Глава 6

СРЕДА с двадцати часов сорока минут до двадцати двух часов сорока минут

Приблизительно в двухстах ярдах от «Шангри-Ла» я опустил якорь в воду. Выключив навигационные огни и включив все лампы рубке, я прошел в салон и закрыл за собой дверь.

— И долго мы будем ждать? — поинтересовался Дядюшка Артур.

— Нет. Вы бы натянули дождевик, сэр. Подождем, когда дождь зарядит посильнее, и тогда отправимся. Я убежден, что они рассматривают нас в свои бинокли. А вы что на этот счет думаете?

— Без всякого сомнения. Они наверняка наблюдают за нами. И очень обеспокоены исчезновением сообщников, которые отправились к нам брать интервью. Будут строить догадки о том, что же, черт возьми, с ними стряслось и где они застряли. Но, разумеется, лишь в том случае, если они действительно бандиты. Во всяком случае, они еще раз попытаются установить, что именно произошло.

— Пока не станут. Может быть, через час или два. Какое-то время они выждут. Догадка может быть такова: путь на «Файркрест» занял больше времени, чем они предполагали, а мы успели улизнуть до того, как «экспедиция» успела до нас добраться. Вполне возможно, что случилось нечто с надувной лодкой. — Дождь уже вовсю барабанил по крыше салона. — Ну, пора. Начинаем действовать.

Мы миновали камбуз, ощупью впотьмах пробрались на корму и бесшумно спустили лодку на воду. Ветер и прибой погнали нас в сторону гавани. Сквозь плотную пелену дождя смутно вырисовывался силуэт «Шангри-Ла». Мы прошли в ста ярдах левее, а на полпути между берегом и «Шангри-Ла» я запустил мотор и взял курс на яхту.

К ней был пришвартован большой катер, кормовая часть которого болталась футах в десяти от освещенного прохода. Какой-то человек в дождевике и французской матросской шапочке, какие носила команда «Шангри-Ла», подошел к борту и принял у нас канат.

— Добрый вечер, друг мой, — сказал Дядюшка Артур с искренней теплотой в голосе. — Таким манером он заговаривал со всеми. — Скажите, сэр Энтони на борту?

— Да, сэр.

— А нельзя ли мне с ним повидаться?

— Если вы подождете минутку… — Матрос внезапно замолчал и уставился на сэра Артура. — Бог ты мой! Да ведь это… Вы, адмирал?

— Разумеется, адмирал Арнфорд Джейсон. А вы, похоже, отвозили меня сегодня после ужина в отель «Колумбия»…

— Так точно, сэр. Я немедленно проведу вас в салон, сэр.

— Вы подождете меня в лодке, — низверг меня адмирал этой фразой до чина водителя.

Они направились по проходу на корму. Мне понадобилось десять секунд, чтобы исследовать электропроводку, и я пришел к выводу, что особых сложностей с ней не будет. После этого я двинулся вслед за ушедшими. Пройдя мимо коридорчика, ведущего в салон, я спрятался за вентилятором. Матрос вскоре вышел, он шел назад. Приблизительно секунд через двадцать он поднимет крик, когда увидит, что лодочник исчез. Но меня совершенно не беспокоило, что он будет делать через двадцать секунд.

Добравшись до приоткрытой двери в салон, я услышал голос сэра Артура:

— Нет, нет, я и так очень сожалею, что нарушил ваш покой… Да, спасибо… Охотно. Только один глоток, и с содовой. — Что-то сегодня Дядюшка Артур стал усиленно налегать на виски. — Благодарю, благодарю! Ваше здоровье, леди Скурас! Ваше здоровье, джентльмены! Не стану вам докучать, просто хотел спросить, не сможете ли вы оказать мне услугу… Мы с моим другом обеспокоены… Очень и очень… Кстати, где же он? Я надеялся, что он идет следом…

Это был спецпароль для Калверта. Я опустил воротник, который скрывал нижнюю часть моего лица, и снял зюйдвестку, надвинутую на лоб. После этого вежливо постучал и сказал:

— Добрый вечер, леди Скурас. Добрый вечер, джентльмены. Прошу извинить за беспокойство.

Кроме Дядюшки Артура в салоне находилось еще шесть человек, которые расположились вокруг камина. Сэр Энтони стоял, остальные сидели. Шарлотта Скурас, Доллман, генеральный директор Лаворский, его бухгалтер, лорд Чернли, биржевой маклер и еще один мужчина, которого я не знал. У всех в руках были стаканы.

Реакция, вызванная моим внезапным появлением, была довольно интересной. Старина Скурас выглядел полузадумчиво, полуудивленно. Шарлотта Скурас приветствовала меня натянутой улыбкой. Дядюшка Артур не преувеличивал, говоря о синяке у нее на виске. Он действительно был огромен. Лицо незнакомого человека осталось безучастным. Лаворский был непроницаем. Доллман застыл как статуя, а у лорда Чернли на мгновение промелькнуло такое выражение, словно в полночь на кладбище кто-то внезапно хлопнул его рукой по плечу. Во всяком случае, мне так показалось, хотя я мог и ошибиться. И все-таки стакан внезапно выпал из его руки и покатился по ковру. Характерная сцена викторианской мелодрамы. Наш «друг», биржевой маклер аристократического происхождения, вдруг сильно забеспокоился. Что касается остальных, то время уже прошло, и Доллман, Лаворский и, конечно, сэр Энтони теперь могли придать своим лицам самые различные выражения.

— Силы небесные! Да это же Петерсен! — Голос Скураса прозвучал удивленно, но не слишком. — Я и не подозревал, что вы знакомы!

— И давно! Да будет вам известно, Тони, что Петерсен и я несколько лет коллеги по ЮНЕСКО. — Дядюшка Артур, как и прежде, щеголял своей мнимой принадлежностью к делегации Великобритании в ЮНЕСКО — прекрасный предлог для объяснения частых поездок в отдаленные страны. — Ихтиология, возможно, не очень интересна, но зато познавательна. Петерсен — один из моих лучших лекторов. Он работал на меня в Европе, Азии, Африке и Южной Америке. — Я действительно бывал в этих частях света по его поручениям, правда, речь там шла не о научных докладах. — Я даже не знал, что он находился здесь, пока случайно не услышал об этом в отеле. Но я прибыл сюда не ради того, чтобы рассказать вам об этом. Речь идет о Ханслете, коллеге Петерсена, значит, и моем. Мы нигде не можем его найти. В городке он не был, а поскольку ваша яхта ближе всех, то мы решили спросить: может быть, вы знаете что-нибудь? Он не заезжал к вам?

— Боюсь, что ничем не смогу вам помочь, — сказал Скурас. — И никто из нас… Не так ли, господа? — Он нажал на кнопку звонка, и тотчас появился стюард. Скурас поручил ему узнать, не встречал ли Ханслета кто-нибудь из команды, и стюард ушел. — Когда же он исчез, мистер Петерсен?

— Понятия не имею. Я должен был провести несколько экспериментов и целый день мотался туда-сюда в поисках необходимого материала. Медуз… — Я преувеличенно громко рассмеялся и потер при этом воспаленное лицо. — Боюсь, что поимел дело с ядовитыми особями. А когда возвратился, его уже не было.

— Скажите, мистер Петерсен, а ваш коллега умел плавать? — спросил незнакомый человек. Я повернулся к нему. Коренастый крепыш лет сорока пяти с темными волосами, черными колючими глазами и загорелым неподвижным лицом. Как ни странно, здесь такими лицами обладали все. Я тоже пытался придать своей физиономии самое безучастное выражение. Но это оказалось не легко.

— Боюсь, что нет, — сказал я спокойно. — И вы, видимо, подозреваете то же, что и я. На корме у нас нет поручней. Один неосторожный шаг… — Я замолчал, потому что в салон вошел стюард, чтобы сообщить, что никто из команды не видел Ханслета. — Думается, — продолжил я, что надо немедленно сообщить о случившемся полицейскому вахмистру Макдональду.

Все остальные, судя по всему, были того же мнения. Мы распрощались и отправились назад. Холодный дождь при порывистом ветре казался еще сильнее и холоднее. У прохода я сделал вид, что поскользнулся на мокрой палубе, отчаянно взмахнул руками, пытаясь задержаться, и все же упал за борт, попутно схватившись и сильно дернув за электрическую проводку. Поднялась суматоха, но в дождь, ветер и при полной темноте понадобилась целая минута, чтобы вытянуть меня из воды. Старина Скурас — воплощение доброты — сразу предложил мне сухую одежду. Но я вежливо отказался и отправился с Дядюшкой Артуром на «Файркрест». После того как мы закрепили лодку, я сказал:

— Прибыв на «Шангри-Ла», интересно, как вы объяснили свое присутствие и драматический приезд на спасательной яхте Королевского воздушного флота?

— Я дал понять, что причина достаточно веская, что в Женеве сорвалась конференция ЮНЕСКО, потому что на нее не прибыл известный доктор Спенсер Фриман. И это в самом деле правда. Об этом пишут все газеты. На самом деле доктор Фриман не поехал в Женеву, потому что этого не захотели мы. Об этом, разумеется, никто не знает. Я рассказал, что жизнь профессора очень ценна для родины и что здесь, в Торбее, он проводит кое-какие эксперименты. Вот правительство и послало меня, чтобы его отыскать.

— Но почему, в таком случае, вы отправили спасательную яхту обратно? Это могло возбудить подозрения.

— Никоим образом. Если он где-то в торбейской глуши, то его можно найти только при дневном свете. И я сказал, что наготове имеется вертолет, который в любое время доставит доктора обратно. Достаточно мне поднять телефонную трубку — и вертолет будет здесь в течение пятнадцати минут.

— И вы, разумеется, не могли знать, что телефонная линия нарушена. Возможно, это могло бы и пройти, если бы до того, как поехать на «Шангри-Ла», вы не побывали на «Файркресте». Вы ведь не знали, что наши «друзья», которые закрылись в задней каюте, как только вы поднялись на борт, тотчас же сообщили, что у «Файркреста» находится спасательная яхта РАФа. Может быть, они даже видели ее в иллюминатор. Хотя это не важно: моторы этих яхт узнаются за сто миль. Я имею в виду характерный звук. Значит, наши «друзья» знают, что мы травим байки как завзятые охотники. В скором времени они узнают и кто вы такой… Могу поздравить, сэр. Теперь вы имеете честь быть зачисленным в ту же категорию, в которой нахожусь я уже много лет. Могу поклясться, что теперь ни одно страховое общество в мире не застрахует вашу драгоценную жизнь.

— Вы хотите сказать, что наш визит на «Шангри-Ла» развеял ваши последние сомнения относительно намерений наших «друзей»?

— Да, сэр! Вы видели реакцию маклера? Я имею в виду лорда Чернли. И такой человек называет себя аристократом!

— Но ведь это же мелочь! А вы из-за нее пришли к столь скоропалительным выводам, — холодно отрезал Дядюшка Артур.

— Вот именно, сэр. — Я вынул из шкафа костюм для подводного плавания и собрался уходить. — Кстати, хочу заметить, что упал я за борт не случайно. Забыл сказать, что, сидя недавно в воде, я вырезал ножом на нижней части руля судна с преступниками большую букву «V», которую и обнаружил на руле катера «Шангри-Ла». Могу дать голову на отсечение — это нужный нам катер!

— Да, понимаю, действительно понимаю! — Дядюшка Артур уже снова сидел на скамейке и совал в глаз свой проклятый монокль. — Только вы забыли предупредить меня о своих намерениях.

— Я не забыл. — Я начал снимать с себя насквозь промокшую одежду. — Просто я не знал, что вы такой блестящий актер.

— Тоже разумно. В общем, сомнений не осталось?

— Я бы выразился иначе. Просто это явилось дополнительным доказательством. Я узнал обо всем несколько раньше. Помните темноволосого человека, который сидел рядом с Лаворским и спросил меня, умеет ли Ханслет плавать? Я могу побиться об заклад, что этого человека во время ужина на «Шангри-Ла» не было.

— И выиграли бы. Откуда вам это известно?

— Потому что он командовал катером, с которого был обстрелян вертолет. Потому что он убил Уильямса и хотел расправиться со мной. Его зовут Имри, и он был капитаном «Нантсвилла» после того, как корабль захватили.

Дядюшка Артур кивнул, но тем не менее вид у него был несколько ошарашенный. Больше всего его интересовал костюм для подводного плавания, который я принялся натягивать.

— Куда это вы, черт побери, собрались?

— Отлучусь ненадолго. Совершу прогулку к «Шангри-Ла». Точнее, к катеру «Шангри-Ла». С самодельным инструментом и пакетиком сахара. Надеюсь на ваше благословение.

— Вы забыли кое-что добавить. Проводку на «Шангри-Ла» вы порвали тоже не случайно?

— Вот я и хотел бы там появиться до того, как ее приведут в порядок.

— Я просто не могу в это поверить! Не могу! — Дядюшка Артур потряс головой.

Какое-то мгновение я думал, что под этим он имел в виду скорость, с какой я добрался до «Шангри-Ла» и вернулся обратно. Но следующие слова показали мне, что он витал в более высоких сферах.

— Никак не могу поверить, что Тони Скурас замешан в этом грязном деле. По уши сидит! Нет, здесь что-то не так. Вы знаете, что в следующем году он должен получить звание пэра?

— Так быстро? Он говорил, что собирается подождать, пока упадут цены.

Дядюшка Артур не ответил. В нормальных условиях он бы воспринял эту реплику как смертельное оскорбление, так как, выйдя на пенсию, он сам автоматически получит звание пэра. Но сейчас он был действительно смущен.

— Больше всего мне бы хотелось арестовать всю эту банду, — сказал я. — Но мы не можем этого сделать, поскольку у нас связаны руки. Мы беспомощны. И сейчас, после того как мы все точно выяснили, я спрашиваю: не сделаете ли вы одолжение? Есть две вещи, которые я хотел бы знать. Первое: действительно ли сэр Энтони ездил в Клайд для того, чтобы смонтировать на яхте новые стабилизаторы? Работа эта большая, и только солидные верфи способны с ней справиться. Это вы можете узнать за пару часов. Люди часто рассказывают друг другу глупые истории. И кроме того, я хотел бы знать, предпринял ли какие-нибудь шаги лорд Кирксайд, чтобы переписать титул умершего сына — он был каким-то там виконтом — на младшего?

— Приготовьте передатчик. Сейчас все разузнаем, — сказал Дядюшка Артур устало. Он меня почти не слушал, все не мог переварить открытие, что будущий пэр по уши увяз в грязной авантюре. — И дайте сюда бутылку!

«Если Дядюшка Артур будет продолжать в том же духе, — подумал я, — то неплохо бы переманить к нашей стоянке несколько оптовиков по продаже виски».

Я опустил крышку фальшивой дизельной машины на пол с таким трудом, будто она весила тонну, выпрямился, целую минуту стоял в неподвижности и наконец подошел к двери машинного отделения.

— Сэр Артур?

— Иду, иду! — Через секунду он встал в дверях со стаканом в руке. — Уже? Подготовили?

— Я нашел Ханслета, сэр…

Сэр Артур медленно, словно лунатик, вошел в машинное отделение.

Передатчик исчез. Вместе со всей нашей взрывчаткой, подслушивающими устройствами, портативными приемниками, благодаря чему образовалось много свободного места. Им пришлось согнуть его в три погибели, чтобы засунуть в это отверстие. Голова покоилась на руках, а руки — на коленях. И все же место даже осталось. Я не видел его лица, не видел и следов насилия. Он вообще производил довольно мирное впечатление. Так, прислонившись к стене, сидят люди, спокойно дремлющие на солнышке. Да, для него это длинный день, так как вечность длится довольно долго. Он спал непробудным сном, о котором я ему сказал вчера ночью, перед отъездом.

Я дотронулся до его лица. Оно еще не совсем остыло. Он был мертв часа два-три, не больше. Я повернул его голову, чтобы посмотреть, не видно ли следов насилия. Голова откинулась набок, как сломанная нога куклы… Мечтательное выражение исчезло. Глаза адмирала были холодными, беспощадными. Я вспомнил о разговорах, которые слышал, но никогда не воспринимал всерьез, — болтовню о том, что Дядюшка Артур может быть жестоким человеком. Теперь я в этом убедился. Иначе сэр Артур не занимал бы свой пост. Нашли его по объявлению в «Дэйли Телеграф», а разыскали два прохиндея, которые объездили всю страну, чтобы найти человека, обладающего исключительными способностями, необходимыми для занятия этой должности. И они выбрали Дядюшку Артура. У него не было сердца, это ощущалось сразу. Но я об этом как-то никогда не думал.

Он сказал:

— Разумеется, убит.

— Да, сэр.

— Каким образом?

— Сломана шея.

— Сломана шея? У такого крепкого человека, как Ханслет?

— Я знаю, кто может это сделать голыми руками. Его зовут Квин. Человек, который убил Бейкера и Дельмонта. И который чуть было не прикончил меня.

— Понимаю. — После паузы он продолжал с отсутствующим видом: — Вы найдете и уничтожите этого человека. Метод меня не интересует. Как все это произошло, Калверт?

— Сейчас, сэр. — Когда речь заходила о том, чтобы восстановить события, я всегда оставался один. — Наши «друзья» поднялись на борт «Файркреста» или сегодня утром, или сразу после того, как я покинул корабль. Иначе говоря, до рассвета. Они бы не отважились провести акцию днем. Должно быть, они напали и захватили Ханслета. Подтверждением этому служит тот факт, что он не связался с вами в полдень. И когда вы поднялись на борт, он все еще был их пленником. Наши «друзья» не могли подумать, что на борту «Файркреста» появится кто-то еще. Катер, который подвез их на рассвете к яхте, ушел обратно к «Шангри-Ла». Ведь держать суденышко у «Файркреста» было нельзя.

— По-моему, нет необходимости раскладывать все по полочкам.

— Приблизительно через час с небольшим, как вы ушли с «Файркреста», появился катер, и бандиты сообщили, что я мертв. После моего убийства они не могли оставить Ханслета в живых. Но почему ему сломали шею, не знаю. Может быть, они подумали, что выстрел могут услышать, а нож решили не использовать, чтобы не оставлять следов крови. Яхту не стали трогать. Видимо, хотели вывести ее ночью в зунд и потопить. Думаю, что именно поэтому Ханслета убрали таким способом. Квин вообще-то психопат, убийца по призванию. Любит лишать людей жизни по-своему. Зверь.

— Так, так… А потом они подумали, куда спрятать Ханслета на время, пока не вернутся на яхту. Так, на всякий случай, если вдруг кто появится. Решили спрятать его под крышкой мотора. Передатчик и все прочее выбросили за борт или взяли с собой. Это уже не имеет значения. А Ханслета засунули сюда. — Дядюшка Артур все это сказал совершенно спокойно, а потом первый раз со времени нашего знакомства закричал: — Но откуда, черт возьми, они могли знать, что здесь нет никакого мотора и что все это маскировка, Калверт? Выходит, кто-то нас предал или проявил преступную небрежность.

— Нас никто не предавал, сэр, а если кто и проявил небрежность, то это я. Если бы я подумал обо всем, Ханслет не лежал бы сейчас здесь. В ту ночь, когда к нам заявились мнимые таможенники, я знал, что они что-то обнаружили в машинном отделении. До того как прицепиться к батареям, они старательно осматривали каждый уголок, а потом вдруг потеряли к поискам всякий интерес. Ханслет даже сказал, что, возможно, это как-то связано с батареями. Но я не поверил. — Вынув из кармана фонарик, я протянул его Дядюшке Артуру. — Взгляните сами. Вам ничего не кажется подозрительным?

Он посмотрел на меня холодными глазами, взял карманный фонарик и тщательно осмотрел батареи.

— Ничего не могу найти, — коротко сказал он.

— А Томас — так назвал себя один из таможенников — нашел. Он с самого начала напал на след и точно знал, что ищет. Ему был нужен мощный радиопередатчик, а не какая-нибудь дешевка. Он искал зацепку, указывающую, что присоединялось к этим батареям. Следы сильных зубчатых зажимов.

Дядюшка Артур тихо чертыхнулся и опять нагнулся над батареями. На этот раз для осмотра ему понадобилось десять секунд.

— Вы очень четко все это сформулировали, Калверт. — Глаза его потеплели, но тон не смягчился.

— Поэтому неудивительно, что они знали, что я делал сегодня днем. Знали и о том, что Ханслет до сумерек останется на яхте один, а сегодня вечером я приземлюсь на вертолете в песчаной бухте. Им нужно было только подтверждение, что Калверт действительно появился в районе Лох-Хоурона и что он что-то выискивает. После этого уничтожение вертолета стало делом решенным. А уничтожение приемника было обманным маневром, чтобы мы подумали, что являемся единственными хозяевами передатчика в этом районе. Боже! Где были мои глаза!

— Надеюсь, эта вспышка не помешает вам впредь мыслить логично, — холодно сказал Дядюшка Артур.

— И это в тот вечер, когда мы с Ханслетом были приглашены на «Шангри-Ла»! Я вам говорил, что после возвращения мы заметили, что на борту кто-то побывал. Только не поняли — зачем! Черт побери!

— Вы приложили достаточно сил, чтобы доказать мою некомпетентность в отношении батарей. Нет необходимости повторяться.

— Дайте мне договорить, — перебил я. Дядюшка Артур не любил, когда его прерывали. — Они побывали в машинном отделении; они знали, что здесь находится передатчик; они внимательно осмотрели крышку дизельного мотора. Четыре винта — пустяки. Они сняли крышку и присоединились к передатчику таким образом, что даже не сбили настройку, а потом сделали отвод к маленькому передатчику, который, видимо, был спрятан за батареями. Они привезли с собой необходимый инструмент, так как знали, с чем столкнутся. С этого момента они слышали каждое наше слово, проникли в наши планы, знали обо всем, что мы собирались предпринять, и могли действовать соответственно этому. Они решили — и правильно, — что лучше, если мы с Ханслетом будем держать с вами прямую связь, а они станут получать информацию из первых рук. Это лучше, чем вывести из строя радиопередатчик, заставив нас тем самым искать пути восстановления связи, которые они, возможно, не смогут проконтролировать.

— Но зачем… зачем они сломали передатчик, который сулил им такие возможности… Ведь они… Ведь они… — Он показал на пустое пространство.

— Он им больше не нужен, — сказал я устало. — Когда они вырвали передатчик, Ханслет и Калверт были уже мертвы. Передатчик стал не нужен.

— Да, конечно, конечно! Боже мой, какая жестокость! — Он вынул монокль и потер глаз тыльной стороной ладони. — И они знали, что мы найдем Ханслета в тот момент, когда захотим воспользоваться передатчиком. Постепенно я начинаю понимать ваши замечания — в первую очередь то, что нашему брату трудно застраховаться. Они не знают, сколько знаем мы, но не имеют право пустить дело на самотек. Ведь ставка — семнадцать миллионов. Они должны заставить нас замолчать.

— Надо поскорее убираться отсюда! Это единственное, что я могу посоветовать, — согласился я с Дядюшкой Артуром. — И ни на секунду не выпускайте «люгер» из рук, сэр. Когда мы снимемся с якоря, то окажемся в относительной безопасности. Но перед этим мы должны доставить на берег труп Ханслета и заодно приятеля, который томится в кормовой каюте.

При благоприятных обстоятельствах подъем якоря с помощью электрической лебедки отнюдь не пустяковая работенка. Наша маленькая лебедка могла поднимать тяжести до четырнадцати сотен фунтов. Но если в колесо барабана попадет часть одежды, то можно остаться без руки или ноги до того, как успеешь крикнуть или остановить машину, находящуюся позади лебедки. Проделывать все это на скользкой и мокрой палубе в абсолютной темноте опасно вдвойне. Не говоря о том, что на тормоз рассчитывать не приходится, а лебедка накрыта парусиной. Одним словом — работа опасная. Хотя по сравнению с тем, что может произойти, если встрепенутся наши «друзья» на «Шангри-Ла», — просто ерунда. То ли потому, что я слишком интенсивно работал, то ли из-за грохота якорной цепи, я не сразу распознал кое-какие звуки, а также их направление. Тем не менее дважды мне показалось, что я слышу издалека женский голос. Оба раза я приходил к выводу, что голос доносился с одной из яхт, находившихся в гавани. Чтобы установить, сколько галлонов джина расходуется во всех гаванях Великобритании после захода солнца, потребовалась бы хорошая ЭВМ. Затем я снова услышал звуки, но уже немного ближе. Я сразу отбросил мысли о вечеринке, где крик отчаяния раздается только в том случае, когда кончается джин. Но сдавленный крик, который до меня донесся, звучал совсем иначе. Я выключил лебедку, и на носу корабля сразу наступила полная тишина. Вынув из кармана пистолет, я начал напряженно вслушиваться.

— Помогите! — Голос звучал тихо, беспомощно. — Помогите, ради Бога!

Голос доносился из воды. Я тихо направился в ту сторону и застыл, вспомнив о Ханслете. Я не собирался никому помогать, по крайней мере до тех пор, пока бы не удостоверился, что в той лодке не сидит парочка с автоматами. Одно неосторожное слово, луч фонаря, палец на спусковом крючке — и Калверт отправится к праотцам! (Если те согласятся принять его в свою компанию. Хотя вполне возможно, что подобный идиот им и не нужен.)

— Прошу вас, помогите! Умоляю!

Я помог, и не потому, что услышал в крике неподдельное отчаяние, — я просто узнал голос Шарлотты Скурас.

Я протолкнул между нижними прутьями заградительной решетки резиновый жгут и опустил его в воду. Спросил:

— Леди Скурас?

— Да, это я… Спасибо вам, спасибо… — Голос звучал отрывисто, она тяжело дышала, отплевываясь от воды.

— Здесь, со стороны лодки, канат. Хватайтесь!

Через несколько секунд донесся ее голос:

— Все… Нашла…

— Сможете подняться?

Я услышал плеск, тяжелое дыхание и наконец:

— Нет… Не могу…

— Не отчаивайтесь. Подождите. — Я повернулся, собираясь позвать Дядюшку Артура, но тот уже стоял позади. Я сказал тихо: — Там, внизу, леди Скурас. Не исключено, что это ловушка. Но не думаю. Если увидите какой-нибудь свет — стреляйте, не раздумывая.

Он ничего не ответил, но я почувствовал, как он вынимает «люгер» из кармана. Я перекинулся через перила и спустился до резиновой окантовки. Поставив на нее ногу, я нагнулся и взял леди Скурас за руку. Шарлотта не была сильфидой, к тому же к ее бедрам был примотан какой-то толстый пакет. У меня силенок из-за последних событий поубавилось, но с помощью Дядюшки Артура мне все-таки удалось поднять ее на борт. Мы отвели ее в салон, занавески которого были плотно задернуты, и усадили на скамью. Я подсунул подушку под ее голову и стал внимательно рассматривать.

Она и раньше-то вряд ли годилась бы в фотомодели, а сейчас выглядела вообще ужасно. Темные волосы и рубашка выглядели так, словно она пробыла в воде целый месяц. Длинные спутанные пряди прилипли к голове и щекам. Лицо было смертельно бледным; большие карие глаза с синими кругами широко распахнуты и полны страха. Тушь смылась, а губная помада размазалась. Можете представить ее вид, если и в обычных условиях она была далеко не красавицей. Я же думал о ней, как о самой желанной из всех женщин. Видимо, я просто спятил.

— Дорогая, дорогая леди Скурас! — Дядюшка Артур почувствовал себя в своей тарелке, о чем сразу дал понять. Он опустился на колени и попытался вытереть ей лицо носовым платком — затея совершенно бессмысленная и бесполезная. — Бога ради, что с вами приключилось? Глоток бренди? Рюмку бренди, Калверт! Да не стойте вы как истукан! Рюмку бренди!

Казалось, Дядюшка Артур напрочь позабыл, что находился не в ресторане. Но ему повезло — немного бренди еще оставалось. Я протянул стакан и сказал:

— Если вы позаботитесь о леди Скурас, сэр, то с вашего разрешения я продолжу работу и подниму якорь.

— Нет, нет! — Шарлотта отпила глоток, закашлялась, и я должен был ждать, пока она сможет продолжать. — Не пройдет и двух часов, как они здесь появятся! Я знаю, я слышала. Готовится нечто ужасное, сэр Артур! Я должна была… Просто обязана была предупредить!

— Только не волнуйтесь, леди Скурас! Ни в коем случае не надо волноваться, — сказал Дядюшка Артур, словно она начала волноваться только сейчас. — И выпейте это немедленно, леди Скурас.

— Нет, только не это! — Я посчитал, что она не очень-то вежливо отказывается от моего отличного бренди, пока не понял, что она имела в виду совсем другое. — Не называйте меня леди Скурас. Шарлотта… Пусть будет Шарлотта. Хорошо?

В одном женщинам не откажешь — они умеют придавать значение пустякам. Пока люди с «Шангри-Ла» готовились забросить в окно нашего салона самодельную атомную бомбу, эта женщина думала о том, чтобы ее не называли по фамилии.

Я спросил:

— Зачем они к нам собираются?

— Калверт! — резко оборвал меня Дядюшка Артур. — Леди Скурас… то есть, Шарлотта, только что пережила нервное потрясение. Дайте ей время…

— Нет. — Она с трудом выпрямилась и попыталась улыбнуться. Улыбка не очень получилась. — Нет, мистер Петерсен, или мистер Калверт, или как вас там называют. Вы совершенно правы: актрисы любят преувеличивать. Но я больше не актриса. — Она отпила еще глоток, и краски стали постепенно возвращаться на ее лицо. — С какого-то момента я начала понимать, что на борту «Шангри-Ла» происходит нечто странное. На яхте появились новые люди; некоторые члены старой команды были по непонятным причинам уволены. Меня вместе со стюардессой часто отвозили на берег, в отель, в то время как яхта отправлялась в какие-то загадочные рейсы. Мой супруг — сэр Энтони — не собирался мне что-либо объяснять. После нашей свадьбы он страшно изменился. Мне кажется, он принимает наркотики. Видела я и оружие. И когда эти странные люди появлялись на яхте, меня отсылали в каюту. — Она печально улыбнулась. — Основанием тому была не ревность моего супруга — можете мне поверить. Последние два дня я думала, что дело приближается к кульминации. Сегодня вечером, вскоре после вашего ухода, меня снова услали в каюту. Я вышла из салона, но за дверью остановилась. Говорил Лаворский: «Если ваш друг, Скурас, — делегат ЮНЕСКО и адмирал, то в таком случае я — Нептун. Я его знаю. Мы все знаем. Слишком поздно — они многое успели разнюхать. Или мы, или они». Потом капитан Имри сказал: «Сегодня в полночь я пошлю туда Квина, Жака и Крамера. А в час мы потопим корабль в зунде».

— У вашего супруга действительно милые друзья, — буркнул я.

Она как-то неуверенно, словно задумавшись, посмотрела на меня, потом сказала:

— Мистер Петерсен, или мистер Калверт, я слышала, как Лаворский называл вас Джонсоном…

— Я понимаю, что такой богатый выбор фамилий может привести человека в замешательство, — заметил я. — Мое настоящее имя — Филипп Калверт.

— Хорошо, пусть будет Филипп. — Она сделала ударение на последнем слоге, на французский манер, что прозвучало в ее устах довольно мило. — Я могу сказать только одно: нельзя вести себя так глупо — ведь вам угрожает огромная опасность.

