Щелкнул выключатель, и хирургическую палату, где начало темнеть, залило резким голубоватым светом. Вздрогнув, Николлс проснулся и машинально прикрыл рукой утомленные веки: резало глаза. Он прищурился и с усилием взглянул на стрелки ручных часов. Уже четыре! Неужели он так долго спал?

Боже, ну и колотун!

Восседая в зубоврачебном кресле, он с трудом повернул голову назад. У двери стоял Брукс. Запорошенный снегом капюшон, словно венец, обрамлял его серебристые волосы. Онемевшими пальцами он пытался распечатать пачку сигарет. Наконец ему удалось вытащить одну сигарету. Держа в руке горящую спичку, он насмешливо поднял брови.

— Привет, Джонни! Простите, что разбудил вас, но вы нужны командиру.

Правда, времени у вас еще хватит. — Поднеся сигарету к угасающему пламени, он снова поднял глаза. — Как себя чувствуете? Хотя чего тут спрашивать? Я себя чувствую еще хуже. Не осталось ли у вас этой отравы?

— Отравы, сэр? — в тон ему ответил Николлс. — Она понадобилась вам только потому, что поставили ошибочный диагноз? С адмиралом все будет в порядке, не волнуйтесь.

— О дьявол! До чего же несносны зеленые юнцы, особенно в тех, слава Богу, редких случаях, когда они оказываются правы... Я имел в виду ту самую бутылку контрабандного зелья, что изготовлено на острове Молл.

— Колл! — поправил его Николлс. — Но это неважно, как оно называется, — все равно его больше нет. Это вы его выпили, — прибавил он недружелюбно. Он устало усмехнулся при виде огорченного лица Брукса, затем, сжалившись, произнес:

— Но бутылочка «Талискера» у нас найдется.

Подойдя к шкафчику с надписью «Яд», он отвинтил крышку флакона с наклейкой «Лизол». Он скорее услышал, чем увидел, как стекло коснулось стекла, и машинально, как бы со стороны, попытался определить, почему у него так сильно трясутся руки.

Брукс опустошил свой стакан и блаженно вздохнул, чувствуя, как по всему телу разливается благодатное тепло.

— Спасибо, мой мальчик, спасибо. У вас налицо все задатки первоклассного лекаря.

— Вы так думаете, сэр? А я нет. Я больше так не думаю. После сегодняшнего дня. — Он поморщился, вспомнив что-то. — Их было сорок четыре. Одного за другим, словно мешки с мусором, их побросали за борт. На все ушло каких-то десять минут.

— Сорок четыре? — поднял глаза Брукс. — Неужели так много?

— Не совсем, сэр. Это число пропавших без вести. Убитых человек тридцать, и Бог знает, сколько кусков и клочьев... В посту управления авиацией пришлось пустить в ход швабры и лопаты. — Он невесело усмехнулся. — Сегодня я не обедал. Не думаю, что и у остальных из похоронной команды появился аппетит. Задраю-ка я этот иллюминатор.

Он поспешно отвернулся от Брукса и пересек лазарет. Невысоко над горизонтом сквозь редкий снежок он заметил мигающий свет вечерней звезды.

Значит, туман рассеялся — туман, который спас конвой, укрыл корабли от подводных лодок, когда транспорты резко повернули на север. Он увидел «Вектру» с бомбосбрасывателями, на которых не оставалось ничего, даже отдаленно похожего на глубинные бомбы. Увидел «Вайтуру», подбитый танкер, почти по палубу осевший в воду, который угрюмо тащился в хвосте конвоя.

Видел четыре транспорта типа «Виктори» — огромные, мощные, надежные и в то же время, при всей их кажущейся неуязвимости, какие-то жалкие. Захлопнув водонепроницаемую крышку иллюминатора, туго закрутив все до последнего барашка, Николлс круто обернулся.

— Почему мы не поворачиваем назад, черт возьми? — вырвалось у него. — Кого Старик хочет одурачить, нас или немцев? Без авиационной поддержки, без радара, без малейшей надежды на помощь! Немцы теперь знают наши координаты с точностью до дюйма, а дальше им будет еще проще следить за нами. А впереди еще целая тысяча миль! — Повысив голос, он продолжал:

— И теперь каждый поганый немец, действующий в Ледовитом океане, — будь то надводный корабль, субмарина или самолет — облизывается, выжидая момент, когда можно будет прикончить нас на досуге. — Он в отчаянии покачал головой. — Я не боюсь опасности, сэр. Вы это знаете. Но ведь мы свидетели самого настоящего убийства, если не сказать самоубийства. Выбирайте, что вам угодно, сэр. Все равно конец будет одинаков.

— Послушайте, Джонни, что-то вы разговорились...

— Почему же он не поворачивает назад? — Николлс даже не услышал замечания, сделанного Бруксом. — Ему стоит только отдать приказ. Чего он хочет? Смерти или славы? Чего ищет? Бессмертия за мой счет, за наш счет? — Он зло выругался. — Пожалуй, Райли был прав. Не правда ли, заголок получится превосходный: «Капитан первого ранга Ричард Вэллери, кавалер ордена „За боевые заслуги“, посмертно представлен...»

— Заткнитесь! — Фраза прозвучала как удар хлыста. Глаза Брукса стали холодными, как Ледовитый океан, — И вы смеете подобным образом отзываться о капитане первого ранга Вэллери? — продолжал старый врач. — Осмеливаетесь чернить имя достойнейшего человека...

Не окончив фразы, Брукс с гневным удивлением покачал головой. Он молчал, тщательно подыскивая нужные слова, не сводя при этом глаз с побелевшего, напряженного лица лейтенанта.

— Он отличный офицер, лейтенант Николлс. Возможно, даже превосходный офицер. Но это не самое главное. Это еще ничего не значит. Главное то, что он самый честный, самый порядочный человек из всех, кто ходил по этой не знающей милосердия, Богом забытой земле. Ни вы, ни я ему не чета. Никто ему не чета. Он один в этом мире, но никогда не бывает одинок. С ним такие люди, как апостол Петр, Беда Достопочтенный, святой Франциск Ассизский. — С коротким смешком Брукс прибавил:

— Не правда ли, забавно слышать подобные речи от такого закоренелого циника, как я?.. Возможно, мои слова кажутся вам святотатственными, хотя правда не может быть святотатством. А я знаю, что это правда.

Николлс ничего не сказал. Лицо его словно окаменело.

— Гибель, слава, бессмертие... — безжалостно продолжал Брукс. — Таковы были ваши слова, не так ли? Смерть? — Он усмехнулся и снова покачал головой.

