелился бы находиться там при таком ветре. Единственное надежное место, от пролива приблизительно милях в сорока, находится у Торбея. Это в четырех-пяти милях от того места, где находился «Нантсвилл», у выхода из Лох-Хоурон. Ну, так где бы ты стал искать нас после этого?

— Я бы стал искать судно, которое стоит на якоре поблизости от Торбея. Какое оружие тебе дать?

— Никакое. Ты тоже ничего не возьмешь. Такие люди, как мы, не носят с собой оружия.

— Ихтиологи — да, — кивнул он. — Работники министерства сельского хозяйства и рыбной промышленности тоже. Чиновники вообще не имеют оружия. Значит, надо ловко себя вести… Что ж, остается только подчиняться. Ведь шеф-то — ты.

— Я совсем не уверен, что смогу продолжать ловчить. И готов биться об заклад, что скоро уже не буду шефом. После того как расскажу Дядюшке Артуру то, что должен…

— Мне ты вообще ничего не рассказал. — Он закончил перевязку и выпрямился. — Ну, как ты себя сейчас чувствуешь?

— Спасибо, лучше. Но будет еще лучше, когда ты наконец откупоришь бутылку. И надень пижаму или что-нибудь в этом роде. Люди, полностью одетые посреди ночи, выглядят довольно подозрительно. — Я растер голову полотенцем так энергично, как позволяли мои израненные руки. — Рассказывать нечего. И в этом нет ничего хорошего.

Он налил мне изрядную дозу ядреного виски, потом себе — поменьше, затем разбавил его водой. Виски имело такой замечательный вкус, какой всегда имеет после длительного пребывания в воде, после долгих часов; вынужденного труда или после того, как ты ускользнул от смерти.

— Добрался я туда без особых трудностей. Спрятался за каррерой, а потом доплыл до Боха-Нуд. Там я оставил лодку и под водой подплыл к кораблю. Это действительно был «Нантсвилл». Название и флаг, правда, другие, на одну мачту меньше, да и надпалубные постройки скрывались в темноте, но тем не менее я понял, что корабль тот самый. Я был вынужден идти против течения и находился в воде минут тридцать. При приливе там довольно страшно.

— Говорят, что это самое жуткое место на побережье, еще хуже, чем Койребрехан.

— Я, наверное, не первый, кто почувствовал это на собственной шкуре. Пришлось передохнуть минут десять, прежде чем я набрал достаточно сил, чтобы забросить канат и подняться на палубу.

— Ты чертовски рисковал!

— Было почти темно. Кроме того, — добавил я с горечью, — умные люди забывают о мерах предосторожности, когда действуют против ненормальных. В задних помещениях судна находилось всего два-три человека. Вообще на борту было мало людей. Человек семь-восемь, не больше. Прежняя команда исчезла.

— Ты никого из них не видел?

— Никого. Ни живых, ни мертвых. Вдобавок мне не повезло. Когда я шел от задних кают к мостику, мимо, буквально в нескольких шагах, кто-то прошел. Я небрежно кивнул и буркнул что-то нечленораздельное. Тот ответил. Не помню, что именно. Я пошел вслед за ним до каюты и увидел, как в камбузе он снял телефонную трубку и начал проникновенно говорить, что один из членов бывшей команды, должно быть, спрятался и теперь пытается ускользнуть. Я не смог воспрепятствовать его разговору, так как он стоял все время лицом к двери и к тому же держал в руке пистолет. С этого момента я должен был действовать решительно и быстро. Вот и направился к мостику.

— И ты на это отважился? Зная, что тебя обнаружили? Могу сказать только одно: тебе обязательно нужно обратиться к психиатру и проверить, все ли у тебя в порядке с головой.

— Дядюшка Артур сформулирует это еще резче. Но это был единственный шанс, и я был убежден, что те, другие, не так уж сильно будут ломать голову, если узнают, что по кораблю разгуливает член бывшей команды, — причем испуганный и не знающий, что делать. Если бы этот человек увидел мой мокрый костюм для подводного плавания, то сразу бы превратил меня в решето. Но он был не очень уверен, с кем повстречался. По дороге к мостику я прошел мимо кого-то. Я полагаю, он уже покинул мостик до того, как была поднята тревога. Я не остался на мостике, а прошел вперед и спрятался на подножке крана. Минут десять на корабле царила довольно оживленная суматоха. Карманные фонарики скользили по мостику, а потом люди удалились на корму. Видимо, подумали, что я там.

Я прошел через офицерские каюты, находящиеся поблизости от мостика, и не увидел там ни единой души. В одной комнате (это была каюта механика) я обнаружил сломанную мебель и ковер с пятнами крови. В следующей — капитанской — кровью была испачкана койка.

— Их же предупредили, чтобы они не оказывали сопротивления.

— Я знаю. А потом я нашел Бейкера и Дельмонта.

— Так, значит, ты их нашел? Бейкера и Дельмонта?

Глаза Ханслета безжизненно смотрели на стакан. Мне очень хотелось, чтобы на его лице появилось хоть какое-нибудь выражение.

— Должно быть, Дельмонт в последний момент попытался дать сигнал тревоги. Их предупреждали, чтобы они этого не делали, разве что в случае крайней опасности. Значит, их обнаружили. Он был убит сзади стамеской трехдюймовой ширины, а потом его затащили в каюту, находящуюся за радиорубкой. Какое-то время спустя туда, должно быть, зашел Бейкер. На нем была капитанская форма — полагаю, последняя отчаянная попытка переодеться. В руке — пистолет, но он был направлен не в ту сторону. Его тоже проткнули стамеской.

Ханслет налил себе вторую порцию. На этот раз много больше. А ведь Ханслет пил редко. Он выпил одним глотком половину и сказал:

— Но ведь ушли не все. Оставили комитет по приему.

— Они очень ловкие. И опасные. Классом повыше нас или, по меньшей мере, меня. Комитет состоял из единственного человека, но поскольку тот был твердым орешком, второй бы только мешал. Я знаю, что он убил Бейкера и Дельмонта. Да и мне во второй раз вряд ли повезет.

— Во всяком случае, на этот раз повезло. Значит, полоса удач для тебя не кончилась.

— Зато кончилась для Бейкера и Дельмонта. — Я знал, он считает меня ответственным за их гибель. Лондон тоже. Да я и сам так думал. Никому другому приписать ответственность за их гибель было нельзя.

— Ты не думаешь, что Дядюшка Артур… — начал Ханслет.

— К чертям Дядюшку Артура! Плевать я на него хотел! Думаешь, мне весело? — Я разозлился. Впервые на лице Ханслета появилось какое-то выражение. От меня он не ожидал таких эмоций и поэтому был удивлен.

— Я не об этом… Я о «Нантсвилле». Поскольку мы теперь точно знаем, что речь идет о «Нантсвилле» и знаем его новое название и флаг… Кстати, как теперь называется?

— «Альта-фиорд», под норвежским флагом. Но не играет никакой роли.

— Нет, играет. Мы сообщим Дядюшке Артуру…

— И гости застанут нас в машинном отделении с наушниками на головах? Ты что, с ума сошел?

— Да, сошел. Да и ты тоже.

— Я сказал, они придут… Если придут.

— Если придут!

— Да! Ты подумай: они могут посчитать, что я очень долго находился на корабле и смогу опознать всю команду. На самом же деле — все это ерунда. Но они этого не знают и, видимо, предполагают, что в настоящий момент я передаю их приметы Интерполу. А шансы на то, что каждый из них зафиксирован в архиве Интерпола — пятьдесят на пятьдесят. Высший класс, это тебе не мелочь пузатая. Кто-то наверняка известен международной полиции.

— В таком случае они все равно опоздали, потерпели поражение.

— Вовсе нет, если они успеют убрать единственного свидетеля.

— Думаю, будет лучше, если мы возьмем оружие.

— Нет.

— Вспомни Бейкера и Дельмонта!

— Я ни на минуту не забываю о них… Тебе не обязательно здесь оставаться.

Он осторожно отставил стакан. Сегодня ночью Ханслета было не узнать. За последние десять минут он дважды поменял выражение лица, и сейчас вид у него был не слишком бодрый. Он снова взял стакан и ухмыльнулся.

— Ты не отдаешь отчета своим словам, — сказал он дружелюбно. — И это оттого, что тебя долго душили, лишив таким образом клетки головного мозга притока крови. В настоящий момент ты не в состоянии бороться даже с игрушечным медведем. Так кто же о тебе позаботится, если они начнут новую игру?

— Прости, — сказал я искренне. Как-никак, а за последние десять лет я работал с Ханслетом более десяти раз и хорошо его знал. С моей стороны было глупо говорить такое, ибо Ханслет не способен бросить человека в беде. — Ты говорил о Дядюшке Артуре.

— Да. Теперь, когда мы знаем, где находится «Нантсвилл», Дядюшка мог бы распорядиться и прислать корабль военно-морского флота, запеленговать их с помощью радара.

— Я знаю, где находился «Нантсвилл», но, когда удирал, они начинали поднимать якорь. До рассвета они уйдут миль на сто, неизвестно в каком направлении.

— Снялись с якоря? Значит, мы заставили их обратиться в бегство? Да, видимо, они здорово струхнули. — Он тяжело опустился на сиденье и посмотрел на меня. — Но у нас есть описание…

— Я тебе сказал, что оно не имеет значения. Утром судно будет выглядеть иначе. И называться по-новому. Будет какая-нибудь «Хакомара» из Иокогамы с зелеными мачтами, японским флагом и прочей ерундистикой.

— Может быть, вызвать на помощь самолеты? Мы бы могли…

— Если мы их вызовем, им придется контролировать двадцать тысяч квадратных миль водного пространства. Ты слышал сводку погоды? Полная дрянь. Обещают низкую облачность. Значит, самолеты будут вынуждены летать под облаками, что снизит коэффициент полезного действия процентов на девяносто. К этому следует добавить плохую видимость и дождь. Нет, шансы что-то увидеть очень малы. Примерно один на тысячу. Но даже если их обнаружат — что тогда? Пилот дружески им помашет — и все!

— Военный флот… Они должны подключить военный флот!

— Какой? Тот, что находится в Средиземном море? Или на Дальнем Востоке? Флот в наше время крайне малочислен. А в этих водах, по-моему, нет ни одного корабля. Пока крейсер доберется сюда, наступит ночь, а «Нантсвилл» будет за тридевять земель. Но даже если он найдет корабль, что прикажешь делать? Уничтожить «Нантсвилл» огнем? Вместе с двадцатью пятью членами экипажа, которые наверняка заперты в трюме?

— Они могли бы взять его на абордаж.

— С теми же двадцатью пятью, выставленными на палубе в ряд под дулами пистолетов. После этого капитан Имри и его негодяи могут вежливо осведомиться у наших мальчиков, что они собираются предпринять дальше.

— Ладно, лучше уж мне надеть пижаму, — устало сказал Ханслет. Он задержался в дверях и повернулся ко мне. — Если «Нантсвилл» удрал, то его экипаж — я имею в виду новый — удрал вместе с ним и к нам не пожалуют никакие гости. Ты об этом подумал?

— Нет.

— Я тоже.

Они пришли двадцать минут пятого. Пришли очень спокойно, и все было обставлено в высшей степени официально и по-деловому. Пробыли у нас сорок минут, и, когда уходили, я так и не понял, те ли это люди, которых мы разыскиваем, или нет.

Ханслет появился в моей каюте, которая находилась со стороны штирборта, включил свет и потряс меня за плечо.

— Вставай! — громко сказал он. — Ну, вставай же! И выйди на палубу!

Я вообще не спал. Ни на секунду не сомкнул глаз после того, как лег. Тем не менее я немного постонал, покряхтел, не переигрывая, а потом повернул голову. Позади Ханслета никого не было.

— В чем дело? Что тебе нужно? — Пауза. — В чем дело, черт возьми, я тебя спрашиваю? Пятый час утра!…

— Не спрашивай, — раздраженно ответил Ханслет. — Полиция. Только что поднялись на борт. Говорят, дело спешное.

— Полиция? На борту? А что…

— Черт бы тебя побрал! Сколько рюмок ты опрокинул после того, как отправился спать? Я сказал: полиция! Двое полицейских и два таможенника. Говорят, дело спешное.

— Будем, черт возьми, надеяться! Поднять человека среди ночи! Мы что, почтовые грабители? Ты не сказал им, кто мы такие? Ну хорошо, черт побери, раз уж я проснулся, то сейчас выйду.

Ханслет исчез, и я секунд через тридцать отправился вслед за ним в салон. Там сидело четверо. Они не были похожи на преступников.

Полицейский постарше и повыше ростом поднялся. Это был коренастый вахмистр со смуглым от загара лицом, лет сорока. Он холодно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на почти пустую бутылку из-под виски, стоявшую на столе, и на два использованных стакана, затем снова на меня. Видимо, он терпеть не мог богатых яхтсменов, которые много пьют по ночам, а утром встают с заспанными, налитыми кровью глазами и спутанными волосами. Он терпеть не мог этих слабовольных людей, кутающихся по утрам в китайские, разрисованные драконами халаты и шейные шелковые, платки. Собственно говоря, я таких людей тоже не любил, и уж совсем мне не нравились шелковые шейные платки, хотя это было модно в определенных кругах, но сейчас мне нужно было обязательно повязать что-нибудь на шею, чтобы скрыть синяки.

— Вы владелец этого судна, сэр? — осведомился полицейский. Он говорил с явно выраженным западным акцентом. Голос был вежливый, но тем не менее понадобилось какое-то время, чтобы у него с языка скатилось «сэр».

— Может быть, вы соизволите объяснить, что все это, черт возьми, значит? — недовольно буркнул я. — Если вы мне ответите, то, возможно, и я отвечу на ваш вопрос. А быть может, и нет. Частное судно что частный дом, вахмистр! И прежде чем появиться, вы должны иметь ордер на обыск. Или вы не знаете законов?

— Он знает законы, — бросил один из таможенных чиновников, маленький черный типчик, который в четыре часа утра был гладко выбрит и голос которого выигрывал от того, что в нем не чувствовалось акцента. — И, собственно говоря, это не его забота. Мы подняли его с постели три часа назад, и он просто делает нам одолжение.

Я игнорировал слова чиновника и сказал полицейскому:

— Сейчас ночь, мы находимся в уединенной шотландской бухте. Скажите, как бы вы себя чувствовали, если бы к вам на корабль посреди ночи явились четверо неизвестных. — Я шел на риск, но зато мог получить неплохие шансы. Если они действительно были теми, о ком я думал, и если я был тот, кого они подозревали, то я бы не отважился говорить таким образом. Так бы отвечал ни о чем не подозревающий и не причастный к делу человек. — У вас есть какие-нибудь документы, которые могли бы подтвердить вашу личность?

— Мою — что? — полицейский холодно посмотрел на меня. — Я — вахмистр Макдональд, восемь лет занимаю должность начальника полицейского участка в Торбее. Спросите там, если хотите, — меня все знают. — Если он действительно был начальником торбейской полиции, как утверждал, то тогда, видимо, его впервые просили предъявить документы. Он кивнул и показал на второго полицейского. — Это тоже полицейский Макдональд.

— Ваш сын? — Сходство было нельзя не заметить. — Все передается по наследству, из поколения в поколение, не так ли? — Я не знал, можно ли ему верить но чувствовал, что хватит разыгрывать из себя рассерженного хозяина. Теперь к месту будет более спокойная атмосфера. — А это таможня к нам пожаловала, не правда ли? Им ордер на обыск не нужен. Мне кажется, полиция возликовала бы, если бы у нее были такие же полномочия. Тогда они смогли бы заходить куда угодно, не спрашивая разрешения. Верно?

— Да, сэр, — ответил молодой таможенник — человек среднего роста, со светлыми волосами. У него наблюдалась небольшая склонность к полноте; говорил он с ирландским акцентом. На нем, так же как и на другом, было синее форменное пальто, фуражка, коричневые перчатки и хорошо отутюженные брюки. — Только делаем мы это чрезвычайно редко. Предпочитаем сотрудничать и задавать вопросы.

— Но вы хотите обыскать судно, не так ли? — вставил Ханслет.

— Да, сэр.

— А причина? — спросил я удивленно. Я был действительно удивлен, ибо не знал, как вписывался в общий ансамбль. — Уж если мы собираемся быть вежливыми по отношению друг к другу, то, может быть, мы могли бы получить объяснение происходящему?

— Причины, почему бы вы не могли получить объяснения, нет, — сказал таможенник постарше извиняющимся тоном. — На побережье Айршира прошлой ночью был украден грузовик, на котором находились ценности на сумму двенадцать тысяч фунтов. Точнее говоря, даже не прошлой, а позапрошлой. Сегодня вечером это передавалось в последних известиях. Согласно сведениям, которые мы получили, похищенные ценности были погружены на небольшое судно. И мы полагаем, что корабль направился на север.

— Почему?

— Очень сожалею, сэр, но это служебная тайна. Это третья гавань и тринадцатое судно, которое мы обследуем. Четвертое в Торбее. Мы занимаемся расследованием пятнадцать часов, и надо сказать, сэр, все происходит в довольно-таки быстром темпе. — Все говорилось тихим и вкрадчивым голосом — голосом, которым обычно говорят: «Вы только не подумайте, что мы вас подозреваем. Но нам необходимо выполнить работу».

— И вам приходится обыскивать все прибывшие с юга суда, которые, по вашим предположениям, могли быть замешаны в хищении? Во всяком случае, вновь прибывшие? А вы не подумали о том, что судно с ворованным товаром на борту никогда не отважится пройти по каналу Кринан? Ведь это настоящая ловушка. Корабль должен был бы обогнуть отмели Кинтайра. А мы здесь со второй половины дня. Кто хочет покрыть такое расстояние за такое короткое время, должен иметь очень быстроходное судно.

— Но у вас действительно хорошее судно с отличным ходом, — сказал полицейский Макдональд.

Я подивился, как могло случиться, что с островов на западном побережье до доков на востоке Лондона у всех полицейских один и тот же деревянный голос, застывшее лицо и холодный взгляд. Видимо, все дело в форме. Я не обратил на его слова никакого внимания.

— И что мы… так сказать, украли?

— Химикалии. Это был грузовик одного химического концерна.

— Химикалии? — Я посмотрел на Ханслета, ухмыльнулся и вновь повернулся к таможеннику. — Значит, химикалии? Боюсь, что на нашем судне их полно! Правда, на чуть меньшую сумму, чем двенадцать тысяч.

Какое-то мгновение царила полная тишина, потом Макдональд сказал:

— Вам не трудно будет объяснить нам это, сэр?

— Нисколько. — Я закурил сигарету, чтобы получить удовольствие от выступления, и улыбнулся. — Дело в том, что вы находитесь на правительственном судне, Макдональд. Я думал, что вы это уже поняли по флагу. Судно принадлежит министерству сельского хозяйства и рыбной промышленности. Мы — ихтиологи. И наша кормовая каюта — плавучая лаборатория. Взгляните хотя бы на книги. — Я указал на полки, забитые специальной литературой. — А если вы, несмотря на все это, продолжаете сомневаться, то могу дать два номера телефона — один в Глазго, другой — в Лондоне. По ним вы можете установить наши личности. Или попросту позвоните на шлюз Кринана. Мы там провели вчерашнюю ночь.

— Разумеется, сэр. — Мои объяснения не произвели на вахмистра ни малейшего впечатления. — А куда вы ездили вчера вечером на надувной лодке?

— Как вы сказали, Макдональд?

— Вас видели около пяти часов вечера. Вы покинули судно на черной надувной лодке… — Я слышал о холодных пальцах, которые в определенных ситуациях словно скользят у человека по позвоночнику — вниз-вверх, но сейчас мне казалось, что по спине бегает тысяченожка. — Вы плыли в сторону пролива. Мистер Мак-Элрой, почтовый служащий, узнал вас.

— Мне очень не хочется клеветать на честного чиновника, но, судя по всему, он просто находился в нетрезвом состоянии. — Странно, что холод может бросить человека в горячий пот. — У меня нет черной надувной лодки и никогда не было. Достаньте увеличительное стекло, Макдональд, и если вы ее найдете, то я вам подарю коричневую, деревянную, единственную, которую мы держим на «Файркресте».

Застывшее лицо немного оттаяло. Теперь Макдональд не был уверен.

— Значит, вы не уезжали?

— Уезжал. На этой деревянной. Обогнул Гарв-Айленд и взял там несколько проб. Могу показать, они находятся в каюте, в задней части судна. Да будет вам известно, мы здесь не в отпуске!

— Прошу вас, прошу! Я не хотел никого оскорбить!

Теперь я был не богатым бездельником, а рабочим, и он позволил себе смягчиться.

— У мистера Мак-Элроя уже не те глаза, что раньше. Кроме того, если смотреть против заходящего солнца, то все будет казаться черным. Я должен добавить, что вы не похожи на человека, который нарушает телефонную связь с материком…

Тысяченожка помчалась по спине галопом. Нарушена телефонная связь? Кое-кому это, должно быть, кстати. Я не стал ломать голову над тем, кто мог это сделать. Понятно одно: с потусторонним миром это не имеет ничего общего.

— Уж не хотите ли вы сказать, — начал я медленно, — что подозреваете меня в…

— Мы просто не можем позволить себе промахов, сэр. — Сказано это было самым что ни на есть извиняющимся тоном. Да и не удивительно: я был не просто рабочим, но человеком, который работал на правительство. А правительственные чиновники — респектабельные и достойные уважения граждане.

— Но вы, надеюсь, не будете против беглого осмотра? — Голос темноволосого таможенника звучал с сожалением. — Связь нарушена, а вы знаете… — Голос замер, и он улыбнулся. — Грабители вы или нет, шансы здесь один к миллиону, тем не менее, если мы не осмотрим судно, завтра будем вынуждены искать другую работу. Нужно выполнить формальности.

— Разумеется, я никоим образом не хотел бы допустить, мистер… э… э…

— Томас. Благодарю. Могу я посмотреть корабельные документы? Э… большое спасибо. — Он передал их тому, что помоложе. — Минутку… Ах да, рулевая рубка. Не мог бы мистер Дюрран скопировать их там?

— Разумеется. Но разве здесь не удобнее?

— Мы вооружены самым современным техническим оборудованием, сэр, — миниатюрным фотокопировальным аппаратом. Для него необходимо только темное помещение. Как говорится, пять минут — и все будет готово… Не могли бы мы начать с вашей лаборатории?

Насколько я понял, он говорил о выполнении формальностей. Что ж, если речь шла об обыске, то этот был самым необычным из тех, что мне доводилось видеть. Через пять минут Дюрран вернулся из рубки, а потом они с Томасом приступили. Рыскали они так, словно искали «Кохинор». Во всяком случае, поначалу. Им нужно было объяснять каждую деталь — независимо от того, относилась ли она к машинной или электрической части, — заглянули в каждый ящик и шкаф, просмотрели канаты и веревки в большом чулане лаборатории, и я поблагодарил Бога за то, что он запретил мне прятать резиновую лодку вместе с подвесным мотором и костюмом для подводного плавания именно там. Они тщательно осмотрели туалет, словно считали, что я мог бросить туда «Кохинор»…

Большую часть времени они провели в машинном отделении, и там, разумеется, было на что посмотреть. Все выглядело новеньким и блестело. Две большие дизельные машины по сто лошадиных сил каждая, дизель-генератор, радиогенератор, насосы для холодной и горячей воды, система центрального отопления, большие резервуары для масла и воды и два длинных ряда заряженных батарей. Томас, казалось, больше всего заинтересовался батареями.

— Вы располагаете огромным резервом, мистер Петерсен, — сказал таможенник. За это время он успел узнать мое имя, хотя и не совсем то, которое мне было дано от рождения. — К чему вам дополнительные мощности?

— У нас их даже недостаточно. Неужели мы будем заводить руками восемь электромоторов, которые используем, когда находимся в гавани. К тому же мы не сможем запустить машины или генераторы: возникнет слишком много помех. Все это требует больших затрат энергии, — я принялся загибать пальцы. — Не забудьте еще центральное отопление, насосы для холодной и горячей воды, радар, радио, автоматическое управление, электрокран для лодки, навигационные огни, эхолот…

— Ну, хорошо, хорошо. — Он стал исключительно дружелюбен. — Понимаете, корабли вообще-то не по моей части, если не возражаете, давайте пройдем вперед.

Как ни странно, но инспекция вскоре закончилась. Тем временем в салоне Ханслету удалось заставить полицию Торбея принять гостеприимство хозяев «Файркреста». Макдональд-старший, разумеется, не стал после этого веселее, но во всяком случае — гораздо общительнее. Макдональд-младшкй чувствовал себя не так свободно. Вид у него был довольно хмурый. Может быть, он досадовал на отца, который выпивал в компании возможных преступников.

Если осмотр салона был поверхностным, то в обеих каютах вообще ничего не искали. Когда мы наконец снова оказались в салоне, я сказал:

— Очень жаль, господа, если я был с вами неприветлив, но вы должны понять: нарушен мой ночной покой. Еще по рюмочке?

— Что ж, — улыбнулся Томас. — Мы тоже не хотим показаться невежливыми. Большое спасибо.

Через пять минут они уехали. Томас даже не взглянул в сторону рубки. Но как бы то ни было, Дюрран успел в ней побывать. Он мимоходом заглянул в один из чуланчиков на палубе, но больше не стал себя утруждать. Подозрение нас не коснулось. Вежливое прощание — и они удалились. Их судно трудно было разглядеть в темноте, но, судя по звуку, оно было мощным.

— Странно, — сказал я.

— Что именно?

— Я о судне, на котором они прибыли. Ты имеешь представление о том, как оно выглядело?

— Откуда мне это знать? — Ханслет был раздражен. Ему, как и мне, не удалось поспать. — Было темно, хоть глаз выколи.

— В том-то и дело! Единственное, что можно было видеть, — слабый свет в рулевой рубке. Никаких фонарей на палубе или огней внутри. Даже навигационных не было.

— Вахмистр Макдональд следит за порядком в этой гавани уже восемь лет. Неужели тебе понадобится свет, чтобы после наступления темноты пройти по собственной квартире?

— В моей квартире нет двух десятков яхт, которые под влиянием ветра, прилива и отлива постоянно меняют свое положение. Внешние причины не заставят меня плутать, когда я иду по квартире. Но ведь во всей гавани только три судна имеют якорные огни. А он должен видеть, куда плывет.

Я оказался прав. Со стороны удалявшегося судна, шум машин которого был еще слышен, темноту внезапно прорезал тонкий луч света. Пятидюймовый прожектор, как я и думал. Свет упал на маленькую яхту, стоящую на якоре ярдах в ста, и судно сразу изменило курс. Луч осветил другое судно, и опять ночные гости переложили руль на этот раз на бакборт и после продолжили путь в прежнем направлении.

— Ты употребил слово «странно», — пробормотал Ханслет. — В этих обстоятельствах, думаю, слово очень подходит. А какого мнения мы должны быть о полиции Торбея?

— Ты же беседовал с вахмистром.

— Я бы обо всем думал иначе, — сказал Ханслет непоследовательно. — Все бы встало на свои места. Но не могу. Макдональд — честный, старомодный полицейский, да вдобавок еще и хороший. Я таких много встречал, да и ты тоже.

— Правильно, — согласился я. — Хороший, честный полицейский. Но то, что происходило здесь, выходило за рамки его обязанностей, и он был сбит с панталыку. По большому счету, были введены в заблуждение и мы. Во всяком случае, так продолжалось до последнего момента.

— И ты говоришь это только теперь?

— Томас бросил неосторожное замечание, так, вскользь. Ты не слышал, мы в это время были в машинном отделении. — Я почувствовал, что меня лихорадит. Может, от холодного ночного ветра? — Я не обратил бы на него внимания, если бы не пришел к выводу, что они не хотели показывать свое судно. Томас сказал, что корабли, дескать, не по его части. Возможно, он посчитал, что задал мне слишком много вопросов и хотел, этой фразой успокоить. Понимаешь, корабли почему-то не по его части! А ведь они практически всю жизнь проводят на судах, которые осматривают и обыскивают. Вот, собственно, и все. Если хорошенько подумать, то таможенники суют нос во все корабельные уголки и тайники, так что в конечном итоге знают суда даже лучше кораблестроителей. И еще деталь: тебе не бросилось в глаза, как хорошо они одеты? Неужели министерство так хорошо о них заботится?

— Таможенники вообще-то не ходят в засаленных комбинезонах.

— Даже если предположить, что на них эта одежда всего сутки… Как они сказали? Тринадцатое судно, которое они проверяют? Скажи-ка мне, если бы ты побывал с подобным визитом на тринадцати судах, что бы осталось от «стрелочек»? Или ты хочешь сказать, что они специально отутюжили брюки перед приездом на наше судно?

— А о чем они еще спрашивали? Что делали? — Ханслет говорил так тихо, что я услышал удаляющийся рокот мотора в то время, как прожектор перепрыгнул на каменный причал набережной, находящейся приблизительно в полумиле. — Проявили к чему-нибудь повышенный интерес?

— Они ко всему проявили повышенный интерес… Но подожди-ка, подожди! Томас больше всего заинтересовался батареями. Его поразило, что у нас имеется слишком большой запас электрической энергии.

— Вот как? Действительно? А ты помнишь, с какой легкостью наши друзья таможенники попрощались и перемахнули на свое судно?

— Ну, это они проделывали тысячи раз.

— И у обоих руки были свободны. Они ничего не несли. А ведь должны были.

— Фотокопировальный аппарат.

— Фотокопировальным аппаратом сейчас снабжены все таможенники! Чепуха! Да, но если наш приятель не делал копий, значит, он занимался чем-то другим!

Мы прошли в рулевую рубку. Ханслет взял из ящика с инструментами большой гаечный ключ и в течение минуты отвинтил винты верхней плиты, которая прикрывала радиотелеграф и радиопеленгатор. Секунд пять он смотрел на них, потом перевел взгляд на меня и наконец поставил плиту на место. Да, этими приборами нам теперь долго не придется пользоваться — это было видно с первого взгляда.

Я отвернулся и уставился в темноту. Ветер крепчал, темное море тускло поблескивало, с юго-запада мчались белые «барашки». «Файркрест» сильно качало на якорной цепи. Я чувствовал себя смертельно усталым, но упорно всматривался во мглу. Ханслет предложил мне сигарету. Курить я не хотел, но тем не менее взял. Кто знает, может быть, она мне поможет. И тут же схватил Ханслета за запястье и посмотрел на его ладонь.

— Да, да, — сказал я. — Сапожник без сапог.

— Что ты имеешь в виду?

— Поговорка, конечно, не больно подходящая, но в настоящий момент я не могу припомнить нужную. Хороший специалист пользуется только своим инструментом. Наш приятель со склонностью разбивать конденсаторы должен был об этом подумать. Не удивительно, что мышцы моей шеи судорожно сжимались всякий раз, когда Дюрран был поблизости. Где ты успел порезаться?

— Нигде.

— Я знаю, но на твоей ладони — кровавое пятно. Меня бы не удивило, если бы этот парень брал уроки у Питера Селлерса. На «Нантсвилле» он говорил на южно-английском диалекте, на «Файркресте» — на северном. Интересно, сколько диалектов он сможет вытрясти из рукава или, точнее, из глотки. Я представлял его несколько полноватым, а он, оказывается, мускулистый. Ты обратил внимание, что он ни разу не снял перчатки, даже когда брал в руки стакан?

— Я самый наблюдательный человек, которого ты встречал в жизни. Ударь меня дубинкой по затылку — я это замечу! — В голосе Ханслета послышалась горечь. — Почему же они нас не пристукнули? Хотя бы тебя? Опасного свидетеля?

— Возможно, речь действительно идет о людях, намного более крутых, чем мы. Во-первых, они не могли ничего сделать, пока тут находились полицейские. Как мы решили, настоящие полицейские. В противном случае пришлось бы убрать и полицейского тоже. Но преднамеренно убить полицейского может только сумасшедший. А уж в чем в чем, а в уме этим парням не откажешь.

— Но для чего они вообще притащили с собой полицейских?

— Для солидности и для правдоподобия. Полицейские для нас вне всякого подозрения. Если среди ночи на твой корабль внезапно поднимется полицейский в форме, то ты не станешь бить его крюком по голове. А по любой другой физиономии наверняка ударишь. Особенно если у тебя совесть нечиста.

— Не исключено, хотя и спорно. Ну а вторая причина?

— Они шли на большой риск, посылая Дюррана. Его, словно приманку, бросили волку, чтобы посмотреть на реакцию. Не узнает ли его кто-нибудь из нас.

— Почему именно Дюрран?

— Я разве не рассказал? Дело в том, что там я посветил карманным фонариком ему в глаза. Лица я разглядеть не мог — так, расплывчатое белое пятно, наполовину исчезнувшее за поднятой рукой. В действительности я смотрел на его спину, назад и вниз, подыскивая подходящее место для нанесения удара. Но они этого знать не могли и поэтому хотели выяснить, узнают его или нет. Не узнали. Ибо, если бы это произошло, мы приняли бы самые решительные меры или потребовали у полиции, чтобы их арестовали. Ведь если мы против них, то на стороне закона. Мы этого не сделали, ничем не показали, что узнали его. Такого никто не выдержит. Я уверен, что не найдется на земле человека, который не моргнет, когда дважды за одну ночь столкнется с убийцей, чуть не прикончившим его самого. Поэтому следует считать, что непосредственная опасность миновала. Настоятельная необходимость отправить нас на тот свет отпала. Сейчас они понимают, что мы — поскольку не узнали Дюррана — вообще никого не опознали на «Нантсвилле» и не будем уведомлять Интерпол.

— Значит, мы сейчас в безопасности?

— О, Боже ты мой! Мне бы очень этого хотелось. Но подозрение…

— Но ты только что сказал…

— Не знаю, откуда у меня подобная уверенность, — сказал я раздраженно, — но тем не менее это факт. Они так тщательно исследовали корму «Файркреста», что только диву надо даваться. А осмотрев машинное отделение наполовину, вдруг потеряли к нему всякий интерес. Во всяком случае, Томас. Должно быть, он что-то обнаружил. Ты ведь видел его в салоне. Когда он осматривал носовые каюты и верхнюю палубу, ему все было до лампочки.

— Батареи?

— Нет, он удовольствовался моим объяснением. Правда, я не понимаю, откуда у меня эта уверенность. Но я прав.

— Выходит, они вернутся?

— Точно.

— В таком случае, достанем оружие.

— Не спеши. Наши друзья знают, что мы ни с кем не можем связаться. Судно с материка, которое совершает регулярные рейсы, бросает здесь якорь два раза в неделю. Оно приходило сегодня, так что теперь появится через четыре дня. Основная связь с материком прервана, а если я буду считать иначе, значит, я не вышел из дошкольного возраста. Наш передатчик выведен из строя. Если в Торбее нет почтовых голубей, скажи, какая еще существует возможность связаться с материком?

— «Шангри-Ла». — «Шангри-Ла» — судно, которое стояло на якоре рядом с нами. Эта белая, сверкающая яхта сорока ярдов в длину, похоже, сама испускала золотое сияние. — На ней наверняка имеется дорогой передатчик. Кроме того, в бухте стоят еще две или три достаточно крупные яхты, которые могут иметь на борту рацию. Остальные, видимо, снабжены только приемниками.

— Как ты думаешь, сколькими передатчиками в гавани Торбея будут пользоваться утром?

— Одним.

— Вот именно! Об остальных позаботятся наши друзья. Они будут вынуждены это сделать. Мы же не можем никого предупредить, чтобы себя не выдать.

— Страховые компании выдержат. — Ханслет посмотрел на часы. — Было бы не кисло разбудить сейчас Дядюшку Артура.

А вот эта перспектива мне не улыбалась. Ханслет взял свое пальто, натянул его и, подойдя к двери, обернулся.

— Думаю, пока ты беседуешь, мне лучше прогуляться по палубе. А если поразмыслить хорошенько, то надо бы взять с собой пистолет. Томас говорил, что они уж проверили три судна. Поскольку Макдональд ничего не возразил, не исключено, что так оно и есть. Так что может статься, наши друзья, высадив полицейских на берег, сразу же вернутся к нам, поскольку ни одного работающего передатчика в гавани не осталось.

— Может быть. Все остальные яхты в бухте меньшее «Файркреста». Кроме нашей имеется еще одна с собственной рубкой. Все остальные держат передатчики прямо в кают-компаниях. Многие там же и спят. Поэтому, прежде чем вывести из строя передатчики, нашим друзьям пришлось бы сначала вывести из строя хозяев яхт, а на это они не решатся, пока на борту находится Макдональд.

— А вот это спорно. Возможно, Макдональд поднимался на борт не каждый раз. Ты можешь проспорить свою пенсию.

— Я никогда не доживу до пенсионного возраста, но пистолет с собой все-таки захвати.

«Файркрест» был построен три года тому назад. Верфь в Саутгемптоне и военно-морская радиофирма изваяли его совместными усилиями в глубочайшей тайне и строго в соответствии с планом, который получили от Дядюшки Артура. Чертеж был не его личный, хотя он этого никогда не сообщил тем немногим людям, которые знали о существовании яхты. Поводом для постройки явилось японское рыболовное судно, курсировавшее под индонезийским флагом и задержанное у малайского побережья. Одна машина не работала. Хотя на судне оказались две машины, оно было неспособно к маневрированию — довольно странный факт, который заставил разбуженного инженер-лейтенанта осмотреть корабль более внимательно. Не говоря о том, что он рассказал об этом Дядюшке Артуру, конечным результатом его исследований оказалось то обстоятельство, что команда судна и по сей день томится в Сингапуре в лагере для военнопленных.

Карьера «Файркреста» была переменчивой и бесславной. Какое-то время он безрезультатно бороздил волны Балтийского моря, пока не намозолил глаза властям Таллинна и Ленинграда. Они объявили «Файркрест» «персоной нон грата» и услали судно обратно в Англию. Дядюшка Артур был взбешен, потому что ему пришлось спорить по поводу значительных издержек с одним из несговорчивых государственных секретарей. Потом водная полиция пыталась с помощью этого судна ловить контрабандистов, но вскоре вернула яхту без всякой благодарности, так никого и не поймав. И лишь сейчас, впервые, она могла себя оправдать, и при другом раскладе Дядюшка Артур был бы только рад такой перспективе. Но когда я расскажу ему то, что должен рассказать, боюсь, он повременит радоваться и возьмется за палку…

Своеобразие «Файркреста» заключалось в том, что он, закамуфлированный под две машины, на самом деле имел только одну, но зато какую! Снабженную специальным подводным выхлопом. Достаточно было высвободить бензопровод и отвинтить четыре гайки, и можно было поднять цилиндр штирбортной машины со всеми соединительными проводами и иньекторами. С помощью телескопической радиомачты, длиной более двадцати ярдов, которая находилась внутри передней, алюминиевой, великолепный передатчик, расположенный в машине, мог послать сигналы хоть на Луну. Как Томас правильно подметил, у нас было много резервной энергии. Ввиду сложившейся ситуации я не собирался посылать сигналы на Луну, а только в Найтсбридж, Дядюшке Артуру, в его комбинированную квартиро-контору. Оставшееся от передатчика место в машине было заполнено коллекцией самых разнообразных вещей, на которые заместитель начальника Скотланд-Ярда посмотрел бы с весьма озабоченным видом. Среди всего прочего здесь лежали маленькие пакетики со взрывчаткой, которые имели химические запальники и механизм, действовавший от пяти секунд до пяти минут. Это устройство было усовершенствовано всасывающими клапанами. Далее там находился роскошный набор инструментов для проникновения в запертые помещения; целые связки отмычек; различные, очень сложные микрофоны, включая и такой, которым можно стрелять, как пулей, из специального пистолета. Были и различные стеклянные трубочки с безобидно выглядевшими таблетками, способными лишать человека сознания на несколько часов, если подмешать их в питье. Также четыре пистолета и целый ящичек патронов. Если бы кому-нибудь пришла в голову мысль использовать все, что тут имелось, то данный индивид развлекался бы довольно долго. Два «люгера» и два «лилипута» калибром 4,5 мм — самые маленькие из профессиональных автоматических пистолетов. «Лилипут» имел большое преимущество — его можно было спрятать где угодно, хоть в рукаве, закрепив с помощью зажима. Это выгодно.

Ханслет взял «люгер», проверил магазин и вышел. И не потому, что услышал шаги на палубе, просто не хотел присутствовать во время моего разговора с Дядюшкой Артуром. Я не мог его за это порицать — откровенно говоря, я тоже не хотел присутствовать.

Натянув оба изолированных резиновых провода, я прикрепил к концам батарей тяжелые «крокодилы» с пилообразными зубьями. Потом взял наушники, включил передатчик, повернул рычаг, посылавший позывной сигнал, и стал ждать. Я не должен был ничего переключать, так как передатчик был настроен на постоянную частоту УХФ, использование которой могло лишить лицензии любого радиолюбителя.

Появился красный предупредительный свет: сработало. Я наклонился вперед и настроил магический глазок таким образом, чтобы зеленые лучи пересекались в середине.

— Говорит станция СПФХ, — раздался голос в наушниках. — Станция СПФХ.

— Доброе утро! Говорит Каролина. Можно поговорить с управляющим?

— Подождите минутку. — Это означало, что Дядюшка Артур еще в постели. Дядюшка не любил вставать очень рано. Прошло минуты три, а потом в наушниках снова загудело.

— Доброе утро, Каролина. Говорит Анабелла…

— Доброе утро. Моя позиция — 481, 281. — Ни на одной нормальной карте этих координат нет. Существовало не более десятка карт, на которых они имелись. Одну из них имел Дядюшка Артур, другую — я. Возникла небольшая пауза, а потом снова послышался голос:

— Понял вас, Каролина. Докладывайте.

— Пропавший корабль я нашел сегодня во второй половине дня. В четырех или пяти милях к северо-западу отсюда. Сегодня вечером я поднялся на его борт.

— Что вы сделали, Каролина?

— Поднялся на борт этого корабля. Старый экипаж поехал домой. На борту находился новый. Гораздо более малочисленный.

— Вы видели Бетти и Дороти? — Несмотря на существование в наших передатчиках устройства, полностью исключавшего подслушивание, Дядюшка Артур настаивал на том, чтобы в разговорах использовались кодовые имена — женские, начинающиеся с той же буквы, что и настоящие. Это была довольно запутанная процедура. Сам он звался Анабеллой, я — Каролиной, Бейкер — Бетти, Дельмонт — Дороти, Ханслет — Харриет. Разговор принимал такой вид, будто речь шла об ураганах в Карибском бассейне.

— Да, — я глубоко вздохнул. — Они не вернутся домой, Анабелла.

— Не вернутся? — механически повторил он и замолчал так надолго, что я подумал, что прервалась связь. Потом в эфире снова появился его далекий, безучастный голос: — Я вас предупреждал, Каролина!

— Да, Анабелла.

— А корабль?

— Уплыл.

— Куда?

— Не знаю. Просто уплыл. Думаю, в северном направлении.

— Думаете, в северном направлении. — Дядюшка Артур никогда не повышал голоса, но тот факт, что он внезапно перестал соблюдать правила кодирования, дал мне понять, что он более чем расстроен, взбешен. — Куда в северном направлении? В Шотландию? В норвежский фиорд? Или же перегрузка товара произойдет в районе между средней Атлантикой и Баренцевым морем? Там ведь сущие пустяки — какие-то два миллиона квадратных миль… Упустили корабль! После всех разработок, затрат, беспокойств и так далее вы просто заявляете, что упустили корабль! — О планировании он мог и не напоминать, так как за него отвечал я. — А Бетти и Дороти?! — Последние слова свидетельствовали о том, что он снова взял себя в руки.

— Да, Анабелла, он ускользнул от меня. — Я почувствовал, как во мне начала закипать злость. — И если вы выслушаете меня до конца, то поймете, что дело из рук вон плохо.

— Слушаю.

Я рассказал ему все по порядку, и напоследок он отрубил:

— Понятно: корабль вы упустили, Бетти и Дороти потеряли, и теперь наши друзья знают о вашем существовании. Единственный козырь — секретность — полетел ко всем чертям, и все полезное, что вы сами сделали, сведено к нулю. — Пауза. — Я жду вас у себя сегодня вечером, в девять часов. Проинструктируйте Харриет, чтобы она отвела судно на базу.

— Да, сэр! — К чертям Анабеллу! — Я ждал чего-то подобного. Я совершил ошибку, разочаровал вас. И меня отстраняют от работы.

— Сегодня вечером в девять, Каролина. Буду ждать.

— Вам придется долго ждать, Анабелла!

— Что вы хотите этим сказать? — Дядюшка Артур продолжал говорить монотонным, безучастным голосом, в котором тем не менее было больше характера, чем в любом старательно поставленном голосе театрального актера.

— В этих краях нет самолетного сообщения, Анабелла, а рейсовый почтовый корабль придет только через четыре дня. Погода ухудшается, и я не хотел бы использовать наше судно, чтобы добираться до материка. Прошу меня извинить, но в данный момент я прочно застрял.

— Вы что, считаете меня полнейшим идиотом, сэр? — Он опять начал раздражаться. — Сойдете утром на сушу. К полудню я вышлю спасательный вертолет, который и подберет вас. Итак, в девять вечера в бюро, и не заставляйте себя ждать.

Это я уже слышал, но решил сделать последнюю попытку.

— Вы не могли бы дать мне еще одни сутки?

— Вы ведете себя как мальчишка и, кроме того, расходуете мое время зря. Всего хорошего!

— Прошу вас, сэр!

— Я считал вас умнее!

— Всего хорошего! Возможно, мы когда-нибудь и встретимся, правда, не думаю.

Я выключил передатчик, закурил сигарету и стал ждать. Через полминуты загорелся сигнал вызова. Я выждал, а потом включил аппарат. Я был совершенно спокоен. Кости брошены, мне наплевать.

— Каролина? Это вы, Каролина? — Могу поклясться, что уловил в его голосе волнение. Такое подчеркивается в книгах красной чертой.

— Да?

— Что вы сказали напоследок?

— Всего хорошего… Вы сказали: всего хорошего, и я сказал: всего хорошего.

— Не выставляйте меня идиотом, сэр, вы сказали…

— Если вы хотите, чтобы я завтра забрался на борт вашего чертова вертолета, — ответил я, — то вместе с пилотом вам придется послать вооруженный отряд. Вооруженный и, надеюсь, отменный, так как у меня имеется «люгер», и вы знаете, что я умею с ним обращаться. И если мне придется кого-нибудь пристрелить и я предстану перед судом, то и вы встанете рядом, ибо, несмотря на все ваши связи, нет таких мер, которые вы могли бы использовать против меня. И ничто не даст вам права посылать людей, чтобы арестовать меня. Меня, невиновного человека. К тому же я не считаю себя состоящим у вас на службе. Условия договора недвусмысленно говорят, что в любую минуту я могу отказаться от работы, если в данный момент не принимаю активного участия в какой-либо операции. Вы только что отстранили меня от работы и вызвали в Лондон, так что заявление о моем уходе появится на вашем столе, как только здесь заработает связь. Бейкер и Дельмонт не были вашими друзьями. Они были моими друзьями с тех пор, как я поступил на вашу чертову службу. А у вас хватает бесстыдства сидеть в конторе и валить вину за гибель этих двух человек на меня, хотя вы чертовски хорошо знаете, что каждый шаг, который мы предпринимаем в той или иной операции, в конечном итоге одобрен вами. Ко всему прочему вы лишаете меня возможности привести в порядок счета. Мне поперек глотки ваша работа! Всего хорошего!

В его голосе появилась осторожная, проникновенная нотка:

— Но это же не причина, чтобы так сразу набрасываться на меня… — Я был совершенно уверен, что до сих пор никто не осмеливался разговаривать с контр-адмиралом сэром Артуром Арнфордом Джейсоном таким тоном, но он, казалось, не очень-то волновался по этому поводу, Он был хитрым, как лис, и со своей способностью мгновенно взвешивать все «за» и «против» он быстро сопоставил данные и просчитал, в какой степени он может принять участие в моей игре, удерживая меня при этом на краю пропасти. Наконец он спокойно сказал: — Надеюсь, вы остаетесь не только для того, чтобы проливать слезы? Ведь у вас что-то есть на уме?

— Да, сэр. Кое-что… — В этот момент я бы сам с удовольствием узнал, что же именно.

— Хорошо. Даю вам еще двадцать четыре часа, Каролина.

— Сорок восемь.

— Пусть будет сорок восемь, а потом вы возвратитесь в Лондон. Слово?

— Обещаю.

— И потом, Каролина…

— Да, сэр?

— Я не обижаюсь на ваш тон. Надеюсь, такое не повторится.

— Никак нет, сэр. Прошу прощения.

— Итак, сорок восемь часов. Докладывайте в полдень и в полночь. — Раздался щелчок, и Дядюшка Артур отсоединился.

Когда я вновь вышел на палубу, в небе серел тусклый рассвет. По морю хлестал холодный дождь. «Файркрест» покачивался на якорной цепи, описывая дугу в сорок градусов. На крайних ее концах цепь натягивалась. Я с беспокойством спросил себя, как долго выдержит веревка, которой я привязал мешки с подвесным мотором и костюмом для подводного плавания, эти волнообразные движения.

Ханслет находился позади салона, спрятавшись под козырьком, чтобы хоть немного защититься от непогоды. Он заметил меня и спросил:

— Как ты отнесешься вот к такому явлению?

При этом он показал на блестящие очертания «Шангри-Ла», которая появлялась то слева, то справа от нас. В передней части яхты, где находится рулевая рубка, горели огни.

— Кому-то не спится, — сказал я. — Или кто-то опасается за прочность якорной цепи. Как ты думаешь, кто? Может быть, наши ночные гости в настоящий момент ломают ломиками передатчик «Шангри-Ла»? А может, на яхте оставляют свет на всю ночь…

— Огни появились десять минут назад и — взгляни — потухли! Странно. Как разговор с Дядюшкой?

— Плохо. Сперва он выбросил меня со службы, но потом изменил свое мнение. У нас есть еще сорок восемь часов.

— Сорок восемь часов! Что ты хочешь успеть за это время?

— Один Бог знает! Сперва надо выспаться, да и тебе тоже. Во всяком случае, сейчас слишком светло для налета гостей.

Когда мы проходили по салону, Ханслет невзначай сказал:

— Я тут подумал на досуге… Что ты скажешь о полицейском Макдональде? Я имею в виду молодого Макдональда.

— А почему ты спрашиваешь?

— Он выглядел таким подавленным, таким убитым, словно тащил на плечах тяжкий груз.

— Может быть, у него такие же склонности, как и у меня? Может быть, он не любит подниматься среди ночи… А может быть, у него просто неприятности с девушками? И если его неприятности любовного толка, то они меня совершенно не интересуют! Спокойной ночи!

Я должен был бы повнимательнее отнестись к словам Ханслета. Хотя бы ради него самого.

 

Глава 3

ВТОРНИК с десяти утра до десяти вечера

Как и любому другому, мне необходим сон. Если бы я поспал часов десять или даже восемь, то опять бы вошел в норму. Не был бы лучисто-оптимистическим идиотом, но просто живым. Дело в том, что пессимизм навевали обстоятельства. Мой мозг работал бы на уровне, который Дядюшка Артур называл нижней границей нормы. Но нужного времени мне не дали. Ровно через три часа после того, как заснул, я снова оказался на ногах. Не в буквальном смысле, но спать, конечно, не спал. Только мертвец или абсолютно глухой не проснулся бы от шума и грохота, который доносился с расстояния трех-четырех футов.

— Эй, на «Файркресте»! Эй-эй! — А потом бум-бум-бум со стороны лодки. — Могу я взойти на борт? Эй, на «Файркресте»!

Я проклял этого морского идиота в глубине моего жаждущего покоя сердца, спустил ноги на пол и выполз из каюты, чуть не упав при этом. Чувство было такое, будто у меня всего одна нога, и вдобавок ко всему ужасно болел затылок. В последний момент я успел глянуть в зеркало, которое подтвердило, что мой внешний облик соответствует внутреннему состоянию. На меня смотрело, небритое, изможденное лицо с неестественной бледностью и опухшими глазами, обрамленными большими темными кругами. Я отвернулся. Многое могу вынести утром, но только не такое.

Я открыл противоположную дверь. Ханслет крепко спал. Храпел. Вернувшись в свою каюту, я натянул халат и повязал шейный платок. Человек с железными легкими продолжал рычать. Если бы я не поспешил, он вот-вот готов был заорать «на абордаж» или что-нибудь в этом роде, а этого я не хотел. Я быстренько привел волосы в порядок и отправился на палубу.

Там оказалось холодно, сыро и ветрено. Утро было серое, неприветливое, мрачное. И почему, черт возьми, они не могут дать мне поспать! Дождь лил как из ведра, на палубе набралось почти на дюйм воды. На какое-то мгновение она задерживалась, а затем ручьями стекала в море. Ветер завывал в снастях и взбивал на волнах высокие пенистые шапки.

Но ничто не казалось опасным для суденышка, находящегося теперь рядом с нами. Оно было не таким большим, как «Файркрест», но вполне достаточным для того, чтобы иметь застекленную каюту и рулевую рубку, сверкавшую и блестевшую инструментами и приборами, которые оказали бы честь крупной океанской яхте. Сзади находилась открытая палуба, на которой можно было бы совершенно свободно разместить футбольную команду. Я увидел трех членов экипажа в темной промасленной одежде и в смешных французских морских шапчонках с черными тесемками, свисающими до плеч. Двое держали в руках жерди с крючьями, которыми они зацепились за борт «Файркреста». Полдесятка надувных резиновых баллонов препятствовали тому, чтобы наш корабль стукался бортом о стоящую рядом посудину.

Излишним было читать название на шапках экипажа или на носу судна. Совершенно ясно, что речь шла о лодке, которая принадлежала яхте «Шангри-Ла».

Посреди лодки стояла коренастая фигура человека в белой морской форме, размахивающего огромной шапкой, при виде которой от зависти позеленел бы чемпион по гольфу. Потом человек перестал стучать по борту «Файркреста» и уставился на меня.

— Ха! — Ни от кого за свою жизнь я не слышал этого слова, произнесенного так сочно. — Наконец-то появились! Заставляете себя ждать. Я промок до нитки. До нитки, понимаете? — Действительно, несколько капель на его куртке были заметны. — Можно взойти на борт? — Он не стал ждать моего разрешения, а быстро раскрыл зонт и с удивительной для его возраста и конституции легкостью перепрыгнул на палубу «Файркреста», побежал в рубку, что я счел довольно эгоистичным, ибо над его головой сиял раскрытый зонтик, а на мне был только халат. Я последовал за ним и закрыл за собой дверь.

Это был коренастый человек, которому я бы дал лет пятьдесят пять, с загорелым ширококостным лицом, коротко подстриженными седыми волосами и густыми, такого же цвета бровями; у него был длинный прямой нос и рот, который выглядел так, словно его закрыли на застежку-молнию.

Темные блестящие глаза скользнули по мне, и если моя внешность и произвела на гостя впечатление, то он постарался это скрыть.

— Прошу простить, что заставил вас ждать, — извинился я. — Этой ночью нам не удалось поспать. Часа в три на борт пожаловали таможенники, а потом было трудно заснуть. — Я всегда стараюсь говорить правду. Особенно в тех случаях, когда она может выплыть наружу. В этом случае я поступил правильно, заслуживая репутацию совершенно честного человека.

— Таможенники? — У него был такой вид, будто он хотел сказать или «глупости» или «черт знает что», но передумал и лишь проницательно посмотрел на меня. — Корчат из себя деловых, а на самом деле — настоящие бездельники. Говорите, среди ночи? Да не надо было их пускать на борт! Послать подальше — и все! Нет, это просто невыносимо! И чего же, черт возьми, они хотели? — Он производил впечатление человека, у которого уже были неприятности с таможенниками.

— Искали какие-то химикалии, которые были украдены прошлой ночью где-то в Эйршире. Но, разумеется, ничего не нашли.

— Идиоты! — Он протянул мне массивную руку. Свою категоричность о таможенниках он высказал, и на этом неприятный инцидент был для него исчерпан. — Скурас… Энтони Скурас, сэр.

— Петерсен. — Рукопожатие заставило меня вздрогнуть, и дело было не в силе — просто массивные, украшавшие его пальцы перстни впились мне в ладонь. Я бы не удивился, обнаружив парочку колец и на больших пальцах. Но… чего не было, того не было. Я с интересом посмотрел на него.

— Сэр Энтони Скурас! Наслышан.

— Вряд ли чего-нибудь хорошего. Журналисты меня не любят, потому что знают, что я их презираю. Киприот, говорят они обо мне, наживший миллионы на морском деле благодаря жестокости. Верно. Был изгнан греческим правительством из Афин. Тоже верно. Осел в Великобритании и купил титул… Абсолютно верно. Сделал многое для благотворительности и общественности. Что ж, на деньги, можно купить все. Ближайший шаг: намечаю купить баронство, только в настоящий момент цены на рынке не очень привлекательные. Они неизбежно должны упасть. Можно воспользоваться вашим передатчиком? Вижу, он у вас есть.

— Что-что? — Внезапная перемена темы застала меня врасплох. И неудивительно, если вспомнить, как я себя чувствовал.

— Радиостанция! Вы не слушаете последних известий? Все проекты по защите, которые отбросил Пентагон. Падают цены на сталь… Я обязательно должен переговорить с моим биржевым маклером в Нью-Йорке — и немедленно!

— Простите, вы, разумеется, можете это сделать, но… ваш собственный радиотелефон? Наверняка…

— Не работает. — Его губы стали еще тоньше, практически исчезли. — Это очень срочно, мистер Петерсен.

— Да, конечно, конечно, само собой. Вы знаете, как обращаться с аппаратом?

Он скупо улыбнулся. Вероятно, он мог улыбаться только таким образом. Если подумать о передатчике, который стоял на «Шангри-Ла», мой вопрос звучал приблизительно так, как если бы капитана трансатлантического дизельного самолета спросили, сможет ли он управиться с какой-нибудь примитивной «этажеркой».

— Думаю, что справлюсь, мистер Петерсен.