— Мистер Калверт, — сказал Дядюшка Артур кисло, но не потому, что ему, не понравились ее слова, а потому что она назвала меня по имени, что не принято среди аристократов, — мистер Калверт отлично понимает размеры грозящей нам опасности. Он временами не очень удачно выражается — только и всего. Вы храбрая женщина, Шарлотта. — (Совсем другое дело, когда люди из высшего общества называют друг друга по имени!) — Вы подвергались страшному риску, подслушав их разговор. Вас могли поймать…

— А меня и застукали. — Уголки ее рта едва заметно приподнялись. — И это вторая причина, почему я здесь. Даже если бы я не знала, что вам грозит опасность, я бы все равно сюда добралась… Меня поймал супруг и отвел в каюту. — Она неуверенно поднялась, повернулась к нам спиной и приподняла мокрую темную рубашку. Через спину, наискосок, тянулись три больших красно-синих кровоподтека.

Дядюшка Артур застыл в оцепенении — он был не в состоянии шевельнуться. Я же прошел через салон и внимательно осмотрел ее спину. Полосы были шириной приблизительно дюйма полтора и покрывали всю верхнюю часть тела. Кое-где мелкие ранки сочились кровью. Я осторожно дотронулся до одного из воспаленных мест. Без сомнения, раны были свежие. Свежие и самые настоящие, без подделки. Шарлотта не шевельнулась.

— Не очень-то красиво, правда? — Она смущенно улыбнулась. — Да и болит довольно сильно. Но я бы могла показать там более неприятные вещи!

— Нет, нет! — поспешно сказал Дядюшка Артур. — Это не обязательно. — Какое-то мгновение он молчал, а потом его прорвало. — Сколько вам пришлось, вынести, дорогая Шарлотта! Сколько выстрадать! На подобную жестокость способен только дьявол! Настоящий дьявол! Это работа монстра! Возможно, он находился под воздействием наркотиков… Я бы ни за что не поверил, что существуют подобные люди! — Его лицо побагровело от ярости, а голос был приглушенный, словно его за горло схватил Квин. — И никто бы не поверил…

— Кроме усопшей леди Скурас, — спокойно поправила адмирала Шарлотта. — Теперь я понимаю, почему она до последних дней лежала в клинике для душевнобольных. — Она пожала плечами. — Но я не желаю идти по проторенной дорожке. Поэтому забрала кое-что из вещей и убежала. — Она показала мешочек из искусственного материала, в котором находилась ее одежда и который она привязала к бедрам. — Я выгляжу, как какой-то тайный агент? Да?

— Если они обнаружат, что вы исчезли, то будут здесь задолго до полуночи.

— Возможно, они не заметят моего исчезновения. Обычно я запираюсь на ночь в каюте. Запираюсь изнутри. Правда, сегодня я заперла дверь снаружи.

— Все это хорошо, — сказал я. — Но вот то, что вы продолжаете сидеть в мокрой одежде, — плохо. Нет смысла убегать, чтобы тут же подхватить воспаление легких. В моей каюте вы найдете полотенца. А потом мы попытаемся организовать вам комнату в отеле «Колумбия».

— Я надеялась на большее. — Плечи ее внезапно поникли. А может быть, мне это показалось? Нет! Глаза ее вновь захлестнуло безграничное отчаяние. — Именно там они и станут меня искать в первую очередь. В Торбее нет ни одного надежного уголка. Меня схватят, отвезут на борт «Шангри-Ла», и супруг снова запрет меня в каюте. Только в бегстве есть какой-то смысл… Прошу вас, давайте убежим вместе.

— Нет.

— Вы не из тех, кто спасается от опасностей бегством, так? — Она выглядела потерянной и в то же время гордой, и я почувствовал себя не в своей тарелке.

А Шарлотта повернулась к Дядюшке Артуру, взяла его руки в свои и тихо произнесла:

— Сэр Артур, умоляю вас как английского джентльмена! — Для Калверта, деревенского парня иностранного происхождения, это было началом конца. — Разрешите мне остаться здесь. Умоляю вас!

Дядюшка Артур бросил взгляд на меня, какое-то мгновение колебался, снова посмотрел на Шарлотту Скурас а, по всему судя, утонул в ее больших карих глазах.

— Ну, разумеется вы можете остаться, дорогая Шарлотта. — Он изобразил старомодный поклон, который, должен признаться, весьма соответствовал его бороде и моноклю. — Ваши желания для нас закон, дорогая Шарлотта.

— Благодарю вас, сэр Артур. — Она с просительной улыбкой посмотрела на меня. — Было бы очень мило, если бы и Филипп дал свое разрешение. Что вы скажете, Филипп?

— Если сэр Артур берет на себя смелость подвергать вас опасности много больше той, которой бы вы подверглись в Торбее, то моего согласия здесь не требуется. Я — хорошо вышколенный чиновник и не противоречу начальству.

— Иногда вежливость может звучать хуже оскорбления, — заметил сэр Артур холодно.

— Простите, сэр… — И вдруг в моем мозгу зажглась красная сигнальная лампочка. Даже не одна, а целая гирлянда. Впечатление было такое, будто в моей голове загорелась рождественская елка. — Я никоим образом не намеревался критиковать ваше решение. Разумеется, я должен сказать: «Добро пожаловать на нашу яхту, леди». Но хочу прибавить, что, пока мы стоим у причала, Шарлотта будет сидеть в трюме!

— Очень разумно, — мягко сказал Дядюшка Артур. Казалось, он обрадовался перемене моего настроения и столь учтивому обхождению с аристократкой.

— Вам не придется долго сидеть, — сказал я Шарлотте Скурас с улыбкой. — Через полчаса мы покинем Торбей.

— Меня не касается, какие обвинения вы ему предъявите. — Я перевел взгляд с вахмистра Макдональда на человека с разбитым лицом и пропитанным кровью носовым платком. — Проникновение на яхту с целью грабежа. Попытка убийства. Нелегальное ношение оружия и намерение использовать его для преступных целей. Короче говоря, формулировку выберете сами.

— Послушайте, все это не так-то просто. — Макдональд положил большие загорелые руки на маленький стол маленького полицейского участка и посмотрел сперва на арестованного, а потом на меня. — Он же не собирался грабить яхту, мистер Петерсен, он просто поднялся на борт. Это не противозаконно. Далее, вы говорите: попытка убийства. Но по его лицу понятно, что жертва — он, а не вы. И чем он был вооружен, мистер Петерсен?

— Не знаю. Оружие упало за борт.

— Понятно. За борт. Выходит, что у нас нет доказательств, что имел место уголовно наказуемый поступок.

Этот Макдональд постепенно начинал действовать мне на нервы. Он был готов в любое время сотрудничать с мнимыми таможенниками, но совершенно сознательно старался лишить меня своей помощи.

— Теперь, — заявил я, — вы скажете о том, что все это — плод моей болезненной фантазии, что я просто сошел на берег, схватил первого попавшегося прохожего и, разбив ему лицо, притащил в участок, придумав по пути свою версию. Даже вы не настолько глупы, чтобы поверить в это.

Смуглое лицо вахмистра налилось краской, а костяшки пальцев побелели. Он тихо сказал:

— Прошу вас впредь не разговаривать со мной подобным тоном.

— Если вы упорно будете продолжать разыгрывать из себя идиота, то и разговаривать с вами я буду соответствующим образом. Вы согласны упрятать этого человека за решетку?

— В конце концов, у меня имеется только ваше слово против него.

— Нет. У меня есть еще один свидетель. Он внизу, у пирса, если угодно. Это адмирал сэр Артур Арнфорд Джейсон, очень крупный государственный чиновник.

— Последний раз, когда я был на вашей яхте, с вами был некто мистер Ханслет.

— Он тоже там, внизу. — Я кивнул в сторону пленника. — Почему бы вам не задать парочку вопросов нашему другу?

— Я послал за доктором. Сперва нужно привести в порядок его лицо. Я не могу понять ни слова.

— Дело вовсе не в лице. Ведь он говорил по-итальянски.

— Ах, итальянец! Тогда мы быстро решим этот вопрос. Владелец кафе у нас тоже итальянец.

— Вот и отлично. А нашему другу нужно задать всего четыре маленьких вопроса: где его паспорт, как он попал в эту страну, кто его хозяин и где он живет.

Вахмистр какое-то время смотрел на меня усталым взглядом, а потом медленно сказал:

— Судя по всему, вы очень своеобразный ихтиолог, мистер Петерсен.

— Со своей стороны, могу сказать, что вы тоже своеобразный полицейский, Макдональд. Спокойной ночи.

Я вышел на тускло освещенную улицу, спустился до набережной и встал в тени телефонной будки. Минуты через две по улице прошел человек с маленьким чемоданчиком. Вскоре он исчез в полицейском участке. Минут через пять он вышел, и в этом не было ничего удивительного — обычный врач немного мог сделать для человека, которому следовало лечь в больницу.

Потом дверь полицейского участка снова открылась, и в ней показался Макдональд. На нем был темный, наглухо застегнутый дождевик. Он быстро направился вдоль по набережной, не глядя по сторонам, что облегчало мне задачу. Вскоре он свернул к пирсу и, дойдя до его конца, включил фонарь. Спустившись на несколько ступенек, он принялся подтаскивать к пирсу маленькую лодку. Я перегнулся через парапет и направил на него луч моего карманного фонаря.

— Почему бы вам не обзавестись радиотелефоном или передатчиком, чтобы сообщать им срочные новости? — спросил я. — Ведь немудрено в такую погоду и погибнуть — путь до «Шангри-Ла» довольно опасный.

Он медленно выпрямился и выпустил веревку из руки. Лодка исчезла в темноте. Потом он тяжело, по-стариковски поднялся по ступенькам и спокойно спросил:

— Что вы сказали о «Шангри-Ла»?

— Не смею вас задерживать, господин вахмистр. Ведь долг выше чести. Первым делом лояльность по отношению к хозяину. Ступайте с Богом и передайте, что один из его сообщников сильно избит и что, кроме всего прочего, Петерсен имеет сильные подозрения относительно вахмистра Макдональда.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — ответил он глухо. — «Шангри-Ла»… Да я близко к этой яхте не подойду.

— Куда же вы в таком случае собрались? Расскажите, не стесняйтесь. Может быть, рыбку половить? Тогда должен обратить ваше внимание на то, что вы забыли взять рыболовные снасти!

— А что будет, если я посоветую вам заняться своими собственными делами и не совать нос, черт вас возьми, в чужие?! — злобно отпарировал Макдональд.

— Именно этим я и занимаюсь. И давайте не будем ссориться, вахмистр. Вы думаете, меня интересует наш итальянский друг? Нисколько. По мне, так предъявляйте ему обвинение в том, что он играл в прятки на главной улице. Я притащил его для того, чтобы показать, что вы ввязались в нехорошее дело. И хотел увидеть вашу реакцию, чтобы рассеять последние сомнения. Вы среагировали просто великолепно.

— Возможно, меня нельзя причислить к категории умников, мистер Петерсен, — с достоинством сказал он, — но я не абсолютный идиот. Я решил, что вы один из них или преследуете те же цели. — Он замолчал. — Но это не так. Вы агент тайной службы.

— Всего лишь чиновник. — Я кивнул в сторону «Файркреста», который находился от нас ярдах в двадцати. — Будет лучше, если вы навестите моего шефа.

— Чиновники не имеют права мне приказывать.

— Как угодно, — спокойно ответил я, повернулся и посмотрел на море. — А что касается ваших сыновей, — я имею в виду двойняшек, о которых говорили, что они погибли в Кайригорнее…

— Что насчет моих сыновей? — глухо спросил он.

— Да ничего… Как-то не верится, что их отец и пальцем не хочет пошевелить, чтобы успокоить их души.

Макдональд молча стоял в темноте. И не оказал сопротивления, когда я взял его под руку и повел к «Файркресту».

Дядюшка Артур производил впечатление и держался соответственно рангу. Он не поднялся, когда я ввел Макдональда в салон, не пригласил его сесть. Взгляд василиска, который благодаря моноклю казался еще более застывшим, пробуравил несчастного полицейского словно лазерный луч.

-- Итак, вы допустили ошибку, вахмистр, — начал Дядюшка Артур без всяких предисловий. Говорил он холодным, равнодушным голосом, именно таким, от которого волосы шевелились на голове. — Это подтверждает и тот факт, что вы сейчас находитесь здесь. Мистер Калверт сошел на берег с пленным и веревкой, длины которой хватило бы на то, чтобы вам повеситься. Вы ухватились за эту возможность обеими руками. Это не умно. Вам не стоило пытаться связаться с друзьями.

— Эти люди мне не друзья, сэр, — с горечью ответил Макдональд.

— Про Калверта я скажу ровно столько, сколько вам можно знать. Петерсен — его псевдоним. — Дядюшка Артур даже не счел нужным заметить возражение. — Если вы хоть слово скажете кому-нибудь — это будет стоить вам работы и пенсии. Ко всему прочему, вы не сможете вообще получить работу в Великобритании. Не говоря о том, что вам придется отсидеть несколько лет в тюрьме за государственную измену. В этом случае я лично сформулирую обвинение против вас. — Он сделал паузу, а потом добавил совершенно лишнюю фразу: — Я ясно выразился?

— Предельно ясно, — сказал Макдональд хмуро.

После этого Дядюшка Артур рассказал то, что счел необходимым сообщить, и закончил так:

— Я на сто процентов уверен, что мы можем рассчитывать на вас, вахмистр.

— Калверт надеется на мою помощь, — угрюмо отозвался Макдональд. — А сам обвиняет меня, не имея на это причин…

— Послушайте, Макдональд, хватит строить из себя наивняка, — сказал я. — Вы знали, что таможенники липовые. Вы знали, что у них нет с собой фотокопировального аппарата. Вы знали, что они пришли на яхту лишь с одной целью: разбить передатчик и при возможности поискать, нет ли на судне второго. Вы знали, что на лодке они не смогли бы вернуться на сушу — слишком плохая погода. Собственно, это была даже не лодка, а катер с «Шангри-Ла», поэтому они и уплыли обратно с потушенными огнями. И после того, как они уехали, из гавани судов больше не выходило. Мы бы услышали. Единственный свет, который мы видели в ту ночь, горел в рубке «Шангри-Ла», когда они принялись крушить собственный передатчик. Точнее, один из своих передатчиков. И потом, с чего вы взяли, что в зунде нарушена телефонная связь? Вы знали, что линия нарушена, но почему именно в зунде? Далее, когда я спросил вас вчера утром, есть ли надежда починить связь, вы ответили «нет». Странно. Ведь вы, по идее, должны были попросить таможенников сообщить о нарушении в соответствующие службы. Но вы знали, что мнимые таможенники отправились не на материк. А что касается ваших сыновей, вахмистр, которые якобы погибли, то вы забыли закрыть их денежные счета: как раз по причине того, что знали — они живы.

— О счетах я действительно забыл, — медленно сказал Макдональд. — А что касается всего остального, то, боюсь, это выше моего понимания. — Он взглянул на Дядюшку Артура. — Я знаю, что моя песенка спета, сэр. Они пригрозили, что убьют моих мальчиков, сэр.

— Если вы будете добросовестно сотрудничать с нами, — ответил сэр Артур, тщательно подбирая слова, — то я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы остались начальником полицейского участка в Торбее до тех пор, пока не начнете наступать на собственную бороду. Кто эти люди?

— Единственные, кого я видел, — это человек, называющий себя капитаном Имри, и «таможенники» Дюран и Томас. Настоящее имя Дюрана — Квин. Насчет другого я не знаю. Обычно с наступлением темноты они появляются в моем доме. На «Шангри-Ла» я был только два раза. Чтобы повидаться с Имри.

— А что вы скажете относительно сэра Энтони Скураса?

— Ничего. — Макдональд беспомощно пожал плечами. — Он хороший человек, сэр. Действительно. Во всяком случае, я так считаю. Но каким-то образом он оказался замешан в этом деле. Любой может попасть в дурную компанию. И все это довольно странно, сэр.

— Вот как! А какова была ваша роль во всем этом деле?

— За последние месяцы здесь произошло много странных вещей. Пропадали суда, пропадали люди, рыбаки находили сети порванными прямо в гавани. Таким же таинственным образом портились дизели судов и сами суда. Все это происходит в тех случаях, когда капитан Имри не хочет, чтобы то или иное судно дошло до места назначения в срок.

— А ваша задача заключалась в том, чтобы тщательно, но безуспешно вести расследования этих происшествий, — сказал Дядюшка Артур. — Должно быть, вы были бесценным помощником, вахмистр. Человек с вашим опытом и характером выше любого подозрения. Скажите мне, чего они хотят?

— О Господи, сэр! Понятия не имею!

— Никаких мыслей на этот счет?

— Никаких, сэр.

— Так я и думал. Именно так они и должны работать. И вы не представляете, где могут находиться ваши сыновья?

— Нет, сэр.

— А откуда вы знаете, что они живы?

— Три недели назад меня привезли на «Шангри-Ла». Одновременно, Бог знает откуда, привезли моих сыновей. Они чувствовали себя хорошо.

— И вы действительно так наивны, чтобы поверить, что вашим мальчикам и впредь будет так же хорошо и что их вернут живыми, когда закончится вся эта история? Ведь они наверняка знают, кто держит их под замком, а значит, будут способны опознать преступников и выступить в качестве свидетелей.

— Капитан Имри сказал, что с ними не случится ничего плохого до тех пор, пока я буду работать, и что лишь глупцы применяют силу.

— Значит, вы убеждены, что эти люди никогда не отважатся на убийство?

— На убийство? О чем вы, сэр?

— Калверт!

— Да, сэр.

— Налейте вахмистру двойную порцию виски.

— Хорошо, сэр. — Когда речь заходила о том, чтобы воспользоваться моими личными запасами спиртного, Дядюшка Артур был до крайности щедр. Накладные расходы не оплачивались. Я налил вахмистру двойную порцию, а потом, констатировав, что все равно стою на краю банкротства, налил и себе. Через десять секунд рюмка вахмистра опустела. Я взял его под руку и повел в машинное отделение. Когда мы через минуту снова появились в салоне, вахмистра не пришлось уговаривать выпить еще. Лицо его было серым, как пепел.

— Я вам говорил, что Калверт сегодня производил разведку местности на вертолете, — заговорил Дядюшка Артур, — но я не упомянул, что пилота убили. Не сказал я и о том, что в течение последних шестидесяти часов были умерщвлены двое моих лучших агентов. Кроме того, вы только что видели Ханслета… Ну, так как, вахмистр, вы по-прежнему будете думать, что имеете дело с джентльменами, для которых человеческая жизнь священна?

— Что я должен делать, сэр? — На загорелые щеки Макдональда постепенно возвращалась краска. Глаза смотрели холодно и жестко, иногда в них вспыхивали искорки отчаяния.

— Сейчас вы вместе с Калвертом доставите тело Ханслета в полицейский участок, вызовете врача и распорядитесь, чтобы он осмотрел труп. Мы должны иметь официальное заключение о причинах смерти. Для суда. Других убитых мы вам, к сожалению, представить не сможем. После этого вы отправитесь на «Шангри-Ла» и сообщите капитану Имри, что мы доставили в полицию Ханслета и итальянца. Вы также скажете, что мы якобы говорили, что нам надо вернуться на материк за новым эхолотом и потребовать вооруженной помощи. И что мы будем отсутствовать дня два. Вы знаете, в каком месте нарушена связь в зунде?

— Да, сэр, я сам ее перерезал.

— Когда вернетесь с «Шангри-Ла», отправляйтесь туда и восстановите связь. Позаботьтесь о том, чтобы ваша жена и сын исчезли до рассвета. На тридцать шесть часов. Если хотите жить. Все ясно? Разумеется, вы исчезнете с ними.

— Я понял, что я должен сделать. Но я не понимаю, почему вы хотите, чтобы это сделал я?

— Делайте что вам говорят! Еще одно. У Ханслета нет родственников — лишь у очень немногих моих людей есть близкие, — поэтому его можно спокойно похоронить в Торбее. Разбудите могильщика и договоритесь с ним о похоронах на пятницу. Калверт и я хотим на них присутствовать…

— Но пятница… Ведь пятница — это послезавтра.

— Да, послезавтра! До пятницы все должно закончиться. И ваши мальчики снова будут дома.

Макдональд долго смотрел на дядюшку Артура, потом медленно сказал:

— Как вы можете быть настолько уверены?

— Ни в чем я не уверен. — Дядюшка Артур медленно и устало провел рукой по лицу и посмотрел на меня. — Это все Калверт… Жаль, вахмистр, что предписания никогда не позволят вам рассказать друзьям, что вы когда-то знали человека по имени Филипп Калверт. Это под силу одному Калверту. Я думаю, он справится. Во всяком случае, надеюсь.

— Искренне к этому присоединяюсь, — торжественно заявил Макдональд.

Мне тоже захотелось к ним присоединиться. Даже больше, чем кому-нибудь другому. Но, поскольку обстановка была отчаянная, я не стал подливать масла в огонь. Поэтому уверенно посмотрел на Макдональда и повел его обратно в машинное отделение.

 

Глава 7

СРЕДА двадцать два часа сорок минут — четверг, два часа утра

Для расправы они прислали троих. И не в полночь, как ожидалось, а в двадцать два часа сорок минут. Появись они пятью минутами раньше и застали бы нас врасплох. Ибо за пять минут до их появления мы стояли у старого пирса. И это было на моей совести. Дело в том, что я настоял, чтобы Макдональд авторитета ради сопровождал меня к единственному в городке аптекарю. Мне был необходим один препарат. Ни аптекарь, ни полисмен не пришли в восторг от моей просьбы, и пришлось пустить в ход весь арсенал запугивания, чтобы получить маленькую зеленую бутылочку, на этикетке которой стояло скромное слово «таблетки». Тем не менее мне повезло, и я был на «Файркресте» в двадцать два часа тридцать две минуты.

Бабье лето — не частый гость на западном побережье Шотландии. Вот и этот вечер был обычный: ветреный, холодный, да вдобавок еще и черный как смертный грех. Лил проливной дождь — в общем, все как всегда. Буквально через минуту после того, как мы отчалили от пирса, мне пришлось включить прожектор. Западный выход в зунд, находящийся между Торбеем и островом Гарва, достигает ширины в четверть мили, и я мог бы спокойно ориентироваться по компасу, но между пирсом и выходом в зунд стояли яхты, и если по какой-то причине у кого-нибудь сели сигнальные огни, то в такой непроглядной дождливой тьме можно было бы на них запросто напороться.

Прожектор на рубке был расположен в передней части, и я направил луч таким образом, чтобы он светил вперед, а затем стал водить им из стороны в сторону.

Первое судно я увидел буквально через пять секунд. Но все внимание мое привлекла не эта маленькая яхта, стоящая на якоре, а весельная лодка, медленно крадущаяся со стороны бакборта, ярдах в пятидесяти от «Файркреста». Человека, находящегося в ней, я не узнал. Весла посередине были обернуты материей, чтобы по возможности заглушить звуки. Другой человек сидел ко мне спиной. Спина была очень широкой. Квин! Человек на носу был в дождевике, темном берете и в руках держал оружие. С расстояния в пятьдесят ярдов невозможно различить, какое именно; мне показалось — автомат Шмайссера. Несомненно, это был Жак, специалист. Второй тоже держал оружие, какое — непонятно. Я заметил только блеск. Значит, господа Квин, Жак и Крамер собираются нанести нам дружеский визит? Нас так и предупредила Шарлотта Скурас. Но они появились гораздо раньше намеченного срока.

Шарлотта находилась справа, в рубке. Она стояла здесь уже минуты три после чудно проведенного вечера в запертой каюте. Слева Дядюшка Артур отравлял свежий ночной воздух своей сигарой. Я взял фонарик и одновременно ощупал правый карман, чтобы убедиться в наличии «лилипута». Пистолет был на месте.

Я приказал Шарлотте открыть дверь, закрепить ее снаружи и отойти в сторону.

Потом обратился к Дядюшке Артуру:

— Возьмите руль, сэр. Когда я крикну, резко сверните на бакборт, а потом вернитесь на прежний курс.

Дядюшка Артур встал за руль, не сказав ни слова. Я услышал, как Шарлотта закрепила дверь. В тот момент наша скорость не превышала трех узлов. Лодка с «друзьями» была ярдах в двадцати пяти. Два человека — на корме и носу — приподняли руки, защищаясь от света. Квин перестал грести. Если яхта продолжит двигаться тем же курсом, то мы пройдем мимо них ярдах в трех-четырех. Я не опускал прожектора.

Двадцать ярдов. Я увидел, как Жак поднял автомат, чтобы выпустить очередь по прожектору, и в тот же момент рывком перевел рычаг на максимальную скорость. Звук, издаваемый дизелем, изменился, и яхта начала набирать скорость.

— Круто на бакборт!

Дядюшка Артур завертел рулем. Внезапное ускорение режима работы единственного бакбортового винта бурно вспенило воду и резко накренило яхту на штирборт. Из автомата Жака вырвались языки пламени. Треска очереди никто не услышал, потому что автомат был с глушителем. Пули засвистели возле алюминиевой мачты, но ни в прожектор, ни в рубку не попали. Квин, поняв, что их ожидает, быстро погрузил весла в воду. Но было слишком поздно.

Я крикнул:

— Прежний курс! — И переключил машину на нормальный ход. После этого я выскочил через открытую дверь на палубу.

Яхта врезалась в лодку в том месте, где сидел Жак, и разнесла нос в щепы. Посудина, — вернее ее остатки, перевернулась, и трое гадов оказались в воде. Сперва обломки лодки ушли под воду, но потом всплыли на поверхность со стороны штирборта. Вместе с ними на поверхности появилось и двое людей. Направив на ближайшего луч фонаря, я увидел, что это Жак. Инстинктивно он пытался держать оружие над головой, несмотря на то, что оно изрядно искупалось. Я дважды нажал гашетку «лилипута», и там, где только что белело лицо Жака, вода окрасилась в розовый цвет. Сам он исчез под водой с такой скоростью, словно его утянула акула. В судорожно вытянутой руке он все еще сжимал свой автомат. Это действительно оказался «шмайссер». Луч скользнул дальше, но смог высветить только одного человека. Не Квина. Того либо затянуло под «Файркрест», либо он спрятался за обломками лодки. Я дважды выстрелил во второго и услышал крик, который длился пару секунд, а затем перешел в клекот и бульканье. В тот же момент я услышал, как кого-то вырвало. Я обернулся. Шарлотту Скурас. У меня не было времени успокаивать дамочку… И вообще: какого черта она тут делает? Ей не место на палубе! У меня были дела и поважнее. В первую очередь надо было помешать сэру Артуру развалить надвое старый торбейский пирс. Мне показалось, что такое зрелище придется не по вкусу местному населению. Дядюшка Артур умудрился за это время отклониться на двести семьдесят градусов. Правда, в одном ему нельзя было отказать: на галерах, специализирующихся на разрезании надвое вражеских судов, он имел бы бешеный успех. Но для лоцманства в Торбейской бухте знаний ему явно не хватало. Я влетел в рубку, дал «полный вперед» и резко переложил руль на бакборт. Потом снова выскочил и оттащил Шарлотту Скурас от поручней, чтобы ей не оторвал голову столб на краю пирса. Чиркнули ли мы о него бортом — не имею понятия.

Я, тяжело дыша, вернулся в рубку вместе с Шарлоттой Скурас. Такая работенка — одна нога здесь, другая там — измотала бы кого угодно.

Наконец я выдохнул:

— При всем моем уважении к вам, сэр, позвольте спросить: какого черта вы не следили за рулем?

— Я? — Видимо, он был немало удивлен. Не меньше медведя, которого разбудили во время зимней спячки. — Разве что-нибудь случилось?

Я снизил скорость, взял у него руль и повел «Файркрест» согласно компасу.

— Придерживайтесь, пожалуйста, этого курса, — наконец попросил я его.

Передав руль Дядюшке Артуру, я снова с помощью прожектора осмотрел пространство вокруг нас. Всюду вода, вода и вода. Больше ничего. Вода темная и пустынная. Я не смог обнаружить остатков лодки. По моим предположениям, ночная битва должна была разбудить всех жителей Торбея. Но ничего подобного не произошло. Городок по-прежнему пребывал в темноте, не зажглось ни единого огонька. Видимо, джина в этот вечер торбейцы выпили вдвое больше обычного.

Я случайно взглянул на компас: норд-20-вест. Как пчела стремится к цветку, а железо притягивается магнитом, так и Дядюшка Артур с похвальным упорством снова старался врезаться в сушу. Я осторожно, но решительно взял у него руль и сказал:

— Мне кажется, вы слишком близко подплываете к стене набережной.

— Мне тоже. — Он вытащил из кармана носовой платок и протер монокль. — Проклятое стекло запотело в самый неподходящий момент. Я думаю, Калверт, вы там стреляли не ради собственного удовольствия. — За последние несколько часов воинственности в Дядюшке Артуре прибавилось. К тому же он очень любил Ханслета.

— С Жаком и Крамером мне удалось рассчитаться. Жак — виртуоз-автоматчик. Он мертв. Крамер тоже. Квин скрылся.

«Ну и положение, — думал я, — очутиться одному в море с такими помощниками, как Дядюшка Артур и ночная тьма». Я знал, что зрение адмирала даже в благоприятных условиях оставляет желать лучшего, а после захода солнца он становился слеп, как летучая мышь, в отличие от коей не имел даже сонара, который бы позволил ему вовремя реагировать на скалы и острова. Значит, следовало полагаться только на себя и радикально изменить план. Правда, оставалось неясным, каким образом я вообще мог бы что-нибудь радикально изменить.

— Совсем неплохо, — похвалил меня Дядюшка Артур. — Жаль, что ушел Квин, но в общем и целом — недурно. Ряды негодяев, к нашему удовлетворению, поредели. Как вы думаете, они отважатся снова напасть?

— Нет. По четырем причинам. Во-первых, в ближайшее время они не смогут узнать, что произошло на самом деле; во-вторых, обе сегодняшние попытки потерпели крах, и они не станут в спешном порядке организовывать еще и третью вылазку. В-третьих, им бы пришлось использовать катер, а не яхту «Шангри-Ла», а катер — да подавиться мне веником, если это не так! — не пройдет и сотни ярдов. И в-четвертых, сейчас надвигается туман или сильная низкая облачность. Мы даже не видим огней Торбея. А это означает, что преследовать нас они не смогут.

До сих пор единственным освещением в рубке было слабое свечение, исходившее от компаса. Вдруг зажегся верхний свет. Рука Шарлотты Скурас лежала на выключателе. Лицо ее осунулось; неподвижным взглядом она рассматривала меня, словно существо с другой планеты. Казалось, что время признательности и дружелюбия кануло в вечность.

— Что вы, собственно, за человек, мистер Калверт? — Ни о каких «Филиппах» речь больше не шла. Голос ее посуровел и охрип. В нем звучал надрыв. — Вас даже нельзя назвать человеком. Вы убили двоих, а потом ведете спокойную и непринужденную беседу, словно ничего не случилось! Так кто же вы, скажите ради Бога? Наемный убийца? Ведь то… то, что вы сделали, бесчеловечно. Неужели вам не знакомы такие чувства, как жалость или раскаяние?

— Знакомы, леди Скурас. Я, например, страшно жалею, что не убил Квина.

Она посмотрела на меня глазами, полными ужаса. И повернулась к Дядюшке Артуру. Ее голос больше был похож на шепот:

— Я видела, сэр Артур… Видела, как пули буквально в клочья разнесли лицо человека… Ведь мистер Калверт мог… мог его арестовать! Разоружить и передать полиции! Но он этого не сделал. Он убил их обоих! Это было настоящее убийство. И я спрашиваю: почему, почему, почему он так поступил?