— Для Ричарда Вэллери смерти не существует. Слава? Конечно, он стремится к славе, каждый из нас ищет славы, но все великосветские «Лондон Гэзетт», все букингемские дворцы мира, вместе взятые, не помогут нашему командиру снискать такой славы, какая ему нужна. Капитан первого ранга Вэллери не ребенок, а лишь дети забавляются побрякушками... Что касается бессмертия...

— Брукс усмехнулся, но уже без всякого сарказма, и положил руку на плечо Николлсу. — Я вас спрашиваю, Джонни, разве это не глупо — стремиться к бессмертию, если одной ногой стоишь в могиле?

Николлс ничего не ответил. Затянувшееся молчание стало тягостным, шум воздуха, втягиваемого вентилятором, — раздражающе громким. Наконец Брукс откашлялся и многозначительно посмотрел на «Лизол».

Наполнив стаканы, Николлс закрыл шкафчик. Заметив взгляд молодого лейтенанта, Брукс почувствовал жалость. Да, что же сказал Каннингем во время немецкого вторжения на Кипр?.. «Неразумно злоупотреблять долготерпением людей». Банально, но справедливо. Справедливо даже по отношению к таким людям, как Николлс. Какое тяжкое испытание пришлось, должно быть, на долю этого мальчика. Целое утро он извлекал из-под обломков изуродованные останки того, что недавно называлось людьми. В довершение всего, ему было вменено в обязанность опознать каждый из трупов, осмотреть все куски...

— Еще один шаг, и я окажусь в дерьме. — Голос Николлса был едва слышен.

— Не знаю, что и сказать в свое оправдание. Не понимаю, как я мог говорить подобным образом... Простите меня.

— И вы меня простите, — искренне проговорил Брукс, — Я был с вами резок. Мне действительно жаль, — подняв стакан, он стал любовно рассматривать его содержимое. — За наших врагов, Джонни. За их гибель и посрамление. Не забудем и адмирала Старра.

Осушив залпом стакан, Брукс поставил его и пристально посмотрел на Николлса.

— Полагаю, вам следует выслушать и все остальное, Джонни. Знаете, почему Вэллери не поворачивает назад? — Он криво усмехнулся. — Вовсе не потому, что этих проклятых немецких лодок сзади ничуть не меньше, чем впереди, а это наверняка так. — Брукс закурил новую сигарету и стал спокойно продолжать:

— Сегодня утром командир связался с Лондоном. Он высказал предположение, что конвой Эф-Ар-77 отправят на дно (правда, он выразился иначе, сказал, что конвой будет истреблен, что одно и то же) задолго до того, как он достигнет мыса Нордкап. Вэллери просил хотя бы разрешить ему, на худой конец, обогнуть Нордкап с севера, а не идти прямо на восток...

Жаль, что сегодня не было заката, — прибавил он не без юмора. — Хотелось бы взглянуть на него еще раз.

— Ну, разумеется, — нетерпеливо проговорил Николлс. — И каков же был ответ?

— Что? Ах да, ответ... Вэллери рассчитывал получить его тотчас же. А ждать пришлось целых четыре часа. — Брукс улыбнулся, но глаза его были невеселы. — Кто-то где-то замышляет нечто грандиозное. Скорее всего, гигантскую десантную операцию. Только об этом — молчок, Джонни.

— Само собой, сэр.

— Но что именно, не имею ни малейшего представления. Возможно, даже давно обещанный Второй фронт. Во всяком случае, для операции, очевидно, крайне необходима поддержка флота метрополии. Но флот метрополии по рукам и ногам связан «Тирпицем». Отсюда — приказ во что бы то ни стало разделаться с этим линкором. Любой ценой. — Брукс усмехнулся, в глазах сверкнул холодок. — Мы — большие шишки, Джонни, важные персоны. Мы представляем собой самую богатую, самую лакомую приманку и потребовались для того, чтобы заполучить самую богатую, самую лакомую добычу в мире, хотя подозреваю, что шарниры капкана, при помощи которого намереваются поймать эту добычу, подзаржавели... Радиограмма была подписана первым лордом адмиралтейства... и Старром. Решение принято на уровне кабинета. Мы должны следовать дальше.

Идем прямо на восток.

— Выходит, мы и есть та самая «любая цена», — возмущенно проговорил Николлс. — Нас заранее списали, как залежалый товар.

— Да, нас заранее списали, — согласился Брукс. В динамике над его головой щелкнуло, и он простонал:

— Вот чертова музыка! Опять двадцать пять!

Дождавшись, когда замрет горн, возвещающий вечернюю боевую тревогу, Брукс протянул руку в сторону Николлса, поспешившего было к двери.

— К вам это не относится, Джонни. Пока. Я говорил, вы нужны командиру.

Через десять минут после объявления тревоги он велел явиться на мостик.

— Что? На мостик? Какого еще дьявола?

— Восклицания такого рода не украшают младшего офицера, — с торжественной миной произнес Брукс. — Какое впечатление произвели на вас морячки? — продолжал он без всякой связи с предыдущим. — Ведь вы работали с ними все утро. Такие же, как всегда?

Николлс заморгал недоуменно, потом пришел в себя.

— Пожалуй. — Помолчав, прибавил:

— Как ни странно, дня два назад они были в лучшей форме. Ну, а теперь они в таком же состоянии, как тогда, в Скапа-Флоу. Зомби, бродячие привидения. Даже хуже. Теперь они и ходят-то еле-еле! — Николлс сокрушенно покачал головой. — Одни носилки тащили пять-шесть человек. То и дело запинаются, натыкаются на разные предметы.

Словом, спят на ходу. Глаза открыты, но ничего не видят. Люди чертовски устали, даже под ноги себе не смотрят.

— Знаю, Джонни, знаю, — кивнул Брукс. — Сам все видел.

— В них не осталось больше ни бунтарства, ни злобы. — Николлс говорил с каким-то изумлением, пытаясь сложить в стройное целое расплывчатые, рассеянные впечатления. — Для мятежа они просто выдохлись. Но дело не в этом. Когда мы расчищали пост наведения истребителей, то и дело слышались от них такие вот фразы: «Счастливчик», «Умер легкой смертью» и все в таком вот духе. А еще говорили: «Старый Джайлс совсем из ума выжил». Вы бы видели, каким жестом сопровождалась эта фраза. Причем говорили без всякого юмора, даже мрачного юмора висельников... — Николлс снова покачал головой. — Не знаю, что это с ними, сэр. Апатия, безразличие, безнадежность, называйте как хотите. Словом, люди они пропащие!

Брукс пристально поглядел на него, потом негромко спросил:

— Пропащие, говорите? — После некоторого раздумья он прибавил:

— Знаете, Джонни, пожалуй, вы правы... Но, как бы то ни было, поднимайтесь наверх. Командир намерен сделать обход корабля.

