За полдень перевалило совсем недавно, но, когда «Улисс» стал сбавлять ход, над морем уже начинали сгущаться серые арктические сумерки. Ветер стих, снова повалил густой снег, а видимость не превышала и кабельтова.
По-прежнему царила лютая стужа.
Группками по три, четыре человека офицеры и матросы шли на ют.
Измученные, продрогшие до костей, погруженные в невеселые думы, они молчаливо шаркали подошвами, сбивая носками башмаков пушистые комочки снега.
Придя на корму, беззвучно вставали позади командира или выстраивались в шеренги по правому борту, где симметричным полукругом были подвешены заснеженные койки...
Рядом с командиром корабля находились три офицера: Карслейк, Итертон и Брукс. Карслейк стоял возле леерного ограждения. Нижняя часть лица у него до самых глаз была забинтована. За последние сутки он уже дважды обращался к командиру, умоляя того отменить свое решение списать его с корабля. В первый раз Вэллери был непреклонен и презрителен; последний раз (это случилось десять минут назад) командир был холоден и резок и даже пригрозил Карслейку арестом, если тот вздумает впредь досаждать ему. Карслейк тупо уставился в одну точку, вперив в наполненный снегом сумрак невидящий, тяжелый взгляд потемневших от ненависти водянистых глаз.
Итертон стоял слева, позади командира. Крепко сжатые, побелевшие губы его судорожно дергались, на скулах ходили желваки; неподвижны были лишь глаза, прикованные каким-то болезненным любопытством к бесформенной груде, лежавшей у его ног. У Брукса рот был тоже крепко сжат; но на этом сходство между ними заканчивалось. Побагровев, гневно сверкая голубыми глазами, он кипел, как может только кипеть врач при виде тяжелобольного, открыто пренебрегающего его предписаниями. Резким тоном, забыв о всякой субординации, Брукс заявил Вэллери, что тот, черт бы его побрал, не имеет, так сказать, никакого права находиться здесь, что, поднявшись с постели, он ведет себя, как безмозглый осел. Вэллери возразил: необходимо совершить погребальный обряд, и поскольку этого не может сделать корабельный священник, то такая обязанность возлагается на командира корабля. Священник действительно не смог выполнить своих обязанностей в тот день, потому что его бездыханное тело лежало у ног командира. У его ног и у ног человека, послужившего причиной его смерти.
Священник скончался четыре часа назад, сразу после того, как улетел «Чарли». Тиндалл ошибся в своих расчетах. «Чарли» не прилетел через час. Он прилетел чуть ли не в полдень, но зато в сопровождении трех себе подобных самолетов-разведчиков. Огромное расстояние отделяло их от норвежского побережья до десятого градуса западной долготы, точки, где находился «Улисс». Но такая даль была нипочем этим гигантским машинам типа «Фокке-вульф-200», которые изо дня в день, от зари до зари летали по гигантскому полукружию от Трондхейма до оккупированной Франции, огибая при этом с запада Британские острова.
Появляясь стаей, «кондоры» всегда предвещали что-то недоброе. Не были исключением и эти незваные гости. Они пролетели над самым конвоем, зайдя с кормы, но заградительный огонь зенитной артиллерии транспортов и кораблей охранения был настолько плотен, что бомбежка была произведена ими с заметным отсутствием энтузиазма: «кондоры» бомбили с высоты двух тысяч метров. В чистом, морозном утреннем небе бомбы были видны чуть ли не с момента открытия бомбовых люков, и времени, чтобы уклониться от них, хватило с лихвой. Почти сразу же после этого «кондоры» отвернули и ушли на восток, хотя и удивленные теплом оказанного им приема, но целые и невредимые.
В данных обстоятельствах налет не сулил ничего хорошего. Осмотрительный «Чарли» обычно занимался воздушной разведкой, но в тех редких случаях, когда совершал нападение, делал это смело и решительно. Последний же налет был осуществлен неубедительно, тактика нападающих была до очевидности беспомощной. Возможно, конечно, это были недавно пришедшие в «Люфтваффе» новички, отличавшиеся робостью, — которой не было и в помине у их предшественников. Возможно также, им было строго-настрого запрещено рисковать дорогостоящими самолетами. Но, вероятнее всего, их безуспешное нападение представляло собой отвлекающий маневр, а основная опасность заключалась в чем-то ином. Визуальное наблюдение за морем и гидроакустическое наблюдение были усилены.
Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но ничего не происходило. Ни радиометристы, ни гидроакустики по-прежнему ничего не могли обнаружить. В конце концов Тиндалл решил, что незачем держать измученных людей на боевых постах, и приказал дать отбой боевой тревоги.
Взамен была объявлена обычная походная готовность. Все работы по утренней приборке были отменены, и почти все подвахтенные — офицеры и матросы — прилегли, чтобы соснуть. Но некоторые бодрствовали. Брукс и Николлс занялись пациентами, Карпентер вернулся в штурманскую рубку, Маршалл и Питерс, артиллерийский офицер, возобновили прерванный тревогой обход огневых точек, Итертон нервничал и, еще не придя в себя после столкновения между Карслейком и Ральстоном, в котором была и его доля вины, лез из кожи вон, чтобы ее искупить. Съежившись от холода, он пристально наблюдал за морем из центра управления огнем.
Маршалл и Питерс, разговаривавшие со старшим электриком, в чьем заведовании находилась электротехническая мастерская No 2, услышали доносившийся с палубы настойчивый крик. Мастерская находилась перед кают-компанией в левой части прохода, огибавшего с кормы основание второй башни. В два прыжка оба выскочили из мастерской. Открыв дверь с проволочной сеткой, очутились на палубе и, перегнувшись через борт, сквозь снегопад стали смотреть вниз, куда возбужденно показывал морской пехотинец. Маршалл сразу же узнал его; это был Чартерно, единственный рядовой на корабле, которого знали в лицо все офицеры; во время стоянок в порту он выполнял обязанности бармена.
— В чем дело, Чартерно? — спросил он. — Что ты там увидел? Да живее же!
— Вон там, сэр, подводная лодка!
— Что? Что такое? Подводная лодка?
Поглядев искоса, Маршалл увидел преподобного Уинтропа, корабельного священника, который протискивался между ним и Чартерисом.
— Где? Где она? Покажите ее мне! Да покажите же!
— Прямо по носу, преподобный отец. Теперь я ее вижу. Правда, смахивает она, скорее, на любого дьявола, чем на субмарину. Прошу меня простить, преподобный отец, — поспешно прибавил Маршалл. Заметив в глазах священника воинственный, отнюдь не христианский блеск, он подавил смешок и принялся рассматривать странный приземистый предмет, который находился теперь почти на траверзе корабля.
Беспокойные,внимательные глазаИтертона, сидевшегов командно-дальномерном посту, заметили этот предмет еще раньше Чартериса. Он тоже принял его за немецкую подводную лодку, всплывшую во время пурги, и счел, что это — результат визита «кондоров». Мысль о том, что радаром или гидролокатором давно бы обнаружили ее, даже не пришла ему в голову. Нельзя терять ни минуты, пока она не скрылась. Недолго думая он схватил трубку телефона, соединенного с носовой батареей универсальных пушек.