— Моя дорогая Шарлотта, здесь не задают вопросов. — Голос сэра Артура звучал раздраженно. — И Калверт не нуждается в оправдании. Он убил их по той причине, что в противном случае они бы убили его. Эти люди плыли сюда, чтобы покончить с нами. Ведь вы же сами об этом предупреждали. Так неужели вы стали бы задумываться, раздавить или нет ядовитую змею? А эти люди ничуть не лучше. Что же касается ареста… — Дядюшка Артур сделал небольшую паузу, чтобы скрыть улыбку, а может быть, и для того, чтобы вспомнить концовку моей проповеди о морали, которую я прочел сегодня вечером. — В этой игре промежуточных станций нет. Единственная альтернатива: убей или будешь убитым. Все эти люди смертельно опасны. — Добрый старый Дядюшка Артур почти слово в слово передал содержание моей лекции.

Какое-то время она растерянно смотрела на него, потом перевела взгляд на меня и, повернувшись, вышла из рубки.

Я сказал Дядюшке Артуру:

— Недалеко же вы от меня ушли.

Она вернулась ровно в полночь. Войдя, включила верхний свет. Волосы ее были аккуратно зачесаны, а лицо уже не выглядело таким опухшим. Платье из синтетической ткани не наводило на мысль, что ей пора основательно подкрепиться. По тому, как она расправила плечи, я понял, что спина у нее все еще болит. Она кивнула мне с робкой улыбкой. Я не ответил. Вместо приветствия я сказал:

— Полчаса назад, когда мы обходили Каррера-Пойнт, я чуть не своротил маяк. Теперь остается надеяться лишь на то, что яхта идет к северной оконечности Дюб-Скейра. Но вполне возможно, что держу курс прямо на центр острова. Темнее не может быть и в заброшенной угольной шахте в милю глубиной. Туман все плотнее. Опытным моряком меня назвать нельзя, а ведь здесь самый опасный водный район Великобритании. И если у нас есть хоть какая-нибудь возможность остаться в живых, то она будет зависеть от того, как долго я смогу всматриваться в эту черноту. Выключите свет!

— О прошу прощения. — Свет погас. — Я не подумала.

— Вообще не зажигайте света. Даже в своей каюте. Меня беспокоят не только рифы Лох-Хоурона.

— Прошу меня простить, — повторила она. — Я сожалею о том, что так разговаривала с вами. Поэтому и вышла наверх. Хотела извиниться. Поступок был действительно идиотский. У меня нет никаких прав судить вас. Больше того, я считаю, что сама была неправа. Просто… просто в тот момент я испугалась, увидев, как на моих глазах вы расправились с двоими… Хотя в данном случае слова сэра Артура не совсем верны… Я увидела человека, которому ничего не стоит… — Она запуталась, понизила голос и совсем замолчала.

— Ну что ж, тем лучше, дорогая, — сказал Дядюшка Артур. — Вы очень точно сформулировали свои мысли. Только хочу уточнить: он убил троих, а не двоих. Одного он убил до того, как вы здесь появились. У него не было выбора. Но ни один разумный человек не назовет Филиппа Калверта убийцей. Вы сказали, что его ничего не волнует. Но если относиться к этому иначе, можно сойти с ума. И тем не менее одно его очень и очень волнует, правда в несколько другом отношении. В конце концов он ведь занимается этим не ради денег. Жалованье у него довольно скромное, а способности чрезвычайные. — Я решил, что надо будет напомнить об этих словах Дядюшке Артуру как-нибудь потом. — Он делает это не из забавы, или как там это называется. И не из-за жажды крови. Человек, который в свободное время занимается музыкой, астрономией и философией, не убивает ради удовольствия. Но существуют вещи, которые его волнуют: закон и беззаконие, добро и зло. Когда масса становится критической и всеразрушительной, в этих случаях он не будет колебаться и пытаться сбалансировать разницу в понятиях. И эта черта делает его выше нас с вами.

— Это не все, — решился вставить я. — Дело в том, что я, ко всему прочему, очень люблю детей.

— Простите меня, Калверт, — сказал Дядюшка Артур. — Но я не хотел вас обижать. Надеюсь, вы понимаете. Если Шарлотта сочла все это настолько важным, чтобы подняться наверх и извиниться, тогда и мне пришлось назвать вещи своими именами.

— Шарлотта поднялась наверх совсем не поэтому, — сказал я желчно. — Просто ее распирает от любопытства: так ей хочется знать, куда мы движемся…

— Вы не возражаете, если я закурю? — спросила она.

— Только не чиркайте спичкой у меня перед глазами.

— Вы угадали, — призналась она, закурив сигарету, — меня действительно мучает любопытство, однако я знаю, куда мы плывем. Вы сами назвали Лох-Хоурон. Мне бы хотелось знать, что здесь вообще происходит. В чем состоит эта роковая тайна: что означает постоянное появление и исчезновение с «Шангри-Ла» незнакомых людей? Что за важное дело, которое оправдывает убийство троих человек? И что вы здесь делаете, кто вы? Откровенно говоря, сэр Артур, я не верила, что вы — уполномоченный ЮНЕСКО. Теперь я знаю это абсолютно точно. Мне кажется, настала пора раскрыть карты.

— Не говорите ничего, — посоветовал я.

— Почему, черт бы вас побрал? — засопел сэр Артур. — Леди права, и она довольно глубоко втянута в эту авантюру. Неважно, хотела она этого или нет. И потому имеет право знать! Тем более что через день-два это все равно станет достоянием общественности.

— Вы об этом не думали, когда угрожали Макдональду увольнением и тюрьмой в том случае, если он нарушит государственную тайну.

— Я это сделал по той причине, чтобы он не нарушил наших планов, заговорив об этом в неподходящем месте, — сухо отпарировал сэр Артур. — А леди… точнее говоря Шарлотта, не в состоянии этого сделать. Только не надо ничего воображать, — быстро продолжил он. — Шарлотта — наш старый друг. Женщина, достойная доверия. Она может обо всем знать.

— У меня такое чувство, — сказала спокойно она, — что мистер Калверт меня недолюбливает… Или, быть может, он нетерпимо относится вообще ко всем женщинам?

— В данный момент это не имеет никакого значения, — парировал я. — Я только осмелился напомнить адмиралу о его собственном приказе. Никогда, никогда, никогда не болтай. Я забыл, сколько было этих «никогда». Не говори никогда, никому, ничего… Разве только наверняка, в крайнем случае, если это будет действительно необходимо. В данном случае ни то ни другое.

Дядюшка Артур опять раскурил одну из самых своих вонючих сигар, показывая тем самым, что полностью игнорирует мои слова. Он придерживался той точки зрения, что его приказы не распространяются на членов британской аристократии, которые в милой светской беседе могут поверять друг другу какие угодно тайны.

— Речь идет об исчезнувших кораблях, дорогая Шарлотта, или, точнее говоря, о погибших и пропавших кораблях, — заговорил он. — Их было пять, не считая маленьких суденышек, которые частично пропали, частично затонули. Я сказал, что больших кораблей было пять. Пятого апреля этого года исчез пароход «Холивуд». Это случилось на Южном побережье Ирландии. Речь шла о пиратском нападении. Команда корабля была доставлена на берег и содержалась под арестом. После того как людей продержали под замком два или три дня, они без всяких неприятностей были отпущены на свободу. О самом пароходе больше никто никогда не слышал. «Холивуд» бесследно исчез. Двадцать четвертого апреля в канале Сен-Джордж исчезло моторное судно «Антара». Семнадцатого мая то же самое случилось с дизельным судном «Хэдли Пионир», но уже на северном побережье, а шестого августа исчез пароход «Харрикейн Сирей», портом отправления которого был Клайд. И последнее: в прошлую субботу, почти сразу после выхода из Бристоля, исчез «Нантсвилл». Во всех случаях команды судов оставались целыми и невредимыми. Но эти пять случаев объединяет не только это. На борту всех перечисленных кораблей был очень ценный, переправляемый втайне груз. На борту «Холивуда» находилось на два с половиной миллиона фунтов южно-американского золота. На «Антаре» было на полтора миллиона фунтов стерлингов неотшлифованных бразильских алмазов, предназначавшихся для промышленных целей. На борту «Хэдли Пионир» было почти на два миллиона отшлифованных и необработанных изумрудов из рудников Мюцо в колумбийских Андах. «Харрикейн Сирей» на маршруте Роттердам — Нью-Йорк с промежуточным пунктом Глазго имел на борту более чем на три миллиона фунтов алмазов, из которых большинство было обработано. И последний корабль — «Нантсвилл»… — Дядюшка Артур чуть не подавился слюной, — имел на борту золотые слитки стоимостью восемь миллионов долларов: резервы, запрошенные министерством финансов Соединенных Штатов. Мы не имели ни малейшего представления, от кого бандиты получают сведения. Выбор судна, дата отправления и остальные детали хранились в глубокой тайне, тем не менее у пиратов имелась полная информация. Калверт сказал, что нашел ее источник. После того как исчезли первые три корабля, а вместе с ними и драгоценности почти на шесть миллионов фунтов, стало ясно, что речь идет об отлично организованной банде, тщательно готовящей свои преступления.

— Вы хотите сказать, что в этом замешан капитан Имри? — спросила Шарлотта.

— «Замешан» — это еще слишком мягко сказано, — сухо произнес Дядюшка Артур. — Есть основания полагать, что именно он возглавляет банду.

— Но не будем забывать и нашего приятеля Скураса, — добавил я. — Он тоже увяз в этой истории по самые… Я бы сказал: по самые эти…

— У вас нет никаких оснований говорить такое! — закричала Шарлотта.

— Нет, значит, оснований? Почему же? И что он для вас? Что означает внезапная защита героя с кнутом в руке? Как, кстати, ваша спина?

Она промолчала. Дядюшка Артур тоже не высказал суждений по этому поводу, а продолжил:

— Калверт подал мысль, чтобы после исчезновения «Хэдли Пионир» на корабли, везущие золотые слитки или драгоценные камни, помещали двоих наших людей и давали им специальный передатчик. Как вы понимаете, трудностей с различными экспортными обществами, пароходными компаниями и даже целыми государствами у нас не оказалось. Наши агенты — три пары — во время погрузки прятались или в пустой каюте, или в машинном отделении, прихватив достаточное количество провизии. Что они находятся на борту, знали только капитаны. В различные часы, но по твердо согласованным минутам они посылали пятнадцатисекундные сигналы, которые принимались специальной станцией на побережье — вернее несколькими станциями. Мы ограничились западным побережьем, так как именно там находились команды с пропавших кораблей. Кроме того, сигналы слушали здесь, на борту этой яхты. «Файркрест», дорогая Шарлотта, во многих отношениях странная яхта… — Я было подумал, что сейчас он начнет хвастать еще и своим любимым детищем, но он вовремя вспомнил, что уже не раз при мне рассказывал об этом.

— Между семнадцатым мая и шестым августа вообще ничего не произошло, — продолжал Дядюшка. — Ни одного пиратского нападения. Мы подумали, что их удерживают белые ночи. А шестого августа исчез «Харрикейн Сирей». На борту этого судна наших людей не было: в конце концов, мы же не могли обеспечить агентами каждый корабль. Но на «Нантсвилле», корабле, который исчез в последнюю субботу, находились Дельмонт и Бейкер — наши лучшие агенты. «Нантсвилл» подвергся нападению сразу после выхода из Бристольского канала. Дельмонт и Бейкер провели запрограммированную передачу. Пеленгаторы давали нам ночное положение корабля по меньшей мере раз в полчаса. Калверт и Ханслет находились в Дублине и выжидали.

— Ах да! — перебила она его. — Мистер Ханслет. Где же он? Я не видела, чтобы…

— Минутку. «Файркрест» наконец вышел из гавани, но проследовал не за «Нантсвиллом», а туда, куда, по нашим предположениям, должен был подойти похищенный корабль. Добрались до мыса Кинтайр. Там и решили подождать появления «Нантсвилла». Но совершенно неожиданно с юго-запада надвинулся шторм, и «Файркресту» пришлось искать защиты. Когда «Нантсвилл» подошел к мысу Кинтайр, радиосигналы показали, что он движется северным курсом. Предполагалось, что «Нантсвилл» обогнет мыс с западной стороны. Калверт пошел на риск: поплыл на север, к Лох-Файну, а оттуда — по Кринанскому каналу. Ночь он провел в бассейне Кринана, так как шлюзы были закрыты. Правда, Калверт имел полномочия открыть шлюзы, но к ночи ветер достиг десяти баллов, а маленькие суда при западном ветре такой силы Кринан не покидают.

«Нантсвилл» тем временем повернул на запад и к ночи вышел в Атлантический океан. Мы было подумали, что потеряли его; полагали, что знаем, почему он избрал такой курс: чтобы было удобнее бороться с ветром и потому, что не хотел маячить поблизости от архипелага.

За ночь погода немного успокоилась. На рассвете Калверт покинул Кринан, и почти в ту же минуту «Нантсвилл» изменил курс и отправился обратно на восток. Сигналы от Бейкера и Дельмонта приходили с точностью до минуты. Последняя передача состоялась в десять часов двадцать две минуты. После этого — молчание.

Дядюшка Артур сделал паузу, и его сигара пыхнула в темноте. Ему вполне можно было бы наниматься в пароходство работать маяком и тем нажить себе целое состояние. Он заговорил теперь гораздо быстрее, словно о чем-то не очень важном.

— Нам неизвестно, что там у них произошло. Возможно, они выдали себя каким-то неосторожным действием. Но не думаю. Это были слишком хорошие агенты, чтобы совершить грубую ошибку. Можно предположить, что их местопребывание было обнаружено кем-то из членов команды. Но это тоже маловероятно, ибо человек, который случайно наткнулся на Бейкера или Дельмонта, больше в своей жизни ни на кого бы не наткнулся. Калверт считает — и я присоединяюсь к его мнению, — что радист пиратов по несчастливой случайности настроил свой передатчик как раз на ту волну, на которой Бейкер и Дельмонт передавали свои сигналы. Поскольку оба передатчика находились рядом, у него, наверное, чуть не лопнули барабанные перепонки. Ну а следствием этого был трагический исход.

Вычисленный после последнего сообщения курс «Нантсвилла» показывал двадцать два градуса. Предполагаемое место назначения Лох-Хоурон, предположительное время прибытия — заход солнца. Вследствие этого Калверту надо было пройти треть расстояния «Нантсвилла». Но он направился на «Файркресте» не к Лох-Хоурону, потому что был почти уверен, что капитан Имри обнаружит его передатчик и решит, что мы находимся у него на хвосте. Далее, Калверт был убежден, что если «Нантсвилл» продолжит идти своим курсом, то он наверняка расправится с любым кораблем, который повстречается ему поблизости от входа в Лох-Хоурон. Или потопит его, или возьмет на абордаж. Поэтому он свернул и зашел в Торбейскую гавань, а когда «Нантсвилл» достиг входа в Лох-Хоурон, он уже ждал его на резиновой лодке с подвесным мотором и в костюме для подводного плавания. Под покровом ночи он пробрался на борт корабля. Название уже изменили, так же, как и флаг, кроме того, корабль имел на одну, мачту меньше, а внешние надстройки были перекрашены. И тем не менее — «Нантсвилл».

На следующий день Калверт и Ханслет из-за шторма были вынуждены находиться в Торбейской бухте. Но в среду Калверт организовал поисковый полет на вертолете. Он искал или «Нантсвилл», или место, где его могли спрятать. Он допустил ошибку, посчитав, что, вероятнее всего, «Нантсвилл» находится в Лох-Хоуроне, так как капитану Имри известно, что мы знаем о его курсе, и поэтому он не может там оставаться до бесконечности. Если верить карте Шотландии, то озеро Лох-Хоурон — самое непригодное место для того, чтобы спрятать там корабль. Именно поэтому Калверт полагал, что корабль останется в Лох-Хоуроне лишь до тех пор, пока не станет достаточно темно, чтобы незаметно миновать Торбейский зунд, остров Торбей и идти к материку вдоль южного берега. Поэтому он сконцентрировал свое внимание в первую очередь на Торбейском проливе и Торбее. А теперь он считает, что «Нантсвилл» до сих пор находится в Лох-Хоуроне. И мы направляемся туда, чтобы это выяснить. — Снова вспыхнул красный огонек сигары. — Вот так-то, дорогая. И, с вашего позволения, я пойду полежу часок в салоне. Меня молодым не назовешь, приходится отдыхать больше, чем хотелось бы.

Эти слова мне понравились. Меня тоже нельзя было назвать молодым, и сейчас было такое чувство, будто я не спал целую вечность. Насколько мне известно, Дядюшка Артур всегда ложился спать ровно в полночь, и бедняга уже действительно просрочил целых пятнадцать минут. Но тут уж ничего не поделаешь. Моей заветной мечтой было дожить до пенсионного возраста, но для того, чтобы это стало реальностью, надо было в первую очередь ни в коем случае не допускать Дядюшку Артура к штурвалу «Файркреста».

— Но ведь вы еще не все рассказали! — воскликнула Шарлотта. — А мистер Ханслет? И потом вы сказали, что Калверт был на борту «Нантсвилла». Но как же он…

— Существует кое-что, дорогая Шарлотта, о чем вам лучше не знать. Зачем волноваться понапрасну? Предоставьте нам действовать.

— Боюсь, дорогой сэр Артур, что в последнее время вы смотрите на меня не совсем так, как нужно, — сказала она спокойно.

— Не понимаю.

— Видимо, от вас ускользнул тот факт, что я давно не ребенок. И молодой меня тоже не назовешь. Поэтому прошу вас не обращаться со мной, как с подростком. И если вы хотите немного поспать этой ночью…

— Ну хорошо, если вы настаиваете!… Боюсь, что акты насилия происходят не только с одной стороны. Как я вам говорил, Калверт действительно побывал на борту «Нантсвилла» и нашел там обоих агентов: Бейкера и Дельмонта. — Голос сэра Артура теперь был лишен всяких эмоций. — Оба были заколоты ударом сзади. Сегодня вечером убили пилота вертолета. А часом позже — Ханслета. Калверт нашел его с проломленным затылком в машинном отделении «Файркреста».

Сигара сэра Артура вспыхнула по меньшей мере раз пять-шесть, прежде чем Шарлотта заговорила, и в голосе ее слышалась дрожь.

— Это чудовищно! Это настоящие чудовища! — И после продолжительной паузы: — И как только вы можете бороться с такими извергами?

Дядюшка Артур пыхнул еще несколько раз, а потом с заметным высокомерием произнес:

— Я и не собираюсь мериться с ними силами. В конце концов, генералы не участвуют в ближнем бою и не месят окопную грязь. А вот Калверт их одолеет. Спокойной ночи, дорогая.

Он ушел. Я никак ему не ответил. Но знал, что Калверт не сможет их одолеть. Во всяком случае, сейчас.

Калверту нужна была помощь. Имея команду, состоящую из близорукого босса и женщины — причем такой, от которой, когда на нее смотришь, слушаешь или думаешь о ней, в голове начинают звенеть тревожные колокольчики, — Калверт нуждался в помощи. И не просто в помощи, а в быстрой и решительной.

После того как Дядюшка Артур ушел, мы с Шарлоттой вдвоем остались в рулевой рубке. Оба молчали. Но молчание это было дружелюбным. Такое ведь чувствуешь сразу. По крыше рубки барабанил дождь. Было так темно, что темнее, как говорится, не бывает. Полосы тумана стали гуще и многочисленнее. Я мог вести яхту только на малой скорости. Из-за этого терялась подвижность в управлении, а при сильном ветре мне было очень тяжело контролировать курс «Файркреста». Но поскольку у нас имелся автоматический навигатор, все шло прекрасно. Это был надежный штурман, не то что я и тем более Дядюшка Артур.

Внезапно Шарлотта спросила:

— Какие у вас планы на эту ночь?

— Вы действительно ненасытны, когда речь идет об информации. Разве вы не догадываетесь, что Дядюшка Артур… простите, что сэр Артур и я выполняем важное задание. Поэтому сохранение тайны является необходимым условием успеха нашей миссии.

— Теперь вы надо мной смеетесь… и забываете, что я уже посвящена в ваши тайны.

— Очень приятно, что вы уже посвящены, но я совсем не смеюсь. Сегодня ночью я буду вынужден пару раз покинуть корабль и должен иметь для этого под рукой человека, которому смог бы доверить следить за яхтой в мое отсутствие.

— Но у вас же есть сэр Артур.

— Да, у меня есть, как вы очень правильно выразились, сэр Артур. Нет на земле человека, суждения которого я ценил бы выше и перед умом которого преклонялся бы больше. Но в данный момент я с удовольствием обменял бы все мудрости на пару молодых зорких глаз. Вспоминая, что вытворял этот достопочтенный сэр, стоя у штурвала, я неизбежно прихожу к выводу, что его нельзя выпускать, не снабдив табличкой: «Слепой». А вы еще не жалуетесь на глаза?

— Ну, они уже не такие молодые, но думаю, что достаточно зоркие.

— В таком случае, я могу на вас положиться?

— Но я… не умею обращаться с яхтой.

— Вы с сэром Артуром составите блестящий тандем. Я как-то вас видел в главной роли в одном из фильмов о французских моряках, где…

— Все съемки проводились в студии, и у меня был дублер, когда мы выезжали на озеро.

— Сегодня ночью у вас дублера не будет.

Я выглянул в окно рубки.

— И озера тоже. Тут все подлинное. Атлантика в оригинале. Но все, что мне нужно, Шарлотта, — хорошие глаза. Пара надежных глаз, которые будут обозревать окрестности, пока я не вернусь. Вы сможете?

— А разве у меня есть выбор?

— Нет, выбора у вас нет.

— В таком случае, попытаюсь. Вы где хотите сойти?

— На Ойлен Оран и Крейгморе. Это два последних острова на Лох-Хоуроне. Если, конечно, смогу их найти, — добавил я задумчиво.

— На Ойлен Оран и Крейгморе? — Возможно, я и ошибался, но мне показалось, что эти два уэлльских названия, сказанные ею с французским акцентом, прозвучали как-то мелодично и красиво. — Как все бессмысленно! Абсолютно! Вокруг неразбериха, ненависть, жажда денег, убийства — и вдруг два названия, полные одухотворенности и романтики.

— Вы заблуждаетесь, Шарлотта. Все это очень далеко от действительности… — Я сразу понял, что должен себя контролировать, чтобы не играть в унисон с сэром Артуром. — Эти острова буквально дышат каменным отчаянием. Но Ойлен Оран и Крейгмор являются ключом во всей этой авантюре, я в этом уверен.

Она не ответила. Я уставился в ветровое стекло и подумал о том, кто кого скорее увидит: я — Дюб-Скейр или он — меня.

Через несколько минут ее рука легла на мое плечо: она стояла совсем рядом. Рука дрожала. Я не могу сказать точно, что это за духи, но не из дешевых, и я невольно задал вопрос, смогу ли я хоть раз в жизни понять женскую душу: ведь прежде чем убежать от человека, которого она считает своим кумиром, и пуститься в плавание, опасное для жизни, она все-таки не забыла сунуть в свой непромокаемый мешочек флакончик духов. В этом я был уверен, ибо никакие духи на свете не способны сохранить аромат, побывав в водах Торбейской бухты.

— Филипп?

Что ж, это воспринималось на слух гораздо приятнее, чем «мистер Калверт», и я был рад, что в данный момент поблизости нет Дядюшки Артура — его аристократическая натура наверняка бы не выдержала такого обращения. Я ответил:

— Да?

— Я очень сожалею… — Голос звучал искренне, даже чересчур, и мне показалось, что я могу попытаться забыть, что она когда-то была звездой экрана. — Я действительно сожалею о том… о тех словах, которые наговорила вам раньше… И о том, что думала о вас. Что… что вы чудовище… Это все из-за людей, которых вам пришлось убить. Ведь я ничего… ничего не знала ни о Ханслете, ни о Бейкере и Дельмонте, ни о пилоте вертолета. Они были вашими друзьями… Я действительно очень сожалею о том, как вела себя… Действительно сожалею.

Она переигрывала. Кроме того, Шарлотта была так близко от меня, что понадобился бы пинцет, чтобы протолкнуть между нами игральную карту. Да и запах духов! «Эта женщина возбуждает и вызывает головокружение!» — так разрекламировали бы ее газетные писаки. И все время в моей голове звучали тревожные колокольчики, — причем с такой интенсивностью, будто заходились в каком-то дьявольском танце. Я сделал отчаянную попытку отделаться от этого наваждения и попытался думать о более высоких материях.

Она больше ничего не говорила, только сжала мне руку, и я почувствовал себя если не на седьмом небе, то уже и не на земле. Единственный фактор, который не позволил мне до конца потерять уверенность, был стрекочущий шум дизеля. «Файркрест» продвигался вперед, то поднимаясь на волне, то падая в пропасть и вновь осторожно поднимаясь. Я впервые проверил на себе странное поведение вод Гебридского архипелага. Вод и воздуха. Дело в том, что после полуночи чувствовалось заметное повышение температуры. Кроме того, мне нужно было принять соответствующие меры, чтобы ветровое стекло не покрывалось пленкой тумана. Может, с моей стороны это и нечестно. Я хотел выключить автоматическое управление, чтобы найти какое-нибудь занятие, когда она вдруг сказала:

— Наверное, мне лучше спуститься вниз. Вам принести чашечку кофе?

— Если для этого не придется зажигать свет и вы не споткнетесь о Дядюшку Артура… я имею в виду сэра Артура…

— К нему очень подходит прозвище «Дядюшка», — ответила она. Еще раз пожав мою руку, она исчезла.

Странное метеорологическое поведение района Гебридских островов длилось недолго. Постепенно температура моего тела снова пришла в норму, да и меры, принятые мной в отношении ветрового стекла, оказались излишними. А выключить автоматическое управление «Файркреста» я так и не успел. Я быстро подбежал к заднему шкафчику, вынул оттуда костюм для подводного плавания с воздушными баллонами, маску, и принес все это в рубку.

Чтобы приготовить кофе, ей понадобилось двадцать пять минут. На пропановом газе все это можно сделать гораздо быстрее, чем на обычном угольном, и даже если добавить к этому трудности, которые возникают из-за необходимости готовить кофе в темноте, то все равно можно было считать, что мировой рекорд долгого приготовления кофе ею побит. Я услышал звяканье посуды, когда она проносила кофе по салону, и цинично усмехнулся в темноту. Но в следующее мгновение вспомнил о Ханслете, Бейкере, Дельмонте и Уильямсе, и улыбка моя сразу исчезла.

Не улыбался я и тогда, когда той же ночью полз по скалам Ойлен Орана. Я снял костюм для подводного плавания и укрепил большой сигнальный фонарь таким образом, чтобы свет его был направлен точно в сторону моря. Я очень сомневался, достаточно ли тех десяти минут, в течение которых я объяснил Шарлотте и Дядюшке Артуру, как удерживать яхту на одном месте и на одном расстоянии от точки на суше, зафиксированной сигнальным фонарем.

— Держите яхту по компасу на западном направлении, — напутствовал я их перед уходом. — Причем таким образом, чтобы нос все время смотрел в море, против ветра. Если рычаги поставлены на малую скорость, то этого будет достаточно, чтобы удержать судно на одном месте. Если заметите, что начинаете удаляться, сверните на юг, но ни в коем случае не на север! В противном случае вы наткнетесь на скалы Ойлен Орана. Потом сворачивайте на восток на такой же скорости, а потом — под острым углом на север. В итоге вам опять придется свернуть на запад. Там, на южном берегу, вы увидите буруны. Какие бы развороты вы ни делали, не подходите к ним ближе чем на двести ярдов, а когда будете плыть в восточном направлении, то держитесь от них еще дальше.

Они торжественно пообещали мне, что в точности выполнят все инструкции, и, казалось, были даже немного оскорблены, когда заметили на моем лице тень сомнения в их штурманских способностях. Но у меня для этого имелись основания — я не был уверен, что они смогут отличить береговые буруны от пенящихся волн, которые катились на восток, к материку. Придя в отчаяние, я сказал, что укреплю на берегу сигнальный фонарь, на который они могут ориентироваться, и теперь молился за то, чтобы Дядюшка Артур не повел себя так, как капитан одной французской фелюги восемнадцатого столетия, который, заметив сигнал контрабандистов на изрезанном ущельями побережье Корнуолла, направил судно на сушу, приняв сигнальный огонь за путеводную звезду. Вообще-то, Дядюшка Артур был очень аккуратным и добросовестным человеком, но сказать, что море создано для него, — слишком преувеличено.

Постройка была почти пустой. Я осветил ее внутренности карманным фонариком и установил, что сарай Мак-Ихерна был не тем местом, которое я искал. В нем находилась только старая рассохшаяся лодка с мотором, полностью съеденная ржавчиной.

Потом я подошел к дому, в северном оконце которого светился слабый свет. Это в половине-то второго ночи! Я осторожно проскользнул к окну и увидел чистенькую, аккуратно прибранную комнату с побеленными стенами и каменным, покрытым половиками полом. В камине горел огонь. Дональд Мак-Ихерн сидел на плетеном стуле, все такой же небритый и все в той же старой рубашке. Склонив голову, он глядел на догорающий в камине огонь. Впечатление было такое, будто этот застывший взгляд является единственным, что ему осталось в жизни. Я вернулся к двери, нажал ручку и вошел в комнату.

Он услышал шум и обернулся, как обернулся бы человек, который знает, что в мире нет ничего, что могло бы его огорчить. Подняв глаза и увидев пистолет, он взглянул на стену, где поблескивало его охотничье ружье, привстал было и снова медленно опустился на стул. Потом глухо сказал:

— Кто вы, во имя Господа Бога?

— Меня зовут Калверт. Вчера я уже был здесь. — Я стянул с головы резиновую шапку, чтобы он смог вспомнить о моем вчерашнем визите. Потом посмотрел на ружье и кивнул. — Сегодня ружье не понадобится, мистер Мак-Ихерн. К тому же вчера вы забыли снять его с предохранителя.

— Глаз у вас наметанный, — невозмутимо ответил он. — Хочу добавить, что патронов в ружье не было…

— И еще, что позади вас никого не было?

— Не знаю, о чем вы говорите, — усталым голосом сказал он. — Кто вы? И что вам от меня нужно?

— Хочу узнать, почему вчера вы меня приняли таким странным образом? — Я сунул пистолет в карман. — Не очень-то дружелюбно, вам не кажется, мистер Мак-Ихерн?

— Кто же вы все-таки, сэр? — Сегодня он выглядел еще более старым и надломленным.

— Я же сказал: Калверт. А они приказали вам не подпускать близко к дому ни одного гостя, не так ли? — Никакого ответа. — Сегодня вечером я встретил одного из ваших приятелей, вахмистра Макдональда, и задал ему несколько вопросов. Он мне сказал, что вы женаты. Только почему-то я нигде не вижу миссис Мак-Ихерн.

Он немного выпрямился, и его усталые, налитые кровью глаза на мгновение ожили. А потом он снова ушел в себя, и глаза опять потухли.

— Как-то ночью вы выходили на лодке в море, не так ли, мистер Мак-Ихерн? Вам довелось слишком многое увидеть. Эта банда вас поймала и привезла сюда, но потом они забрали вашу жену и сказали, что, если вы хоть словом обмолвитесь кому бы то ни было о том, что видели, вам никогда не видать жены. Живой. Они также сказали, что вы должны оставаться здесь — на случай, если к вам надумают заглянуть знакомые или друзья или, напротив, неизвестные люди. Ну а для полной уверенности, что вы не отправитесь на материк за помощью — хотя я при всем желании не могу себе представить, чтобы вы вели себя так опрометчиво, — они вывели из строя мотор вашей лодки. С помощью мешков, пропитанных соленой водой. Случайный гость наверняка бы не понял, что мотор выведен из строя преднамеренно, а не из-за небрежного к нему отношения.