— Что? — Николлс был поражен. — Во время боевой тревоги? Покинуть мостик?

— Вот именно.

— Ну это невозможно, сэр. Это... это беспрецедентно!

— Таков уж каперанг Вэллери. Об этом-то я и твержу вам весь вечер.

— Но этим он убьет себя! — негодующе воскликнул Николлс.

— Именно так и я сказал ему, — согласился Брукс. — С клинической точки зрения он уже умирает. Он давно должен быть мертв. В чем у него душа держится, одному Богу известно. Во всяком случае, жив он не переливанием плазмы и не лекарствами... Иногда, Джонни, нам полезно напоминать, сколь ограничены возможности медицины. Кстати, это я уговорил его взять вас с собой... Не нужно заставлять ждать себя.

То, что увидел лейтенант Николлс, напоминало чистилище. Во время продолжавшегося целых два часа обхода корабля им с Вэллери пришлось перешагивать через высокие комингсы дверей, втискиваться в невероятно узкие люки и горловины, пробираться между изуродованными стальными конструкциями, взбираться и спускаться по сотне трапов, стынуть на холоде, от которого заходится сердце. Но воспоминание об этом обходе на всю жизнь останется в его памяти, всякий раз согревая душу удивительно теплым и светлым чувством признательности к Вэллери.

Командир крейсера, Николлс и главный старшина Хартли начали обход корабля с юта. Вэллери и слышать не хотел, чтобы его, как прежде, сопровождал полицейский сержант Гастингс. Грузная фигура Хартли дышала какой-то спокойной уверенностью. В тот вечер Хартли работал точно вол, открывая и закрывая десятки водонепроницаемых дверей, поднимая и опуская бесчисленное количество тяжелых люков, поворачивая тысячи задраек, закрывавших эти двери и люки, и уже через десять минут после начала обхода, несмотря на протест Вэллери, протянул свою могучую руку и предложил командиру помощь.

По крутому бесконечному трапу все трое спустились в орудийный погреб четвертой башни — темный, мрачный каземат, тускло освещенный крохотными, как спичечные головки, лампочками. Здесь работали бывшие мясники, булочники, ремесленники, то есть те, кто до мобилизации занимался мирным ремеслом.

Почти сплошь это были вояки, годные лишь для службы в военное время.

Распоряжался ими опытный кадровый артиллерист. Работа, которую они выполняли, была грязной, тяжелой и неблагодарной. Как ни странно, до этих людей никому не было никакого дела. Странно потому, что работа эта была чрезвычайно опасна. В случае попадания в каземат восьмидюймового бронебойного снаряда или торпеды четырехдюймовая броня оказалась бы не более надежной защитой, чем лист газетной бумаги...

Уставленные снарядами и гильзами стены погреба отпотели, по ним стекали струйки ледяной воды. Часть матросов сидели или лежали, прислонясь к стеллажам. Лица у людей посинели, осунулись; все дрожали от стужи. В холодном воздухе тяжелым облаком повис пар от их дыхания. Несколько человек топтались вокруг элеватора по лужам ледяной воды. Засунув руки в карманы, понурив голову, сгорбленные, изнемогающие от усталости, бедняги то и дело спотыкались. Ходячие привидения, думал Николлс, привидения, да и только. И чего они бродят? Лежали бы уж лучше.

Наконец все заметили присутствие командира корабля. Один за другим моряки останавливались или поднимались со своих мест, прилагая мучительные усилия. Зрение у них настолько ослабло, ум притупился до такой степени, что никто не поразился, не удивился приходу командира.

— Вольно, волвно, — поспешно сказал Вэллери. — Кто здесь старший?

— Я, сэр. — Облаченная в робу грузная фигура медленно вышла вперед и остановилась перед командиром.

— Ах, это вы, Гардинер, не правда ли? — Командир показал на людей, ходящих вереницей вокруг элеватора. — Ради Бога, объясните, Гардинер, что тут происходит?

— Лед, — лаконично ответил унтер-офицер. — Приходится месить воду ногами. А не то она сразу же замерзнет. Замерзнет сию же минуту. А раз на палубе погреба образовался лед — пиши пропало.

— Разумеется, разумеется! Но почему не пустите в ход помпы, осушительную систему?

— Все замерзло!

— Но не все же время вы ходите?

— В штилевую погоду — все время, сэр.

— Боже правый! — Вэллери покачал головой. Он был потрясен. Прямо по воде он направился к группе, находившейся в центре помещения. Прикрыв рот огромным зеленым в белую клетку шарфом, худенький, невзрачный паренек надрывно кашлял.

— Здоровы ли вы, мой мальчик? — Вэллери участливо положил руку на дрожащее плечо юноши.

— Да, сэр. Как же иначе? — Юноша поднял бледное лицо, искаженное болью.

— Конечно, здоров, — прибавил он с вызовом.

— Как ваша фамилия?

— Мак-Куэйтер, сэр.

— Должность?

— Камбузник.

— Сколько вам лет?

— Восемнадцать, сэр.

«Боже милостивый, — подумал Вэллери, — я не крейсером командую, а детским садом!»

— Родом из Глазго, верно? — улыбнулся Вэллери.

— Оттуда, сэр, — смело ответил юноша.

— Я так и подумал. — Командир посмотрел на ноги Мак-Куэйтера, по щиколотки стоявшего в воде.

— Почему сапоги не надели? — спросил внезапно Вэллери.

— Нам их не выдают, сэр.

— Дружище, но у вас же насквозь мокрые ноги!

— Не знаю, сэр. Наверно. Да и что из того? — сказал просто Мак-Куэйтер. — Я их все равно не чувствую.

Вэллери поморщился. Понимает ли командир, подумал, глядя на него, Николлс, сколь угнетающее, жалкое зрелище представляет он сам со своим изможденным, бескровным лицом, красными, воспаленными глазами, с пятнами крови на губах и на носу, вечно с полотенцем в левой руке — потемневшим и мокрым. Неожиданно, без всякой причины, Николлсу стало стыдно; он вдруг понял, что подобная мысль не могла даже в голову прийти такому человеку.

— Скажи мне, сынок, по чести, ты устал?

— Что да, то да. Устал, сэр.

— Я тоже, — признался Вэллери. — Но не сможешь ли ты потерпеть еще немного? — Командир ощутил, как хрупкие плечи расправились под его пальцами.

— Конечно смогу, сэр! — произнес юноша обиженно, почти сердито. — Как же иначе?

Вэллери медленно обвел взглядом матросов. Когда он услышал негромкий хор одобрительных голосов, темные глаза его засветились. Он хотел было сказать что-то, но не смог: помешал острый приступ кашля. Потом, снова подняв глаза, он обвел встревоженные лица моряков и неожиданно отвернулся.