— На батарее! Говорит командно-дальномерный пост, — настойчиво прокричал он. — Подводная лодка! Шестьдесят градусов левого борта. Дистанция сто ярдов, цель перемещается к корме. Повторяю, шестьдесят левого борта.
Видите цель?.. Отставить шестьдесят; семьдесят левого борта, — кричал он что есть мочи. — Так, хорошо. Следите за целью.
— Цель на прицеле, сэр! — ответил ему в ухо телефон.
— Открыть беглый огонь!
— Сэр, но Кингстона нет. Он пошел...
— Отставить Кингстона! — завопил свирепо Итертон. Он знал, что Кингстон был командиром батареи. — Огонь, идиоты, сию же минуту! Беру ответственность на себя.
Швырнув трубку на место, он кинулся к наблюдательной щели. И вдруг до его сознания дошло... Мозг его точно-током пронизало, и он стремглав бросился к телефону.
— Отставить стрельбу! Не стрелять! — дико вопил он. — Не стрелять! О Боже мой! Боже мой!
В телефоннойтрубкепослышалосьсердитое стаккато сорокадвухмиллиметровых орудий. Выпав из его руки, трубка вдребезги разбилась о переборку. Было слишком поздно.
Было слишком поздно, потому что он совершил страшную ошибку: забыл распорядиться, чтобы сняли дульные пробки — крышки, которыми закрывают жерла пушек, когда орудия находятся в походном положении. А взрыватели у снарядов были контактного действия.
Первый снаряд взорвался в стволе, убив наповал наводчика и серьезно ранив телефониста. Три других, пробив тонкие стальные крышки, взорвались почти сразу один за другим на расстоянии каких-то нескольких футов от четверых человек, стоявших на полубаке.
Удивительное дело: разлетевшиеся с визгом в стороны стальные осколки не задели ни одного из них. Раскаленный металлический дождь обрушился в море.
Но взрывная волна ударила назад, а взрыв даже нескольких фунтов взрывчатки, происшедший на расстоянии вытянутой руки, смертелен, Священник умер мгновенно. Питере и Чартерис скончались спустя несколько секунд. Причина их смерти была одна — компрессивный перелом шейных позвонков. Взрывом, словно рукой гиганта, их сшибло с ног и швырнуло затылками о перегородку с такой силой, что их головы превратились в месиво.
Белая палуба потемнела от крови, но ее тут же замело снегом.
Маршаллу же невероятно повезло. Взрыв — впоследствии он рассказывал, что ему показалось, будто его ударило поршнем мощного авиационного двигателя, — бросил его в проем открытой двери позади него, при этом с башмаков, которыми он задел о комингс двери, у него сорвало каблуки. Сделав в воздухе сальто, он шлепнулся о палубу и, проехавшись по ней, ударился с размаху о вентиляционную шахту второй башни, задев спиной большие барашки, крепившие болты люка для осмотра. Стой он хотя бы на фут правее или левее, будь его ноги дюйма на два длиннее, ударься он о башню хоть на волосок выше или ниже, песенка лейтенанта Маршалла была бы спета. Но на роду у него было написано уцелеть в этот раз. И теперь Маршалл сидел в лазарете, весь забинтованный, с переломанными ребрами, отчего трудно было дышать, но в остальном, можно сказать, целый и невредимый.
А перевернувшаяся шлюпка, немой свидетель некогда разыгравшейся в этих широтах трагедии, уже давно исчезла в белесом полумраке.
Негромкий, хрипловатый голос командира корабля умолк. Закрыв молитвенник, Вэллери отступил назад. Над кораблем печально прозвучал горн, эхо которого тотчас умолкло, заглушенное снежной пеленой. Моряки застыли в молчании. Возле приспущенного британского флага лежало тринадцать тел, зашитых в парусину, с грузом, привязанным к ногам. Соскользнув одно за другим по доске, они с глухим всплеском исчезли в пучине Ледовитого океана.
Несколько долгих секунд моряки стояли не шевелясь. Печальный ритуал погребения словно загипнотизировал усталых людей, позабывших про стужу и снегопад. Итертон, простонав, рухнул, словно сноп, на палубу, но даже это не вывело людей из оцепенения. Одни не замечали жалкой фигуры, распростертой на снегу, другие смотрели на него равнодушным взглядом. Николлсу пришла в голову абсурдная мысль: ему вдруг показалось, что люди эти будут стоять целую вечность — до тех пор, пока не застынет мозг, кровь не свернется в жилах, а сами они не превратятся в ледяные глыбы. Внезапно нарушив гробовую тишину, раздался пронзительный сигнал боевой тревоги, разрезавший сгущающиеся сумерки.
Чтобы добраться до мостика, Вэллери понадобилось целых три минуты. Он часто отдыхал, останавливаясь на каждой третьей или четвертой ступеньке четырех трапов, ведущих наверх, и все равно восхождение это отняло у него последние силы. Бруксу пришлось тащить его на мостик чуть ли не на руках.
Вэллери схватился за нактоуз; обтирая покрытые пеной губы, он тяжело дышал; но глаза его смотрели зорко и внимательно, привычно вглядываясь в снежную круговерть.
— Обнаружена цель. Цель приближается. Курс постоянный, идет на сближение, скорость без изменения.
Голос в динамике звучал приглушенно, бесстрастно, но четкая, спокойная интонация выдавала лейтенанта Боудена.
— Хорошо, отлично! Мы его еще поводим за нос! — Тиндалл повернулся к командиру. Его усталое, словно измятое лицо сияло от радости. Перспектива боя всегда воодушевляла Тиндалла. — Какая-то посудина движется сюда с зюйд-зюйд-веста, командир. Господи Боже, что это с вами? — воскликнул он, пораженный видом Вэллери. — Брукс! В чем дело, черт побери?
— Попробуйте сами с ним поговорить, — свирепо прорычал Брукс и, хлопнув дверью, стал неуклюже спускаться с мостика.
— Что с ним такое? — спросил Тиндалл, ни к кому не обращаясь. — Неужели я опять в чем-нибудь виноват, будь я проклят?
— Да нет же, сэр, — успокоил его Вэллери. — Я сам во всем виноват. Не послушался доктора, и вот результат. Вы что-то сказали?
— Ах, да. Боюсь, начинается заваруха, командир.
Вэллери улыбнулся про себя, увидев, как краска удовлетворения, радостного предвкушения битвы прихлынула к щекам адмирала.
— Радарной установкой обнаружен надводный корабль. Крупнотоннажный, быстроходный, похоже, идет на сближение.
— Разумеется, это не наш корабль? — проговорил вполголоса Вэллери.
Потом он неожиданно вскинул голову. — Неужели же это...