— Да, да! Именно так все и было! — Он неподвижным взглядом смотрел на огонь. Говорил он шепотом, как человек, напряженно о чем-то думающий и не отдающий себе отчета в том, что при этом рассуждает вслух. — Они забрали жену и испортили лодку. Все свои сбережения я хранил в задней комнате, так они забрали и их. Если бы у меня был миллион, я бы с радостью отдал его, лишь бы они оставили в покое Мэри. Она на пять лет старше… — Казалось, он совсем выбился из сил и замолчал.

— Бог ты мой! На что же вы жили?

— Раз в неделю они привозили мне несколько банок консервов. Немного. И консервированное молоко. Чай у меня еще есть, и к тому же мне иногда удавалось наловить рыбы.

Его лоб внезапно покрылся морщинами, будто до него дошло, что вместе со мной в его дом пришли надежды.

— Кто вы, сэр? Кто? Вы не бандит и не полицейский. Полицейских я узнаю сразу. Они вырезаны из другого дерева. — Казалось, что к нему возвращается жизнь. Неожиданно он пристально посмотрел на меня (это продолжалось целую минуту), и я почувствовал себя неудобно под взглядом этих почти угасших глаз. — Я знаю, кто вы. Правительственный чиновник. Агент тайной британской службы.

Должен признаться, что мысленно я склонился перед этим стариком. Я стоял перед ним без знаков отличия, затянутый до подбородка в костюм для подводного плавания, и тем не менее он меня раскрыл. Это не делало чести нашей тайной службе. Я сразу представил себе, какие слова скажет ему Дядюшка Артур. Он будет угрожать тюрьмой, если старик о нас кому-нибудь хоть одним словом обмолвится. Или пригрозит увольнением. Правда, Дональд Мак-Ихерн не занимал никакой должности, с которой его можно было бы снять, а после жизни на Ойлен Оране даже самая мрачная тюремная камера покажется раем небесным или, по меньшей мере, роскошным «пятизвездочным» отелем. Значит, запугивать его бессмысленно, и впервые в своей жизни я сказал:

— Да, мистер Мак-Ихерн, я — агент тайной службы, и я верну вам вашу жену.

Он медленно кивнул и произнес:

— Вам нужно быть очень храбрым, мистер Калверт. Вы и представить не можете, какие люди вас поджидают.

— Если мне когда-нибудь доведется получить орден, мистер Мак-Ихерн, то, видимо, по ошибке. Перепутают с кем-нибудь. С другой стороны, я довольно хорошо знаю, с кем мне придется бороться. И поверьте мне, мистер Мак-Ихерн, все закончится хорошо. Вы были на войне и знаете, что это такое.

— Вы знаете, что я был на войне? Кто вам сказал?

Я покачал головой.

— Кто мог мне сказать?…

— Благодарю вас, сэр. — Его спина внезапно выпрямилась. — Я был солдатом двадцать два года. Фельдфебель 51-й Высокогорной дивизии.

— Фельдфебель 51-й Высокогорной дивизии, — повторил я. — Есть люди, мистер Мак-Ихерн, и не только шотландцы, которые считают, что нет на свете лучшего подразделения, чем эта дивизия.

— И Дональд Мак-Ихерн не будет оспаривать этого мнения, сэр. — Впервые в его темных глазах появилось нечто вроде улыбки. — А похуже были. Вы очень точно сформулировали свою мысль, мистер Калверт. Мы не убегали от опасности, не теряли надежды и не сдавались противнику. Такое нам незнакомо. — Он внезапно поднялся. — О чем я, собственно, толкую. Я иду с вами, мистер Калверт.

Я тоже поднялся и положил ему руки на плечи.

— Благодарю вас, мистер Мак-Ихерн, но нельзя. Вы достаточно повоевали. Предоставьте теперь это дело нам.

Он молча посмотрел на меня и кивнул. И снова на его лице появилось подобие улыбки.

— Возможно, вы и правы. Я только помешаю такому человеку, как вы. Я понимаю. — Обессиленный, он снова сел в плетеное кресло.

Я направился к двери.

— Спокойной ночи, мистер Мак-Ихерн. Скоро она будет в безопасности.

— Скоро она будет в безопасности, — повторил он. Потом поднял глаза, и я увидел в них слезы. И когда он снова заговорил, в его голосе было удивление: — Знаете, а я ведь почти верю!

— Вы и должны верить. Я лично привезу ее сюда, и мне это доставит больше радости, чем все то, что я когда-либо сделал в жизни. До пятницы, мистер Мак-Ихерн!

— До пятницы? Так скоро? — Он уставился в какую-то точку, которая, казалось, была удалена на биллионы световых лет отсюда, и, видимо, даже не сознавал, что я все еще стою в дверях. Потом он улыбнулся мне открытой улыбкой, и его глаза заискрились. — Мистер Калверт, сегодня ночью я не сомкну глаз, да и завтра тоже.

— Отоспитесь в пятницу, — сказал я, и он сразу отвернулся. Слезы текли по его впалым небритым щекам. Я тихонько прикрыл за собой дверь и оставил его мечтать. В одиночестве.

 

Глава 8

ЧЕТВЕРГ от двух часов до четырех часов тридцати минут утра

Тем временем я перебрался с Ойлен Орана на Крейгмор, но причин улыбаться у меня пока что не было. Во-первых, потому, что оставленный на борту яхты комбинированный штурман, состоящий из Дядюшки Артура и Шарлотты, всякий раз заставлял меня вздрагивать, как только я о нем вспоминал; во-вторых, потому, что северная оконечность Крейгмора выдавалась гораздо дальше в море и была изрезана ущельями больше, чем южное побережье Ойлен Оран; в-третьих, потому, что туман становился все гуще; в-четвертых, потому, что я был совершенно измотан и избит бурунами, которые буквально насаживали меня на рифы, когда я плыл к острову; в-пятых, потому, что я постоянно думал о том, имеется ли хоть один шанс из сотни, что я выполню обещание, данное Дональду Мак-Ихерну. Если подумать поосновательнее, то наверняка нашлись бы и другие, не менее веские причины, которые говорили о том, что улыбаться мне рановато. Но времени на размышления у меня не было. До рассвета нужно провернуть кучу дел.

Ближайшая из двух рыбачьих лодок в маленькой гавани все время играла на волнах, которые накатывали от рифов, и поэтому мне не пришлось беспокоиться по поводу шума, когда я подтягивался, поднимаясь на палубу. Единственное, что мне нужно было, так это помнить про проклятый свет, который шел от сарая до самой лодки. В нем меня могли увидеть из других домов, находящихся на берегу. Но мои заботы по этому поводу были ничтожны по сравнению с благодарностью за то, что он все-таки есть, И даже Дядюшка Артур присоединился ко мне там, в бурном темном море.

Итак, моторная лодка, приблизительно пятидесяти футов в длину, построенная таким образом, что могла подставлять свой лоб любому урагану. Судно находилось в образцовом порядке, на палубе и в других местах не было ничего лишнего. Настоящая добротная рыбачья лодка. Надежды мои начали расти.

Вторая лодка оказалась точной копией первой. Они походили друг на друга вплоть до мельчайших деталей. Было бы неверно утверждать, что сейчас надежда стала во сто крат сильнее, но, как бы то ни было, она поднялась из низин, в которых находилась все последнее время.

Я подплыл к берегу, спрятал принадлежности для подводного плавания чуть выше черты прибоя, к сараю для разделки акул, стараясь держаться в тени. В сарае я обнаружил лебедки, стальные трубы, бочки и целый арсенал всевозможного инструмента. Тут были даже подъемные кранчики и еще кое-какие, на первый взгляд, непонятные, но, несомненно, полезные вещи. Здесь же находились останки акул, издающие такое зловоние, которого я, пожалуй, не знавал за всю свою жизнь. Поэтому мое отступление больше походило на бегство.

В первом доме я ничего не нашел. Я посветил фонариком в разбитые окна. В доме — никого: он выглядел таким заброшенным, словно там полсотни лет никто не бывал. Уильямс говорил, что этот клочок земли оставили еще до первой мировой войны, и в это верилось сразу. Лишь обои выглядели так, словно были наклеены только вчера — необъяснимый феномен западных островов. Какая-нибудь заботливая бабуся — в те дни дедуси в доме пальцем о палец не ударяли — купила по случаю обоев по пятнадцать центов за фут, и пятьдесят лет спустя они выглядели такими же новыми, как в тот день, когда их наклеили.

Второй дом оказался таким же заброшенным.

В третьем, который далее всего отстоял от сарая, жили рыбаки. Выбор их был вполне объясним. По возможности дальше от вонючего сарая! Если бы спросили у меня, я бы им посоветовал поставить палатку еще дальше — на другом конце острова. Но, возможно, это моя личная, субъективная реакция. Возможно, смрад сарая был для рыбаков приблизительно тем же самым, что и жидкие аммиачные удобрения для швейцарских крестьян. Символом успеха и благополучия! По моему разумению, за успех можно платить дорогой ценой.

Я осторожно открыл смазанную акульим жиром дверь и, войдя, снова включил фонарик. В этой передней бабушка не нашла бы для себя ничего интересного, но дедушка с удовольствием бы здесь уселся и стал терпеливо ждать, пока его борода полностью не поседеет. И ни разу не вышел бы в море! С одной стороны вдоль стены стояли полки, полностью заставленные снедью и десятком ящиков виски. Кроме этого — целая гора ящиков с пивом. «Австралийским», — сказал тогда Уильямс, а ему можно верить.

Три другие стены, на которых не осталось ни клочка обоев, были предоставлены различным течениям живописи. Тут не доминировал один какой-то стиль, зато впечатляло разнообразие красок, какого не найдешь даже в крупных музеях и картинных галереях. Должен признаться, что тут преобладали мужские пристрастия.

Я обошел мебель, изготовленную отнюдь не искусным мастером, и открыл дверь, ведущую внутрь дома. За передней находился коридорчик, из которого шли пять дверей — две по правую руку и три — по левую. Я решил, что шеф бригады, по всей вероятности, занимает самую большую комнату, и осторожно открыл дверь.

В свете карманного фонарика я увидел до удивления хорошо обставленную комнату. Красивый ковер, тяжелые занавеси, несколько массивных кресел, дубовый спальный гарнитур, двуспальная кровать и книжная полка. Над кроватью электрическая лампочка с абажуром. Эти дикие австралийцы, видимо, придавали большое значение домашнему уюту. Рядом с дверью находился выключатель. Я нажал его, и вспыхнул свет.

В постели лежал только один человек, но он полностью заполнял собой всю кровать. Довольно трудно определить рост лежащего, но могу сказать с уверенностью, что если бы этот мужчина выпрямился, то он, без сомнения, получил бы сотрясение мозга. Он лежал, повернувшись ко мне, но тем не менее я мог увидеть не многое, потому что густые пряди темных волос закрывали лицо. Кроме того, у него была роскошная черная борода — таких я еще не видывал. Человек крепко спал.

Я подошел к нему и довольно сильно ткнул в ребра рукояткой пистолета. Это ерунда для человека такой комплекции.

— Просыпайтесь, — сказал я при этом.

Он проснулся. Я деликатно отступил от кровати. Он потер глаза волосатой рукой, оперся о кровать и сел. Меня бы не удивило, если бы на нем оказалась медвежья шкура, но он был в пижаме, которая свидетельствовала о вкусе и очень мне понравилась.

Почтенные граждане, которых в ночной час будят незнакомцы с пистолетами, реагируют на это самым различным образом. Начиная от страха и ужаса и кончая слепой яростью. Бородач повел себя иначе. Он уставился на меня из-под своих густых, свисающих темных бровей, и выражение его глаз напомнило мне о глазах бенгальского тигра, готовящегося к прыжку. Я отступил еще и сказал:

— Не делайте глупостей.

— Уберите-ка пистолет, Сын Солнца, — ответил он. Громоподобный голос, казалось, исходил из глубин Карлсбадского источника. — Уберите. Иначе мне придется встать, чтобы надавать вам по шее и отнять его.

— Ну и условия, — сказал я обиженно и вежливо добавил: — А если уберу, тоже надаете по шее?

На какое-то мгновение он задумался, а потом покачал головой. Протянув руку к столику, он взял большую черную сигару и закурил. Причем ни на секунду не спуская с меня глаз. В комнате сразу завоняло. И так как считается невежливым бежать и открывать окно без разрешения хозяина, я удержался и перестал удивляться тому, как он может переносить стоящий в сарае для разделки акульих туш запашок! Если сравнить его сигару с сигарой Дядюшки Артура, то последняя показалась бы теперь благоуханнее духов Шарлотты.

— Прошу извинить за беспокойство. Вы — Тим Хатчинсон?

— Точно. А кто ты, Сын Солнца?

— Филипп Калверт. Я хотел бы воспользоваться вашим передатчиком, чтобы связаться с Лондоном. Кроме того, мне нужна помощь. И вы даже представить себе не можете, как срочно она нужна. Если вы мне не поможете, то погибнут люди и несколько миллионов фунтов золота и драгоценностей.

Он проследил за тем, как одно из его особенно вонючих облаков поднялось к потолку, а потом снова устремил на меня свой взгляд.

— Вы из породы шутников, Сын Солнца?

— Слушай, ты, черная обезьяна, мне не до шуток! И поскольку речь зашла о прозвищах, то прошу перестать называть меня Сыном Солнца, Тимони!

Он подался вперед. Его глубоко сидящие, черные угольки-глаза были не такими уж дружелюбными, как мне хотелось. А потом его тело затряслось от смеха.

— Туше, как имела обыкновение говорить моя воспитательница-француженка. Может быть, вы действительно не шутите. Кто вы, Калверт?

Снова я встал перед альтернативой. Этот человек поможет мне только в том случае, если я скажу правду. А мне очень бы пригодилась помощь такого человека. И второй раз за эту ночь, и второй раз за свою жизнь я сказал:

— Я — агент британской тайной службы. — В этот момент я был рад, что Дядюшка Артур далеко отсюда боролся в бурном море за свою жизнь. Его кровяное давление и без того было выше нормы, а то, что я сделал сейчас, могло спокойно довести его до инфаркта.

Австралиец какое-то время размышлял над моими словами, а потом проговорил:

— Из тайной службы… Наверное, вы действительно оттуда или… или из сумасшедшего дома. Ведь в этом не признаются.

— Я вынужден. Все равно это стало бы понятно после того, как я расскажу то, что должен.

— Сейчас я оденусь и через две минуты, самое большее, буду в передней. А вы тем временем выпейте виски. — Борода задрожала, и я предположил, что Хатчинсон ухмыльнулся. — Вы найдете его там в достаточном количестве.

Я вышел и выпил виски, после чего успел осмотреть картинную галерею острова Крейгмор. Я был занят этим делом, когда появился Тим Хатчинсон. Он был одет во все черное. Штаны, куртка, дождевик и высокие сапоги. Да, размер кровати ввел меня в заблуждение. Ему было, наверное, лет двенадцать, когда его рост достиг шести футов шести дюймов. Он взглянул на картины и ухмыльнулся.

— Кто бы мог подумать! — сказал он. — Гуггенхейм и Крейгмор — центры культуры. Вы не считаете, что вон та, с кольцами в ушах, имеет на себе до неприличия много одежды?

— Вы, без сомнения, разграбили крупнейшие картинные галереи мира, — сказал я покорно.

— Я не знаток. Ренуар и Матисс — эти люди мне нравятся. — Это было настолько невероятно, что, наверное, так и было… — Мне показалось, что вы спешили. Я предлагаю опустить в рассказе все несущественное.

Я опустил. Но, в отличие от Шарлотты и Макдональда, Хатчинсон узнал не просто правду, но полную правду.

— Черт возьми! Это — самая грязная история, которую я когда-либо слышал! И самое главное, все это происходит здесь, под нашим носом. — Временами было трудно определить — австралиец Хатчинсон или американец. Позднее я узнал, что он несколько лет охотился на тунца во Флориде. — Значит, это вы летали сегодня днем на «стрекозе». Должно быть, вы провели чертовски неприятный день. Прошу извинить меня за Сына Солнца. Это следствие моего плохого настроения. Чего вы хотите, Калверт?

Я сказал, что мне нужно: его личную поддержку этой ночью и команду и суда на ближайшие сутки. А также немедленно воспользоваться радиопередатчиком. Он кивнул.

— Можете на нас рассчитывать. Я скажу мальчикам, и вы можете сейчас же садиться за передатчик.

— Я бы предпочел в первую очередь отправиться на борт нашей яхты, — сказал я, — и оставить вас там. А потом я вернусь и воспользуюсь передатчиком.

— Кажется, вы не очень-то доверяете своей команде?

— Я каждую секунду жду, что в дверях вашего дома появится нос «Файркреста».

— У меня найдется вариант получше. Я подниму парочку моих ребят, мы сядем на «Фармейн» — это моторная лодка, которая ближе всего к сараю, — и направимся к «Файркресту». Я взойду на борт, а вы станете курсировать на «Фармейне» поблизости, пока не передадите сообщение в Лондон. Потом вернетесь на борт яхты, а мои мальчики отведут моторную лодку обратно.

Я вспомнил о бушующих белых бурунах за пределами так называемой гавани и сказал:

— А не опасно выходить в такую ночь на моторной лодке?

— А чем эта ночь хуже остальных? Хорошая, прохладная. Вам трудно было бы дождаться более подходящей. Все это пустяки. Я видел своих ребятишек, когда они выходили ночью в настоящую бурю, да еще в декабре.

— И что за несчастье заставило вас это сделать?

— Должен признаться, причина была веская. — Он ухмыльнулся. — Наши запасы подошли к концу, а ребята хотели успеть в Торбей до закрытия пивнушек. Ну, поехали, Калверт.

Я ничего не сказал. Но сознание того, что Хатчинсон будет рядом, очень успокаивало. Тим повернулся в сторону коридора, но тут же в нерешительности остановился.

— Двое из моих ребят женаты. И вот я спрашиваю себя…

— Им не грозит опасность. Кроме того, им хорошо заплатят.

— Только не надо портить с нами отношения, Калверт. — Его глубокий раскатистый голос мог звучать и очень мягко. — За такую работу мы денег не берем.

— А платить будем не мы, — сказал я устало. У меня и так было достаточно людей, с которыми мне приходилось тяжело, и я не хотел, чтобы к ним добавился Тим Хатчинсон. — Страховыми обществами за это дело назначена награда. И в моей компетенции предложить вам половину суммы.

— Ну, это совсем другое дело. Для меня всегда радостно получить деньги со страховых обществ. У них их куры не клюют. Но только не половину, Калверт. Не половину. Ведь вы уже сделали гораздо больше. Двадцать пять процентов!

— Половину. Другая половина пойдет на то, чтобы возместить ущерб и убытки людям, которые пострадали в этой истории. Например, на Ойлен Оран живут двое пожилых людей, которые после этого смогут провести остаток жизни более зажиточными, чем им когда-нибудь мечталось.

— А вы не получите ничего?

— Почему же? Свое жалованье, о размерах которого я бы предпочел не распространяться. Чиновникам не положено получать награды.

— Уж не хотите ли вы сказать, что за такую работу получаете жалкое жалованье? Ведь вам постоянно грозит опасность — вас бьют, в вас стреляют, вы каждую минуту рискуете утонуть в холодней воде, кроме того, на вашу жизнь наверняка не раз покушались и будут это делать впредь. Я начинаю сомневаться, нормальный ли вы человек, Калверт? И можно ли вас спасти? Ради чего, черт возьми, вы все это делаете?

— Вопрос не очень оригинальный. Я сам задаю его себе двадцать раз в день. А в последнее время даже больше. Пора отправляться.

— Я разбужу мальчиков. Они с ума сойдут от радости, когда узнают о золотых часах, которые их ждут, и вообще обо всем, что они смогут получить от страховых компаний. Часы обязательно должны быть с гравировкой, на этом мы настоим.

— Награда выдается наличными, а не ценными вещами и будет зависеть от того, сколько украденного золота будет найдено. Мы почти уверены, что груз «Нантсвилла» нам удастся вернуть целиком. Награда определена в десять процентов с похищенного и найденного. Значит, вы получите пять процентов. Минимум составит четыреста, максимум — восемьсот пятьдесят. Я имею в виду восемьсот пятьдесят тысяч фунтов.

— Повторите-ка, повторите-ка еще раз… — У Тима Хатчинсона был такой вид, словно на него упала лондонская телевизионная башня. Я повторил, и еще некоторое время казалось, будто ему на голову свалился телеграфный столб. Потом он осторожно сказал:

— При такой награде можно рассчитывать на какую угодно помощь. Не говорите больше ни слова и не вздумайте давать объявление об этом в газете. Вы нашли своего человека. Его зовут Тим Хатчинсон.

Без сомнения, Тим был именно тем человеком, в котором я нуждался. Да еще в темную ночь, когда идет проливной дождь, когда туман становится гуще и гуще и практически невозможно — по крайней мере для меня — отличить обычные буруны от волн, которые с пеной ударялись в рифы. Тим Хатчинсон был моим человеком, и награда в полмиллиона была не слишком большой за такую помощь.

Он был одним из тех немногих, которые родились на море и для которых оно стало родной стихией. А если добавить еще и двадцать лет практики — причем во всевозможных условиях, — то станет понятно, каким специалистом был Тим Хатчинсон. Его знания были неизмеримо выше знаний многих хороших специалистов. Даже среди профессиональных рыбаков немного нашлось бы таких.

Его огромные руки почти не прикасались к рулю! Он обладал зрением совы и ушами, которые безошибочно определяли, идут ли волны в открытое море, на рифы или на сушу. Он мог оценить величину и направление бурунов, которые появлялись из темноты и тумана, и соответственно им менять скорость судна. В него словно вмонтировали компьютер, который мгновенно учитывал силу ветра, прилив и отлив, течения, скорость яхты, и это позволяло ему в любой момент до точности знать, где мы находимся. Я был готов поклясться, что он чуял сушу носом, в то время как мы чувствовали лишь дым сигары, которая была его неотъемлемой частью. Достаточно было простоять с ним рядом минут десять, чтобы понять, что сам ты ни черта не понимаешь в навигации, и сознание этого факта было малоприятно.

Он провел «Фармейн» между Сциллой и Харибдой на полной скорости и вывел ее через опасный проход в открытое море. Рифы, вокруг которых пенилась и кипела вода, появлялись с обеих сторон в одном-двух ярдах от катера, но Тим, казалось, их не замечал. Во всяком случае, не провожал взглядом. Оба «мальчика», два широкоплечих великана, не менее шести футов каждый, всю дорогу усиленно зевали. Тим увидел «Файркрест» за сотню ярдов до того, как я начал смутно выделять его в ночной тьме, и подвел катер к яхте так аккуратно и осторожно, как я не смог бы среди бела дня остановить автомашину у тротуара. Даже в том случае, если бы был в форме. Я тихо взошел на борт «Файркреста», чем привел в ужас Дядюшку Артура и Шарлотту, которые не услышали при нашем прибытии ни малейшего шума. Я объяснил ситуацию, представил им Хатчинсона и отправился в обратный путь. Минут через пятнадцать после передачи сообщения в Лондон, я уже снова был на борту «Файркреста».

За это время Тим Хатчинсон и Дядюшка Артур успели по-настоящему подружиться. Бородатый гигант из Австралии был максимально вежлив и предупредителен. В каждой фразе он величал Дядюшку Артура «адмиралом», и последний был очень рад видеть рыбака на борту яхты, чувствуя себя рядом с ним гораздо спокойнее. Я знал, что этот факт в какой-то мере дискредитирует мои знания по навигации в дальнейшем.

— Куда мы теперь отправимся? — спросила Шарлотта Скурас. Я был немного огорчен тем, что она так же, как и Дядюшка Артур, с появлением на борту Тима Хатчинсона явно чувствовала себя гораздо увереннее.

— На Дюб-Скейр, чтобы нанести визит лорду Кирксайду и его очаровательной дочери.

— На Дюб-Скейр? — Казалось, это ее очень удивило. — Вы сказали, что загадку следует искать на Ойлен Оран и Крейгморе?

— Да, я это говорил. Но Ойлен Оран и Крейгмор могут дать ответы только на первые вопросы. Но конец пути находится там, где начинается радуга — на Дюб-Скейре.

— Вы говорите загадками, — нетерпеливо возразила она.

— А для меня их нет, — весело заметил Хатчинсон. — Конец радуги, мадам, это то место, где находится горшок с золотом.

— В настоящий момент я был бы рад и горшку горячего кофе, — сказал я. — Кофе для четверых, и я приготовлю его своими собственными руками.

— Я думаю, мне лучше лечь спать, — сказала Шарлотта. — Я чувствую себя такой усталой!

— Я же пил ваш кофе, — сказал я с угрозой, — значит, теперь вы должны выпить мой. Как говорится, око за око.

— Если только вы не долго будете его готовить.

Пришлось поспешить. Я приготовил четыре чашки кофе за ноль минут ноль секунд. Крепкую смесь из растворимого кофе, молока и сахара. А в одну чашку добавил еще кое-что. Никто не пожаловался, Хатчинсон выпил свою чашку и сказал:

— Я, собственно, не вижу причин, почему бы вам троим не отдохнуть. Разве что вы не очень доверяете мне в искусстве вождения…

Никто не выразил сомнения в том, что он умеет хорошо водить судно, и Шарлотта Скурас исчезла первая. Она еще раз сказала, что устала, и я в этом не сомневался. Мы с Дядюшкой Артуром отправились следом за ней. Тим Хатчинсон обещал позвать меня, когда яхта подойдет к западной стороне Дюб-Скейра. Дядюшка Артур закутался в одеяло и устроился на кушетке в салоне, а я отправился в свою каюту.

Но пролежал я минуты три, а потом поднялся, взял трехгранный ключ и, тихо выйдя из каюты, постучал к Шарлотте. Ответа не последовало. Тогда я открыл и закрыл за собой дверь и зажег свет.

Она действительно спала. И была далеко-далеко, где-то в миллионе миль отсюда. Она даже не смогла добраться до кровати, а лежала прямо на ковре, полностью одетая. Я поднял ее, положил на кровать и укрыл одеялом. Потом приподнял рукав и еще раз исследовал кровоподтек, оставленный веревкой.

Каюта была не очень большой, и поэтому понадобилась всего минута, чтобы отыскать то, что мне нужно.

На сей раз я сошел с «Файркреста» без проклятого костюма для подводного плавания. Это радовало.

Каким образом Тиму Хатчинсону удалось в дождливую и туманную ночь найти старый каменный пирс, выходило за пределы моего понимания. Я бы ни о чем не догадался, если бы он позднее мне об этом не рассказал. Тим послал меня на нос с лампой в руке, хотя мне казалось, что он мог найти пирс только с помощью радара. Потом рыбак поставил машину на задний ход, подвел яхту на два фута к пирсу и стал ждать, пока я не улучу подходящий момент и не спрыгну на пирс. Затем он сразу дал полный задний и исчез в темном тумане. Я попытался представить, как бы Дядюшка Артур оценил ситуацию, но фантазия моя отказалась мне помогать. Слава Богу, что в этот момент Дядюшка Артур спал сном праведника и видел сон о том, что лежит в своей кровати в лондонском Вест-энде.

Путь от пирса до находящегося, над ним плато оказался крутым и каменистым, и, по моему мнению, очень непредусмотрительным было то, что со стороны моря не сделали перил. Хотя у меня с собой было только самое необходимое: карманный фонарик, пистолет и канат, если, конечно, не считать собственного тела (я не имел намерений совершать головокружительные трюки, подобно Дугласу Фербенксу, карабкаясь по стенам замка Дюб-Скейр, но я по опыту знал, что канат является важным предметом, когда отправляешься на остров с крутыми каменистыми склонами), добравшись до вершины, я все же тяжело дышал.

Далее я отправился не в сторону замка, а в северном направлении, вдоль поросшей травой полосы, которая вела к утесу на северной оконечности острова. Именно отсюда старший сын лорда Кирксайда и его будущий зять поднялись на своем самолете, а потом бесследно исчезли. Над этой полосой я пролетал вместе с Уильямсом менее двенадцати часов назад, после разговора с лордом Кирксайдом и его дочерью. Это была полоса, на северном конце которой, как мне показалось, я что-то увидел и теперь хотел в этом удостовериться.

Земля оказалась мягкой и ровной, и я быстро продвигался вперед, обходясь без света. Вблизи замка я не решался пользоваться фонарем. То, что кругом царила тьма, еще ни о чем не говорило. Не было гарантии того, что покинутые Богом не выставили постоянного караула.

Внезапно я споткнулся обо что-то теплое и мягкое и упал на землю.

Мои нервы были уже не те, что двое суток назад, соответственной оказалась и реакция. В руке сразу появился нож: я хотел расправиться с «ним» до того, как он поднимется на… свои четыре ноги. От него исходил запах, немного напоминавший тот, который исходил из сарая Тима Хатчинсона. Интересно, сможет ли мне кто-нибудь объяснить, почему горный козел издает такой запах, хотя питается исключительно хлорофиллом, Я сказал моему четвероногому другу несколько ласковых слов, и, судя по всему, они возымели на него действие, ибо он не стал пытаться забодать меня. Я направился дальше.

«Такие прозаические встречи, — кисло констатировал я, — никогда не происходят с киногероями Эролла Флинна». Более того, уж если Эролл Флинн имел бы при себе карманный фонарик, то он у него никогда не разбился бы, а если бы у него была свеча, то она продолжала бы гореть, пока ему нужно. Совершенно иная участь постигла мой фонарик. Он был из плексигласа, с резиновым кожухом и, разумеется, вышел из строя. Тогда я вытащил другой фонарик, величиной с карандаш, и попытался его проверить под курткой. Но предосторожности были излишними: даже светлячок посмеялся бы над этим фонариком. Я сунул его в карман и двинулся дальше.

Не зная точно, насколько близко подошел к опасному утесу, я лег на землю и дальше пополз на четвереньках. Минут через пять я добрался до края и почти сразу же нашел то, что искал. Метка была около двух футов длиной и около трети фута шириной. Следы оказались не очень свежими. Кое-где уже опять пробивалась трава. По времени все совпадало. Это был след от корпуса самолета, стартовавшего без людей. Он не набрал достаточной скорости, чтобы подняться в воздух, и сорвался с утеса, оставив перед своим падением эту метку. Только это мне и нужно было проверить. Точнее, этот факт, поврежденное дно судна оксфордской экспедиции и темные круги под голубыми глазами Сью Кирксайд. Сомнений не осталось.

Внезапно позади я услышал какой-то шорох. Из-за положения, в каком я сейчас находился, меня мог сбросить с утеса даже пятилетний ребенок. Но, может быть, за мной пожаловал мой четвероногий друг, который решил отомстить за то, что я нарушил его покой? Я быстро перевернулся, держа в руке пистолет и фонарик. Это действительно был козел. Его желтые глаза светились в темноте жутким светом. Но впечатление было обманчивым. Его пригнала сюда только тяга к компании. Или любопытство. Я медленно отполз от края, чтобы он ненароком меня не столкнул, потом легонько погладил его и ретировался. Если так будет продолжаться дальше, то меня этой ночью хватит удар.

Тем временем дождь перестал, да и ветер основательно поутих. Зато туман стал еще гуще. Он буквально окутывал все, так что я не мог видеть дальше собственного носа. Подумал, что стал бы делать Хатчинсон в такую погоду, но постарался побыстрее избавиться от этой мысли. У меня не оставалось сомнений, что свою работу он знал лучше, чем я свою. Я встал так, чтобы ветер дул мне справа, и отправился к замку. Под прорезиненным дождевиком мой последний костюм был совершенно изгажен. Министерство получит большой счет из химчистки.

Двигался я как слепой и чуть было не ударился, головой о стену замка, лишь в последнее мгновение заметив ее. Я понятия не имел, с какой стороны находится вход — справа или слева. Знал только, что эта сторона замка должна смотреть в глубь острова. Чтобы сориентироваться, я направился влево и уже через десять футов обнаружил, что стена сворачивает под прямым углом. Это означало, что я находился на восточной стороне дома. Я начал ощупью пробираться вправо.