— Когда закончите, позовите меня. Я буду в салоне…

Он позовет меня еще до того, как закончит; он позовет меня даже до того, как начнет, но я не мог ничего ему сказать, ибо весть об этом быстро разнесется. Поэтому я просто спустился в салон, подумав, не побриться ли мне, но потом все-таки решил не делать этого, потому что ждать долго не придется.

Я оказался прав. Он появился в дверях быстрее чем через минуту. Лицо его было хмурым.

— Ваше радио, не работает, мистер Петерсен.

— С ним просто трудно обращаться. Устаревшая модель, понимаете, — сказал я тактично. — Может быть, я помогу и…

— Я сказал, что оно не работает, а если я что-то говорю, то так оно и есть.

— Оно чертовски капризное. И оно работало…

— В таком случае, окажите милость — помогите.

Я попытался выполнить его просьбу, но у меня ничего не вышло. Я вертел все ручки, которые только мог, но ничего не помогало.

— Возможно, где-то нарушен контакт, — высказал я предположение. — Надо проверить…

— Может быть, вы будете так добры и поднимете верхнюю панель?

Я удивленно уставился на него. Затем мой взгляд стал задумчивым.

— Судя по всему, сэр Энтони, вы знаете нечто такое, чего не знаю я.

— Вы сейчас это узнаете.

Я действительно узнал это, сняв крышку. И мне пришлось изобразить всю гамму чувств, которые испытывает человек, когда видит что-то невероятное, что его сильно рассердило. Наконец я выдавил:

— Вы знали? Откуда?

— Это же напрашивается само собой, разве не так?

— Ваш передатчик… — медленно сказал я. — Значит, за всем этим кроется нечто большее. У вас, стало быть, тоже побывали ночные посетители?

— И на «Орионе». — Его губы снова исчезли. — Это большой голубой двухмачтовый корабль, который стоит недалеко от гавани. Единственный корабль в гавани, кроме нас, имеющий передатчик… сейчас тоже разбитый. Я только что оттуда…

— Разбит? Тоже? Боже мой, но кому надо… Ведь это похоже на действия маньяка…

— Маньяка? Ах, не говорите уж… Я кое-что понимаю в таких вещах. Моя первая жена… — он внезапно замолчал, покачал головой, а потом продолжил: — Действия людей, чей рассудок поражен болезнью, неразумны, бессмысленны, нецеленаправленны. То, что мы видим в данном случае, вы правы, очень неразумно, зато мастерски проделано. Этому должна быть причина. Сначала я подумал, что мне хотят помешать поддерживать связь с сушей, но потом пришел к выводу, что это не так, ибо если меня на какое-то время и оставят без связи, то вряд ли кто-нибудь от этого выиграет.

— Но вы только что сказали, что биржа в Нью-Йорке…

— Это все пустяки, — ответил он с презрением. — Разумеется, никто не любит терять деньги. Но тем не менее, мистер Петерсен, целью являюсь не я. Здесь имеются какие-то А и Б. А считает жизненно важным поддерживать связь с материком, причем постоянно. Б, наоборот, считает жизненно важным помешать А поддерживать эту связь. И, как следствие, Б предпринимает известные шаги. Здесь, в Торбее, происходит нечто странное. Попахивает большим делом. У меня нюх на такие вещи.

Его нельзя было назвать дураком. В конце концов, лишь несколько слабоумных закончили жизнь мультимиллионерами. Я не мог бы сформулировать ситуацию лучше. Помолчав, я спросил:

— Вы заявили в полицию?

— Поеду после того, как сделаю пару телефонных звонков. — Его глаза внезапно стали холодными. — Разумеется, если наш друг не вывел из строя и обе телефонные точки, находящиеся на главной улице Торбея.

— Дело обстоит много хуже. Он повалил телефонные мачты, ведущие на материк. Где-то там, внизу, в зунде. И никто не знает, где именно.

Он уставился на меня, повернулся, собираясь идти, а потом слова развернулся ко мне:

— Откуда вы знаете? — Его тон соответствовал выражению лица.

— Это мне сказала полиция. Они приходили сюда вместе с таможенниками.

— Полиция? Чертовски странно! Что нужно было полиции? — Он сделал паузу и посмотрел на меня холодными выжидающими глазами. — Личный вопрос, мистер Петерсен. Я не хотел бы показаться нескромным и задаю его, чтобы исключить те или иные случайности. Что вы, собственно, делаете в этой бухте? И пожалуйста, не посчитайте этот вопрос оскорбительным.

— Ну о каком оскорблении может идти речь! Я и мой приятель — ихтиологи и находимся здесь по роду службы. Эта яхта не наша, она принадлежит государству. — Я улыбнулся. — И у нас отличная документация.

— Значит, ихтиологи? Это, если так можно выразиться, мое хобби. Я, конечно, любитель. Но мне было бы интересно побеседовать с вами на эту тему. — Он говорил так, словно мысленно уплывал куда-то. — Вы могли бы мне описать, как выглядели полицейские, мистер Петерсен?

Я описал ему их. Он кивнул:

— Да, это он. Очень странно. Я должен поговорить с Арчи.

— С Арчи?

— С вахмистром Макдональдом. Я здесь уже пятый сезон. Люблю бороздить морские просторы, а моя база находится в Торбее. Ни воды Южной Франции, ни Эгейское море не могут конкурировать со здешними. В связи с этим я знаю много местных жителей. Он был один?

— Нет, его сопровождал полицейский, как он сказал, его сын. Меланхоличный такой молодой человек.

— Питер Макдональд. У него есть основания на меланхолию. Несколько месяцев назад погибли два его младших брата, двойняшки. Им было по шестнадцать лет. Они учились в школе в Инвернессе и погибли во время бурана… Отец, тот погрубее. У него это не проявляется внешне. Настоящая трагедия. Я знал их обоих. Отличные были ребята.

Я сделал соответствующее замечание, но он меня не слушал.

— Я должен спешить, мистер Петерсен. Передам это чертовски странное дело Макдональду. Правда, не думаю, что он много сможет сделать, но тем не менее. А потом совершу небольшую прогулку.

Я посмотрел сквозь окно рулевой будки на хмурое небо, на танцующие белые барашки на воде и на дождь, который продолжал лить.

— Вы выбрали подходящий день.

— Чем ненастнее погода - тем лучше. И не подумайте, что я бравирую. Я люблю разыгравшееся море так же, как и любой другой, кто вообще его любит. Я распорядился, чтобы в Клайде поставили новые стабилизаторы — мы только два дня назад прибыли, — и сегодня неплохой день, чтобы их испробовать. — Внезапно он улыбнулся и протянул мне руку. — Мне очень жаль, что я так бесцеремонно ворвался к вам и отнял столько времени. Мне даже кажется, что я произвел на вас неблагоприятное впечатление. Говорят, что я действительно невежлив. Может быть, у вас и у вашего коллеги появится желание заглянуть ко мне на яхту выпить по рюмочке? Когда мы на судне, то ужинаем довольно рано. Что скажете о восьми часах? Я пришлю за вами катер.

Это, видимо, означало, что он не настолько уважал нас с Ханслетом, чтобы пригласить на обед. Но тем не менее хоть какое-то разнообразие — Ханслет готовил только бобы или фасоль, — да и, кроме того, само приглашение, исходящее от одного из благороднейших домов, возбудило бы зависть у многих. В Англии люди голубой крови не скрывали, что считали приглашение на остров перед албанским побережьем, принадлежавшим Скурасу, за величайшую милость. Скурас не ждал ответа и, казалось, не собирался ждать. Я не мог осудить его за это. Он, несомненно, принадлежал к той категории людей, которые давно поняли, что человеческая природа имеет неизменные законы развития и что никто не отклонит его приглашения.

— Вы, видимо, пришли сказать, что радиопередатчик разбит, и вы хотите спросить, что я, черт побери, собираюсь предпринять, — устало сказал вахмистр Макдональд. — Так вот, мистер Петерсен, хочу сказать, что я уже обо всем знаю. Полчаса назад здесь был сэр Энтони Скурас. Он сказал мне очень много разных слов. И мистер Кемпбелл, владелец «Ориона», тоже приходил. Только что ушел. Этот тоже много говорил.

— Я человек немногословный, Макдональд. Поэтому я не буду высказывать накипевшее. — Я улыбнулся, как надеялся, довольно дружелюбно. — Кроме, конечно, таких случаев, когда полиция вкупе с таможенниками будит меня среди ночи и вытаскивает из постели. Я полагаю, наши друзья уехали?

— В тот же момент, как высадили нас на берег. У них действительно какие-то большие неприятности. — Вахмистр выглядел приблизительно как я — ему не хватило нескольких часов сна. — Откровенно говоря, мистер Петерсен, я не знаю, что делать с разбитыми радиопередатчиками. И кто, черт возьми, занимается такими дикими вещами?

— Именно это я и хотел спросить.

— Я, разумеется, могу подняться к вам на борт, — медленно сказал Макдональд. — Достать записную книжку, осмотреться и поискать следы. Правда, я не буду знать, что, собственно, искать. Если бы я разбирался в дактилоскопии, анализах и микроскопии, то, возможно, что-нибудь бы и нашел. Но в этих науках я полный профан. Я простой полицейский, выросший на этом острове, а не член комиссии по расследованию, представленной единственным лицом. Это работа для уголовной полиции. Мы должны сообщить обо всем в Глазго. Но сомневаюсь, чтобы оттуда прислали людей, поскольку речь идет всего лишь о сломанных передатчиках.

— У старины Скураса большие связи.

— Сэр?

— Он могуч. Он гоняет сами знаете что и имеет влияние. Если Скурас захочет чего-нибудь, уверен, что он этого добьется. Если что-либо покажется ему необходимым или у него появится желание что-либо сделать, он может стать ужасно нетерпеливым.

— В гавани Торбея не бывало более доброго и милого человека, — сказал Макдональд мягко. Его суровое, загорелое лицо могло скрыть любые чувства, но не на этот раз. — Возможно, его манеры и не походят на мои. Возможно, на самом деле он беспощадный бизнесмен. Возможно, он именно такой, как о нем пишут газеты, и его личная жизнь не выдерживает критики. Все это меня не касается, но если вы здесь, в Торбее, найдете человека, который скажет против него одно-единственное слово, то, значит, вы волшебник, мистер Петерсен.

— Вы неправильно меня поняли, Макдональд, — мягко сказал я. — Я почти не знаю этого человека.

— Это верно. Но зато его знаем мы. Взгляните вот сюда. — Он указал в боковое окно на большой деревянный дом в шведском стиле, находящийся неподалеку от гавани. — Это новый Общинный Дом. Жители называют его ратушей. Он построен на деньги сэра Энтони. А теперь взгляните на шесть маленьких домиков на холме. Видите? Это для престарелых, и тоже на средства Энтони. Все деньги из его кармана, до последнего пенса. А кто забирает наших школьников на игры в Обан? Опять сэр Энтони и его яхта «Шангри-Ла». Ни одно благотворительное начинание у нас здесь не обходится без участия сэра Энтони. А теперь он планирует начать в Торбее строительство корабельной верфи, чтобы наши молодые люди всегда имели возможность заниматься общественно полезным трудом — здесь ведь мало чем можно заняться, если рыбачьи суда находятся в море.

— Да, старый добрый Скурас, — протянул я. — Создается впечатление, будто он усыновил весь городок. Счастливый Торбей! У меня только одно желание — чтобы он купил мне новый передатчик.

— Я буду очень внимательно следить за всем, что происходит, мистер Петерсен. Больше ничего не могу сделать. Если появятся какие-нибудь новости, сразу дам; вам знать.

Я поблагодарил его и ушел. Вообще-то у меня не было никакого желания наносить этот визит, поскольку я понимал бессмысленность подобного мероприятия, но если бы я не появился, это выглядело бы довольно странно; и потому мне пришлось присоединиться к хору жалобщиков.

Уходя, я вздохнул с облегчением.

В полдень, во время разговора с Лондоном, слышимость была плохая. И дело было не в том, что прием ночью лучше, чем днем, а в том, что я не мог использовать нашу телескопическую мачту, Тем не менее разговор состоялся. Голос Дядюшки Артура был ясным и деловым.

— Ну, Каролина, мы обнаружили пропавших друзей! — сказал он.

— Скольких? — осторожно спросил я. Формулировки Дядюшки Артура не всегда отличались четкостью.

— Двадцать пять. — Это означало, что речь идет о первоначальной команде «Нантсвилла». — Двое довольно тяжело ранены, но выкарабкаются. — Это объясняло следы крови, которые я видел в каютах капитана и инженера.

— Где? — спросил я.

Он дал мне цифровые координаты. Это было севернее Вексфорда. «Нантсвилл» выходил из Бристоля — значит, он находился в море всего несколько часов до того, как начались неприятности.

— Была проведена почти такая же процедура, как и в прошлый раз, — продолжал Дядюшка Артур. — Две ночи их держали в уединенном фермерском доме. Всего было достаточно — и еды, и питья, и одеял, чтобы они не замерзли. А проснувшись однажды утром, они увидели, что охранявшие их люди исчезли.

— Зато был применен другой метод при задержании… нашего друга. — Я чуть было не ляпнул «Нантсвилла», но вовремя спохватился — Дядюшке Артуру это бы не понравилось.

— Что же, мы не можем отказать им в изобретательности, Каролина. В первом случае они просто переправили контрабандой своих людей на борт, потом использовали вариант с терпящей бедствие рыбачьей лодкой, далее появился полицейский катер, а потом — яхта, на борту которой лежал человек с острым приступом аппендицита. Я думал, что рано или поздно они начнут повторяться, но на этот раз у них опять нашлось что-то новое. Они захватили корабль ночью. Такое случается впервые. Приблизились к судну на плотах, делая вид, что потерпели кораблекрушение. Они плыли немного впереди, на плотах было человек десять, якобы оставшихся в живых. Море вокруг оказалось залитым маслом, а слабая лампа была единственным маяком. Все было продумано до мелочей. Остальное вы знаете.

— Да, Анабелла. — Остальное я действительно знал. Спасенные люди внезапно проявляли странный вид благодарности к своим спасителям: выхватывали пистолеты, сгоняли команду в одно место и натягивали всем на головы черные мешки, чтобы никто не смог опознать корабль, который появлялся приблизительно через час. Потом в темноте всех переправляли на другой корабль и в каком-нибудь уединенном месте высаживали на побережье. После этого следовал марш в глубь страны, который порой оказывался довольно длительным, пока не добирались до цели, а проще говоря — до тюрьмы. Ею оказывался покинутый дом. Всегда фермерский. И всегда в Ирландии. Три раза на севере, а два раза — на юге. За это время новая команда уплывала на захваченном корабле Бог знает куда. Потом, когда настоящая команда после двух-трех суток безобидного заключения вновь оказывалась на свободе и добиралась до ближайшего телефона, весь мир узнавая о похищении очередного корабля.

— Бетти и Дороти, — спросил я, — были в надежном укрытии, когда команду уводили с корабля?

— Думаю, да, хотя точно не знаю. Подробности, будут переданы позднее. Насколько я знаю, врачи никого не допускают к капитану. — Только капитан знал о присутствии на корабле Бетти и Дороти. — У вас остался сорок один час, Каролина. Что вы успели сделать?

В первый момент я не понял, что он имел в виду. Но потом вспомнил. Черт бы его побрал! Ведь он дал мне двое суток на выполнение задания! И семь из этих сорока восьми часов уже прошли.

— Три часа я спал. — Это он воспримет как напрасную трату времени, так как считает, что его работники вообще не нуждаются в сне. — Потом поговорил с полицией и с одним богатым владельцем яхты, корабль которого находится рядом с нашим. Сегодня вечером мы нанесем ему дружеский визит.

Возникла небольшая пауза.

— Что вы нанесете, Каролина?… Сегодня вечером?…

— Мы нанесем визит. Я и Харриет. Нас пригласили в гости. Выпить по рюмочке и поговорить.

На этот раз пауза длилась несколько дольше. Потом он сказал:

— У вас остался сорок один час, Каролина.

— Да, Анабелла.

— Полагаю, что у вас, несмотря ни на что, душевные силы не подточены?

— Не знаю, все ли так считают, но, с моей точки зрения, все в порядке.

— И вы не растеряли своих качеств? Хотя нет, быть не может — вы слишком твердолобы и… и…

— Тупы?

— Как зовут владельца яхты?

Я назвал. На это ушло какое-то время, потому что имя я должен был зашифровать по его проклятой кодовой книге, да еще впридачу мне пришлось подробно пересказать разговор со Скурасом, а кроме того, сообщить информацию Макдональда о Скурасе. Когда же голос контр-адмирала вновь возник в эфире, он был очень и очень мягок. Поскольку он не мог меня видеть, я позволил себе цинично ухмыльнуться. Даже министрам трудно заполучить приглашение на обед от Скураса, но зато государственные секретари, люди, держащие бразды правления, частенько находили там свои салфетки. Эти секретари у Дядюшки Артура уже стояли поперек горла.

— Вы должны быть чрезвычайно осторожны, Каролина.

— Бетти и Дороти больше не вернутся домой, Анабелла. Кто-то должен за это платить. Я так хочу. И вы тоже. Мы все этого хотим.

— Но ведь это невозможно себе представить. Человек с его положением и богач…

— Прошу меня простить, Анабелла, но я ничего не понимаю!

— Но этот человек! Черт бы вас побрал, Каролина! Мы обедаем вместе. Называем друг друга по имени. Его последнюю жену я знаю. Бывшая актриса. Такой филантроп… Человек, проводящий там пятый сезон. Неужели миллионер станет тратить время и деньги, чтобы воздвигнуть такую декорацию…

— Скурас? — Я употребил код, произнеся это имя с большим удивлением, словно до меня только сейчас дошло, что мне сказал Дядюшка Артур. — Но с чего вы взяли, что я его подозреваю? У меня нет никаких причин.

— Ага! — Конечно, в таком коротком слове трудно выразить удовлетворение, радость, облегчение, но Дядюшке Артуру это удалось без особого труда. — Но в таком случае зачем вы хотите туда пойти? — Если бы нас кто-нибудь подслушивал, то он уловил бы в голосе Дядюшки Артура нотки зависти и был бы прав. Дядюшка Артур имел только одну слабость: он был чудовищным снобом.

— Хочу побывать на его яхте, полюбоваться его разбитым передатчиком.

— Зачем?

— Давайте назовем это предчувствием, Анабелла, не больше.

Особенностью сегодняшнего разговора были длинные паузы. Наконец Дядюшка сказал:

— Предчувствием? Сегодня утром вы мне сказали, что напали на какой-то след.

— Было такое… Кроме того, мне бы хотелось, чтобы вы связались с Главным управлением почтового банка в Шотландии. А потом — с архивами некоторых дневных шотландских газет. Предлагаю «Глазго геральд», «Шоттиш Дейли экспресс» и особенно еженедельник «Обан таймс».

— Ага! — На этот раз облегчения не слышалось, только удовлетворение. — Это уже больше похоже на вас, Каролина. С какой целью?

Я сообщил ему, употребив при этом целую кучу его идиотских кодовых имен, что именно я хочу и почему. Когда я закончил, он сказал:

— Я распоряжусь, чтобы мои люди немедленно, занялись этим. Думаю, что смогу собрать всю информацию, которая вам нужна, до полуночи.

— Тогда она уже мне будет не нужна, Анабелла. Полночь — это слишком поздно. В полночь мне больше вообще ничего не понадобится.

— Не требуйте от меня невозможного, Каролина. — Он пробормотал что-то себе под нос и добавил: — Сделаю все, что в моих силах, Каролина. Давайте договоримся на девять часов вечера.

— На четыре часа дня, Анабелла.

— На четыре дня? — Когда необходимо голосом показать, что собеседник требует невероятного, Дядюшка Артур мог дать мне сто очков вперед. — Ведь это четыре часа! Вы что, совсем спятили?

— Вы можете за десять минут посадить за эту работу десять человек. И двадцать человек — через двадцать минут. Разве найдется дверь, которая бы не открылась перед вами? А тем более — дверь заместителя начальника полицейского управления. Профессиональные преступники убивают не ради собственного удовольствия. Они убивают потому, что должны убивать. Они убивают, чтобы выиграть время. Для них жизненно важен каждый час. А если он жизненно важен для них, то для нас тем более. Или вы думаете, что мы тут имеем дело с профанами, Анабелла?

— Свяжитесь со мной в четыре, — сказал он несколько смущенно. — Постараюсь что-нибудь сделать. Каков будет ваш ближайший шаг, Каролина?

— Отправлюсь спать, — ответил я. — Попытаюсь немного прийти в форму.

— Ну конечно! — ответил он. — Особенно когда нам важен каждый час! Ведь нам нельзя терять время, Каролина! — С этими словами он оборвал связь. В его голосе слышалась горечь. Без сомнения, он был глубоко оскорблен. Но тем не менее Дядюшка Артур может позволить себе спокойно выспаться ночью — конечно, если он не страдает бессонницей. А это больше, чем я мог себе позволить. Я не был ясновидящим, не имел alter ego, но у меня были предчувствия, и такие, что их не запрятать в здании Эмпайр-Стэйт-Билдинг. И они касались «Шангри-Ла».

Будильник поднял меня ровно без десяти четыре. Мне было еще хуже, чем когда я после скудного обеда, состоящего из тушенки и консервированного картофельного пюре, улегся спать. Если бы старина Скурас был истинным джентльменом, он должен был бы пригласить нас на обед. Я не только старел, но и чувствовал это. Слишком долго я работал на Дядюшку Артура. Жалованье было хорошим, но условия работы и время — просто невозможные. Готов биться об заклад, что после второй мировой войны Дядюшка Артур в глаза не видел банки тушенки. Постоянная угроза, что жизнь твоя каждую минуту может оборваться, способна сломить даже очень стойкого человека.

Ханслет вышел из своей каюты в тот момент, когда я выполз из своей. Выглядел он не лучше меня. Если они вынуждены опираться на таких стариков, как мы, то дело грядущего поколения выглядит довольно жалким. Проходя по салону, я с раздражением думал о людях, считающих раем для прогулок на яхте Гебридские острова и бухту Торбея и утверждающих, что подобных мест в Европе больше нет. Судя по всему, они там никогда не бывали. Их родиной является Флит-стрит, а домом — то место, которое они никогда не покидают. Эта кучка людей не знает вообще ни о чем, а на вокзал Кинг-кросс смотрит как на северную границу цивилизованного мира.

Было четыре часа осеннего дня, но он больше походил на ночь. Солнце еще не зашло. Бессильное, оно еще долго будет пытаться пробить густые темные тучи, которые у горизонта превращались в чернильную массу. Хлесткий сильный дождь пенил воду залива, как масло на сковородке, и уменьшал и без того плохую видимость до четырехсот ярдов. Сам городок, который находился всего в полумиле за покрытыми сосняком холмами, лежал в глубокой темноте и, казалось, вообще не существовал. На северо-западе, на оконечности острова, я видел навигационные огни судна. Это, должно быть, Скурас возвращался после проверки новых стабилизаторов. В сверкающем чистотой камбузе «Шангри-Ла» шеф-повар, по-видимому, готовил роскошный обед, к которому мы не были приглашены. Я попытался отогнать подальше мысли о вкусной пище, но это мне не удалось. Пришлось примириться и последовать за Ханслетом в машинное отделение.

Ханслет присел рядом со мной, взял резервные наушники и положил на колени блокнот. Кроме многих прочих вещей, он умел стенографировать. Я мог только надеяться, что Дядюшка Артур сообщит нам кое-что, что Ханслет смог бы записать. Надежды мои в известной степени оправдались.

— Примите мои поздравления, Каролина, — сказал Дядюшка Артур, не теряя времени на предисловия. — Вы действительно кое на что наткнулись. — Если монотонному и невыразительному голосу можно придать оттенок теплоты, то Дядюшка Артур проделал это с блеском. Его голос прозвучал довольно дружелюбно, хотя, может быть, все дело в динамиках, но, как бы то ни было, он не начал разговор с ругани. — Мы нашли почтовые сберегательные книжки, которые вы искали, — продолжал он. Потом назвал номера, уточнил даты и размеры вложений — все, что меня не интересовало, а напоследок добавил: — Последние взносы были сделаны двадцать седьмого декабря. В обоих случаях соответственно по десять фунтов, четырнадцать шиллингов и шесть пенсов. Оба счета на равную, сумму и не закрыты.

Он выждал какое-то время, чтобы я успел поздравить его с успехом (что мне и пришлось сделать), а потом продолжил:

— Но это ерунда по сравнению с тем, что я вам скажу, Каролина. Слушайте внимательно. Это касается вашего запроса о загадочных несчастных случаях, смертельных исходах и заявлениях о без вести пропавших на западном побережье от Инвернессшира или Аргайла. Мы тут на кое-что наткнулись, Каролина, и это действительно нечто. И почему мы не подумали об этом раньше? У нас есть под рукой карандаш?

— Харриет сидит рядом.

— Тогда начинаю. Этот год был, видимо, самым плохим для моряков Западной Шотландии. Но сперва кое-что о прошедшем годе. «Пинто», отличная океанская яхта длиной полтораста футов, вышла из Кайл-оф-Лохалш четвертого сентября в восемь часов утра, взяв курс на Обан. Должна была прибыть в тот же день во второй половине, но так и не прибыла. Бесследно исчезла.

— Какая погода была в тот день, Анабелла?

— Я так и думал, что вы меня спросите об этом, Каролина. — Ядерная смесь скромности и самодовольства порой очень действует на нервы. — И распорядился узнать об этом в институте метеорологии. Погода была переменчивой, сила ветра в один балл, море спокойное, небо безоблачное. Теперь переходим к этому году. Речь идет о шестом и двадцать шестом апреля и о судах «Ивнинг Стар» и «Дженни Роуз». Это рыболовецкие траулеры с восточного побережья: одно из Буни, второе — из Фразербурга.

— Но оба были приписаны к западному побережью?

— Мне очень не нравится, когда вы перебиваете мои взятки, — запричитал Дядюшка Артур. — Оба имели местом приписки Обэн. И предназначались для ловли омаров. Первой пропала «Ивнинг Стар». Ее нашли выброшенной на скалы Ислея. «Дженни Роуз» пропала бесследно. До сих пор не найден ни один из членов этих экипажей. Далее следует семнадцатое мая. На этот раз речь пойдет об очень известной гоночной яхте «Кан Грис Нец», английской, построенной в «Англии, несмотря на французское название. На борту был очень опытный капитан, штурман и команда, которые с давних пор с успехом выступали на международных соревнованиях Королевского Океанического клуба. То есть команда и яхта действительно высокого класса. Она вышла из Лондондерри в хорошую погоду, отправляясь в Северную Шотландию. И исчезла. Яхту, точнее то, что от нее осталось, нашли только через месяц. Ее выбросило на остров Скэй.

— А команда?

— Вы еще спрашиваете? Никого не нашли. И теперь последний случай, происшедший несколько недель назад, восьмого августа. Мужчина, женщина и два подростка — их сын и дочь. Переоборудованное спасательное судно «Кингфишер». Судя по тому, что известно, мужчина был опытным моряком, занимавшимся судовождением не один год. Он никогда не плавал ночью. Но в тот раз вышел в мере спокойным вечером. Пропали. И судно, и экипаж.

— Откуда он вышел?

— Из Торбея.

Этим названием он поставил точку над «и». Во всяком случае, на сегодня. Я сказал:

— И вы до сих пор считаете, что «Нантсвилл» отправился в Исландию или в одинокий норвежский фиорд?

— Я никогда не считал ничего подобного. — Стрелка человеческого барометра Дядюшки Артура сдвинулась с «дружески» на «нормально» и готова была перейти на «холодно». — Надеюсь, от вашего внимания не ускользнули странности в датах?

— Нет, Анабелла, странности, вернее примечательность, от меня не ускользнула. — Рыболовецкое судно из Буни «Ивнинг Стар» было найдено на утесах Ислея через три дня после того, как у берегов Ирландии, неподалеку от южного побережья, исчез пароход «Холивуд». «Дженни Роуз» исчезла ровно через три дня после таинственного исчезновения моторного судна «Антара» в Ске-Джордж-канале. И наконец, гоночная яхта «Кан Грис Нец» была выброшена на скалы острова в тот же день, когда исчезло моторное судно «Хэдли Пионир», как предполагали, где-то в районе Норд-Ирландии. Последнее, переоборудованное спасательное судно «Кингфишер» исчезло ровно через два дня после того, как пароход «Хурриган Спрей» покинул Клайд, и с тех пор больше не видели ни того, ни другого. Случайность есть случайность. Тех, кто отрицает их наличие, я ставлю на одну ступень с такими упрямцами, которые доказывают, что земля на самом деле плоская и один неосторожный шаг за ее край может привести к ужасным последствиям. Но все это — чепуха. Вероятность таких чудесных совпадений может быть вычислена только в астрономических единицах. А исчезновение команд четырех суденышек, которые исчезли или разбились в такой ограниченной области, — последний гвоздь в гроб чудесных совпадений. Приблизительно такими вот мыслями я и поделился с Дядюшкой Артуром.

— Не будем терять времени на то, чтобы заниматься тем, что и так ясно, Каролина, — холодно заметил Дядюшка Артур. По моим понятиям, с его стороны это было довольно бестактно, ибо я вбил эту мысль ему в голову четыре часа назад. — Самое главное: что делать? Ведь от Ислея до Скэя — большая область. И насколько вы благодаря этой информации продвинулись вперед?

— Как насчет того, чтобы привлечь к сотрудничеству радио и телевидение?

Наступила короткая пауза, затем он сказал:

— В каком направлении текут ваши мысли, Каролина? — В голосе послышались угрожающие нотки.

— Нужно включить в последние известия одно сообщение.

— Я это предчувствовал. — И после продолжительной паузы: — Во время войны такое случалось ежедневно, это понятно. И мне кажется, что после войны этого тоже было достаточно. Но, разумеется, я никого не смогу принудить это сделать. Господа из Би-би-си и из ИТА высоко задирают нос. — По его тону нетрудно было догадаться, какого он мнения об этих твердолобых реакционерах, которые не позволяли вмешиваться в свои дела. Странная реакция, если учесть, что она принадлежала человеку, который был абсолютным маэстро по технике вмешательства. — Если их убедить, что это не касается политики, а проводится в интересах государства, то, может быть, такая возможность и представится. А что вы, собственно, хотите передать?

— Желательно сообщение о том, что радиостанцией были приняты сигналы бедствия с тонущей где-то в районе южнее Скэя яхты. Что точное нахождение яхты неизвестно, а сигналы вскоре прекратились, и что высказываются самые худшие опасения. Далее, что завтра на рассвете начнутся интенсивные поиски, организованные морскими и воздушными силами. Это все.

— Пожалуй, такое сообщение я смогу передать. А для чего вам это нужно, Каролина?

— Мне необходимо осмотреться и нужен повод для свободного передвижения, причем такой, который бы не вызвал подозрений.

— Уж не хотите ли вы добровольно предоставить «Файркрест» для розысков и бороздить море по всему району?

— У нас имеются недостатки, Анабелла, — и у Харриет, и у меня, — но мы не сумасшедшие. На этой развалюхе, не получив благоприятной сводки погоды, я бы не отважился переплыть и пруд. А у нас здесь сила ветра семь баллов. Кроме всего прочего, поиски в этом районе потребовали бы времени больше, чем человеческая жизнь. Я ломаю голову по другому поводу. На восточной оконечности острова Торбей, приблизительно в пяти милях от городка, имеется маленькая уединенная песчаная бухта. Она расположена полукругом и защищена высокой травой и соснами. Вы не смогли бы организовать дело таким образом, чтобы к рассвету туда подлетел вертолет?

— Теперь, кажется, вы меня считаете сумасшедшим, — холодно ответил Дядюшка Артур. Я хорошо понимал, что мое замечание относительно способностей его любимца «Файркреста» вызовет приблизительно такую реакцию. — Вы что же, считаете, что мне достаточно щелкнуть пальцами — и на рассвете в вашей бухте появится вертолет? Ведь это всего через четырнадцать часов, Каролина?

— Сегодня утром, в пять часов, вы были готовы щелкнуть пальцами, чтобы прислать вертолет сюда в полдень. А в этом случае разница составляет всего семь, часов, то есть срок меньший в два раза. Правда, дело было много важней. Вы хотели заполучить меня в Лондон для расправы, а потом выкинуть со службы.

— Выйдите на связь в полночь, Каролина. Надеюсь, что вы знаете что делаете.

Я ответил:

— Да, сэр. — И дал отбой. Но своим «да, сэр» я не имел в виду, что знаю, чего хочу, а что надеюсь, что знаю это.

Если ковер, постланный в салоне «Шангри-Ла», стоил хоть на один пенни дешевле пяти тысяч фунтов, то в таком случае старина Скурас наверняка купил его подержанным. Размером он был семь на десять метров и переливался золотистыми, красными и коричневыми красками. Он расстилался на полу словно поле со злаками, и эта иллюзия поддерживалась его толщиной. По этой чертовой штуке было так же трудно идти, как по воде, которая доходит до щиколоток. Я никогда в жизни не видел ничего подобного, если не считать, занавесей в том же салоне, по сравнению с которыми ковер на полу казался довольно невзрачным. Эти ковровые занавеси из Персии или Афганистана, казалось, были сотканы из шелковых нитей и поблескивали и переливались при каждом покачивании «Шангри-Ла», Они ниспадали с потолка до самого пола. А те места, где можно было видеть переборки, свидетельствовали о том, что сделаны они из ценных тропических пород дерева. Из дерева был и красивый бар, занимавший заднюю часть салона. Стулья дорогой обивки, кресла и табуреты, обтянутые зеленой кожей с золотой окантовкой, стоили еще одно состояние, а продав медные гравюры, в беспорядке развешанные по стенам, можно было кормить в течение года семью из пяти человек. И не где-нибудь, а в ресторане «Савой» в Лондоне.

Со стороны бакборта висели два Сезанна, со стороны штирборта — два Ренуара. Но в этом помещении у картин не было шансов на успех. На камбузе они чувствовали бы себя вольготнее.

Откровенно говоря, я и Ханслет — тоже. Дело было не только в нашем внешнем виде, хотя наши спортивные куртки и шейные шелковые платки не очень-то вписывались в ансамбль с черными «бабочками» и смокингами хозяина и гостей. И не в том, что нам сразу дали понять, что мы относимся к классу ремесленников, причем к разряду примитивных. Разговор велся об облигациях, ценных бумагах, о крупных сделках, миллионах и еще раз миллионах долларов, а подобные вещи деморализующе действуют на низшие классы.

Правда, не нужно обладать гениальным умом, чтобы понять, что беседу затеяли не ради нас. Для людей в черных галстуках-бабочках ценные бумаги, деньги и капиталовложения были не просто повседневным делом, как говорится, солью в супе, но и самым важным. Но желание оказаться где-либо в другом месте, судя по всему, владело не одними нами. По меньшей мере еще двое — лысоголовый, с козлиной бородкой банкир торгового банка по имени Генри Бискарт и крупный, грузный шотландский юрист Мак-Каллюм — чувствовали себя так же неуютно, как и мы. Но если бы подобная сцена шла в немом фильме, ни у кого не возникло бы подозрений, что здесь что-то не так.

Все было в высшей степени презентабельно. Глубокие кресла навевали мысли об уюте и покое. В камине, который здесь вовсе был не нужен, полыхал огонь. Скурас оказался веселым и приветливым хозяином. Стаканы не пустели — достаточно было нажать на кнопку звонка, как сразу появлялся стюард в безупречно белом пиджаке, который молча наполнял стаканы и так же молча уходил. Все было чертовски уютно, роскошно и мило. Но если на эту немую пленку нанесли бы звуковую дорожку и начали демонстрировать снова, то некоторым наверняка бы захотелось в этот момент оказаться на камбузе.

За сорок пять минут Скурас наполнял свой стакан в четвертый раз. Он улыбался жене, которая сидела в кресле по другую сторону камина. Наконец он поднял стакан и произнес тост:

— За твое здоровье, дорогая. И за терпение, с которым ты относишься ко всем нам! Для тебя это утомительная, очень утомительная поездка. Поздравляю тебя.

Я посмотрел на Шарлотту Скурас. И все посмотрели на нее. Ничего странного, ибо Шарлотту Скурас видели миллионы людей, когда она была одной из самых знаменитых актрис в Европе. Даже в то время она не была ни особо молодой, ни красивой. Да это и не важно, ибо все возмещал ее талант. С тех пор она еще больше постарела, фигура ее начала портиться. Тем не менее мужчины до сих пор оборачивались и смотрели ей вслед. Сейчас Шарлотте, видимо, было под сорок, но мужчины всегда будут пожирать ее глазами, даже если она сядет в инвалидное кресло. Ее лицо манило: живое, страдающее, думающее, чувствующее; оно могло смеяться и плакать, а карим умным и усталым глазам можно было дать тысячу лет, Лицо, в каждой линии и морщинке которого было больше ума и характера, чем у целого батальона коротко остриженных современных девиц. Под ними я подразумеваю тех, чьи портреты из недели в неделю печатают иллюстрированные журналы, тех, которые смотрят на вас с обложки красивыми гладкими лицами и нарисованными пустыми глазами. Если бы этих див посадить в одно помещение с Шарлоттой Скурас, то на них вообще бы никто не обратил внимания. Портреты на конфетных коробках никогда не составят конкуренцию картине, написанной большим мастером.

— Очень мило с твоей стороны, Энтони. — У Шарлотты Скурас был низкий голос с легким иностранным акцентом, на ее усталом лице появилась натянутая улыбка, которая как нельзя более соответствовала в этот момент синим кругам под ее глазами. — Но я никогда не скучаю. Честно. Ты же знаешь.

— В такой компании? — Улыбка Скураса была такой же, как всегда. — На собрании директоров предприятий Скураса, а не на встрече со старыми друзьями где-нибудь в районе Левента? Возьмем хотя бы Доллмана. — Он кивнул мужчине, который находился рядом. Высокий, тонкий, в очках; его жидкие волосы были еще жиже, чем казались на первый взгляд, а лицо выглядело небритым, что, конечно, не соответствовало действительности. Джон Доллман являлся генеральным директором пароходства Скураса. — Ну, Джон? Как насчет молодого графа Хорли? Я имею в виду того, у которого стружки к голове и пятнадцать миллионов фунтов стерлингов в банке.

— Боюсь, сэр Энтони, мне будет не по силам с ним тягаться. — У Доллмана были хорошие манеры, как и у Скураса. Он, видимо, еще не почувствовал всей необычности атмосферы. — У меня больше рассудочности, денег — меньше, а способностей поддерживать легкую и веселую беседу вовсе нет.

— Молодой Хорли действительно душа каждой вечеринки. Особенно, когда на ней нет меня, — задумчиво сказал Скурас. Потом он посмотрел в мою сторону. — Вы знаете его, мистер Петерсен?

— Наслышан. Я в этих кругах не вращаюсь, сэр Энтони. — Манеры у меня были — зашибись.

— Гм… — Скурас вопросительно посмотрел на двух мужчин, сидевших поблизости от нас. Один из них откликался на красивое англосаксонское имя Герман Лаворский. Это был высокий веселый мужчина с блестящими глазами, раскатистым смехом и бесконечным запасом пикантных анекдотов. Как мне сказали, он являлся ревизором и финансово-экономическим советником Скураса. Но я ни разу в жизни не видел человека, который бы настолько не подходил для этой роли. Видимо, по этой причине он и был отличным знатоком в своей области. Другой сосед, человек средних лет, но уже начавший лысеть, с замкнутым лицом и густыми висячими усами — такие еще были в моде на Диком Западе, вдобавок ко всему голова его по форме очень напоминала дыню, — лорд Чернли. Несмотря на титул, он был вынужден работать маклером в Лондоне, чтобы иметь соответствующие доходы.

— А что ты скажешь о наших добрых друзьях, Шарлотта? — Этот вопрос сопровождала широкая и дружелюбная улыбка.

— Прости, но я не понимаю. — Шарлотта Скурас посмотрела на своего супруга спокойно, без тени улыбки.

— Да брось! Ты же отлично меня понимаешь. Я говорю о том скучном обществе, которым вынуждена довольствоваться такая молодая и обаятельная женщина. — Он взглянул на Ханслета. — Как вы считаете, мистер Ханслет, моя супруга действительно молода и обаятельна?

— Вы сами это знаете, сэр Энтони. — Ханслет откинулся в кресле, соединил пальцы рук, как это делают образованные люди во время размышлений. — Да и что такое молодость? На это трудно ответить. — Он с улыбкой посмотрел на Шарлотту Скурас. — Во всяком случае, леди Скурас никогда не постареет. А насчет обаятельности, так этот вопрос вообще излишний. Для десяти миллионов европейских мужчин и для меня в их числе леди Скурас была самой обаятельной актрисой своего времени.

— Была, мистер Ханслет? Была? — Старина Скурас подался вперед. Его улыбка напоминала тень той, что была вначале. — А сейчас, мистер Ханслет?

— У продюсеров леди Скурас, должно быть, работали плохие операторы. — На смуглом пиратском лице Ханслета не дрогнул ни единый мускул. Он с улыбкой посмотрел на Шарлотту. — Простите меня за подобную сентенцию.

Если бы у меня в тот момент в руке был меч и праве его использовать, я бы, не задумываясь, наградил Ханслета дворянским титулом. Правда, после того, как вначале врезал бы Скурасу,

— Времена рыцарства не прошли бесследно, — улыбнулся Скурас. Я заметил, что Мак-Каллюм и Бис-карт, бородатый банкир, забеспокоились. Это было чертовски неприятно. А Скурас продолжил: — Этим я только хотел подчеркнуть, мои дорогие, что Чернли и Лаворский — плохая замена блестящему обществу: Уэлшблад, молодой американский: нефтепромышленник, или Доменико, испанский граф и любитель астрономии. Я имею в виду человека, который обычно сопровождал тебя на заднюю палубу, чтобы показывать звезды над Эгейским морем. — Он снова посмотрел на Чернли и Лаворского. — Мне очень жаль, господа, но для этого вы явно не приспособлены.

— Не знаю, должен ли я оскорбиться, — заметил Лаворский лениво. — У нас с Чернли имеются свои плюсы. Кроме того, я уже давно не видел молодого Доменико. — Он мог бы быть отличным собеседником, наш друг Лаворский. Его словно выдрессировали произносить реплики только в нужный момент.

— И не увидите, — хмуро ответил Скурас. — Во всяком случае, на моей яхте и в моем доме. — Пауза. — А также поблизости от всего, что мне принадлежит. Я сказал, что если я еще раз его увижу, то мне захочется; оценить цвет кастильской крови. — Он внезапно рассмеялся. — Я должен перед вами извиниться. Не стоило портить вечер упоминанием о такой швали. Мистер Ханслет, мистер Петерсен, ваши стаканы пусты.

— Вы очень любезны, сэр Энтони. Мы очень мило побеседовали. — Неуклюжий и глупый Калверт был слишком ограничен. Он вообще ничего не понял. — Но сейчас нам лучше отправиться к себе. Сегодня довольно, неспокойно, и мы с Ханслетом хотели отвести «Файркрест» на ночь к берегу Гарвы. — Я поднялся, подошел к одному из окон и откинул одну из афганских — или чьих-то там еще — занавесок. Она была тяжелой, как театральный занавес. Неудивительно, что Скурасу нужны стабилизаторы для яхты при такой дополнительной тяжести. — Мы оставили навигационные огни и свет в каютах, чтобы увидеть, не отнесло ли яхту. Сегодня вечером нас уже изрядно…

— Уходите? Так скоро? — Голос был разочарованным. — Но разумеется, если у вас столько работы… — Скурас нажал на другую кнопку, и дверь в салоне открылась. Вошедший был маленького роста, с обветренным лицом. На его рукавах сияли две золотые полоски — капитан Блэк, командир «Шангри-Ла». Он сопровождал Скураса, когда мы бегло осматривали «Шангри-Ла». Нам показали и испорченный передатчик. Не было никакого сомнения, что он выведен из строя навсегда.

— Хэлло, капитан! Распорядитесь, пожалуйста, подготовить катер. Мистер Ханслет и мистер Петерсен хотят как можно быстрее вернуться на «Файркрест».

— Хорошо, сэр. Только боюсь, что быстро не получится, сэр Энтони.

— Не получится? — Старина Скурас умел хорошо изображать недовольство при полном его отсутствии.

— Опять барахлит. И по той же причине, — извиняющимся тоном сказал капитан Блэк.

— Чертовы распределители! — чертыхнулся Скурас. — Вы были правы, капитан, полностью. Это последний катер, на который я ставлю бензиновый мотор. Сообщите мне, когда сможете подать катер. И, кроме того, выставите матроса, который бы наблюдал за «Файркрестом». Мистер Петерсен опасается, что его может отнести течением.

— Можете не беспокоиться, сэр. — Я не понял, к кому обращены эти слова. — Все будет в полном порядке.

Он исчез. Скурас какое-то время пел гимны дизельным моторам и поносил работающие на бензине. Потом заставил меня и Ханслета еще выпить, игнорируя мои протесты, что это не такая уж хорошая подготовка к предстоящей ночи. Около девяти он снова нажал на кнопку, вмонтированную в подлокотник его кресла, и сразу автоматически открылись дверцы шкафа, обнажившие экран большого телевизора.

Дядюшка Артур не бросил меня на произвол судьбы. Диктор, передающий последние известия, как раз драматически описывал последнее сообщение, которое было получено с «Морей Роуз». В нем говорилось, что судно потеряло контроль и медленно погружается в воду где-то к югу от острова Скай. На рассвете начнутся поисковые акции, в которых будут участвовать морские и воздушные силы.

Скурас выключил телевизор.

— На море действительно развелось слишком много дураков, которых нельзя выпускать дальше мелкой речушки! Кстати, кто-нибудь помнит, что говорилось в последнем прогнозе погоды?

— В последних известиях для моряков в семнадцать часов пятьдесят минут предупредили, что со стороны Гебридов надвигается шторм. Ветер — восемь баллов, — спокойно сказала Шарлотта Скурас. — Ветер юго-западный.

— С каких это пор ты интересуешься сводками погоды? — поинтересовался Скурас. — И с каких пор ты слушаешь радио? Ах да, конечно, дорогая, совсем забыл: тебе ведь здесь нечем заняться! Так-так, сила восемь баллов и ветер юго-западный? Это означает, что яхта, идущая с Кайл-оф-Лохалша, движется навстречу шторму. Совсем с ума сошли! И у них есть передатчик — они ведь послали сообщение. Это еще раз доказывает, насколько они глупы. Сумасшедшие какие-то, независимо от того, выслушали они сводку или направились в море несмотря ни на что. Да, в море, как везде, полно глупцов.

— Может быть, как раз в этот момент эти глупцы погибают, а может, уже погибли, — заметила Шарлотта. Тени под ее карими глазами, казалось, стали еще темнее. Но в зрачках все еще горел огонь.

Секунд пять Скурас неподвижно смотрел на нее. И я почувствовал, что если он сейчас щелкнет пальцами, то этот щелчок прозвучит как пистолетный выстрел — настолько накаленной была атмосфера. Но он лишь со смехом отвернулся и сказал, обращаясь ко мне:

— Только взгляните на эту маленькую женщину, Петерсен! Настоящая мать! Только детей нет. Скажите, Петерсен, вы женаты?

Я улыбнулся в ответ, раздумывая, что сделать: выплеснуть виски ему в лицо или стукнуть чем-нибудь тяжелым. Но все-таки решил ничего не делать. Не говоря уже о том, что это лишь усугубило бы положение: я все-таки еще не совсем сошел с ума, чтобы добираться до «Файркреста» вплавь. Поэтому, продолжая улыбаться и чувствуя под курткой острие ножа, ответил:

— Боюсь, что нет, сэр Энтони.

— Боитесь, что нет? — Он рассмеялся сердечным дружеским смехом, именно таким, который я больше всего не выношу. — Вы уже не так молоды, мистер Петерсен, чтобы так наивно говорить. Итак?

— Мне тридцать восемь лет, и у меня еще не было возможности это сделать, — сказал я с улыбкой. — Это старая история, сэр Энтони. Тем женщинам, которые нравились мне, не нравился я, и наоборот. — Это не совсем соответствовало истине. С моей брачной жизнью покончил водитель «Бентли», когда не прошло и двух месяцев после моей женитьбы. По заключению врачей, до этого он влил в себя по меньшей мере бутылку виски. Это объясняло происхождение многих шрамов на левой стороне моего лица. В то время Дядюшка Артур вытащил меня из корабельной фирмы, и с тех пор ни одна мало-мальски образованная девушка не выражала желания стать моей дражайшей половиной. Точнее, не выразила бы, если бы узнала, на какого рода службе я нахожусь. Ко всему прочему, дело осложнял тот факт, что я никому не мог сказать этого заранее. Да и шрамы мешали.

— Вы мне не кажетесь глупцом, — улыбнулся Скурас, — если можно сказать такое, не оскорбив вас. — Сейчас это снова был старый богатый Скурас, который мог позволить себе роскошь оскорбить кого угодно. Его рот, похожий на застежку-молнию, немножко изменился во время следующей фразы и застыл в форме, которую я бы назвал скорбной улыбкой. — Но я, разумеется, шучу. Все это не так уж плохо. Человек может позволить себе пошутить, Шарлотта?

— Да? — Карие глаза миссис Скурас были насторожены.

— Я хотел бы кое-что взять из нашей каюты. Ты не могла бы…

— Может быть, стюардесса…

— Моя дорогая, ведь речь идет о предмете личного характера. А как намекнул мистер Ханслет, ты намного моложе меня. Во всяком случае, такой вывод можно было сделать из его слов. — Он мило улыбнулся Ханслету, чтобы показать, что совсем не обижается. — Я имею в виду фотографию, стоящую у меня на туалетном столике.

— Что? — Она внезапно выпрямилась, а руки ее так сжали подлокотники кресла, словно она собиралась вскочить. Метаморфоза произошла в этот момент и со Скурасом. Улыбка в глазах уступила место холодному и суровому взгляду. Это длилось всего какое-то мгновение, а потом его жена резко подвинулась вперед и провела по загорелым рукам, разглаживая короткие рукава платья. Это было сделано быстро и элегантно и все же недостаточно быстро. В течение двух секунд ее приподнятые рукава обнажали сине-красные кровоподтеки. Кругообразные, а не такие, которые возникают вследствие ударов или надавливания. Такого рода кровоподтеки остаются только после веревки.

Скурас снова улыбался. Он нажал на кнопку звонка, чтобы вызвать стюарда. А Шарлотта поднялась и, не сказав ни слова, быстро вышла из салона. На какое-то мгновение я даже засомневался: не почудилась ли мне вся эта странная картина, однако пришел к выводу, что все это я в действительности видел. В конце концов я получал деньги не за то, чтобы мне что-то чудилось.

Буквально через несколько секунд женщина вернулась. В руке у нее была фотография в рамке, размером приблизительно пять на восемь дюймов. Она передала фотографию Скурасу и быстро села в свое кресло. На этот раз она была осторожна с рукавами, так что никто ничего не заметил.

— Господа, на этой фотографии вы видите мою жену, — сказал Скурас. Он встал с кресла и поочередно показал фотографию присутствующим: темноглазая, темноволосая женщина улыбалась, благодаря чему еще больше выделялись ее высокие славянские скулы. — Это моя первая жена Анна. Мы были женаты тридцать лет. Брачная жизнь — совсем не плохая штука. И тут вы видите Анну, мою жену, господа.

Если бы во мне остался хоть грамм благопристойности, то я должен был бы повергнуть Скураса наземь и затоптать. Казалось непостижимым, чтобы человек открыто заявил, что он поставил рядом с кроватью фотографию бывшей жены и заставил при гостях нынешнюю жену принести эту самую фотографию, подвергнув ее тем самым унижению. Этот факт, а также кровоподтеки на руках Шарлотты Скурас должны были бы любого натолкнуть на мысль, что пристрелить этого человека было бы слишком легким наказанием. Но я не мог этого сделать. Тут я был бессилен. Старый негодяй говорил от чистого сердца, со слезами на глазах. Если это и было игрой, то величайшей из всего виденного мной в жизни. Медленно скатывающаяся из его правого глаза слеза заслуживала бы Оскара. А если это игрой не было, то перед глазами возникал образ старого одинокого человека, который на мгновение забыл об окружающих, остановив свой внутренний взор на той, которую любил, любит и всегда будет любить, но которую никогда больше не увидит.

И если бы не гордая и униженная Шарлотта Скурас, которая, застыв, смотрела на огонь в камине, у меня бы наверняка подкатил комок к горлу. Но эта женщина помогла мне овладеть собой. Однако один человек оказался не столь щепетильным. Мак-Каллюм, шотландский адвокат, бледный от бешенства, поднялся на ноги, заплетающимся языком пробормотал, что неважно себя чувствует, и, пожелав спокойной ночи, удалился. Бородатый банкир последовал его примеру. Скурас даже не повернулся. Он тяжелой поступью прошел к креслу и задумчиво вперил взгляд в пространство. Оба — и муж и жена — словно ослепли. Казалось, они увидели что-то в полыхающем огне камина. Фотография, лицевой стороной вниз, лежала на его коленях. Он не повернул головы даже когда вошел капитан Блэк и сообщил, что катер готов и может отвезти нас обратно на «Файркрест».

Очутившись на яхте, мы выждали, пока катер не удалился на почтительное расстояние, потом заперли дверь салона, освободили прикрепленный к полу ковер и откатили его в сторону. Я осторожно поднял кусок газеты, лежавший на полу, и под ним, на тонком слое муки, увидел четыре отпечатка ног. После этого мы проверили обе каюты в носовой части, машинное отделение и кормовую комнату. Шелковые нити, которые мы с большим трудом натянули перед нашим отъездом на «Шангри-Ла», были порваны.

Судя по отпечаткам ног, на «Файркресте» побывали по меньшей мере двое. Для этого в их распоряжении был целый час, а мы с Ханслетом потратили еще час, чтобы уяснить, с какой целью они здесь орудовали. Мы не нашли ничего, абсолютно ничего, что бы хоть как-то указывало на цель их визита.

— Ну, — сказал я, — теперь мы, по крайней мере, знаем, почему они так старались завлечь нас на борт «Шангри-Ла».

— Думаешь, для того, чтобы все обыскать? Тогда это объясняет неисправность катера. Наверняка он был на ходу и возил сюда этих людей.

— Конечно! Что же еще?

— Думаю, что дело не только в этом. Точно не знаю, но наверняка за этим кроется что-то еще.

— Порассуждаем об этом завтра. Когда в полночь будешь связываться с Дядюшкой Артуром, попроси его, чтобы он собрал все возможные сведения о команде «Шангри-Ла». И о враче, который лечил усопшую леди Скурас. Мне хотелось бы узнать об этой леди как можно больше. — Потом я перечислил еще кое-что, что я хотел бы знать. — Кроме того, отведи нашу яхту к острову Гарва. В половине четвертого я снова должен быть на ногах. У тебя еще будет возможность выспаться.

Я должен был прислушаться к словам Ханслета. Ради него самого. Но тогда я не мог знать, что Ханслету действительно придется заснуть навеки.

 

Глава 4

СРЕДА с пяти часов утра до сумерек

Местные жители имеют обыкновение использовать в разговоре о погоде такую поговорку: «Темно, как в душе у преступника». И действительно, вокруг царила чернота. Небо — черное, деревья — черные, а холодный порывистый дождь лишал малейшей возможности увидеть хоть что-нибудь. Чтобы узнать, что перед тобой дерево, надо было врезаться в него, а чтобы увидеть яму — в нее свалиться.

Ханслет в три часа тридцать минут разбудил меня и преподнес чашку чая. Он рассказал, что Дядюшка Артур не ждет ничего путного от моей затеи и считает ее напрасной тратой времени. И все же он организовал вертолет, как и обещал. Это был один из редких случаев, когда я полностью был согласен с Дядюшкой Артуром.

Правда, теперь мне казалось, что я все равно не найду этот проклятый вертолет. Никогда бы не подумал, что будет так трудно пройти по дороге каких-то пять миль. И нельзя сказать, что мне приходилось преодолевать реки, бурлящие ручьи, карабкаться на скалы, спускаться в пропасти или продираться сквозь девственный лес: остров Торбей лишь слегка холмист и покрыт редким лесом. Пройти его вдоль и поперек в хорошую погоду все равно что совершить легкую и приятную прогулку. Но сейчас я чувствовал себя восьмидесятилетним стариком — правда, мое путешествие нельзя было назвать легкой и приятной прогулкой в хорошую погоду.

Трудности начались уже в тот момент, когда я попытался высадиться на побережье Торбея напротив острова. Даже при ярком дневном свете там запросто можно свернуть себе шею. Представьте: надо протащить надувную лодку по скользким от морской воды камням ярдов двадцать к берегу. Некоторые камни были высотой до шести футов. Не надо забывать, что при этом на тебе сапоги на резиновой подошве. А при полной темноте, я бы сказал, это отличная работа для потенциального самоубийцы. Упав в третий раз, я разбил фонарь, а после следующих, добавивших ссадин и шишек, та же участь постигла и компас, прикрепленный к запястью. Как ни странно, остался в порядке только глубиномер, который, как известно, бесценен, особенно когда нужно кого-нибудь найти в бездорожном лесу в ночное время.

Выпустив воздух из лодки и спрятав ее вместе с насосом, я направился вдоль побережья. Это было вполне логично: идя таким путем, я рано или поздно окажусь в песчаной бухте, расположенной в самой отдаленной части острова. Именно к ней должен был подлететь вертолет. Поскольку я не мог видеть ни деревьев, ни обрывов, мне приходилось с математической регулярностью падать в воду. Выбравшись из воды на берег в третий раз, я решил идти не вдоль самой кромки, а несколько глубже. Причиной являлся не страх промокнуть (я посчитал бессмысленным надевать костюм для подводного плавания, поскольку в перспективе должен был идти через лес, а потом сидеть в вертолете) и не сигнальные огни, которыми я должен был дать знак вертолету: они были тщательно упакованы в промасленную обертку. Я вслепую брел через лес потому, что, продолжая тащиться по побережью, не добрался бы до места встречи ранее полудня.