— "Тирпиц"? — закончил за него Тиндалл. Потом, решительно мотнув головой, прибавил:
— Я тоже сначала так подумал. Но этого не может быть.
Точно наседка со своих цыплят, адмиралтейство и командование ВВС глаз с него не спускают. Пошевельнись он, нас бы давно известили... Возможно, это какой-то тяжелый крейсер.
— Цель приближается. Курс прежний. — Голос Боудена звучал четко и уверенно, казалось, что это говорит спортивный комментатор. — Скорость около двадцати четырех узлов. Повторяю, скорость двадцать четыре узла.
Едва умолк Боуден, как ожил динамик радиорубки.
— На мостике! На мостике! Докладывает радиорубка. Депеша со «Стерлинга» адмиралу: «Приказ понял. Выполняю маневр».
— Превосходно, превосходно! Это от Джеффериса, — объяснил Тиндалл. — Я дал ему по радио указание, чтобы конвой повернул на норд-норд-вест. Тогда наш новоявленный друг проскочит мимо конвоя.
Вэллери кивнул.
— Далеко ли находится от вас конвой?
— Штурман! — крикнул Тиндалл и выжидательно откинулся на спинку кресла.
— В шести, шести с половиной милях. — Лицо Капкового мальчика было бесстрастно.
— Сдавать начал наш штурман, — с деланно сокрушенным видом произнес Тиндалл. — Видно, сказывается напряжение. Дня два назад он сообщил бы нам дистанцию с точностью до ярда. Шесть миль, командир, — это достаточно далеко. Ему не обнаружить конвой. По словам Боудена, он нас еще не обнаружил, а то, что идет курсом перехвата, вероятно, случайность. Насколько я понимаю, лейтенант Боуден невысокого мнения о возможностях немецких радарных установок.
— Я знаю. Надеюсь, он прав. Впервые этот вопрос перестал носить чисто академический характер. — Приложив к глазам бинокль, Вэллери смотрел на юг, но видел лишь море да редеющую пелену снега. — Во всяком случае, хорошо, что мы успели.
Тиндалл изумленно поднял кустистые брови.
— Странное дело, сэр, — помолчав, продолжал Вэллери. — Там, на корме, в воздухе чувствовалось нечто таинственное, зловещее. Мне стало что-то не по себе. Чувство, которое я испытывал, походило на ужас. Снег, гробовая тишина, мертвецы — тринадцать мертвецов... Могу представить, каково было матросам, что они думали об Итертоне, о случившемся. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не...
— Дистанция пять миль, — прервал его голос из динамика. — Повторяю, до цели пять миль. Курс и скорость постоянные.
— Пять миль, — облегченно вздохнул Тиндалл, не любивший мудрствования.
— Пора подразнить его, командир. По расчетам Боудена, мы скоро окажемся в зоне действия его радара. Пожалуй, нужно повернуть на чистый ост. Со стороны это будет выглядеть так, словно мы прикрываем с тыла конвой, направляющийся к Нордкапу.
— Право десять градусов, — скомандовал Вэллери. Плавно выполнив поворот, крейсер лег на новый курс. Обороты машин были уменьшены, и теперь ход «Улисса» не превышал двадцати шести узлов.
Прошла одна минута, пять. Снова взревел динамик.
— На мостике! Докладывает радиометрист. Дистанция не изменяется, цель ложится на курс перехвата.
— Превосходно! Великолепно! — Адмирал чуть не мурлыкал от удовольствия.
— Мы его провели, господа. Он проскочил мимо конвоя... Открыть огонь!
Наводить по радару!
Вэллери протянул руку к телефону, связанному с центральным постом управления огнем.
— Центральный? Ах, это вы, Кортни?.. Хорошо, отлично... Что ж, действуйте.
Вэллери положил трубку и посмотрел на Тиндалла.
— Догадлив как бес этот юноша. Следит за целью уже десять минут. Обе кормовые башни изготовлены к бою. Стоит лишь нажать кнопку.
— Ничем не уступит нашему приятелю, — Тиндалл кивнул головой в сторону штурмана. Потом изумленно взглянул на командира корабля. — Кортни? Вы сказали, Кортни? А где же артиллерийский офицер?
— У себя в каюте, насколько мне известно. На юте он упал в обморок. Он совершенно не в состоянии выполнять свои обязанности...
— Не дай Бог никому оказаться на его месте. Могу себе представить...
В эту минуту «Улисс» вздрогнул всем Корпусом. Прозвучав ударом огромного бича, грохот третьей башни заглушил слова Вэллери, и снаряды калибра пять с четвертью дюйма с визгом помчались в сумерки. Несколько секунд спустя корабль снова вздрогнул: огонь открыла и четвертая башня.
После этого пушки стали бить поочередно, стреляя одиночными выстрелами через каждые полминуты. Бессмысленно было расходовать боеприпасы, не видя падения снарядов и не имея возможности корректировать огонь, но для того, чтобы досадить врагу и отвлечь его внимание на себя, этого было достаточно.
Снег поредел, снежная пелена теперь не закрывала горизонт, а словно бы набрасывала на него легкую вуаль. Небо на западе, расчистившись от облаков, осветилось лучами заходящего солнца. Вэллери отдал приказание четвертой башне прекратить огонь и зарядить орудия осветительными снарядами.
Неожиданно снегопад прекратился, и глазам наблюдателей предстал расплывчатый силуэт — огромный и грозный. В брызгах, взлетавших из-под форштевня вражеского корабля, сверкало зарево заката.
— Право тридцать! — резко скомандовал Вэллери. — Полный вперед.
Поставить дымзавесу.
Тиндалл одобрительно кивнул. В его планы отнюдь не входило ввязываться в драку с немецким тяжелым крейсером, а то и карманным линкором... особенно на такой близкой дистанции — каких-то четыре мили.
С полдюжины биноклей сверкнуло на мостике, пытаясь опознать корабль противника. Но силуэт корабля, обращенного диаметральной плоскостью к «Улиссу», на фоне багрового неба оказался как бы смазанным. Классифицировать его было трудно. Внезапно из самой середины силуэта вырвался столб пламени; одновременно в небе вспыхнул осветительный снаряд, залив беспощадно ярким белым светом вражеский корабль, неожиданно ставший голым и беззащитным.
Но беззащитность эта была лишь кажущейся. Заслышав вой снарядов, которые, просвистев над их головами, тяжело плюхнулись в море, впереди по курсу крейсера, все, кто находился на мостике, инстинктивно пригнулись. Все, но только не Капковый мальчик.
— Крейсер класса «Хиппер», сэр, — определил он, искоса взглянув на адмирала, который медленно выпрямлялся в эту минуту. — Водоизмещение десять тысяч тонн, главный калибр — восемь дюймов, имеет на борту авиацию.
Тиндалл долгим, подозрительным взглядом посмотрел на серьезное, без тени улыбки, лицо штурмана, но не нашелся, что ответить, чтобы сокрушить этого всезнайку. Башни немецкого крейсера изрыгнули клубы дыма.