— Мы вас не забудем, — проговорил он. — Обещаю, мы вас не забудем.

И старый моряк прямо по луже пошагал к трапу. Через десять минут все трое выбрались из башни. Очистившись, ночное небо было сплошь усыпано алмазными блестками звезд, этими брызгами застывшего огня, рассыпанными по синему бархату бездонного свода. Стужа была невыносимой. Когда дверь башни захлопнулась за ними, капитан первого ранга невольно поежился от холода.

— Хартли!

— Слушаю, сэр!

— В башне я почуял запах рома!

— Да, сэр. Я тоже, — как ни в чем не бывало, даже весело отозвался главстаршина. — Дух там, как в хорошем кабаке. Только вы не беспокойтесь, сэр. Люди приберегают свои порции рома для боевой вахты. Полэкипажа так делает.

— Это же строго-настрого запрещено уставом, главный! Вы сами прекрасно знаете!

— Знаю. Но что в этом за беда, сэр? Ром людей согревает. А если и придает морячкам пьяной храбрости, тем лучше. Помните тот вечер, когда носовая зенитная батарея сбила два пикировщика?

— Конечно.

— Расчет был пьян в стельку. Иначе вряд ли бы у них что вышло... Теперь же, сэр, это им просто необходимо.

— Возможно, вы правы, главный. Я их не осуждаю. — Вэллери хмыкнул. — Не утруждайте себя, давно знал об этом. Но там стоял такой дух, хоть топор вешай.

Поднялись в третью башню, которую обслуживали морские пехотинцы, потом спустились орудийный погреб. Где бы ни появлялся Вэллери, как это было в четвертой башне, своим приходом он ободрял моряков. Он обладал обаянием, был наделен необъяснимой силой, заставлявшей людей подниматься над собой, силой, пробуждавшей в них душевные качества, о существовании которых моряки и сами не подозревали. Видя, как тупая апатия и безысходность постепенно уступают решимости, пусть решимости отчаяния, Николлс испытывал недоумение. Ведь лейтенант знал, что физически и духовно люди давно переступили грань, за которой начинается это отчаяние. Он попытался было представить себе, как это делается, понять подход, метод Вэллери. Но подход, убедился он, был всякий раз иным. В сущности, то была естественная реакция на конкретные обстоятельства, на ту или иную обстановку — реакция, в которой нет никакого расчета, никакой нарочитости. Что касается метода, то метода как такового не существовало. Тогда, может быть, движущей силой была жалость? Жалость к человеку, проявляющему недюжинное мужество, несмотря на то, что он одной ногой стоит в могиле? А может, стыд? Если этот страдалец терпит лишения, заставляя двигаться свое истощенное тело, не похожее на тело живого человека, если он убивает сам себя для того лишь, чтобы убедиться, каково нам, то, дескать, видит Бог, мы тоже сумеем все вынести? Вот в чем разгадка, убеждал себя Николлс. Вот какие чувства двигают людьми. Жалость и стыд. И юный врач возненавидел себя за то, что так думал, — не потому, что мысль эта была нелепой, а потому, что он лгал самому себе... Николлс слишком устал, чтобы думать. Бессвязные, разрозненные мысли путались. Так было со всеми.

Даже Энди Карпентер (неслыханное дело!) чувствовал себя не вполне нормальным и не отрицал этого. Любопытно, как бы ответил на мучивший молодого доктора вопрос Капковый мальчик. Энди, верно, тоже размышлял, но размышлял на свой манер, словно находясь дома, на берегах Темзы. Интересно, что представляет собой эта девушка из Хенли? Имя ее начинается с "X" — Хелена, Христина?

Почем он знает? На правом нагрудном кармане его капкового комбинезона золотом вышита буква "X". Это она вышивала ее. Но какая она из себя, эта девушка? Белокурая и веселая, как сам Капковый мальчик? Или темноволосая, добрая и отзывчивая, как Франциск Ассизский? Святой Франциск Ассизский? При чем тут он? Ах да, старый Сократ говорил о нем. Не тот ли это человек, о котором писал Аксель Мунте...

— Николлс! Вы здоровы? — обеспокоенно спросил Вэллери.

— Да, да, конечно, сэр. — Николлс встрепенулся, словно силясь сбросить с себя невидимый груз. — Просто задумался. Куда теперь, сэр?

— В кубрик машинистов, к аварийным партиям, в щитовую, в третье слаботочное отделение. Хотя что же я? Его больше нет. Ведь именно там был убит Нойс, не так ли?.. Хартли, буду вам премного обязан, если вы иногда позволите мне касаться ногами палубы...

Они обошли все перечисленные помещения и добрый десяток других, Вэллери не пропустил ни одного, самого отдаленного уголка, как бы ни был труден доступ туда, если был уверен, что в отсеке на боевом посту находится хотя бы один матрос.

Наконец они оказались в машинно-котельном отделении, где с непривычки у человека сдавливает барабанные перепонки, где от жары захватывает дух. В носовом котельном Николлс настоял на том, чтобы Вэллери передохнул. От боли и усталости лицо командира сделалось серым. Хартли с кем-то разговаривал в углу. Какая-то фигура, заметил краешком глаза Николлс, вышла из котельного.

Потом он увидел коренастого смуглого кочегара со ссадинами на щеках и огромным, но уже поблекшим синяком под глазом. В руках он держал складной парусиновый стул. С глухим стуком кочегар поставил стул позади командира.

— Садитесь, сэр, — грубым голосом произнес он.

— Спасибо, спасибо, — благодарно проговорил Вэллери, усаживаясь. Потом поднял брови. — Райли? — удивился он, затем перевел взгляд на Гендри, старшину котельных машинистов. — Скрепя сердце выполняет распоряжение начальства?

— Он сам решил принести стул, сэр! — замявшись, ответил Гендри.

— Приношу свои извинения, Райли! — с искренним сожалением произнес Вэллери. — Спасибо за стул, большое спасибо.

Он изумленно поглядел Райли вслед, потом снова посмотрел на Гендри, вопросительно подняв брови.

Гендри пожал плечами.

— Хоть убейте, не могу его понять. Странная личность. Он может, глазом не моргнув, проломить человеку череп свинцовой трубой, и в то же время подберет котенка или хромого пса. Если вы принесете ему птицу с подбитым крылом, можете считать, что теперь вы для Райли свой человек. Но о ближних он невысокого мнения, сэр.

Устало откинувшись назад, Вэллери молча, медленно кивнул и закрыл глаза. Николлс склонился над командиром.

— Послушайте, сэр, — тихо, но настойчиво просил он. — Следует прекратить обход. Вы же свалитесь, сэр, честное слово, свалитесь. Обход можно будет продолжить как-нибудь в другой раз.