Хорошо, что я оказался именно на левой стороне. Если бы я приблизился к замку справа или ветер дул в другом направлении, я не смог бы учуять табачный дым. Табак был не такой вонючий, как в сигарах Дядюшки Артура, а по сравнению с сигарами Тима Хатчинсона его можно было назвать даже приятным, но тем не менее он чувствовался. У ворот кто-то курил сигарету. Я давно пришел к заключению, что приказ, запрещающий курить на посту, придуман неглупым человеком. С таким постовым мне было легко. Меня не учили, как нужно обращаться с горными козлами на краю пропасти, но как бесшумно убрать часового, меня натаскали.

Я взял пистолет за ствол и бесшумно заскользил вперед. И действительно, человек стоял, прислонившись к воротам, — я скорее ощущал, чем видел его контуры, но благодаря огоньку сигареты четко определил его позицию. Я выждал, когда он поднес сигарету ко рту в третий раз и она затлела ярче, что ослабило его способность видеть в темноте, и, сделав шаг вперед, изо всей силы ударил рукояткой револьвера в то место, где, согласно точному математическому расчету, должен находиться затылок нормального человека.

Он начал падать в мою сторону. Я подхватил его, и в этот момент что-то больно ударило меня в ребра. Я позволил ему упасть и удалил предмет, запутавшийся в моем дождевике. Им оказался штык с весьма неприятным острием. К штыку примыкал «энфилд-303». Настоящее военное ружье. Это было больше, чем рядовая мера предосторожности. Наши «друзья» явно стали осторожничать, а у меня не было возможности даже выяснить, как много они знали. Время заканчивалось — как для них, так и для меня. Через пару часов начнет светать.

Я взял ружье и осторожно направился к обрыву, тыкая в землю штыком. Постепенно я так наловчился, что перестал даже спотыкаться. Имея в руках ружье со штыком, можно ощупать землю в шести ярдах от себя и даже точно отметить место, где начинается вечность. Я добрался до конца утеса и пошел обратно, повернув ружье таким образом, чтобы оно оставляло после себя в мягком грунте два параллельных следа, которые оканчивались у конца утеса. Потом я вытер приклад и положил ружье на землю. Когда забрезжит рассвет и караул сменят, то они, надеялся я, сделают правильные выводы.

Часового я ударил не так сильно, как задумывал, так что, когда я вернулся, он уже начал шевелиться и тихо постанывал. Это было даже к лучшему, так как в противном случае мне пришлось бы его нести, а я сейчас был просто не в состоянии это сделать. Я сунул ему в рот платок, и стон прекратился. Конечно, это было не по-джентльменски, ибо человек, страдающий насморком или у которого нос полон полипов, может задохнуться от этого минуты через четыре. Но у меня не было времени водить его к лору. Речь шла о его либо о моем здоровье.

За две минуты мне удалось поставить его на ноги. Он не пытался убежать или оказать сопротивление, так как к этому времени его ноги были опутаны короткой веревкой, а руки связаны за спиной. После этого я ткнул ему в затылок дулом пистолета и сказал, чтобы он двигался вперед. Он повиновался. Метров приблизительно через двести, в конце дороги, я свернул на обочину и, связав ему ноги с руками, оставил лежать. Судя по всему, дышал он без особых трудностей.

Часовых больше не было, во всяком случае — у главных ворот. Я прошел по пустынному двору и подошел к главной двери. Она оказалась не закрыта. Я вошел и тут же проклял себя за то, что не догадался пошарить в карманах у часового — не исключено, что у него имелся фонарик. Должно быть, в холле занавеси были задернуты, так как темнота царила полнейшая. И потому опасность наткнуться на какое-нибудь рыцарское снаряжение и с грохотом опрокинуть его была очень велика. Я вытащил крошечный фонарик, но светлячок оказал бы мне в этом деле большую услугу. Даже поднеся фонарик к своим карманным часам, я не мог различить циферблат.

Вчера с воздуха я обратил внимание, что замок построен с симметричной строгостью правильного четырехугольника, с открытой четвертой стороной. Следовало предположение, что поскольку главный вход находится точно в центре развернутого в сторону моря флигеля, то лестница будет находиться прямо напротив. Также можно предположить, что в холле вряд ли поставят рыцарские доспехи или мечи со щитами.

Так оно и оказалось. Сперва я преодолел десять плоских ступенек, затем лестница раздвоилась. Я выбрал правую сторону, откуда светил слабый луч. Шесть ступенек, поворот направо, еще восемь ступенек, и я очутился в коридоре. Преодолеть двадцать четыре ступеньки и не издать ни малейшего звука! Я мысленно благословил архитектора, который в качестве строительного материала для лестницы выбрал мрамор.

Свет был теперь заметно сильнее. Я последовал в его направлении и вскоре добрался до двери, которая оказалась приоткрыта примерно на дюйм. Вот что я смог разглядеть: часть шкафа, кусок ковра, кончик кровати и грязный сапог. Из комнаты, словно шум далекой фабрики, доносилось храпение. Я толкнул дверь и вошел.

Я пришел в замок, чтобы отыскать лорда Кирксайда, но каким бы он ни был оригиналом, ясно, что на кровать в сапогах, штанах и спортивной шапочке он бы не лег. Ружье, которое этот человек положил рядом с собой, я тоже никак не мог отнести к атрибутам сна старого лорда. Лицо было закрыто шапочкой до самого носа. На ночном столике лежал фонарик, а наполовину пустая бутылка виски довершала картину. Стакана просто не было. То немногое, что я увидел, заставило меня прийти к выводу, что речь идет об одном из тех приятелей, примитивные радости жизни которых еще не испорчены современной цивилизацией. Это был верный страж, который в суровую шотландскую ночь подготовился к тяжелому дежурству со всей ответственностью. Правда, вряд ли он своевременно пришел бы на смену, так как на земле не было такой силы, которая смогла бы его разбудить. Судя по его виду, без посторонней помощи он вряд ли проснется раньше полудня.

Правда, не исключалась возможность, что он себя сам разбудит, ибо первобытные звуки были так громки, что могли разбудить и мертвого. Мне показалось, что он относится к той категории людей, которые, просыпаясь, первым делом хватаются за бутылку. Поэтому я откупорил виски и опустил туда полдюжины таблеток, которыми снабдил меня аптекарь из Торбея. Потом я снова закрыл бутылку, взял себе его фонарик и ушел.

Следующая дверь привела в ванную комнату. Грязный умывальник, зеркало, забрызганное водой, две кисточки с засохшей пеной, стаканчик, крышка которого лежала рядом, на полу — два полотенца, которые, видимо, когда-то были белыми. Сама ванна оказалась абсолютно чистой. Судя по всему, именно здесь часовые освежались после сна.

Очередное помещение было таким же грязным и находилось в таком же беспорядке, как и спальня часового. Видимо, эта комната принадлежала человеку, которого я уложил спать прямо на землю.

Я пошел дальше — к комнате, которая располагалась в центре. Собственно, она должна была принадлежать лорду Кирксайду. Так и оказалось, только в комнате его не было. Чтобы понять это, достаточно было заглянуть в шкаф. Кровать лорда оставалась нетронутой.

Следующая комната — ванная лорда Кирксайда. Тут часовые бы смутились. Почти антисептическая чистота явно указывала на ее принадлежность аристократу. На стене висела аптечка. Я достал лейкопластырь и заклеил фонарик, чтобы он выпускал один тоненький луч. Остатки пластыря я сунул себе в карман.

Следующая дверь оказалась запертой, но замки — тех времен, когда строился сам Дюб-Скейр, — не стали для меня проблемой. Я вынул из кармана самую лучшую отмычку в мире — продолговатый кусочек твердого целлулоида, — просунул ее в щель на уровне задвижки и, оттянув дверь в сторону петель, начал двигать ее туда-сюда. Повторив процедуру два-три раза, я остановился и прислушался. Дело в том, что эти шумы могли разбудить часового. И уж тем более человека, находящегося в этой комнате. Но я не услышал шорохов ни изнутри, ни со стороны коридора.

Я немного приоткрыл дверь и затаил дыхание. В комнате горел свет. Поменяв карманный фонарик на пистолет, я опустился на колени, нагнулся и резко распахнул дверь. В следующий момент я уже стоял на ногах. Сьюзен Кирксайд, правда, не храпела, но тем не менее спала таким же глубоким сном, как и человек, которого я только что видел. Ее волосы были подобраны голубой шелковой лентой. Такие лица не часто увидишь на улице средь бела дня. Как сказал лорд, ей был двадцать один год, но сейчас можно было дать не больше семнадцати. Иллюстрированная газета, которую она читала перед сном, выскользнула из ее рук и валялась на полу. На ночном столике стоял стакан с водой и лежали снотворные таблетки, которые можно получить без рецепта. Видимо, не так-то легко найти забвение в замке Дюб-Скейр, и я не сомневался, что Сьюзен Кирксайд оно давалось труднее, чем другим.

С крючка, находящегося рядом с умывальником в углу комнаты, я снял полотенце и отер им основную грязь с лица, а потом немного привел в порядок волосы и проверил в зеркале, смогу ли я дружески и в то же время самоуверенно улыбнуться. Выглядел я в этот момент как человек, за которым гоняется полиция всего мира.

Мне понадобилось почти две минуты, чтобы разбудить ее. Для того, чтобы она пришла в себя окончательно, понадобилось еще какое-то время, и это обстоятельство, видимо, оказалось мне на руку: девушка не закричала. Все-таки у нее была возможность привыкнуть к факту, что в ее комнате среди ночи находится незнакомый мужчина. К тому же я изобразил дружелюбную улыбку — причем так при этом старался, что заломило скулы. Но я не был уверен, что это помогло.

— Кто вы? Кто? — Голос дрожал, а полусонные глаза раскрылись так, что, казалось, готовы были выскочить из орбит. — Не дотрагивайтесь до меня! Не вздумайте что-либо сделать… Иначе я закричу… Я позову на помощь…

— Я не собираюсь до вас дотрагиваться, Сью Кирксайд. Кроме того, сперва подумайте, помогут ли ваши крики. Советую не орать и быть послушной девочкой. Говорите шепотом. Думаю, что вести себя каким-либо другим образом неразумно. Вы согласны со мной?

Несколько секунд она смотрела на меня застывшим взглядом, губы ее шевелились, словно собирались что-то сказать, но постепенно страх стал проходить. Она внезапно села в постели и сказала:

— Вы — мистер Джонсон. Человек из вертолета.

— Вы должны быть немного повнимательнее, — ответил я с упреком. — В таком виде вас бы арестовали даже в «Фоли Бержер». — Свободная рука быстро схватила одеяло и натянула его до самого подбородка. Я тем временем продолжал: — Зовут меня Калверт, и я работаю на государство. Я ваш друг, в котором, как мне кажется, вы и ваш старик отец нуждаетесь, не так ли, Сьюзен?… Я имею в виду лорда Кирксайда…

— Что вы от меня хотите? — прошептала она. — Что вы вообще здесь делаете?

— Я нахожусь здесь, чтобы избавить вас от бед, — сказал я. — Кроме того, я пришел, чтобы получить приглашение на вашу свадьбу с достопочтенным Джоном Роллинсоном! Советую, если удастся, назначить бракосочетание на конец месяца. В это время я как раз буду в отпуске.

— Уходите! — Голос ее был тих и полон отчаяния. — Прошу вас, уходите быстрее, иначе вы все испортите. Если вы друг, то прошу вас — уходите! Уходите!

Она действительно этого хотела, судя по ее виду, больше всего на свете. Я сказал:

— У меня создается впечатление, что здесь всем основательно промыли мозги. Если вы верите в обещания этих людей, то тогда вам придется поверить и в существование Санта-Клауса. Они никогда не позволят вам исчезнуть; никогда не решатся вас отпустить. Они уничтожат все доказательства, благодаря которым можно было бы идентифицировать их личности. Такая судьба ожидает любого, чьи пути пересекутся с их.

— Они этого не сделают! Не верю! Я присутствовала при разговоре отца с Лаворским. Он торжественно заверил, что с нами ничего не случится, что в конце концов они бизнесмены и убийства не по их части. Я верю, что он отдавал отчет своим словам!

— Значит, Лаворский! — Так оно и должно было быть. — Говоря вам это, он, возможно, сам себе верил. Но он наверняка не сказал вам, что в течение последних трех дней они убили четверых и уже четыре раза покушались лично на меня.

— Вы лжете! Такое… Такое в наши дни не случается. Имейте же хоть немного сострадания и оставьте меня в покое!

— Так говорить может только дочь потомка старейшего шотландского рода, — ответил я сухо. — Нам никогда не договориться. Где ваш отец?

— Не знаю. Мистер Лаворский и капитан Имри — это тоже один из них — заехали за ним сегодня около одиннадцати вечера. Отец не сказал, куда уезжает. Он вообще ничего не сказал. — Девушка замолчала и опустила руки. Щеки ее покраснели. — Что вы имели в виду, сказав, что нам не договориться?

— Он не говорил, когда вернется?

— Что вы имели в виду?

— То, что вы еще слишком молоды и недостаточно проницательны. То, что вы не знаете, как подл этот мир, и поэтому готовы поверить всему, что пообещает прожженный негодяй. К тому же вы отказываетесь верить единственному человеку, который в состоянии всех вас спасти. Поэтому разрешите сказать, мисс Кирксайд, что вы глупая, упрямая девчонка. Если бы достопочтенный Роллинсон не должен был спрыгнуть со сковороды в огонь, то я бы сказал, что он еще хорошо отделался.

— Что вы имеете в виду? — Живому и подвижному лицу трудно придать безучастное выражение, но на сей раз ей это удалось.

— Если он умрет, то не сможет на вас жениться и тем самым не совершит роковой ошибки! — сказал я грубо. — А он умрет только по той причине, что Сью Кирксайд не захотела ничего предпринять! Потому что она оказалась слепа и не захотела взглянуть правде в глаза! — На меня нашло вдохновение — я опустил воротник и стянул шарф. — Как я вам нравлюсь? — спросил я.

Судя по всему, не слишком. Она побледнела. Я посмотрел в зеркало и должен признаться, что Филипп Калверт мне тоже не понравился. Калейдоскоп красок на моей шее был похож на радугу.

— Квин? — прошептала она.

— Вы знаете его? Знаете лично?

— Я знаю всех. По крайней мере, большинство. Повар однажды сказал, что Квин, будучи пьяным, похвастался, что когда-то работал в цирке, в группе силовых гимнастов. А потом как-то вечером повздорил с одним из своих партнеров. Речь шла о женщине. Он убил напарника. Да, все это так. — Она пыталась отвести взгляд. — Я думала… думала, все это сплетни.

— И вы до сих пор думаете, что они, как миссионеры, проповедуют христианское учение? — насмешливо спросил я. — Вы знаете Жака и Крамера?

Она кивнула.

— Мне пришлось их ликвидировать после того, как они убили моего друга. Сломали ему шею. А после этого попытались убить меня и моего босса. Я потом убрал еще одного. Если не ошибаюсь, его звали Генри. Ну как, теперь верите? Или по-прежнему считаете, что вся эта история — детская игра?

Моя обработка произвела на нее сильное впечатление. Лицо ее превратилось из бледного в серое, как пепел.

Она сказала:

— Кажется, мне придется сдаться.

— Позднее, — холодно произнес я, хотя больше всего мне хотелось ее обнять и тихо сказать: «Ладно, ладно, не ломайте свою хорошенькую головку и предоставьте все вашему старому другу Филиппу. Весь этот кошмар кончится до наступления следующей ночи». Мне очень хотелось сказать ей нечто подобное, но вместо этого я суровым тоном проговорил: — У нас нет времени заниматься пустяками. Ведь, в конце концов, это вы собираетесь выходить замуж или нет? Отец сказал, когда вернется?

Какое-то время она смотрела на умывальник в углу комнаты, видимо, решая сдаться или нет. Потом снова подняла глаза и прошептала:

— Вы не лучше других… Вы — страшный человек… Убийца!

Я встряхнул ее за плечи. Потом со злостью в голосе спросил:

— Он сказал, когда вернется?

— Нет. — Она посмотрела на меня совсем уж печально. Давненько женщины не смотрели на меня так. Я опустил руки.

— Вы хоть знаете, что здесь делают эти люди?

— Нет.

Я поверил. Ее старик, видимо, был в курсе, но ей, разумеется, ничего не сказал. Лорд Кирксайд был достаточно умен, чтобы понять, что непрошеные гости не уйдут просто так. Возможно, он со своей стороны тоже вел безнадежную игру, втайне надеясь, что они пощадят его дочь, если будут уверены, что она ни о чем не знает. Но в таком случае ему следовало обратиться к психиатру. Однако, сидя в его шкуре или, точнее, в этом дерьме, я бы, наверное, тоже хватался за любую соломинку.

— Одно ясно, — продолжал я. — Судя по всему, вы знаете, что ваш жених не умер. Как и ваш брат, как и все остальные. Их просто держат здесь, под замком. Я прав?

Она молча кивнула.

Мне хотелось, чтобы она не смотрела на меня такими глазами.

— Вы знаете, сколько всего человек?

— Десять… Нет, больше. Я знаю, что среди них есть дети. Три мальчика и девочка.

Так и должно было быть. Двое сыновей вахмистра Макдональда и мальчик с девочкой, которые находились на борту переоборудованного спасателя, вышедшего из Торбея. Я не поверил ни одному слову из того, что рассказала мне Сьюзен относительно гуманности Лаворского, но меня не удивил тот факт, что люди, находившиеся на исчезнувших судах и ставшие невольными свидетелями бесчеловечных поступков, были еще живы. Для этого имелись веские причины.

— А вы знаете, где их держат? Ведь в замке наверняка найдутся подходящие тайники и подвалы…

— Внизу действительно есть нечто подобное. За последние четыре месяца я даже близко не могла к ним подойти.

— В таком случае у вас имеется великолепный шанс. Одевайтесь и проводите меня туда.

— Вниз? — Она с ужасом посмотрела на меня. — Вы с ума сошли? Отец говорил, что там денно и нощно находятся по меньшей мере трое часовых. — Теперь, подумал я, их уже не трое, а двое, но, поскольку она была обо мне и без того плохого мнения, промолчал. — И, конечно, они вооружены! Нет, вы явно спятили! Я ни за что туда не пойду!

— Откровенно говоря, я и не думал, что вы согласитесь. Вы бросаете на произвол судьбы своего жениха, жалкая трусиха, достойная всяческого презрения. — Я чувствовал вкус этого самого презрения на губах. — Да, лорду Кирксайду можно только позавидовать! Счастливый отец! И жениху тоже!

Она не выдержала и ударила меня, и в этот момент я понял, что победил.

— Не надо этого делать: можете разбудить часовых. Лучше одевайтесь.

Я сел спиной к кровати и, пока она одевалась, рассматривал дверь и стены. Честно говоря, мне надоело говорить женщинам, насколько я ужасен.

Наконец она сказала:

— Я готова.

На ней была дневная «униформа»: нечто вроде пиратской блузы и штаны, из которых она выросла лет в пятнадцать. Подготовка заняла секунд тридцать. Очень странно.

 

Глава 9

ЧЕТВЕРГ с четырех часов тридцати минут до рассвета

Держась за руки, мы спустились по лестнице. Я был убежден, что являюсь самым последним человеком из тех, с кем она согласилась бы пробыть в одиночестве на необитаемом острове, но тем не менее она, должно быть от страха, довольно крепко ко мне прижималась.

Спустившись, мы повернули направо. Через каждые несколько ярдов я ненадолго зажигал фонарик, что, собственно, было излишним, так как Сьюзен хорошо знала каждый дюйм нашего пути. Добравшись до конца холла, мы свернули налево, в сторону восточного флигеля, и, пройдя ярдов восемьдесят, остановились у двери.

— Кладовая, — прошептала она. — А за ней — кухня.

Я нагнулся и заглянул в замочную скважину. Совершенно темно. Мы вошли в кухню, и я осветил ее. Она была пуста.

Сьюзен говорила о трех часовых. С тем, который стоял у ворот, я уже расправился. Был еще часовой, патрулировавший на укреплениях. Нет, она не знала, что он делал. Но можно было предположить, что астрономией не занимался. Наверняка у него был ночной бинокль, и он высматривал в море рыбачьи суда и яхты, которые могли проплыть мимо. Но в такую ночь он вряд ли сможет что-либо увидеть. «Третий, — сказала Сьюзен, — охраняет задние кухонные помещения, где находится еще один вход и откуда берет начало ведущая в подвалы лестница».

В кухонных помещениях часового не оказалось. Это означало, что он находится где-то внизу.

Из посудомойки лестница вела к выложенному камнем ходу. С правой стороны я разглядел какой-то бледный свет. Сьюзен приложила палец к губам, и мы стали бесшумно продвигаться вперед. Наконец я осторожно выглянул из-за угла.

Это была самая ужасная лестница, которую мне доводилось когда-либо видеть. Она освещалась двумя-тремя тусклыми лампочками, отстоящими одна от другой довольно далеко, и была так длинна, что у ее подножия стены, казалось, смыкались друг с другом, будто убегающие вдаль рельсы железной дороги. Приблизительно ярдах в пятнадцати, или в семидесяти ступенях от нас, находилась первая лампочка, и в этом месте ответвлялся вправо первый ход. На маленькой площадке стоял табурет, на котором сидел человек. На коленях у него лежало ружье. Да, эти люди больше всего полагались на тяжелую артиллерию.

Я пригнулся к Сьюзен и спросил шепотом:

— Куда, черт возьми, ведут эти ступени?

— Разумеется, к лодочному сараю. — Она, казалось, была удивлена моим вопросом. — Куда же еще?

Конечно, куда же еще! У тебя сказочная проницательность, Калверт! Отлично! Ты прилетел на вертолете с юга, видел весь замок, сарай и мог констатировать, что они отделены друг от друга небольшой, спускающейся к морю скалой, но тем не менее тебе ни разу не пришла в голову мысль, что этот сарай должен быть каким-то образом связан с самим замком.

— А ход вправо ведет в подвалы? — Она кивнула. — Но почему так глубоко? Зачем делать винные погреба на такой глубине? Ведь тяжело каждый раз подниматься оттуда.

— А это не винные погреба. Раньше они употреблялись как резервуары для воды.

— Другого пути вниз нет?

— Нет. Только этот.

— Мы не спустимся и на пять ступеней, как он нас продырявит. Вы знаете, кто там сидит?

— Знаю только, что его зовут Гарри. Мой отец говорит, что он армянин, и никто не может произнести правильно его фамилию. Он молодой, гибкий, проворный и… противный.

— Уж не хватило ли у него наглости приставать к дочери главы клана?

— Да, это было ужасно. — Она инстинктивно вытерла губы тыльной стороной ладони. — Он пропах чесноком.

— За это его винить нельзя. Я и сам бы попытался это сделать, если бы не чувствовал, что приближаюсь к пенсионному возрасту. Окликните его и извинитесь.

— Что?

— Скажите, что просите у него прощения, что вначале не смогли правильно оценить все благородство его характера, что отец уехал, и это — первая возможность, которая вам представилась, чтобы поговорить. В общем, болтайте что угодно.

— Нет!

— Сью!

— Он мне не поверит! — со злобой прошептала она.

— Приблизится к вам фута на три, и у него исчезнут всякие колебания. Ведь он в конце концов мужчина! И…

— Вы тоже, и стоите от меня, между прочим, не в трех футах, а трех дюймах!

Да, такова женская логика!

— Нас разделяют годы. Итак, быстрее! Начинайте!

Она неохотно кивнула, а я исчез в тени ближайшей ниши, держа заряженный пистолет за ствол. Девушка окликнула охранника, и тот поднялся. Но когда увидел, кто перед ним, забыл об оружии. Сьюзен начала что-то торопливо объяснять, но это оказалось лишним. Могу сказать одно: страсти клокотали в нем с бешеной силой. Видимо, все дело было в горячей армянской крови. Как только он приблизился на подходящее расстояние, я выскочил и уложил его одним ударом. Потом связал и, поскольку носовых платков больше не осталось, оторвал кусок от его собственной рубашки и запихнул ему в рот кляп. Сьюзен хихикнула. Смешок подозрительно походил на истерику.

— В чем дело? — спросил я.

— Да из-за Гарри… Он всегда одет по последней моде. Эта рубашка шелковая. Вы не очень почтительны, мистер Калверт.

— Особенно к таким, как этот. Поздравляю вас. Вы совсем неплохо сыграли свою роль.

— И тем не менее это все ужасно противно. — Она опять провела по губам тыльной стороной ладони. — От него так несет виски, словно он искупался в бочке.

— У современных молодых людей странные вкусы, — сказал я мягко. — Но запах виски все же приятнее, чем запах чеснока.

Собственно говоря, это был не сарай, а большая сводчатая пещера. В задней ее части параллельно побережью тянулись длинные туннели, которые были настолько велики, что свет фонаря не достигал их пределов. Если смотреть с воздуха, то вся постройка действительно выглядела как маленький домик, лежащий в искусственной гавани, — не более семи квадратных ярдов, — который может принять лишь две-три весельные лодки. На самом же деле он был достаточно большим, чтобы вместить такую яхту, как «Файркрест», да и еще осталось бы свободное место. На восточной стороне ангара находились четыре причальные тумбы. Ясно было, что в задней части пещеры еще недавно производились работы, и она была расширена в сторону туннеля, чтобы принимать более крупные суда. Все остальное выглядело так, как сотни лет назад.

Я бросил с лодки якорь, пытаясь установить, какая тут глубина, но до дна не достал. Это означало, что любой корабль, заплывший в эту пещеру, если позволяли его размеры, мог выйти из нее в любое время, независимо от прилива или отлива.

Якорная площадка оказалась пустой. Именно такой, какой я и ожидал ее увидеть. Наши «друзья» были настороже, и, кроме того, им платили сверх тарифа. Нетрудно догадаться, чем они занимались, — рабочая площадка была завалена инструментом: компрессор со стальным резервуаром, приводимый в действие дизелем, качавшийся вручную двухцилиндровый воздушный насос с двумя вентилями, две каски, твердый, несгибаемый шланг с металлическими клеммами, костюмы для работ под водой, кабель для переговоров и много чего другого.

Меня это не удивило, не огорчило и не обрадовало. Я уже двое суток знал, что где-то должен существовать такой подземный ангар, а теперь я обнаружил его местонахождение. Правда, я был несколько удивлен обилием инструментов для ремонтных работ. Но удивляться было нечему. В этом ангаре могло отсутствовать что угодно, кроме организаторского таланта. Ни в ту ночь, ни позднее я не видел подвалов с заключенными. После восхождения по лестнице, такой длинной, что, казалось, ей не будет конца, я свернул налево, туда, где раньше находился Гарри. Через несколько ярдов ход расширился и превратился в низкую и сырую пещеру, в которой стоял сколоченный из пивных ящиков стол. Вместо стульев тоже были ящики. В углу стояли сундуки с довольно опасными вещами, еще не побывавшими в употреблении. На столе поблескивала почти полная бутылка виски — видимо, лекарство Гарри против чесночного запаха.

В каморке находилась массивная деревянная дверь, закрытая на столь же массивный замок. Ключ отсутствовал. Эту проблему я не мог решить своей целлулоидной полоской, но небольшим количеством пластической взрывчатки — за милую душу. Я сделал соответствующую отметку в памяти и поднялся к Сьюзен.

Гарри тем временем успел прийти в себя и отчаянно ругался. К счастью, сквозь шелковый кляп слова его не могли дойти до деликатных ушек дочери главы клана. Зато глаза Гарри были выразительнее всяких слов. По мере сил он пытался освободиться от веревок, а Сьюзен Кирксайд, направив на него ружье, сидела напротив и выглядела довольно напуганной. Но боялась она напрасно — Гарри был упакован не хуже, чем ценная бандероль.

— Те, что внизу, — начал я, — находятся там неделями, а то и месяцами. Выйдя, они будут слепы как летучие мыши, а некоторые — слабы как новорожденные.

Она покачала головой.

— Думаю, что с ними все будет в порядке. Насколько мне известно, они каждый день выходят под охраной на площадку, не видную с моря, и прогуливаются часа полтора. Правда, мы при этом присутствовать не можем, это не разрешается, но я все-таки несколько раз их видела. На этих прогулках настоял отец, а также сэр Энтони.

— Добрый старый папочка. — Я посмотрел на нее. — А что, добряк Скурас тоже сюда приезжает?

— Конечно. — Казалось, она удивлена вопросом. — Он один из них. Лаворский и Доллман работают на сэра Энтони. Разве вы не знали? Мой отец и сэр Энтони были друзьями — до того как все произошло. Я тоже часто бывала в гостях у сэра Энтони в его лондонском доме.

— А теперь, значит, не друзья? — осторожно спросил я.

— С тех пор как умерла его первая жена, сэр Энтони ведет себя здесь, на севере, как-то странно, — убежденно сказала Сьюзен. Я с удивлением посмотрел на нее и попытался вспомнить, когда я последний раз с таким убеждением говорил о вещах, в которых ничего не смыслил. Не смог вспомнить. А она продолжала: — Вы знаете, он опять женился, на какой-то французской актрисе. Как жена она — тьфу! Ей наверняка с ним не справиться.

— Сьюзен, — покорно сказал я. — Вы действительно удивительная девушка и, надеюсь, никогда не поймете того, что я имел в виду, когда говорил о том, что между мной и вами стоят годы и мой скорый уход на пенсию… Вы хорошо ее знаете?

— Никогда не встречала.

— В таком случае вам не стоило об этом говорить. А старый добрый сэр Энтони просто не знает, что делает. Так?

— Он сам не свой, — попыталась она защищаться. — Но человек он хороший. Во всяком случае, был.

— В конце концов он причастен к смерти четверых невинных людей, не говоря уже о гибели троих его собственных, — сказал я. Вахмистр Макдональд считал его хорошим человеком, Сьюзен — тоже. Интересно, что бы она сказала, если бы увидела спину Шарлотты Скурас. — А как питаются заключенные? — спросил я.

— У нас два повара. Они готовят на всех. Еду относят вниз.

— Есть здесь еще персонал?

— Никого. Отец был вынужден всех уволить четыре месяца тому назад.

Теперь стало понятно, почему ванная комната в таком состоянии. Я сказал:

— О моем вчерашнем полете на вертолете было наверняка сообщено на «Шангри-Ла». Человек с лицом, сильно испещренным шрамами. Где радиопередатчик?

— Похоже, что вы действительно все знаете…

— Калверт знает. Так где он?

— Рядом с холлом, где главный вход. За лестницей есть помещение. Но оно заперто…

— У меня есть ключи, которые могут открыть даже двери Английского банка. Минутку… — Я снова подошел к каморке часового рядом с подвалом, где содержались пленники, взял бутылку виски и отдал ее Сьюзен. — Сберегите ее, пожалуйста.

Она посмотрела на меня недоуменным взглядом.

— Вам действительно это необходимо?

— О, невинность, о, юность! — сказал я зло. — Конечно! Я же алкоголик!

Я ослабил веревки на ногах Гарри и помог ему подняться. Он ответил на эту самаритянскую услугу тем, что попытался лягнуть меня правой ногой. Но последние пятнадцать минут не пошли на пользу ни циркуляции его крови, ни быстроте его реакции, поэтому мне удалось ответить на его маневр контрманевром. Когда я во второй раз помог ему подняться, он уже не делал агрессивных попыток.

— Вам действительно… действительно нужно было его избивать? — Ее взгляд был полон презрения.

— Действительно. А вы видели, что он хотел меня ударить?

— Мужчины все одинаковы.