Не имея компаса, я мог ориентироваться только на направление ветра и общее расположение острова. Бухта, которую я искал, находилась на востоке, а ураганный ветер с дождем дул прямо с запада. Поэтому я пришел к выводу, что если подставлю холодному хлещущему дождю затылок, то это поможет мне более-менее точно держаться верного направления. Кроме того, я помнил, что остров Торбей посередине имеет горбообразный холм, покрытый соснами и пролегающий с востока на запад, так что всякий раз, когда чувствовал, что земля под ногами начинает вдруг полого опускаться в ту или иную сторону, сразу понимал, что изменил направление. Ко всему прочему, иногда и ветер начинал меняться, а лес становился то гуще, то реже.

В один прекрасный момент я спросил себя: сможет ли вертолет при таком дожде и ветре вообще добраться до бухты? В том, что он сумеет приземлиться, я не сомневался — бухта была хорошо защищена с трех сторон, но вот доберется ли он до бухты — это другой вопрос. Я имел лишь смутное представление о способностях вертолетов к маневру при той или иной силе ветра; когда они лишались этой возможности, я точно не знал. И если вертолет на встречу не явится, то мне предстояло долгое путешествие назад на холодном, пронизывающем ветру, а потом долгое ожидание: только с наступлением темноты я мог попасть обратно на «Файркрест».

Минут через пятнадцать после того, как я, Бог знает сколько раз, наткнулся на различные пни, я вдруг услышал шум вертолета. Сначала очень слабый, отдаленный, временами и вовсе исчезающий, он постепенно становился громче. Машина прилетела намного раньше назначенного срока, черт бы ее побрал! Вертолет приземлится, никого не найдет и улетит обратно. О моем душевном состоянии лучше всего свидетельствовало то, что в те минуты мне даже не пришло в голову, что сначала он должен будет отыскать песчаную бухту и только потом приземлиться; а отыскать ее в темноте он просто не сможет. Сначала я подумал о том, чтобы воспользоваться одним из сигнальных огней, чтобы, по крайней мере, показать, где я нахожусь в данный момент. Я почти распаковал одну ракету, но потом снова упаковал ее. Договоренность была такая: зажечь огонь для указания места приземления. Если бы я сейчас зажег огонь, то вертолет сориентировался бы на него и подстриг винтом вершины сосен. Это был бы конец и для меня, и для вертолета, и для тех, кто в нем находится.

Я прибавил шагу, насколько это было возможно: почти бежал. Мне несколько лет не доводилось бегать. Через пару сотен ярдов легкие начали посвистывать, а сам я пыхтеть как паровоз, разводящий пары. Тем не менее я продолжал бежать. Натыкался на деревья, спотыкался о корни, падал в мелкие грязные выбоины в земле. По лицу меня все время били низко свисавшие ветки, но из этих зол самым большим было то, что я постоянно натыкался на деревья. Не помогало даже то, что я вытянул руки вперед: все равно продолжал на них натыкаться. Тогда я поднял с земли сук и побежал, держа его перед собой, но независимо от того, в какую сторону я тыкал, деревья почему-то всегда попадались с другой стороны, и в конце концов у меня создалось впечатление, что я пересчитал все деревья этого проклятого острова. Тело болело так, что я казался себе кегельным шаром. Разница заключалась лишь в том, что шар сам сбивает кегли, в то время как мои кегли-деревья сбивали меня. Шум вертолета то затихал, то вновь усиливался. Одно мгновение я испугался, что он совсем улетел, но тем не менее вскоре я опять услышал рев двигателя. Постепенно небо на востоке начало светлеть, но различить контуры вертолета я еще не мог. Пилот тоже ничего не мог увидеть, так как с высоты земля ему казалась вообще черной.

Внезапно земля ушла у меня из-под ног. Я напряг мышцы. Вытянув руки, я готовился к удару, но они не находили опоры. Я продолжал падать, вернее, катиться вниз по поросшему кустарником склону. В эти мгновения впервые за всю ночь я бы с радостью поприветствовал появление какого-нибудь дерева, которое могло бы задержать мое довольно быстрое скольжение вниз. Трудно сказать, сколько деревьев росло на этом склоне, но я не наткнулся ни на одно. Видимо, это был самый крупный карьер острова Торбей. Наконец я перекатился через травянистую полосу и очутился на мягком сыром песке. Не успев отдышаться и наполнить легкие свежим воздухом, я поблагодарил природу за то, что она успела за миллионы лет превратить здешние камни и скалы в мягкий мелкий песок.

Я поднялся на ноги. Это оказалось то самое место, куда я стремился. Мне говорили, что на восточной части острова имеется только одна такая песчаная бухта, а к этому времени было уже достаточно светло, чтобы различить, что это действительно бухта, — правда, она мне показалась много меньше, чем я предполагал, рассматривая этот район на карте. С востока снова послышался шум приближающегося вертолета. Я добежал до середины бухты, вытащил один из сигнальных огней и, освободив его от оболочки, дернул за шнур. Вспышка! Ослепительно белый с голубоватым оттенком огонь, такой яркий, что я невольно прикрыл глаза свободной рукой. Факел горел ровно тридцать секунд, но этого было вполне достаточно. Когда он погас, изрядно надымив, вертолет уже завис надо мной. На вертолете, спереди и сзади, были расположены два прожектора, поставившие световые столбы вертикально на землю. Они зажглись одновременно и залили мокрый белый песок морем огня. Через двадцать секунд колеса вертолета уже погрузились в мякоть берега. Шум моторов замолк, и винт медленно остановился. До этого я ни разу в жизни не летал на вертолете, хотя видел их довольно часто. В полутьме мне показалось, что этот самый большой из всех, которые мне приходилось видеть.

Открылась правая дверца, и луч фонаря ударил мне в лицо. Послышался настолько явственный уэлльский выговор, что ошибиться в родословной пилота было просто невозможно:

— Вы — Калверт?

— Угадали. Я могу подняться?

— А откуда мне знать, что вы действительно Калверт?

— Я же вам это уже сказал. И не осложняйте ситуацию. У вас нет полномочий идентифицировать мою личность.

— У вас что, нет никаких доказательств? Никаких бумаг?

— А у вас что, нет мозгов? Неужели вы не знаете, что существуют люди, которые никогда не носят с собой документов? Вы что же полагаете, что я стою здесь в такое время и в такую погоду ради собственного удовольствия? Да еще с сигнальными огнями в кармане? Наверное, хотите остаться безработным еще до того, как наступят сумерки? — Наше знакомство начиналось очень мило и обнадеживающе.

— Меня предупредили, чтобы я был осторожен. — Судя по голосу, он разозлился, словно кошка, которую лишили приятной возможности понежиться на солнце. Последующие слова его были сказаны тоже недружелюбно: — И предупредил меня не кто иной, как майор Финдли. Вам придется подыскать какого-нибудь адмирала, чтобы сделать меня безработным. Я ведь отношусь к морскому воздушному флоту. Залезайте!

Я залез в кабину вертолета, закрыл дверцу и уселся. Он протянул мне руку для приветствия. Потом зажег в кабине свет и сразу воскликнул:

— Черт возьми, что с вашим лицом?

— А что именно вам в нем не нравится?

— Кровь и сотни мелких царапин.

— Сосновые ветки и иглы. — Я рассказал, как добирался до бухты. Потом спросил: — Почему вы прилетели на такой огромной машине? Ведь в ней можно разместить целый полк?

— Уж если быть точным, четырнадцать человек. Мне приходилось проделывать головоломные трюки, Калверт, но в такую погоду даже я не отважусь вылететь на какой-нибудь керосинке. На ней прямая дорога с неба в преисподнюю. А почему вы один? Оба бака заполнены.

— Горючего хватит на целый день?

— Более или менее. Все зависит от того, с какой скоростью мы будем лететь. А что вы хотите, чтобы я делал?

— Во-первых, ведите себя как гражданское лицо. Или вы неохотно встаете спозаранку?

— Я дипломированный спасатель, Калверт. А это — единственный вертолет, которым мы располагаем. Я имею в виду, на котором мы можем вылететь в такую погоду. И я должен немедленно отправиться на поиски, а не играть в кошки-мышки. Мне абсолютно безразлично, насколько важен этот полет, но и вы меня поймите. Может быть, где-то там, в Атлантике, люди барахтаются в воде, держась за куски дерева, или плавают на лодке посреди океана, ожидая меня, пилота спасательной службы. Ведь именно в этом заключается моя работа. Тем не менее я получаю приказ вылететь на встречу с вами. Так что вы хотите?

— Говоря о погибающих людях, вы имели в виду «Морей Роуз»?

— Вы слышали? Да, именно о ней я и веду речь.

— Такого корабля не существует. И он никогда не существовал.

— Что за чепуху вы несете? Ведь в последних известиях было ясно сказано…

— Я говорю вам ровно столько, сколько вам положено знать, старший лейтенант. Возникла необходимость обследовать этот район, не привлекая внимания. Это можно осуществить лишь в том случае, если будет названа причина, в которой никто бы не усомнился. Мы выбрали «Морей Роуз», якобы терпящую бедствие. Отсюда и все остальное.

— Значит, это фальшивка?

— Фальшивка,

— И в вашей власти осуществить такое? — протянул он медленно. — Вы обладаете такими полномочиями, чтобы заставить радио и телевидение сообщать заведомую ложь?

— Да.

— Если это действительно так, то вы, наверное, и впрямь могли бы выкинуть меня с работы. — Он улыбнулся. — Прошу прощения, сэр. Старший лейтенант Уильямс, а для вас просто Скотти, теперь может сбросить груз с души. Что мы предпримем сейчас?

— Вы хорошо знаете здешнюю береговую полосу и острова?

— С воздуха?

— Да.

— Я в этом районе работаю около двух лет. В качестве пилота-спасателя морского воздушного флота. Иногда приходилось вылетать на поиски попавших в беду альпинистов, а также принимать участие в армейских и морских маневрах. Главным образом, я действую под руководством морского флота и думаю, что знаю эту местность настолько хорошо, насколько это вообще возможно.

— Мне нужно отыскать в этом районе место, где можно спрятать корабль. Корабль довольно большой, футов пятьдесят-семьдесят в длину. При этом речь может пойти и о большом корабельном ангаре, и о какой-нибудь бухте или реке, русло которой скрыто растущими по берегам деревьями. А может даже и о маленькой гавани, которую при нормальных условиях не видно со стороны моря. И все это в районе между Ислеем и Скэем.

— Вот как? И это все? А вы имеете хоть какое-нибудь, представление о том, сколько сотен миль нам придется облететь, чтобы исследовать берега всех островов? Сколько времени вам дали на эту работу? Месяц?

— Я должен ее закончите сегодня до захода солнца. И не спешите с выводами — мы можем исключить все населенные районы, а под ними я подразумеваю места, где стоит более двух домов. Мы можем исключить рыболовецкие районы, а также районы, где проходят пароходные линии. Это в какой-то степени поможет?

— Еще бы! А что мы будем искать в действительности?

— Я вам сказал.

— О'кей, о'кей! Не буду спорить или докапываться до причин. У вас есть какие-нибудь мысли относительно того, где нам лучше всего начать, чтобы сузить район поисков?

— Предлагаю лететь на восток, в сторону материка. Сперва миль двадцать вдоль побережья, потом миль двадцать к югу. После этого обыщем Торбейский зунд и остров Торбей, затем острова, лежащие дальше на, северо-запад.

— По Торбейскому зунду проложены пароходные линии.

— Прошу простить. Когда я говорил о рейсах, то имел в виду ежедневные, а по Торбейскому зунду пароходы проходят только два раза в неделю.

— Пристегнитесь и наденьте наушники. Сегодня вас здорово потрясет. Могу только надеяться, что вы не подвержены морской болезни.

Таких больших наушников я никогда не видел — приблизительно пять дюймов в ширину, с толстыми подушечками, они выглядели так, словно были сделаны из резины. На их дужке «сидел» маленький микрофон, опускавшийся до губ.

— Они защищают уши, — дружелюбно произнес лейтенант. — Чтобы не лопнули барабанные перепонки и чтобы после не ощущать себя как контуженный. Вы себе хотя бы приблизительно представляете шум в стальном барабане, когда по нему бьют десятки пневматических молотков? Если вы можете это представить, то поймете, какой будет шум, когда мы начнем подниматься.

Однако даже надев наушники, я почувствовал себя так, словно очутился в стальном барабане, по которому бьют пневматические молотки. Казалось, что наушники ничуть не уменьшали рев. Он проникал в каждый нерв, и все же был ничем по сравнению с тем, что вертолет издавал на самом деле. Когда я на мгновение, любопытства ради, отогнул один наушник, то сразу вспомнил слова старшего лейтенанта Уильямса относительно барабанных перепонок. Он в самом деле не шутил. И даже в наушниках я часа два чувствовал себя так, словно моя черепная коробка вот-вот треснет. Временами я бросал взгляд на смуглое узкое лицо молодого валлийца, сидевшего рядом со мной, вынужденного выносить этот грохот изо дня в день, из года в год. Он производил впечатление совершенно нормального человека. Но относительно себя я был убежден, что и через неделю буду слышать так, словно уши заткнуты ватой.

К счастью, мне не нужно было находиться в вертолете целую неделю. Я провел в его кабине восемь часов, но за это время в меня вошло столько звуков, сколько не входило и за год.

Экскурсия на север вдоль побережья оказалась только началом целого ряда неудачных полетов, которые мы совершили в течение дня в самых разных направлениях. Через двадцать минут после вылета из Торбея мы увидели речку, впадающую в море. Повернув, полетели вверх по ее течению. Приблизительно через милю появились деревья. Они росли по обеим сторонам реки, и ветви их свешивались над водой. В тех местах, где русло было особенно узким, его практически не было видно.

Я прокричал в микрофон:

— Хочу посмотреть, что там внизу!

Уильямс кивнул.

— Мы только что пролетели над местом, где я могу посадить вертолет. Сейчас вернусь, оно находится в четверти мили.

— У вас же есть спусковой трап. Мы не могли бы воспользоваться им?

— Если бы вы немножко больше разбирались в таких вещах, как ветра в сорок — пятьдесят миль и долины, изрытые оврагами, — ответил он, — то вы бы такого не предложили. Даже в шутку. Я все-таки собираюсь доставить машину на базу невредимой.

Он развернул вертолет и через пять минут высадил меня без особых трудностей. Еще через некоторое время я добрался до места, где русло реки было скрыто нависающими с обеих сторон деревьями. Приблизительно столько же времени я потратил на обратный путь.

— Успешно? — спросил меня Уильямс, когда я вернулся.

— Нет. Там был только большой раскидистый дуб, чьи ветви перевешивались почти через всю реку. Похоже на местечко, где можно спрятаться, но ничего нет.

— Укрытие искусственное или природное?

— Наверняка природное. Дуб весит тонны две-три, погружен в ил довольно глубоко и, должно быть, находится в таком положении много лет.

— Ну что же, это не беда. Не могло же нам повезти сразу, с первого захода, не так ли?

Через несколько минут мы опять натолкнулись на устье реки. Но выглядело оно таким узким, что вверх вряд ли смог бы подняться корабль. Но на всякий случай мы проверили. В полумиле от устья река приобрела вид пенистого молока — такой она видится с воздуха, если протекает через пороги. Мы повернули обратно.

Постепенно совсем рассвело, и мы достигли северной точки области, которую поставили для себя пределом. Здесь преимущественно были крутые скалы с расщелинами, которые почти вертикально обрывались в море,

— А что там дальше? — спросил я.

— Приблизительно на десять — двадцать миль тянется такой же ландшафт, а потом — Лох-Лайрг.

— Вы знаете ту местность?

— Несколько раз летал.

— Имеются впадины, пещеры?

— Ни одной.

Я, собственно, и не думал, что там будет нечто подобное.

— А в той стороне что? — Я показал на запад, где, несмотря на сильный дождь и низкую облачность, просматривалось скалистое побережье. Казалось, оно тянется от Лох-Лайрга до начала Торбейского зунда.

— Поверьте, там даже чайки не смогут приземлиться.

Я поверил. И мы полетели обратно. Добравшись до исходной точки, мы свернули на юг. От острова Торбей до материка море представляло собой белую пенящуюся массу, которая остроконечными волнами устремлялась на восток, через темные фиорды. Нигде ни корабля. Даже самые крупные — и те укрылись в гаванях. Такая погода. В такой шторм летать тоже не особенно приятно. Машину бросало туда-сюда, ощущение было такое, будто сидишь не в вертолете, а в скором поезде, который вот-вот сойдет с рельсов. Наверняка после такого полета у меня выработается на всю жизнь антипатия к вертолетным прогулкам. Но когда я представил, как чувствовал бы себя, находясь в море на яхте, то у меня появилась даже симпатия к этому проклятому вертолету.

Мы пролетели миль двадцать на юг, если, конечно, это блуждание можно назвать полетом. А потом преодолели и все шестьдесят. Нужно было исследовать каждый маленький зунд между островами и материком, каждую морскую бухту и каждое устье реки. Летели мы на небольшой высоте, приблизительно футов двести над уровнем моря. Иногда мы вынуждены были опускаться до сто двадцать — сто тридцать футов. Дождь и ветер так стучали к стекла, что «дворники» были почти бесполезны. Поэтому мы летели низко, иначе вообще ничего бы не увидели. Тем не менее я был уверен, что мы ничего не пропустили в этом районе. Мм видели все и не увидели ничего.

Я взглянул на часы: девять тридцать. Время уходило, а мы пока что ничего не обнаружили. Я спросил:

— Как долго может выдержать вертолет такой натиск?

— Я летал на нем более пятидесяти раз над Атлантикой в погоду, которая была много хуже, чем сейчас. — По словам старшего лейтенанта Уильямса нельзя было сказать, что полет действовал ему на нервы или утомлял. А на лице его так вообще отражалась радость. — Самое главное не вертолет, а вы сами. Сколько сможете выдержать?

— Не очень долго, но тем не менее мы должны лететь дальше. Давайте вернемся в бухту, из которой вы меня забрали, и полетим вдоль западного побережья. Потом на восток, мимо Торбея, пока вновь не окажемся на южном берегу зунда.

— Здесь вы отдаете распоряжения. — Уильямс развернул вертолет и полетел на северо-запад, сделав при этом такое движение, которое не очень-то хорошо подействовало на мой желудок. — В ящичке сзади вы найдете кофе и сэндвичи, — ничего не заметив, предложил Уильямс.

Я решил оставить кофе и сэндвичи на том месте, где они находились.

Нам понадобилось почти сорок минут, чтобы обследовать двадцать пять миль до восточной оконечности острова Торбей. Мы должны были буквально преодолевать каждый ярд, борясь с бушующим ветром. Видимость была настолько плохой, что Уильямс ориентировался только по приборам. При таком сильном ветре он просто был обязан, ошибиться на несколько миль, но тем не менее добрался до песчаной бухты с такой точностью, словно шел туда по радару. Мое уважение к Уильямсу возросло от этого еще больше. Этот человек отлично знал, что делал. Но вместе с уважением к Уильямсу катастрофически падало уважение к себе самому, я начал сомневаться даже в том, имею ли представление о дальнейших действиях. Внезапно вспомнился Дядюшка Артур, но я сразу попытался перевести поток мыслей в другое русло.

— Взгляните туда! — указал Уильямс рукой. К этому времени мы пролетели приблизительно половину южного побережья Торбея. — Там, похоже, можно что-нибудь спрятать. Как вы считаете?

Да, действительно, там можно было что-нибудь спрятать. Большой белый каменный дом в викторианском стиле стоял на просеке, приблизительно в сотне ярдов от побережья и ярдах в тридцати над уровнем моря. Можно найти десятки таких домов в самых неожиданных местах на пустынных островах Гебридского архипелага. Один Господь Бог знает, кто их построил, когда и с какой целью. Собственно говоря, не сам дом привлек мое внимание, а корабельный ангар, который находился в конце крошечной природной бухточки. Не ожидая указаний, Уильямс уверенно посадил машину возле деревьев. Мы оказались позади дома.

Я вынул из маленького мешочка, который был спрятан у меня под курткой, два пистолета. «Люгер» я сунул в карман, а маленький немецкий «лилипут» пристроил в рукаве. На лице Уильямса не дрогнул ни один мускул. Он продолжал смотреть вперед и даже насвистывал какую-то песенку.

В этом доме уже несколько лет никто не жил. Часть крыши провалилась. Соленый морской воздух испортил краску на стенах. Сквозь разбитые стекла я видел пустые комнаты и свисающие со стен полосы рваных заплесневелых обоев. Обрывки валялись и на полу. Дорога к маленькой гавани поросла мхом. Каждый раз, погружая в него каблук, я оставлял глубокий грязный след: они были единственными, судя по всему, за долгое время. Корабельный ангар был большим — футов шестьдесят на тридцать. Но пустым. Большие ворота, расположенные с обеих сторон, имели по три шарнира и по два огромных висячих замка. Железа изрядно поела ржавчина. Я почувствовал тяжесть «люгера» в кармане и показался сам себе глупцом. Мне ничего не оставалось, как, постояв, отправиться обратно к вертолету.

В последующие двадцать минут мы дважды натыкались на аналогичную картину. Я знал, что и в этих случаях ничего не найду, но должен был в этом убедиться. Последние здешние жители, видимо, умерли еще до того, как я появился на свет. А когда-то в этих домах большими семьями жили богатые и тщеславные люди, стоявшие на земле прочно, обеими ногами и не испытывавшие страха перед будущим. В противном случае они бы не выстроили таких наглых домов. Но теперь здесь не осталось ничего, кроме огромных полуразрушенных зданий, которые свидетельствовали лишь об обманчивой вере в будущее. Несколько лет назад я видел подобные дома на плантациях Южной Каролины и Джорджии; дома внешне разные, но в каждом имелись большие белые залы, а вокруг росли огромные зеленые дубы и серый испанский мох. Упадок и разрушение. Призраки ушедшего мира.

Западное побережье тоже не принесло ничего утешительного. Мы описали большую дугу над городком Торбеем и над Гарв-Айлендом и взяли курс на восток, вдоль южного побережья, до самого зунда, по-прежнему подгоняемые сильным штормовым ветром. Здесь мы наткнулись на два маленьких поселка, оба — с заржавевшими причалами. И — ничего. Вернулись к нашей песчаной бухте и оттуда полетели на север, пока не достигли северного берега зунда, где свернули на запад вдоль побережья. Два раза приходилось останавливаться, чтобы исследовать скрытые деревьями гавани меньше сорока ярдов в поперечнике, и один раз — чтобы осмотреть комплекс промышленных построек, которые раньше, по словам Уильямса, поставляли высококачественный песок, являвшийся составной частью одной из самых знаменитых марок зубной пасты. И опять ничего. Мы задержались всего минут на пять, пока старший лейтенант Уильямс обедал. Я есть не хотел. Наступил полдень. Прошла половина отпущенного нам времени, а мы еще ничего не добились. Создавалось впечатление, что все это зря. Дядюшка Артур наверняка порадуется. Я углубился в изучение карты Уильямса.

— Придется действовать наудачу. С зунда мы полетим к Долман-Хэд. Там окажемся против Гарв-Айленда и двинем к Лох-Хинард. Это озеро протяженностью около семи миль, тянущееся в восточном направлении, на котором расположено много мелких островков. Оно не шире полумили. Затем полетим назад, к Долман-Хэд, и к южному побережью полуострова, до Каррера-Пойнт. После этого — снова на юг, вдоль побережья Лох-Хоурон.

— К Лох-Хоурону? — Уильямс покачал головой. — Там вода опасная, и вообще жуткое место. Там искать нечего, мистер Калверт, в этом я полностью убежден. Кроме обломков кораблекрушения и скелетов, мы ничего не найдем. На протяжении двадцати миль вода скрывает больше скал, мелководий, воронок и рифов, чем во всей остальной Западной Шотландии. Ни один мало-мальски умный рыбак даже приблизиться к этому месту не отважится. — Он показал на карту. — Вот взгляните: здесь проход между Дюб-Скейром и Баллар-Айлендом. Это острова, расположенные у входа в Лох-Хоурон. Самое опасное место. Видели бы вы рыбаков, которые со стаканом виски в руке рассказывают об этом месте. «Бойл-нак-Уам» — так они его называют, а означает это «Глотка Мертвеца».

— Судя по всему, местное население — веселый народ. Но нам пора отправляться в путь.

Ветер продолжал свирепствовать, море под нами выглядело зловеще, но дождь перестал, и это обстоятельство облегчило поиски. Мужду зундом и Долман-Хэд мы не обнаружили ничего подозрительного. Также и на Лох-Хинард. Между Лох-Хинард и Каррера-Пойнт расстояние составило восемь миль — мы нашли только два маленьких поселка на побережье, построенных в противоположной от скал стороне, жители которых, если таковые имелись, неизвестно на что существовали. Каррера-Пойнт был вообще пустынен. Там только ветер свирепствовал. Огромные острые камни, ущелья, торчащие из воды валуны и волны величиной с дом, которые разбиваясь о скалы, долетали до самых их вершин. А у подножия — маленький светящийся маяк. Организаторы туристских маршрутов не стали бы терять времени на размышления, стоит ли включать эти места в перспективные планы.

Мы свернули на север, потом — на северо-восток и пролетели вдоль всего южного побережья Лох-Хоурон.

Есть много мест, пользующихся дурной славой. Но плохая репутация редко когда подтверждается. В Шотландии таким местом, несомненно, является пролив Кленко, где когда-то состоялась страшная резня, а также пролив Брандер и Лох-Хоурон.

Не нужно обладать буйной фантазией, чтобы понять, что это мрачное место таило в себе смертельную опасность. Черная скалистая береговая линия с острыми камнями не содержала даже намека на какую-нибудь растительность. Четыре острова, лежащие на одной линии, уходящей на восток, не делали эту местность живописней. Издали было видно, как почти сходились на севере и на юге берега, превращаясь в мрачное и темное ущелье. С подветренной стороны вода у острова казалась черной как смоль, а на другой — кипела и пенилась, словно молоко. Опасные водовороты преграждали путь между островами и побережьем. Короче говоря, море взбунтовалось. Между первыми двумя островами в Глотке Мертвеца вода пенилась приблизительно так же, как на реке Маккензи весной, когда тает снег и река превращается в поток. Настоящий ад для моряка! Только последний сумасшедший мог бы ввести свой корабль в этот пролив.

Видимо, тут имелась парочка водоворотов. Мы как раз миновали остров Дюб-Скейр, когда я внезапно увидел между скал на южном берегу узкую заводь, точнее окруженную скалами бухту, если ее можно было так назвать. Она была величиной всего в две теннисные площадки и почти полностью отрезана от моря. Вход в бухту не превышал тридцати футов. Я посмотрел на карту. Бухта называлась Маленькая Подкова. Название не очень оригинальное, но в данном случае удачное. Насколько я мог понять, какое-то перестроенное моторное судно стояло на якоре посреди бухты. Дальше поднималось маленькое плато, которое — я точно не мог рассмотреть — было покрыто то ли мхом, то ли травой. Позади располагалось нечто, похожее на высохшее русло реки, а еще дальше — круто вздымавшиеся горы. На плато находились четыре палатки цвета хаки, вокруг которых копошились люди.

— Может быть, это как раз то, что вы ищете, — сказал Уильямс.

— Может быть, — ответил я.

Но это оказалось не так. Достаточно было одного взгляда на тощего бородатого мужчину в очках, который подбежал ко мне, когда я вылез из вертолета. Еще больше я в этом убедился, когда увидел семерых или восьмерых бородатых мужчин, стоявших позади него. Они пытались закрепить палатки, которые ветер угрожал снести. Эти люди не смогли бы взять на абордаж и весельную лодку. Их судно, насколько я смог заметить, было повреждено в задней части, и его штирборт лежал значительно ниже уровня воды.

— Хэлло, хэлло, хэлло! — приветствовал меня человек с реденькой бородкой. — Добрый день! Добрый день! Мы чрезвычайно рады видеть вас.

Я взглянул на него и пожал протянутую руку. Потом внимательно присмотрелся к лежащему на одном борт судну и мягко сказал:

— Не исключено, что вы потерпели бедствие, но находитесь здесь в довольно благоприятных условиях, на материке. Помощь скоро прибудет.

— О, мы хорошо знаем, где находимся. — Он неопределенно повел рукой. — Мы встали здесь на якорь три дня назад; к сожалению, ночью во время бури наше судно получило пробоину. Очень некстати.

— Судно получило пробоину, уже когда стояло здесь? Лежало на якоре, как и сейчас?

— Да.

— Действительно не повезло. Из Оксфорда или Кембриджа?

— Конечно из Оксфорда. — Он, казалось, был немного расстроен моим сухим тоном. — Мы члены смешанной геологической и ихтиологической комиссии.

— Что ж, во всяком случае, камней и воды тут достаточно, — сказал я. — А повреждения велики?

— Одна доска пробита и выскочила из паза. Боюсь, что собственными силами нам это не починить.

— Продуктов у вас достаточно?

— Разумеется.

— Передатчик есть?

— Нет, только приемник.

— Пилот вертолета немедленно сообщит об аварии и попросит, чтобы сюда прислали специалиста и инженера, как только погода немного улучшится. Всего хорошего.

У него отвисла челюсть.

— Уже улетаете?

— Мы в служебном полете. Вчера ночью была получена радиограмма с терпящего бедствие корабля.

— Ах да, да, мы тоже это слышали.

— Сперва я подумал, что это вы, но, как видно, ошибся. Мы должны прочесать большую территорию.

И опять на восток, к оконечности Лох-Хоурон. Когда мы пролетели приблизительно полпути, я сказал:

— Путь далекий. Давайте-ка посмотрим те четыре острова, которые лежат в Лох-Хоурон. Начнем с самого дальнего, того, что на востоке. Как он называется? Ойлен Оран. А потом медленно полетим назад, пока не вернемся к причалу Лох-Хоурона.

— Вы же говорили, что хотите облететь все море.

— Я изменил решение.

— Что ж, мне придется танцевать под вашу дудку, — сказал пилот. Он был невозмутим, этот старший лейтенант Уильямс. — Итак, на север, к Ойлен Оран.

Через три минуты мы уже висели над островом. По сравнению с Ойлен Оран каторжная тюрьма в Алокатразе показалась бы местом отдыха, где приятно провести отпуск. Весь остров представлял собой цельную скалу приблизительно с половину квадратной мили. Нигде ни травинки. Тем не менее на острове стоял дом, из трубы которого шел дым. А рядом был ангар. Правда, судна не было видно. Дым из трубы означал, что в доме должен находиться человек. По крайней мере, один человек, и каким бы образом он ни добывал себе средства для жизни, ясно было, что делал он это не обработкой плодородной почвы. В свою очередь это означало, что в ангаре все-таки должно быть какое-то судно: для рыбной ловли, чтобы прокормиться, для связи с внешним миром. Ибо если о чем-либо и можно было сказать с уверенностью, так это о том, что с тех пор, как Роберт Фултон изобрел пароход, сюда никогда не заходило судно, совершающее регулярные рейсы. Минут через двадцать Уильямс ссадил меня на остров неподалеку от домика.

Я обошел вокруг сарая и внезапно остановился. Я всегда так делаю, когда мне в желудок неожиданно тычут ружьем. Через какое-то время я уже мог дышать и выпрямился.

Передо мной стоял худой, обросший мужчина лет шестидесяти. Он не брился по меньшей мере неделю, а рубашку без воротничка не снимал больше месяца. При ближайшем рассмотрении оказалось, что тыкал он меня самодельным ружьем — оружием, которое на близком расстоянии действует так же, как кольт. И теперь он целился из этого кошмара мне в правый глаз. Чувство такое, будто смотришь в длинный и узкий туннель.

Когда он заговорил, я сразу понял, что он не прочел в своей жизни ни одной книги, рассказывающей о шотландском гостеприимстве.

— Кто вы, черт бы вас побрал? — спросил он.

— Меня зовут Джонсон. Опустите ружье, я …

— А что вам здесь понадобилось, черт бы вас побрал?

— Может быть, мы перейдем на более вежливый тон? Его часто можно встретить в этой местности. Люди обычно начинают со слов «Добро пожаловать».

— Я повторять не буду, милейший!

— Мы разыскиваем терпящее бедствие судно. Оно потерпело аварию где-то в этом районе…

— Я не видел никакого судна, а вы сейчас покинете мой остров. — Он опустил ружье, так что теперь оно было направлено мне в живот. Возможно, он думал, что, если ему придется нажать на курок, дело в этом случае не будет выглядеть таким грязным — особенно, если придется меня захоронить. — Ну, живо!

Я кивнул и посмотрел на ружье.

— За такое можно и в тюрьму угодить.

— Может быть… А может, и нет. Знаю одно: я не потерплю пришельцев на моем острове — Дональд Мак-Ихерн хорошо охраняет свою собственность.

— Должен признаться, что вы действительно делаете, это первоклассно, — сказал я. Ружье в этот момент шевельнулось, и я поспешил добавить: — Уже ухожу, и не трудитесь говорить «До свидания» — я больше здесь не появлюсь.

Когда мы поднялись в воздух, Уильямс сказал:

— Я его издали видел. У него что, было ружье?

— Во всяком случае, не рука, протянутая для дружеского приветствия, — ответил я горько. — А ведь сколько говорят о гостеприимстве людей в этом районе.

— Кто он такой?

— Представитель шотландского министерства иностранных дел, который прошел тайный курс и специальную тренировку, чтобы занять пост посла по особым поручениям. Он не из тех, кого я ищу, — это точно, и он не сумасшедший. Такой же нормальный, как я и вы. Но напуган и к тому же находится в отчаянном положении.

— Вы даже не заглянули в сарай для лодок. А хотели выяснить, не находится ли там какое-нибудь суденышко. Может быть, в домике тоже кто-нибудь был, кто держал его на мушке.

— Эти соображения и побудили меня отвалить. Ведь я мог бы вырвать из его рук ружье.

— Но это было рискованно. Он бы успел вас пристрелить.

— Оружие — моя специальность. Ружье стояло на предохранителе.

— Прошу прощения. — Выражение лица Уильямса свидетельствовало о том, что он мало во всем этом разбирается. К тому же он не привык скрывать свои чувства. — Что предпримем теперь? — спросил он.

— Полетим ко второму острову, который находится на западной стороне. — Я взглянул на карту. — На Крейгмор.

— Зря потеряете время, — заявил он категорично. — Я был там и доставил в Глазго тяжело раненного человека.

— Раненного? Как это случилось?

— Порезался китобойным ножом. Буквально пропорол себе бедро. Рана начала гноиться.

— Китобойным ножом? Никогда не слыхал, чтобы были…

— Они предназначены для акул. Эти твари греются на солнце, как макрели. Их ловят из-за печени. Если акула большая, то из печени можно добыть много, жира. — Он показал на карту, на маленький значок на северном побережье. — Вот это — деревня Крейгмор. Говорят, что во время первой мировой войны ее покинули жители. Мы сейчас как раз подлетаем. Некоторые из этих парней построили дома действительно черт знает где!

Он оказался прав. Некоторые строения стояли на самых невозможных местах. Если бы мне когда-нибудь предложили выбирать: ставить дом тут или на Северном полюсе, то мне, наверное, было бы трудно прийти к определенному решению. Четыре крошечных серых домика лепились на самой высокой точке острова, неподалеку от берега. Несколько опасных рифов образовывали естественную дамбу для маленькой гавани. Проходы между ними выглядели еще более жуткими. Две рыбачьи лодки были на якоре. У одного домика, стоявшего ближе всех к воде, одна стена полностью отсутствовала. А на оползне, футов в двадцать пять шириной, находившемся между домом и водой, я увидел трех акул. Несколько человек показались из пролома и помахали нам руками.

— Это сарай для разделки акул, — сказал Уильямс. — Они приносят туда рыб прямо из моря.

— Этим тоже можно прокормиться. Можете меня высадить?

— Да каким же образом, мистер Калверт?

— Да, я тоже думаю, что нельзя. — Хотя бы по той причине, что единственной посадочной площадкой в этом месте была крыша дома, а на такие точки вертолет, как известно, сесть не может. — Значит, вам пришлось поднимать больного с помощью лестницы и двух приспособлений?

— Да. И мне не хотелось бы опускать вас на лестнице в такую погоду и без второго пилота. Разве что вы это поставите необходимым условием.

— Думаю, что не стану настаивать. Вы можете ручаться за тех людей, что внизу?

— Вполне. Я их знаю и знаю их шефа, Тима Хатчинсона. Это австралиец ростом с дом, я с ним встречался несколько раз. За его людей может поручиться кто угодно на западном побережье.

— Хорошо. Верю. Летим к следующему острову. К Баллар-Айленду.

Над ним мы пролетели всего один раз. Этого было достаточно. На Баллар-Айленде не смогла бы жить даже муха.

Теперь мы находились над проливом между Балларом и Дюб-Скейром, и у Глотки Мертвеца сейчас был такой вид, что забраться туда не рискнула бы даже самая отважная рыба. Во всяком случае, я пришел именно к такому выводу. Достаточно было бы провести в ней пять минут на лодке или в костюме для подводного плавания — и со мной было бы кончено. Ветер дул против течения, и вследствие этого в Глотке. Мертвеца был ад кромешный. Такой картины мне наблюдать не доводилось. Волн не было видно — только пена, брызги, в общем ад. Вода, казалось, кипела, а в небольших затишках она была иссиня-черной. Нет, в такое место не отправишься на воскресную прогулку с тетушкой Глэдис.

Как ни странно, но совсем близко, на восточном и западном побережьях Дюб-Скейра, имелись и другие места. При этой игре воды, которую обуславливают приливы и отливы, между островами часто возникает пространство совершенно спокойной воды — феномен, который не объяснен до сих пор. Такое же явление мы наблюдали и здесь. На протяжении целой мили, между южной и восточной оконечностями Дюб-Скейра, ярдах в трехстах от берега, вода была черной и спокойной.

На это было просто жутко смотреть.

— Вам очень хочется сюда приземлиться? — спросил Уильямс.

— А это трудно?

— Наоборот. Вертолеты неоднократно садились на Дюб-Скейр. Не мой, другие. Только боюсь, что вас здесь примут так же, как и на Ойлен Оран. На западном побережье имеются десятки маленьких островков, являющихся частной собственностью, и ни один владелец не захочет принимать у себя незваных гостей. Хозяин Дюб-Скейра их просто ненавидит.

— Должен признаться, что всемирно известное гостеприимство людей этого района меня начинает пугать. Англичане говорят: мой дом — моя крепость. То же самое, видимо, можно сказать и о шотландцах, не так ли?

— Крепость здесь есть. Дом рода Далвинни. Во всяком случае, что-то в этом духе.

— Далвинни — это город, а не род.

— Ну, значит, он называется как-то иначе, а вот как? Язык сломаешь. Человек, который здесь живет, является, так сказать, главой этого рода. Он лорд Кирксайд. Бывший руководитель округа. Важный человек, как ни странно, живет очень уединенно. Он редко покидает свой остров. Да и то только для того, чтобы принять участие в играх, устраиваемых жителями плоскогорья, или раз в месяц съездить на юг, чтобы выступить в Палате лордов против архиепископа Кентерберийского.

— В таком случае, он, видимо, сам порой не знает, где будет находиться в то или иное время. Я наслышан о нем. Кажется, он очень низкого мнения о Палате общин, читает длинные речи по этому поводу.

— Точно. Он и есть. Но в последнее время положение изменилось: он потерял своего старшего сына и будущего зятя. Авиационная катастрофа. Как говорят люди, это его здорово надломило. В этом районе все о нем хорошего мнения.

Тем временем мы облетели южную оконечность Дюб-Скейра и внезапно увидели крепость, точнее замок. Несмотря на остроконечную крышу с бойницами, круглые башни и большие ворота, он не мог конкурировать с замками Виндзора и Балморала. Он был слишком мал для этого. Но его положение было не в пример лучше. Он стоял на вершине утеса, возвышающегося над морем ярдов на пятьдесят. Если, к примеру, выпасть из окна его спальни, то первой точкой соприкосновения будут острые скалы, расположенные у самого подножия. Так что если выбросить кого-то из окна, то можно быть уверенным: он погиб.

Под замком, несколько справа, разрушающаяся в течение сотен лет горная порода образовала берег шириной приблизительно девяносто — сто футов. Люди здесь здорово потрудились и соорудили маленькую гавань. Камни и обломки скал использовались, чтобы построить дамбу в форме подковы. Вход в эту маленькую гавань равнялся примерно двадцати пяти футам. В конце гавани находился корабельный ангар не шире, чем вход в гавань, и длиной футов тридцать пять. То есть ангар, в котором можно поместить большую весельную лодку и только.

Уильямс поднял машину выше, чтобы пролететь над замком ярдах в семидесяти. Он был построен в форме правильного четырехугольника, причем стена, обращенная в глубь острова, отсутствовала. Сторона, выходящая в море, имела две башни с бойницами. На одной из них было укреплено древко ярдов семи с флагом, на другой — высокая телевизионная антенна. С эстетической точки зрения башня с флагом была более красивой. Как ни странно, остров оказался не так уже бесплоден, как это виделось с моря. На некотором расстоянии от замка и до северной точки острова тянулась зеленая полоса длиной приблизительно двести ярдов. На такой площадке в теннис не поиграешь — зелень была настоящей: ее щипали козы. Уильямс попытался приземлиться именно здесь, но ветер оказался слишком сильным. Наконец он сел на восточной подветренной стороне, довольно близко к краю скалы.

Я вышел невнимательно поглядывая на коз, пошел по направлению к замку, как вдруг увидел девушку. Я всегда считал, что если встречу на одном из уединенных островов Гебридского архипелага девушку, то на ней обязательно будет надет килт, ибо без данной части одежды на Гебридах просто трудно кого-нибудь представить. Кроме того, на ней должен быть шерстяной твинсет и коричневые спортивные башмачки. А сама девушка окажется черноволосой красавицей с дикими зелеными глазами. И зваться она будет Дейрдре. Девушка, которую я видел, совершенно не соответствовала моим ожиданиям, за исключением, может быть, глаз, которые, хотя и не были зелеными, выглядели довольно дикими. Во всяком случае, таковым казался ее взгляд. Светлые волосы были подстрижены соответственно моде: длинные их полукружия встречались под подбородком, а над глазами были словно обрублены. Такая стрижка при сильном ветре скрывает более девяти десятых лица. На ней были сине-белая в полоску кофточка из джерси и старые джинсы, которые, очевидно, шили прямо на ней с помощью портативной швейной машинки, — так трудно было представить, каким образом она могла в них влезть. В довершение всего на загорелых ногах я не увидел обуви. Приятно было сознавать, что терапевтическое влияние телевидения распространилось даже на самые отдаленные уголки империи. Я сказал:

— Добрый день, мисс…

— У вас испортилась машина?

— Собственно говоря, нет…

— Что-нибудь случилось? Нет? В таком случае, я хочу обратить ваше внимание на тот факт, что вы находитесь в частных владениях, и прошу вас незамедлительно продолжить свой полет.

Видимо, мне опять выпало «пусто-пусто». Вот если бы девушка протянула руку и поприветствовала меня дружеской улыбкой, тогда она наверняка очутилась бы в моем черном списке. Но меня снова встретили с обычным шотландским гостеприимством. Усталому путнику у самых ворот просто суют кулак под нос. И неважно, что в руках на этот раз не чернел страшный дробовик Мак-Ихерна, да и фигурка была поизящней, тем не менее оба они имели много общего. Я наклонился, чтобы получше разглядеть лицо девушки, невидимое из-за волос. Вид у нее был такой, словно она провела большую часть ночи и все утро в винных погребах замка. Бледная кожа, бледные губы, темные круги под голубыми, очень ясными глазами. Собственно, даже не голубыми, а скорее светло-серыми.

— Вы что, с цепи сорвались? — поинтересовался я.

— Нет… — Просто это конец мечты… Дейрдре никогда бы так не сказала.

— А где же ваш старик отец?

— Старик… что? — Единственный глаз блеснул с такой силой, словно его подключили к электросети. — Вы имеете в виду моего отца?

— Простите, я имел в виду лорда Кирксайда. — Совсем не трудно было сообразить, что она дочь лорда Кирксайда: простолюдины не в состоянии подражать высокомерному аристократическому тону.

— Лорд Кирксайд — я, и что дальше? — раздался голос за моей спиной. Я обернулся. Это оказался высокий человек лет пятидесяти, с обветренным лицом, орлиным носом, густыми серыми бровями и усами. На нем был серый твидовый костюм, серая охотничья шапка, в руке он держал трость. — В чем дело, Сью?

Сью! Мог бы и догадаться! Улетучилась моя последняя надежда на гебридское гостеприимство. Я сказал:

— Меня зовут Джонсон. Я работаю в спасательной команде. Судно под названием «Морей Роуз» терпит бедствие где-то южнее Ская. Если оно к этому моменту потеряло управление, но не затонуло, то не исключено, что его несет как раз в этот район.

— И Сью хотела сбросить вас со скалы до того, как вы успели раскрыть рот? — Он с любовью посмотрел на дочь и улыбнулся. — Да, такова уж моя Сью. Боюсь, что она испытывает слишком сильную неприязнь к репортерам.

— Некоторые не переваривают их, а кто-то наоборот. Но почему ваша дочь начала вымещать злобу именно на мне?

— Когда вам было двадцать один, вы, наверное, могли отличить нормального человека от репортера. А я — нет. Сейчас-то научился. Даже с расстояния в сто ярдов. И я могу отличить настоящий спасательный вертолет от фальшивого. Да и ты могла бы это сделать, моя дорогая… Я очень сожалею, мистер Джонсон, но мы не можем ничем вам помочь. Я со своими людьми провел прошедшую ночь на скалах, стараясь хоть что-нибудь увидеть: огни, сигналы бедствия… Мне очень жаль — это все, что я могу сказать.

— Я очень благодарен вам, сэр. И мне остается пожелать, чтобы у нас было побольше таких добровольных помощников. — С моего места отлично просматривалась раскачивающаяся мачта судна экспедиции из Оксфорда; само же судно и палатки были скрыты восточным берегом бухты. Я спросил лорда Кирксайда:

— А почему речь зашла о репортерах, сэр? Ведь Дюб Скейр не рекламируется, как Вестминстер.

— Это действительно так, мистер Джонсон. — Он улыбнулся, но глаза остались холодными. — Вы, вероятно, слышали о… в общем, о нашей семейной трагедии. Мой старший сын Джонатан и Джон Роллинсон — жених Сью.

Я понял. Все эти месяцы у нее постоянно были круги под глазами. Должно быть, она сильно его любила. В такое трудно было поверить.

— Я не репортер, сэр. Все это меня не касается…

И тем не менее это тоже было моим заданием, моей сущностью, если угодно. Но в данный момент говорить об этом было нельзя.

— Погибли в авиационной катастрофе. У Джонатана был свой собственный самолет. — Он сделал движение рукой в сторону газона, ведущего к северным скалам. — Отсюда он поднялся в воздух… Репортеры хотели сообщить о месте взлета и примчались, как говорится, по горячим следам. Прилетели на вертолетах, приплыли на яхтах. Там, на западном берегу, есть довольно удобная стоянка. — Снова безрадостная улыбка. — Их приняли не слишком приветливо. Может быть, по глоточку виски, вам и вашему пилоту? — Лорд Кирксайд, похоже, был сделан из другой породы дерева, чем его дочь и Мак-Ихерн. Но, с другой стороны, и об этом знал даже архиепископ Кентерберийский, лордовская порода оказалась потверже их обоих.

— Благодарю вас, сэр. Очень любезно с вашей стороны, но у нас мало времени. Начинает смеркаться.

— Я понимаю, понимаю. Глупо с моей стороны. Но мне кажется, что надежды мало…

— Откровенно говоря, почти никакой. Но вы же понимаете, как все это бывает, сэр…

— Мы чтим людей, которые не сдаются до последнего. Всего хорошего, мистер Джонсон. — Он пожал мне руку и отвернулся. Его дочь колебалась какое-то мгновение, потом протянула ладонь и тоже улыбнулась. Порыв ветра разметал волосы, и, увидев ее улыбающейся, я подумал, что мечта о девушке по имени Дейрдре в конце концов не так уж призрачна.

— У нас осталось мало времени и бензина — такими словами встретил меня Уильямс. — Приблизительно через час станет совсем темно. Куда мы теперь, мистер Калверт?

— На север. Летите вдоль этого участка. У меня такое чувство будто там есть места, где могут причалить легкие суда. Потом дальше, поверх скал. Только медленно.

Он выполнил все, о чем я его попросил, и летел на север минут десять. После того как наблюдать с воздуха за тем, что творится на островах, стало невозможно, мы описали большую дугу и полетели на запад; через какое-то время свернули на юг, потом на восток и наконец полетели к «базе».

Солнце зашло, и когда мы достигли песчаной бухты на западном побережье острова Торбей, на землю опустилась ночь. В темноте я с трудом различал контуры деревьев, слабую серебристую полоску песка и белый полукруг, где скалы открывали с моря проход в бухту. Спуск мне показался довольно опасным, но Уильямс уверенно вел машину. Что ж, если он уверен в себе, то и мне незачем волноваться. Я ничего не понимал в вертолетах, зато разбирался в людях и знал, что сижу сейчас рядом с опытным пилотом. Меня приводил в отчаяние лишь обратный путь к «Файркресту» через темный лес. Правда, даже это имело свои преимущества: мне не нужно было спешить к определенному часу.

Уильямс протянул руку, чтобы включить прожектора, но свет появился на долю секунды раньше. До того, как его пальцы коснулись выключателя. И не от вертолетных прожекторов. Какое-то мгновение царила гробовая тишина. Узкий луч ослеплял. Он исходил от источника, находящегося между линией воды и деревьями. Мгновение луч шарил по небу, а потом вдруг уперся точно в кабину вертолета. Все вспыхнуло так, словно на небе засияло солнце. Я отвернулся, заметив, как Уильямс взмахнул руками и тяжело подался вперед. Так он и остался сидеть на своем месте, мертвый. Я видел, как окрасилась в красное его белая рубашка — кровь хлестала из большой раны на груди. В тот же момент я бросился вперед и вниз, ища защиты от пулеметной очереди, которая прошила стекло. Вертолет, выйдя из-под контроля, резко снижался, вращаясь вокруг оси. Я поднял руку, пытаясь вырвать штурвал у мертвого Уильямса, но в то же мгновение пули прошили вертолет под другим углом. Внезапно заглох мотор, причем так резко, словно кто-то выключил зажигание, и вертолет повис в одной точке. В любом случае ему не провисеть долго, но я ничего не мог сделать. Я приготовился к удару, но он оказался таким сильным, что я едва не отдал концы, потому что вертолет упал не в воду, а на скалы.

Я попытался добраться до двери, но это оказалось невозможным. Вертолет упал носом вниз, а меня при ударе отбросило к ящику с инструментами. Дверца находилась надо мной, вне пределов досягаемости. Я сильно ударился и был слишком слаб, чтобы делать серьезные усилия. Холодная как лед вода текла сквозь разбитые стекла, заливая искореженный остов машины. Какое-то мгновение стояла мертвая тишина. Лишь вода с шумом вливалась в пробоины, подчеркивая еще больше немоту. И снова застрекотал автомат, а может пулемет. Пули пробили на сей раз верхнюю часть обшивки. Два раза я почувствовал, как они чиркнули совсем рядом, и еще глубже втянул голову в холодную воду. Потом, вероятно, вследствие смещения центра тяжести от вливающейся в пробоины воды, а также от разрывов вертолет внезапно повернулся, медленно двинулся по скале, замер на мгновение и соскользнул в море носом вперед.

 

Глава 5

СРЕДА от сумерек до двадцати сорока

Одна из самых глупых, но тем не менее распространенных сказок на свете — о том, что смерть в воде тихая, мирная и довольно приятная. Ерунда! Умирать подобным образом страшно. Знаю, потому что испытал на собственной шкуре, и это не доставило мне ни малейшего удовольствия: такое чувство, будто голову заполнили сжатым воздухом. Мои глаза и уши невыносимо болели. Нос, рот и желудок были полны соленой морской воды, а в клокочущие легкие словно вливали бензин, оставалось только ждать, чтобы кто-нибудь поднес к нему спичку. И если бы я открыл рот, чтобы избавиться от страшной боли в легких, то этот глоток воздуха стал бы для меня последним. Мирная тишина после него — предвестник смерти.

Проклятую дверь заклинило. При тех метаморфозах, которые претерпела машина, сперва грохнувшись на риф, а потом съехав в море, это было неудивительно. Я толкал дверь плечом, тянул к себе, бил по ней кулаками, но она не подавалась. Кровь бухала у меня в ушах. Грудь сдавило, словно горячим обручем. Он сжимал мне ребра и легкие, видимо пытаясь выдавить из меня всю жизнь до капли. Я уперся ногами в приборную доску, схватился обеими руками за ручку двери и начал трясти ее с такой силой, на какую способен человек, знающий, что смерть близка. Наконец дверь подалась и вместе с движением переборки в мои легкие ворвался поток свежего воздуха. Это была дверь, ведущая в другой отсек, в котором образовалась воздушная пробка.

Вода уже доходила мне до шеи. Но это было сейчас все равно — я жадно вдыхал свежий воздух. Потом начал продвигаться в заднюю часть вертолета. Тут вода доставала мне до груди. Я поднял руку вверх, чтобы определить, на какое время мне хватит воздуха. Выходило, минут на пятнадцать.

Я пошел влево, глубоко вдохнул и толкнулся вперед и вниз. Приблизительно футах в восьми от сиденья пилота находилась пассажирская дверь. Может быть, удастся открыть?… Я быстро ее отыскал. Вернее, не дверь, а то, что от нее осталось, — дыру. Если при ударе о скалы правую дверь вертолета заклинило, то левая просто отвалилась. Я снова проскользнул под водой в верхнюю часть остова и несколько раз жадно вдохнул. Но на этот раз воздух не показался таким вкусным.

Убедившись, что смогу покинуть вертолет в любое время, я прекратил суетиться. Наверняка наверху меня ждут парни с автоматами. Если говорить о качестве порученной им работы, то ее можно охарактеризовать одним словом: добротная. Эти парни все доводили до конца, недоделок не оставляли. Сюда они могли прибыть только на судне, и следовательно, оно находится где-то поблизости. А за время, пока я был под водой, оно, должно быть, подошло еще ближе и встало над тем местом, где вертолет погрузился в воду. Я был убежден, что команда судна не сидит в кают-компании со стаканами виски в руках и не распространяется об успехах: в самое ближайшее время они наверняка осветят воду прожекторами, чтобы убедиться, что никто не вынырнул на поверхность.

Интересно, что я расскажу Дядюшке Артуру, если когда-нибудь вернусь на «Файркрест»? «Нантсвилл» я потерял, я был виноват в смерти Бейкера и Дельмонта. Я выдал тайну личности неизвестному врагу. И если «таможенные чиновники» не все поняли, то, в любом случае, это стало им ясно теперь. Ко всему прочему я был виновен в гибели старшего лейтенанта Уильямса и вертолета, принадлежащего морским силам. Из сорока восьми часов, данных мне Дядюшкой Артуром, осталось двенадцать, да и тех мне не видать! Все говорило о том, что если Дядюшка Артур не расправится со мной самолично, то все равно дни мои в качестве тайного агента сочтены. И это навсегда. С такими характеристиками меня не примут даже в самый захудалый отель на должность детектива. Теперь не имело смысла ломать голову над тем, что именно думал обо мне Дядюшка Артур. Да от него уже ничего и не зависело. С другой стороны, во всей стране вряд ли нашелся хотя бы один бухгалтер, который подсказал бы мне, каким образом я могу выплатить свой долг. Это было ясно, как Божий день, и только дурак стал бы оспаривать такую очевидность.

Я задал себе вопрос: сколько времени будут выжидать люди наверху? В том, что они находились у меня над головой или где-нибудь поблизости, я был уверен на сто процентов. Внезапно я почувствовал сухой, соленый привкус во рту, не имеющий ничего общего с воздухом, который становился все тяжелее и тяжелее. Как известно, человек может долго дышать полной дрянью. У меня было достаточно кислорода, чтобы продержаться еще несколько минут.

Но вопрос заключался не в том, сколько они будут выжидать, а сколько времени смогу выдержать я. Или, быть может, я и так затянул? Меня охватила паника, в горле стоял комок. Пришлось сделать усилие и судорожно вдохнуть, чтобы пропихнуть его в себя.

Я попытался вспомнить все, что знал о подводных работах. Интересно, сколько я уже нахожусь под водой? И на какой глубине? Сколько времени вертолет скользил с рифа на дно?

В таких условиях время теряет смысл. Предположим, что падение продолжалось сорок секунд. Приблизительно на полпути я сделал последний нормальный вдох, — до того как вода хлынула в вертолет и мне на голову. Затем прошла минута, может быть, даже полторы, пока я пытался открыть эту проклятую дверь; потом еще минута, пока я приходил в себя, и полминуты ушло на то, чтобы отыскать выход. А с того момента… Сколько прошло с того времени? Минут шесть? Семь? Не меньше семи. Значит, я мог считать, что пробыл под водой в общей сложности около десяти минут. В горле опять что-то встало.

А на какой глубине лежит вертолет? Это был вопрос жизни и смерти. По давлению в кабине казалось, что глубоко. Но насколько? Шестьдесят футов? Восемьдесят? Сто? Я попытался воскресить перед глазами карту Торбейского зунда. Канал в самом глубоком месте был глубиной четыреста пятьдесят футов. Это означало, что берега здесь довольно обрывистые. О Боже! Выходит, я мог находиться и на глубине ста двадцати футов? Если это действительно так, то тут ничем не поможешь. Что говорилось в предписаниях по снижению глубинного давления? Если человек подвергся давлению толщи воды в сто двадцать футов, то поднимать его на поверхность нужно медленно, около десяти минут. Если, находясь под давлением, человек вдыхает воздух, то в его тканях накапливается азот, а при подъеме он воспринимается кровью, поступает в легкие и постепенно выделяется вместе с дыханием. Если же человек будет подниматься на поверхность слишком быстро, то азот будет образовывать в крови пузырьки, что приведет к декомпрессии, и человек может стать инвалидом. Даже при глубине в сто футов мне необходимо подниматься шесть минут. С другой стороны, было совершенно ясно, что в моем положении вообще не следует беспокоиться о глубинном давлении. Значит, в лучшем случае я превращусь в инвалида. Я представил все эти прелести, и мне стало как-то безразлично, ждут меня люди с автоматами или нет. Сделав самый глубокий вдох, на какой только был способен, потом выдох и снова вдох, стараясь заполнить все клеточки легких кислородом, я нырнул под воду и выбрался из вертолета через бывшую дверь. Стараясь не слишком торопиться, я начал подъем.