— Боюсь, ничего не выйдет, — терпеливо объяснил Вэллери. — Вам трудно это понять, но другого раза не будет.

Вэллери повернулся к Гендри.

— Так вы полагаете, что справитесь, старшина?

— Насчет нас не беспокойтесь, сэр, — ответил Гендри. Акцент выдавал в нем уроженца Девоншира. — Себя поберегите, а уж кочегары вас не подведут, — прибавил он с грубоватой нежностью.

С усилием поднявшись на ноги, Вэллери слегка коснулся рукава Гендри.

— А знаете, старшина, я был в этом уверен... Готовы, Хартли? — Командир вдруг умолк, заметив огромную закутанную фигуру, ждущую у основания трапа. У верзилы было темное, мрачное лицо. — Кто это? Ах да, узнал. Никогда бы не подумал, что кочегарам бывает настолько холодно, — улыбнулся он.

— Да, сэр, это Петерсен, — сказал негромко Хартли. — Он пойдет с вами.

— Что, и Петерсен? Кто же так распорядился? Кстати, это не он ли...

— Да, сэр. Он был... правой рукой Райли, когда произошло злополучное столкновение в Скапа-Флоу... Начальник медицинской службы отдал распоряжение. Петерсен будет оказывать нам помощь.

— Нам? Мне, вы хотите сказать. — В голосе Вэллери не было ни возмущения, ни горечи. — Хартли, послушайтесь моего совета, не попадайтесь в руки докторам... Вы считаете, что этого кочегара не стоит опасаться? — прибавил он полушутя.

— Он глотку перегрызет всякому, кто косо на вас посмотрит, — заявил с уверенностью Хартли. — Он славный человек, сэр. Простой, доверчивый, но славный и честный.

Петерсен шагнул в сторону, чтобы пропустить их к трапу, но Вэллери остановился и, подняв голову, взглянул в угрюмые голубые глаза белокурого гиганта, который был на целых шесть дюймов выше его ростом.

— Здравствуйте, Петерсен. Хартли говорит, что вы идете с нами. Вам действительно этого хочется? Видите ли, это вовсе не обязательно.

— Прошу вас, сэр, сделайте одолжение, — отчетливо произнес Петерсен. На лице его застыла странная смесь отчаяния и чувства собственного достоинства. — Мне очень жаль, что так все случилось тогда...

— Да я не о том! — успокоил его Вэллери. — Вы меня не правильно поняли. Наверху лютый мороз. Но я был бы весьма признателен, если бы вы пошли с нами. Пойдете?

Петерсен растерянно уставился на командира, потом по лицу его, покрасневшему от удовольствия, медленно расплылась улыбка. Едва Вэллери поставил ногу на первую ступеньку, как огромная рука подхватила его куда-то ввысь.

Ощущение, рассказывал впоследствии Вэллери, было таково, словно он поднимался на лифте.

Из котельного вчетвером пошли в машинное отделение, к инженер-механику Додсону — жизнерадостному, добродушному, всезнающему Додсону, инженеру до мозга костей, всецело преданному огромным механизмам, где он был и царь и бог. Потом, поднявшись по сходному трапу, расположенному между искореженной, разбитой корабельной лавкой и помещением корабельной полиции, попали в кубрик машинистов, а оттуда — на верхнюю палубу. После адской жары котельного отделения, очутившись на морозе, они едва вынесли столь резкий перепад температур: разница составляла почти сто градусов. Жалкая «арктическая» одежда не спасала от холода, и у них тотчас перехватило дыхание.

Торпедный аппарат правого борта (по объявленной боевой готовности обслуживался только он) находился в каких-то четырех шагах. Обнаружить боевой расчет, спрятавшийся с подветренной стороны шкиперской, почти полностью разрушенной снарядами «Блу Рейнджера», оказалось делом несложным: торпедисты притопывали замерзшими ногами, стучали зубами от холода.

Вэллери взглянул в полумрак.

— Старший торпедный электрик здесь?

— Это вы, господин капитан первого ранга? — В голосе вопрошавшего прозвучало удивление и сомнение.

— Да, это я. Как дела?

— Все в порядке, сэр, — произнес нерешительно старшина. — Вот только у Смита, похоже, левая нога отморожена.

— Отправьте его вниз. Немедленно. И организуйте десятиминутные вахты: один дежурит у телефона, остальные четверо в рубке машинистов. Не медля. Вы меня поняли? — И Вэллери поспешил прочь, словно боясь услышать слова благодарности и увидеть смущенные, радостные улыбки матросов.

Пройдя минно-торпедную мастерскую, где хранились запасные торпеды и баллоны со сжатым воздухом, группа по трапу поднялась на шлюпочную палубу.

Вэллери остановился, на мгновение положив одну руку на лебедку, другой прижимая ко рту окровавленный шарф, ставший на холоде жестким и ломким. Во тьме он с трудом различал двигавшиеся по обоим бортам крейсера громады транспортов. На фоне звездного неба были почему-то отчетливо видны лишь их мачты. Суда как бы нехотя покачивались на плавной волне. Вэллери поежился и подтянул шарф повыше. Боже, ну и холод! Он двинулся вперед, опираясь о руку Петерсена. Слой снега толщиной в три-четыре дюйма заглушал шум шагов.

Подойдя к «эрликону», командир положил руку на плечо закутанного наводчика, который сидел, сгорбившись в три погибели, в своем гнезде.

— Все ли в порядке, комендор?

Никакого ответа. Зенитчик словно бы шевельнулся, качнулся вперед, потом снова замер.

— Я спрашиваю вас, все ли в порядке? — Голос Вэллери стал жестче.

Встряхнув наводчика, он нетерпеливо повернулся к Хартли.

— Уснул, главный! Уснул на боевом посту! Понимаю, все еле держатся на ногах от недосыпания. Но ведь он подводит своих товарищей, которые надеются на него! Этого простить нельзя. Запишите его фамилию!

— Записать фамилию? — негромко отозвался Николлс. Он понимал, что ему не следовало говорить подобным образом, но не смог пересилить себя. — Записать фамилию? — повторил он. — А для чего? Чтобы послать его родным похоронную? Ведь он же мертв!

Снова повалил снег — холодный, сырой; ветер чуть покрепчал. Вэллери ощущал, как невидимые в темноте ледяные хлопья прикасаются к его щекам; слышал унылый, жалобный стон ветра, воющего в такелаже. Командир зябко передернул плечами.

— У него полетела грелка. — Хартли убрал руки и выпрямился. У главстаршины был утомленный, печальный вид. — К стенкам гнезд автоматических пушек они тайком привинчивают электрические обогреватели. Канониры целыми часами греются возле них, сэр... Думаю, у него сгорел предохранитель. Тысячу раз твердили им, чтобы были осторожнее, сэр. Тысячу раз!