— Тысяча чертей! — воскликнул Тиндалл. — Фрицы времени не теряют. И метко стреляют, будь они прокляты! — прибавил он с восхищением, заметив, что снаряды с шипением упали в кильватерную струю «Улисса», всего в полутораста футах от его кормы. — С двух залпов взяли нас в вилку. А третьим накроют.
«Улисс» все еще катился вправо, из задней трубы его валил черный дым.
Вэллери выпрямился, схватил бинокль. Над правым шкафутом вражеского крейсера, перед самым мостиком, поднимались густые клубы дыма.
«Улисс», шедший почти точно на юг, пропал из виду вражеского крейсера.
Возле самой кормы его в море упало несколько снарядов, один из них взорвался, вздыбив огромный столб воды.
Было очевидно, что попадание во вражеский крейсер ничуть не ослабило его огневую мощь: следующий залп упал с недолетом в кабельтов. Теперь немец стрелял вслепую. Додсон, старший инженер-механик, старался вовсю: жирный черный дым стлался над морем плотной, непроницаемой стеной. Вэллери лег на обратный курс, потом, дав полный ход, повернул на ост.
В течение двух последующих часов — в сумерках, а затем и в темноте — «Улисс» играл в кошки-мышки с крейсером класса «Хиппер». Он то вступал в перестрелку, появляясь на короткое время, чтобы раззадорить врага, то исчезал за дымовой завесой, которая с наступлением ночи стала едва ли нужна.
Все это время глазами и ушами «Улисса» был радар, который ни разу его не подвел. Наконец, решив, что конвою уже не грозит опасность, Тиндалл приказал поставить двойную дымовую завесу в виде гигантской буквы "V", и «Улисс» ушел на зюйд-вест, сделав напоследок несколько выстрелов — не столько на прощание, сколько для того, чтобы указать направление своего отхода.
Полтора часа спустя, описав гигантскую дугу, «Улисс» очутился далеко на севере. Между тем Боуден вместе со своими подчиненными продолжал следить за продвижением немецкого крейсера. Тот продолжал двигаться к осту, затем, находясь почти на предельной дистанции, повернул на зюйд-ост.
Тиндалл слез со своего кресла, расправляя онемевшие члены, и с удовольствием потянулся.
— Неплохо поработали мы нынче вечером, командир. Совсем неплохо. Бьюсь об заклад, наш друг всю ночь будет нестись на всех парах на зюйд, потом повернет на ост, рассчитывая к утру догнать конвой.
Несмотря на усталость, Тиндалл чуть ли не торжествовал.
— А к тому времени конвой Эф-Ар-77 будет в двухстах милях севернее его... Штурман, вы верно рассчитали курсы сближения с конвоем для всех скоростей до ста узлов включительно?
— Полагаю, мы смогли бы соединиться с конвоем без особых трудностей, — учтиво ответил Капковый мальчик.
— Больше всего он меня бесит, — прогудел Тиндалл, — когда изображает из себя пай-мальчика... О Боже милостивый, до чего же я замерз!.. Проклятье!
Надеюсь, это не очередной сюрприз?
Связной, находившийся за пеленгаторным мостиком, снял трубку.
— Вас, сэр, — произнес он, обращаясь к командиру корабля, — лейтенант медицинской службы.
— Примите депешу, Крайслер.
— Прошу прощения, сэр. Лейтенант хочет что-то сообщить вам лично.
Крайслер протянул телефонную трубку Вэллери. Тот, подавляя раздражение, приложил ее к уху.
— Командир слушает. Да, а в чем дело?.. Что?.. Боже мой! Не может быть!.. Почему меня сразу не известили?.. Понятно. Благодарю вас.
Вэллери отдал Крайслеру трубку, устало повернулся к Тиндаллу.
В темноте адмирал скорее угадал, чем увидел, как у него бессильно опустились плечи.
— Звонил Николлс. — Голос Вэллери был вял, бесцветен. — Пять минут назад лейтенант Итертон застрелился у себя в каюте.
В четыре часа утра «Улисс» присоединился к конвою. Густо валил снег, но море было спокойно.
За какие-то шесть часов контр-адмирал превратился в измученного, дряхлого старика. Изможденное лицо его осунулось. Тиндалла мучили угрызения совести, досада на самого себя, граничившая с отчаянием. За эти немногие часы его румяные щеки ввалились и поблекли, кожа стала серой, как пергамент, налитые кровью, усталые глаза запали. Казалось просто невероятным, чтобы в бесстрашном, не знающем уныния, бывалом моряке, стоически переносившем любые тяготы войны, в столь короткий срок могли произойти такие разительные перемены. Факт этот, тревожный сам по себе, оказал страшно деморализующее влияние на матросов. А ведь каков поп, таков и приход. Сравнение это поневоле приходило на ум каждому.
Любой беспристрастный суд оправдал бы Тиндалла, даже не начав следствия. Ведь он делал то, что, по его мнению, было правильным, то, что сделал бы на его месте любой начальник. Но Тиндалл предстал перед иным судом — беспощадным судом собственной совести. Он не мог забыть, что именно он пренебрег официальным приказом прорываться к Нордкапу, что именно там, где, по словам лордов адмиралтейства, это может произойти, то есть на широте семьдесят градусов, конвой наткнулся на огромное скопище немецких субмарин — самую крупную «волчью стаю» из всех, какие действовали в Арктике в продолжение второй мировой войны.
«Волчья стая» нанесла удар в свой излюбленный час — на рассвете и с излюбленной позиции — с норд-оста, то есть оказавшись против восхода. Удар был нанесен жестоко, умело и без лишнего риска. Эпоха капитан-лейтенанта Прина и его знаменитых современников — эпоха лихих подводников, эпоха личной находчивости и безграничной отваги давно, видно, миновала, а подводная лодка под командованием Прина, потопленная эсминцем «Вулверин», давно покоилась со всем ее экипажем на дне моря.
Взамен тактики индивидуальных атак немецкие стратеги разработали гораздо более эффективную тактику — тактику нападения одновременно нескольких «волчьих стай», действующих под единым командованием. Эти «стаи» действовали методически, как заведенные, словно руководствуясь определенной программой.
Первой погибла «Кочелла», шедшая третьей в левой колонне.
Принадлежавший к тому же типу, что и «Вайтура» и «Варелла», танкер «Кочелла» имел на борту свыше трех миллионов галлонов высокооктанового авиационного бензина. В нее попало по меньшей мере три торпеды. Двумя первыми корпус ее почти переломило пополам, а от удара третьей торпеды бензин сдетонировал. От этого гигантского взрыва танкер почти мгновенно пошел ко дну. Еще секунду назад судно, ничего не подозревая, плыло по глади океана, окрашенной алым цветом утренней зари, а теперь его не стало. Танкер погиб. Исчез навсегда, лишь кипящая пена, вырываясь на поверхность моря, напоминала о том, что еще недавно он тут был. Судно уже исчезло, а люди, находившиеся на соседних кораблях, оглушенные, потрясенные увиденным, все еще не могли понять, что произошло. Танкер уже исчез, а смертоносный дождь металла еще проносился над конвоем, и люди инстинктивно бросались кто куда.