Падая на морское дно, я потерял представление о времени. Теперь то же самое произошло при подъеме наверх. Я плыл спокойно, прикладывая столько сил, чтобы продвигаться не слишком быстро, но и не чересчур медленно. Каждые несколько секунд я выпускал изо рта немного воздуха, регулируя тем самым давление в легких и поглядывая наверх, но вода надо мной была черна как чернила. Должно быть, глубина была даже больше, чем я предполагал. Я не видел ни малейших признаков света. А потом, совершенно внезапно, за какое-то мгновение до того, как полностью вышел запас воздуха и я почувствовал боль в легких, моя голова наткнулась на что-то твердое. Я схватил это руками и вынырнул, глубоко вдохнув холодный, соленый и такой вкусный воздух. Правда, я со страхом ожидал начала страшных судорог, но они не появились. Значит, вертолет лежал на глубине меньшей, чем семьдесят футов.

За последние десять минут мой рассудок явно помутился, словно от ударов кованых сапог, и он пришел бы в совершенно плачевное состояние, если бы я вовремя не сообразил, за что держусь. Это оказался руль какого-то суденышка, и если бы мне требовались доказательства сего факта, то я бы получил их с помощью двух медленно вращающихся винтов, пенивших воду в двух футах от меня. Я вынырнул как раз под их судном. Мне действительно повезло. С таким же успехом я мог наткнуться на винты, и мне бы просто снесло голову. А если бы человеку, сидевшему за рулем, вздумалось дать задний ход, меня бы спокойно затянуло под лопасти, и после этого я бы стал выглядеть так, словно выскочил из бетономешалки. Но я и так слишком много пережил в последние минуты, чтобы бояться всего этого.

Со стороны штирборта я увидел риф, на который упал вертолет. С палубы на него направлены два прожектора. Мы находились приблизительно футах в ста двадцати. Моторы работали на малых оборотах, только чтобы удерживалась такая скорость, которая позволяла судну выстаивать против ветра и течения. Временами один из прожекторов освещал темную воду. На палубе я не смог никого различить, но я и так знал, что они выжидали и наблюдали, сняв предохранители с оружия. Мне было необходимо разглядеть это судно или сделать нечто такое, что позволило бы узнать его впоследствии. Я осторожно вытащил кинжал из ножен на шее и вырезал большое «V» на нижней части руля. А потом я услышал голоса. Я без труда распознал их и запомнил на всю жизнь.

— На твоей стороне все спокойно? — Голос капитана Имри, который организовал охоту на «Нантсвилле».

— Все о'кей, капитан. — Я почувствовал, как поднимаются волосы у меня на затылке. Квин Дюрран, «липовый» таможенник. Человек, который меня чуть было не задушил.

— А у тебя, Мак? — снова раздался голос капитана.

— Ничего, сэр. — Это был голос специалиста по автоматическому оружию. — Мы здесь восемь минут. И пятнадцать прошло с тех пор, как вертолет упал в воду. У человека должны быть железные легкие, чтобы до сих пор не окочуриться.

— Достаточно, — сказал Имри. — Каждый получит сегодня специальное вознаграждение за ночную работу. Крамер?

— Да, капитан? — Голос Крамера звучал так же глухо, как и голос Имри.

— Полный вперед! К зунду.

Я оттолкнулся от руля и поглубже нырнул. Вода надо мной начала пузыриться и пениться. Я долго плыл в сторону рифа на глубине десяти футов. Конечно, относительно долго — не более одной минуты. Мои легкие были уже не теми, что пятнадцать минут назад. Когда я вновь вынырнул на поверхность, на моей голове сидела темная промасленная шапочка. Правда, эта предосторожность оказалась излишней. Я лишь смог различить черный силуэт удалявшегося суденышка. Прожектора были выключены. Если капитан Имри решил, что работа закончена, — так тому и быть. Судно плыло в полной темноте, не были зажжены даже навигационные и бортовые огни.

Я поплыл в сторону рифа. Добравшись до него, я вцепился в камни руками и застыл на какое-то время, пока снова не обрел власть над собственными мышцами. На это у меня ушло приблизительно пять минут. Вот уж никогда бы не подумал, что можно за пятнадцать минут сделать такое с человеком, Я бы с удовольствием отдохнул на этом рифе еще с часок, но время работало против меня. Я погрузился в холодную воду и поплыл в сторону побережья.

Я трижды пытался, и все три раза мне не удавалось забраться с надувной лодки на борт «Файркреста». А расстояние-то было футов шесть! Только шесть футов! Его бы элементарно преодолел и десятилетний ребенок. Но Калверт этого сделать не смог, ведь Калверт старик. Я кликнул Ханслета, но тот не появился. Я крикнул его трижды, результат был тот же. «Файркрест» оставался темен, с яхты не доносилось ни звука. Куда он запропастился, черт бы его побрал?! Заснул? Сошел на берег? Нет, на берег Ханслет сойти не мог — он обещал оставаться на борту. Ведь за время моего отсутствия могло прийти какое-нибудь сообщение от Дядюшки Артура.

Значит, он крепко спал! Я почувствовал, как во мне поднимается слепая ярость. Это уж слишком! Я и так сегодня нахлебался досыта! А ему, видите ли, захотелось поспать! Я закричал что было сил и забарабанил рукояткой «люгера» по железной обшивке судна. Но он так и не вышел.

Наконец с четвертой попытки мне удалось подняться на борт. Держа веревку от резиновой лодки в руке, я несколько секунд полежал на животе, а потом с трудом встал. Закрепив линь, я отправился на поиски Ханслета. Мне хотелось ему кое-что сказать! Но сделать этого мне не пришлось. Его не было на борту. Я обыскал «Файркрест» от кормы до носа, но не нашел ни единого следа. Ни остатков еды в салоне, ни грязной посуды на камбузе. Никаких признаков сопротивления или борьбы. Все было чисто, в самом образцовом порядке. Все было именно так, как должно было быть. Не было только Ханслета.

Минуту или две я сидел в салоне, согнувшись в три погибели, и пытался ответить на вопрос, куда мог исчезнуть Ханслет. Но в те минуты я ничего не соображал. Тогда я снова вышел на палубу, чтобы поднять надувную лодку и подвесной мотор. На этот раз я не стал совершать никаких маневров. Не говоря о том, что в подобном состоянии это было невозможно, время игры в прятки прошло. Я выпустил воздух из лодки и спрятал ее вместе с подвесным моторчиком в шкаф. Вы спросите, что будет, если кто-нибудь вновь вздумает обыскать яхту? Что ж, пусть попробует. Первое, что я сделаю, это всажу в пришельца пулю. И мне все равно, даже если этот кто-то представится полицейским. Сперва пулю в руку, в ногу — неважно, а уж потом стану слушать его объяснения. А если речь пойдет о ком-нибудь из моих «друзей» с «Нантсвилла» или из песчаной бухты, то этот гад получит пулю сразу в лоб.

Я прошел обратно на корму, чувствуя себя совсем больным. Вертолет лежал на дне вместе с пилотом, грудь которого была прошита автоматной очередью. Когда я подумал об этом, мне стало плохо.

Я разделся, обтерся сухим полотенцем, но даже эти немногие движения лишили меня последних сил. Дикая скачка через ночной лес с падениями, поиски лодки; усилия, которые я затратил, чтобы накачать ее воздухом и протащить по валунам к воде, — все это истощило меня. Резервов не осталось. Но в первую очередь я чувствовал себя больным душевно. Язва точила сердце и мозг. Я прошел в каюту и с трудом натянул свежую одежду, не забыв о шейном платке. Кровоподтек, искусно поставленный руками Квина, расцвел всеми цветами радуги, расплылся и еще больше вздулся, так что платок мне пришлось подвязать почти до ушей. Посмотрелся в зеркало: сейчас я очень походил на своего собственного дедушку, лежащего на смертном одре. Лицо хорошего воскового цвета, какой обычно бывает у умирающих, и на нем красные царапины от сосновых веток и иголок. Все это походило на сыпь, а чувствовал я себя так, словно заболел бубонной чумой.

Я проверил, в порядке ли «люгер» и «лилипут», — я положил их в водонепроницаемый футляр после того, как покинул Дюб-Скейр. Все было о'кей. После этого я налил себе большую порцию виски. Оно приятно согрело желудок. Усталые красные тельца встали на ноги. И мне подумалось, что если я добавлю чуток лекарства, то они и вовсе оживут. Я взялся за бутылку и вдруг услышал приближающийся шум мотора. Я поставил бутылку на полку, выключил свет, хотя знал, что его не было видно сквозь плотные занавески, и занял позицию за дверью.

Я был почти уверен, что все эти предосторожности излишни. По всей вероятности, Ханслет возвращался с берега. Но почему же в таком случае он не взял лодку, которая болталась сзади? Может быть, кто-то убедил Ханслета съездить на берег вместе, а теперь отвозил его обратно на «Файркрест»?

Судовой мотор заработал медленнее. Его переключили на холостой ход, потом на режим «назад» и снова на свободный ход. Легкий стук о борт «Файркреста». Тихий гул голосов. Шум от ступившего на борт человека. Снова заработал мотор и стал затихать вдали.

Я услышал над собой шаги, когда прибывший прошел к рулевой рубке. Ступал он уверенно и твердо — так шагает человек, знающий, что ему надо. Это заставило меня задуматься: поступь была не Ханслета. Я прижался к стенке и вытащил «люгер». Сняв пистолет с предохранителя, я приготовился к встрече посетителя, как того требовали обычаи гостеприимных людей плоскогорья. Открылась и снова закрылась дверь рубки. Я увидел, свет карманного фонарика, когда ночной гость начал спускаться по лестнице в салон. На мгновение он остановился, пучок света скользнул по стене, нашаривая выключатель. Я вскочил и мгновенно произвел три действия: схватил человека рукой за шею, бесцеремонно упер колено ему в спину и воткнул дуло «люгера» в его правое ухо. Это было жестоко, но ведь это мог оказаться мой старый друг Квин. Исторгнутый дикий вопль свидетельствовал о том, что я имею дело не с Квином.

— Друг мой, в ухе у вас не детская игрушка, а дуло пистолета! От потустороннего мира вас отделяет всего один крошечный шаг. Не советую его делать. И не заставляйте меня нервничать.

Судя по всему, сентенция о потустороннем мире не произвела на человека большого впечатления, но он не заставил меня нервничать. Из его глотки, правда, раздавались какие-то нечленораздельные звуки — то ли он пытался что-то сказать, то ли просто вздохнуть, — но движений никаких не последовало, лишь голова слегка наклонилась.

Я немного ослабил хватку.

— Включите свет левой рукой. Только медленно и осторожно.

Он повиновался. В салоне снова стало светло.

— Поднимите руки над головой! Как можно выше!

Его поистине можно было назвать образцовым пленником. Он выполнил все в точности, как я приказал. Вытолкнув его на середину салона, я скомандовал смотреть на меня.

Это оказался человек среднего роста в пальто и в меховой казацкой шапке. Белая борода и усы были аккуратно подстрижены. Посредине бороды тянулась прямая черная прядь. Загорелое лицо побагровело — то ли от ярости, то ли от удушья. Я посчитал, что здесь не обошлось без обоих факторов. Он без разрешения опустил руки, уселся, достал монокль и, сунув его в правый глаз, в бешенстве уставился на меня. Мой ответный взгляд ничуть не уступал его. После того как мы какое-то время смотрели друг на друга, я налил порцию виски и протянул ее Дядюшке Артуру, контр-адмиралу сэру Артуру Арнфорду Джейсону и так далее, и тому подобное.

— Вам бы следовало постучать, сэр, — сказал я с упреком.

— Постучать? — В его голосе еще слышалась хрипотца. Возможно, я надавил на горло сильнее, чем следовало. — Вы всегда так встречаете гостей?

— Гости ко мне не заходят, сэр. И друзей у меня на этих западных островах нет. Здесь меня окружает одно зло. И тот, кто входит в эту дверь, — враг. Вас я не ожидал.

— Остается надеяться, что так оно и есть. Если вспомнить о том спектакле, который вы только что разыграли! — Он потер горло, отпил виски и закашлялся. — Я и сам себя здесь не ожидал. Вы хоть имеете представление, сколько золота вез «Нантсвилл»?

— Насколько мне известно, около миллиона.

— Я тоже так думал. Оказывается, на нем было восемь миллионов фунтов. Все золото, которое отправляет Европа в сейфы форта Нокс. Обычно его перевозят небольшими партиями. Слитки весят по двадцать восемь фунтов. По соображениям безопасности. Но на этот раз банк был уверен, что ничего страшного не случится, потому что на борту корабля находились наши агенты. Задержали переводы и на корабль погрузили шестьсот пятьдесят слитков, не поставив в известность ни единого человека. Сейчас банк в полной панике. А я должен эту кашу расхлебывать.

И приехал поделиться ею со мной.

— Вы должны были предупредить меня. Я имею в виду ваш приезд.

— Я пытался. Но сегодня в полдень вас не было у передатчика. А это одна из элементарных, но самых серьезных оплошностей, Калверт! Вы прозевали время передачи. Вы или Ханслет. В то время я знал, что мне придется самому возглавить операцию, поэтому взял самолет и спасательную лодку Королевских воздушных сил. — Видимо, это была та самая яхта, которую мы видели в зунде и которая так отважно боролась с волнами, когда мы летели к бухте. — Где Ханслет?

— Не знаю, сэр.

— Не знаете? — Он говорил тем спокойным, бесстрастным голосом, который я терпеть не мог. — Вы что, Калверт, больше не хозяин положения? Так, что ли?

— Да, сэр. Боюсь, что Ханслета силой увезли с судна, но как это им удалось, я еще не знаю. Что вы делали последние два часа, сэр?

— Сперва вы!

У меня было только одно желание: чтобы он наконец вытащил из глаза свой проклятый монокль; его благополучный вид меня раздражал.

— Спасательное судно РАФа, которое вас высадило, должно было быть здесь еще два часа назад. Почему же вы не поднялись на борт?

— Мы подходили к «Файркресту» в темноте и чуть не столкнулись с ним, когда приплыли с материка. Но на нем никого не было. Поэтому я снова отправился на землю, перекусить. Ведь на этом проклятом судне нет ничего, кроме вареных бобов, насколько мне известно.

— Отель «Колумбия» тоже не отличается богатством кухни. Ну съели бы там сухарь с теми же самыми бобами — и все! — «Колумбия» был единственным отелем на Торбее.

— Я ел копченую форель, филе миньон и пил отличный рейнвейн. Дело в том, что я ужинал на «Шангри-Ла». — Он сказал это с той едва заметной улыбкой, которая всегда выдавала его слабое место, так сказать ахиллесову пяту. Для него слово «лорд» было самым приятным в родном языке, а барон с семизначной цифрой годового дохода значил примерно то же самое.

— На «Шангри-Ла»? — Я уставился на него, но в следующий момент опомнился. — Ах да! Вы же говорили, что хорошо знаете леди Скурас. Даже больше: вы говорили, что знаете ее очень хорошо, а ее мужа – отлично! Кстати, как поживает милый сэр Энтони?

— Прекрасно, — сказал Дядюшка Артур холодно. Он понимал юмор, но на презрительные замечания, касающиеся сильных мира сего, реагировал достаточно кисло.

— А леди Скурас?

— Ну, хорошо…

— Совсем не так. Бледная, замкнутая, несчастная, с темными кругами под глазами. Не то, что я. И ее супруг обращается с ней крайне плохо. Как с психологической, так и с физической точки зрения. Прошлой ночью он унизил ее перед целой группой мужчин. А на ее руках я заметил синяки и кровоподтеки от веревок. Как вы думаете, откуда они взялись, сэр Артур?

— Этого не может быть! Просто невероятно! Я знавал и первую леди Скурас. Имею в виду ту, которая умерла в этом году в больнице. Она…

— Она находилась на лечении в санатории для душевнобольных. Так мне об этом сказал Скурас.

— Это не играет роли. Она боготворила его. А он ее. Мужчина не может так измениться. Сэр Энтони… Сэр Энтони — джентльмен!

— Вот как? В таком случае расскажите мне, каким путем он заработал свой первый миллион. Вы ведь видели леди Скурас?

— Видел, — медленно согласился он. — Она пришла позднее. Как раз подали филе миньон. — Он не нашел ничего смешного в этом сопоставлении. — Выглядела она не очень хорошо, и мне показалось, что у нее шрам на правом виске. Поднимаясь на борт, она упала и стукнулась головой о поручень.

— Не о поручень, а о кулак своего супруга. Я выражусь четче. И еще вопрос: вы осматривали «Файркрест», когда поднимались на него в первый раз?

— Осматривал. Все проверил, за исключением кормовой каюты. Она была заперта. Я предположил, что там находится нечто, что вы хотели скрыть от посторонних глаз.

— Там было то, что вы не должны были видеть, — ответил я неторопливо. А именно: Ханслет. И он находился под охраной. Они ждали известия о моей гибели, а потом убили или увезли его с собой. А если бы они узнали, что я жив, то дождались бы моего возвращения и тоже захватили бы. Или убили нас обоих. К тому времени они должны были понять, что я слишком много знаю, чтобы оставаться в живых. Необходимо время, много времени, чтобы открыть сейф и вытащить оттуда столько тонн золота. Они понимают, что время — их злейший враг, и это их здорово беспокоит. Тем не менее они продолжают действовать: очень разумно, продумывая каждую мелочь.

— Они ждали известия о вашей гибели? — механически переспросил Дядюшка Артур. — Не понимаю.

— Вертолет, который вы выслали на встречу со мной, был сбит сегодня вечером, сразу после захода солнца. Пилот убит, а вертолет покоится на дне морском. Они посчитали, что я тоже погиб.

— Теперь ясно. Дьявольское дело, Калверт! — При этом он не проявил никаких эмоций. Возможно, Дядюшка был немного не в себе от выпитого за ужином. Правда, более вероятным мне показалось то, что он в данный момент обдумывал точную формулировку предложения о моем увольнении. Он закурил длинную тонкую черную сигарету и задумчиво выпустил дым. — Когда вернемся в Лондон, напомните, чтобы я показал вам отчет, касающийся вашей личности.

— Хорошо, сэр. — Значит, вот как это будет выглядеть.

— Два дня назад я имел удовольствие ужинать с помощником государственного секретаря. Он спросил меня, какая из стран Европы имеет лучших агентов. Я ответил, что понятия не имею. Но я сказал, кого из агентов считаю лучшим: Филиппа Калверта.

— Это мило с вашей стороны, сэр. — Если бы я только мог убрать бороду, виски и монокль — то есть те предметы, которые на данный момент скрывали его лицо, — тогда по выражению лица я смог, хотя бы в отдаленной степени, понять, какие мысли таились в его мозгу. — А ведь тридцать шесть часов назад вы собирались выбросить меня на улицу.

— Если вы этому поверили, значит, вы способны поверить всему, чему захотите. — Он выпустил изо рта густое облако дыма и продолжил: — Одна из фраз в моем отчете выглядит приблизительно так: «Непригоден для обычной работы, быстро теряет к ней интерес, начинает киснуть. Зато в сложнейших ситуациях работает лучше всех. В этих условиях незаменим». Это написано в официальных бумагах, Калверт. Не стану же я ампутировать себе правую руку.

— Знаете, сэр, кто вы такой?

— Старый дьявол в духе Макиавелли, — ответил Дядюшка Артур с удовольствием. — Вы знаете, что здесь, собственно говоря, происходит?

— Да, сэр.

— Дайте мне еще виски, мой мальчик, да побольше, и расскажите, что произошло, что вы знаете, а что предполагаете, что знаете.

Я налил ему виски, а потом рассказал, что произошло, о чем знал и о чем только догадывался, — ровно столько, сколько мог выложить с чистой совестью.

Он внимательно выслушал меня, а потом сказал:

— Значит, вы считаете местом действия Лох-Хоурон?

— Да, Лох-Хоурон. Я ни с кем об этом не говорил, и, насколько понимаю, меня никто не мог видеть. Значит, следует предположить, что меня кто-то узнал. Или передали описание моей личности по радио. Судно, которое, поджидало нас с Уильямсом, пришло из Торбея или из местечка, расположенного поблизости. За это время из Лох-Хоурона оно бы не смогло добраться. Даже самое быстроходное потратило бы в пять раз больше времени, чтобы преодолеть расстояние, которое мы покрыли на вертолете. Где-то поблизости отсюда, на суше или на море, имеется передатчик. А в районе Лох-Хоурона — второй.

— А судно университетской экспедиции, которое вы видели на южном берегу Лох-Хоурона — я имею в виду так называемую университетскую экспедицию, — ведь оно могло иметь на борту передатчик?

— Нет, сэр, это были всего лишь бородатые подростки. — Я поднялся, отдернул занавески и снова сел. — Я вам уже говорил, что судно действительно имело пробоину. Оно лежало на боку, было заякорено и полно воды. Они не могли ради конспирации сами сделать такую дырищу. Кто-то об этом позаботился. Еще один загадочный случай, которые стали так часто происходить в последнее время на западном побережье.

— Зачем вы раздвинули занавески?

— Именно из-за этих мелких несчастных случаев, убежден, что нечто подобное в скором времени произойдет и здесь. В течение этой ночи кто-нибудь обязательно попытается забраться на борт «Файркреста». Этот или эти считают, что Ханслет и я мертвы. По крайней мере, я. Ханслет или мертв, или пленник. По этой причине они ни в коем случае не оставят «Файркрест» стоять на якоре — ведь это привлечет внимание, начнется следствие. Значит, они должны залезть на «Файркрест», поднять якорь и вывести его в зунд. Их собственное судно будет следовать за «Файркрестом». После этого они учинят какую-нибудь аварию, пересядут на свое судно и будут наблюдать, как наша яхта станет опускаться на дно морское. Для всех же остальных это будет означать, что мы с Ханслетом уплыли из бухты Торбея.

— А потом погибли в непогоду, — закончил Дядюшка Артур и кивнул. — Вы уверены в себе, Калверт?

— Могу сказать, что абсолютно.

— Но зачем же все-таки вы открыли эти проклятые занавески?

— Банда головорезов, собирающаяся потопить многострадальный «Файркрест», может появиться с любой стороны. Возможно, это будет только через несколько часов. Лучшее время — отлив. Конечно, если вы хотите увериться, что это произойдет именно на том месте, где задумана акция. А отлив не наступит раньше часа. Но если мы распахнем занавески и к нам сразу пожалует какой-нибудь дикарь, то этого будет достаточно, чтобы доказать, что и передатчик, и наши «друзья» находятся где-то в этой бухте: на суше или на воде.

— Почему это будет служить доказательством? — недовольно спросил Дядюшка Артур. — И почему, как вы выразились, тут должен появиться какой-то дикарь?

— Они знают, что Ханслет у них в руках. Я полагаю, что он попался, иначе объяснить его отсутствие не могу. Также они полагают, что я мертв. Но не уверены. И вдруг они видят освещенные окна салона. «В чем дело? — спросят они. — Неужели Калверт воскрес из мертвых? Или, может быть, на яхте находится кто-то третий, и этот третий — коллега Ханслетта и Калверта, о котором мы ничего не знаем?» Так вот, кто бы ни находился на яхте — я или мои друзья, — они в любом случае должны заставить всех замолчать навеки. И немедленно. Неужели бы вы, находясь в таких обстоятельствах, не примчались на яхту сломя голову?

— Нет никаких оснований для столь легкомысленных заявлений, — пробурчал Дядюшка Артур.

— Могу процитировать ваши собственные слова, сэр: «Если вы поверили, значит, вы способны поверить всему, чему захотите».

— Во всяком случае, вам нужно было бы проконсультироваться со мной, Калверт. — Дядюшка Артур беспокойно заерзал в кресле. Но, как и раньше, лицо его напоминало маску. Он был отличным администратором, но исполнительская сторона дела, когда необходимо убивать людей или сбрасывать их с утеса, ему вовсе не нравилась. — Я же сказал, что приехал, чтобы взять дело под свой контроль!

— Мне очень жаль, сэр Артур, но в таком случае вам лучше будет изменить свой отчет. Я имею в виду — о лучшем агенте Европы.

— Ну да оставим это, — буркнул он. — И вы утверждаете, что они появятся из темноты? И, возможно, они уже в пути? Вооруженные люди, убийцы… Так не пора ли… Не пора ли подумать о защите? Черт бы вас побрал, ведь у меня нет даже пистолета!

— А он вам и не понадобится. Но, может быть, вы другого мнения? — Я протянул ему «люгер». Он взял его и убедился, что предохранитель двигается легко. Потом Дядюшка снова сел, неловко держа пистолет.

— Может быть, нам следует что-нибудь предпринять, Калверт? Ведь мы сидим здесь, словно живые мишени.

— Придется еще какое-то время подождать. Ближайший дом или судно с восточной стороны примерно в миле отсюда. Они будут вынуждены идти с попутным ветром и прибоем и не откажутся воспользоваться мотором. Независимо от того, прибудут они на парусной лодке или на надувной, им все равно придется преодолеть значительное расстояние. Но времени у нас действительно мало. Нам надо еще многое сделать. Возвращаясь к вопросу о Лох-Хоуроне: экспедиция к этому делу непричастна. Они были не в состоянии накачать надувную лодку. Что уж тут говорить о пяти больших кораблях. Зато наш друг Дональд Мак-Ихерн вел себя довольно подозрительно. К нему стоит приглядеться. Он был до смерти напуган. Возможно, когда я с ним говорил, он находился под прицелом десятка пистолетов. Но все это слишком примитивно, чтобы быть правдой. Профессиональные преступники не стали бы вести себя подобным образом.

— Может быть, профессиональные преступники рассчитывают, что их коллега будет реагировать таким же образом? Говорите, он боялся?

— Возможно, что он связан с этим делом. Не прямо, а косвенно. Потом ловцы акул. У них есть и суда, и возможности, и, видит Бог, это действительно крутые парни. В их пользу говорит тот факт, что они там живут уже достаточное время. В тех местах море буквально кишит акулами. Наверное, будет легко установить, поставляется акулий жир на материк регулярно или нет. Ко всему прочему, их многие хорошо знают и уважают. Я убежден, что можно провести проверку в любое время. И наконец Дюб-Скейр, лорд Кирксайд и его маленькая дочь Сью.

— Леди Сьюзен, — поправил меня Дядюшка Артур. Как правило, довольно непросто выразить упрек безразличным и равнодушным голосом, но ему это удалось. — Разумеется, я знаю лорда Кирксайда. — По его тону я понял, что было бы очень странно, если бы он его не знал. — И в отношении его я уверен на сто процентов: такой человек не способен совершить бесчестный поступок.

— Я тоже так думаю. Он в своем роде жесткий человек, но воюет на стороне ангелов.

— А его дочь? Я ее ни разу не видел.

— Очень современная девушка. Одевается в соответствии с модой и разговаривает тоже: «Я тверда, я способна на многое и могу сама о себе позаботиться. Большое спасибо». Разумеется, она совсем не такая: миленькая, довольно старомодная девушка в современной одежде.

— В таком случае, они оба вне всяких подозрений, — с облегчением сказал Дядюшка Артур. — Остается университетская экспедиция, хотя вы и соизволили пошутить по ее поводу, остров Мак-Ихерна и ловцы акул. Я бы все-таки обратил внимание в первую очередь на этих рыбаков.

Мне было совершенно безразлично, на что он собирается обращать внимание в первую очередь. Мне было пора на палубу, о чем я ему и сообщил.

— Это не займет много времени?

— Трудно сказать, сэр. Мы погасим свет в салоне. Иначе у них появятся подозрения, когда они заглянут в окна и никого не увидят. Зато зажжем свет в каюте и фонарь на корме. Это лишит их возможности забираться именно там. Вся задняя палуба будет освещена, поэтому носовая часть покажется им совершенно темной. А мы там и спрячемся.

— Где? — Голос прозвучал не слишком уверенно.

— Вы — в рулевой рубке. Дверь открывается наружу. Все время держите ладонь на ручке двери. Как только почувствуете, что на нее нажимают снаружи, — можете не сомневаться, что заявились наши «друзья». Выждите, пока дверь немножко подастся, а потом ударьте по ней изо всей силы. Бейте чуть ниже дверной ручки. Если у него не сломается нос или его не выбросит за борт, а то уж новую челюсть ему наверняка придется вставлять. Могу дать голову на отсечение. А я позабочусь о другом. Или о других.

— Каким образом?

— Спрячусь на крыше салона. Она фута на три ниже рулевой рубки, и поэтому они не смогут увидеть меня против света, даже если подойдут сбоку.

— Но что вы собираетесь делать?

— Пристукну всех, кого увижу. Достану из машинного отделения длинный ломик и оберну мешковиной. Отличное выйдет оружие.

— А может, лучше будет ослепить их и приказать поднять руки вверх? — Судя по всему, мой план не очень-то понравился Дядюшке Артуру.

— Этого нельзя делать по трем причинам. Во-первых, речь идет об опасных преступниках, об убийцах, а людей такого сорта никто никогда не предупреждает заранее. Я согласен, что мой план джентльменским не назовешь, но выполнить его легче. Кроме того, они почти наверняка будут наблюдать за «Файркрестом» в бинокли. Наверное, уже наблюдают. И последнее: вода хорошо проводит звуки и шумы — в первую очередь выстрелы, — а ветер в данный момент дует в сторону Торбея.

Он больше не сказал ни слова. Мы заняли позиции и принялись ждать. Дождь продолжал хлестать, а ветер по-прежнему дул с запада. Правда, ливень мне не мешал — я набросил прорезиненную накидку. Лежа на крыше салона, я время от времени сжимал руки в кулаки. Потом приготовился и взял в правую руку ломик, а в левую — небольшой нож.

Они появились минут через пятнадцать. Я услышал шуршание резиновой лодки о борт яхты со стороны штирборта. То есть с той стороны, где находилась и дверь в рубку.

Их было только двое. За то время, пока я лежал на крыше, мои глаза успели привыкнуть к темноте, и я смог отчетливо увидеть контуры первого человека, который поднялся на борт почти под тем местом, где лежал я. Он привязал лодку к перилам и подождал, пока на борт поднимется его сообщник. Потом они вместе направились вперед.

Первый из них издал дикий крик, когда дверь рубки ударила ему в лицо. Мне повезло меньше — второй, среагировал как кошка: упал ничком на палубу в тот момент, когда на него обрушился ломик. Удар пришелся по спине или по плечу. Я бросился на него. В руке он держал или пистолет, или нож. Если бы я промедлил хотя бы секунду и стал выяснять, что именно он держал, быть мне на том свете. Я нанес удар левой рукой, и он остался лежать на палубе.

Я прошел мимо первого, который, продолжая кричать от боли, лежал на палубе, мимо Дядюшки Артура, вошел в салон и, задернув занавески, включил свет. Потом волоком затащил первого в салон и бросил на ковер. Этого человека я не знал. Правда, сейчас его бы не узнала даже родная мать. Оказалось, что Дядюшка Артур принадлежал к той категории людей, которые если что-нибудь делают, то от души. Для хирурга-косметолога там был вагон работы.

— Пожалуйста, направьте на него пистолет, сэр. — Дядюшка Артур с удивлением смотрел на результаты своей работы. Насколько я мог видеть, его лицо под бородой было белым как мел. — Если будет шевелиться — стреляйте!

— Но вы только посмотрите на эту физиономию!

— А вы лучше взгляните вот на это, сэр. — Я нагнулся и поднял оружие, выпавшее у человека из руки. — Полиция Соединенных Штатов называет это «хиппет». Ружье, у которого отпилены две трети ствола и две трети приклада. Если бы он вас опередил, вы вообще бы остались без лица. Можете понимать мои слова буквально. Вы пытаетесь быть Флоренс Найтингейл и собираетесь заботиться о павших? — Таким тоном, пожалуй, не стоило разговаривать с Дядюшкой Артуром, и я был убежден, что после нашего возвращения он внесет соответствующие коррективы в свой отчет. Если нам суждено будет вернуться. Я прошел мимо Дядюшки Артура обратно на палубу.

В рубке я взял маленький фонарик и посветил на воду, прикрывая луч рукой, чтобы он не был заметен с пятидесяти ярдов. Эти двое действительно прибыли на надувной лодке с подвесным моторчиком. Оба героя собирались с комфортом отправиться восвояси после того, как проделают свою первоклассную работу.

Я набросил петлю на цилиндр мотора, а потом, попеременно потягивая то за линь, которым они привязали лодку в яхте, то за свою веревку, за две минуты вытянул надувную лодку на палубу. Отвинтив мотор, я оттащил лодку на другую сторону и там, за надстройками, тщательно ее осмотрел с помощью карманного фонарика. Но, кроме имени изготовителя, я не нашел ничего, что могло бы навести на мысль, с какого она корабля. Тогда я разрезал ее на мелкие полосы и выбросил за борт.

Потом вернулся в рубку. Отрезав от электрического кабеля приблизительно пятнадцать футов, я снова вышел и привязал моторчик к ногам убитого. Я обыскал труп, хотя заранее знал, что ничего не найду: как-никак я имел дело со специалистом. Потом, направив луч фонаря на мертвое лицо, я посмотрел на него: этого человека я тоже не видел. Вынув из его руки пистолет и высвободив две перекладины у перил, я осторожно опустил в воду мотор, а потом труп. Оба ушли в темные воды Торбейской гавани, не издав ни малейшего шума. По пути я зашел в рубку, а потом вернулся в салон.

Дядюшка Артур и пленник тем временем успели изменить позиции. Человек стоял на ногах, словно пьяный, подпирая стену. Он вытирал носовым платком Дядюшки Артура свое окровавленное лицо, изредка издавая при этом стоны. Я не мог его упрекнуть: если бы мне перебили нос, выбили передние зубы и, возможно, сломали челюсть, я бы, наверное, тоже стонал. А Дядюшка Артур, держа в одной руке пистолет, а в другой — стакан с виски, сидел на банке и любовался плодами своей кровавой работы. На его лице застыло смешанное выражение довольства и отвращения. Когда я вошел, он поднял голову и кивнул в сторону пленника.

— Он измазал кровью весь ковер, — пожаловался он. — Что будем с ним делать?

— Сдадим в полицию.

— В полицию? Я полагал, что вы питаете к данному учреждению известное предубеждение.

— Предубеждение — не совсем подходящее слово, но ведь мы должны сдвинуть дело с мертвой точки.

— А что наш дружок, который лежит на палубе?

— Кто, извините?

— Ну, тот… сообщник?

— А-а. Того я сбросил за борт.

Дядюшка Артур добавил к пятнам на ковре еще несколько, пролив мое первоклассное виски, и переспросил:

— Что вы сделали?

— Уверяю вас: поводов для беспокойства никаких. — При этом я показал рукой вниз. — Покоится на глубине в добрых сто футов. Я увеличил его вес, привязав к ногам тридцать фунтов металла.

— Вы хотите сказать, что отправили его на дно?

— А что я, по-вашему, должен был для него сделать? Организовать пышные официальные похороны? Кстати, прошу простить, но я забыл сказать, что он был мертв. Мне пришлось его убить.

— Пришлось! — Судя по тону, он разозлился. — Но с какой целью, Калверт?

— Ответ на этот вопрос один. И тут не требуется оправданий. Я убил его потому, что иначе бы он убил меня, потом вас, и тогда мы оба находились бы сейчас как раз там, где сейчас он. Неужели нужно искать оправдания, когда убиваешь убийцу? Даже если этот человек еще никого не убил, то сюда он явился именно для этого. И я покончил с ним без всякого сожаления.

— Но вы не можете брать на себя судебные функции!

— Могу и буду, пока речь идет о моем праве на жизнь!

— Возможно, вы и правы. Да, наверное, так. — Он простонал. — Должен сознаться, что когда читаешь ваши отчеты, то представляешь себе все как-то иначе, совсем не так, как это бывает на самом деле. Кроме того, чувствуешь себя спокойнее, зная, что вы находитесь рядом. Хорошо, давайте сдадим этого человека в полицию.

— До этого я хотел бы прокатиться на «Шангри-Ла», сэр. Может быть, Ханслет где-нибудь там?

— Вот как? Хотите поискать Ханслета? Но неужели вы всерьез думаете, Калверт, что если они действительно враждебно настроены — а вы сами это подтвердили, — то разрешат нам искать на своем корабле Ханслета?

— Разумеется, я не собираюсь обыскивать «Шангри-Ла» с оружием в руках, сэр: так мне было бы не прожить и пяти секунд. Я просто хочу поинтересоваться, не видел ли его кто-нибудь. Если они, как мы предполагаем, действительно бандиты, то было бы чрезвычайно интересно понаблюдать за их реакцией. На их корабле неожиданно появляется человек, которого они считали погибшим. Этот парень пришел с той яхты, куда они незадолго до этого послали парочку опытных убийц. А когда они почувствуют, что их люди могут вообще не вернуться, реакция на мое появление будет отличной от теперешней, когда время еще не упущено.

— Но все это будет целесообразно только в том случае, если они действительно бандиты, не так ли?

— Еще до моего ухода я буду знать об этом точно.

— А как мы объясним, что знакомы?

— Если они чисты, как лилии, то нам не потребуется ничего объяснять. Если же это те, кого мы ищем, то они все равно не поверят ни одному нашему слову.

Я снова прошел в рубку, достал шнур и провел нашего пленника в кормовую каюту. Там я приказал ему сесть и прислониться спиной к генератору. Он повиновался. Парень думал о чем угодно, только не о сопротивлении.

Я крепко привязал его. Ноги я сначала примотал по отдельности, а затем вместе. Руки я оставил ему свободными. Он мог шевелиться и пользоваться носовым платком. Кроме того, я поставил рядом с ним ведро с чистой водой на тот случай, если ему захочется освежиться. Я также проверил, чтобы поблизости не находилось предметов, до которых он мог бы дотянуться и освободиться или покончить с собой: ничего острого, стеклянного, тяжелого. Хотя, откровенно говоря, мне было безразлично, покончит он с собой или нет. После этого я запустил моторы, поднял якорь, включил навигационные огни и направил яхту к «Шангри-Ла».

 

Глава 6

СРЕДА с двадцати часов сорока минут до двадцати двух часов сорока минут

Приблизительно в двухстах ярдах от «Шангри-Ла» я опустил якорь в воду. Выключив навигационные огни и включив все лампы рубке, я прошел в салон и закрыл за собой дверь.

— И долго мы будем ждать? — поинтересовался Дядюшка Артур.

— Нет. Вы бы натянули дождевик, сэр. Подождем, когда дождь зарядит посильнее, и тогда отправимся. Я убежден, что они рассматривают нас в свои бинокли. А вы что на этот счет думаете?

— Без всякого сомнения. Они наверняка наблюдают за нами. И очень обеспокоены исчезновением сообщников, которые отправились к нам брать интервью. Будут строить догадки о том, что же, черт возьми, с ними стряслось и где они застряли. Но, разумеется, лишь в том случае, если они действительно бандиты. Во всяком случае, они еще раз попытаются установить, что именно произошло.

— Пока не станут. Может быть, через час или два. Какое-то время они выждут. Догадка может быть такова: путь на «Файркрест» занял больше времени, чем они предполагали, а мы успели улизнуть до того, как «экспедиция» успела до нас добраться. Вполне возможно, что случилось нечто с надувной лодкой. — Дождь уже вовсю барабанил по крыше салона. — Ну, пора. Начинаем действовать.

Мы миновали камбуз, ощупью впотьмах пробрались на корму и бесшумно спустили лодку на воду. Ветер и прибой погнали нас в сторону гавани. Сквозь плотную пелену дождя смутно вырисовывался силуэт «Шангри-Ла». Мы прошли в ста ярдах левее, а на полпути между берегом и «Шангри-Ла» я запустил мотор и взял курс на яхту.

К ней был пришвартован большой катер, кормовая часть которого болталась футах в десяти от освещенного прохода. Какой-то человек в дождевике и французской матросской шапочке, какие носила команда «Шангри-Ла», подошел к борту и принял у нас канат.

— Добрый вечер, друг мой, — сказал Дядюшка Артур с искренней теплотой в голосе. — Таким манером он заговаривал со всеми. — Скажите, сэр Энтони на борту?

— Да, сэр.

— А нельзя ли мне с ним повидаться?

— Если вы подождете минутку… — Матрос внезапно замолчал и уставился на сэра Артура. — Бог ты мой! Да ведь это… Вы, адмирал?

— Разумеется, адмирал Арнфорд Джейсон. А вы, похоже, отвозили меня сегодня после ужина в отель «Колумбия»…

— Так точно, сэр. Я немедленно проведу вас в салон, сэр.

— Вы подождете меня в лодке, — низверг меня адмирал этой фразой до чина водителя.

Они направились по проходу на корму. Мне понадобилось десять секунд, чтобы исследовать электропроводку, и я пришел к выводу, что особых сложностей с ней не будет. После этого я двинулся вслед за ушедшими. Пройдя мимо коридорчика, ведущего в салон, я спрятался за вентилятором. Матрос вскоре вышел, он шел назад. Приблизительно секунд через двадцать он поднимет крик, когда увидит, что лодочник исчез. Но меня совершенно не беспокоило, что он будет делать через двадцать секунд.

Добравшись до приоткрытой двери в салон, я услышал голос сэра Артура:

— Нет, нет, я и так очень сожалею, что нарушил ваш покой… Да, спасибо… Охотно. Только один глоток, и с содовой. — Что-то сегодня Дядюшка Артур стал усиленно налегать на виски. — Благодарю, благодарю! Ваше здоровье, леди Скурас! Ваше здоровье, джентльмены! Не стану вам докучать, просто хотел спросить, не сможете ли вы оказать мне услугу… Мы с моим другом обеспокоены… Очень и очень… Кстати, где же он? Я надеялся, что он идет следом…

Это был спецпароль для Калверта. Я опустил воротник, который скрывал нижнюю часть моего лица, и снял зюйдвестку, надвинутую на лоб. После этого вежливо постучал и сказал:

— Добрый вечер, леди Скурас. Добрый вечер, джентльмены. Прошу извинить за беспокойство.

Кроме Дядюшки Артура в салоне находилось еще шесть человек, которые расположились вокруг камина. Сэр Энтони стоял, остальные сидели. Шарлотта Скурас, Доллман, генеральный директор Лаворский, его бухгалтер, лорд Чернли, биржевой маклер и еще один мужчина, которого я не знал. У всех в руках были стаканы.

Реакция, вызванная моим внезапным появлением, была довольно интересной. Старина Скурас выглядел полузадумчиво, полуудивленно. Шарлотта Скурас приветствовала меня натянутой улыбкой. Дядюшка Артур не преувеличивал, говоря о синяке у нее на виске. Он действительно был огромен. Лицо незнакомого человека осталось безучастным. Лаворский был непроницаем. Доллман застыл как статуя, а у лорда Чернли на мгновение промелькнуло такое выражение, словно в полночь на кладбище кто-то внезапно хлопнул его рукой по плечу. Во всяком случае, мне так показалось, хотя я мог и ошибиться. И все-таки стакан внезапно выпал из его руки и покатился по ковру. Характерная сцена викторианской мелодрамы. Наш «друг», биржевой маклер аристократического происхождения, вдруг сильно забеспокоился. Что касается остальных, то время уже прошло, и Доллман, Лаворский и, конечно, сэр Энтони теперь могли придать своим лицам самые различные выражения.

— Силы небесные! Да это же Петерсен! — Голос Скураса прозвучал удивленно, но не слишком. — Я и не подозревал, что вы знакомы!

— И давно! Да будет вам известно, Тони, что Петерсен и я несколько лет коллеги по ЮНЕСКО. — Дядюшка Артур, как и прежде, щеголял своей мнимой принадлежностью к делегации Великобритании в ЮНЕСКО — прекрасный предлог для объяснения частых поездок в отдаленные страны. — Ихтиология, возможно, не очень интересна, но зато познавательна. Петерсен — один из моих лучших лекторов. Он работал на меня в Европе, Азии, Африке и Южной Америке. — Я действительно бывал в этих частях света по его поручениям, правда, речь там шла не о научных докладах. — Я даже не знал, что он находился здесь, пока случайно не услышал об этом в отеле. Но я прибыл сюда не ради того, чтобы рассказать вам об этом. Речь идет о Ханслете, коллеге Петерсена, значит, и моем. Мы нигде не можем его найти. В городке он не был, а поскольку ваша яхта ближе всех, то мы решили спросить: может быть, вы знаете что-нибудь? Он не заезжал к вам?

— Боюсь, что ничем не смогу вам помочь, — сказал Скурас. — И никто из нас… Не так ли, господа? — Он нажал на кнопку звонка, и тотчас появился стюард. Скурас поручил ему узнать, не встречал ли Ханслета кто-нибудь из команды, и стюард ушел. — Когда же он исчез, мистер Петерсен?

— Понятия не имею. Я должен был провести несколько экспериментов и целый день мотался туда-сюда в поисках необходимого материала. Медуз… — Я преувеличенно громко рассмеялся и потер при этом воспаленное лицо. — Боюсь, что поимел дело с ядовитыми особями. А когда возвратился, его уже не было.

— Скажите, мистер Петерсен, а ваш коллега умел плавать? — спросил незнакомый человек. Я повернулся к нему. Коренастый крепыш лет сорока пяти с темными волосами, черными колючими глазами и загорелым неподвижным лицом. Как ни странно, здесь такими лицами обладали все. Я тоже пытался придать своей физиономии самое безучастное выражение. Но это оказалось не легко.

— Боюсь, что нет, — сказал я спокойно. — И вы, видимо, подозреваете то же, что и я. На корме у нас нет поручней. Один неосторожный шаг… — Я замолчал, потому что в салон вошел стюард, чтобы сообщить, что никто из команды не видел Ханслета. — Думается, — продолжил я, что надо немедленно сообщить о случившемся полицейскому вахмистру Макдональду.

Все остальные, судя по всему, были того же мнения. Мы распрощались и отправились назад. Холодный дождь при порывистом ветре казался еще сильнее и холоднее. У прохода я сделал вид, что поскользнулся на мокрой палубе, отчаянно взмахнул руками, пытаясь задержаться, и все же упал за борт, попутно схватившись и сильно дернув за электрическую проводку. Поднялась суматоха, но в дождь, ветер и при полной темноте понадобилась целая минута, чтобы вытянуть меня из воды. Старина Скурас — воплощение доброты — сразу предложил мне сухую одежду. Но я вежливо отказался и отправился с Дядюшкой Артуром на «Файркрест». После того как мы закрепили лодку, я сказал:

— Прибыв на «Шангри-Ла», интересно, как вы объяснили свое присутствие и драматический приезд на спасательной яхте Королевского воздушного флота?

— Я дал понять, что причина достаточно веская, что в Женеве сорвалась конференция ЮНЕСКО, потому что на нее не прибыл известный доктор Спенсер Фриман. И это в самом деле правда. Об этом пишут все газеты. На самом деле доктор Фриман не поехал в Женеву, потому что этого не захотели мы. Об этом, разумеется, никто не знает. Я рассказал, что жизнь профессора очень ценна для родины и что здесь, в Торбее, он проводит кое-какие эксперименты. Вот правительство и послало меня, чтобы его отыскать.

— Но почему, в таком случае, вы отправили спасательную яхту обратно? Это могло возбудить подозрения.

— Никоим образом. Если он где-то в торбейской глуши, то его можно найти только при дневном свете. И я сказал, что наготове имеется вертолет, который в любое время доставит доктора обратно. Достаточно мне поднять телефонную трубку — и вертолет будет здесь в течение пятнадцати минут.

— И вы, разумеется, не могли знать, что телефонная линия нарушена. Возможно, это могло бы и пройти, если бы до того, как поехать на «Шангри-Ла», вы не побывали на «Файркресте». Вы ведь не знали, что наши «друзья», которые закрылись в задней каюте, как только вы поднялись на борт, тотчас же сообщили, что у «Файркреста» находится спасательная яхта РАФа. Может быть, они даже видели ее в иллюминатор. Хотя это не важно: моторы этих яхт узнаются за сто миль. Я имею в виду характерный звук. Значит, наши «друзья» знают, что мы травим байки как завзятые охотники. В скором времени они узнают и кто вы такой… Могу поздравить, сэр. Теперь вы имеете честь быть зачисленным в ту же категорию, в которой нахожусь я уже много лет. Могу поклясться, что теперь ни одно страховое общество в мире не застрахует вашу драгоценную жизнь.

— Вы хотите сказать, что наш визит на «Шангри-Ла» развеял ваши последние сомнения относительно намерений наших «друзей»?

— Да, сэр! Вы видели реакцию маклера? Я имею в виду лорда Чернли. И такой человек называет себя аристократом!

— Но ведь это же мелочь! А вы из-за нее пришли к столь скоропалительным выводам, — холодно отрезал Дядюшка Артур.

— Вот именно, сэр. — Я вынул из шкафа костюм для подводного плавания и собрался уходить. — Кстати, хочу заметить, что упал я за борт не случайно. Забыл сказать, что, сидя недавно в воде, я вырезал ножом на нижней части руля судна с преступниками большую букву «V», которую и обнаружил на руле катера «Шангри-Ла». Могу дать голову на отсечение — это нужный нам катер!

— Да, понимаю, действительно понимаю! — Дядюшка Артур уже снова сидел на скамейке и совал в глаз свой проклятый монокль. — Только вы забыли предупредить меня о своих намерениях.

— Я не забыл. — Я начал снимать с себя насквозь промокшую одежду. — Просто я не знал, что вы такой блестящий актер.

— Тоже разумно. В общем, сомнений не осталось?

— Я бы выразился иначе. Просто это явилось дополнительным доказательством. Я узнал обо всем несколько раньше. Помните темноволосого человека, который сидел рядом с Лаворским и спросил меня, умеет ли Ханслет плавать? Я могу побиться об заклад, что этого человека во время ужина на «Шангри-Ла» не было.

— И выиграли бы. Откуда вам это известно?

— Потому что он командовал катером, с которого был обстрелян вертолет. Потому что он убил Уильямса и хотел расправиться со мной. Его зовут Имри, и он был капитаном «Нантсвилла» после того, как корабль захватили.

Дядюшка Артур кивнул, но тем не менее вид у него был несколько ошарашенный. Больше всего его интересовал костюм для подводного плавания, который я принялся натягивать.

— Куда это вы, черт побери, собрались?

— Отлучусь ненадолго. Совершу прогулку к «Шангри-Ла». Точнее, к катеру «Шангри-Ла». С самодельным инструментом и пакетиком сахара. Надеюсь на ваше благословение.

— Вы забыли кое-что добавить. Проводку на «Шангри-Ла» вы порвали тоже не случайно?

— Вот я и хотел бы там появиться до того, как ее приведут в порядок.

— Я просто не могу в это поверить! Не могу! — Дядюшка Артур потряс головой.

Какое-то мгновение я думал, что под этим он имел в виду скорость, с какой я добрался до «Шангри-Ла» и вернулся обратно. Но следующие слова показали мне, что он витал в более высоких сферах.

— Никак не могу поверить, что Тони Скурас замешан в этом грязном деле. По уши сидит! Нет, здесь что-то не так. Вы знаете, что в следующем году он должен получить звание пэра?

— Так быстро? Он говорил, что собирается подождать, пока упадут цены.

Дядюшка Артур не ответил. В нормальных условиях он бы воспринял эту реплику как смертельное оскорбление, так как, выйдя на пенсию, он сам автоматически получит звание пэра. Но сейчас он был действительно смущен.

— Больше всего мне бы хотелось арестовать всю эту банду, — сказал я. — Но мы не можем этого сделать, поскольку у нас связаны руки. Мы беспомощны. И сейчас, после того как мы все точно выяснили, я спрашиваю: не сделаете ли вы одолжение? Есть две вещи, которые я хотел бы знать. Первое: действительно ли сэр Энтони ездил в Клайд для того, чтобы смонтировать на яхте новые стабилизаторы? Работа эта большая, и только солидные верфи способны с ней справиться. Это вы можете узнать за пару часов. Люди часто рассказывают друг другу глупые истории. И кроме того, я хотел бы знать, предпринял ли какие-нибудь шаги лорд Кирксайд, чтобы переписать титул умершего сына — он был каким-то там виконтом — на младшего?

— Приготовьте передатчик. Сейчас все разузнаем, — сказал Дядюшка Артур устало. Он меня почти не слушал, все не мог переварить открытие, что будущий пэр по уши увяз в грязной авантюре. — И дайте сюда бутылку!

«Если Дядюшка Артур будет продолжать в том же духе, — подумал я, — то неплохо бы переманить к нашей стоянке несколько оптовиков по продаже виски».

Я опустил крышку фальшивой дизельной машины на пол с таким трудом, будто она весила тонну, выпрямился, целую минуту стоял в неподвижности и наконец подошел к двери машинного отделения.

— Сэр Артур?

— Иду, иду! — Через секунду он встал в дверях со стаканом в руке. — Уже? Подготовили?

— Я нашел Ханслета, сэр…

Сэр Артур медленно, словно лунатик, вошел в машинное отделение.

Передатчик исчез. Вместе со всей нашей взрывчаткой, подслушивающими устройствами, портативными приемниками, благодаря чему образовалось много свободного места. Им пришлось согнуть его в три погибели, чтобы засунуть в это отверстие. Голова покоилась на руках, а руки — на коленях. И все же место даже осталось. Я не видел его лица, не видел и следов насилия. Он вообще производил довольно мирное впечатление. Так, прислонившись к стене, сидят люди, спокойно дремлющие на солнышке. Да, для него это длинный день, так как вечность длится довольно долго. Он спал непробудным сном, о котором я ему сказал вчера ночью, перед отъездом.

Я дотронулся до его лица. Оно еще не совсем остыло. Он был мертв часа два-три, не больше. Я повернул его голову, чтобы посмотреть, не видно ли следов насилия. Голова откинулась набок, как сломанная нога куклы… Мечтательное выражение исчезло. Глаза адмирала были холодными, беспощадными. Я вспомнил о разговорах, которые слышал, но никогда не воспринимал всерьез, — болтовню о том, что Дядюшка Артур может быть жестоким человеком. Теперь я в этом убедился. Иначе сэр Артур не занимал бы свой пост. Нашли его по объявлению в «Дэйли Телеграф», а разыскали два прохиндея, которые объездили всю страну, чтобы найти человека, обладающего исключительными способностями, необходимыми для занятия этой должности. И они выбрали Дядюшку Артура. У него не было сердца, это ощущалось сразу. Но я об этом как-то никогда не думал.

Он сказал:

— Разумеется, убит.

— Да, сэр.

— Каким образом?

— Сломана шея.

— Сломана шея? У такого крепкого человека, как Ханслет?

— Я знаю, кто может это сделать голыми руками. Его зовут Квин. Человек, который убил Бейкера и Дельмонта. И который чуть было не прикончил меня.

— Понимаю. — После паузы он продолжал с отсутствующим видом: — Вы найдете и уничтожите этого человека. Метод меня не интересует. Как все это произошло, Калверт?

— Сейчас, сэр. — Когда речь заходила о том, чтобы восстановить события, я всегда оставался один. — Наши «друзья» поднялись на борт «Файркреста» или сегодня утром, или сразу после того, как я покинул корабль. Иначе говоря, до рассвета. Они бы не отважились провести акцию днем. Должно быть, они напали и захватили Ханслета. Подтверждением этому служит тот факт, что он не связался с вами в полдень. И когда вы поднялись на борт, он все еще был их пленником. Наши «друзья» не могли подумать, что на борту «Файркреста» появится кто-то еще. Катер, который подвез их на рассвете к яхте, ушел обратно к «Шангри-Ла». Ведь держать суденышко у «Файркреста» было нельзя.

— По-моему, нет необходимости раскладывать все по полочкам.

— Приблизительно через час с небольшим, как вы ушли с «Файркреста», появился катер, и бандиты сообщили, что я мертв. После моего убийства они не могли оставить Ханслета в живых. Но почему ему сломали шею, не знаю. Может быть, они подумали, что выстрел могут услышать, а нож решили не использовать, чтобы не оставлять следов крови. Яхту не стали трогать. Видимо, хотели вывести ее ночью в зунд и потопить. Думаю, что именно поэтому Ханслета убрали таким способом. Квин вообще-то психопат, убийца по призванию. Любит лишать людей жизни по-своему. Зверь.

— Так, так… А потом они подумали, куда спрятать Ханслета на время, пока не вернутся на яхту. Так, на всякий случай, если вдруг кто появится. Решили спрятать его под крышкой мотора. Передатчик и все прочее выбросили за борт или взяли с собой. Это уже не имеет значения. А Ханслета засунули сюда. — Дядюшка Артур все это сказал совершенно спокойно, а потом первый раз со времени нашего знакомства закричал: — Но откуда, черт возьми, они могли знать, что здесь нет никакого мотора и что все это маскировка, Калверт? Выходит, кто-то нас предал или проявил преступную небрежность.

— Нас никто не предавал, сэр, а если кто и проявил небрежность, то это я. Если бы я подумал обо всем, Ханслет не лежал бы сейчас здесь. В ту ночь, когда к нам заявились мнимые таможенники, я знал, что они что-то обнаружили в машинном отделении. До того как прицепиться к батареям, они старательно осматривали каждый уголок, а потом вдруг потеряли к поискам всякий интерес. Ханслет даже сказал, что, возможно, это как-то связано с батареями. Но я не поверил. — Вынув из кармана фонарик, я протянул его Дядюшке Артуру. — Взгляните сами. Вам ничего не кажется подозрительным?

Он посмотрел на меня холодными глазами, взял карманный фонарик и тщательно осмотрел батареи.

— Ничего не могу найти, — коротко сказал он.

— А Томас — так назвал себя один из таможенников — нашел. Он с самого начала напал на след и точно знал, что ищет. Ему был нужен мощный радиопередатчик, а не какая-нибудь дешевка. Он искал зацепку, указывающую, что присоединялось к этим батареям. Следы сильных зубчатых зажимов.