— Боже мой! Боже мой! — сокрушенно покачал головой Вэллери. Внезапно он почувствовал себя дряхлым и измученным. — Какая нелепая, бессмысленная смерть... Велите снести его в корабельную лавку, Хартли.

— Нельзя, сэр, — вслед за Хартли выпрямился Николлс. — Нужно подождать... Видите ли, такая стужа — быстрое трупное окоченение... Словом, придется подождать.

Вэллери кивнул, с усилием отвернулся. Внезапно динамик, укрепленный на палубе возле лебедки, ожил, нарушив ледяную тишину вечера.

— На боевых постах! На боевых постах! Просьба командиру немедленно связаться с мостиком.

Трижды повторив сообщение, динамик щелкнул и умолк.

Вэллери быстро повернулся к Хартли.

— Где ближайший телефон, главстаршина?

— Вот здесь, сэр, — Хартли повернулся к гнезду «эрликона», снял с мертвого комендора головные телефоны и микрофон.

— Если, конечно, зенитный командный пост функционирует.

— Да, то, что от него осталось, действует.

— Зенитный пост? Соедините меня с мостиком. Будет говорить командир. — Хартли протянул Вэллери микрофон и наушники. — Прошу вас, сэр.

— Благодарю. Мостик? Да, командир у телефона... Да, да... Отлично.

Отрядите «Сиррус»... Нет, старпом, я все равно не в состоянии что-либо предпринять. Сохраняйте место в ордере, и только.

Вэллери передал телефон Хартли.

— «Викинг» обнаружил подводную цель, — произнес он. — На левом траверзе.

Отвернувшись, он машинально поглядел через борт, вглядываясь вдаль.

Потом, поняв бесполезность этого занятия, пожал плечами.

— Мы послали ему на помощь «Сиррус». Пойдемте дальше.

Обход шлюпочной палубы они завершили визитом, нанесенным расчету зенитной многостволки, установленной на шкафуте. Промерзшей до костей, дрожащей от холода прислугой командовал бородач Дойл, который на чем свет ругал погоду, не забывая при этом выбирать подходящие выражения. Затем вся группа снова спустилась на главную палубу. Теперь Вэллери уже не пытался даже символически протестовать против помощи и поддержки Петерсена. Старый моряк был признателен этому великану и мысленно благословлял Брукса за его предусмотрительность и заботливость. Вэллери растрогала та удивительная деликатность и предупредительность, с какой гигант норвежец убирал свою руку всякий раз, как они останавливались, чтобы побеседовать с матросами, или проходили мимо какой-нибудь группы.

Открыв забранную сеткой дверь возле камбуза, Николлс и Вэллери стали ждать, пока Хартли и Петерсен отобьют задрайки люка, который вел вниз, в кочегарский кубрик. Внезапно они услышали приглушенный гул отдаленных разрывов глубинных бомб — всего взрывов было четыре, — почувствовали, как вздрогнул от гидродинамического удара корпус крейсера. При первом взрыве Вэллери сразу напрягся и, наклонив набок голову, весь превратившись в слух, уставился куда-то в пространство. Постояв мгновение в нерешительности, командир пожал плечами и занес ногу над комингсом люка. Сделать что-либо было невозможно.

В центре кубрика находился другой люк, гораздо тяжелее. Открыли и его.

Трап вел вниз, рулевой пост, находившийся, как и на всех современных кораблях, вдалеке от мостика, в утробе крейсера ниже броневого пояса. Пока Петерсен поднимал массивный люк — стальную плиту весом в сто девяносто килограммов, снабженную противовесом, Вэллери беседовал со старшиной рулевых. Люк открывал вход в трюм, в самое чрево «Улисса», где помещались центральный пост и отделение слаботочных агрегатов номер два.

Удивительным, похожим на диковинный лабиринт было это помещение. Оно поражало зрение и слух. Возле каждой переборки, вперемешку с десятками выключателей, рубильников и реостатов выстроились бесконечные ряды предохранителей и иных приборов, при виде которых у непосвященного рябило в глазах. А от доброго десятка низковольтных преобразователей, чей тонкий писк, сливаясь в диком диссонансе, измазывал нервы, голова шла кругом.

Спустившись по трапу, Николлс выпрямился. Его охватила неприятная дрожь. До чего жуткое место!

«Немудрено, — подумал Николлс, — если разум и нервная система человека, не выдержав этой ужасной, беспрестанной какофонии, соскользнут за ту грань, где начинается безумие!»

В отделении слаботочных агрегатов находились всего два человека — штурманский электрик и его помощник. Склонившись над гидрокомпасом системы Сперри, оба возились с прибором, вводя поправку на широту. Они вскинули на вошедших глаза, и усталое удивление, написанное на их лицах, сменилось усталой радостью. Вэллери обменялся с ними всего несколькими фразами — разговаривать в этом аду было невозможно — и затем направился к двери, ведущей в центральный пост.

Положив руку на поворотную скобу, командир застыл на месте. Рванула еще одна серия глубинных бомб — на этот раз гораздо ближе, не больше чем в двух кабельтовых. То, что это были глубинные бомбы, подсказал опыт: внизу, в чреве бронированного корабля, не слышно ни взрыва, ни рева воды, вырвавшейся на поверхность. Слышен лишь страшный металлический удар, словно некий исполин грохнул огромным молотом в борт и обшивка разошлась при этом по швам. Вслед за серией, почти одновременно, послышались еще два удара. Не дождавшись, когда затихнет отзвук последнего взрыва, Вэллери вошел в пост управления огнем, за ним — его спутники. Петерсен, шедший последним, неслышно затворил за собой дверь. Вой электромоторов разом стих, сменившись благоговейной тишиной, царившей в центральном посту.

Половину этого помещения — этого мозга корабля, — как и агрегатное отделение, загроможденного множеством блоков предохранителей, занимали две огромные электронные машины. Эти вычислительные устройства связывали между собой командно-дальномерные посты и орудийные башни. Обычно работа здесь была напряженной, тяжелой. Но командно-дальномерные посты утром были почти целиком выведены из строя снарядами немецкого крейсера, так что вычислительные устройства оказались фактически бесполезными. В обезлюдевшем помещении поста было необычно тихо. Электронный компьютер обслуживали всего восемь матросов и один офицер.

Несмотря на многочисленные таблички «не курить», под подволоком лениво плыло синее облако табачного дыма, к которому тянулись тонкие лиловые спирали, оканчивавшиеся рдеющими точками сигарет. Дымки сигарет придавали Николлсу какую-то уверенность, вселяли в него надежду. В неестественной, натянутой, как тетива, тишине, среди неподвижных, точно изваяния, людей эти дымки были единственной прочной гарантией жизни.