— Да успокойтесь вы наконец! — Я чувствовал себя старым, больным и усталым и даже не смог достойно ответить на ее реплику.

Радиопередатчик оказался настоящей сказкой. Большой, блестящий, металлический. Новейшая модель РЦА, какой пользуются корабли десятков стран. Я не стал ломать голову над тем, откуда он смог здесь появиться. Этой банде все было подвластно. Я просто сел и начал настройку. При этом я посматривал на Сьюзен, наконец сказал:

— Сходите и принесите мне одну из бритв вашего отца.

— Вы не хотите, чтобы я слышала?

— Можете думать все, что хотите, только принесите мне то, о чем я попросил.

Если бы на ней была юбка, то можно было бы сказать, что она удалилась, высокомерно шурша ею. Но брюки делали шуршание практически невозможным.

Передатчик был таким большим, что мог работать на любой частоте, начиная с самых длинных волн и кончая самыми короткими. Мне понадобилось всего две минуты, чтобы связаться с СРФХ. Станция была круглый год занята днем и ночью. Действительно удачно, что преступники дали мне в руки такой прекрасный прибор.

Сью Кирксайд вернулась до того, как я начал говорить. В общей сложности я провел за микрофоном десять минут. За исключением кодовых имен и координат, я все время говорил открытым текстом. Я вынужден был пойти на это, поскольку под рукой не было шифровальной книги, да и время поджимало. Говорил я медленно и отчетливо. Дал точные указания относительно позиции использованной радиочастоты и детально описал расположение замка Дюб-Скейр. Напоследок поинтересовался, не случилось ли чего-нибудь в этом районе за последние часы. Я не повторился ни разу, так как мой разговор все равно записывался на пленку, и не добрался и до середины, когда глаза Сьюзен исчезли за светлыми прядями волос. И у Гарри был такой вид, словно он был не в себе.

Наконец я закончил передачу, поставил передатчик на старую волну и поднялся.

— Ну вот, кажется, и все, — сказал я. — Теперь я исчезаю.

— Что? Что вы сделаете теперь? — Она посмотрела на меня серо-голубыми глазами, в которых удивление сменилось ужасом. — Вы уходите и оставляете меня одну?

— Да, ухожу. Или вы думаете, что я останусь в этом проклятом замке хоть на минуту больше, чем нужно? Если так, то вы действительно сошли с ума. Я и так пробыл здесь достаточно, и мне вовсе не хочется ошиваться здесь во время смены часовых или когда рабочие вернутся с морского дна.

— Рабочие вернутся с морского дна? Что вы имеете в виду?

— Не будем об этом. — Я совершенно забыл, что она не подозревала, чем занимались наши друзья в действительности. — Калверт едет домой.

— У вас же есть пистолет! — вскричала она в бешенстве. — Вы могли бы… могли бы взять их в плен…

— Кого? — поинтересовался я.

— Часовых. Они на втором этаже. Спят.

— Сколько их?

— Восемь или девять. Точно не знаю.

— Восемь или девять, но точно не знаете. Вы думаете, что я супермен? Посторонитесь. Или вы хотите, чтобы меня убили. И прошу вас, Сьюзен, никому ничего не рассказывайте. Даже отцу. Конечно, если еще собираетесь предстать с Джонни перед алтарем. Поняли меня?

Она положила руку на мое плечо и сказала спокойно, но со скрытым страхом:

— Но вы ведь можете взять меня с собой?

— Мог бы… Да, мог бы, но тогда все нарушится. Если я хоть раз выстрелю в тех, спящих наверху, я все испорчу. Успеха можно достичь только в том случае, если люди не узнают, что здесь сегодня ночью кто-то побывал. Если у них возникнет хоть малейшее подозрение, то они сразу, как говорится, упакуют чемоданы и испарятся. Прямо этой ночью. А я ничего не могу предпринять до завтрашнего вечера. Надеюсь, вы хорошо понимаете, что они не уйдут отсюда, не убив предварительно людей в подвале? В том числе, разумеется, и вашего отца. А потом сделают остановку в Торбее и удостоверятся в том, что вахмистр Макдональд никогда не сможет против них выступить. Хотите, чтобы все это случилось, Сьюзен? Да будет Господь Бог свидетелем, что мне очень хотелось бы вызволить вас отсюда. В конце концов, я ведь не из цемента, но если я уведу вас отсюда, то это станет для них чем-то вроде сигнала тревоги и нарушит мои планы. Понимаете? Ведь когда эти люди вернутся и увидят, что вас нет, то у них в голове будет одна мысль: наша маленькая Сью покинула остров. Ну, надеюсь, поняли, почему вам нельзя исчезнуть?

— Хорошо. — Она сказала это совершенно спокойно. — Но вы кое-чего не учли.

— Я ведь старый склеротик. Что же это я забыл?

— Гарри! Его все равно хватятся. Как пить дать. А вы не сможете его оставить, иначе он все расскажет.

— Да, хватятся. Так же, как и часового у ворот, с которым я тоже расправился. — Сьюзен широко раскрыла глаза, но я засучил рукав и, взяв принесенную бритву, сделал на верхней части руки неглубокий порез. Я не собирался проливать много крови, так как был убежден, что она мне еще понадобится. Я выпустил ее ровно столько, чтобы испачкать с обеих сторон штык на пару дюймов. Потом я указал на лейкопластырь, и она покорно заклеила порез. Я опустил рукав, и мы отправились. Впереди — с бутылкой виски и фонарем Сьюзен, затем Гарри, которого я подталкивал сзади ружьем. Когда мы добрались до холла, я вернулся и закрыл дверь своей отмычкой.

Дождь перестал, и ветер поутих. Зато туман стал гуще, к тому же похолодало. Бабье лето на плоскогорье во всей красе!

Мы прошли по двору до того места, где я оставил штык. Теперь я не боялся пользоваться фонариком. Но говорили мы тихо. Я осторожно отклеил лейкопластырь. Все равно часовой, обозревающий окрестности в ночной бинокль, в такой туман не смог бы различить ничего в пяти ярдах от себя. Зато звуки в тумане разносятся довольно своеобразно. Они могут звучать приглушенно, искаженно, а иногда с непостижимой четкостью слышны на больших расстояниях. Кроме того, я посчитал, что рисковать теперь нельзя.

Я нашел штык и приказал Гарри лечь на землю лицом вниз. Если бы я оставил парня стоять, у него, чего доброго, могло возникнуть искушение столкнуть меня с утеса. Потом я примял в нескольких местах траву, истыкал ее штыком и так вонзил его в землю, что ружье часового встало дулом вниз. Ружье Гарри я положил, чтобы испачканный кровью штык не касался земли и чтобы кровь с него не смогла стечь в сырую траву. Расплескав виски, я поставил бутылку, в которой еще оставалось немного спиртного, неподалеку от штыка. После чего повернулся к Сьюзен и спросил:

— Как вы думаете, что здесь произошло?

— Картина довольно ясная. Оба были пьяны, о чем-то поспорили, схватились друг с другом и свалились с утеса, примяв траву.

— А вы что-нибудь слышали?

— О да! Два человека о чем-то спорили в холле; я вышла на лестницу, когда они буквально рычали друг на друга. Один приказывал Гарри вернуться на пост, а Гарри отвечал, что и не подумает и что он решит сейчас этот вопрос по-своему. Потом я скажу, что оба были невменяемы и что я не в состоянии передать выражения, которыми они изъяснялись. Позднее я слышала, как они пошли через двор, продолжая спорить.

— Вот и хорошо, девочка. Именно так все и было.

Сьюзен проводила нас до того места, где лежал связанный часовой. Он еще дышал. Оставшейся веревкой я связал их с Гарри таким образом, чтобы они могли двигаться. Другой конец ее я держал сам. Руки у них были за спиной, и на крутых уступах они могли балансировать с огромным трудом. Но я надеялся, что смогу их удержать, если один из них поскользнется или потеряет равновесие. И не стал обвязываться веревкой, как альпинисты, на случай, если они захотят бежать. Я повернулся к Сьюзен.

— Благодарю вас, Сью, за помощь. И не принимайте сегодня снотворного. Покажется странным, если вы проспите до полудня.

— Я вообще хотела бы проснуться только послезавтра утром. Но вы можете положиться на меня, мистер Калверт. Думаю, что теперь все будет в порядке. — И добавила после паузы: — Если бы вы захотели, то могли бы просто столкнуть с утеса этих двух мерзавцев, не правда ли? Но вы ведь этого не сделаете. Вы могли бы поранить руку Гарри, а не свою… Я прошу вас простить меня за все то, что я вам наговорила, мистер Калверт… Я имею в виду то, что вы ужасный человек. Вы делаете только то, что должны. — И опять после небольшой паузы: — Мне кажется, вы великолепный человек.

— На прощание все так говорят, — ответил я, обращаясь к самому себе, ибо она уже исчезла в тумане. И мне хотелось думать о себе так, как думают обо мне другие. Сам-то я отнюдь не чувствовал себя великолепным: я устал как собака и к тому же был чрезвычайно озабочен, зная, что даже при наилучшем планировании всегда найдутся детали, которые нельзя предусмотреть. А если учесть, как развивались события последних суток, то я не дал бы и пенни за весь мой продуманный план… Пока он не претворится в жизнь. Мои заботы и волнения немного отошли на задний план, когда я дал своим пленникам хорошего пинка и поднял их на ноги.

Мы гуськом спускались по опасной и скользкой дороге. Я шел последним, держа в одной руке фонарик, а в другой веревку. Я не натягивал ее слишком сильно, но и не отпускал. Я должен был чувствовать, как ведут себя мои приятели. И пока мы спускались, я невольно спросил себя, а почему, действительно, взял свою кровь, а не кровь Гарри. Ведь было бы много разумнее оставить на штыке именно его кровь.

— Надеюсь, вы совершили приятную прогулку? — вежливо осведомился Хатчинсон.

— Во всяком случае, скучно не было. Уверен, что вам бы она тоже понравилась.

Я наблюдал, как Хатчинсон вел в тумане «Файркрест».

Наконец я не выдержал и спросил:

— Откройте тайну, Тимоти, каким образом, черт возьми, вам удалось подвести яхту прямо к старому пирсу? Ночью, в полной темноте. Сейчас туман раза в два гуще, вы все время, пока меня не было, кружили по морю, не говоря уже о бурунах, отливах, приливах, течениях, тумане… И тем не менее подали яхту буквально под нос с точностью до минуты. Такой чертовщины я еще не видывал.

— Это действительно здорово, — торжественно произнес Хатчинсон. — Понимаете, Калверт, существуют такие крупномасштабные морские карты, и если вы возьмете одну из них, то в этом районе обнаружите отмель на глубине восьми саженей, находящуюся приблизительно на расстоянии двухсот восьмидесяти ярдов с запада от старого пирса. Поэтому мне осталось только идти против ветра и течения до тех пор, пока эхолот не показал, что я нахожусь непосредственно над отмелью, и тогда я бросил якорь. А когда наступает назначенный срок, штурман поднимает якорь и предоставляет судну самому идти по ветру. Но сознаюсь, что не многие сумели бы это сделать.

— Я разочарован. Никогда больше не буду относиться к вашим морским фокусам, как прежде. Полагаю, что и в первый раз вы причалили к пирсу, благодаря той же современной технике?

— Более или менее. Только там мне пришлось ориентироваться не на одну отмель, а на несколько. Ну вот я и раскрыл вам все свои секреты. Куда теперь?

— А Дядюшка Артур вам ничего не говорил?

— У вас сложилось не совсем точное мнение о Дядюшке Артуре. Он сказал, что никогда не… как же он выразился?… Ах да, что никогда не вмешивается в проведение разработанных вами операций. «Я только планирую, — сказал он, — а разрабатывает операции Калверт. Он же и доводит их до конца…»

— Временами он действительно сама скромность, — вынужден был признаться я.

— За прошедший час он рассказал мне о вас парочку историй. Я бы счел большой честью для себя принимать участие в подобных делах.

— Даже если не получите четыреста тысяч фунтов или сколько их там будет?…

— Даже если не получу ни одной «зелененькой»! Так куда теперь, Калверт?

— Домой, если вы сможете его найти.

— На Крейгмор? Ну, это можно. — Он затянулся своей сигарой и поднес ее кончик поближе к глазам. — Видимо, придется загасить. Этот туман начинает лезть во все щели, так что я плохо вижу даже стекла рубки, не говоря о том, что за ними. А Дядюшка Артур заставляет себя ждать, вы не находите?

— Дядюшка Артур допрашивает пленных.

— Не думаю, что он сможет вытрясти что-нибудь из них.

— Я тоже. Оба пленника явно в плохом настроении.

— Я понимаю, прыгать с пирса на палубу не так уж легко. Тем более, когда яхту качает, а руки связаны.

— Два небольших перелома, только и всего, — сказал я. — Могло быть и хуже. Они могли вообще не попасть на палубу, а угодить за борт.

— Тоже верно, — согласился Хатчинсон. Он выглянул в боковое окно рубки и, постояв так, заключил: — Сигара не виновата. Поэтому нет смысла ее гасить. Видимость равна нулю. А если я говорю, что она равна нулю, так оно и есть. Придется плыть вслепую, по приборам. Я с таким же успехом мог бы зажечь свет в рубке. С ним даже лучше. Можно рассмотреть карты, да и с компасом и эхолотом обращаться проще. На радарные установки он тоже не влияет. — Когда я включил свет, Тим недоуменно уставился на меня. — Что, черт возьми, за балахон на вас?

— Это ночной халат, — объяснил я. — У меня три костюма, и все три вымокли насквозь. — В это мгновение в рубке появился Дядюшка Артур, и я поинтересовался: — Вам сопутствовала удача, сэр?

— Один из них потерял сознание. — Казалось, Дядюшка Артур был не очень доволен собой. — А другой стонал так громко, что я не слышал собственного голоса. Ну, Калверт, рассказывайте!

— Что же мне рассказывать, сэр? Я как раз хотел идти спать. Я же обо всем доложил.

— Половину слов из тех нескольких фраз, которые вы отчеканили, я не расслышал из-за криков этого проклятого парня! — холодно сказал он. — Я должен знать все, Калверт.

— Но я чувствую себя совсем слабым, сэр.

— Я знавал минуты, когда у вас усталость как водой смывало, Калверт. Вы ведь отлично знаете, где находится виски.

Хатчинсон осторожно кашлянул.

— Может быть, адмирал позволит…

— Ну конечно, конечно! — сказал Дядюшка Артур совершенно другим тоном. — Разумеется, мой мальчик! — Этот мальчик был на полтора фута выше Дядюшки Артура. — И уж поскольку вы пойдете за виски, Калверт, то принесите порцию и мне. Только простую, а не двойную. — Иногда Дядюшка Артур бывал просто невыносим.

Минут через пять я пожелал им спокойной ночи. Дядюшка Артур был не совсем доволен. Мне показалось, он посчитал, что я выпустил из рассказа все волнующие и опасные моменты. Но я действительно валился с ног от усталости. По дороге я заглянул к Шарлотте Скурас. Она спала как мертвая. На мгновение я вспомнил аптекаря из Торбея: сонный, близорукий, как сова, которой к тому же много за восемьдесят. Может быть, он ошибся? Как-никак на Гебридах не так-то легко приобрести хороший опыт в изготовлении снотворного.

Но я был несправедлив к старику. После прибытия в так называемую гавань Крейгмора, которое мне показалось почти чудом, чтобы разбудить Шарлотту, понадобилось меньше минуты. Я попросил ее одеться — преднамеренный ход, чтобы она не догадалась, будто я знаю, что она спала одетой, — и сошла на берег. Через пятнадцать минут мы оказались в доме Хатчинсона, а еще через четверть часа — после того, как мы с Дядюшкой Артуром, как смогли, наложили шины на переломы пленных и поместили их в комнату с единственным окошечком в потолке, через которое не мог бы улизнуть никакой иллюзионист, — я уже лежал в постели. Судя по всему, эта комната должна была принадлежать председателю Комитета Крейгморской картинной галереи, так как кое-какие экспонаты он оставил себе. Я начал засыпать, думая о том, что если бы маклеры по недвижимости получали докторские дипломы, то первый диплом должен был бы достаться тому, кому удастся продать дом неподалеку от сарая Хатчинсона. Но тут дверь внезапно отворилась, и вспыхнул свет. В полусне я приоткрыл глаза и увидел, как Шарлотта Скурас тихо прикрыла за собой створку.

— Не беспокойтесь! — сказал я. — Я сплю.

— Может быть, вы все-таки разрешите войти? — спросила она. Потом увидела картинную галерею, и губы ее искривились в подобии улыбки. — На вашем месте я бы не стала гасить свет.

— Вам надо прежде всего осмотреть картины за шкафом, — похвастался я. Медленно и с трудом, но глаза у меня открылись полностью. — Прошу простить — очень устал. Чем могу быть полезен? Я не привык, чтобы дамы наносили мне визиты посреди ночи.

— Дядюшка Артур рядом. Если понадобится, можете позвать его на помощь в любую минуту. — Она посмотрела на изъеденное молью кресло. — Я могу присесть?

Она села. На ней было все то же белое платье, а волосы оказались аккуратно зачесанными. Правда, в голосе слышалась легкая ирония, но по лицу ничего нельзя было понять. В умных карих глазах, которые знали все о жизни, любви и радостях и которые когда-то сделали ее одной из популярнейших актрис, сейчас нельзя было увидеть ничего, кроме печали, отчаяния и страха. Теперь, когда она избавилась от супруга и его сообщников, ей нечего было бояться, и тем не менее страх все еще жил в ее сердце. Я это видел ясно. Мне он хорошо известен. Морщинки под глазами и вокруг рта, выглядевшие такими очаровательными, когда она улыбалась или смеялась, так изменили ее лицо, что казалось, она никогда больше не будет ни улыбаться, ни любить. Это было лицо Шарлотты Скурас, и ничто в нем не напоминало Шарлотту Майнер. Это лицо больше ей не принадлежало. Изможденное, усталое и чужое. Я предполагал, что ей сейчас, должно быть, лет тридцать пять, но выглядела она старше. И тем не менее, когда она, съежившись, села в кресло, для меня больше не существовало картинной галереи Крейгмора.

Она глухо спросила:

— Вы мне не доверяете, Филипп?

— О Боже ты мой! К чему такие слова? Почему это я должен вам не доверять?

— Скажите прямо. Не увиливайте. Вы не хотите отвечать на мои вопросы. Нет, не так. Вы отвечаете на них. Но я достаточно понимаю людей, чтобы почувствовать, что вы говорите мне только то, что хотите сказать, а не то, что я должна знать. Почему, Филипп? Что я сделала, что вы лишили меня своего доверия?

— Вы хотите сказать, я говорю вам неправду? Что ж, сознаюсь, что иногда хожу по тоненькой жердочке. Иногда и солгу. Но это только в том случае, если здесь замешана профессиональная необходимость. Я бы никогда не стал лгать такому человеку, как вы. — Я говорил совершенно серьезно. Я действительно не хотел ей лгать — разве только для ее же пользы. А это совсем другое дело.

— А почему вы не стали бы лгать такому человеку, как я?

— Даже не знаю, как вам это объяснить. Могу только сказать, что, как правило, никогда не лгу таким очаровательным и милым женщинам. Женщинам, к которым я испытываю глубочайшее почтение. Вы, конечно, могли бы с усмешкой ответить, что этим банальным утверждением я ставлю под сомнение мою искренность. И были бы неправы, ибо правда только тогда правда, когда ее рассматривают с точки зрения того человека, который ее говорит. Не знаю, может быть, эти слова покажутся вам оскорбительными, но я не думал вас обижать. Хотя бы потому, что нахожу ужасным видеть вас в таком состоянии: полностью опустошенной, не знающей места, где можно было бы преклонить голову, и человека, на которого можно было бы положиться, Ведь наверняка такое случилось с вами впервые в жизни. Правда, боюсь, эти слова опять покажутся вам оскорбительными. Например, я мог бы сказать, что не лгу друзьям. Но это тоже можно считать оскорблением, так как такая женщина, как Шарлотта Скурас, не может иметь ничего общего с наемным правительственным чиновником, который за деньги вынужден убивать. Все это не имеет смысла, Шарлотта, и я не знаю, что сказать, кроме того, что не важно, верите вы мне или нет. Вам достаточно привыкнуть к мысли, что с моей стороны вам не грозит опасность и что пока вы будете находиться поблизости, я сведу любой возможный для вас риск к минимуму. Допускаю, что вы этому не поверите. Допускаю даже, что ваш женский ум вообще прекратил кому-либо верить.

— О нет… Инстинкты все еще срабатывают. И довольно хорошо. Они работают даже сверхурочно. Так вы, кажется, говорите. — Ее карие глаза были спокойны, а лицо — непроницаемо. — Я действительно верю, что могу без боязни вручить свою жизнь в ваши руки.

— Но может статься, что обратно вы ее не получите.

— А она этого и не стоит. Кроме того, мне она и не нужна.

Она долго смотрела на меня, причем без всякого страха. А потом перевела взгляд на скрещенные руки. Она разглядывала их так долго, что в конце концов и я перевел взгляд туда же. Но я не мог понять, что в этих руках не так. Наконец она подняла на меня глаза и посмотрела с робкой улыбкой, которая совсем не была ей свойственна.

— Наверное, вам хочется узнать, зачем я пришла, — сказала она.

— Нет. Вы хотели рассказать одну историю, самое ее начало и самый конец.

Она кивнула.

— Когда я начинала артистическую карьеру, я играла эпизодические роли, но всегда знала содержание всего фильма. В этой пьесе, написанной самой жизнью, у меня тоже эпизод. Но сценарий мне абсолютно неизвестен. У меня трехминутный выход во втором акте, а я не знаю, что случилось до этого. Потом я еще раз появляюсь на одну минуту в четвертом акте. Но опять не знаю, что произошло в этом промежутке, и я не имею понятия, как закончится пьеса. — Она приподняла руки ладонями вверх. — Надеюсь, вы можете понять, как неприятно это действует на женщину?

— Вы действительно ничего не знаете?

— Уверяю вас.

Я ей поверил. Я ей поверил, потому что она говорила правду.

— В таком случае не принести ли мне то, что в этом районе так мило называют освежающим, — сказал я. — Я слабею с каждым часом.

Она послушно поднялась и принесла мне «освежающего». Это влило в меня такие силы, что я оказался в состоянии рассказать ей то, что она хотела услышать…

— Это триумвират, — сказал я, что не совсем соответствовало действительности, но было к ней очень близко. — Сэр Энтони, Лаворский, который, как я полагаю, был не только бухгалтером, но и ответственным за финансовые операции, и Джон Доллман, генеральный директор пароходных компаний, которые присоединили к нефтяным компаниям вашего супруга. Я думал, что к этой компании примыкают еще шотландский адвокат Мак-Каллюм и Жиль Бискарт, которому принадлежит один из самых крупных банков в Париже, но ошибся. Во всяком случае, в отношении Бискарта. Он был приглашен официальным образом для проведения деловых переговоров, но на самом деле, сам того не зная, снабжал триумвират информацией, которая помогала банде производить очередную операцию. Позднее ему что-то не понравилось в этом деле, и он отошел от компании. О Мак-Каллюме я ничего не знаю.

— Ни Бискарт, ни Мак-Каллюм не жили на борту «Шангри-Ла». Они на несколько дней остановились в отеле «Колумбия» и два раза ужинали с нами. Но после достославного вечера, когда вы побывали на «Шангри-Ла», больше не появлялись.

— Кроме прочего им не понравилось обращение вашего супруга с вами.

— Мне тоже. Я знаю, что делал на борту мистер Мак-Каллюм. Мой супруг планировал строить предстоящей зимой в устье реки Клайд нефтеперегонный завод, и Мак-Каллюм оформлял для него арендные договоры. Муж сказал, что в конце года, по всей вероятности, у него высвободятся большие суммы, которые он хотел бы вложить в дело.

— Еще бы! Самое главное — подобрать милое выражение для ряда крупных хищений. Я полагаю, выяснится, что главой и инициатором этого предприятия был Лаворский. Именно он подвел Энтони Скураса к мысли, что его империя нуждается в притоке свежего капитала, и при этом воспользовался методом, который был ему ближе всего.

— Но… но ведь у моего супруга всегда были деньги в достаточном количестве, — возразила Шарлотта. — Всегда все самое лучшее: яхты, дома, машины…

— В этом отношении он всегда имел достаточно денег, так же как и половина тех миллионеров, которые бросаются с крыши ближайшего небоскреба, когда на бирже в Нью-Йорке начинается паника… Нет, моя милая, вы ничего не понимаете в крупных финансовых мероприятиях. — Это замечание, исходившее из уст человека, вынужденного влачить жалкое существование на мизерную зарплату, я счел поистине гениальным. — У Лаворского родилась сказочная идея — заниматься пиратством на высшем уровне, иначе говоря топить только те корабли, на которых ценностей не меньше, чем на полмиллиона фунтов.

Она уставилась на меня, открыв рот, Как бы мне хотелось иметь такие же зубы, как у нее, — половину моих собственных за последние годы выбили враги Дядюшки Артура. Я с горечью подумал о том, что Дядюшка Артур на двадцать пять лет меня старше и тем не менее мог хвастаться тем, что до сих пор не потерял ни одного зуба.

— Вы все это выдумали, — прошептала она.

— Не я, а Лаворский. Я ведь только рассказываю. До такого я бы никогда не додумался: для этого надо иметь две головы. И вот после того как они выдумали эту сказочную систему, у них возникли три проблемы: во-первых, как узнать, когда и на каких кораблях будут перевозиться ценности, во-вторых, как эти корабли захватить, и в-третьих, где их спрятать на время, пока не вскроют сейфы и не увезут товар: ведь сейчас на большинстве судов имеются суперсистемы, и для того, чтобы их выпотрошить, нужно потратить много времени — иногда целый день.

Первая проблема решилась довольно легко. Они подмазали крупных банковских служащих — и свидетельством тому служит тот факт, что они пытались подкупить Бискарта, — но я не думаю, что будет возможность поставить этих людей перед судом. Зато вполне осуществимо арестовать их главного информатора, их козырного туза и нашего благородного друга — лорда Чернли и выдвинуть против него веские обвинения. Ведь для того чтобы заниматься крупным пиратством, необходимо иметь связи с Лондонским корабельным страховым обществом Ллойда, то есть иметь в этом обществе кого-нибудь, например лорда Чернли, который служит у Ллойда агентом по страхованию… И прошу не глядеть на меня так — это выбивает меня из равновесия.

Большая часть корабельных ценностей страхуется у Ллойда. Лорду Чернли наверняка было известно хотя бы о части этих страховок. Он знал и о ценности грузов, и о том, какая фирма или какой банк их отправляет. Ко всему прочему у него имелись сведения о корабле, везущем ценный груз, и дне его отправления.

— Но ведь лорд Чернли — зажиточный человек, — вставила Шарлотта.

— Лорд Чернли пытается создать такое впечатление, — поправил я. — Согласен, чтобы стать членом старейшего клуба по страхованию, он должен был доказать, что у него есть состояние. Но, может быть, он поставил не на ту лошадь или проигрался на бирже. Как бы то ни было, он или нуждается в деньгах, или хотел подработать. Возможно, он действительно богатый, но ведь деньги как алкоголь: некоторые его воспринимают, некоторые — нет. И последним они нужны тем больше, чем больше они их имеют.

Вторую проблему разрешил Доллман: хищение ценностей и команду для этой цели. Склонен полагать, что, имея средства, это было сделать нетрудно. Корабли вашего супруга транспортировали нефть в довольно странные и темные места. Для дела, несомненно, нужны были суровые и твердые люди. Я даже не думаю, что Доллман сам отыскал пиратскую команду. Я лично склоняюсь к тому, что он отыскал только нашего хорошего «друга» капитана Имри, прошлое которого было весьма интересно и поучительно, и дал ему поручение прочесать флот Скураса и подыскать на нем подходящих для команды людей. Когда команду собрали, господа Скурас, Лаворский и Доллман стали выжидать, пока в открытом море не появится первая жертва, а потом отправили вас и вашу стюардессу в отель, взяли пиратскую команду на «Шангри-Ла» и напали на корабль. Причем каждый раз они применяли разные трюки, о которых я расскажу позднее. Во всяком случае, им всегда удавалось захватить корабль. После этого «Шангри-Ла» высаживала плененную команду на сушу под надзор часовых, а в это время пираты отводили захваченный корабль в тайник.

— Не может этого быть! Не может этого быть! — бормотала она. Я уж давно не видел, как женщины заламывают руки, но Шарлотта Скурас именно этим сейчас и занималась. Лицо ее было мертвенно-бледным. Она знала, что все, что я ей сейчас рассказал, — правда. — Вы сказали «тайник», Филипп? Какой тайник?

— Ну а где бы вы спрятали корабль, Шарлотта?

— Откуда мне знать? — Она устало пожала плечами. — Сегодня ночью я что-то плохо соображаю. Может быть, где-нибудь в Арктике или в уединенном норвежском фиорде, а может быть, на пустынном острове. Больше ничего не могу придумать, Филипп! Не так уж много можно найти таких мест: ведь корабль — не игрушка, его не так-то легко спрятать.

— Есть миллионы мест, где можно спрятать корабль. Практически в любой точке моря. Для этого достаточно его просто потопить.

— Вы… вы хотите сказать…

— Именно это я и хочу сказать. Корабль опускают на грунт. Западнее зунда и восточнее острова Дюб-Скейр имеется очень милое водное пространство с красивым названием Глотка Мертвеца. Судя по всему, там находится самое большое кладбище кораблей во всей Европе. Достаточно при отливе открыть в корабле люки, и судно быстро пойдет на дно. Как показывает таблица приливов и отливов, все корабли были потоплены приблизительно в полночь. «Погребение в полночь», — как красиво сказал поэт. Но в данном случае дело отнюдь не красивое — по крайней мере, для страховых компаний.

Странно. И почему только мне раньше не пришла в голову эта мысль? Глотка Мертвеца — подходящее название. И при этом оно нанесено на карту четким и жирным шрифтом, название даже бросалось в глаза… Но только не для человека по имени Калверт.

Она, разумеется, не могла знать, о чем я думал, и спросила:

— Дюб-Скейр? Но… Но ведь там находится замок лорда Кирксайда.

— Не «но», а «потому что». Тайник был отыскан вашим супругом. — (Если это и сделал кто-то другой, то все равно по подсказке сэра Энтони). — Я недавно узнал, что ваш супруг и лорд Кирксайд часто вместе выпивали. Я вчера его видел, но он не захотел говорить. Ни он, ни его милая доченька.

— А вы действительно уже многое здесь узнали и со многими познакомились. Я не имела чести познакомиться с его дочерью.

— Это дело поправимое. Она считает, что вы старое и жадное до денег чудовище. Поистине очень милая девочка. Но запуганная. До смерти запуганная. Боится и за свою жизнь, и за жизнь других людей.

— Но почему?

— А как вы думаете, каким образом нашим «друзьям» удалось привлечь на свою сторону лорда Кирксайда?

— С помощью денег. Подкупили…

Я покачал головой.

— Лорд Кирксайд — шотландец и джентльмен. Старине Скурасу за всю жизнь не скопить такой суммы, чтобы подбить лорда Кирксайда бесплатно проехать в общественном транспорте. Возможно, это неудачный пример, ибо лорд Кирксайд никогда не узнает, что такое общественный транспорт — разве что под него попадет. Я хочу сказать, что старика подкупить невозможно. Поэтому ваши добренькие друзья просто взяли и похитили старшего сына лорда Кирксайда (младший живет в Австралии), а чтобы не допустить какой-нибудь глупости со стороны Сьюзен Кирксайд, прихватили и ее жениха. Правда, это пока лишь предположение, но вполне вероятное. Официально значится, что оба они погибли…

— Нет, нет, не может быть! — прошептала Шарлотта, держа руку у рта. — Голос ее дрожал. — Быть этого не может!