Дядюшка Артур тихо чертыхнулся и опять нагнулся над батареями. На этот раз для осмотра ему понадобилось десять секунд.

— Вы очень четко все это сформулировали, Калверт. — Глаза его потеплели, но тон не смягчился.

— Поэтому неудивительно, что они знали, что я делал сегодня днем. Знали и о том, что Ханслет до сумерек останется на яхте один, а сегодня вечером я приземлюсь на вертолете в песчаной бухте. Им нужно было только подтверждение, что Калверт действительно появился в районе Лох-Хоурона и что он что-то выискивает. После этого уничтожение вертолета стало делом решенным. А уничтожение приемника было обманным маневром, чтобы мы подумали, что являемся единственными хозяевами передатчика в этом районе. Боже! Где были мои глаза!

— Надеюсь, эта вспышка не помешает вам впредь мыслить логично, — холодно сказал Дядюшка Артур.

— И это в тот вечер, когда мы с Ханслетом были приглашены на «Шангри-Ла»! Я вам говорил, что после возвращения мы заметили, что на борту кто-то побывал. Только не поняли — зачем! Черт побери!

— Вы приложили достаточно сил, чтобы доказать мою некомпетентность в отношении батарей. Нет необходимости повторяться.

— Дайте мне договорить, — перебил я. Дядюшка Артур не любил, когда его прерывали. — Они побывали в машинном отделении; они знали, что здесь находится передатчик; они внимательно осмотрели крышку дизельного мотора. Четыре винта — пустяки. Они сняли крышку и присоединились к передатчику таким образом, что даже не сбили настройку, а потом сделали отвод к маленькому передатчику, который, видимо, был спрятан за батареями. Они привезли с собой необходимый инструмент, так как знали, с чем столкнутся. С этого момента они слышали каждое наше слово, проникли в наши планы, знали обо всем, что мы собирались предпринять, и могли действовать соответственно этому. Они решили — и правильно, — что лучше, если мы с Ханслетом будем держать с вами прямую связь, а они станут получать информацию из первых рук. Это лучше, чем вывести из строя радиопередатчик, заставив нас тем самым искать пути восстановления связи, которые они, возможно, не смогут проконтролировать.

— Но зачем… зачем они сломали передатчик, который сулил им такие возможности… Ведь они… Ведь они… — Он показал на пустое пространство.

— Он им больше не нужен, — сказал я устало. — Когда они вырвали передатчик, Ханслет и Калверт были уже мертвы. Передатчик стал не нужен.

— Да, конечно, конечно! Боже мой, какая жестокость! — Он вынул монокль и потер глаз тыльной стороной ладони. — И они знали, что мы найдем Ханслета в тот момент, когда захотим воспользоваться передатчиком. Постепенно я начинаю понимать ваши замечания — в первую очередь то, что нашему брату трудно застраховаться. Они не знают, сколько знаем мы, но не имеют право пустить дело на самотек. Ведь ставка — семнадцать миллионов. Они должны заставить нас замолчать.

— Надо поскорее убираться отсюда! Это единственное, что я могу посоветовать, — согласился я с Дядюшкой Артуром. — И ни на секунду не выпускайте «люгер» из рук, сэр. Когда мы снимемся с якоря, то окажемся в относительной безопасности. Но перед этим мы должны доставить на берег труп Ханслета и заодно приятеля, который томится в кормовой каюте.

При благоприятных обстоятельствах подъем якоря с помощью электрической лебедки отнюдь не пустяковая работенка. Наша маленькая лебедка могла поднимать тяжести до четырнадцати сотен фунтов. Но если в колесо барабана попадет часть одежды, то можно остаться без руки или ноги до того, как успеешь крикнуть или остановить машину, находящуюся позади лебедки. Проделывать все это на скользкой и мокрой палубе в абсолютной темноте опасно вдвойне. Не говоря о том, что на тормоз рассчитывать не приходится, а лебедка накрыта парусиной. Одним словом — работа опасная. Хотя по сравнению с тем, что может произойти, если встрепенутся наши «друзья» на «Шангри-Ла», — просто ерунда. То ли потому, что я слишком интенсивно работал, то ли из-за грохота якорной цепи, я не сразу распознал кое-какие звуки, а также их направление. Тем не менее дважды мне показалось, что я слышу издалека женский голос. Оба раза я приходил к выводу, что голос доносился с одной из яхт, находившихся в гавани. Чтобы установить, сколько галлонов джина расходуется во всех гаванях Великобритании после захода солнца, потребовалась бы хорошая ЭВМ. Затем я снова услышал звуки, но уже немного ближе. Я сразу отбросил мысли о вечеринке, где крик отчаяния раздается только в том случае, когда кончается джин. Но сдавленный крик, который до меня донесся, звучал совсем иначе. Я выключил лебедку, и на носу корабля сразу наступила полная тишина. Вынув из кармана пистолет, я начал напряженно вслушиваться.

— Помогите! — Голос звучал тихо, беспомощно. — Помогите, ради Бога!

Голос доносился из воды. Я тихо направился в ту сторону и застыл, вспомнив о Ханслете. Я не собирался никому помогать, по крайней мере до тех пор, пока бы не удостоверился, что в той лодке не сидит парочка с автоматами. Одно неосторожное слово, луч фонаря, палец на спусковом крючке — и Калверт отправится к праотцам! (Если те согласятся принять его в свою компанию. Хотя вполне возможно, что подобный идиот им и не нужен.)

— Прошу вас, помогите! Умоляю!

Я помог, и не потому, что услышал в крике неподдельное отчаяние, — я просто узнал голос Шарлотты Скурас.

Я протолкнул между нижними прутьями заградительной решетки резиновый жгут и опустил его в воду. Спросил:

— Леди Скурас?

— Да, это я… Спасибо вам, спасибо… — Голос звучал отрывисто, она тяжело дышала, отплевываясь от воды.

— Здесь, со стороны лодки, канат. Хватайтесь!

Через несколько секунд донесся ее голос:

— Все… Нашла…

— Сможете подняться?

Я услышал плеск, тяжелое дыхание и наконец:

— Нет… Не могу…

— Не отчаивайтесь. Подождите. — Я повернулся, собираясь позвать Дядюшку Артура, но тот уже стоял позади. Я сказал тихо: — Там, внизу, леди Скурас. Не исключено, что это ловушка. Но не думаю. Если увидите какой-нибудь свет — стреляйте, не раздумывая.

Он ничего не ответил, но я почувствовал, как он вынимает «люгер» из кармана. Я перекинулся через перила и спустился до резиновой окантовки. Поставив на нее ногу, я нагнулся и взял леди Скурас за руку. Шарлотта не была сильфидой, к тому же к ее бедрам был примотан какой-то толстый пакет. У меня силенок из-за последних событий поубавилось, но с помощью Дядюшки Артура мне все-таки удалось поднять ее на борт. Мы отвели ее в салон, занавески которого были плотно задернуты, и усадили на скамью. Я подсунул подушку под ее голову и стал внимательно рассматривать.

Она и раньше-то вряд ли годилась бы в фотомодели, а сейчас выглядела вообще ужасно. Темные волосы и рубашка выглядели так, словно она пробыла в воде целый месяц. Длинные спутанные пряди прилипли к голове и щекам. Лицо было смертельно бледным; большие карие глаза с синими кругами широко распахнуты и полны страха. Тушь смылась, а губная помада размазалась. Можете представить ее вид, если и в обычных условиях она была далеко не красавицей. Я же думал о ней, как о самой желанной из всех женщин. Видимо, я просто спятил.

— Дорогая, дорогая леди Скурас! — Дядюшка Артур почувствовал себя в своей тарелке, о чем сразу дал понять. Он опустился на колени и попытался вытереть ей лицо носовым платком — затея совершенно бессмысленная и бесполезная. — Бога ради, что с вами приключилось? Глоток бренди? Рюмку бренди, Калверт! Да не стойте вы как истукан! Рюмку бренди!

Казалось, Дядюшка Артур напрочь позабыл, что находился не в ресторане. Но ему повезло — немного бренди еще оставалось. Я протянул стакан и сказал:

— Если вы позаботитесь о леди Скурас, сэр, то с вашего разрешения я продолжу работу и подниму якорь.

— Нет, нет! — Шарлотта отпила глоток, закашлялась, и я должен был ждать, пока она сможет продолжать. — Не пройдет и двух часов, как они здесь появятся! Я знаю, я слышала. Готовится нечто ужасное, сэр Артур! Я должна была… Просто обязана была предупредить!

— Только не волнуйтесь, леди Скурас! Ни в коем случае не надо волноваться, — сказал Дядюшка Артур, словно она начала волноваться только сейчас. — И выпейте это немедленно, леди Скурас.

— Нет, только не это! — Я посчитал, что она не очень-то вежливо отказывается от моего отличного бренди, пока не понял, что она имела в виду совсем другое. — Не называйте меня леди Скурас. Шарлотта… Пусть будет Шарлотта. Хорошо?

В одном женщинам не откажешь — они умеют придавать значение пустякам. Пока люди с «Шангри-Ла» готовились забросить в окно нашего салона самодельную атомную бомбу, эта женщина думала о том, чтобы ее не называли по фамилии.

Я спросил:

— Зачем они к нам собираются?

— Калверт! — резко оборвал меня Дядюшка Артур. — Леди Скурас… то есть, Шарлотта, только что пережила нервное потрясение. Дайте ей время…

— Нет. — Она с трудом выпрямилась и попыталась улыбнуться. Улыбка не очень получилась. — Нет, мистер Петерсен, или мистер Калверт, или как вас там называют. Вы совершенно правы: актрисы любят преувеличивать. Но я больше не актриса. — Она отпила еще глоток, и краски стали постепенно возвращаться на ее лицо. — С какого-то момента я начала понимать, что на борту «Шангри-Ла» происходит нечто странное. На яхте появились новые люди; некоторые члены старой команды были по непонятным причинам уволены. Меня вместе со стюардессой часто отвозили на берег, в отель, в то время как яхта отправлялась в какие-то загадочные рейсы. Мой супруг — сэр Энтони — не собирался мне что-либо объяснять. После нашей свадьбы он страшно изменился. Мне кажется, он принимает наркотики. Видела я и оружие. И когда эти странные люди появлялись на яхте, меня отсылали в каюту. — Она печально улыбнулась. — Основанием тому была не ревность моего супруга — можете мне поверить. Последние два дня я думала, что дело приближается к кульминации. Сегодня вечером, вскоре после вашего ухода, меня снова услали в каюту. Я вышла из салона, но за дверью остановилась. Говорил Лаворский: «Если ваш друг, Скурас, — делегат ЮНЕСКО и адмирал, то в таком случае я — Нептун. Я его знаю. Мы все знаем. Слишком поздно — они многое успели разнюхать. Или мы, или они». Потом капитан Имри сказал: «Сегодня в полночь я пошлю туда Квина, Жака и Крамера. А в час мы потопим корабль в зунде».

— У вашего супруга действительно милые друзья, — буркнул я.

Она как-то неуверенно, словно задумавшись, посмотрела на меня, потом сказала:

— Мистер Петерсен, или мистер Калверт, я слышала, как Лаворский называл вас Джонсоном…

— Я понимаю, что такой богатый выбор фамилий может привести человека в замешательство, — заметил я. — Мое настоящее имя — Филипп Калверт.

— Хорошо, пусть будет Филипп. — Она сделала ударение на последнем слоге, на французский манер, что прозвучало в ее устах довольно мило. — Я могу сказать только одно: нельзя вести себя так глупо — ведь вам угрожает огромная опасность.

— Мистер Калверт, — сказал Дядюшка Артур кисло, но не потому, что ему, не понравились ее слова, а потому что она назвала меня по имени, что не принято среди аристократов, — мистер Калверт отлично понимает размеры грозящей нам опасности. Он временами не очень удачно выражается — только и всего. Вы храбрая женщина, Шарлотта. — (Совсем другое дело, когда люди из высшего общества называют друг друга по имени!) — Вы подвергались страшному риску, подслушав их разговор. Вас могли поймать…

— А меня и застукали. — Уголки ее рта едва заметно приподнялись. — И это вторая причина, почему я здесь. Даже если бы я не знала, что вам грозит опасность, я бы все равно сюда добралась… Меня поймал супруг и отвел в каюту. — Она неуверенно поднялась, повернулась к нам спиной и приподняла мокрую темную рубашку. Через спину, наискосок, тянулись три больших красно-синих кровоподтека.

Дядюшка Артур застыл в оцепенении — он был не в состоянии шевельнуться. Я же прошел через салон и внимательно осмотрел ее спину. Полосы были шириной приблизительно дюйма полтора и покрывали всю верхнюю часть тела. Кое-где мелкие ранки сочились кровью. Я осторожно дотронулся до одного из воспаленных мест. Без сомнения, раны были свежие. Свежие и самые настоящие, без подделки. Шарлотта не шевельнулась.

— Не очень-то красиво, правда? — Она смущенно улыбнулась. — Да и болит довольно сильно. Но я бы могла показать там более неприятные вещи!

— Нет, нет! — поспешно сказал Дядюшка Артур. — Это не обязательно. — Какое-то мгновение он молчал, а потом его прорвало. — Сколько вам пришлось, вынести, дорогая Шарлотта! Сколько выстрадать! На подобную жестокость способен только дьявол! Настоящий дьявол! Это работа монстра! Возможно, он находился под воздействием наркотиков… Я бы ни за что не поверил, что существуют подобные люди! — Его лицо побагровело от ярости, а голос был приглушенный, словно его за горло схватил Квин. — И никто бы не поверил…

— Кроме усопшей леди Скурас, — спокойно поправила адмирала Шарлотта. — Теперь я понимаю, почему она до последних дней лежала в клинике для душевнобольных. — Она пожала плечами. — Но я не желаю идти по проторенной дорожке. Поэтому забрала кое-что из вещей и убежала. — Она показала мешочек из искусственного материала, в котором находилась ее одежда и который она привязала к бедрам. — Я выгляжу, как какой-то тайный агент? Да?

— Если они обнаружат, что вы исчезли, то будут здесь задолго до полуночи.

— Возможно, они не заметят моего исчезновения. Обычно я запираюсь на ночь в каюте. Запираюсь изнутри. Правда, сегодня я заперла дверь снаружи.

— Все это хорошо, — сказал я. — Но вот то, что вы продолжаете сидеть в мокрой одежде, — плохо. Нет смысла убегать, чтобы тут же подхватить воспаление легких. В моей каюте вы найдете полотенца. А потом мы попытаемся организовать вам комнату в отеле «Колумбия».

— Я надеялась на большее. — Плечи ее внезапно поникли. А может быть, мне это показалось? Нет! Глаза ее вновь захлестнуло безграничное отчаяние. — Именно там они и станут меня искать в первую очередь. В Торбее нет ни одного надежного уголка. Меня схватят, отвезут на борт «Шангри-Ла», и супруг снова запрет меня в каюте. Только в бегстве есть какой-то смысл… Прошу вас, давайте убежим вместе.

— Нет.

— Вы не из тех, кто спасается от опасностей бегством, так? — Она выглядела потерянной и в то же время гордой, и я почувствовал себя не в своей тарелке.

А Шарлотта повернулась к Дядюшке Артуру, взяла его руки в свои и тихо произнесла:

— Сэр Артур, умоляю вас как английского джентльмена! — Для Калверта, деревенского парня иностранного происхождения, это было началом конца. — Разрешите мне остаться здесь. Умоляю вас!

Дядюшка Артур бросил взгляд на меня, какое-то мгновение колебался, снова посмотрел на Шарлотту Скурас а, по всему судя, утонул в ее больших карих глазах.

— Ну, разумеется вы можете остаться, дорогая Шарлотта. — Он изобразил старомодный поклон, который, должен признаться, весьма соответствовал его бороде и моноклю. — Ваши желания для нас закон, дорогая Шарлотта.

— Благодарю вас, сэр Артур. — Она с просительной улыбкой посмотрела на меня. — Было бы очень мило, если бы и Филипп дал свое разрешение. Что вы скажете, Филипп?

— Если сэр Артур берет на себя смелость подвергать вас опасности много больше той, которой бы вы подверглись в Торбее, то моего согласия здесь не требуется. Я — хорошо вышколенный чиновник и не противоречу начальству.

— Иногда вежливость может звучать хуже оскорбления, — заметил сэр Артур холодно.

— Простите, сэр… — И вдруг в моем мозгу зажглась красная сигнальная лампочка. Даже не одна, а целая гирлянда. Впечатление было такое, будто в моей голове загорелась рождественская елка. — Я никоим образом не намеревался критиковать ваше решение. Разумеется, я должен сказать: «Добро пожаловать на нашу яхту, леди». Но хочу прибавить, что, пока мы стоим у причала, Шарлотта будет сидеть в трюме!

— Очень разумно, — мягко сказал Дядюшка Артур. Казалось, он обрадовался перемене моего настроения и столь учтивому обхождению с аристократкой.

— Вам не придется долго сидеть, — сказал я Шарлотте Скурас с улыбкой. — Через полчаса мы покинем Торбей.

— Меня не касается, какие обвинения вы ему предъявите. — Я перевел взгляд с вахмистра Макдональда на человека с разбитым лицом и пропитанным кровью носовым платком. — Проникновение на яхту с целью грабежа. Попытка убийства. Нелегальное ношение оружия и намерение использовать его для преступных целей. Короче говоря, формулировку выберете сами.

— Послушайте, все это не так-то просто. — Макдональд положил большие загорелые руки на маленький стол маленького полицейского участка и посмотрел сперва на арестованного, а потом на меня. — Он же не собирался грабить яхту, мистер Петерсен, он просто поднялся на борт. Это не противозаконно. Далее, вы говорите: попытка убийства. Но по его лицу понятно, что жертва — он, а не вы. И чем он был вооружен, мистер Петерсен?

— Не знаю. Оружие упало за борт.

— Понятно. За борт. Выходит, что у нас нет доказательств, что имел место уголовно наказуемый поступок.

Этот Макдональд постепенно начинал действовать мне на нервы. Он был готов в любое время сотрудничать с мнимыми таможенниками, но совершенно сознательно старался лишить меня своей помощи.

— Теперь, — заявил я, — вы скажете о том, что все это — плод моей болезненной фантазии, что я просто сошел на берег, схватил первого попавшегося прохожего и, разбив ему лицо, притащил в участок, придумав по пути свою версию. Даже вы не настолько глупы, чтобы поверить в это.

Смуглое лицо вахмистра налилось краской, а костяшки пальцев побелели. Он тихо сказал:

— Прошу вас впредь не разговаривать со мной подобным тоном.

— Если вы упорно будете продолжать разыгрывать из себя идиота, то и разговаривать с вами я буду соответствующим образом. Вы согласны упрятать этого человека за решетку?

— В конце концов, у меня имеется только ваше слово против него.

— Нет. У меня есть еще один свидетель. Он внизу, у пирса, если угодно. Это адмирал сэр Артур Арнфорд Джейсон, очень крупный государственный чиновник.

— Последний раз, когда я был на вашей яхте, с вами был некто мистер Ханслет.

— Он тоже там, внизу. — Я кивнул в сторону пленника. — Почему бы вам не задать парочку вопросов нашему другу?

— Я послал за доктором. Сперва нужно привести в порядок его лицо. Я не могу понять ни слова.

— Дело вовсе не в лице. Ведь он говорил по-итальянски.

— Ах, итальянец! Тогда мы быстро решим этот вопрос. Владелец кафе у нас тоже итальянец.

— Вот и отлично. А нашему другу нужно задать всего четыре маленьких вопроса: где его паспорт, как он попал в эту страну, кто его хозяин и где он живет.

Вахмистр какое-то время смотрел на меня усталым взглядом, а потом медленно сказал:

— Судя по всему, вы очень своеобразный ихтиолог, мистер Петерсен.

— Со своей стороны, могу сказать, что вы тоже своеобразный полицейский, Макдональд. Спокойной ночи.

Я вышел на тускло освещенную улицу, спустился до набережной и встал в тени телефонной будки. Минуты через две по улице прошел человек с маленьким чемоданчиком. Вскоре он исчез в полицейском участке. Минут через пять он вышел, и в этом не было ничего удивительного — обычный врач немного мог сделать для человека, которому следовало лечь в больницу.

Потом дверь полицейского участка снова открылась, и в ней показался Макдональд. На нем был темный, наглухо застегнутый дождевик. Он быстро направился вдоль по набережной, не глядя по сторонам, что облегчало мне задачу. Вскоре он свернул к пирсу и, дойдя до его конца, включил фонарь. Спустившись на несколько ступенек, он принялся подтаскивать к пирсу маленькую лодку. Я перегнулся через парапет и направил на него луч моего карманного фонаря.

— Почему бы вам не обзавестись радиотелефоном или передатчиком, чтобы сообщать им срочные новости? — спросил я. — Ведь немудрено в такую погоду и погибнуть — путь до «Шангри-Ла» довольно опасный.

Он медленно выпрямился и выпустил веревку из руки. Лодка исчезла в темноте. Потом он тяжело, по-стариковски поднялся по ступенькам и спокойно спросил:

— Что вы сказали о «Шангри-Ла»?

— Не смею вас задерживать, господин вахмистр. Ведь долг выше чести. Первым делом лояльность по отношению к хозяину. Ступайте с Богом и передайте, что один из его сообщников сильно избит и что, кроме всего прочего, Петерсен имеет сильные подозрения относительно вахмистра Макдональда.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — ответил он глухо. — «Шангри-Ла»… Да я близко к этой яхте не подойду.

— Куда же вы в таком случае собрались? Расскажите, не стесняйтесь. Может быть, рыбку половить? Тогда должен обратить ваше внимание на то, что вы забыли взять рыболовные снасти!

— А что будет, если я посоветую вам заняться своими собственными делами и не совать нос, черт вас возьми, в чужие?! — злобно отпарировал Макдональд.

— Именно этим я и занимаюсь. И давайте не будем ссориться, вахмистр. Вы думаете, меня интересует наш итальянский друг? Нисколько. По мне, так предъявляйте ему обвинение в том, что он играл в прятки на главной улице. Я притащил его для того, чтобы показать, что вы ввязались в нехорошее дело. И хотел увидеть вашу реакцию, чтобы рассеять последние сомнения. Вы среагировали просто великолепно.

— Возможно, меня нельзя причислить к категории умников, мистер Петерсен, — с достоинством сказал он, — но я не абсолютный идиот. Я решил, что вы один из них или преследуете те же цели. — Он замолчал. — Но это не так. Вы агент тайной службы.

— Всего лишь чиновник. — Я кивнул в сторону «Файркреста», который находился от нас ярдах в двадцати. — Будет лучше, если вы навестите моего шефа.

— Чиновники не имеют права мне приказывать.

— Как угодно, — спокойно ответил я, повернулся и посмотрел на море. — А что касается ваших сыновей, — я имею в виду двойняшек, о которых говорили, что они погибли в Кайригорнее…

— Что насчет моих сыновей? — глухо спросил он.

— Да ничего… Как-то не верится, что их отец и пальцем не хочет пошевелить, чтобы успокоить их души.

Макдональд молча стоял в темноте. И не оказал сопротивления, когда я взял его под руку и повел к «Файркресту».

Дядюшка Артур производил впечатление и держался соответственно рангу. Он не поднялся, когда я ввел Макдональда в салон, не пригласил его сесть. Взгляд василиска, который благодаря моноклю казался еще более застывшим, пробуравил несчастного полицейского словно лазерный луч.

-- Итак, вы допустили ошибку, вахмистр, — начал Дядюшка Артур без всяких предисловий. Говорил он холодным, равнодушным голосом, именно таким, от которого волосы шевелились на голове. — Это подтверждает и тот факт, что вы сейчас находитесь здесь. Мистер Калверт сошел на берег с пленным и веревкой, длины которой хватило бы на то, чтобы вам повеситься. Вы ухватились за эту возможность обеими руками. Это не умно. Вам не стоило пытаться связаться с друзьями.

— Эти люди мне не друзья, сэр, — с горечью ответил Макдональд.

— Про Калверта я скажу ровно столько, сколько вам можно знать. Петерсен — его псевдоним. — Дядюшка Артур даже не счел нужным заметить возражение. — Если вы хоть слово скажете кому-нибудь — это будет стоить вам работы и пенсии. Ко всему прочему, вы не сможете вообще получить работу в Великобритании. Не говоря о том, что вам придется отсидеть несколько лет в тюрьме за государственную измену. В этом случае я лично сформулирую обвинение против вас. — Он сделал паузу, а потом добавил совершенно лишнюю фразу: — Я ясно выразился?

— Предельно ясно, — сказал Макдональд хмуро.

После этого Дядюшка Артур рассказал то, что счел необходимым сообщить, и закончил так:

— Я на сто процентов уверен, что мы можем рассчитывать на вас, вахмистр.

— Калверт надеется на мою помощь, — угрюмо отозвался Макдональд. — А сам обвиняет меня, не имея на это причин…

— Послушайте, Макдональд, хватит строить из себя наивняка, — сказал я. — Вы знали, что таможенники липовые. Вы знали, что у них нет с собой фотокопировального аппарата. Вы знали, что они пришли на яхту лишь с одной целью: разбить передатчик и при возможности поискать, нет ли на судне второго. Вы знали, что на лодке они не смогли бы вернуться на сушу — слишком плохая погода. Собственно, это была даже не лодка, а катер с «Шангри-Ла», поэтому они и уплыли обратно с потушенными огнями. И после того, как они уехали, из гавани судов больше не выходило. Мы бы услышали. Единственный свет, который мы видели в ту ночь, горел в рубке «Шангри-Ла», когда они принялись крушить собственный передатчик. Точнее, один из своих передатчиков. И потом, с чего вы взяли, что в зунде нарушена телефонная связь? Вы знали, что линия нарушена, но почему именно в зунде? Далее, когда я спросил вас вчера утром, есть ли надежда починить связь, вы ответили «нет». Странно. Ведь вы, по идее, должны были попросить таможенников сообщить о нарушении в соответствующие службы. Но вы знали, что мнимые таможенники отправились не на материк. А что касается ваших сыновей, вахмистр, которые якобы погибли, то вы забыли закрыть их денежные счета: как раз по причине того, что знали — они живы.

— О счетах я действительно забыл, — медленно сказал Макдональд. — А что касается всего остального, то, боюсь, это выше моего понимания. — Он взглянул на Дядюшку Артура. — Я знаю, что моя песенка спета, сэр. Они пригрозили, что убьют моих мальчиков, сэр.

— Если вы будете добросовестно сотрудничать с нами, — ответил сэр Артур, тщательно подбирая слова, — то я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы остались начальником полицейского участка в Торбее до тех пор, пока не начнете наступать на собственную бороду. Кто эти люди?

— Единственные, кого я видел, — это человек, называющий себя капитаном Имри, и «таможенники» Дюран и Томас. Настоящее имя Дюрана — Квин. Насчет другого я не знаю. Обычно с наступлением темноты они появляются в моем доме. На «Шангри-Ла» я был только два раза. Чтобы повидаться с Имри.

— А что вы скажете относительно сэра Энтони Скураса?

— Ничего. — Макдональд беспомощно пожал плечами. — Он хороший человек, сэр. Действительно. Во всяком случае, я так считаю. Но каким-то образом он оказался замешан в этом деле. Любой может попасть в дурную компанию. И все это довольно странно, сэр.

— Вот как! А какова была ваша роль во всем этом деле?

— За последние месяцы здесь произошло много странных вещей. Пропадали суда, пропадали люди, рыбаки находили сети порванными прямо в гавани. Таким же таинственным образом портились дизели судов и сами суда. Все это происходит в тех случаях, когда капитан Имри не хочет, чтобы то или иное судно дошло до места назначения в срок.

— А ваша задача заключалась в том, чтобы тщательно, но безуспешно вести расследования этих происшествий, — сказал Дядюшка Артур. — Должно быть, вы были бесценным помощником, вахмистр. Человек с вашим опытом и характером выше любого подозрения. Скажите мне, чего они хотят?

— О Господи, сэр! Понятия не имею!

— Никаких мыслей на этот счет?

— Никаких, сэр.

— Так я и думал. Именно так они и должны работать. И вы не представляете, где могут находиться ваши сыновья?

— Нет, сэр.

— А откуда вы знаете, что они живы?

— Три недели назад меня привезли на «Шангри-Ла». Одновременно, Бог знает откуда, привезли моих сыновей. Они чувствовали себя хорошо.

— И вы действительно так наивны, чтобы поверить, что вашим мальчикам и впредь будет так же хорошо и что их вернут живыми, когда закончится вся эта история? Ведь они наверняка знают, кто держит их под замком, а значит, будут способны опознать преступников и выступить в качестве свидетелей.

— Капитан Имри сказал, что с ними не случится ничего плохого до тех пор, пока я буду работать, и что лишь глупцы применяют силу.

— Значит, вы убеждены, что эти люди никогда не отважатся на убийство?

— На убийство? О чем вы, сэр?

— Калверт!

— Да, сэр.

— Налейте вахмистру двойную порцию виски.

— Хорошо, сэр. — Когда речь заходила о том, чтобы воспользоваться моими личными запасами спиртного, Дядюшка Артур был до крайности щедр. Накладные расходы не оплачивались. Я налил вахмистру двойную порцию, а потом, констатировав, что все равно стою на краю банкротства, налил и себе. Через десять секунд рюмка вахмистра опустела. Я взял его под руку и повел в машинное отделение. Когда мы через минуту снова появились в салоне, вахмистра не пришлось уговаривать выпить еще. Лицо его было серым, как пепел.

— Я вам говорил, что Калверт сегодня производил разведку местности на вертолете, — заговорил Дядюшка Артур, — но я не упомянул, что пилота убили. Не сказал я и о том, что в течение последних шестидесяти часов были умерщвлены двое моих лучших агентов. Кроме того, вы только что видели Ханслета… Ну, так как, вахмистр, вы по-прежнему будете думать, что имеете дело с джентльменами, для которых человеческая жизнь священна?

— Что я должен делать, сэр? — На загорелые щеки Макдональда постепенно возвращалась краска. Глаза смотрели холодно и жестко, иногда в них вспыхивали искорки отчаяния.

— Сейчас вы вместе с Калвертом доставите тело Ханслета в полицейский участок, вызовете врача и распорядитесь, чтобы он осмотрел труп. Мы должны иметь официальное заключение о причинах смерти. Для суда. Других убитых мы вам, к сожалению, представить не сможем. После этого вы отправитесь на «Шангри-Ла» и сообщите капитану Имри, что мы доставили в полицию Ханслета и итальянца. Вы также скажете, что мы якобы говорили, что нам надо вернуться на материк за новым эхолотом и потребовать вооруженной помощи. И что мы будем отсутствовать дня два. Вы знаете, в каком месте нарушена связь в зунде?

— Да, сэр, я сам ее перерезал.

— Когда вернетесь с «Шангри-Ла», отправляйтесь туда и восстановите связь. Позаботьтесь о том, чтобы ваша жена и сын исчезли до рассвета. На тридцать шесть часов. Если хотите жить. Все ясно? Разумеется, вы исчезнете с ними.

— Я понял, что я должен сделать. Но я не понимаю, почему вы хотите, чтобы это сделал я?

— Делайте что вам говорят! Еще одно. У Ханслета нет родственников — лишь у очень немногих моих людей есть близкие, — поэтому его можно спокойно похоронить в Торбее. Разбудите могильщика и договоритесь с ним о похоронах на пятницу. Калверт и я хотим на них присутствовать…

— Но пятница… Ведь пятница — это послезавтра.

— Да, послезавтра! До пятницы все должно закончиться. И ваши мальчики снова будут дома.

Макдональд долго смотрел на дядюшку Артура, потом медленно сказал:

— Как вы можете быть настолько уверены?

— Ни в чем я не уверен. — Дядюшка Артур медленно и устало провел рукой по лицу и посмотрел на меня. — Это все Калверт… Жаль, вахмистр, что предписания никогда не позволят вам рассказать друзьям, что вы когда-то знали человека по имени Филипп Калверт. Это под силу одному Калверту. Я думаю, он справится. Во всяком случае, надеюсь.

— Искренне к этому присоединяюсь, — торжественно заявил Макдональд.

Мне тоже захотелось к ним присоединиться. Даже больше, чем кому-нибудь другому. Но, поскольку обстановка была отчаянная, я не стал подливать масла в огонь. Поэтому уверенно посмотрел на Макдональда и повел его обратно в машинное отделение.

 

Глава 7

СРЕДА двадцать два часа сорок минут — четверг, два часа утра

Для расправы они прислали троих. И не в полночь, как ожидалось, а в двадцать два часа сорок минут. Появись они пятью минутами раньше и застали бы нас врасплох. Ибо за пять минут до их появления мы стояли у старого пирса. И это было на моей совести. Дело в том, что я настоял, чтобы Макдональд авторитета ради сопровождал меня к единственному в городке аптекарю. Мне был необходим один препарат. Ни аптекарь, ни полисмен не пришли в восторг от моей просьбы, и пришлось пустить в ход весь арсенал запугивания, чтобы получить маленькую зеленую бутылочку, на этикетке которой стояло скромное слово «таблетки». Тем не менее мне повезло, и я был на «Файркресте» в двадцать два часа тридцать две минуты.

Бабье лето — не частый гость на западном побережье Шотландии. Вот и этот вечер был обычный: ветреный, холодный, да вдобавок еще и черный как смертный грех. Лил проливной дождь — в общем, все как всегда. Буквально через минуту после того, как мы отчалили от пирса, мне пришлось включить прожектор. Западный выход в зунд, находящийся между Торбеем и островом Гарва, достигает ширины в четверть мили, и я мог бы спокойно ориентироваться по компасу, но между пирсом и выходом в зунд стояли яхты, и если по какой-то причине у кого-нибудь сели сигнальные огни, то в такой непроглядной дождливой тьме можно было бы на них запросто напороться.

Прожектор на рубке был расположен в передней части, и я направил луч таким образом, чтобы он светил вперед, а затем стал водить им из стороны в сторону.

Первое судно я увидел буквально через пять секунд. Но все внимание мое привлекла не эта маленькая яхта, стоящая на якоре, а весельная лодка, медленно крадущаяся со стороны бакборта, ярдах в пятидесяти от «Файркреста». Человека, находящегося в ней, я не узнал. Весла посередине были обернуты материей, чтобы по возможности заглушить звуки. Другой человек сидел ко мне спиной. Спина была очень широкой. Квин! Человек на носу был в дождевике, темном берете и в руках держал оружие. С расстояния в пятьдесят ярдов невозможно различить, какое именно; мне показалось — автомат Шмайссера. Несомненно, это был Жак, специалист. Второй тоже держал оружие, какое — непонятно. Я заметил только блеск. Значит, господа Квин, Жак и Крамер собираются нанести нам дружеский визит? Нас так и предупредила Шарлотта Скурас. Но они появились гораздо раньше намеченного срока.

Шарлотта находилась справа, в рубке. Она стояла здесь уже минуты три после чудно проведенного вечера в запертой каюте. Слева Дядюшка Артур отравлял свежий ночной воздух своей сигарой. Я взял фонарик и одновременно ощупал правый карман, чтобы убедиться в наличии «лилипута». Пистолет был на месте.

Я приказал Шарлотте открыть дверь, закрепить ее снаружи и отойти в сторону.

Потом обратился к Дядюшке Артуру:

— Возьмите руль, сэр. Когда я крикну, резко сверните на бакборт, а потом вернитесь на прежний курс.

Дядюшка Артур встал за руль, не сказав ни слова. Я услышал, как Шарлотта закрепила дверь. В тот момент наша скорость не превышала трех узлов. Лодка с «друзьями» была ярдах в двадцати пяти. Два человека — на корме и носу — приподняли руки, защищаясь от света. Квин перестал грести. Если яхта продолжит двигаться тем же курсом, то мы пройдем мимо них ярдах в трех-четырех. Я не опускал прожектора.

Двадцать ярдов. Я увидел, как Жак поднял автомат, чтобы выпустить очередь по прожектору, и в тот же момент рывком перевел рычаг на максимальную скорость. Звук, издаваемый дизелем, изменился, и яхта начала набирать скорость.

— Круто на бакборт!

Дядюшка Артур завертел рулем. Внезапное ускорение режима работы единственного бакбортового винта бурно вспенило воду и резко накренило яхту на штирборт. Из автомата Жака вырвались языки пламени. Треска очереди никто не услышал, потому что автомат был с глушителем. Пули засвистели возле алюминиевой мачты, но ни в прожектор, ни в рубку не попали. Квин, поняв, что их ожидает, быстро погрузил весла в воду. Но было слишком поздно.

Я крикнул:

— Прежний курс! — И переключил машину на нормальный ход. После этого я выскочил через открытую дверь на палубу.

Яхта врезалась в лодку в том месте, где сидел Жак, и разнесла нос в щепы. Посудина, — вернее ее остатки, перевернулась, и трое гадов оказались в воде. Сперва обломки лодки ушли под воду, но потом всплыли на поверхность со стороны штирборта. Вместе с ними на поверхности появилось и двое людей. Направив на ближайшего луч фонаря, я увидел, что это Жак. Инстинктивно он пытался держать оружие над головой, несмотря на то, что оно изрядно искупалось. Я дважды нажал гашетку «лилипута», и там, где только что белело лицо Жака, вода окрасилась в розовый цвет. Сам он исчез под водой с такой скоростью, словно его утянула акула. В судорожно вытянутой руке он все еще сжимал свой автомат. Это действительно оказался «шмайссер». Луч скользнул дальше, но смог высветить только одного человека. Не Квина. Того либо затянуло под «Файркрест», либо он спрятался за обломками лодки. Я дважды выстрелил во второго и услышал крик, который длился пару секунд, а затем перешел в клекот и бульканье. В тот же момент я услышал, как кого-то вырвало. Я обернулся. Шарлотту Скурас. У меня не было времени успокаивать дамочку… И вообще: какого черта она тут делает? Ей не место на палубе! У меня были дела и поважнее. В первую очередь надо было помешать сэру Артуру развалить надвое старый торбейский пирс. Мне показалось, что такое зрелище придется не по вкусу местному населению. Дядюшка Артур умудрился за это время отклониться на двести семьдесят градусов. Правда, в одном ему нельзя было отказать: на галерах, специализирующихся на разрезании надвое вражеских судов, он имел бы бешеный успех. Но для лоцманства в Торбейской бухте знаний ему явно не хватало. Я влетел в рубку, дал «полный вперед» и резко переложил руль на бакборт. Потом снова выскочил и оттащил Шарлотту Скурас от поручней, чтобы ей не оторвал голову столб на краю пирса. Чиркнули ли мы о него бортом — не имею понятия.

Я, тяжело дыша, вернулся в рубку вместе с Шарлоттой Скурас. Такая работенка — одна нога здесь, другая там — измотала бы кого угодно.

Наконец я выдохнул:

— При всем моем уважении к вам, сэр, позвольте спросить: какого черта вы не следили за рулем?

— Я? — Видимо, он был немало удивлен. Не меньше медведя, которого разбудили во время зимней спячки. — Разве что-нибудь случилось?

Я снизил скорость, взял у него руль и повел «Файркрест» согласно компасу.

— Придерживайтесь, пожалуйста, этого курса, — наконец попросил я его.

Передав руль Дядюшке Артуру, я снова с помощью прожектора осмотрел пространство вокруг нас. Всюду вода, вода и вода. Больше ничего. Вода темная и пустынная. Я не смог обнаружить остатков лодки. По моим предположениям, ночная битва должна была разбудить всех жителей Торбея. Но ничего подобного не произошло. Городок по-прежнему пребывал в темноте, не зажглось ни единого огонька. Видимо, джина в этот вечер торбейцы выпили вдвое больше обычного.

Я случайно взглянул на компас: норд-20-вест. Как пчела стремится к цветку, а железо притягивается магнитом, так и Дядюшка Артур с похвальным упорством снова старался врезаться в сушу. Я осторожно, но решительно взял у него руль и сказал:

— Мне кажется, вы слишком близко подплываете к стене набережной.

— Мне тоже. — Он вытащил из кармана носовой платок и протер монокль. — Проклятое стекло запотело в самый неподходящий момент. Я думаю, Калверт, вы там стреляли не ради собственного удовольствия. — За последние несколько часов воинственности в Дядюшке Артуре прибавилось. К тому же он очень любил Ханслета.

— С Жаком и Крамером мне удалось рассчитаться. Жак — виртуоз-автоматчик. Он мертв. Крамер тоже. Квин скрылся.

«Ну и положение, — думал я, — очутиться одному в море с такими помощниками, как Дядюшка Артур и ночная тьма». Я знал, что зрение адмирала даже в благоприятных условиях оставляет желать лучшего, а после захода солнца он становился слеп, как летучая мышь, в отличие от коей не имел даже сонара, который бы позволил ему вовремя реагировать на скалы и острова. Значит, следовало полагаться только на себя и радикально изменить план. Правда, оставалось неясным, каким образом я вообще мог бы что-нибудь радикально изменить.

— Совсем неплохо, — похвалил меня Дядюшка Артур. — Жаль, что ушел Квин, но в общем и целом — недурно. Ряды негодяев, к нашему удовлетворению, поредели. Как вы думаете, они отважатся снова напасть?

— Нет. По четырем причинам. Во-первых, в ближайшее время они не смогут узнать, что произошло на самом деле; во-вторых, обе сегодняшние попытки потерпели крах, и они не станут в спешном порядке организовывать еще и третью вылазку. В-третьих, им бы пришлось использовать катер, а не яхту «Шангри-Ла», а катер — да подавиться мне веником, если это не так! — не пройдет и сотни ярдов. И в-четвертых, сейчас надвигается туман или сильная низкая облачность. Мы даже не видим огней Торбея. А это означает, что преследовать нас они не смогут.

До сих пор единственным освещением в рубке было слабое свечение, исходившее от компаса. Вдруг зажегся верхний свет. Рука Шарлотты Скурас лежала на выключателе. Лицо ее осунулось; неподвижным взглядом она рассматривала меня, словно существо с другой планеты. Казалось, что время признательности и дружелюбия кануло в вечность.

— Что вы, собственно, за человек, мистер Калверт? — Ни о каких «Филиппах» речь больше не шла. Голос ее посуровел и охрип. В нем звучал надрыв. — Вас даже нельзя назвать человеком. Вы убили двоих, а потом ведете спокойную и непринужденную беседу, словно ничего не случилось! Так кто же вы, скажите ради Бога? Наемный убийца? Ведь то… то, что вы сделали, бесчеловечно. Неужели вам не знакомы такие чувства, как жалость или раскаяние?

— Знакомы, леди Скурас. Я, например, страшно жалею, что не убил Квина.

Она посмотрела на меня глазами, полными ужаса. И повернулась к Дядюшке Артуру. Ее голос больше был похож на шепот:

— Я видела, сэр Артур… Видела, как пули буквально в клочья разнесли лицо человека… Ведь мистер Калверт мог… мог его арестовать! Разоружить и передать полиции! Но он этого не сделал. Он убил их обоих! Это было настоящее убийство. И я спрашиваю: почему, почему, почему он так поступил?

— Моя дорогая Шарлотта, здесь не задают вопросов. — Голос сэра Артура звучал раздраженно. — И Калверт не нуждается в оправдании. Он убил их по той причине, что в противном случае они бы убили его. Эти люди плыли сюда, чтобы покончить с нами. Ведь вы же сами об этом предупреждали. Так неужели вы стали бы задумываться, раздавить или нет ядовитую змею? А эти люди ничуть не лучше. Что же касается ареста… — Дядюшка Артур сделал небольшую паузу, чтобы скрыть улыбку, а может быть, и для того, чтобы вспомнить концовку моей проповеди о морали, которую я прочел сегодня вечером. — В этой игре промежуточных станций нет. Единственная альтернатива: убей или будешь убитым. Все эти люди смертельно опасны. — Добрый старый Дядюшка Артур почти слово в слово передал содержание моей лекции.

Какое-то время она растерянно смотрела на него, потом перевела взгляд на меня и, повернувшись, вышла из рубки.

Я сказал Дядюшке Артуру:

— Недалеко же вы от меня ушли.

Она вернулась ровно в полночь. Войдя, включила верхний свет. Волосы ее были аккуратно зачесаны, а лицо уже не выглядело таким опухшим. Платье из синтетической ткани не наводило на мысль, что ей пора основательно подкрепиться. По тому, как она расправила плечи, я понял, что спина у нее все еще болит. Она кивнула мне с робкой улыбкой. Я не ответил. Вместо приветствия я сказал:

— Полчаса назад, когда мы обходили Каррера-Пойнт, я чуть не своротил маяк. Теперь остается надеяться лишь на то, что яхта идет к северной оконечности Дюб-Скейра. Но вполне возможно, что держу курс прямо на центр острова. Темнее не может быть и в заброшенной угольной шахте в милю глубиной. Туман все плотнее. Опытным моряком меня назвать нельзя, а ведь здесь самый опасный водный район Великобритании. И если у нас есть хоть какая-нибудь возможность остаться в живых, то она будет зависеть от того, как долго я смогу всматриваться в эту черноту. Выключите свет!

— О прошу прощения. — Свет погас. — Я не подумала.

— Вообще не зажигайте света. Даже в своей каюте. Меня беспокоят не только рифы Лох-Хоурона.

— Прошу меня простить, — повторила она. — Я сожалею о том, что так разговаривала с вами. Поэтому и вышла наверх. Хотела извиниться. Поступок был действительно идиотский. У меня нет никаких прав судить вас. Больше того, я считаю, что сама была неправа. Просто… просто в тот момент я испугалась, увидев, как на моих глазах вы расправились с двоими… Хотя в данном случае слова сэра Артура не совсем верны… Я увидела человека, которому ничего не стоит… — Она запуталась, понизила голос и совсем замолчала.

— Ну что ж, тем лучше, дорогая, — сказал Дядюшка Артур. — Вы очень точно сформулировали свои мысли. Только хочу уточнить: он убил троих, а не двоих. Одного он убил до того, как вы здесь появились. У него не было выбора. Но ни один разумный человек не назовет Филиппа Калверта убийцей. Вы сказали, что его ничего не волнует. Но если относиться к этому иначе, можно сойти с ума. И тем не менее одно его очень и очень волнует, правда в несколько другом отношении. В конце концов он ведь занимается этим не ради денег. Жалованье у него довольно скромное, а способности чрезвычайные. — Я решил, что надо будет напомнить об этих словах Дядюшке Артуру как-нибудь потом. — Он делает это не из забавы, или как там это называется. И не из-за жажды крови. Человек, который в свободное время занимается музыкой, астрономией и философией, не убивает ради удовольствия. Но существуют вещи, которые его волнуют: закон и беззаконие, добро и зло. Когда масса становится критической и всеразрушительной, в этих случаях он не будет колебаться и пытаться сбалансировать разницу в понятиях. И эта черта делает его выше нас с вами.

— Это не все, — решился вставить я. — Дело в том, что я, ко всему прочему, очень люблю детей.

— Простите меня, Калверт, — сказал Дядюшка Артур. — Но я не хотел вас обижать. Надеюсь, вы понимаете. Если Шарлотта сочла все это настолько важным, чтобы подняться наверх и извиниться, тогда и мне пришлось назвать вещи своими именами.

— Шарлотта поднялась наверх совсем не поэтому, — сказал я желчно. — Просто ее распирает от любопытства: так ей хочется знать, куда мы движемся…

— Вы не возражаете, если я закурю? — спросила она.

— Только не чиркайте спичкой у меня перед глазами.

— Вы угадали, — призналась она, закурив сигарету, — меня действительно мучает любопытство, однако я знаю, куда мы плывем. Вы сами назвали Лох-Хоурон. Мне бы хотелось знать, что здесь вообще происходит. В чем состоит эта роковая тайна: что означает постоянное появление и исчезновение с «Шангри-Ла» незнакомых людей? Что за важное дело, которое оправдывает убийство троих человек? И что вы здесь делаете, кто вы? Откровенно говоря, сэр Артур, я не верила, что вы — уполномоченный ЮНЕСКО. Теперь я знаю это абсолютно точно. Мне кажется, настала пора раскрыть карты.

— Не говорите ничего, — посоветовал я.

— Почему, черт бы вас побрал? — засопел сэр Артур. — Леди права, и она довольно глубоко втянута в эту авантюру. Неважно, хотела она этого или нет. И потому имеет право знать! Тем более что через день-два это все равно станет достоянием общественности.

— Вы об этом не думали, когда угрожали Макдональду увольнением и тюрьмой в том случае, если он нарушит государственную тайну.

— Я это сделал по той причине, чтобы он не нарушил наших планов, заговорив об этом в неподходящем месте, — сухо отпарировал сэр Артур. — А леди… точнее говоря Шарлотта, не в состоянии этого сделать. Только не надо ничего воображать, — быстро продолжил он. — Шарлотта — наш старый друг. Женщина, достойная доверия. Она может обо всем знать.

— У меня такое чувство, — сказала спокойно она, — что мистер Калверт меня недолюбливает… Или, быть может, он нетерпимо относится вообще ко всем женщинам?

— В данный момент это не имеет никакого значения, — парировал я. — Я только осмелился напомнить адмиралу о его собственном приказе. Никогда, никогда, никогда не болтай. Я забыл, сколько было этих «никогда». Не говори никогда, никому, ничего… Разве только наверняка, в крайнем случае, если это будет действительно необходимо. В данном случае ни то ни другое.

Дядюшка Артур опять раскурил одну из самых своих вонючих сигар, показывая тем самым, что полностью игнорирует мои слова. Он придерживался той точки зрения, что его приказы не распространяются на членов британской аристократии, которые в милой светской беседе могут поверять друг другу какие угодно тайны.

— Речь идет об исчезнувших кораблях, дорогая Шарлотта, или, точнее говоря, о погибших и пропавших кораблях, — заговорил он. — Их было пять, не считая маленьких суденышек, которые частично пропали, частично затонули. Я сказал, что больших кораблей было пять. Пятого апреля этого года исчез пароход «Холивуд». Это случилось на Южном побережье Ирландии. Речь шла о пиратском нападении. Команда корабля была доставлена на берег и содержалась под арестом. После того как людей продержали под замком два или три дня, они без всяких неприятностей были отпущены на свободу. О самом пароходе больше никто никогда не слышал. «Холивуд» бесследно исчез. Двадцать четвертого апреля в канале Сен-Джордж исчезло моторное судно «Антара». Семнадцатого мая то же самое случилось с дизельным судном «Хэдли Пионир», но уже на северном побережье, а шестого августа исчез пароход «Харрикейн Сирей», портом отправления которого был Клайд. И последнее: в прошлую субботу, почти сразу после выхода из Бристоля, исчез «Нантсвилл». Во всех случаях команды судов оставались целыми и невредимыми. Но эти пять случаев объединяет не только это. На борту всех перечисленных кораблей был очень ценный, переправляемый втайне груз. На борту «Холивуда» находилось на два с половиной миллиона фунтов южно-американского золота. На «Антаре» было на полтора миллиона фунтов стерлингов неотшлифованных бразильских алмазов, предназначавшихся для промышленных целей. На борту «Хэдли Пионир» было почти на два миллиона отшлифованных и необработанных изумрудов из рудников Мюцо в колумбийских Андах. «Харрикейн Сирей» на маршруте Роттердам — Нью-Йорк с промежуточным пунктом Глазго имел на борту более чем на три миллиона фунтов алмазов, из которых большинство было обработано. И последний корабль — «Нантсвилл»… — Дядюшка Артур чуть не подавился слюной, — имел на борту золотые слитки стоимостью восемь миллионов долларов: резервы, запрошенные министерством финансов Соединенных Штатов. Мы не имели ни малейшего представления, от кого бандиты получают сведения. Выбор судна, дата отправления и остальные детали хранились в глубокой тайне, тем не менее у пиратов имелась полная информация. Калверт сказал, что нашел ее источник. После того как исчезли первые три корабля, а вместе с ними и драгоценности почти на шесть миллионов фунтов, стало ясно, что речь идет об отлично организованной банде, тщательно готовящей свои преступления.

— Вы хотите сказать, что в этом замешан капитан Имри? — спросила Шарлотта.

— «Замешан» — это еще слишком мягко сказано, — сухо произнес Дядюшка Артур. — Есть основания полагать, что именно он возглавляет банду.

— Но не будем забывать и нашего приятеля Скураса, — добавил я. — Он тоже увяз в этой истории по самые… Я бы сказал: по самые эти…

— У вас нет никаких оснований говорить такое! — закричала Шарлотта.

— Нет, значит, оснований? Почему же? И что он для вас? Что означает внезапная защита героя с кнутом в руке? Как, кстати, ваша спина?

Она промолчала. Дядюшка Артур тоже не высказал суждений по этому поводу, а продолжил:

— Калверт подал мысль, чтобы после исчезновения «Хэдли Пионир» на корабли, везущие золотые слитки или драгоценные камни, помещали двоих наших людей и давали им специальный передатчик. Как вы понимаете, трудностей с различными экспортными обществами, пароходными компаниями и даже целыми государствами у нас не оказалось. Наши агенты — три пары — во время погрузки прятались или в пустой каюте, или в машинном отделении, прихватив достаточное количество провизии. Что они находятся на борту, знали только капитаны. В различные часы, но по твердо согласованным минутам они посылали пятнадцатисекундные сигналы, которые принимались специальной станцией на побережье — вернее несколькими станциями. Мы ограничились западным побережьем, так как именно там находились команды с пропавших кораблей. Кроме того, сигналы слушали здесь, на борту этой яхты. «Файркрест», дорогая Шарлотта, во многих отношениях странная яхта… — Я было подумал, что сейчас он начнет хвастать еще и своим любимым детищем, но он вовремя вспомнил, что уже не раз при мне рассказывал об этом.

— Между семнадцатым мая и шестым августа вообще ничего не произошло, — продолжал Дядюшка. — Ни одного пиратского нападения. Мы подумали, что их удерживают белые ночи. А шестого августа исчез «Харрикейн Сирей». На борту этого судна наших людей не было: в конце концов, мы же не могли обеспечить агентами каждый корабль. Но на «Нантсвилле», корабле, который исчез в последнюю субботу, находились Дельмонт и Бейкер — наши лучшие агенты. «Нантсвилл» подвергся нападению сразу после выхода из Бристольского канала. Дельмонт и Бейкер провели запрограммированную передачу. Пеленгаторы давали нам ночное положение корабля по меньшей мере раз в полчаса. Калверт и Ханслет находились в Дублине и выжидали.

— Ах да! — перебила она его. — Мистер Ханслет. Где же он? Я не видела, чтобы…

— Минутку. «Файркрест» наконец вышел из гавани, но проследовал не за «Нантсвиллом», а туда, куда, по нашим предположениям, должен был подойти похищенный корабль. Добрались до мыса Кинтайр. Там и решили подождать появления «Нантсвилла». Но совершенно неожиданно с юго-запада надвинулся шторм, и «Файркресту» пришлось искать защиты. Когда «Нантсвилл» подошел к мысу Кинтайр, радиосигналы показали, что он движется северным курсом. Предполагалось, что «Нантсвилл» обогнет мыс с западной стороны. Калверт пошел на риск: поплыл на север, к Лох-Файну, а оттуда — по Кринанскому каналу. Ночь он провел в бассейне Кринана, так как шлюзы были закрыты. Правда, Калверт имел полномочия открыть шлюзы, но к ночи ветер достиг десяти баллов, а маленькие суда при западном ветре такой силы Кринан не покидают.

«Нантсвилл» тем временем повернул на запад и к ночи вышел в Атлантический океан. Мы было подумали, что потеряли его; полагали, что знаем, почему он избрал такой курс: чтобы было удобнее бороться с ветром и потому, что не хотел маячить поблизости от архипелага.

За ночь погода немного успокоилась. На рассвете Калверт покинул Кринан, и почти в ту же минуту «Нантсвилл» изменил курс и отправился обратно на восток. Сигналы от Бейкера и Дельмонта приходили с точностью до минуты. Последняя передача состоялась в десять часов двадцать две минуты. После этого — молчание.

Дядюшка Артур сделал паузу, и его сигара пыхнула в темноте. Ему вполне можно было бы наниматься в пароходство работать маяком и тем нажить себе целое состояние. Он заговорил теперь гораздо быстрее, словно о чем-то не очень важном.

— Нам неизвестно, что там у них произошло. Возможно, они выдали себя каким-то неосторожным действием. Но не думаю. Это были слишком хорошие агенты, чтобы совершить грубую ошибку. Можно предположить, что их местопребывание было обнаружено кем-то из членов команды. Но это тоже маловероятно, ибо человек, который случайно наткнулся на Бейкера или Дельмонта, больше в своей жизни ни на кого бы не наткнулся. Калверт считает — и я присоединяюсь к его мнению, — что радист пиратов по несчастливой случайности настроил свой передатчик как раз на ту волну, на которой Бейкер и Дельмонт передавали свои сигналы. Поскольку оба передатчика находились рядом, у него, наверное, чуть не лопнули барабанные перепонки. Ну а следствием этого был трагический исход.

Вычисленный после последнего сообщения курс «Нантсвилла» показывал двадцать два градуса. Предполагаемое место назначения Лох-Хоурон, предположительное время прибытия — заход солнца. Вследствие этого Калверту надо было пройти треть расстояния «Нантсвилла». Но он направился на «Файркресте» не к Лох-Хоурону, потому что был почти уверен, что капитан Имри обнаружит его передатчик и решит, что мы находимся у него на хвосте. Далее, Калверт был убежден, что если «Нантсвилл» продолжит идти своим курсом, то он наверняка расправится с любым кораблем, который повстречается ему поблизости от входа в Лох-Хоурон. Или потопит его, или возьмет на абордаж. Поэтому он свернул и зашел в Торбейскую гавань, а когда «Нантсвилл» достиг входа в Лох-Хоурон, он уже ждал его на резиновой лодке с подвесным мотором и в костюме для подводного плавания. Под покровом ночи он пробрался на борт корабля. Название уже изменили, так же, как и флаг, кроме того, корабль имел на одну, мачту меньше, а внешние надстройки были перекрашены. И тем не менее — «Нантсвилл».