Более других пострадали от взрыва два судна. Огромной глыбой металла, — возможно, то была лебедка — насквозь пробило надстройку «Сирруса», находившегося по правому борту от «Кочеллы» на расстоянии одного кабельтова, и совершенно вывело из строя радиолокационную рубку. Что именно случилось с другим судном, носившим немыслимое название «Теннесси Адвенчурер» и шедшим в кильватер за танкером, было неясно, но наверняка его рулевая рубка и мостик получили серьезные повреждения: судно потеряло управление.
Трагичнее всего было то, что на «Улиссе» не сразу поняли, в чем дело.
Оправившись от удара воздушной волны, Тиндалл дал сигнал поворота «влево все вдруг». «Волчья стая», решил он, находится с левого борта, и единственным маневром с целью уменьшить потери, нарушить планы врага остается идти прямо, на него. Он не без основания полагал, что вражеские подводные лодки собраны в кулак, поскольку в цепочку они вытягивались при встрече тихоходных конвоев. Кроме того, он не раз использовал эту тактику прежде, причем весьма успешно. И действительно, при маневре такого рода площадь цели сокращалась для врага в десять раз, и подводным лодкам оставалось одно: срочно погружаться или же подставлять себя под удары форштевней английских кораблей.
С безукоризненной четкостью и согласованностью олимпийских наездников транспорты конвоя, занося корму вправо, повернули, оставляя за собой белый, фосфоресцирующий след, выделявшийся на еще темной поверхности моря. То, что «Теннесси Адвенчурер» лишен управления, заметили слишком поздно. Сперва медленно, потом с ужасающей быстротой нос танкера покатился к осту, нацеливаясь на соседний транспорт «Тобакко Плантер». Времени, чтобы понять неизбежное, почти не оставалось; на «Плантере» руль положили право на борт, надеясь проскочить по корме «Адвенчурера», но поворачивающий с бешеной скоростью танкер, которым, казалось, управляла какая-то злобная сила, неумолимо, фут за футом, приближался к «Плантеру», описывающему крутую спираль.
Удар, нанесенный со страшной силой, пришелся по средней части корпуса перед самым мостиком. Нос «Адвенчурера», сминаясь, точно лист бумаги, глубоко врезался в борт транспорта — на три-три с половиной метра, разрывая, сгибая стальную обшивку: кинетическая энергия судна с дедвейтом десять тысяч тонн при скорости хода пятнадцать узлов фантастически велика. Нанесенная ему рана была смертельной. К тому же «Плантер», двигаясь по инерции, оторвался от «Адвенчурера», вцепившегося ему в бок так, что обнажилась пробоина, куда жадно устремилась вода. Это ускорило гибель транспорта. Почти сразу же «Плантер» начал заметно оседать и тяжело валиться на правый борт. На борту «Адвенчурера» наконец кто-то, видно, принял на себя управление судном: машины его были застопорены, и транспорт, имея небольшой дифферент на нос, почти замер неподвижно возле тонущего «Плантера».
Остальные транспорты и корабли конвоя, обойдя стороной злополучные суда, пошли курсом вест-тень-норд.
Орр, командир «Сирруса», находившегося на правом фланге конвоя, круто развернул свой эсминец и понесся назад, к изувеченным транспортам. Но, не успев пройти и мили, «Сиррус» получил «фитиль» от флагмана и тотчас занял свое место в ордере. Насчет «Плантера» Тиндалл не питал никаких иллюзий. Он знал, что судну осталось жить считанные минуты, а «Адвенчурер» будет цел и невредим в течение всего дня. Но вовсе не из-за отсутствия поблизости от него вражеских лодок. Напротив, движимый сомнительным благородством, враг будет держаться возле подбитого судна до самой темноты, рассчитывая, что к «Адвенчуреру» подойдет какой-нибудь эсминец, чтобы оказать ему помощь.
Тиндалл оказался прав. «Адвенчурер» был торпедирован перед самым заходом солнца. Три четверти экипажа и с ними двадцать моряков, снятых с «Плантера», спаслись на шлюпках. Месяц спустя у стылых берегов острова Медвежий их обнаружил фрегат «Эшер». Три шлюпки, соединенные между собой перлинем, упорно продвигались к северу. Капитан, прямой и неподвижный, сжимал высохшей рукой румпель, вперив невидящий взгляд пустых глазниц в далекий, навеки утраченный для него горизонт. Остальные сидели или лежали в шлюпках, а один стоял, обняв мачту. Почерневшие от солнца губы моряков были растянуты в жуткой улыбке. Вахтенный журнал лежал возле капитана. В нем не было оставлено ни одной записи: в первую же ночь все замерзли. Командир фрегата, еще совсем молодой человек, приказал оттолкнуть шлюпки от борта корабля и долго смотрел им вслед, пока они не исчезли за горизонтом, дрейфуя на самый край света к Ледовому барьеру. Ледовый барьер — это край великого безмолвия, где царит первозданный покой, тишина и вечный холод. Возможно, они и поныне блуждают там — мертвецы, осужденные на вечные скитания... Сколь жалкий конец, недостойный бесценного сосуда, заключающего в себе высокий дух... Одобрило ли адмиралтейство действия командира фрегата, неизвестно.
Адмирал просчитался в главном — он не сумел разгадать диспозицию противника. Командир «волчьей стаи» перехитрил его, но действительно ли Тиндалл не мог предвидеть этого, остается спорным. Излюбленный прием командующего эскадрой поворачивать корабли в сторону торпедной атаки был известен врагу. Хорошо известно было и то, что адмирал всегда находится на «Улиссе», а «Улисс», корабль, единственный в своем роде, знали командиры всех немецких подлодок. Они видели его лично или на фотографиях. Кроме того, «волчьей стае» наверняка сообщили, что именно «Улисс» является флагманом конвоя Эф-Ар-77, идущего в Мурманск. Тиндаллу следовало предвидеть, предвидеть и предупредить встречный маневр, который давным-давно должен был бы применить противник.
Пустившая ко дну «Кочеллу» субмарина была последней, а не первой в «стае». Остальные расположились южнее той лодки, что взвела капкан, и много западнее маршрута конвоя, оказавшись вне досягаемости гидролокатора... И когда конвой повернул на запад, командиры подводных лодок, произведя расчет торпедных треугольников, преспокойно ждали, когда транспорты подставят свои борта под удар. Спокойный, точно мельничный пруд, океан был ультрамаринового цвета, какой увидишь лишь на Средиземном море. От ночной пурги не осталось и следа. Далеко на юго-востоке из воды поднималось ослепительное солнце.
Отлогие его лучи сверкали серебром на поверхности Ледовитого океана, и белые силуэты заснеженных судов резко выделялись на фоне темного моря и неба.