Николлс с рассеянным любопытством посмотрел на матроса, сидевшего ближе всех к нему. Худощавый, темноволосый, тот, ссутулясь, облокотился о стол.

Дымящаяся сигарета находилась всего лишь в дюйме от полуоткрытого рта.

Дымок, причудливо завиваясь, разъедал глаза, но матрос, не замечая этого, глядел куда-то перед собой, уставясь в одну точку. На сигарете выросла шапка пепла чуть ли не в два дюйма. «Интересно, — машинально подумал Николлс, — сколько времени сидит он в таком положении, совершенно неподвижно... и что тому причиной?»

Конечно же ожидание. Вот именно, томительное ожидание. Как он сразу не понял? Ожидание. Но чего? И вдруг Николлс ясно представил себе это невыносимое чувство ожидания, которое испытывают люди, чьи нервы напряжены сверх всякого предела, точно туго натянутая струна — прикоснись, и она лопнет, — ожидание разящего удара торпеды, которая в любую минуту может оборвать их жизнь. Он впервые понял, почему матросы, подтрунивающие над всем и вся, отпускающие шуточки в адрес друг друга, никогда не избирали предметом острот тех, кто находится в центральном посту. Над смертниками не подшучивают. Помещение это расположено на шесть метров ниже ватерлинии, впереди — орудийный погреб второй башни, позади — носовое котельное отделение, внизу — ничем не защищенное днище, отличная — лучше не придумать — цель для акустических мин и торпед. Обитатели этого помещения со всех сторон окружены стихией, за каждым углом их подстерегает смерть. Достаточно вспышки, случайной искры — и костлявая тут как тут... А если же из тысячи шансов уцелеть на их долю все же выпадет один, то наверху целый ряд люков, которые запросто может заклинить корежащим, уродующим металл взрывом. Ко всему, основная идея кораблестроителей заключается в том, чтобы люки, конструкция которых намеренно утяжелена, в случае их повреждения оставались задраенными с целью изоляции нижних помещений, если те заполнятся водой.

Людям, находящимся здесь, в центральном, это известно.

— Добрый вечер. Как у вас дела? Все ли в порядке?

Голос Вэллери, ровный, спокойный, как всегда, прозвучал неестественно громко. Испуганные лица — белые, напряженные, в глазах изумление — повернулись в сторону вошедших. Взрывы глубинных бомб, догадался Николлс, заглушили шум их шагов.

— Не обращайте внимания на этот грохот, — успокаивающе продолжал Вэллери. — Отставшая от своей «стаи» подводная лодка. «Сиррус» ее преследует. Благодарите небо за то, что вы здесь, а не в той подлодке.

Никто не произнес ни слова. Николлс заметил, что матросы поглядывают то на командира, то на дымящиеся сигареты, которые они держат в руках, и понял охватившее их смущение, неловкость от того, что их захватили врасплох.

— Есть ли какие-либо донесения с центрального командно-дальномерного поста, Брайерли? — спросил Вэллери офицера, сделав вид, что не заметил напряженности, воцарившейся с его приходом. 

— Нет, сэр. Никаких. Наверху все спокойно.

— Превосходно. — Голос Вэллери прозвучал совсем весело. — Никаких вестей — самые лучшие вести.

Сунув руку в карман, он протянул Брайерли свой портсигар.

— Курите? А вы, Николлс?

Достав сигареты и сам, он спрятал портсигар и машинально взял спички, лежавшие возле ближайшего к нему оператора. Возможно, он и заметил испуганное недоумение матроса, слабую улыбку, чуть опустившиеся в долгом, беззвучном вздохе облегчения плечи, но и бровью не повел.

Громовой грохот новой серии глубинных бомб заглушил скрип люка и резкий, конвульсивный кашель Вэллери, возникший в тот момент, когда дым проник в его легкие. Лишь потемневшее полотенце выдало его. Когда затих последний отзвук взрыва, Вэллери озабоченно посмотрел на Брайерли.

— Господи Боже! Неужели тут у вас всегда так грохочет?

— Более или менее, сэр. Обычно более, — едва улыбнулся Брайерли.

Вэллери медленно обвел взглядом моряков, кивнул в сторону носа.

— Там орудийный погреб, не правда ли?

— Да, сэр.

— А вокруг пузатенькие топливные цистерны?

Брайерли кивнул. Глаза всех присутствующих были прикованы к командиру.

— Понимаю. Говоря по правде, не хотел бы променять свою работу на вашу... Николлс, пожалуй, мы останемся здесь на несколько минут, выкурим не торопясь по сигарете. Тем истовей, — усмехнулся он, — будем славословить Бога, когда выберемся.

Минут пять Вэллери спокойно беседовал с Брайерли и его людьми. Наконец затушил окурок и, распрощавшись, направился к двери.

— Сэр, — остановил его голос худощавого темноволосого артиллериста, у которого Вэллери брал спички.

— Да, в чем дело?

— Вам это может пригодиться. — С этими словами он протянул командиру чистое белое полотенце. — То, которое у вас, сэр... Я хочу сказать...

— Спасибо. — Вэллери без лишних слов взял полотенце. — Большое спасибо.

Несмотря на помощь Петерсена, от долгого и трудного подъема на верхнюю палубу Вэллери выбился из сил. Он едва волочил ноги.

— Послушайте, сэр, это же безумие! — в отчаянии воскликнул Николлс. — Простите, сэр, у меня это вырвалось. Только... давайте зайдем к начальнику медслужбы. Прошу вас!

— Конечно, — раздался в ответ хриплый шепот. — Это наш следующий пункт захода.

Сделав несколько шагов, группа оказалась возле дверей лазарета. Вэллери настоял на том, чтобы увидеться с Бруксом с глазу на глаз. Выйдя через некоторое время от Брукса, он выглядел как-то странно посвежевшим, походка его стала бодрее. Командир улыбался, Брукс тоже.

После того как Вэллери отошел, Николлс приблизился к Бруксу.

— Вы что-нибудь дали ему, сэр? — спросил он. — Ей-Богу, он же убивает себя!

— Он принял кое-что, — улыбнулся Брукс. — Я знаю, что он убивает себя, он — тоже. Но он знает, зачем это делает, и я знаю, зачем, и он знает, что я это знаю. Во всяком случае, ему стало лучше. Не стоит волноваться, Джонни.

Николлс подождал на верхней площадке трапа возле лазарета, пока командир со своими спутниками вернутся с телефонной станции и первого отделения слаботочных агрегатов. Когда группа поднялась наверх, юноша шагнул в сторону, но Вэллери, взяв Николлса под руку, медленно пошел рядом с ним. Они миновали канцелярию минно-торпедной боевой части. Вэллери коротко кивнул Карслейку, который числился командиром одной из аварийных партий.