На следующий день Калверт и Ханслет из-за шторма были вынуждены находиться в Торбейской бухте. Но в среду Калверт организовал поисковый полет на вертолете. Он искал или «Нантсвилл», или место, где его могли спрятать. Он допустил ошибку, посчитав, что, вероятнее всего, «Нантсвилл» находится в Лох-Хоуроне, так как капитану Имри известно, что мы знаем о его курсе, и поэтому он не может там оставаться до бесконечности. Если верить карте Шотландии, то озеро Лох-Хоурон — самое непригодное место для того, чтобы спрятать там корабль. Именно поэтому Калверт полагал, что корабль останется в Лох-Хоуроне лишь до тех пор, пока не станет достаточно темно, чтобы незаметно миновать Торбейский зунд, остров Торбей и идти к материку вдоль южного берега. Поэтому он сконцентрировал свое внимание в первую очередь на Торбейском проливе и Торбее. А теперь он считает, что «Нантсвилл» до сих пор находится в Лох-Хоуроне. И мы направляемся туда, чтобы это выяснить. — Снова вспыхнул красный огонек сигары. — Вот так-то, дорогая. И, с вашего позволения, я пойду полежу часок в салоне. Меня молодым не назовешь, приходится отдыхать больше, чем хотелось бы.

Эти слова мне понравились. Меня тоже нельзя было назвать молодым, и сейчас было такое чувство, будто я не спал целую вечность. Насколько мне известно, Дядюшка Артур всегда ложился спать ровно в полночь, и бедняга уже действительно просрочил целых пятнадцать минут. Но тут уж ничего не поделаешь. Моей заветной мечтой было дожить до пенсионного возраста, но для того, чтобы это стало реальностью, надо было в первую очередь ни в коем случае не допускать Дядюшку Артура к штурвалу «Файркреста».

— Но ведь вы еще не все рассказали! — воскликнула Шарлотта. — А мистер Ханслет? И потом вы сказали, что Калверт был на борту «Нантсвилла». Но как же он…

— Существует кое-что, дорогая Шарлотта, о чем вам лучше не знать. Зачем волноваться понапрасну? Предоставьте нам действовать.

— Боюсь, дорогой сэр Артур, что в последнее время вы смотрите на меня не совсем так, как нужно, — сказала она спокойно.

— Не понимаю.

— Видимо, от вас ускользнул тот факт, что я давно не ребенок. И молодой меня тоже не назовешь. Поэтому прошу вас не обращаться со мной, как с подростком. И если вы хотите немного поспать этой ночью…

— Ну хорошо, если вы настаиваете!… Боюсь, что акты насилия происходят не только с одной стороны. Как я вам говорил, Калверт действительно побывал на борту «Нантсвилла» и нашел там обоих агентов: Бейкера и Дельмонта. — Голос сэра Артура теперь был лишен всяких эмоций. — Оба были заколоты ударом сзади. Сегодня вечером убили пилота вертолета. А часом позже — Ханслета. Калверт нашел его с проломленным затылком в машинном отделении «Файркреста».

Сигара сэра Артура вспыхнула по меньшей мере раз пять-шесть, прежде чем Шарлотта заговорила, и в голосе ее слышалась дрожь.

— Это чудовищно! Это настоящие чудовища! — И после продолжительной паузы: — И как только вы можете бороться с такими извергами?

Дядюшка Артур пыхнул еще несколько раз, а потом с заметным высокомерием произнес:

— Я и не собираюсь мериться с ними силами. В конце концов, генералы не участвуют в ближнем бою и не месят окопную грязь. А вот Калверт их одолеет. Спокойной ночи, дорогая.

Он ушел. Я никак ему не ответил. Но знал, что Калверт не сможет их одолеть. Во всяком случае, сейчас.

Калверту нужна была помощь. Имея команду, состоящую из близорукого босса и женщины — причем такой, от которой, когда на нее смотришь, слушаешь или думаешь о ней, в голове начинают звенеть тревожные колокольчики, — Калверт нуждался в помощи. И не просто в помощи, а в быстрой и решительной.

После того как Дядюшка Артур ушел, мы с Шарлоттой вдвоем остались в рулевой рубке. Оба молчали. Но молчание это было дружелюбным. Такое ведь чувствуешь сразу. По крыше рубки барабанил дождь. Было так темно, что темнее, как говорится, не бывает. Полосы тумана стали гуще и многочисленнее. Я мог вести яхту только на малой скорости. Из-за этого терялась подвижность в управлении, а при сильном ветре мне было очень тяжело контролировать курс «Файркреста». Но поскольку у нас имелся автоматический навигатор, все шло прекрасно. Это был надежный штурман, не то что я и тем более Дядюшка Артур.

Внезапно Шарлотта спросила:

— Какие у вас планы на эту ночь?

— Вы действительно ненасытны, когда речь идет об информации. Разве вы не догадываетесь, что Дядюшка Артур… простите, что сэр Артур и я выполняем важное задание. Поэтому сохранение тайны является необходимым условием успеха нашей миссии.

— Теперь вы надо мной смеетесь… и забываете, что я уже посвящена в ваши тайны.

— Очень приятно, что вы уже посвящены, но я совсем не смеюсь. Сегодня ночью я буду вынужден пару раз покинуть корабль и должен иметь для этого под рукой человека, которому смог бы доверить следить за яхтой в мое отсутствие.

— Но у вас же есть сэр Артур.

— Да, у меня есть, как вы очень правильно выразились, сэр Артур. Нет на земле человека, суждения которого я ценил бы выше и перед умом которого преклонялся бы больше. Но в данный момент я с удовольствием обменял бы все мудрости на пару молодых зорких глаз. Вспоминая, что вытворял этот достопочтенный сэр, стоя у штурвала, я неизбежно прихожу к выводу, что его нельзя выпускать, не снабдив табличкой: «Слепой». А вы еще не жалуетесь на глаза?

— Ну, они уже не такие молодые, но думаю, что достаточно зоркие.

— В таком случае, я могу на вас положиться?

— Но я… не умею обращаться с яхтой.

— Вы с сэром Артуром составите блестящий тандем. Я как-то вас видел в главной роли в одном из фильмов о французских моряках, где…

— Все съемки проводились в студии, и у меня был дублер, когда мы выезжали на озеро.

— Сегодня ночью у вас дублера не будет.

Я выглянул в окно рубки.

— И озера тоже. Тут все подлинное. Атлантика в оригинале. Но все, что мне нужно, Шарлотта, — хорошие глаза. Пара надежных глаз, которые будут обозревать окрестности, пока я не вернусь. Вы сможете?

— А разве у меня есть выбор?

— Нет, выбора у вас нет.

— В таком случае, попытаюсь. Вы где хотите сойти?

— На Ойлен Оран и Крейгморе. Это два последних острова на Лох-Хоуроне. Если, конечно, смогу их найти, — добавил я задумчиво.

— На Ойлен Оран и Крейгморе? — Возможно, я и ошибался, но мне показалось, что эти два уэлльских названия, сказанные ею с французским акцентом, прозвучали как-то мелодично и красиво. — Как все бессмысленно! Абсолютно! Вокруг неразбериха, ненависть, жажда денег, убийства — и вдруг два названия, полные одухотворенности и романтики.

— Вы заблуждаетесь, Шарлотта. Все это очень далеко от действительности… — Я сразу понял, что должен себя контролировать, чтобы не играть в унисон с сэром Артуром. — Эти острова буквально дышат каменным отчаянием. Но Ойлен Оран и Крейгмор являются ключом во всей этой авантюре, я в этом уверен.

Она не ответила. Я уставился в ветровое стекло и подумал о том, кто кого скорее увидит: я — Дюб-Скейр или он — меня.

Через несколько минут ее рука легла на мое плечо: она стояла совсем рядом. Рука дрожала. Я не могу сказать точно, что это за духи, но не из дешевых, и я невольно задал вопрос, смогу ли я хоть раз в жизни понять женскую душу: ведь прежде чем убежать от человека, которого она считает своим кумиром, и пуститься в плавание, опасное для жизни, она все-таки не забыла сунуть в свой непромокаемый мешочек флакончик духов. В этом я был уверен, ибо никакие духи на свете не способны сохранить аромат, побывав в водах Торбейской бухты.

— Филипп?

Что ж, это воспринималось на слух гораздо приятнее, чем «мистер Калверт», и я был рад, что в данный момент поблизости нет Дядюшки Артура — его аристократическая натура наверняка бы не выдержала такого обращения. Я ответил:

— Да?

— Я очень сожалею… — Голос звучал искренне, даже чересчур, и мне показалось, что я могу попытаться забыть, что она когда-то была звездой экрана. — Я действительно сожалею о том… о тех словах, которые наговорила вам раньше… И о том, что думала о вас. Что… что вы чудовище… Это все из-за людей, которых вам пришлось убить. Ведь я ничего… ничего не знала ни о Ханслете, ни о Бейкере и Дельмонте, ни о пилоте вертолета. Они были вашими друзьями… Я действительно очень сожалею о том, как вела себя… Действительно сожалею.

Она переигрывала. Кроме того, Шарлотта была так близко от меня, что понадобился бы пинцет, чтобы протолкнуть между нами игральную карту. Да и запах духов! «Эта женщина возбуждает и вызывает головокружение!» — так разрекламировали бы ее газетные писаки. И все время в моей голове звучали тревожные колокольчики, — причем с такой интенсивностью, будто заходились в каком-то дьявольском танце. Я сделал отчаянную попытку отделаться от этого наваждения и попытался думать о более высоких материях.

Она больше ничего не говорила, только сжала мне руку, и я почувствовал себя если не на седьмом небе, то уже и не на земле. Единственный фактор, который не позволил мне до конца потерять уверенность, был стрекочущий шум дизеля. «Файркрест» продвигался вперед, то поднимаясь на волне, то падая в пропасть и вновь осторожно поднимаясь. Я впервые проверил на себе странное поведение вод Гебридского архипелага. Вод и воздуха. Дело в том, что после полуночи чувствовалось заметное повышение температуры. Кроме того, мне нужно было принять соответствующие меры, чтобы ветровое стекло не покрывалось пленкой тумана. Может, с моей стороны это и нечестно. Я хотел выключить автоматическое управление, чтобы найти какое-нибудь занятие, когда она вдруг сказала:

— Наверное, мне лучше спуститься вниз. Вам принести чашечку кофе?

— Если для этого не придется зажигать свет и вы не споткнетесь о Дядюшку Артура… я имею в виду сэра Артура…

— К нему очень подходит прозвище «Дядюшка», — ответила она. Еще раз пожав мою руку, она исчезла.

Странное метеорологическое поведение района Гебридских островов длилось недолго. Постепенно температура моего тела снова пришла в норму, да и меры, принятые мной в отношении ветрового стекла, оказались излишними. А выключить автоматическое управление «Файркреста» я так и не успел. Я быстро подбежал к заднему шкафчику, вынул оттуда костюм для подводного плавания с воздушными баллонами, маску, и принес все это в рубку.

Чтобы приготовить кофе, ей понадобилось двадцать пять минут. На пропановом газе все это можно сделать гораздо быстрее, чем на обычном угольном, и даже если добавить к этому трудности, которые возникают из-за необходимости готовить кофе в темноте, то все равно можно было считать, что мировой рекорд долгого приготовления кофе ею побит. Я услышал звяканье посуды, когда она проносила кофе по салону, и цинично усмехнулся в темноту. Но в следующее мгновение вспомнил о Ханслете, Бейкере, Дельмонте и Уильямсе, и улыбка моя сразу исчезла.

Не улыбался я и тогда, когда той же ночью полз по скалам Ойлен Орана. Я снял костюм для подводного плавания и укрепил большой сигнальный фонарь таким образом, чтобы свет его был направлен точно в сторону моря. Я очень сомневался, достаточно ли тех десяти минут, в течение которых я объяснил Шарлотте и Дядюшке Артуру, как удерживать яхту на одном месте и на одном расстоянии от точки на суше, зафиксированной сигнальным фонарем.

— Держите яхту по компасу на западном направлении, — напутствовал я их перед уходом. — Причем таким образом, чтобы нос все время смотрел в море, против ветра. Если рычаги поставлены на малую скорость, то этого будет достаточно, чтобы удержать судно на одном месте. Если заметите, что начинаете удаляться, сверните на юг, но ни в коем случае не на север! В противном случае вы наткнетесь на скалы Ойлен Орана. Потом сворачивайте на восток на такой же скорости, а потом — под острым углом на север. В итоге вам опять придется свернуть на запад. Там, на южном берегу, вы увидите буруны. Какие бы развороты вы ни делали, не подходите к ним ближе чем на двести ярдов, а когда будете плыть в восточном направлении, то держитесь от них еще дальше.

Они торжественно пообещали мне, что в точности выполнят все инструкции, и, казалось, были даже немного оскорблены, когда заметили на моем лице тень сомнения в их штурманских способностях. Но у меня для этого имелись основания — я не был уверен, что они смогут отличить береговые буруны от пенящихся волн, которые катились на восток, к материку. Придя в отчаяние, я сказал, что укреплю на берегу сигнальный фонарь, на который они могут ориентироваться, и теперь молился за то, чтобы Дядюшка Артур не повел себя так, как капитан одной французской фелюги восемнадцатого столетия, который, заметив сигнал контрабандистов на изрезанном ущельями побережье Корнуолла, направил судно на сушу, приняв сигнальный огонь за путеводную звезду. Вообще-то, Дядюшка Артур был очень аккуратным и добросовестным человеком, но сказать, что море создано для него, — слишком преувеличено.

Постройка была почти пустой. Я осветил ее внутренности карманным фонариком и установил, что сарай Мак-Ихерна был не тем местом, которое я искал. В нем находилась только старая рассохшаяся лодка с мотором, полностью съеденная ржавчиной.

Потом я подошел к дому, в северном оконце которого светился слабый свет. Это в половине-то второго ночи! Я осторожно проскользнул к окну и увидел чистенькую, аккуратно прибранную комнату с побеленными стенами и каменным, покрытым половиками полом. В камине горел огонь. Дональд Мак-Ихерн сидел на плетеном стуле, все такой же небритый и все в той же старой рубашке. Склонив голову, он глядел на догорающий в камине огонь. Впечатление было такое, будто этот застывший взгляд является единственным, что ему осталось в жизни. Я вернулся к двери, нажал ручку и вошел в комнату.

Он услышал шум и обернулся, как обернулся бы человек, который знает, что в мире нет ничего, что могло бы его огорчить. Подняв глаза и увидев пистолет, он взглянул на стену, где поблескивало его охотничье ружье, привстал было и снова медленно опустился на стул. Потом глухо сказал:

— Кто вы, во имя Господа Бога?

— Меня зовут Калверт. Вчера я уже был здесь. — Я стянул с головы резиновую шапку, чтобы он смог вспомнить о моем вчерашнем визите. Потом посмотрел на ружье и кивнул. — Сегодня ружье не понадобится, мистер Мак-Ихерн. К тому же вчера вы забыли снять его с предохранителя.

— Глаз у вас наметанный, — невозмутимо ответил он. — Хочу добавить, что патронов в ружье не было…

— И еще, что позади вас никого не было?

— Не знаю, о чем вы говорите, — усталым голосом сказал он. — Кто вы? И что вам от меня нужно?

— Хочу узнать, почему вчера вы меня приняли таким странным образом? — Я сунул пистолет в карман. — Не очень-то дружелюбно, вам не кажется, мистер Мак-Ихерн?

— Кто же вы все-таки, сэр? — Сегодня он выглядел еще более старым и надломленным.

— Я же сказал: Калверт. А они приказали вам не подпускать близко к дому ни одного гостя, не так ли? — Никакого ответа. — Сегодня вечером я встретил одного из ваших приятелей, вахмистра Макдональда, и задал ему несколько вопросов. Он мне сказал, что вы женаты. Только почему-то я нигде не вижу миссис Мак-Ихерн.

Он немного выпрямился, и его усталые, налитые кровью глаза на мгновение ожили. А потом он снова ушел в себя, и глаза опять потухли.

— Как-то ночью вы выходили на лодке в море, не так ли, мистер Мак-Ихерн? Вам довелось слишком многое увидеть. Эта банда вас поймала и привезла сюда, но потом они забрали вашу жену и сказали, что, если вы хоть словом обмолвитесь кому бы то ни было о том, что видели, вам никогда не видать жены. Живой. Они также сказали, что вы должны оставаться здесь — на случай, если к вам надумают заглянуть знакомые или друзья или, напротив, неизвестные люди. Ну а для полной уверенности, что вы не отправитесь на материк за помощью — хотя я при всем желании не могу себе представить, чтобы вы вели себя так опрометчиво, — они вывели из строя мотор вашей лодки. С помощью мешков, пропитанных соленой водой. Случайный гость наверняка бы не понял, что мотор выведен из строя преднамеренно, а не из-за небрежного к нему отношения.

— Да, да! Именно так все и было! — Он неподвижным взглядом смотрел на огонь. Говорил он шепотом, как человек, напряженно о чем-то думающий и не отдающий себе отчета в том, что при этом рассуждает вслух. — Они забрали жену и испортили лодку. Все свои сбережения я хранил в задней комнате, так они забрали и их. Если бы у меня был миллион, я бы с радостью отдал его, лишь бы они оставили в покое Мэри. Она на пять лет старше… — Казалось, он совсем выбился из сил и замолчал.

— Бог ты мой! На что же вы жили?

— Раз в неделю они привозили мне несколько банок консервов. Немного. И консервированное молоко. Чай у меня еще есть, и к тому же мне иногда удавалось наловить рыбы.

Его лоб внезапно покрылся морщинами, будто до него дошло, что вместе со мной в его дом пришли надежды.

— Кто вы, сэр? Кто? Вы не бандит и не полицейский. Полицейских я узнаю сразу. Они вырезаны из другого дерева. — Казалось, что к нему возвращается жизнь. Неожиданно он пристально посмотрел на меня (это продолжалось целую минуту), и я почувствовал себя неудобно под взглядом этих почти угасших глаз. — Я знаю, кто вы. Правительственный чиновник. Агент тайной британской службы.

Должен признаться, что мысленно я склонился перед этим стариком. Я стоял перед ним без знаков отличия, затянутый до подбородка в костюм для подводного плавания, и тем не менее он меня раскрыл. Это не делало чести нашей тайной службе. Я сразу представил себе, какие слова скажет ему Дядюшка Артур. Он будет угрожать тюрьмой, если старик о нас кому-нибудь хоть одним словом обмолвится. Или пригрозит увольнением. Правда, Дональд Мак-Ихерн не занимал никакой должности, с которой его можно было бы снять, а после жизни на Ойлен Оране даже самая мрачная тюремная камера покажется раем небесным или, по меньшей мере, роскошным «пятизвездочным» отелем. Значит, запугивать его бессмысленно, и впервые в своей жизни я сказал:

— Да, мистер Мак-Ихерн, я — агент тайной службы, и я верну вам вашу жену.

Он медленно кивнул и произнес:

— Вам нужно быть очень храбрым, мистер Калверт. Вы и представить не можете, какие люди вас поджидают.

— Если мне когда-нибудь доведется получить орден, мистер Мак-Ихерн, то, видимо, по ошибке. Перепутают с кем-нибудь. С другой стороны, я довольно хорошо знаю, с кем мне придется бороться. И поверьте мне, мистер Мак-Ихерн, все закончится хорошо. Вы были на войне и знаете, что это такое.

— Вы знаете, что я был на войне? Кто вам сказал?

Я покачал головой.

— Кто мог мне сказать?…

— Благодарю вас, сэр. — Его спина внезапно выпрямилась. — Я был солдатом двадцать два года. Фельдфебель 51-й Высокогорной дивизии.

— Фельдфебель 51-й Высокогорной дивизии, — повторил я. — Есть люди, мистер Мак-Ихерн, и не только шотландцы, которые считают, что нет на свете лучшего подразделения, чем эта дивизия.

— И Дональд Мак-Ихерн не будет оспаривать этого мнения, сэр. — Впервые в его темных глазах появилось нечто вроде улыбки. — А похуже были. Вы очень точно сформулировали свою мысль, мистер Калверт. Мы не убегали от опасности, не теряли надежды и не сдавались противнику. Такое нам незнакомо. — Он внезапно поднялся. — О чем я, собственно, толкую. Я иду с вами, мистер Калверт.

Я тоже поднялся и положил ему руки на плечи.

— Благодарю вас, мистер Мак-Ихерн, но нельзя. Вы достаточно повоевали. Предоставьте теперь это дело нам.

Он молча посмотрел на меня и кивнул. И снова на его лице появилось подобие улыбки.

— Возможно, вы и правы. Я только помешаю такому человеку, как вы. Я понимаю. — Обессиленный, он снова сел в плетеное кресло.

Я направился к двери.

— Спокойной ночи, мистер Мак-Ихерн. Скоро она будет в безопасности.

— Скоро она будет в безопасности, — повторил он. Потом поднял глаза, и я увидел в них слезы. И когда он снова заговорил, в его голосе было удивление: — Знаете, а я ведь почти верю!

— Вы и должны верить. Я лично привезу ее сюда, и мне это доставит больше радости, чем все то, что я когда-либо сделал в жизни. До пятницы, мистер Мак-Ихерн!

— До пятницы? Так скоро? — Он уставился в какую-то точку, которая, казалось, была удалена на биллионы световых лет отсюда, и, видимо, даже не сознавал, что я все еще стою в дверях. Потом он улыбнулся мне открытой улыбкой, и его глаза заискрились. — Мистер Калверт, сегодня ночью я не сомкну глаз, да и завтра тоже.

— Отоспитесь в пятницу, — сказал я, и он сразу отвернулся. Слезы текли по его впалым небритым щекам. Я тихонько прикрыл за собой дверь и оставил его мечтать. В одиночестве.

 

Глава 8

ЧЕТВЕРГ от двух часов до четырех часов тридцати минут утра

Тем временем я перебрался с Ойлен Орана на Крейгмор, но причин улыбаться у меня пока что не было. Во-первых, потому, что оставленный на борту яхты комбинированный штурман, состоящий из Дядюшки Артура и Шарлотты, всякий раз заставлял меня вздрагивать, как только я о нем вспоминал; во-вторых, потому, что северная оконечность Крейгмора выдавалась гораздо дальше в море и была изрезана ущельями больше, чем южное побережье Ойлен Оран; в-третьих, потому, что туман становился все гуще; в-четвертых, потому, что я был совершенно измотан и избит бурунами, которые буквально насаживали меня на рифы, когда я плыл к острову; в-пятых, потому, что я постоянно думал о том, имеется ли хоть один шанс из сотни, что я выполню обещание, данное Дональду Мак-Ихерну. Если подумать поосновательнее, то наверняка нашлись бы и другие, не менее веские причины, которые говорили о том, что улыбаться мне рановато. Но времени на размышления у меня не было. До рассвета нужно провернуть кучу дел.

Ближайшая из двух рыбачьих лодок в маленькой гавани все время играла на волнах, которые накатывали от рифов, и поэтому мне не пришлось беспокоиться по поводу шума, когда я подтягивался, поднимаясь на палубу. Единственное, что мне нужно было, так это помнить про проклятый свет, который шел от сарая до самой лодки. В нем меня могли увидеть из других домов, находящихся на берегу. Но мои заботы по этому поводу были ничтожны по сравнению с благодарностью за то, что он все-таки есть, И даже Дядюшка Артур присоединился ко мне там, в бурном темном море.

Итак, моторная лодка, приблизительно пятидесяти футов в длину, построенная таким образом, что могла подставлять свой лоб любому урагану. Судно находилось в образцовом порядке, на палубе и в других местах не было ничего лишнего. Настоящая добротная рыбачья лодка. Надежды мои начали расти.

Вторая лодка оказалась точной копией первой. Они походили друг на друга вплоть до мельчайших деталей. Было бы неверно утверждать, что сейчас надежда стала во сто крат сильнее, но, как бы то ни было, она поднялась из низин, в которых находилась все последнее время.

Я подплыл к берегу, спрятал принадлежности для подводного плавания чуть выше черты прибоя, к сараю для разделки акул, стараясь держаться в тени. В сарае я обнаружил лебедки, стальные трубы, бочки и целый арсенал всевозможного инструмента. Тут были даже подъемные кранчики и еще кое-какие, на первый взгляд, непонятные, но, несомненно, полезные вещи. Здесь же находились останки акул, издающие такое зловоние, которого я, пожалуй, не знавал за всю свою жизнь. Поэтому мое отступление больше походило на бегство.

В первом доме я ничего не нашел. Я посветил фонариком в разбитые окна. В доме — никого: он выглядел таким заброшенным, словно там полсотни лет никто не бывал. Уильямс говорил, что этот клочок земли оставили еще до первой мировой войны, и в это верилось сразу. Лишь обои выглядели так, словно были наклеены только вчера — необъяснимый феномен западных островов. Какая-нибудь заботливая бабуся — в те дни дедуси в доме пальцем о палец не ударяли — купила по случаю обоев по пятнадцать центов за фут, и пятьдесят лет спустя они выглядели такими же новыми, как в тот день, когда их наклеили.

Второй дом оказался таким же заброшенным.

В третьем, который далее всего отстоял от сарая, жили рыбаки. Выбор их был вполне объясним. По возможности дальше от вонючего сарая! Если бы спросили у меня, я бы им посоветовал поставить палатку еще дальше — на другом конце острова. Но, возможно, это моя личная, субъективная реакция. Возможно, смрад сарая был для рыбаков приблизительно тем же самым, что и жидкие аммиачные удобрения для швейцарских крестьян. Символом успеха и благополучия! По моему разумению, за успех можно платить дорогой ценой.

Я осторожно открыл смазанную акульим жиром дверь и, войдя, снова включил фонарик. В этой передней бабушка не нашла бы для себя ничего интересного, но дедушка с удовольствием бы здесь уселся и стал терпеливо ждать, пока его борода полностью не поседеет. И ни разу не вышел бы в море! С одной стороны вдоль стены стояли полки, полностью заставленные снедью и десятком ящиков виски. Кроме этого — целая гора ящиков с пивом. «Австралийским», — сказал тогда Уильямс, а ему можно верить.

Три другие стены, на которых не осталось ни клочка обоев, были предоставлены различным течениям живописи. Тут не доминировал один какой-то стиль, зато впечатляло разнообразие красок, какого не найдешь даже в крупных музеях и картинных галереях. Должен признаться, что тут преобладали мужские пристрастия.

Я обошел мебель, изготовленную отнюдь не искусным мастером, и открыл дверь, ведущую внутрь дома. За передней находился коридорчик, из которого шли пять дверей — две по правую руку и три — по левую. Я решил, что шеф бригады, по всей вероятности, занимает самую большую комнату, и осторожно открыл дверь.

В свете карманного фонарика я увидел до удивления хорошо обставленную комнату. Красивый ковер, тяжелые занавеси, несколько массивных кресел, дубовый спальный гарнитур, двуспальная кровать и книжная полка. Над кроватью электрическая лампочка с абажуром. Эти дикие австралийцы, видимо, придавали большое значение домашнему уюту. Рядом с дверью находился выключатель. Я нажал его, и вспыхнул свет.

В постели лежал только один человек, но он полностью заполнял собой всю кровать. Довольно трудно определить рост лежащего, но могу сказать с уверенностью, что если бы этот мужчина выпрямился, то он, без сомнения, получил бы сотрясение мозга. Он лежал, повернувшись ко мне, но тем не менее я мог увидеть не многое, потому что густые пряди темных волос закрывали лицо. Кроме того, у него была роскошная черная борода — таких я еще не видывал. Человек крепко спал.

Я подошел к нему и довольно сильно ткнул в ребра рукояткой пистолета. Это ерунда для человека такой комплекции.

— Просыпайтесь, — сказал я при этом.

Он проснулся. Я деликатно отступил от кровати. Он потер глаза волосатой рукой, оперся о кровать и сел. Меня бы не удивило, если бы на нем оказалась медвежья шкура, но он был в пижаме, которая свидетельствовала о вкусе и очень мне понравилась.

Почтенные граждане, которых в ночной час будят незнакомцы с пистолетами, реагируют на это самым различным образом. Начиная от страха и ужаса и кончая слепой яростью. Бородач повел себя иначе. Он уставился на меня из-под своих густых, свисающих темных бровей, и выражение его глаз напомнило мне о глазах бенгальского тигра, готовящегося к прыжку. Я отступил еще и сказал:

— Не делайте глупостей.

— Уберите-ка пистолет, Сын Солнца, — ответил он. Громоподобный голос, казалось, исходил из глубин Карлсбадского источника. — Уберите. Иначе мне придется встать, чтобы надавать вам по шее и отнять его.

— Ну и условия, — сказал я обиженно и вежливо добавил: — А если уберу, тоже надаете по шее?

На какое-то мгновение он задумался, а потом покачал головой. Протянув руку к столику, он взял большую черную сигару и закурил. Причем ни на секунду не спуская с меня глаз. В комнате сразу завоняло. И так как считается невежливым бежать и открывать окно без разрешения хозяина, я удержался и перестал удивляться тому, как он может переносить стоящий в сарае для разделки акульих туш запашок! Если сравнить его сигару с сигарой Дядюшки Артура, то последняя показалась бы теперь благоуханнее духов Шарлотты.

— Прошу извинить за беспокойство. Вы — Тим Хатчинсон?

— Точно. А кто ты, Сын Солнца?

— Филипп Калверт. Я хотел бы воспользоваться вашим передатчиком, чтобы связаться с Лондоном. Кроме того, мне нужна помощь. И вы даже представить себе не можете, как срочно она нужна. Если вы мне не поможете, то погибнут люди и несколько миллионов фунтов золота и драгоценностей.

Он проследил за тем, как одно из его особенно вонючих облаков поднялось к потолку, а потом снова устремил на меня свой взгляд.

— Вы из породы шутников, Сын Солнца?

— Слушай, ты, черная обезьяна, мне не до шуток! И поскольку речь зашла о прозвищах, то прошу перестать называть меня Сыном Солнца, Тимони!

Он подался вперед. Его глубоко сидящие, черные угольки-глаза были не такими уж дружелюбными, как мне хотелось. А потом его тело затряслось от смеха.

— Туше, как имела обыкновение говорить моя воспитательница-француженка. Может быть, вы действительно не шутите. Кто вы, Калверт?

Снова я встал перед альтернативой. Этот человек поможет мне только в том случае, если я скажу правду. А мне очень бы пригодилась помощь такого человека. И второй раз за эту ночь, и второй раз за свою жизнь я сказал:

— Я — агент британской тайной службы. — В этот момент я был рад, что Дядюшка Артур далеко отсюда боролся в бурном море за свою жизнь. Его кровяное давление и без того было выше нормы, а то, что я сделал сейчас, могло спокойно довести его до инфаркта.

Австралиец какое-то время размышлял над моими словами, а потом проговорил:

— Из тайной службы… Наверное, вы действительно оттуда или… или из сумасшедшего дома. Ведь в этом не признаются.

— Я вынужден. Все равно это стало бы понятно после того, как я расскажу то, что должен.

— Сейчас я оденусь и через две минуты, самое большее, буду в передней. А вы тем временем выпейте виски. — Борода задрожала, и я предположил, что Хатчинсон ухмыльнулся. — Вы найдете его там в достаточном количестве.

Я вышел и выпил виски, после чего успел осмотреть картинную галерею острова Крейгмор. Я был занят этим делом, когда появился Тим Хатчинсон. Он был одет во все черное. Штаны, куртка, дождевик и высокие сапоги. Да, размер кровати ввел меня в заблуждение. Ему было, наверное, лет двенадцать, когда его рост достиг шести футов шести дюймов. Он взглянул на картины и ухмыльнулся.

— Кто бы мог подумать! — сказал он. — Гуггенхейм и Крейгмор — центры культуры. Вы не считаете, что вон та, с кольцами в ушах, имеет на себе до неприличия много одежды?

— Вы, без сомнения, разграбили крупнейшие картинные галереи мира, — сказал я покорно.

— Я не знаток. Ренуар и Матисс — эти люди мне нравятся. — Это было настолько невероятно, что, наверное, так и было… — Мне показалось, что вы спешили. Я предлагаю опустить в рассказе все несущественное.

Я опустил. Но, в отличие от Шарлотты и Макдональда, Хатчинсон узнал не просто правду, но полную правду.

— Черт возьми! Это — самая грязная история, которую я когда-либо слышал! И самое главное, все это происходит здесь, под нашим носом. — Временами было трудно определить — австралиец Хатчинсон или американец. Позднее я узнал, что он несколько лет охотился на тунца во Флориде. — Значит, это вы летали сегодня днем на «стрекозе». Должно быть, вы провели чертовски неприятный день. Прошу извинить меня за Сына Солнца. Это следствие моего плохого настроения. Чего вы хотите, Калверт?

Я сказал, что мне нужно: его личную поддержку этой ночью и команду и суда на ближайшие сутки. А также немедленно воспользоваться радиопередатчиком. Он кивнул.

— Можете на нас рассчитывать. Я скажу мальчикам, и вы можете сейчас же садиться за передатчик.

— Я бы предпочел в первую очередь отправиться на борт нашей яхты, — сказал я, — и оставить вас там. А потом я вернусь и воспользуюсь передатчиком.

— Кажется, вы не очень-то доверяете своей команде?

— Я каждую секунду жду, что в дверях вашего дома появится нос «Файркреста».

— У меня найдется вариант получше. Я подниму парочку моих ребят, мы сядем на «Фармейн» — это моторная лодка, которая ближе всего к сараю, — и направимся к «Файркресту». Я взойду на борт, а вы станете курсировать на «Фармейне» поблизости, пока не передадите сообщение в Лондон. Потом вернетесь на борт яхты, а мои мальчики отведут моторную лодку обратно.

Я вспомнил о бушующих белых бурунах за пределами так называемой гавани и сказал:

— А не опасно выходить в такую ночь на моторной лодке?

— А чем эта ночь хуже остальных? Хорошая, прохладная. Вам трудно было бы дождаться более подходящей. Все это пустяки. Я видел своих ребятишек, когда они выходили ночью в настоящую бурю, да еще в декабре.

— И что за несчастье заставило вас это сделать?

— Должен признаться, причина была веская. — Он ухмыльнулся. — Наши запасы подошли к концу, а ребята хотели успеть в Торбей до закрытия пивнушек. Ну, поехали, Калверт.

Я ничего не сказал. Но сознание того, что Хатчинсон будет рядом, очень успокаивало. Тим повернулся в сторону коридора, но тут же в нерешительности остановился.

— Двое из моих ребят женаты. И вот я спрашиваю себя…

— Им не грозит опасность. Кроме того, им хорошо заплатят.

— Только не надо портить с нами отношения, Калверт. — Его глубокий раскатистый голос мог звучать и очень мягко. — За такую работу мы денег не берем.

— А платить будем не мы, — сказал я устало. У меня и так было достаточно людей, с которыми мне приходилось тяжело, и я не хотел, чтобы к ним добавился Тим Хатчинсон. — Страховыми обществами за это дело назначена награда. И в моей компетенции предложить вам половину суммы.

— Ну, это совсем другое дело. Для меня всегда радостно получить деньги со страховых обществ. У них их куры не клюют. Но только не половину, Калверт. Не половину. Ведь вы уже сделали гораздо больше. Двадцать пять процентов!

— Половину. Другая половина пойдет на то, чтобы возместить ущерб и убытки людям, которые пострадали в этой истории. Например, на Ойлен Оран живут двое пожилых людей, которые после этого смогут провести остаток жизни более зажиточными, чем им когда-нибудь мечталось.

— А вы не получите ничего?

— Почему же? Свое жалованье, о размерах которого я бы предпочел не распространяться. Чиновникам не положено получать награды.

— Уж не хотите ли вы сказать, что за такую работу получаете жалкое жалованье? Ведь вам постоянно грозит опасность — вас бьют, в вас стреляют, вы каждую минуту рискуете утонуть в холодней воде, кроме того, на вашу жизнь наверняка не раз покушались и будут это делать впредь. Я начинаю сомневаться, нормальный ли вы человек, Калверт? И можно ли вас спасти? Ради чего, черт возьми, вы все это делаете?

— Вопрос не очень оригинальный. Я сам задаю его себе двадцать раз в день. А в последнее время даже больше. Пора отправляться.

— Я разбужу мальчиков. Они с ума сойдут от радости, когда узнают о золотых часах, которые их ждут, и вообще обо всем, что они смогут получить от страховых компаний. Часы обязательно должны быть с гравировкой, на этом мы настоим.

— Награда выдается наличными, а не ценными вещами и будет зависеть от того, сколько украденного золота будет найдено. Мы почти уверены, что груз «Нантсвилла» нам удастся вернуть целиком. Награда определена в десять процентов с похищенного и найденного. Значит, вы получите пять процентов. Минимум составит четыреста, максимум — восемьсот пятьдесят. Я имею в виду восемьсот пятьдесят тысяч фунтов.

— Повторите-ка, повторите-ка еще раз… — У Тима Хатчинсона был такой вид, словно на него упала лондонская телевизионная башня. Я повторил, и еще некоторое время казалось, будто ему на голову свалился телеграфный столб. Потом он осторожно сказал:

— При такой награде можно рассчитывать на какую угодно помощь. Не говорите больше ни слова и не вздумайте давать объявление об этом в газете. Вы нашли своего человека. Его зовут Тим Хатчинсон.

Без сомнения, Тим был именно тем человеком, в котором я нуждался. Да еще в темную ночь, когда идет проливной дождь, когда туман становится гуще и гуще и практически невозможно — по крайней мере для меня — отличить обычные буруны от волн, которые с пеной ударялись в рифы. Тим Хатчинсон был моим человеком, и награда в полмиллиона была не слишком большой за такую помощь.

Он был одним из тех немногих, которые родились на море и для которых оно стало родной стихией. А если добавить еще и двадцать лет практики — причем во всевозможных условиях, — то станет понятно, каким специалистом был Тим Хатчинсон. Его знания были неизмеримо выше знаний многих хороших специалистов. Даже среди профессиональных рыбаков немного нашлось бы таких.

Его огромные руки почти не прикасались к рулю! Он обладал зрением совы и ушами, которые безошибочно определяли, идут ли волны в открытое море, на рифы или на сушу. Он мог оценить величину и направление бурунов, которые появлялись из темноты и тумана, и соответственно им менять скорость судна. В него словно вмонтировали компьютер, который мгновенно учитывал силу ветра, прилив и отлив, течения, скорость яхты, и это позволяло ему в любой момент до точности знать, где мы находимся. Я был готов поклясться, что он чуял сушу носом, в то время как мы чувствовали лишь дым сигары, которая была его неотъемлемой частью. Достаточно было простоять с ним рядом минут десять, чтобы понять, что сам ты ни черта не понимаешь в навигации, и сознание этого факта было малоприятно.

Он провел «Фармейн» между Сциллой и Харибдой на полной скорости и вывел ее через опасный проход в открытое море. Рифы, вокруг которых пенилась и кипела вода, появлялись с обеих сторон в одном-двух ярдах от катера, но Тим, казалось, их не замечал. Во всяком случае, не провожал взглядом. Оба «мальчика», два широкоплечих великана, не менее шести футов каждый, всю дорогу усиленно зевали. Тим увидел «Файркрест» за сотню ярдов до того, как я начал смутно выделять его в ночной тьме, и подвел катер к яхте так аккуратно и осторожно, как я не смог бы среди бела дня остановить автомашину у тротуара. Даже в том случае, если бы был в форме. Я тихо взошел на борт «Файркреста», чем привел в ужас Дядюшку Артура и Шарлотту, которые не услышали при нашем прибытии ни малейшего шума. Я объяснил ситуацию, представил им Хатчинсона и отправился в обратный путь. Минут через пятнадцать после передачи сообщения в Лондон, я уже снова был на борту «Файркреста».

За это время Тим Хатчинсон и Дядюшка Артур успели по-настоящему подружиться. Бородатый гигант из Австралии был максимально вежлив и предупредителен. В каждой фразе он величал Дядюшку Артура «адмиралом», и последний был очень рад видеть рыбака на борту яхты, чувствуя себя рядом с ним гораздо спокойнее. Я знал, что этот факт в какой-то мере дискредитирует мои знания по навигации в дальнейшем.

— Куда мы теперь отправимся? — спросила Шарлотта Скурас. Я был немного огорчен тем, что она так же, как и Дядюшка Артур, с появлением на борту Тима Хатчинсона явно чувствовала себя гораздо увереннее.

— На Дюб-Скейр, чтобы нанести визит лорду Кирксайду и его очаровательной дочери.

— На Дюб-Скейр? — Казалось, это ее очень удивило. — Вы сказали, что загадку следует искать на Ойлен Оран и Крейгморе?

— Да, я это говорил. Но Ойлен Оран и Крейгмор могут дать ответы только на первые вопросы. Но конец пути находится там, где начинается радуга — на Дюб-Скейре.

— Вы говорите загадками, — нетерпеливо возразила она.

— А для меня их нет, — весело заметил Хатчинсон. — Конец радуги, мадам, это то место, где находится горшок с золотом.

— В настоящий момент я был бы рад и горшку горячего кофе, — сказал я. — Кофе для четверых, и я приготовлю его своими собственными руками.

— Я думаю, мне лучше лечь спать, — сказала Шарлотта. — Я чувствую себя такой усталой!

— Я же пил ваш кофе, — сказал я с угрозой, — значит, теперь вы должны выпить мой. Как говорится, око за око.

— Если только вы не долго будете его готовить.

Пришлось поспешить. Я приготовил четыре чашки кофе за ноль минут ноль секунд. Крепкую смесь из растворимого кофе, молока и сахара. А в одну чашку добавил еще кое-что. Никто не пожаловался, Хатчинсон выпил свою чашку и сказал:

— Я, собственно, не вижу причин, почему бы вам троим не отдохнуть. Разве что вы не очень доверяете мне в искусстве вождения…

Никто не выразил сомнения в том, что он умеет хорошо водить судно, и Шарлотта Скурас исчезла первая. Она еще раз сказала, что устала, и я в этом не сомневался. Мы с Дядюшкой Артуром отправились следом за ней. Тим Хатчинсон обещал позвать меня, когда яхта подойдет к западной стороне Дюб-Скейра. Дядюшка Артур закутался в одеяло и устроился на кушетке в салоне, а я отправился в свою каюту.

Но пролежал я минуты три, а потом поднялся, взял трехгранный ключ и, тихо выйдя из каюты, постучал к Шарлотте. Ответа не последовало. Тогда я открыл и закрыл за собой дверь и зажег свет.

Она действительно спала. И была далеко-далеко, где-то в миллионе миль отсюда. Она даже не смогла добраться до кровати, а лежала прямо на ковре, полностью одетая. Я поднял ее, положил на кровать и укрыл одеялом. Потом приподнял рукав и еще раз исследовал кровоподтек, оставленный веревкой.

Каюта была не очень большой, и поэтому понадобилась всего минута, чтобы отыскать то, что мне нужно.

На сей раз я сошел с «Файркреста» без проклятого костюма для подводного плавания. Это радовало.

Каким образом Тиму Хатчинсону удалось в дождливую и туманную ночь найти старый каменный пирс, выходило за пределы моего понимания. Я бы ни о чем не догадался, если бы он позднее мне об этом не рассказал. Тим послал меня на нос с лампой в руке, хотя мне казалось, что он мог найти пирс только с помощью радара. Потом рыбак поставил машину на задний ход, подвел яхту на два фута к пирсу и стал ждать, пока я не улучу подходящий момент и не спрыгну на пирс. Затем он сразу дал полный задний и исчез в темном тумане. Я попытался представить, как бы Дядюшка Артур оценил ситуацию, но фантазия моя отказалась мне помогать. Слава Богу, что в этот момент Дядюшка Артур спал сном праведника и видел сон о том, что лежит в своей кровати в лондонском Вест-энде.

Путь от пирса до находящегося, над ним плато оказался крутым и каменистым, и, по моему мнению, очень непредусмотрительным было то, что со стороны моря не сделали перил. Хотя у меня с собой было только самое необходимое: карманный фонарик, пистолет и канат, если, конечно, не считать собственного тела (я не имел намерений совершать головокружительные трюки, подобно Дугласу Фербенксу, карабкаясь по стенам замка Дюб-Скейр, но я по опыту знал, что канат является важным предметом, когда отправляешься на остров с крутыми каменистыми склонами), добравшись до вершины, я все же тяжело дышал.

Далее я отправился не в сторону замка, а в северном направлении, вдоль поросшей травой полосы, которая вела к утесу на северной оконечности острова. Именно отсюда старший сын лорда Кирксайда и его будущий зять поднялись на своем самолете, а потом бесследно исчезли. Над этой полосой я пролетал вместе с Уильямсом менее двенадцати часов назад, после разговора с лордом Кирксайдом и его дочерью. Это была полоса, на северном конце которой, как мне показалось, я что-то увидел и теперь хотел в этом удостовериться.

Земля оказалась мягкой и ровной, и я быстро продвигался вперед, обходясь без света. Вблизи замка я не решался пользоваться фонарем. То, что кругом царила тьма, еще ни о чем не говорило. Не было гарантии того, что покинутые Богом не выставили постоянного караула.

Внезапно я споткнулся обо что-то теплое и мягкое и упал на землю.

Мои нервы были уже не те, что двое суток назад, соответственной оказалась и реакция. В руке сразу появился нож: я хотел расправиться с «ним» до того, как он поднимется на… свои четыре ноги. От него исходил запах, немного напоминавший тот, который исходил из сарая Тима Хатчинсона. Интересно, сможет ли мне кто-нибудь объяснить, почему горный козел издает такой запах, хотя питается исключительно хлорофиллом, Я сказал моему четвероногому другу несколько ласковых слов, и, судя по всему, они возымели на него действие, ибо он не стал пытаться забодать меня. Я направился дальше.

«Такие прозаические встречи, — кисло констатировал я, — никогда не происходят с киногероями Эролла Флинна». Более того, уж если Эролл Флинн имел бы при себе карманный фонарик, то он у него никогда не разбился бы, а если бы у него была свеча, то она продолжала бы гореть, пока ему нужно. Совершенно иная участь постигла мой фонарик. Он был из плексигласа, с резиновым кожухом и, разумеется, вышел из строя. Тогда я вытащил другой фонарик, величиной с карандаш, и попытался его проверить под курткой. Но предосторожности были излишними: даже светлячок посмеялся бы над этим фонариком. Я сунул его в карман и двинулся дальше.

Не зная точно, насколько близко подошел к опасному утесу, я лег на землю и дальше пополз на четвереньках. Минут через пять я добрался до края и почти сразу же нашел то, что искал. Метка была около двух футов длиной и около трети фута шириной. Следы оказались не очень свежими. Кое-где уже опять пробивалась трава. По времени все совпадало. Это был след от корпуса самолета, стартовавшего без людей. Он не набрал достаточной скорости, чтобы подняться в воздух, и сорвался с утеса, оставив перед своим падением эту метку. Только это мне и нужно было проверить. Точнее, этот факт, поврежденное дно судна оксфордской экспедиции и темные круги под голубыми глазами Сью Кирксайд. Сомнений не осталось.

Внезапно позади я услышал какой-то шорох. Из-за положения, в каком я сейчас находился, меня мог сбросить с утеса даже пятилетний ребенок. Но, может быть, за мной пожаловал мой четвероногий друг, который решил отомстить за то, что я нарушил его покой? Я быстро перевернулся, держа в руке пистолет и фонарик. Это действительно был козел. Его желтые глаза светились в темноте жутким светом. Но впечатление было обманчивым. Его пригнала сюда только тяга к компании. Или любопытство. Я медленно отполз от края, чтобы он ненароком меня не столкнул, потом легонько погладил его и ретировался. Если так будет продолжаться дальше, то меня этой ночью хватит удар.

Тем временем дождь перестал, да и ветер основательно поутих. Зато туман стал еще гуще. Он буквально окутывал все, так что я не мог видеть дальше собственного носа. Подумал, что стал бы делать Хатчинсон в такую погоду, но постарался побыстрее избавиться от этой мысли. У меня не оставалось сомнений, что свою работу он знал лучше, чем я свою. Я встал так, чтобы ветер дул мне справа, и отправился к замку. Под прорезиненным дождевиком мой последний костюм был совершенно изгажен. Министерство получит большой счет из химчистки.

Двигался я как слепой и чуть было не ударился, головой о стену замка, лишь в последнее мгновение заметив ее. Я понятия не имел, с какой стороны находится вход — справа или слева. Знал только, что эта сторона замка должна смотреть в глубь острова. Чтобы сориентироваться, я направился влево и уже через десять футов обнаружил, что стена сворачивает под прямым углом. Это означало, что я находился на восточной стороне дома. Я начал ощупью пробираться вправо.

Хорошо, что я оказался именно на левой стороне. Если бы я приблизился к замку справа или ветер дул в другом направлении, я не смог бы учуять табачный дым. Табак был не такой вонючий, как в сигарах Дядюшки Артура, а по сравнению с сигарами Тима Хатчинсона его можно было назвать даже приятным, но тем не менее он чувствовался. У ворот кто-то курил сигарету. Я давно пришел к заключению, что приказ, запрещающий курить на посту, придуман неглупым человеком. С таким постовым мне было легко. Меня не учили, как нужно обращаться с горными козлами на краю пропасти, но как бесшумно убрать часового, меня натаскали.

Я взял пистолет за ствол и бесшумно заскользил вперед. И действительно, человек стоял, прислонившись к воротам, — я скорее ощущал, чем видел его контуры, но благодаря огоньку сигареты четко определил его позицию. Я выждал, когда он поднес сигарету ко рту в третий раз и она затлела ярче, что ослабило его способность видеть в темноте, и, сделав шаг вперед, изо всей силы ударил рукояткой револьвера в то место, где, согласно точному математическому расчету, должен находиться затылок нормального человека.

Он начал падать в мою сторону. Я подхватил его, и в этот момент что-то больно ударило меня в ребра. Я позволил ему упасть и удалил предмет, запутавшийся в моем дождевике. Им оказался штык с весьма неприятным острием. К штыку примыкал «энфилд-303». Настоящее военное ружье. Это было больше, чем рядовая мера предосторожности. Наши «друзья» явно стали осторожничать, а у меня не было возможности даже выяснить, как много они знали. Время заканчивалось — как для них, так и для меня. Через пару часов начнет светать.

Я взял ружье и осторожно направился к обрыву, тыкая в землю штыком. Постепенно я так наловчился, что перестал даже спотыкаться. Имея в руках ружье со штыком, можно ощупать землю в шести ярдах от себя и даже точно отметить место, где начинается вечность. Я добрался до конца утеса и пошел обратно, повернув ружье таким образом, чтобы оно оставляло после себя в мягком грунте два параллельных следа, которые оканчивались у конца утеса. Потом я вытер приклад и положил ружье на землю. Когда забрезжит рассвет и караул сменят, то они, надеялся я, сделают правильные выводы.

Часового я ударил не так сильно, как задумывал, так что, когда я вернулся, он уже начал шевелиться и тихо постанывал. Это было даже к лучшему, так как в противном случае мне пришлось бы его нести, а я сейчас был просто не в состоянии это сделать. Я сунул ему в рот платок, и стон прекратился. Конечно, это было не по-джентльменски, ибо человек, страдающий насморком или у которого нос полон полипов, может задохнуться от этого минуты через четыре. Но у меня не было времени водить его к лору. Речь шла о его либо о моем здоровье.

За две минуты мне удалось поставить его на ноги. Он не пытался убежать или оказать сопротивление, так как к этому времени его ноги были опутаны короткой веревкой, а руки связаны за спиной. После этого я ткнул ему в затылок дулом пистолета и сказал, чтобы он двигался вперед. Он повиновался. Метров приблизительно через двести, в конце дороги, я свернул на обочину и, связав ему ноги с руками, оставил лежать. Судя по всему, дышал он без особых трудностей.

Часовых больше не было, во всяком случае — у главных ворот. Я прошел по пустынному двору и подошел к главной двери. Она оказалась не закрыта. Я вошел и тут же проклял себя за то, что не догадался пошарить в карманах у часового — не исключено, что у него имелся фонарик. Должно быть, в холле занавеси были задернуты, так как темнота царила полнейшая. И потому опасность наткнуться на какое-нибудь рыцарское снаряжение и с грохотом опрокинуть его была очень велика. Я вытащил крошечный фонарик, но светлячок оказал бы мне в этом деле большую услугу. Даже поднеся фонарик к своим карманным часам, я не мог различить циферблат.

Вчера с воздуха я обратил внимание, что замок построен с симметричной строгостью правильного четырехугольника, с открытой четвертой стороной. Следовало предположение, что поскольку главный вход находится точно в центре развернутого в сторону моря флигеля, то лестница будет находиться прямо напротив. Также можно предположить, что в холле вряд ли поставят рыцарские доспехи или мечи со щитами.

Так оно и оказалось. Сперва я преодолел десять плоских ступенек, затем лестница раздвоилась. Я выбрал правую сторону, откуда светил слабый луч. Шесть ступенек, поворот направо, еще восемь ступенек, и я очутился в коридоре. Преодолеть двадцать четыре ступеньки и не издать ни малейшего звука! Я мысленно благословил архитектора, который в качестве строительного материала для лестницы выбрал мрамор.

Свет был теперь заметно сильнее. Я последовал в его направлении и вскоре добрался до двери, которая оказалась приоткрыта примерно на дюйм. Вот что я смог разглядеть: часть шкафа, кусок ковра, кончик кровати и грязный сапог. Из комнаты, словно шум далекой фабрики, доносилось храпение. Я толкнул дверь и вошел.

Я пришел в замок, чтобы отыскать лорда Кирксайда, но каким бы он ни был оригиналом, ясно, что на кровать в сапогах, штанах и спортивной шапочке он бы не лег. Ружье, которое этот человек положил рядом с собой, я тоже никак не мог отнести к атрибутам сна старого лорда. Лицо было закрыто шапочкой до самого носа. На ночном столике лежал фонарик, а наполовину пустая бутылка виски довершала картину. Стакана просто не было. То немногое, что я увидел, заставило меня прийти к выводу, что речь идет об одном из тех приятелей, примитивные радости жизни которых еще не испорчены современной цивилизацией. Это был верный страж, который в суровую шотландскую ночь подготовился к тяжелому дежурству со всей ответственностью. Правда, вряд ли он своевременно пришел бы на смену, так как на земле не было такой силы, которая смогла бы его разбудить. Судя по его виду, без посторонней помощи он вряд ли проснется раньше полудня.

Правда, не исключалась возможность, что он себя сам разбудит, ибо первобытные звуки были так громки, что могли разбудить и мертвого. Мне показалось, что он относится к той категории людей, которые, просыпаясь, первым делом хватаются за бутылку. Поэтому я откупорил виски и опустил туда полдюжины таблеток, которыми снабдил меня аптекарь из Торбея. Потом я снова закрыл бутылку, взял себе его фонарик и ушел.

Следующая дверь привела в ванную комнату. Грязный умывальник, зеркало, забрызганное водой, две кисточки с засохшей пеной, стаканчик, крышка которого лежала рядом, на полу — два полотенца, которые, видимо, когда-то были белыми. Сама ванна оказалась абсолютно чистой. Судя по всему, именно здесь часовые освежались после сна.

Очередное помещение было таким же грязным и находилось в таком же беспорядке, как и спальня часового. Видимо, эта комната принадлежала человеку, которого я уложил спать прямо на землю.

Я пошел дальше — к комнате, которая располагалась в центре. Собственно, она должна была принадлежать лорду Кирксайду. Так и оказалось, только в комнате его не было. Чтобы понять это, достаточно было заглянуть в шкаф. Кровать лорда оставалась нетронутой.

Следующая комната — ванная лорда Кирксайда. Тут часовые бы смутились. Почти антисептическая чистота явно указывала на ее принадлежность аристократу. На стене висела аптечка. Я достал лейкопластырь и заклеил фонарик, чтобы он выпускал один тоненький луч. Остатки пластыря я сунул себе в карман.

Следующая дверь оказалась запертой, но замки — тех времен, когда строился сам Дюб-Скейр, — не стали для меня проблемой. Я вынул из кармана самую лучшую отмычку в мире — продолговатый кусочек твердого целлулоида, — просунул ее в щель на уровне задвижки и, оттянув дверь в сторону петель, начал двигать ее туда-сюда. Повторив процедуру два-три раза, я остановился и прислушался. Дело в том, что эти шумы могли разбудить часового. И уж тем более человека, находящегося в этой комнате. Но я не услышал шорохов ни изнутри, ни со стороны коридора.

Я немного приоткрыл дверь и затаил дыхание. В комнате горел свет. Поменяв карманный фонарик на пистолет, я опустился на колени, нагнулся и резко распахнул дверь. В следующий момент я уже стоял на ногах. Сьюзен Кирксайд, правда, не храпела, но тем не менее спала таким же глубоким сном, как и человек, которого я только что видел. Ее волосы были подобраны голубой шелковой лентой. Такие лица не часто увидишь на улице средь бела дня. Как сказал лорд, ей был двадцать один год, но сейчас можно было дать не больше семнадцати. Иллюстрированная газета, которую она читала перед сном, выскользнула из ее рук и валялась на полу. На ночном столике стоял стакан с водой и лежали снотворные таблетки, которые можно получить без рецепта. Видимо, не так-то легко найти забвение в замке Дюб-Скейр, и я не сомневался, что Сьюзен Кирксайд оно давалось труднее, чем другим.

С крючка, находящегося рядом с умывальником в углу комнаты, я снял полотенце и отер им основную грязь с лица, а потом немного привел в порядок волосы и проверил в зеркале, смогу ли я дружески и в то же время самоуверенно улыбнуться. Выглядел я в этот момент как человек, за которым гоняется полиция всего мира.

Мне понадобилось почти две минуты, чтобы разбудить ее. Для того, чтобы она пришла в себя окончательно, понадобилось еще какое-то время, и это обстоятельство, видимо, оказалось мне на руку: девушка не закричала. Все-таки у нее была возможность привыкнуть к факту, что в ее комнате среди ночи находится незнакомый мужчина. К тому же я изобразил дружелюбную улыбку — причем так при этом старался, что заломило скулы. Но я не был уверен, что это помогло.

— Кто вы? Кто? — Голос дрожал, а полусонные глаза раскрылись так, что, казалось, готовы были выскочить из орбит. — Не дотрагивайтесь до меня! Не вздумайте что-либо сделать… Иначе я закричу… Я позову на помощь…

— Я не собираюсь до вас дотрагиваться, Сью Кирксайд. Кроме того, сперва подумайте, помогут ли ваши крики. Советую не орать и быть послушной девочкой. Говорите шепотом. Думаю, что вести себя каким-либо другим образом неразумно. Вы согласны со мной?