Погода была идеальной, если допустить, что определением «идеальный» можно характеризовать пролог к массовому убийству.
А поголовный разгром, гибель всего конвоя были бы неизбежны, если бы не предупреждение, полученное в самую последнюю минуту. Предупреждением этим моряки конвоя были обязаны не радарной установке, гидролокатору или какому-либо иному сверхсовременному техническому устройству, а зорким глазам восем-надиатилетнего юноши — матроса второго класса — да Богом ниспосланным лучам восходящего солнца.
— Господин каперанг! — закричал Крайслер голосом, прерывающимся от невероятного волнения. Глаза его прильнули к окулярам мощного бинокля, укрепленного на пульте управления прожекторной установки левого борта. — Там, на юге, что-то сверкает, сэр. Блеснуло два раза. Вон, вон, опять!
— Где, паренек? — закричал Тиндалл. — Ну, живее, где?
Растерявшись, Крайслер забыл золотое правило наблюдателя: при докладе всегда сообщать курсовой угол обнаруженной цели.
— Пятьдесят градусов левого борта, сэр!.. Отставить, шестьдесят левого борта... Теперь я потерял этот предмет из виду, сэр.
Все, кто находился на мостике, направили свои бинокли в указанном направлении. Но никто ничего не увидел. Медленно вдвинув колена подзорной трубы одно в другое, Тиндалл красноречиво пожал плечами.
— Возможно, он все-таки действительно что-то видел, — произнес после раздумья Капковый мальчик. — А что, если это блеснул, вращаясь, перископ?
Тиндалл молча посмотрел на него ничего не выражающим взглядом, потом отвернулся и уставился вдаль. Он показался Карпентеру каким-то совсем не похожим на себя. Лицо адмирала словно окаменело. Лицо человека, отвечающего за судьбу двадцати судов и пяти тысяч душ, человека, который однажды уже принял ошибочное решение.
— Вон, вон, опять сверкнуло! — раздался вопль Крайслера. — Блеснуло два раза, нет, три! — Вне себя от возбуждения, словно в каком-то безумном танце, он неистово прыгал на месте. — Я их видел, сэр, видел, видел. Прошу вас, поверьте мне!
Тиндалл круто повернулся к нему. Десять долгих секунд он смотрел на юношу. Тот, оставив бинокль, схватился за дверцу и тряс ее в отчаянии, умоляюще глядя на адмирала. Внезапно решившись, Тиндалл скомандовал:
— Лево на борт, командир! Бентли, сигнал конвою!
На основании никем не подтвержденного донесения восемнадцатилетнего юноши суда и корабли конвоя Эф-Ар-77 стали медленно, чересчур медленно поворачивать к зюйду. Внезапно море словно ожило: к кораблям конвоя неслись три, пять, десять торпед... За тридцать секунд Вэллери насчитал тридцать торпед. Установленные на малую глубину, страшные сигары оставляли на стеклянной поверхности моря зловещий пенистый след. Тая, след этот походил на летящую смертоносную стрелу. Средние торпеды шли параллельно, а на восточном и западном флангах расходились веером, выпущенные с расчетом поразить все корабли конвоя. Это было фантастическое зрелище: никто из моряков за всю свою жизнь не видел ничего подобного.
В мгновение ока все смешалось. Подавать сигналы было некогда. Каждому кораблю следовало самому позаботиться о своей судьбе. Смятение усугубилось из-за-того, что транспорты, находившиеся в середине конвоя и в крайних кильватерных колоннах, еще не успели заметить мчащихся к ним торпед.
Спастись всем было невозможно: торпеды шли слишком кучно. Первым подбили «Стерлинг». Казалось, крейсер был уже вне опасности, поскольку ушел далеко вперед, когда торпеды шли гуще всего, корабль покачнулся, словно от удара невидимого молота, круто развернулся и понесся на восток. Над кормой его поднимались густые клубы дыма. «Улисс», находившийся в умелых руках, развернулся буквально на пятачке, маневрируя рулем и мощными машинами, и проскользнул в невероятно узкий коридор между четырьмя торпедами: обе пары прошли не далее чем в нескольких ярдах от его бортов: удача по-прежнему сопутствовала крейсеру. Быстроходные эсминцы, чрезвычайно маневренные, безукоризненно управляемые, подпрыгивая на волнах, с презрительной небрежностью обошли торпеды и очутились в безопасности. Затем, дав полный ход, ринулись на зюйд.
Огромные, неуклюжие и сравнительно тихоходные торговые суда оказались не столь везучими. Два судна, находившиеся в левой кильватерной колонне, — танкер и транспорт — получили попадания, однако, лишь содрогнувшись от страшного удара, оба, словно заколдованные, продолжали идти. Но крупнотоннажный транспорт, шедший следом, постигла иная участь. В судно это, груженное танками, закрепленными в трюмах и на палубе, в течение трех секунд ударило три торпеды. Ни дыма, ни пожара, ни живописного детонационного взрыва не было: насквозь изрешеченный, разодранный от кормы до форштевня, транспорт затонул быстро и тихо, держась на ровном киле, увлекаемый ко дну страшной тяжестью металла. У тех, кто находился в помещениях, спастись не было ни малейшего шанса.
«Бель Иль», купец, шедший в средней колонне, получил попадание в среднюю часть корпуса. Раздалось два взрыва (возможно, в судно ударили две торпеды), и на транспорте вспыхнул пожар. Спустя всего несколько секунд он сильно накренился на левый борт; крен увеличивался на глазах. Вот уже скрылись под водой поручни; вельботы, приспущенные на вываленных шлюпбалках, едва не касались поверхности моря. Десятка полтора моряков, скользя и спотыкаясь, бежали по наполовину залитой водой наклонной палубе к ближайшей шлюпке. Они принялись остервенело рубить фалинь, крепивший шлюпку, потом, карикатурно суетясь, кинулись в нее. Высвободившись из-под погрузившихся шлюпбалок, люди схватили весла и начали яростно отгребать от тонущего судна.
От начала до конца этого эпизода не прошло и минуты.
Полдюжины мощных ударов весел — и моряки отошли на безопасное расстояние от тонущего судна; еще два рывка — и шлюпка попала прямо под форштевень «Уолтера А. Бэдделея», транспорта, тоже нагруженного танками, который шел справа от «Бель Иля». Великолепное мастерство капитана, спасшее «Бэдделея» от столкновения с «Бель Илем», тут оказалось бессильно; крохотное суденышко хрупнуло, точно скорлупка, выбросив в ледяную воду кричащих в ужасе людей.
При виде окрашенной шаровой краской громады «Бэдделея», быстро надвигавшегося на них, моряки, яростно работая руками, поплыли прочь.
Тяжелую полярную одежду стащило с них сопротивлением воды. В подобные минуты голос разума не слышен: этим людям даже не пришло в голову, что если они увернутся от разящего винта «Бэдделея», то все равно закоченеют насмерть в студеной воде Ледовитого океана. Но погибли они не под ударами лопастей винта и не от холода. Люди еще барахтались, тщетно пытаясь выбраться из страшного водоворота, когда в корму «Бэдделея», возле самого баллера руля, врезались одновременно две торпеды.