— Может. Это логически вытекает из событий и, кроме того, очень эффективный метод, знаете ли. По той же причине похитили сыновей вахмистра Макдональда и жену Дональда Мак-Ихерна. Чтобы купить их молчание и сотрудничество.

— Но… но ведь люди так просто не пропадают?

— Мы имеем дело не с дилетантами, а с умными, даже гениально умными преступниками. Все исчезновения произошли при таких обстоятельствах, что казалось, что жертвы не исчезли, а просто погибли — причем от несчастных случаев. И пропали не только они, но и другие. Например, те, которые имели несчастье находиться поблизости на собственных судах в то время, когда наши «друзья» выжидали часа, чтобы потопить похищенный корабль.

— Но разве полиция не обратила на это внимания? Ведь наверняка покажется странным, когда в одном районе периодически исчезают маленькие суда?

— Два таких судна они тащили пятьдесят или даже больше миль, чтобы потопить подальше или выбросить на скалы. Еще одно исчезло в другом районе. Четвертое вышло из Торбея и только потом пропало. Все несчастные случаи имели разные причины. Поэтому они и не возбудили особых подозрений.

— Да, вы правы. Знаю, что правы. — Она покачала головой, как будто ей все еще не верилось. — Это многое объясняет… Но какая от этого польза? Они все равно успеют скрыться. Ведь Лох-Хоурон…

— Откуда вы знаете, что наши подозрения связаны с Лох-Хоуроном?

— Дядюшка Артур рассказал мне прошлой ночью в рубке. — Ее голос прозвучал удивленно. — Разве вы не помните?

Я вспомнил. Со стороны Дядюшки Артура это было глупым и едва ли не предательским заявлением. Хорошо, что он ее сейчас не слышал. Я сказал:

— Калверт на пределе, мадам. И память начинает изменять ему. Конечно, они успеют скрыться… Вернее, попытаются. Но не в ближайшие сорок восемь часов. Они посчитают, что у них достаточно времени. Ведь не прошло и восьми часов, как мы приказали вахмистру Макдональду сообщить, что мы отправляемся на материк за помощью.

— Понимаю, — сказала она смущенно. — А что вы делали сегодня ночью на Дюб-Скейр, Филипп?

— Я успел не так уж много. — Это была еще одна вынужденная ложь. — Попытался найти подтверждение своим предположениям. Подплыл к берегу, к маленькой искусственной гавани, и открыл ворота ангара. Очень интересное помещение: не только в три раза больше, чем кажется снаружи, но и сверху донизу заполнено снаряжением для подводных работ.

— Для подводных работ?

— Господи! Вы представляетесь мне такой же глупой, как я сам. Как, вы думаете, достают драгоценности с потопленных судов? Они используют специальное судно, которое находится в потайном ангаре Дюб-Скейра.

— И это все?… Все, что вам удалось узнать?

— А там больше и нет ничего интересного. Я, правда, решил осмотреть замок — из ангара в него ведет крутая лестница, но когда я немного по ней поднялся, то заметил парня с ружьем. Часового. Он попивал виски, но тем не менее находился на посту. К нему нельзя было подобраться и на несколько десятков ярдов — он бы попросту прошил меня пулями. Поэтому я решил вернуться.

 

Глава 10

— Дайте поспать, — отмахнулся я, не открывая глаз. — Я до смерти устал.

— Вставайте, вставайте! — Меня снова довольно основательно тряхнули. Это была не рука, а лопата. — Вставайте!

— Господи! — Я с опаской приоткрыл один глаз. Передо мной стоял Тимоти Хатчинсон. — Который час?

— Около двенадцати. Вам больше нельзя спать.

— Полдень! Я же просил, чтобы меня разбудили в пять! Вы же знаете…

— Подойдите сюда! — Он подошел к окну. А я попытался выбраться из кровати. У меня было такое чувство, будто меня прооперировали во время сна. Причем без наркоза. В моем состоянии наркоз был и не нужен. Во время этой операции из моих ног вытащили все кости…

Хатчинсон кивнул на окно.

— Что вы об этом думаете?

Я глянул в серый мрачный мир и раздраженно сказал:

— А что я, по вашему разумению, должен увидеть в этом проклятом тумане?

— Туман.

— Понятно, — сказал я с глупым видом. — Значит, туман.

— Сводка погоды в два часа ночи передавала, что туман рассеется к утру. — Хатчинсон говорил тоном самого терпеливого человека на свете. — Но проклятый туман, как видите, не рассеялся.

Пьяная со сна голова моя постепенно прояснялась. Я чертыхнулся и выбрал менее измазанный костюм. Он оказался влажным и холодным, но я, облачаясь в него, не обратил на это внимания. Может быть, самую малость. Мои мысли были заняты другим. «Нантсвилл» потопили на отливе в понедельник ночью. Это означало, что они вряд ли могли произвести нужные работы в ту или последующие ночи. Даже в защищенной Торбейской гавани погода была достаточно скверной, и можно представить, что в это время творилось в Глотке Мертвеца. Но в прошедшую ночь они могли начать работы, и наверняка начали, так как судна, с которого они производили погружение, ночью в ангаре не было. Сообщение владельцев «Нантсвилла» свидетельствовало о том, что сейф на корабле был довольно старым и не из закаленной стали и что его можно вскрыть, имея под рукой подходящий инструмент, часа за два. Лаворский и его сообщники такой инструмент имели, и оставшуюся часть ночи они, видимо, потратили на то, чтобы поднять наверх большую часть золотых слитков. Но даже если предположить, что у них трое пашут под водой посменно, так, чтобы работать всю ночь без перерыва, то все равно поднять на поверхность восемнадцать тонн им не под силу — в этом я был уверен. Как-никак, а работы по поднятию груза из-под воды были когда-то моей специальностью. Еще до того как я начал служить у Дядюшки Артура. На это им понадобится еще одна ночь или по крайней мере часть ночи, ибо работать они могли только после захода солнца. Правда, в этом тумане их тоже не могли увидеть. Чертов туман словно подарил им дополнительную ночь среди бела дня…

— Разбудите Дядюшку Артура и предупредите, что мы отплываем на «Файркресте».

— Он захочет отправиться с нами.

— Он должен остаться здесь. Он отлично это знает. Вы только скажите ему: Глотка Мертвеца.

— Разве мы идем не на Дюб-Скейр? Не к ангару?

— Нет, мы не можем появиться там раньше полуночи.

— Ах да, совсем забыл, — протяжно сказал Хатчинсон. — Вы правы, раньше полуночи мы там показываться не можем.

Глотка Мертвеца оказалась не такой уж страшной, как можно было судить по названию и по той дурной славе, которой она пользовалась. В этот день погода стояла мягкая, лишь небольшие волны лениво катились с юго-запада. Мы прошли от Баллар-Айленда до крайней северной точки восточного побережья Дюб-Скейра, а потом медленно двинулись на юг. Машину поставили на такой режим работы, что выхлоп производился под водой, и потому даже в рубке почти не слышался шум двигателя. И при открытых дверях — тоже. Но их мы открыли совсем по другой причине, а не потому, что нам хотелось слушать, как работает дизель.

К тому времени мы прошли почти половину пути по удивительно спокойной воде. Это было то самое место, которое мы с Уильямсом видели вчера с вертолета. Впервые на лице Хатчинсона появились признаки озабоченности. Он почти не смотрел в окно рубки, да и на компас поглядывал редко. Он вел яхту исключительно по карте и эхолоту.

— Вы уверены, что корабль находится на отмели, на глубине четырнадцати саженей, Калверт?

— Почти… Черт возьми, только здесь он и может быть. На отмели, находящейся на глубине семи саженей, морское дно тоже подходящее, но при отливе глубина недостаточна, чтобы скрыть корабельные надстройки и мачты, а до глубины в четырнадцать саженей на отмели расстояние практически все забито рифами. Позади нее глубина сразу увеличивается до тридцати пяти саженей. Слишком глубоко для работ на потопленном корабле. На таких глубинах работают только имея специальное снаряжение.

— Но ведь отмель чертовски узкая, — раскатистым голосом ответил он. — Разве можно быть на сто процентов уверенным, что корабль ляжет на дно именно в том месте, на какое его хотят положить?

— Они знали что делали. При абсолютно спокойной воде можно.

Хатчинсон переключил машину на автоматическое управление и вышел из рубки. Мы спокойно продолжали путь в серо-молочном тумане. Видимость была почти нулевая, а приглушенный шум машины только сильнее подчеркивал необычайную тишину.

Хатчинсон вскоре вернулся, двигаясь так же спокойно, как и раньше.

— Боюсь, что вы правы. Кажется, я слышал шум моторов.

Я прислушался и тоже услышал его. Характерное стрекотание воздушного компрессора ни с чем не спутаешь.

— Вы сказали: боюсь, что вы правы. Почему?

— Черт возьми, вы и сами знаете. — Он немного прибавил ходу и развернул судно на бакборт, так что мы очутились в более глубоком месте. — Ведь вы хотите спуститься?

— Вы, наверное, принимаете меня за сумасшедшего? Я хочу? Да я совсем этого не хочу, черт бы вас побрал! Я не хочу, но должен. И знаете почему? Иначе эти гангстеры выгрузят все на Дюб-Скейр и скроются до того, как мы в полночь сможем что-либо предпринять!

— Вы возьмете половину, Калверт. Возьмете половину того, что нам причитается. Ведь по сравнению с вами мы ничего не делаем. — Мы сторговались на том, что он поставит мне кружку пива в отеле «Колумбия».

— И постарайтесь держать эту посудину на том самом месте, где она должна быть. Мне не хотелось бы остаток жизни после возвращения с «Нантсвилла» плавать по Атлантике.

Он посмотрел на меня, как бы говоря: «Если вам вообще удастся вернуться», но промолчал и повернул судно на юг, направляясь к компрессору. После этого Тим вырулил на запад и уверенно повел яхту прямо на звук.

— Около двухсот ярдов, — наконец сказал он.

— Да, приблизительно. Хотя в тумане можно и ошибиться.

— Норд-22. Спустить якорь!

Я так и сделал. Но не обычный тяжелый якорь, а маленький, на канате в сорок саженей. Он бесшумно исчез в воде, и я выпустил все сорок ярдов с быстротой, на которую только был способен. После этого вернулся в рубку и пристегнул к спине баллон.

— Не забудьте, — напутствовал меня Хатчинсон. — Как только появитесь на поверхности, отдайтесь на волю волн. Отлив начинается с норд-норд-оста, и он пригонит вас сюда. Кроме того, машина будет работать на подводном выхлопе, который вы сможете услышать на расстоянии приблизительно двадцати ярдов. Остается только надеяться, что туман не поднимется. В противном случае вам придется плыть до Дюб-Скейра.

— Это действительно было бы крайне романтично. А вы сами как поступите, если погода прояснится?

— Подниму якорь и уйду.

— А если они вздумают вас преследовать?

— Преследовать меня? Вы думаете, они на это решатся? Ведь в таком случае им придется оставить трех человек на верную смерть под водой.

— Вы бы поменьше беспокоились о бандитах, — бросил я со злостью.

На борту «Нантсвилла» работали трое. Судя по всему, они не думали о подстерегающей их смерти и работали так быстро, как вообще можно работать под водой.

Спуститься вниз оказалось нетрудно. Еще на поверхности я поплыл в сторону судна, с которого спускали подводников, — причем шум компрессора указывал четкое направление, а когда я оказался ярдах в трех от него, то сразу ушел под воду. Мои руки нащупали кабели, спасательные тросы и наконец основной трос.

При спуске я ориентировался именно на него и вскоре заметил внизу слабый свет. Тогда я отделился от троса и поплыл вниз и влево, пока мои ноги не коснулись дна. Точнее, это было не дно, а палуба «Нантсвилла». Я с осторожностью двигался по направлению к источнику света.

Наконец я увидел двоих. Они стояли в утяжеленных сапогах на краю открытого люка. Как я и предполагал, люди были не в индивидуальных костюмах для подводных работ, а в обычном водолазном снаряжении со всеми полагающимися причиндалами, с воздушной проводкой, спасательными тросами… При такой работе костюм для подводного плавания помог бы мало. Для кислорода глубина была слишком большой, а сжатый воздух ограничивал время нахождения внизу. В акваланге долго не проработаешь. Зато водолазные костюмы имели большое преимущество — в них можно работать часа полтора. Правда, в этом случае на подъем они должны тратить минут тридцать — сорок, чтобы не было неприятностей из-за декомпрессии. Увидев их, я захотел оказаться наверху как можно скорее, прямо сию минуту. Сердце забилось барабанной дробью. Но я сказал себе, что все это вызвано сменой давления и ничем другим. Это не мог быть страх. Ведь Калверт храбрый человек. Трос, на который я ориентировался при спуске, заканчивался большим металлическим кольцом с висящими на нем четырьмя цепями с прямоугольной стальной корзиной. Оба водолаза загружали ее стальными ящиками, они доставали их из трюма корабля со скоростью ящик за одну минуту. Коробки были маленькие, но, судя по всему, очень тяжелые, В каждой из них, как я догадывался, находились золотые слитки. Четыре слитка по двадцать пять фунтов каждый. И в каждом — состояние. Всего таких состояний на борту «Нантсвилла» было триста шестьдесят.

Я попытался сделать подсчет. Это было просто необходимо. Стальная корзина вмещала шестнадцать ящиков. Значит, время погрузки одной корзины — шестнадцать минут. Еще десять минут уйдет на то, чтобы поднять ее на борт судна, разгрузить и снова опустить. Это означало, что в час они могли поднять сорок ящиков. За полтора часа — шестьдесят. Через полтора часа следует сменить водолазов. Значит, надо приплюсовать сорок минут, две паузы при подъеме: одна двенадцать минут, другая — двадцать четыре. Потом еще двадцать минут, чтобы переодеть водолазов и опустить их на дно. В общем и целом это занимает час, а в итоге получается, что они могли поднимать за два с половиной часа шестьдесят ящиков, а за час, выходит, двадцать четыре. Следовало решить еще загадку: сколько ящиков осталось на борту «Нантсвилла»?

Это нужно было узнать немедленно. На борту «Файркреста» только два цилиндра со сжатым воздухом под давлением в двести атмосфер, но большую его часть я уже израсходовал.

В этот момент трос шевельнулся и наполненная корзина начала подниматься — причем оба водолаза следили за тем, чтобы она не застряла в корабельных надстройках, направляя ее движение веревкой.

Тогда я продвинулся от угла к открытому люку, пытаясь подойти к нему с той стороны, которая была больше удалена от водолазов. По моим предположениям, мне удалось проплыть в люк незамеченным, поскольку свет фонарика был тускл и они просто не могли меня разглядеть на таком расстоянии. Тем более что были заняты подъемом корзины.

Мои руки, закоченевшие от холодной воды, внезапно коснулись воздушного шланга и спасательного троса. Я сразу же их отдернул. Подо мной, немного вправо, я внезапно увидел еще один тусклый луч. Несколько осторожных движений, и я смог разглядеть его источник.

Источник света двигался. Это происходило по той причине, что фонарик был прикреплен к каске водолаза под углом в сорок пять градусов. Сам водолаз находился в сейфе.

Сейф они попросту вскрыли подводной паяльной лампой, сделав сбоку вырез прямоугольной формы приблизительно шесть футов на четыре. Я подплыл к этому отверстию и заглянул в него. Позади нагнувшегося водолаза находился прикрепленный к потолку фонарь. Ящички с золотыми слитками были аккуратно уложены рядами с одной стороны сейфа, и мне понадобилось всего пять секунд, чтобы их сосчитать. От общего количества — триста шестьдесят — осталось всего сто двадцать ящиков.

Что-то скользнуло по моей руке. Я посмотрел вниз и увидел, что это нейлоновый шнур, за который тянул водолаз, чтобы обвязать им очередной ящик.

Он стоял ко мне спиной, и ему было не очень удобно, но наконец ему все-таки удалось завязать шнур на два узла, и он вытащил нож. Интересно, что он им собирался делать?

Однако довольно быстро я сообразил, что нож предназначался для меня. Он, видимо, заметил мою тень или почувствовал натяжение шнура — внезапное и кратковременное. А может быть, он просто обладал шестым чувством, которое у него было развито лучше, чем у меня. Я не хочу утверждать, что он бросился вперед, ибо в тяжелом водолазном костюме и на такой глубине каждое движение дается с таким трудом, что его можно сравнить только с замедленной съемкой.

И тем не менее он оказался очень подвижен. Медленно реагировало не его тело, а моя голова. Он успел повернуться и стоял лицом ко мне всего в каких-нибудь трех-четырех футах от меня. А я находился все на том же месте. На данный момент моя реакция была такой же, как у мешка с цементом. Нож длиной в добрых шесть дюймов лежал в его правой руке и был направлен точнехонько на меня. Теперь я четко видел его лицо. Один лишь Господь Бог знает, для чего ему понадобился нож. Должно быть, он выхватил его чисто рефлекторно, ибо этому не нужно было никакого ножа, чтобы со мной расправиться. Он мог и без ножа справиться с двумя такими, как я.

Это был Квин.

Я, словно парализованный, наблюдал за его лицом, пытаясь установить, пригнет ли он голову, чтобы нажать подбородком на телефонную кнопку. Но голова не шевельнулась. Еще никогда в жизни Квин не звал на помощь, не сделает он этого и сейчас. Вместо этого его губы внезапно искривились в демонической улыбке. Маска почти полностью закрывала мое лицо, но Квин знал, кто перед ним. Это можно было понять по его лицу, которое выражало сейчас экстаз. Он медленно начал падать вперед, согнув колени, пока не оказался под углом приблизительно в сорок пять градусов, а затем он сделал бросок, заранее замахнувшись правой рукой.

Сковывавший меня страх внезапно прошел. Я оттолкнулся левой ногой от внешней стенки сейфа, и в этот момент на меня, словно шлейф, упал воздухопровод: это Квин выплыл из отверстия. Я схватился за шланг и изо всей силы рванул его, чтобы вывести Квина из равновесия. В тот же момент я почувствовал острую боль, пропоровшую меня от нижних ребер до правого плеча; руку рвануло. Я упал на дно и больше не видел Квина. Не потому, что потерял сознание, и не потому, что Квин уплыл, а потому, что он исчез за мутной пеленой мелких пузырей. Воздухопровод способен выдержать большие нагрузки, но он не может вынести удар, нанесенный изо всех сил самым сильным человеком, которого я знал в жизни. Квин пропорол ножом собственный воздухопровод.

Теперь ничто в мире не могло его спасти. Давление в сорок фунтов на квадратный дюйм, должно быть, его задушило; костюм наполнился водой и так его прижал ко дну, что он больше не в силах будет подняться. Не соображая, что делаю, я, продолжая держать нейлоновый шланг в руке, двинулся в сторону пузырей, извиваясь всем телом, чтобы избежать столкновения с судорожно двигающимися ногами и руками Квина, ибо и сейчас он был еще в состоянии сломать мне шею, как сухую ветку.

Где-то в подсознании у меня мелькнула надежда, что его компаньоны, увидя пузыри, решат, что он запутался в трюме и, пытаясь освободиться, повредил шланг. Я знал, что он умирает. Но мне его было не жаль: такого и человеком-то не назовешь. Это скорее было чудовище, которому доставляло удовольствие убивать, а я в первую очередь думал о людях, которые томились в подземельях замка Дюб-Скейр. Поэтому я просто бросил его подыхать — у него уже началась агония, — а сам поплыл наверх и спрятался под крышей трюма. Двое водолазов, стоявших раньше на палубе, уже снова направлялись вниз, к сейфу, придерживаясь за спасательные канаты. Как только их скафандры оказались подо мной, я вынырнул из люка и нашел трос, по которому заскользил вверх. Внизу я находился ровно десять минут. Когда показатель глубины на моем запястье показал две сажени, я сделал трехминутную остановку, чтобы привыкнуть к перемене давления. К этому времени Квин уже наверняка был мертв.

Я поступил так, как советовал Хатчинсон: вынырнув на поверхность, я предоставил течению нести меня — тем более что теперь спешить было некуда, — и вскоре без особого труда нашел «Файркрест». Хатчинсон стоял на палубе, поджидая меня. Он помог мне подняться на борт. Я был ему за это очень благодарен.

— Как я рад видеть вас, Калверт, — сказал он. — Вот уж никогда не думал, что настанет момент, когда Тим Хатчинсон будет умирать тысячью смертей, но сегодня именно такой день. Ну, как дела?

— Все в порядке. У нас есть еще время. Часов пять или шесть.

— В таком случае я поднимаю якорь. — Через три минуты яхта пришла в движение, а чуть позже мы уже двигались вместе с прибоем в северо-восточном направлении средним каналом Глотки Мертвеца. Я слышал, как Хатчинсон переключил управление на автоматическое, как потом появился в салоне. Горел свет, но шторы на всякий случай были задернуты; видимость по-прежнему была равна нулю, туман и не думал рассеиваться.

Он остановился, увидев, как я накладываю повязку на рану, тянущуюся от нижнего ребра до правого плеча. Мне было трудно разобрать выражение его лица, скрытого за густой растительностью. Но тот факт, что он стоял не шевелясь, был достаточно красноречив. Наконец он спросил:

— Что произошло, Калверт?

— Квин. Я наткнулся на него в сейфе «Нантсвилла».

Он подошел ко мне и молча помог наложить повязку. Когда все было сделано, он сказал:

— Квин мертв. — Это было утверждение.

— Да. Он сам перерезал себе воздухопровод. — И я рассказал, что произошло. Он ничего не ответил. Пока мы шли на Крейгмор, он не произнес и десятка слов. Я знал, что он мне не поверил. Я бы и сам себе не поверил.

Дядюшка Артур мне тоже не поверил. Но отреагировал он совершенно иначе. Адмирал прямо сиял от самодовольства. Он был абсолютно беспощаден на какой-то свой, «дядюшкин», лад; казалось, он приписывает самому себе эту экзекуцию.

— Не прошло и суток, — сказал он, сидя за чашкой чая, — как я приказал Калверту найти этого человека и уничтожить. Должен признаться, что не подумал бы о ноже и воздухопроводе. Поздравляю с удачей, мой мальчик! У вас действительно богатый арсенал средств для борьбы с врагами.

А вот Шарлотта Скурас мне поверила. Не знаю почему, но поверила. А потом сняла с меня повязку, промыла и продезинфицировала рану и снова забинтовала. Я вынес все это, не моргнув и глазом, правда, скрежеща зубами, потому что не хотел разрушать веру этой женщины в мощь и стойкость тайных агентов. Вместо того чтобы орать, я рассказывал ей о том, что произошло, и она не усомнилась в правдивости моего повествования. Потом я поблагодарил ее за перевязку и за доверие. Она только улыбнулась в ответ.

Шесть часов спустя, за двадцать минут до отплытия, она уже не улыбалась мне. Она смотрела на меня взглядом, каким обычно смотрят женщины, когда понимают, что все их уговоры бесполезны. Такой взгляд не назовешь сердечным.

— Мне очень жаль, Шарлотта, — сказал я. — Мне действительно очень жаль, но это исключено. Я категорически запрещаю вам ехать. И это мое последнее слово. — На ней были черные брюки и пуловер, словно она действительно собиралась отправиться с нами. — Ведь мы едем не на пикник на берег Темзы. Возможно, там будут стрелять, а я, поверьте, не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

— Но я не буду выходить на палубу, — горячо заверила она. — Клянусь. Тогда мне ничто не будет угрожать. Прошу вас, Филипп, разрешите мне поехать.

— Нет.

— Вы же говорили, что готовы сделать для меня все на свете. Помните?

— Нечестно напоминать об этом. Я имел в виду только то, что может пойти вам на пользу. Я не позволю вам… именно вам…

— Именно мне? Вы как-то по-особому ко мне относитесь?

Я кивнул.

— И я много для вас значу?

Я снова кивнул. Она долго смотрела на меня, и глаза ее были широко открыты. Потом губы шевельнулись, но Шарлотта ничего не сказала. Она подошла ко мне, обвила мою шею руками и сделала это так сильно, будто хотела свернуть ее. Так мне, во всяком случае, показалось, поскольку прикосновение Квина еще давало о себе знать. Но она прижалась ко мне, как при последнем свидании. Может быть, она верила в предчувствия; может быть, была ясновидящей и видела старика Калверта плавающим лицом вниз в темных водах Дюб-Скейра. Когда я представил себе эту картину, то пришел в ужас — шутка была не из приятных. Мне стало трудно дышать, но в этот момент она опустила руки. И я не понял, то ли она провожала меня, то ли попросту выставила. В замке повернулся ключ.

— Наши «друзья» дома, — сказал Тим Хатчинсон.

Мы обогнули Дюб-Скейр с южной стороны, держа курс вдоль южного побережья Лох-Хоурона, и шли с выключенными дизелями, гонимые приливом, пока наконец не миновали маленькую гавань.

— Вы правы, Калверт, — заявил Хатчинсон. — Они собираются удрать, как только взойдет луна.

— Калверт почти всегда прав, — ответил Дядюшка Артур таким тоном, словно добавлял: «И всему этому он выучился у меня». — Ну, что теперь?

Туман был сейчас не особенно плотным и видимость была ярдов на сто, так что из-под дверей ангара виднелась полоса света.

— Теперь — в атаку! — сказал я и повернулся к Хатчинсону. — Ширина «Файркреста» — пять ярдов» ширина входа в гавань — шесть. Опознавательных знаков при входе в гавань нет. Прибой движется со скоростью четырех узлов. Так что надо взломать двери ангара и не наскочить при этом на скалы.

— Есть только один способ проверить это. — Хатчинсон нажал на стартер, и заранее прогретый дизель заработал. Шум его почти не был слышен. Не ускоряя хода, Хатчинсон повернул на юг, потом какое-то время вел яхту на запад, затем на север и, наконец, сунув в рот сигару, дал полный газ. В свете спички лицо его казалось спокойным и задумчивым.

В течение минуты вообще ничего не было видно: темнота и серые полосы тумана, проплывающие мимо. А потом мы заметили свет, находящийся точно впереди. Полоса имела форму буквы «Т» и буквально летела на нас.

Я взял автомат, распахнул дверь со стороны бак-борта и встал наизготовку с оружием в руках — одна нога на палубе, другая — в рубке. Я знал, что со стороны штирборта такую же позицию занял Дядюшка Артур. Спиной мы прижались к подрамнику двери так плотно, как только смогли. Остановка яхты в любом случае будет для нас неожиданной и внезапной.

Еще сорок ярдов. Хатчинсон сбавил скорость и немного переложил на бакборт. Полоса света сдвинулась к штирборту, но была точно впереди. Темная вода на западе, казалось, фосфоресцировала белыми барашками. Здесь прибой ударялся о восточный край входа в гавань.

Когда до него оставалось ярдов двадцать, Тим снова ускорил ход, так что теперь мы прямиком шли на западные рифы. Казалось, мы слишком переложили и вот-вот врежемся, но тут Хатчинсон круто взял на бакборт, и мы проскочили в гавань — причем на окраске не появилось ни единой царапины.

В тот же момент Хатчинсон выключил машину, и я невольно подумал, что если до конца жизни буду заниматься вождением яхты, то и тогда не смогу выполнить такой маневр.

Я предупредил Хатчинсона, что причалы в ангаре находятся со стороны штирборта; это означало, что и судно, с которого производились подводные работы, будет находиться с этой стороны.

Хатчинсон продолжал вести яхту, маневрируя в маленькой гавани и направляя ее на источник света. Если мы не попадем носом в ворота, то непременно наткнемся на скалы, и тогда «Файркрест» неизбежно пойдет ко дну. Но об этом сейчас никто не думал.

Наш выход на сцену оказался даже более впечатляющим, чем мы могли предполагать. Дело в том, что ворота, которые, по нашим расчетам, должны были под напором «Файркреста» раскрыться, вместо этого сорвались с петель, и мы с невообразимым шумом вогнали их в ангар. Из-за этого мы частично потеряли скорость. Кроме того, наша передняя мачта, в которой находилась телескопическая антенна, сломалась и свалилась за рубкой на палубу. От этого скорость еще больше упала. Тем не менее мы с грохотом, треском, скрипом резиновых прокладок по обеим сторонам «Файркреста» проехали по ангару и резко остановились между судном для подводных работ и стеной. В этот момент чувства Дядюшки Артура, видимо, находились приблизительно в таком же состоянии, что и его разбитый и горячо любимый «Файркрест».

Хатчинсон, чтобы удержать яхту на месте, переключил скорость на самую малую и сразу включил наш десятидюймовый прожектор — надо было попытаться ослепить стоящих на причале. Я вышел на палубу, держа в руке автомат.

Вокруг царила, как метко говорится в книгах о путешествиях, деловая активность. Вернее, она царила до нашего появления. А теперь наши «друзья» стояли как громом пораженные. Застыли в тех положениях, в каких застал их наш «выход». Из трюма судна на нас уставились три физиономии. Судно было из породы военных катеров, походило на «Фармейн» и достигало в длину пятнадцати ярдов. Двое мужчин на нем, которые как раз грузили в трюм металлический ящик, казалось, одеревенели. Еще двое стояли тут же — один из них так и остался стоять с протянутыми к ящику руками. В этот момент ящик, свисавший со стрелы крана, был единственным движущимся предметом. Тут же, прижав к груди рычаг, стоял и крановщик, очень похожий на мнимого таможенника. У него был такой вид, словно две тысячи лет назад его накрыло лавой из Везувия и с тех пор он так и находится в том же положении. Два человека держали канат, к которому был привязан ящик, только что вынутый водолазами из воды. В своих конспиративных действиях они были не так уж оригинальны. Слева замер капитан Имри — видимо ему было поручено наблюдать за работой, — а рядом с ним Лаворский и Доллман. Как-никак, это был их великий день: осуществлялись их заветные мечты, и они не хотели упустить ни одной великолепной минуты этого дня.

Имри, Лаворский и Доллман были моими. Я вышел вперед так, чтобы они могли видеть направленное на них дуло автомата.

— Подойдите ближе! — потребовал я. — Да, да, все трое! Капитан Имри, передайте своим людям, что, если они попытаются шевельнуться или совершить что-нибудь подозрительное, я изрешечу вас троих. Четырех ваших я уже отправил к праотцам и не буду огорчен, если мне придется повторить операцию. Согласно новым законам, вы можете получить только по пятнадцать лет, но если бы законы издавал я, то за свой разбой вы все заплатили бы жизнью. Вы мне верите, капитан Имри?

— Верю. — Его сочный голос был недовольным. — Сегодня днем вы убили Квина.

— Он это заслужил.

— Зря он не расправился с вами тогда, ночью, на «Нантсвилле», — ответил Имри. — Тогда ничего этого бы не случилось.

— Переходите по одному к нам на борт, — приказал я. — В данный момент вы, капитан Имри, являетесь самым опасным. За вами — Лаворский, потом…

— Только спокойно! Совершенно спокойно! — Голос был глухим и походил на шепот, но пистолет, который сильно уперся мне в спину, был красноречивее всяких слов.

— Вот так, хорошо! А теперь сделайте шаг вперед и снимите правую руку с автомата.

Я сделал шаг, снял руку с автомата, продолжая левой держать оружие за приклад, хотя было ясно, что теперь я не смогу использовать автомат даже в качестве дубинки. Мне ничего не оставалось, как осторожно положить его на палубу. Я уже попадал пару раз в такие ситуации, и, чтобы показать, что я достаточно хорошо разбираюсь в своей профессии, я поднял руки и медленно обернулся.