Несколько секунд она смотрела на меня застывшим взглядом, губы ее шевелились, словно собирались что-то сказать, но постепенно страх стал проходить. Она внезапно села в постели и сказала:

— Вы — мистер Джонсон. Человек из вертолета.

— Вы должны быть немного повнимательнее, — ответил я с упреком. — В таком виде вас бы арестовали даже в «Фоли Бержер». — Свободная рука быстро схватила одеяло и натянула его до самого подбородка. Я тем временем продолжал: — Зовут меня Калверт, и я работаю на государство. Я ваш друг, в котором, как мне кажется, вы и ваш старик отец нуждаетесь, не так ли, Сьюзен?… Я имею в виду лорда Кирксайда…

— Что вы от меня хотите? — прошептала она. — Что вы вообще здесь делаете?

— Я нахожусь здесь, чтобы избавить вас от бед, — сказал я. — Кроме того, я пришел, чтобы получить приглашение на вашу свадьбу с достопочтенным Джоном Роллинсоном! Советую, если удастся, назначить бракосочетание на конец месяца. В это время я как раз буду в отпуске.

— Уходите! — Голос ее был тих и полон отчаяния. — Прошу вас, уходите быстрее, иначе вы все испортите. Если вы друг, то прошу вас — уходите! Уходите!

Она действительно этого хотела, судя по ее виду, больше всего на свете. Я сказал:

— У меня создается впечатление, что здесь всем основательно промыли мозги. Если вы верите в обещания этих людей, то тогда вам придется поверить и в существование Санта-Клауса. Они никогда не позволят вам исчезнуть; никогда не решатся вас отпустить. Они уничтожат все доказательства, благодаря которым можно было бы идентифицировать их личности. Такая судьба ожидает любого, чьи пути пересекутся с их.

— Они этого не сделают! Не верю! Я присутствовала при разговоре отца с Лаворским. Он торжественно заверил, что с нами ничего не случится, что в конце концов они бизнесмены и убийства не по их части. Я верю, что он отдавал отчет своим словам!

— Значит, Лаворский! — Так оно и должно было быть. — Говоря вам это, он, возможно, сам себе верил. Но он наверняка не сказал вам, что в течение последних трех дней они убили четверых и уже четыре раза покушались лично на меня.

— Вы лжете! Такое… Такое в наши дни не случается. Имейте же хоть немного сострадания и оставьте меня в покое!

— Так говорить может только дочь потомка старейшего шотландского рода, — ответил я сухо. — Нам никогда не договориться. Где ваш отец?

— Не знаю. Мистер Лаворский и капитан Имри — это тоже один из них — заехали за ним сегодня около одиннадцати вечера. Отец не сказал, куда уезжает. Он вообще ничего не сказал. — Девушка замолчала и опустила руки. Щеки ее покраснели. — Что вы имели в виду, сказав, что нам не договориться?

— Он не говорил, когда вернется?

— Что вы имели в виду?

— То, что вы еще слишком молоды и недостаточно проницательны. То, что вы не знаете, как подл этот мир, и поэтому готовы поверить всему, что пообещает прожженный негодяй. К тому же вы отказываетесь верить единственному человеку, который в состоянии всех вас спасти. Поэтому разрешите сказать, мисс Кирксайд, что вы глупая, упрямая девчонка. Если бы достопочтенный Роллинсон не должен был спрыгнуть со сковороды в огонь, то я бы сказал, что он еще хорошо отделался.

— Что вы имеете в виду? — Живому и подвижному лицу трудно придать безучастное выражение, но на сей раз ей это удалось.

— Если он умрет, то не сможет на вас жениться и тем самым не совершит роковой ошибки! — сказал я грубо. — А он умрет только по той причине, что Сью Кирксайд не захотела ничего предпринять! Потому что она оказалась слепа и не захотела взглянуть правде в глаза! — На меня нашло вдохновение — я опустил воротник и стянул шарф. — Как я вам нравлюсь? — спросил я.

Судя по всему, не слишком. Она побледнела. Я посмотрел в зеркало и должен признаться, что Филипп Калверт мне тоже не понравился. Калейдоскоп красок на моей шее был похож на радугу.

— Квин? — прошептала она.

— Вы знаете его? Знаете лично?

— Я знаю всех. По крайней мере, большинство. Повар однажды сказал, что Квин, будучи пьяным, похвастался, что когда-то работал в цирке, в группе силовых гимнастов. А потом как-то вечером повздорил с одним из своих партнеров. Речь шла о женщине. Он убил напарника. Да, все это так. — Она пыталась отвести взгляд. — Я думала… думала, все это сплетни.

— И вы до сих пор думаете, что они, как миссионеры, проповедуют христианское учение? — насмешливо спросил я. — Вы знаете Жака и Крамера?

Она кивнула.

— Мне пришлось их ликвидировать после того, как они убили моего друга. Сломали ему шею. А после этого попытались убить меня и моего босса. Я потом убрал еще одного. Если не ошибаюсь, его звали Генри. Ну как, теперь верите? Или по-прежнему считаете, что вся эта история — детская игра?

Моя обработка произвела на нее сильное впечатление. Лицо ее превратилось из бледного в серое, как пепел.

Она сказала:

— Кажется, мне придется сдаться.

— Позднее, — холодно произнес я, хотя больше всего мне хотелось ее обнять и тихо сказать: «Ладно, ладно, не ломайте свою хорошенькую головку и предоставьте все вашему старому другу Филиппу. Весь этот кошмар кончится до наступления следующей ночи». Мне очень хотелось сказать ей нечто подобное, но вместо этого я суровым тоном проговорил: — У нас нет времени заниматься пустяками. Ведь, в конце концов, это вы собираетесь выходить замуж или нет? Отец сказал, когда вернется?

Какое-то время она смотрела на умывальник в углу комнаты, видимо, решая сдаться или нет. Потом снова подняла глаза и прошептала:

— Вы не лучше других… Вы — страшный человек… Убийца!

Я встряхнул ее за плечи. Потом со злостью в голосе спросил:

— Он сказал, когда вернется?

— Нет. — Она посмотрела на меня совсем уж печально. Давненько женщины не смотрели на меня так. Я опустил руки.

— Вы хоть знаете, что здесь делают эти люди?

— Нет.

Я поверил. Ее старик, видимо, был в курсе, но ей, разумеется, ничего не сказал. Лорд Кирксайд был достаточно умен, чтобы понять, что непрошеные гости не уйдут просто так. Возможно, он со своей стороны тоже вел безнадежную игру, втайне надеясь, что они пощадят его дочь, если будут уверены, что она ни о чем не знает. Но в таком случае ему следовало обратиться к психиатру. Однако, сидя в его шкуре или, точнее, в этом дерьме, я бы, наверное, тоже хватался за любую соломинку.

— Одно ясно, — продолжал я. — Судя по всему, вы знаете, что ваш жених не умер. Как и ваш брат, как и все остальные. Их просто держат здесь, под замком. Я прав?

Она молча кивнула.

Мне хотелось, чтобы она не смотрела на меня такими глазами.

— Вы знаете, сколько всего человек?

— Десять… Нет, больше. Я знаю, что среди них есть дети. Три мальчика и девочка.

Так и должно было быть. Двое сыновей вахмистра Макдональда и мальчик с девочкой, которые находились на борту переоборудованного спасателя, вышедшего из Торбея. Я не поверил ни одному слову из того, что рассказала мне Сьюзен относительно гуманности Лаворского, но меня не удивил тот факт, что люди, находившиеся на исчезнувших судах и ставшие невольными свидетелями бесчеловечных поступков, были еще живы. Для этого имелись веские причины.

— А вы знаете, где их держат? Ведь в замке наверняка найдутся подходящие тайники и подвалы…

— Внизу действительно есть нечто подобное. За последние четыре месяца я даже близко не могла к ним подойти.

— В таком случае у вас имеется великолепный шанс. Одевайтесь и проводите меня туда.

— Вниз? — Она с ужасом посмотрела на меня. — Вы с ума сошли? Отец говорил, что там денно и нощно находятся по меньшей мере трое часовых. — Теперь, подумал я, их уже не трое, а двое, но, поскольку она была обо мне и без того плохого мнения, промолчал. — И, конечно, они вооружены! Нет, вы явно спятили! Я ни за что туда не пойду!

— Откровенно говоря, я и не думал, что вы согласитесь. Вы бросаете на произвол судьбы своего жениха, жалкая трусиха, достойная всяческого презрения. — Я чувствовал вкус этого самого презрения на губах. — Да, лорду Кирксайду можно только позавидовать! Счастливый отец! И жениху тоже!

Она не выдержала и ударила меня, и в этот момент я понял, что победил.

— Не надо этого делать: можете разбудить часовых. Лучше одевайтесь.

Я сел спиной к кровати и, пока она одевалась, рассматривал дверь и стены. Честно говоря, мне надоело говорить женщинам, насколько я ужасен.

Наконец она сказала:

— Я готова.

На ней была дневная «униформа»: нечто вроде пиратской блузы и штаны, из которых она выросла лет в пятнадцать. Подготовка заняла секунд тридцать. Очень странно.

 

Глава 9

ЧЕТВЕРГ с четырех часов тридцати минут до рассвета

Держась за руки, мы спустились по лестнице. Я был убежден, что являюсь самым последним человеком из тех, с кем она согласилась бы пробыть в одиночестве на необитаемом острове, но тем не менее она, должно быть от страха, довольно крепко ко мне прижималась.

Спустившись, мы повернули направо. Через каждые несколько ярдов я ненадолго зажигал фонарик, что, собственно, было излишним, так как Сьюзен хорошо знала каждый дюйм нашего пути. Добравшись до конца холла, мы свернули налево, в сторону восточного флигеля, и, пройдя ярдов восемьдесят, остановились у двери.

— Кладовая, — прошептала она. — А за ней — кухня.

Я нагнулся и заглянул в замочную скважину. Совершенно темно. Мы вошли в кухню, и я осветил ее. Она была пуста.

Сьюзен говорила о трех часовых. С тем, который стоял у ворот, я уже расправился. Был еще часовой, патрулировавший на укреплениях. Нет, она не знала, что он делал. Но можно было предположить, что астрономией не занимался. Наверняка у него был ночной бинокль, и он высматривал в море рыбачьи суда и яхты, которые могли проплыть мимо. Но в такую ночь он вряд ли сможет что-либо увидеть. «Третий, — сказала Сьюзен, — охраняет задние кухонные помещения, где находится еще один вход и откуда берет начало ведущая в подвалы лестница».

В кухонных помещениях часового не оказалось. Это означало, что он находится где-то внизу.

Из посудомойки лестница вела к выложенному камнем ходу. С правой стороны я разглядел какой-то бледный свет. Сьюзен приложила палец к губам, и мы стали бесшумно продвигаться вперед. Наконец я осторожно выглянул из-за угла.

Это была самая ужасная лестница, которую мне доводилось когда-либо видеть. Она освещалась двумя-тремя тусклыми лампочками, отстоящими одна от другой довольно далеко, и была так длинна, что у ее подножия стены, казалось, смыкались друг с другом, будто убегающие вдаль рельсы железной дороги. Приблизительно ярдах в пятнадцати, или в семидесяти ступенях от нас, находилась первая лампочка, и в этом месте ответвлялся вправо первый ход. На маленькой площадке стоял табурет, на котором сидел человек. На коленях у него лежало ружье. Да, эти люди больше всего полагались на тяжелую артиллерию.

Я пригнулся к Сьюзен и спросил шепотом:

— Куда, черт возьми, ведут эти ступени?

— Разумеется, к лодочному сараю. — Она, казалось, была удивлена моим вопросом. — Куда же еще?

Конечно, куда же еще! У тебя сказочная проницательность, Калверт! Отлично! Ты прилетел на вертолете с юга, видел весь замок, сарай и мог констатировать, что они отделены друг от друга небольшой, спускающейся к морю скалой, но тем не менее тебе ни разу не пришла в голову мысль, что этот сарай должен быть каким-то образом связан с самим замком.

— А ход вправо ведет в подвалы? — Она кивнула. — Но почему так глубоко? Зачем делать винные погреба на такой глубине? Ведь тяжело каждый раз подниматься оттуда.

— А это не винные погреба. Раньше они употреблялись как резервуары для воды.

— Другого пути вниз нет?

— Нет. Только этот.

— Мы не спустимся и на пять ступеней, как он нас продырявит. Вы знаете, кто там сидит?

— Знаю только, что его зовут Гарри. Мой отец говорит, что он армянин, и никто не может произнести правильно его фамилию. Он молодой, гибкий, проворный и… противный.

— Уж не хватило ли у него наглости приставать к дочери главы клана?

— Да, это было ужасно. — Она инстинктивно вытерла губы тыльной стороной ладони. — Он пропах чесноком.

— За это его винить нельзя. Я и сам бы попытался это сделать, если бы не чувствовал, что приближаюсь к пенсионному возрасту. Окликните его и извинитесь.

— Что?

— Скажите, что просите у него прощения, что вначале не смогли правильно оценить все благородство его характера, что отец уехал, и это — первая возможность, которая вам представилась, чтобы поговорить. В общем, болтайте что угодно.

— Нет!

— Сью!

— Он мне не поверит! — со злобой прошептала она.

— Приблизится к вам фута на три, и у него исчезнут всякие колебания. Ведь он в конце концов мужчина! И…

— Вы тоже, и стоите от меня, между прочим, не в трех футах, а трех дюймах!

Да, такова женская логика!

— Нас разделяют годы. Итак, быстрее! Начинайте!

Она неохотно кивнула, а я исчез в тени ближайшей ниши, держа заряженный пистолет за ствол. Девушка окликнула охранника, и тот поднялся. Но когда увидел, кто перед ним, забыл об оружии. Сьюзен начала что-то торопливо объяснять, но это оказалось лишним. Могу сказать одно: страсти клокотали в нем с бешеной силой. Видимо, все дело было в горячей армянской крови. Как только он приблизился на подходящее расстояние, я выскочил и уложил его одним ударом. Потом связал и, поскольку носовых платков больше не осталось, оторвал кусок от его собственной рубашки и запихнул ему в рот кляп. Сьюзен хихикнула. Смешок подозрительно походил на истерику.

— В чем дело? — спросил я.

— Да из-за Гарри… Он всегда одет по последней моде. Эта рубашка шелковая. Вы не очень почтительны, мистер Калверт.

— Особенно к таким, как этот. Поздравляю вас. Вы совсем неплохо сыграли свою роль.

— И тем не менее это все ужасно противно. — Она опять провела по губам тыльной стороной ладони. — От него так несет виски, словно он искупался в бочке.

— У современных молодых людей странные вкусы, — сказал я мягко. — Но запах виски все же приятнее, чем запах чеснока.

Собственно говоря, это был не сарай, а большая сводчатая пещера. В задней ее части параллельно побережью тянулись длинные туннели, которые были настолько велики, что свет фонаря не достигал их пределов. Если смотреть с воздуха, то вся постройка действительно выглядела как маленький домик, лежащий в искусственной гавани, — не более семи квадратных ярдов, — который может принять лишь две-три весельные лодки. На самом же деле он был достаточно большим, чтобы вместить такую яхту, как «Файркрест», да и еще осталось бы свободное место. На восточной стороне ангара находились четыре причальные тумбы. Ясно было, что в задней части пещеры еще недавно производились работы, и она была расширена в сторону туннеля, чтобы принимать более крупные суда. Все остальное выглядело так, как сотни лет назад.

Я бросил с лодки якорь, пытаясь установить, какая тут глубина, но до дна не достал. Это означало, что любой корабль, заплывший в эту пещеру, если позволяли его размеры, мог выйти из нее в любое время, независимо от прилива или отлива.

Якорная площадка оказалась пустой. Именно такой, какой я и ожидал ее увидеть. Наши «друзья» были настороже, и, кроме того, им платили сверх тарифа. Нетрудно догадаться, чем они занимались, — рабочая площадка была завалена инструментом: компрессор со стальным резервуаром, приводимый в действие дизелем, качавшийся вручную двухцилиндровый воздушный насос с двумя вентилями, две каски, твердый, несгибаемый шланг с металлическими клеммами, костюмы для работ под водой, кабель для переговоров и много чего другого.

Меня это не удивило, не огорчило и не обрадовало. Я уже двое суток знал, что где-то должен существовать такой подземный ангар, а теперь я обнаружил его местонахождение. Правда, я был несколько удивлен обилием инструментов для ремонтных работ. Но удивляться было нечему. В этом ангаре могло отсутствовать что угодно, кроме организаторского таланта. Ни в ту ночь, ни позднее я не видел подвалов с заключенными. После восхождения по лестнице, такой длинной, что, казалось, ей не будет конца, я свернул налево, туда, где раньше находился Гарри. Через несколько ярдов ход расширился и превратился в низкую и сырую пещеру, в которой стоял сколоченный из пивных ящиков стол. Вместо стульев тоже были ящики. В углу стояли сундуки с довольно опасными вещами, еще не побывавшими в употреблении. На столе поблескивала почти полная бутылка виски — видимо, лекарство Гарри против чесночного запаха.

В каморке находилась массивная деревянная дверь, закрытая на столь же массивный замок. Ключ отсутствовал. Эту проблему я не мог решить своей целлулоидной полоской, но небольшим количеством пластической взрывчатки — за милую душу. Я сделал соответствующую отметку в памяти и поднялся к Сьюзен.

Гарри тем временем успел прийти в себя и отчаянно ругался. К счастью, сквозь шелковый кляп слова его не могли дойти до деликатных ушек дочери главы клана. Зато глаза Гарри были выразительнее всяких слов. По мере сил он пытался освободиться от веревок, а Сьюзен Кирксайд, направив на него ружье, сидела напротив и выглядела довольно напуганной. Но боялась она напрасно — Гарри был упакован не хуже, чем ценная бандероль.

— Те, что внизу, — начал я, — находятся там неделями, а то и месяцами. Выйдя, они будут слепы как летучие мыши, а некоторые — слабы как новорожденные.

Она покачала головой.

— Думаю, что с ними все будет в порядке. Насколько мне известно, они каждый день выходят под охраной на площадку, не видную с моря, и прогуливаются часа полтора. Правда, мы при этом присутствовать не можем, это не разрешается, но я все-таки несколько раз их видела. На этих прогулках настоял отец, а также сэр Энтони.

— Добрый старый папочка. — Я посмотрел на нее. — А что, добряк Скурас тоже сюда приезжает?

— Конечно. — Казалось, она удивлена вопросом. — Он один из них. Лаворский и Доллман работают на сэра Энтони. Разве вы не знали? Мой отец и сэр Энтони были друзьями — до того как все произошло. Я тоже часто бывала в гостях у сэра Энтони в его лондонском доме.

— А теперь, значит, не друзья? — осторожно спросил я.

— С тех пор как умерла его первая жена, сэр Энтони ведет себя здесь, на севере, как-то странно, — убежденно сказала Сьюзен. Я с удивлением посмотрел на нее и попытался вспомнить, когда я последний раз с таким убеждением говорил о вещах, в которых ничего не смыслил. Не смог вспомнить. А она продолжала: — Вы знаете, он опять женился, на какой-то французской актрисе. Как жена она — тьфу! Ей наверняка с ним не справиться.

— Сьюзен, — покорно сказал я. — Вы действительно удивительная девушка и, надеюсь, никогда не поймете того, что я имел в виду, когда говорил о том, что между мной и вами стоят годы и мой скорый уход на пенсию… Вы хорошо ее знаете?

— Никогда не встречала.

— В таком случае вам не стоило об этом говорить. А старый добрый сэр Энтони просто не знает, что делает. Так?

— Он сам не свой, — попыталась она защищаться. — Но человек он хороший. Во всяком случае, был.

— В конце концов он причастен к смерти четверых невинных людей, не говоря уже о гибели троих его собственных, — сказал я. Вахмистр Макдональд считал его хорошим человеком, Сьюзен — тоже. Интересно, что бы она сказала, если бы увидела спину Шарлотты Скурас. — А как питаются заключенные? — спросил я.

— У нас два повара. Они готовят на всех. Еду относят вниз.

— Есть здесь еще персонал?

— Никого. Отец был вынужден всех уволить четыре месяца тому назад.

Теперь стало понятно, почему ванная комната в таком состоянии. Я сказал:

— О моем вчерашнем полете на вертолете было наверняка сообщено на «Шангри-Ла». Человек с лицом, сильно испещренным шрамами. Где радиопередатчик?

— Похоже, что вы действительно все знаете…

— Калверт знает. Так где он?

— Рядом с холлом, где главный вход. За лестницей есть помещение. Но оно заперто…

— У меня есть ключи, которые могут открыть даже двери Английского банка. Минутку… — Я снова подошел к каморке часового рядом с подвалом, где содержались пленники, взял бутылку виски и отдал ее Сьюзен. — Сберегите ее, пожалуйста.

Она посмотрела на меня недоуменным взглядом.

— Вам действительно это необходимо?

— О, невинность, о, юность! — сказал я зло. — Конечно! Я же алкоголик!

Я ослабил веревки на ногах Гарри и помог ему подняться. Он ответил на эту самаритянскую услугу тем, что попытался лягнуть меня правой ногой. Но последние пятнадцать минут не пошли на пользу ни циркуляции его крови, ни быстроте его реакции, поэтому мне удалось ответить на его маневр контрманевром. Когда я во второй раз помог ему подняться, он уже не делал агрессивных попыток.

— Вам действительно… действительно нужно было его избивать? — Ее взгляд был полон презрения.

— Действительно. А вы видели, что он хотел меня ударить?

— Мужчины все одинаковы.

— Да успокойтесь вы наконец! — Я чувствовал себя старым, больным и усталым и даже не смог достойно ответить на ее реплику.

Радиопередатчик оказался настоящей сказкой. Большой, блестящий, металлический. Новейшая модель РЦА, какой пользуются корабли десятков стран. Я не стал ломать голову над тем, откуда он смог здесь появиться. Этой банде все было подвластно. Я просто сел и начал настройку. При этом я посматривал на Сьюзен, наконец сказал:

— Сходите и принесите мне одну из бритв вашего отца.

— Вы не хотите, чтобы я слышала?

— Можете думать все, что хотите, только принесите мне то, о чем я попросил.

Если бы на ней была юбка, то можно было бы сказать, что она удалилась, высокомерно шурша ею. Но брюки делали шуршание практически невозможным.

Передатчик был таким большим, что мог работать на любой частоте, начиная с самых длинных волн и кончая самыми короткими. Мне понадобилось всего две минуты, чтобы связаться с СРФХ. Станция была круглый год занята днем и ночью. Действительно удачно, что преступники дали мне в руки такой прекрасный прибор.

Сью Кирксайд вернулась до того, как я начал говорить. В общей сложности я провел за микрофоном десять минут. За исключением кодовых имен и координат, я все время говорил открытым текстом. Я вынужден был пойти на это, поскольку под рукой не было шифровальной книги, да и время поджимало. Говорил я медленно и отчетливо. Дал точные указания относительно позиции использованной радиочастоты и детально описал расположение замка Дюб-Скейр. Напоследок поинтересовался, не случилось ли чего-нибудь в этом районе за последние часы. Я не повторился ни разу, так как мой разговор все равно записывался на пленку, и не добрался и до середины, когда глаза Сьюзен исчезли за светлыми прядями волос. И у Гарри был такой вид, словно он был не в себе.

Наконец я закончил передачу, поставил передатчик на старую волну и поднялся.

— Ну вот, кажется, и все, — сказал я. — Теперь я исчезаю.

— Что? Что вы сделаете теперь? — Она посмотрела на меня серо-голубыми глазами, в которых удивление сменилось ужасом. — Вы уходите и оставляете меня одну?

— Да, ухожу. Или вы думаете, что я останусь в этом проклятом замке хоть на минуту больше, чем нужно? Если так, то вы действительно сошли с ума. Я и так пробыл здесь достаточно, и мне вовсе не хочется ошиваться здесь во время смены часовых или когда рабочие вернутся с морского дна.

— Рабочие вернутся с морского дна? Что вы имеете в виду?

— Не будем об этом. — Я совершенно забыл, что она не подозревала, чем занимались наши друзья в действительности. — Калверт едет домой.

— У вас же есть пистолет! — вскричала она в бешенстве. — Вы могли бы… могли бы взять их в плен…

— Кого? — поинтересовался я.

— Часовых. Они на втором этаже. Спят.

— Сколько их?

— Восемь или девять. Точно не знаю.

— Восемь или девять, но точно не знаете. Вы думаете, что я супермен? Посторонитесь. Или вы хотите, чтобы меня убили. И прошу вас, Сьюзен, никому ничего не рассказывайте. Даже отцу. Конечно, если еще собираетесь предстать с Джонни перед алтарем. Поняли меня?

Она положила руку на мое плечо и сказала спокойно, но со скрытым страхом:

— Но вы ведь можете взять меня с собой?

— Мог бы… Да, мог бы, но тогда все нарушится. Если я хоть раз выстрелю в тех, спящих наверху, я все испорчу. Успеха можно достичь только в том случае, если люди не узнают, что здесь сегодня ночью кто-то побывал. Если у них возникнет хоть малейшее подозрение, то они сразу, как говорится, упакуют чемоданы и испарятся. Прямо этой ночью. А я ничего не могу предпринять до завтрашнего вечера. Надеюсь, вы хорошо понимаете, что они не уйдут отсюда, не убив предварительно людей в подвале? В том числе, разумеется, и вашего отца. А потом сделают остановку в Торбее и удостоверятся в том, что вахмистр Макдональд никогда не сможет против них выступить. Хотите, чтобы все это случилось, Сьюзен? Да будет Господь Бог свидетелем, что мне очень хотелось бы вызволить вас отсюда. В конце концов, я ведь не из цемента, но если я уведу вас отсюда, то это станет для них чем-то вроде сигнала тревоги и нарушит мои планы. Понимаете? Ведь когда эти люди вернутся и увидят, что вас нет, то у них в голове будет одна мысль: наша маленькая Сью покинула остров. Ну, надеюсь, поняли, почему вам нельзя исчезнуть?

— Хорошо. — Она сказала это совершенно спокойно. — Но вы кое-чего не учли.

— Я ведь старый склеротик. Что же это я забыл?

— Гарри! Его все равно хватятся. Как пить дать. А вы не сможете его оставить, иначе он все расскажет.

— Да, хватятся. Так же, как и часового у ворот, с которым я тоже расправился. — Сьюзен широко раскрыла глаза, но я засучил рукав и, взяв принесенную бритву, сделал на верхней части руки неглубокий порез. Я не собирался проливать много крови, так как был убежден, что она мне еще понадобится. Я выпустил ее ровно столько, чтобы испачкать с обеих сторон штык на пару дюймов. Потом я указал на лейкопластырь, и она покорно заклеила порез. Я опустил рукав, и мы отправились. Впереди — с бутылкой виски и фонарем Сьюзен, затем Гарри, которого я подталкивал сзади ружьем. Когда мы добрались до холла, я вернулся и закрыл дверь своей отмычкой.

Дождь перестал, и ветер поутих. Зато туман стал гуще, к тому же похолодало. Бабье лето на плоскогорье во всей красе!

Мы прошли по двору до того места, где я оставил штык. Теперь я не боялся пользоваться фонариком. Но говорили мы тихо. Я осторожно отклеил лейкопластырь. Все равно часовой, обозревающий окрестности в ночной бинокль, в такой туман не смог бы различить ничего в пяти ярдах от себя. Зато звуки в тумане разносятся довольно своеобразно. Они могут звучать приглушенно, искаженно, а иногда с непостижимой четкостью слышны на больших расстояниях. Кроме того, я посчитал, что рисковать теперь нельзя.

Я нашел штык и приказал Гарри лечь на землю лицом вниз. Если бы я оставил парня стоять, у него, чего доброго, могло возникнуть искушение столкнуть меня с утеса. Потом я примял в нескольких местах траву, истыкал ее штыком и так вонзил его в землю, что ружье часового встало дулом вниз. Ружье Гарри я положил, чтобы испачканный кровью штык не касался земли и чтобы кровь с него не смогла стечь в сырую траву. Расплескав виски, я поставил бутылку, в которой еще оставалось немного спиртного, неподалеку от штыка. После чего повернулся к Сьюзен и спросил:

— Как вы думаете, что здесь произошло?

— Картина довольно ясная. Оба были пьяны, о чем-то поспорили, схватились друг с другом и свалились с утеса, примяв траву.

— А вы что-нибудь слышали?

— О да! Два человека о чем-то спорили в холле; я вышла на лестницу, когда они буквально рычали друг на друга. Один приказывал Гарри вернуться на пост, а Гарри отвечал, что и не подумает и что он решит сейчас этот вопрос по-своему. Потом я скажу, что оба были невменяемы и что я не в состоянии передать выражения, которыми они изъяснялись. Позднее я слышала, как они пошли через двор, продолжая спорить.

— Вот и хорошо, девочка. Именно так все и было.

Сьюзен проводила нас до того места, где лежал связанный часовой. Он еще дышал. Оставшейся веревкой я связал их с Гарри таким образом, чтобы они могли двигаться. Другой конец ее я держал сам. Руки у них были за спиной, и на крутых уступах они могли балансировать с огромным трудом. Но я надеялся, что смогу их удержать, если один из них поскользнется или потеряет равновесие. И не стал обвязываться веревкой, как альпинисты, на случай, если они захотят бежать. Я повернулся к Сьюзен.

— Благодарю вас, Сью, за помощь. И не принимайте сегодня снотворного. Покажется странным, если вы проспите до полудня.

— Я вообще хотела бы проснуться только послезавтра утром. Но вы можете положиться на меня, мистер Калверт. Думаю, что теперь все будет в порядке. — И добавила после паузы: — Если бы вы захотели, то могли бы просто столкнуть с утеса этих двух мерзавцев, не правда ли? Но вы ведь этого не сделаете. Вы могли бы поранить руку Гарри, а не свою… Я прошу вас простить меня за все то, что я вам наговорила, мистер Калверт… Я имею в виду то, что вы ужасный человек. Вы делаете только то, что должны. — И опять после небольшой паузы: — Мне кажется, вы великолепный человек.

— На прощание все так говорят, — ответил я, обращаясь к самому себе, ибо она уже исчезла в тумане. И мне хотелось думать о себе так, как думают обо мне другие. Сам-то я отнюдь не чувствовал себя великолепным: я устал как собака и к тому же был чрезвычайно озабочен, зная, что даже при наилучшем планировании всегда найдутся детали, которые нельзя предусмотреть. А если учесть, как развивались события последних суток, то я не дал бы и пенни за весь мой продуманный план… Пока он не претворится в жизнь. Мои заботы и волнения немного отошли на задний план, когда я дал своим пленникам хорошего пинка и поднял их на ноги.

Мы гуськом спускались по опасной и скользкой дороге. Я шел последним, держа в одной руке фонарик, а в другой веревку. Я не натягивал ее слишком сильно, но и не отпускал. Я должен был чувствовать, как ведут себя мои приятели. И пока мы спускались, я невольно спросил себя, а почему, действительно, взял свою кровь, а не кровь Гарри. Ведь было бы много разумнее оставить на штыке именно его кровь.

— Надеюсь, вы совершили приятную прогулку? — вежливо осведомился Хатчинсон.

— Во всяком случае, скучно не было. Уверен, что вам бы она тоже понравилась.

Я наблюдал, как Хатчинсон вел в тумане «Файркрест».

Наконец я не выдержал и спросил:

— Откройте тайну, Тимоти, каким образом, черт возьми, вам удалось подвести яхту прямо к старому пирсу? Ночью, в полной темноте. Сейчас туман раза в два гуще, вы все время, пока меня не было, кружили по морю, не говоря уже о бурунах, отливах, приливах, течениях, тумане… И тем не менее подали яхту буквально под нос с точностью до минуты. Такой чертовщины я еще не видывал.

— Это действительно здорово, — торжественно произнес Хатчинсон. — Понимаете, Калверт, существуют такие крупномасштабные морские карты, и если вы возьмете одну из них, то в этом районе обнаружите отмель на глубине восьми саженей, находящуюся приблизительно на расстоянии двухсот восьмидесяти ярдов с запада от старого пирса. Поэтому мне осталось только идти против ветра и течения до тех пор, пока эхолот не показал, что я нахожусь непосредственно над отмелью, и тогда я бросил якорь. А когда наступает назначенный срок, штурман поднимает якорь и предоставляет судну самому идти по ветру. Но сознаюсь, что не многие сумели бы это сделать.

— Я разочарован. Никогда больше не буду относиться к вашим морским фокусам, как прежде. Полагаю, что и в первый раз вы причалили к пирсу, благодаря той же современной технике?

— Более или менее. Только там мне пришлось ориентироваться не на одну отмель, а на несколько. Ну вот я и раскрыл вам все свои секреты. Куда теперь?

— А Дядюшка Артур вам ничего не говорил?

— У вас сложилось не совсем точное мнение о Дядюшке Артуре. Он сказал, что никогда не… как же он выразился?… Ах да, что никогда не вмешивается в проведение разработанных вами операций. «Я только планирую, — сказал он, — а разрабатывает операции Калверт. Он же и доводит их до конца…»

— Временами он действительно сама скромность, — вынужден был признаться я.

— За прошедший час он рассказал мне о вас парочку историй. Я бы счел большой честью для себя принимать участие в подобных делах.

— Даже если не получите четыреста тысяч фунтов или сколько их там будет?…

— Даже если не получу ни одной «зелененькой»! Так куда теперь, Калверт?

— Домой, если вы сможете его найти.

— На Крейгмор? Ну, это можно. — Он затянулся своей сигарой и поднес ее кончик поближе к глазам. — Видимо, придется загасить. Этот туман начинает лезть во все щели, так что я плохо вижу даже стекла рубки, не говоря о том, что за ними. А Дядюшка Артур заставляет себя ждать, вы не находите?

— Дядюшка Артур допрашивает пленных.

— Не думаю, что он сможет вытрясти что-нибудь из них.

— Я тоже. Оба пленника явно в плохом настроении.

— Я понимаю, прыгать с пирса на палубу не так уж легко. Тем более, когда яхту качает, а руки связаны.

— Два небольших перелома, только и всего, — сказал я. — Могло быть и хуже. Они могли вообще не попасть на палубу, а угодить за борт.

— Тоже верно, — согласился Хатчинсон. Он выглянул в боковое окно рубки и, постояв так, заключил: — Сигара не виновата. Поэтому нет смысла ее гасить. Видимость равна нулю. А если я говорю, что она равна нулю, так оно и есть. Придется плыть вслепую, по приборам. Я с таким же успехом мог бы зажечь свет в рубке. С ним даже лучше. Можно рассмотреть карты, да и с компасом и эхолотом обращаться проще. На радарные установки он тоже не влияет. — Когда я включил свет, Тим недоуменно уставился на меня. — Что, черт возьми, за балахон на вас?

— Это ночной халат, — объяснил я. — У меня три костюма, и все три вымокли насквозь. — В это мгновение в рубке появился Дядюшка Артур, и я поинтересовался: — Вам сопутствовала удача, сэр?

— Один из них потерял сознание. — Казалось, Дядюшка Артур был не очень доволен собой. — А другой стонал так громко, что я не слышал собственного голоса. Ну, Калверт, рассказывайте!

— Что же мне рассказывать, сэр? Я как раз хотел идти спать. Я же обо всем доложил.

— Половину слов из тех нескольких фраз, которые вы отчеканили, я не расслышал из-за криков этого проклятого парня! — холодно сказал он. — Я должен знать все, Калверт.

— Но я чувствую себя совсем слабым, сэр.

— Я знавал минуты, когда у вас усталость как водой смывало, Калверт. Вы ведь отлично знаете, где находится виски.

Хатчинсон осторожно кашлянул.

— Может быть, адмирал позволит…

— Ну конечно, конечно! — сказал Дядюшка Артур совершенно другим тоном. — Разумеется, мой мальчик! — Этот мальчик был на полтора фута выше Дядюшки Артура. — И уж поскольку вы пойдете за виски, Калверт, то принесите порцию и мне. Только простую, а не двойную. — Иногда Дядюшка Артур бывал просто невыносим.

Минут через пять я пожелал им спокойной ночи. Дядюшка Артур был не совсем доволен. Мне показалось, он посчитал, что я выпустил из рассказа все волнующие и опасные моменты. Но я действительно валился с ног от усталости. По дороге я заглянул к Шарлотте Скурас. Она спала как мертвая. На мгновение я вспомнил аптекаря из Торбея: сонный, близорукий, как сова, которой к тому же много за восемьдесят. Может быть, он ошибся? Как-никак на Гебридах не так-то легко приобрести хороший опыт в изготовлении снотворного.

Но я был несправедлив к старику. После прибытия в так называемую гавань Крейгмора, которое мне показалось почти чудом, чтобы разбудить Шарлотту, понадобилось меньше минуты. Я попросил ее одеться — преднамеренный ход, чтобы она не догадалась, будто я знаю, что она спала одетой, — и сошла на берег. Через пятнадцать минут мы оказались в доме Хатчинсона, а еще через четверть часа — после того, как мы с Дядюшкой Артуром, как смогли, наложили шины на переломы пленных и поместили их в комнату с единственным окошечком в потолке, через которое не мог бы улизнуть никакой иллюзионист, — я уже лежал в постели. Судя по всему, эта комната должна была принадлежать председателю Комитета Крейгморской картинной галереи, так как кое-какие экспонаты он оставил себе. Я начал засыпать, думая о том, что если бы маклеры по недвижимости получали докторские дипломы, то первый диплом должен был бы достаться тому, кому удастся продать дом неподалеку от сарая Хатчинсона. Но тут дверь внезапно отворилась, и вспыхнул свет. В полусне я приоткрыл глаза и увидел, как Шарлотта Скурас тихо прикрыла за собой створку.

— Не беспокойтесь! — сказал я. — Я сплю.

— Может быть, вы все-таки разрешите войти? — спросила она. Потом увидела картинную галерею, и губы ее искривились в подобии улыбки. — На вашем месте я бы не стала гасить свет.

— Вам надо прежде всего осмотреть картины за шкафом, — похвастался я. Медленно и с трудом, но глаза у меня открылись полностью. — Прошу простить — очень устал. Чем могу быть полезен? Я не привык, чтобы дамы наносили мне визиты посреди ночи.

— Дядюшка Артур рядом. Если понадобится, можете позвать его на помощь в любую минуту. — Она посмотрела на изъеденное молью кресло. — Я могу присесть?

Она села. На ней было все то же белое платье, а волосы оказались аккуратно зачесанными. Правда, в голосе слышалась легкая ирония, но по лицу ничего нельзя было понять. В умных карих глазах, которые знали все о жизни, любви и радостях и которые когда-то сделали ее одной из популярнейших актрис, сейчас нельзя было увидеть ничего, кроме печали, отчаяния и страха. Теперь, когда она избавилась от супруга и его сообщников, ей нечего было бояться, и тем не менее страх все еще жил в ее сердце. Я это видел ясно. Мне он хорошо известен. Морщинки под глазами и вокруг рта, выглядевшие такими очаровательными, когда она улыбалась или смеялась, так изменили ее лицо, что казалось, она никогда больше не будет ни улыбаться, ни любить. Это было лицо Шарлотты Скурас, и ничто в нем не напоминало Шарлотту Майнер. Это лицо больше ей не принадлежало. Изможденное, усталое и чужое. Я предполагал, что ей сейчас, должно быть, лет тридцать пять, но выглядела она старше. И тем не менее, когда она, съежившись, села в кресло, для меня больше не существовало картинной галереи Крейгмора.

Она глухо спросила:

— Вы мне не доверяете, Филипп?

— О Боже ты мой! К чему такие слова? Почему это я должен вам не доверять?

— Скажите прямо. Не увиливайте. Вы не хотите отвечать на мои вопросы. Нет, не так. Вы отвечаете на них. Но я достаточно понимаю людей, чтобы почувствовать, что вы говорите мне только то, что хотите сказать, а не то, что я должна знать. Почему, Филипп? Что я сделала, что вы лишили меня своего доверия?

— Вы хотите сказать, я говорю вам неправду? Что ж, сознаюсь, что иногда хожу по тоненькой жердочке. Иногда и солгу. Но это только в том случае, если здесь замешана профессиональная необходимость. Я бы никогда не стал лгать такому человеку, как вы. — Я говорил совершенно серьезно. Я действительно не хотел ей лгать — разве только для ее же пользы. А это совсем другое дело.

— А почему вы не стали бы лгать такому человеку, как я?

— Даже не знаю, как вам это объяснить. Могу только сказать, что, как правило, никогда не лгу таким очаровательным и милым женщинам. Женщинам, к которым я испытываю глубочайшее почтение. Вы, конечно, могли бы с усмешкой ответить, что этим банальным утверждением я ставлю под сомнение мою искренность. И были бы неправы, ибо правда только тогда правда, когда ее рассматривают с точки зрения того человека, который ее говорит. Не знаю, может быть, эти слова покажутся вам оскорбительными, но я не думал вас обижать. Хотя бы потому, что нахожу ужасным видеть вас в таком состоянии: полностью опустошенной, не знающей места, где можно было бы преклонить голову, и человека, на которого можно было бы положиться, Ведь наверняка такое случилось с вами впервые в жизни. Правда, боюсь, эти слова опять покажутся вам оскорбительными. Например, я мог бы сказать, что не лгу друзьям. Но это тоже можно считать оскорблением, так как такая женщина, как Шарлотта Скурас, не может иметь ничего общего с наемным правительственным чиновником, который за деньги вынужден убивать. Все это не имеет смысла, Шарлотта, и я не знаю, что сказать, кроме того, что не важно, верите вы мне или нет. Вам достаточно привыкнуть к мысли, что с моей стороны вам не грозит опасность и что пока вы будете находиться поблизости, я сведу любой возможный для вас риск к минимуму. Допускаю, что вы этому не поверите. Допускаю даже, что ваш женский ум вообще прекратил кому-либо верить.

— О нет… Инстинкты все еще срабатывают. И довольно хорошо. Они работают даже сверхурочно. Так вы, кажется, говорите. — Ее карие глаза были спокойны, а лицо — непроницаемо. — Я действительно верю, что могу без боязни вручить свою жизнь в ваши руки.

— Но может статься, что обратно вы ее не получите.

— А она этого и не стоит. Кроме того, мне она и не нужна.

Она долго смотрела на меня, причем без всякого страха. А потом перевела взгляд на скрещенные руки. Она разглядывала их так долго, что в конце концов и я перевел взгляд туда же. Но я не мог понять, что в этих руках не так. Наконец она подняла на меня глаза и посмотрела с робкой улыбкой, которая совсем не была ей свойственна.

— Наверное, вам хочется узнать, зачем я пришла, — сказала она.

— Нет. Вы хотели рассказать одну историю, самое ее начало и самый конец.

Она кивнула.

— Когда я начинала артистическую карьеру, я играла эпизодические роли, но всегда знала содержание всего фильма. В этой пьесе, написанной самой жизнью, у меня тоже эпизод. Но сценарий мне абсолютно неизвестен. У меня трехминутный выход во втором акте, а я не знаю, что случилось до этого. Потом я еще раз появляюсь на одну минуту в четвертом акте. Но опять не знаю, что произошло в этом промежутке, и я не имею понятия, как закончится пьеса. — Она приподняла руки ладонями вверх. — Надеюсь, вы можете понять, как неприятно это действует на женщину?

— Вы действительно ничего не знаете?

— Уверяю вас.

Я ей поверил. Я ей поверил, потому что она говорила правду.

— В таком случае не принести ли мне то, что в этом районе так мило называют освежающим, — сказал я. — Я слабею с каждым часом.

Она послушно поднялась и принесла мне «освежающего». Это влило в меня такие силы, что я оказался в состоянии рассказать ей то, что она хотела услышать…

— Это триумвират, — сказал я, что не совсем соответствовало действительности, но было к ней очень близко. — Сэр Энтони, Лаворский, который, как я полагаю, был не только бухгалтером, но и ответственным за финансовые операции, и Джон Доллман, генеральный директор пароходных компаний, которые присоединили к нефтяным компаниям вашего супруга. Я думал, что к этой компании примыкают еще шотландский адвокат Мак-Каллюм и Жиль Бискарт, которому принадлежит один из самых крупных банков в Париже, но ошибся. Во всяком случае, в отношении Бискарта. Он был приглашен официальным образом для проведения деловых переговоров, но на самом деле, сам того не зная, снабжал триумвират информацией, которая помогала банде производить очередную операцию. Позднее ему что-то не понравилось в этом деле, и он отошел от компании. О Мак-Каллюме я ничего не знаю.

— Ни Бискарт, ни Мак-Каллюм не жили на борту «Шангри-Ла». Они на несколько дней остановились в отеле «Колумбия» и два раза ужинали с нами. Но после достославного вечера, когда вы побывали на «Шангри-Ла», больше не появлялись.

— Кроме прочего им не понравилось обращение вашего супруга с вами.

— Мне тоже. Я знаю, что делал на борту мистер Мак-Каллюм. Мой супруг планировал строить предстоящей зимой в устье реки Клайд нефтеперегонный завод, и Мак-Каллюм оформлял для него арендные договоры. Муж сказал, что в конце года, по всей вероятности, у него высвободятся большие суммы, которые он хотел бы вложить в дело.

— Еще бы! Самое главное — подобрать милое выражение для ряда крупных хищений. Я полагаю, выяснится, что главой и инициатором этого предприятия был Лаворский. Именно он подвел Энтони Скураса к мысли, что его империя нуждается в притоке свежего капитала, и при этом воспользовался методом, который был ему ближе всего.

— Но… но ведь у моего супруга всегда были деньги в достаточном количестве, — возразила Шарлотта. — Всегда все самое лучшее: яхты, дома, машины…

— В этом отношении он всегда имел достаточно денег, так же как и половина тех миллионеров, которые бросаются с крыши ближайшего небоскреба, когда на бирже в Нью-Йорке начинается паника… Нет, моя милая, вы ничего не понимаете в крупных финансовых мероприятиях. — Это замечание, исходившее из уст человека, вынужденного влачить жалкое существование на мизерную зарплату, я счел поистине гениальным. — У Лаворского родилась сказочная идея — заниматься пиратством на высшем уровне, иначе говоря топить только те корабли, на которых ценностей не меньше, чем на полмиллиона фунтов.

Она уставилась на меня, открыв рот, Как бы мне хотелось иметь такие же зубы, как у нее, — половину моих собственных за последние годы выбили враги Дядюшки Артура. Я с горечью подумал о том, что Дядюшка Артур на двадцать пять лет меня старше и тем не менее мог хвастаться тем, что до сих пор не потерял ни одного зуба.

— Вы все это выдумали, — прошептала она.

— Не я, а Лаворский. Я ведь только рассказываю. До такого я бы никогда не додумался: для этого надо иметь две головы. И вот после того как они выдумали эту сказочную систему, у них возникли три проблемы: во-первых, как узнать, когда и на каких кораблях будут перевозиться ценности, во-вторых, как эти корабли захватить, и в-третьих, где их спрятать на время, пока не вскроют сейфы и не увезут товар: ведь сейчас на большинстве судов имеются суперсистемы, и для того, чтобы их выпотрошить, нужно потратить много времени — иногда целый день.

Первая проблема решилась довольно легко. Они подмазали крупных банковских служащих — и свидетельством тому служит тот факт, что они пытались подкупить Бискарта, — но я не думаю, что будет возможность поставить этих людей перед судом. Зато вполне осуществимо арестовать их главного информатора, их козырного туза и нашего благородного друга — лорда Чернли и выдвинуть против него веские обвинения. Ведь для того чтобы заниматься крупным пиратством, необходимо иметь связи с Лондонским корабельным страховым обществом Ллойда, то есть иметь в этом обществе кого-нибудь, например лорда Чернли, который служит у Ллойда агентом по страхованию… И прошу не глядеть на меня так — это выбивает меня из равновесия.

Большая часть корабельных ценностей страхуется у Ллойда. Лорду Чернли наверняка было известно хотя бы о части этих страховок. Он знал и о ценности грузов, и о том, какая фирма или какой банк их отправляет. Ко всему прочему у него имелись сведения о корабле, везущем ценный груз, и дне его отправления.

— Но ведь лорд Чернли — зажиточный человек, — вставила Шарлотта.

— Лорд Чернли пытается создать такое впечатление, — поправил я. — Согласен, чтобы стать членом старейшего клуба по страхованию, он должен был доказать, что у него есть состояние. Но, может быть, он поставил не на ту лошадь или проигрался на бирже. Как бы то ни было, он или нуждается в деньгах, или хотел подработать. Возможно, он действительно богатый, но ведь деньги как алкоголь: некоторые его воспринимают, некоторые — нет. И последним они нужны тем больше, чем больше они их имеют.

Вторую проблему разрешил Доллман: хищение ценностей и команду для этой цели. Склонен полагать, что, имея средства, это было сделать нетрудно. Корабли вашего супруга транспортировали нефть в довольно странные и темные места. Для дела, несомненно, нужны были суровые и твердые люди. Я даже не думаю, что Доллман сам отыскал пиратскую команду. Я лично склоняюсь к тому, что он отыскал только нашего хорошего «друга» капитана Имри, прошлое которого было весьма интересно и поучительно, и дал ему поручение прочесать флот Скураса и подыскать на нем подходящих для команды людей. Когда команду собрали, господа Скурас, Лаворский и Доллман стали выжидать, пока в открытом море не появится первая жертва, а потом отправили вас и вашу стюардессу в отель, взяли пиратскую команду на «Шангри-Ла» и напали на корабль. Причем каждый раз они применяли разные трюки, о которых я расскажу позднее. Во всяком случае, им всегда удавалось захватить корабль. После этого «Шангри-Ла» высаживала плененную команду на сушу под надзор часовых, а в это время пираты отводили захваченный корабль в тайник.

— Не может этого быть! Не может этого быть! — бормотала она. Я уж давно не видел, как женщины заламывают руки, но Шарлотта Скурас именно этим сейчас и занималась. Лицо ее было мертвенно-бледным. Она знала, что все, что я ей сейчас рассказал, — правда. — Вы сказали «тайник», Филипп? Какой тайник?

— Ну а где бы вы спрятали корабль, Шарлотта?

— Откуда мне знать? — Она устало пожала плечами. — Сегодня ночью я что-то плохо соображаю. Может быть, где-нибудь в Арктике или в уединенном норвежском фиорде, а может быть, на пустынном острове. Больше ничего не могу придумать, Филипп! Не так уж много можно найти таких мест: ведь корабль — не игрушка, его не так-то легко спрятать.

— Есть миллионы мест, где можно спрятать корабль. Практически в любой точке моря. Для этого достаточно его просто потопить.

— Вы… вы хотите сказать…

— Именно это я и хочу сказать. Корабль опускают на грунт. Западнее зунда и восточнее острова Дюб-Скейр имеется очень милое водное пространство с красивым названием Глотка Мертвеца. Судя по всему, там находится самое большое кладбище кораблей во всей Европе. Достаточно при отливе открыть в корабле люки, и судно быстро пойдет на дно. Как показывает таблица приливов и отливов, все корабли были потоплены приблизительно в полночь. «Погребение в полночь», — как красиво сказал поэт. Но в данном случае дело отнюдь не красивое — по крайней мере, для страховых компаний.

Странно. И почему только мне раньше не пришла в голову эта мысль? Глотка Мертвеца — подходящее название. И при этом оно нанесено на карту четким и жирным шрифтом, название даже бросалось в глаза… Но только не для человека по имени Калверт.

Она, разумеется, не могла знать, о чем я думал, и спросила:

— Дюб-Скейр? Но… Но ведь там находится замок лорда Кирксайда.

— Не «но», а «потому что». Тайник был отыскан вашим супругом. — (Если это и сделал кто-то другой, то все равно по подсказке сэра Энтони). — Я недавно узнал, что ваш супруг и лорд Кирксайд часто вместе выпивали. Я вчера его видел, но он не захотел говорить. Ни он, ни его милая доченька.

— А вы действительно уже многое здесь узнали и со многими познакомились. Я не имела чести познакомиться с его дочерью.

— Это дело поправимое. Она считает, что вы старое и жадное до денег чудовище. Поистине очень милая девочка. Но запуганная. До смерти запуганная. Боится и за свою жизнь, и за жизнь других людей.

— Но почему?

— А как вы думаете, каким образом нашим «друзьям» удалось привлечь на свою сторону лорда Кирксайда?

— С помощью денег. Подкупили…

Я покачал головой.

— Лорд Кирксайд — шотландец и джентльмен. Старине Скурасу за всю жизнь не скопить такой суммы, чтобы подбить лорда Кирксайда бесплатно проехать в общественном транспорте. Возможно, это неудачный пример, ибо лорд Кирксайд никогда не узнает, что такое общественный транспорт — разве что под него попадет. Я хочу сказать, что старика подкупить невозможно. Поэтому ваши добренькие друзья просто взяли и похитили старшего сына лорда Кирксайда (младший живет в Австралии), а чтобы не допустить какой-нибудь глупости со стороны Сьюзен Кирксайд, прихватили и ее жениха. Правда, это пока лишь предположение, но вполне вероятное. Официально значится, что оба они погибли…

— Нет, нет, не может быть! — прошептала Шарлотта, держа руку у рта. — Голос ее дрожал. — Быть этого не может!

— Может. Это логически вытекает из событий и, кроме того, очень эффективный метод, знаете ли. По той же причине похитили сыновей вахмистра Макдональда и жену Дональда Мак-Ихерна. Чтобы купить их молчание и сотрудничество.

— Но… но ведь люди так просто не пропадают?

— Мы имеем дело не с дилетантами, а с умными, даже гениально умными преступниками. Все исчезновения произошли при таких обстоятельствах, что казалось, что жертвы не исчезли, а просто погибли — причем от несчастных случаев. И пропали не только они, но и другие. Например, те, которые имели несчастье находиться поблизости на собственных судах в то время, когда наши «друзья» выжидали часа, чтобы потопить похищенный корабль.

— Но разве полиция не обратила на это внимания? Ведь наверняка покажется странным, когда в одном районе периодически исчезают маленькие суда?

— Два таких судна они тащили пятьдесят или даже больше миль, чтобы потопить подальше или выбросить на скалы. Еще одно исчезло в другом районе. Четвертое вышло из Торбея и только потом пропало. Все несчастные случаи имели разные причины. Поэтому они и не возбудили особых подозрений.

— Да, вы правы. Знаю, что правы. — Она покачала головой, как будто ей все еще не верилось. — Это многое объясняет… Но какая от этого польза? Они все равно успеют скрыться. Ведь Лох-Хоурон…

— Откуда вы знаете, что наши подозрения связаны с Лох-Хоуроном?

— Дядюшка Артур рассказал мне прошлой ночью в рубке. — Ее голос прозвучал удивленно. — Разве вы не помните?

Я вспомнил. Со стороны Дядюшки Артура это было глупым и едва ли не предательским заявлением. Хорошо, что он ее сейчас не слышал. Я сказал:

— Калверт на пределе, мадам. И память начинает изменять ему. Конечно, они успеют скрыться… Вернее, попытаются. Но не в ближайшие сорок восемь часов. Они посчитают, что у них достаточно времени. Ведь не прошло и восьми часов, как мы приказали вахмистру Макдональду сообщить, что мы отправляемся на материк за помощью.

— Понимаю, — сказала она смущенно. — А что вы делали сегодня ночью на Дюб-Скейр, Филипп?

— Я успел не так уж много. — Это была еще одна вынужденная ложь. — Попытался найти подтверждение своим предположениям. Подплыл к берегу, к маленькой искусственной гавани, и открыл ворота ангара. Очень интересное помещение: не только в три раза больше, чем кажется снаружи, но и сверху донизу заполнено снаряжением для подводных работ.

— Для подводных работ?

— Господи! Вы представляетесь мне такой же глупой, как я сам. Как, вы думаете, достают драгоценности с потопленных судов? Они используют специальное судно, которое находится в потайном ангаре Дюб-Скейра.

— И это все?… Все, что вам удалось узнать?

— А там больше и нет ничего интересного. Я, правда, решил осмотреть замок — из ангара в него ведет крутая лестница, но когда я немного по ней поднялся, то заметил парня с ружьем. Часового. Он попивал виски, но тем не менее находился на посту. К нему нельзя было подобраться и на несколько десятков ярдов — он бы попросту прошил меня пулями. Поэтому я решил вернуться.

 

Глава 10

— Дайте поспать, — отмахнулся я, не открывая глаз. — Я до смерти устал.

— Вставайте, вставайте! — Меня снова довольно основательно тряхнули. Это была не рука, а лопата. — Вставайте!

— Господи! — Я с опаской приоткрыл один глаз. Передо мной стоял Тимоти Хатчинсон. — Который час?

— Около двенадцати. Вам больше нельзя спать.

— Полдень! Я же просил, чтобы меня разбудили в пять! Вы же знаете…

— Подойдите сюда! — Он подошел к окну. А я попытался выбраться из кровати. У меня было такое чувство, будто меня прооперировали во время сна. Причем без наркоза. В моем состоянии наркоз был и не нужен. Во время этой операции из моих ног вытащили все кости…

Хатчинсон кивнул на окно.

— Что вы об этом думаете?

Я глянул в серый мрачный мир и раздраженно сказал:

— А что я, по вашему разумению, должен увидеть в этом проклятом тумане?

— Туман.

— Понятно, — сказал я с глупым видом. — Значит, туман.

— Сводка погоды в два часа ночи передавала, что туман рассеется к утру. — Хатчинсон говорил тоном самого терпеливого человека на свете. — Но проклятый туман, как видите, не рассеялся.