Для человека, оказавшегося в непосредственной близости от подводного взрыва, нет ни тени надежды уцелеть. Действие такого взрыва страшно, отвратительно, потрясающе: представить себе его не в силах ничье воображение. Даже видавшие виды патолого-анатомы с трудом могут заставить себя взглянуть на то, что некогда было человеческим существом... Но для этих бедняг, как часто случается в Арктике, смерть была не злом, а благом, ибо умерли они мгновенно, без мук.
У «Уолтера А. Бэдделея» взрывом оторвало почти всю кормовую часть корпуса. В огромную, как туннель, пробоину разом хлынули сотни тонн воды, ломая перекошенные взрывом водонепроницаемые двери котельно-машинного отделения и неумолимо увлекая судно в жадную пучину Ледовитого океана. Вот уже поручни юта, словно в приветствии, коснулись поверхности воды. На мгновение судно точно замерло. Затем в утробе его раздался глухой взрыв — оглушительный, зловещий рев вырвавшегося на свободу сжатого пара и, под конец, в минуту, когда судно встало на дыбы, послышался адский грохот сорвавшихся с фундаментов тяжелых котлов. Изуродованная корма почти тотчас же стала погружаться все глубже и глубже, затем вовсе скрылась под водой.
Носовая же часть судна задралась вверх. Угол наклона ее увеличивался фут за футом. Корма оказалась уже на глубине ста или двухсот футов, а нос поднялся ввысь, к голубому небу, удерживаемый на плаву заключенным в корпусе воздухом объемом в полмиллиона кубических футов.
Когда наступил конец, палуба судна не достигла отвесной линии лишь на четыре градуса. Определить угол с такой точностью возможно было потому, что на «Улиссе», находящемся в полумиле, щелкнул затвор фотокамеры. Ее сжимал в руках лейтенант Николлс. Камеру, которая запечатлела незабываемое зрелище — страшную в своей простоте картину тонущего судна, вставшего почти вертикально на фоне голубого неба. Картина эта была необычна отсутствием деталей, если не считать двух плоских предметов, нелепо повисших в воздухе.
То были тяжелые тридцатитонные танки, погруженные на переднюю палубу.
Оборвав найтовы, они падали вниз, чтобы обрушиться на среднюю надстройку, уже находившуюся в воде. На заднем плане фотографии видна была корма «Бель Иля» с обнажившимся винтом и повисшим над безмятежной гладью моря кормовым флагом торгового флота.
Несколько секунд спустя камеру из рук Николлса вырвало и ударило о переборку. Объектив оказался разбитым вдребезги, но пленка уцелела. Моряков в спасательной шлюпке охватила паника, и не зря: во втором трюме «Бель Иля», рядом с которым возник пожар, находилась тысяча тонн танковых снарядов...
Разломанный надвое транспорт минуту спустя пошел ко дну; носовая часть «Бэдделея», изрешеченная взрывом, плавно скользнула вслед за ним.
Не успело стихнуть катившееся над морем эхо взрыва, как его подхватила и швырнула назад, как мяч, серия донесшихся с юга глухих ударов. Менее чем в двух милях от «Улисса», ослепительно белые в лучах утреннего солнца, «Сиррус», «Вектра» и «Викинг» рисовали на поверхности моря замысловатый узор. С обоих бортов, с кормовой палубы они сбрасывали глубинные бомбы.
Иногда то один, та другой из кораблей совершенно исчезал из виду, скрытый гигантскими столбами воды и брызг, но, когда огромные эти грибы исчезали словно по волшебству, он появлялся вновь.
Примкнуть к охотникам, утолить неистовую, первобытную жажду мести — таков был первый порыв Тиндалла. Капковый мальчик украдкой наблюдал за ним, пораженный обнаружившейся в адмирале жестокостью: разглядывал крепкий рот с поджатыми губами, искаженное лицо, побелевшее от ненависти и злобы, направленной не в последнюю очередь и против самого себя. Неожиданно Тиндалл скорчился в своем кресле.
— Бентли! Просигнальте «Стерлингу»: «Сообщите, какие имеете повреждения».
Отставший от «Улисса» на милю с лишком, «Стерлинг», круто повернув, догонял его со скоростью не менее двадцати узлов.
— "Имею течь в отсеке сзади машинного отделения, — читал Бентли ответ «Стерлинга». — Кладовые затопило водой, но повреждения корпуса незначительные. Ситуация под контролем. Заклинило привод рулевого управления. Использую аварийное рулевое устройство. Все в порядке".
— Слава тебе, Господи! Просигнальте: «Примите командование. Следуйте курсом ост». А теперь, командир, поможем Орру разделаться с этими кровожадными псами!
— Сэр! — с тоской взглянул на адмирала Капковый мальчик.
— Да, штурман! В чем дело? — нетерпеливо произнес Тиндалл.
— Что вы скажете о первой подлодке? — осторожно спросил Карпентер. — Она не далее чем в миле к северу от нас, сэр. Не следует ли нам?..
— Тысяча чертей! — оборвал его Тиндалл. Лицо его побагровело от гнева.
— Уж не думаете ли вы учить меня? — Адмирал умолк и пристально поглядел на Карпентера. — Что вы мне сказали, штурман?
— Я говорю о лодке, что потопила танкер, сэр, — учтиво произнес Капковый. — Возможно, она перезарядила аппараты и находится в выгодной позиции для торпедной атаки...
— Ах да, верно, — пробормотал Тиндалл. Проведя ладонью по глазам, он мельком взглянул на Вэллери. Но командир «Улисса» в эту минуту отвернулся.
Снова прошла по усталым глазам ладонь. Тиндалл с улыбкой сказал:
— Вы правы, штурман, совершенно правы. — Помолчав, прибавил:
— Как всегда, черт вас побери!
На севере «Улисс» ничего не обнаружил. Субмарина, пустившая на дно танкер и заманившая конвой в западню, благоразумно убралась восвояси. Во время поиска лодки на «Улиссе» услышали орудийные выстрелы. Из пушек «Сирруса» калибром 4,7 дюйма вырывался дым.
— Узнайте, что там стряслось! — раздраженно скомандовал Тиндалл.
Капковый мальчик усмехнулся про себя: старик еще не выдохся.
— "Вектра" или «Викинг» повредили или уничтожили подводную лодку, — отвечал командир «Сирруса». — Совместно с «Вектрой» мы потопили всплывшую подводную лодку. Как ваши успехи?"
— "Как ваши успехи"! — взорвался Тиндалл. — До чего же нахален мерзавец: «как ваши успехи»! Когда вернемся в Скапа-Флоу, всучу этому наглецу Орру самый дряхлый, самый занюханный тральщик... А все из-за вас, штурман!
— Так точно, сэр. Виноват, сэр. Но, возможно, он лишь хочет выразить нам свое сочувствие?