— Ах это вы, Шарлотта! — сказал я, не очень удивившись и сразу поняв, что должен делать и как себя вести. Я выбрал тон агента, которого все-таки удалось перехитрить, — немного ироничный, немного горький. — Я удивлен. Но мне хочется поблагодарить вас, моя дорогая. — На ней был все тот же костюм, однако брюки выглядели не так блестяще, как тогда, когда я видел ее в последний раз: они были совершенно мокрыми. На смертельно бледном лице карие глаза неподвижно смотрели на меня. — Как, черт возьми, вы сюда попали?

— Я вылезла из окна спальни и пробралась на «Файркрест». Пряталась в задней каюте.

— Вот как? А почему же вы не переоделись в сухое?

Она игнорировала мой вопрос и повернулась к Хатчинсону.

— Выключите прожектор!

— Делайте то, что вам приказывает дама! — посоветовал я.

Он сделал то, что ему приказала дама. Прожектор погас, и теперь нас могли видеть все находящиеся в ангаре.

Теперь хозяином положения стал Имри.

— Бросьте пистолет за борт, адмирал! — приказал он.

— Делайте то, что говорит вам джентльмен, — посоветовал я, и Дядюшка Артур бросил пистолет за борт.

Капитан Имри и Лаворский уверенным шагом подошли к нам. Они теперь могли себе позволить быть уверенными, так как за это время три человека из трюма, оба внезапно испарившиеся из рубки, и крановщик успели вооружиться.

Я даже не стал смотреть на вооруженную команду, а только медленно сказал:

— Значит, вы нас поджидали?

— Ну конечно, — весело ответил Лаворский. — Наша дорогая Шарлотта даже сообщила точное время вашего прибытия. Для вас это неожиданность, Калверт?

— Откуда вам известно мое имя?

— От Шарлотты, глупец! И должен признаться, что если мы и допустили ошибку, то только в том, что переоценили вас.

— Значит, все это ловушка? — резюмировал я.

— Угу. А миссис Скурас — приманка в ней, — весело заметил Лаворский. Его веселость меня отнюдь не удивила. Он бы лопнул от смеха, если бы увидел, как меня четвертуют. — И вы, как и полагается в таких случаях, клюнули. А ведь у приманки в непромокаемой сумочке был маленький, но очень мощный передатчик и, кроме того, пистолет. — И он снова чуть не подавился смехом. — Мы проследили весь ваш путь с Торбея. Ну, как вам все это нравится, господин тайный агент Калверт.

— Совсем не нравится. И что вы собираетесь с нами делать?

— Не будьте ребенком! «И что вы с нами будете делать?» — жестко передразнил он. — Думаю, вы сами отлично это знаете. А как вам удалось узнать об этом тайнике?

— С палачами не разговариваю!

— Я думаю, мы сперва прострелим ногу адмиралу, — с веселым видом предположил Лаворский. — Потом — руку, потом — бедро…

— Ну хорошо. У нас был на «Нантсвилле» мощный передатчик…

— Это нам известно! Как вы обнаружили Дюб-Скейр?

— Благодаря судну экспедиции оксфордских геологов. Оно стояло на двух якорях в маленькой естественной гавани, южнее этого места. Хотя поблизости нет скал и рифов, у них была пробоина. Естественным путем получить такой пролом невозможно. Поэтому мы предположили, что она появилась, скажем, путем неестественным. Любое другое судно вы смогли бы увидеть издалека, но этому достаточно было выйти из гавани, чтобы увидеть и ангар и стоящий на якоре катер. Все очень просто.

Лаворский взглянул на Имри. Тот кивнул.

— Значит, обратили внимание. Я еще тогда был против. Ну а что еще, Калверт?

— Дональд Мак-Ихерн с Ойлен Оран. Лучше бы вам забрать его, а не его жену. Да и Сьюзен Кирксайд нельзя было оставлять на свободе. Где вы видели двадцатилетнюю, совершенно здоровую девчонку с такими синяками под глазами? Да и ко всему прочему вы оставили след от самолета. Я имею в виду самолет старшего сына лорда Кирксайда. Вы должны были его уничтожить, после того как сбросили самолет с северного утеса. Этот след я увидел с вертолета.

— Все? — спросил Лаворский.

Я кивнул, и он снова посмотрел на Имри.

— Я ему верю, — сказал тот. — Значит, никто не проболтался. Это все, что мы хотели узнать. Сперва Калверта, мистер Лаворский? — Их организация работала действительно как часы.

Я быстро вставил:

— Только два вопроса. И два ответа на них. Я ведь тоже специалист, и меня это интересует. Не знаю, поймете ли вы.

— Две минуты, — сказал Лаворский со смехом. — Поспешите, у нас еще много дел.

— Где сэр Энтони Скурас? Ведь он должен быть здесь.

— Он действительно здесь. Наверху, в замке, вместе с лордом Кирксайдом и лордом Чернли. А «Шангри-Ла» стоит у западного берега.

— Верно ли то, что весь план был разработан вами и Доллманом, что вы подкупили лорда Чернли, чтобы тот поверял вам тайны страхового агентства, что вы — или, скорее, Доллман — отыскали капитана Имри с тем, чтобы тот подобрал команду, что вы — организатор нападений на корабли, их потопления и ограблений? И, кстати, мертвые в этом деле — ваши жертвы, косвенные или прямые?

— У нас нет времени, Калверт, чтобы отрицать очевидное. — Лаворский снова раскатисто рассмеялся. — Мне кажется, что все это было хорошо продумано и выполнено. Не так ли, Джон?

— Так, — холодно ответил Доллман. — Но мы напрасно тратим время.

Я повернулся к Шарлотте Скурас. Пистолет все еще был направлен на меня.

— Судя по всему, меня собираются убить, — сказал я. — Так как в моей смерти будете виновны вы, то доведите дело до конца. — Я взял ее руку и направил пистолет себе в грудь. — Прошу вас, только побыстрее!

Стало тихо, так тихо, что можно было даже услышать едва различимый шум дизеля «Файркреста». Глаза всех, находившихся в ангаре, теперь были устремлены на нас.

Дядюшка Артур сделал шаг в нашу сторону и с укором вымолвил:

— Вы с ума сошли, Калверт? Она действительно вас убьет! Она их сообщник!

В карих глазах стоял смертельный страх. Другого выражения нельзя было и ждать. Это были глаза человека, который понимает, что в этот момент для него рушится вся вселенная. Палец Шарлотты медленно сполз с курка, ладонь разжалась, и пистолет упал на палубу. Стук эхом отозвался в пещере.

— Судя по всему, — сказал я, беря ее за руку, — миссис Скурас не способна на такое. Боюсь, что вам придется отыскать для задуманного вами кого-нибудь другого…

Шарлотта Скурас громко закричала от боли, когда падала на порог рубки. Возможно, я протолкнул ее в рубку с большей силой, чем это было необходимо, но у меня сейчас не было времени соизмерять каждое движение — это было слишком рискованно. Хатчинсон был начеку, он подхватил ее и одновременно сам упал на колени. Я проскочил вслед за ней в рубку с быстротой регбиста международного класса, пытающегося уйти от десятка преследователей. Но Дядюшка Артур оказался еще проворнее. Видимо, ему очень хотелось еще пожить.

В падении я успел схватить мегафон, который лежал наготове.

— Не стрелять! — громогласно разнеслось по всей пещере. — Если выпустите хоть одну пулю, умрете все! Повторяю: одна пуля — и вы все мертвецы! За спиной каждого из вас человек с автоматом. За каждым, кто находится в ангаре! Повернитесь! Очень медленно повернитесь и убедитесь в этом сами! — Я осторожно приподнялся и выглянул в окно рубки. Все было в порядке. Тогда я встал во весь рост, подхватив автомат, валявшийся на палубе.

Это был самый ненужный жест за все последние дни. Уж чего-чего, а автоматов в этот миг было более чем достаточно. Двенадцать. И держали их двенадцать пар рук, которые принадлежали самым спокойным парням, которых я когда-либо видел. Двенадцать человек стояли полукругом внутри ангара. Спокойные, уверенные парни в шерстяных шапочках и серо-черной маскировочной одежде, в ботинках на резиновых подошвах. Их руки и лица были черны как смоль. Лишь глаза блестели, как у членов негритянской труппы. Но на этом заканчивалось все сходство с развлекательным бизнесом.

— Опустите руки и бросьте оружие! — Приказ исходил от человека, стоявшего в середине группы и ничем не отличающегося от других. — Ведите себя осторожно! Медленно опускайте руки и бросайте оружие! Спокойнее! Мои люди отлично натренированы. Они стреляют при малейшем неверном движении! Легкие и тяжелые ранения в их компетенцию не входят!

Ему поверили. Я тоже. Все побросали оружие и стояли не шевелясь.

— Теперь сложите руки за головой! — Все, кроме Лаворского, повиновались. Он больше не улыбался, и мина его была настолько кислой, что очень хотелось пожелать ему доброго здравия. И тут я убедился, что команда действительно хорошо натренирована. Не было произнесено ни слова, но солдат, стоявший ближе всех к Лаворскому, беззвучно шагнул к нему, по-прежнему держа перед грудью автомат. Приклад качнулся буквально на пять сантиметров, а когда Лаворский выпрямился, нижняя часть его лица была покрыта кровью; я мог даже увидеть, какие зубы у него уцелели. Он сложил руки над головой.

— Мистер Калверт?

— Это я.

— Капитан Роули, сэр. Королевский флот.

— Что с замком, капитан?

— В наших руках.

— «Шангри-Ла»?

— Тоже.

— Заключенные?

— Два человека поднимаются наверх, сэр.

Я повернулся к Имри.

— Сколько там часовых?

Он сплюнул и ничего не ответил. Солдат, который занимался Лаворским, сделал шаг к нему, и тогда Имри быстро произнес:

— Двое.

— Двух человек будет достаточно? — спросил я Роули.

— Надеюсь, сэр, что часовые не настолько глупы, чтобы оказать сопротивление…

Не успел он закончить фразу, как раздался треск автоматной очереди.

Роули пожал плечами.

— Боюсь, что сейчас им уже поздно становиться умнее. Робинсон?

Он повернулся к парню, на плечах которого лежал водонепроницаемый капюшон.

— Отворите двери подвала. Сержант Эванс, расставьте пленных вдоль стены. Сидя и стоя, через одного.

Сержант Эванс выполнил приказ. Теперь, когда опасности больше не существовало, мы сошли на причал, и я представил капитану Роули со всеми возможными почестями Дядюшку Артура. Четко, по-военному. Дядюшка Артур сиял от счастья и сразу взял командование на себя.

— Выполнено все блестяще, мой мальчик, — сказал он капитану Роули. — Могу вас уверить, что в Рождественском списке для вас будет приятная неожиданность. О, да вот идут еще друзья!

Но группа, появившаяся из глубины пещеры, состояла не только из друзей. Четверо из них были суровыми, но уже сломленными парнями, которых я раньше никогда не видел. Без сомнения, это были люди Имри. За ними следовали лорд Чернли и сэр Энтони Скурас. Группу замыкали четверо спокойных и уверенных, — судя по всему, это было их отличительной чертой, — людей Роули. За ними шел лорд Кирксайд со своей дочерью. Трудно определить, что думали эти четверо чернолицых людей, но у остальных восьми было одно и то же удивленное и даже ошеломленное выражение.

— Мой дорогой Кирксайд! Дорогой мой друг! — Дядюшка Артур поспешил ему навстречу и пожал руку. А я-то совсем забыл, что они знали друг друга. — Я очень рад видеть вас в полном здравии, старый друг! Как все великолепно кончилось! Теперь все позади!

— Господи! Что здесь происходит? — воскликнул лорд Кирксайд. — Вы… вы их схватили? Всех? А где же мой мальчик? Где Ролинсон? И все…

Где-то вдали прогремел глухой взрыв. Дядюшка Артур посмотрел на Роули, и тот кивнул в ответ.

— Пластиковая взрывчатка, сэр.

— Отлично! Отлично! Кирксайд, друг мой, вы их сейчас увидите.

Он прошел к Скурасу, взял его за руку и принялся так сильно ее трясти, словно собирался вырвать.

— Вы стоите не с теми людьми, Тони, мой мальчик! — Это был один из самых великих моментов в жизни Дядюшки Артура. Он провел сэра Скураса к тому месту, где стоял лорд Кирксайд. — Это был страшный сон, мой друг, настоящий кошмар! Но теперь, слава Богу, все кончилось.

— Зачем вы это сделали? — хмуро спросил Скурас. — Зачем вы все это сделали? О Боже, вы сами, наверное, не знаете, что натворили!

— Вы имеете в виду леди Скурас? Настоящую леди Скурас? — В каждом из нас в какой-то мере скрывается актер, но в Дядюшке Артуре их было по меньшей мере десять. Он немного оттянул левый рукав и внимательно посмотрел на циферблат. — Она больше трех часов назад прилетела из Ниццы в Лондон и сейчас находится в одной из лондонских клиник.

— Боже! Что вы хотите сказать? Вы даже не представляете! Моя супруга…

— Ваша супруга находится в Лондоне. А это Шарлотта — Шарлотта Майнер. И всегда была Шарлоттой Майнер. — Я взглянул на Шарлотту. Сперва она совершенно ничего не понимала, но потом на ее лице появилось что-то вроде надежды. — В начале года, чтобы найти с вами контакт, Лаворский и Доллман похитили вашу жену, и вы были вынуждены подчиниться их воле и даже предоставить материальные средства. Их ожесточал тот факт, что вы миллионер, в то время как они вынуждены были довольствоваться ролью простых служащих. Вот они и разработали этот гениальный план и даже имели дерзость вкладывать похищенную добычу в ваши предприятия. Тем не менее вашей супруге удалось ускользнуть из их рук. Тогда они схватили ее кузину и лучшую подругу Шарлотту. Подругу, от которой теперь ваша жена зависела. Они пригрозили, что убьют ее, если леди Скурас не вернется. Леди Скурас тотчас сдалась. И в связи с этим в их преступных головах зародилась еще более ужасная идея: подвесить над вашей головой сразу два дамокловых меча. А так как они считали себя «людьми чести», то решили держать Шарлотту у себя, так же как и вашу жену. В этом случае — они знали это твердо — вы будете делать все, что они пожелают. Чтобы иметь хороший предлог для наблюдения одновременно и за вами и за Шарлоттой, они распустили слухи, что вы якобы тайно поженились. — Дядюшка Артур был деликатный человек: он ничем не намекнул на всем известный факт, что к моменту мнимой смерти здоровье леди Скурас — она получила травмы во время автомобильной катастрофы — настолько ухудшилось, что стало ясно: женщина никогда не покинет пределов клиники.

— Боже всемогущий! И как вам только удалось все это узнать? — спросил лорд Кирксайд.

— Это довольно просто, — сказал Дядюшка Артур самодовольно. — В конце концов, это наша специальность. Во вторник ночью я говорил по радио с Ханслетом. Он продиктовал мне список людей, о которых Калверт хотел иметь срочную и исчерпывающую информацию. Правда, этот разговор подслушивали на «Шангри-Ла», но они не поняли, о ком идет речь: во время разговоров все без исключения имена кодируются. Калверт позднее рассказал, что, когда он во вторник вечером видел мистера Скураса, он не мог избавиться от чувства, что сэр Энтони немного переигрывает. Но добавил, что была в этом и доля правды. В итоге он пришел к выводу, что сэр Энтони совершенно сломлен смертью жены, и поэтому ему показалось совершенно невероятным, чтобы человек, так глубоко скорбевший о ее потере, вдруг через каких-то два месяца мог скоропалительно жениться во второй раз. Это можно было представить себе только в том случае, если он обещал такое жене в случае ее смерти.

Я телеграфировал во Францию. Полиция из Ривьеры произвела эксгумацию. Гроб его жены в Ньюло был забит щепками. Вы знали об этом, Тони? — Тот задумчиво кивнул. Со стороны казалось, что сейчас он находится мыслями где-то далеко-далеко. — Полиции понадобилось полчаса, чтобы выяснить, кто выдал свидетельство о смерти, и остаток дня, чтобы найти врача. Они обвинили его в убийстве. Во Франции это можно сделать в том случае, если трупа нет. Врач не стал тратить времени на размышления и сразу же повез их в частную клинику, в которой содержалась леди Скурас. В запертой комнате. Врач, старшая сестра и еще несколько человек в настоящий момент арестованы. И почему только — ради всего святого! — вы не обратились ко мне раньше!

— В их руках была Шарлотта, и они сказали, что в противном случае не раздумывая убьют мою жену. А что… что на моем месте сделали бы вы? У меня не было выхода.

— Бог его знает, — честно ответил Дядюшка Артур. — И она находится в довольно приличном состоянии, Тони. Калверту подтвердили по радио это сегодня в пять утра. — Он показал пальцем наверх. — Калверт использовал их же передатчик, который находится в замке. — И сэр Скурас, и лорд Кирксайд раскрыли рты от удивления. Лаворский и Доллман выглядели так, словно их хватил удар. А глаза Шарлотты стали похожи на две большие монеты. Она смотрела на меня по-особенному.

— Все верно, — подтвердила Сьюзен Кирксайд. — Я была вместе с мистером Калвертом, только он запретил мне об этом говорить. — Она взяла меня за руку и улыбнулась. — Еще раз прошу прощения за те слова, которые наговорила вам сегодня ночью. Теперь я знаю, что вы самый удивительный человек, которого я когда-либо знала. Само собой разумеется, за исключением Ролли.

Услышав шум на лестнице, она обернулась и в тот же момент забыла все, что говорила о самом удивительном человеке в ее жизни.

— Ролли! — закричала она. — Ролли!

Они все были здесь. Я их даже пересчитал. Сын лорда Кирксайда, достопочтенный Роллинсон, сыновья вахмистра, пропавшие команды маленьких судов и позади всех — сухонькая старая женщина в длинном темном платье с большим черным платком на голове. Я подошел к ней и взял ее за руку.

— Миссис Мак-Ихерн, — сказал я, — я отвезу вас домой в самое ближайшее время. Ваш супруг давно ждет вас.

— Благодарю, молодой человек, — ответила она спокойно. — Это будет очень мило с вашей стороны. — И по-хозяйски взяла меня под руку.

Шарлотта Скурас тоже подошла ко мне и тоже взяла меня под руку — не как хозяйка, но все же так, чтобы все могли это видеть. Я не имел ничего против этого.

— Вы все обо мне знали? Вы все время знали? — спросила она, заглянув мне в лицо.

— Он знал, — подтвердил задумчиво Дядюшка Артур. — Во всяком случае, так он мне сказал. Но вы, Калверт, мне не рассказывали…

— Да, собственно, тут больше и рассказывать-то нечего, — перебил я его. — То есть если говорить о фактах, — поспешил я исправиться. — На соответствующие мысли меня навел сэр Энтони. Его визит на «Файркрест», якобы отвлекающий маневр, на самом деле служил только одной цели — заставить меня заподозрить неладное. Если бы все было нормально, ко мне никогда бы не пришли. Они отправились бы на берег — в полицию или к телефону. Потом сэр Энтони напомнил мне о нарушенной связи. Замечание показалось мне слишком дешевым для человека такого ума. — Я повернулся к Скурасу. — Потом вахмистр Макдональд разрисовал мне вас розовыми красками. Он сказал, что вы самая уважаемая личность в Торбее, и ваше поведение так сильно отличалось от того, что я видел во вторник вечером на «Шангри-Ла». Мне ничего другого и не оставалось, как сделать соответствующие выводы.

Сценка, которую вы разыграли с Шарлоттой в тот вечер, очень походила на мелодраму поздней викторианской эпохи девятнадцатого столетия и не обманула меня больше, чем на пять секунд. Было просто невозможно представить, чтобы человек, так преданный своей жене, мог вести себя с другой женщиной подобным образом. Не говоря о том, что речь шла об очаровательной женщине.

— Благодарю вас, — пробормотала Шарлотта в ответ на мои слова.

— И нельзя было себе представить, что он пошлет ее за фотографией своей жены — разве что по приказу. Это вам приказали Лаворский и Доллман? Из всего этого можно сделать вывод, что вы были не тем человеком, каким хотели казаться, и то же самое, следовательно, относилось к Шарлотте.

Бандиты полагали, что под предлогом жестокого обращения со стороны ее мнимого супруга Шарлотту можно послать на «Файркрест», и тогда у них там будет свой человек. Вот они и бросили ее в воду неподалеку от нашего судна вместе с водонепроницаемым пакетом, в котором находились маленький радиопередатчик и пистолет. Иначе, откровенно пригрозили они ей, настоящую супругу сэра Скураса ждет тяжелая судьба.

Она кивнула.

— Именно так они и сказали.

— У меня отличные глаза. Чего нельзя сказать о зоркости сэра Артура. У него глаза послабее — его зрение пострадало во время войны. А я хорошо рассмотрел полосы на вашей спине. Они были настоящими. Такими же настоящими, как следы инъекций: перед тем как избить, они вас усыпили. Как-никак, в этом пункте они проявили гуманность.

— Я многое могу перенести, — сказала Шарлотта, — но мысли, что…

Я повернулся к сэру Скурасу.

— Предполагаю, что именно вы настояли на том, чтобы усыпить Шарлотту. Даже не предполагаю — уверен. Именно вы настояли, чтобы команды малых судов были оставлены в живых. А что касается Шарлотты, то я провел ногтем по одной из ее ран. В нормальных условиях она бы завопила, но Шарлотта даже не скривилась — и это после того как она побывала в соленой морской воде! Тогда я и понял все.

У меня были разные причины для своих поступков. Вы, Шарлотта, добравшись до нашего судна, рассказывали, что прибыли предупредить о смертельной опасности, — как будто я сам этого не знал. Я сказал, что мы покинем Торбей через час. Вы отправились в каюту и сообщили об этом на «Шангри-Ла», и вслед за этим появились Квин, Жак и Крамер — появились много раньше, чем можно было ожидать: очевидно, рассчитывая, что после ваших слов мы будем чувствовать себя в относительной безопасности, Должно быть, Шарлотта, вы действительно очень любите леди Скурас. У вас был выбор: леди Скурас или мы, и вы выбрали ее. К счастью для нас, я уже тогда вам не доверял — вот потому Жаку и Крамеру пришлось погибнуть. После этого я сказал, что мы отправимся на Ойлен Оран и Крейгмор — и вы опять передали им сообщение об этом. Правда, их это мало обеспокоило. Позднее я сказал, что мы направимся на Дюб-Скейр. И вы опять отправились в свою каюту. Но до того как вы успели послать сообщение, вы упали на пол в своей каюте. Вы ведь не знали, что я подсыпал вам кое-что в кофе. Я не мог допустить, чтобы вы передали, что мы отправляемся на Дюб-Скейр. А вы как думаете? В противном случае они организовали бы нам достойную встречу…

— Вы… вы были в моей каюте?

— Дон-Жуан по сравнению со мной настоящий простофиля. В спальни к женщинам я только таким образом и попадаю. Спросите у Сьюзен Кирксайд. Вы лежали на полу в каюте, и я отнес вас на постель. Тогда же я получил возможность осмотреть и ваши руки. Кстати, кровоизлияния, которые должны были возникнуть, если бы вас привязывали веревкой, уже исчезли. Видимо, они воспользовались резиновыми жгутами — я имею в виду время, когда мы с Ханслетом появились на «Шангри-Ла». Не правда ли?

Она кивнула, и вид у нее был совершенно растерянный.

— Разумеется, тогда же в вашей каюте я нашел и передатчик, и пистолет. Потом, когда мы уже были на Крейгморе, вы попытались получить новую информацию. Одновременно с этим вы хотели меня предостеречь. Информацию я дал. Но не всю. Мне очень жаль, но я вам сообщил только то, что можно было передать Лаворскому. И вы это сделали, — признательно сказал я. — Сделали, как послушная девочка. Вы опять рысцой побежали к вашей каюте и…

— Филипп Калверт, — медленно выговорила она. — Вы низкий и подлый обманщик…

— На борту «Шангри-Ла» находятся еще несколько людей Лаворского, — взволнованно перебил ее Скурас. — Они могут удрать…

— Не смогут, — ответил я. — Они только могут получить в суде определение «к пожизненному заключению»; они уже в цепях, если люди капитана Роули употребляют для этой цели цепи.

— Но как… как вы узнали, где находится «Шангри-Ла»? В такой темноте, в тумане — ведь это невозможно…

— А что случилось с катером «Шангри-Ла»? — спросил я.

— С катером? Что, черт возьми… — Он постарался успокоиться. — Катер вышел из строя.

— Во всем виноват сахарный песок, — объяснил я. — Такое уж у него действие, если его засыпать в баки с бензином. Полагаю, вам придется ремонтировать вентили. Одновременно с этим я оставил на катере транзисторный передатчик, работающий на батареях. И после того как вы подняли испорченный катер на борт, мы постоянно знали точное местонахождение яхты. Где катер, там и яхта.

— Боюсь, что не совсем вас понимаю, Калверт.

— А вы взгляните на господ Лаворского, Доллмана и Имри. Они понимают. Я знал точную частоту, на которой передатчик посылал сигналы. В конце концов, это ведь мой передатчик. И один из людей мистера Хатчинсона, которому я заранее дал частоту, подключился. Как и у всех моторных судов, на их шхуне есть подвижная антенна. Ему было достаточно настроить свой передатчик и по волне направить судно к яхте. Правда, я знал, что помощь придет не раньше полуночи и именно в соответствии с этим действовал. — Я повернулся к капитану Роули. — Когда вы прибыли сюда, капитан?

— В двадцать один тридцать.

— Так рано? Значит, вам пришлось ждать почти три часа?

— Да, сэр. И, откровенно говоря, мы успели основательно замерзнуть.

Лорд Кирксайд легонько кашлянул. Возможно, он как раз подумал в этот момент о моем ночном свидании с его дочерью.

— Скажите, Калверт, если вы пользовались передатчиком в Крейгморе, на судне Хатчинсона, то зачем еще и здесь, в Дюб-Скейре?

— Если бы я этого не сделал, то вы бы сейчас были трупом. Я потратил почти пятнадцать минут, чтобы передать подробное описание окрестностей Дюб-Скейра, замка и подземного ангара. Ведь люди капитана Роули должны были работать в полной темноте.

— Так вот почему сэр Артур остался на Крейгморе, когда вы и мистер Хатчинсон отправились к «Нантсвиллу»? — медленно произнесла Шарлотта. — Следить, чтобы я не получила сведений от людей Хатчинсона.

— Конечно! Иначе и быть не могло.

Она высвободила руку и посмотрела на меня довольно неприязненно.

— Здорово же вы меня переиграли, — тихо сказала она. — Заставили страдать в течение тридцати часов, хотя раскусили довольно быстро.

— У нас были одинаковые цели. Вы хотели переиграть меня, а мне нужно было переиграть вас.

— Очень вам за это благодарна, — горько сказала она.

— Если вы и сердитесь на Калверта, — вмешался Дядюшка Артур, — то все равно вы должны быть ему благодарны. — Этот день обязательно следовало подчеркнуть в календаре красной чертой: ведь Дядюшка Артур позволил себе говорить раздраженным тоном. — И если Калверт не сочтет нужным оправдываться сам, то за него это сделаю я. — Во-первых, если бы вы ничего не передавали им с «Файркреста», то Лаворский бы подумал, что его затея не удалась, и не стал бы поднимать со дна, точнее с борта «Нантсвилла», последние тонны золота, а убрался бы до того, как мы подготовили ему ловушку. Такие люди, — как Лаворский, обладают шестым чувством, когда речь идет об опасности. Во-вторых, наши «друзья» никогда бы не сознались в своих преступлениях, если бы не были уверены, что наша песенка спета. В-третьих, Калверт хотел создать ситуацию, при которой все внимание сосредоточилось бы на «Файркресте», чтобы капитан Роули и его люди могли спокойно занять позицию и пресечь кровопролитие. Речь идет и о моей и о вашей крови, дорогая Шарлотта. В-четвертых, если бы вы не находились с ними в постоянной радиосвязи и не передавали бы точное местонахождение нашего судна вплоть до последнего момента, когда мы снесли ворота этого ангара, — мы даже иногда специально оставляли двери салона открытыми, чтобы вы могли слышать, о чем идет речь, — то тогда здесь, в этом ангаре, произошла бы настоящая битва. И кто знает, сколько бы в ней погибло людей! А так они были уверены, что вы все держите под контролем, знали, что мы в ловушке, что вы находитесь на нашем судне с оружием в руках и готовы в любую секунду расправиться с нами. В-пятых, и это самое важное, капитан Роули должен был скрыться в самой глубине туннеля, а другая группа пряталась наверху, в кладовой замка. Как вы думаете, откуда им было узнать, в какой момент они должны начать действия, причем синхронно? Ну, так я скажу вам: как и все военные подразделения, они были снабжены миниатюрными радиопередатчиками. И они слышали каждое слово, которое было произнесено вами. Вы не должны забывать, что ваш передатчик был украден с борта «Файркреста». Это был передатчик Калверта, моя дорогая, он знал частоту, на которой вы работали, и прошлой ночью сообщил об этом на сушу. Это произошло после того, как он — ну, как бы это выразиться, — после того, как он угостил вас напитком собственного приготовления. Он взял ваш передатчик под свой контроль до того, как ему удалось воспользоваться рацией, находящейся в замке сэра Кирксайда.

Шарлотта повернулась ко мне.

— Я считаю, что вы — самый подлый, самый низкий человек, которого я когда-либо встречала. Вы просто недостойны доверия.

Глаза ее блестели, и мне трудно было понять, по какой причине. Были ли это слезы, а может быть, что другое. Потом она положила руку мне на плечо и тихо сказала:

— О, безумец! Какой же вы безумец! — От смущения я просто не знал, куда себя деть. А она продолжала: — Ведь пистолет мог выстрелить… Я… Я ведь могла убить вас. Филипп!

Я ласково погладил ее по руке и сказал:

— Вы и сами не верите этому, Шарлотта…

В подобной ситуации я счел за лучшее промолчать о том, что если бы ее пистолет выстрелил, то я бы навсегда потерял веру в эффективность трехгранного напильника.

Серый туман начал медленно рассеиваться, темноту неторопливо сменил хмурый рассвет. Море было совершенно спокойным, когда Тим Хатчинсон повел «Файркрест» на Ойлен Оран.

На борту нас было только четверо. Хатчинсон, я, миссис Мак-Ихерн и Шарлотта. До этого я предложил Шарлотте переночевать в замке Дюб-Скейр, но она сделала вид, что не услышала моих слов, и стала помогать миссис Мак-Ихерн на борту «Файркреста». А когда яхта подготовилась к отплытию, она всем своим видом дала понять, что отнюдь не собирается сходить на берег.

Это была очень волевая женщина, и я уже сейчас начинал догадываться, что этот факт доставит мне в будущем еще много неприятностей.

Дядюшки Артура с нами не было. Целый табун диких лошадей не смог бы заставить Дядюшку Артура ступить этой ночью на борт «Файркреста». Ибо достопочтенный сэр Артур ощущал себя как бы в преддверии рая.

Он сидел перед большим пылающим камином в гостиной замка Дюб-Скейр, попивал вместе с лордом Кирксайдом превосходное виски и рассказывал затаившим дыхание друзьям-аристократам о его последних приключениях. Если мне повезет, то, возможно, он пару раз упомянет и мое имя. Но возможно, он обо мне и позабудет.

Миссис Мак-Ихерн не наслаждалась предвкушением рая, поскольку находилась в самом раю. Молчаливая темноволосая старая дама со смуглым лицом, испещренным морщинами. Всю дорогу на Ойлен Оран с ее лица не сходила счастливая улыбка, и мне оставалось только надеяться, что Дональд Мак-Ихерн не забудет надеть свежую рубашку к ее приезду.