Пьяная со сна голова моя постепенно прояснялась. Я чертыхнулся и выбрал менее измазанный костюм. Он оказался влажным и холодным, но я, облачаясь в него, не обратил на это внимания. Может быть, самую малость. Мои мысли были заняты другим. «Нантсвилл» потопили на отливе в понедельник ночью. Это означало, что они вряд ли могли произвести нужные работы в ту или последующие ночи. Даже в защищенной Торбейской гавани погода была достаточно скверной, и можно представить, что в это время творилось в Глотке Мертвеца. Но в прошедшую ночь они могли начать работы, и наверняка начали, так как судна, с которого они производили погружение, ночью в ангаре не было. Сообщение владельцев «Нантсвилла» свидетельствовало о том, что сейф на корабле был довольно старым и не из закаленной стали и что его можно вскрыть, имея под рукой подходящий инструмент, часа за два. Лаворский и его сообщники такой инструмент имели, и оставшуюся часть ночи они, видимо, потратили на то, чтобы поднять наверх большую часть золотых слитков. Но даже если предположить, что у них трое пашут под водой посменно, так, чтобы работать всю ночь без перерыва, то все равно поднять на поверхность восемнадцать тонн им не под силу — в этом я был уверен. Как-никак, а работы по поднятию груза из-под воды были когда-то моей специальностью. Еще до того как я начал служить у Дядюшки Артура. На это им понадобится еще одна ночь или по крайней мере часть ночи, ибо работать они могли только после захода солнца. Правда, в этом тумане их тоже не могли увидеть. Чертов туман словно подарил им дополнительную ночь среди бела дня…

— Разбудите Дядюшку Артура и предупредите, что мы отплываем на «Файркресте».

— Он захочет отправиться с нами.

— Он должен остаться здесь. Он отлично это знает. Вы только скажите ему: Глотка Мертвеца.

— Разве мы идем не на Дюб-Скейр? Не к ангару?

— Нет, мы не можем появиться там раньше полуночи.

— Ах да, совсем забыл, — протяжно сказал Хатчинсон. — Вы правы, раньше полуночи мы там показываться не можем.

Глотка Мертвеца оказалась не такой уж страшной, как можно было судить по названию и по той дурной славе, которой она пользовалась. В этот день погода стояла мягкая, лишь небольшие волны лениво катились с юго-запада. Мы прошли от Баллар-Айленда до крайней северной точки восточного побережья Дюб-Скейра, а потом медленно двинулись на юг. Машину поставили на такой режим работы, что выхлоп производился под водой, и потому даже в рубке почти не слышался шум двигателя. И при открытых дверях — тоже. Но их мы открыли совсем по другой причине, а не потому, что нам хотелось слушать, как работает дизель.

К тому времени мы прошли почти половину пути по удивительно спокойной воде. Это было то самое место, которое мы с Уильямсом видели вчера с вертолета. Впервые на лице Хатчинсона появились признаки озабоченности. Он почти не смотрел в окно рубки, да и на компас поглядывал редко. Он вел яхту исключительно по карте и эхолоту.

— Вы уверены, что корабль находится на отмели, на глубине четырнадцати саженей, Калверт?

— Почти… Черт возьми, только здесь он и может быть. На отмели, находящейся на глубине семи саженей, морское дно тоже подходящее, но при отливе глубина недостаточна, чтобы скрыть корабельные надстройки и мачты, а до глубины в четырнадцать саженей на отмели расстояние практически все забито рифами. Позади нее глубина сразу увеличивается до тридцати пяти саженей. Слишком глубоко для работ на потопленном корабле. На таких глубинах работают только имея специальное снаряжение.

— Но ведь отмель чертовски узкая, — раскатистым голосом ответил он. — Разве можно быть на сто процентов уверенным, что корабль ляжет на дно именно в том месте, на какое его хотят положить?

— Они знали что делали. При абсолютно спокойной воде можно.

Хатчинсон переключил машину на автоматическое управление и вышел из рубки. Мы спокойно продолжали путь в серо-молочном тумане. Видимость была почти нулевая, а приглушенный шум машины только сильнее подчеркивал необычайную тишину.

Хатчинсон вскоре вернулся, двигаясь так же спокойно, как и раньше.

— Боюсь, что вы правы. Кажется, я слышал шум моторов.

Я прислушался и тоже услышал его. Характерное стрекотание воздушного компрессора ни с чем не спутаешь.

— Вы сказали: боюсь, что вы правы. Почему?

— Черт возьми, вы и сами знаете. — Он немного прибавил ходу и развернул судно на бакборт, так что мы очутились в более глубоком месте. — Ведь вы хотите спуститься?

— Вы, наверное, принимаете меня за сумасшедшего? Я хочу? Да я совсем этого не хочу, черт бы вас побрал! Я не хочу, но должен. И знаете почему? Иначе эти гангстеры выгрузят все на Дюб-Скейр и скроются до того, как мы в полночь сможем что-либо предпринять!

— Вы возьмете половину, Калверт. Возьмете половину того, что нам причитается. Ведь по сравнению с вами мы ничего не делаем. — Мы сторговались на том, что он поставит мне кружку пива в отеле «Колумбия».

— И постарайтесь держать эту посудину на том самом месте, где она должна быть. Мне не хотелось бы остаток жизни после возвращения с «Нантсвилла» плавать по Атлантике.

Он посмотрел на меня, как бы говоря: «Если вам вообще удастся вернуться», но промолчал и повернул судно на юг, направляясь к компрессору. После этого Тим вырулил на запад и уверенно повел яхту прямо на звук.

— Около двухсот ярдов, — наконец сказал он.

— Да, приблизительно. Хотя в тумане можно и ошибиться.

— Норд-22. Спустить якорь!

Я так и сделал. Но не обычный тяжелый якорь, а маленький, на канате в сорок саженей. Он бесшумно исчез в воде, и я выпустил все сорок ярдов с быстротой, на которую только был способен. После этого вернулся в рубку и пристегнул к спине баллон.

— Не забудьте, — напутствовал меня Хатчинсон. — Как только появитесь на поверхности, отдайтесь на волю волн. Отлив начинается с норд-норд-оста, и он пригонит вас сюда. Кроме того, машина будет работать на подводном выхлопе, который вы сможете услышать на расстоянии приблизительно двадцати ярдов. Остается только надеяться, что туман не поднимется. В противном случае вам придется плыть до Дюб-Скейра.

— Это действительно было бы крайне романтично. А вы сами как поступите, если погода прояснится?

— Подниму якорь и уйду.

— А если они вздумают вас преследовать?

— Преследовать меня? Вы думаете, они на это решатся? Ведь в таком случае им придется оставить трех человек на верную смерть под водой.

— Вы бы поменьше беспокоились о бандитах, — бросил я со злостью.

На борту «Нантсвилла» работали трое. Судя по всему, они не думали о подстерегающей их смерти и работали так быстро, как вообще можно работать под водой.

Спуститься вниз оказалось нетрудно. Еще на поверхности я поплыл в сторону судна, с которого спускали подводников, — причем шум компрессора указывал четкое направление, а когда я оказался ярдах в трех от него, то сразу ушел под воду. Мои руки нащупали кабели, спасательные тросы и наконец основной трос.

При спуске я ориентировался именно на него и вскоре заметил внизу слабый свет. Тогда я отделился от троса и поплыл вниз и влево, пока мои ноги не коснулись дна. Точнее, это было не дно, а палуба «Нантсвилла». Я с осторожностью двигался по направлению к источнику света.

Наконец я увидел двоих. Они стояли в утяжеленных сапогах на краю открытого люка. Как я и предполагал, люди были не в индивидуальных костюмах для подводных работ, а в обычном водолазном снаряжении со всеми полагающимися причиндалами, с воздушной проводкой, спасательными тросами… При такой работе костюм для подводного плавания помог бы мало. Для кислорода глубина была слишком большой, а сжатый воздух ограничивал время нахождения внизу. В акваланге долго не проработаешь. Зато водолазные костюмы имели большое преимущество — в них можно работать часа полтора. Правда, в этом случае на подъем они должны тратить минут тридцать — сорок, чтобы не было неприятностей из-за декомпрессии. Увидев их, я захотел оказаться наверху как можно скорее, прямо сию минуту. Сердце забилось барабанной дробью. Но я сказал себе, что все это вызвано сменой давления и ничем другим. Это не мог быть страх. Ведь Калверт храбрый человек. Трос, на который я ориентировался при спуске, заканчивался большим металлическим кольцом с висящими на нем четырьмя цепями с прямоугольной стальной корзиной. Оба водолаза загружали ее стальными ящиками, они доставали их из трюма корабля со скоростью ящик за одну минуту. Коробки были маленькие, но, судя по всему, очень тяжелые, В каждой из них, как я догадывался, находились золотые слитки. Четыре слитка по двадцать пять фунтов каждый. И в каждом — состояние. Всего таких состояний на борту «Нантсвилла» было триста шестьдесят.

Я попытался сделать подсчет. Это было просто необходимо. Стальная корзина вмещала шестнадцать ящиков. Значит, время погрузки одной корзины — шестнадцать минут. Еще десять минут уйдет на то, чтобы поднять ее на борт судна, разгрузить и снова опустить. Это означало, что в час они могли поднять сорок ящиков. За полтора часа — шестьдесят. Через полтора часа следует сменить водолазов. Значит, надо приплюсовать сорок минут, две паузы при подъеме: одна двенадцать минут, другая — двадцать четыре. Потом еще двадцать минут, чтобы переодеть водолазов и опустить их на дно. В общем и целом это занимает час, а в итоге получается, что они могли поднимать за два с половиной часа шестьдесят ящиков, а за час, выходит, двадцать четыре. Следовало решить еще загадку: сколько ящиков осталось на борту «Нантсвилла»?

Это нужно было узнать немедленно. На борту «Файркреста» только два цилиндра со сжатым воздухом под давлением в двести атмосфер, но большую его часть я уже израсходовал.

В этот момент трос шевельнулся и наполненная корзина начала подниматься — причем оба водолаза следили за тем, чтобы она не застряла в корабельных надстройках, направляя ее движение веревкой.

Тогда я продвинулся от угла к открытому люку, пытаясь подойти к нему с той стороны, которая была больше удалена от водолазов. По моим предположениям, мне удалось проплыть в люк незамеченным, поскольку свет фонарика был тускл и они просто не могли меня разглядеть на таком расстоянии. Тем более что были заняты подъемом корзины.

Мои руки, закоченевшие от холодной воды, внезапно коснулись воздушного шланга и спасательного троса. Я сразу же их отдернул. Подо мной, немного вправо, я внезапно увидел еще один тусклый луч. Несколько осторожных движений, и я смог разглядеть его источник.

Источник света двигался. Это происходило по той причине, что фонарик был прикреплен к каске водолаза под углом в сорок пять градусов. Сам водолаз находился в сейфе.

Сейф они попросту вскрыли подводной паяльной лампой, сделав сбоку вырез прямоугольной формы приблизительно шесть футов на четыре. Я подплыл к этому отверстию и заглянул в него. Позади нагнувшегося водолаза находился прикрепленный к потолку фонарь. Ящички с золотыми слитками были аккуратно уложены рядами с одной стороны сейфа, и мне понадобилось всего пять секунд, чтобы их сосчитать. От общего количества — триста шестьдесят — осталось всего сто двадцать ящиков.

Что-то скользнуло по моей руке. Я посмотрел вниз и увидел, что это нейлоновый шнур, за который тянул водолаз, чтобы обвязать им очередной ящик.

Он стоял ко мне спиной, и ему было не очень удобно, но наконец ему все-таки удалось завязать шнур на два узла, и он вытащил нож. Интересно, что он им собирался делать?

Однако довольно быстро я сообразил, что нож предназначался для меня. Он, видимо, заметил мою тень или почувствовал натяжение шнура — внезапное и кратковременное. А может быть, он просто обладал шестым чувством, которое у него было развито лучше, чем у меня. Я не хочу утверждать, что он бросился вперед, ибо в тяжелом водолазном костюме и на такой глубине каждое движение дается с таким трудом, что его можно сравнить только с замедленной съемкой.

И тем не менее он оказался очень подвижен. Медленно реагировало не его тело, а моя голова. Он успел повернуться и стоял лицом ко мне всего в каких-нибудь трех-четырех футах от меня. А я находился все на том же месте. На данный момент моя реакция была такой же, как у мешка с цементом. Нож длиной в добрых шесть дюймов лежал в его правой руке и был направлен точнехонько на меня. Теперь я четко видел его лицо. Один лишь Господь Бог знает, для чего ему понадобился нож. Должно быть, он выхватил его чисто рефлекторно, ибо этому не нужно было никакого ножа, чтобы со мной расправиться. Он мог и без ножа справиться с двумя такими, как я.

Это был Квин.

Я, словно парализованный, наблюдал за его лицом, пытаясь установить, пригнет ли он голову, чтобы нажать подбородком на телефонную кнопку. Но голова не шевельнулась. Еще никогда в жизни Квин не звал на помощь, не сделает он этого и сейчас. Вместо этого его губы внезапно искривились в демонической улыбке. Маска почти полностью закрывала мое лицо, но Квин знал, кто перед ним. Это можно было понять по его лицу, которое выражало сейчас экстаз. Он медленно начал падать вперед, согнув колени, пока не оказался под углом приблизительно в сорок пять градусов, а затем он сделал бросок, заранее замахнувшись правой рукой.

Сковывавший меня страх внезапно прошел. Я оттолкнулся левой ногой от внешней стенки сейфа, и в этот момент на меня, словно шлейф, упал воздухопровод: это Квин выплыл из отверстия. Я схватился за шланг и изо всей силы рванул его, чтобы вывести Квина из равновесия. В тот же момент я почувствовал острую боль, пропоровшую меня от нижних ребер до правого плеча; руку рвануло. Я упал на дно и больше не видел Квина. Не потому, что потерял сознание, и не потому, что Квин уплыл, а потому, что он исчез за мутной пеленой мелких пузырей. Воздухопровод способен выдержать большие нагрузки, но он не может вынести удар, нанесенный изо всех сил самым сильным человеком, которого я знал в жизни. Квин пропорол ножом собственный воздухопровод.

Теперь ничто в мире не могло его спасти. Давление в сорок фунтов на квадратный дюйм, должно быть, его задушило; костюм наполнился водой и так его прижал ко дну, что он больше не в силах будет подняться. Не соображая, что делаю, я, продолжая держать нейлоновый шланг в руке, двинулся в сторону пузырей, извиваясь всем телом, чтобы избежать столкновения с судорожно двигающимися ногами и руками Квина, ибо и сейчас он был еще в состоянии сломать мне шею, как сухую ветку.

Где-то в подсознании у меня мелькнула надежда, что его компаньоны, увидя пузыри, решат, что он запутался в трюме и, пытаясь освободиться, повредил шланг. Я знал, что он умирает. Но мне его было не жаль: такого и человеком-то не назовешь. Это скорее было чудовище, которому доставляло удовольствие убивать, а я в первую очередь думал о людях, которые томились в подземельях замка Дюб-Скейр. Поэтому я просто бросил его подыхать — у него уже началась агония, — а сам поплыл наверх и спрятался под крышей трюма. Двое водолазов, стоявших раньше на палубе, уже снова направлялись вниз, к сейфу, придерживаясь за спасательные канаты. Как только их скафандры оказались подо мной, я вынырнул из люка и нашел трос, по которому заскользил вверх. Внизу я находился ровно десять минут. Когда показатель глубины на моем запястье показал две сажени, я сделал трехминутную остановку, чтобы привыкнуть к перемене давления. К этому времени Квин уже наверняка был мертв.

Я поступил так, как советовал Хатчинсон: вынырнув на поверхность, я предоставил течению нести меня — тем более что теперь спешить было некуда, — и вскоре без особого труда нашел «Файркрест». Хатчинсон стоял на палубе, поджидая меня. Он помог мне подняться на борт. Я был ему за это очень благодарен.

— Как я рад видеть вас, Калверт, — сказал он. — Вот уж никогда не думал, что настанет момент, когда Тим Хатчинсон будет умирать тысячью смертей, но сегодня именно такой день. Ну, как дела?

— Все в порядке. У нас есть еще время. Часов пять или шесть.

— В таком случае я поднимаю якорь. — Через три минуты яхта пришла в движение, а чуть позже мы уже двигались вместе с прибоем в северо-восточном направлении средним каналом Глотки Мертвеца. Я слышал, как Хатчинсон переключил управление на автоматическое, как потом появился в салоне. Горел свет, но шторы на всякий случай были задернуты; видимость по-прежнему была равна нулю, туман и не думал рассеиваться.

Он остановился, увидев, как я накладываю повязку на рану, тянущуюся от нижнего ребра до правого плеча. Мне было трудно разобрать выражение его лица, скрытого за густой растительностью. Но тот факт, что он стоял не шевелясь, был достаточно красноречив. Наконец он спросил:

— Что произошло, Калверт?

— Квин. Я наткнулся на него в сейфе «Нантсвилла».

Он подошел ко мне и молча помог наложить повязку. Когда все было сделано, он сказал:

— Квин мертв. — Это было утверждение.

— Да. Он сам перерезал себе воздухопровод. — И я рассказал, что произошло. Он ничего не ответил. Пока мы шли на Крейгмор, он не произнес и десятка слов. Я знал, что он мне не поверил. Я бы и сам себе не поверил.

Дядюшка Артур мне тоже не поверил. Но отреагировал он совершенно иначе. Адмирал прямо сиял от самодовольства. Он был абсолютно беспощаден на какой-то свой, «дядюшкин», лад; казалось, он приписывает самому себе эту экзекуцию.

— Не прошло и суток, — сказал он, сидя за чашкой чая, — как я приказал Калверту найти этого человека и уничтожить. Должен признаться, что не подумал бы о ноже и воздухопроводе. Поздравляю с удачей, мой мальчик! У вас действительно богатый арсенал средств для борьбы с врагами.

А вот Шарлотта Скурас мне поверила. Не знаю почему, но поверила. А потом сняла с меня повязку, промыла и продезинфицировала рану и снова забинтовала. Я вынес все это, не моргнув и глазом, правда, скрежеща зубами, потому что не хотел разрушать веру этой женщины в мощь и стойкость тайных агентов. Вместо того чтобы орать, я рассказывал ей о том, что произошло, и она не усомнилась в правдивости моего повествования. Потом я поблагодарил ее за перевязку и за доверие. Она только улыбнулась в ответ.

Шесть часов спустя, за двадцать минут до отплытия, она уже не улыбалась мне. Она смотрела на меня взглядом, каким обычно смотрят женщины, когда понимают, что все их уговоры бесполезны. Такой взгляд не назовешь сердечным.

— Мне очень жаль, Шарлотта, — сказал я. — Мне действительно очень жаль, но это исключено. Я категорически запрещаю вам ехать. И это мое последнее слово. — На ней были черные брюки и пуловер, словно она действительно собиралась отправиться с нами. — Ведь мы едем не на пикник на берег Темзы. Возможно, там будут стрелять, а я, поверьте, не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

— Но я не буду выходить на палубу, — горячо заверила она. — Клянусь. Тогда мне ничто не будет угрожать. Прошу вас, Филипп, разрешите мне поехать.

— Нет.

— Вы же говорили, что готовы сделать для меня все на свете. Помните?

— Нечестно напоминать об этом. Я имел в виду только то, что может пойти вам на пользу. Я не позволю вам… именно вам…

— Именно мне? Вы как-то по-особому ко мне относитесь?

Я кивнул.

— И я много для вас значу?

Я снова кивнул. Она долго смотрела на меня, и глаза ее были широко открыты. Потом губы шевельнулись, но Шарлотта ничего не сказала. Она подошла ко мне, обвила мою шею руками и сделала это так сильно, будто хотела свернуть ее. Так мне, во всяком случае, показалось, поскольку прикосновение Квина еще давало о себе знать. Но она прижалась ко мне, как при последнем свидании. Может быть, она верила в предчувствия; может быть, была ясновидящей и видела старика Калверта плавающим лицом вниз в темных водах Дюб-Скейра. Когда я представил себе эту картину, то пришел в ужас — шутка была не из приятных. Мне стало трудно дышать, но в этот момент она опустила руки. И я не понял, то ли она провожала меня, то ли попросту выставила. В замке повернулся ключ.

— Наши «друзья» дома, — сказал Тим Хатчинсон.

Мы обогнули Дюб-Скейр с южной стороны, держа курс вдоль южного побережья Лох-Хоурона, и шли с выключенными дизелями, гонимые приливом, пока наконец не миновали маленькую гавань.

— Вы правы, Калверт, — заявил Хатчинсон. — Они собираются удрать, как только взойдет луна.

— Калверт почти всегда прав, — ответил Дядюшка Артур таким тоном, словно добавлял: «И всему этому он выучился у меня». — Ну, что теперь?

Туман был сейчас не особенно плотным и видимость была ярдов на сто, так что из-под дверей ангара виднелась полоса света.

— Теперь — в атаку! — сказал я и повернулся к Хатчинсону. — Ширина «Файркреста» — пять ярдов» ширина входа в гавань — шесть. Опознавательных знаков при входе в гавань нет. Прибой движется со скоростью четырех узлов. Так что надо взломать двери ангара и не наскочить при этом на скалы.

— Есть только один способ проверить это. — Хатчинсон нажал на стартер, и заранее прогретый дизель заработал. Шум его почти не был слышен. Не ускоряя хода, Хатчинсон повернул на юг, потом какое-то время вел яхту на запад, затем на север и, наконец, сунув в рот сигару, дал полный газ. В свете спички лицо его казалось спокойным и задумчивым.

В течение минуты вообще ничего не было видно: темнота и серые полосы тумана, проплывающие мимо. А потом мы заметили свет, находящийся точно впереди. Полоса имела форму буквы «Т» и буквально летела на нас.

Я взял автомат, распахнул дверь со стороны бак-борта и встал наизготовку с оружием в руках — одна нога на палубе, другая — в рубке. Я знал, что со стороны штирборта такую же позицию занял Дядюшка Артур. Спиной мы прижались к подрамнику двери так плотно, как только смогли. Остановка яхты в любом случае будет для нас неожиданной и внезапной.

Еще сорок ярдов. Хатчинсон сбавил скорость и немного переложил на бакборт. Полоса света сдвинулась к штирборту, но была точно впереди. Темная вода на западе, казалось, фосфоресцировала белыми барашками. Здесь прибой ударялся о восточный край входа в гавань.

Когда до него оставалось ярдов двадцать, Тим снова ускорил ход, так что теперь мы прямиком шли на западные рифы. Казалось, мы слишком переложили и вот-вот врежемся, но тут Хатчинсон круто взял на бакборт, и мы проскочили в гавань — причем на окраске не появилось ни единой царапины.

В тот же момент Хатчинсон выключил машину, и я невольно подумал, что если до конца жизни буду заниматься вождением яхты, то и тогда не смогу выполнить такой маневр.

Я предупредил Хатчинсона, что причалы в ангаре находятся со стороны штирборта; это означало, что и судно, с которого производились подводные работы, будет находиться с этой стороны.

Хатчинсон продолжал вести яхту, маневрируя в маленькой гавани и направляя ее на источник света. Если мы не попадем носом в ворота, то непременно наткнемся на скалы, и тогда «Файркрест» неизбежно пойдет ко дну. Но об этом сейчас никто не думал.

Наш выход на сцену оказался даже более впечатляющим, чем мы могли предполагать. Дело в том, что ворота, которые, по нашим расчетам, должны были под напором «Файркреста» раскрыться, вместо этого сорвались с петель, и мы с невообразимым шумом вогнали их в ангар. Из-за этого мы частично потеряли скорость. Кроме того, наша передняя мачта, в которой находилась телескопическая антенна, сломалась и свалилась за рубкой на палубу. От этого скорость еще больше упала. Тем не менее мы с грохотом, треском, скрипом резиновых прокладок по обеим сторонам «Файркреста» проехали по ангару и резко остановились между судном для подводных работ и стеной. В этот момент чувства Дядюшки Артура, видимо, находились приблизительно в таком же состоянии, что и его разбитый и горячо любимый «Файркрест».

Хатчинсон, чтобы удержать яхту на месте, переключил скорость на самую малую и сразу включил наш десятидюймовый прожектор — надо было попытаться ослепить стоящих на причале. Я вышел на палубу, держа в руке автомат.

Вокруг царила, как метко говорится в книгах о путешествиях, деловая активность. Вернее, она царила до нашего появления. А теперь наши «друзья» стояли как громом пораженные. Застыли в тех положениях, в каких застал их наш «выход». Из трюма судна на нас уставились три физиономии. Судно было из породы военных катеров, походило на «Фармейн» и достигало в длину пятнадцати ярдов. Двое мужчин на нем, которые как раз грузили в трюм металлический ящик, казалось, одеревенели. Еще двое стояли тут же — один из них так и остался стоять с протянутыми к ящику руками. В этот момент ящик, свисавший со стрелы крана, был единственным движущимся предметом. Тут же, прижав к груди рычаг, стоял и крановщик, очень похожий на мнимого таможенника. У него был такой вид, словно две тысячи лет назад его накрыло лавой из Везувия и с тех пор он так и находится в том же положении. Два человека держали канат, к которому был привязан ящик, только что вынутый водолазами из воды. В своих конспиративных действиях они были не так уж оригинальны. Слева замер капитан Имри — видимо ему было поручено наблюдать за работой, — а рядом с ним Лаворский и Доллман. Как-никак, это был их великий день: осуществлялись их заветные мечты, и они не хотели упустить ни одной великолепной минуты этого дня.

Имри, Лаворский и Доллман были моими. Я вышел вперед так, чтобы они могли видеть направленное на них дуло автомата.

— Подойдите ближе! — потребовал я. — Да, да, все трое! Капитан Имри, передайте своим людям, что, если они попытаются шевельнуться или совершить что-нибудь подозрительное, я изрешечу вас троих. Четырех ваших я уже отправил к праотцам и не буду огорчен, если мне придется повторить операцию. Согласно новым законам, вы можете получить только по пятнадцать лет, но если бы законы издавал я, то за свой разбой вы все заплатили бы жизнью. Вы мне верите, капитан Имри?

— Верю. — Его сочный голос был недовольным. — Сегодня днем вы убили Квина.

— Он это заслужил.

— Зря он не расправился с вами тогда, ночью, на «Нантсвилле», — ответил Имри. — Тогда ничего этого бы не случилось.

— Переходите по одному к нам на борт, — приказал я. — В данный момент вы, капитан Имри, являетесь самым опасным. За вами — Лаворский, потом…

— Только спокойно! Совершенно спокойно! — Голос был глухим и походил на шепот, но пистолет, который сильно уперся мне в спину, был красноречивее всяких слов.

— Вот так, хорошо! А теперь сделайте шаг вперед и снимите правую руку с автомата.

Я сделал шаг, снял руку с автомата, продолжая левой держать оружие за приклад, хотя было ясно, что теперь я не смогу использовать автомат даже в качестве дубинки. Мне ничего не оставалось, как осторожно положить его на палубу. Я уже попадал пару раз в такие ситуации, и, чтобы показать, что я достаточно хорошо разбираюсь в своей профессии, я поднял руки и медленно обернулся.

— Ах это вы, Шарлотта! — сказал я, не очень удивившись и сразу поняв, что должен делать и как себя вести. Я выбрал тон агента, которого все-таки удалось перехитрить, — немного ироничный, немного горький. — Я удивлен. Но мне хочется поблагодарить вас, моя дорогая. — На ней был все тот же костюм, однако брюки выглядели не так блестяще, как тогда, когда я видел ее в последний раз: они были совершенно мокрыми. На смертельно бледном лице карие глаза неподвижно смотрели на меня. — Как, черт возьми, вы сюда попали?

— Я вылезла из окна спальни и пробралась на «Файркрест». Пряталась в задней каюте.

— Вот как? А почему же вы не переоделись в сухое?

Она игнорировала мой вопрос и повернулась к Хатчинсону.

— Выключите прожектор!

— Делайте то, что вам приказывает дама! — посоветовал я.

Он сделал то, что ему приказала дама. Прожектор погас, и теперь нас могли видеть все находящиеся в ангаре.

Теперь хозяином положения стал Имри.

— Бросьте пистолет за борт, адмирал! — приказал он.

— Делайте то, что говорит вам джентльмен, — посоветовал я, и Дядюшка Артур бросил пистолет за борт.

Капитан Имри и Лаворский уверенным шагом подошли к нам. Они теперь могли себе позволить быть уверенными, так как за это время три человека из трюма, оба внезапно испарившиеся из рубки, и крановщик успели вооружиться.

Я даже не стал смотреть на вооруженную команду, а только медленно сказал:

— Значит, вы нас поджидали?

— Ну конечно, — весело ответил Лаворский. — Наша дорогая Шарлотта даже сообщила точное время вашего прибытия. Для вас это неожиданность, Калверт?

— Откуда вам известно мое имя?

— От Шарлотты, глупец! И должен признаться, что если мы и допустили ошибку, то только в том, что переоценили вас.

— Значит, все это ловушка? — резюмировал я.

— Угу. А миссис Скурас — приманка в ней, — весело заметил Лаворский. Его веселость меня отнюдь не удивила. Он бы лопнул от смеха, если бы увидел, как меня четвертуют. — И вы, как и полагается в таких случаях, клюнули. А ведь у приманки в непромокаемой сумочке был маленький, но очень мощный передатчик и, кроме того, пистолет. — И он снова чуть не подавился смехом. — Мы проследили весь ваш путь с Торбея. Ну, как вам все это нравится, господин тайный агент Калверт.

— Совсем не нравится. И что вы собираетесь с нами делать?

— Не будьте ребенком! «И что вы с нами будете делать?» — жестко передразнил он. — Думаю, вы сами отлично это знаете. А как вам удалось узнать об этом тайнике?

— С палачами не разговариваю!

— Я думаю, мы сперва прострелим ногу адмиралу, — с веселым видом предположил Лаворский. — Потом — руку, потом — бедро…

— Ну хорошо. У нас был на «Нантсвилле» мощный передатчик…

— Это нам известно! Как вы обнаружили Дюб-Скейр?

— Благодаря судну экспедиции оксфордских геологов. Оно стояло на двух якорях в маленькой естественной гавани, южнее этого места. Хотя поблизости нет скал и рифов, у них была пробоина. Естественным путем получить такой пролом невозможно. Поэтому мы предположили, что она появилась, скажем, путем неестественным. Любое другое судно вы смогли бы увидеть издалека, но этому достаточно было выйти из гавани, чтобы увидеть и ангар и стоящий на якоре катер. Все очень просто.

Лаворский взглянул на Имри. Тот кивнул.

— Значит, обратили внимание. Я еще тогда был против. Ну а что еще, Калверт?

— Дональд Мак-Ихерн с Ойлен Оран. Лучше бы вам забрать его, а не его жену. Да и Сьюзен Кирксайд нельзя было оставлять на свободе. Где вы видели двадцатилетнюю, совершенно здоровую девчонку с такими синяками под глазами? Да и ко всему прочему вы оставили след от самолета. Я имею в виду самолет старшего сына лорда Кирксайда. Вы должны были его уничтожить, после того как сбросили самолет с северного утеса. Этот след я увидел с вертолета.

— Все? — спросил Лаворский.

Я кивнул, и он снова посмотрел на Имри.

— Я ему верю, — сказал тот. — Значит, никто не проболтался. Это все, что мы хотели узнать. Сперва Калверта, мистер Лаворский? — Их организация работала действительно как часы.

Я быстро вставил:

— Только два вопроса. И два ответа на них. Я ведь тоже специалист, и меня это интересует. Не знаю, поймете ли вы.

— Две минуты, — сказал Лаворский со смехом. — Поспешите, у нас еще много дел.

— Где сэр Энтони Скурас? Ведь он должен быть здесь.

— Он действительно здесь. Наверху, в замке, вместе с лордом Кирксайдом и лордом Чернли. А «Шангри-Ла» стоит у западного берега.

— Верно ли то, что весь план был разработан вами и Доллманом, что вы подкупили лорда Чернли, чтобы тот поверял вам тайны страхового агентства, что вы — или, скорее, Доллман — отыскали капитана Имри с тем, чтобы тот подобрал команду, что вы — организатор нападений на корабли, их потопления и ограблений? И, кстати, мертвые в этом деле — ваши жертвы, косвенные или прямые?

— У нас нет времени, Калверт, чтобы отрицать очевидное. — Лаворский снова раскатисто рассмеялся. — Мне кажется, что все это было хорошо продумано и выполнено. Не так ли, Джон?

— Так, — холодно ответил Доллман. — Но мы напрасно тратим время.

Я повернулся к Шарлотте Скурас. Пистолет все еще был направлен на меня.

— Судя по всему, меня собираются убить, — сказал я. — Так как в моей смерти будете виновны вы, то доведите дело до конца. — Я взял ее руку и направил пистолет себе в грудь. — Прошу вас, только побыстрее!

Стало тихо, так тихо, что можно было даже услышать едва различимый шум дизеля «Файркреста». Глаза всех, находившихся в ангаре, теперь были устремлены на нас.

Дядюшка Артур сделал шаг в нашу сторону и с укором вымолвил:

— Вы с ума сошли, Калверт? Она действительно вас убьет! Она их сообщник!

В карих глазах стоял смертельный страх. Другого выражения нельзя было и ждать. Это были глаза человека, который понимает, что в этот момент для него рушится вся вселенная. Палец Шарлотты медленно сполз с курка, ладонь разжалась, и пистолет упал на палубу. Стук эхом отозвался в пещере.

— Судя по всему, — сказал я, беря ее за руку, — миссис Скурас не способна на такое. Боюсь, что вам придется отыскать для задуманного вами кого-нибудь другого…

Шарлотта Скурас громко закричала от боли, когда падала на порог рубки. Возможно, я протолкнул ее в рубку с большей силой, чем это было необходимо, но у меня сейчас не было времени соизмерять каждое движение — это было слишком рискованно. Хатчинсон был начеку, он подхватил ее и одновременно сам упал на колени. Я проскочил вслед за ней в рубку с быстротой регбиста международного класса, пытающегося уйти от десятка преследователей. Но Дядюшка Артур оказался еще проворнее. Видимо, ему очень хотелось еще пожить.

В падении я успел схватить мегафон, который лежал наготове.

— Не стрелять! — громогласно разнеслось по всей пещере. — Если выпустите хоть одну пулю, умрете все! Повторяю: одна пуля — и вы все мертвецы! За спиной каждого из вас человек с автоматом. За каждым, кто находится в ангаре! Повернитесь! Очень медленно повернитесь и убедитесь в этом сами! — Я осторожно приподнялся и выглянул в окно рубки. Все было в порядке. Тогда я встал во весь рост, подхватив автомат, валявшийся на палубе.

Это был самый ненужный жест за все последние дни. Уж чего-чего, а автоматов в этот миг было более чем достаточно. Двенадцать. И держали их двенадцать пар рук, которые принадлежали самым спокойным парням, которых я когда-либо видел. Двенадцать человек стояли полукругом внутри ангара. Спокойные, уверенные парни в шерстяных шапочках и серо-черной маскировочной одежде, в ботинках на резиновых подошвах. Их руки и лица были черны как смоль. Лишь глаза блестели, как у членов негритянской труппы. Но на этом заканчивалось все сходство с развлекательным бизнесом.

— Опустите руки и бросьте оружие! — Приказ исходил от человека, стоявшего в середине группы и ничем не отличающегося от других. — Ведите себя осторожно! Медленно опускайте руки и бросайте оружие! Спокойнее! Мои люди отлично натренированы. Они стреляют при малейшем неверном движении! Легкие и тяжелые ранения в их компетенцию не входят!

Ему поверили. Я тоже. Все побросали оружие и стояли не шевелясь.

— Теперь сложите руки за головой! — Все, кроме Лаворского, повиновались. Он больше не улыбался, и мина его была настолько кислой, что очень хотелось пожелать ему доброго здравия. И тут я убедился, что команда действительно хорошо натренирована. Не было произнесено ни слова, но солдат, стоявший ближе всех к Лаворскому, беззвучно шагнул к нему, по-прежнему держа перед грудью автомат. Приклад качнулся буквально на пять сантиметров, а когда Лаворский выпрямился, нижняя часть его лица была покрыта кровью; я мог даже увидеть, какие зубы у него уцелели. Он сложил руки над головой.

— Мистер Калверт?

— Это я.

— Капитан Роули, сэр. Королевский флот.

— Что с замком, капитан?

— В наших руках.

— «Шангри-Ла»?

— Тоже.

— Заключенные?

— Два человека поднимаются наверх, сэр.

Я повернулся к Имри.

— Сколько там часовых?

Он сплюнул и ничего не ответил. Солдат, который занимался Лаворским, сделал шаг к нему, и тогда Имри быстро произнес:

— Двое.

— Двух человек будет достаточно? — спросил я Роули.

— Надеюсь, сэр, что часовые не настолько глупы, чтобы оказать сопротивление…

Не успел он закончить фразу, как раздался треск автоматной очереди.

Роули пожал плечами.

— Боюсь, что сейчас им уже поздно становиться умнее. Робинсон?

Он повернулся к парню, на плечах которого лежал водонепроницаемый капюшон.

— Отворите двери подвала. Сержант Эванс, расставьте пленных вдоль стены. Сидя и стоя, через одного.

Сержант Эванс выполнил приказ. Теперь, когда опасности больше не существовало, мы сошли на причал, и я представил капитану Роули со всеми возможными почестями Дядюшку Артура. Четко, по-военному. Дядюшка Артур сиял от счастья и сразу взял командование на себя.

— Выполнено все блестяще, мой мальчик, — сказал он капитану Роули. — Могу вас уверить, что в Рождественском списке для вас будет приятная неожиданность. О, да вот идут еще друзья!

Но группа, появившаяся из глубины пещеры, состояла не только из друзей. Четверо из них были суровыми, но уже сломленными парнями, которых я раньше никогда не видел. Без сомнения, это были люди Имри. За ними следовали лорд Чернли и сэр Энтони Скурас. Группу замыкали четверо спокойных и уверенных, — судя по всему, это было их отличительной чертой, — людей Роули. За ними шел лорд Кирксайд со своей дочерью. Трудно определить, что думали эти четверо чернолицых людей, но у остальных восьми было одно и то же удивленное и даже ошеломленное выражение.

— Мой дорогой Кирксайд! Дорогой мой друг! — Дядюшка Артур поспешил ему навстречу и пожал руку. А я-то совсем забыл, что они знали друг друга. — Я очень рад видеть вас в полном здравии, старый друг! Как все великолепно кончилось! Теперь все позади!

— Господи! Что здесь происходит? — воскликнул лорд Кирксайд. — Вы… вы их схватили? Всех? А где же мой мальчик? Где Ролинсон? И все…

Где-то вдали прогремел глухой взрыв. Дядюшка Артур посмотрел на Роули, и тот кивнул в ответ.

— Пластиковая взрывчатка, сэр.

— Отлично! Отлично! Кирксайд, друг мой, вы их сейчас увидите.

Он прошел к Скурасу, взял его за руку и принялся так сильно ее трясти, словно собирался вырвать.

— Вы стоите не с теми людьми, Тони, мой мальчик! — Это был один из самых великих моментов в жизни Дядюшки Артура. Он провел сэра Скураса к тому месту, где стоял лорд Кирксайд. — Это был страшный сон, мой друг, настоящий кошмар! Но теперь, слава Богу, все кончилось.

— Зачем вы это сделали? — хмуро спросил Скурас. — Зачем вы все это сделали? О Боже, вы сами, наверное, не знаете, что натворили!

— Вы имеете в виду леди Скурас? Настоящую леди Скурас? — В каждом из нас в какой-то мере скрывается актер, но в Дядюшке Артуре их было по меньшей мере десять. Он немного оттянул левый рукав и внимательно посмотрел на циферблат. — Она больше трех часов назад прилетела из Ниццы в Лондон и сейчас находится в одной из лондонских клиник.

— Боже! Что вы хотите сказать? Вы даже не представляете! Моя супруга…

— Ваша супруга находится в Лондоне. А это Шарлотта — Шарлотта Майнер. И всегда была Шарлоттой Майнер. — Я взглянул на Шарлотту. Сперва она совершенно ничего не понимала, но потом на ее лице появилось что-то вроде надежды. — В начале года, чтобы найти с вами контакт, Лаворский и Доллман похитили вашу жену, и вы были вынуждены подчиниться их воле и даже предоставить материальные средства. Их ожесточал тот факт, что вы миллионер, в то время как они вынуждены были довольствоваться ролью простых служащих. Вот они и разработали этот гениальный план и даже имели дерзость вкладывать похищенную добычу в ваши предприятия. Тем не менее вашей супруге удалось ускользнуть из их рук. Тогда они схватили ее кузину и лучшую подругу Шарлотту. Подругу, от которой теперь ваша жена зависела. Они пригрозили, что убьют ее, если леди Скурас не вернется. Леди Скурас тотчас сдалась. И в связи с этим в их преступных головах зародилась еще более ужасная идея: подвесить над вашей головой сразу два дамокловых меча. А так как они считали себя «людьми чести», то решили держать Шарлотту у себя, так же как и вашу жену. В этом случае — они знали это твердо — вы будете делать все, что они пожелают. Чтобы иметь хороший предлог для наблюдения одновременно и за вами и за Шарлоттой, они распустили слухи, что вы якобы тайно поженились. — Дядюшка Артур был деликатный человек: он ничем не намекнул на всем известный факт, что к моменту мнимой смерти здоровье леди Скурас — она получила травмы во время автомобильной катастрофы — настолько ухудшилось, что стало ясно: женщина никогда не покинет пределов клиники.

— Боже всемогущий! И как вам только удалось все это узнать? — спросил лорд Кирксайд.

— Это довольно просто, — сказал Дядюшка Артур самодовольно. — В конце концов, это наша специальность. Во вторник ночью я говорил по радио с Ханслетом. Он продиктовал мне список людей, о которых Калверт хотел иметь срочную и исчерпывающую информацию. Правда, этот разговор подслушивали на «Шангри-Ла», но они не поняли, о ком идет речь: во время разговоров все без исключения имена кодируются. Калверт позднее рассказал, что, когда он во вторник вечером видел мистера Скураса, он не мог избавиться от чувства, что сэр Энтони немного переигрывает. Но добавил, что была в этом и доля правды. В итоге он пришел к выводу, что сэр Энтони совершенно сломлен смертью жены, и поэтому ему показалось совершенно невероятным, чтобы человек, так глубоко скорбевший о ее потере, вдруг через каких-то два месяца мог скоропалительно жениться во второй раз. Это можно было представить себе только в том случае, если он обещал такое жене в случае ее смерти.

Я телеграфировал во Францию. Полиция из Ривьеры произвела эксгумацию. Гроб его жены в Ньюло был забит щепками. Вы знали об этом, Тони? — Тот задумчиво кивнул. Со стороны казалось, что сейчас он находится мыслями где-то далеко-далеко. — Полиции понадобилось полчаса, чтобы выяснить, кто выдал свидетельство о смерти, и остаток дня, чтобы найти врача. Они обвинили его в убийстве. Во Франции это можно сделать в том случае, если трупа нет. Врач не стал тратить времени на размышления и сразу же повез их в частную клинику, в которой содержалась леди Скурас. В запертой комнате. Врач, старшая сестра и еще несколько человек в настоящий момент арестованы. И почему только — ради всего святого! — вы не обратились ко мне раньше!

— В их руках была Шарлотта, и они сказали, что в противном случае не раздумывая убьют мою жену. А что… что на моем месте сделали бы вы? У меня не было выхода.

— Бог его знает, — честно ответил Дядюшка Артур. — И она находится в довольно приличном состоянии, Тони. Калверту подтвердили по радио это сегодня в пять утра. — Он показал пальцем наверх. — Калверт использовал их же передатчик, который находится в замке. — И сэр Скурас, и лорд Кирксайд раскрыли рты от удивления. Лаворский и Доллман выглядели так, словно их хватил удар. А глаза Шарлотты стали похожи на две большие монеты. Она смотрела на меня по-особенному.

— Все верно, — подтвердила Сьюзен Кирксайд. — Я была вместе с мистером Калвертом, только он запретил мне об этом говорить. — Она взяла меня за руку и улыбнулась. — Еще раз прошу прощения за те слова, которые наговорила вам сегодня ночью. Теперь я знаю, что вы самый удивительный человек, которого я когда-либо знала. Само собой разумеется, за исключением Ролли.

Услышав шум на лестнице, она обернулась и в тот же момент забыла все, что говорила о самом удивительном человеке в ее жизни.

— Ролли! — закричала она. — Ролли!

Они все были здесь. Я их даже пересчитал. Сын лорда Кирксайда, достопочтенный Роллинсон, сыновья вахмистра, пропавшие команды маленьких судов и позади всех — сухонькая старая женщина в длинном темном платье с большим черным платком на голове. Я подошел к ней и взял ее за руку.

— Миссис Мак-Ихерн, — сказал я, — я отвезу вас домой в самое ближайшее время. Ваш супруг давно ждет вас.

— Благодарю, молодой человек, — ответила она спокойно. — Это будет очень мило с вашей стороны. — И по-хозяйски взяла меня под руку.

Шарлотта Скурас тоже подошла ко мне и тоже взяла меня под руку — не как хозяйка, но все же так, чтобы все могли это видеть. Я не имел ничего против этого.

— Вы все обо мне знали? Вы все время знали? — спросила она, заглянув мне в лицо.

— Он знал, — подтвердил задумчиво Дядюшка Артур. — Во всяком случае, так он мне сказал. Но вы, Калверт, мне не рассказывали…

— Да, собственно, тут больше и рассказывать-то нечего, — перебил я его. — То есть если говорить о фактах, — поспешил я исправиться. — На соответствующие мысли меня навел сэр Энтони. Его визит на «Файркрест», якобы отвлекающий маневр, на самом деле служил только одной цели — заставить меня заподозрить неладное. Если бы все было нормально, ко мне никогда бы не пришли. Они отправились бы на берег — в полицию или к телефону. Потом сэр Энтони напомнил мне о нарушенной связи. Замечание показалось мне слишком дешевым для человека такого ума. — Я повернулся к Скурасу. — Потом вахмистр Макдональд разрисовал мне вас розовыми красками. Он сказал, что вы самая уважаемая личность в Торбее, и ваше поведение так сильно отличалось от того, что я видел во вторник вечером на «Шангри-Ла». Мне ничего другого и не оставалось, как сделать соответствующие выводы.

Сценка, которую вы разыграли с Шарлоттой в тот вечер, очень походила на мелодраму поздней викторианской эпохи девятнадцатого столетия и не обманула меня больше, чем на пять секунд. Было просто невозможно представить, чтобы человек, так преданный своей жене, мог вести себя с другой женщиной подобным образом. Не говоря о том, что речь шла об очаровательной женщине.

— Благодарю вас, — пробормотала Шарлотта в ответ на мои слова.

— И нельзя было себе представить, что он пошлет ее за фотографией своей жены — разве что по приказу. Это вам приказали Лаворский и Доллман? Из всего этого можно сделать вывод, что вы были не тем человеком, каким хотели казаться, и то же самое, следовательно, относилось к Шарлотте.

Бандиты полагали, что под предлогом жестокого обращения со стороны ее мнимого супруга Шарлотту можно послать на «Файркрест», и тогда у них там будет свой человек. Вот они и бросили ее в воду неподалеку от нашего судна вместе с водонепроницаемым пакетом, в котором находились маленький радиопередатчик и пистолет. Иначе, откровенно пригрозили они ей, настоящую супругу сэра Скураса ждет тяжелая судьба.

Она кивнула.

— Именно так они и сказали.

— У меня отличные глаза. Чего нельзя сказать о зоркости сэра Артура. У него глаза послабее — его зрение пострадало во время войны. А я хорошо рассмотрел полосы на вашей спине. Они были настоящими. Такими же настоящими, как следы инъекций: перед тем как избить, они вас усыпили. Как-никак, в этом пункте они проявили гуманность.

— Я многое могу перенести, — сказала Шарлотта, — но мысли, что…

Я повернулся к сэру Скурасу.

— Предполагаю, что именно вы настояли на том, чтобы усыпить Шарлотту. Даже не предполагаю — уверен. Именно вы настояли, чтобы команды малых судов были оставлены в живых. А что касается Шарлотты, то я провел ногтем по одной из ее ран. В нормальных условиях она бы завопила, но Шарлотта даже не скривилась — и это после того как она побывала в соленой морской воде! Тогда я и понял все.

У меня были разные причины для своих поступков. Вы, Шарлотта, добравшись до нашего судна, рассказывали, что прибыли предупредить о смертельной опасности, — как будто я сам этого не знал. Я сказал, что мы покинем Торбей через час. Вы отправились в каюту и сообщили об этом на «Шангри-Ла», и вслед за этим появились Квин, Жак и Крамер — появились много раньше, чем можно было ожидать: очевидно, рассчитывая, что после ваших слов мы будем чувствовать себя в относительной безопасности, Должно быть, Шарлотта, вы действительно очень любите леди Скурас. У вас был выбор: леди Скурас или мы, и вы выбрали ее. К счастью для нас, я уже тогда вам не доверял — вот потому Жаку и Крамеру пришлось погибнуть. После этого я сказал, что мы отправимся на Ойлен Оран и Крейгмор — и вы опять передали им сообщение об этом. Правда, их это мало обеспокоило. Позднее я сказал, что мы направимся на Дюб-Скейр. И вы опять отправились в свою каюту. Но до того как вы успели послать сообщение, вы упали на пол в своей каюте. Вы ведь не знали, что я подсыпал вам кое-что в кофе. Я не мог допустить, чтобы вы передали, что мы отправляемся на Дюб-Скейр. А вы как думаете? В противном случае они организовали бы нам достойную встречу…

— Вы… вы были в моей каюте?

— Дон-Жуан по сравнению со мной настоящий простофиля. В спальни к женщинам я только таким образом и попадаю. Спросите у Сьюзен Кирксайд. Вы лежали на полу в каюте, и я отнес вас на постель. Тогда же я получил возможность осмотреть и ваши руки. Кстати, кровоизлияния, которые должны были возникнуть, если бы вас привязывали веревкой, уже исчезли. Видимо, они воспользовались резиновыми жгутами — я имею в виду время, когда мы с Ханслетом появились на «Шангри-Ла». Не правда ли?

Она кивнула, и вид у нее был совершенно растерянный.

— Разумеется, тогда же в вашей каюте я нашел и передатчик, и пистолет. Потом, когда мы уже были на Крейгморе, вы попытались получить новую информацию. Одновременно с этим вы хотели меня предостеречь. Информацию я дал. Но не всю. Мне очень жаль, но я вам сообщил только то, что можно было передать Лаворскому. И вы это сделали, — признательно сказал я. — Сделали, как послушная девочка. Вы опять рысцой побежали к вашей каюте и…

— Филипп Калверт, — медленно выговорила она. — Вы низкий и подлый обманщик…

— На борту «Шангри-Ла» находятся еще несколько людей Лаворского, — взволнованно перебил ее Скурас. — Они могут удрать…

— Не смогут, — ответил я. — Они только могут получить в суде определение «к пожизненному заключению»; они уже в цепях, если люди капитана Роули употребляют для этой цели цепи.

— Но как… как вы узнали, где находится «Шангри-Ла»? В такой темноте, в тумане — ведь это невозможно…

— А что случилось с катером «Шангри-Ла»? — спросил я.

— С катером? Что, черт возьми… — Он постарался успокоиться. — Катер вышел из строя.

— Во всем виноват сахарный песок, — объяснил я. — Такое уж у него действие, если его засыпать в баки с бензином. Полагаю, вам придется ремонтировать вентили. Одновременно с этим я оставил на катере транзисторный передатчик, работающий на батареях. И после того как вы подняли испорченный катер на борт, мы постоянно знали точное местонахождение яхты. Где катер, там и яхта.

— Боюсь, что не совсем вас понимаю, Калверт.

— А вы взгляните на господ Лаворского, Доллмана и Имри. Они понимают. Я знал точную частоту, на которой передатчик посылал сигналы. В конце концов, это ведь мой передатчик. И один из людей мистера Хатчинсона, которому я заранее дал частоту, подключился. Как и у всех моторных судов, на их шхуне есть подвижная антенна. Ему было достаточно настроить свой передатчик и по волне направить судно к яхте. Правда, я знал, что помощь придет не раньше полуночи и именно в соответствии с этим действовал. — Я повернулся к капитану Роули. — Когда вы прибыли сюда, капитан?

— В двадцать один тридцать.

— Так рано? Значит, вам пришлось ждать почти три часа?

— Да, сэр. И, откровенно говоря, мы успели основательно замерзнуть.

Лорд Кирксайд легонько кашлянул. Возможно, он как раз подумал в этот момент о моем ночном свидании с его дочерью.

— Скажите, Калверт, если вы пользовались передатчиком в Крейгморе, на судне Хатчинсона, то зачем еще и здесь, в Дюб-Скейре?

— Если бы я этого не сделал, то вы бы сейчас были трупом. Я потратил почти пятнадцать минут, чтобы передать подробное описание окрестностей Дюб-Скейра, замка и подземного ангара. Ведь люди капитана Роули должны были работать в полной темноте.

— Так вот почему сэр Артур остался на Крейгморе, когда вы и мистер Хатчинсон отправились к «Нантсвиллу»? — медленно произнесла Шарлотта. — Следить, чтобы я не получила сведений от людей Хатчинсона.

— Конечно! Иначе и быть не могло.

Она высвободила руку и посмотрела на меня довольно неприязненно.

— Здорово же вы меня переиграли, — тихо сказала она. — Заставили страдать в течение тридцати часов, хотя раскусили довольно быстро.

— У нас были одинаковые цели. Вы хотели переиграть меня, а мне нужно было переиграть вас.

— Очень вам за это благодарна, — горько сказала она.

— Если вы и сердитесь на Калверта, — вмешался Дядюшка Артур, — то все равно вы должны быть ему благодарны. — Этот день обязательно следовало подчеркнуть в календаре красной чертой: ведь Дядюшка Артур позволил себе говорить раздраженным тоном. — И если Калверт не сочтет нужным оправдываться сам, то за него это сделаю я. — Во-первых, если бы вы ничего не передавали им с «Файркреста», то Лаворский бы подумал, что его затея не удалась, и не стал бы поднимать со дна, точнее с борта «Нантсвилла», последние тонны золота, а убрался бы до того, как мы подготовили ему ловушку. Такие люди, — как Лаворский, обладают шестым чувством, когда речь идет об опасности. Во-вторых, наши «друзья» никогда бы не сознались в своих преступлениях, если бы не были уверены, что наша песенка спета. В-третьих, Калверт хотел создать ситуацию, при которой все внимание сосредоточилось бы на «Файркресте», чтобы капитан Роули и его люди могли спокойно занять позицию и пресечь кровопролитие. Речь идет и о моей и о вашей крови, дорогая Шарлотта. В-четвертых, если бы вы не находились с ними в постоянной радиосвязи и не передавали бы точное местонахождение нашего судна вплоть до последнего момента, когда мы снесли ворота этого ангара, — мы даже иногда специально оставляли двери салона открытыми, чтобы вы могли слышать, о чем идет речь, — то тогда здесь, в этом ангаре, произошла бы настоящая битва. И кто знает, сколько бы в ней погибло людей! А так они были уверены, что вы все держите под контролем, знали, что мы в ловушке, что вы находитесь на нашем судне с оружием в руках и готовы в любую секунду расправиться с нами. В-пятых, и это самое важное, капитан Роули должен был скрыться в самой глубине туннеля, а другая группа пряталась наверху, в кладовой замка. Как вы думаете, откуда им было узнать, в какой момент они должны начать действия, причем синхронно? Ну, так я скажу вам: как и все военные подразделения, они были снабжены миниатюрными радиопередатчиками. И они слышали каждое слово, которое было произнесено вами. Вы не должны забывать, что ваш передатчик был украден с борта «Файркреста». Это был передатчик Калверта, моя дорогая, он знал частоту, на которой вы работали, и прошлой ночью сообщил об этом на сушу. Это произошло после того, как он — ну, как бы это выразиться, — после того, как он угостил вас напитком собственного приготовления. Он взял ваш передатчик под свой контроль до того, как ему удалось воспользоваться рацией, находящейся в замке сэра Кирксайда.

Шарлотта повернулась ко мне.

— Я считаю, что вы — самый подлый, самый низкий человек, которого я когда-либо встречала. Вы просто недостойны доверия.

Глаза ее блестели, и мне трудно было понять, по какой причине. Были ли это слезы, а может быть, что другое. Потом она положила руку мне на плечо и тихо сказала:

— О, безумец! Какой же вы безумец! — От смущения я просто не знал, куда себя деть. А она продолжала: — Ведь пистолет мог выстрелить… Я… Я ведь могла убить вас. Филипп!

Я ласково погладил ее по руке и сказал:

— Вы и сами не верите этому, Шарлотта…

В подобной ситуации я счел за лучшее промолчать о том, что если бы ее пистолет выстрелил, то я бы навсегда потерял веру в эффективность трехгранного напильника.

Серый туман начал медленно рассеиваться, темноту неторопливо сменил хмурый рассвет. Море было совершенно спокойным, когда Тим Хатчинсон повел «Файркрест» на Ойлен Оран.

На борту нас было только четверо. Хатчинсон, я, миссис Мак-Ихерн и Шарлотта. До этого я предложил Шарлотте переночевать в замке Дюб-Скейр, но она сделала вид, что не услышала моих слов, и стала помогать миссис Мак-Ихерн на борту «Файркреста». А когда яхта подготовилась к отплытию, она всем своим видом дала понять, что отнюдь не собирается сходить на берег.

Это была очень волевая женщина, и я уже сейчас начинал догадываться, что этот факт доставит мне в будущем еще много неприятностей.

Дядюшки Артура с нами не было. Целый табун диких лошадей не смог бы заставить Дядюшку Артура ступить этой ночью на борт «Файркреста». Ибо достопочтенный сэр Артур ощущал себя как бы в преддверии рая.

Он сидел перед большим пылающим камином в гостиной замка Дюб-Скейр, попивал вместе с лордом Кирксайдом превосходное виски и рассказывал затаившим дыхание друзьям-аристократам о его последних приключениях. Если мне повезет, то, возможно, он пару раз упомянет и мое имя. Но возможно, он обо мне и позабудет.

Миссис Мак-Ихерн не наслаждалась предвкушением рая, поскольку находилась в самом раю. Молчаливая темноволосая старая дама со смуглым лицом, испещренным морщинами. Всю дорогу на Ойлен Оран с ее лица не сходила счастливая улыбка, и мне оставалось только надеяться, что Дональд Мак-Ихерн не забудет надеть свежую рубашку к ее приезду.