— А как вы смотрите на то, чтобы попасть на этот тральщик штурманом? — с угрозой проговорил Тиндалл.
Карпентер удалился к себе в рубку.
— Кэррингтон!
— Есть, сэр.
Первый офицер был, как обычно, верен себе. Ясноглазый, бодрый, свежевыбритый, знающий все, о чем его ни спроси. На матово-бледном лице его — у всех, кто слишком долго находился в тропиках, именно такой оттенок кожи — не было и следа усталости, несмотря на то, что он трое суток не спал.
— Что на это скажете? — показал Тиндалл в сторону норд-веста. Горизонт заволакивали похожие на барашки серые облака, тронутое рябью, которая шла с севера, море приобрело оттенок индиго.
— Трудно сказать, сэр, — медленно взвешивая слова, произнес Кэррингтон.
— Но только не шторм, наверняка... Мне уже доводилось однажды видеть подобное. Ясным утром ввысь поднялось приземистое крученое облако.
Температура воздуха при этом повысилась. Весьма обычное явление на Алеутских островах и в Беринговом море, сэр. И там это предвещает туман — густой туман.
— А ваше мнение, командир?
— Не имею ни малейшего представления, сэр, — решительно мотнул головой Вэллери. Переливание плазмы, видно, пошло ему на пользу. — Это что-то новое.
Ничего подобного не видел прежде.
— А я-то думал, видели, — проворчал Тиндалл. — Я тоже такого не видывал, потому и просил сначала первого офицера... Если решите, что это все-таки туман, дайте мне знать, первый, хорошо? Нельзя, чтобы с ухудшением видимости транспорты и корабли охранения разбрелись по всему океану. Хотя, если бы не мы, прибавил он с горечью, — они находились бы в гораздо большей безопасности!
— Могу дать ответ уже сейчас, сэр. — Кэррингтон был наделен редким даром — спокойно и твердо возражать, ни на йоту не роняя достоинства собеседника. — Надвигается туман.
— Сказано достаточно ясно. — Тиндалл никогда не сомневался в справедливости слов Кэррингтона. — Надо убираться отсюда к чертовой матери.
Бентли, просигнальте эсминцам: "Выйти из соприкосновения с противником.
Присоединиться к конвою". Да, Бентли, прибавьте еще: «Немедленно». — Он повернулся к Вэллери. — Это я специально для Орра.
Через час транспорты и корабли эскорта, заняв место в ордере, повернули на норд-ост, чтобы оторваться от «волчьих стай», притаившихся вдоль широты 70 градусов, оставив их в стороне. Солнце, находившееся на зюйд-осте, по-прежнему ярко светило, но на суда и корабли конвоя уже ложились рваные хлопья густого тумана. Скорость уменьшили до шести узлов, все корабли выпустили туманные буи.
Поежившись, Тиндалл неуклюже, неловко слез с кресла: прозвучал сигнал отбоя. Отворив дверцу, ведущую на мостик, адмирал остановился и опустил руку на плечо Крайслера. Юноша изумленно оглянулся.
— Просто захотелось увидеть твои ясные глаза, сынок, — улыбнулся адмирал. — Мы им многим обязаны. Большое тебе спасибо. Мы никогда не забудем этого.
Забыв про усталость, Тиндалл долго смотрел в лицо сигнальщика, смутившегося от похвалы. При виде воспаленных век, осунувшегося, бледного лица, покрытого пятнами румянца, адмирал почувствовал жалость к этому мальчику. Он негромко выругался.
— Сколько вам лет, Крайслер? — спросил он.
— Восемнадцать, сэр... Исполнится через два дня. — Голос Крайслера, в котором слышался акцент уроженца запада, звучал почти вызывающе.
— Ему тоже исполнится восемнадцать... через два дня? — медленно повторил Тиндалл про себя. — Господи, Боже! Боже милостивый?
Уронив руку, он устадо побрел в броневую рубку и закрыл за собой дверь.
— Через два дня ему исполнится восемнадцать, — повторил он словно в забытьи. Вэллери привстал с кушетки.
— Кому? Юному Крайслеру?
Тиндалл с убитым видом кивнул.
— Я понимаю, — спокойно произнес Вэдлери. — Понимаю, что это такое...
Сегодня этот мальчик сослужил нам великую службу.
Тиндалл устало опустился в кресло. Губы его скривились в горькой усмешке.
— Единственный сын... Боже мой, за что такое наказание!
Он глубоко затянулся, уставился в пол.
— "Десять бутылок висят на стене..." — рассеянно запел он.
— Что вы сказали, сэр?
— Четырнадцать кораблей вышло из Скапа-Флоу, восемнадцать транспортов — из залива Святого Лаврентия, составив конвой Эф-Ар-77, — негромко произнес Тиндалл. — Итого тридцать две единицы. А теперь... Теперь их всего семнадцать, и трое из них подбиты. Можно считать, что «Теннеси Адвенчурер» обречен.
Он яростно выбранился.
— О исчадия ада! Как тяжко бросать суда на произвол судьбы, оставлять на расправу этой кровожадной сволочи...
Адмирал замолчал, глубоко затянулся.
— Здорово у меня получается, не так ли?
— Что за глупости, сэр, — нетерпеливо, почти сердито прервал его Вэллери. — Ведь в том, что авианосцам пришлось вернуться, нет вашей вины.
— Значит, в остальном, что произошло потом, есть моя вина? — усмехнулся Тиндалл и поднял руку, видя, что Вэллери собирается возразить. — Простите, Дик. Я знаю, вы не хотели упрекнуть меня, но это правда. За каких-то десять минут погибло шесть транспортов. Шесть! А нам и одного нельзя было потерять.
Опустив голову на ладони и уперев локти в колени, он снова стал тереть кулаками усталые глаза.
— Контр-адмирал Тиндалл, блестящий стратег, — продолжал он вполголоса.
— Он изменяет маршрут конвоя, и тот наталкивается на тяжелый крейсер. Снова меняет курс, и конвой оказывается в лапах самой крупной «волчьей стаи», какую мне только доводилось видеть, причем именно в той самой точке, где она и должна была находиться по данным адмиралтейства... Как бы снисходительно ни обошелся со мной по возвращении старина Старр, на глаза ему лучше не попадаться. После всего, что произошло, мне лучше вовсе не возвращаться.
Тиндалл с усилием поднялся. Свет" единственной лампочки упал на его лицо. Вэллери был потрясен происшедшей, в адмирале переменой.
— Куда же вы, сэр? — спросил он.
— На мостик. Нет, нет, оставайся здесь, Дик.
Тиндалл попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса, которая тотчас исчезла.
— Не мешай мне обдумывать свой очередной промах.
Контр-адмирал открыл дверь, но тотчас замер, услышав знакомый звук — свист проносящихся чуть ли не над головой снарядов и раздающийся в тумане вопль сигнала боевой тревоги.
— Похоже, — произнес он с горечью, — я уже совершил его, этот промах.