Тот, по-прежнему забинтованный до самых глаз, посмотрел на Вэллери диким, отсутствующим взглядом. Похоже, он не узнал командира. Ничего не сказав, Вэллери покачал головой, потом, улыбаясь, повернулся к Николлсу.

— Тайное заседание Британской медицинской ассоциации состоялось, не так ли? — спросил он. — Ничего, Николлс, не беспокойтесь. Это я должен беспокоиться.

— Но почему же, сэр?

Вэллери, снова качнув головой, произнес:

— Ром в орудийных башнях, сигареты в центральном посту, а теперь — славное старое виски во флаконе из-под «Лизола». Я уже решил, что коммандер Брукс собирается отравить, меня. Что за прекрасная это была бы смерть! Превосходное зелье! Примите извинения начальника медслужбы за то, что он посягнул на ваши личные запасы.

Николлс, густо покраснев, начал извиняться, но Вэллери прервал его:

— Полно, мой мальчик. Какое это имеет значение? Любопытно, что же мы обнаружим далее. Торговлю наркотиками на шпилевой палубе или, не дай Бог, танцовщиц во второй башне?

Но, кроме стужи и несчастных, голодных, измученных людей, они не обнаружили ничего. Николлс заметил, что после визита Вэллери настроение моряков повышалось. Зато сами они совсем выбились из сил; Николлс чувствовал это по себе. Ноги у него стали точно резиновые, он беспрестанно дрожал.

Оставалось только гадать, откуда брались силы у Вэллери. Даже могучий Петерсен начинал сдавать — не столько от того, что ему приходилось чуть ли не тащить на себе командира, сколько от возни с бесчисленным количеством задраек на дверях и люках, намертво схваченных морозом. Каждую из них приходилось отбивать кувалдой.

Прислонясь к переборке, чтобы отдышаться после подъема из орудийного погреба первой башни, Николлс с надеждой поглядел на командира.

Перехватив его взгляд, Вэллери понимающе улыбнулся.

— Можно сказать, мы уже закончили, дружок. Осталась только шпилевая.

Полагаю, там никого нет, но все равно надо бы заглянуть.

Они медленно обошли громоздкие механизмы, расположенные в центре шпилевой палубы, миновали аккумуляторную и шкиперскую, электромастерскую и карцер и оказались у запертой двери малярной — самого переднего помещения на корабле.

Вэллери, протянув руку, машинально дотронулся до ручки двери и, утомленно улыбнувшись, отвернулся. Проходя мимо карцера, он вдруг откинул крышку иллюминатора, на всякий случай заглянул внутрь и пошел было дальше.

Но, словно спохватившись, внезапно остановился и, круто повернувшись, снова открыл крышку «глазка».

— Господи Боже! Да это же Ральстон! Какого черта вы тут делаете? — воскликнул он.

Ральстон усмехнулся. Даже сквозь толстое стекло было видно, что улыбка безрадостна и не коснулась его голубых глаз. Жестом он указал на закрытый иллюминатор, словно желая сказать, что ничего не слышит.

Вэллери нетерпеливо открыл иллюминатор.

— Что вы тут делаете, Ральстон? — властно спросил он, впившись в матроса пронзительным взглядом глаз из-под насупленных бровей. — В такую пору — и в карцере! Что же вы молчите, точно воды в рот набрали! Отвечайте же, черт побери!

Николлс медленно повернул голову в сторону командира. Старик сердится!

Неслыханно! Он мудро рассудил, что не следует в такую минуту попадаться ему под руку.

— Меня заперли, сэр. — Слова были достаточно невинны, но тон, которым они были произнесены, словно говорил: «Что за дурацкий вопрос!» Вэллери чуть заметно покраснел.

— Когда?

— В 10.30, сегодня утром, сэр.

— Кто, позволю себе спросить?

— Старшина корабельной полиции.

— По чьему распоряжению? — с яростью спросил Вэллери.

Ральстон, не говоря ни слова, посмотрел на него долгим взглядом.

— По вашему, сэр.

— По моему? — изумленно воскликнул Вэллери. — Но я не отдавал приказа запереть вас в карцер!

— Вы также не запрещали меня запирать, — спокойно произнес Ральстон.

Вэллери вздрогнул: он допустил промах, совершил непростительную ошибку, и это было неприятно.

— Где ваш боевой пост? — спросил Вэллери.

— Торпедный аппарат левого борта, сэр. «Так вот почему прислуга была лишь у аппарата правого борта», — подумал Вэллери.

— Но почему... почему вас оставили здесь во время боевой тревоги? Разве вам не известно, что это запрещено, что это нарушение устава?

— Да, сэр. — Снова едва заметная невеселая улыбка. — Известно. Но известно ли это старшине полиции, я не знаю. — Помолчав секунду, он снова улыбнулся. — Возможно, он просто забыл про меня, — предположил Ральстон.

— Хартли! — Вэллери овладел собой. Голос его был ровен и угрюм. — Старшину полиции сюда, немедленно. Пусть принесет ключи! — Закашлявшись, он сплюнул кровь в полотенце и опять взглянул на Ральстона.

— Я сожалею, что так произошло, мой мальчик, — проговорил он, выделяя каждое слово. — Искренне сожалею.

— Что с танкером? — вдруг негромко спросил Ральстон.

— Как? Как вы сказали? — Вопрос застал Вэллери врасплох, — С каким танкером?

— С тем, что был подбит утром, сэр?

— Все еще движется в составе конвоя, — не скрывая изумления, произнес Вэллери. — Но сильно осел. А в чем дело?

— Просто интересуюсь, сэр. — Улыбка юноши хотя и была кривой, но все же это была улыбка. — Дело в том...

Он умолк на полуслове: могучий, глухой рев разорвал молчание ночи; от удара взрывной волны «Улисс» резко накренился на правый борт. Вэллери зашатался и потерял бы равновесие, не подхвати его расторопная рука Петерсена.

Удержавшись на ногах, когда корабль качнулся, выпрямляясь, в обратную сторону, командир с неожиданной печалью взглянул на Николлса. Чересчур знакомым был этот звук.

Николлс посмотрел, преисполненный жалости к умирающему человеку, на чьи .плечи легло новое бремя, и в ответ медленно кивнул головой, нехотя соглашаясь с невысказанной мыслью, которую он прочитал в глазах командира.

— Боюсь, что вы правы, сэр. Торпеда. В кого-то угодило.

— Внимание, внимание! — В тишине, наступившей после взрыва, голос, доносившийся из динамика, установленного в шпилевой, прозвучал неестественно громко. — Внимание, внимание! Командира срочно на мостик.

Командира срочно на мостик...